Г.Н.Волков. Удивительный Александр Сергеевич
Кинокамеры, увы, тогда не существовало. Но своего рода «кинокадры» о Пушкине до нас всё же дошли. Это «кинокадры» воспоминаний о нём современников, в которых передано непосредственное впечатление о поэте самых различных людей. Мы видим поэта глазами этих людей, слышим его, ощущаем. Мы отдаём себе отчёт, что в этих воспоминаниях, впечатлениях, конечно же, много субъективного, личного…
…Первые «кадры» переносят нас в раннее детство поэта. Он был толст, неповоротлив, молчалив — «увалень». Но, достигнув семилетнего возраста, изменился, «стал резв и шаловлив» (О.С. Павлищева — сестра поэта). Одна из московских приятельниц Пушкиных вспоминала: «…Саша был большой увалень и дикарь, кудрявый мальчик… со смуглым личиком, не скажу, чтобы приглядным, но с очень живыми глазами, из которых искры так и сыпались. Иногда мы приедем, а он сидит в зале в углу, огорожен кругом стульями: что-нибудь накуролесил и за то оштрафован, а иногда и он с другими пустится в плясы, да так как очень он был неловок, то над ним кто-нибудь посмеётся, вот он весь покраснеет, губу надует, уйдёт в свой угол и во весь вечер его со стула никто тогда не стащит: значит, его за живое задели, и он обиделся; сидит одинёшенек. Не раз про него говаривала Марья Алексеевна: „Не знаю, матушка, что выйдет из моего старшего внука: мальчик умён и охотник до книжек, а учится плохо, редко когда урок свой сдаст порядком, то его не расшевелишь, не прогонишь играть с детьми, то вдруг так развернётся и расходится, что его ничем не уймёшь; из одной крайности в другую бросается, нет у него середины. Бог знает, чем всё это кончится, ежели он не переменится. Бабушка, как видно, больше других его любила, но журила порядком: «Ведь экой шалун ты какой, помяни ты моё слово, не сносить тебе своей головы».
…Словом, ребёнок как ребёнок, редко о ком не скажешь того же самого.
Проходит два-три года, и мы видим Пушкина глазами его будущего друга Ивана Пущина на вступительных экзаменах в Царскосельский лицей: «Вошёл какой-то чиновник с бумагой в руке и начал выкликать по фамилиям. Я слышу: Александр Пушкин! — вы-
ступает живой мальчик, курчавый, быстроглазый, тоже несколько сконфуженный»…
…Одни называли его стрекозой, сверчком, искрой, другие — менее доброжелательные — обезьяной, мартышкой, смесью обезьяны с тигром. Одним он казался прекрасным, другим — чуть ли не уродцем.
…А вот впечатление, вынесенное мужчиной: «…как теперь вижу его, живого, простого в обращении, хохотуна, очень подвижного, даже вертлявого, с великолепными большими, чистыми и ясными глазами, в которых, казалось, отражалось всё прекрасное в природе, с белыми, блестящими зубами, о которых он очень заботился, как Байрон. Он вовсе не был смугл, ни черноволос, как уверяют некоторые, а был вполне белокож и с вьющимися волосами каштанового цвета. В детстве он был совсем белокур, каким остался брат его Лев».
…А как он умел смеяться!
Всё добродушие Пушкина, вся его сердечная и искренняя натура выплёскивалась в этом смехе. Смех был его потребностью. Он был мастером на весёлые розыгрыши и подшучивания.
…Его духовное созревание шло, как у царевича в «Сказке о царе Салтане»: «не по дням, а по часам». В 15 лет он уже начал публиковаться в журналах и заслужил восторженное одобрение «мэтров» русской поэзии. В 20 лет — он известен всей читающей России. В 25 — это вполне зрелый талант и зрелый характер, автор «Евгения Онегина» и «Бориса Годунова».
…Сохранившиеся черновые рукописи Пушкина дают представление о том, каким нелёгким, иногда мучительным путём шёл он в поисках единственно верного эпитета или образа, по нескольку раз перечёркивая, исправляя написанное. Его рукописи сплошь испещрены помарками, новыми и новыми вариантами словосочетаний.
И вот, наконец, черновики отброшены в сторону, стихи переписаны набело, они легки, изящны, воздушны, грациозны, и кажется, что вылились сами собой, что нет ничего легче, чем написать такое, что они естественны, как первая весенняя травка, проклюнувшаяся сквозь прелые, прошлогодние листы…
Итак, каким же мы видим Пушкина в «кинохронике» воспоминаний и отзывов о нём? Некрасивым и прекрасным, легкомысленным и мудрым, озорным и тоскующим… Видим во всём — человеком живым, распахнуто искренним, немножко взбалмошным и лукавым, беспечно милым. Он соткан из противоречий, но вся эта пёстрая ткань составляет то гармонично целое, чем была его личность, его жизнь, его поэзия.
Обновлено: 10.01.2023
Очерки и воспоминания
Г.Н. Волков
Удивительный Александр Сергеевич
. Словом, ребёнок как ребёнок, редко о ком не скажешь того же самого.
Проходит два-три года, и мы видим Пушкина глазами его будущего друга Ивана Пущина на вступительных экзаменах в Царскосельский лицей: «Вошёл какой-то чиновник с бумагой в руке и начал выкликать по фамилиям. Я слышу: Александр Пушкин! — вы-
. Одни называли его стрекозой, сверчком, искрой, другие — менее доброжелательные — обезьяной, мартышкой, смесью обезьяны с тигром. Одним он казался прекрасным, другим — чуть ли не уродцем.
. А как он умел смеяться!
Всё добродушие Пушкина, вся его сердечная и искренняя натура выплёскивалась в этом смехе. Смех был его потребностью. Он был мастером на весёлые розыгрыши и подшучивания.
. Сохранившиеся черновые рукописи Пушкина дают представление о том, каким нелёгким, иногда мучительным путём шёл он в поисках единственно верного эпитета или образа, по нескольку раз перечёркивая, исправляя написанное. Его рукописи сплошь испещрены помарками, новыми и новыми вариантами словосочетаний.
И вот, наконец, черновики отброшены в сторону, стихи переписаны набело, они легки, изящны, воздушны, грациозны, и кажется, что вылились сами собой, что нет ничего легче, чем написать такое, что они естественны, как первая весенняя травка, проклюнувшаяся сквозь прелые, прошлогодние листы.
9 Смотреть ответы Добавь ответ +10 баллов
Ответы 9
1. Он не любил учиться . 2. Сочинял быстро стихи .3. Умер на дуэле. 4. Няня Арина Родионова 5. Предки его из Африки вот от куда у него кудряшки. 6. Написал стих К Чаадаеву Любви надежды тихой славы За что его отправили подальше от столицы.
Литературное чтение 4 класс. Очерк Волкова «Удивительный Александр Сергеевич»: где читать онлайн?
Очерк Генриха Николаевича Волкова «Удивительный Александр Сергеевич» посвящен великому русском поэту Александру Сергеевичу Пушкину. Однако, это не самостоятельное произведение, а выдержки из отдельной большой книги Г.Волкова «Тебя, как первую любовь» о Пушкине. Прочитать целиком эту книгу можно здесь.
Читать выдержки — очерк «Удивительный Александр Сергеевич» из этой книги можно ниже.
В сказке «Городок в табакерке» в этом самом городке обитали сказочные существа — мальчик-колокольчики , валик, пружинка, молоточки. Каждое из них делало свою часть работы и в итоге получалась красивая музыка.
Все эти детали механизма табакерки имели в реальности свои формы и размеры и это учел писатель Одоевский, когда писал свою сказку.
Он сделал мальчиков колокольчиков одетыми в стальные юбочки, он сделал молоточки на длинных ножках и с длинными носами,он сделал валик, который лежал на диване в халате и ворочался с боку на бок, он сделал пружинку в специальном шатре, которая сворачивалась и разворачивалась как змейка. Все эти персонажи делали ту работу, которую они делали и в настоящем механизме.
Вот например что сказано про пружинку:
Мне кажется, что главной целью написания Одоевским своей сказки «Городок в табакерке» было ознакомить читателя, маленького читателя с устройством музыкальной табакерки, объяснить ему что в реальном мире возможны разные чудеса, но все они имеют свое научное объяснение.
Так мальчик Миша оказывается в мире музыкальной табакерке и знакомится с ее устройством и работой благодаря личным наблюдениям и рассказов ее обитателей. Он просыпается уже зная как устроена табакерка и для чего нужны в ней колокольчики, молоточки, валик и пружинка.
Он понимает, что любое устройство созданное человеком работает не благодаря волшебству, а благодаря взаимодействую его различных узлов и деталей.
Таким образом Одоевского можно назвать сказочником — популяризатором науки.
Разделим сказку Одоевского «Городок в табакерке» на несколько частей:
- Папа дарит мальчику волшебную музыкальную табакерку и Миша удивляется тому, как она работает. Эту часть мы назовем просто Волшебная табакерка.
- Мальчик Миша видит мальчика-колокольчик а, который зовет его за собой. Эту часть мы назовем Приглашение.
- Миша проходит сквозь ворота и видит площадь красивого города, где живут колокольчики. Эту часть мы назовем Под черепаховым небом.
- Миша узнает про дедек-молоточков. Эту часть так и назовем Дядьки.
- Миша узнает про надзирателя Валика и то, как он управляет молоточками. Эту часть назовем Надзиратель.
- Миша знакомится с царевной пружинкой и случайно ломает ее. Эту часть мы назовем Какофония.
- Миша просыпается. Это часть под названием Финал.
Стихотворная строфа действительно может разделять отдельные картины, связанные между собой смыслом, но при этом в каждой строфе говорится несколько об ином, рисуется своя оригинальная картина, иногда даже создается свое особое настроение.
Возьмем для примера стихотворения Тютчева.
Вспомним стихотворение «Весенняя гроза».
В первой строфе поэт признается в своих чувствах к майской грозе и мы читаем описание начала такой грозы:
Во второй строфе рассказ продолжается, но картина уже иная — уже начинается дождь, взлетает пыль, солнце еще светит сквозь тучи
Ну а в третьей строфе мы находим описание отшумевшей грозы — птичий гам, потоки воды:
Все строфы вместе создают целостную картину первой весенней грозы, но по отдельности рисуют разные картины, разные этапы этой грозы.
В рассказе Гаршина «Сказка о жабе и розе» самое обыденное переплетается со сказочным, в нем есть признаки и простого рассказа и сказки.
Так главные герои этого произведения — роза и жаба, ведут себя вполне разумно, жаба даже обладает способностью говорить. Она испытывает неодолимую тягу сожрать розу и ради этой цели готова терпеть мучительную боль, когда иголки розового куста раздирают ее тонкую кожу. Это поведение не обычного животного,ведь вряд ли какая-то реальная жаба заинтересовалась бы розой, смогла оценить ее красоту, захотеть ее уничтожить. Жаба здесь олицетворяет зло.
В эти сказочные отношения вмешиваются вполне реальные люди — больной брат и его заботливая сестра, которые невольно становятся спасителями розы, играя роль волшебных помощников.
1. Модель
Дополните модель обложки.
2*. Точное слово
Перечитайте воспоминания современников об А.С. Пушкине. В каких словах слышится восхищение? Подчеркните.
…Как теперь вижу его, живого, простого в обращении, хохотуна, очень подвижного, даже вертлявого, с великолепными большими, чистыми и ясными глазами, в которых, казалось, отражалось всё прекрасное в природе, с белыми, блестящими зубами, о которых он очень заботился, как Байрон. Он вовсе не был смугл, ни черноволос, как уверяют некоторые, а был вполне белокож и с вьющимися волосами каштанового цвета. В детстве он был совсем белокур, каким остался брат его Лев.
…А как он умел смеяться!
Всё добродушие Пушкина, вся его сердечная и искренняя натура выплёскивалась в этом смехе. Смех был его потребностью. Он был мастером на весёлые розыгрыши и подшучивания.
3. Поиск
Что нового об А.С. Пушкине вы узнали из данного произведения? Напишите.
Для меня стало новым описание внешности Пушкина и его натуры.
4*. Проба пера
Каким вы представляете А.С. Пушкина? Запишите 3—5 предложений.
Я представляю А. С. Пушкина очень добрым, умным человеком, с отличным чувством юмора. Он любит природу, книги, детей. Он очень простой человек, у него много друзей.
Читайте также:
- Загадка бордового портфеля краткое содержание
- Время приключений краткое содержание
- Фурманов красный десант краткое содержание
- Внеурочное занятие по изо в начальной школе
- Убийство в месопотамии краткое содержание
Читать онлайн «Мир Пушкина. Личность. Мировоззрение. Окружение»
Волков Генрих
‘Тебя, как первую любовь’ (Книга о Пушкине — личность, мировоззрение, окружение)
Генрих Николаевич Волков
Тебя, как Первую любовь…
КНИГА О ПУШКИНЕ:
ЛИЧHОСТЬ, МИРОВОЗЗРЕНИЕ, ОКРУЖЕНИЕ
Автор предпринимает попытку воссоздать социально-психологический портрет поэта А. С. Пушкина, вскрыть истоки формирования его мировоззрения, показать, чем обязана Россия многогранному гению Пушкина.
СОДЕРЖАНИЕ
Несколько предварительных замечаний
«Удивительный Александр Сергеевич»
«Лицейская республика»
«Друзья мои… »
«Я ударил об наковальню русского языка… »
«… Клии страшный глас»
«История народа принадлежит поэту»
Пушкин и Чаадаев. Высокое предназначение России «Это русский человек… через двести лет»
«Дружина ученых и писателей… »
«Мой Requiem меня тревожит»
«… России сердце не забудет!»
НЕСКОЛЬКО ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫХ ЗАМЕЧАНИЙ
Если применить к Пушкину классический образ — «солнце нашей поэзии», то, как и должно быть в соответствии с законами движения небесных тел, мы оказывались в разные исторические периоды то ближе к нему, то от него дальше. Кажется, что свет его поэзии в разные времена с различной интенсивностью влиял на земную духовную нашу жизнь.
Бывали времена, когда солнце это словно отдалялось и меркло, словно задергивалось дымкой, словно уменьшалось в размерах, — по крайней мере в глазах некоторых.
Впервые это произошло еще при жизни Пушкина, в тридцатых годах, когда даже близкие к поэту люди хоронили его талант и говорили об угасании светила. Это случилось затем во времена Писарева и радикально настроенных разночинцев-нигилистов, для которых Пушкин был только помещиком-аристократом, а поэзия его — — началом, недостаточно разрушающим и отрицающим существующий строй. Так было и в предреволюционный период, когда футуристы предлагали бросить Пушкина «с парохода современности».
Наступили времена иные. Никогда еще не переживала наша страна такого всенародного и горячего увлечения Пушкиным, такого взрыва читательской да и писательской любви к нему. Никогда еще не выходило ежегодно столько книг, статей, стихов о Пушкине.
Нередко можно услышать ироническое: «Сейчас пошла мода на Пушкина». Мода — это поветрие, бездумное следование стилям и покроям времени, когда считается «хорошим тоном» сегодня говорить не о Тютчеве и Мандельштаме, как лет десять начал, а именно о Пушкине. Может быть, и такая мода кое-где существует. Но не о ней речь.
Речь идет об устойчивом и нарастающем «тяготении» нашем к Пушкину, как процессе, имеющем мощные импульсы в самой природе нашего общества, нашей культуры.
Не в том ли, в частности, дело, что, став старше, взрослее, мудрее, может быть пережив вместе со страной великие исторические события и перемены, прочувствовав и оценив ту выдающуюся роль и место, которое теперь наша страна занимает в культурном развитии всей человеческой цивилизации, мы — весь советский народ — остро, как никогда, ощущаем потребность «обратиться душой к истокам», как некогда сказал Гете.
Волков Генрих
‘Тебя, как первую любовь’ (Книга о Пушкине — личность, мировоззрение, окружение)
Генрих Николаевич Волков
Тебя, как Первую любовь…
КНИГА О ПУШКИНЕ:
ЛИЧHОСТЬ, МИРОВОЗЗРЕНИЕ, ОКРУЖЕНИЕ
Автор предпринимает попытку воссоздать социально-психологический портрет поэта А. С. Пушкина, вскрыть истоки формирования его мировоззрения, показать, чем обязана Россия многогранному гению Пушкина.
СОДЕРЖАНИЕ
Несколько предварительных замечаний
«Удивительный Александр Сергеевич»
«Лицейская республика»
«Друзья мои…»
«Я ударил об наковальню русского языка…»
«…Клии страшный глас»
«История народа принадлежит поэту»
Пушкин и Чаадаев. Высокое предназначение России «Это русский человек… через двести лет»
«Дружина ученых и писателей…»
«Мой Requiem меня тревожит»
«…России сердце не забудет!»
НЕСКОЛЬКО ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫХ ЗАМЕЧАНИЙ
Если применить к Пушкину классический образ — «солнце нашей поэзии», то, как и должно быть в соответствии с законами движения небесных тел, мы оказывались в разные исторические периоды то ближе к нему, то от него дальше. Кажется, что свет его поэзии в разные времена с различной интенсивностью влиял на земную духовную нашу жизнь.
Бывали времена, когда солнце это словно отдалялось и меркло, словно задергивалось дымкой, словно уменьшалось в размерах, — по крайней мере в глазах некоторых. Впервые это произошло еще при жизни Пушкина, в тридцатых годах, когда даже близкие к поэту люди хоронили его талант и говорили об угасании светила. Это случилось затем во времена Писарева и радикально настроенных разночинцев-нигилистов, для которых Пушкин был только помещиком-аристократом, а поэзия его — — началом, недостаточно разрушающим и отрицающим существующий строй. Так было и в предреволюционный период, когда футуристы предлагали бросить Пушкина «с парохода современности».
Наступили времена иные. Никогда еще не переживала наша страна такого всенародного и горячего увлечения Пушкиным, такого взрыва читательской да и писательской любви к нему. Никогда еще не выходило ежегодно столько книг, статей, стихов о Пушкине.
Нередко можно услышать ироническое: «Сейчас пошла мода на Пушкина». Мода — это поветрие, бездумное следование стилям и покроям времени, когда считается «хорошим тоном» сегодня говорить не о Тютчеве и Мандельштаме, как лет десять начал, а именно о Пушкине. Может быть, и такая мода кое-где существует. Но не о ней речь.
Речь идет об устойчивом и нарастающем «тяготении» нашем к Пушкину, как процессе, имеющем мощные импульсы в самой природе нашего общества, нашей культуры.
Не в том ли, в частности, дело, что, став старше, взрослее, мудрее, может быть пережив вместе со страной великие исторические события и перемены, прочувствовав и оценив ту выдающуюся роль и место, которое теперь наша страна занимает в культурном развитии всей человеческой цивилизации, мы — весь советский народ — остро, как никогда, ощущаем потребность «обратиться душой к истокам», как некогда сказал Гете.
С Пушкина, можно сказать, «есть, пошла земля русская», как земля, рождающая великих поэтов и писателей, как земля, самобытными духовными достижениями которой множится достояние всего человечества.
С Пушкиным оформилось и им впервые выразилось в полной мере духовное самосознание народа, то есть осознание богатейших внутренних, нераскрытых сил, талантов, возможностей, которым предстояло вырваться наружу и потрясти мир.
Поэтому Пушкин — не просто один из поэтов наших и не просто величайший русский поэт. Это явление историческое. Это — важнейшая узловая точка в истории развития русской культуры, когда культура эта из замкнутых своих пределов вышла впервые в открытое море мирового искусства, а вслед за тем, под парусами пушкинской поэзии, вырвалась во флагманы.
Нечто удивительное, но, однако, и непреклонное, естественное видится в том, что эстетические, нравственные, гуманистические идеалы поэта оказались ближе и понятнее культуре социалистической, нежели дворцовой или буржуазной. Ни об одном из русских поэтов не написано столько, сколько о Пушкине. И, берусь утверждать, о Пушкине все еще недоговорено, недодумано, быть может, более, чем о ком-либо еще.
Пушкиноведение российское и особенно пушкиноведение советское проделало титаническую работу по исследованию жизни и творчества поэта, собрав, прокомментировав, проанализировав все относящиеся сюда факты.
Мы располагаем глубокими аналитическими трудами выдающихся советских пушкиноведов — П. Е. Щеголева, М. А. Цявловского. Ю. Н. Тынянова, Б. А. Модзалевского, Б. В. ТомашевСкого, М. П. Алексеева, Н. В. Измайлова, С. М. Бонди, Д. Д. Благого и других, — где вскрыты многие особенности творчества поэта и показана его роль в развитии русской культуры. В последние годы много интересного и нового в осмыслении творческого наследия Пушкина дали работы Б. С. Мейлаха, Я. М. Гордина, В. Э. Вацуро, М. П. Еремина, И. М. Тойбина, Т. Г. Цявловской, М. И. Гиллельсона, Н. Я. Эйдельмана…
Но книги о Пушкине всё множатся и не залеживаются на прилавках — так велика потребность наша знать о Пушкине больше, понимать его лучше.
И конечно, нам хочется, чтобы «дым столетий», не отодвинул, не скрыл от нас живого Александра Сергеевича, каким видели и слышали его современники, чтобы не превратился он для нас только в величественный, бронзовый лик. Хочется ощутить «непосредственную близость»
к поэту, которой счастливы были его друзья и знакомые. Хочется явственно увидеть людей, которые его окружали, понять, что это были за характеры и что поэту было в них интересно, какую роль они играли в его жизни.
Что представлял он сам как личность, многогранно и всесторонне себя проявляющая? Как она отразилась в его творчестве? Как и о чем думал поэт, какими идеями он жил, какие мысли вынашивал? Иначе — каково мировоззрение поэта, его взгляды на мир природы и истории, на все те потрясения и события, которыми так богата была первая треть XIX века?
В этой связи возникают вопросы и далее. Какова та духовная атмосфера, которой жил и дышал поэт, которая электризовала его мысли и чувства. Говоря конкретнее, как повлияли на него могучие интеллектуальные вспышки гениев французской, английской, немецкой мысли конца XVIII — начала XIX века, идеи философские, экономические, политические, утопические? Как отразились и преломились в его духовном облике социально-экономические и политические взгляды представителей передовой русской интеллигенции: Н. М. Карамзина, Н. И. Тургенева, П. И. Пестеля, П. А. Вяземского, М. Ф. Орлова, П. Я. Чаадаева, составлявших ближайшее интеллектуальное окружение поэта? Наконец, какую идейную эволюцию претерпели взгляды самого поэта и как они повлияли на последующую общественную мысль?
Все это, конечно, вопросы не новые, но и далеко еще не до конца освещенные. Для решения их недостаточно усилий одних только литературоведов и филологов, тут требуется объединенный фронт исследователей, совмещение подходов исторического, социологического, философского, экономического, психологического…
Видимо, настало время раздвинуть рамки изучения социально-исторического фона жизни и творчества поэта, включить его личность в более широкий контекст связей и отношений.
Все эти соображения занимали меня, когда я работал над данной книгой. И хорошо, если это отразилось в подходе к теме и способах ее освещения, в стремлении сказать об уже известном по-новому.
Характер читательской аудитории определяет и цели работы, а эта книга обращена к юному читателю.
Она задумана как своего рода введение в мир Пушкина, в мир его жизни и творчества, его мыслей и чувств, его окружения. Мир этот более многогранен и более интересен, чем рисует его школьная программа.
Если, работая над книгой, я и делал «скидку на возраст», то не уходя от сложных проблем (убежден, что нет таких сложных проблем, которые нельзя было бы растолковать любознательному юноше в шестнадцать лет), а стремясь изложить их возможно более ясно и увлекательно.
Волков Генрих
‘Тебя, как первую любовь’ (Книга о Пушкине — личность, мировоззрение, окружение)
Генрих Николаевич Волков
Тебя, как Первую любовь…
КНИГА О ПУШКИНЕ:
ЛИЧHОСТЬ, МИРОВОЗЗРЕНИЕ, ОКРУЖЕНИЕ
Автор предпринимает попытку воссоздать социально-психологический портрет поэта А. С. Пушкина, вскрыть истоки формирования его мировоззрения, показать, чем обязана Россия многогранному гению Пушкина.
СОДЕРЖАНИЕ
Несколько предварительных замечаний
«Удивительный Александр Сергеевич»
«Лицейская республика»
«Друзья мои…»
«Я ударил об наковальню русского языка…»
«…Клии страшный глас»
«История народа принадлежит поэту»
Пушкин и Чаадаев. Высокое предназначение России «Это русский человек… через двести лет»
«Дружина ученых и писателей…»
«Мой Requiem меня тревожит»
«…России сердце не забудет!»
НЕСКОЛЬКО ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫХ ЗАМЕЧАНИЙ
Если применить к Пушкину классический образ — «солнце нашей поэзии», то, как и должно быть в соответствии с законами движения небесных тел, мы оказывались в разные исторические периоды то ближе к нему, то от него дальше. Кажется, что свет его поэзии в разные времена с различной интенсивностью влиял на земную духовную нашу жизнь.
Бывали времена, когда солнце это словно отдалялось и меркло, словно задергивалось дымкой, словно уменьшалось в размерах, — по крайней мере в глазах некоторых. Впервые это произошло еще при жизни Пушкина, в тридцатых годах, когда даже близкие к поэту люди хоронили его талант и говорили об угасании светила. Это случилось затем во времена Писарева и радикально настроенных разночинцев-нигилистов, для которых Пушкин был только помещиком-аристократом, а поэзия его — — началом, недостаточно разрушающим и отрицающим существующий строй. Так было и в предреволюционный период, когда футуристы предлагали бросить Пушкина «с парохода современности».
Наступили времена иные. Никогда еще не переживала наша страна такого всенародного и горячего увлечения Пушкиным, такого взрыва читательской да и писательской любви к нему. Никогда еще не выходило ежегодно столько книг, статей, стихов о Пушкине.
Нередко можно услышать ироническое: «Сейчас пошла мода на Пушкина». Мода — это поветрие, бездумное следование стилям и покроям времени, когда считается «хорошим тоном» сегодня говорить не о Тютчеве и Мандельштаме, как лет десять начал, а именно о Пушкине. Может быть, и такая мода кое-где существует. Но не о ней речь.
Речь идет об устойчивом и нарастающем «тяготении» нашем к Пушкину, как процессе, имеющем мощные импульсы в самой природе нашего общества, нашей культуры.
Не в том ли, в частности, дело, что, став старше, взрослее, мудрее, может быть пережив вместе со страной великие исторические события и перемены, прочувствовав и оценив ту выдающуюся роль и место, которое теперь наша страна занимает в культурном развитии всей человеческой цивилизации, мы — весь советский народ — остро, как никогда, ощущаем потребность «обратиться душой к истокам», как некогда сказал Гете.
С Пушкина, можно сказать, «есть, пошла земля русская», как земля, рождающая великих поэтов и писателей, как земля, самобытными духовными достижениями которой множится достояние всего человечества.
С Пушкиным оформилось и им впервые выразилось в полной мере духовное самосознание народа, то есть осознание богатейших внутренних, нераскрытых сил, талантов, возможностей, которым предстояло вырваться наружу и потрясти мир.
Поэтому Пушкин — не просто один из поэтов наших и не просто величайший русский поэт. Это явление историческое. Это — важнейшая узловая точка в истории развития русской культуры, когда культура эта из замкнутых своих пределов вышла впервые в открытое море мирового искусства, а вслед за тем, под парусами пушкинской поэзии, вырвалась во флагманы.
Нечто удивительное, но, однако, и непреклонное, естественное видится в том, что эстетические, нравственные, гуманистические идеалы поэта оказались ближе и понятнее культуре социалистической, нежели дворцовой или буржуазной. Ни об одном из русских поэтов не написано столько, сколько о Пушкине. И, берусь утверждать, о Пушкине все еще недоговорено, недодумано, быть может, более, чем о ком-либо еще.
Пушкиноведение российское и особенно пушкиноведение советское проделало титаническую работу по исследованию жизни и творчества поэта, собрав, прокомментировав, проанализировав все относящиеся сюда факты.
Мы располагаем глубокими аналитическими трудами выдающихся советских пушкиноведов — П. Е. Щеголева, М. А. Цявловского. Ю. Н. Тынянова, Б. А. Модзалевского, Б. В. ТомашевСкого, М. П. Алексеева, Н. В. Измайлова, С. М. Бонди, Д. Д. Благого и других, — где вскрыты многие особенности творчества поэта и показана его роль в развитии русской культуры. В последние годы много интересного и нового в осмыслении творческого наследия Пушкина дали работы Б. С. Мейлаха, Я. М. Гордина, В. Э. Вацуро, М. П. Еремина, И. М. Тойбина, Т. Г. Цявловской, М. И. Гиллельсона, Н. Я. Эйдельмана…
Но книги о Пушкине всё множатся и не залеживаются на прилавках — так велика потребность наша знать о Пушкине больше, понимать его лучше.
И конечно, нам хочется, чтобы «дым столетий», не отодвинул, не скрыл от нас живого Александра Сергеевича, каким видели и слышали его современники, чтобы не превратился он для нас только в величественный, бронзовый лик. Хочется ощутить «непосредственную близость»
к поэту, которой счастливы были его друзья и знакомые. Хочется явственно увидеть людей, которые его окружали, понять, что это были за характеры и что поэту было в них интересно, какую роль они играли в его жизни.
Что представлял он сам как личность, многогранно и всесторонне себя проявляющая? Как она отразилась в его творчестве? Как и о чем думал поэт, какими идеями он жил, какие мысли вынашивал? Иначе — каково мировоззрение поэта, его взгляды на мир природы и истории, на все те потрясения и события, которыми так богата была первая треть XIX века?
В этой связи возникают вопросы и далее. Какова та духовная атмосфера, которой жил и дышал поэт, которая электризовала его мысли и чувства. Говоря конкретнее, как повлияли на него могучие интеллектуальные вспышки гениев французской, английской, немецкой мысли конца XVIII — начала XIX века, идеи философские, экономические, политические, утопические? Как отразились и преломились в его духовном облике социально-экономические и политические взгляды представителей передовой русской интеллигенции: Н. М. Карамзина, Н. И. Тургенева, П. И. Пестеля, П. А. Вяземского, М. Ф. Орлова, П. Я. Чаадаева, составлявших ближайшее интеллектуальное окружение поэта? Наконец, какую идейную эволюцию претерпели взгляды самого поэта и как они повлияли на последующую общественную мысль?
Все это, конечно, вопросы не новые, но и далеко еще не до конца освещенные. Для решения их недостаточно усилий одних только литературоведов и филологов, тут требуется объединенный фронт исследователей, совмещение подходов исторического, социологического, философского, экономического, психологического…
Видимо, настало время раздвинуть рамки изучения социально-исторического фона жизни и творчества поэта, включить его личность в более широкий контекст связей и отношений.
Все эти соображения занимали меня, когда я работал над данной книгой. И хорошо, если это отразилось в подходе к теме и способах ее освещения, в стремлении сказать об уже известном по-новому.
Характер читательской аудитории определяет и цели работы, а эта книга обращена к юному читателю.
Она задумана как своего рода введение в мир Пушкина, в мир его жизни и творчества, его мыслей и чувств, его окружения. Мир этот более многогранен и более интересен, чем рисует его школьная программа.
Если, работая над книгой, я и делал «скидку на возраст», то не уходя от сложных проблем (убежден, что нет таких сложных проблем, которые нельзя было бы растолковать любознательному юноше в шестнадцать лет), а стремясь изложить их возможно более ясно и увлекательно.
Хочется надеяться, что читатель сам убедится во всем этом. Теперь же, как воскликнул Пушкин в «Евгении Онегине»:
«Вперед, вперед, моя исторья!»1 [Список использованной автором литературы помещен в конце книги на с. 238 — 239]
(УДИВИТЕЛЬНЫЙ АЛЕКСАНДР СЕРГЕЕВИЧ)
«Иной говорит: какое дело критику или читателю, хорош ли я собой или дурен, старинный ли дворянин или из разночинцев, добр ли или зол, ползаю ли я в ногах сильных или с ними даже не кланяюсь, играю ли я в карты, и тому под. — Будущий мой биограф, коли бог пошлет мне биографа, об этом будет заботиться».
(А.ПУШКИН. «ОПРОВЕРЖЕНИЕ НА КРИТИКИ.». «1830 г.»
Одно время мне хотелось написать рассказ о том, как в более или менее отдаленном будущем встретятся за одним столом Шекспир и Гете, Пушкин и Есенин, Гейне и Блок, Гегель и Герцен. Встретятся не благодаря пресловутой машине времени и не потому, что вызывание духов станет вдруг делом обыденным, а по другой причине. Благодаря возможностям совершенно объективным, ничего фантастического и спиритуалистического не имеющим.
Волков Генрих
‘Тебя, как первую любовь’ (Книга о Пушкине — личность, мировоззрение, окружение)
Генрих Николаевич Волков
Тебя, как Первую любовь…
КНИГА О ПУШКИНЕ:
ЛИЧHОСТЬ, МИРОВОЗЗРЕНИЕ, ОКРУЖЕНИЕ
Автор предпринимает попытку воссоздать социально-психологический портрет поэта А. С. Пушкина, вскрыть истоки формирования его мировоззрения, показать, чем обязана Россия многогранному гению Пушкина.
СОДЕРЖАНИЕ
Несколько предварительных замечаний
«Удивительный Александр Сергеевич»
«Лицейская республика»
«Друзья мои…»
«Я ударил об наковальню русского языка…»
«…Клии страшный глас»
«История народа принадлежит поэту»
Пушкин и Чаадаев. Высокое предназначение России «Это русский человек… через двести лет»
«Дружина ученых и писателей…»
«Мой Requiem меня тревожит»
«…России сердце не забудет!»
НЕСКОЛЬКО ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫХ ЗАМЕЧАНИЙ
Если применить к Пушкину классический образ — «солнце нашей поэзии», то, как и должно быть в соответствии с законами движения небесных тел, мы оказывались в разные исторические периоды то ближе к нему, то от него дальше. Кажется, что свет его поэзии в разные времена с различной интенсивностью влиял на земную духовную нашу жизнь.
Бывали времена, когда солнце это словно отдалялось и меркло, словно задергивалось дымкой, словно уменьшалось в размерах, — по крайней мере в глазах некоторых. Впервые это произошло еще при жизни Пушкина, в тридцатых годах, когда даже близкие к поэту люди хоронили его талант и говорили об угасании светила. Это случилось затем во времена Писарева и радикально настроенных разночинцев-нигилистов, для которых Пушкин был только помещиком-аристократом, а поэзия его — — началом, недостаточно разрушающим и отрицающим существующий строй. Так было и в предреволюционный период, когда футуристы предлагали бросить Пушкина «с парохода современности».
Наступили времена иные. Никогда еще не переживала наша страна такого всенародного и горячего увлечения Пушкиным, такого взрыва читательской да и писательской любви к нему. Никогда еще не выходило ежегодно столько книг, статей, стихов о Пушкине.
Нередко можно услышать ироническое: «Сейчас пошла мода на Пушкина». Мода — это поветрие, бездумное следование стилям и покроям времени, когда считается «хорошим тоном» сегодня говорить не о Тютчеве и Мандельштаме, как лет десять начал, а именно о Пушкине. Может быть, и такая мода кое-где существует. Но не о ней речь.
Речь идет об устойчивом и нарастающем «тяготении» нашем к Пушкину, как процессе, имеющем мощные импульсы в самой природе нашего общества, нашей культуры.
Не в том ли, в частности, дело, что, став старше, взрослее, мудрее, может быть пережив вместе со страной великие исторические события и перемены, прочувствовав и оценив ту выдающуюся роль и место, которое теперь наша страна занимает в культурном развитии всей человеческой цивилизации, мы — весь советский народ — остро, как никогда, ощущаем потребность «обратиться душой к истокам», как некогда сказал Гете.
С Пушкина, можно сказать, «есть, пошла земля русская», как земля, рождающая великих поэтов и писателей, как земля, самобытными духовными достижениями которой множится достояние всего человечества.
С Пушкиным оформилось и им впервые выразилось в полной мере духовное самосознание народа, то есть осознание богатейших внутренних, нераскрытых сил, талантов, возможностей, которым предстояло вырваться наружу и потрясти мир.
Поэтому Пушкин — не просто один из поэтов наших и не просто величайший русский поэт. Это явление историческое. Это — важнейшая узловая точка в истории развития русской культуры, когда культура эта из замкнутых своих пределов вышла впервые в открытое море мирового искусства, а вслед за тем, под парусами пушкинской поэзии, вырвалась во флагманы.
Нечто удивительное, но, однако, и непреклонное, естественное видится в том, что эстетические, нравственные, гуманистические идеалы поэта оказались ближе и понятнее культуре социалистической, нежели дворцовой или буржуазной. Ни об одном из русских поэтов не написано столько, сколько о Пушкине. И, берусь утверждать, о Пушкине все еще недоговорено, недодумано, быть может, более, чем о ком-либо еще.
Пушкиноведение российское и особенно пушкиноведение советское проделало титаническую работу по исследованию жизни и творчества поэта, собрав, прокомментировав, проанализировав все относящиеся сюда факты.
Мы располагаем глубокими аналитическими трудами выдающихся советских пушкиноведов — П. Е. Щеголева, М. А. Цявловского. Ю. Н. Тынянова, Б. А. Модзалевского, Б. В. ТомашевСкого, М. П. Алексеева, Н. В. Измайлова, С. М. Бонди, Д. Д. Благого и других, — где вскрыты многие особенности творчества поэта и показана его роль в развитии русской культуры. В последние годы много интересного и нового в осмыслении творческого наследия Пушкина дали работы Б. С. Мейлаха, Я. М. Гордина, В. Э. Вацуро, М. П. Еремина, И. М. Тойбина, Т. Г. Цявловской, М. И. Гиллельсона, Н. Я. Эйдельмана…
Но книги о Пушкине всё множатся и не залеживаются на прилавках — так велика потребность наша знать о Пушкине больше, понимать его лучше.
И конечно, нам хочется, чтобы «дым столетий», не отодвинул, не скрыл от нас живого Александра Сергеевича, каким видели и слышали его современники, чтобы не превратился он для нас только в величественный, бронзовый лик. Хочется ощутить «непосредственную близость»
к поэту, которой счастливы были его друзья и знакомые. Хочется явственно увидеть людей, которые его окружали, понять, что это были за характеры и что поэту было в них интересно, какую роль они играли в его жизни.
Что представлял он сам как личность, многогранно и всесторонне себя проявляющая? Как она отразилась в его творчестве? Как и о чем думал поэт, какими идеями он жил, какие мысли вынашивал? Иначе — каково мировоззрение поэта, его взгляды на мир природы и истории, на все те потрясения и события, которыми так богата была первая треть XIX века?
В этой связи возникают вопросы и далее. Какова та духовная атмосфера, которой жил и дышал поэт, которая электризовала его мысли и чувства. Говоря конкретнее, как повлияли на него могучие интеллектуальные вспышки гениев французской, английской, немецкой мысли конца XVIII — начала XIX века, идеи философские, экономические, политические, утопические? Как отразились и преломились в его духовном облике социально-экономические и политические взгляды представителей передовой русской интеллигенции: Н. М. Карамзина, Н. И. Тургенева, П. И. Пестеля, П. А. Вяземского, М. Ф. Орлова, П. Я. Чаадаева, составлявших ближайшее интеллектуальное окружение поэта? Наконец, какую идейную эволюцию претерпели взгляды самого поэта и как они повлияли на последующую общественную мысль?
Все это, конечно, вопросы не новые, но и далеко еще не до конца освещенные. Для решения их недостаточно усилий одних только литературоведов и филологов, тут требуется объединенный фронт исследователей, совмещение подходов исторического, социологического, философского, экономического, психологического…
Видимо, настало время раздвинуть рамки изучения социально-исторического фона жизни и творчества поэта, включить его личность в более широкий контекст связей и отношений.
Все эти соображения занимали меня, когда я работал над данной книгой. И хорошо, если это отразилось в подходе к теме и способах ее освещения, в стремлении сказать об уже известном по-новому.
Характер читательской аудитории определяет и цели работы, а эта книга обращена к юному читателю.
Она задумана как своего рода введение в мир Пушкина, в мир его жизни и творчества, его мыслей и чувств, его окружения. Мир этот более многогранен и более интересен, чем рисует его школьная программа.
Если, работая над книгой, я и делал «скидку на возраст», то не уходя от сложных проблем (убежден, что нет таких сложных проблем, которые нельзя было бы растолковать любознательному юноше в шестнадцать лет), а стремясь изложить их возможно более ясно и увлекательно.
Текст книги «‘Тебя, как первую любовь’ (Книга о Пушкине — личность, мировоззрение, окружение)»
Автор книги: Генрих Волков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)
Волков Генрих
‘Тебя, как первую любовь’ (Книга о Пушкине – личность, мировоззрение, окружение)
Генрих Николаевич Волков
Тебя, как Первую любовь…
КНИГА О ПУШКИНЕ:
ЛИЧHОСТЬ, МИРОВОЗЗРЕНИЕ, ОКРУЖЕНИЕ
Автор предпринимает попытку воссоздать социально-психологический портрет поэта А. С. Пушкина, вскрыть истоки формирования его мировоззрения, показать, чем обязана Россия многогранному гению Пушкина.
СОДЕРЖАНИЕ
Несколько предварительных замечаний
«Удивительный Александр Сергеевич»
«Лицейская республика»
«Друзья мои…»
«Я ударил об наковальню русского языка…»
«…Клии страшный глас»
«История народа принадлежит поэту»
Пушкин и Чаадаев. Высокое предназначение России «Это русский человек… через двести лет»
«Дружина ученых и писателей…»
«Мой Requiem меня тревожит»
«…России сердце не забудет!»
НЕСКОЛЬКО ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫХ ЗАМЕЧАНИЙ
Если применить к Пушкину классический образ – «солнце нашей поэзии», то, как и должно быть в соответствии с законами движения небесных тел, мы оказывались в разные исторические периоды то ближе к нему, то от него дальше. Кажется, что свет его поэзии в разные времена с различной интенсивностью влиял на земную духовную нашу жизнь.
Бывали времена, когда солнце это словно отдалялось и меркло, словно задергивалось дымкой, словно уменьшалось в размерах, – по крайней мере в глазах некоторых. Впервые это произошло еще при жизни Пушкина, в тридцатых годах, когда даже близкие к поэту люди хоронили его талант и говорили об угасании светила. Это случилось затем во времена Писарева и радикально настроенных разночинцев-нигилистов, для которых Пушкин был только помещиком-аристократом, а поэзия его – – началом, недостаточно разрушающим и отрицающим существующий строй. Так было и в предреволюционный период, когда футуристы предлагали бросить Пушкина «с парохода современности».
Наступили времена иные. Никогда еще не переживала наша страна такого всенародного и горячего увлечения Пушкиным, такого взрыва читательской да и писательской любви к нему. Никогда еще не выходило ежегодно столько книг, статей, стихов о Пушкине.
Нередко можно услышать ироническое: «Сейчас пошла мода на Пушкина». Мода – это поветрие, бездумное следование стилям и покроям времени, когда считается «хорошим тоном» сегодня говорить не о Тютчеве и Мандельштаме, как лет десять начал, а именно о Пушкине. Может быть, и такая мода кое-где существует. Но не о ней речь.
Речь идет об устойчивом и нарастающем «тяготении» нашем к Пушкину, как процессе, имеющем мощные импульсы в самой природе нашего общества, нашей культуры.
Не в том ли, в частности, дело, что, став старше, взрослее, мудрее, может быть пережив вместе со страной великие исторические события и перемены, прочувствовав и оценив ту выдающуюся роль и место, которое теперь наша страна занимает в культурном развитии всей человеческой цивилизации, мы – весь советский народ – остро, как никогда, ощущаем потребность «обратиться душой к истокам», как некогда сказал Гете.
С Пушкина, можно сказать, «есть, пошла земля русская», как земля, рождающая великих поэтов и писателей, как земля, самобытными духовными достижениями которой множится достояние всего человечества.
С Пушкиным оформилось и им впервые выразилось в полной мере духовное самосознание народа, то есть осознание богатейших внутренних, нераскрытых сил, талантов, возможностей, которым предстояло вырваться наружу и потрясти мир.
Поэтому Пушкин – не просто один из поэтов наших и не просто величайший русский поэт. Это явление историческое. Это – важнейшая узловая точка в истории развития русской культуры, когда культура эта из замкнутых своих пределов вышла впервые в открытое море мирового искусства, а вслед за тем, под парусами пушкинской поэзии, вырвалась во флагманы.
Нечто удивительное, но, однако, и непреклонное, естественное видится в том, что эстетические, нравственные, гуманистические идеалы поэта оказались ближе и понятнее культуре социалистической, нежели дворцовой или буржуазной. Ни об одном из русских поэтов не написано столько, сколько о Пушкине. И, берусь утверждать, о Пушкине все еще недоговорено, недодумано, быть может, более, чем о ком-либо еще.
Пушкиноведение российское и особенно пушкиноведение советское проделало титаническую работу по исследованию жизни и творчества поэта, собрав, прокомментировав, проанализировав все относящиеся сюда факты.
Мы располагаем глубокими аналитическими трудами выдающихся советских пушкиноведов – П. Е. Щеголева, М. А. Цявловского. Ю. Н. Тынянова, Б. А. Модзалевского, Б. В. ТомашевСкого, М. П. Алексеева, Н. В. Измайлова, С. М. Бонди, Д. Д. Благого и других, – где вскрыты многие особенности творчества поэта и показана его роль в развитии русской культуры. В последние годы много интересного и нового в осмыслении творческого наследия Пушкина дали работы Б. С. Мейлаха, Я. М. Гордина, В. Э. Вацуро, М. П. Еремина, И. М. Тойбина, Т. Г. Цявловской, М. И. Гиллельсона, Н. Я. Эйдельмана…
Но книги о Пушкине всё множатся и не залеживаются на прилавках – так велика потребность наша знать о Пушкине больше, понимать его лучше.
И конечно, нам хочется, чтобы «дым столетий», не отодвинул, не скрыл от нас живого Александра Сергеевича, каким видели и слышали его современники, чтобы не превратился он для нас только в величественный, бронзовый лик. Хочется ощутить «непосредственную близость»
к поэту, которой счастливы были его друзья и знакомые. Хочется явственно увидеть людей, которые его окружали, понять, что это были за характеры и что поэту было в них интересно, какую роль они играли в его жизни.
Что представлял он сам как личность, многогранно и всесторонне себя проявляющая? Как она отразилась в его творчестве? Как и о чем думал поэт, какими идеями он жил, какие мысли вынашивал? Иначе – каково мировоззрение поэта, его взгляды на мир природы и истории, на все те потрясения и события, которыми так богата была первая треть XIX века?
В этой связи возникают вопросы и далее. Какова та духовная атмосфера, которой жил и дышал поэт, которая электризовала его мысли и чувства. Говоря конкретнее, как повлияли на него могучие интеллектуальные вспышки гениев французской, английской, немецкой мысли конца XVIII – начала XIX века, идеи философские, экономические, политические, утопические? Как отразились и преломились в его духовном облике социально-экономические и политические взгляды представителей передовой русской интеллигенции: Н. М. Карамзина, Н. И. Тургенева, П. И. Пестеля, П. А. Вяземского, М. Ф. Орлова, П. Я. Чаадаева, составлявших ближайшее интеллектуальное окружение поэта? Наконец, какую идейную эволюцию претерпели взгляды самого поэта и как они повлияли на последующую общественную мысль?
Все это, конечно, вопросы не новые, но и далеко еще не до конца освещенные. Для решения их недостаточно усилий одних только литературоведов и филологов, тут требуется объединенный фронт исследователей, совмещение подходов исторического, социологического, философского, экономического, психологического…
Видимо, настало время раздвинуть рамки изучения социально-исторического фона жизни и творчества поэта, включить его личность в более широкий контекст связей и отношений.
Все эти соображения занимали меня, когда я работал над данной книгой. И хорошо, если это отразилось в подходе к теме и способах ее освещения, в стремлении сказать об уже известном по-новому.
Характер читательской аудитории определяет и цели работы, а эта книга обращена к юному читателю.
Она задумана как своего рода введение в мир Пушкина, в мир его жизни и творчества, его мыслей и чувств, его окружения. Мир этот более многогранен и более интересен, чем рисует его школьная программа.
Если, работая над книгой, я и делал «скидку на возраст», то не уходя от сложных проблем (убежден, что нет таких сложных проблем, которые нельзя было бы растолковать любознательному юноше в шестнадцать лет), а стремясь изложить их возможно более ясно и увлекательно.
Хочется надеяться, что читатель сам убедится во всем этом. Теперь же, как воскликнул Пушкин в «Евгении Онегине»:
«Вперед, вперед, моя исторья!»1 [Список использованной автором литературы помещен в конце книги на с. 238 – 239]
(УДИВИТЕЛЬНЫЙ АЛЕКСАНДР СЕРГЕЕВИЧ)
«Иной говорит: какое дело критику или читателю, хорош ли я собой или дурен, старинный ли дворянин или из разночинцев, добр ли или зол, ползаю ли я в ногах сильных или с ними даже не кланяюсь, играю ли я в карты, и тому под. – Будущий мой биограф, коли бог пошлет мне биографа, об этом будет заботиться».
(А.ПУШКИН. «ОПРОВЕРЖЕНИЕ НА КРИТИКИ.». «1830 г.»
Одно время мне хотелось написать рассказ о том, как в более или менее отдаленном будущем встретятся за одним столом Шекспир и Гете, Пушкин и Есенин, Гейне и Блок, Гегель и Герцен. Встретятся не благодаря пресловутой машине времени и не потому, что вызывание духов станет вдруг делом обыденным, а по другой причине. Благодаря возможностям совершенно объективным, ничего фантастического и спиритуалистического не имеющим.
Есть такие философские категории – опредмечивание и распредмечивание. Ими пользовались Гегель и Маркс. Понять их не так уж сложно.
Труд человека, его деятельность создает некий предмет: хлеб или станок, инженерный проект или поэму. Труд, деятельность – это живой процесс затраты энергии, воли, мысли, фантазии, который «угасает» в созданном предмете. Угасает и воплощается в нем – явно или неявно запечатлевается.
В конце процесса созидания творец нечто утратил, а его творение это нечто приобрело, оно впитало в себя живое пламя человеческого творчества, оно получило благодаря ему и новую жизнь и отныне несет в себе «след» резца мастера, «след» его сноровки, одаренности, гения.
И если Маркс относил сказанное вообще ко всякому акту труда, целесообразной деятельности, то к искусству, поэзии это относится сугубо.
Тут человек запечатлевает в поэтическом создании не только сознательно поставленную цель, но и весь сложный духовный процесс творчества.
В этом произведении остается «след» его души, все оттенки его переживаний, настроений, мыслей; тут, можно сказать, опредмечивается эмоциональный склад личности, характер человека, его отношение к людям, уровень его нравственных ценностей, социальные идеалы… И если это человек низкий и морально нечистоплотный, а пишет о,вещах возвышенных и прекрасных, то ведь все равно себя выдаст. Обязательно выдаст!
Значит, творение художника и поэта – остановленный образ его самого?
А если так, то нельзя ли выявить, реконструировать, оживить образ творца на основе его творений? Нельзя ли, так сказать, распредметить их? Иначе говоря, нельзя ли повернуть вспять тот процесс, который когдато привел к созданию произведения искусства? И теперь уже из произведения воссоздать творца? Из «Реквиема» – Моцарта, из поэмы «Германия. Зимняя сказка» – Гейне, из «Евгения Онегина» и других произведений великого нашего поэта – его живой духовный образ и облик?
А если немножко пофантазировать и представить, что в специально для этого созданную машину закладывается в виде информации все, что было создано гением поэта, и задается программа – реконструировать на этом материале духовный мир поэта, его интеллект, психику, характер, то…
Но стоит ли откладывать этот захватывающий эксперимент до бог знает каких времен, дожидаясь появления кибернетических чудес? Не можем ли мы сами в меру своей проницательности попытаться представить себе личность поэта, заново прочтя и перечтя его произведения, угадывая в его творениях его самого? Привлекая при этом на помощь воспоминания его современников: друзей и врагов, приятелей и знакомых. Проникая в дух эпохи, в дух времени, которым поэт дышал. Прослеживая ход его размышлений, становясь его современником, другом его друзей и врагом его врагов?
Прежде всего, каким он был внешне? Как он выглядел, этот «удивительный Александр Сергеевич» (так назвал поэта его друг Павел Воинович Нащокин)?
Сохранилось несколько портретов поэта, написанных при его жизни в разные периоды. Начиная с известной гравюры Е. И. Гейтмана, где Пушкин почти дитя, «отрок с огненной печатью, с тайным заревом лучей» (П. А. Вяземский). Рисунок для этой гравюры писался неизвестным художником, очевидно, по памяти, а не с натуры. Он изображает поэта, каким художник представлял его себе. Сам поэт так отозвался о гравюре:
«Александр Пушкин мастерски литографирован, но не знаю, похож ли…»
Хорошо известны и работы, сделанные художниками с натуры: это рисунок Ж. Вивьена (1827); литография Г. Гиппиуса (1827 – 1828), акварель П. Ф. Соколова (1830), наконец, портреты прославленных мастеров В. А. Тропинина и О. А. Кипренского.
Портреты Тропинина и Кипренского, конечно, лучшие пушкинские изображения. Они передают нам черты лица своеобразного, но прекрасного, одухотворенного. У Тропинина к тому же – это человек, овеянный славой, несколько даже величественный, романтический; у Кипренского лицу поэта придано выражение какой-то трогательной непосредственности, ранимости даже, готовности на все мгновенно и искренне, сердечно отозваться. Тут образ поэта, увиденного через его поэзию. Пушкину нравился этот портрет, но он воспринимал его тоже скорее как свой поэтический облик, нежели как реальное изображение. В послании к Кипренскому он писал:
Любимец моды легкокрылой,
Хоть не британец, не француз,
Ты вновь создал, волшебник милый,
Меня, питомца чистых муз,
И я смеюся над могилой,
Ушед навек от смертных уз.
Себя как в зеркале я вижу,
Но это зеркало мне льстит.
Оно гласит, что не унижу
Пристрастья важных аонид.
Так Риму, Дрездену, Парижу
Известен впредь мой будет вид.
Художник увековечил поэта, и поэт хорошо понимает, что бессмертный лик – это лик его бессмертной поэзии и что его обыденному человеческому облику это зеркало, конечно, льстит.
Насчет своей внешности Пушкин не очень обольщался, что видно уже по многочисленным автопортретам на страницах его рукописей. Он часто утрирует характерные особенности своего негроидного лица: приплюснутый нос, заостренный наподобие гусиного пера, толстые губы, несколько скошенный, убегающий назад подбородок – все это обычно в ореоле кудрей и бакенбард. Пушкин был мастером шаржированных портретов, умел несколькими штрихами передать самое характерное в лице знакомых и друзей: мы безошибочно узнаем Кюхельбекера, Вяземского, Дельвига, Пестеля, Воронцовых. И ц автопортреты его стоит вглядеться, они почти не повторяют друг друга, каждый вносит нечто чуть уловимо новое в наше представление об облике поэта.
Пушкин внимательно всматривается в свое изображение. Он рисует юношеский профиль с длинными кудрями, на другом рисунке он изображает себя бритоголовым, каким был в 1818 – 1819 годах. Мы видим его то в папахе черкеса, то в костюмах эпохи Великой французской революции, то монахом, искушаемым чертом, то придворным арапом, то в лавровом венке. Наконец, поэт изображает себя таким, каким он представлял себя в глубокой старости: с лицом, покрытым морщинами, с лысой головой, кое-где сохранившей жалкие остатки волос.
Все же портреты, автопортреты, зарисовки с натуры, скульптурные памятники не могут удовлетворить нашего желания увидеть Пушкина не в виде шаржа и не статуей полубога с хрестоматийным глянцем, а живым, обычным человеком, увидеть, как он двигается, улыбается, грустит, гневается, шутит.
Кинокамеры, увы, тогда не существовало. Но своего рода «кинокадры» о Пушкине до нас все же дошли. Это «кинокадры» воспоминаний о нем современников, в которых передано непосредственное впечатление о поэте самых различных людей. Мы видим поэта глазами этих людей, слышим его, ощущаем. Мы отдаем себе отчет, что в этих воспоминаниях, впечатлениях, конечно же, много субъективного, личного, так что нередко эти живые свидетельства явно друг другу противоречат. И требуется сопоставление, анализ, интуиция для отбора жизненно верного от фальшивого и наносного, требуется знание людей, которые писали о Пушкине, и особенностей их взаимоотношений с поэтом. В результате достигается «эффект присутствия»: облик поэта начинает оживать в нашем воображении, становиться земным и объемным – объемным именно потому, что увиден многими глазами, с разных «ракурсов», с разной нравственной и человеческой высоты, во множестве жизненных ситуаций.
Первые «кадры» переносят нас в раннее детство поэта. Он был толст, неповоротлив, молчалив – «увалень». Но, достигнув семилетнего возраста, изменился, «стал резов и шаловлив» (О. С. Павлищева – сестра поэта).
Одна из московских приятельниц Пушкиных вспоминала: «…Саша был большой увалень и дикарь, кудрявый мальчик… со смуглым личиком, не скажу, чтобы приглядным, но с очень живыми глазами, из которых искры так и сыпались. Иногда мы приедем, а он сидит в зале в углу, огорожен кругом стульями: что-нибудь накуролесил и за то оштрафован, а иногда и он с другими пустится в плясы, да так как очень он был неловок, то над ним кто-нибудь посмеется, вот он весь покраснеет, губу надует, уйдет в свой угол и во весь вечер ею со стула никто тогда не стащит: значит, его за живое задели, и он обиделся; сидит одинешенек. Не раз про него говаривала Марья Алексеевна: «Не знаю, матушка, что выйдет из моего старшего внука: мальчик умен и охотник до книжек, а учится плохо, редко, когда урок свой сдаст порядком, то его не расшевелишь, не прогонишь играть с детьми, то вдруг так развернется и расходится, что его ничем и не уймешь; из одной крайности в другую бросается, нет у него средины.
Бог знает, чем все это кончится, ежели он не переменится». Бабушка, как видно, больше других его любила, но журила порядком: «Ведь экой шалун ты какой, помяни ты мое слово, не сносить тебе своей головы». Не знаю, каков он был потом, но тогда глядел рохлей и замарашкой, и за это ему тоже доставалось… На нем всегда было что-то и неопрятно, и сидело нескладно» (Е. П. Янькова)2.
Словом, ребенок как ребенок, редко о ком не скажешь того же самого.
Проходит два-три года, и мы видим Пушкина глазами его будущего друга Ивана Пущина на вступительных экзаменах в Царскосельский лицей: «Вошел какой-то чиновник с бумагой в руке и начал выкликать по фамилиям. Я слышу: Александр Пушкин! – выступает живой мальчик, курчавый, быстроглазый, тоже несколько сконфуженный»3.
Порывистый, импульсивный, неожиданный в своих реакциях, «вспыльчивый до бешенства», с «необузданными африканскими страстями» (М. Корф)2, резкий в симпатиях и антипатиях – таким мы видим Пушкина по воспоминаниям преподавателей и воспитанников Лицея.
– Да что он вам дался, – в сердцах воскликнул учитель чистописания Ф. П. Калинич, когда его впоследствии расспрашивали о Пушкине, – шалун был и больше ничего!2 Под коллективным письмом к инспектору Лицея Пушкин однажды подписался премило: «Егаза Пушкин».
Черты эти сохранились у Пушкина и в более позднем возрасте. Известная актриса А. М. Каратыгина познакомилась с ним уже после окончания им Лицея и вспоминала, как «Саша Пушкин» смешил всех своею резвостью и шаловливостью. «Бывало, ни минуты не посидит спокойно на месте; вертится, прыгает, пересаживается, перероет рабочий ящик матушки, спутает клубки гаруса в моем вышиванье, разбросает карты в гранпасьянсе, раскладываемом матушкою… «Да уймешься ли ты, стрекоза! – крикнет, бывало, моя Евгения Ивановна, – перестань, наконец!» Саша минуты на две приутихнет, а там опять начинает проказничать. Как-то матушка пригрозилась наказать неугомонного Сашу: «остричь ему когти» – так называла она его огромные, отпущенные на руках ногти. «Держи его за руку, – сказала она мне, взяв ножницы, – а я остригу!» Я взяла Пушкина за руку, но он поднял крик на весь дом, начал притворно всхлипывать, стонать, жаловаться, что его обижают, и до слез рассмешил нас…
В 1818 году, после жестокой горячки, ему обрили голову, и он носил парик. Это придавало какую-то оригинальность его типичной физиономии и не особенно ее красило. Как-то в Большом театре он вошел к нам в ложу. Мы усадили его в полной уверенности, что здесь наш проказник будет сидеть смирно. Ничуть не бывало! В самой патетической сцене Пушкин, жалуясь на жару, снял с себя парик и начал им обмахиваться как веером. Это рассмешило сидевших в соседних ложах, обратило на нас внимание и находившихся в креслах. Мы стали унимать шалуна, он же со стула соскользнул на пол и сел у нас в ногах, прячась за барьер; наконец кое-как надвинул парик на голову, как шапку: нельзя было без смеха глядеть на него!»4
Одни называли его стрекозой, сверчком, искрой, другие – менее доброжелательные – обезьяной, мартышкой, смесью обезьяны с тигром. Одним он казался прекрасным, другим – чуть ли не уродцем. Пушкин и сам готов был поверить в свое безобразие и тяжело, болезненно переживал это, иногда, впрочем, подсмеиваясь над своей внешностью. Он говаривал, что им можно «стращать как букою». В послании «Юрьеву», описывая красоту своего друга «тебе в удел очарованье, и черный ус, и взгляд живой», – поэт противопоставляет себя:
А я, повеса вечно праздный,
Потомок негров безобразный,
Взращенный в дикой простоте…
Молоденькая петербургская красавица Аннет Оленина, которая едва не стала невестой Пушкина, увидела его в 1827 году на балу. «Бог, даровав ему гений единственный, не наградил его привлекательной наружностью. Лицо его было выразительно, конечно, но некоторая злоба и насмешливость затмевали тот ум, который виден был в голубых или, лучше сказать, стеклянных глазах его. Арапский профиль, заимствованный от поколения матери, не украшал лица его. Да и прибавьте к тому ужасные бакенбарды, растрепанные волосы, ногти, как когти, маленький рост, жеманство в манерах, дерзкий взор на женщин, которых он отличал своей любовью, странность нрава природного и принужденного и неограниченное самолюбие – вот все достоинства телесные и душевные, которые свет придавал русскому поэту XIX столетия»4.
Отталкиваясь от такого рода свидетельств, Валерий Брюсов в книге «Мой Пушкин» подытожил: «Итак, вот каким мы должны представлять себе Пушкина: невысокий, вертлявый человечек, с порывистыми движениями, с нисколько не замечательным лицом, смуглым, некрасивым, на котором поминутно оскаливались большие зубы»5.
Суждение явно одностороннее и нарочитое, не учитывающее свидетельств совсем иного рода.
Юная Екатерина Смирнова (Синицина) увидела Пушкина почти в то же время, что и юная Оленина: «Пушкин был очень красив; рот у него был очень прелестный, с тонко и красиво очерченными губами и чудные голубые глаза. Волосы у него были блестящие, густые и кудрявые, как у мерлушки, немного только подлиннее. Ходил он в черном сюртуке. На туалет обращал он большое внимание. В комнате, которая служила ему кабинетом, у него было множество туалетных принадлежностей, ногтечисток, разных щеточек и т. п.»4.
А вот впечатление, вынесенное мужчиной: «Как теперь вижу его, живого, простого в обращении, хохотуна, очень подвижного, даже вертлявого, с великолепными большими, чистыми и ясными глазами, в которых, казалось, отражалось все прекрасное в природе, с белыми, блестящими зубами, о которых он очень заботился, как Байрон. Он вовсе не был смугл, ни черноволос, как уверяют некоторые, а был вполне белокож и с вьющимися волосами каштанового цвета. В детстве он был совсем белокур, каким остался брат его Лев. В его облике было что-то родное африканскому типу; но не было того, что оправдывало бы его стих о самом себе:
Потомок негров безобразный.
Напротив того, черты лица были у него приятные, и общее выражение очень симпатичное. Его портрет, работы Кипренского, похож безукоризненно. В одежде и во всей его наружности была заметна светская заботливость о себе» (М. В. Юзефович)4.
В. А. Нащокина, жена друга поэта, была несколько другого мнения о портретах Пушкина. «Я видела много его портретов, но с грустью должна сознаться, что ни один из них не передал и сотой доли духовной красоты его облика – особенно его удивительных глаз.
Это были особые, поэтические задушевные глаза, в которых отражалась вся бездна дум и ощущений, переживаемых душою великого поэта. Других таких глаз я во всю мою долгую жизнь ни у кого не видала.
Говорил он скоро, острил всегда удачно, был необыкновенно подвижен, весел, смеялся заразительно и громко, показывая два ряда ровных зубов, с которыми белизной могли равняться только перлы»4.
Одни мемуаристы пишут: «лицом настоящая обезьяна», другие «необыкновенно красив». Третьи замечают, что, некрасивое само по себе, лицо поэта преображается, одухотворенное мыслью и сильным чувством. Вероятно, они ближе всего к истине.
Д. Ф. Фикельмон, описывая жену поэта – красавицу Наталью Николаевну, замечает: «Он очень в нее влюблен, рядом с ней его уродливость еще более поразительна, но когда он говорит, забываешь о том, чего ему недостает, чтобы быть красивым, его разговор так интересен, сверкающий умом, без всякого педантства»4.
Эта способность поэта не только самому совершенно преображаться за интересной беседой, за чтением стихов, но и преображать всю аудиторию, электризуя и возбуждая ее, великолепно передана М. П. Погодиным, который был свидетелем и слушателем чтения Пушкиным своего «Бориса Годунова». Погодин рассказывает, как, собравшись у Д. В. Веневитинова, поэты, журналисты с «трепещущим сердцем ожидали Пушкина. Наконец в двенадцать часов он является…
Ожидаемый нами величавый жрец высокого искусства – это был среднего роста, почти низенький человечек, с длинными, несколько курчавыми по концам волосами, без всяких притязаний, с живыми быстрыми глазами, вертлявый, с порывистыми ужимками, с приятным голосом, в черном сюртуке, в темном жилете, застегнутом наглухо, в небрежно завязанном галстуке… Мы услышали простую, ясную, внятную и вместе пиитическую, увлекательную речь. Первые явления мы выслушали тихо и спокойно или, лучше сказать, в каком-то недоумении. Но чем дальше, тем ощущения усиливались. Сцена летописателя с Григорием просто всех ошеломила. Что было со мною, я и рассказать не могу. Мне показалось, что родной мой и любезный Нестор поднялся из могилы и говорит устами Пимена: мне послышался живой голос древнего русского летописателя. А когда Пушкин дошел до рассказа Пимена о посещении Кириллова монастыря Иоанном Грозным, о молитве иноков: «Да ниспошлет господь покой его душе, страдающей и бурной», – мы все просто как будто обеспамятели. Кого бросало в жар, кого в озноб. Волосы поднимались дыбом. Не стало сил воздерживаться. Один вдруг вскочит с места, другой вскрикнет. У кого на глазах слезы, у кого улыбка на губах. То молчание, то взрыв восклицаний, например, при стихах Самозванца:
Тень Грозного меня усыновила,
Димитрием из гроба нарекла,
Вокруг меня народы возмутила
И в жертву мне Бориса обрекла.
Кончилось чтение. Мы смотрели друг на друга долго и потом бросились к Пушкину. Начались объятия, поднялся шум, раздался смех, полились слезы, поздравления. «Эван, эвое, дайте чаши!» Явилось шампанское, и Пушкин одушевился, видя такое свое действие на избранную молодежь»4.
С. П. Шевыреву поэт за чтением Годунова показался красавцем. Да и трудно было видеть, слышать Пушкина и не восхищаться им.
А как он умел смеяться! Известный живописец Брюллов, знавший поэта, заметил как-то даже с завистью:
– Какой Пушкин счастливец! Так смеется, что словно кишки видны.
«Когда Пушкин хохотал, звук его голоса производил столь же чарующее впечатление, как и его стихи» (А. С. Хомяков)4.
Все добродушие Пушкина, вся его сердечная и искренняя натура выплескивалась в этом смехе. Смех был его потребностью. Он был мастером на веселые розыгрыши и подшучивания. Рассказы о его выходках и проделках ходили по всей России.
Будучи в Кишиневе, он написал «Черную шаль», песня скоро стала знаменитой, ее знали все, искали прототипов для «младой гречанки» и «армянина». В компании Пушкин непременно принимался разыгрывать старого армянина А. М. Худобашева, человека «чрезвычайно маленького роста, как-то переломленного набок», с неестественно огромным носом: Пушкин с особым выражением читал «Черную шаль», бросая на Худобашева грозные взгляды. Худобашев всерьез относился ко всему этому, важничал, сердился. Пушкин же изображал обманутого, требовал удовлетворения, бросал Худобашева на диван и садился на него верхом, приговаривая: «Не отбивай у меня гречанок!»4 В другой раз, проезжая по одной из многолюдных улиц Кишинева, Пушкин увидел в окне хорошенькую головку, тут же дал лошади шпоры и въехал на самое крыльцо. Девушка упала в обморок, родители пожаловались генералу Инзову, наместнику Бессарабии. Тот оставил Пушкина на два дня без сапог. Тогда Пушкин стал демонстративно разгуливать по городу в национальных костюмах: то оденется турком – в широчайших шароварах, в сандалиях и с феской на голове, важно покуривая трубку, то явится греком, евреем, цыганом…
– Какой ты шалун, Пушкин, – сетовал добрейший Инзов, – мне с тобой одним больше хлопот, чем всех забот по службе2.
Частенько поэт подтрунивал над дамами, прикидываясь страстно влюбленным. В квартиру его московского друга П. В. Нащокина приезжала гостить некая «кузина» – недалекая и некрасивая старая дева, воображавшая, что она неотразима. Пушкин заметил эту ее слабость и, когда появлялась «кузина», вздыхал, бросал на нее пламенные взоры, становился перед ней на колени, осыпал комплиментами и умолял окружающих оставить их вдвоем. «Кузина» млела от восторга и часто роняла платок, чтобы доставить поэту удовольствие поднять его. Окружающие потихоньку давились от смеха. «Кузина» же теряла голову и, когда Пушкин уезжал из Москвы, всем по секрету рассказывала, что бедный поэт безнадежно влюблен в нее и расстался с ней со слезами на глазах.
При всем при том Пушкин отнюдь не обладал характером легким, ветреным и беспечным, как это можно вообразить по его «анакреонтическим» стихам, не был завзятым весельчаком, хохотуном и балагуром. Напротив, его нередко можно было увидеть задумчивым, молчаливым, даже мрачным.
Он легко впадал в меланхолию, приговаривая: «Грустно, тоска!» Другу он признавался: «Если б знал, как часто я бываю подвержен так называемой хандре». Жене как-то писал: «Скучно, моя радость, вот припев моей жизни». С возрастом эти приступы грусти становились чаще: для этого были причины. И самый смех его, его шутливые выходки были потребностью в разрядке от душевной смуты.
Таким мы видим его, например, в воспоминаниях барона Е. Ф. Розена: «Он был характера весьма серьезного и склонен, как Байрон, к мрачной душевной грусти; чтоб умерять, уравновешивать эту грусть, он чувствовал потребность смеха; ему ненадобно было причины, нужна была только придирка к смеху! В ярком смехе его почти всегда мне слышалось нечто насильственное, и будто бы ему самому при этом невесело на душе.