Чудо человеческой души в том, что музыка, картины и стихи могут вызывать у нас радость и боль, счастливые и грустные воспоминания. Стихи, берущие за душу, притягивают любителей поэзии своей душевностью и трогательностью. Они обостряют наши чувства, наполняя душу теплом и надеждой.
Мы постарались подобрать для вас красивые и трогательные стихи, которые отогреют вашу душу, помогут отвлечься от повседневности, позволят задуматься о смысле жизни.
Содержание
- Красивые короткие стихи
- Красивые стихи о жизни
- Красивые стихи о любви
- Стихи для красивых женщин
- Трогательные до слёз стихи
Красивые короткие стихи
Душевные стихи – это жизненные стихи со смыслом. Они цепляют с первого раза, берут за душу и не отпускают. И это прекрасно.
Красивые и душевные стихи на разные темы, а также короткие стихи, которые можно установить в качестве статуса в социальной сети или разместить на стене.
Короткий красивый стих
Хочется рухнуть в траву непомятую,
B небо уставить глаза завидущие
И окунуться в цветочные запахи,
И без конца обожать всё живущее.
Эльдар Рязанов
* * *
Любите тех, кто душу вашу греет
Любите тех, кто душу вашу греет,
Кому тепло становится от слов…
Никто и никогда не одолеет
Взаимную и Верную Любовь.
Ю.Витович
* * *
Трогательное стихотворение
Блекнут звёзды россыпью огней,
Проливая тёплое мерцанье…
Вот моя ладошка, а на ней
Нежность твоего дыхания.
* * *
Красивый стих о Душе
И вдруг поймёшь, что в мире бренном,
Где все надежды хороши,
Дороже всех прикосновений –
Прикосновение Души…
* * *
Никто из сердца не уйдёт
Никто из сердца не уйдёт.
Для всех, хоть раз в него входящих,
Оно – хранилище. А дна
У сердца нет – для настоящих!
Ирина Аликова
* * *
Красивое признание в стихах
Спасибо, Господи! Спасибо, небеса!
За то, что есть его улыбка и глаза!
За то, что в них, как в зеркало смотрю!
За то, что я любима и люблю!
* * *
Грустный душевный стих
Ты меня никогда не забудешь,
Забывайся в других… веселись…
А на утро… когда-нибудь, в осень,
Вдруг прошепчешь:
«Хотя бы приснись…»
* * *
Красивое короткое стихотворение
В синее небо ширя глаза –
Как восклицаешь: – Будет гроза!
На проходимца вскинувши бровь –
Как восклицаешь: – Будет любовь!
Сквозь равнодушья серые мхи –
Так восклицаю: – Будут стихи!
Марина Цветаева
* * *
Даже упав, вновь решайся на взлет,
Жизнь твои крылья не зря мастерила.
Помни, что Бог никогда не дает
Ноши, которая нам не по силам.
* * *
Трогательный стих
Мне медленно, но верно сносит крышу;
У психов обострение – весна.
Мне кажется, я слышу как он дышит
За сотни километров от меня.
* * *
Мне, пожалуй, эспрессо двойной…
Мне, пожалуй, эспрессо двойной:
Вместо сахара – капельку Счастья,
Пару гранул Добра и Участья,
И Любви мне – пол капли – земной.
И Заботы – на кончике ложки,
И песчиночку Сказки с обложки,
С той, что в детстве мне мама читала…
Что Вы ждёте? Я – всё!.. Заказала!
Safura
* * *
Мудрый стих о жизни
Возьми стакан, швырни его об стену,
Теперь проси прощения навзрыд.
Ну что, свершилось? Стал обратно целым?
Вот так людей ломает от обид.
Авданин Алексей
* * *
Стихотворение со смыслом
Ведь достаточно просто верить
И запомнить слова простые:
«Где одни закрываются двери,
Открываются следом другие».
* * *
Чем тише – тем оглушительнее беда,
Носишь в себе, как письма в почтовом ящике.
Мы встретились между «поздно» и «никогда»,
Так неуместно и больно по-настоящему.
Саша Мисанова
* * *
Не ставь границ…
Не ставь границ, не мысли по шаблону,
Меняй пароли, помни номера…
Но, чтобы не пришлось терять корону,
Сумей уйти, когда тебе пора.
Любовь Козырь
* * *
Нас обвенчают Небеса
Нас обвенчают Небеса,
Связав навеки вечно!
Там исчезают голоса,
Паря в тиши беспечно.
Сойдутся вместе полюса,
И в яркой вспышке Света,
Откроют двери Небеса
В страну простых ответов…
* * *
Я верю в Нас: уйдёт молчание,
Растают горы талых льдов.
И мы разрушим расстоянье
В 17000 городов.
Татьяна Беляева
* * *
А вдохнуть бы в тебя мою душу,
Заменить твоё сердце моим,
Чтоб ты чувствовал, как ты мне нужен,
Чтоб ты знал, как ты мною любим…
Ольга Катина
Красивые стихи о жизни
Многие века люди задают себе вопрос: в чём смысл жизни? И каждый приходит к своему ответу для чего ему жить. Наша жизнь и прекрасна, и порой очень сложна, бывает в ней яркие, удивительные моменты, а иногда большие переживания.
Мы приготовили для вас прекрасные стихи современных прозаиков и великих поэтов-классиков о жизни со смыслом или о смысле жизни, кому как нравится. Вы найдёте короткие и красивые, душевные и грустные стихи, о любви и мудрости, о возрасте и прожитых годах.
Красивый стих для души
Успокойся. Вдохни. Будет всё хорошо.
Будут осень и листья. И дождь B капюшон.
Будет лес и прохлада прозрачного дня,
И закат на обрыве желтей янтаря…
Будут сонные звезды, туман на мосту,
И собака-бродяга на старом посту.
Успокойся. Вдохни. Знаешь, скоро зима…
И из серых вдруг белыми станут дома,
Снова праздники, жизнь, суета и мороз,
Гололед на дорогах, обветренный нос…
Будем греться в кафе, вспоминая наш год,
Ты укроешь от сотен, от тысяч невзгод,
Ты расскажешь о солнце в лучах фонаря,
Я закутаюсь B шарф седины января…
Будет нежность без слов и кинжалов B спине,
Будет кошка o чем-то мечтать на окне…
Мы рождаемся вновь с самой чистой душой.
Успокойся. Вдохни. Будет всё хорошо.
Анастасия Ермашкевич
* * *
Я люблю эту жизнь, несмотря ни на что…
Я люблю эту жизнь, несмотря ни на что…
По глоточку вкушаю напиток сей ценный.
Каждый прожитый миг не отнимет никто.
Он дарован судьбой – мой подарок бесценный!
* * *
Время не лечит. Лечит не время
Время не лечит. Лечит не время.
Лечат поездки и новые люди.
Лечит весна. Лечит вал впечатлений,
Сны и предчувствия: то ль ещё будет!
Стрелки пушистые от самолётов
В небе, и шпалы бегущие лечат.
Лечит надёжный и преданный кто-то,
В нужный момент обнимая за плечи.
Лечит больница, лечит аптека,
Лечат настойчиво, изо всей силы.
Был человек. Нет теперь человека.
Я наизусть твоё имя забыла.
Видишь: здоровая. Видишь: живая.
Некогда ныть – каждый час чем-то занят.
Видишь?
…Но если с подножки трамвая
Кто-то посмотрит твоими глазами…
Весёлкина Таня
* * *
Мой внезапный порыв
Мой внезапный порыв безотчётен:
К той, кого никогда не найти,
Я хочу между сотнями сотен
Перекрёстков, огней, подворотен
Отыскать наконец-то, пути.
Я рванусь к остановке трамвая,
Сквозь бульваров ночных забытьё, –
Будут звёзды, дворы, мостовая, –
И пойму, что, меня создавая,
Не могли не создать и её…
Н.Стефанович
* * *
Случайная встреча
Жизнь! Пошли мне случайную встречу,
Соверши не возможный виток,
Чтоб легли его руки на плечи –
Словно жаркий пуховый платок.
Что бы жестом, по-детски, не грубым,
Как дыхание южных морей,
Прикоснулись шершавые губы…
Раз, за множество зим – отогрей!
Чтоб однажды, на шумном вокзале,
Излучая свой ласковый свет,
Мне глаза его столько сказали…
Что не скажешь за тысячу лет!
Чтоб земля из-под ног уходила…
Там, где встретятся наши пути,
Что бы этой минуты хватило –
На не лёгкую жизнь впереди!
Верю… Надеюсь… Люблю…
Боже, какое блаженство
Видеть рассвет после тьмы.
Это небес совершенство,
Данное людям взаймы…
Воздух морозный вдыхая,
Новые встряски стерплю…
Утро… а значит, живая…
Верю… Надеюсь… Люблю…
Боже, не верится даже…
Не разучилась мечтать…
Грабли с проверенным стажем
Ждут, что начну наступать…
Я обойду, отпуская
Прошлых ошибок вагон…
Утро… а значит, живая…
Верю, что это не сон…
Боже, спасибо за шансы
Те, что равнялись нулю…
Слёзы бежали авансом…
Верю… Надеюсь… Люблю…
Только теперь понимаю…
Прошлое – это урок.
Утро… а значит, живая…
Не разуверился Бог…
Боже, а раньше казался
Слишком привычным рассвет…
Тот без рассвета остался,
В ком благодарности нет…
Боже, с душой не играю…
Сколько по силам, терплю…
Утро… а значит, живая…
Верю… Надеюсь… Люблю…
Ирина Самарина-Лабиринт
* * *
Как дымный столп светлеет в вышине! –
Как тень внизу скользит, неуловима!..
«Вот наша жизнь, – промолвила ты мне, –
Не светлый дым, блестящий при луне,
А эта тень, бегущая от дыма…»
Федор Тютчев
* * *
Забери меня в детство, мама!
Забери меня в детство, мама!
Не хочу этой жизни взрослой.
А вплетай мне ромашки в косы.
На душе залечи мне шрамы…
Я устала здесь, если честно.
Просто так обними за плечи
И к груди прижимай покрепче,
Забери меня, мама, в детство.
В этот двор, где скрипят качели,
Где асфальт изрисован мелом,
Где дышалось легко и смело,
Где задорно носился велик.
Там быстрей заживали раны,
Ведь сбивались порой коленки.
На обед молоко и гренки…
Позови меня в детство, мама!
Надежда Шабленко
* * *
Все планы могут рухнуть в одночасье…
Единственный реально верный ход –
Не отложить любовь, родных и счастье
На завтра, что, возможно, не придет…
* * *
Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи еще хоть четверть века –
Все будет так. Исхода нет.
Умрешь – начнешь опять сначала
И повторится все, как встарь:
Ночь, ледяная рябь канала,
Аптека, улица, фонарь.
Александр Блок
* * *
Здравствуй, Счастье мое
Здравствуй, Счастье мое –
Неземное, крылатое, белое…
Ты врываешься,
Напрочь лишая покоя и сна…
Я искала тебя…
Я таких поворотов наделала!
А теперь, когда рядом,
Растеряна и смущена…
Здравствуй, Счастье мое!
Я смотрю на тебя заворожено,
И боюсь шевельнуться,
Чтоб вдруг, невзначай, не спугнуть…
Я жила до тебя, словно с сердцем,
Тоской замороженным,
И с тобой лишь смогла
Полной грудью свободно вздохнуть…
Так способно судьбу изменить
Иногда лишь мгновение…
Я теперь от тебя
Глаз и рук не могу оторвать…
Ты принес в мою жизнь
Столько смысла, тепла, вдохновения…
Ну, а кем же еще,
Кроме Счастья, тебя называть?
Татьяна Геката
* * *
Прошу, не сдавайся, прошу, держись
И будет вера, а с нею – сила,
А с силой – правда, а с правдой – жизнь.
И где б судьба тебя не носила,
Прошу, не сдавайся, прошу, держись.
Я ни о чём тебя не просила.
Сейчас, пожалуйста, поклянись,
Что не отдашь себя в лапы боли
И в зубы немощи и нытью.
Что будешь выдержан и спокоен,
Что не позволишь пронзить копью
Своих по-детски святых мечтаний
И светлых целей; убьёшь ленцу
(Алмаз тогда обретает грани,
Когда ложится в ладонь к творцу).
Чужая воля, чужие мысли
Способны выбить из колеи,
Не поддавайся. (В сакральном смысле –
Не сбейся с выбранного пути).
И пусть глаза застилает потом
И пусть твердят, что победа – вздор,
Ты знай, за следующим поворотом –
Вершина самых далёких гор.
И будет вера, а с нею – сила,
А с силой – правда, а с правдой – жизнь.
И где б судьба тебя не носила,
Прошу, не сдавайся. Прошу, держись.
Алиса Степанцова
* * *
Давай загадаем желание сбыться…
Давай загадаем желание сбыться,
Встретиться, где-то столкнуться лбами,
В списке попасть на одну страницу,
К одной иконе прильнуть губами,
Давай почувствуем это «вместе»,
Нутром, молекулой миокарда,
Давай случайно – в пролетах лестниц,
На полке старенького плацкарта,
На фотокарточке летних улиц
Из «полароида» иностранца;
Давай загадаем, чтоб нас вернули –
И наконец-то начнем сбываться.
Кот Басё
* * *
Я тебя никому не отдам
Я тебя никому не отдам –
Часто мама мне в детстве твердила,
Я ершился и ныл, что есть силы,
Чтоб сбежать поскорее к друзьям.
Я тебя никому не отдам –
Тряс отец, как щенка прижимая,
…Так бывает, что мам не бывает…
Подрастёшь – догадаешься сам.
Я тебя никому не отдам –
И застыла ладонь на коленях
Той, что стала моим вдохновеньем
К самым первым и глупым стихам.
Я тебя никому не отдам –
Ты как в день нашей свадьбы прошепчешь,
Шмыгнешь носом, прижмёшься покрепче,
Ночь как жизнь разделив пополам.
Я тебя никому не отдам –
Наша дочка мне плюхнет в подушку,
Разозлясь, что мои конопушки
Разбрелись у неё по щекам.
Жизнь порой посылает к чертям,
Но когда мне становится плохо –
Есть слова, что мешают мне сдохнуть, –
…Я тебя никому не отдам…
Павел Покровский
Красивые стихи о любви
Стихи, которые берут за душу и остаются там навсегда… Почти всегда они о жизни и любви. Часто о нелегкой жизни и часто о неразделенной любви. Так писали великие – Пушкин, Есенин, Асадов, Рубальская, Маршак и другие известные поэты.
Мы подобрали самые красивые душевные стихи, многие из которых о жизни и любви, о встречах и расставаниях. А разве есть другой смысл в существовании души, кроме любви?!
* * *
«Обожаю» – это от «Боже»
«Обожаю» – это от «Боже»,
Это больше, чем просто – люблю…
Если ты мне в Душу положен –
Я тебя у Богов отмолю!
Я любуюсь тобой восторженно,
В изголовье – Небо стелю…
Обожаю – это от «Боже»,
Это больше, чем просто люблю…
jeni
* * *
Солнышко, ну где ты?
Порой, бывает, незнакомый человек
Живущий «по ту сторону планеты»
Вдруг остановит твой безумный бег
Простым вопросом: «Солнышко, ну где ты?»
И сразу, в миг, становится теплей
От слов простых, пронизанных участьем
И в череде уныло-серых дней
Мелькнет луч солнца, разогнав ненастье
И тише боль. И легче на душе
И хочется дарить тепло другому,
Живущему в реальном мираже
Так далеко, но близкому такому…
И чувствуешь уверенность свою
И веришь в то, что нужен ты кому-то
А ведь стоял почти, что на краю
Отчаянья. Спасла тепла минута.
Давайте не скупиться на тепло:
Нам всем важны минуты пониманья
Пусть другу станет на душе светло
От нашего участья и вниманья…
Остановить хочу безумный бег
Слова мои улыбкою согреты
Родной мой, незнакомый человек
Грустить не надо… Солнышко… Ну где ты?
Людмила Шкилева
* * *
Простые строки
Я не могу без тебя жить!
Мне и в дожди без тебя – сушь,
Мне и в жару без тебя – стыть.
Мне без тебя и Москва – глушь.
Мне без тебя каждый час – с год,
Если бы время мельчить, дробя;
Мне даже синий небесный свод
Кажется каменным без тебя.
Я ничего не хочу знать –
Слабость друзей, силу врагов;
Я ничего не хочу ждать,
Кроме твоих драгоценных шагов.
Асеев Николай
* * *
Звездопад на двоих…
Звездопад на двоих… Он у нас обязательно будет!..
И фиалковый сон сочиним мы с тобой… и споём…
Небо выберет нас для сплетения вёсен и судеб…
И – ладошка в ладонь – к облакам зашагаем вдвоём…
Звездопад на двоих… Невесомое, тихое Счастье…
Ты меня уведёшь в этот сказочный-сказочный мир…
Там царит волшебство рук, и губ, и безудержной страсти…
Там друг другом дышать будем мы каждый прожитый миг…
Звездопад на двоих… Будет он ослепительно ярок…
Нам укажет звезда очарованных странников путь…
Мне зажжёшь ты её – драгоценный брильянтик в подарок…
И друг другу шепнём:
«Только ты. Обязательно. Будь».
Тень Солнца
* * *
В эту ночь я буду лампадой
В нежных твоих руках…
Не разбей, не дыши, не падай
На каменных ступенях.
Неси меня осторожней
Сквозь мрак твоего дворца, –
Станут биться тревожней,
Глуше наши сердца…
В пещере твоих ладоней –
Маленький огонек –
Я буду пылать иконней…
Не ты ли меня зажег?
Максимилиан Волошин
* * *
Жди меня, и я вернусь.
Только очень жди,
Жди, когда наводят грусть
Желтые дожди,
Жди, когда снега метут,
Жди, когда жара,
Жди, когда других не ждут,
Позабыв вчера.
Жди, когда из дальних мест
Писем не придет,
Жди, когда уж надоест
Всем, кто вместе ждет.
Жди меня, и я вернусь,
Не желай добра
Всем, кто знает наизусть,
Что забыть пора.
Пусть поверят сын и мать
В то, что нет меня,
Пусть друзья устанут ждать,
Сядут у огня,
Выпьют горькое вино
На помин души…
Жди. И с ними заодно
Выпить не спеши.
Жди меня, и я вернусь,
Всем смертям назло.
Кто не ждал меня, тот пусть
Скажет: – Повезло.
Не понять, не ждавшим им,
Как среди огня
Ожиданием своим
Ты спасла меня.
Как я выжил, будем знать
Только мы с тобой, –
Просто ты умела ждать,
Как никто другой.
Константин Симонов
* * *
Между мной и тобой вселенная
Между мной и тобой вселенная –
Сотни вздохов и тысячи фраз,
Мимолетные и переменные
Наши мысли запутали нас…
У тебя дела и занятия,
У меня одно ожидание,
Что сойдутся наши понятия
И похожими станут желания…
У меня без тебя одиночество,
Что с тобой без меня неведомо…
Между мной и тобой многоточия
И обиды, гонимые ветрами…
Мы как будто давно нераздельное…
Мы незримыми нитями связаны…
Навсегда останемся верными,
И не только пустыми фразами…
Ты и я – это нечто большее,
Нечто вечное и неизменное…
И одно теперь знаю точно я –
Я – твоя, ты – моя вселенная…
Алиса Секретова
* * *
Солнце моё ненаглядное
Солнце моё ненаглядное,
Счастье моё несусветное,
Было же небо закатное…
Стало с тобою – рассветное.
Осень просилась дождливая,
С инеем в стёкла и холодом,
А постучалась красивая,
С синью и шёлковым золотом.
Лучиком сшиты как ниткою,
Тоньше височного волоса…
Мне не напиться улыбкою,
Мне не наслушаться голоса.
Странно – щемящее, новое,
Искреннее и желанное –
Счастье моё непутёвое,
Радость моя долгожданная!
Ночь звёздной россыпью светится,
Шарик по-прежнему крутится,
Разве могли мы не встретиться,
Если сильней и не любится?
Юрий Егоров
* * *
Береги его
Прозвучал отправной гудок,
По воде от дождя круги.
Помогай ему, Добрый Бог,
Береги его… Береги…
Это просто кошмарный сон.
Я сумею шепнуть «Иди».
Пусть любовь сотней тысяч солнц
Освещает его пути!
Если есть расставаний Ад,
То пусть будет и встречи Рай!..
Не прошу я иных наград –
Береги его… Обнимай…
Пусть вернётся, себя найдя,
Ведь плывут по воде круги,
Хоть сегодня и нет дождя.
Береги его…
Береги…
АннА Тукина
* * *
Беззаботно гуляющий ветер
Как-то раз, беззаботно гуляющий ветер
Одинокую девушку в парке заметил.
Он за нею помчался в восторге от встречи…
Ах, какой удивительный ждал его вечер.
Этот ветер был молод, он свеж был и нежен,
И вначале был с девушкой вежлив и сдержан:
Еле слышно ей пел. Обгоняя немного,
Подметал для нее аккуратно дорогу.
Притворяясь, что вызван ее же движеньем,
Затевал в волосах озорное круженье.
Но все ближе к ней льнул, очарованный ею,
Перед юностью нежной немного робея.
И любви своей больше не в силах перечить,
Будто легкой рукой он обвил ее плечи…
По дорожке, обнявшись, шли девушка с ветром.
Только, спутница ветра не знала об этом.
В. Юраков
* * *
Влюблена в него
Влюблена в него. Это значит:
Прятать руки в его ладонях,
Нежно шепотом звать: «Мой мальчик»,
Улыбаться ему спросонья.
Оставаться на теле меткой
После ночи штормов из страсти.
Быть и сучкой ему и деткой,
Утопать в ежечасном счастье.
По утрам на столе – записки.
Свежий кофе его руками.
А под вечер немного виски
И мурашки под позвонками.
От касаний слетать с катушек,
И душой между звезд блуждая,
Вдруг понять для себя, как нужен.
Как вообще без него жила я?
Я в объятиях свернусь в калачик.
Каждый день говорю спасибо.
Влюблена в него. Это значит:
Мое сердце отныне живо.
Патриция Модэ
* * *
Любовь – одна!
Единый раз вскипает пеной
И рассыпается волна.
Не может сердце жить изменой,
Измены нет: любовь – одна.
Мы негодуем иль играем,
Иль лжем – но в сердце тишина.
Мы никогда не изменяем:
Душа одна – любовь одна.
Однообразно и пустынно,
Однообразием сильна,
Проходит жизнь… И в жизни длинной
Любовь одна, всегда одна.
Лишь в неизменном – бесконечность,
Лишь в постоянном – глубина.
И дальше путь, и ближе вечность,
И всё ясней: любовь одна.
Любви мы платим нашей кровью,
Но верная душа – верна,
И любим мы одной любовью…
Любовь одна, как смерть одна.
З. Н. Гиппиус
* * *
В общем, вот тебе моя жизнь…
В общем, вот тебе моя
жизнь.
Ну, чего ты испугался? – Держи!
Не кусается она, не скулит,
Только чуточку под утро болит.
Только капельку горчит – не беда? –
Лучше горечь, mon ami, чем вода.
Ни истерик в ней, ни лишних людей.
Так что нечего бояться.
Владей.
Хочешь, крестиком носи на груди.
Хочешь, в рамочку поставь и гляди.
Хочешь, спрячь подальше в ящик стола.
Чтоб другая, не дай Бог, не нашла.
Или просто зачеркни и забудь.
И не спрашивай меня, в чём же суть? –
Как так вышло – я сама не пойму:
Без тебя мне жизнь моя – ни к чему.
Юлия Вергилёва
* * *
Люби его
Любовь твоя жаждет так много…
Рыдая, прося, упрекая,
Люби его молча и строго,
Люби его, медленно тая!
Свети ему пламенем белым:
Бездымно, безгрустно, безвольно!
Люби его радостно телом,
А сердцем люби его больно…
Пусть призрак, творимый любовью,
Лица не заслонит иного, –
Люби его с плотью и кровью –
Простого, живого, земного…
Храня его знак суеверно,
Не бойся врага в иноверце…
Люби его метко и верно –
Люби его в самое сердце.
Максимилиан Волошин
* * *
Только даже не знаю
Ночью космос безмолвно тихий,
Серебристо летят кометы.
Я мечтаю тебя похитить,
Только даже не знаю, с кем ты.
В бесконечную бездну глядя,
Беззастенчивые контакты
Я мечтаю с тобой наладить,
Только даже не знаю, как ты.
Стало легче на пару унций,
Как в гостях у другой планеты.
Я мечтаю тебя коснуться,
Только даже не знаю, где ты.
Одиноко выводит птица
Полуночные звезды-ноты.
Я мечтаю тебе присниться,
Только даже не знаю, кто ты.
Татьяна Антонова
Стихи для красивых женщин
Во все времена женщину прославляли поэты. Сколько было посвящено стихов женщине, сколько было сказано за многие тысячелетия. Но не только мужчины являются авторами стихотворений о женщинах. Среди русских и советских авторов есть и поэтессы, которые говорили и свое слово. В современной поэзии также большое множество стихов, посвященных прекрасному полу.
Мы собрали на этой странице самые красивые, душевные и трогательные стихи о женщине как известных писателей, так и современных авторов.
* * *
Ты Красивая!.. Очень Красивая!
Ты Красивая!.. Очень Красивая!
Ты такая, что трудно дышать…
Твоё имя, по венам пульсируя,
Обещает единственным стать.
Ты Хорошая… правда Хорошая…
Ты такая, каких не найти…
Вот и лезет любовь из подвздошия,
Душу… скручивая в узелки.
От которых всё туже под кожею,
От которых звенит в голове…
Мне бы встретить другую – Похожую…
Чтобы так не тянуло к тебе….
Чтобы небо качалось помедленней,
Не свистел о тебе соловей…
Мне б попроще какую – Поветренней –
Не твоих… Королевских кровей….
Чтобы жизнь безответно не мучиться,
В полнолуние волком не выть –
Всё равно ничего не получится,
Так зачем же такую любить?
Что за мука мне невыносимая!
Не надеясь на что-то, мечтать?..
Ты Любимая… Просто Любимая…
Ты такая! – что трудно дышать!
Сказоч-Ник
* * *
Очарована, околдована
Очарована, околдована,
С ветром в поле когда-то обвенчана,
Вся ты словно в оковы закована,
Драгоценная ты моя женщина!
Ни веселая, ни печальная.
Словно с темного неба сошедшая,
Ты и песнь моя обручальная,
И звезда ты моя сумасшедшая.
Я склонюсь над твоими коленями.
Обниму их с неистовой силою.
И слезами и стихотворениями
Обожгу тебя горькую, милую.
Что прибавится – не убавится
Что не сбудется – позабудется…
Отчего же ты плачешь, красавица?
Или мне это только чудится!
Николай Заболоцкий
* * *
Моя любовь
Ну каким ты владеешь секретом?
Чем взяла меня и когда?
Но с тобой я всегда, всегда,
Днем и ночью, зимой и летом!
Площадями ль иду большими
Иль за шумным сижу столом,
Стоит мне шепнуть твое имя –
И уже мы с тобой вдвоем.
Когда радуюсь или грущу я
И когда обиды терплю,
И в веселье тебя люблю я,
И в несчастье тебя люблю.
Даже если крепчайше сплю,
Все равно я тебя люблю!
Говорят, что дней круговерть
Настоящих чувств не тревожит.
Говорят, будто только смерть
Навсегда погасить их сможет.
Я не знаю последнего дня,
Но без громких скажу речей:
Смерть, конечно, сильней меня,
Но любви моей не сильней.
И когда мой звонок пробьет
И окончу я путь земной,
Знай: любовь моя не уйдет,
А останется тут с тобой.
Подойдет без жалоб и слез
И незримо для глаз чужих,
Словно верный и добрый пес,
На колени положит нос
И свернется у ног твоих…
Асадов Эдуард
* * *
Я могу тебя очень ждать…
Я могу тебя очень ждать,
Долго-долго и верно-верно,
И ночами могу не спать
Год, и два, и всю жизнь, наверно!
Пусть листочки календаря
Облетят, как листва у сада,
Только знать бы, что все не зря,
Что тебе это вправду надо!
Я могу за тобой идти
По чащобам и перелазам,
По пескам, без дорог почти,
По горам, по любому пути,
Где и черт не бывал ни разу!
Все пройду, никого не коря,
Одолею любые тревоги,
Только знать бы, что все не зря,
Что потом не предашь в дороге.
Я могу для тебя отдать
Все, что есть у меня и будет.
Я могу за тебя принять
Горечь злейших на свете судеб.
Буду счастьем считать, даря
Целый мир тебе ежечасно.
Только знать бы, что все не зря,
Что люблю тебя не напрасно!
Асадов Эдуард
* * *
Я люблю тебя отчаянно
Потеряла я нечаянно,
Безнадежно, не намеренно,
Я люблю тебя отчаянно,
Боль разлукою проверена….
Боль разлукою осмыслена
И шагает неприкаянно,
Без тебя мне жить немыслимо –
Я люблю тебя отчаянно!
Мир в ладонях тает веснами,
Мир в ладонях стынет зимами,
Были мы такими взрослыми,
Были мы такими сильными…
И теперь уже воистину
Поздноваты обещания…
Я люблю тебя неистово,
Я люблю тебя отчаянно!
Елена Лубоцкая
* * *
И смотреть в твои глаза синие
И смотреть в твои глаза синие,
Губы целовать алые.
Я же знаю, ты такая сильная.
Я же знаю, ты такая слабая.
И держать тебя в объятиях бережно,
Сердце согревать громкое.
Я же знаю, ты такая нежная,
А любовь бывает очень горькая.
И любовь бывает очень страстная,
Что сжигает вмиг, и не опомнишься,
Ты такая для меня разная,
Ты такая для себя скромная.
И держать тебя крепко за руку,
И смотреть в твои глаза синие.
Я же знаю, ты такая слабая,
Я же знаю, ты такая сильная.
Владимир Шляпошников
* * *
Я не боюсь тебя любить
Я не боюсь тебя любить.
Так за секунду до восхода,
Пытаясь вдох остановить,
Стихает в выдохе природа.
Я не боюсь тебя любить.
Так за секунду до полёта
Как будто обрывают нить
С землёй связующую что-то…
Я не боюсь тебя любить.
Так за секунду до лавины
Сгибает неизбежность спину,
И бездну не предотвратить…
Я не боюсь тебя любить,
Так за секунду до расстрела
Готова боль твою испить
Душа, стремясь покинуть тело….
Я не боюсь тебя любить,
Так за секунду до рожденья
Вселяет Душу Бог, чтоб жить
Одно Вселенское мгновенье…
Я так боюсь тебя любить…
Полонина Ирина
* * *
Ты мне нравишься очень
В темноте и при свете. В мегафон.
Между строчек –
Я скажу тебе это:
Ты мне нравишься очень!
Где б я ни был сегодня:
Под Москвой, или в Сочи,
Кишинёве, иль Гродно –
Ты мне нравишься очень!
Два десятка столетий.
Бег у времени точен –
Начинается третий:
Ты мне нравишься очень!
Слов обычных четвёрка,
Но сумевшая, впрочем,
Просочиться в подкорку:
Ты мне нравишься очень!
Монолит этой фразы
Удивительно прочен!
И сверкает алмазом:
Ты мне нравишься очень!
Завершив Мирозданье,
Вывел лучший из Зодчих
Уравненье-признанье:
Ты мне нравишься очень!
Геннадий Антонов
* * *
– Твое имя прекрасно! –
Я тебе прошепчу.
Твоим именем назван
Шум деревьев в саду!
Твое имя шепчу я,
Когда холодно мне,
Когда радостно, больно
Или счастье в руке.
Твое имя рисуют
В небе днем облака,
Ночью звезды целуют
Их узор свысока.
Твое имя с утра
Слышу в звуках весны!
Про него у окна
Мне поют соловьи.
Твое имя я слышу,
Если ветер шумит,
Если кто-нибудь дышит
Или дождь моросит!
Твоим именем назван
Каждый звук на земле!
– Твое имя прекрасно! –
Прошепчу я тебе…
* * *
Баллада о любви
– Я жить без тебя не могу,
Я с первого дня это понял…
Как будто на полном скаку
Коня вдруг над пропастью поднял.
– И я без тебя не могу.
Я столько ждала! И устала.
Как будто на белом снегу
Гроза мою душу застала.
Сошлись, разминулись пути,
Но он ей звонил отовсюду.
И тихо просил: Не грусти…
И тихое слышалось: Буду…
Однажды на полном скаку
С коня он свалился на съемках…
– Я жить без тебя не могу, –
Она ему шепчет в потемках.
Он бредил… Но сила любви
Вновь к жизни его возвращала.
И смерть уступила: Живи!
И все начиналось сначала.
– Я жить без тебя не могу… –
Он ей улыбался устало,
— А помнишь на белом снегу
Гроза тебя как-то застала?
Прилипли снежинки к виску.
И капли росы на ресницах…
Я жить без тебя не смогу,
И значит, ничто не случится.
Андрей Дементьев
* * *
Это только Ты!
Если кто-либо достоин
Неземной любви,
То я знаю, без сомненья, –
Это только ты!
Если ты проснешься рано,
Взглянешь на зарю,
Тихо обо мне подумай –
Я тебе ее дарю.
Если ты закат увидишь –
Знай же, всё тебе.
Если дождик вдруг прольется –
Плачу по тебе.
Если ветер – я мечтаю,
Если снег – смеюсь.
О тебе я вспоминая,
Дождиком прольюсь.
А когда увидишь звезды,
Вспомни обо мне, –
Через них я посылаю
Мой привет тебе!
Юленька
* * *
Подари мне, Бог, эту женщину
Подари мне, Бог, эту женщину
И не дай никогда ей опомниться.
Я за каждый вздох, с нею скрещенный,
Заплатил тебе больше, чем сторицей.
Одолжи мне, Бог, ее горести,
Если станут они неизбежностью,
Чтобы мог финал ее повести
Я украсить заботой и нежностью.
Укажи мне, Господь, грусти трещины
На душе ее слишком доверчивой.
Я люблю, я хочу эту женщину.
Вот и всё, мне просить больше нечего.
Помоги мне, Бог, стать единственным,
Пусть не первым, но лучшим и стоящим
Ее нежных губ, глаз таинственных,
Поцелуев ее, как сокровища.
Подскажи ей, Бог, что Я– суженый.
Ее друг, ее муж, ее копия,
Не случайный я, не отдушина,
Не ночей одиноких утопия.
Я бы мог бы стать, без сомнения,
Настоящим отцом ее дочери.
Дай же сил мне ждать, дай терпения,
Ведь длинна к тебе, Господи, очередь…
Александр Афанасьев
* * *
Я разлюблю тебя тогда…
Я разлюблю тебя тогда,
Когда метель завьюжит летом,
Когда в июле холода
До углей выпалят рассветы.
Я разлюблю тебя тогда,
Когда исчезнут океаны,
И пересохшая Земля
Смешает нации и страны.
Я разлюблю тебя тогда,
Когда цветы в снегах увянут,
И люди разом, навсегда,
В любовь вдруг верить перестанут.
Я разлюблю тебя тогда,
Когда с небес падёт навечно
Моя счастливая звезда,
Предав меня легко, беспечно.
Я разлюблю тебя тогда…
Без дополнительных усилий.
Да просто, слову «Никогда»
Весь монолог мой равносилен.
Злата Литвинова
* * *
Та, которую нежно люблю
Я хотел бы проснуться от света лучей
И понять, что я снова в раю.
Я хочу, чтоб спала у меня на плече,
Та, которую нежно люблю.
Я хотел бы вдыхать ее запах волос,
Нежно гладить ее по плечу,
Но, видать, я до рая еще не дорос,
Я, наверное, много хочу.
Я хочу с ней молчать и хочу говорить,
Подавать ей махровый халат,
Я хочу ей на завтрак кофе варить,
А на ужин готовить салат.
Я хотел бы весь вечер при блеске свечей
С ней болтать про любовь и семью,
Я хотел бы проснуться от света лучей,
И увидеть ее у себя на плече,
Ту, которую нежно люблю…
* * *
Я люблю эту женщину очень!
Я люблю эту женщину. Очень люблю!
Мой диагноз предательски точен.
Между правдой и ложью стою на краю.
Я люблю эту женщину очень!
Без неё – всё не так… Без неё – всё не то…
Без неё – всё становится «прочим».
Без неё – все надежды, водой в решето…
Я люблю эту женщину, очень!
Я не знаю, за что?.. Я не знаю, зачем?..
Перепутались мысли и ночи.
Только я заявляю открыто и всем:
Я люблю эту женщину. Очень!
Почему лишь сейчас?.. Где ты раньше была?
Кто мне эту судьбу напророчил?
Ведь осталось так мало любви и тепла!..
Я люблю эту женщину! Очень!
Александр Тарадов
* * *
Одна
Я в огне не горел,
Я в воде не тонул,
И не раз я решал все вопросы.
Но буквально на днях
Я увидел одну
И лечу без оглядки с откоса.
Я забыл, где бывал
И кого целовал,
Я не помню, кто сколько мне должен.
В моей жизни одна
Натворила обвал,
И другой вариант невозможен.
Для нее, дорогой,
Быть хочу я слугой,
Все капризы готов исполнять я.
Лишь бы только в ночах
Звезды гасли в очах
И покрепче сжимались объятья.
Не притронусь к вину
И признаю вину
Даже в том, в чем совсем не виновен.
Потому что, когда
Я увидел одну,
Переполнилось сердце любовью.
Я забыл имена
Всех, кто был до нее,
И, боюсь, не узнаю при встрече.
Потому что она
И нежна, и грешна,
И буквально и ранит, и лечит.
Я в огне не горел,
Я в воде не тонул,
И не раз я решал все вопросы.
Но буквально на днях
Я увидел одну
И лечу без оглядки с откоса
Лариса Рубальская
Трогательные до слёз стихи
Душевные стихи могут стать собеседником, когда никого другого нет рядом, дать нам немного тепла и надежды. Все стихи трогают душу до слез. И если Вы встретили такое стихотворение до слез – плачьте! Это красивые слезы о жизни.
Мы собрали для вас красивые и трогательные до слёз душевные стихи, которые поддержат в самые черные дни или станут красивым посвящением близкому человеку.
* * *
До свиданья, друг мой, до свиданья.
Милый мой, ты у меня в груди.
Предназначенное расставанье
Обещает встречу впереди.
До свиданья, друг мой, без руки, без слова,
Не грусти и не печаль бровей, –
В этой жизни умирать не ново,
Но и жить, конечно, не новей.
Сергей Есенин
* * *
Отчаяньем не возвратить потерь
Отчаяньем не возвратить потерь.
Отныне будет так, а не иначе.
И надо как-то жить. Здесь и теперь.
Среди беззвучно оглушающего плача…
* * *
Олень
Легли под утреннюю сень
Усталые ночные тени,
И в спину раненный олень
У ног застывшей старой ели.
Склонился гордой головой
На мох, пропитанный слезами,
И в мир за вековой стеной
Смотрел стеклянными глазами.
А в оживающем лесу
Уже несутся эхом звуки
И на кровавую росу
Тянулись солнечные руки…
* * *
Грустное стихотворение о любви
Он уходил, она молчала,
А ей хотелось закричать,
Постой! Давай начнем сначала,
Давай попробуем начать…
Но все-таки не закричала,
Он уходил, она молчала.
Он обернулся на пороге,
Свою решительность пленя,
Хотел ей крикнуть: Ради бога,
Верни меня, прости меня!!!
Не закричал, не подошел,
Она молчала… он ушел…
* * *
Стихотворение до слёз
Убей меня. Нежно и без церемоний.
Разрежь по живому; до самой разлуки.
Ведь гвозди в ладони – не так уж и больно,
Когда их вбивают любимые руки.
* * *
Два солнца стынут, – о Господи, пощади!..
Два солнца стынут, – о Господи, пощади! –
Одно – на небе, другое – в моей груди.
Как эти солнца, – прощу ли себе сама? –
Как эти солнца сводили меня с ума!
И оба стынут – не больно от их лучей!
И то остынет первым, что горячей.
Марина Цветаева
* * *
Дикая боль – расстояние
Дикая боль – расстояние,
Солью по ранам разлук.
Рвет на куски ожидание
Болью терзающих мук.
Дикая боль – расстояние,
Как я боялась его…
Знала ответы заранее,
Но… Не забыть мне его.
Инна Маринина
* * *
Крылья
…И тогда ты спросил, что же стало
С моими белыми сильными крыльями,
Я сказала, что их потеряла.
…На тебя их когда-то выменяв…
Крепкий Элль
* * *
Ну, здравствуй!
Стократ размножат зеркала
Улыбку через слёзы счастья.
Я прокричу тебе: «Ну, здравствуй!»
И прошепчу: «Я так ждала…»
Вернётся цвет в туманный сплин,
Вернётся звук в молчащий город.
Ты вытрешь мне слезу, в которой
Ты отражаешься один.
Юлия Висицкая
* * *
Когда умирает любовь…
Когда умирает любовь,
Врачи не толпятся в палате,
Давно понимает любой –
Насильно не бросишь
В объятья…
Насильно сердца не зажжешь.
Ни в чем никого не вините.
Здесь каждое слово –
Как нож,
Что рубит меж душами нити.
Здесь каждая ссора –
Как бой.
Здесь все перемирья
Мгновенны…
Когда умирает любовь,
Еще холодней
Во Вселенной…
Юлия Друнина
* * *
Душевный стих про боль
А жизнь ведь пролетает моментально,
Но, не всегда хватает силы воли.
Мы часто говорим, что всё нормально,
А ночью – задыхаемся от боли…
* * *
Стих до слёз
Ты обо мне забыл уже давно,
И слов моих тобой забыты звуки…
Хотелось бы разбить сейчас стекло,
Чтоб боль ушла в израненные руки…
* * *
Посредине панели
Я заметил у ног
В лепестках акварели
Полумертвый цветок.
Он лежал без движенья
В белом сумраке дня,
Как твое отраженье
На душе у меня.
Николай Заболоцкий
* * *
Это моё венчание
Свежие розы чайные,
Ладана аромат,
Свечи горят венчальные,
Белый на мне наряд.
Это – моё венчание
Под колокольный бой,
Это – моё прощание
С юностью и с тобой.
Это моё венчание,
Тот, кто назвал женой,
С долгим твоим молчанием –
Звенья цепи одной
Каждой слезы нечаянной
Так высока цена.
Это – моё венчание,
Я – не твоя жена.
Ты же глаза печальные
В сторону отведи,
Это моё венчание,
Ты – уходи.
Лидия Короткова
* * *
Доктор, вы видели? Небо качнулось, пьяное…
Доктор, Вы видели? Небо качнулось, пьяное…
Доктор, Вы знаете, я не усну, наверное…
Доктор, а души у всех такие же рваные?..
Ну а сердца? У всех такие же верные?..
Доктор, таблетки придумали от одиночества?..
Или от мутного облака где-то под ребрами –
Там, где стихи выливаются в злые пророчества…
Доктор, таблетки придумали? Дайте попробовать…
Только, чтоб быстро, чтоб раз – и с прямым попаданием,
Чтобы на утро по-белому – сызнова, сызнова!..
Мышью готова я стать экспериментальною…
Может быть, выйдет: забыться, проснуться и выстоять…
Дождичек Летний
* * *
У меня отобрали крылья
У меня отобрали крылья!
Рдеют алые раны на белой спине.
У меня отобрали крылья!
И кому-то отдали, быть может, тебе?..
У меня отобрали крылья!
Навсегда обвенчали с землей…
У меня отобрали крылья…
Отобрали и жизнь и покой…
Мария Ломинога
* * *
Эхо любви
Покроется небо пылинками звезд,
и выгнутся ветки упруго.
Тебя я услышу за тысячу верст.
Мы – эхо,
Мы – эхо,
Мы – долгое эхо друг друга.
И мне до тебя, где бы ты ни была,
дотронуться сердцем нетрудно.
Опять нас любовь за собой позвала.
Мы – нежность,
Мы – нежность.
Мы – вечная нежность друг друга.
И даже в краю наползающей тьмы,
за гранью смертельного круга,
я знаю с тобой не расстанемся мы.
Мы – память,
Мы – память.
Мы – звездная память друг друга.
Рождественский Роберт
* * *
Я еще вернусь к тебе
Я еще вернусь к тебе
Телефонными звонками,
Обжигающими снами
Повторюсь в твоей судьбе.
Я еще вернусь к тебе…
Я еще тебе спою
Соловьем под старой крышей,
Чтобы ты меня услышал
И мелодию мою.
Я еще тебе спою…
Я еще тебя коснусь
Теплым лучиком рассвета,
Травами в разгаре лета
Ласково к ногам прибьюсь.
Я еще тебя коснусь…
Я еще останусь жить
В твоих снах и тайных мыслях,
Оставаясь жизни смыслом,
Продолжая мифом быть…
Я в тебе останусь жить…
Julia
* * *
Дождь…
В моем городе дождь.
Льются слезы с небес.
Ты меня в нем не ждешь…
Я не жду тебя… Здесь,
В свете ярких огней,
Я тону в пустоте…
Сквозь завесу ночей
Тяну руки к тебе…
Может быть, дотянусь…
Нежность в пальцы собрав,
Я едва прикоснусь…
Свое сердце отдав…
В моем городе дождь.
Просто капли дождя…
Пусть меня ты не ждешь…
Просто… Я жду тебя…
Полина Моисеева
* * *
Сжала руки под тёмной вуалью…
«Отчего ты сегодня бледна?»
– Оттого, что я терпкой печалью
Напоила его допьяна.
Как забуду? Он вышел, шатаясь,
Искривился мучительно рот…
Я сбежала, перил не касаясь,
Я бежала за ним до ворот.
Задыхаясь, я крикнула: «Шутка
Всё, что было. Уйдешь, я умру».
Улыбнулся спокойно и жутко
И сказал мне: «Не стой на ветру».
Анна Ахматова
* * *
Назначь мне свиданье
Назначь мне свиданье
на этом свете.
Назначь мне свиданье
в двадцатом столетье.
Мне трудно дышать без твоей любви.
Вспомни меня, оглянись, позови!
Числа я не знаю,
но с этого дня
Ты светом и воздухом стал для меня.
Пусть годы умчатся в круженье обратном
И встретимся мы в переулке Гранатном…
Назначь мне свиданье у нас на земле,
В твоем потаенном сердечном тепле.
Друг другу навстречу
по-прежнему выйдем,
Пока еще слышим,
Пока еще видим,
Пока еще дышим,
И я сквозь рыданья
Тебя заклинаю:
назначь мне свиданье!
Назначь мне свиданье,
хотя б на мгновенье,
На площади людной,
под бурей осенней,
Мне трудно дышать, я молю о спасенье…
Хотя бы в последний мой смертный час
Назначь мне свиданье у синих глаз.
Петровых Мария
* * *
Не отрекаются любя
Не отрекаются любя.
Ведь жизнь кончается не завтра.
Я перестану ждать тебя,
а ты придешь совсем внезапно.
А ты придешь, когда темно,
когда в стекло ударит вьюга,
когда припомнишь, как давно
не согревали мы друг друга.
И так захочешь теплоты,
не полюбившейся когда-то,
что переждать не сможешь ты
трех человек у автомата.
И будет, как назло, ползти
трамвай, метро, не знаю что там.
И вьюга заметет пути
на дальних подступах к воротам…
А в доме будет грусть и тишь,
хрип счетчика и шорох книжки,
когда ты в двери постучишь,
взбежав наверх без передышки.
За это можно все отдать,
и до того я в это верю,
что трудно мне тебя не ждать,
весь день, не отходя от двери.
Тушнова Вероника
* * *
Звёзды
В моей комнате темно,
В небесах сияют звезды,
Тускло светится окно,
По щекам стекают слезы.
Я тихонечко спрошу,
А вы, звезды, мне ответьте:
– Почему теряем тех,
Кто дороже всех на свете?
Почему на небо бог
Наших милых забирает?
А на небе млечный путь
Вместе с звездами играет.
Мне сегодня не уснуть,
Грусть мне сердце наполняет.
Я на карточку смотрю,
Где мы были с тобой вместе,
Где я счастлива была
И была твоей невестой.
А теперь совсем одна
И лишь небо между нами.
Ты как яркая звезда,
Но за дальними лесами.
Но я верю: день придет,
И на бархате небесном
Будем вместе мы сиять
Над чудесным дальним лесом…
* * *
Как хорошо, что дождь…
Как хорошо, что дождь…
Как хорошо, что ты
Снова ко мне придешь –
Прямо из темноты.
Жалко, что до утра,
Ну а потом – опять…
Выплакать этот мрак! –
Просто устала ждать.
Капли дождя, как взвесь,
Лягут живой водой.
Знаю: ты точно есть, –
Даже за Той чертой…
Юлия
* * *
Позвони мне, пожалуйста, слышишь!
Позвони мне, пожалуйста, слышишь!
За окном зажигают огни.
Дождик капли роняет на крыши…
Позвони, позвони, позвони…
Только это – другого не надо –
Телефонная связь – навсегда…
Переход от дождя к снегопаду…
Утекает меж пальцев вода.
И года утекают меж пальцев,
Лишь в морщинках останется след.
Все мы здесь, на земле, постояльцы,
Ничего постоянного нет.
В ожиданьи звонка безнадёжном
Моя жизнь превращается в ад.
Я хватаюсь за трубку тревожно…
Но оттуда, где ты – не звонят.
Марина Чекина
* * *
Уехал Иван на восток с войны…
Уехал Иван на восток с войны,
Домой, как живой, пришел,
Но выстужен дом и нету жены
И снегом покрыт пол.
На стол сосновый убитый лег,
Как будто в сосновый гроб,
Вот ступит милая на порог,
И с криком на грудь падет.
И тихо взошла над Иваном луна,
И медленно, словно дым,
К нему по лучу спустилась жена
И рядом легла с ним.
Дмитрий Мельников
* * *
Что ты знаешь про безысходность?
Что ты знаешь про безысходность –
Поцарапана вся Toyota?!
Больно – это услышать новость
О крушении самолёта.
Что ты знаешь про безысходность –
Одиночество на рассвете?!
Больно – это хоть сразу в пропасть,
Когда видишь, как гибнут дети.
Ты твердишь, он тебе не снится?
И пропала твоя собака…
Больно – это в большой больнице
Умирают опять от рака.
Те, что ноют. Вы им не верьте!
«Боже, как я его любила!..»
Больно – это узнать о смерти
Тех, кому ты вчера звонила.
Ангелина Болотская
* * *
дед владимир
вынимается из заполярных льдов,
из-под вертолётных винтов
и встает у нашего дома, вся в инее голова
и не мнётся под ним трава.
дед николай
выбирается где-то возле реки москвы
из-под новодевичьей тишины и палой листвы
и встает у нашего дома, старик в свои сорок три
и прозрачный внутри.
и никто из нас не выходит им открывать,
но они обступают маленькую кровать
и фарфорового, стараясь дышать ровней,
дорогого младенца в ней.
– да, твоя порода, володя, –
смеется дед николай. –
мы все были чернее воронова крыла.
дед владимир кивает из темноты:
– а курносый, как ты.
едет синяя на потолок от фар осторожная полоса.
мы спим рядом и слышим тихие голоса.
– ямки веркины при улыбке, едва видны.
– или гали, твоей жены.
и стоят, и не отнимают от изголовья тяжелых рук.
– представляешь, володя? внук.
мальчик всхлипывает, я его укладываю опять,
и никто из нас не выходит их провожать.
дед владимир, дед николай обнимаются и расходятся у ворот.
– никаких безотцовщин на этот раз.
– никаких сирот.
Вера Полозкова
Глава 1
Рабочий день подошёл к концу. Я устало потерла сонные глаза, бросив взгляд в сторону выхода. Настенные часы показывали шесть вечера. В спешке нажала на компьютере "завершить работу", а затем сделала несколько глотков остывшего кофе из фарфоровой чашки. Накинув на плечи полушубок, стремглав помчалась в вестибюль.
— До свидания, Алеся, — пожелал охранник, наблюдаю за счастливыми лицами сотрудников банка, торопящихся домой.
— Хорошего вечера, Палыч, — вежливо ответила я.
Холодный, морозный воздух опалил щеки, едва я открыла стеклянную дверь. Набрав в лёгкие большую порцию кислорода, улыбнулась, предвкушая грядущее занятие по правилам дорожного движения. Каждые: понедельник, среду и пятницу я посещала автошколу. Теория давалась достаточно легко. Я с удовольствием грызла гранит науки, несмотря на огромную занятость в повседневной жизни.
С самого детства я мечтала научиться водить автомобиль, но из-за огромного страха я не предпринимала ни единой попытки, чтобы осуществить задуманное. А в двадцать пять лет ситуация кардинально изменилась — неожиданно мне достался в наследство ретро автомобиль. Что делать с этим железным конем я не знала, поэтому на семейном совете было принято решение отправить мою скромную персону в автошколу. На самом деле, под семейным советом понимались: мама, младшая сестрёнка и я. Ни одна из нас ничегошеньки не понимала в машинах. Сестра еще училась в школе в выпускном классе, мама постоянно пропадала на работе, а я пыталась построить карьеру менеджера в одном из ведущих банков нашего города.
Каблуки постоянно проваливались в снег, когда я брела к автобусной остановке. Декабрьский ветер щипал кожу, проникая под капроновые колготки. Я в неизвестно какой раз мысленно ругала саму себя за то, что утром надела юбку, поднимающуюся вверх под порывами вьюги.
Внимание привлек большой внедорожник черного цвета, ритмично моргающий фарами. Машина сбавила скорость и остановилась на пешеходном переходе, преграждая дорогу. И какое же было мое негодование, когда из открывшегося окна внедорожника показалась знакомая физиономия.
— Леся, садись! — Крикнул молодой парень, в котором я узнала двоюродного брата.
Приглашать дважды не пришлось. Я резко дернула ручку на двери внедорожника и проскользнула внутрь. Смачно плюхнувшись на заднее сиденье, перевела дух. Долгожданное тепло окутало тело, от чего щеки сразу покрылись багровым румянцем.
— Привет, Ванька, — поприветствовала я коротко стриженого шатена приятной наружности.
— Привет. Тебе куда ехать? — Братец обернулся и пригвоздил взгляд к моему лицу. — Это… У тебя косметика потекла, в общем.
— В автошколу на Артемовском проспекте, — ответила я, не посмотрев на водителя, который до сих пор молчал.
Руки потянулись к сумке. Найти что-либо в этом "чудо-ящике" оказалось непростой задачей. Уйма ненужного барахла надежно покоилось по всему периметру внутреннего кармана, что затягивало поиски.
— Салфетки? — раздался низкий грудной голос.
Подняла взгляд вверх: молчаливый водитель держал в правой руке пачку влажных салфеток, продолжая крутить руль левой рукой.
— Спасибо, — поблагодарив незнакомца, я с удовольствием приняла неожиданную помощь.
— Я же вас не познакомил, — вмешался Ванька. — Леся, это Тим. Тим, это моя сестра — Алеся.
— Приятно познакомиться, — ответила я дружелюбным тоном, стирая под глазами следы потекшей туши.
— И мне, — вторил моему тону всё тот же низкий грудной голос.
Покончив с салфетками, бросила взгляд в сторону зеркала заднего вида. В его отражении красовалась белоснежная улыбка водителя. Мужчина повернул голову в сторону и посмотрел на меня. От пристального взгляда карих глаз меня обдало неожиданной дрожью.
— Давай, рассказывай, как твои дела, — подал голос братец, чему я искренне обрадовалась.
Никому тебя не отдам
Глава 1
Рабочий день подошёл к концу. Я устало потерла сонные глаза, бросив взгляд в сторону выхода. Настенные часы показывали шесть вечера. В спешке нажала на компьютере «завершить работу», а затем сделала несколько глотков остывшего кофе из фарфоровой чашки. Накинув на плечи полушубок, стремглав помчалась в вестибюль.
— До свидания, Алеся, — пожелал охранник, наблюдаю за счастливыми лицами сотрудников банка, торопящихся домой.
— Хорошего вечера, Палыч, — вежливо ответила я.
Холодный, морозный воздух опалил щеки, едва я открыла стеклянную дверь. Набрав в лёгкие большую порцию кислорода, улыбнулась, предвкушая грядущее занятие по правилам дорожного движения. Каждые: понедельник, среду и пятницу я посещала автошколу. Теория давалась достаточно легко. Я с удовольствием грызла гранит науки, несмотря на огромную занятость в повседневной жизни.
С самого детства я мечтала научиться водить автомобиль, но из-за огромного страха я не предпринимала ни единой попытки, чтобы осуществить задуманное. А в двадцать пять лет ситуация кардинально изменилась — неожиданно мне достался в наследство ретро автомобиль. Что делать с этим железным конем я не знала, поэтому на семейном совете было принято решение отправить мою скромную персону в автошколу. На самом деле, под семейным советом понимались: мама, младшая сестрёнка и я. Ни одна из нас ничегошеньки не понимала в машинах. Сестра еще училась в школе в выпускном классе, мама постоянно пропадала на работе, а я пыталась построить карьеру менеджера в одном из ведущих банков нашего города.
Каблуки постоянно проваливались в снег, когда я брела к автобусной остановке. Декабрьский ветер щипал кожу, проникая под капроновые колготки. Я в неизвестно какой раз мысленно ругала саму себя за то, что утром надела юбку, поднимающуюся вверх под порывами вьюги.
Внимание привлек большой внедорожник черного цвета, ритмично моргающий фарами. Машина сбавила скорость и остановилась на пешеходном переходе, преграждая дорогу. И какое же было мое негодование, когда из открывшегося окна внедорожника показалась знакомая физиономия.
— Леся, садись! — Крикнул молодой парень, в котором я узнала двоюродного брата.
Приглашать дважды не пришлось. Я резко дернула ручку на двери внедорожника и проскользнула внутрь. Смачно плюхнувшись на заднее сиденье, перевела дух. Долгожданное тепло окутало тело, от чего щеки сразу покрылись багровым румянцем.
— Привет, Ванька, — поприветствовала я коротко стриженого шатена приятной наружности.
— Привет. Тебе куда ехать? — Братец обернулся и пригвоздил взгляд к моему лицу. — Это… У тебя косметика потекла, в общем.
— В автошколу на Артемовском проспекте, — ответила я, не посмотрев на водителя, который до сих пор молчал.
Руки потянулись к сумке. Найти что-либо в этом «чудо-ящике» оказалось непростой задачей. Уйма ненужного барахла надежно покоилось по всему периметру внутреннего кармана, что затягивало поиски.
— Салфетки? — раздался низкий грудной голос.
Подняла взгляд вверх: молчаливый водитель держал в правой руке пачку влажных салфеток, продолжая крутить руль левой рукой.
— Спасибо, — поблагодарив незнакомца, я с удовольствием приняла неожиданную помощь.
— Я же вас не познакомил, — вмешался Ванька. — Леся, это Тим. Тим, это моя сестра — Алеся.
— Приятно познакомиться, — ответила я дружелюбным тоном, стирая под глазами следы потекшей туши.
— И мне, — вторил моему тону всё тот же низкий грудной голос.
Покончив с салфетками, бросила взгляд в сторону зеркала заднего вида. В его отражении красовалась белоснежная улыбка водителя. Мужчина повернул голову в сторону и посмотрел на меня. От пристального взгляда карих глаз меня обдало неожиданной дрожью.
— Давай, рассказывай, как твои дела, — подал голос братец, чему я искренне обрадовалась.
Собралась с духом, еще раз посмотрела в зеркало заднего вида и, не увидев там карих глазах, начала ровным тоном говорить:
— Все хорошо. Пошла в автошколу, как видишь.
— Ну, и молодец! — Воскликнул Ванька, поворачиваясь ко мне лицом. — Давно нужно было получить права. Как там дедушкина «беха»? Уже сидела за рулем красотки из прошлого века?
— Нет, конечно же, — разочарованно вздохнула я, пытаясь перевести разговор в другое русло. — А как твои дела? Как там тетя Жанна? Почему в гости не приходите?
— Да нормально все с твоей тетей Жанной! Из Парижа недавно вернулась. Ты это, не отходи от темы. Давай лучше расскажи о себе? Замуж еще не собралась? А то такое добро пропадает! — Залился раскатистым смехом Ванька.
Брови насупила и обиженно поджала губы в ответ. Двоюродный брат всегда был острым на язык и его шуточки принимали повышенные обороты, когда дело касалось моей личной жизни.
— Ха-ха-ха, очень смешно! — Надела на лицо кривую ухмылку, пытаясь не выказывать своего негодования при постороннем человеке.
— Да ладно тебе, не дуйся, Леська! Я же пошутил. Ты вон у нас, какая красавица: высокая, стройная, блондинка. Мужики любят таких. Вот не пойму, как ты в девках-то до сих пор? Неужели никто замуж не берет? — Все не унимался братец, продолжая хохотать.
— Слушай, Вань, у тебя для разговоров совсем других тем не осталось, кроме моего замужества? Что ты обо мне так печешься, братец? — Придала тону спокойствия, пытаясь не показывать, как сильно меня зацепили слова брата.
Мои подружки уже давно состояли в серьезных отношениях с молодыми людьми, а некоторые — были замужем. В моем случае мужиком и не пахло. Со мной редко знакомились, считая птицей не того полета. А тот, кто осмеливался узнать ближе, через пару свиданий открывал свое истинное лицо. Все, как один, так и норовили залезть ко мне в трусы. О серьезных отношениях никто и не говорил, когда дело касалось меня.
— Так беспокоюсь о тебе, сестрица! Другого брата, кроме меня, у тебя нет. Значит, я полностью несу за тебя ответственность вместо отца. Ты это, лучше скажи, если кто обидит, то я три шкуры сдеру, если что. Сама знаешь, не просто так черный пояс по Джиу-джитсу, — я усмехнулась на заявление, делая про себя отметки о «короне» на голове брата, которую он всегда мастерки носил.
— Что? Не веришь? Тогда спроси у Тима и он расскажет, как я на прошлой неделе наклепал трём здоровым мужикам, — продолжал хорохориться братец, а я, уже не скрывая улыбки, заливалась громким хохотом, сотрясая плечи.
— Кстати, раз так легли карты, а пригласи-ка ты, Тим, мою Леську на свидание?
Неожиданное предложение Вани застало врасплох не только меня. Я недоверчиво посмотрела на водителя, а затем перевела взгляд на братца, не зная, как реагировать.
— Ванька, уймись ты, наконец. Я сама устрою свою личную жизнь, — набравшись смелости, я сделала попытку поставить брата на место. Все-таки он был слишком разговорчив сегодня. Да, к тому же, перешел черту, попросив друга позвать меня на свидание.
— Я думаю, твоей сестре эта идея не очень понравилась, — заговорил водитель, завораживая красивым тембром своего голоса.
— Ой, да ладно тебе! Я же вижу, как ты пялишься в зеркало на мою сестру. Без меня так и останетесь в холостяках, — братец достал из кармана джинсов телефон и стал набирать сообщение. — Все, отправил тебе ее номер. Теперь, дружище, дело за тобой!
Я опешила! Дар речи смог вернуться только после того, как Ваня позвал по имени несколько раз к ряду, а затем дотронулся до моего колена, когда я не отозвалась.
— Ну ты и придурок, Ванька, — только и смогла ответить на происходящее.
— Эй, ну ты чего? — удивился братец, замечая на моем лице недовольное выражение. — Я же хочу, как лучше. Тим знаешь какой? Он хороший, правду говорю. Смотри, прямо такой, как вам девушкам нравится: молодой, симпатичный, холостой. Своя квартира, своя машина, живет без родителей. Чего еще надо?
— Ты всю подноготную выложил или оставишь что-нибудь для меня? — Без злобы произнес водитель, привлекая мое внимание.
— Ладно, сами разберетесь, ребята. Я свою миссию выполнил. Если стрела Амура еще не пронзила ваше сердце, значит, я бессильный, — залился раскатистым смехом братец.
В воздухе повисло молчание. Мне было некомфортно в салоне авто. Всеми фибрами души я ощущала напряжение, возникшее между мной и Тимом. Мужчина, в свою очередь, сосредоточенно крутил руль, тупо уставившись на дорогу. Я слышала его дыхание, и, кажется, стук сердца. Тиму было некомфортно, отчего он все время ерзал на сиденье. Один Ванька чувствовал себя превосходно. Он напевал себе под нос любимую песню, которой часто задирал меня с самого детства:
«Так птицы кричат в поднебесье
Олеся, Олеся, Олеся
Останься со мною, Олеся
Как сказка, как чудо, как песня».
Когда на горизонте показалось знакомое здание, я облегченно вздохнула. Ну, наконец-то! Автошкола. Полчаса пути под одной крышей с братцем мне показались мучительной вечностью. Если бы знала, что Ванька отчебучит подобное, то в жизни не согласилась сесть в этот внедорожник!
Спустя минуту автомобиль остановился напротив ворот автошколы. Пока я мешкала с пуговицами полушубка, передо мной открылась дверь. Подняла лицо вверх и криво ухмыльнулась, заметив перед собой протянутую руку. Высокий мужчина, одетый в кожаную курточку не по сезону, обаятельно улыбался.
— Рад знакомству, Алеся, — раздался низкий голос, когда я позволила себе коснуться теплой руки.
— Взаимно, — сухо ответила я, пытаясь поскорее выйти из автомобиля.
Даже с братцем не попрощалась, когда стремглав выбегала из машины. В такой неловкой ситуации я не была уже давно. И всему виной был двоюродный братец, возомнившей себя местной свахой.
Ворвавшись в группу, первым делом подошла к преподавателю. Мужчина среднего возраста сидел за столом и делал какие-то пометки в своём блокноте.
— Добрый вечер, Валентин Сергеевич, — обратилась к мужчине. — Я отсутствовала на прошлом занятии и не успела выбрать автоинструктора. Скажите, ещё не поздно записаться к Артёму? — Мужчина поднял взгляд на моё лицо, вежливо ответил «добрый вечер», а затем ринулся к ящикам стола.
— Как ваша фамилия? — спросил преподаватель, открывая журнал.
— Соболева, — немедля, ответила я.
— К сожалению, у Артема уже набралась группа. Все желающие на прошлом занятии имели возможность самостоятельно выбрать себе автоинструктора. Остальных курсантов я распределил по своему усмотрению. Вы, милочка, закреплены в группе Тима, то есть Ариевского Тимура.
Земля ушла у меня из-под ног. Я так надеялась попасть к Артёму на вождение, опираясь на отзывы знакомых, а теперь, кажется, не знала, что и делать.
_______________________________________________________
Обязательно к прочтению! Роман без редактуры, поэтому в нём присутствуют описки и ошибки. Для кого это неприемлемо — не читайте, а мне не нужно писать в комментариях то, что я и так знаю сама. Весь негатив удаляется, а его авторы попадают в бан!
Надежда Михайловна решила сегодня попасть с корабля на бал: в половине десятого её поезд прибывал на главный вокзал, а уже в два часа была регистрация в Центральном ЗАГСе города, у внучки. На свадьбу бабушка и ехала. И хотя внучка уговаривала её заранее приехать, отдохнуть, а потом с новыми силами отправиться на торжество, Надежда Михайловна решила по-своему.
Как это она столько оставит надолго своих козочек, цепного пса Тришку да кота Маркиза? Максимум сутки-двое. Конечно, соседи присмотрят, но сердце у нее все равно будет не на месте. Вот поэтому, сразу после официальной церемонии подарок подарит и сразу на вокзал. Внучка вроде немного обиделась…
Не понять ей, молодой, что старушке не хочется всей этой суеты свадебной. Годы уже не те…
Надежда Михайловна вышла на перрон, и сразу была подхвачена встречающими родственниками: дочка с зятем выбрались в предпраздничной суете, чтобы встретить маму.
— Ну ты как всегда, мамуля, в своем репертуаре, — отчитывала ее дочка Галинка после всех обниманий и приветствий, — все по-своему! Нет бы приехала на недельку. Мы после свадьбы хотим все на дачу рвануть – там шашлыки, речка…
— Меня вашими шашлыками не удивить, дорогая, — усмехнулась Надежда, — ну а лучше нашей речки, в деревне, все равно нету. Вы лучше все ко мне, как отведете всё, приезжайте!
— Уговорила, дорогая теща! – засмеялся Сергей, зять Надежды…
И вот, немного отдохнув у дочки, Надежда Михайловна прибыла на торжество. Внучка невеста, сказала, что они с женихом сами приедут в ЗАГС – современные…
Дочка с зятем суетились, последние приготовления перед регистрацией – оно и понятно, единственное их сокровище замуж выходит. Рядом с ними были и родители жениха. Они уже все хорошо сдружились.
«Добрые будут сваты!» — отметила про себя Надежда.
Наконец появились молодые. Настя, вся в воздушном, белом одеянии…
Краше невесты не было! Саша в строгом костюме, наглаженной белоснежной сорочке…
Как же они вместе смотрятся идеально! Надежда впервые увидела жениха внучки и выбор внучки одобрила – хороший парень, сразу видно! Чем-то на ее первую любовь похож, тоже, кстати, звали Сашка…
— Внученька, я искренне желаю тебе счастья! – сказала Надежда Михайловна, обнимая Настю, — Сашенька, думаю, ты у меня будешь любимым внуком!
— А как же Настя? – улыбнулся Александр.
— Ну так она внучка, а ты внук! – Надежда Михайловна по-доброму смотрела на нового родственника.
— Ой, скоро уже регистрация, а что-то деда Саши нет, — забеспокоилась Настя.
— А кто это? – поинтересовалась Надежда Михайловна.
— Да это мой дед, — ответил жених, — меня в честь его назвали. Опят, наверное, со своими пчелами возился до последнего.
— Ну этим они с нашей бабушкой похожи, — лукаво улыбнулась Настя, — надо их познакомить.
— Ты чего там удумала, внученька, — качнула головой Надежда Михайловна, — я деда твоего ни на кого не променяю, хоть нет его уже на этом свете пять лет.
— Однолюбка ты наша! – засмеялась Настя.
Надежда Михайловна улыбнулась…
Однолюбка…
Была в ее жизни еще одна любовь, но это было так давно…
Она давно запретила себе о ней вспоминать.
— Соколовы! — крикнула регистраторша, — через пять минут церемония!
Жених с невестой, родители, гости — все в волнении замерли перед входом в торжественный зал. И вот грянул марш Мендельсона, двери распахнулись, началась церемония. Как же красиво, трогательно! Надежда часто вздыхала, украдкой вытирая платочком глаза. Случайно она заметила движение боковым зрением, как кто-то пробирается сквозь толпу гостей поближе к молодым. Женщине на секунду показалось, что она знает этого человека. Нет, показалось…
И тут он встал с ней рядом, глаза их встретились…
— Саша! – вскрикнула Надежда и схватилась за сердце.
Седой мужчина, лет под семьдесят смотрел на нее потрясенно. Это был дед жениха.
— Надя, — растерянно вымолвил он.
Все гости, жених с невестой обернулись на них.
— Что-то случилось? – строго спросила регистраторша.
— Нет, нет! – отчаянно замотала головой Надежда Михайловна, — извините! Продолжайте.
Церемония продолжилась. А седовласый крепкий старик и пожилая женщина смотрели друг на друга, бешено стучали их сердца, а память уносила далеко вдаль – в шестидесятые…
Перед глазами Нади прошла вся жизнь, с самого начала…
***
Прощай, родное село, прощай город Новосибирск! Прощай, перспектива дальнейшей учебы в Ленинграде, комфортная жизнь в общежитии…
С комсомольской путёвкой Надюха ехала на Восток! И не за длинным рублем: на фабрике она получала 150 рублей в месяц (а это почти в два раза больше, чем зарабатывали родители). Все было как в песне:
«А я еду, а я еду за туманом, за туманом и за запахом тайги».
Эпоха Александры Пахмутовой и Николай Добронравова…
Из всех репродукторов, на всех остановках неслись слова, будоражащие комсомольскую душу:
«Усть-Илимск, Ангара, Братск, Енисей, Бирюсинка!»
Надя ехала со студенческим стройотрядом. Перезвон гитар, песни Пахмутовой – душа рвалась от счастья. Потом вдруг соскочила на какой-то угольной станции и с ужасом поняла, что уехала в другую сторону от Саяно-Шушенской ГЭС. И чтобы не уехать еще куда-нибудь, сразу к шоферам:
— Дяденьки, мне на ГЭС!
— Садись, курносая, в любой автобус, не ошибешься!
— Они все туда едут?
— А ты думала, одна сюда ехала? – смеются водители, — Сейчас народ повалит. Садись, место занимай!
И уже сидя в автобусе, Надя с восторгом наблюдала, как сотни две парней и чуть меньше девчат штурмовали двери автобусов. Привезли их в поселок, где был штаб ГЭС. Народ валом валил на самую комсомольскую стройку – народ молодой, резвый, в строительстве ГЭС ничего не понимающий. С 6 часов утра и до 12 часов ночи в отделе кадров кипела работа. Комсомольские работники всех уровней разъясняли молодому народу, что к чему. Сюда ехали целыми классами и бригадами, и их в полном составе отправляли в училища, техникумы, институты, на курсы. Собрания шли за собраниями, где доходчиво объясняли, что со строительством ГЭС будет возводиться город Дивногорск, поэтому нужны просто строители, штукатуры-маляры, электрики, водители, техники – как раз для вновь прибывших. А для строительства самой ГЭС нужны водители всех категорий, бульдозеристы, сварщики, инженеры. Но ребята бузили:
«Мы ехали строить ГЭС, а не ясли-садики!».
В итоге их повезли на будущую ГЭС посмотреть. Работы шли по отсыпке створа плотины. Первая картина впечатляла: в яростно бушующий Енисей сыпались огромные валуны с МАЗов, КРАЗов, БЕЛАЗов. Это чтобы видели ребята, какую силу надо иметь, чтобы обуздать природу. Надя тоже была в их числе. Вернулись в штаб. Когда в отделе кадров дошла до Нади очередь, уже вечерело. На вопрос, что умею делать, она гордо положила аттестат, комсомольский билет, путевку, а сверху маленькую книжечку: «машинист-тракторист широкого профиля». Вопрос задали еще раз:
— Что умеешь?
— Пахать на ДТ-54, косить траву на сено, убирать хлеб на СК-4. Еще что? Доить коров руками и аппаратом, поить телят, ягнят, ухаживать за поросятами, ну и за птицей.
— Вот ты-то мне и нужна! — секретарь аж в ладоши хлопнул и выглянул в коридор, — Девочки, сюда! Знакомьтесь – вот вам старшая, — и крикнул водителю, — Вези в Енисейск!
— А это где? – оторопели новые подружки Нади.
— В Хакасии.
— Не хотим! Там ребята кривоногие, маленькие. С кем дружить? – девчонки заартачились.
— Да вы что? – воскликнул секретарь, — Я вам 50 солдат добровольцев-комсомольцев отправил – по Енисею на баржах поплыли, стройматериал повезли. Будете деревню восстанавливать. Это ответственное партийное задание.
Убедил. (К слову сказать, весной Енисей в том месте разыгрался и, шутя, как корова языком, слизнул все посевы и постройки – животноводство и полеводство пришло в упадок, надо было восстанавливать сельское хозяйство).
Девчонки сразу с уважением к Надежде:
— Правда, что ли на тракторах умеешь?
— Конечно! У нас в школе производственная бригада была, все делали!
И вот уже автобус мчит нас, в горы Саяны высоченные! Но восторг победил дикий голод, а у всех ни крошки. Но Надя же ехала покорять Енисей! В чемодане вместе с туфельками лежало сало, хлеб, сахар-рафинад.
— Девчонки, — крикнула она, доставая припасы, — харчеваться и спать!
И уже в дорожной дремоте видела она себя на створе, на огромном камне, в темно-синем комбинезоне, клетчатой рубашке, красной косынке и кирзовых сапогах: ни дать, ни взять – трактористка из знаменитой бригады Паши Ангелиной. Но вот девчонки на месте. Сразу в общагу (бывшую небольшую деревенскую школу) – и на боковую прям на голые матрасы – да хоть на сетку, лишь бы приложить голову и спать…
А утром оглядеться не дали.
— Девчонки, подъем! – бригадир гаркнул так, что стекла зазвенели, — Ребята вам работу привезли, доски надо складывать для просушки.
Закипела работа, с утра до обеда возились с досками, а после обеда шпаклевали низы между брусьями двухэтажных домов – целую улицу с названием «Саянская». Отрывались от шпаклевки на разгрузку цемента: надевали респираторы, скидывали в склады. Становились парень с девчонкой и наперегонки с другой парой, кто вперед. Победителю – приз: 2 папироски и две конфетки…
Вот здесь и состоялось их первое знакомство с Сашей. Парень он крепкий, все норовил облегчить труд Надюшки. Но как его облегчить, когда только руками и надо работать.
— Надя, — весело кричит ей Санька, — ты не усердствуй через чур! А то ноги протянешь!
А сам так ласково на девчонку смотрит.
— Сам смотри не протяни! – отвечает она ему в тон.
Надюшка в деревне выросла, к физическому труду привыкшая. Вот вонзишь совковую лопату в цемент, входит она как горячий нож в масло, а вот поднять одним рывком не получается – кажется низ живота лопнет от натуги. И месяц такого труда, правда, по очереди. Заехавший прораб такого нагоняя бригадиру дал:
«Ты что, старый, спятил? Девчонок на погрузку, им же рожать, а ты их бездетными хочешь оставить?»
И потом девчонки только шпаклевали и складывали тоненькие доски треугольником для просушки. После работы – сразу в столовку и домой, в общагу.
Питание – особая тема. Решили складываться на продукты с зарплаты и готовить еду сами – так дешевле. Ребята дружно поддержали эту идею:
«Девчонки, кто смелый?»
Городские – хитрые, знали, что повар всем не угодит, да и вставать надо раньше всех, в восемь-то не хочется, а это вообще ни свет, ни заря. И они запели на пять голосов:
«Мы колбаску, сырок порезать, стол сервировать, ну, в крайнем случае, картошку поджарить, а чтобы первое, второе и компот — нет, мы на такой подвиг не готовы!»
И Надюшка, ехавшая за романтикой, совершать именно подвиг, сделала шаг вперед. И тут же взлетела в воздух, подкинутая десятками рук:
«Надюха, мы только на тебя и надеялись!»
Особыми глазами смотрел на нее Саша….
И вот Надежда в новой должности «шеф-повара» приступила к своим обязанностям. Перво-наперво разгрузили подошедший кстати газончик. Капуста, огурцы, помидоры грибы и что-то зеленое…
Ребята смеются: «Надя, бери, съедобное!»
После убедилась – съедобное (оказалось, это черемша – как наш лук полевой, только чесноком пахнет). Выдало ей начальство еще кулинарный жир, масла растительное и сливочное, муки мешок, ведерную банку какого-то повидла, целого барана, лук, чеснок, шутя закинули ребята десять мешков картошки, мешок свеклы, морковки. Ну и баки всяких объемов, а еще ложки, кружки, чашки, какие-то черпаки с деревянными ручками — может, пригодятся? Еще как пригодилось все, что было с деревянными ручками. Наконец с продуктами было покончено. Пора и кухню глянуть. Какая она – девушка до сих пор не ведала. И вот открыла большой амбарный замок вместе с тетей Аней, техничкой и истопницей, — перед ними картина маслом: два на два метра кухонька, окно большое, в углу печь метр на метр с вмазанным в нее шести ведерным котлом из нержавейки. В углу колченогий стол и такая же табуретка, вдоль стены широкая лавка, как бы продолжение печки. И все! Надин вопрос:
«Как варить?» — повис в воздухе – тишина!
Сопровождающие на цыпочках были уже у двери, тогда Коля, балагур и весельчак, крикнул:
«Надюха, на тебя смотрит вся Европа!» — и все скрылись с глаз.
Сев с размаху на табурет, который тут же под ней рассыпался от старости, уже на полу, на щепках, заплакала. Тетя Аня села на чурку.
— Тетя Аня, а как раньше готовили?
— А кто готовил-то? Я чай кипятила, а из дому ребятишки постряпушки приносили. Господи, сиди-не сиди, а вечером полсотни молодых наработавшихся на свежем воздухе ребят будут сидеть за столом!
Отдраила котел, налила в него пять ведер воды (колодец в десяти метрах), затопила печь (самосвал чурок привезли, я наколола, какие потоньше). Вскипятила воду, два ведра перелила во флягу, стоя на двух кряжистых чурках (переливала бы на лавке – обварилась, а тут устойчивая конструкция). Во флягу высыпала полпачки индийского чая, укутала ее тулупчиком. Еще ведро кипятка отобрала, чтобы посуду мыть, а в котел закинула мясо кусочками – чуть ли не всего барана, и — за картошку! С тетей Аней в два ножа быстренько начистили ее, и тоже в котел — только булькнула, родимая. Горсть укропа, с десяток листочков лаврушки и чашку с верхом лука (так торопилась, что даже не успела от него заплакать, пока чистила и резала). Булку хлеба на 10 кусков.
— Ой, тетя Аня, некрасиво – большие, как топором порубила…
— Нам бы такие куски в войну. Вот радость бы была какая. Небось, не уронят, реже руку тянуть будут, — у нее своя деревенская логика и шутки тоже.
Ну, вот идут! На раздачу надела новую куртку. Когда ужин был уже в разгаре, пришло начальство, на правах «шеф-повара» пригласила к столу. Понравилась всем Надюшкино кушанье – дополнительные порции влет ушли.
Подъем в 6.00, дрова под котлом, чирк бересту – загудело в трубе! И начался трудовой день. Созывала всех на завтрак стуком большого черпака по такой же большой крышке – этакий набат получался. Поели, ушли на работу, а Надя с тетей Аней принимались за главную работу. Надя мыла котел, драила на совесть. Опять балансировала с кипятком…
Обед, ужин…
И так день ото дня. Уставала так, что не высказать…
Однажды сутки спала после смены, не могли разбудить. Приехавшая кассирша заругалась:
«Вы в своем уме? Одна девчонка на пятьдесят человек все сама делает!»
Прибежавшая фельдшер смерила давление, поставила уколы:
«Спит она, выдохлась».
Санька тут же взял все в свои руки: распределили дежурство по кухне. Как очнулись все – поняли, что заездили девчонку. Больше всех Сашка переживал: чего все пялился только, лучше бы помогал, себя он винил. Хотя и у него своей работы хватало: то разгружали, то таскали материал, то потом стройка пошла…
Когда Надя проснулась, Саша был рядом.
— А ты чего не на смене? – удивилась Надюшка и тут же подорвалась, — ой, там же ребята не кормленные.
— Да успокойся ты! – ласково положил ей Саша руку на плечо, — все сытые! Теперь у тебя по два помощника будет каждый день. Сегодня они и без тебя справились! Напугала ты нас сильно.
И рассказал он девушке, что спала она почти сутки.
— А ты тоже переживал за меня? –тихо спросила она.
— Я больше всех! –признался он.
А потом все чаще стали видеть их ребята вместе. Саша после смены крутился на кухне: то дров нарубит, то воды натаскает…
А иногда в местный клуб кино привозили. Так они всегда рядышком…
Однажды разыгралась сильная метель, а Надя на ферму за молоком пошла, чуть не потерялась в сугробах. Ребята со смены пришли, а поварихи их нет! Кинулись искать. Сашка, бледнее мела, бежал впереди, кричал, звал девушку, стараясь перекричать буран. Потом надо же, заметил кусочек фуфайки из-под снега…
Так и вытащил он замерзающую Надюшку из сугроба, притащил в комнату, укутал, и до утра рядом сидел…
— Я тебя никому не отдам! – сказал он тогда девушке.
— Не отдавай! – сердце Нади стучало от радости.
А они ведь даже ни разу не целовались! Просто рядом, все рядом — и все…
А потом случилось непредвиденное: Сашку и еще нескольких ребят перекинули на другой объект, далекий от этого поселка. Отказаться нельзя было.
— Я тебя найду! – пообещал Саша.
— Я буду ждать! – пообещала Надя.
И ждала…
Но через месяц ошпарилась Надюшка сильно на своей кухне, ее в больницу увезли, три месяца она там провалялась. А после, как выписали, назад уже не взяли – мол, езжай к себе на родину, там работай на благо Родины. Пыталась она найти Саньку, но их бригаду уже раскидали по другим стройкам, кто- то уехал домой…
А она ни адреса любимого не знала, ни телефона какого-нибудь. Остался он в памяти Нади первой и чистой любовью. Замуж она вышла за другого только пять лет спустя, все надеялась, что отыщет ее Сашка. Не отыскал… а жизнь-то шла. Муж ее Алексей был хорошим человеком. Вместе они дочку в люди вывели. Любила ли она его? Конечно, любила. Но в сердце нет-нет да кололо от воспоминаний. Где он ее Санька? Нельзя сказать, что воспоминания были легкие – потрудиться. Надежде пришлось за пятерых в молодости…
Но было весело, все равно! И там, на комсомольской стройке, осталась ее первая любовь…
И кто бы мог подумать, что на свадьбе у внучки они вот так встретятся! После церемонии все поздравляли молодых, Надежда радовалась за внучку, а сама не знала, как с Сашей заговорить. Да, это он!
— Надя, — он первый решился подойти ближе, — я своим глазам не поверил, когда увидел тебя.
— Неужели за столько лет не изменилась? -грустно усмехнулась Надежда.
— Да что, скрывать, изменилась, конечно, — вздохнул он, — только твои глаза… Я никогда их забыть не мог… Они все те же – задорные и ласковые! А ты как меня узнала?
— Честно, не знаю, — призналась Надежда, — просто что-то толкнуло изнутри – он это…
Гости уже двинули в сторону ресторана, и тут Надежда вспомнила, что у нее поезд. Да, бог с ним, с поездом! Завтра будет другой, присмотрят за живностью ее соседи…
Ей так не хотелось расставаться с Сашей. Больше пятидесяти лет прошло с той поры, жизнь прошла, другая жизнь, не та, которую они надеялись когда-то прожить вместе, не получилось. Александр с Надеждой, сидя за праздничным столом, изредка отвлекаясь на молодых, больше были заняты друг другом – все разговоры, разговоры. Надя рассказала о своей жизни, Саша – о своей. Оказывается, он тоже уже несколько лет вдовец.
— Я ведь тебя тогда по всей Новосибирской области искал, — признался он, — не нашел.
— А я как домой вернулась, через полгода в Ленинград уехала, на заводе устроилась, тут и осталась жить. Потом с мужем в область перебрались, объяснила она.
— А ведь я тоже после стройки вернулся в Ленинград, — воскликнул он, — мы может по одним улицам ходили и не встречались! Как же так!
— Значит, — улыбнулась грустно Надежда, — судьбе было так угодно, чтобы мы не встретились. Зато наши внуки теперь вместе! Смотри, какая красивая пара.
— Это точно! – согласился Александр и громко крикнул молодым, — горько!
Его подхватили другие гости, жених поцеловал невесту…
— Надя, а давай теперь не расставаться! – сказал вдруг Александр, — сколько нам отмерено, давай вместе этот отрезок жизни проживем?
— А давай попробуем! – ответила ему Надежда, — только ты ко мне переезжай, у меня такая усадьба, сад, огород! Камин на загляденье.
— А печки с котлом нет? – улыбнулся Саша.
— Печка с котлом осталась только в кошмарных снах! – засмеялась Надя.
Она — его безумие души. Он — её ночной кошмар.
У него есть только она. У неё ничего, кроме мечты…
Что в одночасье разбилась.
Сто шагов друг от друга и ни одного навстречу.
Пока в один миг всё не меняется…
Я тебя никому не отдам
Анастасия Франц
Глава 1
Александра (Аля)
В одночасье мой привычный мир, в котором я существовала все восемнадцать лет, и моя жизнь разбились вдребезги, оставив после себя лишь серый пепел и дикую, поглощающую меня боль, будто солёное море разъедает свежие раны, отравляя своим ядом. Чувствую каждую царапину на израненном теле, которые не видно снаружи, но стоит только заглянуть глубоко в мою душу — найдёшь их с избытком. Они глубоко внутри. В душе, поэтому никогда и ничем это не излечить.
Это был обычный солнечный день, который не предвещал, как может быть банально сказано, ничего плохого, но это случилось. Внезапно, как гром среди ясного неба, поразив меня в самое сердце ударом, от которого трудно подняться, а иногда невозможно.
У меня было все: любимые родители, с которыми я жила в небольшом домике на окраине города, где было тихо и умиротворенно; работа, которой я была довольна вместе с коллективом во главе со справедливой начальницей; и мечта, ради которой я днями и ночами пропадала на работе, где я трудилась официанткой.
Да, профессия не из престижных, но куда меня возьмут с образованием всего лишь в одиннадцать классов? После школы у меня осталась золотая медаль и мечта — стать балериной Большого театра, и ради этого мне приходится пахать за маленькую зарплату, терпеть недовольство посетителей, что смотрят на тебя свысока. Как будто ты какой-то мусор у них под ногами, а они короли всего мира. Но это того стоит. Каждая мечта стоит того, чтобы за неё бороться, несмотря ни на что.
С самого детства я мечтала летать на большой сцене как свободная птица, распахивая свои белоснежные крылья, показывая всю любовь к той свободе на сцене, что проникла в меня с первого знакомства с этим сложным, кропотливым искусством, которое требует упорных тренировок, даже если ноги разбиты в мозоли и из них течёт кровь — встала и пошла дальше, как бы ни было больно.
Здесь нет места слабым, жалеющим себя. Лишь сильные духом кропотливым трудом добиваются с годами исполнения своей мечты — становление примой Большого театра. А некоторым и всей жизни не хватает, чтобы доказать, что ты чего-то да стоишь.
Моя мама, Ольга Леонидовна, всегда была против того, чтобы я занималась балетом, даже запрещала ходить на уроки, но я пропадала там дни напролёт. В отличие же от отца, Льва Германовича, который радовался и верил в меня. Наверное, именно эта поддержка родителя дала мне силы идти вперед. Та вера, что несмотря на мозоли, сбитые ноги — я все смогу. Вселяя в моё сердце уверенность — я всё смогу.
Моя смена в ресторане подходила к концу. Осталось рассчитать один столик, и я смогу бежать домой, а уже после, приняв душ, лететь на репетицию. Стану ещё на один день ближе к мечте — поехать в школу балета в Париже.
С подросткового возрасте я грезила Парижем, а точнее, школой, что расположена в самом сердце удивительного и красивого города, который прозвали “Город Любви”. Поэтому и устроилась работать официанткой, получая хоть небольшие, но деньги.
Учёба там — дорогое удовольствие, которое наша семья не может потянуть, поэтому я решила сама заработать на школу. И некоторыми сбережениями обещал поделиться папа, для которого моя мечта и любимое дело стояли на первом месте.
— Саша, — окликнули меня. Повернула голову, встречаясь взглядом с начальницей.
— Да, Ева Александровна, — мило улыбнулась.
Женщина она неплохая, справедливая, которую весь коллектив уважал.
— Сашенька, — подошла она ко мне. — Нас посетил очень важный гость со своей девушкой, и я бы хотела, чтобы ты их сегодня обслужила.
— Но… — я застыла, не зная, что ответить. — У меня смена подошла к концу. Да и к тому же, у меня скоро репетиция. Я не могу опоздать, — качаю головой, понимая, что мне всё равно придётся обслуживать важных гостей.
— Саша, — строго, но в то же время с теплотой, возразила начальница. — Лиза заболела, и я могу доверить их только тебе. Пожалуйста, — в ответ я только кивнула, потому как понимала — мне не отвертеться, поэтому стоит закрыть рот, кивнуть, взять меню и двинуться в вип-зону, где меня уже ждала парочка.
Их я ни разу не видела и не обслуживала, потому как уважаемого гостя, который постоянно приходит со своей девушкой, обычно обслуживала Лиза. Но, как назло, именно сегодня девушка заболела, и теперь приходится мне их взять этот столик, когда я боюсь опоздать. Придётся заниматься до полуночи, чтобы нагнать других.
Двигаясь в сторону второго этажа, где обычно обедали такого рода люди, вспоминала, как Князева говорила, что парочка эта, мягко говоря, тяжёлая, по крайней мере, девушка, что постоянно устраивает скандалы на пустом месте. Но тут главное — ровно держать спину и мило улыбаться, впрочем, как и всегда, что бы она ни сказала и ни сделала. Такова работа официанта — улыбаться и кивать, даже если при этом в тебя пульнут вилкой или, что ещё страшнее, ножом. Конечно, таких случаев ещё не было, но люди разные. Неизвестно, что придёт им на ум в следующую секунду, поэтому приходится терпеть, стиснув зубы.
Вип-зоны находились на втором этаже, где располагались открытый и закрытый зал, как будет угодно вашей душе. Поднимаясь вверх, глядя при этом себе под ноги, чтоб не споткнуться на ступеньках, не заметила, как с кем-то столкнулась. Пошатнулась. Попыталась ухватиться за что-нибудь, но не получилось, поэтому пришлось лишь зажмурить с силой глаза, вцепиться рукой в папки меню, ожидая больного падения на пятую точку.
Ну почему сегодня весь мой день через пень-колоду? Словно все сговорились сделать его ещё ужасней.
Полёта и тем более приземления на пятую точку, равно как и ожидаемой боли в результате падения не последовало. Резко чьи-то руки обхватывают меня за талию, облачённую в чёрное платье и белый передник с бахромой по краям.
От неожиданности с моих губ срывается стон. Сильные руки, что чувствую на своей талии, притягивают ближе к себе.
В одной руке плотно зажимаю две папки с меню, второй цепляюсь в крепкое накачанное плечо. Тяжело дышу, пытаясь отойти от страха, поскольку уже успела представить, как лечу вниз, ломая себе руки и ноги, или ещё хуже — шею. Тогда моей будущей карьере можно помахать ручкой, забыв о ней навсегда.
Кожу лица стало будто покалывать мелкими иголками, словно на меня пристально смотрят, пытаясь разглядеть каждую мою чёрточку.
Я была настолько близко к нему, что в нос ударил приятный цедровый аромат — не резкий, смешанный с нотками моря, свежего бриза, окутывая меня. Но было в нём что-то ещё, что не смогла распознать. Приятный, такой манящий аромат, что захотелось уткнуться в его шею, разгадав последний ингредиент невероятного парфюма.
— Осторожней нужно быть, девушка, — услышала холодный, я бы даже сказала, колючий мужской баритон.
Медленно приоткрыв веки, посмотрела на незнакомца. Чёрные густые волосы были идеально уложены. Такого же цвета брови. Тёмные, словно сама ночь, глаза. Мой взгляд двинулся вниз, очерчивая по-мужски красивые губы и бороду, что придавала ему ещё больше мужественности и, я бы даже сказала, сексуальности.
— Простите, — проговорила через секунду, стараясь не выдать, что беззастенчиво рассмотрела своего спасителя.
— В следующий раз будьте внимательней, — сказал резко, отодвинул от своей груди, поставив меня на ступеньку ниже, чем стоял сам.
Я могла только лишь кивнуть. Мужчина ничего не сказал, обошёл меня и двинулся вниз, а я так и встала как вкопанная. Лишь через мгновение очнулась. Не время стоять тут, меня ждут посетители. Чем быстрее обслужу важных гостей, тем быстрее уйду с работы, и тогда, может, не так сильно опоздаю на репетицию.
Поднявшись на второй этаж, двинулась в сторону столика, где наверняка меня уже заждались.
— Здравствуйте, — я поздоровалась с девушкой, скучающей в одиночестве. Может, её кавалер отошёл и скоро будет? — Сегодня буду обслуживать вас я. Меня зовут Александра, — представилась, подарив дежурную лучезарную улыбку, предназначающуюся каждому посетителю нашего ресторана. — Вот, прошу меню, — положила папку на стол перед девушкой и вторую напротив пустующего места, где по разложенной салфетке было понятно, что ещё минуту назад там сидел посетитель.
Ее привезли ночью, положили на крайнюю от двери, сразу за Ксенофонтовной, освободившуюся днем кровать. Свет в палате не зажигали, но Елизавета Михайловна все равно проснулась и видела, как в освещенный из коридора дверной проем вывозили каталку и как долго еще сновали белые фигуры — то нянечки со льдом, то сестры со шприцем.
Ксенофонтовна выспрашивала что-то слабым голосом, Елизавета Михайловна расслышала ответ: «Дежурный врач, кто же еще», — и в ответе прозвучало неодобрение, относившееся, наверное, к той, кого привезли и только что оперировали.
А та лежала на спине, провалившись в сетку кровати, так что верблюжье рыжее одеяло плоско покрывало ее, свет падал на живот и на ноги, лица не достигал, виден был только задранный кругленький подбородок. Но даже по этому подбородку Елизавета Михайловна угадала молоденькую — в ней всегда что-то вздрагивало, напрягалось, когда дело касалось молодости. За многие годы работы инспектором районо молодость стала ежедневной, ежечасной заботой и болью ее.
В шесть утра, когда принесли термометры и с подушек начали приподниматься сонные лица, она невольно опять посмотрела за Ксенофонтовну, дремавшую слева от нее. Там все так же неподвижно лежало под рыжим одеялом плоское женское тело и в ярком электрическом свете, неуютном и жестком в этот час, темнело на подушке маленькое лицо с круглым подбородком. Сестра нагнулась над ним, загородив на минуту, и отошла, а лицо, казалось, продолжало закрытыми глазами смотреть в потолок.
Ей было совсем немного, может быть, восемнадцать или даже шестнадцать — такие сидели за партами в школах. Видно, что-нибудь неладное, если оперировали срочно. Чего только не выпадает на долю женщин еще с девчонок! Впрочем, и девчонки пошли разные.
Елизавета Михайловна стала думать о недавнем случае в одной школе — в восьмом классе! — нашумевшем на весь район и выведшем всех из равновесия. И девочка была из хорошей семьи архитекторов, и мальчишки — один сын инженера, другой — партийного работника. Но там была распущенность. Елизавета Михайловна обвиняла родителей, главное — матерей. Когда приходит время любить, и девочки и мальчики ходят с отуманенными глазами, пишут стихи, бегают на свидания, ссорятся с родителями и даже идут против семьи — это она понимала, она не была ханжой, хотя многие и считали ее слишком строгой. Но строгость — не ханжество. Однако тут была явная распущенность. Да, конечно, школа и комсомол, но прежде всего — семья. И фильмы, и литература. Впрочем, не только западные. Современный роман да и пьесы предполагают оголенность отношений, словечко «секс» чуть ли не обязательно в рецензиях и статьях, а уж в разговорах молодежи… Молодежь, которая приходила к ее Мите и Ленке… — да без этого словечка споры не казались им умными! В последний раз она «выдала» им, как они выражаются. Возможно — грубо. Посмеиваются, дьяволята. Скажите, какие застрахованные. Тревога и боль, боль и тревога…
Елизавета Михайловна задремала и открыла глаза, когда лучи мартовского солнца лениво ползали по койкам, в палате шуршал говорок и маячили завернутые в халаты женщины. С тележки разносили по тумбочкам завтрак.
Несмотря на полноту, Елизавета Михайловна легко спустила ноги с кровати, взъерошила, подбила расческой волосы, умело подкрашенные, накинула халат и пошла умываться. Она привыкла двигаться быстро, при случае, в веселом застолье, могла еще тряхнуть «цыганочкой», но, сделав два шага, вспомнила, что двигаться следует медленно, да она и впрямь чувствовала еще слабость.
Когда вернулась, все завтракали, сидя или лежа, однако молча, без обычного утреннего оживления, поглядывая в угол Ксенофонтовны.
Та помнила гиблые дни колчаковщины, и как колхозы начинались, и как в войну жили, и с утра заводила свои сказки-присказки. Сухонькая, подслеповатая, со съеденными зубами, она говорила тихо и, казалось, без всякой связи с предыдущим, поминая каких-то никому не ведомых людей, будто жила в особом мире или по сне, думала там, копошилась в памяти и вдруг выносила на свет.
Что-то в ее вязком, вялом голосе, в ее историях-видениях было приманчиво для палаты, живущей куда более реальными ощущениями.
Сейчас она выговаривала новой соседке, поднявшейся в постели:
— Ты, Юлюшка, не садилась бы, полежала бы пару деньков, а то, гляди, как бы чего не подеялось, сказывали — острая ты была.
— Ничего не сделается, тетечка, я крепкая. Подумаешь, что такое. Я тут по третьему заходу.
Голос резковатый, какой-то горловой, и теперь она показалась Елизавете Михайловне постарше, несмотря на круглые, радостные черные глаза и мальчишескую стрижку (впрочем, почти такую же, под Гавроша, как у Елизаветы Михайловны, только более взъерошенную). Взрослое, страдальческое было в губах, своенравно опущенных.
— Тебе который же год? — спросила и Ксенофонтовна.
— Двадцать третий с Нового года, а мне меньше дают. Ну, когда шиньон приколю, еще туда-сюда.
— Не боишься спортить себя? Мы-то смолоду рожали все. У меня их шесть ртов было — вот, какая темнота была. И муж ничего, дозволяет?
— А у меня нету его. Не пожалей Юлька себя, никто не пожалеет, будьте добры — в матери-одиночки! — Она улыбнулась сразу всем доверительно и дерзко — А Юльке не захотелось почему-то!
— Веселая девочка, — одобрительно сказала Ира, продавщица «Гастронома», года на три постарше Юльки, но белая и пышная, как подбитая лепешка. — Ты где работаешь?
— На строительстве. От тридцать пятого СМУ. Все гражданские объекты здесь наши, сейчас жилмассив гоним за троллейбусным парком. Числюсь штукатуром — пятый разряд, но больше малярим. Полежу тут, может, пальчики маленько подживут. — Она так и произнесла: «пальчики» и, поднеся их к глазам, внимательно оглядела.
Дотянувшись до халата на спинке кровати и откинув одеяло, встала, и все увидели, что у худенькой, небольшой, суховатой Юльки высокая, не по телу развитая грудь. И опять было что-то вызывающее в том, как она запахнула халат вокруг тощего тела, подхватив худыми руками под грудью, еще больше подперев ее, как пошла, переваливаясь из осторожности с ноги на ногу, под ворчанье Ксенофонтовны: «Куда, куда отправилась, сюда подали бы».
— Елизавета Михайловна, — попросила Ира, — у вас остались таблеточки? Спать хочется, переломала ночь с этой дурочкой, а не заснуть.
— Тебе полезно, и так толстая, — сказала Надя, лежавшая в противоположном углу тоже у окна. Она преподавала английский, и кровать ее всегда была завалена газетами и журналами.
— Что ты, муж обидится, если похудею, он на сдобненькое больно падкий.
Одиннадцать коек — большая палата. И все же, пролежав пять дней, привыкаешь и к белым больничным стенам, и к порядку кроватей, и к обходам врачей, и к присутствию сестер, и к отсутствию нянек, даже к своему матрацу на сетке, научившись приспосабливать к ней тело, а главное — к обитателям палаты и особым коротким отношениям с ними, будто прожили вместе пять лет. Впрочем, нигде так быстро не сходятся женщины, как в родильных домах и таких вот специальных женских отделениях. Словно предназначенье их населять мир сыновьями и дочерьми, само женское естество, причастие к общей тайне объединяли их в единое содружество, в особый клан.
Елизавета Михайловна уже думала об этом прежде, но забыла свои мысли, и только теперь, попав в такую палату через много лет, с ясностью необыкновенной вспомнила, жила ими, точно и не было этих лет.
Странно, но, лежа в грубой белой рубахе со штемпелем на подоле, с завязками на груди, точно такой же, как у десяти других женщин пользуясь таким же застиранным байковым халатом, слушая бесконечные откровенные семейные истории и смачные анекдоты по вечерам, так что сестры прикрикивали за взрывы хохота, она чувствовала себя гораздо моложе, почти такой же, как тридцатилетняя кокетливая Надя, лежавшая месяц для сохранения беременности, или даже Ира.
Только некоторые задерживались, как Надя или Ксенофонтовна — очень пожилая, с круглым вздутеньким животом над высохшими дряблыми ногами, в котором все чего-то искали и нащупывали врачи — к ней одной и профессора привозили. В основном же палата отличалась текучестью. Елизавета Михайловна посмеялась даже мысленному выражению. Слово «текучесть» не сходило с языка мужа, главного инженера трубного завода. Но тут текучесть никого не волновала: отлежал три дня — выметайся.
Сама она попала сюда поневоле: не рожать же людям на смех, когда у сына вот-вот второй появится — не прикажете ли в одну коляску положить? Ладно — молодые на юг уехали, и внука с собой прихватили (март в Сухуми отличный!), и ведать не ведают о ее легкомыслии.
Она нарочно попросила устроить ее в другом районе — в своем слишком многие знали их. Дожидаясь отъезда сына, мучаясь рвотой и головокруженьями, придумывая причины, она затянула срок, а теперь вот осложнение, не отпускают домой.
В больницу шла с тяжелым чувством, не зная, чего больше страшится: операции или пребывания в палате, наполненной острыми больничными запахами, глупыми, пошло-предметными разговорами. Она с самого начала решила держаться просто, но сдержанно, не раскрываться попусту, не разрешать каждому лезть в ее дела и душу.
Сейчас, когда главное позади, она покойно сидела на кровати, опустив ноги, скинув одеяло, не стесняясь своего большого, даже громоздкого тела, втиснутого в рубаху. Сразу после родов она располнела и ничего уже не могла поделать с этим. Одетую и подтянутую, полнота не безобразила ее — выручал высокий рост. Однако крупные, приятные в молодости черты казались теперь сработанными грубой небрежной рукой. И все же в лице и больших голубых глазах — она знала — были и сила, и внушительность.
Бездельно слушала Елизавета Михайловна побасенку Ксенофонтовны про какого-то покойничка Чибрикова и чувствовала как ее «отпустило»: отошли волнения по поводу окончания третьей четверти в школах, недовольство начальством, нажимавшим на проценты, внезапная холодность к мужу, болезненное, ревнивое беспокойство за внука. Ни о чем не думалось, и было интересно насчет этого Чибрикова, сообразившего на пасху наметкой рыбу в Чике ловить.
— Нет и нет его, пошли, поглядели — одна наметка, а старика нету. Значит, берег обвалился — и он под лед. Искали его, искали, так и не нашли, — тек, шелестел голос Ксенофонтовны, подчиняя себе обширную палату. — И представляете, на другой год, опять на пасху, надо же тому быть, пошли мужики с наметками. Вот один и кричит: «Я пень, видно, зацепил. Нет, бревно какое-то!» Вытянул, а это он, покойничек Чибриков, лежит целехонек, белый-белый промылся, не посинел, не распух, только ногу отъел кто-то. У нас тогда много разговоров было в деревне. Видишь, попал в холодное место и пролежал, а весной его опять вымыло. А уж бабы говорили бог знает что…
— Ну что покойников перебирать, — проговорила давно вернувшаяся Юлька, — расскажи лучше, тетечка, как с живым мужичком жила?
— А как жила, Юлюшка, как и все люди: ночью спим, а днем лаемся.
— Я думаю, они всегда кобели хорошие были. — Юлька говорила громко и оглядывала, смеясь, палату, явно завоевывая внимание и симпатии.
Именно это не понравилось Елизавете Михайловне, но сказала другое:
— Ох, и выражаешься ты, Юля! Такая молоденькая, надо о своем облике думать.
— А откуда нам культуры-то поднабраться? — отвечала Юлька, переглядываясь с женщинами. — В Венгерове у папаши с мачехой кроме матерков ничего не услышишь, а на стройке… Правда, была в профучилище библиотекарь интересная, встречи с писателями да художниками устраивала — утром прочтут лекцию, а днем на практике так турнут — хоть стой, хоть падай.
В палате засмеялись. Елизавета Михайловна хмыкнула. Собственно, какая Юлька девчонка? Лишь на год моложе ее невестки, а у невестки сыну четыре года. «Распущенная девка», — определила про себя она, чувствуя вдруг знакомую щемящую боль, происходившую всегда оттого, что бессильна была что-либо сделать. И в школе знала похожих. Бравируют, циничны. Не от внутреннего богатства, скорей от опустошенности — наносное, наигранное, прикрывающее ничтожные комплексы. А в результате — моральные уроды или, в лучшем случае, заурядные личности.
Да, она казалась суровой, резкой, но это не от характера, а от чувства ответственности. Она отвечала за многое, происходившее в школах, в конце концов, за поколение, которое выпускалось оттуда. Под этим знаком ответственности шла жизнь.
Поначалу Елизавета Михайловна пыталась останавливать Юльку, когда та отпускала срамные словечки, поправляла, если произносила «смеюся», «вожуся», выговаривала за сигареточки (ссужал же кто-то в коридоре!). Юлька огрызалась беззлобно и весело, но глаза всякий раз словно задергивались черной пленкой.
На второй день Юлька освоилась совершенно. Она почти не лежала, а все вскакивала, ходила по палате, приносила кому-то пить или судно, звала нянечку, сестер, заглядывала на посетителей, толпившихся под окнами, подзывала, передавала. К ней никто не приходил, и ее угощали яблоками и компотами. Она, не чинясь, брала и яблоки, и компоты, и печенье. Верно, веселая и открытая была, и с Ксенофонтовной завелись у нее печки-лавочки — опа ловко потрошила ее память, доставляя удовольствие себе и палате.
Колчаковщина мало занимала ее — Ксенофонтовна помнила мелкие, стертые детали, повторяла общие места о жестокости колчаковцев и о партизанах, которые Юлька по фильмам знала лучше. Зато все, что касалось сватовства и свадебных обрядов, интересовало ее крайне. Она вся подбиралась, поджималась, сидела не шелохнувшись, только блестели живые круглые глаза на темном, пылающем лице — словно сама готовилась к свадьбе.
— Вот говорю, а у меня тут вянет, вянет, — прикладывало руку к впалой груди Ксенофонтовна, помаргивая подслеповатыми глазками.
— А ты не думай про то, рассказывай, — подгоняла Юлька.
— Ну ладно, стучат поздно вечером, входят с хлебами: «Тяжело держать, хозяева». — «Ну, положьте». — «Вот у этого человека все кодло пропало, нет ли овечки у вас?» — «Да мы не знаем, может, вы разбойники, киргизы али татары», — «Да нет, мы такие же православные». Невеста выскочит в сени, а мать обратно ее — должна поздравствоваться! Длинная песня. Потом родители скажут: «утро вечера мудренее», за ночь посоветуются: «Девок у пас пятеро, что же их нам, солить, что ли?»
Как ни длинна оказывалась песня, допевать приходилось до конца: и как жениха спрашивали: «Ну как, Егор, нравится тебе наша невеста? Смотри, какая лебедка», и как невесту пытали на тот же счет, и как запойны справляли, и как из-под венца невеста «лихоманкой выскакивала», и как развозили девки по деревне, набившись в кошевку, косу — обшитый лентами веник.
Но, видно, не близко было до Юлькиной свадьбы. Очень скоро узнали все, что живет она с прорабом Акоповым, что ему тридцать восемь лет, и что жена у него зубной врач, и что деньги у него вольные — даже списанный газик для охоты купил. И на машине той катают они в лес, а в рестораны не ходят — Акопов осторожничает. А вообще-то, человек неплохой, добрый, широкий и на стройке уважаемый. Только лысина у него, а на руках, на пальцах, с тыльной стороны волосы черные, как у зверя, растут.
— Не понимаю, — сказала Елизавета Михайловна. — Ты так говоришь, Юля, будто о чужом и далеком. Ведь ты не любишь его. Тогда зачем? Как определить это в нравственном смысле? Ты задумывалась?
— А подите вы со своей нравственностью, — со смешочком, однако сердито выговорила Юлька. — Меня, может, и любят за то, что безнравственная! А говорят, кто в молодости грешил, тот пуще всего за чужую нравственность потом беспокоится, а?
Елизавета Михайловна, сжав крупные, припухлые губы, глядела с насмешечкой: ну-ну. И так Юлька всем говорила «ты», даже Наде, а ей, единственной, «вы». Что ж, можно принять к сведению.
А Юлька, будто дразня, изощрялась больше. Почесывая худыми пальцами грудь, косясь на Елизавету Михайловну, позевывая, радостно объявляла:
— Ой, скучает, дьявол! Ну, фиг-то он теперь получит. А то ишь, заскучал.
— Верно, Юлюшка, — соглашалась Ксенофонтовна, — у него на то жена есть. А ты больше с женатыми не вяжись.
— Да холостые-то, Ксенофонтовна, без того тоже гулять не будут. Все теперь грамотные, подлюки. На них поглядишь только, а у них и руки наготове.
— А по рукам и ударить можно, — высказалась задумчиво бледная, бескровная Сима, которую только привезли из операционной. Все уже знали, что Симе двадцать шесть, а у нее трое детей, и женщины, страшно обеспокоенные, с утра учили ее, как избегать беременности, хотя большинство лежало здесь по тому же поводу.
— Когда и ударю! А когда и спущу, пускай побалуются, — отвечала Юлька, потягиваясь, с лукавой мордочкой.
— Ишь, какая желанная, — рассмеялась Ира. — Смотри, доиграешься! Подай-ка мне журнальчик. Надя, ты прочитала? Мы дома «Работницу» всегда выписываем, нынче газет выписали на двадцать восемь рублей.
— У вас, небось, денег навалом, — Юлька передала журнальчик. — Мне предлагали в торговый техникум — ну, извините. А журналов в красном уголке в общежитии тюки целые! Если чего интересное, ребята скажут — почитаю, а так лучше в кино сходить.
— Там хоть пообжаться можно, верно? — подмигнула беленькая и хорошенькая малявочка, студентка какого-то инженерного факультета, к которой утром и вечером приходил под окно муж, тоже студент, упитанный парень в меховом картузе, и они по получасу бессловесно глядели друг на друга.
— В кино, небось, не за свои ходишь, — смекнула Ира.
— Ну как же, у них, у обормотов, денег только в получку, а то все на вино прожирают. Юлька чаще сама билеты берет.
— Вот чудила. Да у тебя-то откуда деньги?
— А чего, я хуже их зарабатываю? Ну, вина красного с девчонками в получку возьмем, и то не обязательно, а так, чтобы каждый день кирять, как они, — никогда. У нас одна Дарья по ларькам с ними пиво хлещет. Пиво будто пьют, а сами бутылку из кармана и — раз, раз в кружку. Да я ее и то не осуждаю: тридцать пять, а ни детей, ни мужа, и работает, как лошадь.
— Тридцать пять? Да уж, старуха, конечно, — насмешливо сказали откуда-то из угла.
Елизавета Михайловна не могла слушать подобные разговоры. Становилось пусто и неприятно, будто имела к этому отношение. «Как они могут? — думала про женщин, замечая у некоторых даже нездоровое любопытство. — Ведь подначивают ее, а она поддается, не понимает. А если и понимает, то говорит назло, уродуя что-то в себе».
С каждым часом Юлька становилась возбужденнее. К вечеру у нее подскочила температура.
Пришел врач, выбранил, запретил вставать. Халат отобрали и унесли.
Но утро началось с того же. Юлька вскакивала и расхаживала по палате в одной рубахе — благо, была суббота и обхода не предвиделось. Приподнятая дыбившейся грудью рубаха моталась колоколом над узкими бедрами и открывала острые коленки на худых, еще летом загорелых дочерна ногах. Голые тонкие руки, тоже темные, торчали палками у высокой груди и казались приделанными, не от этой фигуры.
И женщины, глядя на нее, не унимались, словно заведенные вчерашним днем.
— А замуж пойдешь, что мужу станешь говорить? — допытывалась Ира.
— Да чего это теперь стоит? — сказала Надя, отрываясь от книжки и улыбаясь. — Это теперь две копейки стоит. Никто на это не смотрит. В Америке девушка прежде, чем выйти замуж, должна приданое нажить. Наживают по-разному и не сразу.
Елизавета Михайловна рассказала Наде, что в Дании, между прочим, существует прекрасный обычай: если в молодых людях видят будущих супругов, то родители одного из них берут другого на какое-то время к себе, чтобы привыкли к устоям и правилам семьи и научились уважать друг друга — очень разумно и вполне целомудренно.
— Но для этих целомудренных открыты порнографические выставки, — сказала Надя. — Видела я в одном журнале датский балет — как раз для юношества: натуральным образом все голенькие. На картинке, впрочем, красиво.
— Это у нас повадились выходить замуж с восемнадцати лет! — горячилась Юлька. — Ну, вышла. Не нагулялась, ничего, через год-два расходятся. И не осуждают! А пошла, чтобы с парнем пожить, а что за человек — все равно.
— А тебе не все равно? — подала голос Ира.
Юлька не ответила, свое доказывала:
— А мне, значит, не прощается? Чтобы он лупил меня, скандалил — денег требовал или не давал, или щей я ему не приготовила? Да уж лучше я так. Вот я с Васькой Мазуновым гуляла. И косынку капроновую подарил, и духи «8 Марта» в женский праздник… Такой, думала, парень. А женился на ком? Конопатая, глаз от земли не подымет, доска доской — чего нашел?
— Значит, нашел чего-то, — вздохнула Ксенофонтовна. — У нас Манька Гвоздева была…
— А я думаю, — отмахнулась Юлька, — любят парни, чтобы их верх был, и любят жить в свое удовольствие. Ведь он через две недели опять ко мне приходил! Что ж, говорю, не хватает тебе твоей красавицы? У меня бы никуда не пошел! Ну, я ему накостыляла — будь здоров, больше не сунется.
Юлька торжествовала. Она очень гордилась тем, как этот тип прибежал и как она спровадила его, и нисколько не жалко было ей порушенной мечты. Чего больше сидело в ней: примитивности или странной амбиции? Елизавета Михайловна не могла перестать следить, анализировать.
— А вот Семен Таиров — бригадир у нас: черный-черный, ресницы щеточкой, премии огребает, а на девчат никакого внимания. И не женат.
— Что же ты не завлечешь его?
— Да к нему ни на какой козе не подъедешь. Да он и знает, что я с Акоповым дружила, — сказала Юлька вдруг грустно. — У нас все знают.
— Сама и рассказываешь.
— А чего мне скрывать? Юлька вся на виду. Уж не буду таиться, принцессу из себя строить. Есть такие. Строят, а делают то же, что я. Да большинство.
— Ох, Юлюшка, нехорошо ты думаешь про людей.
— Я их, Ксенофонтовна, насквозь вижу!
Елизавета Михайловна проговорила в пространство:
— Молодые-то все умные: все знают, всех видят. Только в психологии не разбираются.
— Ох, уж эти мне психологики! — возмутилась Юлька, встала в позу, приложив обе руки к груди, и заорала — Ах, мама, у меня пожар сердца!
Надя расхохоталась:
— Вот это выступила! А, Елизавета Михайловна? Только, Юля, не «психологики», а «психологи».
— Как это все неостроумно. — Передернув плечами, Елизавета Михайловна отошла к окну и, облокотившись на подоконник, приложила лоб к стеклу. Температура на улице была нулевая, а топили изрядно — извечные хозяйственные парадоксы…
Посетителей в больницу не пускали, разрешали лишь передачи. Но, как всегда по субботам, в саду, в паутине голых ветвей, целый день путались люди, задирали головы на этажи, делились новостями, которые уже были описаны в бумажках, перебрасывались с больными незначительными словами, разговаривали знаками. Шум стоял порядочный, форточки старались не открывать.
Группа девчат ходила вдоль здания. Время от времени они останавливались и кричали наугад то ли «Федорова», то ли «Федотова». Постоят — и дальше пойдут. И опять кричат.
И вдруг Елизавета Михайловна поняла, толкнула форточку, замахала:
— Здесь, здесь она! — И, обернувшись, воскликнула — Юля, к тебе пришли!
Юлька рванулась к окну, оттолкнула Елизавету Михайловну, как была, в рубашке, вскочила коленями на подоконник, высунулась в форточку.
— Куда ты, дурочка, — сипела Ксенофонтовна, — шаль возьми, дайте ей шаль мою!
Елизавета Михайловна подала пуховую деревенскую шаль, но Юлька отпихнула, закричала на всю улицу:
— Девочки, девчонки, приве-ет! Катя, алло! Здорово, Клава! Ты чего пришла, Зинаида, почему к своим не поехала, а? Вы чего это пришли? А? Больше делать нечего? Да мне ничего не надо, зачем вы? Дома-то чего? Как там бригадир? Таиров, говорю, как — не хватился меня? Я говорю — ничего насчет меня не спрашивал? Нет, у меня порядок, температура чего-то поднялась, ходить не велят, видите — халат отняли. А?.. А вы у меня в тумбочке возьмите, слева в уголку, в платке завязаны. Ты поноси, Катя, только не потеряй! Таирову скажите — пусть оставит мне верх, одна успею!
Она кричала, а Елизавета Михайловна недоуменно думала: «И чего я обрадовалась, чего кинулась?»
Девушки ушли, а Юлька, веселая, возбужденная, дрожащими руками разворачивала сверток, который успела принести и положить на кровать передатчица. Там оказались банка компота «Абрикосы» и в целлофановом кульке чернослив.
— Вот чудики, вот чудики, — приговаривала, смеясь, Юлька. — И так перед получкой денег нету. Это мы повадились в последнее время: купим чернослив, зальем водой, чтоб только скрыло, дождемся, пока закипит, остудим и жуем вместо конфет. И дешевле, и вкуснее, особенно если импортный. На-ка вот, Ксенофонтовна, для твоего живота самое то.
Она пошла по палате, выкладывая из кулька но две-три масляно блестящие черно-сизые ягодины на тумбочки или прямо в протянутые ладони.
— Ешьте, он прокипяченный, девчонки на этот счет аккуратные. Зинаида делами заворачивает, она старшая у нас, работает всю неделю, а на субботу и воскресенье в деревню едет — у отца ребятишек навалом, всех обстирает, сопли утрет — и домой. И нас гоняет будь здоров. Сейчас деньги откладываем, летом в Югославию катанем.
— Для этого характеристика нужна. Тебя не пустят: совратишь еще какого капиталиста или коммивояжера, — как всегда улыбнулась Надя.
— А чего это? — Юлька самозабвенно жевала чернослив.
— Не «чего», а «кто». Ездит по городам, предлагает продукцию, товары — из разных стран приезжают, самые опасные люди. Влюбишься и останешься, как же на стройке без тебя?
— Очень они мне нужны. А характеристику Юльке Таиров даст. План забиваю — никто не угонится. Во ручки, видишь: ноготочки слоятся, того и гляди отвалятся. Ой, что-то в голову ударило. — Она почти рухнула на кровать, замолчала и только дышала тяжело, сморенная волнением и каким-то воспалительным процессом, разгоравшимся в ней.
После обеда часа в четыре, еще не кончился мертвый час, за Федотовой вдруг пришла сестра с халатом и увела на консультацию — неожиданно приехал главный городской врач.
Вернувшись, Юлька села на постель, подняла красное, воспаленное лицо, странно обвядшее, — только поблескивали сизо-черные, как разбухшие черносливины, глаза. Женщины смотрели вопросительно.
— Специально для меня вызвали — такой серьезный дядечка! — похвасталась она и, поборов что-то в себе, скривила лицо в улыбку — Если температура не полезет выше, то в понедельник меня снова на стол. А то и раньше. Вот так. Сказал — могу уже и не родить совсем… Не точно, конечно, сомневается, но все же… — Она помолчала и, глядя мимо людей, привычно усмехнулась: — Много они знают! — и легла, о чем-то думая.
Кто только что проснулся и не слышал ее слов, кто уткнулся в книжку, кто вязал, а кто тоже лежал и думал, как Елизавета Михайловна. Никто не разубедил Юльку, не высказал предположения насчет туманности врачебных прогнозов.
Только Ксенофонтовна пропела:
— Теперь я разобралась с делами и поняла: врачам надо покоряться, а кто не ходит к врачам, это уже получается как надменность и самоубийству равняется. Я ведь ходила мимо поликлиники, а даже карточки не имела. — И, помолчав, еще подумала вслух: — Мерцательная аритмия — ее ведь скорбью наживаешь, а не от пьянки, не от радости.
И опять никто не произнес ни слова. И долго стояла тишина в палате. Ксенофонтовна успела обежать памятью порядочный круг, и мысли, показавшиеся всем нелепыми, были естественны для нее:
— Пергоедовский купеческий дом штабом красным сделали. А Марк наш — партизан, значит. Да и все ушли на конях. Мы с Тимкой выскочили на крыльцо, слышим — кричат: «Белые едут!» Ну, тут вышли Евлантьевы. Стреляли легонько: брыль, брыль, — а куда бежать, не знаешь. Старшую сестру мы нарядили калекой, обмотали, на голландку посадили, а на Ванюшку надели юбочку, отвели в овечник — говорили, над мальчиками изголяться будут. Мама к нему все бегала — сердце материнское болит ведь. Да, значит — брыль, брыль… А у меня брюхо все мерзло, подойду к голландке, погрею… Той стороной, считай, от Орехова лога и до Камня — тут белые не проходили, а через Здвинск — да! Здвинск чисто выжгли…
Юлька вдруг приподняла вихрастую голову:
— Много они знают! У нас Зойка одна мужиков водила, как ни попади, на году по три раза выскребалась, а теперь уж третьего родит. — Она засунула руку под матрац, пошарила — Эх, знали девочки, чего принести, — шмыгнула носом и вытащила пачку сигарет. Потянув халат Ксенофонтовны, буркнула: «Я на минутку» — и исчезла.
Елизавета Михайловна вздохнула:
— Вы, Ксенофонтовна, внушили бы ей.
— Как же, внушишь ей. Ее уже воспитали, — словно подводя черту, отозвалась Ира.
А Ксенофонтовна опять погружалась в дальнее свое, сладкое:
— Ох, любила я травочку зеленую косить, когда не перерастет. Пустишь литовку вокруг себя — у меня нисколь не меньше была, чем у мужиков — пот так ручьем с меня. И вязала я — от косаря не отстану. Суслон всегда из десяти снопов. И сверху три снопа. Он, хоть и дождь, простоит, и птицы не склевывают. Сейчас мужики не умеют косить, как мы косили. Поглядишь — бьет клином, сшибает — и все тут. Раньше стыда боялись. Не подкоси-ка, все смеяться станут…
Странно, но опять во время ее рассказа что-то постепенно успокоилось в Елизавете Михайловне, вернулись трезвость, понимание явлений. И когда пришла Юлька, она сама сказала:
— Зачем ты, Юля, куришь? Я не говорю уже о здоровье — тебе никак нельзя сейчас, но ведь это еще дурной вкус и ложное убеждение, что успокаивает. Самой надо сильной быть. Вот и голос подхрипывает — табак оказывает действие. И на всю жизнь тощей останешься. И не женственно это, совершенно не женственно.
Юлька расхохоталась, смерила ее взглядом:
— А лучше, думаете, как вы: сидите вон, живот на коленках лежит, а груди на животе — так женственно, так женственно! — и забралась на кровать.
— Что ты сравниваешь меня с собой? — не сердито, а тихо и горько сказала Елизавета Михайловна. — У меня невестка старше тебя. Ты живешь в обществе, а не делаешь никаких усилий, чтобы быть приемлемой в нем. Хотя бы тактичной. А кому такая нужна будешь? Никому. Никто только не скажет. Думаешь, хочется возиться с такой?.. Обвиняем людей в равнодушии. Но люди, дорогая, все работают и дома создают семью, чтобы обществу не было стыдно за нее, а на это силы нужны и время. А если берутся за что-то из чувства долга или другого чего, то хотят видеть плоды своих усилий. С такой же, как ты, трудно их увидать.
Юлька сидела поперек кровати, вытянув ноги, почти не касаясь стены, неестественно выпрямившись, подперев ладонями спину, зажимая что-то жестокое и грызущее в ней. Смуглое лицо багрово краснело, но, подавляя боль, она улыбалась нагло и невероятно отчетливо и спокойно произнесла:
— Представляю, как хорошо с вами вашей невестке. День и ночь лекции начитываете, — свету белого не видит! Попадешь вот к такой свекровке…
Что-то сделалось с Елизаветой Михайловной. Кровь тоже бросилась ей в лицо, и так грубоватое, оно набрякло, отяжелело, и голоса своего она не узнала:
— А это ты спроси у моей невестки!
Больше она не могла говорить, отвечать, слышать пошлости. Тяжко погрузившись в сетку, натянула одеяло на голову, чувствуя, как в груди и даже животе у нее дрожит. Захотелось домой, сейчас же, немедленно. Ком обиды в горле не давал продохнуть. Подумала: «Отдать ей чернослив? Смешно…»
В палате было невыносимо тихо, и что-то копилось в этой тишине.
И ужинали, тихонько переговариваясь. Елизавета Михайловна, не глядя ни на кого, дрожащими пальцами отламывала хлеб.
— В Сухуми восемнадцать градусов тепла, — негромко сообщила Надя, но все расслышали. — Ваши, наверное, ходят раздетыми.
Ксенофонтовна просипела:
— Это тепло обманчивое, не застудили бы мальчонку.
— Его как зовут? — спросила Ира.
— Максимом, — у Елизаветы Михайловны задергался подбородок.
— Ой, — воскликнула малявочка, — а мы с Толином тоже Максимкой хотели назвать. И назвали бы обязательно — самое хорошее имя!
О Юльке словно забыли. Ее ни о чем не спрашивали, ни на что не подбивали, не задевали, и Елизавета Михайловна почти физически ощущала, как благодарное тепло к женщинам проникает в нее.
— Соскучились по внучку? — опять спросил кто-то.
И вдруг она почувствовала острое желание рассказать им о себе, о сыне, о невестке, о внуке — обо всем, к чему даже мысленно не хотела никого подпускать. Она не отдавала себе отчета, что была причина, отчего хотелось рассказать сейчас же, пока эта Юлька лежит в своем углу.
— Ой, очень, — все еще подавленно сказала она, — Максим для меня все: и луна, и солнышко, и звезды. А ведь если бы не я, не знаю, что и было бы. — Она вздохнула, оглядывая всех.
Сначала хотела сказать в двух словах. Но приступила — и полезли подробности, вспомнились мелочи, даже кое-что уточнялось для самой себя; удивившись, она продолжала увереннее, громче, свободнее, словно перед аудиторией, которой обязана что-то доказать и объяснить.
Впрочем, она уже не знала, что произносила вслух, а что проносилось в памяти. И реплику Юльки слышала сквозь туман ощущений, а потом, кажется, ее уже и не прерывал никто.
…В десятом классе мой Митька влюбился в девочку из класса. Знаете, как бывает: учился, учился вместе — и вдруг открыл. Я так и говорила: подошла пора, пришло время влюбиться, а ты в эту минуту увидал ее: была бы другая рядом — в другую влюбился бы. Подозреваю только, что это она его выбрала, и, может быть, давно. Он всегда ничего был мальчишка: высокий, кудрявый, только худющий, но вообще-то сильный — рельсу поднять мог, на физкультуре выжимал, что полагается, и дома занимался — эспандер, гантели, в кроссах и эстафетах первенство брал, заметный мальчишка. А судил обо всем, как все они теперь судят, архисовременно, над нами, родителями, подтрунивал. Как-то неприятности на работе случились, извелась я, добиваясь справедливости, получила выговор, заболела, но не сдавалась. Он и говорит: «Что, мать, счастье трудных дорог?» Понимаете? Вот такой. «Зачем, говорит, жениться, когда сейчас и так все доступно». Девчонки, конечно, телефон обрывали: он то с одной, то с другой в кинишко сбегает, у нас собирались, куролесили с гитарами и свечами, но серьезно ни к кому не относился, я еще боялась — избалуется парень. Мы дружили, как мне казалось. Поужинаем, бывало, и еще час просидим за столом, проболтаем, книжки, кино обсуждали, мои и его дела — все старался на меня влиять, чтобы мать у него, чего доброго, не отстала от современности, а я — на него, чтобы сын, чего доброго, не вырос циником и подлецом. Да заодно — чтобы ловкой какой на крючок не попался.
И тут появляется на горизонте Лена одна. Мальчишистая, грубоватая, властная. Мальчишки считали ее, как они говорят, своей в доску и уважали. А уважают мальчишки — значит есть за что. Думаю, подкатывались к ней, да с тем и откатывались. А может, наоборот как-то — кто их разберет. Но так и говорили: «Ленка — хороший парень». И я спокойна была. Не по фильмам и книжкам жизнь она знала, была в ней некая доля мудрости. Обстановка в доме грубейшая. Отец — шофером на самосвале, запивал крепко, братья на трубном у нас, тоже дебоширы порядочные, мать придет на родительское собрание, начнет руками махать — люди глаза прячут. И в такой семье выросла рассудительная, грубоватая, правда, но умная, смешливая и очень прямая девочка. Вообще, забавная, своеобычная, и тем мне нравилась. Но это вообще. Однако смотрю, телок мой храбрый слюни распускает. Велела я слюни подобрать и на что-то другое переключаться — вы понимаете, как я могла к ней относиться.
(Кажется, тут-то Юлька и вставила: «Еще бы, куда вам такую, когда папочка — главный инженер, мама — лекции читает!»)
Она ходила к нам. Веселая, разбитная, и, может, мне уже стало казаться — бесцеремонная: придет — сумочку ему на кровать бросит или косынку, стакан сама из серванта возьмет, на ковре устроится телевизор смотреть. «Стоит мигнуть, дескать, и буду хозяйкой в этом доме». И это мне не нравилось, и я не могла уже быть с ней запросто: разговариваю вроде дружелюбно, а внутри все напряжено. Но, думаю, не дурак же, опомнится.
Стали в институт поступать, волнений тьма. Она тоже поступила, в геодезический, туда проще было. И вот уже в разных институтах учатся, а не перестает к нам ходить. То с компанией, с товарищами — друзья детства! — провожаются, бесятся, дурака валяют, а потом одна повадилась. Дальше — больше. Закроются у него в комнате, стихнут, а меня так и носит. Или приду с работы, а она у него. И не знаю, был в институте, не был ли. Выйдет, оденется и уйдет — не увижу как. Тогда я оказала Митьке, чтобы гулять гулял, но с матерью тоже считался бы. Серьезный произошел разговор.
И перестала ходить. Спрашиваю, что с Леной, поссорились? Вертится, отнекивается. Ну, думаю, покончили — и ладно.
А тут стали у меня в доме вещи исчезать: то простыни не досчитаюсь, то полотенца, то платок шерстяной куда-то запропастился. Значения не придала — найдутся.
Но сын изменился. Задумывается, за обедом говоришь ему — не слышит, в пространство смотрит. Переживает? Или заучился совсем? Осунулся, похудел. Пятьдесят копеек давала на завтрак, на перехват, стала по рублю давать — все то же. Потом такую манеру взял: сунет яблоко в карман или грушу, а то хлеб с колбасой схватит — там, говорит, съем. Вот это-то и показалось мне странным: в школе не могла заставить его бутерброд с собой взять, а дам конфету — горсть требует, одному; видите ли, неудобно питаться…
А в один прекрасный день десятка из кошелька пропала. Я даже не помню хорошо, была или нет в кошельке — везде обыскала, его спросила, пожал плечами, вылупился на меня. Вылупился, подошел к холодильнику и возится там: опять карманы набивает! Комсомольское собрание, говорит, затянется, необходимо подкрепление. Ну, ладно.
Я тоже собиралась куда-то и прошу: подожди, вместе выйдем, по дороге… Но пока квартиру запирала, он уже был таков. Только слышу — внизу дверь хлопнула. Неприятна мне стало, горько: вот уж и не нужна, и с матерью пять минут по улице не хочется пройтись, а как прежде любил.
Выхожу с этими мыслями из подъезда и вижу — его пальтишко по другую сторону дома за угол метнулось. Куда бы?
Будто что толкнуло меня. Я — следом! А там улица длинная вдоль заводского забора, на другой стороне палисаднички. Смотрю — шагает вдоль забора, не торопится, вразвалочку. Что такое? При чем же комсомольское собрание?
Перебежала я на ту сторону, прячусь за палисадниками, за углами, за деревьями. Далеко так прошли мы с ним, обогнули заводскую территорию, свернули в улицу, где и не была никогда, вышли к новым домам. Пока пряталась, куда-то девался. Огляделась — вокруг уже ни деревьев, ни посадок, степь голая, а в ней вдалеке — будка железнодорожная. Дома стоят тыльной стороной, только у одного подъезды сюда выходят. Добежала, вошла в крайний, чтобы остальные были в поле зрения. Стала ждать.
Два часа простояла я в том подъезде. Неловко, люди проходят, оглядываются. Пройдут — я опять к двери, к щелочке. Стало мне казаться — пропустила его. И даже подумалось, а что если не здесь, а в той будке железнодорожной? Раза четыре выходила из нее молодая дивчина, поезда пропускала. Издали было видно: краснощекая, черноволосая. Неужели, думаю, приголубила? Или с какой компанией неприятной связался? Что у нас, матерей, на уме?.. Странный он в последнее время. И десятка эта… Мельчайшие детали перебрала. Сердце стучало-стучало от ожидания — и стучать перестало, отчаялась я, погасла. Вышла из подъезда, стою одиноко, смотрю в поле на дурацкую эту будку — домой надо идти.
И вдруг из той самой будки вываливается он, Митька мой!
Растерялась я, обратно в подъезд! Переждала, пока прошел, стою — сердце унять не могу. Ну вот, думаю, довоспитывалась. Хоть посмотреть, на нее еще раз, хоть бы вышла. Нет, не выходит. И я решилась. Ну что, правда, зайду и погляжу, возможно — поговорим, ведь я мать, меня касается, а от него ничего не добиться.
Иду. Прямо в домик иду. Раскрываю дверь — и едва на ногах удержалась. Кудрявая, румяная, стоит она у стола, рубит капусту. А на железной кровати в углу — Ленка. Сидит, обвязанная по плечам крест-накрест моим платком, и ребеночка на руках держит. Уставилась на меня — слова не вымолвит. И я не могу…
Сбросила шубу на пол, шагнула к ней, обхватила обоих их — не помню ничего. Кажется, только и говорила: «Дураки, дураки, дураки-то какие…» Взяла я его на руки, прижала к себе, кровиночку мою — слезы градом. А я скупа на слезы. Скупа на нежности. Но тут мы с ней наревелись. Максимка-то ведь тоже в кофту мою старую укутан был — я эту кофту давно уже и не носила.
Прибегаю домой, накричала на Митьку, что дурак он круглый, позвонила мужу: пришли машину немедленно! Что за срочность? Надо, потом расскажу. Забрала Митьку, поехали за ней. Одеяло свое с кровати взяла — у них ничегошеньки не было.
Вот так… Как сказала она матери, что беременна — уже заметно стало, та в крик и выгнала из дома. Она, Лена наша, гордая очень, ушла, конечно, И не вернулась больше. Набрели они с Митькой на эту будку, случайно разговорились с той кудрявой, поделились, а она и предложи у нее пожить. Сменщица есть — и с той договорилась. Если бы это не со мной, не поверила бы, что может такое в наше время произойти…
Слезы набегали на глаза Елизаветы Михайловны, она не смахивала, смотрела сквозь них на белые стены, на матовые плафоны, на женщин — у тех тоже глаза блестели, и все плыло туманом.
— Ну, а потом как? — донеслось до нее.
— Потом просто. Стол накрыли на четверых. Приезжает сам, кивает на тарелку лишнюю: «Ждете кого?» — «А с этого часа, говорю, отец, нас за столом будет не трое, а четверо». И вывела ее. А Максимка спал.
— А как же ее матушка, когда узнала?
— Ничего, пришла, постояла, поджавши губы, посидела, Максимку даже на руки не взяла. Простить до сих пор не могу.
— Не можете, а сами не хотели ее, Лену вашу! — сказала, неожиданно зазвенев голосом, из своего угла Юлька. — Попробуй тогда сынок скажи вам, все бы сделали, чтоб избавиться, сюда бы отправили, уговорили бы — вы умеете!..
— Н-не знаю, вряд ли, — не оборачиваясь к ней, отвечала Елизавета Михайловна с сознанием своей правоты. — Я считаю, раз они решили, значит — думали серьезно. А если даже не так, он должен отвечать.
— Понятия у вас высокие, — в тон ей, но имея в виду что-то другое, сказала Юлька. — Нелегко ей. Представляю, шпыняете как — совсем заучили!
Что было отвечать этой потерянной девчонке? Про себя знала все Елизавета Михайловна — и ладно. Скажите, учуяла близкую душу! Исходит раздражением… Но разве можно ее сравнивать с Леной? С преданной, цельной натурой, пусть и со своими номерами. Если хотите, они ссорились, да, во многом не понимали друг друга, и Ленка убегала из дома, и Митька ходил искать ее — жизнь есть жизнь. Но та же Лена зубами вцепится, если кто обидит Елизавету Михайловну. А Митьке голоса не дает поднять на мать. Конечно, есть у нее заскоки, помешана на закалке ребенка, что неминуемо ведет к простуде, и еще, но мелочи, мелочи… А эта…
Женщины сразу будто очень устали. А может быть, заскучали по дому, по детям, мужьям — хотелось, видно, сосредоточиться на своем.
Даже Ксенофонтовна только и рассказала, как приехала из деревни к сыну погостить, а он вот заставил лечь на исследованье. «Уж такой дошлый, такой дошлый!»— похвалялась она.
Ночью Елизавета Михайловна проснулась оттого, что в палате кто-то плакал. Глядя в темноту, она прислушалась. Кто-то боролся со слезами, давился и внезапно неудержимо всхлипывал.
Она хотела тронуть Ксенофонтовну, но та застонала, повернулась на спину — снилось что-то. Теперь отчетливо слышалось, что звуки вырывались из-за кровати Ксенофонтовны. Елизавета Михайловна приподнялась, но, кроме белевшей подушки, ничего не увидела. Что это — подушкой накрылась? Нет, не во сне… Испугалась, что рожать не сможет? Или вообще о жизни своей?
Она смотрела на Ксенофонтовну, не зная, что предпринять, окликнуть Юльку или нет. Но Ксенофонтовна открыла глаза и, глядя на Елизавету Михайловну, слегка шевельнула сухоньким скрюченным пальцем. Так они минутку полежали, слушая, потом Ксенофонтовна заворочалась:
— Ты чего, Юлия, чего расходилась?
На секунду стихло, но кровать снова задергалась, а тело под одеялом на ней забилось.
— Чего это с ней? — кажется, Ира села на постели.
— Подожди, ничего, — сказал Надин голос, — водички бы. — Ира не отозвалась.
— Сестру, может, позвать? — спросила Елизавета Михайловна.
Никто уже не спал. Не разговаривали, но и не спали. Елизавета Михайловна растерянно оглядывала палату: никто не хотел подойти к Юльке, спросить, успокоить, словно ждали, чтобы выплакалась или настрадалась. Словно рады были, что, наконец, проняло.
Елизавета Михайловна встала и боком, без халата, обошла Ксенофонтовну.
— Юля? Что с тобой, Юля? Что-нибудь случилось? — чувствуя, что спрашивать глупо, все же спросила строго.
Юлька затаилась, но рыдания прорвались. Обеими руками она притискивала к голове подушку, прижимала к матрацу голову.
Елизавета Михайловна приблизилась, стащила с нее подушку. На светлой простыне билась черная, растрепанная, мальчишеская Юлькина голова, ходуном ходили острые лопатки и плечи.
Колючая жалость пронзила Елизавету Михайловну. Она ухватила эти плечи, сжала их и опустилась на край кровати, и Юлькино тело толкнулось об нее.
— Уйдите, уйдите, уйдите! Не трогайте меня, не трогайте! — не выкрикивала, а вырыдывала, хрипя и вся содрогаясь, Юлька.
— Пусть поплачет, оставьте ее, — сказали из темноты, и все в Елизавете Михайловне возмутилось, отвернулось от тех, кто советовал. Она с силой рванула Юльку к себе, и вдруг Юлькины плечи воткнулись ей в грудь, коленки — в живот.
— Ну, девочка, девочка, успокойся, девочка, — твердила Елизавета Михайловна, сжимая полными сильными руками худенькое, горячее, неловкое и покорное тело. Больше она ничего не могла сказать.
Юлька лежала у нее на руках, шея и грудь вымокли от Юлькиных слез, а Юлька все плакала, корчась и торкаясь носом в нее. Они были сейчас одни в этой большой палате.
Палата молчала. Безмолвием этим — понимала Елизавета Михайловна — разрядилась затаенная враждебность, прикрытая прежде любопытством, фальшивым сочувствием, шутками, подначками. Но еще больше, казалось Елизавете Михайловне, молчание обнажило беспомощность людей. Они не знали, что с этим делать, и пока отворачивались. Сможет ли что-нибудь сделать для Юльки Елизавета Михайловна — она тоже не знала. Только чувствовала себя глубоко потрясенной, почти так же, как тогда, увидавши на кровати в железнодорожной будке девочку, закутанную в ее платок.
Кто-то подал воды из темноты, кажется, студентка-малявочка. Зубы Юлькины стукнули о стакан.
— А Наталью нашу сватали богатые. Щегольцовы, — зашелестел, заструился рядом слабый голос. — Жених ей не нравился, гуляли два дня, а она побоялась сказать. И в этот же месяц приходит Марк: одна шинелишка да шпоры на нем — кавалерист! Он и сватал сам: «Тятька, дайте правую, ничего у меня нет, но если ваша невеста согласная, то дело пойдет на дело». Она, видно, с ним понюхалась, он сказал ей, что у Щегольцовых она будет всегда в унижении, как из бедного положения, и девка не побоялась: «Пойду, говорит, за Марка». И до сих пор живут. Деловой мужик, но хвастливый…
Юлька и Елизавета Михайловна — обе замерли. Елизавета Михайловна все сжимала Юльку, боясь отпустить, и Юлька затихла, время от времени вся вздрагивая от подавленных рыданий, как когда-то ее Митя в детстве..
Я тебя никому не отдам
Анастасия Франц
Глава 1
Александра (Аля)
В одночасье мой привычный мир, в котором я существовала все восемнадцать лет, и моя жизнь разбились вдребезги, оставив после себя лишь серый пепел и дикую, поглощающую меня боль, будто солёное море разъедает свежие раны, отравляя своим ядом. Чувствую каждую царапину на израненном теле, которые не видно снаружи, но стоит только заглянуть глубоко в мою душу — найдёшь их с избытком. Они глубоко внутри. В душе, поэтому никогда и ничем это не излечить.
Это был обычный солнечный день, который не предвещал, как может быть банально сказано, ничего плохого, но это случилось. Внезапно, как гром среди ясного неба, поразив меня в самое сердце ударом, от которого трудно подняться, а иногда невозможно.
У меня было все: любимые родители, с которыми я жила в небольшом домике на окраине города, где было тихо и умиротворенно; работа, которой я была довольна вместе с коллективом во главе со справедливой начальницей; и мечта, ради которой я днями и ночами пропадала на работе, где я трудилась официанткой.
Да, профессия не из престижных, но куда меня возьмут с образованием всего лишь в одиннадцать классов? После школы у меня осталась золотая медаль и мечта — стать балериной Большого театра, и ради этого мне приходится пахать за маленькую зарплату, терпеть недовольство посетителей, что смотрят на тебя свысока. Как будто ты какой-то мусор у них под ногами, а они короли всего мира. Но это того стоит. Каждая мечта стоит того, чтобы за неё бороться, несмотря ни на что.
С самого детства я мечтала летать на большой сцене как свободная птица, распахивая свои белоснежные крылья, показывая всю любовь к той свободе на сцене, что проникла в меня с первого знакомства с этим сложным, кропотливым искусством, которое требует упорных тренировок, даже если ноги разбиты в мозоли и из них течёт кровь — встала и пошла дальше, как бы ни было больно.
Здесь нет места слабым, жалеющим себя. Лишь сильные духом кропотливым трудом добиваются с годами исполнения своей мечты — становление примой Большого театра. А некоторым и всей жизни не хватает, чтобы доказать, что ты чего-то да стоишь.
Моя мама, Ольга Леонидовна, всегда была против того, чтобы я занималась балетом, даже запрещала ходить на уроки, но я пропадала там дни напролёт. В отличие же от отца, Льва Германовича, который радовался и верил в меня. Наверное, именно эта поддержка родителя дала мне силы идти вперед. Та вера, что несмотря на мозоли, сбитые ноги — я все смогу. Вселяя в моё сердце уверенность — я всё смогу.
Моя смена в ресторане подходила к концу. Осталось рассчитать один столик, и я смогу бежать домой, а уже после, приняв душ, лететь на репетицию. Стану ещё на один день ближе к мечте — поехать в школу балета в Париже.
С подросткового возрасте я грезила Парижем, а точнее, школой, что расположена в самом сердце удивительного и красивого города, который прозвали “Город Любви”. Поэтому и устроилась работать официанткой, получая хоть небольшие, но деньги.
Учёба там — дорогое удовольствие, которое наша семья не может потянуть, поэтому я решила сама заработать на школу. И некоторыми сбережениями обещал поделиться папа, для которого моя мечта и любимое дело стояли на первом месте.
— Саша, — окликнули меня. Повернула голову, встречаясь взглядом с начальницей.
— Да, Ева Александровна, — мило улыбнулась.
Женщина она неплохая, справедливая, которую весь коллектив уважал.
— Сашенька, — подошла она ко мне. — Нас посетил очень важный гость со своей девушкой, и я бы хотела, чтобы ты их сегодня обслужила.
— Но… — я застыла, не зная, что ответить. — У меня смена подошла к концу. Да и к тому же, у меня скоро репетиция. Я не могу опоздать, — качаю головой, понимая, что мне всё равно придётся обслуживать важных гостей.
— Саша, — строго, но в то же время с теплотой, возразила начальница. — Лиза заболела, и я могу доверить их только тебе. Пожалуйста, — в ответ я только кивнула, потому как понимала — мне не отвертеться, поэтому стоит закрыть рот, кивнуть, взять меню и двинуться в вип-зону, где меня уже ждала парочка.
Их я ни разу не видела и не обслуживала, потому как уважаемого гостя, который постоянно приходит со своей девушкой, обычно обслуживала Лиза. Но, как назло, именно сегодня девушка заболела, и теперь приходится мне их взять этот столик, когда я боюсь опоздать. Придётся заниматься до полуночи, чтобы нагнать других.
Двигаясь в сторону второго этажа, где обычно обедали такого рода люди, вспоминала, как Князева говорила, что парочка эта, мягко говоря, тяжёлая, по крайней мере, девушка, что постоянно устраивает скандалы на пустом месте. Но тут главное — ровно держать спину и мило улыбаться, впрочем, как и всегда, что бы она ни сказала и ни сделала. Такова работа официанта — улыбаться и кивать, даже если при этом в тебя пульнут вилкой или, что ещё страшнее, ножом. Конечно, таких случаев ещё не было, но люди разные. Неизвестно, что придёт им на ум в следующую секунду, поэтому приходится терпеть, стиснув зубы.
Вип-зоны находились на втором этаже, где располагались открытый и закрытый зал, как будет угодно вашей душе. Поднимаясь вверх, глядя при этом себе под ноги, чтоб не споткнуться на ступеньках, не заметила, как с кем-то столкнулась. Пошатнулась. Попыталась ухватиться за что-нибудь, но не получилось, поэтому пришлось лишь зажмурить с силой глаза, вцепиться рукой в папки меню, ожидая больного падения на пятую точку.
Ну почему сегодня весь мой день через пень-колоду? Словно все сговорились сделать его ещё ужасней.
Полёта и тем более приземления на пятую точку, равно как и ожидаемой боли в результате падения не последовало. Резко чьи-то руки обхватывают меня за талию, облачённую в чёрное платье и белый передник с бахромой по краям.
От неожиданности с моих губ срывается стон. Сильные руки, что чувствую на своей талии, притягивают ближе к себе.
В одной руке плотно зажимаю две папки с меню, второй цепляюсь в крепкое накачанное плечо. Тяжело дышу, пытаясь отойти от страха, поскольку уже успела представить, как лечу вниз, ломая себе руки и ноги, или ещё хуже — шею. Тогда моей будущей карьере можно помахать ручкой, забыв о ней навсегда.
Кожу лица стало будто покалывать мелкими иголками, словно на меня пристально смотрят, пытаясь разглядеть каждую мою чёрточку.
Я была настолько близко к нему, что в нос ударил приятный цедровый аромат — не резкий, смешанный с нотками моря, свежего бриза, окутывая меня. Но было в нём что-то ещё, что не смогла распознать. Приятный, такой манящий аромат, что захотелось уткнуться в его шею, разгадав последний ингредиент невероятного парфюма.
— Осторожней нужно быть, девушка, — услышала холодный, я бы даже сказала, колючий мужской баритон.
Медленно приоткрыв веки, посмотрела на незнакомца. Чёрные густые волосы были идеально уложены. Такого же цвета брови. Тёмные, словно сама ночь, глаза. Мой взгляд двинулся вниз, очерчивая по-мужски красивые губы и бороду, что придавала ему ещё больше мужественности и, я бы даже сказала, сексуальности.
— Простите, — проговорила через секунду, стараясь не выдать, что беззастенчиво рассмотрела своего спасителя.
— В следующий раз будьте внимательней, — сказал резко, отодвинул от своей груди, поставив меня на ступеньку ниже, чем стоял сам.
Я могла только лишь кивнуть. Мужчина ничего не сказал, обошёл меня и двинулся вниз, а я так и встала как вкопанная. Лишь через мгновение очнулась. Не время стоять тут, меня ждут посетители. Чем быстрее обслужу важных гостей, тем быстрее уйду с работы, и тогда, может, не так сильно опоздаю на репетицию.
Поднявшись на второй этаж, двинулась в сторону столика, где наверняка меня уже заждались.
— Здравствуйте, — я поздоровалась с девушкой, скучающей в одиночестве. Может, её кавалер отошёл и скоро будет? — Сегодня буду обслуживать вас я. Меня зовут Александра, — представилась, подарив дежурную лучезарную улыбку, предназначающуюся каждому посетителю нашего ресторана. — Вот, прошу меню, — положила папку на стол перед девушкой и вторую напротив пустующего места, где по разложенной салфетке было понятно, что ещё минуту назад там сидел посетитель.