Рассказ женя касаткин читать

Текст книги «Время горящей спички (сборник)»

Автор книги: Владимир Крупин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Деточки

– А мы колядовать собираемся, – сообщил мне накануне Рождества соседский мальчик. – В прошлом году ходили, целую сумку набрали, и деньги даже давали.

– А что вы говорите, когда славите?

Мальчик задумался:

– Ну, в общем наряжаемся, Ромка – девчонкой, Мишка – ужастиком. Я так намазываюсь: щеки и нос красным, а глаза черным.

– Да, – согласился я, – это страшновато. Попробуй тут не положи в мешок… Мы тоже ходили в детстве. Я кое-что помню. Вы придите ко мне, что-нибудь разучим.

Мальчик умчался и мгновенно вернулся с друзьями. Они сказали, что говорят так: «Славите, славите, вы меня не знаете. Отворяйте сундучки, доставайте пятачки и конфеточки».

– А дальше? – спрашиваю.

– А дальше нам что-нибудь дадут, и мы идем дальше.

– Так зачем же вы тогда приходили, разве только за конфетами? Вы идете на Рождество, вы несете весть о рождении Сына Божьего. Вот главное в колядках. Давайте так… Вот вы говорите свои стихи и добавляйте после «конфеточек»: «Если будет и печенье, то прочтем стихотворенье». Его надо прочесть, если даже и не дадут печенья. Заучите: «В небе звездочки горят, о Христе нам говорят. У людей всех торжество – наступило Рождество». Это же радость – сообщить такую весть. Вы вестники счастья, спасения… Я раз видел вас в церкви. Как там поют? Заучили? «Слава в вышних Богу…»

Мальчики подхватили:

– На земли мир, в человецех благоволение!

– Вот. И тропарь Рождеству… Знаете наизусть?

– Это Данила знает и Георгий, они батюшке помогают. Они тоже будут ходить.

Мои новые знакомые убежали, и когда вечером раздался бодрый стук в окно, я понял, что это они. Я был готов к встрече, сходил днем за пряниками, конфетами, печеньем. Пришли не только они, а целая группа, человек десять, – со звездой, пением коляды: «Коляда, коляда, открывайте ворота». Меня осыпали горстью зерна и дружно запели: «Христос рождается, славите, Христос с небес, срящите, Христос на земли, возноситеся». Кого только не было среди колядочников. Снегурочка с длинной мочальной косой, красавица в кокошнике, мальчик почему-то в иностранной шляпе, другой мальчик, раскрашенный разнообразно, третий в халате со звездами… Они дружно пропели тропарь: «Рождество Твое, Христе Боже наш, возсия мирови свет разума…», а потом пошли хороводом с припевкой: «А мы просо сеяли, сеяли».

Я уж старался вознаградить такое усердие, как вдруг, болезненно охнув, повалилась на пол девчушка с косой. Все они вскрикнули, да так натурально, испуганно, что у меня сердце чуть не оборвалось. Мгновенно стал соображать, у кого из соседей есть телефон, чтобы звонить в больницу. Тут же думал: чего ей плохо? Или уморилась от голода, или, наоборот, конфет переела…

– Доктора, доктора! – кричали дети. И только когда явился «доктор», важный мальчик с нарисованными на лице очками, я с радостью понял, что все это нарочно. Доктор важно щупал пульс, глядя на часы, разогнулся, помолчал и сокрушенно вздохнул:

– Медицина здесь бессильна.

– Знахаря, знахаря! – закричали девочки.

Пришел и знахарь в зипуне и лаптях. Стал обращаться с больной крайне небрежно: подергал за руки, за ноги. Сказал:

– Народная медицина здесь тоже бессильна.

Вслед за этим они гениально выдержали томительную паузу. Больная лежала как мертвая. Потом та девочка, что звала доктора, всплеснула руками:

– Ой, я знаю, знаю! Ее спасут хоровод, танцы и песни! И вы с нами, – сказала девочка, – ее же надо оживлять!

Конечно, как я мог не участвовать в оживлении такой красавицы с длинной косой. Мы прошли хороводом, пропели коляду. Я вспомнил давнее свое детство: «Я, малый хлопчик, принес Богу снопчик. Боже, снопчик прими, меня сохрани – и тятю, и маму, и нашу избу, и нашу деревню, и нашу судьбу».

Красавица ожила. Мы выпили лимонада, заели печеньем и пряниками. Вскоре они ушли. Но на прощание заставили спеть девочку, которая стояла в сторонке и молчала. И она, отчаянно стесняясь и тиская в руках варежки, тоненьким голоском запела:

 

Я была-ходила в город Вифлеем
И была в вертепе, и видала в нем,
Что Христос Спаситель, Царь, Творец и Бог
Родился во хлеве и лежит убог.
И когда я Деве сделала вопрос,
Отчего так плачет маленький Христос,
Дева мне сказала: «Плачет Он о том,
Что Адам и Ева взяты в плен врагом
И что образ Божий, данный их душам,
Отдан в поруганье злобнейшим врагам…»

Девочка не допела, вдруг расплакалась и выскочила за дверь.

Мальчики смущенно переминались:

– У нее длинная песня, она еще поет о розах, которые Христос раздал детям, а Себе оставил шипы от роз…

Ушли деточки. Ушли в лунную ночь, скрипя валеночками по рождественскому снегу. А лампадка красная в углу, будто звездочка, сошедшая с небес, пришла и остановилась у святых икон.

Первая исповедь

В Сережином классе у многих ребят не было отцов. То есть они были живы, но жили отдельно. Кто сидел в тюрьме, кто куда-то уехал и не оставил адреса. Сережин отец приходил раз в месяц и приносил подарки. Достанет игрушку, они сыграют в шашки, и он скоро уходит. Даже чаю не попьет. Мама и бабушка в это время сидели на кухне. В последнее время отец стал давать Сереже и деньги. Бабушка ворчала: «Ишь как ловко устроился: от сына откупается».

Но Сережа любил отца. И мама, это чувствовалось, тоже его любила, хотя никогда не просила остаться. Деньги от отца Сережи не брала. А ему на что: мороженое ему и так покупали.

– Давай деньги в церковь отнесем, – предложил Сережа. Они с мамой любили ходить в церковь.

– Давай, – сразу согласилась мама. – И тебе пора наконец на исповедь.

– Какие у него грехи? – вмешалась бабушка. – Куда ты его потащишь!

– А пойдем вместе, бабушка! – сказал Сережа.

– Я век прожила и уж как-нибудь проживу, – отвечала бабушка. – Я честно работала, не воровала, вино не пила, не курила – какая мне исповедь?

Мама только вздохнула. Вечером они с Сережей прочли, кроме вечерних молитв, акафист Ангелу-хранителю, а утром встали пораньше, ничего не ели, не пили и пошли в церковь.

– А что батюшке говорить? – волновался Сережа.

– Что спросит, то и говорить. Сам же знаешь, в чем грешен. С бабушкой споришь…

– Она больше меня спорщица! – воскликнул Сережа. – Она вообще так зря ругается!

– Вот уже и осуждаешь, – заметила мама. – Даже если бабушка и не права, нельзя осуждать. Она же пожилой человек. Ты доживешь до ее лет, еще неизвестно, каким будешь.

В церкви они купили свечи и пошли в правый придел, где вскоре началось исповедование. Вначале отец Виктор читал общую молитву и строго спрашивал, лечились ли у экстрасенсов, ходили ли на проповеди приезжих гастролеров, различных сектантов… Потом вновь читал молитву, говоря время от времени: «Назовите свои имена». И Сережа вместе со всеми торопливо, чтоб успеть, говорил: «Сергей».

Впереди Сережи стояла девочка его лет, может чуть постарше. В руках она держала листочек из тетради, на котором было крупно написано: «Мои грехи». Конечно, подглядывать было нехорошо, но Сережа невольно прочел, успокаивая себя тем, что это как будто обмен опытом. Было написано на листке: «Ленилась идти в детсад за братом. Ленилась мыть посуду. Ленилась учить уроки. В пятницу выпила молока».

Сережа прочел и охнул. Нет, у него грехи были покруче. С уроков с ребятами в кино убегал. Кино было взрослое и неприличное. А посуда? Сережа не то чтоб ленится, но тянет время. Он знает, что бабушка заставляет его, а потом сама вымоет. А вчера его посылали в магазин, а он сказал, что надо учить уроки, а сам болтал целый час по телефону с Юлей, всех учителей просмеяли…

Ну вот и Сережина мама пошла к батюшке. Видно, что плачет. Батюшка укрывает ее склоненную голову епитрахилью, крестит сверху и отпускает. Сережа собрался с духом, перекрестился и подошел к батюшке. Когда тот попросил говорить о своих грехах, то у Сережи вдруг вырвалось само собой:

– Батюшка, а как молиться, чтобы папа стал с нами все время жить?

– Молись, милое дитятко, молись своим сердечком. Господь даст по вере и молитвам.

И еще долго говорил батюшка с Сережей.

А потом было причастие. И эти торжественные слова «Причащается раб Божий Сергей…» – а в это время хор пел: «Тело Христово приимите, источника бессмертного вкусите». Сережа причастился, поцеловал чашу, со скрещенными руками подошел к столику, где ласковая старушка подала ему крохотный серебряный ковшик со сладкой водичкой и мягкую просфору.

Дома радостный Сережа ворвался в комнату к бабушке и закричал:

– Бабушка! Ты бы знала, сколько у меня грехов! А ты говорила! Не веришь? А вот пойдем, пойдем вместе в следующий раз.

А вечером вдруг позвонил папа. И Сережа долго говорил с ним. А в конце он сказал:

– Папа, а ведь это неинтересно – по телефону говорить. Давай без телефона. Мне, папа, денег не надо и игрушек не надо. Ты так просто приходи. Придешь?

– Приду, – сказал отец.

– Нет, ты совсем приходи, – сказал Сережа.

Отец промолчал.

Вечером Сережа долго молился.

Женя Касаткин

В седьмом классе к нам пришел новый ученик Женя Касаткин. Они с матерью жили в деревне и приехали в село, чтобы вылечить Женю. Но болезнь его – врожденный порок сердца – была неизлечимой, и он умер от нее на следующий год, в мае.

Круглые пятерки стояли в дневнике Жени, только по физкультуре был прочерк, и хотя по болезни он не учился по две-три недели, все равно он знал любой урок лучше нас. Мне так вообще было хорошо, я сидел с ним на одной парте. Мы подружились. Дружба наша была неровна – он не мог угнаться за нами, но во всем остальном опережал. Авторучки были тогда редкостью, он первый изобрел самодельную. Брал тонкую-тонкую проволочку, накручивал ее на иголку и полученную пружинку прикреплял снизу к перышку. Если таких пружинок было побольше, то ручка зараз набирала столько чернил, что писала целый урок. Такое вечное перо он подарил и мне. А я спросил:

– Как называется твоя болезнь?

Он сказал. Я написал на промокашке: «Окорок сердца». Так мне это показалось остроумно, что я не заметил его обиды.

Пришла весна. Когда вода в ручье за околицей вошла в берега, мы стали ходить на него колоть усачей. Усачи – небольшие рыбки – жили под камешками. Как-то раз я позвал Женю. Он обрадовался. Матери его дома не было, и Женя, глядя на меня, пошел босиком. Земля уже прогрелась, но вода в ручье была сильно холодная, ручей бежал из хвойного леса, и на дне, особенно под обрывами, еще лежал шершавый лед. Вилка была одна на двоих.

Чтобы выхвалиться перед Женькой своей ловкостью, я полез первым. Нужно было большое терпение, чтобы подойти, не спугнув, сзади. Усачи стояли головами против течения. Как назло, у меня ничего не получалось, мешала дурацкая торопливость.

Женька зашел вперед, выследил усача и аккуратно наколол его на вилку, толстенького, чуть не с палец. А я вылез на берег и побегал, чтоб отогреть ноги. У Женьки получалось гораздо лучше, он все брел и брел по ледяной воде, осторожно поднимая плоские камни. Банка наполнялась.

Солнце снизилось, стало холодно. Я даже на берегу замерз, а каково было ему, шедшему по колени в воде. Наконец и он вылез на берег.

– Ты побегай, – посоветовал я. – Согреешься.

Но как же он мог побегать – с больным-то сердцем? Мне бы ему ноги растереть. Да в конце концов, хотя бы матери его сказать, что он замерз, но он не велел говорить, где мы были, всех усачей отдал мне. Дрожал от холода, но был очень доволен, что не отстал от меня.

Его снова положили в больницу.

Так как он часто там лежал, то я и не подумал, что на этот раз из-за нашей рыбалки.

Мы бежали на луга за диким луком и по дороге забежали в больницу. Женька стоял в окне, мы кричали, принести ли ему дикого лука. Он написал на бумажке и приложил к стеклу: «Спасибо. У меня все есть».

– Купаться уже начали! – кричали мы. – На Поповском озере.

Он улыбался и кивал головой. Мы отвалились от подоконника и помчались. От ворот я оглянулся – он стоял в окне в белой рубахе и смотрел вслед.

Раз не надо, то мы и не принесли ему дикого лука. На другой день ходили есть сивериху – сосновую кашку, еще через день – жечь траву на Красную гору, потом снова бегали за диким луком, но он уже зачерствел.

На четвертый день, на первой перемене, учительница вошла в класс и сказала:

– Одевайтесь, уроков не будет. Касаткин умер.

И все посмотрели на мою парту. Собрали деньги. Немного, но добавила учительница. Без очереди купили в школьном буфете булок, сложили в два портфеля и пошли.

В доме, в передней, стоял гроб. Женькина мать, увидев нас, запричитала. Другая женщина, как оказалось, сестра матери, стала объяснять учительнице, что вскрытия не делали, и так ясно, что отмучился.

Ослепленные переходом от солнечного дня к темноте, да еще и окна были завешены, мы столпились у гроба.

– Побудьте, милые, – говорила мать, – я вас никого не знаю, все Женечка о вас рассказывал, побудьте с ним, милые. Не бойтесь…

Не помню его лица. Только белую пелену и бумажные цветы. Цветы эти сестра матери снимала с божницы и укладывала вдоль доски. Это теперь я понимаю, Женя был красивый. Темные волосы, высокий лоб, тонкие пальцы на руках, покрасневшие тогда в ледяной воде. Голос у него был тихим, привыкшим к боли.

Мать говорила:

– Вот эту книжечку он читал, да не дочитал, положу с ним в дорожку.

И она положила в гроб, к левой руке Жени, книгу, но какую, не помню, хотя мы и старались прочесть название.

Когда мы засобирались уходить, мать Жени достала из его портфеля самодельное вечное перо и попросила нас всех написать свои имена.

– Пойду Женечку поминать, а вас всех запишу за здравие. Живите, милые, за моего Женечку.

Подходили к столу и писали на листке из тетради по немецкому языку. Ручки хватило на всех. Написала и учительница. Одно имя, без отчества.

Хоронили Женю Касаткина назавтра. Снова было солнце. Ближе к кладбищу пошли лужи, но все равно мы не ставили гроб на телегу, несли на руках, на длинных расшитых полотенцах. Менялись на ходу и старались не останавливаться – за этим следила сестра матери, – остановка с покойником была плохой приметой. Наша учительница и еще одна вели под руки мать Жени.

А когда на этих же полотенцах стали опускать гроб, то мы с Колькой, который один из всех мальчишек плакал – он был старше нас, вечный второгодник, и Женя занимался с ним, – мы с Колькой спрыгнули в могилу и приняли гроб: Колька в изголовье, я – в ногах.

Потом все подходили и бросали по горсти мокрой земли.

И, уже вернувшись в село, мы никак не могли разойтись, пришли к школе и стояли всем классом на спортплощадке. Вдоль забора тянулась широкая скамья, под ней еще оставался лед. Кто-то из ребят начал пинать этот лед. Остальные тоже.

Армянка

Памяти Н. К. Красноперовой

Чебрец и ковыль по сторонам сухой, пока прохладной дороги. Под скалой, перед последним поворотом к морю широкий низкий домик. Море не видно от дома, его закрывает скала.

Седая старуха у калитки. У ее ног грязный, похожий на подбитого беркута, индюк.

Я шел к морю, поздоровался, попросил воды. Старуха молча пошла к дому. За ней побежал индюк. Вернулась с плоской глиняной чашкой. Я шагнул навстречу.

– Э-э! – остановила старуха. – Ты приезжий человек, ты голыми ногами идешь не по дороге. А тырса?

Я напился, хотел выплеснуть остатки воды. Старуха отняла чашку, поставила на землю. Из чашки начал пить индюк.

Старуха ногой пододвинула мне небольшой ржавый топор.

– Отруби ему голову.

– Что вы! – испугался я.

– Пф! – отозвалась старуха. – Я женщина, я не смогу. Ты мужчина, не бойся, он не ущипнет, он как собака ходит за мной.

– Нет-нет, – ответил я, – нет. Спасибо за воду. Я иду к морю.

– Зачем тебе море? Что море! Посмотри на небо – вот тебе море. Я живу здесь и не хочу видеть море. Зачем? Отруби ему голову. Никто не хочет рубить ему голову. Третий день я стою у дороги и прошу. Никто!

– Простите, я не смогу.

– Ты рыбачишь и вырываешь у рыбы крючок. Тоже кровь и тоже хочет жить, а ее кушать? Ты хочешь сказать, что человек – бог на земле? И всех ест?

Индюк послушал наш разговор, стукнул клювом в пустую чашку, потерся розовой на просвет бородой о длинную юбку старухи.

Скала, закрывающая домик от моря, перестала быть четко очерченной: поднималось солнце.

Старуха устала и села. Примирительно сказала:

– Жарко. Я жила в горах, там ветер. Село Гайкадзор. – Повела рукой. – Это значит: армянский свет.

Я поправил старуху:

– Гайкадзор в переводе – ущелье Гайка.

Старуха шевельнулась:

– Ты пойди и посмотри – это свет.

– Гайк и Армен – это два богатыря, основатели армянского народа.

– Богатыри, да. Я армянка, мой муж армянин. Его изрубили саблями. Ты спроси где. У моря. Почему? В Армении нет морей. Он сказал: я пойду – и ушел. Я была гордая и не легла у порога. Ты спроси: где его могила? Ее нет. Мне сказали, я приехала. Зачем мне море? Я подошла один раз, плюнула в него и ушла.

Старуха выпростала ноги из разбитых старых туфель.

– Мне плохое сказали: изрубили на куски. Я ждала десять лет. За десять лет можно прийти откуда хочешь. Он не пришел, значит, не врали. Я знаю, он стоял на этой скале, вверху, видишь? И бросал их в воду, как паршивых скотов.

Она устала говорить. Кажется, ей безразлично, слушают ли ее. Индюк разгреб лапами пыль и улегся.

– Садись.

Я сел.

– Рыбу не кормишь из рук, ее не жалко? Надо жалеть. Человек – нехороший человек. Все животные хотят к нему, он бьет. А когда ему плохо, лошадь не отойдет и собака приходит на могилу. Зачем я не увижу больше белого Масиса? Масис, мы зовем Масис. Это вы зовете: Арарат.

Солнце вставало позади скалы. Воздух, прогретый с солнечной стороны, поднимался вверх. Скала дымилась. Невидное нам со старухой море уже было освещено, и спокойное утро возвращало солнечный свет небу.

Начинали трещать цикады. К морю потянулись отдыхающие. Старуха смотрела на них. Это были: женщины в сарафанах или шортах, детишки в трусиках и панамках, мужчины с резиновыми ластами и масками в руках. Старуха презрительно смотрела.

– Ни один не убьет. Всем страшно. Кушать – да. Смелые.

– Но почему тогда вы меня позвали?

– Ты встал раньше из них. – И продолжала: – Люди плохие. Было давно, Бог обиделся на людей…

– За что?

– Слушай. Лишил людей хлеба. Стали умирать. Тогда одна собака три дня, три ночи выла и просила у Бога хоть один колосок, чтоб посеять хлеба. И Бог пожалел собаку и бросил в землю зерно.

Я осмелился и погладил индюка. Он стерпел, но отодвинулся.

– Так зачем индюка убивать. Если люди плохие, за что их индюком кормить?

Старуха потерла поясницу:

– Кто сказал: плохие? Это давно собака выла. Когда теперь ночью воет, просто боится за нас.

– Вы сказали: зачем тебе море? А если долго думать о нем! – Я заговорил, поглядывая на старуху, будто оправдывался, зачем пришел к морю. – Я все детство мечтал стать моряком. Три лета сидел на пожарной вышке, следил за лесом, это далеко, на севере. Синие леса шли по горизонту. И когда я увидел море, оно показалось похожим на лес. Оно тоже сливалось с небом.

– Ты моряк?

– Нет.

– Тогда почему мечтал?

Цикады уже замолчали, отдыхающие прошли. Тихое потрескивание и шуршание слышалось на скале, отсыхали и скатывались с нее камешки.

Я молчал. Каждый человек столько переживает, что у редких остаются силы примерить переживания других на себя. Некому рассказать. Но если некому, то, может быть, не важно то, что прожито. Но разве живешь для того, чтоб потом рассказать?

Старуха схватилась рукой за спинку скамьи, поднялась, выпрямилась. И я увидел, какая она высокая. Тоже поднялся, собираясь уйти.

– Ты говоришь: за что обиделся? Как будто не за что! За жадность. Вот когда нет хлеба, тогда понимают, что нечего делить и незачем уходить из дому.

Старуха вдруг засмеялась:

– Индюка купили. Я говорю: убей, я сготовлю. Нет. А фронтовик. – Она объяснила: – Человек у меня живет. Зимой пишет, я не отвечаю: знает – приезжай, живи. Я говорю: сам убей, – жалеет. Здесь в эту войну воевал. Жалеет, а кушать будет.

На вершину скалы уже больно было смотреть. Вершина покраснела и вплавлялась в небо.

– Значит, ваш муж был на этой скале?

– Да. Он подумал: наступает смерть – и пошел вверх. Мой муж. Богатырь, правильно ты сказал.

Она подобрала топор и чашку:

– Значит, не отрубишь ему голову?

– Нет.

– Молодец! – сказала старуха. – Сурен тоже не убил бы. Пф! Курицу жалел.

Она толкнула ногой индюка. Индюк открыл глаза, вскочил, встряхнулся и побежал за старухой.

Вологодская старуха

Со старухой в поезде ехала. Да не как-нибудь – в плацкартном вагоне. В общий-то сейчас не больно народ загонишь.

Старуха эта вологодская, я вятская. Земля одинаковая, и жизни сходятся. Я чего вспомню, она поддерживает: эдак, эдак! Чего, говорит, дочери везу, так не поверишь, засмеешь. «А что такое?» И смех и горе, говорит, в гости со своей ложкой еду. Раскрывает чемодан – полный ложек-писанок. Дочь ее просила привезти: нынче, написала, ложки деревянные за редкость считают. Еще заказывала старинную икону, но икону мать не повезла: уж это-то не ложка.

Тут и я в свою сумку полезла. Смеюсь: «Погли-ко, а я-то чего сыну везу – дымковскую вятскую игрушку».

Не дивно ли, игрушки, а не продовольствие везем? Вспомнили, как по три мешка картошки таранили, на муку меняли…

Вот сказала, что со старухой ехала. Только мы и в том сошлись, что не старухи мы, хоть и бабушки. Хоть пословица и есть: старый старится, молодой растет, да на самом деле старый живет, а молодой все жить думает. Старые к месту определились, а молодые мечутся.

Первая внучка родилась – ну, говорю своему мужику: здравствуй, дедушка! Нет, отвечает, мать, не буду дедушкой зваться, пока сама внучка не назовет. Не заждался, году не прошло – заговорила. Я его поддразниваю: бороду отпускай, сказки рассказывай. Так-то бы он много чего порассказывал, много наизусть знает, старая закалка, да внучку увезли. Тут телеграмма от сына: вторая внучка, потом у среднего внук, да так до семи и догнали. Не при нас живут, все наездами. Или мы к ним. Хорошо принимают, не пообидишься, но поживешь, и домой тянет. Дом есть дом.

Сейчас дежурной в гостинице работаю, на командировочных насмотрелась. Номера у нас теплые, телевизор стоит, поломытье каждый день, а редчайший случай, чтоб кто-то домой не торопился…

 

Владимир
Николаевич Крупин

 

БОСИКОМ ПО НЕБУ

(КРУПИНКИ)

рассказы

Содержание:

Об авторе

Деточки

Первая исповедь

Прошли времена, остались сроки

Женя Касаткин

Главное причастие

Красная гора

Марина-Марин

Молитва матери

Дежурная

Тяжелый случай

Авторучка

Первое слово

Упрямый старик

Великое на Великой

От первого лица

«Ол райт», – сказал Емеля

Солнце играет

Как погибает память

Гроб с музыкой

Лист кувшинки

Рассказ о двух повешенных

День да ночь – сутки прочь

Мелочь

Река Лобань

Завоеванные марши

Подкова

Лодка надежды

Где-то далеко

Морская свинка

Амулет

Гречиха

В заливных лугах

Передаю

Там, внизу

Зеркало

Папа в моей жизни

Об
авторе

КРУПИН Владимир Николаевич родился 7 сентября 1941 года в
селе Кильмезь Кировской области. В 15-летнем возрасте закончил школу. Отслужив
в ракетных войсках, поступил на литературный факультет Московского облпединститута.
Работал редактором на телевидении, в книжном издательстве. В 1974 году выпустил
первую книгу «Зёрна», за которую был принят в Союз писателей, после чего ушел
на творческую работу. В 1989 году возглавил журнал «Москва». Спустя три года
перешел на преподавательскую работу в Московские духовные школы. До распада
Союза был секретарем СП СССР, в настоящее время – секретарь Правления Союза
писателей России.

Автор повестей «Великорецкая купель», «Живая вода», «Во всю
Ивановскую», «Ямщицкая повесть», «Слава Богу за всё», «На днях или раньше» и
др. Его последние произведения тесно связаны с жизнью Церкви: «Православная
азбука», «Русские святые», «Детский церковный календарь», «Освящение престола»,
«Ловцы человеков».

Произведения Владимира Крупина неизменно вызывают интерес у
читателей. Писатель органично сочетает проблематику «светской» жизни с
православной этикой. Его герои – люди ищущие, страдающие, трудно постигающие
своё предназначение. Писатель убеждён, что путь к полноценному, гармоничному
существованию пролегает через любовь, добро и обретение истинной веры. Каждый
из героев приходит к этому своим собственным, порой весьма извилистым и
причудливым путём.

Деточки

— А мы колядовать собираемся, — сообщил мне накануне
Рождества соседский мальчик. — В прошлом году ходили, целую сумку набрали, и
деньги даже давали.

— А что вы говорите, когда славите?

Мальчик задумался.

— Ну, в общем наряжаемся: Ромка — девчонкой, Мишка —
ужастиком. Я так намазываюсь: щеки и нос красным, а глаза черным.

— Да, — согласился я, — это страшновато. Попробуй тут не
положи в мешок… Мы тоже ходили в детстве. Я кое-что помню. Вы придите ко мне,
что-нибудь разучим.

Мальчик умчался и мгновенно вернулся с друзьями. Они
сказали, что говорят так: «Славите, славите, вы меня не знаете. Отворяйте
сундучки, доставайте пятачки и конфеточки».

— А дальше? — спрашиваю.

— А дальше нам что-нибудь дадут, и мы идем дальше.

— Так зачем же вы тогда приходили, разве только за
конфетами? Вы идете на Рождество, вы несете весть о рождении Сына Божьего. Вот
главное в колядках. Давайте так… Вот вы говорите свои стихи и добавляйте
после «конфеточек»: «Если будет и печенье, то прочтем стихотворенье». Его надо
прочесть, если даже и не дадут печенье. Заучите: «В небе звездочки горят, о
Христе нам говорят. У людей всех торжество — наступило Рождество». Это же
радость сообщить такую весть. Вы — вестники счастья, спасения… Я раз видел
вас в церкви. Как там поют? Заучили? «Слава в вышних Богу…»

Мальчики подхватили:

— На земли мир, в человецех благоволение!

— Вот. И тропарь Рождеству… Знаете наизусть?

— Это Данила знает и Георгий, они батюшке помогают. Они тоже
будут ходить.

Мои новые знакомые убежали, и когда вечером раздался бодрый
стук в окно, я понял, что это они. Я был готов к встрече, сходил днем за пряниками,
конфетами, печеньем. Пришли не только они, а целая группа, человек десять,— со
звездой, пением коляды: «Коляда, коляда, открывайте ворота». Меня осыпали
горстью зерна и дружно запели: «Христос раждается, славите. Христос с Небес,
срящите. Христос на земли, возноситеся». Кого только не было среди
колядочников! Снегурочка с длинной мочальной косой, красавица в кокошнике,
мальчик, почему-то в иностранной шляпе, другой мальчик, раскрашенный
разнообразно, третий в халате со звездами… Они дружно пропели тропарь:
«Рождество Твое, Христе Боже наш, возсия мирови свет разума…», а потом пошли
хороводом с припевкой: «А мы просо сеяли, сеяли».

Владимир Крупин — российский писатель 20 века, написал цикл замечательных рассказов о доброте и человечности. Один из них — о судьбе Жени Касаткина, мальчика, умершего от порока сердца, не окончив 7 классов. Автор рассказов был глубоко верующим человеком, христианином, в его произведениях прослеживаются церковные мотивы. Владимир Крупин призывал людей к сочувствию, эмпатии.

Содержание рассказа

Женя Касаткин — не совсем обычный ученик 7 класса. Мальчик тяжело болен, часто лежит в больницах. Из-за порока сердца врачи запрещают ему перетруждаться, проявлять физическую активность. Мальчик не посещает физкультуру, зато в других предметах очень успешен — умнее своих одноклассников.

Несмотря на частое отсутствие в школе, он находит себе друга. Это сосед Жени по парте, мальчик, от лица которого ведется рассказ. Другие дети в классе тоже хорошо относятся к Жене.

Действие происходит в апреле, снег еще не до конца сошел. Рассказчик вместе с Женей пошли к лесному ручью, чтоб половить усачей — маленьких рыбешек. На улице стало теплее, мальчишки решили пойти босиком. Но вода в ручье проточная, холодная. Рассказчик часто выходит на берег погреть ноги. Женя же настолько увлечен ловлей усачей, настолько рад, что у него получается, что проводит в холодной воде слишком много времени. Вскоре Женю вновь кладут в больницу, одноклассники дружно приходят его навестить. Через несколько дней мальчик умирает. Хоронили всем классом, сверстники Жени тяжело перенесли потерю друга: рассказ заканчивается тем, что мальчишки пинают снег, в тоске и бессилии.

Смысл рассказа

В рассказе затрагивается несколько тем, очень важных для формирования мировоззрения ребенка (рассказ написан для школьников).

Во-первых, это тема ребенка, не похожего на сверстников. В каждом коллективе есть человек, который чем-то сильно отличается от остальных. Таким был и Женя Касаткин. Он был очень умный мальчик, даже изобрел свою авторучку, но порок сердца сделал его практически инвалидом. Женя старался ни в чем не отставать от сверстников ,однако это было невозможно. Но над ним никто не смеялся, мальчики из класса с ним дружили. Нельзя смеяться над больным ребенком, инвалидом, это такой же человек, как и все остальные, но с рядом особенностей.

Во-вторых, помимо темы принятия людей с особенностями, затрагивается тема искренней дружбы в детском коллективе. Дружба не из-за вещей, не из-за того, что кому-то что-то интересное купили родители. В рассказе описана бескорыстная и искренняя дружба мальчишек, которые вместе придумывают себе веселые развлечения. Когда Женя попадает в больницу, друзья навещают его, поддерживают, предлагают поделиться жареным луком — тем вкусненьким, что у них есть. На похоронах друзья Жени скорбят, как умеют дети в их возрасте. Несмотря на страх, неумение принять чью-то смерть, одноклассники приходят на похороны, чтоб проститься с погибшим другом.

В-третьих, в рассказе говорится о неизбежности смерти и о выполнении своего предназначения в жизни. Иногда люди надеются на чудо, а чудес не происходит, болезнь берет верх над человеком. Близкие простились с Женей со смирением, он навсегда останется в их памяти светлым, веселым, сильным мальчиком. Он за 13-14 лет сделал в жизни настолько много, насколько мог.

Что автор хотел сказать читателям рассказа?

Рассказ производит очень сильное впечатление на читателя, потому что в нем гибнет ребенок. Но, благодаря глубоким мыслям, которые вложил Владимир Крупин в свой рассказ, он не оставляет о себе тяжелого впечатления. Несмотря на раннюю гибель Жени Касаткина, автор показал нам, что мальчик прожил жизнь не зря: нашел себе настоящих друзей, многому научился, многое успел сделать. Возможно, Женя и не проявил бы своих неординарных способностей, если бы не знал о своей болезни. В таком случае он не имел бы столь огромной жажды к жизни.