Рассказ жить дальше глава 3

Глава 3

Её волосы, собранные в красивый хвост, развивались по ветру. Подняв руки вверх, она закричала-Я счастлива!-

-Наташка, ты с ума сошла! Держись крепче, я должен привезти тебя твоим родителям в целости и сохранности, а перед этим еще рассвет встретить. Нам еще немного и повернем обратно-

Она опять обняла его и положила голову ему на плечо-

Он повернулся, чтобы поцеловать ее, а когда взгляд вернулся на дорогу, перед ними вилял огромный грузовик и Егор не справился. Он старался уйти от лобового удара, но виляющая машина не оставила ребятам никаких шансов.

Их нашли ближе к утру, оба еще дышали, а шофера увезли с инсультом. Потом станет известно, что он не спал двое суток, спешил доставить товар заказчику и в какой-то момент, почувствовав себя плохо, потерял управление.

Евгений ушел на службу, но быстро вернулся, отпросившись по семейным обстоятельствам.

-Она тебе говорила что-нибудь о своем мальчике?-

-Нет-сказала испуганно Татьяна — он разве был у неё?-

Строгий взгляд мужа заставил ее сжаться и сесть в уголок.

-Она мне месяца три назад рассказывала о каком-то Егоре Павловском, по ее восторженному голосу я понял, что наша девочка влюбилась. Просил ее привести мальчика познакомиться, она мне тогда ответила, что он не согласится. Я ей посоветовал бросить такого мальчика, но она обещала с ним поговорить.-

-Мне она ничего не рассказывала-с сожалением сказала супруга-

-Плохо, Тань, очень плохо, что ты ей не стала подругой. Она хоть и делилась со мной, но явно не все девочка могла мне рассказать, как мужчине-

Он ходил по комнате, как зверь в клетке, которая ему была мала.

-Если я правильно помню, он вроде учится в МГУ на юридическом, но даже если что-то перепутал, вряд ли там есть второй Егор Павловский. Я поеду туда — сказал решительно Евгений и буквально выбежал из квартиры.

Добрался он быстро, деканат найти тоже не составило труда. Он увидел компанию девочек, которые бурно что-то обсуждали

-Приветствую студентов лучшего вуза страны-

-Здравствуйте-

-Мне нужен Егор Павловский, не поможете его найти-

-А вы что ничего не знаете?-

-Что именно я должен знать?-

Они переглянулись, словно решая можно ли говорить такую новость постороннему человеку, но форма и погоны сыграли свою роль.

-Он в реанимации, на мотоцикле разбился-

-Когда?-

-Сегодня ночью-

Он боялся задать самый важный вопрос, но девчонки его опередили.

-Вон его отец, наш декан Павловский Дмитрий Александрович-

-Спасибо-и он направился прямо к нему. Он догнал его прямо у дверей деканата.

-Извините, пожалуйста, Дмитрий Александрович-когда тот обернулся, представился — Логинов Евгений Дмитриевич. Лицо было серым, потухшие глаза говорили о том, что он только из клиники.

-Вы не могли бы приехать завтра, сейчас я не в силах адекватно мыслить.

-Я понимаю вас, но ответьте мне только на один вопрос-

-Слушаю-усталым голосом ответил декан

-Я понимаю ваше горе-

-Вопрос, пожалуйста-

-Ваш сын был один на мотоцикле?-

-Почему вас это волнует-

-Моя дочь, Наташа Логинова дружила с ним. Сегодня она не ночевала дома-

-Пройдемте в кабинет — после этих слов Евгений все понял.

-Он был не один, с девушкой, но я не знаю, как ее зовут. Его нашли по номеру мотоцикла и позвонили мне, а девушка была в нарядном платье и без документов.

-Они живы?-

Мужчина закрыл лицо руками и зарыдал. — Будет сказать правильным, дышат при помощи аппарата, но надежд очень мало-

-А виновник аварии?-

-Он в той же клинике, у него инсульт случился прямо за рулем, он потерял управление-

Подав Жене маленький листок бумаги, на котором был написан адрес клиники, он протянул ему руку. — Удачи-

Он не сразу смог выйти из университета. Ноги были ватными. Только через полчаса, он резко встал и направился туда, где его ждали совсем неутешительные новости.

Евгений Дмитриевич сразу поднялся к завотделением-К вам утром привезли молодых парня и девушку. Она была без документов, я могу на нее посмотреть, чтобы ….-он запнулся и дальше не знал, что сказать

-Я понял вас. Она в реанимации, туда вам нельзя, только через стекло.-

-Хорошо. Доктор, надежда есть?-

-Они оба цепляются за соломинку, поэтому надежда есть всегда. Будем надеяться на их молодой организм-

Наконец, они подошли к реанимации

-Посмотрите-

Девочку не было видно совсем, за трубочками и аппаратами.

-Она?-

-Думаю нет-ответил Евгений.

-Точно?-

-Ну, конечно, у моей дочери были шикарные волосы, а у этой девушки они по всей вероятности короткие-

Доктор взглянул на мужчину. Тот был бледен и мало что соображал

-У этой девочки была серьезная операция на головном мозге, она шла около пяти часов. Волосы были все острижены, понимаете. Нейрохирург сделал все что мог. На сегодня назначен консилиум, как только картина прояснится, мы сможем вам сказать более определенно о ее состоянии.-

-Но я не уверен, что это моя дочь-вытирая слезы, говорил Евгений.

-Хорошо, я разрешу вам пройти на три минуты, чтобы быть уверенным, что за девочка к нам поступила.

Ему дали халат, шапочку и он прошел внутрь. Его девочка выглядела абсолютно безжизненной. Он взял ее за руку, она была холодной. Встав на колени около кровати, он поцеловал ей руку.

Врач не мог сказать ему-Хватит-Он каждый день видел смерть, но не каждый день увидишь, как плачет взрослый мужчина, да еще военный.

Продолжение

Подробнее ➤

Когда я стала постарше, бабушка научила меня доить козу. Козы у нас в доме жили всегда и все время менялись – когда мы приезжали к бабушке в начале летних каникул, она покупала очередную Зорьку или Машку. А через три месяца, когда приходило время возвращаться в город, бабушка ее продавала. Получалось такое безотходное производство, только в течение лета мы еще могли пить козье молоко, а то, что не выпивали, продавалось соседям или менялось на что-нибудь съестное. Козы были хорошие, мне они нравились, самой любимой была беленькая козочка по кличке Зирочка («звездочка» по-украински). Зирочка очень любила хлеб, который бабушка сушила для нее. За эти сухарики она готова была на задних лапах танцевать, что угодно делать, лишь бы ей дали кусочек. Я, все детство мечтавшая о собаке, за неимением таковой принялась дрессировать Зирочку. Стала водить ее всюду за собой, она беспрекословно за мной следовала и уже даже начала выполнять кое-какие команды. Больше всего мы с ней любили ходить купаться. Я брала с собой покрывало, чтобы загорать на нем, какую-нибудь толстую книжку – Виктора Гюго или «Всадника без головы», и мы с козой шли на ставок (пруд по-украински). Она, как собачка, трусила на полшага сзади. Народ, видя нас, не верил своим глазам. В деревне к козам отношение простое – вот тебе ошейник, вот веревка, вот колышек, пасись себе в заданном радиусе. Вечером подоить, а в конце лета на мясо, вот и вся хитрость. А тут дрессированная коза. Тоже удумают эти городские! Но я на эти разговоры не обращала внимания. И однажды доказала-таки, что дрессированная коза может быть полезна в хозяйстве. Придя однажды на пруд и расстелив одеяло, я положила на него книжку, велела козе ее охранять, а сама пошла купаться. В этот момент на берег принесло каких-то мальчишек. Они, увидев книжку и не обнаружив ее хозяев, вознамерились книжку украсть. Но не тут-то было. Я с удовольствием наблюдала, как моя Зирка, наклонив голову и наставив на обидчиков рога, решительно пошла на них. Они испугались, закричали что-то вроде «ой, дывысь, яка коза» и дали дёру. А я улыбалась, думая, что теперь-то мне ничего не страшно, поскольку коза взяла меня под свою защиту.

В общем и целом, жизнь моя была спокойной и размеренной, пока однажды мама вдруг не объявила, что мы покидаем Ростов-на-Дону и переезжаем в другой город. Жизнь в общежитии моих родителей не совсем устраивала, они мечтали о более просторном жилье, и такая возможность им вскоре представилась.

Мы долго собирали вещи, потом очень долго летели на самолете со всеми возможными пересадками и в итоге оказались за несколько тысяч километров от родных мест, в городе Кызыле Тувинской АССР.

Кызыл – небольшой город в Сибири, расположен он на берегу бурной реки Енисей, недалеко от монгольской границы. Ничем он особо не примечателен, кроме того, что это бывшая Тувинская ССР, ныне Республика Тыва, и там пролегает невероятно красивый горный Саянский хребет. Именно в нем находится центр Азии. За год до моего рождения там построили памятник, который так и назвали: «Центр Азии». Перед проектировщиками стояла нелегкая задача расположить континенты на глобусе таким образом, чтобы центр Азии приходился на центр композиции, но при этом сделать так, чтобы капиталистические страны и континенты были не видны. Их закрыли бетонной стелой. В 70-е годы в этом городе решили построить большой телецентр, что-то вроде Останкино, со своей телебашней, студиями, оснащенными по последнему слову техники. Туда вложили много денег, которых хватило и на то, чтобы организовать при телецентре большой симфонический оркестр. И папу пригласили туда работать. Платили ему там больше, чем в Ростове, предоставили вначале комнату в общежитии, а позже небольшую двухкомнатную квартиру, которая показалась нам настоящими хоромами. Мама тоже довольно быстро нашла работу – медики нужны были везде. И мы остались в Кызыле на три года.

Это был, конечно, совсем не Ростов-на-Дону. Даже близко его не напоминал. Зимой город промерзал насквозь, морозы доходили до минус 45 градусов, всюду, куда хватало глаз, громоздились огромные сугробы чистейшего искрящегося на солнце снега. Едва снег покрывал землю, весь двор высыпал на улицу, чистить ковры. Делалось это так. Ковер расстилался на снегу, сверху тоже присыпался снегом. Потом обычным веником посеревший от пыли снег сметали с ковра в разные стороны. Вешали его на турник и потом выколачивали специальной пластиковой «выбивалкой», похожей на большую мухобойку.

Дети тоже ждали снега. Но для того, чтобы выйти в такую погоду на улицу и не отморозить себе все на свете, требовалось умение. Детей одевали соответствующим образом. Помните, как изображали гуляющих малышей на картинках в старых книжках Агнии Барто или Сергея Михалкова? Такие колобки на ножках, плотно упакованные в несколько слоев одежды, с лопатками в руке копаются в сугробах? Так вот, кызыльские дети, и мы с сестрой в том числе, были одеты именно так. Платок на голову, на него шапка из кроличьего меха, полушубок, подпоясанный ремнем, чаще всего солдатским, с огромной пряжкой. Теплые штаны наподобие спортивных под названием рейтузы, под ними колготки. Шерстяные носки, на которые натягивались валенки. Полушубок из какого-то неведомого искусственного овчинного «чебурашки» (у меня, как сейчас помню, коричневый, а у сестры модный, леопардовой расцветки). Венчалось все это великолепие огромным мохеровым шарфом, колючим до слёз, который родители норовили повязать задом наперед, узлом на спине, чтобы поплотнее замотать рот и нос. Удивительно, как этот человек-комок вообще способен был передвигаться без посторонней помощи, но он тем не менее даже бегал, и довольно шустро.

Нам, привыкшим к теплым ростовским зимам, поначалу пришлось непросто. Пришлось на собственной шкуре убедиться, что с такими морозами не шутят.

В нашем дворе каждую зиму заливали горку. Родители под чутким руководством дворника сооружали большую снежную кучу, вырубали с одной стороны этой кучи ступени, другую сторону заливали водой, и все дети, жившие во дворе, с невероятным восторгом всю зиму с этой горки катались. И вот как-то гуляю я однажды, совершенно потеряв счет времени, катаюсь с горки и вдруг обнаруживаю, что мне трудно дышать. Ноздри при каждом вдохе смерзаются. Я не придала этому особого значения, подумаешь, ноздри, можно же ртом дышать, к тому же все кругом тоже катаются и домой не спешат. Продолжаю с упоением гулять. Через некоторое время замечаю, что моя кроличья шапка покрылась инеем. А руки в кожаных варежках, подбитых изнутри кроличьим мехом, совершенно ничего не чувствуют. Да и ноги, если честно, тоже. Случившийся в этот момент рядом со мной местный ребенок, более опытный в делах обморожения, схватил меня за руку и сказал: «Бери варежку и растирай себе нос, ты его отморозила, он белый совсем!» Правда, этот опытный ребенок не учел, что у него-то варежки вязаные и ими отлично можно растереть отмерзший нос. А вот моими кожаными это делать не надо, можно травму себе нанести. Но я потерла, конечно. Завопила от боли. Товарищи мне помогли, показали, как надо растирать нос шерстью, и сначала было больно, потом тепло, потом нос стал дышать. «Иди-ка ты домой», – посоветовали мне. И я пошла. Там меня усадили на стульчик, принесли тазик и опустили ноги в прохладную воду. Мне она показалась горячей. И вот та прохладная вода спасла мои руки и ноги, потому что разница температур была внушительной: минус сорок на улице, плюс 25 дома (в Сибири хорошо топили). Засунь я пальцы в кипяток в надежде отогреться быстрее – могла бы лишиться рук.

В Кызыле мы постепенно стали обрастать немудреным бытом. У нас появилась стиральная машинка «Волга», она была круглая, страшно гудела и иногда в процессе стирки перемещалась по квартире в произвольных направлениях. Но как бы то ни было – это была настоящая стиральная машинка, можно было больше не стирать в тазике и не замачивать вещи в ванной. А еще была газовая нагревательная колонка, которой я немножечко побаивалась. Внутри колонки гудело фиолетовое пламя, и мне казалось, что есть в этом что-то фантастическое и недоброе. Поэтому я к колонке старалась не подходить. А вот в электрической розетке я ничего недоброго не видела. И однажды решила провести эксперимент. Мой взгляд упал на шпильку, которой мама закалывала волосы, и я подумала, что шпилька и розетка – это идеальный тандем. Они должны быть вместе. Свою идею я тут же и реализовала. Разряд был небольшой, я быстро отскочила, но мама заметила мое движение возле розетки, подошла посмотреть, что там происходит, и страшно закричала. Честно говоря, я ее крика испугалась больше, чем удара током, потому что не совсем поняла, что не так. Даже обидеться решила. Зачем же шум поднимать на ровном месте из-за пустяка? Мама убежала, а потом вернулась с карандашом. Она просунула карандаш в шпильку и начала вытягивать ее из розетки. И вот только тут я поняла, из-за чего, собственно, был весь сыр-бор – заискрило так, что карандаш чуть не вспыхнул. Это было убедительно.

А еще у нас был телевизор – огромная по тем временам редкость, черно-белый, на таких тонких хлипких ножках. Вокруг телевизора, как тогда было принято, собиралась вся семья. Но просто так смотреть его нам было скучно, мы изобретали кое-что повеселее. Я, например, любила выступать в балете. Как только начиналась трансляция какого-нибудь «Лебединого озера», я принималась перед экраном повторять пируэты, которые выделывали балерины. Это, конечно, было кино. Пока я делала одно фуэте (ну мне, по крайней мере, казалось, что это оно), балерина уже оборачивалась вокруг себя 12 раз и неслась дальше, а я мысленно взывала к ней: «Подождите, не спешите, я за вами не успеваю, какие там дальше движения?» Разумеется, в тот момент я была уверена, что стану балериной. Однажды сообщила об этом папе, и он сказал: «Ни в коем случае! Это очень тяжелая профессия!» Я смотрела в экран и думала: «Да что ж там тяжелого? Вон как у них все прекрасно и волшебно: пуанты, пачки, фуэте. Что папа может вообще знать о жизни большого балета, он же не балерина?!» И все время требовала: «Отведите меня на “барелину”». Меня никто не послушал. Может, и слава богу.

А сестра, наоборот, любила петь. Однажды мама включила телевизор, и там выступали все великие певицы того времени: Людмила Зыкина, Людмила Сенчина и Галина Ненашева. И вот сестра моя стала подпевать телевизору. Мама слушала-слушала и с восторгом говорит: «Да ты ж наша Ненашева». А сестра, которая знать не знала, как зовут певицу, которой она подпевала в тот момент, вдруг расстроилась и закричала со слезами в голосе: «Нет, нет, я Вашева, Вашева!» Она решила, что мы он нее отрекаемся. До сих пор вспоминаем ей эту «Вашеву».

Вообще, Оля нас тогда нешуточным образом удивляла своими способностями, в том числе и экстрасенсорными. Однажды сидим за столом, и она вдруг ни с того ни с сего говорит: «А нам завтра посылку принесут!» Мы удивились, потому что никакой посылки ни от кого не ждали. «Конечно, – говорим, – ага. Две посылки, или даже, может быть, три!» Каково было наше удивление, когда на следующий день почтальон принес совершенно неожиданную посылку от родственников с Украины. Там была банка варенья, вкуснейшие харьковские конфеты, письмо, шмат сала, а все остальное пространство ящика было доверху засыпано семечками. Такое вот чутье у нее было.

Чем старше мы становились, тем было очевиднее, что мы с сестрой абсолютно разные. Я была вся такая романтическая, впечатлительная, а она переносила все стрессы на удивление легко. И она была гораздо смышленее меня. Помню историю, как мы делили новогодние подарки. К Новому году в нашей семье всегда очень тщательно готовились. Мама обязательно доставала елку, что сделать тогда было непросто, они с бабушкой, сменяя друг друга, стояли до ночи в очереди за этим новогодним атрибутом, им писали на руках номера, сверяли их. В общем, добыть елку было делом непростым. Игрушек было много, и старых, и более современных, тех, которые родители привезли из Германии. Но помимо игрушек, мама обязательно украшала елку орешками в золотой фольге и дорогими конфетами. И после наступления Нового года нам разрешалось каждый день срезать с веток по одной конфете. Мы с упоением ждали следующего дня, чтобы пойти и добыть очередной сладкий подарок. Но даже в этих условиях конфет остро не хватало, они были дефицитом. Однажды нам с сестрой подарили по новогоднему подарку – в прозрачной упаковке разные сладости. Они были абсолютно идентичные, в каждой по мандарину, вафли и по одинаковому количеству конфет – карамельных и шоколадных. Мы это точно знали, поскольку, едва получив подарки, сразу вывалили все это богатство на стол и четко разделили поровну, а потом унесли сокровища в уголок (каждая в свой) и спрятали. Я решила, что сначала буду есть леденцы и карамельки – что попроще, в общем, а шоколадки оставлю на потом. А Оля сразу съела весь шоколад. И на следующий день подходит ко мне и говорит: «Ира, как не стыдно, у тебя вон сколько шоколадных, а у меня ни одной!» Я была в тупике. С одной стороны, понимала, что тут что-то нечисто, ведь еще накануне шоколадных конфет у нас было поровну. А с другой – я, как старшая сестра, все время слышала одну фразу: «Ты должна делиться, Оля младше, уступи ей!» К тому же на тот момент она была абсолютно права – у нее действительно не осталось шоколадных конфет. А у меня действительно были. До сих пор помню эти свои метания по поводу шоколада. Но надо было, конечно, делиться, я все-таки была хорошо воспитана.

Пришло время мне идти в первый класс. Рядом находилась старейшая школа города, под номером 1. Отправилась я туда, как полагается, вся в бантах, с большим букетом, в сопровождении мамы, папы и сестры. Начальная школа номер один города Кызыла представляла собой старое двухэтажное здание, там не было разных изысков вроде раздевалки, в общем коридоре было прохладно, и мы приходили в одежде прямо в класс, и развешивали свои шубы и пальто на крючках, ряды которых тянулись вдоль всей классной стены. Парты были точно такими, как их изображали в детских книжках – деревянные, с откидывающимися крышками, а внутрь можно было положить пенал, букварь и тетрадку. Все школьники в обязательном порядке носили форму, мальчики – брючные костюмчики, а девочки – шерстяные коричневые платьица с белым воротничком и манжетами, и черные фартуки (по парадным случаям черный фартук заменялся белым). Вся страна выглядела одинаково, и портфели были практически одинаковыми у девочек и мальчиков – кожаные, коричневые. И ручки были одинаковые, и тетрадки. Но меня это единообразие никак не огорчало. Вообще, в школе мне сразу понравилось – и флаг, который подняли во дворе школы в честь начала учебы, и музыка, звучащая там, и новые люди кругом, и учительница.

В один из первых дней учебы в школе я обнаружила, что там существует библиотека. Я очень обрадовалась и впервые в жизни предприняла самостоятельные шаги: пошла в библиотеку и сама взяла там книжки – какие-то очень интересные, яркие и большие. А когда пришло время возвращать книги, на меня напала невероятная робость. Я попыталась перепоручить это дело маме или бабушке, но они были непреклонны – сама брала, сама и отдавай. Я шла с этими книжками и волновалась, как библиотекарша их примет. Вхожу в помещение и слышу, как она громко и грозно отчитывает кого-то из школьников, мол, и книжки испачкали, и отдаете не вовремя, как так можно! И я очень испугалась. Не придумала ничего лучше, как тихонько ретироваться из этого жуткого помещения от этой страшной женщины. Положила книжки под кустик рядом со школой, как будто так и надо, и убежала. Домой вернулась с пустыми руками, и все решили, что я молодец, вернула книги на место. И только спустя какое-то время, когда библиотекарь сообщила о просроченных книжках моей учительнице, а та осторожно поинтересовалась у мамы, когда, мол, планируете возвращать недостачу, правда открылась. Пришлось пойти в магазин, купить что-то на замену и отдать в библиотеку. Таким образом конфликт был улажен, но больше я в это страшное место не ходила никогда.

Примерно в это же время начались занятия музыкой. Папа решил, что нас с сестрой непременно надо выучить играть на инструментах, и в нашем доме появились скрипки. Не могу сказать, что я мечтала заниматься игрой на скрипке, гораздо более интересно было приобщаться к музыке, ходя с папой на его работу. Это происходило редко, все-таки маленьким детям не место на репетициях оркестра, но иногда, когда нас уж совсем некуда было деть, папа приводил нас в зал, где проходила репетиция. Шалили мы невероятно. Пока на сцене играла музыка, мы бегали по рядам концертного зала и хлопали сиденьями складных кресел. И пока скрипки, духовые и ударные инструменты звучали достаточно громко, они нивелировали шум, который мы создавали. Но стоило оркестру замолчать, дирижер сразу обращал внимание на бедлам в зрительном зале и грозно спрашивал, чьи это дети там не знают чем заняться. Папа нас успокаивал, как мог. И однажды, обессилев в неравной борьбе с шалящими дочерьми, отвел меня в одну из радиостудий. Она была похожа на библиотеку, на полках которой было множество квадратных бумажных коробочек, которые напоминали книжки. Там же стояли огромные студийные радиомагнитофоны. Папа коротко поговорил с хозяйкой этого «царства», указав ей на меня. Тетенька улыбнулась, кивнула, достала с полки коробочку, вынула из нее круглую бобину с пленкой, на которой были записаны сказки. Я как села на стул рядом с этим магнитофоном, как услышала первое «Здравствуй, дружок, хочешь, я расскажу тебе сказку?», так и застыла. И первый раз в жизни папа нашел меня ровно там, где посадил несколько часов назад. Мне открылся совершенно неведомый ранее волшебный мир. Голос рассказывал что-то, а я видела это, как наяву. Голос менялся, говорил за разных персонажей, и все они вставали перед моим внутренним взором как живые. Тогда я еще не знала, что обычная магнитофонная пленка определит всю мою дальнейшую жизнь.

Глава 3. Развод родителей

О том, что у мамы с папой в отношениях наметились большие проблемы, мы с сестрой узнали далеко не сразу. И уж тем более не догадывались, что эти проблемы связаны с алкоголем. Несколько раз папа крепко выпивал, но особых последствий мы не замечали, на спокойном течении нашей жизни это не отражалось. Хотя, как я сейчас понимаю, папино увлечение спиртным началось, может быть, еще до нашего рождения. И это было. Он музыкант, богема, да еще и творческое общежитие, в котором они с мамой поселились, шансов на трезвую жизнь практически не оставляло. Там было полно таких же, как он, тонко чувствующих творческих натур, – оглянуться не успеешь, как кто-то уже бежит за очередной бутылкой.

Однажды в Ростове его посадили на 15 суток. По истечении этого времени в нашу комнату вошел бритый наголо мужчина с каким-то чужим, колючим взглядом. Я прижалась к маме, а она улыбнулась и сказала: «Это же папа!» И объяснила ему: «Володя, Иришка просто не узнала тебя без волос!» Еще бы, у папы всегда были роскошные густые волосы, а тут его обрили наголо.

Постепенно спиртное становилось все большей проблемой. Помню, как я лежала в своей кровати и, уже проваливаясь в сон, слышала разговор мамы и папы на повышенных тонах. А среди ночи мама нас разбудила, и мы зачем-то вдруг пошли к соседке. Тогда для меня все это было веселым приключением, мы куда-то шли, оказались в незнакомой квартире, нас уложили на чужую кровать. И я, засыпая, слышала, как мама с соседкой обсуждают, что мы здесь из-за папы, который слишком громко разговаривал. Несколько раз после этого мама принималась ругаться на папу, который вознамеривался со мной поиграть. Дело в том, что приступ чадолюбия находил на него строго по ночам, когда я уже спала. И я, бесцеремонно разбуженная, чувствовала, как от него остро пахнет водкой. Мама пыталась отнять меня у папы, он сопротивлялся, и мне все это очень не нравилось. Уже будучи взрослой, я однажды уловила этот водочный запах, исходивший от кого-то из знакомых, и внезапно ощутила приступ паники. Видимо, еще с детских лет мое сознание зафиксировало прямую связь между двумя понятиями: «водка» и «опасность».

Постепенно стало понятно, что папа не очень хорошо справляется со своим алкоголизмом. В проявлении его бурных отцовских чувств ощущалось все больше агрессии. Нам пришлось еще раз уйти из дома ночью, это было уже в Кызыле и не казалось таким романтическим приключением, как в первый раз. Была зима, ночь, холод, кромешная темень, мы с мамой и сестрой бегом выскочили из квартиры и, уже оказавшись на улице, стали думать, что же нам теперь делать и куда идти. Отправились в школу, разбудили сторожа, он, выслушав мамин рассказ, пустил нас в класс. Мама сдвинула парты, постелила на них овчинный тулуп, взятый у дворника, накрыла нас своим пальто и кофтой, и мы улеглись спать прямо на столах. Это было странно. И непонятно. «Почему надо куда-то идти ночью в мороз? Почему нельзя остаться в своих кроватях?» – думала я, засыпая. И только наутро, когда мы вернулись в свою квартиру, поняла, зачем мама нас увела. Я увидела, что наш красивый ковер, на который родители долго копили и который был добыт с боями, ковер, который несколько лет уже висел на стене, украшая и согревая нашу квартиру – так вот, этот самый ковер изрублен на куски. Папа, видимо, руководствуясь принципом: «Будем разводиться – поделим строго пополам все, вплоть до рояля», пытался разрубить его на две части, но что-то у него не задалось, и он просто изрешетил ни в чем не повинный ковер топором в лапшу. Досталось и настенным часам, которые висели рядом. И вот тогда я поняла, что действительно происходит что-то не совсем правильное. Что-то опасное. Раз уже в ход пошли топоры – жди беды. Мама, видимо, поняла это еще раньше и, не дожидаясь более серьезных последствий, приняла решение разводиться с папой. Потом, уже слушая рассказы бабушки о том, как отец себя вел, я сделала вывод, что мама приняла правильное решение. Она не стала дожидаться, когда он начнет деградировать, у нее не было ни здоровья, ни времени, чтобы возиться с ним, надо было ставить на ноги двух дочерей. А когда я спустя много лет увидела отца вновь, сама лично убедилась, насколько мама тогда была права.

Жить дальше

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• >
• Последняя

Глава 1

 Стоял один из тех чудесных теплых апрельских дней, когда ветерок так ласково овевает кожу, что не хочется возвращаться домой. День был длинным и солнечным, и у Пейдж просто захватило дух от красоты залива, когда она ехала по мосту Золотые Ворота.

 Потом она взглянула на своего сына, свою маленькую белобрысую копию — с той только разницей, что у мальчика на голове была бейсбольная кепка, под которой упрямо ершились волосы, а лицо было перемазано в грязи.

 Эндрю Паттерсону Кларку в прошлый вторник исполни-. лось семь. Теперь он развалился на сиденье машины, отходя от игры, и любой посторонний наблюдатель легко увидел бы, как близки мать и сын. Да, каждый мог бы сказать, что Пейдж Кларк хорошая мать, отличная жена и прекрасный друг: она любила, заботилась и работала, вкладывая в эти занятия всю душу, делала все для своих близких. Она поражала друзей своей артистичностью, ее любили за внутреннюю красоту, за то, что с ней никогда не было скучно.

 — Ты был сегодня в отличной форме, — улыбнулась она сыну и, на миг оторвав одну руку от руля, сдвинула кепку и взъерошила его и без того спутанные волосы.

 У Энди были такие же густые пшеничные волосы, такие же большие голубые глаза и такая же светлая кожа — только у него веснушчатая.

 — Я не могла поверить, что ты поймаешь этот мяч на дальнем конце поля. Я думала, что он уже потерян. — Она всегда ходила на его игры, на все соревнования и на выездные игры с его классом. Она знала, что он это любит, а она любила его. И по тому, как он смотрел на нее, было ясно, что он это знает.

 — Я тоже думал, что проиграл, — ухмыльнулся он, обнажая дырки от недавно выпавших молочных зубов. — Я думал, Бенджи точно успеет… — Он хихикал до тех пор, пока они не доехали до другого конца моста, у Марин-Каунти. — ..Но он не успел!

 Пейдж тоже засмеялась. Отличный сегодня день!

 Жаль, что не было Брэда, но по субботам он всегда играл в гольф со своими деловыми партнерами. Для них это была единственная возможность расслабиться и оторваться от того, чем они занимались всю неделю. Так что они редко теперь проводили субботы вместе, а если такое и случалось, то всегда находились какие-нибудь дела вроде игр Энди или соревнований по плаванию у Алисон, которые обычно проводились в каком-нибудь богом забытом месте. Если не это, так собака резала лапу, выпадала пломба, протекала крыша или что-то еще, чем приходилось срочно заниматься. Уже много лет у них не было свободных суббот. Она к этому привыкла, так что приходилось урывать время для себя, когда только это удавалось: когда дети засыпали, в промежутках между его командировками и на редких уик-эндах, когда им удавалось-таки оторваться. Да, нелегко было найти время для личных дел при такой сумасшедшей жизни, но все-таки им это удавалось. Несмотря на шестнадцать лет брака и двоих детей, Пейдж еще страстно любила мужа.

 У нее было все, что она хотела от жизни, — любимый и любящий муж, обеспеченная жизнь и два чудных ребенка. У них был дом в Россе, не слишком шикарный, но уютный и милый, в хорошем месте. А при своих способностях наводить уют Пейдж сделала из него конфетку.

 Очень кстати пришлись ее художественное образование и опыт, приобретенный, когда она работала помощником дизайнера в Нью-Йорке. Теперь-то она использовала свои таланты в основном для того, чтобы расписывать стены дома у себя или у своих друзей. Особенно хорошей получилась роспись в росской гимназии. Благодаря ее росписям их собственный дом, обычный маленький коттедж, превратился в предмет зависти всех знакомых и гостей. Он стал произведением искусства Пейдж, и все, кто видел его, сразу понимали это.

 На одной из стен в комнате Энди она изобразила момент бейсбольного матча в полную величину — подарок сыну на прошлое Рождество. Он был в восторге. Когда Алисон увлекалась Францией, Пейдж изобразила на одной из стен сцену из парижской жизни, а потом — серию портретов балерин, навеянных картинами Дега. А недавно ее волшебная кисть превратила комнату дочери в подобие плавательного бассейна. Она даже раскрасила мебель под обстановку бассейна, чтобы создать полную иллюзию. Наградой ей было восхищенное «класс!» Алисон и ее друзей в отношении комнаты и «ух ты!.. Вот это предок!» — в отношении ее самой. Неплохая оценка для этой банды пятнадцатилетних подростков.

 Алисон была уже на втором курсе колледжа. Глядя на ее друзей, Пейдж жалела, что у нее всего двое детей — ей хотелось больше, но тут Брэд был непоколебим. «Один или двое», — с ударением на слове «один» отрезал он.

 Брэд обожал маленькую дочку и не понимал, зачем им еще дети. Потребовалось целых семь лет, чтобы переубедить его. Именно тогда они переехали из города в пригород, купили дом в Россе, где и родился Энди, их чудо-ребенок, — он родился на два с половиной месяца раньше срока, после того как Пейдж упала с лестницы, когда рисовала на стене детской Винни-Пуха. Ее привезли в госпиталь со сломанной ногой, и одновременно начались схватки. Энди провел два месяца в инкубаторе, но в конце концов оказался совершенно здоров. Она улыбнулась, вспомнив, каким он был крошечным и как они боялись потерять его. Она бы этого не пережила, хотя… пришлось бы, ради Алисон. И ради Брэда. Но без него она, наверное, утратила бы интерес к жизни.

 — Хочешь мороженого? — спросила она, поворачивая на Френсис-Дрейк.

 — Ага! — откликнулся Энди и рассмеялся, когда она заглянула ему в рот, — еще бы не рассмеяться при такой дыре.

 — Ну, Эндрю Кларк, когда вы соберетесь обзавестись хотя бы парочкой зубов? Может быть, купить вам подходящие протезы?

 — Ну… — протянул он и снова захихикал.

 Было так славно ехать с сыном. Обычно она везла домой всю команду, но сегодня эту честь оказали другой мамаше, однако Пейдж все равно приехала на игру, она ведь обещала. Алисон поехала к друзьям, Брэд играл в гольф, а Пейдж раздумывала над своими планами — она хотела начать новую роспись для школы и посмотреть, что можно сделать с гостиной друзей. Впрочем, это все было не к спеху.

 В кафе они взяли для Энди двойную порцию сливочного мороженого «Скалистая дорога», посыпанного шоколадом, а для нее — порцию замороженного кофейного йогурта, на вкус такого сладкого, что страшно было подумать, сколько в нем могло быть калорий. Они сели за столик на улице и ели до тех пор, пока Энди весь не вымазался и не перепачкал форму, но это, сказал он, ерунда — все равно ее стирать, так что немного мороженого не повредит. Так они сидели и наблюдали за прохожими и посетителями, наслаждаясь теплыми лучами заходящего солнца. День был отличный, и Пейдж стала строить планы относительно завтрашнего пикника.

 — Вот это порядок, — сказал он, добравшись наконец кончиком носа до донышка стаканчика, так что растаявшее мороженое залило подбородок, и Пейдж вдруг ощутила острый прилив любви к сыну.

 — Ты прелесть… ты знаешь это? Ладно, мне бы не следовало тебе говорить, но ты просто прелесть, Эндрю Кларк… из тебя выйдет отличный бейсболист… Разве могла бы я быть счастливей?

 Он расплылся в улыбке, и теперь мороженым было перепачкано все, даже кончик ее носа, после того как она поцеловала сына.

 — Ты отличный парень!

 — Ну, ты тоже ничего… — Он нырнул в остатки мороженого и, когда вынырнул, посмотрел на нее вопросительно. — Мама?..

 — Ну? — Она уже почти покончила со своей порцией, но его «Скалистая дорога» грозилась перемазать все окружающее в радиусе метра. Почему-то, попав в руки детям, мороженое начинает увеличиваться в объеме.

 — Как ты думаешь, у нас будут еще дети?

 Пейдж замерла от изумления — мальчики таких вопросов обычно не задают. Алисон-то уже несколько раз ее спрашивала, но Пейдж в свои тридцать девять решила, что с этим скорее всего покончено. Не то чтобы она чувствовала себя слишком старой, просто ей не уговорить Брэда на третьего ребенка.

 — Вряд ли, мой дорогой. А что? — Неужели его это в самом деле волновало или это было простое любопытство?

 — У Томми Силверберга мама на прошлой неделе родила двойню. Это просто прелесть! Они такие одинаковые, — оживленно начал он. — Они весят по семь фунтов каждый — больше, чем я.

 — Это верно. — Он-то весил от силы три фунта, потому что родился слишком рано. — Да, наверное, они прелесть… но не думаю, что у нас тоже будет двойня… или хотя бы еще кто-то. — И почему-то ей стало грустно. Она всегда горячо поддерживала Брэда, что два ребенка — это как раз столько, сколько нужно для идеальной семьи, их семьи, но иногда совершенно неожиданно она почему-то начинала тосковать по новому ребенку. — Вот поговори об этом с папой, — поддразнила она сына.

 — О близнецах? — поинтересовался он.

 — О третьем ребенке.

 — Это так забавно… Ну, конечно, с ними вроде довольно много хлопот. У Томми в доме такое творится! Повсюду разбросаны эти штуки… ну кроватки там, корзинки… и пеленки… и всего по два… Приехала его бабушка помогать. Начала готовить: обед и все сожгла. Его папа так ругался!

 — Мне это не кажется столь уж забавным, — улыбнулась Пейдж, представив себе появление близнецов в доме, где и так было мало порядка и еще двое детей. — Но вначале всегда так, пока не освоишься с этим.

 — Когда я появился на свет, был такой же беспорядок? — Он доел наконец мороженое и вытер губы рукавом, а руки о шорты своей бейсбольной формы. Пейдж рассмеялась.

 — Нет, но зато теперь беспорядка предостаточно, парень. Давай-ка поедем домой и переоденемся.

 Они забрались в машину и покатили домой, болтая по дороге, но у нее из головы не выходил его вопрос о ребенке. Ее сердце снова сжала тоска. Может быть, дело было просто в теплом солнечном дне? Или это просто весна? Но почему-то ей захотелось еще детей… еще поездок с Брэдом вдвоем… и чтобы можно было лежать с ним в постели днем, и никуда не нужно было спешить, и нечем заниматься, кроме как любовью с ним. Как бы ей ни нравилась ее жизнь сейчас, ей хотелось иногда обратить время вспять. Сейчас она только и занималась, что домашней работой, уроками детей, дележкой машины с Брэдом и детьми, так что им с Брэдом удавалось поймать друг друга разве что на лету или в конце дня, когда оба уставали. А ведь, несмотря ни на что, у нее оставались желания и любовь… но не было времени, чтобы насладиться всем этим. Единственное, чего им постоянно не хватало, так это времени.

 Через несколько минут они подъехали к дому, и, пока Энди собирал свои вещи, Пейдж огляделась и заметила машину Брэда.

 — Ну, сегодня был отличный день, — сказала она, еще не остыв от солнца. Ее сердце было исполнено любви к сыну. Сегодня был один из тех дней, когда наконец-то понимаешь, что счастлива и благодарна за каждый миг жизни.

 — Да… спасибо, что ты приехала на матч, мама! — Он отлично знал, что она могла бы и не приезжать, и был рад, что она все-таки приехала. Она была так добра к нему, и он любил ее за это. Но ведь он в самом деле хороший парень, он это заслужил.

 — Всегда готова, мистер Кларк. Расскажи папе об этом знаменитом мяче. Ты просто на глазах творишь историю!

 Мальчик рассмеялся и побежал в дом, а она подняла велосипед Алисон, брошенный поперек дорожки. Ее роллеры были прислонены к стене гаража, а ракетка лежала на стуле у кухонной двери, рядом с банкой мячей, «одолженных» у отца. Сегодня у дочери явно был тяжелый день. Когда Пейдж вошла в дом, дочь была на кухне и болтала по телефону. Она еще не переоделась после тенниса и стояла спиной к матери. Закончив разговор, она повесила трубку и повернулась к Пейдж. Алисон была так красива, что Пейдж иногда просто боялась за нее — она была на вид совсем взрослой. Тело взрослой женщины и ум ребенка, и при этом она всегда была в движении, всегда решала какую-то проблему. Ей всегда нужно было что-то сказать, спросить, быть где-то — два часа назад, сейчас, сию минуту — в самом деле надо! Вот это и было написано на ее лице, так что Пейдж мгновенно переключила стиль с легкого и непринужденного общения с Энди на Алисон. Алисон больше походила на Брэда — всегда в движении, всегда в пути, с мыслью о следующем деле, о том, что ей необходимо в следующий момент. Она была динамичней Пейдж, более жесткой и собранной, вовсе не такой доброй, каким, наверное, вырастет Энди. Но в общем она была хорошей, умной девочкой с добрыми намерениями и захватывающими планами. Иногда, впрочем, здравый смысл изменял ей, и тогда у них с Пейдж происходили стычки из-за какой-нибудь типично подростковой проблемы, но в конце концов Алисон быстро приходила в себя и набиралась терпения, чтобы выслушать родителей.

 Такие выходки в пятнадцать лет нормальны — она просто пробовала свои крылья, искала свой путь, пытаясь понять, кем она станет — не Пейдж, не Брэдом, а самой собой. Она была похожа на них, но хотела быть только собой, не как Энди, хотевший походить на отца, а на самом деле похожий на мать. Алисон считала его младенцем — когда он родился, ей было восемь, и она считала его лучшей игрушкой. Она никогда раньше не видела такую кроху. Она, как Пейдж и Брэд, боялась, что он умрет, не выживет, и, когда его наконец привезли домой, Алисон гордилась им больше всех. Она носилась с ним по всему дому, и если Пейдж не могла его найти, то знала, что скорее всего он в комнате у Алисон, которая нянчила его, как куклу. Она несколько лет просто обожала его и даже сейчас потакала братцу, покупая ему сладости и бейсбольные карточки. Хотя сама бейсбол терпеть не могла. Она и теперь охотно признавалась, что любит Энди.

 — Ну как ты сегодня, коротышка? — Энди был выше многих одноклассников, но сестра постоянно поддразнивала его, напоминая, каким маленьким он был, когда появился на свет.

 — Порядок, — скромно ответил он.

 — Сегодня он герой дня, — похвасталась Пейдж.

 Энди вспыхнул и побежал искать отца. Пейдж не последовала за сыном — она решила сразу заняться обедом.

 — А как ты? — обратилась она к дочери, открывая холодильник. Сегодня они не собирались в ресторан, и было так жарко, что она подумывала о пикнике в саду. — С кем ты сегодня играла?

 — С Хлоей и другими ребятами. Сегодня в клуб пришли парни из Брэнсона и Морской академии. Мы сыграли несколько сетов в микст, а потом я поиграла с Хлоей.

 А потом мы плавали. — Она говорила почти равнодушно; для нее роскошная жизнь в Калифорнии была обычным явлением, она ведь родилась здесь. Это для Брэда, родившегося на Среднем Западе, и Пейдж, появившейся на свет в Нью-Йорке, погода и все остальное казалось сказкой — но не для этих ребят. Для них это был привычный образ жизни. Пейдж иногда завидовала, как им повезло с самого начала, но и радовалась за них — именно этого она и хотела для своих детей. Спокойная, уютная, комфортная и здоровая жизнь, защищенность от жизненных невзгод и печалей. Она сделала все, чтобы обеспечить им это, и теперь могла наслаждаться этим приятным зрелищем.

 — Неплохо. А что ты думаешь делать вечером? — Если у нее нет никаких планов или к ней собирается приехать Хлоя, то они с Брэдом могут поехать в кино, а Алисон посидит с Энди. А если есть, то ничего страшного. Они с Брэдом ничего не планировали на вечер. Хватит того, что можно будет посидеть в саду, поболтать и пораньше лечь спать. — Куда-нибудь собираешься?

 Алисон резко повернулась к ней с таким видом, словно говорила: «Если ты не дашь мне это сделать, моя жизнь кончена».

 — Отец Хлои обещал взять нас в ресторан, а потом в кино.

 — О’кей, неважно. Я просто спросила.

 Алисон мгновенно расслабилась, и Пейдж улыбнулась.

 Все-таки временами они так предсказуемы. Подростковый возраст, несмотря на счастливую жизнь в Калифорнии, не так-то легок — даже в нормальной семье каждый поступок всегда связан с тревогой и страхом. Да, это не так-то легко.

 — А что за фильм? — Пейдж положила мясо размораживаться в микроволновую печь — она не собиралась сегодня сооружать что-то сногсшибательное.

 — Она не сказала. Вообще есть три фильма, что я хотела бы посмотреть, например, я не видела «Вудсток» — на фестивале его показывали. А ужинать мы будем в «Луиджи».

 — Неплохо. Он вас балует.

 Пейдж достала овощи и начала готовить салат. Украдкой она взглянула на дочь, восседающую на табуретке у кухонного стола. Она была красива, как фотомодель: огромные карие глаза, золотистые волосы — как у свекрови, кожа, золотистая от загара, хотя солнце только начало припекать. У нее была стройная фигура, длинные ноги и тонкая талия — неудивительно, что она обращает на себя внимание мужчин, особенно в последнее время.

 Пейдж иногда говорила Брэду, что хотела бы прикрепить к блузке дочери значок: «Осторожно, ей всего пятнадцать!» На нее оборачивались на улице даже тридцатилетние мужчины. Выглядела она лет на восемнадцать или даже на двадцать.

 — Просто прекрасно, что мистер Торенсен решил провести с вами субботний вечер.

 — А что ему еще делать, — ответила Алисой голосом маленькой девочки, и Пейдж рассмеялась — подростки бывают такими безжалостными, никогда не упустят случая наступить на больную мозоль.

 — Откуда ты знаешь? — Жена Торенсена бросила его год назад и сразу после развода уехала в Европу, найдя работу в офисе театрального менеджера. Она хотела взять с собой и троих детей, чтобы отдать их в английские пансионы. Сама американка, она почему-то считала, что на свете нет ничего более полезного для детей, чем английские закрытые школы. Но Тригви Торенсен не собирался отдавать детей бывшей жене.

 Судя по всему, его жена настолько устала за двадцать лет жизни в пригороде от исполнения обязанностей шофера, служанки, няньки и учительницы собственных детей, что больше всего на свете ей захотелось бросить все это. Абсолютно все: Тригви, детей, опостылевший Росс. Она ненавидела эту рутину Всеми фибрами души.

 Дана Торенсен решила, что настал ее час. Она пыталась объяснить это мужу, достучаться до него, но Тригви не желал ни о чем и слышать — ему хотелось, чтобы все шло, как идет, и он просто не видел ее отчаяния.

 Когда Дана уехала, дом чуть не рухнул. Пейдж потрясло то, что Дана бросила детей. Наверное, ей действительно пришлось туго в последние годы. Однако все в Россе были изумлены тем, что Тригви удалось справиться с детьми и домом. Он был свободным журналистом и поэтому мог работать дома. Ему это было по вкусу, и его в отличие от жены не тяготили родительские обязанности. Он на все смотрел с юмором и тепло относился к детям, за что его ценили окружающие. Иногда это давалось ему нелегко, но в общем он справлялся, и дети вовсе не чувствовали себя несчастными. Тригви выкраивал время для работы днем, пока дети были в школе, и вечером, когда они ложились спать. Остальное время Тригви проводил с ними. Его обожали большинство их приятелей. Так что Пейдж нисколько не удивило, что он решил повести целую банду в ресторан и потом в кино.

 Сыновья Торенсена уже учились в колледже, а Хлоя и Алисой были сверстницами. Хлое пятнадцать исполнилось на Рождество, она была так же красива, как Алисой, только в другом стиле: небольшая, черноволосая — в мать, с огромными голубыми нордическими глазами, доставшимися от отца, и прозрачной белой кожей. Тригви был норвежцем и до двенадцати лет жил в Норвегии, поэтому друзья до сих пор дразнили его «викингом», хотя он был американцем до мозга костей.

 Он был красив, так что его развод взволновал сердце не одной одинокой женщины в Россе. Однако им пришлось несколько разочароваться — он так разрывался между детьми и работой, что времени на женщин у него просто не оставалось. Пейдж подозревала, что дело не во времени, а в отсутствии интереса или доверия.

 Все знали, что он страстно любил жену, и ни для кого не было тайной, что последние два года перед отъездом она надувала его. Пожалуй, брак и материнство были вообще не для нее. Тригви, со своей стороны, сделал все, что мог, и выдержал даже два примирительных срока. Однако он требовал от нее большего, чем она могла дать.

 Ему-то нужны были домохозяйка, полдюжины детей и простая семейная жизнь, отпуска на природе. Ей нужны были Нью-Йорк, Париж, Голливуд или Лондон.

 Дана Торенсен была прямой противоположностью своему мужу. Они встретились в Голливуде, когда были совсем юными. Он только что окончил школу и начал писать сценарии, а она пробовалась как актриса. Ей нравилась эта профессия и совсем не хотелось переезжать в Сан-Франциско. Но тогда она слишком его любила, чтобы бросить. Она пыталась еще работать, сотрудничать с профсоюзом актеров в Сан-Франциско, но ничего не получилось — она слишком скучала по друзьям, по Голливуду и Лос-Анджелесу, по работе там, даже случайной. Неожиданно она забеременела, и Тригви, к ее удивлению, настоял на браке. Тут-то все и покатилось под откос — пришлось играть роль, ей совершенно несвойственную.

 Когда ее второй сын, Бьорн, родился с синдромом Дауна, это оказалось для нее непосильным испытанием, и она начала винить во всем Тригви. Она точно знала, что больше не хочет детей и что не хочет даже быть замужем. Тут на свет появилась Хлоя, и все рухнуло для Даны. Жизнь для нее превратилась в кошмар. Тригви старался сделать все, что мог, он много печатался в «Нью-Йорк тайме» и других популярных газетах и журналах.

 Он вполне мог содержать свою семью. Но Дана не хотела сидеть дома. Все, что ей было нужно, — это свобода.

 А Тригви хотел, чтобы все шло так, как идет. И что было для Даны еще ужасней — он действительно оказался отличным отцом. Просто кошмар, что он женился на столь неподходящей женщине!

 Он был добр и терпелив, с удовольствием делил компанию с друзьями своих детей, отправлялся с ними в походы и на рыбалку, был главной движущей силой в организации местных олимпийских игр, на которых блестяще выступил Бьорн. Все были в восторге, за исключением Даны — она, как ни пыталась, так и не научилась общаться с подростками. А Бьорн в ее глазах вообще был позорищем. В результате дело кончилось тем, что ее стали ненавидеть все, а она просто изводилась из-за своей горькой участи — от которой, кстати, немногие отказались бы на ее месте: у нее были прекрасные дети (даже Бьорн, которого все считали лапушкой), отличный муж и прекрасный отец (из-за которого Дане завидовали многие женщины). Когда она пошла вразнос, заведя кучу любовников, это никого не удивило. А ей было наплевать, что о ней все думают, особенно Тригви. Она даже хотела, чтобы именно он положил этому конец.

 Так что все облегченно вздохнули, когда она его наконец бросила — за исключением самого Тригви, годами плывшего по течению, убеждая себя, что все в порядке, все не так плохо. Он убеждал себя в том, чему мог поверить лишь он один: «…Она привыкнет… для нее непросто было бросить карьеру… она так страдала, когда пришлось уехать из Голливуда… она такая одаренная, ей трудно быть женой…» и конечно: «Бьорн — это нелегко пережить…» В общем, двадцать лет он убаюкивал себя такими сказками, пока она наконец не бросила его. И похоже, что ему самому стало от этого легче, и самое удивительное — ему не хотелось пройти через все эти мытарства снова, с другой женщиной. Только теперь Тригви понял, насколько это было чудовищно, и ему просто становилось плохо при мысли о том, что он может снова жениться или даже завести серьезные отношения с кем-либо еще. Все его знакомые женщины представлялись ему ястребами, стервятниками, жаждущими поживы, и он совсем не хотел становиться их очередной жертвой.

 Ему было хорошо и одному с детьми — пока.

 — После того как Хлоина мама исчезла, у него не было ни одной приятельницы, то есть настоящей, а ведь прошел уже год. Он все время проводит с детьми, а ночью пишет про политику. Хлоя говорит, что он сейчас пишет книгу. И знаешь, мама, он очень любит куда-нибудь ходить вместе с нами. Во всяком случае, он сам так говорит.

 — Вам повезло. Но что, если он когда-нибудь предпочтет вашей компании кого-либо еще? Ты не задумывалась об этом? — улыбнулась Пейдж. Алисой пожала плечами — она себе не представляла, чтобы Тригви нужен был кто-нибудь еще. Она привыкла к тому, что Тригви Торенсен всегда готов общаться с ними, и ей никогда не приходило в голову, что дело не только в том, что он любил детей, но и в том, что он хотел заполнить пустоту, возникшую вследствие катастрофы, которую потерпел его брак.

 — И кроме того, он любит проводить время с Бьорном. Мистер Торенсен учит его водить машину.

 — Отличный парень. — Пейдж открыла кран и вымыла овощи, Алисон с удовольствием уплетала чипсы. — Как он, кстати? — Она давно не видела сына Тригви. Хотя и было заметно, что мальчик не такой, как все, его отец делал все, чтобы он рос и жил так, как и другие — здоровые дети.

 — В порядке. Каждую субботу играет в бейсбол и с ума сходит по боулингу.

 Потрясающе. И как ему удалось справиться с этим?

 В общем-то она могла понять Дану Торенсен, хотя и осуждала ее бегство. Она знала Тригви уже много лет, и он ей нравился, хотя они не были хорошо знакомы. Он не заслужил все эти напасти. Никто их не заслуживал, впрочем, но, насколько она могла судить, Тригви Торенсен был потрясающим отцом.

 — Ты останешься у Торенсенов? — спросила Пейдж, выкладывая овощи на тарелку и вытирая руки. Она еще не видела Брэда и хотела поздороваться с ним, а заодно посмотреть, что делает Энди.

 — Нет. — Алисон встала из-за стола, выбросила пустой пакет из-под чипсов и взялась за яблоко. Она перекинула косу через плечо; — Они сказали, что завезут меня домой после кино. У Хлои дело завтра рано утром.

 — В воскресенье?! — поразилась Пейдж, выходя из кухни.

 — Да… не знаю… может быть, тренировка… что-то в этом роде.

 — Ну и когда ты выходишь?

 — Я сказала, что мы встретимся в семь.

 — Наступила длинная пауза. Алисон пристально посмотрела на мать.

 В ее глазах мелькнуло что-то, но Пейдж так и не смогла определить, что было в ее взгляде. Какой-то секрет, тайна, которой она не хотела поделиться с матерью. — Мам, можно я возьму твой черный свитер?

 — Пуховый? — Брэд подарил его на Рождество. Он не очень-то подходил для теплой погоды и был слишком роскошным для пятнадцатилетней девочки. Алисон утвердительно кивнула. Но Пейдж эта идея не понравилась.

 — Не стоит. Он не совсем подходит для «Луиджи», да и фестиваль…

 — Ну ладно… А розовый?

 — Это лучше.

 — Можно?

 — Ладно, ладно… — Она покачала головой, шутливо изображая сожаление, и они разошлись. Алисон отправилась к себе, а Пейдж пошла искать мужа. В последнее время ей казалось, что между ними возникают какие-то препятствия и барьеры. Чтобы понимать друг друга, как прежде, им приходилось совершать какой-то марафон из «не будешь ли ты любезен», «не подбросишь меня», «не составишь ли мне компанию», «можно ли мне попросить…», «как ты полагаешь…» и многих других «где», «как» и «когда».

 Завернув за угол, Пейдж едва не столкнулась с Брэдом.

 Брэду Кларку вполне подошли бы определения «высокий», «статный» и «красивый». Это был коротко подстриженный брюнет шести футов четырех дюймов ростом, с большими карими глазами, мощной фигурой — широкие плечи, узкие бедра, длинные ноги и такая улыбка, что у нее начинала кружиться голова. Когда она вошла в спальню, Брэд выпрямился, прекратив укладывать лежавший на кровати чемодан.

 — Как прошла игра? — с интересом спросил он. С некоторых пор он не ездил на матчи — был слишком занят.

 Иногда ему казалось, что он вообще забыл, как играет его сын.

 — Отлично. Твой сын просто молодчина, — улыбнулась Пейдж и, приподнявшись на цыпочки, поцеловала мужа.

 — Он тоже так говорит. — Его рука обхватила ее талию, и Брэд притянул ее к себе. — Я по тебе очень соскучился.

 — Я тоже… — Она постояла так несколько секунд, уткнувшись в его ухо, а потом оторвалась и опустилась в кресло, а Брэд продолжил сборы.

 Он часто собирался в поездку по воскресеньям, чтобы на следующий день отправиться в командировку. Но если было время, он старался сложить вещи по субботам, чтобы освободить воскресный день.

 — Что ты думаешь насчет того, чтобы устроить сегодня небольшой пикник? Погода отличная, я как раз разморозила мясо. Будем только мы и Энди. Алисон собирается поехать с Хлоей.

 — Неплохо было бы, — улыбнулся он, подходя к ней, — но ничего не получится. Ни одного места на Кливленд на завтра, так что придется лететь сегодня в девять вечера. Выезжать в аэропорт надо около семи.

 Ее словно громом поразило, когда она услышала об этом — она-то рассчитывала побыть с ним весь день и еще посидеть в саду под луной.

 — Малыш, мне правда жаль.

 — Да… мне тоже… — Эта новость просто пришибла ее. — Я весь день думала о тебе.

 Он присел на ручку ее кресла, и она улыбнулась ему.

 Она всегда старалась держаться молодчиной, и ей давно пора было бы привыкнуть к его командировкам, но почему-то не совсем получалось. Ей так не хватало его.

 — Вряд ли воскресный Кливленд — подарок. Что тебе там делать одному в воскресенье? Весь день пропадет без толку! — Ей было искренне жаль его. Работа в рекламном агентстве заставляла его выкладываться. Но ведь он был их звездой, человеком, благодаря которому они были впереди всех. О его умении привлечь новых клиентов и, самое главное, удержать их ходили легенды.

 — Я уже наметил программу: сначала отправлюсь играть в гольф с президентом компании, с которой должен работать. Я уже позвонил ему, он утром ждет меня в клубе. Так что воскресный день не будет потерян. — Он поцеловал ее в губы, и в ней снова поднялось желание. — Конечно, я бы предпочел остаться здесь, с тобой и с детьми, — прошептал он, когда она обняла его за шею.

 — Бог с ними, с детьми, — прошептала она, и он рассмеялся.

 — Хорошая идея… оставим ее до вторника… Я вернусь как раз к ночи.

 — Я тебе напомню, — прошептала Пейдж, и они снова поцеловались. Тут в спальню ворвался Энди.

 — Алли оставила картошку на столе, и Лиззи ее жрет!

 Теперь ее стошнит прямо на кухне! — Лиззи звали их золотистого Лабрадора, и она была известна своей неразборчивостью в еде и столь же слабым желудком. — Ну же, мама! Ее точно стошнит, если она сожрет все!

 — О’кей, я уже иду… — Пейдж жалобно улыбнулась Брэду и отправилась за Энди. Брэд только хлопнул ее пониже спины.

 Как и было сообщено, вся кухня была усыпана картофельными чипсами, и Лиззи увлеченно доедала их.

 — Лиззи, фу! — устало проворчала Пейдж и принялась за уборку. Как плохо, что Брэд улетает в Кливленд. Ей так хотелось побыть с ним. Казалось, что их жизнь принадлежит кому угодно, только не им самим. Она повернулась к Энди. — Что скажешь о романтическом вечере с твоей старой мамочкой? Папа должен вечером улететь в Кливленд, так что мы можем отправиться куда-нибудь и заказать пиццу. — Пиццу или бифштексы они могли поесть и дома, но ей не хотелось оставаться дома без Брэда.

 Кроме того, вообще неплохо было бы прогуляться с Энди. — Ну, что ты скажешь?

 — Я за, — восторженно выкрикнул он и вместе с Лиззи выбежал из кухни. Пейдж убрала мясо и салат обратно в холодильник и вернулась в спальню — было половина седьмого, и муж уже был готов выезжать. Он решил ехать в бежевых брюках, темно-синем двубортном блейзере и голубой рубашке. Воротник рубашки был расстегнут, Брэд выглядел так молодо и привлекательно, что она вдруг почувствовала себя старой и уставшей женщиной рядом с ним. Он ездил по миру, встречался с клиентами, делал бизнес, имел дело со взрослыми людьми, а она сидела с малышами и гладила его рубашки. Умываясь и причесываясь, она попыталась высказать это, но он только рассмеялся:

 — Ну, конечно… ты ничего не делаешь… да ты ведешь хозяйство лучше всех на свете… Ты так умеешь ладить с детьми, да и со всеми остальными… И, кроме того, ты расписываешь стены в школе и у наших друзей, даешь советы моим клиентам по интерьеру офисов и помогаешь друзьям, рисуешь. Черт побери, неужели это значит ничего не делать, Пейдж?! — Казалось, он иронизировал над ней, но все это было правдой, и она знала это — просто ей все это представлялось не таким значительным, поэтому она и считала, что ничем не занята. Может быть, дело в том, что она делала все это либо для друзей, либо бесплатно. После того, как она работала учеником дизайнера на Бродвее, ей нигде не платили, а ведь ей нравилась ее работа. Казалось, это было целую вечность назад — она рисовала пейзажи, занималась интерьером, и даже один театрик консультировался с ней относительно костюмов для постановки. Теперь она разве что мастерила костюмы для детей на Духов день, по крайней мере ей так казалось.

 — Поверь мне, — продолжал Брэд, отнеся чемодан в гостиную и обнимая ее, — я бы с большим удовольствием занимался домашними делами, вместо того чтобы лететь в Кливленд.

 — Жаль. — Да, ей жилось легче, чем ему, она знала это — он работал не покладая рук, чтобы обеспечить их.

 У ее родителей были небольшие деньги, но у его родителей ничего не было. Все, чего достиг Брэд, он достиг сам, и ему это дорого стоило. Он просто тянул из себя жилы, чтобы достичь успеха. Когда-нибудь он возглавит фирму, в которой работал, а если не эту, так другую.

 Многие хотели заполучить Брэда, и его фирма делала все, чтобы он был доволен. Сегодня, например, он летит в Кливленд первым классом, и ему забронировано место в «Тауэр-Сити-Плаза». Они не собирались давать кому бы то ни было шанс упрекнуть их в том, что они не ценят своего сотрудника.

 — Вернусь вечером во вторник… я тебе позвоню! — Он зашел к детям, поцеловал Алисон, выглядевшую совсем взрослой в розовом свитере. К свитеру она надела короткую белую юбку. Длинные светлые волосы свободно падали на плечи, романтично обрамляя ее лицо, на котором был заметен неброский макияж.

 — Ого! Кто же этот счастливчик?! — Было невозможно не заметить, как она красива.

 — Хлоин отец, — усмехнулась она.

 — Надеюсь, он не любитель малолетних, а то придется запретить тебе дружить с Хлоей. Ты выглядишь роскошно, принцесса!

 — Папа! — Она смущенно опустила глаза, хотя на самом деле ей нравилось, когда отец хвалил ее, а он не скупился на комплименты. Ни для нее, ни для мамы, ни даже для Энди. — Он же такой старый!

 — Отлично! Спасибо! А я-то думал, что Тригви Торенсен младше меня года на два. — Брэду было сорок четыре, хотя выглядел он моложе.

 — Ты знаешь, о чем я.

 — Н-да… к сожалению, понимаю… Ну ладно, малышка, веди себя сегодня хорошо и не огорчай маму. Я вернусь во вторник вечером.

 — Пока, папа! Не скучай!

 — А, да. Масса развлечений. В Кливленде. Ну какие могут быть у меня развлечения без вас?

 — Папа, ты уезжаешь? — прижался к нему Энди. Энди любил проводить время с отцом.

 — Ага. Оставляю тебя за главного в доме. Позаботься о маме. Во вторник вечером мне доложишь, как тебя слушались женщины.

 Энди улыбнулся. Ему нравилось, когда папа оставлял его за старшего мужчину в семье, он воспринимал это всерьез.

 — Сегодня вечером, — серьезным тоном доложил он, — я вывезу маму поужинать. Мы будем есть пиццу.

 — Ладно, только следи, чтобы она не переела… у нее может заболеть живот… — Брэд заговорщически подмигнул сыну. — Знаешь, как у Лиззи!

 — Ox! — скорчил рожу Энди, и все рассмеялись.

 Энди проводил родителей до дверей. Брэд вывел машину из гаража, вылез и забросил чемодан в багажник.

 Потом обнял Пейдж и Энди.

 — Мне будет вас не хватать, ребята, берегите друг друга! — сказал он, садясь в машину.

 — Постараемся, — улыбнулась Пейдж в ответ. Она давно должна была бы привыкнуть к его отъездам, но так и не привыкла. Ладно еще, когда он уезжал вечером в воскресенье, это она еще могла понять, но в субботу… У нее было такое чувство, что ее обманули. Она так хотела быть с ним, и вот он уезжает. Вообще он столько ездит, что невозможно не думать о катастрофах — что, если с ним что-то случится? Что, если… нет, она этого не переживет. — Ты тоже берегись, — прошептала она, наклоняясь к спущенному окну машины и целуя мужа. Она с удовольствием отвезла бы его, но Брэд предпочитал, чтобы машина дожидалась его в аэропорту. Кроме того, во вторник вечером она вряд ли сможет заехать за ним в аэропорт, так что это упрощало дело. — Я люблю тебя.

 — Я тоже, — тихо ответил он и, высунувшись, помахал рукой Энди. Она шагнула назад и тоже помахала ему. Машина тронулась. Было без пяти минут семь.

 Пейдж взяла Энди за руку, и они вернулись в дом.

 Хотя Пейдж и пыталась не расклеиваться, но все равно чувствовала себя такой одинокой. Глупо. Она ведь взрослая женщина, она не должна настолько зависеть от других людей, даже от Брэда. Кроме того, через три дня он вернется, а она ведет себя так, словно он уехал на месяц!

 Когда они вошли в дом, Алисон была уже полностью готова к выходу и выглядела великолепно: губы чуть-чуть блестели от бледно-розовой помады с блеском, ресницы чуть тронуты тушью. Она была в самом расцвете — юная, здоровая, ухоженная. Она была как раз в том возрасте, в каком попадают на обложку «Вог» фотомодели, и она, подумала Пейдж, гораздо красивее многих из них.

 — Развлекайся, солнышко. Я жду тебя домой к одиннадцати. — Это было контрольное время, и Пейдж строго следила, чтобы Алисон не пересекала границы.

 — Ну мама!

 — И не думай. Одиннадцать — крайний срок, сама знаешь. — Ей ведь всего пятнадцать, с какой стати она должна задерживаться дольше.

 — А что, если фильм будет длиннее?

 — Ну ладно, полдвенадцатого. А если он будет еще длиннее, придется тебе уйти, не досмотрев.

 — Ну спасибо.

 — Не за что. Хочешь, подброшу тебя к Хлое?

 — Нет, спасибо. Я дойду пешком. Пока. — Она выскользнула в дверь, а Пейдж направилась в спальню переодеться. Только она открыла шкаф, как раздался звонок.

 Звонила ее мать из Нью-Йорка. Пейдж сказала ей, что собирается с Энди пойти поужинать и перезвонит завтра.

 Когда они с Энди наконец уселись в машину, Алисой должна была уже подходить к дому Хлои.

 — Ну-с, молодой человек, куда мы поедем на этот раз?

 «Домино» или «Шэйки»?

 — «Домино». У «Шэйки» мы уже были в прошлый раз.

 — Разумно. — Пейдж включила радио и предоставила Энди выбрать станцию. Для семилетнего мальчугана у него были довольно странные музыкальные пристрастия — в основном он копировал старшую сестру. Вот и теперь он выбрал ту, которую всегда слушала Алисон.

 Через пять минут они были у ресторана, и настроение Пейдж улучшилось — тоска отпустила ее, она уже предвкушала приятный вечер с сыном. Им всегда было хорошо вместе. Энди рассказывал ей о друзьях, о школьных делах и о том, что, когда вырастет, станет учителем.

 Когда она спрашивала его почему, он объяснял, что ему всегда нравилось возиться с малышами, а еще его привлекали длинные летние отпуска учителей.

 — А может быть, я стану знаменитым баскетболистом, буду играть в «Джайантс» или «Мете».

 — Тоже неплохо, — улыбнулась Пейдж.

 С ним было так легко!

 — Мама?

 — Да?

 — Ты ведь художник?

 — В общем-то да. Я раньше была художником, но теперь не занимаюсь этим профессионально. Долгое время не занималась.

 Он кивнул, явно что-то обдумывая.

 — Мне нравится твоя роспись в школе.

 — Я рада. Мне тоже нравится. Мне было приятно расписывать стену в вашей школе. Может быть, я соберусь и распишу еще одну.

 Ему эта идея явно понравилась. Энди сам расплатился, оставив официанту на чай сумму, которую она ему назвала, положил руку на ее талию, и они направились к стоянке машин.

 Через десять минут они уже были дома. Энди принял душ и пришел к ней в спальню посмотреть перед сном вместе с ней телевизор. Наконец он заснул прямо в ее постели, и она, улыбаясь, завернула его в одеяло и поцеловала. Он был уже большим мальчиком, но для нее оставался — и останется — малышом. В общем-то и Алисон тоже, в каком-то смысле. Наверное, дети никогда не вырастают для матери, подумала она, вспоминая, как хорошо выглядела Алисон в ее розовом свитере, отправляясь на вечер к Торенсенам.

 Потом Пейдж стала думать о Брэде. Вернувшись из ресторана, она нашла запись на автоответчике, он звонил из аэропорта. Он знал, конечно, что они должны поехать в ресторан, но все равно позвонил, чтобы сказать, как он любит ее.

 Она вернулась к телевизору. Пейдж устала и хотела спать, но решила дождаться Алисон. Она еще не была настолько уверена в дочери, чтобы лечь спать, не убедившись, что та пришла, — она хотела знать наверняка, что Алисон вернулась, поэтому ждала назначенного ею времени.

 В одиннадцать передавали новости. Ничего особенного, и, самое главное, никаких авиакатастроф. Она всегда так боялась за Брэда — слава богу, ничего плохого не случилось. Перестрелка в Окленде, мафиозные разборки, перебранка политиков и небольшая авария на местной станции аэрации. И кроме того, было еще какое-то дорожно-транспортное происшествие на мосту Золотые Ворота, всего за несколько минут до того, как закрыли въезд на него, но это уже к Пейдж не имело никакого отношения. Брэд был в воздухе, а Алисон — с Торенсенами.

 Энди — в постели рядом с ней. Так что ее цыплята на месте. Ей было за что быть благодарной господу. Она смотрела на часы, дожидаясь возвращения Алисон. Было уже 11.20, и, насколько Пейдж знала Алисой, в 11.29 она ворвется в дверь с сияющими глазами, развевающимися волосами… и наверняка с пятном от пиццы на одолженном у матери розовом свитере. Пейдж улыбнулась и поудобнее устроилась в постели, приготовившись послушать сводку погоды в конце программы новостей.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• >
• Последняя

Даниэла Стил. Жить дальше

Глава 1

Стоял один из тех чудесных теплых апрельских дней, когда ветерок так ласково овевает кожу, что не хочется возвращаться домой. День был длинным и солнечным, и у Пейдж просто захватило дух от красоты залива, когда она ехала по мосту Золотые Ворота.

Потом она взглянула на своего сына, свою маленькую белобрысую копию – с той только разницей, что у мальчика на голове была бейсбольная кепка, под которой упрямо ершились волосы, а лицо было перемазано в грязи.

Эндрю Паттерсону Кларку в прошлый вторник исполни‑. лось семь. Теперь он развалился на сиденье машины, отходя от игры, и любой посторонний наблюдатель легко увидел бы, как близки мать и сын. Да, каждый мог бы сказать, что Пейдж Кларк хорошая мать, отличная жена и прекрасный друг: она любила, заботилась и работала, вкладывая в эти занятия всю душу, делала все для своих близких. Она поражала друзей своей артистичностью, ее любили за внутреннюю красоту, за то, что с ней никогда не было скучно.

– Ты был сегодня в отличной форме, – улыбнулась она сыну и, на миг оторвав одну руку от руля, сдвинула кепку и взъерошила его и без того спутанные волосы.

У Энди были такие же густые пшеничные волосы, такие же большие голубые глаза и такая же светлая кожа – только у него веснушчатая.

– Я не могла поверить, что ты поймаешь этот мяч на дальнем конце поля. Я думала, что он уже потерян. – Она всегда ходила на его игры, на все соревнования и на выездные игры с его классом. Она знала, что он это любит, а она любила его. И по тому, как он смотрел на нее, было ясно, что он это знает.

– Я тоже думал, что проиграл, – ухмыльнулся он, обнажая дырки от недавно выпавших молочных зубов. – Я думал, Бенджи точно успеет… – Он хихикал до тех пор, пока они не доехали до другого конца моста, у Марин‑Каунти. – ..Но он не успел!

Пейдж тоже засмеялась. Отличный сегодня день!

Жаль, что не было Брэда, но по субботам он всегда играл в гольф со своими деловыми партнерами. Для них это была единственная возможность расслабиться и оторваться от того, чем они занимались всю неделю. Так что они редко теперь проводили субботы вместе, а если такое и случалось, то всегда находились какие‑нибудь дела вроде игр Энди или соревнований по плаванию у Алисон, которые обычно проводились в каком‑нибудь богом забытом месте. Если не это, так собака резала лапу, выпадала пломба, протекала крыша или что‑то еще, чем приходилось срочно заниматься. Уже много лет у них не было свободных суббот. Она к этому привыкла, так что приходилось урывать время для себя, когда только это удавалось: когда дети засыпали, в промежутках между его командировками и на редких уик‑эндах, когда им удавалось‑таки оторваться. Да, нелегко было найти время для личных дел при такой сумасшедшей жизни, но все‑таки им это удавалось. Несмотря на шестнадцать лет брака и двоих детей, Пейдж еще страстно любила мужа.

У нее было все, что она хотела от жизни, – любимый и любящий муж, обеспеченная жизнь и два чудных ребенка. У них был дом в Россе, не слишком шикарный, но уютный и милый, в хорошем месте. А при своих способностях наводить уют Пейдж сделала из него конфетку.

Очень кстати пришлись ее художественное образование и опыт, приобретенный, когда она работала помощником дизайнера в Нью‑Йорке. Теперь‑то она использовала свои таланты в основном для того, чтобы расписывать стены дома у себя или у своих друзей. Особенно хорошей получилась роспись в росской гимназии. Благодаря ее росписям их собственный дом, обычный маленький коттедж, превратился в предмет зависти всех знакомых и гостей. Он стал произведением искусства Пейдж, и все, кто видел его, сразу понимали это.

На одной из стен в комнате Энди она изобразила момент бейсбольного матча в полную величину – подарок сыну на прошлое Рождество.

Глава 1

Стоял один из тех чудесных теплых апрельских дней, когда ветерок так ласково овевает кожу, что не хочется возвращаться домой. День был длинным и солнечным, и у Пейдж просто захватило дух от красоты залива, когда она ехала по мосту Золотые Ворота.

Потом она взглянула на своего сына, свою маленькую белобрысую копию — с той только разницей, что у мальчика на голове была бейсбольная кепка, под которой упрямо ершились волосы, а лицо было перемазано в грязи.

Эндрю Паттерсону Кларку в прошлый вторник исполни-. лось семь. Теперь он развалился на сиденье машины, отходя от игры, и любой посторонний наблюдатель легко увидел бы, как близки мать и сын. Да, каждый мог бы сказать, что Пейдж Кларк хорошая мать, отличная жена и прекрасный друг: она любила, заботилась и работала, вкладывая в эти занятия всю душу, делала все для своих близких. Она поражала друзей своей артистичностью, ее любили за внутреннюю красоту, за то, что с ней никогда не было скучно.

— Ты был сегодня в отличной форме, — улыбнулась она сыну и, на миг оторвав одну руку от руля, сдвинула кепку и взъерошила его и без того спутанные волосы.

У Энди были такие же густые пшеничные волосы, такие же большие голубые глаза и такая же светлая кожа — только у него веснушчатая.

— Я не могла поверить, что ты поймаешь этот мяч на дальнем конце поля. Я думала, что он уже потерян. — Она всегда ходила на его игры, на все соревнования и на выездные игры с его классом. Она знала, что он это любит, а она любила его. И по тому, как он смотрел на нее, было ясно, что он это знает.

— Я тоже думал, что проиграл, — ухмыльнулся он, обнажая дырки от недавно выпавших молочных зубов. — Я думал, Бенджи точно успеет… — Он хихикал до тех пор, пока они не доехали до другого конца моста, у Марин-Каунти. — ..Но он не успел!

Пейдж тоже засмеялась. Отличный сегодня день!

Жаль, что не было Брэда, но по субботам он всегда играл в гольф со своими деловыми партнерами. Для них это была единственная возможность расслабиться и оторваться от того, чем они занимались всю неделю. Так что они редко теперь проводили субботы вместе, а если такое и случалось, то всегда находились какие-нибудь дела вроде игр Энди или соревнований по плаванию у Алисон, которые обычно проводились в каком-нибудь богом забытом месте. Если не это, так собака резала лапу, выпадала пломба, протекала крыша или что-то еще, чем приходилось срочно заниматься. Уже много лет у них не было свободных суббот. Она к этому привыкла, так что приходилось урывать время для себя, когда только это удавалось: когда дети засыпали, в промежутках между его командировками и на редких уик-эндах, когда им удавалось-таки оторваться. Да, нелегко было найти время для личных дел при такой сумасшедшей жизни, но все-таки им это удавалось. Несмотря на шестнадцать лет брака и двоих детей, Пейдж еще страстно любила мужа.

У нее было все, что она хотела от жизни, — любимый и любящий муж, обеспеченная жизнь и два чудных ребенка. У них был дом в Россе, не слишком шикарный, но уютный и милый, в хорошем месте. А при своих способностях наводить уют Пейдж сделала из него конфетку.

Очень кстати пришлись ее художественное образование и опыт, приобретенный, когда она работала помощником дизайнера в Нью-Йорке. Теперь-то она использовала свои таланты в основном для того, чтобы расписывать стены дома у себя или у своих друзей. Особенно хорошей получилась роспись в росской гимназии. Благодаря ее росписям их собственный дом, обычный маленький коттедж, превратился в предмет зависти всех знакомых и гостей. Он стал произведением искусства Пейдж, и все, кто видел его, сразу понимали это.

На одной из стен в комнате Энди она изобразила момент бейсбольного матча в полную величину — подарок сыну на прошлое Рождество. Он был в восторге. Когда Алисон увлекалась Францией, Пейдж изобразила на одной из стен сцену из парижской жизни, а потом — серию портретов балерин, навеянных картинами Дега. А недавно ее волшебная кисть превратила комнату дочери в подобие плавательного бассейна. Она даже раскрасила мебель под обстановку бассейна, чтобы создать полную иллюзию. Наградой ей было восхищенное «класс!» Алисон и ее друзей в отношении комнаты и «ух ты!.. Вот это предок!» — в отношении ее самой. Неплохая оценка для этой банды пятнадцатилетних подростков.

Алисон была уже на втором курсе колледжа. Глядя на ее друзей, Пейдж жалела, что у нее всего двое детей — ей хотелось больше, но тут Брэд был непоколебим. «Один или двое», — с ударением на слове «один» отрезал он.

Брэд обожал маленькую дочку и не понимал, зачем им еще дети. Потребовалось целых семь лет, чтобы переубедить его. Именно тогда они переехали из города в пригород, купили дом в Россе, где и родился Энди, их чудо-ребенок, — он родился на два с половиной месяца раньше срока, после того как Пейдж упала с лестницы, когда рисовала на стене детской Винни-Пуха. Ее привезли в госпиталь со сломанной ногой, и одновременно начались схватки. Энди провел два месяца в инкубаторе, но в конце концов оказался совершенно здоров. Она улыбнулась, вспомнив, каким он был крошечным и как они боялись потерять его. Она бы этого не пережила, хотя… пришлось бы, ради Алисон. И ради Брэда. Но без него она, наверное, утратила бы интерес к жизни.

— Хочешь мороженого? — спросила она, поворачивая на Френсис-Дрейк.

— Ага! — откликнулся Энди и рассмеялся, когда она заглянула ему в рот, — еще бы не рассмеяться при такой дыре.

— Ну, Эндрю Кларк, когда вы соберетесь обзавестись хотя бы парочкой зубов? Может быть, купить вам подходящие протезы?

— Ну… — протянул он и снова захихикал.

Было так славно ехать с сыном. Обычно она везла домой всю команду, но сегодня эту честь оказали другой мамаше, однако Пейдж все равно приехала на игру, она ведь обещала. Алисон поехала к друзьям, Брэд играл в гольф, а Пейдж раздумывала над своими планами — она хотела начать новую роспись для школы и посмотреть, что можно сделать с гостиной друзей. Впрочем, это все было не к спеху.

В кафе они взяли для Энди двойную порцию сливочного мороженого «Скалистая дорога», посыпанного шоколадом, а для нее — порцию замороженного кофейного йогурта, на вкус такого сладкого, что страшно было подумать, сколько в нем могло быть калорий. Они сели за столик на улице и ели до тех пор, пока Энди весь не вымазался и не перепачкал форму, но это, сказал он, ерунда — все равно ее стирать, так что немного мороженого не повредит. Так они сидели и наблюдали за прохожими и посетителями, наслаждаясь теплыми лучами заходящего солнца. День был отличный, и Пейдж стала строить планы относительно завтрашнего пикника.

Читать дальше

«- Лена здесь не живет, ты зря потратил время на дорогу. Ты уж извини, но в дом я тебя не приглашу. А дочь мою ты оставь в покое, она скоро выходит замуж, и забыла всё, что было у вас с ней. Это всё в прошлом, ты и так много плохого ей сделал, не кажется ли тебе, что уже достаточно?! Займись своей жизнью, живи дальше, а Лену не тронь.»

Великолепный Петербург в картинах великолепной Бэгги Боем.

• Начало.

Глава 28. Окончание.

Остановившись у знакомого до боли резного заборчика в Луге, Миша вышел из машины. Он чувствовал себя почему-то сильно утомлённым, и физически, и морально. Устало вздохнув, он отворил невысокую калитку и быстро взбежал на крылечко, не давая себе времени передумать и отступить.

Решительно постучав в дверь, Миша замер, услышав шаги в доме. Сердце его бешено заколотилось в предвкушении встречи с Леной, дышать стало трудно, а в голове бешено прыгали мысли о том, что же нужно сказать, чтобы не быть изгнанным сразу же.

Дверь открылась, и на Мишу вопросительно и удивленно смотрела Любовь Ивановна:

— Миша? Не ожидала тебя увидеть. Что привело тебя сюда?

— Здравствуйте, Любовь Ивановна, — Миша немного растерялся, — Я хотел бы с Леной поговорить. Вы не волнуйтесь, я не скандалить приехал, не ругаться… просто скажу ей несколько слов, и всё.

Ему было трудно подобрать слова, казалось, что говорит он полнейшую ерунду, а смотреть в глаза бывшей тёще он и вовсе не мог. Мише казалось, что глаза Любови Ивановны смотрят на него с осуждением, которое обжигает его до самого нутра.

— Лена здесь не живет, ты зря потратил время на дорогу. Ты уж извини, но в дом я тебя не приглашу. А дочь мою ты оставь в покое, она скоро выходит замуж, и забыла всё, что было у вас с ней. Это всё в прошлом, ты и так много плохого ей сделал, не кажется ли тебе, что уже достаточно?! Займись своей жизнью, живи дальше, а Лену не тронь.

— Как замуж? За кого? – Миша, казалось, не услышал остальных слов, сказанных ему, — Где она живет сейчас?

— Ты меня слышишь? – повысив голос, строго воскликнула Любовь Ивановна, — Поезжай домой, и дорогу сюда забудь! Тебя дела Лены не касаются!

Миша сел на ступеньку деревянного крыльца и прислонился к перилам, в голове темнело, почему-то он почувствовал злость и обиду, на самого себя.

— Скажите, — хрипло спросил он вышедшую на крыльцо женщину, — Любовь Ивановна, прошу вас, скажите мне правду, Дима – мой сын? Ведь мой, правда?

Любовь Ивановна смотрела в Мишины глаза, умоляюще взирающие на неё со ступенек. Нет, как ни искала она в себе жалости к Мише, не находила её даже очень глубоко в своей душе, хотя всегда считала себя добрым и отзывчивым к чужому горю человеком.

Пожалеть сейчас Мишу означало одно – сломать всю будущую жизнь своей дочери, и своему внуку. И, возможно, даже Павлу, которого она уже считала членом семьи, за его отношение к Лене, и особенно – к Димке. Лгать грешно, это все знают… Но как тонка та грань, где тебе приходится сделать выбор…

— Нет, Димка не твой. И не терзай зря ни Лену, ни себя. Не сложилось у вас, оставь прошлое, иди в настоящее.

Любовь Ивановна ушла в дом, знакомо звякнул засов – столько раз Миша слышал этот звук раньше, когда приезжал сюда к Лене. А сейчас этот звук будто оборвал в нём ту тонкую ниточку, еще связывавшую его с прошлым. Как оказалось, со счастливым прошлым. А теперь всё… всё закончилось и ушло без возврата – Лена выходит замуж за отца своего ребенка, и Мише нет больше места в её жизни. И ему осталось только принять это.

И он принял, ведь выхода другого не было. Время потекло для него уныло и однообразно, хотя, честно сказать, развлечений хватало. За годы, прошедшие после того последнего разговора с матерью Лены, в жизни Миши много что происходило.

Он быстро поднялся по карьерной лестнице до довольно высокой должности, купил себе машину, ничуть не хуже, чем была у него раньше, оформил в ипотеку большую квартиру в престижном районе Северной Столицы. Снова дружил он с Костей Лисицким и был другом их семьи, стараясь изо всех сил быть хорошим другом и тем самым искупить прошлую тайную свою вину перед другом.

Миша стойко пережил период, когда его несколько раз вызывали в полицию по делу о краже из квартиры бывшей жены. Но вёл он себя спокойно и безразлично, сообщив следователю, что был в тот день на смене и вообще понятия не имеет, что за картины были в квартире бывшей жены, потому что живопись его совершенно не интересует. После он понял, что дело скорее всего закрыли, потому что больше никто ни его, ни его мать по этому поводу не беспокоил.

Элла же сама оказалась не лыком шита и сообщила полицейскому, который её опрашивал, что заинтересовавшую её картину она честно попросила у бывшей невестки, а когда та отказала – что поделать, её право – обиделась и забыла про картину, и про саму Лену.

Отношения матери и сына, без того не особенно тёплые и до всех этих событий, теперь и вовсе сошли на нет.

Обратите внимание: История одного человека.

Когда Миша переехал в новую свою квартиру, Элла тут же сдала бабушкину квартиру в аренду и уволилась с работы. Каждый жил сам по себе, не помня родства.

Вот только с девушками у Миши как-то не складывалось. Вроде бы и привлекал он противоположный пол, и несколько раз отношения даже заходили достаточно далеко, что девушка переезжала к Мише с вещами. Но вот только через пару-тройку месяцев очередная девушка без объяснения причин собирала свои вещи и вновь пустела Мишина шикарная жилплощадь. Миша уже и причину этого искать перестал, просто принимал всё, как должное.

Один раз правда они обсуждали это с Костей, после очередного поспешного бегства Мишиной подруги, со словами: «Дело не в тебе, ты замечательный, но… я так решила!»

— Ты знаешь, может ты в каждой из них Лену ищешь, сравнивать пытаешься с ней? Любая нормальная девушка это чувствует, а кому такое отношение понравится, — Костя всегда был искренним с другом и пытался помочь.

— Нет, Лену я забыл, всё это в прошлом. Давай не будем об этом, — Миша не хотел обсуждать это даже с лучшим другом.

На самом деле он врал. Первое время в каждой встречной рыжеволосой девушке он видел Лену и вздрагивал радостно, но это оказывалась не она. Странное дело, такой большой город, просто огромный… но так часто Миша встречал старых своих знакомых – то коллег с прошлой работы, то Наталью с дочкой, один раз даже Олесю встретил в магазине… А вот Лену за прошедшие два года он не встречал ни разу. А он очень этого хотел – чтобы свела их судьба снова, чтобы выпал счастливый случай и ему. Но судьбе было, наверное, не до Миши.

Весенним тёплым вечером ехал Миша в фитнес-клуб, забирать с занятий Марину. С этой девушкой они встречались уже три месяца, и Мише казалось, что он учёл все свои прошлые ошибки и иногда даже начал ощущать что-то, похожее на счастье, рядом с Мариной. Она была чем-то неуловимо похожа на Лену…

Остановившись на светофоре, Миша случайно взглянул на стоявшую в соседней полосе машину, и сердце его оборвалось в бездну. Он узнал бы из миллиона это лицо и рыжие локоны, собранные в узел. За рулём большой белой машины сидела Лена. Ошибки быть не могло, и Миша подумал – это он, тот случай которого он ждал. Нарушая все правила, сигналя всем, Миша открыл окно машины и просил пропустить его в нужный поток. Водители ругались, махали руками и обзывали его последними словами. Но всё же Миша вырулил на нужное направление, машина Лены маячила впереди, совсем недалеко, и Миша внимательно следил, чтобы не отстать.

Вскоре они въехали на большую стоянку возле одной из городских поликлиник. Машина Лены остановилась, и Миша припарковался неподалёку, собираясь во что бы то ни стало поговорить с ней. Внутри всё трепетало от предвкушения встречи, он закрыл глаза, выдохнул, и вышел из машины.

Фото автора

Лена открыла заднюю дверь своего автомобиля, и Миша увидел там детское кресло, из которого тут же выпрыгнул шустрый рыженький мальчуган лет примерно трёх. Миша остановился в нерешительности, он подумал, что Лена привезла ребенка в больницу по какому-то делу, и обрадовался – это был повод назвать их встречу случайной и предложить свою помощь.

— Мамочка, смотри, там папа! Папа идёт! – закричал мальчуган и указал рукой на высокого мужчину, который спускался по ступеням больничного корпуса и махал рукой.

— Не кричи так сильно, я вижу, что папа идет, — усмехнулась в ответ Лена.

Миша отступил назад так, что его не стало видно за небольшим микроавтобусом, а сам он видел всё… Лена улыбалась и махала рукой мужчине, и Миша увидел, что под рубашкой Лены виднеется округлившийся животик. Мир рухнул в его голове, потому что всё оказалось правдой – и этот рыжий мальчуган – не Мишин сын, и бывшая жена его счастлива, у неё семья, муж…. И она совершенно не помнит того, кто прячется теперь в тени и не сводит с них завистливого взгляда.

— Ну что, семейство, готовы? – мужчина подхватил на руки подбежавшего к нему малыша и поцеловал Лену, — Вот ваш папка и в отпуске! Предлагаю это отпраздновать! Пицца?

— Пицца, пицца! — закричал мальчишка звонким счастливым голоском.

Семья о чем-то еще говорила, мужчина устраивал малыша в детском кресле, Лена усаживалась на пассажирское сиденье, а Миша всё никак не мог заставить себя оторвать от них глаз.

Ему было невыносимо мучительно смотреть на чужое счастье, но в то же время не смотреть он не мог. Потому, что представлял сейчас себя на месте того мужчины, рядом с Леной.

Ведь всё так просто – это мог быть сейчас он сам, целовать Лену, погладив малыша внутри неё, пристёгивать что-то рассказывающего сына в детское кресло и ехать вместе с ними в пиццерию, праздновать предстоящий отпуск…

«Видимо, не судьба, — подумал Миша, — Не судьба мне быть счастливым».

Хотя, сам он прекрасно сейчас понимал, что судьба здесь в общем-то ни при чем. Всё разрушено его стараниями и его собственными руками.

Через месяц Миша сделал предложение Марине, но неожиданно получил отказ. Сам он этому не удивился, но уже то, что Марина всё ещё не собрала вещи и не ушла от него, вселяло в него надежду, что и он будет когда-нибудь счастлив.

Миша надеется. Кто знает, может быть, и ему наконец повезет.

От Автора:

Вот так закончился этот рассказ — надеждой. Надеждой на то, что человек в силах изменить свою жизнь, изменив себя. Только для этого нужно не изменять принципам, не жалеть себя, не паразитировать на любви другого человека к тебе.

«Не позволяй душе лениться!

Чтоб в ступе воду не толочь,

Душа обязана трудиться

И день и ночь, и день и ночь!» Н.А. Заболоцкий

Дорогой мой Читатель, добрый и справедливый! Благодарю тебя за то, что ты со мною!

Благодарю моих Читателей за поддержку сайта — сейчас она особенно необходима, за ваши эмоции, комментарии и приятное общение!

А новый рассказ — уже завтра!

Еще по теме здесь: Истории.

Источник: Питерская история. Глава 28. Окончание..

Этот рассказ надолго выбил меня из колеи… Прочтите до конца, не пожалейте времени. Возможно, он крепко и навсегда утвердит вас в мысли, что жить надо здесь и сейчас…

У мамы в серванте жил хрусталь. Салатницы, фруктовницы, селедочницы. Все громоздкое, непрактичное. И ещё фарфор. Красивый, с переливчатым рисунком цветов и бабочек.

Набор из 12 тарелок, чайных пар и блюд под горячее.

Мама покупала его еще в советские времена, и ходила куда-то ночью с номером 28 на руке. Она называла это: «Урвала». Когда у нас бывали гости, я стелила на стол кипенно белую скатерть. Скатерть просила нарядного фарфора.

— Мам, можно?

— Не надо, это для гостей.

— Так у нас же гости!

— Да какие это гости! Соседи да баб Полина…

Я поняла: чтобы фарфор вышел из серванта, надо, чтобы английская королева бросила Лондон и заглянула в спальный район Капотни, в гости к маме.

Раньше так было принято: купить и ждать, когда начнется настоящая жизнь. А та, которая уже сегодня — не считается. Что это за жизнь такая? Сплошное преодоление. Мало денег, мало радости, много проблем. Настоящая жизнь начнется потом.

Прямо раз — и начнется. И в этот день мы будем есть суп из хрустальной супницы и пить чай из фарфоровых чашек. Но не сегодня.

Когда мама заболела, она почти не выходила из дома. Передвигалась на инвалидной коляске, ходила с костылями, держась за руку сопровождающего.

— Отвези меня на рынок, — попросила мама однажды.

Последние годы одежду маме покупала я, и всегда угадывала. Хотя и не очень любила шоппинг для нее: у нас были разные вкусы. И то, что не нравилось мне — наверняка нравилось маме. Поэтому это был такой антишоппинг — надо было выбрать то, что никогда не купила бы себе — и именно эти обновки приводили маму в восторг.

— Мне белье надо новое, я похудела.

У мамы хорошая, но сложная фигура, небольшие бедра и большая грудь, подобрать белье на глаз невозможно. В итоге мы поехали в магазин. Он был в ТЦ, при входе, на первом этаже. От машины, припаркованной у входа, до магазина мы шли минут сорок. Мама с трудом переставляла больные ноги. Пришли. Выбрали. Примерили.

— Тут очень дорого и нельзя торговаться, — сказала мама. — Пойдем еще куда-то.

— Купи тут, я же плачу, — говорю я. — Это единственный магазин твоей шаговой доступности.

Мама поняла, что я права, не стала спорить. Выбрала белье.

— Сколько стоит?

— Не важно, — говорю я.

— Важно. Я должна знать.

Мама фанат контроля. Ей важно, что это она приняла решение о покупке.

— Пять тысяч, — говорит продавец.

— Пять тысяч за трусы?????

— Это комплект из новой коллекции.

— Да какая разница под одеждой!!!! — мама возмущена.

Я изо всех сил подмигиваю продавцу, показываю пантомиму. Мол, соври.

— Ой, — говорит девочка-продавец, глядя на меня. — Я лишний ноль добавила. Пятьсот рублей стоит комплект.

— То-то же! Ему конечно триста рублей красная цена, но мы просто устали… Может, скинете пару сотен?

— Мам, это магазин, — вмешиваюсь я. — Тут фиксированные цены. Это не рынок.

Я плачу с карты, чтобы мама не видела купюр. Тут же сминаю чек, чтобы лишний ноль не попал ей на глаза. Забираем покупки. Идем до машины.

— Хороший комплект. Нарядный. Я специально сказала, что не нравится, чтоб интерес не показывать. А вдруг бы скинули нам пару сотен. Никогда не показывай продавцу, что вещь тебе понравилась.

Иначе, ты на крючке.

— Хорошо, — говорю я.

— И всегда торгуйся. А вдруг скинут?

— Хорошо.

Я всю жизнь получаю советы, которые неприменимы в моем мире. Я называю их пейджеры. Вроде как они есть, но в век мобильных уже не надо.

Читать также: «Нужно копить деньги и все делать качественно” — это незыблемые родительские истины… позавчерашнего дня.

Однажды маме позвонили в дверь. Она долго-долго шла к двери. Но за дверью стоял терпеливый и улыбчивый молодой парень. Он продавал набор ножей. Мама его впустила, не задумываясь. Неходячая пенсионерка впустила в квартиру широкоплечего молодого мужика с ножами. Без комментариев. Парень рассказывал маме про сталь, про то, как нож может разрезать носовой платок, подкинутый вверх, на лету.

— А я без мужика живу, в доме никогда нет наточенных ножей, — пожаловалась мама.

Проявила интерес. Хотя сама учила не проявлять. Это было маленькое шоу. В жизни моей мамы было мало шоу. То есть много, но только в телевизоре. А тут — наяву. Парень не продавал ножи. Он продавал шоу. И продал. Парень объявил цену. Обычно этот набор стоит пять тысяч, но сегодня всего 2,5. И еще в подарок кулинарная книга. «Ну надо же! Еще и кулинарная книга!» — подумала мама, ни разу в жизни не готовившая по рецепту: она чувствовала продукт и знала, что и за чем надо добавлять в суп. Мама поняла: ножи надо брать. И взяла.

Пенсия у мамы — 9 тысяч. Если бы она жила одна, то хватало бы на коммуналку и хлеб с молоком. Без лекарств, без одежды, без нижнего белья. И без ножей. Но так как коммуналку, лекарства ,продукты и одежду оплачивала я, то мамина пенсия позволяла ей чувствовать себя независимой. На следующий день я приехала в гости. Мама стала хвастаться ножами. Рассказала про платок, который прям на лету можно разрезать. Зачем резать платки налету и вообще зачем резать платки? Я не понимала этой маркетинговой уловки, но да Бог с ними. Я знала, что ей впарили какой-то китайский ширпотреб в нарядном чемоданчике. Но молчала. Мама любит принимать решения и не любит, когда их осуждают.

— Так что же ты спрятала ножи, не положила на кухню?

— С ума сошла? Это на подарок кому-то. Мало ли в больницу загремлю, врачу какому. Или в Собесе, может, кого надо будет за путевку отблагодарить…

Опять на потом. Опять все лучшее — не себе. Кому-то. Кому-то более достойному, кто уже сегодня живет по-настоящему, не ждет.

Мне тоже генетически передался этот нелепый навык: не жить, а ждать. Моей дочке недавно подарили дорогущую куклу. На коробке написано «Принцесса». Кукла и правда в шикарном платье, с короной и волшебной палочкой. Дочке — полтора годика. Остальных своих кукол она возит за волосы по полу, носит за ноги, а любимого пупса как-то чуть не разогрела в микроволновке. Я спрятала новую куклу.

Потом как-нибудь, когда доделаем ремонт, дочка подрастет, и наступит настоящая жизнь, я отдам ей Принцессу. Не сегодня.

Но вернемся к маме и ножам. Когда мама заснула, я открыла чемоданчик и взяла первый попавшийся нож. Он был красивый, с голубой нарядной ручкой. Я достала из холодильника кусок твердого сыра, и попыталась отрезать кусочек. Нож остался в сыре, ручка у меня в руке. Такая голубая, нарядная.

— Это даже не пластмасса, — подумала я.

Вымыла нож, починила его, положила обратно в чемодан, закрыла и убрала. Маме ничего, конечно, не сказала. Потом пролистала кулинарную книгу. В ней были перепутаны страницы. Начало рецепта от сладкого пирога — конец от печеночного паштета. Бессовестные люди, обманывающие пенсионеров, как вы живете с такой совестью?

В декабре, перед Новым годом маме резко стало лучше, она повеселела, стала смеяться. Я вдохновилась ее смехом. На праздник я подарила ей красивую белую блузку с небольшим деликатным вырезом, призванную подчеркнуть ее большую грудь, с резным воротничком и аккуратными пуговками. Мне нравилась эта блузка.

— Спасибо, — сказала мама и убрала ее в шкаф.

— Наденешь ее на новый год?

— Нет, зачем? Заляпаю еще. Я потом, когда поеду куда-нибудь…

Маме она очевидно не понравилась. Она любила яркие цвета, кричащие расцветки. А может наоборот, очень понравилась. Она рассказывала, как в молодости ей хотелось наряжаться. Но ни одежды, ни денег на неё не было. Была одна белая блузка и много шарфиков. Она меняла шарфики, повязывая их каждый раз по-разному, и благодаря этому прослыла модницей на заводе. К той новогодней блузке я
тоже подарила шарфики. Я думала, что подарила маме немного молодости. Но она убрала молодость на потом.

В принципе, все её поколение так поступило. Отложило молодость на старость. На потом. Опять потом. Все лучшее на потом. И даже когда очевидно, что лучшее уже в прошлом, все равно — потом.
Синдром отложенной жизни.

Мама умерла внезапно. В начале января. В этот день мы собирались к ней всей семьей. И не успели. Я была оглушена. Растеряна. Никак не могла взять себя в руки. То плакала навзрыд. То была спокойна как танк. Я как бы не успевала осознавать, что происходит вокруг. Я поехала в морг. За свидетельством о смерти. При нем работало ритуальное агентство. Я безучастно тыкала пальцем в какие-то картинки с гробами, атласными подушечками, венками и прочим. Агент что-то складывал на калькуляторе.

— Какой размер у усопшей? — спросил меня агент.

— Пятидесятый. Точнее сверху пятьдесят, из-за большой груди, а снизу …- зачем-то подробно стала отвечать я.

— Это не важно. Вот такой набор одежды у нас есть для нее, в последний путь. Можно даже 52 взять, чтобы свободно ей было. Тут платье, тапочки, белье…

Я поняла, что это мой последний шоппинг для мамы. И заплакала.

— Не нравится ? — агент не правильно трактовал мои слезы: ведь я сидела собранная и спокойная еще минуту назад, а тут истерика. — Но в принципе, она же сверху будет накрыта вот таким атласным покрывалом с вышитой молитвой…

— Пусть будет, я беру.

Я оплатила покупки, которые пригодятся маме в день похорон, и поехала в её опустевший дом. Надо было найти ее записную книжку, и обзвонить друзей, пригласить на похороны и поминки.

Я вошла в квартиру и долга молча сидела в ее комнате. Слушала тишину. Мне звонил муж. Он волновался. Но я не могла говорить. Прямо ком в горле. Я полезла в сумку за телефоном, написать ему сообщение, и вдруг совершенно без причин открылась дверь шкафа. Мистика. Я подошла к нему. Там хранилось мамино постельное белье, полотенца, скатерти. Сверху лежал большой пакет с надписью «На смерть». Я открыла его, заглянула внутрь.

Там лежал мой подарок. Белая блузка на новый год. Белые тапочки, похожие на чешки. И комплект белья. Тот самый, за пять тысяч. Я увидела, что на лифчике сохранилась цена. То есть мама все равно узнала, что он стоил так дорого. И отложила его на потом. На лучший день её настоящей жизни. И вот он, видимо, наступил. Её лучший день. И началась другая жизнь…

Дай Бог, она настоящая.

Сейчас я допишу этот пост, умоюсь от слёз и распечатаю дочке Принцессу. Пусть она таскает её за волосы, испачкает платье, потеряет корону. Зато она успеет. Пожить настоящей жизнью уже сегодня.

Настоящая жизнь — та, в которой много радости. Только радость не надо ждать. Её надо создавать самим. Никаких синдромов отложенной жизни у моих детей не будет.

Потому что каждый день их настоящей жизни будет лучшим.

Давайте вместе этому учиться — жить сегодня.

Ольга Савельева

Источник:  goodday.su