Рассказы бабушки из воспоминаний пяти поколений записанные и собранные ее внуком д благово

• Полный текст
• <Предисловие>
• Глава первая
• Глава вторая
• Глава третья
• Глава четвертая
• Глава пятая
• Глава шестая
• Глава седьмая (1806–1809)
• Глава восьмая (1810–1813)
• Глава девятая
• Глава десятая
• Глава одиннадцатая
• Глава двенадцатая
• Глава тринадцатая
• Глава четырнадцатая
• Глава пятнадцатая
• Глава шестнадцатая
• Глава семнадцатая
• Глава восемнадцатая (1827–1838)
• Приложения
• Рассказы Е.П. Яньковой, записанные Д.Д. Благово — Т.И. Орнатская
• Словарь устаревших и малоупотребительных слов

<Предисловие>

Бабушка моя, матуш­кина мать[1], Ели­за­вета Пет­ровна Янь­кова, роди­лась 29 марта 1768 года. Она была дочь Петра Михай­ло­вича Рим­ского-Кор­са­кова, жена­того на княжне Пела­гее Нико­ла­евне Щер­ба­то­вой. Мать Петра Михай­ло­вича, Евпрак­сия Васи­льевна, была дочь исто­рика Васи­лия Ники­тича Татищева.

Бабушка скон­ча­лась 3 марта 1861 года, сохра­нив почти до самой своей кон­чины твер­дую память, в осо­бен­но­сти когда речь каса­лась про­шлого. Все члены рода Кор­са­ко­вых жили весьма долго, но бабушка Ели­за­вета Пет­ровна всех пре­взо­шла своим дол­го­ден­ствием. Она живо пом­нила все пре­да­ния семей­ства, вос­хо­див­шие до вре­мен Петра I, и рас­ска­зы­вала с уди­ви­тель­ною подроб­но­стью, помня ино­гда года и числа: кто был на ком женат, у кого было сколько детей, сло­вом ска­зать, она была живою лето­пи­сью всего XVIII сто­ле­тия и поло­вины XIX.

Я начал пом­нить мою бабушку с 1830 года, со вре­мени пер­вой холеры:[2] ей было тогда 62 года. Она жила посто­янно в Москве, в соб­ствен­ном доме, в при­ходе у Тро­ицы[3] в Зубове, в Штат­ном пере­улке, между Пре­чи­стен­кой и Осто­жен­кой. Мне было тогда три года: мы жили в деревне в сорока вер­стах от Москвы; это было осе­нью, в конце авгу­ста или в сен­тябре. Помню, что раз вече­ром в гости­ной я заснул у матушки на диване, за ее спи­ной. Про­сы­па­юсь — поданы свечи; пред матуш­кой стоит жена упра­ви­теля Наста­сья Пла­то­новна, и матушка читает ей вслух письмо, полу­чен­ное от бабушки. Она писала: «Милый друг мой, Гру­шенька, при­ез­жай ско­рее в Москву: нас посе­тил гнев Божий, смер­то­нос­ное повет­рие, кото­рое назы­вают холе­рой. Смерт­ность ужас­ная: люди мрут как мухи. При­ез­жай, моя голу­бушка, я одна: Клео­патра еще не воз­вра­ща­лась; она и Авдо­тья Федо­ровна у Анночки {Клео­патра Дмит­ри­евна, млад­шая сестра матушки, девица, кото­рая жила с бабуш­кой. Анночка, то есть Анна Дмит­ри­евна Посни­кова, вто­рая дочь бабушки, нахо­див­ша­яся тогда в костром­ской деревне Гре­мя­чеве. Авдо­тья Федо­ровна Бары­кова, дочь одного туль­ского дво­ря­нина, кото­рую по выходе из инсти­тута бабушка взяла к себе пого­стить, очень полю­била ее и не пустила к отцу, и про­жила она у бабушки до сво­его заму­же­ства, с 1816 до 1834 года.} в Гре­мя­чеве. Что тебе делать одной с ребен­ком в деревне: ежели Гос­подь опре­де­лил нам уме­реть, так уж лучше при­ез­жай уми­рать со мною, умрем вме­сте; на людях, гово­рят, и смерть красна. Жду тебя, моя милая, Гос­подь с тобою». {Это письмо уце­лело; спи­сы­ваю его слово в слово.}

На сле­ду­ю­щий день мы поехали в Москву. Как мы ехали, не помню; памятно мне только, что, когда мы при­е­хали к Бутыр­ской заставе, было уже совер­шенно темно и вдруг нас оза­рил яркий свет: были раз­ло­жены боль­шие костры по обеим сто­ро­нам дороги у самой заставы.

Я спал во время дороги, но когда карета вдруг оста­но­ви­лась, я проснулся.

Слышу, матушка спра­ши­вает у кого-то:

— Что это такое? Отчего раз­ло­жены костры?

— Велено оку­ри­вать тех, кото­рые въез­жают в город, — отве­чал чей-то голос в темноте.

Чело­век наш пошел в кара­уль­ную при заставе рас­пи­сы­ваться в книге: кто и откуда едет (как это тогда води­лось, покуда с устрой­ством желез­ных дорог в 1852 году[4] на заста­вах не были сняты шлаг­баумы и въезд в города не сде­лался совер­шенно свободным).

Матушка гово­рит моей няне старушке:

— Няня, спу­сти стекло и спроси, отчего это казак стоит у огня? Няня спу­стила стекло, высу­нула голову и с кем-то гово­рила; я, верно, или не понял, или не слы­хал ее слов, но только слышу, она пере­дает матушке шепо­том, чтобы меня не раз­бу­дить: «Это, вишь, пикет, казаки постав­лены, город оцеп­лен; и мерт­вое тело лежит…»

— Ах, Боже мой! — вос­клик­нула матушка.

Мне стало почему-то вдруг страшно, и я громко заплакал.

Матушка взяла меня на колени, крепко поце­ло­вала и стала мне что-то гово­рить. Между тем чело­век рас­пи­сался, под­няли шлаг­баум, и мы въе­хали в город.

Я совер­шенно раз­гу­лялся ото сна и стал вни­ма­тельно смот­реть в окно: вижу фонари, лавки осве­щен­ные, по ули­цам ездят в каре­тах. Все это меня зани­мало, и всё мы ехали, ехали — мне пока­за­лось, очень долго и далеко. Нако­нец матушка гово­рит мне: «Сними шляпу и пере­кре­стись, мой хоро­ший; вот цер­ковь, это наш при­ход, сей­час приедем…»

И точно, вскоре мы въе­хали на двор. Меня вынули из кареты и понесли в дом.

Бабушка вышла встре­тить нас в залу и обняла матушку, а ко мне нагну­лась и меня рас­це­ло­вала. Это сви­да­ние матушки и бабушки живо вре­за­лось в мою память и пред­став­ля­ется мне как самое дав­нее, пер­вое мое вос­по­ми­на­ние. С этого дня я начи­наю пом­нить бабушку, ее зубов­ский дом, при­ход наш, сад и все то, чем я был посто­янно окру­жен до 1838 года, когда мы от бабушки пере­ехали на житье в соб­ствен­ный дом.

Мы вошли в гости­ную: боль­шая жел­тая ком­ната; налево три боль­ших окна; в про­стен­ках зер­кала с под­сто­льями темно-крас­ного дерева, как и вся мебель в гости­ной. Направо от вход­ной двери решетка с плю­щом и за нею диван, стол и несколько кресел.

Напро­тив окон, у сред­ней стены, диван огром­ного раз­мера, оби­тый крас­ным шело­ном; пред дива­ном стол оваль­ный, тоже очень боль­шой, а на столе боль­шая зеле­ная жестя­ная лампа тускло горит под мато­вым стек­лян­ным круг­лым кол­па­ком. У стены, про­ти­во­по­лож­ной вход­ной двери, неболь­шой диван с шитыми подуш­ками и на нем по вече­рам все­гда сидит бабушка и рабо­тает: вяжет филе или шну­ро­чек или что-нибудь на тол­стых спи­цах из раз­ных шер­стей. Пред нею чет­ве­ро­уголь­ный про­дол­го­ва­тый стол, покры­тый пест­рою кле­ен­кой с изоб­ра­же­нием ска­чу­щей тройки; на столе две вос­ко­вые свечи в высо­ких хру­сталь­ных с брон­зой под­свеч­ни­ках и брон­зо­вый коло­коль­чик с пету­хом. Напро­тив бабушки у стола кресло, в кото­рое села матушка и стала слу­шать, что гово­рит бабушка; а я, доволь­ный, что после непо­движ­ного сиде­ния в карете могу рас­пра­вить ноги, отпра­вился по всем ком­на­там все осмат­ри­вать с любо­пыт­ством, как будто види­мое мною видел в пер­вый раз.

Надобно думать, что я до тех пор был еще слиш­ком мал и ничего еще не пони­мал, потому что все, что пред­став­ля­лось моим взгля­дам, мне каза­лось совер­шенно новым.

Поутру бабушка кушала свой кофе у себя в каби­нете, и пока не отку­шает, дверь в гости­ную не отво­ря­лась; в 10 часов замок у двери щелк­нет со зво­ном, бабушка выхо­дит в гости­ную и направо от каби­нет­ной двери садится у окна в мяг­кое глу­бо­кое кресло и рабо­тает у малень­кого сто­лика до обеда, то есть до трех часов, а если рабо­тает в пяль­цах — выши­вает ковер, то оста­ется в своем каби­нете и сидит на диване про­тив вход­ной двери из гости­ной и видит тот­час, кто вхо­дит из залы. Когда она бывала дома, то при­ни­мали прямо без доклада.

Опишу наруж­ность бабушки, како­вою я начал ее пом­нить с дет­ства и како­вою, с едва замет­ною для меня пере­ме­ной, она оста­лась до самой ее кон­чины в 1861 году, когда ей было 93 года.

Бабушка была малень­кая худень­кая ста­рушка с весьма при­ят­ным блед­ным лицом; на ней тюле­вый чепец с широ­ким рюшем надви­нут на самый лоб, так что волос совсем не видать; таф­тя­ное пла­тье с очень высо­ким воро­том и около шеи тюле­вый рюше­вый барок; сверху наки­нут на плечи боль­шой тем­ный пла­ток из лег­кой шер­стя­ной ткани или чер­ный шел­ко­вый пала­тин. Как мно­гие ста­рушки ее вре­мени, она оста­но­ви­лась на извест­ной моде, ей при­ли­че­ство­вав­шей (1820‑х годов), и с тех пор до самой кон­чины своей про­дол­жала носить и чепец, и пла­тье одна­жды усво­ен­ного ею покроя. Это несо­вре­мен­ное оде­я­ние не каза­лось на ней стран­ным, напро­тив того: неволь­ное вну­шало каж­дому ува­же­ние к ста­рушке, кото­рая, чуж­да­ясь непо­сто­ян­ства и край­но­стей моды, с чув­ством соб­ствен­ного досто­ин­ства оста­вила за собой право оде­ваться, как ей было удобно, как бы счи­тая одежду не пово­дом к излиш­нему щеголь­ству, но только сред­ством, изоб­ре­тен­ным необ­хо­ди­мо­стью, при­лич­ным обра­зом удобно и покойно себя чем-нибудь прикрыть.

Десять лет моего дет­ства про­вел я в доме бабушки и с дет­ства слы­шал ее рас­сказы, но немно­гое от слы­шан­ного тогда оста­лось в моей памяти; я был еще так мал, что не при­да­вал насто­я­щего зна­че­ния слы­шан­ному мною и то, что слы­шал сего­дня, — забы­вал зав­тра. Десять лет спу­стя, когда, лишив­шись своей неза­муж­ней дочери,[5] с кото­рою она жила, бабушка пере­ехала на житье к нам в дом и жила с нами до своей кон­чины, в эти две­на­дцать лет слы­шан­ное мною живо вре­за­лось в мою память, потому что мно­гое было мною тогда же подробно запи­сано. В числе этих две­на­дцати лет мы про­вели без­вы­ездно три года — 53, 54 и 55 — в деревне, и тут в длин­ные зим­ние вечера бабушка любила вспо­ми­нать о своей про­шлой жизни и нередко повто­ряла одно и то же.

То, что я тогда запи­сал, могу пере­дать со всею пол­но­той подроб­но­стей, кото­рые дока­зы­вают, что гово­рит оче­ви­дец, при­по­ми­на­ю­щий когда-то виден­ное, а то, что я поза­бы­вал или ино­гда и ленился запи­сы­вать подробно, слиш­ком дове­ряя своей памяти, я пере­даю только в очер­та­ниях и крат­ких сло­вах, не желая вымыш­лять и опа­са­ясь иска­зить точ­ность мне переданного.

Все те мелоч­ные подроб­но­сти еже­днев­ной нашей жизни, кото­рыми мы пре­не­бре­гаем в насто­я­щее время, счи­тая их излиш­ними и уто­ми­тель­ными, ста­но­вятся дра­го­цен­ными по про­ше­ствии сто­ле­тия, потому что живо рисуют пред нами нравы, обы­чаи, при­вычки давно исчез­нув­шего поко­ле­ния и жизнь, имев­шую совер­шенно дру­гой склад, чем наша.

Я несколько раз пытался пред­ла­гать бабушке дик­то­вать мне ее вос­по­ми­на­ния, но она все­гда отвер­гала мои попытки при ней писать ее записки и обык­но­венно гова­ри­вала мне: «Ста­точ­ное ли это дело, чтоб я тебе дик­то­вала? Да я и ска­зать-то ничего тебе не сумею; я дав­ным-давно все пере­за­была, а ежели что я рас­ска­зы­ваю и тебе пока­жется инте­рес­ным, так ты и запиши, а боль­шего от меня не жди, мой милый».

Так мне и при­хо­ди­лось делать: запи­сы­вать украд­кой и потом при­во­дить в поря­док и один рас­сказ при­со­еди­нять к дру­гому. Будучи в насто­я­щее время един­ствен­ным хра­ни­те­лем этих пре­да­ний и рас­ска­зов, я счел своим дол­гом поде­литься этими сло­вес­ными памят­ни­ками про­шед­шего со всеми люби­те­лями ста­рины и рас­су­дил, что мне как моск­вичу всего лучше и при­лич­нее напе­ча­тать их в Москве,[6] тем более, что в мос­ков­ском обще­стве най­дутся люди, по пре­да­нию име­ю­щие поня­тие о лицах, упо­ми­на­е­мых в рас­ска­зах ста­рушки, про­жив­шей всю свою жизнь в Москве.

1877 года, ноября 1 дня.

---

Category:

• История
• Cancel

«Рассказы бабушки».Воспоминания ..

«Рассказы бабушки».Воспоминания пяти поколений

Е. П. Янькова, 1794 год.

*****

Конечно, до того, как стать бабушкой, Елизавета Петровна успела исполнить все подобающие женщине ее круга роли.

Третья дочь  капитана Семёновского полка Петра Михайловича Римского-Корсакова (27 ноября (8 декабря) 1731—1807) от брака его с княжной Пелагеей Николаевной Щербатовой (1743—13 (24) июня 1783).

По линии отца — правнучка историка В. Н. Татищева .Детство своё и молодость проводила в отцовском имении Боброво («Калуга в семнадцати верстах») и в московском доме родителей близ Остоженки, а после смерти матери в 1783 году, — в имении Покровское Тульской губернии. Семья гордилась принадлежностью к русскому дворянству на протяжении пятисот лет, состоя в родстве с Милославскими, из рода которых происходила первая жена царя Алексея Михайловича.

К молодой девице Римской-Корсаковой сватался Дмитрий Александрович Яньков, но трижды получал отказ от ее отца: то возраст невесты был слишком мал, то мешало дальнее родство семьи девушки с семьей претендента на ее руку. Но на четвертый раз отцу пришлось сдаться – «верно, на роду ей написано быть за Яньковым»

.

Храм Илии Пророка Обыденного.

Елизавета Петровна вышла замуж 5 июня 1793 года в Москве за  Дмитрия Александровича Янькова (1761—1816)   и  венчание состоялось в церкви Илии Обыденного. После свадьбы молодые уехали в подмосковную усадьбу Янькова «Горки»; затем поселились в доме Янькова, который находился в Неопалимовском переулке на месте современного владения № 5.

К.А. Трутовский. Разъезд гостей.

Долгая, в 93 года, жизнь Елизаветы Петровны прошла во многих московских домах, имениях и особняках, которые в разное время принадлежали ее семье или семьям ее детей. 

В 1806 году супруги приобрели у Бибиковых дом на углу Пречистенки и Мертвого переулка — старый и ветхий. Спустя пять лет они построили новый дом, в который вселились в ноябре 1811 года. 1 сентября 1812 года, при приближении к Москве наполеоновской армии, Елизавета Янькова с детьми выехала в своё тамбовское имение Елизаветино, чтобы вернуться к сгоревшему дому в 1815 году.

 В 1828 году она дом продала: «Бойкое место на Пречистенке мне очень надоело от беспрестанной езды». В 1828—1838 годах жила в доме в Кропоткинском переулке, на месте которого позже был построен особняк А. И. Дерожинской. Долгое время жила со своей незамужней дочерью Клеопатрой, после смерти которой переехала в дом семьи Благово. Скончалась в глубокой старости в марте 1861 года.

. П. Янькова «живо помнила все предания семейства, восходившие до времён Петра I, и рассказывала с удивительною подробностью, помня иногда года и числа: кто был на ком женат, у кого было сколько детей, словом сказать, она была живою летописью всего XVIII столетия и половины XIX». Её внук, Дмитрий Дмитриевич Благово (в монашестве Пимен), обессмертил бабушку публикациями её воспоминаний в журнале «Русский вестник» (1878—1880). Отдельным изданием под названием «Рассказы бабушки» книга вышла в 1885 году в издании А. С. Суворина.
В браке имела семь детей, большинство из которых умерли в детстве.
Аграфена Дмитриевна (20 (31) мая 1794—1865), художница-любительница, с 1825 года замужем за Дмитрием Калиновичем Благово (1783—1827); у них сын Дмитрий.Пётр Дмитриевич (1795—12 (23) февраля 1797).
Анна Дмитриевна (11 (22) ноября 1796— ?), с 1823 года замужем за полковником Николаем Васильевичем Посниковым.

Софья Дмитриевна (1798—1805)

Клеопатра Дмитриевна (1800—1847)

Елизавета Дмитриевна (6 (18) апреля 1802—24 января (5 февраля) 1803)(1807—1820)

Т.Е. Мягков. Семейство за чайным столиком.

В детстве она бывала в калужском имении Боброво, имении Покровском в Тульской губернии, а московский дом родителей Яньковой располагался неподалеку от Остоженки. После замужества она некоторое время жила с Яньковым в его подмосковной усадьбе «Горки», а также в довольно старом доме в Неопалимовском переулке. Он, правда, не слишком долго прослужил супругам – Елизавета Петровна убедила мужа переехать в другой, на углу Пречистенки и Мертвого переулка (сейчас он носит название Пречистенский). 

Особняк Яньковой на Пречистенке (восстановленный)

В 1812 году, с приходом наполеоновских войск, семья Яньковых перебралась в имение Елизаветино в Тамбовской губернии, а по возвращении в Москву застала свой пречистенский дом полностью сгоревшим. На его месте было решено строить новый, и закончили его возведение уже после смерти Дмитрия Янькова, в 1818 году. «Долго не могла я решиться побывать на Пречистенке и посмотреть на то место, где был наш дом; наконец я отправилась с Дмитрием Александровичем: на углу переулка, называемого Мертвым, где был дом наш, увидала я совершенно пустое выгорелое место, и только в углу двора на огороде схитил себе кое-как наш дворник Игнат маленькую лачужку из остатков дома и строений. Очень грустно и обидно было видеть, что дом, в котором мы не жили и года, сгорел дотла».

Аграфена Дмитриевна Янькова, портрет конца XVIII века.

Потом Елизавета Петровна поселилась у своей незамужней дочери Клеопатры, а после ее смерти стала жить с семьей другой своей дочери, Аграфены, в замужестве Благово. Именно здесь долгие годы к рассказам бабушки будет прислушиваться Дмитрий Благово, чтобы потом украдкой сохранять истории на бумаге. «Я несколько раз пытался предлагать бабушке диктовать мне ее воспоминания, но она всегда отвергала мои попытки при ней писать ее записки и обыкновенно говаривала мне: «Статочное ли это дело, чтоб я тебе диктовала? Да я и сказать-то ничего тебе не сумею; я давным-давно все перезабыла, а ежели что я рассказываю и тебе покажется интересным, так ты и запиши, а большего от меня не жди, мой милый». Так мне и приходилось делать: записывать украдкой и потом приводить в порядок и один рассказ присоединять к другому». 
Дмитрий прожил под одной крышей с бабушкой десять детских лет и двенадцать — после наступления совершеннолетия.

Д.Д. Благово в 1850 г.

Дмитрий Благово

Дмитрий Дмитриевич Благово, внук Яньковой, появился на свет в 1827 году. Он рано потерял отца и воспитывался матерью и переехавшей к ним бабушкой. Образ Елизаветы Петровны сохранился в памяти Дмитрия уже с раннего детства: «Бабушка была маленькая худенькая старушка с весьма приятным бледным лицом; на ней тюлевый чепец с широким рюшем надвинут на самый лоб, так что волос совсем не видать; тафтяное платье с очень высоким воротом и около шеи тюлевый рюшевый барок; сверху накинут на плечи большой темный платок из легкой шерстяной ткани или черный шелковый палатин.». Мальчик получил домашнее образование, он был начитан, знал несколько иностранных языков, рано начал сочинять стихи и прозу, был тихим и послушным. В восемнадцать лет он поступил на юридический факультет Московского университета, а после его окончания служил в ведомстве московского генерал-губернатора Закревского. 

Нина Услар.

Потом Дмитрий женился – на баронессе Нине Петровне Услар. В браке родились двое детей, но сын вскоре умер. Благово тяжело переживал эту утрату. Вскоре жена ушла, оставив и мужа, и маленькую дочку. Мать Дмитрия умерла, как говорили, не выдержав переживаний за сына. Все это приблизило его к тому пути, что стал для Благово главным в жизни – в 1867 году он избрал для себя монашеское служение и стал послушником Николо-Угрешского монастыря, а в 1882 году принял постриг под именем Пимен. Спустя два года он стал архимандритом монастыря, последние же годы жизни провел в Риме, будучи настоятелем церкви российского посольства.

Архимандрит Пимен.

Публиковать «Рассказы бабушки. Из воспоминаний пяти поколений, записанные и собранные ее внуком Д. Благово» Дмитрий начал еще в 1878 году, они выходили в журнале «Русский вестник» в течение двух лет. Потом, в 1885 году, появилось на свет единое издание – книга, выпущенная в свет в издательства А.С. Суворина, дополненная материалами из семейного архива Благово. 

Все члены рода Корсаковых жили весьма долго, — писал Дмитрий, — но бабушка Елизавета Петровна всех превзошла своим долгоденствием. Она живо помнила все предания семейства, восходившие до времен Петра I, и рассказывала с удивительною подробностью, помня иногда года и числа: кто был на ком женат, у кого было сколько детей, словом сказать, она была живою летописью всего XVIII столетия и половины XIX».

Почти до самой смерти Янькова сохранила ясный ум и феноменальную память.

Само собой, огромное количество задействованных в повествовании лиц, исторических событий, происходивших за время долгой жизни Елизаветы Петровны и сказывавшихся на ее повседневном времяпрепровождении, стали предметом обсуждения и среди читателей, и в рецензиях критиков.

В «Рассказах бабушки» было бесполезно искать общее описание исторической действительности, они содержали лишь видение мира с ее собственной позиции, мира домашних дел и семейных забот, тесного круга родственников и домочадцев и выездов в общество, визитов, театров, прогулок. Находились и те, кто обвинял автора в «художественном вымысле», дописывании к рассказам Елизаветы Яньковой своих собственных измышлений.

 

К. Маковский. Разговоры по хозяйству.

И вот уже давно нет на свете и внука, и, тем более, ее бабушки, а воспоминания о ней, ее рассказы не только становятся приятным времяпрепровождением для новых и новых читателей. И историки обращаются к «Рассказам» как к источнику сведений о России и Москве прошлых веков.

«В самый год кончины государя Александра Павловича был в Петербурге поединок, об котором шли тогда большие толки: государев флигель- адъютант Новосильцев дрался с Черновым и был убит». Такого рода рассказами, с десятками имен и званий на каждой странице, наполнены все «Записки» — память Елизаветы Петровны и впрямь поражает воображение.

В. Поленов. Бабушкин сад.

Интересна и судьба того самого дома Яньковых на Пречистенке. Елизавета Петровна продала его в 1828 году – с тех пор дом еще несколько раз менял владельцев, а после революции использовался под размещение коммунальных квартир. По рассказам уже новых поколений москвичей, это здание очень нравилось Михаилу Афанасьевичу Булгакову, отсюда писатель взял идею для описания «нехорошей квартиры», во всяком случае, цветных стекол в ней, в романе «Мастер и Маргарита». В семидесятые годы прошлого века особняк снесли. Но уже в 1994 году дом был построен заново – при восстановлении облика переулка руководствовались картиной неизвестного художника «Пожарная команда Пречистенки». 

Неизвестный художник. Пожарная команда Пречистенки.

Источники: 

https://kulturologia.ru/blogs/270919/44263/

https://krsk.au.ru/8926077/

Елизавета Петровна Янькова (урождённая Римская-Корсакова, 24 марта (4 апреля) 1768 — 3 (15) марта 1861) — московский старожил, оставившая обстоятельные воспоминания о жизни дворянской Москвы «за пять поколений», записанные и изданные её внуком Д. Д. Благово. Бабушка, рассказывающая внуку о своей жизни – это нечто настолько знакомое и привычное большинству из нас, что и в голову не приходит превратить эти рассказы в летопись прошедших десятилетий. А вот Пимену, в миру Дмитрию Благово, внуку Елизаветы Петровны Яньковой, пришло — и записи его бесед с бабушкой теперь читают и историки, и ценители исторической прозы, и просто любители хорошей книги. Маловероятно, чтобы автор записок хотел таким образом прославить свое имя, скорее, стремился поделиться с другими сокровищницей знаний и воспоминаний, в которые посвятила его бабушка. Нет, она не совершила ничего выдающегося или исторически ценного — просто жила, наблюдала, общалась, ценила и запоминала.

Дмитрий Благово

В 1885 г. «Вестник Европы», «Наблюдатель» и другие периодические издания откликнулись на появление новой книги издательства А. С. Суворина — «Рассказы бабушки. Из воспоминаний пяти поколений, записанные и собранные ее внуком Д. Благово».

Указывая, что сочинение «успело достаточно заинтересовать любителей исторического чтения», немногочисленные анонимные рецензенты вместе с тем отмечали: «…В рассказах бабушки не найдется никакой общей картины времени. дело в том, что бабушка занята была только одним кругом интересов домашних, родовых, и крупных событий касается лишь с анекдотической, так сказать, домашней точки зрения..» И далее: «Рассказы Елизаветы Петровны Яньковой можно отнести к мемуарам о семейной, частной жизни нашего богатого помещичьего круга… Главный недостаток их в том, что это не подлинные записки старушки, прожившей 93 года, а только рассказы, записанные с ее слов внуком.»

Упомянутый внук — Дмитрий Дмитриевич Благово (1827-1897) действительно записывал рассказы-воспоминания своей бабушки Елизаветы Петровны Яньковой. «Десять лет моего детства провел я в доме бабушки, — писал он в предисловии к “Рассказам бабушки”, — и с детства слышал ее рассказы, но немногое от слышанного осталось в моей памяти. Десять лет спустя. бабушка переехала на житье к нам

в дом и жила с нами до своей кончины; в эти двенадцать лет слышанное мною врезалось в мою память.» Юноша «записывал украдкой и потом приводил в порядок и один рассказ присоединял к другому», так как Елизавета Петровна всегда отвергала его попытки писать записки в ее присутствии.

Елизавета Петровна Янькова (1768-1861) принадлежала к знатному, старинному роду Римских-Корсаковых и очень гордилась своим пятисотлетним дворянством: «Мы были. одного племени с Милославскими, из рода которых была первая супруга царя Алексея Михайловича; матушка была Щербатова, а бабушка Мещерская.» Правнучка историка В. Н. Татищева, по описанию Д. Д. Благово, была «маленькая худенькая старушка с весьма приятным бледным лицом», она носила «тюлевый чепец с широким рюшем. тафтяное платье с очень высоким воротом и около шеи тюлевый рюше- вый барок; сверху накинут на плечи большой темный платок из легкой шерстяной ткани или черный шелковый палантин».

Елизавета Петровна живо помнила все предания семейства, восходящие к времени Петра I, и рассказывала с удивительной подробностью о людях, живших в эпоху Петра I и Анны Иоанновны, Елизаветы Петровны и Екатерины II, о современниках А. С. Пушкина, А. С. Грибоедова, декабристов и др.

На страницах «Рассказов.» нашли отражение многие исторические события, известные факты литературной, светской жизни. Например, война 1812 года, история дуэли Новосильцева с Черновым, рассказ о казни Е. Пугачева и др. Воспоминания насыщены любопытными подробностями светской, придворной жизни, дворянского быта. Описывая, например, массовые развлечения для детей в Москве во второй половине XVIII века, Е. П. Янькова вспоминала «качели и балаганы; насажают нас в кареты, пошлют смотреть, как паяцы кривляются. Приехали какие-то итальянцы с кукольным театром, и это нас больше забавляло, чем трагедии и комедии».

Вскоре после публикации «Рассказов…» к ним, как к богатому источнику сведений и фактов, стали обращаться многочисленные историки и бытописатели. Например, М. И. Пыляев (1842— 1899) в книгах «Старая Москва» (1891) (см.: Библиохроника, «В некотором царстве.», Т. 1) и «Замечательные чудаки и оригиналы» (1898) широко пользовался материалами Яньковой-Благово, преимущественно без указаний на источник.

Воспоминания Е. П. Яньковой печатались в 1878-1880 гг. в московском журнале «Русский вестник». В 1880 г. «Рассказы бабушки.» появились в виде оттиска из журнала, в 1885 г. вышли отдельным изданием.

Старинный друг инициатора и издателя «Рассказов бабушки», сын известного литератора С. М. Загоскин (1833-1897) писал Д. Д. Благово: «Я наконец добился и получил все номера “Русского вестника”, где воспоминания твоей бабушки. Они в высшей степени интересны и доставили мне большое наслаждение».

Дмитрий Благово получил домашнее образование. Он владел французским, немецким и английским языками и имел обширные познания в литературе и истории. Потеряв при рождении отца, он воспитывался матерью и бабушкой; «ни единого дурного слова не исходило из уст скромного Благово; его чистая, честная душа гнушалась всего безнравственного и порочного», — писал в воспоминаниях С. М. Загоскин.

В 1845 г., в возрасте 18 лет Д. Д. Благово поступил на юридический факультет Московского университета, но и в студенческие годы продолжал испытывать сильное влияние матери и бабушки, по словам С. М. Загоскина, «доброй, но строгой старушки, воспитанной в лучших преданиях русской патриархальной аристократической семьи начала и середины прошлого столетия». Б. Н. Чичерин (1828-1904), будущий профессор Московского университета, однокурсник Д. Д. Благово, вспоминал, как принимая студенческую компанию у себя в поместье, Дмитрий Дмитриевич не посмел ослушаться матери и бабушки, которые разрешили ему обедать с гостями, но запретили участвовать в «веселье». Д. Д. Благово «удалился в свои покои, чтобы, согласно данному маменьке обещанию, не принимать участия в таком бесчинии™ Когда заварена была жженка, мы решили идти его отыскивать. Вся ватага двинулась с бокалами и стаканами в руках; внезапно с шумом отворилась дверь его спальни, и что же мы увидели? Наш благонравный товарищ совершал свою вечернюю молитву на коленях перед киотом в каком-то ночном чепце с розовыми лентами. Контраст был поразительный! На этот раз, однако, мы его пощадили, но затем всячески старались его развратить. Я рисовал его жизнеописание в карикатурах; мы подучали его, как ему действовать с родительницею, и он сам, поддаваясь нашим внушениям, прибегал к разным каверзным злоухищрениям, дабы вырваться из когтей, но все это было безуспешно: кроме строгой матери была еще добродетельная бабушка, и против этих двух соединенных сил Благово чувствовал себя совершенно немощным. Даже несколько лет после выхода из университета, когда брат мой, отправляясь секретарем посольства в Бразилию, приехал в Москву и пожелал на прощание поужинать со своими старыми товарищами, Благово объявил, что он никак не может ручаться, что его отпустят, и только уложивши свою маменьку, он выпрыгнул в окно и с торжествующим видом явился среди нас».

Благово служил в канцелярии Московского генерал-губернатора А. А. Закревского. Имея склонность к учено-литературным занятиям, он увлекался поэзией, историей и мемуаристикой. Писать начал очень рано, издал несколько книг, публиковался в журналах «Воскресные рассказы», «Семейные вечера», «Чтение для детей», «Душеполезное чтение» и др.

Д. Д. Благово с детства любил книги, был весьма знающим библиофилом и библиографом. Обширная библиотека, основанная его прадедом Александром Даниловичем Яньковым (17201766), хранящаяся в подмосковном имении Горки, постоянно пополнялась. Путешествуя за границей, в Риме Благово «собрал себе библиотеку, главным образом по истории и литературе, приобретая книги™ у римских букинистов™ В последнее время при его посредстве™ приобретались этим путем весьма редкие издания и для Русского археологического института в Константинополе и некоторыми отдельными русскими учеными. Несколько редких из купленных им книг он принес в дар Императорской публичной библиотеке в Санкт-Петербурге», — писал историк Д. А. Корсаков (1843-1919), автор одного из некрологов Д. Д. Благово.

Трагедия в семейной жизни привела к тому, что в 1867 г. Благово сделался послушником Николо-Угрешского монастыря, в 1882 г. принял постриг под именем Пимена. В 1884 г. он был рукоположен в сан архимандрита Толг- ского монастыря. Последние годы жизни служил настоятелем церкви Российского посольства в Риме, где и скончался.

Большая часть архива Дмитрия Дмитриевича Благово не сохранилась, и сегодня он известен преимущественно как издатель «Рассказов бабушки», не раз переиздававшихся впоследствии и породивших многочисленные подражания.

Описываемое издание открывается изображением 26-летней Елизаветы Петровны Янь- ковой — гравюрой с фотографии Фелькерзама (в Казани), снятой с портрета, писанного масляными красками в 1794 г. и принадлежащего ее правнучке В. Д. Корсаковой, рожденной Благово. 

---

Благово, Дмитрий Дмитриевич (1827-1897)

Рассказы бабушки. Из воспоминаний пяти поколений: С портретом / Записаны и собраны ее внуком Д. Благово. Первое издание. СПб.: Типография А. С. Суворина, 1885. [1], 461, 30, [1] с., 1 л. ил. (фронт.). 20,5х13,5 см.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Бабушка моя, матушкина мать, Елизавета Петровна Янькова, родилась 29 марта 1768 года. Она была дочь Петра Михайловича Римского-Корсакова, женатого на княжне Пелагее Николаевне Щербатовой. Мать Петра Михайловича, Евпраксия Васильевна, была дочь историка Василия Никитича Татищева.

Бабушка скончалась 3 марта 1861 года, сохранив почти до самой своей кончины твердую память, в особенности когда речь касалась прошлого. Все члены рода Корсаковых жили весьма долго, но бабушка Елизавета Петровна всех превзошла своим долгоденствием. Она живо помнила все предания семейства, восходившие до времен Петра I, и рассказывала с удивительною подробностью, помня иногда года и числа: кто был на ком женат, у кого было сколько детей, словом сказать, она была живою летописью всего XVIII столетия и половины XIX.

Я начал помнить мою бабушку с 1830 года, со времени первой холеры:2 ей было тогда 62 года. Она жила постоянно в Москве, в собственном доме, в приходе у Троицы 3 в Зубове, в Штатном переулке, между Пречистенкой и Остоженкой. Мне было тогда три года: мы жили в деревне в сорока верстах от Москвы; это было осенью, в конце августа или в сентябре. Помню, что раз вечером в гостиной я заснул у матушки на диване, за ее спиной. Просыпаюсь — поданы свечи; пред матушкой стоит жена управителя Настасья Платоновна, и матушка читает ей вслух письмо, полученное от бабушки. Она писала: «Милый друг мой, Грушенька, приезжай скорее в Москву: нас посетил гнев Божий, смертоносное поветрие, которое называют холерой. Смертность ужасная: люди мрут как мухи. Приезжай, моя голубушка, я одна: Клеопатра еще не возвращалась; она и Авдотья Федоровна у Анночки [* Клеопатра Дмитриевна, младшая сестра матушки, девица, которая жила с бабушкой. Анночка, то есть Анна Дмитриевна Посникова, вторая дочь бабушки, находившаяся тогда в костромской деревне Гремячеве. Авдотья Федоровна Барыкова, дочь одного тульского дворянина, которую по выходе из института бабушка взяла к себе погостить, очень полюбила ее и не пустила к отцу, и прожила она у бабушки до своего замужества, с 1816 до 1834 года.] в Гремячеве. Что тебе делать одной с ребенком в деревне: ежели Господь определил нам умереть, так уж лучше приезжай умирать со мною, умрем вместе; на людях, говорят, и смерть красна. Жду тебя, моя милая. Господь с тобою».[* Это письмо уцелело; списываю его слово в слово.]

На следующий день мы поехали в Москву. Как мы ехали, не помню; памятно мне только, что, когда мы приехали к Бутырской заставе, было уже совершенно темно и вдруг нас озарил яркий свет: были разложены большие костры по обеим сторонам дороги у самой заставы.

Я спал во время дороги, но когда карета вдруг остановилась, я проснулся.

Слышу, матушка спрашивает у кого-то:

— Что это такое? Отчего разложены костры?

— Велено окуривать тех, которые въезжают в город, — отвечал чей-то голос в темноте.

Человек наш пошел в караульную при заставе расписываться в книге: кто и откуда едет (как это тогда водилось, покуда с устройством железных дорог в 1852 году на заставах не были сняты шлагбаумы и въезд в города не сделался совершенно свободным).

Матушка говорит моей няне старушке:

— Няня, спусти стекло и спроси, отчего это казак стоит у огня?

Няня спустила стекло, высунула голову и с кем-то говорила; я, верно, или не понял, или не слыхал ее слов, но только слышу, она передает матушке шепотом, чтобы меня не разбудить: «Это, вишь, пикет, казаки поставлены, город оцеплен; и мертвое тело лежит…»

— Ах, Боже мой! — воскликнула матушка.

Мне стало почему-то вдруг страшно, и я громко заплакал.

Матушка взяла меня на колени, крепко поцеловала и стала мне что-то говорить. Между тем человек расписался, подняли шлагбаум, и мы въехали в город.

Я совершенно разгулялся ото сна и стал внимательно смотреть в окно: вижу фонари, лавки освещенные, по улицам ездят в каретах. Все это меня занимало, и всё мы ехали, ехали — мне показалось, очень долго и далеко. Наконец матушка говорит мне: «Сними шляпу и перекрестись, мой хороший; вот церковь, это наш приход, сейчас приедем..»

И точно, вскоре мы въехали на двор. Меня вынули из кареты и понесли в дом.

Бабушка вышла встретить нас в залу и обняла матушку, а ко мне нагнулась и меня расцеловала. Это свидание матушки и бабушки живо врезалось в мою память и представляется мне как самое давнее, первое мое воспоминание. С этого дня я начинаю помнить бабушку, ее зубовский дом, приход наш, сад и все то, чем я был постоянно окружен до 1838 года, когда мы от бабушки переехали на житье в собственный дом.

Мы вошли в гостиную: большая желтая комната; налево три больших окна; в простенках зеркала с подстольями темно-красного дерева, как и вся мебель в гостиной. Направо от входной двери решетка с плющом и за нею диван, стол и несколько кресел.

Напротив окон, у средней стены, диван огромного размера, обитый красным шелоном; пред диваном стол овальный, то>йе очень большой, а на столе большая зеленая жестяная лампа тускло горит под матовым стеклянным круглым колпаком. У стены, противоположной входной двери, небольшой диван с шитыми подушками и на нем по вечерам всегда сидит бабушка и работает: вяжет филе или шнурочек или что-нибудь на толстых спицах из разных шерстей. Пред нею четвероугольный продолговатый стол, покрытый пестрою клеенкой с изображением скачущей тройки; на столе две восковые свечи в высоких хрустальных с бронзой подсвечниках и бронзовый колокольчик с петухом. Напротив бабушки у стола кресло, в которое села матушка и стала слушать, что говорит бабушка; а я, довольный, что после неподвижного сидения в карете могу расправить ноги, отправился по всем комнатам все осматривать с любопытством, как будто видимое мною видел в первый раз.

Надобно думать, что я до тех пор был еще слишком мал и ничего еще не понимал, потому что все, что представлялось моим взглядам, мне казалось совершенно новым.

Поутру бабушка кушала свой кофе у себя в кабинете, и пока не откушает, дверь в гостиную не отворялась; в 10 часов замок у двери щелкнет со звоном, бабушка выходит в гостиную и направо от кабинетной двери садится у окна в мягкое глубокое кресло и работает у маленького столика до обеда, то есть до трех часов, а если работает в пяльцах — вышивает ковер, то остается в своем кабинете и сидит на диване против входной двери из гостиной и видит тотчас, кто входит из залы. Когда она бывала дома, то принимали прямо без доклада.

Опишу наружность бабушки, каковою я начал ее помнить с детства и каковою, с едва заметною для меня переменой, она осталась до самой ее кончины в 1861 году, когда ей было 93 года.

Читать дальше