Рассказы бывших заключенных о жизни в тюрьме

Иван (имя героя изменено — Прим. ред.) — высокий, худощавый парень. Он сидит передо мной и спокойно рассказывает о шести годах, проведенных в колонии строгого режима. Я вглядываюсь в его лицо, пытаясь понять, какие чувства он испытывает, сожалеет ли о потерянных годах и друзьях, которые забыли о его существовании сразу после вынесения приговора.

— Знаете, я сожалею только о том, что столько боли причинил маме, — как будто прочитав мои мысли, произносит он, после чего опускает глаза и несколько секунд молча рассматривает свои руки.

Ивана обвинили и посадили в тюрьму на девять лет за торговлю наркотиками. Когда его арестовали, молодой человек учился в университете. На время следствия Иван взял академический отпуск, надеясь, что его не осудят, но он получил реальный срок, и его отчислили. «Мне просто не повезло,» — говорит он и продолжает свой рассказ.

«Просто хотел подзаработать»

— Как я оказался в тюрьме? Банально — нужны были деньги на хорошую жизнь. Думал, вот сейчас подзаработаю и открою свой бизнес. А быстро заработать можно только на наркотиках. Так я стал закладчиком.

Наркотики я никогда не пробовал, даже желания, если честно, не было: знал, к чему приводит употребление. Но и угрызения совести — что продавал — не испытываю. Это выбор каждого — употреблять или нет. Не я, так другие бы подгоняли дурь наркоманам.

Мне не повезло: повязали уже через два месяца. Одна знакомая девушка сдала меня полиции. Она тоже торговала наркотиками, и ее задержали. Уже потом узнал, что следователи пообещали ей смягчить наказание, если сдаст других торговцев. Она согласилась и привела ко мне домой полицию, зная, что я при товаре. Если бы не она, наверное, я бы заработал ту сумму, которая была нужна, и ушел бы из этого бизнеса. А может, и нет — не знаю.

Самое сложное после ареста было смотреть в глаза родителям, они не могли поверить, что я торговал наркотиками. Помню, на маме лица не было. Но, тем не менее, они не отвернулись от меня, всегда поддерживали, навещали в СИЗО, потом в колонии.

Друзей у меня было немного, а вот знакомых предостаточно, но со многими из них я сразу после ареста прекратил общение: было стыдно. А потом жизнь расставила все по своим местам, и рядом осталось несколько настоящих друзей.

С девушкой, с которой жили вместе, я расстался. Я повзрослел в тюрьме очень быстро, а она осталась такой же — беззаботной девчонкой. После освобождения у меня изменились приоритеты, система ценностей, у нее же только запросы стали выше, а взрослых мыслей так и не появилось. Я понял, что не смогу с ней быть.

«В СИЗО меня избивали практически каждый день»

В СИЗО, пока шло следствие, я просидел пять с половиной месяцев. В изоляторе есть арестанты, которые «работают» на администрацию СИЗО. Как правило, это те, кому грозит долгий срок. Эти «внештатные сотрудники» издеваются над заключенными и пытают их, чтобы выбить признательные показания или заставить активнее сотрудничать со следствием. Такое сотрудничество дает заключенному право пользоваться мобильным телефоном или иметь другие запрещенные в тюрьме вещи. Например, одного парня избили до такого состояния, что он ни есть, ни пить не мог, после чего он сознался вместе со своими подельниками в ограблении восьми ювелирных магазинов на сумму больше пяти миллионов.

С момента ареста на меня оказывали колоссальное давление: первые несколько дней не давали спать, потом начали избивать. Доставалось практически каждый день, иногда больше, иногда меньше. В колонии, по сравнению с пребыванием в СИЗО, был курорт. Поначалу я отвечал на провокации: не привык терпеть обиду, но потом понял, что до добра меня это не доведет, и стал вести себя тише.

В тюрьме есть двухкомнатные камеры, есть однокомнатные. Я сидел в однокомнатной. Обстановка скудная: кровати с железными прутьями, посередине стол. Решетки на окнах, большие стальные двери. В углу стоит раковина и унитаз. От жилой части камеры отхожее место с трех сторон отделяли перегородки высотой всего около полутора метров. Чтобы не справлять нужду на глазах сокамерников, в качестве четвертой перегородки использовали полотенце, которым завешивали вход.

В камере всегда был полумрак. Через небольшое окно с решеткой практически не проникал свет. А вечером камеру освещала только тусклая лампочка, висящая под самым потолком.

Подъем в шесть утра. 30 минут на заправку постели и умывание. Потом начинают раздавать завтрак. Я хорошо запомнил звуки вагонетки, на которой развозили еду. Железные колеса тележки грохотали так, что ее приближение было слышно издалека. После еды мы прибирались в камерах.

Вообще в СИЗО надо вести себя осторожно. Никогда не знаешь, что кто-то из заключенных работает на сотрудников и может тебя «спалить».

С 8:00 до 9:00 происходил утренний обход и проверка камер на предмет незаконных вещей. Всех осужденных выводили в коридор и строили вдоль стены лицом к ней, спрашивали, есть ли жалобы или предложения. В это время в камере сотрудники производят обыск. На самом деле, запрещенных предметов, которые нельзя здесь иметь, много, поэтому даже самая пустячная с виду вещь может уйти в утиль. Во время проверки назначается дежурный по камере, который сутки следит за чистотой и порядком в камере. Он также несет ответственность за все выявленные нарушения.

Потом час свободного времени. Кто-то читал, кто-то просто ходил по камере. И так каждый день.

Потом нас, заключенных, выводили на прогулку в прогулочную камеру. Там вместо потолка решетка. Все ограждено колючей проволокой, установлена видеокамера. Прогулка длится 10-15 минут, но больше и не надо. Рядом находится котельная, постоянно в часы прогулки разгружали уголь, и вся черная пыль летела в прогулочную камеру — мы дышали этой пылью, у многих развился сильный кашель. Помню, когда я приехал в СИЗО через четыре года на пересмотр приговора, выводить на прогулку стали уже на час. Оказалось, кто-то из заключенных пожаловался на короткие прогулки, и их увеличили. Вот только я, как и многие, был не рад этому: зимой находиться на улице, стоя практически на одном месте, было очень холодно.

После обеда было три часа свободного времени. Затем ужин, уборка и очередная проверка. Перед сном немного времени, чтобы умыться, в тазике помыть ноги – и отбой.

Кормили три раза в сутки, ассортимент блюд скудный. Утром давали кашу, сваренную на воде, в обед — суп и второе, вечером – чаще каша. Иногда давали одну и ту же кашу утром, в обед и вечером. Это издевательство над осужденными. Выделяют же деньги на тюрьмы, куда они уходят?! Как правило, вся еда была переваренной и безвкусной. Например, рыбный суп состоял из 300 миллилитров воды, половины картофелины и костей от рыбы. Съел – и непонятно, поел ты или нет. Уже через час-полтора после такого обеда желудок начинает сводить от голода.

Когда в тюрьму приезжали с разными проверками, кормили очень хорошо. Помню, однажды был суп с килькой в томатном соусе, после нескольких недель недоедания казалось, что ничего вкуснее я и не ел. За сигареты раздатчик еды накладывал нам добавки в пластиковые контейнеры — вот так мы и отъедались.

При наличии денег питаться в заключении можно вполне нормально, поскольку у зеков есть доступ к продуктовому магазинчику, расположенному на территории СИЗО. Еще в тюрьме разрешены передачки. Мне родители передавали продукты. Со мной сидели китайцы, таджики, азербайджанцы — к ним никто не приходил, и они не получали посылок. Бывало, я делился с ними едой.

Некоторым заключенным разрешали готовить в камерах. Они приноровились варить в обычных пластиковых ведрах с использованием кипятильника. Так, например, они готовили суп из «Доширака», картофеля и сосисок.

Ежедневно утром и вечером умывались прямо в камерах холодной водой. Мыться в душе разрешалось только один раз в неделю — в банный день. Из-за этого вонь от пота и грязного тела в камере иной раз была невыносимой. На всё давали 15 минут, не успел – твои проблемы. Кто-то договаривался с начальством и мылся дольше, а бывало — и чаще.

Камеры, по сути, — это каменные коробки: летом в них жарко, зимой холодно. Я, как и другие заключенные, болел каждый месяц, один раз особенно тяжело. Помню, в течение нескольких дней была высокая температура, кашель, насморк, все тело страшно ломило. Когда стало хуже, попросил медпомощи, но был уже вечер, медицинский кабинет был закрыт. Пришел дежурный врач, меня вывели в коридор, он тут же что-то вколол мне и дал таблетки. После этого стало еще хуже, думал, умру, но через несколько дней пошел на поправку.

«Маньяки, террористы, убийцы, насильники, наркоторговцы — здесь есть все»

После вынесения приговора меня отправили в колонию строгого режима. На тот момент мне исполнился 21 год. За распространение наркотиков дали девять лет, я отсидел шесть и вышел по УДО. Это еще мягкий приговор, изначально мне грозило от 15 лет лишения свободы, так как у меня нашли много наркотиков. Но мне повезло. Знаете, как говорят, хороший адвокат — это не тот, кто знает закон, а тот, у кого есть нужные знакомства. Так вот, у меня был хороший адвокат.

По прибытии в колонию мне выдали костюм черного цвета, который меняли раз в неделю. Роба стала моей униформой на весь срок заключения.

Среди зэков, как и среди тюремщиков, есть и хорошие, и плохие люди. Мне повезло — чаще я встречал хороших.

Вся территория колонии разделена на жилую зону, в которой стоят бараки, и промышленную — с различными производствами. Заключенные здесь живут в бараках по 50-100 человек. Основной контингент осужденных — это люди в возрасте от 25 до 35 лет. Маньяки, террористы, убийцы, насильники, наркоторговцы — здесь есть все. Сначала рядом с ними находиться страшно, потом привыкаешь и уже не думаешь, что они совершили.

Есть колонии, в которых сидят рецидивисты, отбывающие второй, третий, а иногда и четвертый срок за убийство, кражу, наркотики. Тюрьма стала для них домом. Я сидел в колонии строго режима для «первоходов». Большинство из них убили по пьянке своих жен, сожительниц или собутыльников. Со мной сидели люди, организовывавшие ОПГ и ОПС в нашем городе, у которых в подчинении были 50 и больше бандитов. Были те, кто получил срок за расстрелы людей во время грабежа на дорогах, в том числе детей и женщин. Сидели террористы-игиловцы, а также те, кто размещал в соцсетях посты с экстремистскими текстами — они, как правило, получали срок 3-4 года.

А вообще истории у всех разные. Например, один заключенный сидел за то, что палкой изнасиловал сожителя своей сестры, который надругался над его племянником. За самосуд он получил десять лет колонии строгого режима.

Здесь такой же распорядок дня, как и в СИЗО. Разница лишь в том, что в колонии осужденные работают в автомастерских, выполняют строительно-ремонтные и столярные работы, производят мебель, оконные рамы, работают с металлом. Зарплаты, конечно, копеечные, но в колонии любые деньги не лишние. Правда, оплачиваемой работы не хватает на всех желающих, поэтому на производствах задействована только часть заключенных, остальных привлекают к труду по обслуживанию потребностей колонии. Это уборка, работы в столовой, в прачечной или подсобном хозяйстве – то, что не оплачивается вообще.

В колонии, как и в тюрьме, есть касты. Зэки из низших каст, которых воспринимают скорее как рабов, прислуживают «блатным»: моют пол, исполняют различные поручения, смотрят за отношениями между заключенными, доносят на других зэков. Никто не хотел попасть в низшую касту «петухов» — это дно. И я не хотел. Быстро понял, что лучше поделиться продуктами, сигаретами, деньгами, ни с кем не конфликтовать, не лезть не в свое дело — и спокойно отсидеть срок. Иначе жизнь здесь быстро превратится в ад.

В лагере я сидел спокойно. Были стычки с другими заключенными, но это так, мелочи, по сравнению с тем, что было в СИЗО. Здесь у меня даже был телефон на протяжении всей отсидки: сумел договориться. А вообще у заключенных со связями есть всё – алкоголь, наркотики, телефоны, даже проститутки к некоторым приезжают. Администрация колонии в курсе этого. Раз в месяц тюремщики устраивали показательные обыски, во время которых непременно находили запрещенные предметы.

«За шесть лет, проведенных в колонии, я видел восемь случаев суицида. Кто-то не смог смириться с приговором, а кого-то довели до самоубийства. Всякое здесь бывает».

Шести лет, проведенных в колонии, вполне хватило, чтобы понять, что я не хочу обратно. Там мало кто протестует, как правило, все быстро начинают жить по тем законам, которые уже сложились, боясь избиений, издевательств и насилия со стороны не только заключенных, но и надзирателей.

Две недели после условно досрочного освобождения я практически не выходил из дома: много спал, запоем смотрел фильмы и сериалы, читал книги. Было непросто вернуться к обычной жизни на свободе. До ареста был дерзким подростком: в голове одни гулянки, алкоголь и девушки. Мог разбить витрину, подраться в клубе. Но тюрьма изменила меня. Мама переживает, что я могу попасть в какую-нибудь историю и меня опять посадят: сейчас я условно освобожденный, и любой «косяк» может привести меня обратно в тюрьму.

Часто слышу, что преступники есть преступники, что не надо слушать их жалобы — их надо расстреливать. Однако в тюрьме сидят тоже люди. Я не стыжусь своей судимости. Спрашивают — отвечаю: «Да, сидел». У нас вон каждый третий депутат имеет судимость, и это не мешает им вполне успешно занимать должности и хорошо зарабатывать.

Беседовала Анастасия Маркова, IRK.ru
Иллюстрации Семёна Степанова

«В МЕНЯ МЕТНУЛИ ПРАЩУ — КРУЖКУ С СОЛЬЮ В ТРЯПКЕ»

А у меня началась странная жизнь… на колесах. Представьте, 1 год и 4 месяца меня возили в «столыпине» (вагон для перевозки зеков). Поначалу послали в зону ИС-22 (строгий режим) в Якутии. Но я туда даже не зашел, прямо на вахте посмотрели мои бумаги и заявили, мол, парень, ты нам тут не нужен, отправляйся, наверное, на «крытую» с таким послужным списком… И опять в Решеты на пересылку, в «столыпине». А ехать туда месяц-два. Это же не обычный поезд, тут могут «вагонзак» отцепить и будет стоять в отстое неделю или две. Дают сухпай, в туалет водят почасово… Это, в принципе, обычный купейный вагон, только вместо дверей — решетки. Конвой каждые два часа ходит по коридору и видит все, что творится в камерах-купе. Там должны ехать семь человек, но загоняют поначалу и семнадцать… Тут уж как примостишься, так и едешь. Потом, правда, конвой старается перераспределить, чтобы было хотя бы по 12 человек.

Прибыл я в Решеты, оттуда направили в зону под Кемерово. Однако и там не приняли, не захотели бунтаря… И так несколько раз, почти полтора года. В итоге все же приняли меня в ИТК-20 Красноярского края. Хозяин сказал: гонять тебя туда-обратно не буду, но сразу ты пойдешь в «яму». Посидишь там до ближайшего этапа и поедешь на «крытую». Давай, мол, без выступлений, других вариантов нет. Я согласился и суток 20 просидел в подвале. А оттуда уехал с вещами на знаменитую Владимирскую крытую — так называемый Владимирский централ!

Там кумовья встретили, говорят, ну что, блатной, имей в виду, мы тут и не таких ломали! И посадили меня на год в одиночку. Сидеть в одиночке очень трудно — морально. Честно говоря, первые полгода думал, что сойду с ума. Но потом помаленьку привык… Распорядок там такой: подъем в 5 утра, через полчаса завтрак в камере, подают через кормушку. Харч, кстати, был более-менее. Хватало калорий, например, чтобы по 100 раз отжиматься от пола. Днем — час прогулки во дворике или в подвале. Сидишь сам и гуляешь сам. Общение с зеками — только если перекрикиваться.

Днем можно было лежать, нара к стене не пристегивалась. Еще в камере был туалет и над ним кран с водой. Кружка, ложка, миска — и все. Читать можно. Литература на Владимирской была сильная. Библиотекарь приходила раз в неделю, давала список, ты выбираешь книги — две в руки. Но потом, когда она увидела, как я пристрастился к чтению, давала и до 5 книг за раз. В шахматы играл сам с собой. И прессу приносили каждый день, до трех газет. А если есть деньги на счету, можешь выписать любые газеты, журналы и книги. И принесут обязательно, нигде не потеряется, за этим следил замполит.

Я там от безделья делал вырезки из журналов, потом их переплетал в красивые сборники. Клей в камере готовится так: берешь хлебушек, жуешь и тщательно его перетираешь через простыню — получается клейстер. На нем карты клеят, он крепче, чем любой наш клей типа ПВА. А если добавить чуть сахара, то еще крепче. Если делаешь карты, то для красной масти добавляешь в клейстер кровь, а для черной — жженую резину (например, каблук можно подпалить). Тюрьма многому учит. Я могу, скажем, прикурить от того, что буду вату катать тапочком, пока не затлеет. Могу прикурить от лампочки, сварю любой обед с помощью маленького кипятильника…

После одиночки меня подняли в камеру к блатным. Народу там было немного, 12 человек. А были хаты мужичьи, где по 60 человек… Приняли хорошо, обо мне слышали, даже Петрович хорошо отзывался. Так и прошла моя «крытая» — год одиночки и два в общей. Вернулся я опять в ИТК-20. Хозяин говорит: понял жизнь? Да. Работать будешь? Нет. Ладно, говорит хозяин, по закону я не могу тебя после «крытой» сразу в «яму», должен выпустить в зону хоть на сутки. Выпущу и посмотрю, как ты будешь себя вести.

Вскоре возник новый конфликт с «хозяином» и через месяц он опять отправил меня на крытую — уже до конца срока. Опять Владимирский централ, опять сначала год одиночки, потом общая камера. А оттуда, как злостного нарушителя режима (изготовление и игра в карты на интерес, нетактичное поведение с администрацией и пр.), отправили на знаменитый БУР «Белый лебедь», где ломали воров в законе и самых стойких арестантов. Там, в «Белом лебеде», погиб знаменитый вор Вася Бриллиант — его облили водой и заморозили во дворике, как немцы генерала Карбышева. На вид это обычная крытая тюрьма в 4 этажа, но с очень жестким режимом. Там, например, днем уже не полежишь, если ляжешь после подъема — карцер. А в карцере нару в 5 утра поднимали и пристегивали к стенке — до 9 вечера. Табуретка железная, привинчена к полу, долго на ней не посидишь. Стол тоже железный, на стене полка с хлебом, кружкой-ложкой, мыльно-рыльное хозяйство и все. Температура — на окно кружку поставишь, вода замерзает. Спишь на одеяле, матрацем укрываешься. За 15 суток раз десять ворвутся бухие контролеры, отмудохают за просто так.

Но, главное, там были пресс-хаты, где и ломали людей. Кинули в пресс-хату и меня. Делается это так: тебе объявляют, что переводят, например, из карцера в такую-то камеру. Но ты знаешь, что это пресс-хата и готовишься к худшему. Там сидят 4-7 амбалов. Когда я переступил порог, у стола сидели трое, один лежал, вроде спал на нарах. Начали разговор, я сразу сказал, что знаю, куда попал. Однако, говорю, вы ведь тоже порой сначала думаете, потом делаете, или нет? Один отвечает: мол, не все… И одновременно с этим со второго яруса меня ударили по голове кружкой с солью (насыпается соль в 400-граммовую кружку, обматывается она тряпкой в виде пращи — и по балде!) Очнулся я в санчасти, кроме головы, были сломаны ребра, но как их ломали, не помню, били, когда я уже отключился.

Когда пришел в себя, я попросил, чтобы меня посетил старший кум. Назавтра он пришел. Я заявил, что хочу… еще раз попасть в ту пресс-хату, чтобы, пусть буду драться в последний раз, но забрать с собой на тот свет хоть одного из тех псов. Опер понял, что я настроен серьезно и отправил меня уже в нормальную камеру. Там были камеры от 10 до 35 «пассажиров». (Были еще одиночки на спецпосту, но только для воров в законе. Даже на кормушке там висит замок, открывает его только ДПНСИ или замещающий его офицер).

Так вот, на «Белом лебеде» я досидел 6 месяцев и вернулся на Владимирскую. А там вскоре получил еще полгода БУРа («Белого лебедя»). Причем меня на «крытой» менты предупредили, мол, ну, теперь ты приедешь с «Лебедя» «петухом». И созвонились с БУРом, мол, прессаните его там, как следует. Потому, как только я заехал — меня в пресс-хату (не ту, где раньше был), сразу же, с порога. Но перед этим была баня и там мне удалось разжиться двумя половинками мойки (бритвы). Я их сунул за щеки и пошел в пресс-хату. Я знал, что просто так не дамся никому… Зашел в камеру и тут же выплюнул мойки в обе руки. Зеки из пресс-хаты говорят: все, парень, мы знаем, кто ты, тебя не трогаем, делай все сам. И я порезался очень серьезно, множество разрезов на обе руки, полоснул по животу и по горлу… Забрали в санчасть, там зашили порезы, но левая рука стала сохнуть, потому что я там и нервы перерезал. Но потом мне делали повторные операции и в итоге руку спасли. Хотя она и сейчас меньше, чем правая.

Больше меня мусора в «Лебеде» не трогали, я досидел 6 месяцев и опять вернулся во Владимирский централ. А когда и там отбыл срок «крытой», оказалось, что мне до освобождения осталось 2 месяца и 16 дней. Потому меня просто прокатив в «столыпине» до Решет, а там и момент освобождения наступил. Так что выходил я на волю, отсидев почти 17 лет вместо 2-х изначальных, прямо с Центральной пересылке в Решетах.

Вышел я на свободу, а за воротами меня уже ждала братва из Москвы. Среди блатных я был на очень хорошем счету, как известный лагерный «отрицала», потому ребята прикатили из Белокаменной в Красноярский край, чтобы встретить меня. Многие когда-то со мной сидели, помнили… А на дворе был уже 1994 год, и той страны, которая отправила меня за решетку, уже не было.

Приехали мы в Москву, братва спрашивает: где будешь жить, чем заниматься? Я говорю, мол, поеду к своим отцу-матери, они к тому времени переехали на Украину, в Харьков. Ладно, говорят, но пока с недельку отдохни в Москве. Вот тогда я поездил по ворам, многих видел, в ресторанах сидел, рюмку пил… Видел, например, Расписного Витю, Куклу, Рисованного, Клешню, многих тамбовских, татаринских… Меня одели-обули, хотели подарить машину, но оказалось, что я управлять-то не умею. Купили мне кашемировый малиновый пиджак — писк моды — от которого я шарахнулся. Вы что, говорю. В мента меня рядите? И тут же выбросил 500-долларовый пиджак в урну, только потом успокоился… А когда были на стриптизе, там танцовщица кинула на наш стол лифчик. Если бы меня за штаны не удержали, я бы ее порвал, ведь она наш стол опоганила. Еще бы трусы кинула… Парни еле меня успокоили, они давно освободились и эти вещи уже воспринимали нормально. А я, только с зоны, считал, что так поступать западло…

В итоге со мной на поезд сели пятеро москвичей и мы двинули в Харьков. А там уже все-таки купили мне права и ВАЗ-21093, только входившие тогда в моду. Дали и денег, 20 тысяч долларов на обзаведение и поправку здоровья. Началась новая жизнь. Первый, кто меня к себе подтянул, был ныне покойный Батон — Сережа Батонский, которого я знал с детства. Встретились мы в гостинице Харьков, очень тепло. Он предложил стать одним из его бригадиров, но я отказался: «Во-первых, я не халдей и никогда ни под кем не ходил, а, во-вторых, у меня и у самого хватит духу отнять что надо у кого-то». На том и расстались, оговорив, кто где работает, чтобы не лезть на чужие территории. Мне достался район ХТЗ. Первым делом я сколотил свою бригаду из молодых, но духовитых, дерзких хлопцев, в основном набрал их по спортшколам — 20 человек борцов и боксеров. И начали мы свой рэкет… Потом я съездил в Грузию и привез 24 единицы хорошего стрелкового оружия. Там, в Зугдиди, жил вор, с которым я сидел на Владимирском централе. Очень порядочный человек, по национальности сван, горец. Я объяснил ситуацию, он свозил меня в горы, в тайник. Оружия там было — завались! Открыл мне ящик гранатометов «Муха» — бери! Но я попросил что-то покомпактнее, взял пистолеты Беретта, Глок, пистолет-пулемет Аграм-2000 (тогда новинка)… (Кстати, именно из Аграма-2000 в 1996 году был расстрелян нардеп Евгений Щербань в женой. — Авт.). Затарили мы мое оружие в вагон, который специально загнали в отстойник (открыли люки в потолке, устроили там тайники и закрыли). В Харькове — обратная операция. Кроме пистолетов, была еще снайперская винтовка СВД с хорошей английской оптикой. Ранее винтовка побывала в боевых действиях, Бог знает, сколько людей из нее положили…

Грабили мы всех подряд. Даже если ты когда-то сидел, но теперь на тебя работают люди, для меня ты — коммерсант и я с тебя получу! Правда, брали на испуг, никого мы не стреляли. Но пугали серьезно.

Подтянул чуть позже я в свою бригаду трех бывших офицеров-афганцев. И не знал, что на них уже были «бараны» (трупы). Из-за них позже я и получил 8 лет по ст. 69 (бандитизм), а двоих офицеров приговорили к вышке (но не расстреляли из-за моратория на казнь, в итоге они получили пожизненное заключение).

С «девятки» я вскоре пересел на БМВ, так называемый «слепой» (с закрывающимися фарами, которых в Украине было всего несколько. Ох, когда его увидел Боря Савлохов, как он завидовал…

Иван вернулся к нормальной жизни. Близкие люди знают, где он был последние годы, остальные даже не догадываются. Поэтому по просьбе героя мы не называем ни адрес колонии, ни статью, по которой Иван нес ответственность. Он не убийца, не наркоман и не вор. В его компьютере нашли то, чего быть не должно. Итог — пять с половиной лет.

---

— Да и неважно, за что я сидел. Попасть в тюрьму сейчас легко. К нам приводили и доктора, которому дали четыре года за взятку в виде шоколадки, и старого заслуженного профессора за «двадцатку» на экзамене. Иногда сидишь и думаешь: все зависит от настроения судьи.

Меня оформили юридически красиво, хотя по-хорошему стоило бы шлепнуть разок по лбу и отпустить, чтобы больше не баловался. Так потом считала и милиция, охранявшая меня.

Жодино или Володарка? Нечего и сравнивать

— Путь в тюрьму начинается в «обезьяннике», куда тебя отвозят из дома. Там долго не держат — и хорошо, потому что это худшее место с точки зрения бытовых условий. Точно такие же условия в судах, куда привозят в 8:00 и без еды держат целый рабочий день в грязном темном «стакане» — это такая маленькая камера, где можно поместиться, только сидя на каменной скамейке. Наверное, это специальный психологический прием.

Дальше, пока ты в категории подследственных, везут чаще всего в Жодино (тюрьма №8. — Прим. Onliner.by). Ужасное место с точки зрения сохранения человеческого духа. «Ты, давай встал…» Чуть прилег — нарушение. Я не знаю, откуда эта система пошла и как именно в Жодино укоренилась, но больше нигде такого унизительного отношения не встречал.

Совсем другое дело — в изоляторе на улице Володарского. Там милиционер не утверждается за счет заключенных, а на шутку может ответить шуткой. Руки за спину — да. Но можно по-разному все это делать. Заключенного, прибывшего из Жодино, на Володарке видно сразу: он испуганный и забитый.

Главный минус Володарки — теснота. Еда тоже отличается. В Жодино вкуснее, но мало. В Минске — наоборот.

В этих тюрьмах, где ты ждешь приговора, страшно потому, что впереди неизвестность. Узнавая сроки, многие уже так напуганы попаданием в колонию, что остаются на хозработах — «баландерами» по канонам зоны. Это не есть почетная работа. Если с таким портфолио попадешь на зону второй раз, местное общество с уважением тебя, конечно, не примет. Мотать срок будет тяжело.

Меня приговорили к сроку в колонии общего режима. Время, проведенное в СИЗО, засчитывается как один к одному. Это неправильно, конечно. День в СИЗО надо считать за два.

Теоретически при выборе колонии может учитываться мнение родственников: Могилев, Шклов, Бобруйск, «Волчьи норы» (до того, как стали местом содержания бывших наркоманов и связанных с этим делом). Мне кажется, что все колонии примерно одинаковые.

После этого в «столыпинском» вагоне вас везут к месту отбывания наказания.

Как стать блатным

— Меня, как уже говорил, отправили в колонию общего режима. Сразу после поезда вас ждет карантин: заключенному объясняют законы жизни, и он подписывает правила добропорядочного поведения. Подписывают не все. Кому-то кажется, что блат начинается с отказа: это же круто. Боюсь, это уже не так — чаще всего человек просто увеличивает себе срок.

— А с чего начинается блат?

— Чтобы стать авторитетом, нужны годы: чтобы тебя уважали, чтобы ты поступками мог доказать, что человек порядочный, и так далее.

Да, зэки по-прежнему делятся на касты (масти).

Самая массовая — «мужики» — это те, которые спокойно отбывают свой срок и ходят на работу. Есть «козлы» — промежуточное звено между осужденными и милицией. Раньше было плохо «работать на ментов». Теперь к этому относятся проще, потому что при помощи «козлов» в конечном счете осужденные упрощают себе жизнь. Хотя и среди «козлов» есть настоящие козлы.

Есть каста «обиженных» (они же «петухи»), из которой не выйти. Попадают туда сексуальные меньшинства, насильники и все, кто может зарабатывать грязными делами и уборкой туалетов. Можно оказаться там по глупости: стоит поднять сигарету с пола в туалете — попадешь в категорию «обиженных». Про личную, интимную жизнь рассказывать нельзя, иначе можно наговорить лишнего безвозвратно. Есть даже весельчаки, которые атакуют новоприбывшего провокационными вопросами: «Что будешь делать, если часы уронил в туалете? А если золотые?..» «Обиженные» неприкосновенны, они должны держаться в стороне, у них отдельные спальные места, их вещи нельзя трогать, а если придется бить — только ногами, чтобы не «испачкаться».

На другом полюсе (учитывая, что «воров» нет) — блатные, «бродяги». К ним можно обращаться для решения вопросов.

Еще есть «черти» — бомжи немытые. И «кони» — это, по сути, обслуживающий персонал. «Конь» может быть твой личный или твоей компании («семейников» — группы заключенных, которые делят быт, еду, сигареты, то есть тесно общаются). За уборку вне очереди или помощь при переноске тяжелых вещей вы платите «коню». Это нормально.

Местная валюта — это не деньги, а пачуха — условная валютная единица, равная стоимости пачки Winston. Если услуга оценивается дороже — две пачки Winston или одна Kent (две пачухи). За деньги можно пошить одежду, поменять их на еду, постель попросить поновее или организовать стирку. Покупать можно все. Наркотики, алкоголь, мобильную связь контролируют, конечно, жестко. Мало кто рискнет: хочется домой пораньше, а если поймают — все.

Многие правила после карантина объяснят уже сами осужденные. По сути, колония общего режима — та же армия с расписанием, казармой, тумбочкой у кровати и просмотром телевизора. Только увольнительной нет.

В «козлятне», но не «козел»

— Я попал в «козлятню».

— Сами себя туда определили?

— Я физически не огонь, поэтому драки не затеваю, но крепкий духом. Позвали «козлы», предложили приобщиться. Это непросто, нужно и руководить осужденными. И вопросы ко мне сразу были, конечно. Нельзя красть, крысятничать, доносить, вкидывать, сливаться. «Мужики» могут сами загнобить толпой, чаще всего по делу. Милиции останется только унести избитое тело. У осужденных вообще много святого: отношение к женщинам, матери, детям.

— Вас ни разу не били?

— По тюрьме кулак не ходит. А в колонии можно решать вопросы иначе. Аргументами. Интонацией. Четкими ответами. Надо оставаться человеком в поступках и словах. Можешь и хорошего ничего не делать, но важнее не делать никому плохого. Ко мне были вопросы: я ведь занимался «козлятней». Но это были вопросы, по которым не предъявишь. Фактов не было, чтобы я на кого доносил. Милиции же можно помогать и без ущерба для зэков. Знаете, сколько у них бюрократической писанины…

— Страшно было?

— Там страшно всегда, перед каждой сменой обстановки. Но страх — это наша иллюзия. Больше всего ты боишься своих фантазий. Да, рядом сидит убийца, но было и было у него в жизни. Кто хочет раскаиваться, идет в церковь. Но никому твой плач и раскаяние в камере не нужны, это твое личное дело. Раскаиваться нужно перед комиссией, когда рассматривают возможность замены наказания на более мягкое.

Больше $20 заработать не удавалось

— Люди сидят самые разные. Половина отбывающих сейчас — по делам, связанным с наркотиками. Вторая половина — экономические. Попадают за взятки разные.

Часто люди не согласны с приговором. Но у меня много примеров, когда от жалоб и оспаривания становится только хуже. Одному мужику дали два года. Он стал жаловаться и сражаться — получил восемь лет. Кажется, проще признать вину, чем сопротивляться.

Тюрьма — это концентрированный мир.

Если на свободе вам наступили на ногу, захочется догнать и дать сдачи. А в тюрьме не нужно. Потому что механизмы, которые наказывают за плохие поступки, уже запущены.

Сидите и наблюдайте. Жизнь накажет обидчика. И все произойдет на твоих глазах. Мерзкие и гадкие люди там долго не выдерживают. Справедливость всегда наступит — там это заметнее.

Распорядок дня был армейский. В шесть утра подъем, зарядка, подготовка к завтраку. В семь идем в столовую. Там может быть, например, картошка. Иногда даже с мясом, но оно фрагментарно. Можно не ходить в столовую в принципе и жить за счет переданной еды. Можно в магазине что-то покупать.

Поддержка извне, кстати, очень сильно помогает. Для родных это большее наказание, чем для осужденных. Моя девушка вышла за меня замуж, пока я был в тюрьме, и ездила ко мне все годы. Три дня положенных свиданий были лучшим событием. Она, маленький хрупкий человечек, за сотни километров тащила сумки с вещами, едой, проходила досмотры, «сидела» со мной. Я ей очень благодарен за все это, она настоящая «декабристка» — низкий поклон таким героиням. До сих пор стыдно перед родными за все эти страдания.

Еще в колонии есть баня, клуб, библиотека, стадион и спортзал. То есть физически особо не страдаешь. С восьми утра до пяти вечера — работа с перерывом на обед. Как правило, это швейное, обувное производство, деревообработка. Зарплата в некоторых колониях может достигать $50 в эквиваленте, но в нашей, к сожалению, получать больше $20 никому не удавалось.

В шесть-семь вечера ужин, потом спорт, баня. Периодически разрешают минут 15 поговорить по телефону — для этого нужно купить карточку «Белтелекома».

Отбой в 22:00 — все, никакого движения и шума.

Ничего не изменилось, просто мир перевернулся

— Я уже на свободе. Сокамерники и знакомые выходят потихонечку, мы пытаемся общаться, но…

— Вы сидели с теми, кого осудили на долгий срок. Когда журналисты пишут о громких приговорах, это для того, чтобы другим было неповадно. А есть надежда на то, что за 20 лет тюрьмы заключенный исправится сам?

— Боюсь, нет. В тюрьме вообще смысла для заключенных нет. Там люди теряют страх. Например, если вы никогда не сидели, то предпочтете вызвать милицию, а не сами будете разбираться в каком-нибудь физическом конфликте. А после тюрьмы… Если кто-то затронет мою честь или честь моей семьи, сразу получит в челюсть. Уже не страшно, хотя теперь я знаю цену свободы и дважды подумаю, стоит ли обращать внимание на мелкие обиды в принципе.

— А что с преступниками делать?

— Как наказывать? Не знаю. Но важнее социализация после выхода на свободу. Они же не знают, что такое банкомат. Смотрите, сколько молодых сейчас сажают на 15—20 лет. Представьте страну через этот срок, когда они, обозленные, ничего не умеющие, выйдут на волю. А это люди не с такой крепкой психикой, как у меня, взрослого.

Надо пугать тюрьмой, но как можно дольше оттягивать этот страх. Напугать и отпустить — так человек запомнит. А наркоман в тюрьме сидит и не скрывает: выйду, буду дальше колоться, курить и растить, не страшно уже.

— Что в вас осталось от зоны?

— Нет, никаких чифиров дома не варю. За рулем могу крепко выругаться. И понравилось просыпаться рано. А еще то, что раньше казалось неважным, на самом деле — главное в жизни.

Телевизоры в каталоге Onliner.by — смотрите, когда хочется

Наш канал в Telegram. Присоединяйтесь!

Быстрая связь с редакцией: читайте паблик-чат Onliner и пишите нам в Viber!

Перепечатка текста и фотографий Onliner.by запрещена без разрешения редакции. nak@onliner.by

В 2019 году 38% преступлений в Беларуси совершили ранее судимые люди. При этом, многие из них были освобождены досрочно. Это значит, что пенитенциарная (уголовно-исполнительная) система не справляется с задачей исправления осужденных. 
Бывшие заключенные рассказали ИМЕНАМ о том, что не так в исправительной системе, как устроена жизнь в тюрьме и почему многие хотят туда вернуться.

Игорь, 30 лет. «Тюрьма забирает последнее»

— Меня задержали вечером 6 ноября 2012 года. Помню, подумал, что это боевик, и я попал сюда случайно. Чтобы схватить одного человека, вызвали целый автобус «Алмаза». Мне было 20.

После задержания ты попадаешь в фургон. Там в лучшем случае просто лежишь с ботинком на голове. Всё это сопровождается оскорблениями. Такое обращение обескураживает настолько, что к следователям ты попадаешь уже сломанным. Говоришь то, что тебе сказали. Подписываешь, что дали. Первые показания даются под большим давлением и не должны учитываться. Но на деле оказывается, что именно по ним тебя и судят. 

Расследование изначально ошиблось. Предполагалось, что я приобретаю в особо крупном размере. А по факту в моей машине нашли 0,2 грамма вещества. Причём следствие установило, что на момент приобретения это было разрешено. А вот на момент задержания уже нет. 

Так я получил первую часть статьи. Третью на меня повесили из-за показаний другого человека. Изначальный приговор — два года домашней химии (Ограничение свободы без направления в исправительное учреждение открытого типа. Осужденный остается дома, ходит на работу, но должен соблюдать предписанные правила. — Прим. ред.).

Поэтому после первого суда меня даже отпустили домой.

А потом вышел декрет об усилении 328. Поменялся судья. Приговор отменили. Все процедуры нужно было проходить заново. У меня были планы на жизнь, девушка, хорошая машина. Я готовился к свадьбе. Но всё обрушилось. Дали восемь лет. Имущество конфисковали. Если бы не амнистия, я бы до сих пор был в тюрьме.

Мне кажется, что связь с близкими хорошо влияет на оступившегося человека. Но в тюрьме ты наоборот лишаешься этой связи за любой проступок

Тюрьма забирает последнее. Всё сделано так, чтобы человек, как собака, радовался любой брошенной кости. Ограниченное количество звонков, свиданий, посылок. Мне кажется, что связь с близкими хорошо влияет на оступившегося человека. Но в тюрьме ты, наоборот, лишаешься этой связи за любой проступок. Да и ребят по 328 трудно назвать преступниками. Они не опасны для общества. И при этом могут уехать на 15-20 лет. Как-то абсурдно. 

Из-за жесткости наркотической статьи любая провинность влекла за собой дополнительное наказание или даже увеличение срока. Послаблений не было никаких. Я хотел сохранить отношения с близкими и не мог лишиться даже одного звонка. Для меня это было катастрофой. Поэтому за 6,5 лет у меня не было нарушений. Но за покладистость я ничего не получил. На химию не отпустили, даже когда забеременела жена. 

«Наказывают всем»

— Ограничения в тюрьме сами по себе демотивируют. Вот выходит такой послушный Игорь с очередной комиссии ни с чем. И ребята, которым осталось по 10 лет, не понимают, зачем вести себя хорошо. В таких условиях нужно решить для себя, зачем. И многие решают жить тюремными моментами. Потому что это теперь дом. Потому что у нас из-за добавления срока сидеть можно бесконечно.

Казалось бы, ограничение свободы и есть твоё наказание, но по факту наказывают всем. Распорядком, бессмысленным трудом, отсутствием связи с близкими. Всё, что направлено на исправление, тоже наказание. За весь день между работами у заключенных есть 45 минут личного времени. Можно почитать книгу или позаниматься спортом. Но на этот промежуток часто приходится просмотр лекции. Мало кто радуется такому событию. Лекции одни и те же: алкоголь, табакокурение, наркотики…  Первые месяцы терпимо, а потом всё идёт по кругу. Со временем начинаешь наизусть пересказывать цитаты героев. Здравомыслия в этом мало. 

Кажется, что ты родился в тюрьме, что воли нет, ее придумали. Чувство свободы забывается напрочь

Стоит отметить, что тюрьма не такое страшное место, как раньше. В тюрьмах больше не убивают. Тут есть все для спорта. Можно даже йогой заняться. Есть психологи и комната релаксации с рыбками. При этом за 6,5 лет я видел четыре самоубийства.  Большие несоразмерные сроки ломают психику. 

Мне повезло. У меня дружная семья, которая помогла сохранить себя. Я жил шесть лет надеждой. Меня ждали. Но даже при таких условиях со временем начинаешь сомневаться в реальности. Кажется, что ты родился в тюрьме, что воли нет, ее придумали. Чувство свободы забывается напрочь. Мозгом понимаешь, что год остался сидеть, но поверить трудно. 

«Перспектив нет»

— До освобождения я говорил себе: «Выйду и вообще расстраиваться не буду! Никогда!» Первый месяц так и было. Ходишь, как Незнайка в Солнечном городе. Всё интересно, телефоны новые. Но потом понимаешь, что суть не поменялась. Люди остались прежними. Только сложно смотреть на старых знакомых. Вот вы вместе закончили колледж, а вот у человека карьера и квартира, он многого добился. А ты забыл всё, что умел. И тебя никогда не возьмут на хорошую должность. И ты идешь на самую обычную работу. 

Представьте, каково это для тех, кто торговал и ощутил вкус лёгких денег? На выходе из тюрьмы они понимают, что перспектив нет. И начинают скучать, думать, что вообще-то на зоне жизнь не так плоха. Не так много хлопот, всегда знаешь, чем день закончится. А на воле много соблазнов. Да и старые связи могли остаться. И круг замыкается…

Когда я вышел, мне сказали обратиться в администрацию района. Обещали внушительные подъёмные. Пришлось собрать кучу бумаг, терпеть презрительные вопросы. «А зачем вам деньги? А на что?» Действительно, зачем деньги человеку с ребенком, который после тюрьмы полтора месяца не может найти работу? В итоге дали 150 рублей. 

У отсидевших в Беларуси мало шансов на достойную жизнь, если нет богатых родителей и связей.

После тюрьмы я по знакомству устроился в пиццерию. Работал за копейки и выгорел. Потом занимался благоустройством участков. И за год понял, что это дорога в никуда. А у меня семья. Мы решили что-то менять и уехали в Польшу. Уезжать было страшно: ни знакомых, ни навыков, ни языка. Но все получилось. Работа в Польше у меня тоже самая простая. Только здесь с простой работой можно накопить на отпуск и в целом хорошо жить. 

Сергей (по просьбе героя имя изменено) «То месть обдумываешь, то молишь Бога о прощении»

— Я получил два года по коррупционной статье*. В моём случае вознаграждение было, а вот юридически значимых действий не было. Все эпизоды, которые мне вменили, принимались коллегиально и на основании подробных экономических обоснований. Так что я просто ещё плюс один человек в статистику борьбы с коррупцией. 

Я думал, что выйду быстрее, но законы ужесточились. Выпускать коррупционеров досрочно запретили. Хотя в основном это порядочные люди, у которых масса заслуг в этой стране и за рубежом. Просто «правоохранителям» нужно показывать результаты. Я провёл год в тюрьме КГБ, потом на Володарке и потом ещё много где. За это время пришлось познакомиться с руководителями разного уровня и разных отраслей, осужденных по аналогичным статьям. 

В тюрьме многое делалось для галочки. Работа для галочки, исправление осужденных для галочки. Система создана, чтобы унизить человека, а не чтобы сделать его лучше. Например, в КГБ ужасные условия. Очень маленькая камера с тремя нарами, в которой должны существовать пять человек. Они по очереди переезжают с пола на нары. 

Там я познакомился с бывшим детским врачом-хирургом. Человек, который до сих пор помнит каждого тяжелобольного ребенка, вынужден лежать под нарой на щите. Коллеги его не забывали, поддерживали и писали много писем.

Меня забрали в конце рабочего дня. Четверо суток я провёл в одежде, в которой меня задержали. Родственникам сообщили только на утро. Просьбы и опасения за здоровье престарелой матери игнорировались. Думаю, так демонстрируется то, насколько ты зависим от них. А под давлением даются «нужные» показания. 

Все пропитано унижением. Но, к сожалению, чем дольше ты находишься в этих условиях, тем больше и больше привыкаешь

Возможно, для кого-то это нормально. Но для меня это дико. Дико забирать людей с улицы и не давать им минимальный гигиенический набор, робу. Дико водить в туалет два раза в день.

Все пропитано унижением. Но, к сожалению, чем дольше ты находишься в этих условиях, тем больше привыкаешь. На суде я слышал последнее слово людей, проходивших по делу. Их выпустили под залог через пару месяцев. Так вот они постоянно говорили о пережитом унижении, которое запомнится на всю жизнь. А те, кто находился в СИЗО дольше, даже не вспомнили об этом. 

«Нет цели быть хорошим»

— Сама по себе тюрьма не самое страшное место, теперь там много приличных людей. Есть, конечно, и те, кто сел ещё ребёнком. Они уже седые и матёрые, а головой остались там, в своей молодости. Они не развиваются. Даже тем, кто много читает, все равно не хватает социума. Людям приходится выдумывать свою жизнь, чтобы не сойти с ума. Они пересказывают другу небылицы и верят в них. И машины у них были, и женщины. Потому что трудно принять, что вся твоя жизнь прошла вот так, что её не было. 

Ещё хоть как-то можно понять это, если человек отнял жизнь. Но если это ребёнок, который сел за наркотики? Отряды наркоманов — это, в основном, люди из нормальных семей. Собственными силами и с помощью родителей они могут поставить окна, например. То есть тюрьму ремонтирует не государство, а семьи заключенных. О каком исправлении в таких абсурдных условиях идёт речь?

Они все мечтают, что найдут миллионера, положат ему утюг на грудь и отожмут бабок. И хоть год, хоть пару месяцев, но поживут нормально

Иногда нам показывали хорошие фильмы. Вдохновляющие, социально направленные. Здорово жить там-то и так-то, ничего не потеряно после тюрьмы, главное — трудись. Только, как правило, это не о Беларуси. А человек выйдет — у него мама старенькая, он уехать и бросить её не может. Что ему делать? То есть единственные просветы и те направлены на американскую мечту. 

Самое страшное, что люди с большими сроками выходят никому не нужными и ничего не умеющими. Они мечтают, что найдут миллионера, положат ему утюг на грудь и отожмут бабок. И хоть год, хоть пару месяцев, но поживут нормально. Нет у них цели выйти, трудиться на благо общества и быть хорошим. Чем больше времени проводишь в тюрьме, тем более злым становишься. Ты попадаешь в ограниченное пространство с чужими. Даже на свободе порой трудно найти близкого интересного человека. А в лагере ты постоянно в себе. И мысли разные, конечно. То месть обдумываешь, то молишь Бога о прощении.

Мне кажется, для убийц и насильников единственный вариант «исправления» — сельское хозяйство внутри тюрьмы, так как долгие годы зона их дом. Нужна какая-то резервация в лагере, чтобы они могли организовать свой быт. Дополнительно питаться тем, что производят. Тогда, может, что-то изменится и люди будут становиться лучше. 

«Тюрьма отражает процессы в стране»

— Тюрьма отражает многие процессы в стране. И пока всё так, как сейчас, пути для развития нет. Я до сих пор пытаюсь оздоровиться. Избавиться от внутренних преград, которые мне дала тюрьма. Раньше я был смелым, инициативным. Теперь страшно, я уже не тот. Не могу даже объяснить, что это за тормоза.

После выхода мне казалось, что на мне табличка «сидел». Не уверен, что это прошло. Когда сидишь, думаешь, что будешь по чуть-чуть наслаждаться свободой: вот птички поют, вот машины ездят. Хочется медленно и этапами заново всё прочувствовать. Я неделю не принимал алкоголь, хотел насладиться мелочами не под хмелем. Но на выходе мир просто обрушивается на тебя. И приходится жить на той скорости, которую не выбираешь. 

Тюрьма ни с социализацией, ни с работой не помогает. Всё фикция. На выходе дают перечень бюро по трудоустройству, а там уж как-нибудь сам. Меня ждали, и я начал работать на следующий же день. А многие не могут найти работу, чтобы прокормить себя и хоть как-то отблагодарить тех, кто помогал им на зоне. Потому что без помощи выдержать это невозможно.

После долгих сроков и без семьи люди не знают, что будет дальше. И есть ощущение, что они вернутся. Со мной сидел человек под следствием, который мечтал, что ему дадут срок. Хотел перезимовать в тюрьме и расстроился, когда не дали.

Специалистов мало

Психолог Наталия Бабич начала работать с осужденными в 1999 году. По ее словам, и тогда, и сегодня специалисты физически не успевают качественно работать со всеми заключенными. При этом терапия — один из главных ключей к исправлению. 

— Каждый осужденный проходит диагностику по прибытии, а потом в соответствии с планом. Любой человек может записаться на приём, но часто его приходится ждать долго. Осужденных много, а специалистов мало. Один или даже три психолога на исправительное учреждение не могут объять масштаб работ, который теоретически на них возложен. Есть ли в таких условиях место серьёзной исправительной работе?

Эффективность психологической работы во многом зависит от контингента внутри отряда. Раньше коллективы делали смешанными (в одной группе были люди с разными статьями и сроками). Это усложняло работу, потому что осуждённые обменивались криминальным опытом. Сейчас отряды формируют по статьям. Так проще отслеживать процессы в конкретном коллективе.

По словам Наталии Бабич, актуальные темы для заключённых — это конфликты внутри исправительного учреждения, выстраивание отношений. Много спрашивают о том, как разговаривать с семьёй.

В середине срока семья становится для них первичной ценностью. Но и тут есть момент. Часто это не про связь с миром вне колонии, не про близость с родными. А про возможность получать печеньки, чай, сигареты

Также к психологам обращаются из-за физического состояния на фоне стресса: расстройства сна, питания, соматические проявления.

Что нужно изменить

Наталия Бабич уверена, что пенитенциарная система нуждается в изменениях.

• «В первую очередь, необходимо усилить связь между институтами. Как только вскрываешь одну проблему, понимаешь, что ниточка тянется из другого. Например, в исправительных учреждениях не лечат от алкоголизма. Предполагается, что длительное воздержание очищает. Но это так не работает. Люди выходят и срываются. Потому что это болезнь и триггеры остались. Реабилитация — это минимум три месяца ежедневной работы с алкоголиками и шесть с наркоманами». 
• Также, по словам Бабич, необходимо повышать психологическую культуру. 

Многие преступники не меняются, потому что уверены, что никому не навредили

«К счастью, мы наконец-то стали говорить о насилии и агентах насилия. Многие преступники не меняются, потому что уверены, что никому не навредили. Психологическое насилие вообще у нас не учитывается. Домашнего тоже нет. Но важно называть вещи своими именами, чтобы нести ответственность за свои поступки. Для этого нужны осознанность и воля. Если понимаешь, что с тобой происходит, легче контролировать процессы. Поэтому популяризация психологии необходима».

• Важно расширять штат тюремных психологов.
• А также создавать центры ресоциализации. Это центры социально-психологической реабилитации осужденных и службы сопровождения. Там бывших заключенных будут готовить к жизни в обществе. Помогать с жильем, обучением, выбором профессии, оказывать психологическую помощь. 

«Столкновение со свободным миром после заключения — это сильный стресс. А значит, — это спусковой крючок для противоправного поведения. После тюрьмы на тебя наваливается очень много. А базиса, на котором можно построить законопослушный образ жизни, нет. Поэтому многим легче вернуться обратно».

«Тюрьма не виновата»

Центров ресоциализации бывших заключенных, о которых говорит Наталья Бабич, в Беларуси действительно нет. 

Вместо государства бывшим преступникам помогают частные инициативы. Например, организация «Отклик» (проект «Помощь бездомным») создала центр для бездомных, куда может прийти любой нуждающийся человек, чтобы получить необходимую одежду, первую медицинскую помощь или поесть в социальной столовой. 

Валерий Еренкевич, координатор проекта «Помощь бездомным», куратор столовой рассказывает, что многие их посетители — бывшие заключенные.

«Многие из тех, кто оказался на улице, сидели. Процентов 30-40 — люди с большими сроками. Был тут человек, который 36 лет провёл в тюрьме. Мы смогли пристроить его в дом престарелых».

Столовая для бездомных находится в Минске по адресу ул. Матусевича, 15. Раньше поесть можно было в самом помещении. Сегодня из-за карантина приходится выдавать еду через окно. 

Посетитель столовой Евгений рассказывает, как несколько раз «залетал по хулиганке». Был на Володарке и в других тюрьмах. Последний раз отсидел полтора года домашней химии. Вышел в 2006 году. 

— На Володарке, например, я в подвале сидел. Мы там карты вырезали, у нас их постоянно конфисковывали. Клопы были, клещи были. Мы их газетой травили. А еда там классная была.

У нас была комната на четыре шконаря. Однажды в неё закинули 15 человек. Дышать было нечем, приходилось спать по очереди и валетом. Мы тогда объявили голодовку. А начальство не любит забастовок. У них будут проблемы, если осужденные не накормлены. В тот раз забастовка помогла, и камеру расформировали. Но потом за такое всегда прилетало наказание.

Бывало, просто залетал ОМОН месить всех дубинками. Просто камера открывается и без перебоя начинают дубасить. Побили и ушли.**

В тюрьме работать не довелось. А в химии был труд. Кто на поля, кто куда. Я работал в садике, помогал ремонт делать. Потом сторожем на хоздвор в ночную. Кто-то работал на пилораме. У нас вообще привилегии большие были. Вот на пилораме, например, зарплата была 190 тысяч (неденоминированных — прим.ред.). А у меня 100-120 была. Это вторая по величине зарплата! 

Бомжом я стал только в 2016 году. Тюрьма не виновата, я считаю. Это раньше из квартир выписывали, если садишься. Сейчас нет. Вот когда я первый раз сел, меня выписали. Но мать прописала обратно, хотя сестра не хотела. А раньше — да, если сел, то сразу бомж.

На выходе из тюрьмы дают такой длинный талон-выписку. С ним можно неделю-две ездить бесплатно на общественном транспорте. Дают адреса бесплатных столовых и ночлежек. С работой не помогают, говорят, найди сам. 

Я по знакомству пошел учеником на фасады тогда. Стал специалистом. Проблем с работой не было. Да и сейчас всё нормально! 

Некоторые выходят и говорят, что им на воле делать нечего. Стёкла бьют специально, чтобы вернуться. А я одетый, обутый, накормленный. У многих нет телефона, а у меня есть. Не жалуюсь.

«Давайте не будем о грустном»

Еще один посетитель столовой Василий говорит, что «раньше на зоне была жизнь, а сейчас нет».

Если почесноку, то на зоне плохо. Хотя если так подумать… Там работаешь — получаешь деньги. Тут работаешь — получаешь деньги

— Меня посадили, потому что я взял кредит в девяностых, а меня кинули (что именно произошло, Василий не объясняет, — прим. ред.). А я был честный человек, водитель троллейбуса. И остался им! И отработал еще после того, как вышел. Да, с судимостью. Просто мой отец был влиятельным человеком в городе. Сейчас его нет, к сожалению. Коронавирус, — Василий целует перстень и крестится.

Если почесноку, то на зоне плохо. Лучше на воле. Хотя если так подумать… Там работаешь — получаешь деньги. Тут работаешь — получаешь деньги. И всё на горшок уходит. Только в лагере еда бесплатная. 

Я вышел в 2000-м году. И за последние три года отсидки я имел всё. И всех… Не очень хочу рассказывать. Вот я мог бы вам разгадать кроссворд (лежит перед ним на столе). Ручки только нет. 

С убийцами и насильниками я не общался. А зачем мне это? Я в душе нормальный человек, такой же, как вы. Я не блатной. Я мужик. Я работяга! 

Давайте не будем о грустном. Я сейчас живой. Я знаю, чем заняться завтра. Всё у меня нормально.

«Важно, чтобы человек сам решил, как жить»

По словам Валерия Еренкевича, у бывших заключенных три проблемы: зависимости, отсутствие документов, и отдельным блоком — работа-жильё-еда. Проект «Помощь бездомным» помогает со всем, чем может.

— Наши юристы восстанавливают людям паспорта. Все издержки оплачиваются организацией. Я расспрашиваю людей о том, чем они могут заниматься. И пристраиваю на работу. Как правило, бывшие заключённые идут работать сторожами, подсобными, грузчиками. На специальности не претендуют.

Помогать — это хорошо, но в моём деле важно различать тех, кто хочет помощи, и тех, кому и так нормально

Если человек адекватный, всё складывается хорошо. Работы сейчас хватает: частный сектор, сельское хозяйство. Мне приходит много запросов оттуда. Если ты не пьёшь и не буянишь, — трудись на здоровье. Не важно, сидел или не сидел.

Но, к сожалению, среди бывших заключённых много людей с зависимостями. Поэтому по желанию мы помогаем с реабилитационными центрами. Это на время решает вопрос с жильём. Там зависимые адаптируются, вникают в процессы труда, приобщаются к церкви. Реабцентры работают на самообеспечении. Поэтому бывшие заключённые учатся потреблять то, что производят сами.

Помогать — это хорошо, но в моём деле важно различать тех, кто хочет помощи, и тех, кому и так нормально. 

Очень многое зависит от конкретной личности. Вот был, например, у меня тут кадр. Пять или шесть ходок у него. Мы восстановили документы, договорились о работе с помощниками, о домике в деревне. Казалось бы, работай себе, развивайся! Но нет. Получил пенсию и купил пару ящиков водки. Праздник устроил для души. Я дал ему несколько дней, чтобы протрезветь и прийти в себя. Но ничего не изменилось, пришлось его выгнать. А это образованный был человек, бывший прапорщик.

Но я всё равно считаю, что безвыходных положений нет. Прямо извергом нужно быть, чтобы тебе никто не помог. Да и к извергам можно найти подход. Хотя в конечном итоге важно, чтобы человек сам решил, как дальше жить.

Как вы можете помочь

«Зеки», «сидевшие». Пятно на теле общества. «Опасные элементы», которые нужно заключить, оградить, наказать.

Мало кто задумывается о том, что за всеми этими определениями скрываются живые люди со сложными историями. Что от беды не застрахован никто. И что стать «опасным элементом» в существующей системе очень легко. 

На выходе из тюрьмы людям зачастую негде жить и нечего есть. Отсутствие документов и средств к существованию ставит их перед выбором: снова тюрьма или голодная смерть.

Ваша помощь может дать этим людям шанс на лучшую жизнь и снизить процент преступности в обществе.

«Имена» поддерживают проект организации «Отклик» «Помощь бездомным» и собирает деньги на его работу: закупку продуктов, медикаментов и расходных материалов, на оплату труда сотрудников. 

Годовой бюджет проекта — 71 716 рублей. Если мы все скинемся понемногу, то обязательно ее соберем. И тогда около 300 человек зимой и 225 человек летом будут регулярно получать горячие обеды. Не менее 40 человек смогут восстановить документы, около 15 — трудоустроиться. 50 человек получат первую медицинскую помощь, консультацию по юридическим вопросам и моральную поддержку.

Пожалуйста, поддержите проект «Помощь бездомным» любой посильной суммой или подпишитесь на регулярное ежемесячное пожертвование. Регулярность очень важна, потому что именно из таких подписок у организации складывается понимание, сколько человек она сможет накормить в следующем месяце. 

Чтобы оформить подписку, нажимайте кнопку «Помочь» на странице проекта. 

---

*(УК РБ ст. 430 «Принятие должностным лицом для себя или для близких материальных ценностей…», «…должностные лица — лица, уполномоченные в установленном порядке на совершение юридически значимых действий…»).

**Осужденные имеют право на вежливое обращение со стороны работников органа или учреждения, исполняющих наказание и иные меры уголовной ответственности. Осужденные не должны подвергаться жестокому, бесчеловечному либо унижающему их достоинство обращению. Меры принуждения к ним могут быть применены не иначе как на основании закона. (п.2, ст. 10 УИК РБ)

Фото: John Kolesidis/Reuters

Начало цикла читайте здесь:

• Сандерлай Энделай. Как выйти в транс в российской колонии
• Матросская Тишина. Знакомство
• Постоянный клиент
• Раб на галерах. Подневольная экономика зоны
• Одинокий зэк желает познакомиться. Как находят себе подруг, сидя в тюрьме

Сложно себе представить, как могут уживаться в одном помещении сто здоровых, разной степени агрессивности, не всегда адекватных мужчин. У каждого из них своя история, свой опыт, свои интересы. Естественно, между ними возникают конфликты. Теснота, бытовые неудобства лишь усугубляют ситуацию. Тем не менее жизнь в местах лишения свободы подчиняется строгим законам и правилам, которые жестко регламентируют поведение местных жителей.

Неотъемлемой частью этих правил является существование среди заключенных отдельной касты отверженных. Это так называемые обиженные, опущенные или угловые. Они так вписались в тюремную иерархию, делая самую грязную работу, что без их существования само функционирование системы было бы под вопросом. Более того, наличие такой касты открывает большие возможности для всевозможных манипуляций и управления заключенными. Перспектива попасть в обиженные делает зэков сговорчивыми и способными пойти на многие компромиссы.

Как становятся обиженными? У каждого из них своя история, свой путь. Опустить могут сами зэки за какой-нибудь проступок. Например, осужденных за педофилию ждет именно такая участь. С помощью других заключенных опустить могут и сами тюремщики. Можно просто посидеть за одним столом с обиженными, поздороваться с ним за руку, поесть из одной посуды — и ты, словно подхвативший неизлечимый вирус, становишься таким же. Обратного пути нет. Такие заключенные сидят за отдельными столами, спят отдельно в углу барака, едят из отдельной посуды. Жизнь их незавидна и нелегка. Как правило, они убирают туалеты и выносят мусор. Конечно же, обиженный обиженному рознь. Одно дело — бывший воин-десантник, громила, осужденный за убийство, попавший в эту касту за то, что, рассказывая о подробностях своей интимной жизни, упомянул о занятиях оральным сексом с девушкой, а другое дело — педофил.

У нас в отряде жил всеми гонимый угловой Артем, московский парень двадцати лет отроду. Жизнь его складывалась очень непросто. Он гей. Сидел во второй раз за кражу. На свободе работал в ночном клубе и, обокрав своего клиента, опять попал в тюрьму. Артем — ВИЧ-инфицированный. Сначала его распределили в специальный, шестой отряд, где содержатся только ВИЧ-инфицированные. Отношения с окружающими у него не очень-то складывались. В силу его положения в тюремном сообществе, на него была возложена обязанность убирать туалет, а кроме того, он стал объектом сексуальных утех озабоченных зэков и регулярно подвергался насилию. После его попытки повеситься Артема перевели в карантин. Нельзя сказать, что его жизнь здесь значительно улучшилась. Артем с утра до ночи продолжал мыть туалет и выносить на помойку использованную туалетную бумагу. В перерывах между этими занятиями он стирал личные вещи дневальных — полотенца, майки, трусы, носки. В перерывах между этими перерывами его регулярно били те же дневальные. Ссадины и синяки не сходили с его лица. А по ночам местные царьки карантина заставляли Артема вспоминать свою вольную жизнь, используя его для плотских утех. Мне было его безумно жаль, и я старался всячески ему помочь — давал сигареты, чай. Это не очень облегчило и скрасило его жизнь, и Артем, не выдержав издевательств, вскрыл себе вены, после чего… опять попал в шестой отряд для ВИЧ-инфицированных, откуда его не так давно перевели сюда.

Через некоторое время, находясь в другом отряде, я услышал следующую историю об Артеме, которая приключилась с ним в отряде для ВИЧ-инфицированных. Один блатной зэк, цыган по прозвищу Будулай, которого я знал лично, начал приставать к Артему. Цыган настаивал, чтобы Артем в известном процессе играл активную роль. «Не могу! — отчаянно сопротивлялся Артем. — Если меня, то пожалуйста! А сам я ну никак не смогу». Цыган не отставал и продолжал настаивать на своем. Артем решил пожаловаться на ловеласа местным блатным. «Да ты что, гадина, на мужика наговариваешь?!» — не поверили те Артему. Но, уступив его настойчивости, все-таки решили проверить цыгана. «Назначай свидание! — сказали блатные. — Мы будем рядом, в засаде. Если что — прикроем».

Наступила ночь, и наша парочка, стараясь не привлекать ничьего внимания, пробирается на место свидания — в помещение воспитательной работы. Есть такая комната в бараке, где заключенные смотрят телевизор. Эх, не знал Будулай, что ждала его там засада. В самый ответственный момент включился свет, и изумленным взорам зэков предстал обнаженный Будулай, находящийся в недвусмысленном положении. Понимая, что его ожидает, он не растерялся и выпрыгнул в окно второго этажа, пробив стекла. Непостижимым образом за считаные секунды он сумел преодолеть высоченную ограду локального сектора, снабженную специальными барабанами — вертушками с колючей проволокой. Захочешь перелезть, возьмешься за реечку, подтянешься, а барабан прокрутится вниз.

Голый цыган с криками «Спасите, помогите, убивают!» залетел в расположенную на аллее будку секторов — помещение, где находятся сотрудники колонии, следящие за передвижением зэков. Ни один осужденный не выйдет из локального сектора без ведома дежурного милиционера. Той ночью цыган ворвался в их сон. Ничего не понимающие мусора долго протирали глаза, глядя на голого заключенного, ночью, в середине зимы вломившегося в их домик. Цыгана спасли, предоставив ему политическое убежище в другом отряде. Его жизнь кардинально поменялась, и он стал покорно нести все тяготы и лишения своей нелегкой жизни. Ряды обиженных, которых в колонии не хватало, пополнились еще одним отверженным.

Однажды к нам в отряд заехал некий Миша П. Обычный зэк, ничем не выделяющийся из общей массы, осужденный за грабежи и разбои. Он оставался обычным до тех пор, пока в колонию не прибыл другой этап и не выяснилось, что Миша — угловой. По понятиям такой заключенный должен был сразу сообщить о своем статусе и занять свое место. Миша же решил начать новую жизнь и больше недели сидел за одним столом с другими заключенными, ел с ними из одной посуды, пил чифир из одной кружки. Получалось, что он «заразил» весь отряд. Но нет! Оказывается, по тем же понятиям, если заключенные не знали о том, что другой зэк угловой, а тот это дело скрыл, то так не считается. Мишу жестоко наказали, избив его до полусмерти.

Надо сказать, что история эта произвела на меня сильное впечатление и заставила задуматься о хрупкости нашего бытия.

Жизнь продолжалась.