Рассказы для пятого класса

Сказки для 5 класса — читайте бесплатно онлайн для детей и взрослых. Удобный каталог позволит скачать и распечатать полную подборку сказок к себе на компьютер. Кнопками социальных сетей вы можете поделится с друзьями. Поиск вверху сайта найдет за несколько секунду подходящую сказку для 5 класса

А перед самым окном раздался телефонный звонок:

– Антошка, это ты? Это я, Везунчик!

– Привет, предатель! – буркнул Антошка. – И кому же ты сейчас помогаешь?

Но Везунчик на «предателя» ни капельки не обиделся.

– Одной старушке. Представляешь, ей всю жизнь не везло! Вот мой начальник меня к ней и направил.

Завра я помогу ей выиграть миллион рублей в лотерею, и вернусь к тебе!

– Правда? – обрадовался Антошка.

– Правда, правда, – ответил Везунчик и повесил трубку.

Ночью Антошке приснился сон. Будто они с Везунчиком тащат из магазина четыре авоськи любимых

Антошкиных мандаринов, а из окна дома напротив им улыбается одинокая старушка, которой повезло

первый раз в жизни.

Сергей Куцко

ВОЛКИ

Так уж устроена деревенская жизнь, что если и до полудня не выйдешь в лес, не прогуляться

по знакомым грибным да ягодным местам, то к вечеру и бежать нечего, всё попрячется.

Так рассудила и одна девушка. Солнце только поднялось до верхушек елей, а в руках уже полное

лукошко, далеко забрела, но зато грибы какие! С благодарностью она посмотрела вокруг и только

собралась было уходить, как дальние кусты неожиданно вздрогнули и на поляну вышел зверь, глаза

его цепко следили за фигурой девушки.

— Ой, собака! — сказала она.

Где—то недалеко паслись коровы, и знакомство в лесу с пастушьей собакой не было им большой

неожиданностью. Но встреча с ещё несколькими парами звериных глаз ввела в оцепенение…

“Волки, — мелькнула мысль, — недалеко дорога, бежать…” Да силы исчезли, корзинка невольно

выпала из рук, ноги стали ватными и непослушными.

— Мама! — этот внезапный крик приостановил стаю, которая дошла уже до середины поляны. —

Люди, помогите! — троекратно пронеслось над лесом.

Как потом рассказывали пастухи: “Мы слышали крики, думали, дети балуются…” Это в пяти

километрах от деревни, в лесу!

Волки медленно подступали, впереди шла волчица. Бывает так у этих зверей — волчица становится

во главе стаи. Только у неё глаза были не столь свирепы, сколь изучающи. Они словно вопрошали:

“Ну что, человек? Что ты сделаешь сейчас, когда нет в твоих руках оружия, а рядом нет твоих

сородичей?”

Девушка упала на колени, закрыла глаза руками и заплакала. Внезапно к ней пришла мысль о молитве,

словно что—то встрепенулось в душе, словно воскресли слова бабушки, памятные с детства:

“Богородицу проси! ”

Девушка не помнила слов молитвы. Осеняя себя крёстным знамением, она просила Матерь Божию,

словно свою маму, в последней надежде на заступничество и спасение.

…Когда она открыла глаза, волки, минуя кусты, уходили в лес. Впереди не спеша, опустив голову, шла

волчица.

Виктор Драгунский «Шиворот— навыворот»

Один раз я сидел, сидел и ни с того ни с сего вдруг такое надумал, что даже сам удивился. Я надумал,

что вот как хорошо было бы, если бы все вокруг на свете было устроено наоборот. Ну вот, например,

чтобы дети были во всех делах главные и взрослые должны были бы их во всем, во всем слушаться. В

общем, чтобы взрослые были как дети, а дети как взрослые. Вот это было бы замечательно, очень

было бы интересно.

Во—первых, я представляю себе, как бы маме «понравилась» такая история, что я хожу и командую

ею как хочу, да и папе небось тоже бы «понравилось», а о бабушке и говорить нечего. Что и говорить,

я все бы им припомнил! Например, вот мама сидела бы за обедом, а я бы ей сказал:

«Ты почему это завела моду без хлеба есть? Вот еще новости! Ты погляди на себя в зеркало, на кого

ты похожа? Вылитый Кощей! Ешь сейчас же, тебе говорят! — И она бы стала есть, опустив голову, а я

бы только подавал команду: — Быстрее! Не держи за щекой! Опять задумалась? Все решаешь

мировые проблемы? Жуй как следует! И не раскачивайся на стуле!»

И тут вошел бы папа после работы, и не успел бы он даже раздеться, а я бы уже закричал:

«Ага, явился! Вечно тебя надо ждать! Мой руки сейчас же! Как следует, как следует мой, нечего грязь

размазывать. После тебя на полотенце страшно смотреть. Щеткой три и не жалей мыла. Ну—ка, покажи

ногти! Это ужас, а не ногти. Это просто когти! Где ножницы? Не дергайся! Ни с каким мясом я не

режу, а стригу очень осторожно. Не хлюпай носом, ты не девчонка… Вот так. Теперь садись к столу».

Он бы сел и потихоньку сказал маме:

«Ну как поживаешь?»

А она бы сказала тоже тихонько:

«Ничего, спасибо!»

А я бы немедленно:

«Разговорчики за столом! Когда я ем, то глух и нем! Запомните это на всю жизнь. Золотое правило!

Папа! Положи сейчас же газету, наказание ты мое!»

И они сидели бы у меня как шелковые, а уж когда бы пришла бабушка, я бы прищурился, всплеснул

руками и заголосил:

«Папа! Мама! Полюбуйтесь—ка на нашу бабуленьку! Каков вид! Пальто распахнуто, шапка на затылке!

Щеки красные, вся шея мокрая! Хороша, нечего сказать. Признавайся, опять в хоккей гоняла! А это

что за грязная палка? Ты зачем ее в дом приволокла? Что? Это клюшка! Убери ее сейчас же с моих

глаз — на черный ход!»

Тут я бы прошелся по комнате и сказал бы им всем троим:

«После обеда все садитесь за уроки, а я в кино пойду!»

Конечно, они бы сейчас же заныли и захныкали:

«И мы с тобой! И мы тоже хотим в кино!»

А я бы им:

«Нечего, нечего! Вчера ходили на день рождения, в воскресенье я вас в цирк водил! Ишь!

Понравилось развлекаться каждый день. Дома сидите! Нате вам вот тридцать копеек на мороженое, и

все!»

Тогда бы бабушка взмолилась:

«Возьми хоть меня—то! Ведь каждый ребенок может провести с собой одного взрослого бесплатно!»

Но я бы увильнул, я сказал бы:

«А на эту картину людям после семидесяти лет вход воспрещен. Сиди дома, гулена!»

И я бы прошелся мимо них, нарочно громко постукивая каблуками, как будто я не замечаю, что у них

у всех глаза мокрые, и я бы стал одеваться, и долго вертелся бы перед зеркалом, и напевал бы, и они от

этого еще хуже бы мучились, а я бы приоткрыл дверь на лестницу и сказал бы…

Но я не успел придумать, что бы я сказал, потому что в это время вошла мама, самая настоящая,

живая, и сказала:

— Ты еще сидишь. Ешь сейчас же, посмотри, на кого ты похож? Вылитый Кощей!

Евгений Пермяк — Чужая калитка: Сказка

Алёша Хомутов рос мальчиком старательным, заботливым и работящим. Его очень любили в семье,

но больше всех Алёшу любил дедушка, любил и, как мог, помогал ему расти хорошим человеком. Не

баловал дед внука, но и не отказывал в том, в чём можно не отказать.

Попросит Алёша научить его ловушки на хорьков ставить — пожалуйста. Трудно ли деду показать,

как эти ловушки ставятся! Дрова пилить вздумает Алёша — милости просим! Дед за одну ручку пилу

держит, внук — за другую. Помучится парень, да научится.

Так и во всём… Красить ли крылечко задумает малец, огурцы ли на окошке в ящике выращивать —

дедушка ни в чём не отказывал. Одного только от внука требовал:

— Коли берёшься за дело — доведи его до конца. А если видишь, что дело тебе не по рукам, —

подожди, когда вырастешь.

Вот так и жил Алёша. Всех в своей большой семье радовал, и сам радовался, настоящим человеком

себя чувствовал, и другие его таким же называли.

Хорошо на свете жить, когда тебя люди хвалят, когда всё тебе удаётся. Даже в пасмурный день на

душе светло и весело. Но как—то и с удачливым Алёшей случилось такое, что пришлось

призадуматься…

Всё началось с того, что пошёл он с дедом в лес тетеревов добывать. А дорога в лес шла через садовый

питомник, где выращивались молодые деревца. Питомник был хорошо огорожен. Потому что и стадо

может забрести да повытоптать саженцы. И лосей теперь столько развелось, что они даже в село, как

домой, приходят. А уж про зайцев и говорить нечего — обгложут кору молодых яблонек или груш —

и конец.

Подошли Алёша с дедом к питомнику и видят, что калитка открыта. Хлопает калитка на ветру.

Щеколда у калитки оторвалась. Заметил это Алёша и говорит дедушке:

— Хозяева тоже мне… Пустое дело на три шурупа щеколду привернуть, а не хотят… Потому что

чужая щеколда и ничья эта калитка…

— Что говорить, Алёшенька, — поддержал дедушка разговор, — и петли бы у калитки не худо

сальцем смазать, а то, того и гляди, переест их ржа и калитка на землю свалится…

— И свалится, — подтвердил Алёша, — она и так еле—еле держится. Плохо, дедушка, быть чужой

калиткой…

— Да уж куда хуже быть чужой калиткой, — опять согласился с внуком дед, — то ли дело наша

калиточка. И синей красочкой она тобой покрашена, и петельки чистым нутряным сальцем смазаны, и

щеколда у неё «трень—брень», как музыка… своё оно и есть своё.

Тут дед посмотрел на внука, улыбнулся чему—то и дальше зашагал. Долго ходили по лесу. Трёх

тетеревов добыли и двух рябчиков. Находились по лесным чащобам да колдобинам так, что еле ноги

волочат. Отдохнуть бы охотникам, да сыро в лесу.

Дед говорит:

— Сейчас на просеку выйдем, там скамейка есть.

Вышли на просеку. Смотрит Алёша — и правда скамейка стоит, в землю вкопанная. Почернела от

времени, столбики мохом поросли. Обрадовался Алёша, сел на скамью, как на диван, и ноги вытянул.

Хорошо!

Посидел Алёша, отдохнул и спрашивает.

— А чья, дедушка, эта скамья?

— Ничья, — ответил дед, — чужая. Какой—то человек взял да вкопал два столбика да прибил к ним

доску. Вот и получилась скамья. Кому надо — отдыхай. Никто этого человека не знает, а все спасибо

ему говорят… только скоро эта скамейка тоже, никак, кончится. Столбики у неё подопрели. Ну, так

ведь чужая скамья, и никому до неё нет дела. Не то, что наша у ворот, ухоженная да покрашенная…

Тут дед снова посмотрел на Алёшу, потрепал его за розовую щёчку и опять улыбнулся чему—то.

Алёша выследил двух тетеревов. Дома шуму—гаму было выше потолка.

— Вот так охотник растёт у нас! — нахваливает Алёшу мать. — Подстрелить тетерева всякий может, а

выследить его редкий умеет.

Весёлый был ужин в этот воскресный вечер, но Алёша почему—то молчал и о чём—то думал.

— Устал, наверно, милый сын? — спросил Алёшу отец.

— А может, с дедом не поладил? — спросила бабушка.

— Да нет, нет, — отмахнулся Алёша, — не устал и поладил с дедушкой. Очень даже поладил.

Прошла неделя, а может быть, и две — отправились дед с внуком по первому снегу на охоту. Пошли

через садовый питомник. Глядит дед и глазам не верит. У чужой калитки не только щеколда на

хорошие шурупы привёрнута, не только её петли белым салом смазаны, но и краска на калитке, как

небо в мае месяце.

— Алёша, ты погляди, — указывает дед, — никак, у чужой калитки родня нашлась.

— Наверно, — отвечает Алёша и дальше идёт.

Шли они опять по старой дороге и на просеку вышли. Добрались до скамейки, где в прошлый раз

отдыхали, а скамейки не узнать. Столбики новые вкопаны, доска той же синей краской покрашена, что

и калитка, да ещё спинка у скамьи появилась.

— Вот тебе и на, — удивляется дед, — у ничьей скамейки хозяин нашёлся! Омолодил скамеечку, а

спасибо сказать некому. Знай бы я этого человека, в пояс бы ему поклонился и руку бы ему пожал.

Тут дед снова заглянул в Алёшины глаза и спросил:

— А ты не знаешь, как звать этого мастера, Алексей?

— Нет, — ответил Алёша, — я не знаю его, дедушка. Знаю только, что весной наши ребята хотят

школьную изгородь подновлять. Совсем покосилась. Она тоже чужая, а — наша.

— Это хорошо, — сказал дед.

— А что хорошо? — спросил Алёша.

— Хорошо, что ты мастера не знаешь, который скамью починил и чужую калитку за свою посчитал…

А что касаемо школьной изгороди, — сказал дед, разводя руками, — я даже слов подобрать не могу…

Видно, приходит, Алёша, такое время, когда всё оказывается своё и наше…

Дед опять заглянул внуку в глаза.

За лесом в это время поднялось позднее зимнее солнце. Оно осветило дым далёкого завода. Алёша

залюбовался золотистым, окрашенным солнцем дымом. Дед заметил это и снова заговорил.

— А завод—то, Алёша, который дымит, тоже чужим кажется, если глядеть на него не подумавши… А

он ведь наш, как и вся наша земля и всё, что на ней есть.

Евгений Пермяк — Надежный человек: Сказка

На первой парте в первом классе сидел сын отважного лётчика—испытателя Андрюша Рудаков.

Андрюша был крепким и смелым мальчиком. Он всегда защищал тех, кто послабее, и за это все в

классе любили его.

Рядом с Андрюшей сидела маленькая, худенькая девочка Ася. То, что она была маленькая слабенькая,

ещё можно было простить, но то, что Ася была труслива, — с этим Андрюша никак не мог

примириться. Она боялась каждой встречной собачонки, убегала от гусей. Даже муравьи и те её

страшили.

Очень неприятно было Андрюше сидеть на одной парте с такой трусихой, и он всячески старался

избавиться от Аси. А её не пересаживали.

Однажды Андрюша принёс в стеклянной банке большого паука. Увидев страшилище, Ася побледнела

и тут же перебежала на другую парту.

С этого и началось… Два дня Ася сидела одна, и учительница Анна Сергеевна будто бы не замечала

этого, а на третий день она попросила Андрюшу остаться после уроков. Андрюша сразу догадался, в

чём дело, и, когда все ушли из класса, он, чувствуя себя виноватым, смущённо сказал учительнице:

— Я ведь не зря принёс паука. Я хотел приучить Асю ничего не бояться. А она опять испугалась.

— Что ж, верю тебе, — сказала Анна Сергеевна, — Кто как умеет, тот так и помогает расти своим

товарищам, а я тебя позвала, чтобы рассказать одну маленькую историю.

Она усадила Андрюшу на его место за партой, а сама села рядом — на Асино.

— Много лет назад в этом же классе сидели мальчик и девочка. Сидели так же, как сейчас сидим мы.

Мальчика звали Вовой, а девочку — Аней. Аня росла болезненным ребёнком, а Вова рос сильным и

здоровым мальчуганом. Аня хворала, и Вове приходилось помогать ей учить уроки. Однажды Аня

поранила гвоздём ногу. Да так поранила, что не могла приходить в школу: ни башмак нельзя надеть,

ни валенок. А шла уже вторая четверть. И как—то Вова пришёл к Ане и сказал: «Аня, я тебя буду

возить в школу на саночках». Аня обрадовалась, но запротивилась: «Что ты, что ты, Вова! Это будет

очень смешно. Над нами будет хохотать вся школа…» Но настойчивый Вова сказал: «Ну и пусть

хохочут!»

С этого дня Вова ежедневно привозил и отвозил на саночках Аню. Сначала ребята смеялись над ним, а

потом сами стали помогать. К весне Аня поправилась и перешла вместе со всеми ребятами в

следующий класс. На этом я могу закончить рассказ, если тебе не захочется узнать, кем стали Вова и

Аня.

— А кем? — нетерпеливо спросил Андрюша.

— Вова стал прекрасным лётчиком—испытателем. Это твой отец, Владимир Петрович Рудаков. А

девочка Аня теперь твоя учительница Анна Сергеевна.

Андрюша опустил глаза. Он живо представил саночки, девочку Аню, которая теперь стала его

учительницей, и мальчика Вову, своего отца, на которого ему так хотелось походить.

Наутро Андрюша стоял у крыльца дома, где жила Ася. Ася, как всегда, появилась со своей бабушкой.

Она боялась ходить в школу одна.

— Доброе утро, — сказал Андрюша Асиной бабушке. Потом поздоровался с Асей. — Если хочешь,

пойдём в школу вместе.

Девочка испуганно посмотрела на Андрюшу. Это он нарочно говорит так приветливо, от него можно

ожидать всего. Но бабушка заглянула в глаза мальчику и сказала:

— С ним тебе, Асенька, будет сподручнее, чем со мной. Он и от собак отобьётся, и мальчишкам в

обиду не даст.

— Да, — тихо, но очень твёрдо сказал Андрюша.

И они пошли вместе. Они шли мимо незнакомых собак и шипящих гусей. Они не уступали дорогу

бодливому козлу—задире. И Асе не было страшно.

Рядом с Андрюшей она вдруг чувствовала себя сильной и смелой.

Евгений Пермяк — Мелкие калоши: Сказка

Ах!.. Вы даже не можете представить, как мне не хочется рассказывать эту прескверную историю о

мелких калошах. Она произошла буквально на днях в передней нашей большой квартиры, в которой

так много хороших людей и вещей. И мне так неприятно, что это все произошло у нас в передней.

Началась эта история с пустяков. Тетя Луша купила полную кошелку картофеля, поставила ее в

передней, подле вешалки, а сама ушла.

Когда тетя Луша ушла и оставила кошелку рядом с калошами, все услышали радостное приветствие:

— Здравствуйте, милые сестрички!

Как вы думаете, кто и кого приветствовал подобным образом?

Не ломайте голову, вы никогда не догадаетесь. Это приветствовали розовые крупные Картофелины

новые резиновые Калоши.

— Как мы рады встрече с вами, милые сестрички! — перебивая одна другую, кричали круглолицые

Картофелины. — Какие вы красивые! Как вы ослепительно блестите!

Калоши, пренебрежительно посмотрев на Картофель, затем надменно сверкнув лаком, довольно грубо

ответили:

— Во—первых, мы вам никакие не сестры. Мы резиновые и лаковые. Во—вторых, общего между нами

только первые две буквы наших имен. И в—третьих, мы не желаем с вами разговаривать.

Картофелины, потрясенные высокомерием Калош, умолкли. Зато вместо них стала говорить Трость.

Это была весьма уважаемая Трость ученого. Она, бывая с ним всюду, очень многое знала. Ей

пришлось походить с ученым по разным местам и повидать чрезвычайно интересные вещи. Ей было

что рассказать другим. Но по своему характеру Трость была молчалива. Именно за это ее и любил

ученый. Она не мешала ему размышлять. Но на этот раз Трость не захотела молчать и, ни к кому не

обращаясь, сказала:

— Бывают же такие зазнайки, которые, попадая всего лишь в переднюю столичной квартиры,

задирают носы перед своей простой родней!

— Вот именно, — подтвердило Драповое Пальто. — Так и я могло возгордиться моим модным

покроем и не узнать своего родного отца — Тонкорунного Барана.

— И я, — сказала Щетка. — И я могла бы отрицать свое родство с той, на хребте которой я росла

когда—то щетиной.

На это легкомысленные Калоши, вместо того чтобы задуматься и сделать необходимые для себя

выводы, громко расхохотались. И всем стало ясно, что они не только мелки, надменны, но и глупы.

Глупы!

Трость ученого, поняв, что с такими гордячками церемониться нечего, сказала:

— Какая, однако, у Калош короткая память! Ее, видимо, затмил их лаковый блеск.

— О чем ты говоришь, старая суковатая палка? — стали защищаться Калоши. — Мы все очень

хорошо помним.

— Ах так! — воскликнула Трость. — Тогда скажите, сударыни, откуда и как вы появились в нашей

квартире?

— Мы появились из магазина, — ответили Калоши. — Нас там купила очень милая девушка.

— А где вы были до магазина? — снова спросила Трость.

— До магазина мы пеклись в печи калошной фабрики.

— А до печи?

— А до печи мы были резиновым тестом, из которого нас слепили на фабрике.

— А кем вы были до резинового теста? — допрашивала Трость при общем молчании всех

находившихся в передней.

— До резинового теста, — слегка заикаясь, отвечали Калоши, — мы были спиртом.

— А кем вы были до спирта? Кем? — задала Трость последний, решающий и убийственный вопрос

высокомерным Калошам.

Калоши сделали вид, что они напрягают память и не могут вспомнить. Хотя та и другая отлично

знали, кем они были до того, как стать спиртом.

— Тогда я напомню вам, — торжествующе объявила Трость. — До того как стать спиртом, вы были

картофелинами и росли на одном поле и, может быть, даже в одном гнезде с вашими родными

сестрами. Только вы росли не такими крупными и красивыми, как они, а мелкими, плохонькими

плодами, которые обычно отправляют в переработку на спирт.

Трость умолкла. В передней стало очень тихо. Всем было неприятно, что эта история произошла в

квартире, где жили очень хорошие люди, которые относились с уважением к окружающим.

Мне больно рассказывать вам об этом, тем более, что Калоши не попросили извинения у своих родных

сестер.

Какие мелкие бывают на свете калоши. Фу!..

Железников «Собаки не ошибаются» (рассказ)

У Юры Хлопотова была самая большая и интересная коллекция марок в классе. Из—за этой коллекции

и отправился Валерка Снегирёв к своему однокласснику в гости. Когда Юра начал вытаскивать из

массивного письменного стола огромные и почему—то пыльные альбомы, прямо над головами

мальчишек раздался протяжный и жалобный вой…

– Не обращай внимания! – махнул рукой Юрка, сосредоточенно ворочая альбомы. – Собака у соседа!

– Почему же она воет?

– Откуда я знаю. Она каждый день воет. До пяти часов. В пять перестаёт. Мой папа говорит: если не

умеешь ухаживать, не заводи собак…

Взглянув на часы и махнув рукой Юре, Валерка в прихожей торопливо намотал шарф, надел пальто.

Выбежав на улицу, перевёл дух и нашёл на фасаде дома Юркины окна. Три окна на девятом этаже над

квартирой Хлопотовых были неуютно темны. Валерка, прислонившись плечом к холодному бетону

фонарного столба, решил ждать, сколько понадобится. И вот крайнее из окон тускло засветилось:

включили свет, видимо, в прихожей…

Дверь открылась сразу, но Валерка даже не успел увидеть, кто стоял на пороге, потому что откуда—то

вдруг выскочил маленький коричневый клубок и, радостно визжа, бросился Валерке под ноги.

Валерка почувствовал на своём лице влажные прикосновения тёплого собачьего языка: совсем

крошечная собака, а прыгала так высоко! (Он протянул руки, подхватил собаку, и она уткнулась ему в

шею, часто и преданно дыша.

– Чудеса! – раздался густой, сразу заполнивший всё пространство лестничной клетки голос. Голос

принадлежал щуплому невысокому человеку. – Ты ко мне? Странное, понимаешь, дело… Янка с

чужими… не особенно любезна. А к тебе – вон как! Заходи.

– Я на минутку, по делу.

Человек сразу стал серьёзным. – По делу? Слушаю.

– Собака ваша… Яна… Воет целыми днями.

Человек погрустнел.

– Так… Мешает, значит. Тебя родители прислали?

– Я просто хотел узнать, почему она воет. Ей плохо, да?

– Ты прав, ей плохо. Янка привыкла днём гулять, а я на работе. Вот приедет моя жена, и всё будет в

порядке. Но собаке ведь не объяснишь!

– Я прихожу из школы в два часа… Я бы мог гулять с ней после школы!

Хозяин квартиры странно посмотрел на непрошеного гостя, затем вдруг подошёл к пыльной полке,

протянул руку и достал ключ.

– Держи.

Пришло время удивляться Валерке.

– Вы что же, любому незнакомому человеку ключ от квартиры доверяете?

– Ох, извини, пожалуйста, – мужчина протянул руку. – Давай знакомиться! Молчанов Валерий

Алексеевич, инженер.

– Снегирёв Валерий, ученик 6—го «Б», – с достоинством ответил мальчишка.

– Очень приятно! Теперь порядок?

Собаке Яне не хотелось спускаться на пол, а потом она бежала за Валеркой до самой двери.

– Собаки не ошибаются, не ошибаются… – бурчал себе под нос инженер Молчанов.

Илья Турчин

Крайний случай

Так и дошёл Иван до Берлина, неся на своих могучих плечах свободу. В руках у него был

неразлучный друг — автомат. За пазухой — краюшка материнского хлеба. Так и сберёг краюшку до

самого Берлина. 9 мая 1945 года разгромленная фашистская Германия сдалась. Смолкли орудия.

Остановились танки. Отвыли сигналы воздушных тревог. Тихо стало на земле. И люди услышали,

как шуршит ветер, растёт трава, поют птицы. В этот час попал Иван на одну из берлинских

площадей, где ещё догорал подожжённый фашистами дом. Площадь была пуста. И вдруг из

подвала горящего дома вышла маленькая девочка. У неё были тоненькие ножки и потемневшее от

горя и голода лицо. Нетвёрдо ступая по залитому солнцем асфальту, беспомощно протянув руки,

будто слепая, девочка пошла навстречу Ивану. И такой маленькой и беспомощной показалась она

Ивану на огромной пустой, будто вымершей, площади, что он остановился, и сердце его стиснула

жалость. Достал Иван из—за пазухи драгоценную краюшку, присел на корточки и протянул девочке

хлеб. Никогда ещё краюшка не была такой тёплой. Такой свежей. Никогда ещё так не пахла

ржаной мукой, парным молоком, добрыми материнскими руками. Девочка улыбнулась, а худенькие

пальцы вцепились в краюшку. Иван осторожно поднял девочку с опалённой земли. А в этот миг из—

за угла выглянул страшный, обросший Фриц — Рыжий лис. Что ему было до того, что кончилась

война! Только одна мысль крутилась в его помутившейся фашистской голове: «Найти и убить

Ивана!». И вот он, Иван, на площади, вот его широкая спина. Фриц — Рыжий лис достал из—под

пиджака поганый пистолет с кривым дулом и выстрелил предательски из—за угла. Пуля попала

Ивану в самое сердце. Дрогнул Иван. Пошатнулся. Но не упал — побоялся девочку уронить. Только

почувствовал, как тяжёлым металлом наливаются ноги. Бронзовыми стали сапоги, плащ, лицо.

Бронзовой — девочка на его руках. Бронзовым — грозный автомат за могучими плечами. С бронзовой

щеки девочки скатилась слеза, ударилась о землю и превратилась в сверкающий меч. Взялся

бронзовый Иван за его рукоятку. Закричал Фриц — Рыжий лис от ужаса и страха. Дрогнула от крика

обгорелая стена, рухнула и похоронила его под собой… И в ту же минуту краюшка, что оставалась

у матери, тоже бронзовой стала. Поняла мать, что стряслась с сыном беда. Кинулась на улицу,

побежала, куда сердце повело.Спрашивают её люди:

— Куда торопишься?

— К сыну. С сыном беда!

И подвозили её на машинах и на поездах, на пароходах и на самолётах. Быстро добралась мать до

Берлина. Вышла она на площадь. Увидела бронзового сына — подкосились у неё ноги. Упала мать

на колени, да так и замерла в вечной скорби своей. Бронзовый Иван с бронзовой девочкой на

руках и по сей день стоит в городе Берлине — всему миру виден. А присмотришься — заметишь

между девочкой и широкой Ивановой грудью бронзовую краюшку материнского хлеба. И если на

Родину нашу нападут враги, оживёт Иван, бережно поставит девочку на землю, поднимет свой

грозный автомат и — горе врагам!

7класс

РЯБИНКА

(1) Выросла рябинка при дороге.

(2) Она выросла случайно, незаконно, пристроилась на обочине, у высокого дощатого забора.

(3) Все тянулась к свету и вот поднялась, долговязая, как подросток, угловатая и милая, мотая на ветру

кудрявой головой.

(4) Наступил август. (5) Тонкие ветки рябины согнулись под тяжестью пышных богатых гроздьев,

ярко и празднично окрашенных. (6) Деревце запылало, как костер на юру. (7) Хороша была рябинка и

в погожий день, когда гроздья смеялись навстречу солнцу, и после дождя, когда каждая ягода дрожала

в капле воды и ветки застенчиво протягивали свои добрые длинные листья, склеенные, как пальцы

после долгого рукопожатья. (8) Шла мимо девочка. (9) Увидела рябинку, поахала.

(10) – Возьму—ка я одну веточку. (11) Одна веточка – это так мало, ничего с деревцем не случится.

(12) И она была по—своему права.

(13) Ехал на машине усатый дядька.

(14) – Ух ты… (15) Прямо картинка… (16) Шикарно!

(17) Он остановил машину, вылез из—за руля. (18) Ветки рябины так и затрещали под его сильной

рукой.

(19) – Вот какая стоит богатая, небось не обеднеет, если я прихвачу для жинки две—три ветки.

(20) Что ж, он был тоже по—своему прав.

(21) Под вечер шли туристы.

(22) – Хорошая рябинка, правда, ломаная. (23) Ну, Зинка, чур всем по одной! (24) Зря не брать,

слышишь, Витька, только по одной! (25) Мы народ организованный, должны подавать пример…

(26) Шел в сумерках влюбленный.

(27) – Эх, какое дерево искорежили, смотреть больно. (28) Бездушные люди, не умеют беречь красоту!

(29) На рябинке горела одна—единственная яркая кисть, которую никто, видимо, не смог достать.

(30) Влюбленный был высокого роста, он встал на цыпочки и сумел—таки дотянуться. (31) Все равно

последняя кисть, она уже дереву не поможет… (32) А Люсенька обрадуется.

(33) На другой день приехал хозяйственник.

(34) – Что это еще за уродец? – строго спросил он, наткнувшись на рябинку.

(35) – Убрать. (36) Срубить. (37) А то весь вид портит. (38) И он был по—своему прав.

(39) В этой истории все правы. (40) Виноватых нет. (41) Но и рябинки тоже нет.

(По Н.Соколовой)

Валентина Осеева. Бабка

Бабка была тучная, широкая, с мягким, певучим голосом. «Всю квартиру собой заполонила!..» –

ворчал Борькин отец. А мать робко возражала ему: «Старый человек… Куда же ей деться?»

«Зажилась на свете… – вздыхал отец. – В инвалидном доме ей место – вот где!»

Все в доме, не исключая и Борьки, смотрели на бабку, как на совершенно лишнего человека.

носки для зятя и безрукавка для дочери. За ними следовала вышитая рубашка из старинного

выцветшего шёлка – тоже для Борьки. В самом углу лежал пакетик с леденцами, перевязанный

красной ленточкой. На пакетике что—то было написано большими печатными буквами. Отец повертел

его в руках, прищурился и громко прочёл: «Внуку моему Борюшке».

Борька вдруг побледнел, вырвал у него пакет и убежал на улицу. Там, присев у чужих ворот, долго

вглядывался он в бабкины каракули: «Внуку моему Борюшке». В букве «ш» было четыре палочки.

«Не научилась!» – подумал Борька. Сколько раз он объяснял ей, что в букве «ш» три палки… И вдруг,

как живая, встала перед ним бабка – тихая, виноватая, не выучившая урока. Борька растерянно

оглянулся на свой дом и, зажав в руке пакетик, побрёл по улице вдоль чужого длинного забора…

Домой он пришёл поздно вечером; глаза у него распухли от слёз, к коленкам пристала свежая глина.

Бабкин пакетик он положил к себе под подушку и, закрывшись с головой одеялом, подумал: «Не

придёт утром бабка!»

Евгений Пермяк — Шестой малахай: Сказка

Мне было тогда лет семнадцать. Я служил в заготовительной конторе разъездным. Это была

должность «человека верхом». Куда пошлют, туда и едешь. Что поручат, то и выполняешь.

Как—то ранней весной меня послали на Копылуху, где выпасались табуны нашей конторы. Я поскакал

туда с большой радостью.

Там у меня был друг Кусаин, и я всегда останавливался у него в юрте.

Перед казахскими юртами нередко можно было встретить лисенка, привязанного к колу. Делалось это

так: вбивали в землю кол, на кол надевали скользящее кольцо с ушком, к ушку привязывали цепь, а на

цепь сажали лисенка в ошейнике. Лисенок бегал вокруг кола. Скользящее кольцо не позволяло цепи

запутываться. С лисенком играли дети, кормили его, ухаживали за ним. К зиме лисенок становился

лисой, а затем — малахаем, особой казахской шапкой, напоминающей треух.

Приехав к Кусаину, я увидел большую красивую лису, привязанную к колу. Она, развалившись,

кормила пятерых лисят. Лисята не были на привязи.

— Добыл всю семью, кроме отца, — сказал Кусаин.

— Как же они не убегают? — спросил я у него.

— Куда им бежать? — ответил тот. — Зачем бежать им от матери? Как они будут жить? Кто их будет

кормить? Маленькие. Плохо бегают. Охотиться не могут. А тут им хорошо. И мне хорошо: вырастут

— шесть малахаев будет.

Пока я жил у Кусаина, все свободное время отдавал лисе и ее детям. Кусаин вырыл неподалеку от кола

нору и застлал ее шерстью. Лису кормили сырым мясом и потрохами. Лисят подкармливали кобыльим

молоком.

Лиса временами забывала о неволе. Она радовалась вместе с резвящимися лисятами, тщательно

вылизывала их, играла с ними и покорно растягивалась у норы, когда приходило время кормить своих

крошек.

Лиса — трудно приручаемый зверь. Шумы и голоса людей пугали ее, дым и огонь костра страшили ее.

Соседство собаки — опасное соседство. Но у нее дети, она мать. Чувство материнства заставило лису

примириться со всем. Оно сильнее страха. Оно заставило ее забыть о цепи и ошейнике — о неволе.

Иногда лису выводили на прогулку. Это делал сын Кусаина. Он надвязывал цепь и бегал с лисой по

степи. Лисята бежали следом.

Лиса, туго натягивая цепь, стремилась в глубь степи — подальше от жилья, от чужих запахов, в

родные просторы. И каждая такая прогулка ей, наверное, казалась началом освобождения. Но

напрасно: цепь возвращала ее. Мы поворачивали назад. И лиса теперь не стремилась бежать первой.

Она плелась за нами, понурив голову. Плелась к ненавистному колу, в ненастоящую, выкопанную

человеком нору. А лисята ничего не понимали. Они бежали, перегоняя один другого, завязывая

дорогой безобидную грызню…

Завершив свои дела, я уехал к себе. После этого я не был у Кусаина несколько месяцев. А поздней

осенью меня снова послали на Копылуху.

Погода стояла отвратительная. Тучи ползли над степью так низко, что, казалось, их можно было

хлестнуть плеткой, если чуточку приподняться на стременах.

И вот я приехал. И конечно, сразу же к Кусаину. И тотчас же спросил о лисе.

— Посмотри, — сказал он. — Посмотри.

Не расседлывая лошади, я побежал к лисьему колу, за юрту. Там я увидел неподвижно сидящую лису.

Ее исхудавшая острая морда стала вытянутой и тонкой. Лиса напряженно смотрела в степь. Ее скулы

нервно вздрагивали. Она не обратила на меня никакого внимания. Изредка устало и медленно мигая,

лиса не переставая вглядывалась вдаль, будто желая кого—то увидеть сквозь мглистую пелену.

У норы лежали куски мяса.

Она не прикоснулась к ним.

— Они той ночью бросили ее… — грустно сказал Кусаин. — Зачем им теперь мать? Она выкормила

своих детей. Она им дала все. Острые белые зубы. Теплую рыжую шубу. Быстрые ноги. Крепкие

кости. Горячую кровь. Зачем им теперь старая лиса?

Наверное, в детстве мне довелось много слышать слезливых сказок, и они научили меня жалеть даже

сломанное дерево… Мне безумно было жаль лису. Лису, так заботливо и так нежно воспитавшую в

страхе и неволе, рядом с шумным и дымным жильем человека, пятерых лисят. И они теперь оставили

свою заботливую мать наедине с ненавистным колом. Они покинули ее темной осенней ночью, когда

все спали и ни выстрелы, ни собаки их не могли догнать. Это была хитрость. Хитрость, которую, как и

свою жизнь, они тоже получили от матери.

Для зверей все это вполне законно. Но человек и зверя хочет видеть лучшим, чем он есть на самом

деле. Так уж устроены благородные человеческие глаза.

— Она звала их, — сообщил мне Кусаин. — Очень жалобно звала. Она вчера лаяла на всю степь. Как

по мертвым… Жалко. Очень жалко. Большой убыток. Пять малахаев убежали…

А потом Кусаин посмотрел на меня и умолк. Что—то вдруг изменило мысли моего степного друга.

Может быть, мое молчание. Ведь мы с ним обменивались не только подарками, но и добрыми

чувствами. Постояв минутку потупившись, он направился к лисе.

— Если пропали пять малахаев, пусть пропадает шестой. У меня каждый раз будет болеть голова,

когда я надену шкуру такой несчастной лисы. У всякого свой головной боль, — сказал он, хорошо

говоривший по—русски, нарочито коверкая слова, будто высмеивая этим свой явно не охотничий

поступок.

Сказав так, он снял с лисы ошейник и крикнул на нее. Лиса не убегала.

Тогда он пронзительно свистнул. Лиса сжалась и кинулась в нору подле кола.

— Уже не верит в свободу, — сказал он. — Не верит, что мы с тобой немножечко смешные люди.

Утром нора оказалась пустой, и Кусаин, входя в юрту, сказал:

— Вставай. Чай пить будем. Шестой малахай убежал искать свои пять малахаев. Она их найдет,

обязательно найдет. Найдет и скажет: «Эх вы… эти самые…» А может быть, промолчит? Простит!

Она ведь мать.

11класс

Ольга Сергеевна Шерстобитова «Слово о маме»

Нет на земле ближе и роднее человека, чем мама. И даже не важно, сколько тебе лет, пять или

пятьдесят, всегда нужна ее поддержка, ее добрый взгляд и просто важно слышать ее ласковый

голос.

«Мама!» — это первое слово, которое произносит человек. Вслушайтесь в это сочетание звуков

– МАМА! Сколько в нем теплоты, сколько до боли близкого, до слез родного.

Но чем больше мы взрослеем, тем меньше, как нам кажется, нуждаемся в маме. Нас закручивают

вихри событий, фейерверк новых знакомств и встреч, манят «чудесные дали», о порой мы

забываем о ней, о маме…А она ждет, переживает за нас, надеется, что мы позвоним, расскажем

как дела и просто поговорим. И каждый раз она с надеждой подходит к почтовому ящику в

поисках заветного письма. Но мы во всем этом жизненном водовороте лишь изредка шлем

письма, совсем короткие.

Маме оказывается больно оттого, что мне некогда быть с ней откровенной, и очень одиноко,

потому что у меня сто тысяч дел вокруг, а у нее одна надежда – что у меня все хорошо.

Когда мама рядом, это кажется привычным и обыденным. Но стоит ей только уехать на пару

дней в командировку, и все вокруг рушится и становится абсолютно другим. Я сразу понимаю, что

дом живет и светит только ею. Даже мой любимый кот ходит и ищет ее, жалобно мяукая.

Возвращаясь, домой из школы, я вижу, как в окнах, горит свет. Я знаю, что мама ждет меня.

Сколько сразу чувств одолевает мою душу! И радость, и волнение от ожидания встречи с ней. И

все мои мелкие невзгоды рассыпаются сами собой.

Каждый раз, когда я захожу в дом, она встречает меня и задает мне множество вопросов, но у

меня нет сил на них отвечать. Мама! Это только оттого, что я очень—очень устала. Ты даже не

представляешь, как для меня важно, что ты меня ждешь.

Я знаю, что ты всегда радуешься моим победам и переживаешь даже больше, чем я из—за моих

неудач и неприятностей.

А если вдруг я заболею, ты среди ночи услышишь, что я кашляю, осторожно встанешь с

кровати и тихонько, стараясь не будить меня, щупаешь мой горячий лоб и горестно вздыхаешь,

качая головой.

На следующий день покупаешь мне любимый торт, и лишь на закуску даешь многочисленные

лекарства. Наверное, такой способ лечения тебе кажется правильным.

Вечер… Горит лампа на моем столе. Вокруг меня книги, учебники… Часы на стене подбираются

к полуночи. Я сижу, погруженная в сложный мир науки. И вдруг чья—то рука дотрагивается до

моего плеча. Это мама принесла мой любимый лимонный чай и интересуется, как у меня дела.

Сколько ты для меня делаешь! Я понимаю это только сейчас, когда мне осталось совсем немного

до окончания школы, и я уеду в чужой для меня город.

Просматриваю семейные фотографии, где ты смеешься, стоя возле берез, вдруг отчетливо

понимаю, что я ее люблю. Очень люблю. Несмотря ни на что: ни на наши небольшие

разногласия. Ведь ты идешь мириться ко мне первой, и не перестаешь быть рядом, даже во

время ссор, поддерживаешь меня и всегда прощаешь, какой бы горькой не была нанесенная

мной обида.

Ты оказывается, меня очень—очень любишь, чтобы я не сделала. И для меня ты самая лучшая,

самая красивая, самая любимая, только потому, что ты — моя мама.

Но наша природа полна загадок. Даже если мама просто биологическая, ребенок все равно ее

любит. Я имела возможность в этом убедиться. В редакцию нашей детской газеты «Шумок»

пришло письмо со стихотворением посвященном маме. Сколько в этих строках было

искренности! Я читала это письмо, и глаза наполнялись слезами, потому что строки были

посвящены женщине, не способной подарить своим детям тепло, любовь, ласку. А ребенок, даже

понимая, что он ей не нужен, любит ее, посвящает ей стихотворение. Здесь даже ничего не

скажешь, кроме того, что мама есть мама. И она нужна каждому человеку, всем без исключения.

Иногда, когда я вижу ее спящей, мне так хочется прижаться к ней, чтобы она отошла от сна,

погладила меня по головке, как маленькую девочку, поцеловала, сказала что—то особенное. Но

мне становится как—то неловко оттого, что я такая, почти уже взрослая, напрашиваюсь на

ласку. Это просто я очень люблю свою маму, и так сильно, что иногда мне кажется, что от ее

любви и тепла разрывается сердце.

А ведь мы признаемся ей в любви очень редко, на Восьмое Марта, ее День Рождения или в

исключительных случаях, а надо бы это делать чаще, просто так.

Ведь от простого «я тебя люблю» в маминых глазах столько счастья!

Порой мне хочется сказать: « Мама! Прости меня за невнимание к тебе. Прости за все обидные

слова, которые я говорила. Прости за мой ужасный характер. Я обязательно стану лучше! Прости

за все слова, которые не сказала и за поступки, которые не совершила, потому что мне не

хватило смелости. Прости за то, что так редко говорю: «Прости меня!», а еще реже – «Люблю

тебя».