Рассказы космонавтов о невесомости

То, что космос бесконечен, человек воспринимает как истину, не требующую доказательств. Вероятно, так же бесконечен будет процесс его освоения. Каждый шаг на этом пути связан с решением сложнейших технических и биологических проблем. Научные исследования и технические решения, выполненные в ХХ веке, позволили увеличить длительность непрерывного существования человека в условиях невесомости до 437 суток. Огромная роль в достижении такого выдающегося результата принадлежит космонавтам-исследователям, которые и в космосе и на Земле приближают тот час, когда пилотируемые полеты к другим планетам Солнечной системы станут реальностью.

Сорок лет назад по постановлению ЦК КПСС и Совета министров СССР № 270-105 от 27 марта 1967 года было создано несколько отрядов космонавтов. В отряд Министерства общего машиностроения (МОМ) вошли инженеры и конструкторы; в отряд Академии наук СССР — ученые и исследователи; в отряд Министерства здравоохранения — врачи, входил в него и я — физик. Члены отрядов космонавтов прошли медицинские обследования и были признаны годными к полетам. Мы изучали космическую технику, условия и теорию полетов, занимались исследованиями в области пилотируемой космонавтики, проходили физическую подготовку. Решением Межведомственной квалификационной комиссии нам была присвоена квалификация космонавта-исследователя. Не всем удалось воплотить в жизнь мечту о полете в космос. Те же, кто побывал там, не раз вспоминали об увиденном и пережитом. Некоторыми услышанными историями хочу поделиться с читателями.

Поезд, монотонно постукивая на стыках рельс, вез отряд космонавтов, врачей и тренеров к югу. Там, в Казахстане, в горах Тянь-Шаня, должны были состояться оздоровительно-тренировочные сборы. Чтобы размяться после долгого сидения в купе, я вышел в коридор и, пройдя пару раз из конца в конец, остановился у окна, вглядываясь в пробегающие огоньки придорожных селений. Неслышно подошел Сергей Николаевич Анохин — Герой Советского Союза, заслуженный летчик-испытатель. О его мужестве, хладнокровии и изобретательности, проявленных при испытании самолетов, ходили легенды. Мы познакомились во время прохождения медицинской комиссии. По какой причине его не зачислили в отряд в качестве вероятного участника космического полета, я не знаю: то ли здоровье подвело, то ли мандатная комиссия не пропустила. Но после этого Сергей Николаевич остался работать в конструкторском бюро С. П. Королева командиром отряда космонавтов-испытателей.

Как будто продолжая прерванную беседу, Анохин сказал:

— Вы знаете, я проанализировал все действия Макарова после отстрела спускаемого аппарата. Он вел себя исключительно мужественно.

Историю этого полета я знал из рассказов сотрудников Центра управления полетами. Позднее, на сборах, Олег Григорьевич Макаров сам поведал о случившемся. (Это был второй из четырех космических полетов, в которых он принимал участие.):

— «Союз-18-1» стартовал 5 апреля 1975 года. Вначале все шло как обычно: двигатели ракеты вышли на режим, и корабль, постепенно ускоряясь, начал полет по расчетной траектории. На 120-й секунде отделились «боковушки», на 150-й произошел сброс головного обтекателя.

По громкой связи Земля вела бодрый репортаж:

— 180 секунд. Полет нормальный!

— 200 секунд. Полет нормальный!

На 261-й секунде, когда, по расчетам, должно было произойти отделение второй ступени, появилась раскачка по тангажу, затем раздался пронзительный вой сирены и замигало красное табло «Авария носителя». В следующий момент сработала пиротехника, произошел отстрел возвращаемого аппарата. Быстро нарастала перегрузка.

На Земле при испытаниях на центрифуге космонавтам приходилось переносить десятикратную перегрузку, но на сей раз она была значительно выше. После анализа записей приборов специалисты установили, что перегрузка на «Союзе-18-1» достигала 20g. Между тем, поднявшись до максимума, она стала быстро падать. Наступило облегчение.

Помню, однажды, перенеся на центрифуге нагрузку в 10g, я обратил внимание сопровождавшего меня врача на множество красных точек, покрывавших спину испытателя, которого крутили до меня. Врач спокойно ответил: «Это мелкие сосуды полопались. У тебя на спине то же самое». Очевидно, перегрузка, которая в двадцать раз превышала ту, которую люди испытывают на Земле, не могла пройти бесследно.

Далее, по словам Макарова, ситуация складывалась следующим образом. Попытка командира (кораблем командовал Василий Григорьевич Лазарев; это был его второй космический полет, и оба он совершил в экипаже с О. Г. Макаровым) запросить Землю о месте посадки не удалась. Казалось, ЦУП не слышит космонавтов. Командир попросил Олега оценить, в какое место приземлится возвращаемый аппарат.

— В Китай или на Тихий океан, — съязвил Олег и добавил в крепких русских выражениях, что он думает о сорвавшейся экспедиции.

Космонавты не знали, что их переговоры транслировались по громкой связи. Земля их слышала, а они ее нет. Оценка Макаровым аварийной работы двигателей вызвала гнев генерального конструктора В. П. Глушко, который к тому же был ведущим разработчиком двигателей. Он приказал отключить трансляцию переговоров экипажа на служебные помещения и заявил, что этот космонавт больше никогда не полетит. Но жизнь внесла свои коррективы. Знания и опыт Макарова еще не раз были востребованы.

Впрочем, беды, обрушившиеся на «Союз-18-1», на этом не кончились. Спускаемый аппарат приземлился на склоне горы, и, если бы не глубокий снег да чахлые деревца, неизвестно, куда бы он скатился. Первыми космонавтов обнаружили геологи. Их маленький вертолет подлетел к склону, и оттуда выпрыгнул молодой человек. Утопая в снегу, он добрался до космонавтов и предложил свою помощь. Вертолет поисковой службы прилетел только к вечеру, когда уже смеркалось, и не смог забрать космонавтов. Так, на заснеженном склоне горы им пришлось пережить «холодную ночевку». Поисковики прилетели на следующее утро. Командир вертолета заявил, что в соответствии с инструкцией не может взять на борт постороннего. Только после категоричного заявления Макарова, что без геолога он не полетит, вертолет забрал всех.

Помню, на сборах на Иссык-Куле между тренировками и теоретическими занятиями мы беседовали с уже побывавшими в полетах космонавтами. Они делились опытом и впечатлениями. В. И. Севастьянов проводил с нами занятия по звездной ориентации. Южное небо, казалось, было специально приспособлено для этого. В свободное время Виталий Иванович охотно рассказывал о своих космических полетах:

— У меня осталось впечатление, что встречавшие нас на Земле волнуются больше, чем мы сами. Помню, при возвращении со станции (это был второй полет В. И. Севастьянова в качестве борт-инженера на корабле «Союз-18» с командиром П. И. Климуком к орбитальной станции «Салют-4», который продолжался почти 64 дня) наш спускаемый аппарат приземлился набок. Климук оказался сверху. Он отстегнул систему фиксации и вылез наружу. На его место залез товарищ, который должен был забрать документацию и помочь мне выбраться. Он был так взволнован, что никак не мог разобрать ся, где что взять, не мог развязать тесемки и открыть дверцы контейнеров. Наконец дошла очередь до меня. И вот я на земле. Даже не верится, что могу стоять самостоятельно. После первого полета не мог.

Огляделся. Место приземления уже застолблено колышками и обтянуто веревкой. Встречающие толпятся у выхода из-за ограждения, не соображая, что нужно дать мне дорогу. Я хочу перешагнуть через веревку и с опаской поднимаю ногу. Медленно перенес одну ногу, затем другую. И вот иду по вспаханной земле. Здорово! По дороге успеваю попросить встречающих, чтобы наши полетные костюмы положили в вертолет. Там мне помогают раздеться. Все белье сырое от пота. Интересно, я чувствую себя совсем не так, как после первого полета, несмотря на то, что этот был более продолжительным.

В первый раз все было не так. (Первый полет В. И. Севастьянов совершил с командиром А. Г. Николаевым на космическом корабле «Союз-9» 1-9 июня 1970 года. Продолжительность — более 17,5 суток.) Тогда нас с Андрияном Николаевым вынесли из спускаемого аппарата на руках и уложили в самолете. Я лежал на матрасе, брошенном прямо на пол. Усилием воли заставлял ноги сгибаться и разгибаться, а они двигались медленно, как чужие. Помню, командира положили на скамейку. Неожиданно все столпились вокруг него. Я перевернулся на живот и на четвереньках пополз туда. Командир лежал без сознания, весь синий.

Врачи сделали командиру укол. Постепенно он начал приходить в себя и, наконец, очнулся. Тогда заметили меня, стоящего на четвереньках, и уложили обратно на матрас. Но потребовались месяцы, чтобы мы окончательно пришли в себя. Да, последствия последнего полета были совершенно другими!

Одним из элементов подготовки на наших сборах были длительные походы в условиях высокогорья, где воздух разрежен, дышится труднее, а каждое движение требует дополнительных усилий. Часто эти походы совмещались с охотой на горных козлов. В азарте поиска и преследования животного мы получали по-настоящему экстремальные нагрузки. Валерий Николаевич Кубасов (на его счету три космических полета, второй из них — на корабле «Союз-19» с командиром А. А. Леоновым по совместной советско-американской программе «Союз» — «Аполлон») рассказал нам забавную историю о том, как российские космонавты и американские астронавты охотились в Америке:

— Во время тренировок в США экипажи космических кораблей, которые готовили по программе совместного полета «Союз» — «Аполлон», однажды повезли охотиться на куропаток. Охота происходила на ферме. В одну машину погрузили и охотников, и их будущих жертв, поехали. Затем, прямо на ходу, куропаток стали выбрасывать из машины, а охотники начали стрелять. Куропатки, оставшиеся в живых, пешком возвратились домой.

Конечно, нас, прежде всего, интересовало, как проходил полет, как выполнялась программа «Союз» — «Аполлон». Валерий Николаевич рассказывал:

— Уже перед стартом стало известно, что на корабле «Союз» вышло из строя телевидение. Руководство решало задачу: пускать или не пускать? На старте стоял дублирующий корабль, но уже на весь мир шел репортаж о подготовке к пуску основного корабля. Естественно, экипажу в это время было не до телевидения, мы лежали в креслах и ждали решения. Отступать было некуда, и руководство дало команду «На старт!».

В соответствии с программой вопрос о старте корабля «Аполлон» окончательно должны были решить после выхода «Союза» на монтажную орбиту. Для этого нам необходимо было выполнить маневр перевода нашего корабля с одной орбиты на другую. Только когда мы завершили эту работу, появилась возможность заняться телевизионной системой. Серией проверок удалось установить, что вышел из строя коммутатор. Посовещавшись с Землей, решили проводить передачи, включая каждую камеру вручную, а репортажи — с помощью переносной камеры.

За 4 минуты до репортажа на Америку, который должен был вести я, выяснилось, что переносная камера не имеет штатного крепления. Передача оказалась под угрозой срыва. Алексей Леонов был в это время в корабле «Аполлон», а в «Союзе-19» вместе со мной находился американский астронавт В. Бранд. На вопрос Земли, можно ли закрепить камеру, я ответил, что сделать это не удается. Тут я сообразил, что надо попросить Бранда выполнить роль оператора. Вручил ему камеру, и совместный репортаж прошел успешно.

Не обошлось в этом полете без розыгрышей и шуток. Когда Д. Слейтон и Т. Стаффорд перешли на борт «Союза-19», мы предложили им космический завтрак. Репортаж об этом транслировался на США. Вместе с Леоновым достали две тубы с наклейками «Столичной» водки. Астронавты обрадовались и с восклицаниями «о’кей» стали демонстрировать их зрителям. Каково же было их разочарование, когда в одной из туб они обнаружили щи, а в другой — соус к мясу.

Были и волнительные моменты. Во время второй стыковки, после захвата, корабли «Союз-19» и «Аполлон» вдруг начали раскачиваться относительно друг друга. Это раскачивание было очень сильным. Леонов высказал опасение, что стыковочный узел может разрушиться. Я успокаивал его, уверяя, что узел на это рассчитан. Действительно, вскоре связку кораблей удалось стабилизировать. Руководитель американской программы поздравил руководителя программы с нашей стороны, технического директора проекта К. Д. Бушуева с удачной стыковкой и похвалил высокую прочность стыковочного узла. Он принес свои извинения за неполадки в управлении «Аполлоном», которые и привели к включению боковых двигателей, вызвавших раскачку связки.

Позднее ребята из ЦУПа рассказывали, с каким волнением они наблюдали за этим «испытанием» и какое почувствовали облегчение, когда все кончилось благополучно…

Другой участник этой программы, Николай Николаевич Рукавишников (он совершил три космических полета; во втором из них, на корабле «Союз-16», участвовал в испытаниях нового стыковочного узла по программе «Союз» — «Аполлон»), тоже делился с нами своими впечатлениями от длительного полета:

— Когда сидишь в корабле, привязанный к креслу, а вокруг идет интенсивная подготовка к старту, ты разговариваешь, смеешься и даже напеваешь, но внутри у тебя все время что-то подсасывает, и все действия выполняются как бы автоматически.

После взлета ждешь отделения корабля от носителя. Раздается сильный взрыв, толчок, и тело вдруг ощущает не свойственную ему легкость. Моментально фиксируешь: произошло что-то страшное, возможно катастрофа, все летит кувырком, и, вероятно, твое сознание уже не связано с твоим телом. В следующий момент голова становится тяжелой, появляются приступы тошноты, все вокруг становится безразличным. Но остановиться нельзя, все твои действия и сама жизнь расписаны по минутам. Думаешь: «Зачем я со всем этим связался?» Хочется послать все к черту и оказаться на Земле, дома, на морском побережье. Не нужно ни славы, ни почестей, ни благ.

Космос — это на самом деле страшно. Передать возникающие там чувства невозможно. Сравнить их не с чем. Может быть, Толстой или Шолохов, побывав в космосе, смогли бы достоверно описать свои ощущения, но у летавших космонавтов подходящих слов не находится.

Осознание того, что на твой полет затрачены миллионы, заставляет сказать себе: работай. Преодолевая все муки, ты приступаешь к исполнению своих обязанностей. Берешь микрофон и начинаешь говорить:

— «Заря»! «Заря»!

«Заря» отвечает вопросом: «Как вы себя чувствуете?» Стараясь говорить как можно бодрее, рапортую: «Чувствуем себя хорошо! Приступаем к проведению регламентных работ»… На самом деле все приходится делать, превозмогая себя.

Только через сутки ты окончательно привыкаешь к новому состоянию. После этого начинаешь ощущать, что невесомость — это интересно, это здорово! Но еще надолго остается чувство неуверенности, оно практически неуправляемо, ведь ты далеко- далеко от родной Земли, оторван от дома, беззащитен. Где-то внизу проплывают океаны и облака, а между тобой и Землей космическая пустота и атмосфера. В начале первого полета Земля кажется необитаемой, на ней трудно различить следы цивилизации. От этого чувство незащищенности только усиливается. Кажется, что, случись что-нибудь, никто не придет тебе на помощь.

Наконец получена команда отдыхать. Мы с Толей (командир корабля Анатолий Васильевич Филипченко дважды пилотировал космические корабли: «Союз-7» в 1969 году и «Союз-16» в 1974-м) достаем спальные мешки и укладываемся. И опять становится страшно: «Мы будем оба спать. А как же корабль? Один, без управления?» Но усталость берет свое, и мы засыпаем. Снится, что я снова дома. Но вот пора вставать. Командир уже проснулся. А я лежу с открытыми глазами и не чувствую перехода от сна к реальности.

— «Заря»! «Заря»! — кричит командир, но Земля не отвечает.

— Толя! Что ты там делаешь? — в смятении спрашиваю я.

— Налаживаю связь, — отвечает он из спускаемого аппарата.

Я смотрю в иллюминатор и вижу, что внизу океан.

— Мы вне радиовидимости, нас не слышат! — успокаиваю я.

Ловлю проплывающую тубу, открываю и ем.

— Толя! Толя! — зову командира. Он подплывает вверх ногами и останавливается. Его перевернутое лицо напротив моего. Спрашивает:

— Чего тебе?

— Давай завтракать…

Одна из серьезных проблем в деле освоения космического пространства — невесомость. Для изучения ее влияния на живые организмы были созданы серии биологических спутников: в СССР — «Бион», а в США — «Биос». На этих спутниках проводились многочисленные исследования с использованием разнообразных биологических объектов: семян, водорослей, высших растений, бактерий, черепах, мышей, крыс, обезьян…

Действие невесомости на людей сначала имитировали на Земле. Помещали испытателей в жидкость, удельный вес которой равен удельному весу тела человека. Снижение нагрузки на мышцы в условиях невесомости моделировали в экспериментах с ограничением подвижности испытателей. Для отработки движений в условиях пониженной гравитации были созданы специальные системы, в которых человека подвешивали в горизонтальном или в наклонном положении и он передвигался по наклонной или вертикальной поверхности.

В пилотируемых полетах отрабатывались технические приспособления, фармакохимические препараты, рационы питания и методики физических тренировок, позволяющие уменьшить отрицательное действие невесомости.

Конструкторы и проектировщики предлагали свои инженерные решения компенсации невесомости при длительном космическом полете. Еще при С. П. Королеве разрабатывался проект эксперимента, во время которого два связанных фалом корабля должны были вращаться вокруг общего центра масс. Возникающая при этом центробежная сила имитировала бы силу тяжести. Следующим шагом стало предложение создать космический корабль в виде огромного тора (кольца), постоянно вращающегося вокруг своей оси. В этом случае на людей и все предметы, находящиеся внутри корабля, будет действовать центробежная сила, воспринимаемая как сила притяжения.

На мой взгляд, наиболее убедительны решения, принимаемые на основании опыта длительных пилотируемых полетов. Дело в том, что восприятие космического полета и невесомости в значительной степени зависит от индивидуальных особенностей организма и тщательности выполнения космонавтом разработанных профилактических мероприятий. В этой связи интересно сравнить впечатления космонавтов о первых длительных полетах с опытом космонавта, совершившего самый продолжительный космический полет в ХХ веке.

Командир корабля «Союз-9» Андриян Николаев, который летал вместе с борт-инженером В. И. Севастьяновым, после полета, признанного в то время самым длительным — 17 суток 16 часов 59 минут, — на вопрос: «Что было бы с вами, если бы вы пролетали еще неделю?» ответил: «Возможно, что на Землю привезли бы трупы!»

А вот что рассказывает Валерий Владимирович Поляков, который спустя четверть века провел на орбите 437 суток 17 часов 58 минут 32 секунды (для В. В. Полякова его рекордный по длительности полет на орбитальную станцию «Мир», который проходил с 8 января 1994 года по 22 марта 1995 года, был вторым. Первый полет, совершенный в 1988-1989 годах, продолжался 240 суток 23 часа 35 минут 49 секунд).

— Перед вторым стартом я почти не волновался. Наоборот, меня охватило чувство глубокого удовлетворения тем, что все переживания, связанные с подготовкой полета, позади и начинают сбываться мои планы дальнейших исследований в космосе. На этот раз у нас все шло как по-писаному. Ничто не хлопало, не взрывалось, не вибрировало. Волнения начались, когда отработала первая ступень. Переход был такой плавный, что возникло ощущение, будто у корабля нет тяги, что мы падаем. Хотя страха особого не было, а, наоборот, хотелось посмотреть, куда же мы летим.

То же самое повторилось со второй ступенью. После выключения двигателя возникло ощущение, что кто-то дал кораблю сильный пинок в зад, а потом он повис. У меня, как и в первом полете, не было отрицательной реакции на невесомость. Но если тогда было ощущение чего-то необычного, сказочного, то переход к невесомости во второй раз я воспринял как обычное дело, как продолжение предыдущего полета. Очень хотелось есть. Но вот прошла проверка на герметичность; телеметрия сообщила, что все антенны раскрылись. Пришло чувство радости от того, что начала сбываться мечта, к которой очень долго стремился.

Изменение режимов полета не вызывало у меня ощущения дискомфорта. Это более существенно для тех, у кого есть склонность к болезни движения, когда в невесомости вестибулярный аппарат не справляется с предлагаемыми обстоятельствами, то есть координация не налаживается в силу индивидуальных особенностей организма. Я же с интересом наблюдал переход на каждый новый режим, особенно проведение маневров, предшествующих перестроению на монтажную орбиту и стыковке, когда, сидя пристегнутым к креслу, всем телом ощущаешь разгон корабля двигателями и его торможение.

Стыковка с орбитальной станцией прошла успешно. Предстоит переход в станцию. Это очень эмоциональный момент. Открывается люк, и тебя встречают ребята. Корабль существенно меньше станции. За время автономного полета его атмосфера пропитывается запахами наших тел. Конечно, привыкаешь. Никуда от этого не деться. Поэтому при переходе в станцию прежде всего поражают ее большой объем и свежесть воздуха.

Большой объем требует более внимательно контролировать себя при перемещениях. В начале пребывания на станции ребята часто ловили меня и предупреждали, что нужно двигаться осторожней, а то можно сбить закрепленную в разных местах аппаратуру. Бывало, конечно, сшибал. Ребята сердились, но через пару-тройку дней я уже уверенно перемещался по отсекам.

Тем, кто страдает болезнью движения, труднее, поэтому они стараются меньше двигаться. Однако жизнь заставляет перемещаться с одного места на другое, при этом движения оказываются нескоординированными, происходит как бы раскачка: чем больше человек делает нескоординированных движений, тем больше они приносят ему отрицательных ощущений и тем меньше он себя контролирует.

Эффект болезни движения в невесомости усугубляется тем, что во время еды или при приеме воды непроизвольно глотаешь много воздуха. Он переполняет тебя и раздувает, как лягушку, создавая ощущение тяжести в желудке. Основоположники космической медицины утверждают, что проглоченный воздух провоцирует укачивание, а избавиться от него, как на Земле, с помощью отрыжки, невозможно. Решение этого вопроса подсказал его величество Случай. Однажды, услышав аварийный сигнал, я кинулся в переходный отсек, где пришлось резко затормозить, произошла отрыжка, и я освободился от избыточного воздуха. Так постепенно накапливались приемы и опыт выживания в условиях невесомости.

Возвращение на Землю — это самое основное. Хочется вернуться живым и здоровым, потому что знаешь, что наработана куча материалов, жутко полезных для всех, для нашей работы и для себя. Планы строишь большие.

Несомненно, один из самых волнующих этапов — спуск. Сначала ждешь включения тормозного двигателя, следишь, так ли сориентирован корабль, положенное ли время отработали движки. Очень эмоционален и ощутим физически вход в плотные слои атмосферы. Перегрузка тебя притягивает постепенно, с нарастающей силой. За время пребывания в невесомости ты настолько отвык от нагрузок, что перегрузка кажется в два раза больше, чем на самом деле. Дальше с волнением ожидаешь раскрытия основного парашюта, кажется, что он запаздывает.

Встреча с Землей не всегда бывает мягкой. При сильном ветре возможен очень сильный удар, потому что возвращаемый аппарат начинает раскачиваться на стропах парашюта. Первый удар может прийтись как на правый, так и на левый борт. Если аппарат соприкасается с Землей задним ребром, то удар получает командир. Многое зависит от того, как ты привязан. Однако, как бы сильно ты ни затягивал ремни, зазор все равно остается. Поэтому даже при так называемой мягкой посадке ощущение удара может быть очень чувствительным.

Радость, испытываемая после приземления, не зависит от того, какой раз ты совершаешь посадку. Еще в спускаемом аппарате начинаешь строить планы своей земной жизни, вспоминаешь, что хотел бы покушать; думаешь, что дадут рюмочку, что можно будет закурить. В космосе за все время полета я, естественно, ни разу не курил!

И в первом и во втором полете я добросовестно занимался профилактической физкультурой, благодаря чему после посадки на Землю оба раза самостоятельно покидал спускаемый аппарат и делал несколько шагов по Земле. Это было частью большого эксперимента, который я проводил. Нужно было доказать, что космонавты смогут самостоятельно эвакуироваться в случае аварийной посадки после длительного полета. Кроме того, после второго полета нужно было продемонстрировать, что космонавты в состоянии передвигаться по Земле после длительного пребывания в невесомости. И я сделал самостоятельно несколько шагов.

Но произошел небольшой конфуз. Дело в том, что по расписанию первым из спускаемого аппарата эвакуировали командира, второй должна была выйти бортинженер Лена Кондакова и только после нее — я. Поэтому я неторопливо готовился к выходу. Неожиданно поисковики предложили мне покинуть аппарат вторым, а Лене третьей. Я с готовностью поднялся из кресла и начал выбираться наружу. Но какая-то сила неумолимо тянула меня обратно. Такого ощущения после первого полета не было.

Господи, думаю, неужели я так слаб, что не могу преодолеть земное притяжение?! В глазах темно! Ну не могу дальше двигаться! Но все-таки напрягся, зад вытащил и сел на обрез люка. Аппарат стоял наклонно. Я посмотрел внутрь и увидел шланги подачи кислорода и вентиляции скафандра, которые впопыхах не успел отстегнуть. Они связывали меня с кораблем, как пуповина. Освободившись, я спустился на землю и пошел нормальной походкой.

Но долго идти мне не дали. Окружили журналисты, поисковики, врачи. Усадили в кресло. Посыпались вопросы. Кто-то просил, чтобы я сказал несколько слов в микрофон. Игорь Гончаров, врач отряда космонавтов, начал измерять давление.

На Земле как на Земле — подумал я.

Завершая свой рассказ, я вспоминаю тех, кого уже нет. При возвращении из космоса погибли наши товарищи Владислав Волков и Виктор Пацаев. Нет с нами Бориса Егорова, Николая Рукавишникова, Олега Макарова, Геннадия Стрекалова, Анатолия Левченко, погиб во время тренировок кандидат в космонавты Анатолий Демьяненко, разбился при показательном полете летчик-испытатель Римантас Станкявичюс, зачисленный в отряд для пилотирования многоразового корабля «Буран». Ушли из жизни многие, но память о славных делах героев космоса, о тех, кого нет, и тех, кто жив, остается. Частица ее — в этих записках, где я рассказал о том, что было со мной и с ними.

Беседа с космонавтом: о здоровье, невесомости и космических мутантах

Первая часть беседы с космонавтом Павлом Виноградовым, о здоровье на Земле и орбите, контроле веса, спорте, медицинских опытах, невесомости, перегрузках, запахах станции, комических мутантах и усах.

Фото позаимствовал в блоге aviator-ru.

Результат нашей неожиданной встречи с космонавтом Павлом Виноградовым. Интервью было подготовлено по вопросам пользователей Живого Журнала, издания Geektimes и соцсети Вконтакте.

В ноябре 2014 года меня пригласили рассказать о марсоходах и луноходах на фестивале Робосиб в Иркутске. Вот неплохой репортаж о мероприятии от Леонида Каганова. По счастливой случайности, в числе приглашенных гостей оказался и Павел Владимирович Виноградов. Я предложил ему провести интервью с вопросами из интернета. Он с радостью согласился. Я донимал его почти весь перелет Иркутск-Москва, в результате накопилось много материала и ушло много времени на обработку. Все вопросы и ответы я решил разделить на несколько частей. Условно это будет: “Медицина”, “Психология”, “Техника”, “Роскосмос”. Все они тесно переплетены и чрезвычайно интересны, таких подробностей, зачастую, не найти нигде.

Общение с космонавтами и конструкторами космической техники всегда напоминает мне, что космос — это намного труднее и сложнее, чем нам представляется, чем рисуют книги или кино. И такие беседы — способ на минуту одним глазком заглянуть в сложный и неведомый мир, где человек совершает лишь первые шаги, достигнутые неимоверными усилиями на пределе возможностей.

На счету Павла Владимировича три экспедиции в космос: одна на “Мир” в 1997-м г., и две на МКС в 2006 и 2013-м. В открытом космосе космонавт проработал более 38 часов, за 7 выходов, в том числе участвовал в ликвидации последствий столкновения корабля “Прогресс” со станцией “Мир” в 1997-м.

До вхождения в отряд космонавтов, в НПО «Энергия» Павел занимался автоматизированными системами и взаимодействием экипажей с ними, участвовал, в том числе, в проекте “Буран”.

Накопленные опыт и знания за 34 года работы Павла Виноградова в космической отрасли, бесценны для молодого поколения энтузиастов космоса и всех, кто решает связать свою жизнь с покорением Вселенной.

Сегодня первая часть:

Медицина

Про здоровье и контроль веса

Один из самых популярных вопросов — здоровье. Вы единственный космонавт, который встретил свое шестидесятилетие в космосе, и сейчас так же готовы лететь. Как вы умудряетесь сохранять физическую форму? Даже кровяное давление спрашивают…

Сто двадцать на восемьдесят. Никак не умудряюсь — спасибо папе с мамой.

То есть у вас нет каких-нибудь секретных диет или витаминных комплексов?..

Никогда не занимался диетами или витаминными комплексами. Единственное, что, наверно очень сильно помогло — подработка испытателем в Институте медико-биологических проблем. Это просто фантастический неоценимый опыт, выработки привычки чувствовать себя, чувствовать свой организм, знать свои пределы, знать свои возможности. Мы ходили на запредельных, для нормальных людей, режимах… Конечно есть и физическая подготовка, зарядка: утром пядьтесят раз нагнуться, восемьдесят раз присесть… Я никогда не был фанатом спорта, мне не нравится бегать как лошадь по двадцать километров. Я бегаю для удовольствия, 2-3 иногда 4 километра, в легком темпе. Для меня это скорее эмоциональная разрядка, чем физкультура.
За весом приходится следить. Вот, после крайнего полета, пришлось немного сбросить…

То есть вы там набрали массу?

Я уже перед полетом немного вышел за границу комфортного самочувствия. Мой привычный вес 77-78 кг для моего роста и комплекции нормальный, до полета было 82, после полета набрал 84-85. Это уже ощущалось неким дискомфортом. Я поставил себе цель… Никаких особых диет, никаких исключений, ем спокойно все подряд, что ползает и движется. Просто немного уменьшил рацион питания. Вернулся к физнагрузкам, нормальным для меня — средние и легкие. И вернулся к нормальным для меня 77 кг.

Некоторые космонавты отмечают разницу во вкусах на Земле и на орбите. Было такое? Что нравилось дома, и что на станции?

Примерно половина тех, кто летает, отмечают, что вкусы меняются. Даже не вкусы, а предпочтения. Но мне повезло, я человек всеядный, что нравилось на Земле, то и в полете. Хотя есть что-то вызывающее особенное удовольствие. Творог с орехами — наверно самая любимая еда у всех космонавтов всех экипажей. Рыбные продукты сейчас стали хорошие делать. Вообще диапазон продуктов питания на станции сейчас гигантский — под пятьсот наименований. Есть из чего выбрать. Тем более станция международная и каждая страна старается привнести что-то свое. Наши рационы отличаются. Российское меню периодически меняется, но в основном это какие-то фундаментальные блюда, почти всегда с мясом, очень калорийные, под три тысячи калорий. У американцев много очень хороших вещей, у них различные каши… В общем у нас замечательные рационы, гречка, перловка, картофельное пюре с луком… но в конце это приедается, надоедает. Хочется чего-то простого, земного, картошки вареной с селедкой с маслицем. Где-то через месяц полета уже начинаешь вспоминать.

Про витамины и ум

Принимается ли какой-то комплекс препаратов, для повышения концентрации, умственного тонуса?

Есть целый комплекс препаратов связанных, в основном, с витаминнами и поддержанием нормального кальциевого обмена, для сердечной работы, а-ля панангин. Я не говорю, что это конкретно панангин, но это такого класса. Есть всякие витамины, B, D… Потому что, несмотря на радиационный уровень, витамин D просто не вырабатывается, ему просто неоткуда там вырабатываться. И принимаются профилактические меры, там их целый комплекс, врачи, медицинские службы все время напоминают «ребята, сегодня начинаем вот такой цикл — пять-семь дней». Ну от ума, по-моему ничего не принимали.

Про невесомость и перегрузки

Расскажите про невесомость и про ощущение космоса. Когда понимаешь, что ты в космосе?

Этого мгновения не пропустишь. Сначала 520 секунд выведения, потом толкатели третьей ступени — пиросредства — срабатывают так, что ощущаешь увесистый пинок-удар по спине. Его просто не пропустишь.Невесомость появляется резко: ба-бах, двигатели выключились, третья ступень отстыковалась и всё — полетели.
Как объяснить, что такое невесомость? Если не говорить о параболических полетах в тренировочных самолетах, самое близкое сходство — прыжок с парашютом. И то первые несколько секунд, до раскрытия парашюта. И там немного другое — поток воздуха, ветер, нагрузка…

А подводное плавание?

Там в меньшей степени. Гравитация все равно чувствуется. В воде имитируется возможность переворачиваться как угодно. Но если в “Орлане” [скафандре] тебя перевернули вниз головой в гидробассейне, то внешне кажется как будто невесомость, и скафандр полностью обезвешен — не всплывает и не тонет, но ты же понимаешь, что ты вверх ногами. Там состояние другое — называется гидроневесомость — там отрабатываются навыки ориентации в пространстве, ты можешь крутиться как угодно. Самый реалистичный эффект — это полеты по параболе.

Как организм отреагировал на невесомость? Долго ли проходила адаптация?

У всех по разному, но мне сильно повезло. Мне еще до первого старта говорили: ни в коем случае не смотри в иллюминатор корабля. Это сейчас мы быстро долетаем, а раньше мы уходили в закрутку корабля — батареями ориентировались на солнышко. Режим так и назывался: закрутки на Солнце. Летали так, чтобы батареи всегда были развернуты на солнечную сторону. Вращение довольно интенсивное — 12 градусов в секунду и сила Кориолиса дает о себе знать. Это длилось по несколько часов, 3-4 раза за перелет. Сейчас летаем без закрутки, проще, легче, но восприятие невесомости чисто индивидуально, хотя загружают тренировками нас всех одинаково. Сейчас — кресло Кориолиса, раньше были качели Хилла… В общем есть много устройств, которые вывернут тебя наизнанку. Есть новички, кто поначалу не выдерживал и двух минут вращения на кресле Кориолиса, а надо минимум 10. “Проходной балл” для новичков 10-15 минут. Перед полетом мы крутимся 25-30-40 минут. Врачи говорят “Пока тебе не надоест”, но фактически пока кресло не перестенет оказывать какое-либо воздействие вообще. Кому-то помогает, кому-то нет, поскольку в полете другие вестибулярные расстройства.

Т.е. в полете проблемы с закруткой на Солнце, а не собственно с невесомостью?

Нет, вестибулярные расстройства не только из-за закрутки. Особенные проблемы возникают когда переходишь с малого объема корабля на большой объем станции. Вот там уже бывает совсем плохо, поскольку нет никакого ощущения верха и низа. Пол и потолок условно разделен по цвету, но это не очень помогает.

Сколько у вас заняла адаптация? Когда вы поняли, что на станции себя уверенно чувствуете?

Наверно все-таки несколько дней. Поскольку помимо вестибулярных ощущений идет еще и перераспределение т.н. гемодинамики. Перераспределение крови в организме. Даже видна отечность лица, отечность шеи, потому что кровь приливает к голове. Наша верхняя часть тела на Земле не подвержена таким воздействиям и вот это вызывает некоторый дискомфорт — заложенность носа, отек лица… Но проходит на 3-4-5-день. Есть у нас и средства профилактики, которые мы носим первую неделю — медицина рекомендует. Костюмы специальные, которые не дают возможности расслабляться мышцам. Нагрузочный костюм “Пингвин”, он похож на обычный летный комбинезон, но в нем очень много резинок. Они заставляют работать мышцы спины, бедра, голени, рук, плечевой пояс. Все тело охватывают. Такой костюм рекомендуют носить вначале полета, но кто-то предпочитает носить весь полет — это рекомендуют. Я его носил в первом полете очень мало, т.к. было очень жарко, но и в другие полеты тоже не долго.

Есть ли зависимость от чувства невесомости? Есть ли желание повторить его снова?

Если кто-то ее легко переносит — конечно есть, безусловно. Это как один раз поднялся на гору, и тебя тянет в эти горы еще сто раз. Как один раз выпрыгнул с парашютом, и хочется прыгать и прыгать. Или нырнул под воду и хочется нырять и нырять (смеется). Конечно, тянет. Вспоминается через месяц, дней через пять-семь — восемь, когда немножко пройдут всякие боли в спине. Думаешь «я бы еще полетел».

Рассказывают про такую привычку, когда космонавт может кружку на воздух поставить.

Да у меня так и было, я когда первый раз вернулся из полета, попросил у жены стаканчик воды, выпил и отпустил стакан, без всяких задних мыслей. И в полете точно так же, земные привычки. Что-нибудь написал ручкой, положил ручку на стол. Только оглянулся — ее уже нет. Это везде и всюду.

А как перегрузки переносили?

Перегрузки довольно спокойно переносятся — это тренируемая вещь — летаем на самолетах, крутимся на центрифуге по графику выведения-спуска.

Тело уже готово?

Есть перегрузки штатные — это 4,5-4,6 единиц. Есть режимы, они тоже штатные, но мы стараемся их избегать — на неуправляемом баллистическом спуске. Там перегрузки повыше — 8,5-9 единиц.

Есть разница в ощущениях перегрузки на выведении и спуске?

Конечно, режимы разные. Ракета работает достаточно плавно, скорость набирает плавно. На этапе работы первой ступени перегрузка 1-1,5 единиц. К 25-30 секунде постепенно растет, но при отделении ступени падает практически до нуля. На спуске перегрузки выше.

Про зачатие и роды в невесомости

Расскажите о каких-нибудь экспериментах на «Мире» или МКС

Были у нас тритоны на «Мире». Официально кличек у них не было, только одну самку мы звали Анюта. У них на лапках были прикреплены цветные бусинки и мы по цвету их различали. К сожалению, она у нас умерла от сердечной недостаточности. У нас их было 14 штук. Мы их привезли на орбиту живых здоровых. Но им не повезло уже на Земле. Мы не очень удачно сели с Толей Соловьевым, сели в жуткую пургу 19 февраля. За нами прилетел один единственный вертолет командующего воздушной армией, вместе с генералом. Он нас забрал, а всех остальных оставил: парашютистов, команду технического обслуживания. Мороз был градусов минус 18-19. Пока к ним добрались спасательные машины… В общем тритоны у нас просто замерзли в спускаемом аппарате, к сожалению.

Но экспериментов было очень много. Я работал по французской программе очень много, там были интереснейшие биологические эксперименты. Был такой эксперимент «Ферти», в переводе это «рождение, зачатие», т.е. как рождается. Тоже выращивали там тритонов, но совсем на другой стадии. Доставляли на станцию икру, из нее появлялись мальки, из мальков головастики, из головастиков тритончики… Ставилась задача посмотреть развитие икринок, и пришли к очень плачевным результатам. Очень много было дефектного деления. Обычно все живое делится кратно: одна яйцеклатка делится пополам, потом на четыре, восемь, шестнадцать и пошло-пошло-пошло… А там вылавливали большой процент т.н. «патологического деления», к примеру делилось на два, а потом не на четыре, а на три, или с четырех на пять… Вот такие вещи. Так что такие дикие возгласы, мол давайте отправим супружескую или какую пару куда-нибудь в космос и там все это дело сделаем, ну это с точки зрения человеческой — это бредятина. Это же сложнейший процесс даже не рождения человека, а его развития, зачатия. В общем я бы не рисковал.

Про секс

А сам процесс-то зачатия в невесомости возможен? Как там вообще с этой функцией?

Абсолютно реально. Я думаю, что человечество может заниматься этим вообще в любых местах. Мне так кажется. Там даже проще — и на стене и на потолке можно, где хочешь. Было бы желание, а желание есть.

Нет ли каких-нибудь проблем в этой сфере по возвращении на Землю?

Ну, не знаю, по-моему нет. Во всяком случае никто не говорил о проблемах. «Вот, я прилетел и там все плохо» Как раз все отмечают наоборот. С этим делом все хорошо.

Т.е. жены рады возвращению?

Да!

Про сон

Про сон было несколько вопросов: во-первых отличаются ли сны, которые ты видишь на земле и в космосе. И один такой полумистический вопрос: не было ли такого, чтобы все члены экипажа, или несколько членов экипажа, одновременно увидели один и тот же сон?

Не знаю, во-первых, я ни с кем рядом не спал, и спросить, что снится… (смеется). Во-вторых, мне сны, не знаю к счастью или к сожалению, не снятся и на Земле вообще. Ну может они и снятся, но я их не помню. Точно так же и в космосе не снились.

Про то как сон оформлен, уже достаточно известно, про спальный мешок там…

Ну спится… Спится вообще очень плохо и отвратительно, потому что на нашем сегменте достаточно шумно. 65–67 децибел. Это шум чуть меньше чем внутри самолета. Поэтому про сон могу сказать, конечно он хуже, чем на Земле. Мне всегда недоставало подушки, потому что голова болтается в этом спальном мешке. Я себе унтята [меховые сапоги] приделал вместо подушек. Вывернешь их наизнанку. Которые меховые, пока они не поношенные, чистые. Вывернешь их, один в другой вставишь, и вроде как подушка.

По поводу вспышек на глазах, есть ли такое, когда космические частицы в зрачки попадают?

Есть.

Это ночью? или и днем тоже может случаться?

Если очень мощное излучение, то это видно даже днем, при нормальном свете, такая вспышка. Бывает и ночью. Ночью даже иногда даже просыпаешься от этого. То есть, видимо, сон не очень глубокий, и вспышка… Очень легко потерять ориентацию когда спишь. Просто просыпаешься, естественно в спальном мешке, естественно свет выключен. У меня все-таки всегда была иллюзия, что я сплю горизонтально, то есть моя вертикальная каюта, она как будто горизонтально лежит, или перевернуто. То есть такого ощущения, что я сплю на стенке вертикально, как я нормально физически сплю, у меня бывало редко.

Про тишину

Тишину космоса сложно услышать?

Я один раз только слышал, когда у нас на Мире вырубало систему управления, и мы вообще впадали… То есть станция замирала, выключались вентиляторы, выходили на минимум, то есть напряжение падало ниже чем минимальный порог, все останавливалось нафиг, и начинал скрипеть корпус, потому что там он с одной стороны охлаждается, а с другой нагревается. Вот это то, что называется гробовая тишина (смеется). Вот это страшно.

Про запах космоса

Про запах на станции: Если принять душ невозможно, а физические нагрузки обязательны, не пахнет ли станция как тренажерный зал?

Не пахнет, потому что у нас системы очистки воздуха, на три порядка лучше чем в любом физкультурном зале. Убирается все. Запахи, кетоны, которые могут пахнуть, или что угодно. Конечно, есть специфический запах на станции, потому что это запах машины. Как в новый самолет зайдешь — он там пахнет чем угодно, там изоляцией… Ну это нормальный такой запах… Нет, нету.

А вот про запах космоса, не так давно писали, что там пахнет озоном, или запах сварки или что то такое…

Да, это горелый металл. Вот, наверное, самое ближнее сравнение. Если кто был там на металлургических комбинатах, там где домна, вот там такой запах. Всегда.

Когда он начинается?

Корабль стыкуется, и когда вот эти семь тонн… в принципе у нас же гнездо которое его держит, оно же вот такого диаметра (показывает), и вот этот лепесток передний, на выдвижном шнуре, он попадает в корпус и начинает по нему двигаться. Скорости там не большие, 12–15 сантиметров в секунду, но, во-первых это металл по металлу, это вакуум, начинается то, что мы называем холодная сварка трением. Когда он стыкуется, уходит в зацепление, крюки закрываются, и дальше, когда мы начинаем надувать эту полость, туда попадает воздух, и естественно начинает пахнуть вот этим жженым металлом. Вот тогда говорят «понюхай чем пахнет космос», он действительно такой.

То есть это реальное происхождение такого запаха?

Это я себе так объясняю, потому что ничем другим…

А когда выход в открытый космос в скафандре, через шлюз, есть этот запах?

Нет, потому что у нас внутри кислород. Есть запах, когда обратное шлюзование идет, то есть обратно пришел… Есть, он такой, немного озоном попахивает, когда наддули наш шлюзовой отсек, или американский. И когда снимаешь скафандр, вот этот запах свежести, озона… что-то такое есть.

Про космических мутантов

По поводу биологической опасности, про грибки на «Мире» рассказывали…

Они есть и на МКС. Есть у нас такая доктор наук Новикова Наталья, и она там какие-то страшные ужасы рассказывает, что да, есть мутирующие грибки, но они в основном все завезены с Земли, и как бы мы ни обрабатывались они выживают. Они немножко другие, но самое главное, что никаких патогенных грибов там никогда не обнаруживали. То есть все грибы, которые там существуют, их достаточно большая разновидность, мы регулярно берем пробы с поверхности, с вентиляции, с себя, все это упаковывается и отправляется на Землю, там изучается, так вот, никаких патогенных вещей там не обнаружено ни разу.

А не было ли таких которые вредны станции, например разрушали пластик или какие то покрытия?

Есть такие. Но мы научились с ними бороться в том плане, что придумали пластик, который они не едят. (смеется)

Я даже про алюминий слышал легенды…

Да, есть. Ну это даже не грибковые, хотя может и грибковые поражения, но первоначально это механические повреждения, а уже потом там начинает что-то расти. Или химические какие-то повреждения. Урину пролили консервированную, а там кислота… Ну были у нас случаи, но я никогда не слышал, чтобы это было что-то необъяснимое ВООБЩЕ. В конце-концов до этого доходили. Но то что там патогена нет — вот это самое главное.

Про усы

Не мешают ли усы в космосе, и не приходится ли бриться чаще чем обычно?

Чаще — нет, усы не мешают, Стрижемся там раз в три месяца, специальные у нас машинки есть, подсоединенные к пылесосу, чтоб ничего не разлеталось. Сразу это все, естественно отсасывается, собирается и все.

Продолжение следует…

Замечательные фотографии из космоса в авторстве Павла Виноградова и его коллег, можно посмотреть здесь:
Человек и космос.
Космическая одиссея Павла Виноградова.

И большущее спасибо Илье Гусеву за помощь в подготовке текста.

Как ощущается невесомость в космосе?

Рассказ от лица космонавта.