Рассказы ликвидаторов чернобыльской аварии

«На Чернобыльской атомной электростанции произошла авария. Повреждён один из атомных реакторов. Принимаются меры по ликвидации последствий аварии. Пострадавшим оказывается помощь. Создана правительственная комиссия», — сообщение ТАСС 28 апреля 1986 года в 21:00. Первая официальная информация о катастрофе в советских СМИ. С момента аварии прошло без малого трое суток

Фото © ТАСС / Валерий Зуфаров

В ночь на 26 апреля 1986 года в четвёртом энергоблоке Чернобыльской атомной электростанции произошли взрывы и мощный пожар. Общий объём выбросов радиоактивных веществ в окружающую среду оценивают в 380 миллионов кюри. Облучение распространилось на 200 тысяч квадратных километров, сильнее всего пострадали Украина, Белоруссия и Россия. Облако радионуклидов цезия, йода и других радиоактивных материалов охватило большую часть Европы. Повышенный уровень радиации зафиксировали в том числе в Норвегии, Швеции и Финляндии. В нескольких регионах выпали радиоактивные осадки. Эта катастрофа была крупнейшей в истории атомной энергетики. Сколько людей погибло в результате катастрофы, доподлинно не известно

Фото © ТАСС

«У некоторых на лице кости было видно»

Александр Николаевич Шабуткин

Участник ликвидации последствий катастрофы на Чернобыльской АЭС, работал в эпицентре аварии с 6 ноября 1986 года по 15 января 1987 года

Фото © ТАСС / AP Photo / Volodymyr Repik

«Мне было уже 30 лет, я по военной специальности химик-разведчик, я это изучал, я знал. А многие другие были призваны со всей страны, и всем казалось, что всё нормально, птички летают, всё хорошо».

«Афганцы — это был особый случай, они же считали себя героями, они приехали с одного трагического дела сюда. Они не понимали: вроде здесь всё нормально, здесь кормят, поют, войны нет. Ну и через несколько дней они становились такой, знаете, тёмной массой. Уже поникшие, уже не разговаривали, уже стали как все. Первое время они там: «Да я коммунист!» — а через несколько дней они были такими, как все. Некоторые не мылись, некоторые вообще себя вели как дома».

На место аварии направили более 340 тысяч военнослужащих более чем из 210 воинских частей и подразделений. Почти половина из них служила в Чернобыле с апреля по декабрь 1986 года

Фото © ТАСС

«А у меня как каждая минута выпадала — я бежал помыться. Между третьим и четвёртым блоком у нас была в восемь этажей баня, на первых этажах была прачечная, а уже пятый, шестой — там мылись рядовые, седьмой, восьмой — уже офицеры и высшие там дальше. Я работал непосредственно у стены, где саркофаг сам, там же вот секунда, даже ты, может, ещё не подъехал, а тебе уже показывают: «Беги, уезжай». Всё. Ты получил свою дозу. И я старался чаще мыться».

Фото © ТАСС / Валерий Зуфаров, Владимир Репик

«Когда ты выходишь из душа — тебе уже то не выдают, в чём ты пришёл. Полностью тебя обеспечивают. А некоторые не ходили мыться неделями. А радиация-то накопилась. Радиация не прощает этих ошибок. Пойдёт такое, что ох. У некоторых на лице кости было видно. Это безалаберность. Во-первых, там никому ничего не объясняли, в четыре утра встал — на станцию, приехал — упал, опять проснулся. В общем, на пределе человеческих возможностей».

«Народу, конечно, загубили много»

«Во-первых, участвовала, считай, вся страна. Сколько прошло через Чернобыль, никто не знает. Там миллионы. У нас ротация войск была, у нас бригада 26-я, каждый день менялись. Вы представляете, какая была ротация — четыре с половиной тысячи в бригаде. А сколько было сборных, а сколько было полков, и это всё надо было менять, это был ужас».

«Народу, конечно, загубили много. Особенно молодых. Я был с солдатиками, с одним сейчас, с Луховиц, общаюсь, он плох очень, а был парень-красавец, высокий. У него голова, он забывает, куда идёт. Меня уж председатель спрашивает: «Саш, что с ним делать?» Жалко, жалко молодых ребят, мы-то уже что, ехали — думали, а эти же пацанами были. Многие ушли уже, у меня с Егорьевска — там со всех городов я дружил — ушли уже давно-давно-давно. Только о них память осталась. Вспоминаю, смотрю фотографии, фильмы какие-то с ними были, на Митинском кладбище встречались, сейчас уже там я почти никого уже и не вижу».

По официальным данным, в ликвидации последствий аварии участвовало более 600 тысяч человек. Основную часть работ выполнили в 1986–1987 годах

Фото © ТАСС / Валерий Зуфаров

«Правду же никогда не скажут»

«Насчёт того, что там пили, — пили! Да, и у нас, бывало, выпивали. Была у нас там рядом 25-я украинская бригада, были ремонтные базы — а что им не пить? Они там и пили. Потому что такой командир. Всё зависит от того, в каком ты находишься подразделении. А нам какое пить, когда тут уехал в четыре, приехал — упал, до подушки если дошёл — и всё. Утром вставать опять в четыре, банку консервную на четверых, перекусили, чай попили — и вперёд. На станцию. Там не было сказок. Там была война».

Фото © ТАСС / Валерий Зуфаров

«Правду же никогда не скажут. Нам тогда не разрешили фотоаппараты иметь. А сейчас говорят: «Мы не знаем». Да вы дали бы нам эти фотоаппараты, и мы бы сняли такие снимки! А теперь можно сочинять, что хочешь».

«Мы льгот не просили»

Фото © ТАСС / Валерий Зуфаров

«У меня вот сейчас двое, которые последние остались, у меня же их вообще и милиция забирала, ужас творился. Могли в любое время посадить. Невозможно было добиться, чтобы признали, что он ликвидатор, что он инвалид, что у него дозы. Говорили, что «ты льгот хочешь». А мы их не просили, эти льготы, нам государство дало, а потом взяли и отняли. Сейчас-то какие льготы? Всё. У всех отняли всё. Я же, когда в Кремле был, говорил Медведеву. Я сказал: «Мы-то уж всё. А вдовы — помогите им, детям вдов». Ну и что? Ну добавили на похороны четыре тысячи. И всё».

«Самое главное — то, что победа была. Две войны. Как Берлин брали, так и Чернобыль. Работали круглосуточно. Ребята — молодцы. Сколько жизней отдали. За несколько месяцев накрыть такое. Ни один народ этого больше не сделает. И даже сейчас, наверное, этого бы не сделали. Если сейчас что-то случится, сейчас уже совсем другая молодёжь, другой народ. Мы не учимся на ошибках».

«На улице — только бегом»

Лев Леонидович Бочаров

Участник ликвидации последствий катастрофы на Чернобыльской АЭС, работал в эпицентре аварии с 16 сентября по 2 декабря 1986 года. Руководитель строительства «Укрытия» — первого саркофага над четвёртым реактором

«У нас были бытовые помещения, мы были в ХЖТО — хранилище жидких и твёрдых отходов. В бункере, который рядом с четвёртым блоком, у нас были бытовые помещения, оттуда шло руководство всеми кранами, бетононасосами по рации и по телевидению. То есть мы сидели за бетонными стенами и через телевизионные камеры управляли механизмами над самим саркофагом, потому что человек туда подойти просто не мог. Десять тысяч рентген и больше, там ни секунды нельзя было быть. Мы всё делали дистанционно».

«А на улице — только бегом, только бегом. Не так, как в фильмах американских, «Чернобыль» там, на улице сидят, стол поставили — такого не может быть. Во-первых, людей не увидишь. Вот как сейчас из-за коронавируса пустые улицы, то же самое: пустые улицы, люди все только по помещениям, в помещении ни одной форточки не открыто, всё закрыто. И каждый день происходит мокрая уборка. В тех помещениях, где находятся люди, полы покрыты пластиком, и этот пластик заведён на стену на десять сантиметров, то есть можно водой всё это дело смочить, потом убрать. Потому что пыль всё время радиоактивная была не только на улице».

«Рабочий день иногда бывал минуту. Или две минуты. Вот говорят: «Он чернобылец», — а он за 20 дней проработал там 20 минут. Его привезли, он выполнил какую-то работу за минуту, потому что там 60 рентген, он схватил один рентген, пришёл в бытовку — всё, он уже больше работать не может сегодня. И он сидит все шесть часов и ждёт, пока придёт автобус, сначала грязный (облучённый. — Прим. Лайфа), который довезёт до Чернобыля, переодевается, садится в чистый автобус, и его везут в чистую зону».

«Там везде, куда бы ты на улицу ни вышел, радиация, поэтому там вот этот «лепесток» носили постоянно, в день меняли раз восемь. А одежда — новую одежду я утром надевал, этикетки отрывал. В обед ко мне приходил мой заместитель по радиационной безопасности, он проверял и говорил: «Принесите главному инженеру новую одежду», — и мне приносили опять новую одежду, и вечером я опять менял. А иногда хватало на день, на два».

Фото © ТАСС / Валерий Зуфаров

«В шахте четвёртого реактора ничего нет»

«Когда мы строили саркофаг, то в Госстрое СССР вообще не знали, в какой разряд это здание отнести, чтобы применить к нему какие-то нормы, временные или ещё что-то такое. И посчитали тогда, что достаточно 30 лет, чтобы за это время принять решение о том, каким способом или от этого избавиться, чтобы была зелёная лужайка, или же сделать такое сооружение, которое бы на многие десятилетия, на столетия обеспечило работу всей оставшейся электростанции, то есть первому, второму и третьему блоку. То есть гарантия нашего саркофага была 30 лет. Мы сами знаем, что это и 50 простоит, и больше».

Строительство «Укрытия» (саркофага) началось в конце мая 1986 года. Работы шли круглосуточно. К ноябрю 1986 года разрушенный реактор накрыли бетонным саркофагом 50-метровой высоты. После этого выбросы радиации в основном прекратились

Фото © ТАСС / Леонид Свердлов

«После того как пошла петрушка с разделением страны, уничтожением Советского Союза, Украина стала своим отдельным государством, вся тяжесть решения этого вопроса перешла на Украину. А до этого, наверное году в 90-м или 91-м, был конкурс на «Укрытие-2″. И там участвовало несколько стран: Франция, Америка, в том числе и мы участвовали. Мы заняли третье место. Первое и второе заняли Америка и Франция».

«Мы предложили очень простой вариант, его можно было сделать за два-три года. И мы даже предложили уже потом, когда поменялся их президент, исполнить это за два-три года, и всего на это нужно было, по-моему, два миллиарда долларов. Они отказались, у меня есть эти письма. Кучма, его службы написали, что они в наших услугах не нуждаются, тем более что мы заняли третье место».

«Американцы тогда вложили какой смысл: они делают над саркофагом ещё купол. Получается, что закрывают всё это дело куполом и под этим куполом разбирают все конструкции и куда-то отвозят все эти грязные, заражённые радиацией конструкции. А главной задачей, для чего они это делают, было вытащить уран, то есть топливо, которое якобы осталось — 190 тонн урана — в этом саркофаге. В шахте».

По официальной версии, внутри четвёртого энергоблока остаётся от 150 до 190 тонн радиоактивного урана и других опасных веществ, общая радиоактивность которых оценивается в два миллиона кюри

Фото © ТАСС / Валерий Зуфаров

«Построили, чтобы качать деньги»

«На самом деле в шахте ничего не осталось, шахта пустая. В помещениях, где было выброшено топливо, это топливо практически связано бетоном, который мы подавали туда. Этот бетон, когда мы его лили в каскадную стенку — первую, вторую, третью, четвёртую каскадную, — уходил в само здание. И где были открыты двери, ещё чего-то, этот бетон пошёл в эти помещения, туда, где было взрывом выкинуто топливо, остатки топлива. И получилось — как в булке изюм, так в нашем бетоне зафиксировались, так сказать, очаги этого топлива».

«То есть это топливо не может сконцентрироваться где-то в одном помещении более шести-восьми тонн, чтобы произошла цепная реакция. То есть повторный взрыв или ещё что-то. Наши учёные это дело доказали. Практически всё топливо вылетело, а в несвязанном состоянии там его нет».

«Но Украина, чтобы получать деньги от этой международной организации — МАГАТЭ — на осуществление этого второго укрытия в долларах, склонила учёных, чтобы те как будто бы подтвердили, что да, 190 тонн урана находятся именно там, в этом блоке. В саркофаге. В действительности его там нет, оно всё улетело. А какое есть, оно находится в связанном состоянии. И достать его практически невозможно. Украина выполняла это второе «Укрытие» только для того, чтобы качать деньги и рассовывать по карманам. Само «Укрытие» много денег не получило, всё в Киеве практически осталось».

«Укрытие-2», или New Safe Confinement («Новая защитная оболочка»), начали строить в 2007 году и сдали в эксплуатацию в 2019 году. Для создания конструкции использовали более 35 тысяч тонн стали. Стоимость реализации проекта оценивают в полтора миллиарда евро

Фото © TACC / Zuma

«Они должны были накатить эти арки, сделать это «Укрытие», затем нужно было разработать специальные механизмы, оборудование какое-то придумать, чтобы разбирать под этим колпаком, чтобы пыль не разносилась по территории станции и дальше не заражать водные источники, Припять и прочее. После того как разберут всё, достанут уран — 190 тонн, которого там нет. Те остатки, которые будут, они должны складировать в контейнеры, найти грязное место и куда-то все эти контейнеры спрятать».

Фото © EPA / SERGEY DOLZHENKO

«Когда был Советский Союз, мы могли найти место, куда можно было бы отвезти эти отходы, даже если бы был принят этот вариант. Но на Украине-то грязное место — это только Чернобыль. То есть трогать там нечего. Всё, что они задумали, — глупость. И Велихов (Евгений Павлович Велихов, советский и российский физик, академик РАН, участник ликвидации последствий катастрофы на ЧАЭС. — Прим. Лайфа) пишет, что разборку урана мы можем начинать только через 50 лет. От него уже даже праха не останется, от Велихова».

«То есть это афера просто. Потому что наш саркофаг точно так же закрывает, как и вот это. Нет там топлива! Это как искать в тёмной комнате чёрную кошку, которой там нет».

«Не дай бог такое дело — всё повторится»

Фото © ТАСС / Виктор Драчёв

«Когда всё это произошло и учёные прикидывали, как будет вести себя природа, мы не думали, что природа настолько эффективно работает. Те люди, которые не должны были там жить, остались, они до сих пор живут. Из тех, которые уехали, многие погибли не в пожилом возрасте, а где-то за полтинник, не доходя до 60 лет. Те, кто там остался, — там же остались и могилы родных, и весь уклад жизни. А те, кто уехал, как прокажённые были. Где бы они ни были, от них все шарахались, когда их, наоборот, нужно было, так сказать, обогреть своим теплом, вниманием».

«А на новое место ты приехал, что на тебе было, то ты взял с собой. Жизнь начиналась у населения заново. То, что у них осталось, — они это привезти не могли, потому что оно уже заражённое. Многие как-то прорывались, и, когда им разрешали что-то взять, они везли не те вещи, которые можно было провезти. Там же были установлены специальные пункты, через которые ты провозишь, где дозиметристы проверяют радиацию. Вот они везли дублёнки, а дублёнка — в ней сколько пыли этой радиоактивной. То есть нужно было везти с собой то, что можно было помыть, отмыть, что-то гладкое. А они — самое дорогое: ковры, а ковры тоже выбрасывали. Сапоги на меху выбрасывали».

Из Припяти эвакуировали почти 50 тысяч человек

В мае 1986 года свои дома покинули 116 тысяч человек, живших в пределах 30-километровой зоны вокруг ЧАЭС

Фото © ТАСС / Валерий Соловьёв

«Сейчас население не в курсе этого, не дай бог такое дело — всё повторится. Хотя мы всё писали, на будущее, что нужно делать, как переоборудовать больницы и так далее. «Лепесток» ты снял, его нужно не просто выбросить — его нужно захоронить. То есть специальные были пакеты, которые потом захоранивали в могильник. Одежду снимаешь полностью: и нижнее бельё, и всё снимаешь — отдаёшь, тебе дают совершенно чистую одежду, прежде чем её надеть, нужно мыться».

Фото © ТАСС / Валерий Зуфаров

«У обуви нормы чуть побольше, то есть обувь там 2500 бета-распадов, одежда — 1500 распадов. Значит, если у тебя ботинки заражённые, если ты ходил по такой грязи, ты должен снять и надевать новые. И это всё захоранивается. Теперь вот ты пришёл мыться, там полотенец не было, были белые чистые простыни с этикеткой».

«К этому нужно быть готовыми. Привезли когда первых пожарников в Москву (пожарных. — Прим. Лайфа), привезли в шестую больницу, она была нашей отрасли атомной, обслуживало нас третье медицинское атомное управление. Если ты обмываешь облучённого человека, ты его должен мыть в душе с отдельной канализацией».

«Это не общая должна быть канализация, а отдельная. И она должна выходить в хранилище и потом должна захораниваться: остекловывается это всё, выпаривается вода, а все радиоактивные части прячутся в контейнере, контейнер отвозится в могильник. Вот этого ничего нет ни в одной больнице. Потом одежду снял грязную, она вся фонит, её нужно в могильник. А в какой больнице есть могильники и куда ты денешь это всё дело?»

Работники пожарной охраны одними из первых приняли участие в ликвидации последствий аварии. Утром 26 апреля в эпицентре катастрофы было 240 сотрудников Киевского областного управления пожарной охраны

Фото © ТАСС / Владимир Репик, Валерий Соловьёв

«В мире эту аварию мог ликвидировать только Советский Союз»

Фото © ТАСС / Леонид Свердлов

«Мы — Минсредмаш — к этому были готовы, мы профессионалы. А нас только подключило правительство и Политбюро 5 июня — вышло постановление о том, что нас сделали генподрядчиком, генпроектировщиком. Авария произошла 26 апреля. То есть больше месяца прошло. А устные поручения Политбюро были 15 мая, то есть уже полмесяца прошло».

Министерство среднего машиностроения СССР — центральный орган госуправления СССР, управлявший атомной промышленностью, а также разработкой и производством ядерных боезарядов. Основано в 1953 году, упразднено в 1989 году

На фото (второй слева) — министр среднего машиностроения СССР с 1957 по 1986 год Е.П. Славский. Фото © Издательский дом «Личности»

«Они хотели сами делать, то есть Министерство строительства электростанций, они всех людей сожгли, потому что не знали, как там себя вести. И потом вынуждены были поручить Минсредмашу. В мире эту аварию мог ликвидировать только Советский Союз. И в СССР это мог только Минсредмаш. Никто другой».

Комментариев: 1

Для комментирования авторизуйтесь!

• 
  26. 04. 2016
• 
  

Нина Назарова собрала отрывки из книг об аварии, ее последствиях, погибших родственниках, панике в Киеве и суде

Иногда будто слышу его голос… Живой… Даже фотографии так на меня не действуют, как голос. Но он никогда меня не зовет. И во сне… Это я его зову…

Диктор после небольшой паузы продолжил: «Но употреблять спирт и вино нельзя», опять небольшая пауза: «Потому что они вызывают опьянение». Вся столовая утонула в смехе

«Но это только часть операции, — весело уточняет районный рыбинспектор С. Миропольский, принимавший активное участие в дозиметрии рыб. — Теперь их надо сварить, поджарить и скушать»

Отмечая дату трагедии на Чернобыльской АЭС, мы публикуем рассказ человека, который в том же, 1986-м году, побывал в Зоне отчуждения в качестве ликвидатора последствий аварии.

---

Записки ликвидатора

Попытаюсь написать о ликвидации аварии на ЧАЭС, как участник ее. Пишу только то, чему сам был свидетель, если с чужих слов — так и напишу. Извиняйте, что много слов, так получилось.

Предыстория

О себе: у нас в университете была военная кафедра и нас, биологов, готовили, как офицеров-химиков. По окончании присвоили звание лейтенанта запаса, через 10 лет получил звание ст. лейтенанта, а весь срок моей службы в армии составил 75 суток — то время, что я участвовал в ЛПА (ликвидация последствий аварии) на ЧАЭС.

Услышав об аварии, понял, что рано или поздно буду там, по воинской специальности. Много читал по доступной литературе (об Инете тогда никто и не слышал, да его и не существовало). Задумался, почему в Японии люди, пережившие облучение при ядерных бомбардировках Хиросимы и Нагасаки, до сих пор живы, и понял, что одна из главных причин — традиционное чаепитие с детства.

Начал «рыться» в свойствах чая и где-то вычитал, что он выводит радиацию. Правда, в Японии традиционно пьют зеленый чай, а у нас черный, но суть та же. Я и до этого его любил и много пил. В части же выпивали ежедневно не меньше литра. Есть мнение, что и спирт выводит радиацию, да, это правда, но нюанс в том, что пить спирт надо ДО облучения, а после он совершенно бесполезен, в отличие от чая.

Путь в Зону

В начале ноября 1986 г. меня вызвали в райвоенкомат и сказали, что возможно мне придется поехать на спецсборы по ЛПА, отправили на медкомиссию в райполиклинику.

Так получилось, что я стал единственным человеком среди ликвидаторов района, у которого есть медобследование до поездки. Тех, кого призывали до меня, поднимали кого в 2, кого в 4 часа ночи и тут же отправляли через военкомат в зону, на сборы давали 10 минут. Кого отправили после меня, не обследовали, т.к. пришло ЦУ никаких обследований не проводить.

Меня признали абсолютно здоровым. Помню, заведующий поликлиникой сказал: «Может, вам написать какую-нибудь болезнь? Нам же потом вас лечить». На что я ответил (молодой был, идейный): «Я давал присягу защищать Родину». Он вздохнул и подписал: «Годен без ограничений».

28 ноября меня вызвали в райвоенкомат и сказали, что я призываюсь на спецсборы, отправка в облвоенкомат завтра, в 4 утра. 29-го мы, 10 офицеров-запасников из разных мест области, сидели в зале. Перед нами выступил заместитель облвоенкома и сказал, что мы призываемся на спецсборы по ликвидации аварии на ЧАЭС. Он добавил, что мы можем отказаться от поездки, но…

«…вот рядом со мной сидит прокурор области, против всех отказавшихся согласно закона «О воинской обязанности» будет возбуждено уголовное дело» (!!!). Для справки: это от 3 до 5 лет лишения свободы.

Естественно, что отказавшихся не было.

Назначили старшего группы. Им оказался единственный среди нас член КПСС, заведующий одним из ресторанов облцентра. Автобусом нас отвезли в Краснознаменку, в/ч, где переодевали всех военнообязанных, отправляющихся в Зону. Там с нами провели беседу и объявили назначения на должности.

Оказалось, что требовалось восемь человек, а нас было десять. То есть, двое оказались «лишними». Одного отсеяли сразу, у него было трое детей. Так получилось, что надо было отправлять домой одного из двоих — меня или парня из моего же поселка. Задали вопросы: коммунисты? — нет, комсомольцы? — оба, кто хочет ехать добровольно? — молчание. Тогда бросили монету. Выпало отправляться домой мне. Тут мгновенно в голове пронеслось: «Когда вернусь, как мне доказать, что я не струсил, что отправили в Зону его, а не меня?» И сказал, давайте поеду я. Спросили у второго: «Ты не против?» Парень, разумеется, не возражал. Вот так я и попал в список.
(Кстати, когда вернулся домой, мне пришлось рассказывать людям, что парня того не родители «отмазали», и что он не струсил, а просто оказался лишним).

В общем, на следующее утро нас переодели в солдатскую форму, дали сухпайки, выдали проездные документы и отправили в Одессу, сказав, что там нас встретит представитель облвоенкомата, поможет с билетами на поезд.

Приехали. Никто нас не встречает, часа через два решили, что нечего ждать и сами взяли билеты. Минут за 15 до отхода поезда прилетел запыхавшийся подполковник, узнал, что мы уже взяли билеты, сказал молодцы и убежал. 1-го утром мы приехали в Фастов, далее электричкой в Белую Церковь, там у дембелей-«партизан» узнали, куда идти на пересыльный пункт.

Добрались. В большой 2-этажной казарме везде стояли 2-ярусные койки, было полно «партизан», как солдат, так и офицеров. Наш старший нашел нам какой-то закуток, сказал ждать и пошел искать начальство. Вернулся где-то через час, сказал, что нас здесь никто не ждал, мы никому не нужны, но через час будет идти колонна в 25-ю бригаду (тоже пересыльный), мы поедем с ними.

Построение, мы в строю, но отдельной группой. Идет группа офицеров, сверяясь с бумагами, проверяют команды. Дошли до нас — а вы кто такие, вас нет у нас в списке, посмотрели документы — хрен с вами, хотите ехать — езжайте, но мы за вас не отвечаем.

Часов в 5 вечера приехали в 25-ю, всех разобрали, а мы сидим. Час, второй, третий, пятый… Никто нас не кормил ни в Белой Церкви, ни в бригаде, ели то, что взяли из дома. Все кинули в общий стол, а когда съели, в ход пошли сухпайки. Старший ходил в штаб, чтобы связались с полком, ему ответили, что для связи нужен позывной, которого мы не знали. Они сказали, что тоже не знают. Врали, конечно.

В половине двенадцатого ночи приехал за нами «бобик». Оказалось, что начальник автослужбы полка ждал замену, а среди нас был его сменщик, он несколько раз звонил в бригаду, ему отвечали, что никаких офицеров нет (хотя мы уже несколько часов там сидели). Наконец, он вышел на своего коллегу из бригады и тот ему сказал, что офицеры есть. Он — на свой «бобик», и за нами. В общем, 1-го в 12 ночи мы оказались в части. Нас завели в штаб, распределили по должностям, каждый забрал своего сменщика — вводить в курс дела. 3-го они уже уехали по домам.

О войсковой части

В/ч 44316, или, как ее называли — Одесский полк, находилась около села Ст. Соколы. В общем-то, Зона — понятие условное: в самом начале военные обвели циркулем по карте (центр ЧАЭС) круг радиусом 10 км, затем радиусом 30 км, их соответственно обнесли колючей проволокой. Отсюда и названия: «10-км зона», «30-км зона».

По периметру, за 30 км, как мне сказали позже, стояло 30 полков или спецбатальонов со спецтехникой от всех военных округов СССР. В первые дни после аварии на ликвидацию отправили «срочников», но потом кому-то в голову пришла мысль, что они будут болеть и что потом за них придется отвечать, поэтому всех «срочников» вернули назад. Вместо них стали призывать «партизан» («мудрейшее решение»: пусть потом голова болит у гражданских).

Вообще-то в наш полк должны были призываться ребята из Молдавии, Крыма, Одесской, Николаевской и Херсонской областей, но почему-то попадали и из других мест. Когда я пришел, застал из Северного Кавказа (в моем взводе были ребята из Майкопа), в середине декабря — пополнение из Донецкой и Луганской (тогда Ворошиловградской) областей, в основном шахтеры, в середине января — пополнение из Свердловской обл. (Россия).

Пополнение было каждые 2 недели, по 250 человек, на следующий день столько же отправлялись домой. Призывались в возрасте от 25 до 45 лет (до 25 — организм растет, могло быть замещение кальция при росте костей стронцием, после 45 — отложение солей, того же стронция), тех, кто на «гражданке» имел дело с облучением, тут же возвращали.
При мне в одном из пополнений оказался рентгентехник, его утром следующего дня отправили домой, сказав: «Тебе же потом год нельзя будет работать по специальности, нечего тебе здесь делать!».

В целом в части были все нормальные люди, от комполка до рядового (от ком. роты и выше — кадровые офицеры, много было прошедших Афганистан, далее – «партизаны»). Никто не требовал отдавать честь, друг с другом общались на «ты» («партизаны»). На чистоту подворотничков и прическу внимания не обращали, хотя ребята по мере возможности и сами держались в чистоте. Если попадался неряха, быстро приводили его в нормальное состояние. Ни одной драки за все мое время в полку не было, если что, любой приходил на помощь, несмотря на звание и должность.

В части был свой магазин, где продавались невиданные по тем временам вещи. Я хоть к тому времени и побывал в командировках в Киеве, Москве, Ленинграде, но подавляющего большинства из этого не видел в свободной продаже. Вьетнамские ананасы в сиропе (банки по 800 г), румынское печенье в упаковках по 200 г (очень вкусное), венгерские консервированные помидоры, болгарские консервированные огурцы, шпроты, постоянно индийский чай, Фанта, Пепси-кола, сгущенка, даже баночка черной икры лежала, советские наручные часы «Электроника», румынские кожаные кроссовки и т. д.

Кто помнит советские времена, знает, что в то время даже в областных центрах полки магазинов были полупустыми. А тут такое изобилие. Если кто-то пытался пролезть без очереди, его, несмотря на звание, тут же ставили на место.

Кормили в части очень хорошо. Рацион рядового и офицера отличался только тем, что соответственно на сутки было положено сливочного масла 90 г и 120 г, 1 и 2 вареных яйца. В остальном всё одинаково. Масло, сахар, виноград, яблоки лежали на столах навалом, каждый брал, сколько хотел, еще и оставалось (виноград и яблоки в виде шефской помощи поставлял Крым), рыбные консервы были только в масле, тушенка была настоящей и много, борщи очень вкусные, о комбижире и костях вместо мяса в борще и супах никто и не слышал, «шрапнели» (перловка) ни разу не было. Ежедневно всем полагалось (и выдавалось) 200 г сока (виноградный, яблочный, персиковый), какао или кофе, чай, сыр твердый, вторые блюда всегда были с кучей мяса или рыбы. Причем, у всех одинаково: как у офицеров, так и у рядовых. Когда вернулся домой после такой еды, первое время было чувство голода, настолько хорошо там кормили. Да, и служили в нашем полку, в отличие от остальных, 2 месяца (в других доходило и до 6 месяцев).

Служба

Я был назначен на должность командира отдельного взвода, подчинялся напрямую начальнику штаба. Конечно, было труднее, чем в составе роты: самому вести и учет доз облучения взвода, и политинформации проводить, и на подъеме присутствовать (через месяц я отказался от этого — хронический недосып). Кроме того, в мои обязанности входило и рапорты на работу писать (вечером в штабе разнарядка, сколько и от кого куда направить, утром, до 7 утра, сдать пофамильный список выезжающих в штаб), и представления на поощрение, увольнение. Но, в то же время, была и относительная независимость от других.

Спасало то, что во взводе все взрослые, прошедшие срочную, сами держали порядок и мне подсказывали. Было только одно ЧП: двое ребят через месяц службы возомнили себя «стариками» и сказали, что теперь они не будут убирать снег, топить печку и дежурить в палатке. Пришлось употребить власть: сказал им, что я не против, что они – да, «старики», но и уйдут они на «гражданку», как «старики»: не через 60 дней, а минимум через 120. Как бабка пошептала. Больше никто и не пытался.

Представления на замену писались, когда человек набирал 15 рентген, обычно это было через месяц-полтора, поэтому каждый стремился поскорее получить «дозу», к моменту отъезда набиралось 20-24 рентгена. Нас, офицеров, строго предупредили, что максимальная доза может быть не более 24,99 рентгена, если поставить 25 и более, то поставившим займется военная прокуратура. Вот и приходилось «химичить». Ребята знали, но понимали и никто не возражал.

Кстати о дозе. Когда мы валили «рыжий» лес, первыми шли медики-дозиметристы (тоже «партизаны»). На участке, где должны были работать, замеряли фон — над снегом (а он был 30-40 см толщиной) методом конверта: замеры в 5 точках (по краям и в центре). Затем бралась средняя доза (она составляла 0,45 рентгена в час), работали двумя сменами по 4 часа. Естественно, после валки деревьев и утаптывания снега фон повышался, но его уже никто не измерял. За 4 часа ставили дозу 0,6 рентген, больше было нельзя (0,45х4 сколько будет?).

О машинах. Обслуживания их, как такового практически не было, если что-то ломалось, ребята брали бутылку водки, ехали на «отстойник». Охрана отстойника была из нашего полка, и снимали нужное с тех машин

Для справки: отстойник — объект, куда сгоняли зараженную технику, могильник — закопанное в землю имущество.

О могильниках. Неизвестно, сколько и где они в Зоне. Это было особенно отчетливо видно на примере нашей части: командир полка выезжал, выбирал понравившееся ему место (конечно, без консультаций с гидротехниками и др.), там рылся котлован примерно 200х100 м и глубиной 2 м. Туда свозили все, что нужно было захоронить, посылали десятка два крепких ребят с кувалдами — разбивать объемные вещи. Когда котлован заполнялся до 0,5 м от поверхности, его засыпали землей. На карты его расположение не наносилось, и когда один наполнялся, то рылся новый котлован и т.д.

Работа

Так получилось, что кроме выездов со своим взводом, иногда приходилось быть на подмене, да и самому интересно было посмотреть новое. Первый мой выезд был в Чернобыль, там решили подготовить 2 пятиэтажки под общежитие.

Приехали. Двери подъездов опечатаны, открывали с милицией. Нам сказали, что в квартирах должны были остаться только батареи отопления и сантехника, остальное выбрасывать, включая обои. К окну подъезжал самосвал, с 1-го по 5-й этажи выбрасывалось всё. Заполнился самосвал — подъезжал другой, закончили проем — начинали другой. Вещи вывозили на могильники.

Обратил внимание сам, потом специально спрашивал у ребят — в квартирах не было никаких ценных вещей: меховых шапок, шуб, цветных телевизоров, хрусталя, хороших ковров, других ценностей. А ведь люди уезжали в спешке, не могли они всё это вывезти, и подъезды были опечатаны. Куда всё исчезло, вопрос риторический. Некоторые телевизоры (ч/б), с более-менее большим экраном ребята, вначале проверив приборами на фон, забирали в часть, в палатки. Практически в каждой был телевизор, там и смотрели.

Потом были выезды на ПУСО-2 (это ПУСО нашего полка), на подмену. Работы там для меня практически не было, солдаты хорошо знали свое дело, роль офицера была в случае чего улаживать конфликты с теми, чьи машины отмывали.

В конце декабря мне «повезло», и я 4 дня ездил в Припять. Сама Припять была огорожена колючкой с сигнализацией, при ее срабатывании должна была приезжать спецгруппа, но при мне подобного не было. Единственный въезд был со стороны Янова, там постоянно дежурили 2 милиционера, да на день приезжали 2 офицера — майор и подполковник.

Еще небольшое отступление, чтобы потом понятнее было — тогда мне было 34, я уже 7 лет как был разведен, т.е., мне не нужно было опасаться, что за мои поступки «отыграются» на семье, по натуре общительный, за словом в карман не лез. Мог начать разговор на равных с кадровыми офицерами как своими (начштаба и комполка, майором-особистом, полковником и подполковником — пост. представителями штаба округа при части), так и с незнакомыми. Как-то, увидев ехавший уазик с цифрой «Б» в знаке, остановил его, там сидел какой-то полковник, начал разговор с ним со слов «Здравствуйте, вы из Белорусского округа?» (я учился в университете в Минске). Не знаю, он то ли опешил от такой наглости старлея, то ли просто нормальный человек, но спокойно ответил, что он из Московского, а в чем мол дело. Я ответил, что увидел «Б», а я там учился, извинился, что остановил. Он сказал, что ничего страшного и уехал.

Так вот о Припяти. Туда в порядке экскурсии должны были проехать министры обороны соцстран во главе с министром обороны СССР, поэтому мы должны были расчистить от снега улицы того маршрута, по которому они будут двигаться. Послали 3 поливомоечных машины. Лопат вообще не было, перерыли весь автопарк, не нашли ни одной.

Поставили машины уступом и щетками начали счищать снег на обочину. К концу дня расчистили. А ночью опять снег. И так 3 дня чистили. На 4-й день приехали в Припять в 5 утра, сделали два круга, вдруг появилось с десяток машин с «партизанами», они начали лопатами сгребать снег. Ну, мы и съехали в какой-то закуток, с часик подремали, потом начали опять чистить. Собственно всю работу сделали до нас, мы только подчистили.

Вдруг несется уазик и из него в мегафон слова, из которых цензурными были только «5 минут» и «не было». Все дружно запрыгнули в машины, и мы умчались куда-то в лес. Через часа полтора нам объявили, что мы можем возвращаться по частям.

Что запомнилось: было жутко. Красивый современный город, в магазинах горит свет, в хозмаге стоит мотоцикл К-750 (огромный дефицит по тому времени), куча велосипедов, на балконах сушится белье, кое-где вялится рыба, цветы на подоконниках, шторы и звенящая тишина. Ни одной птицы, ни одного животного, никого вообще.

Правда, животных я, все-таки, видел. Как-то мы обедали с ребятами из Прибалтийского полка (меня и водителей еще поразили их длинные волосы и то, что они ели, не снимая шапок и бушлатов). Они очищали парники, кто-то захотел их запустить, во-второй — с ребятами из Прикарпатского полка (тут было на обед борщ с комбижиром в палец толщиной, мне, как гостю, положили какую-то кость с салом, перловка с рыбой в томатном соусе и компот, запомнил оттого, что потом у меня началась дикая изжога). Так вот к «столовой» пришло все живое население Припяти: 3 собаки (дворняга, немецкая овчарка, колли) и кот. Сидели рядышком, мирно. Когда им вынесли поесть и разложили по кучкам, каждый съел только свое, не пытаясь отобрать что-то у соседа, поев, они куда-то убежали.

По дороге в Припять проезжали неподалеку от ЧАЭС (на самой ЧАЭС я не был), запомнилось, что крыша 3-го блока была усеяна грачами, но ни одной птицы на саркофаге (его закончили в ноябре, до моего приезда).

За неделю до нового года прекратились все выезды, кроме ПУСО-2, началась «дурная» работа в части: очистка от снега, ремонты, покраска (в 30-ти градусный мороз!). Ко мне подошли незнакомые ребята (потом оказалось шахтеры) и сказали:

— Командир (как-то такое обращение прижилось в части при обращении солдат к офицерам-«партизанам»), мы знаем тебя, поговори с руководством, почему мы сидим тут без толка? Если нет работы, то пусть нас домой отпускают, нас там работа ждет. Иначе бузить начнем.
Я спросил, а что ж они своим командирам не говорят?
— Да мы говорили, только они не хотят идти.
Спасибо, ребята, что вы меня под танк бросаете. Но они «успокоили»:
— Не бойся, мы, если что, тебя выручим.

Как они собирались это делать, не знаю, но пришлось идти. Зашел к начштаба, рассказал. Он сперва полез «в бочку» (мол, я их под трибунал отправлю). Пришлось сказать, что это не срочники, а взрослые люди, что 250 шахтеров под трибунал не отправить, да и не боятся они ничего, после шахт. Не знаю, как они решали, но в тот же день весь полк собрали в клубе, выступил командир части, сказал, что сейчас работы в Зоне нет ни для кого. И что они с начштаба каждый день ездят в штаб сектора, выбивают работу, но пока придется потерпеть. Люди поняли, разговоры прекратились.

И вот 31 декабря радостная весть: опять сбор в клубе и объявление, что есть работа — валить «рыжий» лес. Весь январь валили, начиная с 1-го. В две смены по 4 часа, без выходных. За месяц убрали аж 7 гектаров. Не потому, что сачковали, просто из техники была всего 1 (одна!) бензопила на часть, остальное — двуручные пилы и топоры. Свалив дерево, надо было обрубить все ветки, разрезать стволы по 3 метра, погрузить стволы и ветки на самосвалы — и все вручную (!).

Много было городских, которые пилы и топора в жизни в руках не держали. Кто умел – учил других. Деревья валили только те, кто хорошо это мог, всегда несколько человек было на подстраховке, никого не подпускали близко к возможному месту падения. И все это сами, без команд офицеров, если кто-то пытался покомандовать, «отправляли» подальше. При мне послали на три буквы комполка, т.к. он чуть не послал солдат туда, куда должно было упасть дерево. И он не обиделся, не послал на «губу», т.к. понял, что был неправ.

Быт

Как я уже говорил, телевизоры стояли в каждой палатке. Кроме этого был бильярд в клубе с большими шарами из подшипников, каждый вечер кино в клубе. Причем фильмы, в основном, новые (на то время). Пару раз приезжали концертные бригады и один раз выступала самодеятельность из Ст. Соколов. Там девушка ходила в проходе в чем-то типа ночной сорочки. Начались перешептывания, ведь мужики живых женщин 2 месяца не видели. Так комполка встал в проходе спиной к сцене, скрестил руки и смотрел на солдат. Наступила полная тишина.

Был в части свой парикмахер, фотограф, палатка-душевая, где все отмывались после работы. Все бесплатно. Фотоаппарат я не брал, хотя снимаю с 14 лет, т.к. нас сперва в райвоенкомате, затем в облвоенкомате, а далее — и в части предупредили, что брать его нельзя. Что если заметят, как кто-то снимает, это будет расценено, как шпионаж.

Поэтому эти фото (солдат) делал фотограф части, а фото саркофага мне подарили. Кстати, там применяли какой-то особый бетон и он действительно черного цвета, видел по дороге в Припять.

О водке. Водку в части пили. Через день в Киев ездил уазик за водкой, привозили 5-6 ящиков. Водители рассказывали, что хотя за спиртным всегда была очередь, их всегда пропускали без очереди, т.к. «ликвидаторам водка нужнее». Но пили водку мало, в основном брали на дни рождения: 1-2 бутылки на взвод (30 человек). В основном все пили крепкий чай (не чифирь!). Ну, тут уже и я проводил соответствующую агитацию. Заваривали чай в 3-литровом бутыльке, воду кипятили «народным» кипятильником: два лезвия от «безопасной» бритвы на дне, к каждому отдельный провод — и в розетку. Между лезвиями обычная резинка для стирания. Собственно, как поправят химики, это было не кипячение, а гидролиз воды, но при этом выделялось большое количества тепла, что и приводило к закипанию. В кипяток и бросали чай. В день каждый выпивал не меньше литра чая, чаепитием в основном и занимали время. Верхнюю одежду (х/б гимнастерку и брюки, сапоги, шапку, бушлат) нам не меняли. Что получали при переодевании в Краснознаменке, в том работали, в том и возвращались из Зоны.

Дембель

В части все находились по 60 суток, не больше. Почему же у меня 75? Когда подал рапорт на замену (как и «своим», за 2 недели), он попал к начштаба, который подписывал все рапорта: и на солдат, и на офицеров. Он тут же вызвал меня, при мне порвал рапорт и сказал, что я уеду в один день с ним. Не знаю, какие у него были дела, но он тоже сидел 75 суток. Так и поехали в Киев одной машиной: он, я и 2 кадровых офицера. Там мы от него отделались, вернее он убежал по своим делам, а мы пошли в столовую, поели, выпили по 50 г водки на прощание, их поезда уходили раньше, мой — поздно ночью, проводил каждого и начал бродить по вокзалу.

Познакомился с каким-то сержантом-«партизаном» из другой части. Бродили, разговаривали. Смотрим, идет какой-то генерал, сверлит нас глазами. Мы глянули на него и продолжили спокойно идти дальше, не отдавая чести (с какой стати?). Видим, он подбежал к патрулю, что-то им доказывает, они ему что-то отвечают, ну а мы пошли дальше.

Мы знали, что патрулям был строжайший приказ из Москвы: ни в коем случае не задерживать «партизан»-ликвидаторов. Исключение — если лежит абсолютно пьяный. И то — такого взять, и, аккуратно, не обижая, дать проспаться, утром покормить и посадить на поезд. Поэтому когда мы проходили мимо патрулей, они отворачивались и начинали судорожно прикуривать. Бедняги, они, наверно, в день из-за нас выкуривали по несколько пачек.

Добрался до Краснознаменки, забрал свои вещи (мешок совершенно сплющился), но домой поехал в форме и сапогах. В Одессе взял билет на свой автобус. Еду, дремлю. В Николаеве вышел. Стою, курю, и вдруг ко мне начинает придираться какой-то пассажир из моего автобуса, в гражданском:

— Почему одет не по уставу?!
Отвечаю, что не все ли ему равно. Он стал шуметь:
— Сейчас милицию и патруль вызову!
— Ну, вызывай.
Он снова:
— Предъяви документы!
— А сам-то ты кто такой, чтобы я документы показывал?

В конце концов он показал свои, оказался майор какой-то. Показал и я свои, чтобы отстал. Майор, вроде, немного успокоился, но продолжал недовольно бубнить: мол, почему я так одет, не по уставу. Пришлось «отправить» его к министру обороны, и спросить у него, почему он одевает всех в солдатское. Только тогда вояка, наконец, угомонился. А может, просто выдохся…

Больше по пути домой приключений не было.

Страх

Было ли страшно? Да, было. Всем, кто только попадал в часть. Мне — вдвойне, т.к., повторюсь, нас готовили на военке, как командиров взводов радиационо-химической разведки и дозиметрического контроля. Плюс за эти 7 месяцев с момента аварии и до моего призыва начитался много чего. Но через несколько дней (максимум неделю) все успокаивались, тем более, что радиация не видна, а внешне пейзаж ничем не отличался от обычного, незараженного. Единственное, что могло указывать на нестандартность ситуации, это то, что все в части постоянно покашливали. Даже во сне. Да во рту был металлический привкус, от которого нельзя было избавиться. Как сказали медики, это от радиоактивного изотопа йода. Как только выехал за пределы зоны, кашель пропал.

Не знаю как другие взводные, но я нещадно гонял своих только за респираторы. Не дай бог кто-то выезжал в зону без «Лепестка»: тут были и маты, и угрозы. Правда, такое было только в самом начале, с теми, кто мне достался от прежнего взводного, но все быстро поняли, что это для их же блага. Уже через неделю никто из моих без респиратора не выезжал, и не обращал внимания на подшучивания от «героев» щеголявших тем, что они не боятся радиации и работают без «Лепестков».

Второе правило, что я ввел – это после работы перед входом в палатку обязательное тщательное вытряхивание шапок и бушлатов, мытье сапог (до морозов) и обтирание их снегом (после морозов). Но тут ребята и не сопротивлялись: поняли, что им меньше дышать гадостью придется.

Был в моем взводе парень, который панически боялся радиации, но и ему нашлась работа: он стал вечным дневальным в штабе. И был очень доволен тем, что никуда не выезжает. Причем, никто над ним не смеялся, все понимали, что у парня фобия.

Что запомнилось

В части прижилось примерно десяток-полтора домашних гусей, но их никто и не пытался зарезать. Во-первых, кормили, как в хорошем ресторане, во-вторых, как сказали дозиметристы, гуси фонили. Была собачка, при мне она родила 6 щенят, к ним ходили на экскурсию, искали последствия радиации, но ничего не нашли. Обычные щенки, никаких отклонений от нормы, все выжили, одного щенка кто-то их кадровых офицеров потом забрал с собой.

Где-то в конце января ко мне подошел солдат из моего взвода (фамилии уже не вспомню) и сказал, что у него нет документов. Он из Свердловской области, когда их везли через Свердловск, там была стоянка, часов 6 должны были стоять, он отпросился у сопровождающего офицера на пару часов повидать отца, которого не видел лет 10. Все документы были в мешке у того офицера. Вернулся через час, а поезд уже ушел. Так он (уже в форме и абсолютно без документов) самостоятельно, за свой счет, на самолетах, поездах, автобусах, попутках, добрался до Киева, оттуда в Белую Церковь, 25-ю бригаду, в часть. Сам нашел дорогу!

Приехал на следующий день после своих, т.е., опоздал всего на сутки. Но офицер с его документами уже уехал. Он сначала молчал, потом, разузнав обо мне, подошел. Я спросил, а почему он сам не хочет подойти к начштаба? Он замялся, потом сказал, что был трижды судим и боится, что его может забрать военная прокуратура. А там новый срок, уже как рецидивист. Что было делать? Пошел к начштаба, тот сперва разъярился, потом успокоился и отправил решать к особисту. Сперва к особисту зашел я, все рассказал, потом он позвал солдата, не выпуская меня из кабинета, выслушал его, спросил, с кем тот призывался, послал дневального вызвать всех, потом каждого расспрашивал, при этом никого не выпуская.

В конце разговора нас в кабинете было больше десятка. Выслушав всех, отпустил, мне сказал, иди к начштаба, пусть тот делает запрос на возврат документов. Так и поступили. Недели через три сделали повторный запрос, т.к. документы не пришли. Чем закончилось, не знаю — я уехал раньше. Но перед отъездом попросил всех — и своего сменщика, и новых начштаба и нач. политотдела, и писарей — чтобы они, если не придут документы, выписали парню отдельно справку, что тот действительно находился в части и принимал участие в ЛПА. Вот такие были люди! А ведь он мог спокойно скрыться, пересидеть, сделать себе новые документы на другое имя, но человек поехал выполнять свой долг.

Как-то, после очередного пополнения, попал ко мне чистокровный цыган из Саратского р-на Одесской области. Запомнил его потому, что вначале все время у меня вырывалось Саратовский р-н. Какой-то нетипичный был цыган, не такой, каким их представляют в фильмах и книгах – разудалыми и бесшабашными молодцами. Этот был робкий, застенчивый и исполнительный. Тут уже весь взвод встал на его защиту, и все остальные поняли, что смеяться и подшучивать над цыганом опасно для них самих: не физически, а просто морально убьют. Но тот как пришел робким, таким и ушел на дембель.

Срочники

Один раз довелось с ними встретиться. Уже не помню почему, но стояли мы за пределами части. Солдаты (не мои) и я, единственный офицер, разговаривали, грелись у горящего ската. Мороз тогда доходил до 35. И вдруг видим, идут на лыжах человек 5 совсем юных, в шинелях (мы все были только в бушлатах), шапки-ушанки опущены, завязаны под подбородком, в перчатках (мы без них, почему-то руки не мерзли). Подошли ближе, смотрим — они все, судя по внешности, откуда-то из Средней Азии. Дрожат, замерзли. Увидели меня, испугались, начали честь отдавать, заикаться. Ребята их правда быстро успокоили. Оказывается, их часть охраняет 30-тикилометровую колючку и они ходят смотреть, нет ли разрывов. А тут замерзли, увидели костер, решили погреться. Потом так робко, на меня косясь, спросили закурить. Тут же все достали сигареты, отдали им всё, что у нас было. Они погрелись и ушли. А нам было тоскливо и жалко их. Ну, мы-то взрослые, а зачем молодежь-то травить?! И тем более отправлять на мороз не привыкших к нему…

Радиация

При мне строились новые хранилища части (продуктовый и вещевой). Все стройматериалы — кирпичи, цемент, песок привозились в часть со стройплощадок пятого и шестого блоков ЧАЭС. Подошел ко мне кладовщик продуктового и говорит, что стены хранилища фонят, и что он говорил об этом начпроду, но тот отмахнулся.

Взял у ребят ДП 5-А и пошел проверять. Действительно, фонило, и очень сильно — около 0,3 рентгена в час. Иду к начштаба, говорю, тот отмахивается, начинает угрожать: мол, будешь поднимать эту тему, такое письмо тебе на работу отправлю, ни одна тюрьма не примет.

Пришлось идти к медикам. Те поняли с полуслова, ведь все мы едим с того склада. Чтобы меня не подвести, устроили проверку на радиацию абсолютно всех помещений части: палаток, офицерских вагончиков, казармы офицеров, клуба, столовой и собственно складов. Выявили, кроме складов, еще кучу всего фонящего. Доложили начмеду (кадровый подполковник). Вечером на собрании тот взял слово и выдал. Нагоняи получили и командиры рот (и я в том числе) и начпрод, и начвещь, и начштаба. В общем, на следующий день в часть завезли чистый лес, откуда-то из-под Малина, заработала в три смены полковая пилорама, склады обшили внутри 50-мм досками. Фон резко упал. Начштаба потом долго косился на меня, но я делал невинные глаза и отвечал, что я-то ведь тоже получил нагоняй.

О дозиметрах

Где-то в начале декабря нам выдали дозиметры-накопители. Их нужно было прикрепить к поясу шнурком на уровне… Одним словом, сами понимаете чего. Дозиметров было по одному на офицера, и по одному на каждую группу работающих солдат (5-7 человек). Предупредили, что один стоит 70 рублей, и что за утерю придется платить в 3-х кратном размере (зарплата инженера тогда была на уровне 120 руб.). Повесил и я.

Дня через три подошел к нашему химику-дозиметристу (кадровый лейтенант), спрашиваю, а как же узнать дозу? Оказывается, что перед тем, как выдать нам, каждый дозиметр (в нем какая-то кремниевая пластинка, которая изменяет цвет в зависимости от облучения) должен был быть вставлен в особый прибор, записана накопленная в нем доза, в журнале отмечено, кому и с какой дозой выдан накопитель. Перед отъездом опять каждый прибор должен быть вставлен в прибор и так определена реальная полученная доза. Но т.к. такой прибор единственный и находится в штабе Зоны, то никто таких процедур не делал и делать не собирается. Естественно, я тут же вернул прибор назад, то же сделали мои ребята, а за ними и весь полк.

О мародерстве и мародерах

Было и такое. Где-то за две недели до своего дембеля командование (комполка, начштаба, начПО и другие «верха») отправило в свои части по месту службы по 2 «шаланды» («Камаз» с длинным прицепом). Каждый отправлял, что накопил. В Молдавию — только с досками, в Крым, Одессу — техника (дизельэлектростанции, генераторы, двигатели, телевизоры, холодильники, стиральные порошки, сетки-авоськи в тюках, каждый тюк по 1000 шт. и др.). Причем, всё это бралось с тех складов пятого и шестого блоков, т.е. прилично фонило. Сижу я в комнате при клубе, пью чай с ребятами, разговариваем. Вдруг врывается подполковник, таким я его ни до, ни после не видел: разъяренный, сплошной мат-перемат, угрозы и убежал. Спрашиваю у ребят, что с ним, а один и говорит:

— Так он же генератор возле клуба увидел.
— Ну и что? – спрашиваю.
— Так он же сегодня шаланды отправил, вот и бесится, что этот не заметил.

И надо же случится, что пока шаланды были в пути, с внеплановой проверкой в часть заявилась военная прокуратура. Проверив многое, спросили, а где шаланды? Им сказали, что возят лес из Малина, сейчас в пути, показали липовые приказы. Когда ребята вернулись, их из автопарка даже в палатки не пустили, послали дежурных собрать и принести их вещи, тут же оформили «дембельские» документы, посадили в уазик и — на Киев. Но мы-то ведь были в части, и все было на виду. Так и узнали. Когда вернулся домой, тут же предупредил родственников и знакомых, чтобы ничего в комиссионках не покупали, даже самый крутой дефицит, т.к. всё это, скорее всего, будет привезено из Зоны, фонящим.

Из чужих рассказов

В феврале к нам в часть приезжал полковник, который начинал сразу после аварии. Нас всех тогда собрали в клубе послушать его рассказы. В частности, он сказал, что вначале его часть поставили метрах в 500 от станции, на опушке «рыжего» леса. Но где-то через неделю какой-то любопытный взял и замерил свою свежевыложенную «кучу»: ее фон составил 2 рентгена в час. В течение часа после этого часть переехала на нынешнее место. Представляю, какие дозы они схватили за это время.

Двое ликвидаторов из моего района были по две минуты на крыше третьего блока, сбрасывали в развал куски графита и урана с крыши. По их рассказам, из спецодежды им дали только типа просвинцованных плавок (тяжелые были), из остальной защиты — «Лепесток» (ватно-марлевая повязка) и плащ из ОЗК (общевойсковой защитный комплект). Перед этим на фото каждому показали, что он должен сделать, чтобы не мешать другим. По сирене они выскочили на крышу, успели сбросить вниз по 3 лопаты, опять сирена, бегом назад с крыши.

Один ликвидатор летом 86-го работал внутри третьего блока станции. Они тряпками отмывали стены помещений от радиации. Рассказывал, что после работы (смена 4 часа) полный душ, идут голые к дозиметристу, он меряет тело и опять гонит в душ. После 4-го душа махнул рукой: все равно бестолку.

А вообще в моем районе из 35 ликвидаторов в 92 г., в живых осталось 15. Многие не дожили до пенсии, даже досрочной, чернобыльской.

Мои похождения

Самое большое, что я там сделал — добился отключения ЗАСа (засекреченная аппаратура связи) в части на полтора часа. Эта связь должна быть круглосуточной и постоянной, ее отсутствие даже на 5 минут — ЧП. А здесь целых полтора часа и без последствий! А суть в том, что в тот день впервые в СССР в 23 часа должен был идти документальный фильм о Высоцком по ТВ. Но тот канал глушился работающим ЗАСом, причем во всей части. А мне и самому хотелось посмотреть и ребятам, ведь о самом Высоцком и впервые!

Пришлось применить всю смекалку и хитрость. Начал дня за три, прошел путь от командиров рот до начальника политотдела, особиста, представителей округа. Что только я им не рассказывал! Хотя они и сами его знали и любили его песни. В общем, самый главный — полковник из представителей округа вместе с особистом дали команду на время фильма остановить ЗАС. Правда, подстраховались, каждый по своим каналам — сообщили своим коллегам, чтобы в случае чего те срочно звонили на телефон, возле телефона поставили аж 3-х человек. И вот ленкомната битком набита, телевизор включен, по нему рябь и шум. И вдруг четкая картина, хороший звук. Посмотрели до конца, только закончился — включили ЗАС. Тут же они звонят своим, не было ли чего. К счастью для всех, ничего за эти полтора часа не произошло. Были и другие мелкие похождения, но они особого внимания не заслуживают.

Фотоархив

Благодарность

В конце каждого месяца в полку награждали такими благодарностями и благодарностями от имени штаба округа человек 200 (в полку было около 1000). Еще примерно на 150 человек отправлялись благодарственные письма от имени части на работу. Так что надо было особо постараться, чтобы не получить благодарность. Но именно такая ценилась больше всего, из-за фотографии ЧАЭС (это было чуть ли не единственное незасекреченное фото в то время. По крайней мере, я подобных не видел). В моем взводе такие благодарности и письма на работу получили абсолютно все. Лучше не рассказывать, чего это мне стоило, но считаю, что все они действительно заслужили. Нормальные командиры других рот и взводов делали то же самое.

Пропуск

Иметь такой пропуск было, как сейчас сказали бы, престижно, вот я его себе и «сделал», да еще и с печатью «300». За что и поплатился. Как-то вечером, когда все отдыхали, меня послали в часть Забайкальского округа за какими-то образцами документов. Я их часа два копировал, а все из-за того, что на то время только у меня из «партизан» был такой пропуск. Кстати, в той части я был поражен: зима, а дорожки и плац очищены от снега, стоит грибок, под ним часовой, все отдают честь, даже солдаты солдатам, когда меня завели в штаб, солдаты вскочили с мест и вытянулись по стойке «смирно». Оказывается, из-за того, что их привозят за несколько тысяч км, держат здесь по 6 (шесть!) месяцев, свою дозу они получают за 2 месяца, а затем настоящая муштровка, как в обычной части со срочниками. И это со взрослыми «партизанами»! Как они завидовали нам, когда я рассказал о нашей жизни!

Справка старшего машины

Пригодилась мне, когда три раза сопровождал «дембелей» в Киев и один раз встречал в Киеве новых комполка, наштаба и с ними несколько офицеров. Поездка в Киев была как награда: увидеть людей в гражданском, женщин, детей, городской транспорт — это было, как чудо.

Справка по дозам облучения

Выдавалась для того, чтобы мы по ошибке не поставили дозу больше положенного. От времени она развалилась на 4 части, да и краска выгорела, но разобрать пока можно.

Еще 2 справки

Такие выдавались каждому, от солдата до полковника. Правда, сейчас у подавляющего большинства справок на оплату нет, их сдавали в бухгалтерию, а где-то в 2000-2002 г. было указание изъять их из бухгалтерий и уничтожить. У меня сохранилась только потому, что добрые люди вовремя предупредили, чтобы я ее забрал, а в бухгалтерии осталась ксерокопия. И главбух пошла мне навстречу.

P.S. автора

Я не хочу выкладывать материал под своим ником не потому, что боюсь чего-то. Тем более, что никакой подписки «О неразглашении» от нас не требовали ни письменно, ни устно. Просто не считаю себя «героем, спасшим мир». Так получилось, что стал ликвидатором, но это не моя заслуга и не моё желание. Надеюсь, вы меня поймете.

Источник — Postal-Stalker.at.ua

35 лет назад невидимая опасность в один момент перевернула судьбы десятков тысяч семей. Пожар на Чернобыльской АЭС превратил мирный атом в неуправляемую силу. Под угрозой оказались здоровье и жизни взрослых и малышей, жителей райцентров и малых сел, не говоря об ущербе природе.

Масштабы катастрофы на ЧАЭС невозможно преуменьшить, как и мужество тех, кто с риском для здоровья и жизни защищал население от ядерного смерча. Это ликвидаторы аварии и ее последствий. В первую очередь нагрузка легла на плечи спасателей-пожарных. Они выезжали в опасные зоны, чтобы потушить возгорание, спасти жизни других и минимизировать вред. У каждого из них — своя история и принципиальная позиция.

Летопись ликвидаторов

В летописи пожарной службы Беларуси с ликвидацией последствий чернобыльской катастрофы связан целый блок, включающий истории спасенных и утраченных жизней. Участники тех событий с честью переносили все тяготы в борьбе с радиоактивным облаком, накрывшим тысячи гектаров лесов, полей, населенных пунктов.

По данным Гомельского областного управления МЧС, основная работа пришлась на 1986-1987 годы, были задействованы примерно 240 тыс. человек. Всего, в том числе и за последующие годы, к этому делу присоединились около 600 тыс.

Ликвидаторы заступали на смены в опасной зоне, старались остановить разрушающую силу невидимой угрозы. Долг службы, риск для жизни, страх перед неизвестным — с какими мыслями направлялись они на загрязненные территории? У каждого — свои аргументы и принципы, которые сходятся в одном: иначе поступить они просто не могли.

Солнце в день катастрофы

«Так сложилось, что о катастрофе я узнал в тот же день — 26 апреля. Приехал в Хойники, чтобы навести порядок в доставшемся по наследству родительском домике. Стоял теплый солнечный день, но тишину сельской жизни разбавляли звуки круживших высоко в небе вертолетов. Мы с братом подумали о том, что, возможно, недалеко от реки Припять идут военные учения. Вечером в городе давний приятель рассказал о случившейся беде, и из города Припять эвакуировали жителей. Тогда предполагали, что придется эвакуировать и часть жителей Хойникского района», — своей историей поделился старший прапорщик внутренней службы запаса, старший водитель ПАСЧ-8 на объектах РУП «Гомельский завод литья и нормалей» Гомельского городского отдела по чрезвычайным ситуациям Александр Жевняк. В пожарной службе он с декабря 1981 года.

Это были только первые вести о большой беде. 5 мая спасателю пришлось увидеть часть последствий. События того дня он помнит едва ли не по часам. Дежурство началось с приказа прибыть в техническую часть и принять автобус КАвЗ. Должен был пройти инструктаж и доставить первую смену на ликвидацию последствий аварии в Хойникский и Брагинский районы Гомельской области. Всем выдали противогазы, ОЗК и костюмы Л-1.

Первый пункт в маршруте — Речица, где нужно было забрать пожарных Речицкого гарнизона. «Их вместе с нами командировали в Хойники, деревни Хойникского района, город Брагин и городской поселок Комарин. В такие командировки я ездил еще дважды — 12 и 19 мая. А 2 июня был направлен для работы непосредственно в 30-километровой зоне», — рассказал он.

Рассказ пожарного по-служебному краток и четок. «Мы прибыли в деревню Стреличево Хойникского района. В составе экипажа от ВПЧ-4 были я, командир отделения Лапицкий со своим братом, присоединились пожарные расчеты из Минска, Гродно, Гродненской области, Калинковичей и Василевичей Гомельской области. Это были представители и военизированной пожарной охраны, и профессиональной. Разместились в одном из классов местной школы. Прием техники, заправка. Затем колонной отправились в 30-километровую зону», — сказал пожарный.

Каждое действие было выверено. Первая остановка — на КПП возле деревень Бабчин и Красноселье. Затем — зона отселения, где не было ни души. «Стояла жаркая погода, но нам рекомендовали закрыть окна в машинах, надеть противогазы и по возможности не останавливаться без надобности. Деревни, которые еще недавно жили своей жизнью, были абсолютно пустыми. Изредка можно было увидеть здесь мелькнувшие военные машины и машины химразведки. Они патрулировали территории. В первый же день мы тушили торфяной и лесной пожары за деревней Уласы. Вдалеке виднелась станция. Практически непрерывно над ней кружили краны башенные и вертолеты», — поделился воспоминанием Александр Жевняк.

За неделю прошли немалый фронт работ: тушили пожары в зоне отселения, проводили дезактивацию в деревне Мокиш Хойникского района. В эти весенние дни стояла адская жара. Пожарным приходилось работать в костюмах Л-1, ОЗК, хотя и в хлопковой тенниске было бы нестерпимо душно.

Несмотря на ситуацию, старались держаться бодро. «Запомнились просто исключительное взаимопонимание и взаимовыручка между экипажами. Никто не оставался в стороне, пока не был убран последний рукав после пожара. А если вдруг обнаруживалась поломка автоцистерны, буквально все приходили на помощь. Ремонтировали технику в кратчайшие сроки. В среде спасателей это неизменное качество, но при работе в зоне отселения оно чувствовалось и ценилось по-особому», — без капли геройства резюмировал Александр Жевняк.

Испытание на прочность

Знак «Отличник пожарной службы» за проявленные отвагу и героизм во время службы, медаль за участие в ликвидации последствий аварии на ЧАЭС и юбилейная медаль «150 год пажарнай службе Беларусi» — мог ли простой парень Анатолий Жигалов из-под Гомеля мечтать о такой галерее наград. Так распорядилась судьба.

В 19 лет Анатолия призвали на службу в армии. Тогда пришлось пройти ни с чем не сравнимую школу мужества. В 1984-1985 годах выполнял интернациональный долг в Афганистане. Боевые действия вдали от родного дома закалили характер, но не сломили духовно.

Вернувшись из Афганистана, стал пожарным. Служил в самостоятельной военизированной пожарной части Гомеля управления пожарной охраны УВД облисполкома. Годом позже — еще одно испытание на прочность.

Чернобыль. Вскоре после катастрофы Анатолий Жигалов в составе сводного отряда отправился в 30-километровую зону отчуждения, в Хойникский район. Горели леса и отселенные деревни. Вместе с дымом могли подняться в воздух радиоактивные частицы. Важно было оперативно тушить огонь, проводить дезактивацию транспорта, выезжающего из зоны, помогать в эвакуации населения.

С 5 по 10 мая сводный отряд работал над ликвидацией последствий аварии. «Все прекрасно понимали, куда приехали. Нас информировали. Страха не было. Возможно, это из-за того, что врага никто не видел, не чувствовали его прицел. Работали как обычно. По приезде нам выдали военную форму, провели инструктаж. Важно было придерживаться определенных маршрутов. К тому времени еще точно не знали, где и в каком объеме выпали радионуклиды. По одну сторону дороги показатели на дозиметре были в норме, по другую аппарат фиксировал превышение уровня радиации. Конечно, действовали аккуратно. По окончании вахты всем измерили полученную дозу радиации, провели дезактивацию. Нашу форму и технику утилизировали. Таким образом в то время боролись с невидимым врагом, который, как потом оказалось, был во много раз страшнее и коварнее видимого», — рассказал участник тех событий.

Ликвидация последствий продолжалась годами, этому вопросу и сейчас уделяется пристальное внимание. В 1989 году Анатолий Жигалов снова был командирован в Хойникский район. 15 дней в зоне отчуждения тушил торфяные и лесные пожары. Морально и физически это воспринималось иначе, чем в первый раз, признается спасатель.

Жизнь Анатолия Жигалова нельзя сравнить с тихой водной гладью. Связав судьбу со службой спасения, он всегда был на страже. Работал в различных пожарных частях Гомеля и Гомельского района. В 2008 году вышел на заслуженный отдых. Подвигов хватило, хотя таковыми свои действия профессиональный спасатель никогда не считал. Как показывает жизнь, опыт невозможно отправить на пенсию. Так, октябрьским вечером 2018 года загорелась Климовская сельская библиотека. Прибывшие подразделения МЧС могли только пожать руку старшему коллеге — пожар был локализован с его помощью.

Заведующей библиотекой была супруга Анатолия Жигалова. Естественно, она сообщила о беде мужу. Он воспользовался огнетушителем. На помощь пришли и соседи, все стали подносить воду в ведрах. Так удалось локализовать возгорание.

Анатолий Иванович воспитал двоих детей, сейчас помогает растить четырех внуков. Свободное время посвящает семье. «Это самое ценное, что может быть у человека», — уверен Анатолий Жигалов.

Опасность без цвета и запаха

Так в своих воспоминаниях назвал радиацию мозырянин Анатолий Гапоненко. За прошедшие 35 лет было время все взвесить и проанализировать. Спасатель со стажем уверен: многие ребята, отправляясь на ликвидацию последствий одной из самых тяжелых техногенных аварий в мировой истории, до конца не осознавали масштабы трагедии.

Начальник гарнизона пожарной службы Брагинского района, начальник Мозырского ГРОЧС, полковник внутренней службы в запасе — в числе большой армии ликвидаторов. «Мы никогда не забудем дни, проведенные в «мертвой» зоне, работу по дезактивации местности и техники, откачку воды из активной зоны реактора. Даже зная о радиации многое, мы не до конца осознавали опасность того, что не имеет ни цвета, ни запаха», — подчеркнул он.

На момент аварии Анатолий Гапоненко возглавлял военизированную пожарную часть на Мозырском нефтеперерабатывающем заводе. И ту субботу в конце апреля помнит как сегодня. «Утром прибыл в часть на смену караула. Кто-то из офицеров рассказал, что ночью вдалеке отчетливо был виден светящийся столб над атомной станцией. А уже днем весь офицерский состав по приказу перешел на круглосуточное несение службы. К тому моменту мы знали о ЧП на станции», — сказал он.

В те дни спасатели практически жили в части безвыездно. В скором времени их нацелили на ликвидацию последствий. Задача номер один — обеспечить пожарную безопасность на загрязненной территории.

Наровлянский район — один из пострадавших после аварии. Требовалась дезактивация техники и местности. Солнцепек и невыносимая жара усложняли дело — вспыхивали леса, горели торфяники. Ликвидаторы работали сутки напролет. На помощь спасателям были направлены силы Министерства обороны страны.

К осени ситуация усугубилась. Эвакуированные экстренно люди стремились вернуться в родные места. Кто-то — за имуществом, кто-то хотел остаться, несмотря на то, что многие деревни стали зоной отчуждения. У переселенцев душа рвалась обратно. Ведь покидали дом в спешке, не осознав, что навсегда. Запреты и невидимая опасность мало кого останавливали. Люди готовы были прорываться через милицейские кордоны. По-человечески их можно было понять, но опасность и цена таких порывов была слишком велика.

Три года жизни Анатолия Гапоненко были связаны с еще одним пострадавшим уголком Гомельской области — Брагинским районом, где он работал начальником местного гарнизона пожарной службы. Острой проблемой оставались возгорания в природных экосистемах на загрязненных территориях. Торфяники горели практически до начала зимы. Пожары сухой растительности возникали, едва по весне сойдет снег.

Причина проста: зоны отселения и прилегающие к ним территории густо зарастали. Трава достигала человеческого роста. Местами из-за сухостоя виднелись только крыши хозяйственных построек. Еще одной проблемой становились так называемые паломничества отдельных сельчан к рыбным водоемам, где лов запрещен. Человеческий фактор — источник многих бед. Так, неосторожное обращение с огнем оборачивалось масштабными пожарами, которые отнимали время и силы спасателей. Не раз приходилось тушить огонь, захвативший гектары поля и леса или перекидывавшийся с одного дома на другой, затронув до 20 построек. По словам спасателя, дома горели, как свечи, поднимая ввысь радиоактивный дым.

С порывами ветра пламя в поле с огромной скоростью перебрасывается на километры. Остановить его очень непросто. Болотистая местность усложняла задачу. Ликвидатор сравнивает огонь с живым существом, которое хитрит и изворачивается. Пожарные не раз оказывались окружены стихией. Порой приходилось тушить пожар подручными средствами. В ход шли ветки и лопаты — ведь по болотистой местности машины с водой не могли пройти. Задействовали тракторы с плугами.

Порой площади возгораний исчислялись сотнями гектаров. Это была серьезная угроза, ведь при горении уровень радиации многократно увеличивается. «Чтобы как-то минимизировать риск для здоровья, работали по сменам. Никто не жаловался на тяжесть или опасность. Все выполняли свою работу на 100%», — рассказал Анатолий Гапоненко.

По сравнению с этим периодом следующие годы были немного проще. В теплый сезон пожары были почти каждый день, но сказывался опыт. Впрочем, не обходилось без природных сюрпризов. В 1988 году уровень воды в природных системах серьезно упал. Каналы были осушены, показатели приближались к катастрофическим. Казалось: для возникновения пожара хватало одной искры. «Вода нужна была как воздух. И нам приходилось дополнительно прикладывать неимоверные усилия: отсыпали дамбы, прочищали каналы. А спустя годы научились ставить насосные станции и качать воду, что облегчало ситуацию», — вспомнил спасатель-пожарный.

Лето 1989 года также выдалось засушливым. «И снова лесные пожары неподалеку от реактора. Выезд за выездом. За те три года жизни в Брагине настолько изучил местность, что даже сегодня с закрытыми глазами могу проехать и показать каждый населенный пункт», — сказал Анатолий Гапоненко. Стойкий и мужественный человек признался, что все же не может спокойно вспоминать о тех событиях. Ведь спустя годы многие из ребят, с кем тогда пришлось работать бок о бок, стали ощущать коварство радиации: кто-то серьезно болел, кого-то нет в живых.

Зимой того же 1989-го вернулся в Мозырь. Организм крепкого спасателя начал давать сбои. Врачи порекомендовали сменить место жительства хотя бы на некоторое время. Два с половиной года жил и работал в Минском районе, потом — снова в Мозырь.

«Время идет, все меняется. И для молодежи авария на ЧАЭС не больше, чем просто факт из истории. Но ликвидаторы всегда будут помнить эту страшную дату. Дай бог, чтобы Чернобыль никогда не повторился «, — пожелал он.

БЕЛТА,

фото предоставлены

Гомельским областным управлением МЧС.-0-

Код тревоги Чернобыльской АЭС – 1234. Взрыв произошел в 1 час 23 минуты на 4-м энергоблоке. Тогда в нашей жизни и появилось слово «ликвидатор». Корреспондент телеканала «МИР 24» Дмитрий Барбаш – о том, что сделали эти люди.

Когда-то здесь жили люди. Сегодня – зона отчуждения. В апреле 1986-го семье Тамары Никитюк пришлось срочно собрать вещи и уехать. Вернулась 35 лет спустя.

«Вот моя квартира на втором этаже, где мы жили, двухкомнатную нам дали. Мы приехали сюда в 1980 году, здесь родился мой старший сын», – рассказывает женщина.

«Лично видел человек пять, наверное. С ними говорить было невозможно. У них рот не раскрывался. Кожа как капроновый чулок соскакивала с тела. Они только плакали, кричали – и больше ничего», – вспоминает генерал-майор, ликвидатор аварии на ЧАЭС Николай Тараканов.

В Чернобыле Николай Тараканов находился три месяца подряд. Командовал военными. Заработал острую лучевую болезнь.

«Я сел на вертолет, взлетел осмотреть все это. На душе, конечно, кошки заскреблись – я не знал, живым уеду я отсюда или нет», – признается Тараканов.

В ночь на 26 апреля на 4-м энергоблоке Чернобыльской атомной электростанции проводились испытания турбогенератора. Планировалось остановить реактор и замерить показатели. Но заглушить его безопасно не удалось.

«И российские, и международные специалисты пришли к выводу: да, вина операторов есть, но такой тип реакторов в определенных условиях можно ввести в нестабильные параметры работы. Непосредственное начало аварии – нажатие кнопки аварийной защиты, после которой реактор должен был остановиться, а он начал разгоняться», – объясняет профессор РАН Андрей Ширяев.

Взрыв полностью разрушил реактор. Пожарные из Припяти прибыли на станцию уже через семь минут. Командовали расчетами лейтенанты Виктор Кибенок и Владимир Правик. Шестеро огнеборцев, включая командиров, умерли от лучевой болезни в течение нескольких недель.

«Пожарные во всех смыслах поступили героически. Почему это было необходимо сделать: здание четвертого энергоблока и здание работающего третьего энергоблока – это одно физически здание. Крыша покрыта битумом, и огонь распространился бы на соседний блок», – поясняет профессор РАН Андрей Ширяев.

Из 190 тонн ядерного топлива 171 тонну выбросило взрывом наружу. Крыша станции была усыпана обломками реактора. Уровень радиации – 10 тысяч рентген в час. При безопасном – 50 микрорентген. Радиоактивное облако накрыло несколько областей Советского Союза: это Киевская, Гомельская, Могилевская, Брянская, Калужская, Орловская, Тульская области. В радиусе 30 километров от станции была объявлена зона отчуждения – 2 600 квадратных километров. В результате аварии навсегда лишились своих домов около 140 тысяч человек. Больше всего пострадала Беларусь.

«Радиоактивному загрязнению подверглись 1 миллион 660 тысяч гектаров сельскохозяйственных земель. Это порядка 20% земель на 1986 год. Выпали два нуклида. Это Цезий-137 и Стронций-90. Цезий – период полураспада 30 лет. Стронций – 29 лет», – уточняет заместитель директора Института почвоведения и агрохимии Национальной академии наук Республики Беларусь Николай Цыбулько.

Но загрязнение не ограничилось 30-километровой зоной. Увеличение радиационного фона фиксировали в Европе. Повышенное содержание Цезия-137 ученые обнаружили в лишайнике и мясе оленей в арктических областях России, Норвегии, Финляндии и Швеции.

«Пришли автобусы – такие «Икарусы» красные, шесть штук или 8. Сказали: «Детей срочно, мам с детьми, школьников, всех детей – вывезти». Мы надеялись, что мы вернемся, нам объявили: взять с собой только документы и поесть что-нибудь на дорогу», – рассказывает местная жительница Тамара Никитюк.

Официально об аварии на станции объявили только 28 апреля. Тем временем в Киеве – от Чернобыля по прямой 83 километра – готовились к первомайской демонстрации. Отменять ее не стали. Боялись паники. Среди тех, кто 1 мая 1986 года шел по Крещатику, была и известная украинская актриса Дарья Волга.

«Я помню, нам всем выдали голубенькие курточки, цветочки какие-то, и мы потащились на эту демонстрацию. Всем нашим классом, мне было 11 лет. Пришел мой папусик и сказал, что члены политбюро поувозили своих детей… Кто-то ему сказал, что случилась страшная авария», – вспоминает те дни актриса.

Радиацию гасили с воздуха. На реактор сбрасывали песок, свинец и мешки со специальной смесью, которую в кратчайшие сроки разработал академик Валерий Легасов. Как вспоминает Олег Чичков, летчики летали в майках и трусах.

«Жара за 30 градусов! А над реактором – 65-68 градусов. Внутри есть термометр, который показывает температуру. На высоте 200 метров 5 мая было плюс 67», – поясняет полковник ВВС РБ Олег Чичков.

На помощь людям приходила техника. Специализированные транспортные роботы – или СТРы – убирали мусор с крыши третьего энергоблока. Колесную базу использовали от лунохода.

«Уже в июле техника была отправлена в Чернобыль. С июля по декабрь было расчищено порядка 2500 квадратных метров грунта. Там, где излучение было на запредельных характеристиках», – рассказывает генеральный директор АО НИИ «Траснмаш» концерна Уралвагонзавод Антон Свиридов.

Но роботов было мало. Со всего Советского Союза на Украину шли эшелоны. Инженеры, ученые, врачи, строители знали, куда едут. Солдаты-срочники – не всегда.

«Настроения были разные, скажем, у меня полроты были таджики, казахстанцы и кыргызстанцы, их обманули – сказали, что они едут на ликвидацию землетрясения в Молдове, а привезли в Чернобыль», – вспоминает председатель Общественного объединения «Союз Чернобыля» Виктор Деймунд (Казахстан).

Из Чернобыля многие возвращались не домой, а в больницы. Лучевая болезнь поражала практически все органы. Гибнут клетки костного мозга.

«Мы видим, сколько у человека отверстий было – вся подушка в крови: из ушей, из носа, изо рта. Мы просто удивлялись, что это такое?» – рассказывает ликвидатор аварии на ЧАЭС Вали Одинаев.

Через Чернобыль прошли более полумиллиона советских граждан. Все они получили высокие дозы радиации и звание «ликвидатор». В странах Содружества им положены льготы – на оплату коммуналки, медицинское обслуживание. Своими жизнями и здоровьем они предотвратили катастрофу планетарного масштаба. 160 тысяч из них стали инвалидами. Многие умерли в результате болезней.

«Это была ответственность перед всей страной. Сколько нас тут могло пострадать, а там – миллионы. Поэтому и работали. Таких слов, как подвиг, не употребляли. Просто – надо. На войне как на войне», – вспоминает полковник ВВС Республики Беларусь Олег Чичков.

Сотрудники телеканала «МИР» из Беларуси нашли уникальные кадры хроники ликвидации аварии и самих героев 35 лет спустя. 26 апреля смотрите документальный фильм «Чернобыль. Горечь полыни» на телеканале «МИР».