Рассказы маленькая девочка и водитель троллейбуса

Конец рабочего дня. Запрыгнул в подъехавший троллейбус. Стоимость проезда всего 16 рублей, а это на 2 рубля меньше проезда в автобусе, к тому же в троллейбусе всегда полно свободного места для стоячих пассажиров. Никогда не сажусь – стоя сгорает больше калорий, чем сидя. Мое любимое стоячее место в самом конце, где предусмотрено пространство для колясок (как мне кажется), здесь всегда свободно. Ухватился за вертикальный поручень, стою подобно копьеносцу. На мне короткая куртка а-ля пилот с меховым воротником, синие спортивные штаны, облегающие мои бедра и упругий округлый зад (как говорил Стюарт МакРоберт, человек выглядит спортивно, когда имеет мощные бедра и круглый зад) и старые китайские серо-белые кроссовки, в руках спортивная сумка. Заплатил за проезд, стою, прокручиваю в голове сегодняшнюю программу тренировок. Кто-то громко разговаривает на весь салон, я не обращаю внимания, считаю процентовку повторов в приседаниях, не могу вспомнить начальный вес.
 

Рядом стоящая девушка моего возраста смущенно смотрит себе на ноги, ей явно не комфортно и она хочет побыстрее выйти, но до остановки еще далеко. Мысли о тренировки отходят на второй план, сосредотачиваюсь на девушке, хочу детально рассмотреть ее. И тут в глаза бросается эдакий долговязый “пират”. Карикатурная рожа. Черные, как угли волосы. Старомодная прическа под горшок с коротенькой челкой. Длиннющий нос – флюгер. Вороньи глаза – пуговки, один из которых он постоянно щурил (возможно, лицевой дефект, а может и фишечка его, не знаю). Одет он вполне прилично, все как полагается: кожаная прямая куртка поверх тоненького белого свитера, светлые джинсы и остроносые туфли. Развалился на сиденье, заняв сразу оба места. Попеременно он то закидывал руку назад, задевая паренька в наушниках, то нагибаясь вперед, пытался ухватить девушку за ногу. Вот думаю наглец! Дать бы тебе по роже, да с ноги и прямо в челюсть. Представив это, я решил оценить своего предполагаемого оппонента. Рослый тип, даже очень, забегая вперед, скажу, что он упирался головой в потолок. Взгляд мой скользнул ниже. Нужно было оценить непосредственно сами инструменты – его руки. Это были здоровенные синие опухшие лапищи с сардельками вместо пальцев. Такими руками откручивают голову, как крышку у банки, а такими пальцами проламывают череп, когда играют в карты на щелбаны. Верхняя часть обеих ладоней и фаланги почти всех пальцев были в татуировках. Сидявый урка.
 

– Эй, рыжуха! Рыжуха! Сядь ко мне! Куда едешь, рыжуха?! – обращался он к той девушке, что стояла между нами.
 

Троллейбус встал, и девушка вышла, причем мне показалось, что это явно не ее остановка. Но терпеть она это явно дальше не могла, причем неизвестно, как долго продолжалось это приставание обнаглевшего зека. Я был свидетелем этого всего одну остановку, с того момента, как сел, но уже был готов ломать ему нос. Тем не менее, на душе стало спокойно, как за девушку, так и за себя, что я не натворил тут дел.
 

Однако долговязый не успокоился и принялся досаждать уже зрелой женщине, сидящей, напротив, у окна. Та не реагировала. Долговязый повернулся ко мне, но ничего не сказал. Досталось и мужчине в очках, сидящий дальше и сжимающий портфель на своих коленях.
 

Все молчали и старались не обращать на него внимание. То же самое делал и я, когда долговязый опять обернулся ко мне и что-то ляпнул.
 

Он крутился на месте, как юла, пытаясь привлечь свое внимание то женщины, то очкарика, то еще кого-то, уже не помню. И тут он вновь повернулся ко мне и, возможно, сделал самую большую ошибку если не в жизни, то, по крайней мере, в этом году, в этом месяце, на этой неделе, в этот день и в этот час.
 

– Братан! – обратился он ко мне – А ты не мусор?
 

Я скривил губы в ухмылке и повернул голову в сторону окна. Мои щеки слегка покраснели.
 

– Не, братан, ты точно не мусор? – продолжил он, выбрав очередную жертву, то есть меня. – Ты так на мусора похож. Если ты мусор, то тебе пиздец!
 

И вот это вот последнее слово было для меня, как красная тряпка для быка, как сигнал гонга на ринге, как приказ идти в атаку из окопа.
 

Я сделал пару шагов в его сторону. Аккуратно положил сумку на соседнее место. Склонился к моему говорливому другу и взял его за горло. Сдавил его адамово яблоко, как смог и тихо процедил сквозь зубы ему на ухо: “ Ща тебе пиздец будет! “. И я просто хотел добавить, что пиздец ему будет, если он не заткнется. Но прочувствовав тепло его копченой кожи, его гусиную шею в моей руке и дергающийся кадык, во мне что-то пробудилось. Мои демоны, что дремали в недрах моих ветвящихся коридоров насилия, психоза и садизма, приоткрыли глаза. Да, те самые демоны, которым я подчинялся некогда в пьяном угаре, что-то услышали, они почуяли запах свежей крови. И им все равно, чья эта будет кровь, моя или его. Один из демонов поднял голову и сладко зевнул. Я ударил урку кулаком в район солнечного сплетения. Это было словно глоток воды при жажде, как затяжка поутру. Демоны встрепенулись. Они замахали крыльями и устремились вверх, наружу.
 

Урка вытаращил глаза и попытался встать. Я понял, что нужно брать инициативу в свои руки, так как соперник весьма солидный и превосходит меня по габаритам. Я нанес ему несколько ударов сверху вниз, чтобы осадить его и не дать подняться. Удары пришли прямо в лоб. Далее я решил проверить миф, что боковой удар в челюсть вырубает человека. Бил с правой. Мазал. То попадал ему в нос, то в ухо, то в скулу. На секунду замер, нацелился и продолжил. Миф не подтвердился. Урка не ушел в нокаут. Троллейбус загудел, кто-то что-то кричал, мне было не до этого. Урка скрючился и закрылся руками. Пффф, получай локтем по хребтине. Бить по круглой спине мне быстро надоело, и я руками раздвинул его блок. Вход пошло колено. Это было, наверное, очень больно, когда я угодил с размаху ему под нос. Он снова закрылся. Я опять начал бить его прямо по голове. В этот момент я отчетливо услышал женский крик. Кто-то кричал мне, что бы я остановился, что я его сейчас убью. Другая женщина закричала, что он мне ничего не сделал и что бы я его отпустил. И даже маленькая девочка лет восьми, что сидела к нам лицом в самом начале троллейбуса, что-то крикнула в защиту бедолаги. Словно весь мир встал на защиту рецидива, обвинив меня во всех преступлениях.
 

Я заметил, как троллейбус уходит в сторону. Он заехал колесами на бордюр и всех тряхнуло. Видимо водитель увидел происходящее в зеркале и решил остановиться и высадить нас, или только меня, или только его. Добровольно выходить лично я не планировал и решил выкинуть свою боксерскую грушу. Я схватил его за куртку и скинул с сидения. И вот тут-то я и заметил, какой же он был длинный. Это был удав! Нет, я поймал целую анаконду! Его голова свисала над ступеньками, а ноги еще были в районе сидения.
 

Но оказалось, что троллейбус не остановился и двери никто не собирался открывать. Урка распласталась на грязном полу. Он думал, что все закончилось. Нет, я не собирался давать ему встать и начал прицельно бить ему по нижней челюсти ногой. Женские крики на заднем плане уже превратились в истерию. Все, я закончил.
 

Я забрал сумку с сидения и встал на то же самое место, где и стоял в самом начале. Оглядываюсь. Взгляд сразу упал на ту самую девочку лет восьми. Она явно видела все это в первый раз. Это явно не было похоже на дворовую стычку между ее сверстниками. Глаза у нее были зареваны, она их вытаращила так, как будто увидела что-то сверх страшное. Какая-то бабка пилила меня взглядом. Наверное, пыталась запомнить мою внешность, что бы потом досконально пересказать ее полицмейстерам. Тут меня осенило, а вдруг кто-то снимал все на телефон. Окинул салон взглядом. Опять наткнулся на бабку, решил поиграть с ней в гляделки. Смотрели друг другу в глаза. Долго. Первым сдался я. Я фальшиво улыбнулся и убрал взгляд. Какая-то деваха злобно посмотрела на меня. Она достала из сумки платок и передала его поднявшемуся верзиле. Тот, молча, подсел к парню в наушниках, оказавшись ко мне спиной. Он взял платок и прижал его к губе. Я еще раз окинул салон взглядом. Бабка продолжала пилить меня взглядом, деваха злобно оглядывалась на меня, маленькая девочка тяжело дышала. Но вот очкарик ехидно улыбался, однако на меня не смотрел. Ну, хоть кому-то понравилось.
 

Описывая своего оппонента, я забыл упомянуть, что лицо его украшала гигантская бородавка на виске. Теперь на этом месте была кровавая ямка, из которой сочилась кровь. Кровь так же пульсировала из головы, она как под напором стекала по волосам на кожаную куртку, а с куртки прямо на одежду парня в наушниках. В моей голове скользнула мысль, что я проломил ему голову и теперь там трещина. Просто меня сильно смутил тот напор, под которым текла кровь. Я опустил голову. Да, я не ошибся. Мои кроссовки были в крови. Мои синие спортивные трико тоже были в каплях крови. Кровь я заметил и на куртке. Я расстроился. В троллейбусе стояла гробовая тишина.
 

Я вышел на своей остановке. Переходя дорогу, я пытался уловить взгляд прохожих. Я представлял себя львом, убившим, и только что сожравшим целую зебру, запачкав гриву. Моя правая рука опухла. Опухоль продержалась недели три, спадая понемногу каждый день. Думаю, что удар у меня не поставлен, надо начать отжиматься на кулаках по выходным, дождусь только, когда рука полностью заживет. Еще я содрал небольшой кусочек кожи на сгибе большого пальца. Стерев свою кровь другой рукой, я попросту испачкал весь кулак. Как персонаж хоррора, свободно разгуливающий по улице, я дошел до своего зала и скрылся внутри него. Пока я шел, в голове крутились мысли о потраченных калориях. Ведь если человек тратит калории, даже когда он передвигает пальцем по телефону, то, сколько же я потратил в троллейбусе?
 

Выражаю сердечную благодарность Светлане Калининой за замечательную декламацию!
Декламация еа её странице: https://www.chitalnya.ru/work/2351184/
                             
*******
   ***
                                 Утро. Ранее утро. Уже и не
рассвет, и не день. Приятная прохлада ещё не растаяла в жарких лучах летнего
солнца. Редкие белые клубы облаков медленно пересекали голубое бездонное небо.

                                  Город просыпался. Тихий утренний покой прорезал
резкий звук сирены. Неспроста такой звуковой сигнал назвали сиренами. Они
воздействовали на слух. Этот звук, неожиданный, громкий звучал надрывно и
мчался по разделительной полосе, прорезая перекрёстки и раздвигая машины в уже
начинавшихся пробках. Муравьиным потоком шли люди на остановки и превращались в
шевелящуюся массу очереди на маршрутки. Она шла на работу. Вот к остановке
приближается очередной маршрутный автобус. Она ускорила шаг, потом побежала лёгким
бегом, но безуспешно: буквально перед её носом водитель захлопнул двери
автобуса.

«Какая досада! Ну, что же, придётся бежать на проспект
имени Строителей, на троллейбус. Ждать
другого автобуса нет смысла, сама виновата, нужно было выйти из дома пораньше, — с некой досадой подумала она и, ускорив шаг,
направилась в сторону проспекта.

                                 Только она дошла до
проспекта, как назло загорелся красный свет светофора. Она стояла, нервно переминаясь
с ноги на ногу, поглядывая то на светофор,
то на приближающийся троллейбус. По-любому ей на него не успеть: пока перейдёшь
дорогу, да и ещё бежать несколько сот метров до остановки. Вдруг троллейбус проехал
дорогу на зелёный свет светофора и резко затормозил, словно водитель остановил
специально для неё. Когда загорелся зелёный
свет, она быстро перешла оживленную часть улицы и добежала до троллейбуса. Двери
были распахнуты. Она вошла в салон и решила пройти к водителю, чтобы
поблагодарить его, благо двери кабинки были открыты. Когда она приблизилась, то
там за рулём встретила знакомое лицо, как всегда улыбчивое, с сияющими глазами,
правда вот только годы прибавили седины.

-«Ой, это Вы?! Спасибо Вам…., — сказала она и тут
же смутилась как тогда, тридцать лет назад.

В ответ он ей кивнул, мило улыбаясь.

                                 В салоне троллейбуса она
отыскала свободное место, присела, и, глядя в окно, погрузилась в свои
воспоминания. В голове крутились строки из какого-то стихотворения:

— Как же это так получилось, что быстро пролетело
время: тридцать лет, тридцать зим, тридцать вёсен?! «Промчались пущенной стрелой. Какое время!
Жаль до слёз. О, как бы я вернуть хотела ту пору нежности и грёз. Я не ходила,
а парила. Дарили счастье небеса. Всё сказочно, волшебно было, и верила я в
чудеса. Сейчас вокруг лишь мрак и холод. Огонь души моей угас. Нет рядом тех,
кто был мне дорог…».

*******
   ***

                                Ей было 23 года, когда
она вернулась в родной город и пришла на завод. Не могла терпеть постоянные
попреки выпивающей свекрови, да и отец её сына, неприспособленный к семейной
жизни, разъезжал по стране, будучи музыкантом с концертами, и с «ветром в
голове». Надежда была только на свои плечи: заработать жилье, обеспечить
достойную жизнь себе и сыну, выучить его и дать ему путёвку в жизнь. Имея диплом специалиста, не имеющего никакого
отношения к производству, за короткий срок она изучила всю технологию
производства строительного кирпича. По великой нужде начала со съемки-укладки
(выгрузки) готовой продукции, и прошла весь технологический путь до управления
производством. Большая тяга к труду, «настырность к работе» она унаследовала от
своих родителей. Так, она, пропадая сутками на заводе, отдавая все силы и
знания производству и любовь к коллективу, отвлекалась от соблазнов жизни,
ударов судьбы, которые всё чаще и чаще взваливались на её хрупкие плечи.
Сколько мог и не мог нести человек, а она несла.

                                 Был поздний летний вечер.
Рабочая смена подходила к концу. Из-за поломки оборудования пришлось немного
задержаться. Вахтовый автобус с рабочими вот несколько минут как отъехал от завода. Она посмотрела на свои
часики и поторопилась к троллейбусной остановке. Ждать пришлось недолго.
Троллейбус подъехал, открылись двери, она вошла в салон, удобнее уселась «в
кресло», и незаметно себе задремала. Проснулась она уже в троллейбусном депо,
когда машинист объявил по микрофону. Она открыла глаза, заметив, что троллейбус
стоит, быстро рванула на выход к открытой двери. Двери тут же захлопнулись
буквально перед её носом. Заметив, что открыты передние двери, рванула
туда. Водитель вышел из своей кабинки и
перегородил ей дорогу.

— «Вы в
троллейбусном депо, это конечная остановка и последний рейс. Подождите немного,
как только я сдам смену, на своём авто могу довезти Вас до дома….,- он сделал ей такое предложение, от которой ей не было смысла отказываться.

                                 В тот поздний вечер он довезет её
до дома. Всю дорогу молчали. Затем почти каждое утро она будет садиться со
своим пятилетним сыном на его троллейбус. Всегда в кармане его пиджака будет
находиться заранее приготовленный гостинец для её сына. Ещё он будет разрешать
парню входить в его кабинку и по микрофону объявлять названия остановок.
Пассажиры смеялись, шутили, в салоне создавалась добрая атмосфера. Он любил
свою работу, он любил своих пассажиров. Она стала замечать, что если
повстречается он на пути, значит — день будет замечательным. Он стал её
талисманом! Временами они выпадали из поля зрения друг друга. То её переведут
на повышение на другую работу, и она всё реже будет пользоваться троллейбусом;
то у него вождение чередовалось преподавательской деятельностью.

                                Он был холост, старше неё на
десять лет. Этот человек был ей очень симпатичен, голос тёплый, сердечный, от
сердца своего он доносил алмаз чистой воды. Он был добр к ней и к её сыну. В её груди после
предательства, после неудачного замужества, страданий, стала зарождаться
любовь. Об этом она поделится с их общей знакомой. А та с желанием поскорее подтолкнуть
их друг к другу, расскажет ему и отдалит
— навсегда, потому что она была очень застенчива, стеснялась своей любви. Она
станет избегать встреч с ним, пропуская его троллейбус…

*******
  ***

                               Вот так  незаметно для себя со своими воспоминаниями она доехала до своей
остановки. Встала и направилась к выходу. Уже в дверях повернула голову в
сторону кабинки водителя и с тёплой улыбкой сказала ему: «Доброго Вам дня!», —
цокая каблучками, спустилась по ступенькам и вышла из троллейбуса.

— «И Вам доброго дня, Надежда, — услашала она
себе вслед…

— «На пути встретился он, значит, день будет
замечательным, как прежде. Он – мой талисман!».

— «Мы — память, мы – память, мы — звёздная память
друг друга….,
    Мы —
память, мы – память, мы — память, мы -память, мы — звёздная память друг друга….,
— напевая эти слова из песни, с улыбкой на лице и
с лёгкой походкой она шла по дороге навстречу новому дню…

© Copyright: 2018
Свидетельство о публикации № 218081301681

Картинка из Интернет-ресурсов

Степан Иванович Поню́шкин, метролог почти уже пятидесяти лет, вышел из подъезда обыкновенного жилого дома, что стоит на Малой Грузинской улице Москвы и направился к троллейбусной остановке. Он шел, несколько покачиваясь из стороны в сторону, глупо улыбался каким-то своим, разбегающимся в данную минуту мыслям, и чувствовал себя исполненным сил.

Сейчас Степана Ивановича, человека в повседневной жизни, надо отметить, весьма скромного и до крайности робкого, почему-то не пугала поздняя, почти уже ночная пора, в которой он вдруг очутился, пустая и безлюдная, по причине студёной зимней погоды, улица, да и вообще в данный момент его мало что могло обеспокоить. А дело было в том, что герой нашего рассказа находился сейчас несколько подшофе после празднования юбилея своего коллеги, и поэтому принятые за ужином горячительные напитки, придали его натуре не свойственную ей прежде смелость, если не сказать даже кое-какую излишнюю лихость.

Кроме того, нынче эта одинокая прогулка даже радовала Понюшкина. Хотя погода, как уже было сказано, стояла морозной, но при этом она обладала удивительными и даже сказочными, с точки зрения тонкого и чувственного естества Степана Ивановича, черточками: небо было чистое и черное, как драгоценный обсидиан с включением россыпи ярких звёзд, в воздухе звенела прозрачная зимняя свежесть, бодряще щипавшая щеки, и повсюду была разлита блаженная тишина, без ветра, без городского грохота, без единого звука. 

Степан Иванович шел, смотрел по сторонам на искрящийся в лучах ночных фонарей снег, заглядывал в уютные окна домов и был почти что счастлив.

Но тут ему пришлось быстро очнуться от своих сладких созерцательных грез и даже громко вскрикнуть. Мимо него, на необычайно большой скорости, не разбирая заснеженной дороги, пронесся троллейбус. Понюшкин быстро взглянул на часы, соображая, сколько сейчас может быть времени, и, смекнув, что это вполне возможно последний общественный транспорт, который он сегодня видит и который сможет его доставить до метрополитена, бросился догонять быстроходный электромобиль.

От присутствия той самой лихости в настроении, которая была упомянута ранее, Степан Иванович даже что-то крикнул уносящемуся вперед троллейбусу и отчаянно замахал ему вслед портфелем, наполненным рабочими бумагами и гостинцами с юбилея.

Между тем троллейбус подкатил к остановке и, как будто услышав окрик Понюшкина, резко затормозил. Степан Иванович с новым отчаяньем кинулся вперед.

Запыхавшись и чуть не упав перед самой дверью на замерзшем и скользком тротуаре, метролог схватился за поручень и впрыгнул в совершенно пустой салон.

Первое, что слегка удивило Степана Ивановича, когда он очутился внутри, это отсутствие турникета на входе. Метролог осторожно прошел мимо водителя, оглядел совершенно пустой и темный салон и робко сел на ближайшее сидение. Он садился там всегда по привычке, ибо в будние дни он очень стеснялся продираться сквозь плотно сбитую толпу пассажиров, а мешать людям, стоя в проходе, ему ни за что не хотелось.

Тем временем водитель с лязгом закрыл двери, и троллейбус покатился далее.

Степан Иванович машинально стряхнул изморозь с кроличьей шапки-ушанки и с цигейкового воротника пальто, поставил на колени портфель, на него положил свои тонкие бледные и замёрзшие без опрометчиво забытых на юбилее перчаток руки, а сверху на них опустил свою голову и задумался.

Сейчас он представлял, как скоро он приедет к себе домой, как его встретит жена. Наверняка она наворчит, что от него пахнет вином, но все-таки поинтересуется для порядку, а не желает ли он поужинать, на что Степан Иванович, конечно же, вежливо даст отказ и с тем, гордо и чинно, направится спать в мягкую и свежую постель. А завтра, а завтра – снова на службу, а завтра – разговоры в курилке, воспоминания о торжестве и все такое прочее.

Троллейбус же между тем набирал скорость, и уже через какую-то минуту мчал по пустым черным улицам, как и прежде, не разбирая дороги, не притормаживая на перекрёстках и поворотах, и даже не останавливаясь на красный сигнал светофора, что было уж совсем с его стороны наглостью и нахальством. Благо, что движения в это время суток на дорогах почти что не было, и поэтому сперва такие маневры Понюшкин объяснил торопливостью шофера, которому попросту очень хочется поскорее завершить свою смену.

Однако, спустя минут десять после начала путешествия, Степан Иванович начал замечать уж совсем нехорошие вещи. Так, например шофер почему-то повел троллейбус не по нужному ему маршруту, какой Понюшкин уже успел запомнить, а напротив, направил свою машину куда-то в глухие и узкие переулки, где не то что троллейбусу, а мало-мальски приличному автомобилю было бы нелегко развернуться.

«Странно всё это» — подумал метролог. И тут он вспомнил, что при посадке не обратил внимания на номер троллейбуса. И тут же ему вспомнилось, что он, догоняя троллейбус, не заметил на привычном месте даже самой таблички с номером маршрута и то, что троллейбус, против своего обыкновения, не был освещён изнутри огнями. Но и это было бы не так странно, как то, что вдруг увидел Степан Иванович, подняв голову и оглянувшись по сторонам, а точнее – то, чего он не увидел! Он посмотрел сначала назад, а потом вперед через торцевые окна троллейбуса и с изумлением обнаружил, что ни за троллейбусом, ни перед ним не тянутся, поблескивающие на фоне черного неба, как это обычно бывает при свете фар и ночных фонарей стальные контактные провода. От такого открытия Понюшкин несколько растерялся и подумал: «Кажется, я выпил больше, чем предполагал».

И тут троллейбус вдруг совершил совсем уж резкий и неожиданный поворот, отчего метролога бесцеремонно тряхнуло на месте, да так, что портфель буквально выпрыгнул у него из рук и исчез где-то под впередистоящим сидением. Понюшкин бросился его поднимать, а когда добыл его и распрямился, решил потребовать от водителя объяснений обо всех странностях, творящихся вокруг и о непонятном маршруте, по которому троллейбус вез своего единственного пассажира.

Однако, встав с сиденья, Степан Иванович с удивлением отметил для себя, что теперь передвигаться по салону ему не так уж и легко. Троллейбус как-то необыкновенно сильно раскачивало из стороны в сторону, словно он и не ехал по шоссе, а плыл как прогулочный катер по неизвестно откуда взявшейся реке. Кроме того, из окон куда-то пропали силуэты черных домов, деревья, рекламные щиты и свет фонарей. Словом полностью исчез привычный городской пейзаж, все пропало, но, однако же, там, на улице стало почему-то, как будто светлее.

Кое-как, перехватываясь за поручни, Понюшкин добрался до кабины водителя и осторожно постучал в прозрачную перегородку, однако обратной реакции не последовало. Тогда Степан Иванович постучал еще, и еще. Последний стук был уж совсем, как ему показалось, излишне грубым и настойчивым, но только после него шофер недовольно обернулся и высоким неопрятным с пришепётыванием голосом, спросил:

— Что такое?

Водитель был одет в голубую рубашку с галстуком, сверху была надета серая жилетка, а на голове сидела непонятного фасона фуражка с поблескивающей кокардой в виде крошечного треугольника. Однако лица водителя Степан Иванович хорошо разобрать не смог по причине сумерек, царящих в салоне и падающей на лицо тени от козырька фуражки. Единственное, что он успел приметить, так это странного вида, похожий на пятачок, нос шофера, крайнюю небритость щёк и длинные, необычайной формы уши.

— Извините, — начал Понюшкин, — я бы хотел уточнить, а куда мы, собственно говоря, едем? Дело в том, что мне кажется, что маршрут у нас не совсем тот и… и троллейбусные штанги… они разве подсоединены к проводам?.. Мне, если честно, это не так уж и важно, но все-таки мне бы хотелось добраться до метро. Сами понимаете, время позднее…

Но Степан Иванович не успел докончить свою сбивчивую речь, как шофер отколол такой номер, которого бедный метролог никак не мог ожидать.

Водитель бросил руль и, круто развернувшись к Панюшкину, сложил руки на груди и дико отрывисто и нагло расхохотался в лицо своему пассажиру. Степан Иванович отшатнулся, схватившись за поручень.

— Да ты что?! – завопил шофер, поднимаясь в полный рост в своей кабинке, в то время как троллейбус самостоятельно продолжал своё движение. – Ты, дурья твоя башка, думаешь, что мы вот сейчас так прямо к метро и подъедем?

Шофер опять расхохотался, хотя этот смех показался уже чуть-чуть театральным.

— Простите, — залепетал Понюшкин, и тут вдруг ощутив в себе былую лихость, тут же твердо заявил. – Так или иначе, но вы должны поставить меня в известность, как своего пассажира – куда мы едем?

— Пассажира? – шепеляво переспросил обнаглевший шофер. – Тоже мне пассажир! Да мы, собственно, никуда уж и не едем — погляди сам.

И он указал на дверь с окном в полный рост. Понюшкин невольно подчинился и подошел к двери, а мерзавец-шофер взял, да и открыл ее. Степан Иванович успел лишь в последний момент схватиться за ближайший поручень, чтобы не выпасть в проем, потом он громко вскрикнул, побледнел и ошарашено отскочил назад, уронив в открытую дверь свой портфель. С него в один миг сошел весь прежний хмель. Троллейбус действительно уже не ехал, как думал до этого Степан Иванович, совсем даже не ехал – он летел! Он парил где-то высоко в небе, но метролог успел разобрать, что внизу, под ними простирается какое-то широкое заснеженное поле, отражавшее от себя мертвенный лунный свет, и где-то далеко позади, горит и переливается оранжевыми огнями уносящийся вдаль город.

Степан Иванович потерял дар речи. Он стоял перед кабиной шофера, жадно глотал воздух, пытаясь что-то произнести, а глаза его были полны ужаса.

— Будет тебе! – громко прокричал водитель и во всем салоне зажегся свет. Тут Понюшкина хватило еще большее ошеломление, нежели то, что приключилось ранее. Перед ним, за перегородкой, стоял уже не тот обыкновенный водитель общественного транспорта, который так услужливо развозит спешащих по своим делам пассажиров и к образу которого мы все привыкли, а кто-то совсем другой. Начать следует хотя бы с того, что этот шофер и человеком-то не был, а если и был, то с весьма большой натяжкой. Нос его, как сперва и почудилось метрологу, на деле оказался действительно свиным пяточком, длинные мохнатые и остроконечные уши торчали высоко над фуражкой, а та небритость, которая почудилась в сумерках, была вовсе не небритостью, а явилась настоящей густой шерстью. Лицо, или скорее – морда этого шофера, была сплошь покрыта этой самой густой и дикой пепельного цвета щетиной, кое-где правда приведенной в порядок, обозначая щеголеватую бородку и пышные начесанные бакенбарды. Штанов на шофере не имелось, впрочем, они ему были и не к чему, ибо и ноги у него были нечеловеческие, для штанов не предназначенные – козлиные и мохнатые. А довершал этот известный классический образ – торчащий из-за спины шофера облезлый, но с кисточкой на конце хвост.

Водитель стоял и пристально рассматривал Понюшкина, который только и мог, что подняв свою правую руку, молча указывать на него дрожащим пальцем.

— Да, — скривив морду, самоуверенно сказал шофер. – Это я.

Он лихо и размашисто сорвал с себя фуражку, под которой обнаружилась пара маленьких рожек на шерстяной голове, и сделал что-то наподобие глумливого реверанса.

— А кого вы думали тут встретить? – снисходительно продолжал он.

Степан Иванович по-прежнему не мог вымолвить ни слова и лишь тыкал в шофера указательным пальцем.

— Все ясно, — сообразил черт. – Конвоир, усади этого! – крикнул он куда-то в салон, и Понюшкин, обернувшись, уже почти без удивления узрел, что ярко освещённый теперь салон перестал быть пустым. На сидениях появились какие-то странные люди. Они безвольно колыхались из стороны в сторону и молча возносили руки куда-то к небу. Кто-то что-то шептал без голоса, кого-то трясло как в лихорадке, кто-то просто сидел, потупив взгляд, но, в общем, они казались каким-то отчужденными, растерянными и подавленными.

На зов черта из дальнего и темного угла салона отделилась какая-то тень, медленно проскользнула между рядов и, представ перед метрологом, грубо и с неимоверной силой схватила его за шиворот и поволокла на его место. Это было точно такое же существо, что и водитель, только много крупнее, чернее, и облик имело несколько размытый и призрачный.

Бросив Степана Ивановича на место, тень колыхнулась в воздухе и попылала обратно между рядами.

Итак, Понюшкин вновь очутился на своем сидении с той лишь разницей, что теперь у него там появился некий сосед, который похоже до этого был просто невидим. Этот субъект выглядел и вел себя довольно странно. На вид ему было что-то около сорока пяти лет, он был волосат, бородат, усы свои он, очевидно, подкручивал, отчего отчасти лицом походил на залихватского казака. На нем была черная куртка с поблескивающими клепками, а под нею футболка с его же изображением, где он с бешеными лицом и в цилиндре кому-то угрожал огромным ножом.

— Простите меня, — обратился Понюшкин к своему соседу, который нетерпеливо ерзал на своем месте, словно в такт какой-то яростной музыке, которая играла только у него в голове. – Вы не знаете, куда мы сейчас едем? Вернее…

— Отлично-отлично! – вдруг прервал его субъект хрипловатым тенором, а затем даже привстал в возбуждении, будто бы где-то прозвучала высокая и радующая его нота.

Понюшкин смутился.

— Нас теперь могут везти лишь в одно место, например! – после недолгой паузы, деловито сообщил сосед Степану Ивановичу. – В ад, например!

И субъект дико заулыбался.

Панюшкину сразу не понравилось это его «например», которое он зачем-то добавлял по поводу и без повода к концу каждого предложения, но сейчас выбирать не приходилось.

— Вам разве ничего не говорили? – продолжал волосатый субъект, все так же страшно скаля зубы из-под густых усов. – В общем-то, не стоит волноваться, например! Сейчас мы будем в центре самого ада пить моднейшие вина и дико угорать, например!

Субъект бойко хлопнул Понюшкина по плечу, но тому не стало радостней от брызжущего веселья соседа.

— Разговоры! – провыла тень из угла солона и оба замолкли. Субъект отвернулся к окну и начал лихорадочно потрясывать головой под свою, только ему слышимую музыку.

Степан Иванович решил ждать. Речи чудаковатого и подозрительного субъекта его не убедили, и он посчитал, что куда бы его таким способом ни везли, конец странного путешествия рано или поздно наступит, а уж там он разберется, что к чему.

И действительно, полет троллейбуса оказался недолгим. Уже через какую-то четверть часа он начал заметно сбавлять ход, потом можно было ощутить, как нос его накренился вперед и летающая чудо-машина быстро пошла вниз на посадку.

Поглядев в окно, Понюшкин увидел, что они приземлились на краю какого-то широкого и безжизненного плато, залитого лунным светом, вокруг которого, сколько имелось глаз, простиралась неизвестная голая и песчаная пустошь.

Как только троллейбус сел, вокруг него, выползая из-за краев тьмы, словно тараканы из углов, начали собираться разномастные и разноликие красноглазые черти. Они галдели, кричали, улюлюкали и пребывали в крайней стадии нетерпения. От избытка эмоций некоторые из них даже начали раскачивать троллейбус, но после нескольких грубых окриков шофера они немножко поутихли.

— Шефрах, — обратилась небольшая компания, состоящая из четырех бесов к водителю, собравшись у его окошка. – Ну что, кого сегодня привез? Есть кто для Лимба?

— Не знаю, — огрызнулся Шефрах, внимательно посматривая в зеркало заднего вида и следя за салоном. Видимо этот разговор ему был в тягость. – Не мое дело. Сами знаете, как Великий канцлер решит.

— Ой, — брезгливо протянул тонким голоском колченогий бес, который в этой компании был старше прочих, ибо имел более длинную, чем у других нечёсаную желтоватую бороду. – Кажется мне, что не все решает Великий канцлер.

— Не твое дело, старый Кираст, — вновь огрызнулся Шефрах. — Тебе слишком много всегда кажется, вот и сидишь поэтому в Пустоши, и только по праздникам получаешь свою утеху.

— Так-то оно так, — продолжал Кираст, — да все-таки, каким же образом Великий канцлер, не зная нутра души, может решать куда кого? Для этого, сперва, надо всю душу изрезать. Расчленить. Измарать, и только тогда становиться ясно, что она из себя представляет.

— Это верно, — гулко подтвердил крупный бес, с налезающим на глаза лбом. – Иначе ничего не узнаешь.

— Не ваше это дело, глупое племя, — взбесился Шефрах. – Радуйтесь, что раз за год к вам хоть кого-то привозят. Сидите тут, нахлебники, только и рассуждаете почём зря. Для работы не годитесь! Ну что они там уснули, или мне тут до Страшного суда стоять?! – выругался шофер и с ненавистью начал давить на клаксон.

В это время толпа, собиравшаяся вокруг троллейбуса, стала совсем густой и плотной. Она дико бесновалась вокруг чудо-транспорта, выла и пыталась взобраться на троллейбус. Некоторые особо ретивые черти и бесы заглядывали в окна и отвратительно гримасничали в них, то грозя кулаками, то показывая длинные змеевидные языки, что приводило пассажиров внутри салона в неописуемый ужас.

Наш метролог смотрел на все это с круглыми от страха глазами и дрожал мелкой дрожью. Его же чудаковатый сосед, кажется напротив, чувствовал себя в своей тарелке, улыбался и махал в окно, будто бы музыкант, приехавший на гастроли к своим поклонникам.

Понюшкин смотрел на него, а сам старался сообразить, что же с ним такое приключилось, отчего он оказался в такой гнусной и дурной передряге. Конечно, самым логичным предположением было бы то, что он просто-таки взял и умер, но, Степан Иванович, несколько знающий христианский порядок смерти помнил, что для новопреставленного перед ссылкой к дьяволу должен был быть хотя бы Частный суд, но, позвольте, его же совсем не было.

Наконец, видимо услышав раздраженное гудение клаксона, из тьмы вышел строй крупных коренастых чертей. Они были закованы в кривые, проржавелые доспехи, на головах были надеты шлемы, чем-то напоминающие ведра с прорезью для глаз и рогов. В руках они несли тяжёлые затупленные от времени и отсутствия ухода топоры. Строй своим движением мягко прорезал толпу и образовал через нее коридор от дверей троллейбуса в сторону какой-то каменистой дороги, которая шла от края плато куда-то вглубь, в узкий, полыхающий ярким огнем провал.

Когда живой коридор был выстроен, от него отделился долговязый и сутулый черт и на своих тощих и длинных ногах, словно на ходулях, подступил к кабине водителя.

-Эх, расступись, сволочь! – погрозил он каким-то жезлом тем четверым, которые все еще стояли под окном шофера. – А, Шефрах, старый пес! Ну что, привез потеху?

Шефрах заметно сник.

— Привез, — ответил он. – И тебя приветствую, Инилид! Я думал, что ты своих уж и не выведешь.

— Как же? — кривой усмешкой улыбнулся Инилид, показывая страшные желтые зубы, и, изгибаясь под неестественным углом, чтобы заглянуть в кабину водителя, добавил. – А ты сразу сигналить!

— Прости, я не знал, что твоя смена, — оправдывался Шефрах.

— Ой, не ври мне, старый пес. Ты все знал. Ну что, готов дверки открывать? А то смотри, еще недолго и твой троллейбус разнесут. Признаться, я специально не спешил, хотел поглядеть, что будет, если я и вправду не выйду. Но услышав твой истошный зов, решил прийти на помощь.

— Спасибо тебе, Инилид, — расстроенно поблагодарил шофер.

— Спасибо, не спасибо, а с тебя причитается за оперативность и за твое спасение.

— Хорошо, — сокрушённо ответил Шефрах.

— Ну, тогда по моей команде откроешь двери. А ну, расступись, сволочь! — вновь прикрикнул Инилид на тех четверых бесов, что всё еще топтались у окошка.

Подойдя к дверям троллейбуса, Инилид ударил по ним своим жезлом и они отворились. Далее черт, согнувшись в три погибели, вошел в салон и, оглядев пассажиров, командным голосом загудел:

— Значит так, мерзавцы! Слушайте мою команду, если не хотите раньше времени попасть в лапы той сволочи, которая беснуется у троллейбуса. Сейчас только я и мои бравые солдаты охраняют вас от нечисти, жаждущей разорвать вас на куски. Поэтому, чтобы этого не случилось, вы, начиная с самого дальнего ряда, и далее по порядку, начнете выходить в проход. При выходе из челнока: по сторонам не глядеть, глаза – в землю, головы склонить и заткнуться. Все идёте за мной. Я остановился — все остановились, ясно вам, мерзавцы?! Далее вас берут в оцепление, и мы идем мерным шагом до тех пор, пока не предстанем перед Великим канцлером. А далее уже не моя забота. Итак, начали с последнего ряда справа.

С задних сидений поднялись двое и, пройдя по салону, остановились, дрожа всем телом перед Инилидом. Это были какая-то совсем молоденькая девочка в странном розовом платьице с оборками и толстый пыхтящий мужчина с тростью.

— Хорошо, — одобрил Инилид, и вновь согнувшись, вышел из троллейбуса.

За первыми двумя последовали следующие, и так далее, как и приказывал черт: все пассажиры мрачным потоком двигались по проходу и выходили наружу, где выстраивались за предводителем в ряд по двое.

Наконец дело дошло и до Понюшкина, который также вышел в проход, а затем оставил троллейбус, заняв своё место в предпоследнем ряду колонны.

Степан Иванович надеялся, что когда он покинет салон, ему в лицо пахнет ночная свежесть и прохлада остывшей пустоши, которая взбодрит его, но этого не случилось. Снаружи воздух оказался почему-то затхлым, зловонным и наполненным какой-то едкой гарью, отчего в горле першило и хотелось кашлять.

Когда все пассажиры выстроились, двери троллейбуса с лязгом закрылись и Инилид зашагал вперед. За ним последовали все остальные. Как бес и обещал, его бойцы взяли угрюмое шествие в отцепление, тем самым защитив его от нападок толпы. А черти продолжали визжать и гоготать пуще прежнего. Они кочевряжились, подпрыгивали или забирались друг другу на плечи, чтобы взглянуть на заключенных поверх рогатых шлемов солдат и прокричать им угрозу или грязные ругательства. Временами из-за голов мрачно пыхтящих жаром конвоиров в печальную процессию прилетали камни, какая-то липкая грязь и прочая в этом же роде дрянь. Словом атмосфера была нервозная и до крайности жуткая.

Между тем колонна прошла несколько десятков метров и начала мерно спускаться в огнедышащий скалистый провал. Света заметно прибавилось, но он был кроваво-красноватого оттенка отчего обстановка стала только более угнетающей, напоминая собой картины средневековых художников, бравших за основу адские сюжеты библейской истории.

На сводах провала, который был вырублен в камне, прыгали безобразные тени. Со всех сторон доносились истошные крики и стоны беснующихся, словно плотские и живые, они гулко и протяжно разносились по воздуху и ужасом пробирали до костей слышащих их. Призрачные силуэты чертей и бесов, облепившие края провала, свисали вниз, напоминая оживших и отвратительно скалившихся горгулий, а небо, еще недавно такое близкое и ясное, все быстрее и ощутимее заплывало какой-то смрадной дымкой и пеленой.

Понюшкин шел, опустив глаза в каменистую и безжизненную тропу и ощущал, как его сердце сковывает ужас. Он даже не мог точно разъяснить, что его сейчас пугает больше: неизвестное будущее или теперешнее кошмарное настоящее. Краем глаза, боясь поднять голову, метролог все же иногда поглядывал то направо, где рядом с ним переваливаясь, шел, капая из-под шлема мутной слюной, мерзкого вида адский конвоир, то налево, где веселым шагом, чуть ли не с прискоком, шел его чудаковатый сосед, то поглаживая бороду, то закидывая назад длинные волосы. По виду он был всем доволен.

Но тут случилось неожиданное. Вначале метролог услышал впереди себя истошный нечеловеческий стон, а потом, невольно подняв голову, увидел, как один из заключенных — сухенький человек лет тридцати пяти, ряда за четыре перед ним, — вдруг отделился от общей колонны и дико и истерично бросился на ближайшего конвоира. Черт с силой отпихнул его, и тот упал, но ненадолго. Далее человек вновь вскочил на ноги, и постарался повторить свою попытку то ли желая прорвать отцепление, то ли навредить охраннику. Этот инцидент вызвал большое оживление в сердцах чертей, если таковые конечно у них имелись, беспрестанно следящих из-за оцепления за мрачной процессией. Они радостно взвыли и загоготали, предвкушая расправу, и этот многоголосый шум громовым эхом пронёсся над пропастью провала. Между тем человечка, виновника переполоха, наверно уже после его третьей яростной протестной попытки, схватили за горло и начали трясти.

— Пустить его туда, куда он желает! – спереди проревел Инилид, и конвоир легким движением, словно котенка, перебросил бунтаря через себя и тот очутился за пределами кольца стражи.

В одно мгновение, словно бурлящие потоки воды со склонов гор, сзади и спереди, дежурившие и жаждущие своей добычи черти кинулись на изгнанника и свирепой волной накрыли его. Лишь секунду был слышен его отчаянный, а потом уже захлебывающийся вопль, и тут же над головами всех полетели куски плоти, внутренности, брызги крови, бурая грязь, и наконец, внезапно все стихло. Спонтанное возбуждение быстро улеглось, и бесы вновь начали занимать свои прежние места по краям провала. Перебесившись, они уползали в тень, где рассаживались в ожидании новой подачки и откуда они, немного передохнув, вновь загалдели, заверещали, зашипели, как и прежде.

— Видели, что было? – загудел Инилид, обернувшись к заключенным. – Если еще кто-то надумает учудить нечто подобное – последует за этим несогласным!

— Идиот, например! – весело прокомментировал бородатый субъект Понюшкину.

Дальше шествие двигалось уже без приключений. Но с каждым новым шагом наш метролог начинал ощущать приближение какого-то неведомого жара, но вместе с тем одновременно и холода, и даже мороза. Он обратил внимание, что из его рта пошел пар, чего раньше не было, а конвоируемые начали заметно поеживаться, словно в ознобе.

Наконец тропа подвела их к высоким глухим чугунным воротам. Инилид трижды постучал в них и в ответ на его стук ворота ворчливо скрипнули и начали раскрываться. Растворившись, они представили заключенным завораживающую картину. Впереди, чуть вниз по тропе, облизываемая оранжево-красной магмой, раскинулась широкая каменистая площадка. Она была сплошь усеяна острыми каменными зубьями, хищно топорщащимися к небу, а вокруг них колыхалось огненное озеро из языков факелов, горящих черным пламенем. От них, видимо и шла та самая удушающая гарь и зловоние. Факела держали в своих лапах, по меньшей мере, около тысячи бесов. В середине площадки место было свободно, и там возвышался большой огненный трон из человеческих черепов. На самом троне, сложив по-турецки свои козлиные ноги и держа в правой руке странного вида жезл, восседал, как можно было догадаться, сам Великий канцлер. Рога его были взвинчены к верху, глаза были холодные и пустые, а по телу его в огненном мерцании расползлись какие-то змеевидные письмена. Он сурово оглядывал своих подданных и курил трубку.

Инилид не стал мешкать и даже, кажется, чуть ускорив свою поступь, повел колонну вниз на площадку по шуршащему и осыпающемуся гравию.

Проходя по живому коридору, который образовался в толпе, Понюшкин заметил, что эти, новые бесы, собравшиеся вокруг трона, были уже совсем не чета тем, прежним. К слову сказать, те, прежние так и остались за воротами, видимо не имея прав побывать на этом торжестве дьявольского правосудия. Новые черти были много приличнее на вид. Некоторые из них были одеты в золотые одежды, другие имели даже головные уборы, и вообще, если бы не рога, козлиные ноги и перепончатые крылья за спиной у некоторых, их можно было бы принять за вполне добропорядочных граждан земного происхождения. Скажем, за некую секту еретиков.

Войдя в пустой круг, Инилид отделился от своей колонны. Далее он подошел к трону и, встав на колено и склонив голову, начал:

— Великий канцлер, ссыльные приведены и находятся в твоем распоряжении.

Великий канцлер медленно повел головой, потом выпустил огромный клуб черного дыма и ответил:

— Хорошо, Инилид. Ты свое дело знаешь. Прикажи им представать передо мной по очереди и называть свою провинность, а я буду решать, как поступать с ними далее.

Голос сидящего на троне был гортанным и глубоким, но при этом до раздражения спокойным и бездушным. Говорил он на каком-то странном, неправильном языке. Словно бы он говорил задом наперед, и даже слова в предложении ставил совсем не в той последовательности что нужно, но, однако, все его понимали.

— Великий канцлер, — вдруг вновь начала Инилид. – Не все тут. Одного мы отдали по дороге…

— Я знаю, Инилид. Приведите его сюда.

Тут в толпе слева началось какое-то волнение, кто-то начал толкаться, послышались шлепки, удары и к ногам Великого канцлера вылетел тот самый сухенький человек, который не далее как минут двадцать назад был разорван бесами на глазах у заключенных.

Человечек со стоном повалился на бок, но Инилид ловко подхватил его, и, оттащив от трона, поставил его на колени рядом с собой.

— Это он? – спросил Великий канцлер.

— Да, владыка, он, — подтвердил Инилид.

— Ну что ж, ты можешь идти. Благодарю тебя, Инилид.

Начальник конвоя встал, и, не смея поднять голову, направился назад к заключенным, а Великий канцлер занялся первым подсудимым.

— Как тебя зовут? – спросил он.

— Евгений, — почти шепотом отвечал человечек.

— За что ты здесь? – продолжал расспрашивать Великий канцлер.

— Мне сказали, что я самоубийца.

Великий канцлер чуть заметно улыбнулся.

— Не преувеличивай. Ты не самоубийца, ты лишь добровольно и последовательно разрушал свою плоть. Самоубийцы другие. Впрочем, отчасти ты прав. Ты знаешь, что тебя ждет?

— Нет, — сотрясаясь всем телом, отвечал подсудимый.

Великий канцлер вновь страшно улыбнулся, показывая ровные черные зубы.

— Ну что ж, следует признать, что при жизни ты был легкомысленным человеком, если даже не удосужился узнать, что с тобой будет после смерти. Теперь же ты останешься у меня навсегда. Тоже касается и всех остальных, — он указал мундштуком трубки в сторону ожидающих своей очереди. — Вы будете тут умирать, возрождаться, снова умирать – и так до бесконечности. Ты отправляешься в Лес. Забирайте его!

В это мгновение откуда-то сверху раздались радостные вопли, и небольшая группа бесов с черными перепончатыми крыльями подхватила осуждённого и стремглав взмыла вместе с ним вверх, быстро растворившись в серой дымке.

— Следующий, — велел Великий канцлер.

Инилид схватил за плечо ту самую молоденькую девушку, которая шагала в первом ряду, и кинул ее перед троном.

— Как твое имя? – начал допрос Великий канцлер.

— Ирина, — ответила девушка, лицо которой все было в слезах.

— Ты знаешь, за что ты тут?

— Я ничего не сделала. Я ни в чем не виновата! — испуганно вскрикнула девушка, и будто ища помощи, начала оглядываться по сторонам. – Я лишь жила как все! Мне ничего не говорили. Я не знала как надо… Всех, всех тогда сюда!

Она попыталась встать, но появившийся в руках Инилида кнут громко прошелся по ее спине и она снова рухнула, будто сноп сена.

— Она не слышит. Видимо, уши ей не нужны, — обратился куда-то через плечо Великий канцлер и от трона отделился очень маленький, но чрезмерно пухлый черт, который до этого был незаметен. Он несколько комично, переваливаясь, начал приближаться к подсудимой, неся в руках хирургическую пилу. Наконец подскочив, он ловко сзади залез ей на плечи, и, схватив девушку за волосы, начал пилить ей уши. Девушка постаралась приподняться, но изверг так удачно занял позицию, что сбросить его ей не удалось. В толпе поднялся безобразный крик радости, а девушка завизжала пронзительным голоском. Из ран на голове ручьями полилась кровь, а черт, довольный своей работой, схватил отпиленные уши и положил их в кармашек кожаного пояска, который поддерживал его круглый животик.

— Ты знаешь, за что ты здесь? – устало повторил Великий канцлер.

Но девушка уже не могла ответить. Он извивалась от боли перед троном, держа свои руки на кровоточащих ранах.

— Ясно. На Скалы ее.

Картина повторилась: новая группа бесов, радостно улюлюкая, подхватила девушку и взмыв с нею вверх, растворилась в воздухе.

Разбирательство продолжилось, люди менялись, у них спрашивали имя, потом спрашивали, знают ли они, за что они здесь, и, в конечном счете, каждого направляли на один из заслуженных кругов ада. С теми, кто вел себя неподобающе, или с показавшимися Канцлеру не вполне смиренными, проводили короткую воспитательную работу, как с девушкой. Кому-то вспороли живот, кто-то остался без конечностей, а одному старичку за то, что он просто не смог ответить, оказавшись на коленях в луже свежепролитой крови, вообще отпилили голову, которую скинули в кипящую магму. При этом стоит отметить, что тело его продолжало жить и даже старалось приподняться и встать на ноги.

Постепенно подходило время, когда и Степан Иванович Понюшкин должен был предстать перед Великим канцлером. Но первым должен был пойти его задорный сосед.

Его еще не успели вызвать, как он сам, весело вышагивая, двинулся к трону, но подойдя, на колени почему-то не опустился.

— Встань, как положено, — медленно вымолвил Великий канцлер.

Инилид уже было хотел подойти, чтобы одёрнуть бунтаря, но тот запротестовал и энергично замахал руками.

— Как бодрость духа? – не к месту и развязано спросил бородатый субъект, двигая головой, словно стараясь размять шею. Очевидно, что он по-прежнему не воспринимал все в серьез, а будто бы находился в каком-то театре. – Не надо мне ничего объяснять, — заверил он. — Я ведь, в общем-то, знаю, что нахожусь в аду, например. И я знаю, что ты тот самый сатана. Но я предлагаю такой вариант: давай мы не будем тут ничего устраивать, например, — он брезгливо посмотрел на кровь под ногами, — а лучше адово угорим с моднейшими винами, например! Это будет намного лучше, чем все другое, что может быть, например! Как предложение?

Сказав это, он зачем-то подмигнул.

Великий канцлер затянулся трубкой.

— Я сегодня очень устал, — сказал он и задумался. Глаза его помутнели.

— Разорвите его, — наконец, приказал он. – И отправьте его в могилы. Не будем тратить время.

Тут же очередная стайка бесов спланировала сверху на бородача и подхватила его. В цепких лапах он дергался, сопротивлялся и кричал о кутеже, чаде и еще о чем-то, но все было впустую. Бесы унесли его ввысь, откуда через несколько секунд посыпались его останки, внутренности и кровь. Все на время стихло.

Наступило время Понюшкина. Он боялся. Он очень сильно боялся, но понимал, что он вовсе не ровня всем прочим тут осуждаемым. Он это почему-то чувствовал с такой же ясностью, как и то, что здесь, в неизвестном и Богом забытом месте, несмотря на явную ошибку, он запросто может лишиться своей единственной жизни, в отличие от всех прочих, которые ее уже потеряли. А это было бы крайне несправедливо. Да, скорее всего так и будет, когда все поймут, что он живой, что он плотский. Или же просто, ему возьмут и отпилят руку в качестве подавления воли, и он погибнет от элементарной кровопотери. Вот это будет номер! А может так обычно и бывает? Откуда обыкновенному метрологу знать, как это бывает? А может быть это сон? Просто кошмарный сон, который вот сейчас, в эту минуту прервётся звуком родного будильника и всё само собой разрешиться самым наилучшим образом?

Вот так размышлял Степан Иванович, в ту минуту, когда подошла его очередь. Великий канцлер проговорил: «Следующий», и Понюшкина бросили на землю перед троном.

— Великий канцлер! — неожиданно для себя, поднимаясь в полный рост, воскликнул вдруг метролог. Его колени дрожали, лицо горело от палящего холода, который исходил от восседающего, а глаза наполнились слезами.

— Великий канцлер, — уже тише и с чувством повторил Понюшкин.

Великий канцлер как-то сумрачно поглядел на вопрошающего, и Степан Иванович почуял, как вся душа его, как все нутро его сворачивается и одновременно рвется в какие-то лоскуты. Ему словно свело живот, в голове страшно зазвенели набатные колокола, и показалось, что сейчас его самого разорвет на кусочки.

Инилид поднял свой хлыст, дабы осадить наглеца, но Великий канцлер остановил его взглядом.

— Кто ты? – странным голосом спросил судья.

— Я Степан Иванович… — тут Понюшкин все-таки упал и скрючился от боли, но сумел договорить, — Понюшкин, метролог. Тут ошибка…

— Встань, — приказал Великий канцлер, а по толпе прошелся удивленный ропот.

Боль вдруг резко прошла, и Степан Иванович поднялся.

— Великий канцлер, тут ошибка, — быстро заговорил Понюшкин. – Вы ошиблись… Простите, не вы… а просто произошла какая-то ошибка…

— Постой, — оборвал его Великий канцлер, и в глазах его запрыгало что-то похожее на изумление. – Ты живой?

— Да, Великий канцлер. В том-то и дело, — подхватил метролог. – Я живой. Я не знаю, как я сюда попал. Я не виноват. Мне надо обратно. У меня жена, дочка есть. Мое время еще не пришло…

Уже не слушая метролога, Великий канцлер вдруг проревел таким страшным голосом, что все собравшиеся невольно пригнулись.

— Шефраха мне сюда! – крикнул он.

В одну секунду, рядом с Понюшкиным возник тот самый пришепётывающий водитель троллейбуса. И теперь было совсем не ясно, кто из стоящих перед троном боится больше: метролог, попавший на это торжество по ошибке, или же доставивший его сюда шофер злополучного троллейбуса.

— Шефрах, — прокричал Великий канцлер, — ты привез мне сюда живого человека!

— Владыка, я, я лишь делал свою работу… Я лишь собирал умерших и более ничего, — Шефрах упал на колени и начал биться головой о землю, от чего рога его производили отвратительный скрежещущий звук. — Я собирал тех, кто сам заходил. Живые не могут заходить. Техника так устроена… Правила…

— Заткнись, — вновь проревел Великий канцлер. – Ты допустил ошибку, Шефрах, и ты знаешь, что тебя за это ждет.

— Нет, нет, пожалуйста…

— Ты привез мне сюда живого человека, — неумолимо повторил Великий канцлер. – Душу, которой еще не вышел срок. Шефрах, ты привез мне сюда крещеного человека!

В этот момент Понюшкин как будто опомнился и залепетал:

— Да, да, я крещен, — и в качестве доказательства он судорожно принялся распускать галстук, оторвал верхнюю пуговицу рубашки и полез рукой за ворот. Там он лихорадочно нащупал цепочку, которая висела у него на шее, и вынул маленький, стертый почти до тонкости бумажного листа, крестик, который еще в детстве подарила ему его мама.

Тут случилось необычное. Толпа, состоящая и разношёрстных, пестрых, разнокалиберных, словом, разных, но, в общем-то, суровых и зловещих бесов вдруг хором выдохнула, а кое-где даже послышались истерические крики страха и отчаянья. А простой медный крестик, который в этот миг повис на цепочке в руке метролога, неожиданно вспыхнул ярким серебристым огнем и как будто пронзил исходящими ослепительно белыми лучами завесу чада и зловонья, которая висела в воздухе.

Панюшкин уже плохо помнил, что случилось далее. Он лишь заметил, или ему только показалось, что в глазах Великого канцлера на мгновение застыл какой-то странный, мертвенный страх, а потом он же, как-то неестественно вытянув руку, ударил несчастного метролога по голове своим жезлом.

Все пропало, и вокруг воцарилось темнота. Степан Иванович не мог бы ответить на вопрос, долго ли она продолжалось, но когда он открыл глаза, он увидел и почувствовал, что ему по голове кто-то стучал, словно проверяя что-то, палкой.

Понюшкин очнулся. Он сидел на скамейке на той же троллейбусной остановке, с которой и отправлялся в свое странное путешествие. А палка, которой били его в голову, оказалась черенком от метлы, которую держал в руке добродушный улыбающийся дворник.

— Я думал, ты помер, — с небольшим акцентом сказал дворник, все еще разглядывая несостоявшегося пассажира.

Панюшкин ничего не ответил, а поглядел на часы. Стрелки показывали пять часов утра. Он, насколько быстро позволяли его замёрзшие и одеревеневшие члены, вскочил с места, огляделся и, с удивлением обнаружив свой портфель под скамейкой остановки, схватил его, и опрометью бросился вдоль дороги, размахивая рукой, чтобы поймать такси.

Такси он встретил быстро. Понюшкин уселся, назвал адрес и глубоко задумался.

Наверно будет несправедливо с уверенностью говорить, о том, как это приключение повлияло на нашего метролога. Быть может он круто пересмотрел свои взгляды на жизнь и стал замкнутым и мрачным человеком. Может быть наоборот, ценя каждую минуту существования, он стал весёлым и радостным жизнелюбом. А, быть может, ударился в религию и навсегда отдалился от радостей светского мира – все это доподлинно неизвестно. Однако достоверно известно, что Степан Иванович Понюшкин, с того самого дня, когда он в ранний час очнулся на той самой троллейбусной остановке, которая до сих пор существует в Москве на улице Малая Грузинская, больше никогда не сомневался, что за каждым!.. да-да, за каждым человеком рано или поздно и в совершенно неожиданный час придёт его последний троллейбус. А куда он его повезет — одному лишь Богу известно. И чтобы это, быть может последнее приключение, не стало полной неожиданностью для любого уважающего себя гражданина, необходимо готовиться к нему заранее, как к самому важному событию и путешествию во всей человеческой жизни.