Рассказы на дзен повитуха 25

Глава 8. Повитуха и роженица

Повитухой была Бородиниха, мать одной из подруг Марии, ей было за шестьдесят лет, вредная, грубая и строгая женщина. Находиться с ней в одном обществе, было неуютно и неприятно.

Мария с детства боялась ее и не любила, к тому же, она была матерью «горбуна», его прозвали горбуном из-за большого горба на всю спину и грудь, он всюду совал свой нос и доносил начальству, в деревне его все боялись и ненавидели.

— Нюрочка, милая, не хочу ехать к Бородинихе! Там тятя с мамой узнают, убьют меня, или выгонят из дома! Не поеду, лучше умру здесь, но не поеду! — И снова схватки и снова невыносимая боль, и душераздирающие крики.

Видя страдание молодой роженицы, Семен вспомнил свою жену. Он рассказал, как она при родах мучилась и не могла разродиться, повитухи тогда не было, ребенок шел ножками, так вот и похоронил и жену, и не родившегося ребенка.

— Василий, нельзя везти роженицу, это очень опасно! Я сам привезу повитуху сюда, отсюда не далеко, а там спрошу, где она проживает!

— Ах, Семен, сам Бог тебя направил сегодня сюда, только не задерживайся, измучилась девчонка!

— Я быстро! — на ходу крикнул он, запрыгнув в телегу, мотнул хлыстом, лошадь тронулась с места и через пару минут скрылась за зарослями.

Пасечник разжег печку, налил воды в большой котел, и поставил на плиту, — горячая вода нужна будет повитухе! — объяснил он.

Нюра сидела рядом с Марией и поглаживала ее живот.

— Как хорошо ты гладишь, Нюр, так кажется легче!

— Я согласна гладить тебя, подруга, сколько угодно, лишь бы ты не кричала!

— Чтобы я делала без тебя, Нюр? — прелестные губы ее затряслись, а из глаз скатились слезинки.

— Да ладно, подруга, ты лучше расскажи, где сейчас отец твоего ребенка, какой он?

— Нюрочка, если бы ты видела его, он такой! — глаза ее остановились в одной точке, будто она видит его и рассказывает. — Он высокий, стройный, лицо смуглое, нежное. Глаза темно-серые с поволокой, ресницы густые и пушистые, брови черные, строго очерченные губы. Военная форма ему очень идет, а еще ремень через плечо, ну, глаз не оторвать!

— Он, что офицер?

— Да, офицер, в чине капитана! Мы хотели пожениться с ним, когда он узнал, что я беременна, приходил к моей тетке, просил моей руки! Но она… выставила его за двери! А меня… на следующий день отправила к маме, даже попрощаться не дала и, адресами мы не обменялись! Я знаю, он приходил к ней, просил мой адрес, но она, чтобы ей пусто было! Вот так, мы потеряли друг друга.

Ой, Нюрочка, опять началось, если бы ты знала, как больно!

— Потерпи подруга, потерпи, cкоро мучения твои закончатся!

— Все равно, — продолжала Мария через боль, — я найду его, приеду к нему с дочкой или сыном, вот уж будет рад мой Ванечка!

— Я представляю, Мария, вашу встречу и рада за вас, только ты не сдавайся, ищи его, и обязательно встретишься с ним!

Внезапно залаяли собаки.

— Тррр. Вот и приехали, — послышался мужской голос.

— Мария, Бородиниху привезли, — сказала Нюрка и вскочила с топчана.

— Не уходи, я боюсь её, сейчас будет, матюгать, ты же знаешь, какая она матерщинница?

— Не уйду, Мария, не бойся! — и крепко сжала её руку.

Еще с крыльца, Бородиниха прогремела басистым, звучным голосом.

— Ну, где тут роженица? — она как приведение, мгновенно оказалась в доме и остановилась у топчана, на котором корчилась от боли Мария. На голове повитухи белый платок, завязанный узлом под тонкой морщинистой бородой, серая кофта обтягивала ее упитанную фигуру, напольная широкая юбка скрывала её обувь.

Изумленно посмотрев на роженицу, она широко раскрыла глаза. Прикусив тонкие губы, она несколько секунд молчала, затем с нескрываемым удивлением спросила: — Мария, ты что ли?

— Я, бабушка, — стыдливо ответила она, закрыв ладонями лицо.

— Не плачь, милая, с кем не бывает? Не бойся меня, все будет хорошо! — она оглянулась на мужчин.

— А вы, мужики, идите на улицу, нечего вам тут глазеть!

Мужчины виновато переглянулись и вышли, закрыв за собой дверь.

— Ну, вот порядок! — удовлетворенно сказала повитуха и повернулась к Марии, — ты не стесняйся меня, я перевидела на своем веку всяких и продольных, и поперечных, так что твоя красавица меня не удивит! Теперь слушай только меня, я буду тебе говорить, а ты исполнять, поняла?

— Да, бабушка, поняла, — смущенно ответила Мария.

— Вот и хорошо! «Подними подол повыше и раздвинь шире ноги, вот так, молодец!» Ну, что мы имеем? — спросила она себя, засовывая свои пальцы в промежность Марии.

— Хорошо, хорошо, — пробасила она.

От прикосновения рук отвратительной старухи, Марию передернуло, но в ее положении выбора не было.

— Кого ждешь дочь, или сына?

— Не знаю, — почти беззвучно ответила она.

— А кого бы ты хотела?

— Никого!

— Как никого? — изумленно выкрикнула повитуха.

— Я тятю с мамой боюсь, они убьют меня!

Бородиниха сжала свои губы, поправила платок на своей седой голове и туже завязала концы.

— Бояться надо было, когда ноги раздвигала перед отцом ребенка, теперь никуда не денешься, ребенок у тебя будет, и не бойся родителей, не ты первая так рожаешь!.. — А таких родителей, как у тебя, редко встретишь, повезло тебе с ними!

— Бабушка, мне на двор хочется, пустите меня! — она резко приподнялась, ее светло-русые волосы рассыпались на подушке.

— Эге нет, Мария, вставать нельзя, это потуги, а не то, что ты думаешь! — сказала она, убрав пряди её волос с подушки, — лежи спокойно!

Она еще заглянула под подол, пощупала. Марию снова передернуло.

— Ничего, Мария, потерпи, ты думаешь, я не знаю, как тебе неприятны мои прикосновения? Ну, что поделаешь? Все роженицы проходят через это! Ну, вот твоя красавица подготовилась к родам, ребенок идет правильно головкой к выходу!

Через несколько минут, Мария ощутила, как из нее потекло что-то горячее.

— Что это? — испуганно выкрикнула она.

— Вот и воды отошли! — пояснила повитуха.

И вдруг Марию резанула пронизывающая боль, она пыталась сдержать крик, но не смогла. На ее крик забежали собаки, сели у порога и стали жалостно скулить.

Повитуха оглянулась на них, — что и вы такое испытали? Не скулите, все уже хорошо! Нюр, неси воду и тряпки, мы рожаем!

А Нюрка давно уже стоит за её спиной и ждет указаний.

— О-о-о-ой! — закричала Мария. — Ой, бабушка, больно!

— А ты кричи, дочка, кричи! Это отвлечет боль.

Лицо Марии покрыли капельки пота, у нее усилились потуги. — У-у, — сдерживая крик, произнесла она.

— Тихо, Мария, не тужься, отдохни! — Через мгновение: — теперь давай еще немного!

И так несколько раз пока из неё не выскользнуло, что-то большое и живот сразу же исчез. От изнурительной боли и напряжения она, наконец, почувствовала облегчение.

— Ну, слава Тебе, Господи! — пробасила повитуха, — все прошло отлично! Поздравляю, Мария, у тебя дочка! Молодец, помощницу себе родила!

От растерянности Мария не знала, что ей сказать и смотрела на неё, как она держит на руках ее девочку, она напоминала живую куклу.

Повитуха, вдруг поддала шлепок по её ягодице, и она пискливо закричала.

Мария впервые услышала крик младенца, сердце у нее сжалось от жалости, — зачем вы ее ударили, бабушка?

Повитуха тут же объяснила: — Это для того, чтобы ребенок закричал, тогда из него выйдет воздух, и он задышит своими легкими, поняла, мамочка?

— Поняла, — робко ответила Мария.

Затем повитуха обработала малышку, запеленала и подложила ее к Марии. — Корми, худенькая она у тебя! Вставать не торопись, отлежись вначале! А — я поеду домой, пора мне! Тебе я больше не нужна!

Мария взяла её за руку, умоляюще посмотрела ей в глаза, — спасибо, бабушка, и, пожалуйста, не говорите в деревне, что я.

— Да нет, не переживай, я все понимаю, за меня не бойся, я никому не скажу!

За труды повитухи, пасечник налил трехлитровую глиняную крынку меда. Бородиниха была довольна щедростью пасечника и шутливо сказала: — Если еще, Василий, надумаешь рожать, зови, всегда помогу!

— Непременно позову! — тоже в шутку сказал он.

После родов Мария уснула.

Нюра не отходила от нее, переживала, куда пойдет она с ребенком, перебрала все варианты, все было не так. — К отцу с матерью не пойдет, на пасеке тоже не останется, кто он ей дядя Вася? Чужой человек, спасибо, что приютил, если бы не он, что было бы с ней, страшно даже представить! Может, на гурты? Там будем, помогать ей, а дальше будет видно!

Проснувшись, Мария обрадовалась Нюрке, что не бросила ее, не ушла.

— Тебе же коров доить, Нюр! Ты иди, а я попрошу дядю Васю, чтобы разрешил мне побыть у него дня два, сейчас я не смогу дойти!

— Куда тебе? Лежи! Я сама попрошу его, чтобы присмотрел за тобой! За коров не переживай, я сама буду доить, и девчата помогут! А за тобой мы придем, жди!

— Ну, пока, подруга, — она обняла Марию, — не вешай нос, все будет хорошо! В обиду тебя не дам!

Мария с благодарностью посмотрела на неё, — спасибо тебе!

— Да, что уж там? Не стоит, отдыхай! Она вышла из дома и быстро скрылась за кустарниками.

Пролог.

Маленькая сморщенная старушка грустно качала головой. Вокруг неё стояло несколько девиц, и они внимательно слушали то, что она им говорила.

— Ох, гибнут бабы, гибнут бедненькие, в муках родовых. Как же помочь-то им всем хочется. Жалко, мало нас, повитух, девоньки. Так вот науку я вам передала свою, вы уж меня не посрамите, берегите баб, младенчикам помогайте народиться со всем усердием. А завещаю я вам вот что. Каждая из вас одну — две сиротки должна обучить повивальному делу, а лучше три! Три сиротки! А теперь ступайте. По дальним городам — деревням идите, туда, где нет бабам помощи лекарской да повивальной.

— А ты, матушка, как же? – спросила одна из девиц. – Как ты одна тут управишься.

— Я-то, я-то управлюсь, — улыбнулась беззубым ртом старушка, — мне чай ещё несколько девчонок приведут скоро из разных деревень.

Старушка очень надеялась, что в новой партии будущих повитух будет та, которую она ждет. Видела Агафья, что девочку в путь собирают. А у нее для ученицы дорогой все уже готово. Узелок давно припасен. Абы кому его в руки давать нельзя, иначе беда будет. В неумелые руки узелок попасть не должен, так лекарь придворный, наставник ее, приговоренный к казни, говорил. Чудом сумел он сунуть Агафье этот узелок много лет назад, и сгинул сам в царской тюрьме.

—

В палате отделения интенсивной терапии и реанимации лежала молодая женщина. Куча трубочек от разных приборов тянулась к ее телу. Приборы эти пикали, гудели, пищали, и только женщина не подавала признаков жизни. Рядом с ней на кровати сидела девушка, она нежно поглаживала руку женщины и приговаривала:

— Марфа, вернись. Не покидай меня Марфа! Олег, когда же она очнется?

Доктор, вошедший в палату, грустно улыбнулся.

— Мы делаем все возможное, чтобы Марфа пришла в себя. Ты же знаешь, Соня, как я отношусь к твоей сестре, я задействовал все возможности нашего Центра. Марфу оперировал лучший нейрохирург, ведущие ортопеды собирали ее по кусочкам. Чудо, что после такой аварии она вообще жива осталась. Ты же понимаешь, что теперь нам остается только ждать.

— Но она уже месяц так лежит, — Соня, понимала, что Олег делает для Марфы невозможное, но смириться не могла. – Почему вы не попытаетесь вывести ее из комы?

Олег не ответил. Что он мог сказать. Он несколько раз пытался это сделать, и каждый раз попытка оказывалась неудачной. Еще немного, и он, Олег во всякую мистическую чепуху поверит, которую любит рассказывать его друг, коллега и вечный напарник Вениамин, их с Марфой однокурсник.

В одну из таких попыток Вениамин сказал:

— Кажется, мы с тобой впустую над ней колдуем. Ее душа где-то застряла, и возвращаться не хочет. Видно, что-то не пускает ее к нам. Или кто-то.

— Где застряла? – не понял друга Олег.

— Ну, где-то между жизнью и смертью, — пояснил поклонник спиритизма и всяких оккультных наук. – Может у нее миссия там, и она к нам не вернется, пока ее не выполнит.

Наталья умирала. Каждая клеточка её тела противилась жизни, веки всё больше тяжелели, дыхание слабело, душа болела.

— Нет, дальше нет смысла. Зачем, почему всё так?..

В тот день Сергей уезжал в командировку. Наташа вместе с дочками провожали его на автобусной остановке в их посёлке.

— Папка! — Крикнула ему вслед младшая Алина. — Возвращайся быстрее!

— Конечно доченька.

Сергей как-то растерянно улыбнулся, обернувшись в дверях автобуса.

Махнул им рукой, зашёл в салон, двери с шумом захлопнулись, автобус фыркнул, дёрнулся и поехал.

Пятилетняя Алинка попыталась бежать за автобусом. Старшая Кристина поймала её, прижала к себе, и они обе стали изо всех сил махать в след «пазику». Наташа растерянно улыбалась и мысленно желала мужу доброй дороги.

А через пятьдесят километров в автобус на всей скорости влетел большегруз. Водитель грузовика пошёл на обгон и выехал на «встречку». Оба водителя и большинство пассажиров погибли.

Сергея Наталья опознала по наручным часам и портфелю, который нашли рядом. Хоронили его в закрытом гробу.

После похорон прошло две недели.

Всё это время Наташа находилась в какой-то прострации. Силы уходили, жить не хотелось. Пятнадцатилетняя Кристина все хлопоты по дому, готовку взяла на себя.

— Ты деточка потерпи. Мама в себя придёт полегче будет. Дай ей с силами собраться. — Соседка, баба Глаша как могла утешала девчонку, когда встречала на улице. — И школу не забрасывай ни в коем случае. Ты теперь главная надежда и опора матери. Не расстраивай её ещё больше.

— Да. Всё понимаю. — Кристина смахивала слёзы, которые сами лились то и дело. — Я стараюсь, только как на Алинку посмотрю руки опускаются, а она всё спрашивает, как папа на небе может быть, его же в землю зарыли?

— А ты скажи, что душа его на небо вознеслась. — Советовала старушка, горестно вздыхая.

С утра Алинка оставалась с матерью. Однажды малышка подошла к Наталье, которая продолжала лежать на кровати глядя в одну точку.

— Мамочка я кушать хочу. — Девочка робко погладила женщину по руке.

Та не отозвалась. Алинка захныкала.

— У меня животик болит.

— Там в холодильнике есть колбаса отрежь себе кусок.

Наталье было всё равно.

Алина пошла на кухню, нашла батон варёной колбасы, неуверенно потянулась за ножом.

— Ай. Больно мамочка. Я порезала пальчик.

Вдруг услышала сквозь пелену собственных переживаний Наталия отчаянный крик младшей дочери. Её плач мгновенно привел женщину в чувство.

— Да что же она творит?

Жалея себя. она напрочь забыла о детях, а для них ведь она осталась единственным, родным человеком. Они ведь тоже страдают. Возможно даже больше, потому что их маленькие сердечки, неокрепшие души столкнулись с такой бедой, которую взрослому тяжело пережить.

«Всё, хватит умирать, надо жить ради детей.» — Наталья подскочила с кровати и бросилась в кухню.

— Солнышко моё, ничего-ничего заживёт палец. Женщина ловко забинтовала небольшой порез на пальчике дочери, прижала её к себе и крепко поцеловала. — Не бойся, мама рядом.

Когда Кристина вернулась со школы, то застала на кухне радостную картину. Мама хлопотала на кухне, сестрёнка крутилась рядышком как хвостик.

Жизнь постепенно налаживалась. Наталья вернулась на почту. В работе боль стала отступать. Только денег семье катастрофически не хватало. Наталья устроилась ещё уборщицей в школу и магазин. Везде успевала. Всё для того, чтобы девчонки не чувствовали себя ущемлёнными в чем-либо. Правда к ночи валилась с ног от усталости, но это были такие пустяки по сравнению с благополучием детей.

Кристина помогала матери. И правда стала опорой в 15 лет.

А через три месяца после похорон в дом, под вечер, пришли трое бритоголовых качка.

— Хозяйка, разговор есть, — сказал с порога один из них Наталье.

Кристинка выглянула из своей комнаты, Алинка наоборот спряталась за спину матери.

— Какие у тебя замечательные дочки, — неприятно усмехнулся второй.

— Старшая вообще уже невеста. Да и ты ещё ничего, — заржал третий.

— Я не понимаю. — Наталья напряглась, эти гости явно не были настроены дружелюбно. — Кто вы и что вам нужно?

— Да ты не бойся дорогуша. — Первый самый крупный из них прошёл в кухню и сел на стул, закинув ногу на стол, где стояла хлебница. — Твой покойный муж нам денег должен.

— А я здесь причем? — Наталья, отодвигая хлебницу напряглась.

— Как это причём? Ты наследница, следовательно все обязательства к тебе переходят, в том числе и по долгам.

— Я не знаю ничего ни про какие долги! — Возмутилась Наталья.

— А ты дамочка не кричи. — Второй качок подошёл к женщине и протянул бумагу. — Вот читай.

На листке бумаги черным по белому было написано:

«Я Сергей Павлович Котов взял у Николая Николаевича Ветрова в долг и сумма.»

— Сколько? — Вскричала Наталья.

— Там же написано. Усмехнулся третий, который так и стоял у порога. -500 тысяч рублей.

— Зачем ему такие деньги? Он мне ничего про это не говорил. — Наталья была в шоке.

— Ну, говорил не говорил, это не наше дело, а деньги Николаю Николаевичу вернуть надо. — Глядя на женщину немигающим взглядом, сказал первый. — Он наш босс. Но и нам за хлопоты необходимо компенсировать. В общем 1 миллион рублей надо вернуть.

— У меня нет таких денег. — Голос у Наташи сорвался, и она почти прошептала это.

— Ищи. Срок у тебя месяц. — Равнодушно сказал стоящий у порога. — И не советуем с нами шутить.

Второй, что стоял рядом с женщиной, схватил её за рукав домашней кофточки.

— Деньги ищи. Иначе хуже будет.

И все трое двинулись к двери.

— Да, кстати. Уже на выходе, обернувшись сказал первый. — В полицию обращаться не стоит. Там у нас всё схвачено. А у тебя такие дочки красавицы.

Когда за ними захлопнулась дверь Наталья без сил рухнула на стул.

С того вечера Наталья стала думать, где достать эти проклятые деньги, а ещё её мучил вопрос, почему муж ничего не сказал о них и куда ему нужна была эта сумма?

Страх за детей подстёгивал Наташу.

Долг надо отдать. Только как?

На всех трёх работах она зарабатывала не больше 30 тысяч в месяц.

Надо что-то продавать. В гараже стоял старенький жигулёнок, во дворе ржавел трактор. Немного, но хоть что-то.

Покупатели на технику нашлись быстро.

Сто тысяч есть, ещё 900.

Дом у Котовых был добротный. Наталье он остался от родителей.

— Ровно 900 тысяч рублей. — Заявил женщине специалист. — А что вы хотели? Вот если бы дом был в крупном населённом пункте, а так в деревне. Из мест отдыха только сельский клуб и магазин в придачу.

— Я, наверное, буду год продавать. — Переживала Наталья.

Но покупатель вскоре отыскался.

Один бизнесмен хотел родителей из города переселить. Те давно рвались на чистый воздух. Порядочный оказался мужчина. Ещё сотню накинул.

Вот на эту лишнюю сотню Наташа с детьми решилась уехать в город и уехала сразу после того, как долг отдала тем трем бандитам. Они заявились ровно через месяц, как и обещали, взяли деньги и были таковы.

Наталья Новый год встречала в съёмной квартире в мегаполисе. Она устроилась в кафе официанткой. Девчонок пристроила в школу и садик. Началась у них новая жизнь.

Прошло три года.

Наташа за это время стала администратором кафе, Кристина поступила в технический вуз на бюджет, а Алина успешно окончила первый класс. Всё это безусловно было заслугой Натальи. Она всю жизнь положила, чтобы поднять своих девочек.

Про личную жизнь даже не думала. Кроме кафе она ещё подрабатывала в клининг-агентстве, в выходные дни убирала богатые квартиры. С утра до ночи работала, работала, работала как загнанная лошадь. Да и не нужен был уже никто после Сергея.

— Однолюбка. — Грустно усмехаясь, думала про себя Наташа.

А вот у Кристины появился воздыхатель.

Девушка возвращалась с учёбы. Была золотая осень. Кристина медленно шла по аллее, любуясь красотами увядающей природы.

— Девушка, это ваш телефон? Вдруг услышала она за спиной мужской голос.

Кристина судорожно сунула руку в задний карман джинсов.

— Ой, телефона нет. — Девушка обернулась и увидела высокого брюнета.

Он улыбался и протягивал ей её же телефон.

— Он выпал у вас из кармана.

— Я случайно заметил. — Парень подошёл ближе. — Меня Олег зовут.

— Кристина. — Улыбнулась девушка.

— А давайте Кристина я вас провожу. Заодно и прослежу, чтобы у вас больше ничего не пропало.

Олег не стал рассказывать девушке, что телефон у неё незаметно подрезали. Два подростка вытащили из кармана, когда Кристина срывала рябиновую кисть, а парень увидел, догнал пацанов, надавал по ушам и забрал телефон.

— Я не против. — Засмеялась девушка.

Так, в тот день, началось их случайное знакомство…

Олег учился в том же институте на курс старше, подрабатывал, создавал компьютерные игры.

— Ох эти игры. — Улыбнулась Кристина. — Мою сестрёнку Алину от них не оттащить. Была бы её воля всю ночь сидела за компьютером, только мы с мамой ругаемся.

— У тебя есть сестра? — Парень незаметно перешёл на «ты». — У меня тоже, совсем крошка ещё, три года. Моя мама встретила свою новую любовь вот и родилась Вероника.

— А моя мама, как похоронили папу, никого рядом с собой даже в мыслях не допускает. —  Грустно заметила Кристина.

— Да, вот это любовь. — Удивился Олег.

— А мы Котовы все такие. — Уже улыбнулась девушка. — Любим один раз и на всю жизнь.

— Кристина, ты даже не представляешь, как мне это нравится. — Улыбнулся Олег.

Он проводил Кристину до дома и с того дня они начали регулярно встречаться.

— Мамочка. — Взволнованно шептала она Наталье по ночам, когда Алинка уже засыпала. — Ты не представляешь какой замечательный и такой красивый. Кажется, я влюбилась по-настоящему.

Это действительно была любовь.

Олег стал частым гостем в доме Котовых. То полку поправит, то Алинку новой игре обучит, то с Кристиной разберёт лекцию. Он вошёл в их семью как будто тысячу лет они уже все были знакомы.

— Кристя, такой хороший парень, смотри не упусти. — Одобрительно улыбалась Наташа вечерами, когда Кристинка, раскрасневшаяся после свидания, возвращалась домой.

— А я тебе что говорила. — Дочка улыбалась в ответ.

— Меня немного напрягает момент, почему он так мало говорит о своей семье?

Всё-таки у матери оставались небольшие сомнения.

— Ой, там всё так сложно. Мать в разводе была много лет, потом встретила нового мужчину, начала с ним жить, родилась дочь. С Олегом отчим в натянутых отношениях. Он не любит про него слишком много рассказывать, зато свою младшую сестрёнку очень любит.

— Да Олег хороший парень.

Приближался Новый год.

За несколько дней до праздника Олег всё же решил познакомить любимую со своей семьёй.

Дверь им открыла эффектная блондинка лет сорока пяти.

— Сыночек, а мы вас уже заждались. — Женщина доброжелательно посмотрела на Кристину. — Меня зовут Татьяна Ивановна.

— Кристина. — Девушка протянула купленный по дороге тортик.

— Господи, мой любимый торт. Олег хитрюга рассказал о моих пристрастиях. — Засмеялась Татьяна. — Проходите в гостиную. Олег веди гостью.

Навстречу им из комнаты выскочила девочка.

— Удивительно, как похожа на Алинку маленькую. — Заметила про себя Кристина.

— Привет Вероника, а это тебе. — Девушка протянула малышке шоколадку.

— Спасибо. — Скромно протянула девочка.

— Скромная ты наша. — Улыбнулся Олег. — Кристина, проходи в комнату. Познакомься, это Сергей Павлович.

Мужчина, стоявший спиной к дверям, повернулся. У Кристины потемнело в глазах.

— Папа?

У окна стоял её отец, Сергей Павлович Котов, живой и здоровый.

— Кристина? — Сергей был потрясен не менее Кристины. — Ты? Ты и есть девушка Олега?

— Папа, мы ведь тебя похоронили на деревенском кладбище. Даже твоя могилка есть. Алинка всё время плакала поначалу. Мама с тех пор, как каменная. Папа как же так?

— Доченька. — Сергей медленно подбирал слова.

К дочери он не приблизился ни на сантиметр, да и она так и застыла в дверях.

— Это длинная история.

— Сережа. — Вмешалась Татьяна. — Раз так всё складывается, придётся рассказать.

— Что рассказать?-  Удивлению Олега не было предела.

— Кристина, ты уже взрослая и все поймёшь. — Начал свой рассказ Сергей.

Все как стояли в комнате, так и остались стоять.

— Не было никакой командировки. Я, итак, собирался в тот день уйти к Татьяне. Мы с ней встречались около года, у нас должен был родиться ребёнок. Я вышел тогда из автобуса за 10 минут до аварии. Таня ждала меня в машине на трассе, а потом мы узнали о трагедии. Я ведь тогда свой портфель забыл в автобусе и интересно, моим соседом оказался мужчина на руке у него были в точности такие часы как у меня.

— Так ты притворился мёртвым? Как это подло! — Воскликнула Кристина и заплакала.

Олег прижал её к себе.

— Подло. — Усмехнулся Сергей. — Какая разница? Зато я был с любимой женщиной и нам никто больше не мешал. А твою маму я к тому времени давно разлюбил. Жил с ней только ради вас.

— Я всегда подозревал, что вы подлец. Но чтобы настолько. — Олег осуждающе смотрел на Сергея.

— Олег, не смей осуждать Сергея. — Вступилась за мужа Татьяна. — Он отец твоей сестры.

— Ну да. — Грустно усмехнулся Олег.

— А документы, документы, тебя же могли найти по ним? — Кристина до конца не понимала.

— Это ерунда. — Отмахнулся Сергей. — Знакомая паспортистка исправила фамилию.

— Папа, папочка как же ты мог? — У Кристины все плыло перед глазами. — Ты же предал маму, нас предал.

Девушка выбежала из квартиры схватив свою куртку в прихожей.

Олег пытался её догнать.

— Не ходи за мной. Больше мы не можем быть вместе. — В слезах прокричала она ему.

Дома она всё рассказала матери. Наталья была потрясена.

— Как же он мог? А деньги, он не говорил зачем ему понадобились деньги?

Наталья с ужасом вспоминала пережитые ранее события.

— Нет мамочка. — Плакала Кристина.

И тут раздался звонок в прихожей. На лестничной площадке стояла Татьяна.

— Вы Наталья? — Женщина с любопытством смотрела на бывшую жену Сергея. — Мне надо вам ещё кое-что объяснить.

— Проходите. — Растерянно сказала Наташа.

В комнате женщины начали свой нелегкий разговор. Кристина с Алиной ушли на кухню.

Оказывается, 3 года назад Татьяне нужно было срочно внести полмиллиона за квартиру в строящемся новом доме. Их дал Сергей. Как он их достал она не задумывалась, а сегодня узнала, что тогда он взял деньги у криминального авторитета. То, что долг вырастет и выплачивать его будет Наталья он понимал, но ему было всё равно.

— Я понимаю, что он поступил подло. Призналась Татьяна. — Но я его люблю, он отец моего ребёнка. Наташа я хочу всё исправить. Сейчас мои дела идут в гору, я хорошо зарабатываю, поэтому все деньги верну вам с лихвой. Назовите сумму.

— Откупиться хотите!? — Воскликнула Наташа. — Никаких денег мне от вас не надо. Уходите.

— Наташа, наши дети любят друг друга и нам надо идти на компромисс. — Татьяна пыталась её убедить.

— Я сказала уходите.

И Татьяна ушла.

С тяжёлым сердцем встречали Новый год Кристина и Наташа, лишь маленькая Алина была беззаботна. Мама и сестра накупили ей столько подарков и оказывается ее папа жив. Счастье.

С боем курантов в дверь позвонили. На пороге стоял Олег с чемоданом.

— Я понимаю, что ты меня сейчас прогонишь. — Сказал он Кристине, которая открыла дверь и с полными слез глазами смотрела на него. — Но я и правда ничего не знал. Не могу с ними больше. Пустите жить?

— Кристина не держи гостя на пороге. — Наташа выглянула из комнаты.

Олег ей очень нравился. Она желала дочери счастья.

— Мы тебе очень рады Олег.

— Проходи. — Медленно произнесла Кристина. — Будем жить. Попробуем. С нового года, с чистого листа.

А через пару дней в своем кафе Наташа увидела мужчину, который три года назад купил её дом. Как-то незаметно они разговорились. Оказывается Виктор, так его звали, уже год как сам живёт в том доме. Родители умерли. Жизнь в деревне ему очень нравится.

А через пару месяцев Наташа начала встречаться с Виктором, к лету она вернулась в свой старый дом полноправной хозяйкой.

Алинке в деревне очень понравилось и школа здесь неплохая.

Кристина с Олегом готовились к свадьбе. Олег долго думал звать ли свою мать с отчимом на торжество. Его сомнения разрешила Наталья.

— Надо уметь прощать. Я это точно знаю. — Сказала женщина будущему зятю. — И отпускать. Тогда точно всё будет хорошо.

А прошлое кажется сном…
вместо пролога

Эту смешную девчонку зовут Лида. Помню, она осталась тогда в классе доделывать работу. С ней осталась её подружка, молчаливый ангел с косичками. Они разговаривали вполголоса. Вернее, говорила Лида. Ангел молчал. Её голос по ходу рассказа был то тихим, то громким, то монотонным, то эмоциональным. Я невольно прислушалась, готовясь к завтрашнему утреннему уроку. Разговор всё больше впечатлял меня, и незаметно для себя я закрепила на мольберте чистый лист бумаги, взяла уголь и начала рисовать, украдкой поглядывая на девчонок…

Лида рассказывала об одноклассниках из обычной школы. Юные сплетницы где-то переходили на шепот, смеялись. Лида, не выпуская из рук карандаш, время от времени дирижировала им по ходу повествования:

– Ольга все время врет. Прикинь? То у нее с Витькой Филимоновым, то у нее с Тёмой Зайцевым… Про Филимонова молчу, но уж про Зайцева не надо! Оля и Зайцев?!! Не смешите меня…

А у Ксюхи с этим, как его, помнишь, черн…я-я-я-виньким, ну, может, да, чё-то было. Иначе, зачем бы он ей тогда в рюкзак с учебниками напихал этих тюльпанов? А когда она все повыкидывала прямо в коридоре, техничка ее чуть шваброй не убила. Вот ржачки было! Ага? Мы еще прикалывались, что это он у папани на рынке тиснул букетик. Любовь!

…Кстати, что за привычка – цветы таскать? Не понимаю! Лучше на ногти потратиться. Тебе, блин, надо, чтоб твоя любимая краше всех была?

Вот привязался ко мне этот Красенко в прошлом году. Скажи? Куда не пойдешь, везде это недремлющее косое око… Ну, чё ты смотришь?!! Я те чё, Самсунг последней модели? А в походе этом дурацком все хватал мой рюкзак, будто я сама не в силах. Один раз за руку взял… До сих пор дрожу, как вспомню: такой рукой, наверное, водяной из болота за горло хватает и на дно тащит… Холодная… мокрая… дрожащая… В общем, отстой…

Вот пра-пра-бабушка моя, Анастасия Юрьевна, когда мне лет десять было, рассказывала маме, а я тоже слушала, прикинь, сериал снять – Бразилия долго отдыхать будет. В общем, когда ей тоже было шестнадцать, влюбилась она в одного парня. Это сейчас ботаников гнобят. А раньше, когда все поголовно неграмотные ходили, ботаники – на вес золота. Вот и этот ее Алешенька, беленький, голубоглазенький, все какие-то опыты ставил зимой: цветной лед делал и украшал им снеговика. А они, дуньки деревенские, (представляешь?) смотреть ходили, рот разинув. Вот она и втрескалась. Ну, и он в нее тоже. Прабабка-то моя по молодости, говорят, красавица была, хотя по фотке непонятно. Похоже на плакат «их разыскивает полиция»…

Потом они вечерами у кого-нибудь на дому дискотеку устраивали, правда, из музыки только гармошка да балалайка… Ты это себе представляешь? Интересно на это было бы посмотреть… Хотя Анастасия Юрьевна говорила, расколбаса не было, они там под музон шили чё-то. В магазине только ткань рулонами. И портнихи наперечет. Так что сами шили и юбки, и блузки, и пальто, и шубы даже. Вот они шьют сидят и поют… Представляю, я бы на дискач со штопкой или вязанием заявилась!.. Вот, шьют, кто что: кто шубу, кто топик. А тут парни пришли. Какой им там интерес – непонятно. Но, говорит, приходили, сидели, слушали… Ну, в общем, тогда ничего нельзя было. Целоваться, обниматься, а тем более… Застукают – с живых шкуру снимут. Вот дремучесть-то была!

Короче, Леха этот белобрысый, химик, сидел и пра-пра-бабку насквозь сверлил своими голубыми сверлами. И так неспешно это года два продолжалось. Опыты, вечеринки с пошивом… Гляделки – сверлилки… Когда они успели про любовь поговорить – она не помнит… Сильно старая… Но вот успели… И решили как-нибудь пожениться. Вот Леха закончит свой химический лицей, или колледж, уж не помню, заберет свою Настю, и они куда-нибудь свалят. Не за границу, конечно. В другой город, где их никто не знает. «Только, – говорит, – Настюша, милая, потерпи».

Она и ждала. Приданое себе всё нашила. А летом он учебу закончил, диплом обмыл и на работу устроился, на завод, в химическую лабораторию. И такой радостный ходил, будто путевку бесплатную в Диснейленд выиграл. А любимой своей все гнал: «Вот-вот поженимся и уедем».

А потом раз – и нету Лехи. Пра-пра-бабка думает – кидалово. День, два, неделю его нет. Потом пришел… Бледный, как наркоман в ломке. Молча посидел, повздыхал. «Прости, – говорит, – Настенька, отец заставляет жениться на дочери управляющего завода. А ей, этой Феоние Полуэктовне, почти тридцатник». Ясно, какой идиот добровольно возьмет себе в жены Феонию, да еще и Полуэктовну? Согласись? «В общем, – говорит, – капкан почти захлопнулся. Если чудом выкручусь – сбежим… Если нет – прости за все».

Пра-пра-бабка выла неделю… Подружки со сплетнями, как желтая пресса: как там к свадьбе готовятся, какие наряды этой Фене заказывают, какие продукты, какое меню в этом «рэсторане», где новобрачные жить будут, сколько приданого… Во-о-т…

А в день свадьбы утром Леха на работе, у себя в лаборатории, выпил какой-то химической гадости… То ли купоросу, то ли ртути…

Лида замолчала. Несколько минут смотрела перед собой, будто ничего не видя. Рука с карандашом зависла в воздухе. Подружка не торопила её. Терпеливо ждала.

– Лет пять прабабка ни на кого смотреть не могла. Потом ее отец, мой пра-пра-пра-дед Андрей Егорович (ни фига себе предок! Одной ногой в первобытном строе!) тоже устал на неё глядеть, да и выдал замуж за моего прадеда, и слава Богу. А то бы где я сейчас была? Согласись.

…Хотя тоже, пра-пра-бабке верить! Она ведь сильно старая была… Слышала плохо. Ей тогда без году сотня стукнула… Революцию не помнит, войну смутно… Про перестройку, демократию, компьютер – вообще не поймет, про чё речь… Про ЕГЭ думает, что это баба-яга детям загадки загадывает. А про Леху своего, про ботаника голубоглазого, все помнит, как будто вчера расстались…

Телега жизни

– Ба! Чего эта ворона так раскаркалась?

– Это не ворона, а ворон.

– Какая разница?

– Большущая. Вороны в городе живут, кормятся рядом с человеческим жильём. А ворон живет в лесу, подальше от людей. И живет дольше вороны. Долог его век. Чего только не бывает на том веку. Дороги зарастают и новые торятся. Люди уж про то и не помнят. «Только ворон всё сидит, всё видит… Только он и помнит, как пройти…»

– Да ничего он не помнит, сидит, как чучело.

Ворон покосился на меня круглым красным глазом и снова подал свой противный скрипучий голос.

– Не надо обижать птицу. Тем более, не он к тебе, а ты к нему в гости пришла. Старый ворон, седой. Он, небось, твою прабабку Саню помнит, когда она сюда ещё девчонкой по ягоды бегала…

Историю про Саньку – так звали в детстве мою прабабушку – и её подругу Нюту мне много раз рассказывала баба Катя, дочь той самой Саньки. В то время мы жили в Средней Азии, в небольшом зелёном городке. В летние каникулы родители отправляли меня в Асафьев, к бабе Кате, а сами ехали к теплому морю, отдыхать от работы, семейных забот и меня.

Дом бабы Кати стоял на самой опушке огромного сумрачного елового бора. Елки стояли плотной стеной и казались неприступными до той поры, пока баба Катя не повела меня знакомыми ей с детства тропами в этот загадочный лес. Вместе с бабулей я пропадала в нем целыми днями. Мы бродили в чаще, выходили на поляны, взбирались на пригорки, пили прохладную воду в чистых ручьях, поросших малинником и смородиной. Собирали ягоды, грибы, травы.

Бабушка знала места в лесу так, как если бы на елках и берёзах были развешаны указатели «налево», «направо», «прямо». Шли, не задумываясь, не боясь заблудиться. И разговаривали. Вернее, говорила баба Катя. А я слушала, время от времени задавая ей вопросы. Рассказывать она умела. Я и плакала, и смеялась, будто всё рассказанное со мной происходило. Иногда за разговорами забирались в такую чащу, где неба не видно было сквозь ветви елей и сосен. Историю про Саньку и Нюту тогда я услышала впервые. Потом записала её, чтобы не забыть подробности. Как выглядела прабабушка, сказать трудно. Маленькая, пожелтевшая и потрескавшаяся от времени фотография курносой девчонки в длинном светлом платье – всё, что у меня было… Узорчатый платок повязан, как пионерский галстук, хотя о пионерах она тогда ничего не знала. Девочка смотрела на меня выжидающе и удивленно. Такой я себе её и представляла. И ясно слышала её голос, будто она сама рассказывала мне свою историю…

1913 год

В то лето на заимку отправили Саньку. Отец работал в заводе, брат Алеша учился в реальном училище. А Соня с Володей – у них уже свои семьи были. Кроме нее, некому. Хочешь – не хочешь, собирайся без разговоров. Конечно, малость боязно было одной, в лесу. Но коль родитель велит – слова «не хочу» с языка не сорвутся.

Хозяйство не богато – корова, телка с бычком, овец пять голов. Утром напоил, выгнал, днем прямо на выгоне воды налил, вечером загнал, подоил… А было Саньке в ту пору двенадцать лет.

Бросил отец в телегу мешок ржаной муки, узелок с солодом, спичками, солью. Собралась и Санька, поехали. Заимка Чеверёвых как раз за Ильинкой была. Ехать далеко, идти – еще дольше. Привез отец, сгрузил: «Оставайся с Богом». Алеша, брат, встретил. Он скотину стерег. Ее еще третьего дня они пригнали вдвоем со старшим братом Володей.

Отец Саньку сгрузил, Алексея посадил:

– Да, мать велела передать – солод старый, бросовый. Меси только скотине. Тебе хлеба пока хватит, а там ишшо привезу. Ннн – о – о , – дернул вожжи. С тем и уехали.

Заимка была крепкой: изба, загон, скотнушки… В избе Санька печь затопила, чтобы сырым не пахло. Давно тут никого не было. Алеша, видать, на сеновале ночевал. Ну, вот, осмотрелась она немного – пошла скотину проведать. А что ей сделается? Гуляет себе, жует в загоне. «Вот тебе и суседи, и товаришши».

Любопытно стало Саньке, кто нынче хозяйничает у Митриных, она и пошла посмотреть. А митринская заимка от чеверёвской недалеко стояла. Вот идет она, мечтает: хорошо бы, если б подружка Липа! То-то отрадно. Хоть будет с кем вечерами перемолвиться. А то и петь станут, как бывало… А подошла к избе: на вот! Бабка Федосья на завалинке сидит, вяжет чего-то, только спицы лязгают. Да-а-а. Веселого мало. С бабкой не поговоришь про юбки – бантики, не поиграешь в салки, искупаться на речку не сбегаешь. Да и петь бабка не горазда, голос подводит. Но Санька виду не подала, подошла. Поздоровалась. Как-никак, живой человек. Хоть словом перемолвиться есть с кем, и на том спасибо.

– А-а-а…Санечка. Знать-то, нынче ты у меня в суседях? Вот и ладно. Все веселей, – бабка говорила, не поднимая головы. Только довязав ряд, сложив спицы, посмотрела на гостью.

– Ну, как тятенька? Здоров?.. Он у вас мужик справный, баской. А маменька?.. Все хворает? Уж больно тонкой она кости уродилась, вроде как не от нашенской бедноты.

Тут на крылечке митринского дома вдруг появилась девица, которой Санька раньше никогда не видела. Годами, вроде, как она и Липа. А, может, чуть старше. Но с виду чудная. Как на праздник выряженная. «Вот уж расфуфырилась. Кто такая?» – подумала Санька. И тут же услышала голос бабки Федосьи.

– Вот и наша Нюточка, наша красавица. Ты, Санечка, прими ее в подружки. Когда по ягоды сходите, когда на речку. Вечером приходи, рукодельничать станем. Нюточка такую шаль небывалую вяжет, поглядишь.

– Ага, – промямлила Санька, и побрела восвояси. «На кой мне ваша Нюточка? Вырядилась, гляди ты, королевишна! Кто тебя тут видит, на заимке-то?..»

И все же по вечерам, как управится со скотиной, молоко процедит, по кринкам разольет, в холодный погреб составит да приберется, бежала она на митринскую заимку. Бабка еще возилась. Санька с порога принималась ей помогать. Нюточка тоже старалась, но выходило у неё неловко, неумело. И бабка отодвигала её от работы, будто жалела. Санька все понять не могла, отчего это. А когда стали вечерами рукодельничать, да разговаривать о том, о сём, тогда и понятно стало: Нюточка, и впрямь, не чета была деревенским.

Родители Нюты – люди благородные, богатые. Жили в самой Москве. А тут беда случилась – мама у неё умерла. Отец в горе тоскует день и ночь по супруге. И Нюточка, девочка хрупкая, с расстройства тоже в горячку впала. Пролежала так она больше месяца. Отец нанял докторов, чтобы дочь на ноги поставили. Нюточку в чувство привели, но посоветовали отправить заграницу. Дочь везти, значит, и отцу ехать, а у него дела важные в городе. И решил он отправить Нюту в Асафьев, к двоюродному брату покойной жены, Митрину Степану Афанасьевичу, отцу Санькиной единственной подружки, Липы. Там, мол, и деревенский воздух, и покой, и пища правильная.

Степан Афанасьевич, был человек грамотный, деловой. Семья его, по местным меркам, жила богато. Правда, хозяин дома бывал редко. То в конторе пропадал, то в лавках товар считал, то в дальние уезды ехал за тем же товаром. Зато мог ни в чем не отказывать ни жене Пелагее Семеновне, ни дочке Липе, ни сыну Артемию. А Липа с Артемием еще и в гимназии учились. Туда только те и поступали, у кого лишние деньги водились. Санькины родители наскребли только-только, чтобы Алешеньку учить.

Привезли Нюточку к Митриным на оздоровление, и приставили к ней в няньки бабку Федосью, матушку Степана Афанасьевича. На заимку ни та, ни другая ехать не должны были. У Липы в гимназии занятия вот-вот должны были закончиться. Она бы и поехала. Да Нюточка сама напросилась:

– Ой, как хочется в лесу пожить, чтоб вокруг только лес и небо!

Чудная она, таких Санька раньше не встречала. Всё разглядывала, про всё спрашивала, а к делу не приучена. Потому и бабка Федосья ее от работы отодвигала, да та сама лезла во все дела – не отгонишь. Ну, стали ей доверять что-нибудь посильное, чтоб отвязалась. Где воды нальет курам да гусям, где подойник в избу донесет. А уж рукодельничать она была действительно мастерица. Ее маменька сызмальства учила и вышивать, и вязать. У деревенских денег на обновки нету, что сами себе сошьют–свяжут, то и носят. А она чисто для удовольствия, потому как папенька ей одежду у лучших портних в Москве заказывал.

Санька с бабкой Федосьей вечерами сядут вязать или прясть, пока совсем не стемнеет. И Нюточка с ними. Санька приглядывалась к её рукам да сама пробовала узоры кружевные повторять. Только ниток не было у неё таких, какие Нюта из Москвы привезла. Овечья шерсть толще, да грубее. Не выходило, как у Нюты, потому Санька сильно досадовала.

Лето вошло в силу. Жара установилась сильная. Коровы все в тенечке полеживали, да пожевывали. Раз в три дня приезжал отец, а то вместо него брат Алеша, забирали молоко из холодного погреба, привозили муки да солода. Из бросового солода, что первый раз привезли, Санька должна была печь хлеб на корм скотине, но неожиданно для неё самой, он вышел такой ноздрястый да пахучий, что диву далась: с чего это? Потом решила: видать с того, что мама учила солод в теплой воде расстаивать. А где там теплая вода на заимке? Да солод бросовый, да все одно вся выпечка на корм скоту пойдет. Чего мудрить? Вот Санька и замочила солод холодной водой и забыла про него чуть не на весь день. Когда уж пенная шапка из миски на шесток попёрла, она и спохватилась. Пришлось квашню ставить, да всю ночь ее подмешивать. Часам к десяти только управилась с ней. И так радовалась румяным пышным булкам, что прямо гордость распирала. А когда отцу показала, тот велел:

– Заверни-ка в тряпицу чистую пару караваев. Поеду, матери нос утру. А то солод ей, вишь, бросовый…

Когда приехал в следующий раз, усмехаясь, рассказал:

– Вот уж поддели мы ее, так поддели. Полдня не унималась, все ахала, да слезы утирала. Булку прижмет к лицу, целует да приговаривает: «Ручки вы мои золотые, дитятко мое разумное, дай Бог тебе счастья на веку»…

Санька была довольна.

Работа работой, но так хотелось на речку или в лес сходить. Видели, как мимо заимки бабы проходили. Должно быть, на разведку. Обратно шли, бабка Федосья спросила:

– Ну, чё? Нашли чего?

– Да так, малость земляники, да малость малины

А та «малость» в корзинке из-под тряпицы горкой вздымается. У бабки Федосьи глаз наметанный: «Прибедняются. Видать, пошла ягода. Молчат, не хотят места выказывать». И решила она Саньку с Нюточкой отпустить по ягоды. Мол, сама потихоньку со скотиной управится. Только велела далеко не заходить и поглядывать на горелую сосну. Недалеко от Митринской заимки стояла высоченная сосна, в которую молния ударила. Макушка обгорела, хлынул ливень и потушил огонь. Но с тех пор она торчала над лесом, как рука бабки Федосьи, старческая, скрюченная, рабочими темными жилами перевитая, к небу протянутая. То ли небу грозила, то ли на небо показывала. Ее отовсюду видно. Лес тут все по горам да холмам. Вот со взгорочка, либо с дерева какого поглядишь – ее и видно.

К знакомому малиннику шли весело, болтали о пустяках. И собирали споро. Санька, не сходя с места, пол лукошка набрала. Стали к дому продвигаться. А малины видимо-невидимо. Так увлеклись сбором, что не заметили, как прошли Осокин лог, за которым лес был уже не казённый, а хозяйский. Девчонки спохватились и поспешили к дому.

Так бы, может, все и обошлось, да видно в тот день кто-то свыше крепко на них рассердился. Не успели через лог перейти, лесничий попался навстречу. Схватил он их за косы и потащил за собой, приговаривая: «Кто вам разрешил тута малину брать?». Санька залепетала, мол, не знали, что спрашивать надо. «Ишь, овечки какие! Не знали они. Вымахали дуры, а не знают, что лес хозяйский. Афанасия Наумыча Осокина лес! Стало быть, и малина его». Им бы, тетёхам, отдать ему малину да повиниться, а Санька возьми да шваркни его лукошком так, что вся малина прямо в его дремучую бороду полетела. Лесничий, здоровенный мужик в дождевике, с ружьем за плечом, так и замер от неожиданности. А Нюточка не удержалась – прыснула и от смеха чуть не с ног повалилась. Тут и рассвирепел мужик! Не думали девчонки, что все потом такой бедой обернется. Лесничий в сердцах крепче ухватил их за косы и поволок к уряднику в Белянку – соседнее село.

Пока толковали взрослые дядьки, Нюта с Санькой сидели на бревнах возле урядниковой избы. Думали, потолкуют да и отпустят. Ан нет. Потом уже слышали девчонки от взрослых – мол, время смутное, от начальства приказ пришёл – всех подозрительных везти в уезд. То ли лесничий решил, что малолетние разбойницы очень подозрительны, то ли просто хотел их посильнее напугать, только Саньке с Нютой пришлось отправиться к исправнику.

Рядом с девчонками ждали своей участи еще двое арестованных: дедушка седенький, благообразный, в белой просторной рубахе, подпоясанной витым шнурком ( за что его?). И парень хмурый, босой, лет двадцати пяти. Посадили всех в телегу, урядник с вожжами, лесник рядом. И покатили…

Нюточка поначалу все плакала, да канючила: «Дяденьки, миленькие, отпустите, нас родители заругают…». Урядник с лесничим ехали, о своем переговаривались и на арестантов никакого внимания не обращали. Потом и Нюточка затихла. Уснула. Вымоталась. А Санька едет и думает, как ее мама с отцом искать примутся. Как братья по лесу рыскать станут. Небось, подумают – то ли в болоте утопла, то ли волк загрыз. А про уезд и не подумают. А вот бабка Федосья может и совсем занемочь, старая ведь, сердце слабое. За Нюточку горевать станет – оно и не выдержит.

Ехали весь день. К вечеру въехали в деревню. Урядник правил лошадью – будто домой ехал. У большой, крепкой избы, почти у самого края деревни спрыгнул с телеги, в окно постучал. Вышел босой мужик в одних подштанниках. Видать, уже спать налаживался. Только глянул на урядника – забегал, ворота отпирать стал. Всех арестантов под замок в сарай, а сами – в избу.

Утром, чуть свет, всех подняли, опять в телегу. Поехали. По дороге Санька с Нютой, да и дед тоже, долго носами клевали. Когда проклевались – солнце уже высоко, а телега все катит и катит. От дома все дальше и дальше. Затосковала Санька, слезы навернулись. Дед увидел, обнял за плечи, погладил по голове…

Полуденное солнце разморило путников. Лесничий дремал, лежа на телеге, укрывшись своим дождевиком. Урядник сидел, опустив голову и бросив вожжи. Лошадь замедлила шаг. У Саньки сердце расходилось, того гляди – выпрыгнет. Чем дальше, тем хуже. Совсем она духом пала. Уж и не чаяла больше мать–отца увидеть…

Нютка же не переживала. Мало того, что за всю дорогу больше не всхлипнула, так еще спрашивать принялась: «А эта деревня как называется? А это что за трава? А та дорога куда ведет?». Лесничий прикрикнул: «Умолкни!». Нюта замолчала, но любознательность взяла верх, и она потихоньку стала деда выспрашивать.

Санька тоже на деда поглядывала, вроде как защиты искала. Он в ответ глазами помигивал, мол, ничего, авось обойдется.

Ехали полем, свернули в рощицу. Чувствует Санька – дед тихонько так в бок толкает. Глядит, думает, может от тряски дорожной? Нет, это дед нарочно, незаметно старается. Санька на него аж глаза вытаращила. А дед лицом не дрогнул, глазами на дорогу показывает: прыгай, мол. Тут обочина шла, поросшая травой чуть не в рост человека. Вот дед и стреляет глазами, мол, там и схоронишься.

Мысли у Саньки вскачь понеслись: «Как же? – думает, – А лесничий? А урядник?.. Вдруг заметят?.. А Нюточка?.. А не заметят, потом с деда шкуру спустят, что не углядел… Господи, чё делать-то?!.». Пока мысли скакали, Санька и не поняла, как вместе с Нютой в канаве оказалась. Нюта быстрей сообразила, спихнула Саньку с телеги в траву, сама спрыгнула и рот ей зажала, чтоб, чего доброго, не шумнула ненароком. И, провожая телегу взглядом сквозь травостой, перевела дух: служивые, каждый на своем месте, не проснулись. Так и скрылись за поворотом.

Лежат Санька с Нютой в канаве, травой, будто занавеской, от дороги отгороженные. Затихли, словно корнями вросли. Долго лежали, прислушивались – не хватятся ли? Не повернут ли назад?.. Вдруг, того гляди, сзади подкрадутся… и…

Тут на весь лес так эхом хлестануло, будто кто бичом над ухом щелкнул. У Саньки ноги от страха отнялись. Думала – вот они, мучители, вернулись, подкрались… Теперь как мух переловят…

Саньке казалось, что у нее даже волосы свело от страха… И вдруг… что за наваждение? Нютка в голос хохочет до слез, до икоты, по земле катается… Санька огляделась: лесника с урядником нигде не видно. Откуда тогда этот звук? Этот щелчок бича?.. И чего это Нютка так взвеселилась?.. Нашла время, скаженная.

– Это я хлопнула. Овод цапнул, зараза… А ты бы лицо свое видела, – хохотала подруга. – Не могу-у больше-е-е…

Нютка утирала слезы. Ну, тут и Саньку прорвало, вместе смеялись, пока не выдохлись… Успокоились. Полежали в тишине, глядя на узкий клочок посеревшего неба, что распялен был на верхушках деревьев… Поскрипывали стволы высоченных сосен, где-то слышался мерный стук, будто рубили дерево. «Где мы, куда идти?».

– В какой стороне Асафьев? – спросила Санька. Нюта поднялась, вышла на дорогу, посмотрела в одну сторону, затем в другую:

– Телега туда уехала?.. Значит, нам сюда! – махнула она рукой в противоположную сторону.

Санька тоже вышла на дорогу. Они постояли, будто готовясь бежать, и… впрямь побежали. Не сговариваясь, и чем дальше, тем бодрее. Казалось, сейчас за тот поворот завернут и… вот она – полянка–погорелка, с которой уже и Митринская заимка сквозь редкие березы виднеется, а там и до Чеверёвской рукой подать. И сердце тревожно колотилось. Домой хотелось нестерпимо, и страх наступал на пятки.

Не заметили, как стемнело. Дорога все больше тонула в сумерках. С трудом различая друг друга, спотыкаясь, они продолжали торопливо идти. Уже когда темень, как масло, сгустилась, пошли шагом, ойкая и вскрикивая: то подол за ветку зацепится, то паутина на лицо налипнет. Страшно идти через лес ночью. Но стоять еще страшней… Темнота с каждым мгновением становилась всё плотнее.

Собачий лай еле-еле выбился из скрипов и шорохов леса и девчонки повернули на звук. Там мерещились тепло и уют человеческого обиталища. Знать, деревня недалеко. Сердце затрепетало, будто вот уж и дом… Где там?.. Еще чуть ли не час в темноте шарахались, пока сквозь деревья заметили огоньки, похожие на светлячков–заморышей.

Темнота не исчезла – расступилась. Как узор на черном платке, обозначились блеклые огоньки внизу и звезды вверху. Небо прояснилось. Тени крон сосен и берез, сквозные и бахромчатые, вдруг сменились плотной угловатой тенью, в которой угадывалась избяная крыша.

Подошли, стукнули в окошко. Есть кто в доме, нет ли?.. Выглянула баба, лица не разглядеть – белесый блин, а по голосу вроде молодая.

– Кто там?

– Ночевать пустите?

– А много ли вас?

– Я да Нюта

– Айда, заходите… Сейчас отопру ворота.

Баба была грузная, неповоротливая, хоть и не старая. С крыльца спустилась – задохнулась. В избе тепло пахло овчинным тулупом, варёной картошкой и настоем богородской травы. Хозяйка, не зажигая свеч, прихватила подолом печную дверцу, приоткрыла ее. В комнате развиднелось. Баба в длинной исподней рубахе, простоволосая, села за стол, сдернула рушник, под которым стояли миска с картошкой и кринка молока.

– Вечеряйте, да на печь полезайте. Там тулуп, на него и укладывайтесь. А укрываться незачем, натоплено, – сказала она и ушла в соседнюю комнату. Слышно было, как она там ворочалась на скрипучей кровати, вздыхала и приговаривала:

– Матушка Соломонея, возьми ключи золотые, открой ворота костяные рабе Божьей Таисье… Ох-хо-хо, Пресвятая Богородица, прости меня, грешную, и помилуй…

Сквозь деревья тянулась рука, загорелая, волосатая, с зазубренными ногтями. Санька уворачивалась, пряталась за деревьями и кричала: «Чего надо? Не трожь!». Потом, изловчившись, со всей силы шлепнула по этой бесконечной извивающейся руке и услышала дикий, почти звериный крик… Очнувшись, она ошалело уставилась в темноту, смутно понимая, кто она и где находится. Рядом кто-то зашевелился, и Санька готова была завопить от страха, как вдруг маленькая теплая ладошка зажала ей рот и Нюта прошептала:

– Тихо…Тихо…

Услышав этот шепот, Санька чуть успокоилась. Затаив дыхание, они прислушивались к звукам в доме. В тишине мерно постукивали ходики на стене.

Тулуп, как насиженное гнездо, тянул в сладкую дрёму. Санька приготовилась снова в него завернуться и уснуть, желая только одного – чтобы во сне рука от нее отвязалась.

Но крик, страшнее прежнего, заставил их окончательно проснуться. Девчонки посыпались с печки, как горох. Влетев в комнату, куда накануне отправилась спать хозяйка, они увидели такую картину: баба в сером оконном проеме ворочалась медведицей, упиралась в стол и ревела страшным голосом, словно хотела с места сдвинуть этот стол, а он будто каменный, неподъемный.

– Что вы? Что вы? – испуганно, как заведенная, спрашивала Санька.

– Рожать буду, – простонала баба. И тут только Санька поняла, что не грузная баба, а беременная.

– Ой, чё делать-то? Чё делать? – заблажила опять Санька, забегала по избе. Нюта, не шелохнувшись, смотрела на бабу, не отрываясь, будто боялась пропустить что-то важное.

– Одна здесь будь, а другая… Ты, – показала она на Нюту, – беги в конец деревни. Там… ох… увидишь… как опята, из одного гнезда, три березы растут… А-а-а-а… Прям напротив них – дом на два окна в улицу-у… А-а-а-а… Там бабка живет, ой… ой… Пименовна… Пуповязка…

– Кто-о? – не поняла Санька.

– Повитуха-а-а-а…

Бабу переломило, она легла грудью на стол и сгребла под себя рушник и миску с недоеденной картошкой. Девочки забегали вокруг, не зная, чем помочь. А она вдруг выпрямилась и, как ни в чем не бывало, заговорила, склонив голову к Нюте и показывая пальцем в окно:

– Ты ее не кричи. Она глухая. И ходит шибко плохо. Сразу веди ее во двор, там, у забора тачка стоит. Сади ее и вези сюда. Да короб с инструментами не забудь, он у окна на лавке стоит… – баба снова легла грудью на стол и застонала.

– Да на кой она, такая-то? – завопила Санька, – Лучше кого из молодых баб поискать!

– Не дури, девка, – хозяйка подняла голову от стола, строго глянула на Саньку. Та притихла, – Пименовна еще у моей бабушки последние роды принимала. Она свое дело знает. Её к княгиням возили младенчиков принимать. Говорят, в награду чуть не сундук золота давали. Она не взяла… Уж не знаю, золото, не золото, а повозки барские за ней не раз присылали. Только ей все едино – богатая ли, бедная… Беги-и-и…

И Нютка унеслась, только ворота хлопнули. Санька села у стены на край лавки, как будто надеялась, что и ее сейчас куда-нибудь пошлют. По глазам было видно, что страшнее всего для неё было слышать, как надсадно и протяжно стонет роженица. Чтобы как-то заглушить свой страх, она спросила с укором:

– Да где ж ваш муж-то? Дети?..

– Дочек к свекрови отвезли в соседнюю деревню. А муж второго дня в город поехал, хотел оттуда повитуху привезти. Да вот нет его чего-то. Уж и не знаю, когда буде-е-т, а-а-а…

Санька подскочила, бросилась к двери:

– Я щас, щас… Нютку потороплю… Чё она там мешкает?.. – и со всех ног пустилась вдоль деревни.

Собаки лаяли из дворов, но людей видно не было. Может, еще спали. А может, кто и на дальние покосы отправился спозаранку…

Три березы из одного корня Санька еще издали приметила. А, добежав, и дом увидела, про который хозяйка толковала. Два близкопосаженных окна смотрели в улицу, а во двор дом протянулся длинными сенями, в которых почти под самой крышей были прорезаны три узеньких тусклых окошечка. В сенях было темно и тесно, кругом подвешены пучки сухих трав, от которых пахло покосом и баней. Кое-как в полутьме сеней Санька нащупала дверную скобу, потянула ее на себя и вошла в избу.

Топилась печка (чудно, по летнему-то времени!). Рядом с печью на низенькой скамеечке сидела сгорбленная старуха с седыми бровями. Длинными скрюченными, но очень ловкими, пальцами она сматывала шерстяные нитки с веретена в клубок. Нюта кричала, наклонившись над старушкой:

–… Под горой, где рябина рядом с сосной, знаете?.. Быстрее надо… Слышите? Там женщина рожать собралась. Пойдемте. Ей очень плохо… Быстрее!..

Бабка в ус не дула, нитки сматывала да губами шамкала, будто сама с собой разговаривала….

Как и говорила хозяйка, короб, похожий на большой деревянный ящик с крышкой, стоял у окна на лавке, прикрытый застиранной тряпицей – то ли простынею, то ли скатеркой. Санька схватила короб, поставила перед самым бабкиным носом.

Тут с Пименовной приключилось чудесное прозрение. Она отложила клубок в корзинку. Поднялась со скамейки и, еле передвигая ноги, зашаркала по комнате, собирая какие-то стопки стиранных выцветших тряпок. Потом натянула на себя овчинную безрукавку, и заковыляла к двери. Нюта тихо приговаривала:

– Давай, Пименовна, давай. Быстрее надо, быстрее…

Баба Маня жизнь прожила долгую, трудную. Девяносто восемь, почитай, исполнилось, когда на погост её понесли. Пятерых детей подняла, семнадцать внуков вынянчила, да правнуков с десяток. Все на её коленях пересидели до единого, ступени крыльца стёрты были добела от множества ног и ножек, что бегали и ступали по нему за все эти годы, всех принимала старая изба, которую ещё до войны поставил муж бабы Мани — Савелий Иваныч.

В сорок первом ушёл он на фронт да там и сгинул, пропал без вести в сорок третьем, где-то под Сталинградом, холодной суровою зимою. Баба Маня, тогда ещё просто Маня, вдовой осталась, с детьми мал-мала меньше. До последнего дня своей жизни, однако, ждала она своего Савоньку, не теряла надежды, что он жив, часто выходила к палисаднику и стояла, всматриваясь вдаль, за околицу — не спускается ли с пригорка знакомая фигура. Но не пришёл Савелий Иваныч, теперь уж там, чай, встретились.

Но не только мужа проводила на войну баба Маня, а и старшего сына своего — Витеньку. Ему об тот год, как война началась, восемнадцатый годок пошёл. В сорок втором ушёл добровольцем, а в сорок пятом встретил Победу в Берлине. Домой вернулся живым на радость матери. Ну а младшей Иринке тогда всего два годика исполнилось, последышем была у родителей. Мане под сорок уж было, как Ирка народилась.

Война шла по земле…Всяко бывало, и голодно, и холодно, и тоска душу съедала и неизвестность. Однако выстояли, все живы остались, окромя отца.

Когда пришла пора бабе Мане помирать, то ехать в город в больницу она категорически отказывалась.

— Сколь мне той жизни-то осталось? Сроду в больницах не бывала, дайте мне в родной избе Богу душу отдать.

Дети о ту пору сами уже стариками стали, внуки тоже в делах да заботах, ну и вызвалась за прабабкой доглядывать правнучка Мила. Больно уж она прабабушку свою любила, да и та её среди других правнуков выделяла, хоть и старалась не показывать того.

Приехала Мила, которой тогда девятнадцать исполнилось, в деревню, в бабыманин дом. Ну и остальная родня чем могла помогала, кто продуктов им привезёт, кто на выходных приедет с уборкой помочь. Так и дело пошло. Баба Маня не вставала, лежала на подушках строгая, задумчивая, ровно что тревожило её.

Подойдёт к ней Милочка, постоит, поглядит, спросит:

— Чего ты, бабуленька? Что тебе покоя не даёт? О чём всё думаешь?

— Да что, милая, я так… Жизнь вспоминаю.

— Ну вот что, давай-ка чаю пить.

Принесёт Мила чашки, варенье да печенья, столик подвинет ближе и сама тут же пристроится. Потечёт у них разговор задушевный, повеселеет бабушка, и Миле спокойно.

Но с каждым днём всё больше бабушка слабела, всё чаще молчала, да думала о чём-то, глядя в окно, за которым стоял старый колодец. Выкопал его тоже Савелий, муж её, тогда же, когда и избу поднимали. Теперь-то уж не пользовались им, вода в избе была нынче, все удобства. Но засыпать колодец не стали, на добрую память о прадедушке оставили.

И вот в один из весенних дней, когда приближался самый великий из праздников — День Победы, подозвала баба Маня правнучку к себе и рукой на стул указала, садись, мол. Присела Мила.

— Что ты, бабонька? Хочешь чего? Может кашки сварить?

Помотала баба Маня головой, не хочу, мол, слушай.

— Праздник скоро, — с придыханием начала баба Маня, — Ты знаешь, Мила, что для меня нет его важнее, других праздников я и не признаю, окромя него. Так вот, вчерась Савонька ко мне приходил. Да молчи, молчи, мне и так тяжело говорить-то, болит в груди, давит чего-то. Приходил молодой, такой каким на фронт уходил. Скоро, бает, увидимся, Манюша. Знать недолго мне осталось.

И вот что хочу я тебе поведать, Милочка, ты слушай внимательно. Никому в жизни я этой истории не рассказывала доселе. А теперь не могу молчать, не хочу я, Милочка, с собой эту тяжесть уносить. Не даёт она мне покоя. Вот как дело, значит, было…

У Савелия в лесу заимка была, охотился он там бывало, ну и избушка небольшая имелась. Как на войну я сына да мужа проводила, так и сама научилась на зайцев да на птиц силки ставить. Уходила в лес с утра, в избушке всё необходимое хранила для разделки, а на другой день проверять силки ходила.

И вот однажды прихожу я как обычно к избушке, захожу, и чую — есть кто-то там. Ой, испужалась я до чего! Может беглый какой, дезертир. Тогда были и такие. А то вдруг медведь, а у меня ничего с собой и нет. Нащупала я в углу избы лопату, выставила её вперёд себя да пошла тихонько в тот тёмный угол, где копошилось что-то.

Вижу, тёмное что-то, грязное, а оконце в избе махонькое, да и то света почти не пропускает, под самым потолком оно. Замахнулась я лопатой-то, и тут гляжу, а это человек. Ба, думаю, чуть не убила, а самой страшно, кто ж такой он. Может из наших партизан кто?

— Ты кто такой? — спрашиваю я у него.

Молчит.

— Кто такой, я тебе говорю? — а сама снова лопату подняла и замахнулась.

А он в угол зажался, голову руками прикрывает. Вижу, руки у него все чёрные, в крови что ли. И лицо не лучше.

— А ну, — говорю, — Вылазь на свет Божий.

Он, как сидел, так и пополз к выходу, а сам всё молчит. И вот вышли мы так за дверь и вижу я, Господи помилуй, да это ж никак немец? Откуда ему тут взяться? А молоденький сам, мальчишка совсем, волосы светлые, белые почти, как у нашего Витюши, глаза голубые, худой, раненый. Стою я так напротив него и одна мысль в голове:

— Прикончить его тут же, врага проклятого.

А у самой защемило что-то на сердце, не смогу. Годков-то ему и двадцати нет поди, ровно как и моему сыну, который тоже где-то воюет. Ой, Мила, ой, тяжко мне сделалось, в глазах потемнело. А этот вражина-то, значит, сидит, сил нет у него, чтобы встать, и твердит мне на своём варварском наречьи:

— Не убивайт, не убивайт, фрау!

И не смогла я, Мила, ничего ему сделать. Больше того скажу я тебе. Взяла я грех на душу — выхаживать его принялась. Ты понимаешь, а? Мои муж с сыном там на фронте врага бьют, а я тут в тылу выхаживаю его проклятого! А во мне тогда материнское сердце говорило, не могу я этого объяснить тебе, дочка, вот появятся у тебя детушки и может вспомнишь ты свою прабабку старую, дурную, и поймёшь…

Тайком стала я ему носить еды маленько, картошину, да молока кружку. Раны его перевязала. Наказала из избушки носу не казать. Приволокла соломы из дому да тулупчик старенький, ночи уже холодные совсем стояли, осень ведь. Благо ни у кого подозрений не вызвало, что в лес я хожу, я ведь и до того ходила на заимку.

А на душе-то кошки скребут, что я творю? Сдать надо мне его, пойти куда следует.

— Всё, — думаю с вечера, — Завтра же пойду к председательше Клавдии.

А утром встану и не могу, Милка. Не могу, ноги нейдут…

Дни шли, немец болел сильно, горячка была у него, раны гноились. Так я что удумала. В село соседнее пошла, там фельшерица была, выпросила у ей лекарство, мол, дочка вилами руку поранила, надо лечить. И ведь никто не проверил, не узнал истины. А я тому немцу лекарство унесла. Пока ходила эдак-то к нему, говорили мы с ним. Он по нашему сносно балакал, не знаю уж где научился.

Звали его Дитер. И рассказывал он про их хозяйство там, в Германии ихней, про мать с отцом, про младших братьев. Ведь всё как у нас у них. Зачем воевали?… Слушала я его и видела их поля, семью его, как будто вживую. И так мне мать его жалко стало. Ведь она тоже сына проводила, как и я, и не знает где-то он сейчас.

Может и мой Витенька сейчас вот так лежит где-то, раненый, немощный. Может и ему поможет кто-то, как я этому Дитеру помогаю. Ох, Мила, кабы кто узнал тогда, что я делала, так пошла бы я под расстрел. Вот какой грех на мне, доченька. Тряслась я что лист осиновый, а ноги сами шли на заимку.

И вот в один из дней в деревню к нам партизаны пришли. Вот тогда я по-настоящему испугалась. Задками, огородами, вышла я из деревни, да бегом на заимку, в избушку свою.

— Вот что, Дитер, — говорю я своему немцу, — Уходить тебе надо! Иначе и меня с детьми погубишь и сам погибнешь. Что могла, сделала я для тебя, уходи.

А он слабый ещё совсем, жар у его, сунула я ему с собой еды немного да и говорю:

— Сначала я уйду, а потом ты тихонько выходи и уходи, Дитер.

А он глядел на меня, глядел, а потом за пазуху полез. Я аж похолодела вся.

— Ну, — думаю, — Дура ты, Маня, дура, у него ведь оружие есть наверняка. Порешит он тебя сейчас.

А он из-за пазухи достал коробочку, навроде шкатулки махонькой и говорит:

— Смотри, фрау.

И мне показывает. Я ближе подошла, а там бумажка с адресом и фотография.

— Мама, — говорит он мне, и пальцем на женщину тычет, что на фото.

Потом сунул мне в руки эту коробочку и говорит:

— Адрес тут. Когда война закончится, напиши маме. Меня убьют. Не приду домой. А ты напиши, фрау. Мама знать будет.

Взяла я эту коробчонку, а сама думаю, куда деть её, а ну как найдут? Постояли мы с ним друг напротив друга, поглядели. А после, уж не знаю, как это получилось, само как-то вышло, подняла я руку и перекрестила его. А он заревел. Горько так заревел. Руку мою взял и ладонь поцеловал. Развернулась я и побежала оттуда. Бегу, сама ничего от слёз не вижу.

— Ах ты ж , — думаю, — Война проклятая, что ж ты гадина наделала?! Сколько жизней покалечила. Сыновья наши, мальчишки, убивать идут друг друга, вместо того, чтобы хлеб растить, жениться.

Тут слышу, хруст какой-то, ветки хрустят, за кустами мужики показались, и узнала я в них наших, тех, что в деревню пришли недавно.

— Что делать?

И я нож из кармана вытащила, да ногу себе и резанула. Тут и они подошли.

— Что тут делаешь? Чего ревёшь?

— Да на заимку ходила, силки проверяла, да вот в потёмках в избе наткнулась на железку, порезалась, больно уж очень.

— Так чего ты бежишь? Тут перевязать надобно, — говорит один из них и ближе подходит.

— Да я сама, сама, — отвечаю. С головы платок сняла да и перемотала ногу-то.

Ну и бегом от них в деревню. А они дальше, в лес пошли.

Мила слушала прабабушку, раскрыв рот, и забыв про время. Ей казалось, что смотрит она фильм, а не про жизнь настоящую слушает. Неужели всё это с её бабой Маней произошло?

— А дальше что, бабуля? Что с Дитером стало?

— Не знаю, дочка, может и ушёл, а может наши его тогда взяли. Он больно слабый был, вряд ли смог уйти. Да и я тогда выстрелы слышала, когда из леса-то на опушку вышла. Думаю, нет его в живых.

— А что же стало с той шкатулкой? Ты написала его матери?

— Нет, дочка, не написала. Времена тогда были страшные, боялась я. Ну а после, когда много лет прошло, порывалась всё, да думала, а надо ли прошлое бередить? Так и лежит эта шкатулка с тех пор.

— Так она цела? — подскочила Мила, — Я думала, ты уничтожила её.

— Цела, — ответила бабушка, — И спрятала я её на самом видном месте. Долго я думала куда мне её деть, а потом и вспомнила, как мне ещё отец мой говорил, мол хочешь что-то хорошо укрыть — положи на видное место. Вот у колодца я её и закопала ночью. Там много ног ходило, землю быстро утоптали, отполировали даже. А я до сих пор помню, где именно она лежит.

— А покажешь мне?

— Покажу.

В тот же день Мила принялась копать. Было это нелегко. Земля и вправду была отполирована и тверда, словно бетон. Но мало-помалу дело шло, и через какое-то время Мила с трепетом достала на свет , завёрнутую в тряпицу, небольшую деревянную коробочку. Ночью, когда бабушка уже спала, Мила сидела за столом и разглядывала тронутую временем, но всё же довольно хорошо сохранившуюся фотографию женщины средних лет и жёлтый сложенный кусочек бумаги с адресом.

Бабы Мани не стало десятого мая. Она встретила свой последний в жизни Праздник Победы и тихо отошла на заре следующего дня. Душа её теперь была спокойна, ведь она исповедала то, что томило её многие годы. Невыполненное обещание, данное врагу.

Мила нашла Дитера. Невероятно, но он был жив, и все эти годы он помнил фрау Марию, которая спасла ему жизнь. Жил он по тому же адресу, что был указан на клочке бумаги, отданной бабе Мане в том далёком сорок третьем. У него было четверо детей, два сына и две дочери, одну из дочерей он назвал Марией, в честь русской женщины. Милу пригласили в гости и она, немного посомневавшись, всё же поехала. Она увидела вживую и Дитера, и его детей, и внуков.

Теперь над их головами было мирное небо, они были не врагами, но сердца помнили то, что забыть нельзя, чтобы никогда больше не повторилось то, что было. Говорят, что воюют политики, а гибнут простые люди, наверное так оно и есть. Многое минуло с той поры, поросло травой, стало памятью. Наши Герои всегда будут живы в наших сердцах.

А жизнь идёт. И надо жить. И никогда не знаешь, где встретит тебя твоя судьба. Любовь не знает слова «война». Милу она встретила в доме Дитера. Спустя год она вышла замуж за его внука Ральфа. Вышло так, что тогда на лесной глухой заимке её прабабушка Мария решила судьбу своей правнучки..

Категории: Проза, Мистика, Историческое фэнтези

---

---

---

1636 просмотров
| 3 комментариев

| 11 в избранном
| 0 наград

Часть текста
для всех

Размер: 0,99 алк / 39430 знаков / 3 стр

Хэштег: #мистика_приключения

---

Произведение наградили
Что такое награждение?

Данное произведение еще не награждали.