Рассказы о блокадном хлебе

Шестнадцать тысяч матерей пайки получат на заре — сто двадцать пять блокадных грамм с огнем и кровью пополам. …О, мы познали в декабре – не зря «священным даром» назван обычный хлеб. И тяжкий грех – хотя бы крошку бросить наземь: таким людским страданьем он, такой большой любовью братской для нас отныне освящен, наш хлеб насущный, ленинградский.

О. Ф. Берггольц

Стремительное продвижение германского вермахта летом-осенью 1941 года создало угрозу и для Ленинграда, второго по величине города СССР. Однако сил на то, чтобы захватить город, у гитлеровцев уже не осталось. Тогда, как известно, по личному распоряжению фюрера и началась блокада Ленинграда, которая продлилась 872 дня.

В наши дни мы чтим память защитников города, рабочих и мирных жителей которые единым фронтом сплотились против захватчиков и не пропустили их в родной город. В тяжелейших условиях людям приходилось работать, сражаться и вести повседневную жизнь, не теряя человеческого лица от голода. И самым важным для защитников города ресурсом стал знаменитый блокадный хлеб, на котором во многом и держалась оборона города. И именно кусочек хлеба во многом стал символом блокады.

Суровая необходимость

Перед началом блокады произошло ужасное: немецкая авиация совершила налет на ленинградские Бадаевские склады. 23 немецких бомбардировщика положили бомбы так точно, что в одночасье выгорело свыше 3 тысяч тонн муки. Скорее всего, их на склады навели. Город был окружен, продовольствие брать было неоткуда. Еще с 18 июля в Ленинграде введены карточки. А с 8 сентября – фактического начала блокады – хлебная порция стала систематически снижаться.

Блокадная лепешка

Всего снижений было пять, и с 800 июльских граммов порция упала до 200 граммов хлеба для рабочих и 125 граммов для всех остальных. Сейчас нам сложно это понять, но вы можете вспомнить одну из разрезанных краюшек черного хлеба, которые вам давали в школе к обеду, это даже чуть больше, чем 125 граммов. Но похож ли он был на наш современный хлеб?

Блокадный хлеб

Сам хлеб изначально делался, как и сейчас, но со временем, когда муки становилось все меньше, хлеб приобретал блокадные черты: особый вкус и консистенцию, которая так запала в память всем ленинградцам, пережившим те суровые годы.

Карточка и хлеб

«Стандартный», если можно так выразиться, состав блокадного хлеба был следующим: ржаная мука (обойная или вообще любая из тех, что были под рукой) – до 75%, целлюлоза пищевая – до 10%, жмых – до 10%, остальное – это обойная пыль, выбойки из мешков или хвоя.

Но это лишь один из вариантов. По старой русской традиции в ход могла пойти и лебеда, и древесная кора, и сосновый луб. Добавляли также лузгу, рисовую мучку, соевый шрот или отруби. Мука тоже часто менялась, использовалась любая – от ячменной до кукурузной. В целом рецепт хлеба мог меняться ежедневно. Специалисты Центральной лаборатории Ленинградского треста хлебопечения придумывали самые немыслимые варианты, лишь бы накормить хоть чем-то горожан.

И ещё карточка и хлеб

Хлеб даже доставали со дна Ладожского озера – из кузовов утонувших машин и подвод. Мука в центре такого мешка была еще сухая, а мокрую сушили и эту корку перемалывали для производства хлеба. Первые рейсы по Дороге жизни везли муку – такую нужную для блокадного хлеба. Везли из-за тонкого льда сначала на подводах и только позже – на грузовиках. Несмотря на круглосуточную работу Дороги жизни, первая зима в Ленинграде стала самой суровой, в ее ходе блокадный хлеб сохранил жизнь сотням тысяч наших соотечественников, а ведь это были крохи по современным меркам.

Первая партия муки пришедшая по «Дороге жизни»

С хлебом связаны и подвиги, и потери. Например, известна история Даниила Ивановича Кютинена, ленинградского пекаря. 3 февраля 1942 года, в первую и самую суровую, голодную и холодную зиму, он умер прямо на рабочем месте от истощения. Умер, но не взял ни крохи блокадного хлеба себе. Посмертно Д. Кютинен внесен в книгу памяти блокады Ленинграда.

Блокадный хлеб

Говорят, что у блокадного хлеба не было ни вкуса, ни запаха. Вокруг пекарен не распространялся такой хорошо знакомый нам аромат от теплой свежеиспеченной буханки хлеба. Но у блокадников другое мнение:

«До сих пор помню этот маленький, толщиной не более 3 см, черный, липкий кусочек. С удивительным запахом, от которого не оторваться и очень вкусный! Хотя знаю, муки в нем было мало, в основном разные примеси. Мне и сегодня не забыть тот волнующий запах».

Зинаида Павловна Овчаренко, жительница Ленинграда, пережившая блокаду.

Обложка: pinterest.ru

Смотрите также:

Кошки блокадного Ленинграда

Правда о прорыве блокады Ленинграда. Операция «Искра» и как работала «Дорога Победы»

Город-крепость на Неве

Краткий курс истории. Таня Савичева

Я не сдамся: истории из дневника непокоренного Ленинграда

Источник

Символ надежды и жизни: Хлеб в блокадном Ленинграде

18 января 1943 года, после двух долгих и тяжёлых лет, было прорвано кольцо блокады Ленинграда. Страшные мучения ленинградцев, сотни тысяч погибших, триумф советской армии и… хлеб, ставший одним из символов блокады. О нём – материал Царьграда

Нынешнее поколение молодёжи, да и те, кто постарше, всё меньше помнят о том, за счёт чего выжил блокадный Ленинград. А выжил он благодаря мужеству русских людей, которые сражались за город и жили в нём, «Дороге жизни», проходившей по льду Ладожского озера, и, конечно, хлебу! Который, правда, и хлебом назвать было нельзя, поскольку состоял он из пищевых и непищевых добавок. Увидев «тот» ленинградский хлеб, испечённый по блокадному рецепту, многие наши современники поморщились бы. Но пережившие блокаду, а также их дети и внуки до сих пор благодарны ленинградскому хлебушку и никогда не выкидывали заплесневевшую горбушку даже спустя десятки лет после окончания войны.

Жмых, обойная пыль и целлюлоза

Классический, если можно так выразиться, рецепт блокадного хлеба был таким: пищевая целлюлоза — 10%, жмых – 10%, обойная пыль – 2%, выбойки из мешков – 2%, хвоя – 1%, ржаная обойная (наиболее крупного помола) мука – 75%.

Форму для этого «теста» для выпечки смазывали соляровым маслом — никаких подсолнечных и других масел в городе на Неве на первых порах блокады не было. Смогли бы сейчас съесть такой «хлеб»? Но даже такого эрзац-хлебушка полагалось всего-навсего 125 граммов на человека в сутки.

В самом начале блокады гитлеровские войска первым делом разгромили Бадаевские продовольственные склады, самые большие в городе. Можно только представить себе, о чём думали руководители Ленинграда, глядя на пылающие склады с продовольствием. После их бомбёжки еды в осаждённом врагом городе осталось на месяц с небольшим.

В 1941 году, когда ещё оставался небольшой запас нормальных хлебных ингредиентов, хлеб для воинов и горожан пекли, смешивая ржаную, овсяную, ячменную, соевую и солодовую муку.

Ленинград в блокаде. После обстрела города немецкой артиллерией. Фотохроника ТАСС

Через месяц, когда запасы растаяли, в блокадный хлеб стали добавлять отруби, различные виды жмыха, в том числе льняного, и прогорклую муку, которую доставали в законсервированных складах, первоначально предназначавшуюся для животных.

А ещё месяц спустя  блокадный хлеб всё меньше стал напоминать собственно хлеб. Пекари делали тесто из целлюлозы, хлопкового жмыха, мучной сметки. В Ленинграде распорядились найти все использованные мешки из-под кукурузной, ржаной и другой муки. Мешки тщательно вытряхивали, а полученные таким образом остатки называли «вытряской» и, конечно, добавляли в тесто. Туда же шли даже берёзовые почки и кора хвойных деревьев.

Протоиерей Андрей Ткачев. Выжили и победили: Подвиг жителей блокадного Ленинграда

Когда была в наличии, ленинградские булочники использовали коревую (от слова корка) муку. Откуда её брали? Когда в Ладоге тонули машины, везшие муку в блокадный город, а летом – с затонувших барж, ночью специальные бригады крючьями поднимали из воды мешки с мукой. Если это удавалось сделать быстро, муку ещё можно было использовать по прямому назначению, подсушив её. Однако часто она была уже окончательно испорчена водой. Тем не менее, в дело шла и такая мука!

В середине драгоценного ладожского мешка некоторое количество муки в сердцевине оставалось сухим, а внешняя промокшая часть при высыхании схватывалась, превращаясь в твёрдую корку. Корки разбивали на куски, а затем измельчали и перемалывали. Так называемая «коревая мука» давала возможность значительно сократить количество других малосъедобных добавок к блокадному хлебу. А чтобы перебить запах гнили, в тесто добавляли тмин.

10 рецептов ленинградского хлеба

В течение всей блокады рецептура хлеба менялась в зависимости от того, какие ингредиенты были в наличии. Всего, по данным историков и блокадников, было использовано 10 рецептов.

«Дорога жизни» через Ладожское озеро. Фото: www.globallookpress.com

Ленинград был полностью окружён 8 сентября 1941 года. Защитники города перешли на карточный режим ещё раньше — с 18 июля 1941 года. Летнюю норму того года полагали самой человечной, щадящей. Рабочим военных производств полагалось по 800 граммов хлеба в день. Однако к началу осени ежедневную норму стали урезать всё больше и больше. Таких понижений нормы было пять.

Последнее из них случилось в декабре 41-го, когда максимальная норма составила 200 граммов хлеба для рабочих и 125 — для всех остальных. Запасы продовольствия в городе к тому времени практически подошли к концу. Продовольствие пытались доставлять с Большой земли самолётами. Но вмещалось в них немного, да и сбивали их немцы регулярно. Апокалипсис в несчастном Ленинграде случился в декабре, когда на протяжении трёх дней в городе не было никакого продовольствия. Замёрзла канализация, водопровод, не было электричества. Встали производства и все хлебопекарни….

Только с наступлением 40-градусных морозов по льду Ладожского озера была проложена автомобильная трасса — легендарная «Дорога жизни». Её устойчивая работа облегчила ситуацию с поставками хлеба и других продуктов. И уже в январе 1942 года продуктовые пайки и нормы хлеба стали увеличиваться.

«Вода, мука и молитва», – говорили о блокадном хлебе ленинградцы. 125 граммов, минимальная дневная норма, продержалась с 20 ноября по 25 декабря 1941 года и привела к ужасающей смертности среди простых горожан, самых незащищённых категорий жителей Ленинграда. В декабре 1941 года только от голода умерли порядка 50 тысяч человек. Трупы некому было убирать, да и сил на это у ещё живых горожан не было.

Сколько трагедий происходило в осаждённом городе, когда люди теряли хлебные карточки, когда эти вожделенные кусочки бумаги воровали или разбоем отнимали нехорошие представители рода человеческого (да, и такие были в блокаду)! После этого нормы были повышены до 350 граммов рабочим и 200 — остальным жителям города.

Блокадный Ленинград. Зима 1941-го. Фото: www.globallookpress.com

Блокадная пайка хлеба представляла собой маленький сморщенный прямоугольник коричнево-чёрного цвета. По воспоминаниям ленинградцев, мякиш был влажным, липким, выглядел неважно. Таким хлеб стал после того как в 1942 году в тесто принялись добавлять гидроцеллюлозу. На вкусе хлеба это никак не сказывалось — целлюлозу добавляли, чтобы увеличить объём продукции, используя её как своеобразный аналог дрожжей.

Говорят, блокадный хлеб был без запаха и невкусным. Но пережившие осаду люди рассказывали, что этот маленький липкий чёрный кусочек обладал и удивительным запахом, и удивительным вкусом. Тот волнующий запах «хлеба жизни» ленинградцы, выдержавшие блокаду, помнили всю свою жизнь!

Полностью блокада Ленинграда была снята 27 января 1944 года. Таким образом, город провёл в осаде 872 дня. За это время, по разным данным, погибли от 600 тысяч до 1,5 миллиона человек. Их большая часть умерла от голода…

Источник

Блокадный хлеб – пропуск в мир живых

Именно блокадники острее всего познали ценность, а скорее бесценность хлеба. Ныне живущим не понять того трепета, с которым любой человек, переживший голод, собирает крошки с обеденного стола. В блокадном Ленинграде хлеб был символом жизни, надежды и веры. Из чего состоял тот самый блокадный хлеб, каким трудом добывался и что значил для голодающих жителей города-героя – обо всем этом в материале ниже.

Кольцо сомкнулось

За летне-осенний период 1941 года гитлеровским войскам удалось продвинуться вглубь Советского Союза. Под угрозой оказался и Ленинград, второй по величине город СССР и уникальный по своему стратегическому и историческому значению. Однако сходу взять город на Неве не удалось. Тогда по личному распоряжению Адольфа Гитлера северная столица была взята в кольцо. Немцы заняли Шлиссельбург и контролировали исток Невы, отрезав Ленинград от остального мира. Началась долгая блокада, которая продолжалась 872 дня и унесла более миллиона жизней ленинградцев.

Блокадный Ленинград

В тяжелейших условиях блокадники продолжали сражаться, работать и просто выживать. Сплотившись единым фронтом, они еще раз доказали миру, что сломить и покорить русский народ невозможно. Стойкости и силе духа ленинградцев посвящены сотни художественных произведений, и в каждом из них есть упоминание о знаменитом блокадном хлебе – ресурсе, от которого во многом зависела жизнь и судьба непокоренного города и его жителей.

Незадолго до 8 сентября, фактического начала блокады, немецкие самолеты совершили авианалет на Бадаевские склады в Ленинграде. 23 фашистских бомбардировщика действовали слаженно и успешно. В результате сгорело более 3 тысяч тонн муки, сахара и других продуктов первой необходимости – невосполнимая потеря для окруженного города-миллионника.

На 12 сентября на продовольственных складах Ленинграда оставалось:

  • муки и зерна – на 35 дней;
  • макаронных изделий и круп – на 30 дней;
  • мяса – на 33 дня.

Запасов картошки, овощей и фруктов практически не было. Подвоз продуктов стал невозможен. Немцы регулярно бомбили жилые кварталы и промзоны, обстреливали водные пути и сбрасывали с самолетов листовки с призывами сдать город.

Еще с 18 июля в Ленинграде был введен карточный режим. Продовольствие выдавалось строго при предъявлении продуктовых карточек. В случае утери, они не восстанавливались, и это было равносильно голодной смерти. В июле суточная норма выдачи хлеба составляла 800 г на человека. В ноябре эта норма упала до критических 200 г для работающих и 125 г для всех остальных.

хлебный паек в блокадном Ленинграде

«Дорога жизни»

В конце сентября 1941 года Военный совет Ленинградского фронта рассматривал вопрос о создании ледовой трассы через Ладожское озеро, когда навигация на нем станет невозможной из-за погодных условий. Наскоро построенный транспортный коридор стал единственной артерией, связывающей голодающий Ленинград с Большой землей.

Уже 22 ноября первый караван из полуторок вышел на коварный и непредсказуемый лед Ладоги, чтобы доставить в блокадный город первую партию муки. Нередко машины проваливались под лед, увлекая за собой и водителей, и эвакуированных ленинградцев. Потопленные грузовики по возможности вытаскивали – мука, даже намокшая, была на вес золота. Подъем осуществляли в темное время суток, чтобы не попасть под очередной немецкий авианалет.

За все время своего существования (с ноября 1941-го по апрель 1943-го года) по «Дороге жизни» доставили более 2,3 миллиона тонн различных грузов. Страшно подумать, что стало бы с жителями Ленинграда без этой смертельно опасной трассы и работающих на ней людей.

"Дорога жизни"

Рецепт блокадного хлеба

В первые дни блокады в хлебное тесто добавляли размолотый ячмень и ячменный солод с пивоваренных заводов. Когда они закончились, в ход пошла мука из фуражного овса, предназначенного для кормления лошадей. Спустя месяц закончилась соевая и кукурузная мука, иссякли и без того скудные запасы картошки, в том числе мороженной. В блокадный хлеб стали добавлять молотый жмых.

Муку мололи из березовой и сосновой коры, семян дикорастущих злаков. Мучную пыль кропотливо соскребали с потолков и стен складских помещений. По старой русской традиции в ход шла и лебеда. Рецептура выпекаемого хлеба менялась очень часто, в зависимости от имеющихся под рукой ингредиентов.

В начале октября 1941 года в здании Смольного института прошло совещание ленинградского отдела пищевой промышленности. На повестке дня был один вопрос: чем можно заменить муку? Перед созванными деятелями науки, химиками-технологами и поварами была поставлена сложнейшая задача: разработать технологический процесс производства хлеба из непищевого сырья.

На данном совещании присутствовал и заведующий кафедрой гидролизных производств Ленинградской лесотехнической академии Василий Иванович Шарков. Молодой ученый (на тот момент ему было всего 34 года) предложил использовать в качестве хлебного ингредиента гидроцеллюлозу. Добавка была, по сути, химически обработанной древесиной. Порошкообразная гидроцеллюлоза при взаимодействии с водой давала тестообразную массу, обладающую малой пищевой ценностью. Она не усваивалась организмом, но на некоторое время притупляла чувство голода.

Василий Иванович Шарков

На разработку рецепта дали лишь сутки. Спустя день начали выпекать первые опытные образцы. Хлеб с целлюлозой имел весьма привлекательный румяный вид, но отличался довольно специфическим горьковато-травянистым вкусом.

Если взять усредненные данные, рецепт блокадного хлеба выглядел следующим образом:

  • ржаная обойная мука – 70-75%;
  • гидроцеллюлоза – 10-15%;
  • солод и жмых – 10-15%;
  • выбойки из мешковины – 2%;
  • обойная пыль – 2%;
  • хвоя – 1 %.

Работа хлебозаводов в условиях блокады

В дни блокады в Ленинграде функционировали 14 хлебозаводов. Людей катастрофически не хватало, как не хватало электричества, воды и топлива. Воду брали из проруби в Неве. Для этого работники выстраивались в цепочку и передавали обледеневшие ведра из рук в руки, как на пожаре.

Дрова для печей собирали сотрудницы хлебозавода. В ход шло все, что горит. Чтобы тесто подходило, в помещении старались поддерживать тепло. Костры жгли прямо в цехах. Чтобы создать нужную температуру замешенное тесто укрывали собственными ватниками.

Печи должны были топиться непрерывно. Даже при бомбежках люди не покидали рабочих мест – иначе драгоценный хлеб мог сгореть. Важнее собственной жизни было накормить людей.

Даниил Иванович Кютинен

Говоря о блокадном хлебе, нельзя не упомянуть Даниила Ивановича Кютинена – 59-летнего ленинградского пекаря, умершего прямо на рабочем месте от истощения. Работая в пекарне, он не поддался искушению и не взял себе лишнего кусочка, хотя, конечно, такая возможность была. Он стал примером честности и несгибаемой воли. Похоронен Даниил Иванович на Шуваловском кладбище Санкт-Петербурга. Занесен в «Книгу памяти блокады Ленинграда».

Для всех переживших блокаду людей хлеб стал святыней. Привычка подбирать крохи и не выкидывать ни кусочка осталась с ними до конца дней. Хочется верить, что в будущем люди не познают тягот войны и голода, и хлеб для них будет символом достатка и благополучия, но никак не мерилом жизни.

Источник

  • Полный текст
  • Рассказы о великой Московской битве
  • Холм Жирковский
  • Сила
  • Мценск
  • Вязьма
  • Генерал Жуков
  • Московское небо
  • Тульские пряники
  • Красная площадь
  • Подвиг у Дубосекова
  • «Знай наших!»
  • Орлович-Воронович
  • Лопата
  • Три приятеля с Волхонки
  • Зоя
  • Отдельный танковый батальон
  • Аэростатчик
  • Пушка
  • «Напишу из Москвы»
  • Переломилось
  • Ходики
  • Дом
  • Француженка
  • Сержант-лейтенант
  • Доватор
  • Наташка
  • Тулупин
  • Партийная работа
  • Трое
  • Папка
  • Активный отдых
  • Пасть
  • «Какой род войск сражается?»
  • Рассказы о великом сражении на берегах Волги
  • «Ни шагу назад!»
  • Тридцать три богатыря
  • «Гвоздильный завод»
  • Ранен в бою солдат
  • Буль-буль
  • Мамаев курган
  • Злая фамилия
  • Данко
  • Знаменитый дом
  • Сталинградская оборона
  • Геннадий Сталинградович
  • Майор Устинов
  • Редут Таракуля
  • Госпиталь
  • Берлинская знаменитость
  • Напился
  • Остров Людникова
  • Титаев
  • Крепость
  • 19 ноября 1942 года
  • Если хочешь писать о героях…
  • Художник-баталист
  • «Хендехохнули!»
  • 23 ноября 1942 года
  • Зимняя гроза
  • Белый и чёрный
  • Воздушный мост
  • «Чтит и помнит»
  • Посмотреть на героев
  • Победа под Сталинградом
  • Рассказы о битве на Курской дуге
  • Первые залпы
  • Звероловы
  • Особые
  • Железный батальон
  • Гвардейский аппетит
  • Трубка
  • Вальс Добрянского
  • Горовец
  • Три подвига
  • Чёрный день
  • Николаев
  • Добрыня
  • Курские соловьи
  • Генералы против фельдмаршалов
  • Огородники
  • Москва — Иркутск
  • Обида
  • Память
  • Хороши у гиганта лапы
  • Вниз и вверх
  • Беркут
  • Необычная операция
  • «Кутузов»
  • «Румянцев»
  • Надёжная интуиция
  • Поклон победителям
  • Рассказы о героическом Севастополе
  • Пять и десять
  • Большая семья
  • Тройка
  • Плавучая батарея
  • Без звания и названия
  • Учитель
  • Плеврит, бронхит
  • Особое задание
  • Ной Адамия
  • «Есть и будет!»
  • Выходное платье
  • Птицу в полёте схватят
  • Иван Голубец
  • Новое оружие
  • Рыба севастопольского улова
  • Вещественное доказательство
  • «Крокодил»
  • Улица Пьянзина
  • «Карл» и «Дора»
  • Три танка
  • Богатырские фамилии
  • В Севастополе ждали «Грузию»
  • константиновский равелин
  • «Все здесь!»
  • Безупречный
  • Херсонес
  • Мы пришли, Севастополь!
  • Обухов
  • Матросское сердце
  • Рассказы о ленинградцах и подвиге Ленинграда
  • Разгрузка-погрузка
  • Дорога
  • Первая колонна
  • Праздничный обед
  • Блокадный хлеб
  • Таня Савичева
  • «Мираж»
  • Южное яблоко
  • Шуба
  • Медицинское задание
  • Бабушка
  • Буханка
  • Трамвай
  • Ленинградская походка
  • Побывали
  • «Мессершмитт» и «Пантели»
  • Публичная библиотека
  • Генерал Федюнинский
  • Началось
  • Монблан и Вавилов
  • «Малютка»
  • Дивизия
  • Гнедой
  • «На-а-ши!»
  • Загадочный танк
  • Порожки
  • «Вперёд, на запад!»
  • Восточный вал
  • Первые
  • Горпина Павловна
  • Невидимый мост
  • Снег на голову
  • Отпуск
  • С Букрина, с Лютежа?
  • Киев
  • Горы
  • Оксанка
  • Новые погоны
  • «Багратион»
  • Два процента
  • Танк
  • «Инженерная операция»
  • Святость
  • Партизанский приговор
  • Баграмян
  • Власть
  • Хатынь
  • Мишка
  • Доложить!
  • Фаталисты
  • Памятный день
  • Жало
  • Полный кавалер
  • Море справа, горы слева
  • Рассказы о Берлинском сражении, штурме Берлина и полной нашей победе
  • Москва. Ставка верховного главнокомандующего
  • Ночь. Три часа по берлинскому времени
  • Дымы
  • Под Штеттином
  • Зееловские высоты
  • «Охрана фюрера»
  • На Берлин идут машины
  • Хофакер
  • Из Англии? Из Америки?
  • Олени
  • Разрешите доложить
  • «Ах!»
  • Штурмом осилят небо
  • В имперской канцелярии
  • «Мы в Берлине!»
  • Каждая улица дышит смертью
  • Достучался
  • Майоры
  • «Данке шён»
  • «За Можай!»
  • Мерещится
  • Три автомата
  • Плечом к плечу
  • Намечено и начертано
  • Бронзой поднялся в небо
  • «Топор своего дорубится»
  • Центральное направление
  • Золу развеял… Рассеял гарь
  • Последние метры война считает
  • Победа
  • Примечания

Рассказы о ленинградцах и подвиге Ленинграда

Разгрузка-погрузка

Ленин­град. Город Вели­кой Октябрь­ской рево­лю­ции. Город Ленина. С осо­бым упор­ством фаши­сты обру­ши­лись на Ленинград.

В 1941 году, бро­сив в бой огром­ные силы, фаши­сты вышли на ближ­ние под­ступы к городу, отре­зали Ленин­град от всей страны. Нача­лась бло­када. Нача­лись страш­ные дни Ленинграда.

Ленин­град огром­ный город. Вто­рой по раз­ме­рам в Совет­ском Союзе. Один из круп­ней­ших в мире.

На север, на юг, на восток, на запад бегут от него дороги. Раз­ные здесь дороги: желез­ные, шос­сей­ные, мор­ские пути, реч­ные, пути воз­душ­ные. Вок­залы Мос­ков­ский, Бал­тий­ский, Фин­лянд­ский, Витеб­ский. Вок­зал мор­ской, вок­зал реч­ной. Аэропорт.

Обо­рва­лись теперь дороги. Отре­зали фаши­сты Ленин­град от всей нашей боль­шой страны. Нет ни метра, ни сан­ти­метра, ни мил­ли­метра сво­бод­ной земли, по кото­рой можно сюда проехать.

Затихли пути желез­ные, заглохли пути шос­сей­ные. Корабли не выхо­дят в море.

И всё же…

С севера от Ленин­града — фаши­сты, с юга — фаши­сты. На запад от Ленин­града лежит Фин­ский залив. Берега его тоже в руках у фаши­стов. Северо-восточ­нее и восточ­нее Ленин­града нахо­дится боль­шое Ладож­ское озеро. И сюда к Ладож­скому озеру при­шли враги. Захва­тили север­ный берег, про­рва­лись к южному. Стали насту­пать вдоль восточ­ного берега. Однако не смогли они пол­но­стью обойти озеро. Оста­но­вили их на восточ­ном берегу совет­ские сол­даты. Часть Ладож­ского озера была в наших руках. Тут по воде, по озеру и вела теперь в Ленин­град дорога.

Нелёг­кой была дорога.

Дол­гим, круж­ным и тяжё­лым путём посту­пали грузы в бло­кад­ный город.

Начи­нался их путь из города Вологды. Сюда, в город Вологду, посту­пали грузы со всей страны. Здесь гру­зи­лись они в вагоны. Готовы вагоны. Сиг­нал к отправке. Пошли по желез­ной дороге грузы.

Бегут вагоны на город Тих­вин и дальше на город Вол­хов. Здесь, в Вол­хове, — стоп, оста­новка. Дальше желез­ной дороги нет. Дальше дорога в руках у фашистов.

Город Вол­хов стоит на реке Вол­хов. Тут в городе Вол­хове гру­зам пред­стоит пере­садка. Поки­нут они вагоны. Перей­дут на реч­ные баржи. Река Вол­хов впа­дает в Ладож­ское озеро. Поплы­вут грузы из города Вол­хова по Вол­хову к Ладож­скому озеру.

При­были грузы в Вол­хов. Идёт раз­грузка. Идёт погрузка. Закон­чи­лась раз­грузка-погрузка. Готовы баржи. Сиг­нал к отправке. Поплыли грузы по реке Волхов.

Неда­леко от впа­де­ния реки Вол­хов в Ладож­ское озеро стоит город Новая Ладога. В городе Новая Ладога у ленин­град­ских гру­зов новая оста­новка. Новая оста­новка и новая пере­садка. Реч­ные баржи не могут идти по озеру. Опасно. Высо­кие волны гуляют в озере. В городе Новая Ладога пред­стоит раз­гру­зить реч­ные баржи и загру­зить гру­зами баржи озёрные.

При­были грузы в город Новая Ладога. Идёт раз­грузка. Идёт погрузка. Закон­чи­лась раз­грузка-погрузка. Готовы баржи. Сиг­нал к отправке. Поплыли грузы по Ладож­скому озеру.

На запад­ном берегу Ладож­ского озера в пяти­де­сяти пяти кило­мет­рах от Ленин­града нахо­дится порт Оси­но­вец. Сюда и направ­ля­лись баржи из Новой Ладоги. Сюда же, к берегу озера, к Оси­новцу, была про­ло­жена узко­ко­лей­ная желез­ная дорога. При­хо­дят баржи в Оси­но­вец. Новая здесь пере­садка. Сни­мают грузы с озёр­ных барж, гру­зят опять в вагоны.

При­были грузы в Оси­но­вец. Идёт раз­грузка. Идёт погрузка. Готовы вагоны. Сиг­нал к отправке. Снова в дороге грузы.

Но это ещё не всё. Ещё впе­реди пересадка.

С узко­ко­лей­ной желез­ной дороги пере­гру­жа­лись грузы, затем вновь на обыч­ную желез­ную дорогу.

И это ещё не всё. Ещё впе­реди пересадка.

Потом на машины гру­зи­лись грузы.

Нелё­гок их путь в Ленинград.

Путь по желез­ной дороге через Тих­вин и Вол­хов был в Ленин­град единственным.

И вдруг — взяли фаши­сты Тих­вин, отре­зали Волхов.

Не идут к Ленин­граду грузы.

Дорога

Захва­чен вра­гами Тих­вин. Обо­рва­лись пути в Ленин­град через Тих­вин. Однако нельзя остав­лять Ленин­град без помощи. Было при­нято реше­ние постро­ить новую дорогу к Ладож­скому озеру. Правда, не желез­ную — очень долго желез­ную стро­ить. Начали стро­ить дорогу авто­мо­биль­ную, дорогу для гру­зо­вых машин.

Кило­метр за кило­мет­ром, кило­метр за кило­мет­ром через топи, леса, чащобы, через овраги, низины, болота, там, где раньше ходил лишь зверь, где душу живую не сыщешь, — ныне про­шла дорога.

Две­сти кило­мет­ров дли­ной дорога. Стро­или — два­дцать дней.

— Дорогу — за два­дцать дней?!

— Так точно, за два­дцать дней!

Дей­стви­тельно, так быстро, так дружно постро­или здесь дорогу.

— Дорога! Дорога! Строят дорогу! — кри­чали Мишак и Гринька.

Живут они оба в селе Новинка. Через Новинку и тянули как раз дорогу. Начи­на­лась она почти в ста кило­мет­рах восточ­нее Тих­вина у стан­ции Забо­рье и отсюда, обходя с севера захва­чен­ный фаши­стами Тих­вин, шла через сёла Вели­кий Двор, Ерё­мина Гора, Новинка, Кар­пино к Ладож­скому озеру, к городу Новая Ладога.

У села Новинки был один из наи­бо­лее труд­ных участ­ков дороги. Болота кру­гом. Стро­или дорогу воен­ные. Вышла на помощь и вся Новинка. Ста­рый и малый, здо­ро­вый, кале­че­ный — все ока­за­лись здесь. Опу­стела Новинка. Все на дороге. Мишак и Гринька тоже при­шли с лопа­тами. Начался штурм болота. Уж сколько кам­ней и земли здесь насы­пали. Возили, возили машины землю. Тас­кали, тас­кали носилки люди. Бро­сали, бро­сали лопаты землю в без­дон­ную хлябь.

Ста­ра­лись люди. Ста­ра­лись маль­чишки. Кто-то ска­зал, гля­нув на Мишака и Гриньку:

— Гони до седь­мого пота!

— Ну как? — обра­ща­ется к Гриньке Мишак.

— Про­по­тел, — отве­чает Гринька.

— Ну как? — обра­ща­ется Гринька.

— Про­по­тел, — отве­чает Мишак.

Раз про­по­тели, два про­по­тели, три пропотели.

По мил­ли­метру рас­тёт дорога.

— Ну как? — вновь обра­ща­ется к другу Гринька.

— Вновь про­по­тел, — гово­рит Мишак.

— И я, — отве­чает Гринька.

Пять про­по­тели раз, шесть про­по­тели раз. Дошли до седь­мого пота. Ура! Про­би­лась дорога через болото.

Про­би­лась дорога через болото. А за этим боло­том ещё болото.

И снова люди носилки, лопаты в руки. Чере­па­хой, улит­кой пол­зёт дорога. Покры­лись люди деся­тым, два­дца­тым потом. Оси­лили всё же и это болото. А за этим боло­том снова лежит болото. И снова работа, работа, работа…

Тянут дорогу здесь у Новинки, тянут у Кар­пино, у Ерё­ми­ной Горы, у Вели­ких Дво­ров, тянут в дру­гих местах. Одо­лели люди леса и топи. От Забо­рья к Новой Ладоге легла дорога.

Свер­ши­лось зем­ное чудо — дорога готова за два­дцать дней.

Дорога, конечно, сред­няя. Не асфальт, не бетон, не гудрон.

И всё же идёт дорога.

Дорога, конечно, узкая. Не всюду разъ­едутся две машины.

И всё же идёт дорога.

Дорога, конечно, не очень быст­рая. Хорошо, если про­едешь около сорока кило­мет­ров в день.

И всё же идёт дорога. И всё же идут машины. Вновь идут к Ленин­граду грузы.

Первая колонна

В ноябре 1941 года над Ладож­ским озе­ром насту­пили морозы. Замёрзла, оста­но­ви­лась дорога по воде через Ладож­ское озеро.

Оста­но­ви­лась дорога, — зна­чит, не будет под­воза про­дук­тов, зна­чит, не будет под­воза горю­чего, не будет под­воза бое­при­па­сов. Как воз­дух, как кис­ло­род, нужна Ленин­граду дорога.

— Будет дорога! — ска­зали люди.

Замёрз­нет Ладож­ское озеро, покро­ется креп­ким льдом Ладога (так сокра­щённо назы­вают Ладож­ское озеро). Вот по льду и прой­дёт дорога.

Не каж­дый верил в такую дорогу. Неспо­койна, капризна Ладога. Забу­шуют метели, про­не­сётся над озе­ром прон­зи­тель­ный ветер — сиве­рик — появятся на льду озера тре­щины и про­мо­ины. Ломает Ладога свою ледя­ную броню. Даже самые силь­ные морозы не могут пол­но­стью ско­вать Ладож­ское озеро.

Капризно, коварно Ладож­ское озеро. И всё же выхода нет дру­гого. Кру­гом фаши­сты. Только здесь, по Ладож­скому озеру, и может пройти в Ленин­град дорога.

Труд­ней­шие дни в Ленин­граде. Пре­кра­ти­лось сооб­ще­ние с Ленин­гра­дом. Ожи­дают люди, когда лёд на Ладож­ском озере ста­нет доста­точно креп­ким. А это не день, не два. Смот­рят на лёд, на озеро. Тол­щину изме­ряют льда. Рыбаки-ста­ро­жилы тоже сле­дят за озе­ром. Как там на Ладоге лёд?

— Рас­тёт.

— Нарас­тает.

— Силу берёт.

Вол­ну­ются люди, торо­пят время.

— Быст­рее, быст­рее, — кри­чат Ладоге. — Эй, не ленись, мороз!

При­е­хали к Ладож­скому озеру учё­ные-гид­ро­логи, это те, кто изу­чает воду и лёд, при­были стро­и­тели и армей­ские коман­диры. Пер­выми решили пройти по неокреп­шему льду.

Про­шли гид­ро­логи — выдер­жал лёд.

Про­шли стро­и­тели — выдер­жал лёд.

Майор Можаев, коман­дир дорожно-экс­плу­а­та­ци­он­ного полка, вер­хом на коне про­ехал — выдер­жал лёд.

Кон­ный обоз про­ша­гал по льду. Уце­лели в дороге сани.

Гене­рал Лагу­нов — один из коман­ди­ров Ленин­град­ского фронта — на лег­ко­вой машине по льду про­ехал. Потре­щал, поскри­пел, посер­дился лёд, но про­пу­стил машину.

22 ноября 1941 года по всё ещё пол­но­стью не окреп­шему льду Ладож­ского озера пошла пер­вая авто­мо­биль­ная колонна. 00 гру­зо­вых машин было в колонне. Отсюда, с запад­ного берега, со сто­роны Ленин­града, ушли машины за гру­зами на восточ­ный берег.

Впе­реди не кило­метр, не два — два­дцать семь кило­мет­ров ледя­ной дороги. Ждут на запад­ном ленин­град­ском берегу воз­вра­ще­ния людей и автоколонны.

— Вер­нутся? Застря­нут? Вер­нутся? Застрянут?

Про­шли сутки. И вот:

— Едут!

Верно, идут машины, воз­вра­ща­ется авто­ко­лонна. В кузове каж­дой из машин по три, по четыре мешка с мукой. Больше пока не брали. Некре­пок лёд. Правда, на бук­си­рах машины тянули сани. В санях тоже лежали мешки с мукой, по два, по три.

С этого дня и нача­лось посто­ян­ное дви­же­ние по льду Ладож­ского озера. Вскоре уда­рили силь­ные морозы. Лёд окреп. Теперь уже каж­дый гру­зо­вик брал по 20, по 30 меш­ков с мукой. Пере­во­зили по льду и дру­гие тяже­лые грузы.

Нелёг­кой была дорога. Не все­гда здесь удачи были. Ломался лёд под напо­ром ветра. Тонули порой машины. Фашист­ские само­лёты бом­били колонны с воз­духа. И снова наши несли потери. Засты­вали в пути моторы. Замер­зали на льду шофёры. И всё же ни днём, ни ночью, ни в метель, ни в самый лютый мороз не пере­ста­вала рабо­тать ледо­вая дорога через Ладож­ское озеро.

Сто­яли самые тяжё­лые дни Ленин­града. Оста­но­вись дорога — смерть Ленинграду.

Не оста­но­ви­лась дорога. «Доро­гой жизни» ленин­градцы её назвали.

Праздничный обед

Обед был празд­нич­ным, из трёх блюд. О том, что обед будет из трёх блюд, ребята дет­ского дома знали зара­нее. Дирек­тор дома Мария Дмит­ри­евна так и сказала:

— Сего­дня, ребята, пол­ный у нас обед: пер­вое будет, вто­рое и третье.

Что же будет ребя­там на первое?

— Бульон куриный?

— Борщ украинский?

— Щи зелёные?

— Суп гороховый?

— Суп молочный?

Нет. Не знали в Ленин­граде таких супов. Голод косит ленин­град­цев. Совсем дру­гие супы в Ленин­граде. При­го­тов­ляли их из дико­рас­ту­щих трав. Нередко травы бывали горь­кими. Ошпа­ри­вали их кипят­ком, выпа­ри­вали и тоже исполь­зо­вали для еды.

Назы­ва­лись такие супы из трав — супами-пюре. Вот и сего­дня ребя­там такой же суп.

Миша Каш­кин, мест­ный все­знайка, всё точно про празд­нич­ный суп пронюхал.

— Из сурепки он будет, из сурепки, — шеп­тал ребятам.

Из сурепки? Так это ж отлич­ный суп. Рады ребята такому супу. Ждут не дождутся, когда позо­вут на обед.

Вслед за пер­вым полу­чат сего­дня ребята вто­рое. Что же им на вто­рое будет?

— Мака­роны по-флотски?

— Жар­кое?

— Бигус?

— Рагу?

— Гуляш?

Нет. Не знали ленин­град­ские дети подоб­ных блюд.

Миша Каш­кин и здесь пронюхал.

— Кот­леты из хвои! Кот­леты из хвои! — кри­чал мальчишка.

Вскоре к этому новую весть принёс:

— К хвое — бара­ньи кишки добавят.

— Ух ты, кишки доба­вят! Так это ж отлич­ные будут котлеты.

Рады ребята таким кот­ле­там. Ско­рей бы несли обед.

Завер­шался празд­нич­ный обед, как и пола­га­лось, тре­тьим. Что же будет сего­дня на третье?

— Ком­пот из черешни?

— Запе­канка из яблок?

— Апель­сины?

— Желе?

— Суфле?

Нет. Не знали ребята подоб­ных третьих.

Кисель им сего­дня будет. Кисель-раз­мазня из мор­ских водорослей.

— Повезло нам сего­дня. Кисель из лами­на­рии, — шеп­тал Каш­кин. Лами­на­рии — это сорт водо­рос­лей. — Саха­рину туда доба­вят, — уточ­нял Каш­кин. — По пол­грамма на каждого.

— Саха­рину! Вот это да! Так это ж на объ­еде­нье кисель получится.

Обед был празд­нич­ный, пол­ный — из трёх блюд. Вкус­ный обед. На славу.

Не знали бло­кад­ные дети дру­гих обедов.

Блокадный хлеб

Из чего он только не выпе­кался — ленин­град­ский бло­кад­ный хлеб! Раз­ные были при­меси. Добав­ляли к ржа­ной муке — муку овся­ную, ячмен­ную, сое­вую, куку­руз­ную. При­ме­няли жмых — льня­ной, хлоп­ко­вый, коноп­ля­ный. Исполь­зо­вали отруби, про­рос­шее зерно, мель­нич­ную пыль, рисо­вую шелуху и мно­гое дру­гое. По десять раз пере­тря­хи­вали мешки из-под муки, выби­вая воз­мож­ное из невозможного.

Хлеб был кис­ло­ва­тым, горь­ко­ва­тым, тра­вя­ни­стым на вкус. Но голод­ным ленин­град­цам казался милее милого.

Меч­тали люди об этом хлебе.

Пять раз в тече­ние осени и зимы 1941 года ленин­град­цам сокра­щали нормы выдачи хлеба. 2 сен­тября состо­я­лось пер­вое сокра­ще­ние. Норму уста­но­вили такую: 600 грам­мов хлеба взрос­лым, 300 грам­мов — детям.

Вер­нулся в этот день Валет­кин отец с работы. При­нёс хлеб. Гля­нула мать:

— Сокра­ще­ние?!

— Сокра­ще­ние, — ото­звался отец.

Про­шло десять дней. Снова с работы отец вер­нулся. Выло­жил хлеб на стол. Посмот­рела мать:

— Сокра­ще­ние?!

— Сокра­ще­ние, — ото­звался отец.

По 500 грам­мов хлеба в день стали теперь полу­чать взрослые.

Про­шло ещё два­дцать дней. Насту­пил октябрь. Снова сокра­тили ленин­град­цам выдачу хлеба. Взрос­лым — по 400 грам­мов на день, детям всего по 200.

Про­шёл октябрь. Насту­пил ноябрь. В ноябре сразу два сокра­ще­ния. Вна­чале по 300, а затем и по 250 грам­мов хлеба стали полу­чать взрос­лые. Дети — по 125.

Гля­нешь на этот лом­тик. А лом­тик — с оси­но­вый листик. Виден едва в ладо­шке. И это на целый день.

Самый при­ят­ный час для Валетки — это тот, когда с завода при­хо­дит отец, когда достаёт он из сумки хлеб.

Хлеб посту­пает к матери. Мать раз­даёт дру­гим. Вот — отцу, вот дедушке, бабушке, вот дольку берёт себе. А вот и ему — Валетке. Смот­рит Валетка все­гда зача­ро­ванно. Пора­жа­ется одному: в его куске 125 грам­мов, а он почему-то больше дру­гих. Отцов­ского даже больше.

— Как же так? — удив­ля­ется мальчик.

Улы­ба­ются взрослые:

— Мука в нём дру­гая — детская.

Таня Савичева

Голод смер­тью идёт по городу. Не вме­щают погиб­ших ленин­град­ские клад­бища. Люди уми­рали у стан­ков. Уми­рали на ули­цах. Ночью ложи­лись спать и утром не про­сы­па­лись. Более 600 тысяч чело­век скон­ча­лось от голода в Ленинграде.

Среди ленин­град­ских домов под­ни­мался и этот дом. Это дом Сави­че­вых. Над лист­ками запис­ной книжки скло­ни­лась девочка. Зовут её Таня. Таня Сави­чева ведёт дневник.

Запис­ная книжка с алфа­ви­том. Таня откры­вает стра­ничку с бук­вой «Ж». Пишет:

«Женя умерла 28 декабря в 12.30 час. утра. 1941 г.».

Женя — это сестра Тани.

Вскоре Таня снова садится за свой днев­ник. Откры­вает стра­ничку с бук­вой «Б». Пишет:

«Бабушка умерла 25 янв. 3 ч. дня 1942 г.».

Новая стра­ница из Тани­ного днев­ника. Стра­ница на букву «Л». Читаем:

«Лека умер 17 марта в 5 ч. утра 1942 г.».

Лека — это брат Тани.

Ещё одна стра­ница из днев­ника Тани. Стра­ница на букву «В». Читаем:

«Дядя Вася умер 13 апр. в 2 ч. ночи. 1942 год».

Ещё одна стра­ница. Тоже на букву «Л». Но напи­сано на обо­рот­ной сто­роне листка:

«Дядя Лёша. 10 мая в 4 ч. дня 1942».

Вот стра­ница с бук­вой «М». Читаем:

«Мама 13 мая в 7 ч. 30 мин. утра 1942».

Долго сидит над днев­ни­ком Таня. Затем откры­вает стра­ницу с бук­вой «С». Пишет:

«Сави­чевы умерли».

Откры­вает стра­ницу на букву «У». Уточняет:

«Умерли все».

Поси­дела. Посмот­рела на днев­ник. Открыла стра­ницу на букву «О». Написала:

«Оста­лась одна Таня».

Таню спасли от голод­ной смерти. Вывезли девочку из Ленинграда.

Но не долго про­жила Таня.

От голода, стужи, потери близ­ких подо­рва­лось её здо­ро­вье. Не стало и Тани Савичевой.

Скон­ча­лась Таня. Днев­ник остался.

— Смерть фаши­стам! — кри­чит дневник.

«Мираж»

Не гада­лось. Не сни­лось. Не верилось.

— Под­воды едут!

— Под­воды едут!

Пер­вым на ленин­град­ской улице под­воды уви­дел Димка.

Вышел на улицу — едут под­воды. Кони сту­пают. Тянут телеги. Начал Димка счи­тать подводы:

— Одна, вто­рая, шестая…

— Десять, пят­на­дцать, двадцать…

— Два­дцать вто­рая, два­дцать шестая…

Сбился со счёта:

— Трид­цать седь­мая, нет, трид­цать шестая…

При­бе­жал он к сосед­ской Нине:

— Под­воды! Под­воды! Сто сосчи­тал, и конца не видно.

При­бе­жал к зака­дыч­ному другу Вите:

— Под­воды! Под­воды! Сто сосчи­тал, и конца не видно.

Вышли ребята на улицу. Едут под­воды. Начала не видно. Конца не видно.

Сопро­вож­дают под­воды люди.

Март. Небо весен­ним полно раз­ли­вом. Ветер бежит с Невы.

— Откуда вы, дяденьки? — полезли ребята.

При­щёлк­нул один языком.

— С берега даль­него, — бро­сил загадочно.

— Счи­тай — с того света, — ска­зал второй.

Гадают ребята: откуда под­воды? Ясно ребя­там, что на под­во­дах. Не скро­ешь от зор­ких глаз.

— Там хлеба горы!

— Там крупы!

— Мясо!

Откуда крупы? Откуда мясо? Хлеба откуда горы? Ленин­град в бло­каде. Кру­гом враги. Откуда, как в сказке, при­шли под­воды? «Счи­тай — с того света». Как же эти понять слова?!

Гадают ребята.

Да, необыч­ным был этот день. По ули­цам Ленин­града тянулся огром­ный обоз. За упряж­кой идёт упряжка. За под­во­дой идёт под­вода. 240 под­вод с про­до­воль­ствием при­было в этот мар­тов­ский день 1942 года в оса­ждён­ный вра­гом Ленинград.

Это был пар­ти­зан­ский обоз. Хлеб, мясо, крупы, дру­гое про­до­воль­ствие при­везли пар­ти­заны ленин­град­цам из рай­о­нов, захва­чен­ных фаши­стами. Сбе­регли. Укрыли. При­везли ленин­град­цам. Про­би­лись сквозь линию фронта. Боло­тами, тай­ными тро­пами про­ползли. Чудом каким-то оста­лись целы.

— Полу­чайте от нас, пар­ти­зан, гостинец!

Тянется, тянется. Течёт, как река, обоз. От фаши­стов! Тай­ными тро­пами! Сюда — в Ленин­град — обоз!

Смот­рят ребята:

— А вдруг это снится?!

Смот­рят ребята:

— А вдруг — мираж?!

Нет. Не мираж. Не мираж. Не снится.

Скри­пят телеги. Идёт обоз.

Южное яблоко

Кате доста­лось яблоко. Боль­шое-боль­шое. Крас­ным цве­том пылает бок. Смот­рит Катя, не налю­бу­ется Катя. Аро­мат­ное очень яблоко.

Яблоко Кате при­нёс отец:

— На, полу­чай. Из Таджи­ки­стана тебе подарок.

Таджи­ки­стан — одна из совет­ских союз­ных рес­пуб­лик. Далеко в Сред­ней Азии Таджи­ки­стан. Здесь горы. Здесь много солнца. Здесь не гре­мит война.

Напра­вили жители Таджи­ки­стана в оса­ждён­ный Ленин­град своих послан­цев. При­были посланцы, при­везли ленин­град­цам подарки. Много подар­ков. Раз­ные. Мясо, масло, муку, крупу. При­везли и гостинцы детям.

Полу­чила Катя южное яблоко.

Поде­ли­лась Катя соч­ным ябло­ком с дру­зьями-подруж­ками, каж­дому долька тогда досталась.

Про­шло какое-то время. При­бе­гает к Кате соседка Люда. Про­тя­ги­вает Кате свою ладо­шку. Смот­рит Катя — в ладо­шке у Люды зажат изюм.

— Киш­миш назы­ва­ется, киш­миш, — объ­яс­няет Люда. — Это тебе, — рас­крыла она ладошку.

— Откуда?! — сорва­лось у Кати. Но тут же она дога­да­лась. — Из Таджи­ки­стана, — ска­зала важно.

— Нет, — отве­чает Люда.

— Из Таджи­ки­стана, я знаю, — снова ска­зала Катя.

— Да нет же. Из Узбе­ки­стана. Из города Таш­кента, — объ­яс­няет Люда.

Не оши­ба­лась Люда. Верно — из Узбе­ки­стана киш­миш при­е­хал. Узбе­ки­стан — это тоже одна из совет­ских союз­ных рес­пуб­лик. Далеко от Ленин­града, в Сред­ней Азии Узбе­ки­стан. И здесь, как в Таджи­ки­стане, живут хоро­шие совет­ские люди. Послали и они в Ленин­град подарки. Много подар­ков. Раз­ные. Мясо, масло, крупу. Изюм для детей послали. Вку­сен, как мёд, изюм.

Про­шло ещё какое-то время. Повстре­чался одна­жды Кате и Люде Вова. Оста­но­вился. Нето­роп­ливо полез в кар­маны. Из пра­вого вынул кулёк. Из левого вынул кулёк. Кульки малень­кие-малень­кие. Зага­доч­ные. Про­тя­нул Кате. Про­тя­нул Люде.

— Вам, — ска­зал Вова.

Раз­вер­нули кульки подружки. Орехи лежат в кульках.

— Из Таджи­ки­стана? — спро­сила Катя.

— Нет, — отве­чает Вова.

— Из Узбе­ки­стана? — спро­сила Люда.

— Нет, — отве­чает Вова.

— Из, из…

— Из Кир­ги­зии, — ска­зал Вова.

Верно. И из Кир­гиз­ской Совет­ской Соци­а­ли­сти­че­ской Рес­пуб­лики при­шли в Ленин­град подарки.

Из мно­гих мест нашей боль­шой страны — из союз­ных, из авто­ном­ных рес­пуб­лик, из обла­стей, из краёв, из мно­го­чис­лен­ных горо­дов — при­хо­дили тогда в тот голод­ный бло­кад­ный год в Ленин­град подарки. Помо­гала страна героям. Совет­ские люди — совет­ским людям. Совет­ские дети — совет­ским детям.

Шуба

Группу ленин­град­ских детей выво­зили из оса­ждён­ного фаши­стами Ленин­града «Доро­гой жизни». Тро­ну­лась в путь машина.

Январь. Мороз. Ветер сту­дё­ный хле­щет. Сидит за баран­кой шофёр Коря­ков. Точно ведёт полуторку.

При­жа­лись друг к другу в машине дети. Девочка, девочка, снова девочка. Маль­чик, девочка, снова маль­чик. А вот и ещё один. Самый малень­кий, самый щуп­лень­кий. Все ребята худы-худы, как дет­ские тон­кие книжки. А этот и вовсе тощ, как стра­ничка из этой книжки.

Из раз­ных мест собра­лись ребята. Кто с Охты, кто с Нарв­ской, кто с Выборг­ской сто­роны, кто с ост­рова Киров­ского, кто с Васи­льев­ского. А этот, пред­ставьте, с про­спекта Нев­ского. Нев­ский про­спект — это цен­траль­ная, глав­ная улица Ленин­града. Жил маль­чонка здесь с папой, с мамой. Уда­рил сна­ряд, не стало роди­те­лей. Да и дру­гие, те, что едут сей­час в машине, тоже оста­лись без мам, без пап. Погибли и их роди­тели. Кто умер от голода, кто под бомбу попал фашист­скую, кто был при­дав­лен рух­нув­шим домом, кому жизнь обо­рвал сна­ряд. Оста­лись ребята совсем оди­но­кими. Сопро­вож­дает их тётя Оля. Тётя Оля сама под­ро­сток. Непол­ных пят­на­дцать лет.

Едут ребята. При­жа­лись друг к другу. Девочка, девочка, снова девочка. Маль­чик, девочка, снова маль­чик. В самой серёдке — кроха. Едут ребята. Январь. Мороз. Про­ду­вает детей на ветру. Обхва­тила руками их тётя Оля. От этих тёп­лых рук кажется всем теплее.

Идёт по январ­скому льду полу­торка. Справа и слева застыла Ладога. Всё силь­нее, силь­нее мороз над Ладо­гой. Коче­неют ребя­чьи спины. Не дети сидят — сосульки.

Вот бы сей­час мехо­вую шубу.

И вдруг… Затор­мо­зила, оста­но­ви­лась полу­торка. Вышел из кабины шофёр Коря­ков. Снял с себя тёп­лый сол­дат­ский овчин­ный тулуп. Под­бро­сил Оле, кричит:

— Лови!

Под­хва­тила Оля овчин­ный тулуп:

— Да как же вы… Да, право, мы…

— Бери, бери! — про­кри­чал Коря­ков и прыг­нул в свою кабину.

Смот­рят ребята — шуба! От одного вида её теплее.

Сел шофёр на своё шофёр­ское место. Тро­ну­лась вновь машина. Укрыла тётя Оля ребят овчин­ным тулу­пом. Ещё тес­нее при­жа­лись друг к другу дети. Девочка, девочка, снова девочка. Маль­чик, девочка, снова маль­чик. В самой серёдке — кроха. Боль­шим ока­зался тулуп и доб­рым. Побе­жало тепло по ребя­чьим спинам.

Довёз Коря­ков ребят до восточ­ного берега Ладож­ского озера, доста­вил в посё­лок Кобона. Отсюда, из Кобоны, пред­стоял им ещё далё­кий, далё­кий путь. Про­стился Коря­ков с тётей Олей. Начал про­щаться с ребя­тами. Дер­жит в руках тулуп. Смот­рит на тулуп, на ребят. Эх бы ребя­там тулуп в дорогу… Так ведь казён­ный, не свой тулуп. Началь­ство голову сразу сни­мет. Смот­рит шофёр на ребят, на тулуп. И вдруг…

— Эх, была не была! — мах­нул Коря­ков рукой.

Поехал дальше тулуп овчинный.

Не ругало его началь­ство. Новую шубу выдало.

Медицинское задание

Галя Соро­кина меди­цин­ская сестра. Только-только закон­чила меди­цин­ские курсы. При­была по назна­че­нию в один из ленин­град­ских госпиталей.

Давно меч­тала Галя стать меди­цин­ской сест­рой. Учи­лась при­лежно. Торо­пила время. Ждала той минуты, когда нако­нец с пол­ным пра­вом наде­нет меди­цин­ский халат, пред­став­ляла, как будет пере­вя­зы­вать ране­ных, как будет за ними уха­жи­вать, как нач­нут её ране­ные нежно назы­вать сестричкой.

При­была Галя по назначению.

— Мед­сестра?

— Мед­сестра, — отве­чает Галя.

— Очень хорошо, — гово­рят Гале.

Посмот­рели на Галю. Девушка строй­ная, креп­кая, вид спор­тив­ный. При­несли, поста­вили перед Галей два ведра.

— Вот, — гово­рят, — для пер­вого зна­ком­ства пер­вое вам меди­цин­ское задание.

Смот­рит Галя на вёдра. Пони­мает: что-то не то. Какое же зада­ние меди­цин­ское с вёдрами?!

Фаши­сты не пре­кра­щали бом­бить и обстре­ли­вать Ленин­град. По только ленин­град­ским заво­дам, не только ленин­град­ским домам нано­сили они урон. Бомбы и сна­ряды попа­дали в мосты, обры­вали элек­три­че­ские про­вода, выво­дили из строя водо­про­вод, раз­ру­шали насос­ные станции.

В такие часы начи­нался общий аврал. Рабо­чие-мосто­вики начи­нали чинить мосты. Рабо­чие-элек­трики быстро вос­ста­нав­ли­вали повре­жде­ния на линиях элек­тро­пе­ре­дач. Рабо­чие-водо­про­вод­чики быстро меняли повре­жден­ные трубы, быстро вос­ста­нав­ли­вали насос­ные стан­ции. Не смогли фаши­сты нару­шить нор­маль­ную жизнь города. Снова шёл элек­три­че­ский ток. Снова бежала вода в квартиры.

Беда при­шла неожи­данно. То, что ока­за­лось не под силу фашист­ским бом­бам и сна­ря­дам, сде­лали холода. Уда­рили силь­ные морозы. Замёрз, застыл, оста­но­вился ленин­град­ский водопровод.

Страш­ная беда нависла над городом.

Заво­дам нужна вода.

Хле­бо­за­во­дам нужна вода.

Боль­ни­цам нужна вода.

Вода, вода, всюду нужна вода. Мёртв ленин­град­ский водопровод.

Город спа­сала река Нева. Здесь в нев­ском льду про­ру­били про­руби. С самого утра тяну­лись сюда ленин­градцы. Шли с вёд­рами, с кув­ши­нами, с бидо­нами, с кастрю­лями, с чай­ни­ками. Шли цепоч­кой, один за одним. Ста­рики здесь, ста­рухи, жен­щины, дети. Нескон­чаем люд­ской поток.

Идти на Неву за водой и было пер­вым меди­цин­ским зада­нием Гали Соро­ки­ной. Не одна только Галя, несколько их, меди­цин­ских сестёр, стали носить для гос­пи­таля воду.

Как-то встре­тился Гале военный:

— Кто вы?

— Водя­ная сестра, — отве­чает Галя.

— Кто, кто?

— Водя­ная сестра, — повто­ряет Галя.

Как-то встре­тился Гале гражданский:

— Кто вы?

— Водя­ная сестра.

— Кто, кто?

— Водя­ная сестра, — отве­чает Галя.

Стала она и её подружки дей­стви­тельно водя­ными сест­рами Так назы­вали теперь их в госпитале.

Честно тру­ди­лась Галя. Пони­мала: и впрямь меди­цин­ским яви­лось её зада­ние. Гло­ток про­стой сту­дё­ной нев­ской воды был часто для ране­ных дороже мно­гих самых цен­ных лекарств.

Не вер­ну­лась одна­жды в гос­пи­таль Галя.

Про­дол­жали фаши­сты без­жа­лостно обстре­ли­вать Ленин­град. Посы­лали на город сна­ряды огром­ной мощности.

Попала Галя под фашист­ский артил­ле­рий­ский обстрел. Погибла при взрыве сна­ряда Галя.

Похо­ро­нили Галю на Пис­ка­рёв­ском клад­бище. Тысячи здесь ленин­град­цев, погиб­ших в дни ленин­град­ской бло­кады. Десятки тысяч.

Пис­ка­рёв­ское клад­бище ныне — огром­ный мемо­ри­аль­ный памят­ник. В веч­ном мол­ча­нии, высоко-высоко под­ня­лась здесь фигура скор­бя­щей жен­щины. Цветы и цветы кру­гом. И как клятва, как боль — слова на гра­ните: «Никто не забыт, ничто не забыто».

Бабушка

Зимой 1941 года морозы в Ленин­граде сто­яли на ред­кость силь­ные. Ленин­град в бло­каде. С топ­ли­вом очень плохо.

Нечем топить заводы.

Нечем театры топить и школы.

Нечем жилые топить дома.

Всё, что могли, пустили на топливо.

Нет в Ленин­граде киос­ков. Киоски пошли на дрова.

Нет в Ленин­граде сараев. Сараи пошли на дрова.

Даже дере­вян­ные дома раз­ре­шили сно­сить на топливо.

И всё же с топ­ли­вом очень плохо. Холод вол­ком гулял по городу. Холод вошёл в квартиры.

Лена Озо­лина жила в Апте­кар­ском пере­улке. Квар­тира у них боль­шая. Много раньше сосе­дей в квар­тире жило. Сей­час же — Лена и бабушка. Нет у них больше сосе­дей. Кто уехал, кто умер. Пуста квартира.

Морозы стоят на улице. Про­мёрзла, про­дрогла, от мороз­ных ожо­гов кри­чит квар­тира. На окнах из снега нарост ледо­вый. Посмот­ришь на эти окна — от вида холод уже берёт. Стены в инее. В инее пото­лок. Пол, пред­ставьте, и этот в инее. Повер­нёшься кру­гом, взгля­дом прой­дёшь по ком­нате — словно не ком­ната это вовсе, а попал ты, как мамонт, в лёд.

Лена дер­жится. Бабушке плохо. Слегла. Не подымается.

Про­сит:

— Укрой!

Про­сит:

— Укрой!

Укры­вает бабушку Лена. Оде­яло. Ещё оде­яло. Шубой накрыта шуба. Холодно бабушке.

Вдруг при­тихла, умолкла бабушка.

— Бабушка! Бабушка!

Не отзы­ва­ется бабушка.

Бро­си­лась Лена из дома на улицу. Люди под­ня­лись сюда в квар­тиру. Осмот­рели, потро­гали бабушку.

— Нет, — гово­рят, — жива.

— В тепло бы её. К огню.

Кто-то ска­зал:

— В ото­пи­тель­ную комнату.

Были в Ленин­граде тогда такие — ком­наты, кото­рые спе­ци­ально отап­ли­ва­лись. На улицу — две, одна. Кто их при­ду­мал, сей­час не вспом­нишь. Роль сыг­рали они огром­ную. Ото­пи­тель­ные, или, как их ещё назы­вали, обо­гре­ва­тель­ные, ком­наты мно­гих ленин­град­цев спасли от холод­ной смерти.

Отнесли доб­рые люди бабушку Лены в одну из таких ото­пи­тель­ных ком­нат. Отле­жа­лась она, ото­гре­лась, ожила. Вер­ну­лась сама домой. Всю бло­каду затем пере­жила бабушка. С цве­тами Победу встретила.

Буханка

Надя Хох­лова, Надя Реб­рова — две девушки, две подружки. Живут по сосед­ству. Рядом их улицы. На Рас­стан­ной живёт Хох­лова. Реб­рова живёт на Лиговке. Давно они дру­жат. Вме­сте росли, вме­сте учи­лись в школе. На заводе рабо­тают нынче вме­сте. И той и дру­гой по шест­на­дцать лет.

Хорошо они тру­дятся. Хва­лят подру­жек. Сна­ряды завод выпус­кает для фронта. Две нормы выра­ба­ты­вает Надя Хох­лова, две — Надя Реб­рова. В числе пер­вых ста­ра­ются быть подружки. Нелёг­кие дни в Ленин­граде. Есть подруж­кам всё время хочется.

Утром проснутся. Хочется кушать.

Бегут на работу. Хочется кушать.

Стоят у стан­ков. О еде мечтают.

Уж так, уж так порой им хочется кушать… Голова у подру­жек кружится.

Меч­тают подружки:

— Вот бы буханку хлеба.

— Хоть одну на двоих, — ска­жет Надя Хохлова.

— Хоть одну на двоих, — согла­сится Надя Реброва.

— Вот бы упала буханка с неба!

Воз­вра­ща­лись как-то они с работы. Вот она, Лиговка. Скоро Рас­стан­ная. Угол Рас­стан­ной и Лиговки. Рас­ста­нутся тут подружки. Надя Хох­лова ещё дальше немного прой­дёт по Лиговке. Надя Реб­рова свер­нёт на Расстанную.

Идут подружки. Зима. Мороз. Сугробы снега в рост чело­ве­че­ский слева, справа. Час вечер­ний. Пустынно сей­час на Лиговке. Двое всего на Лиговке Надя Хох­лова, Надя Реб­рова. Вечер. Зима. Мороз.

Шагают подружки. Скрип, скрип — под ногами снег. Обо­гнала подру­жек авто­ма­шина. Гру­зо­вик. Бре­зен­том что-то при­крыто сверху. Запах почу­дился вдруг подруж­кам. Зна­ко­мый, щемя­щий, кри­ча­щий запах. Пере­гля­ну­лись подружки — так это ж хлеб!

Дей­стви­тельно, хлеб в машине. Торо­пи­лась машина к булоч­ной. Смот­рят подружки. Выры­ва­ется кри­ком голод:

— Вот бы буханку хлеба.

— Хоть одну на двоих?

— Хоть одну на двоих!

Идёт, оги­бает машина сугробы. И вдруг про­сви­стел, про­гу­дел, уда­рил рядом с маши­ной сна­ряд. Разо­рвался он рядом с мото­ром. Раз­несло кабину. Убило шофёра. Сорвало борта у машины. Посы­па­лись буханки на мосто­вую чуть ли не прямо к ногам подружек.

Смот­рят подружки: буханки! Хлеб! Под­бе­жали они к машине.

Что-то шеп­чет: хва­тай, бери, не повто­рится такое чудо.

Но тут же и новый голос: не тро­гай, не смей, в каж­дой буханке чужая доля.

Что-то шеп­чет: сме­лей, вы одни, вспом­ните тех, кто дома.

Но тут же тот стро­гий голос: не смей на чужой беде стро­ить свою удачу.

Накло­ни­лись подружки. Взяли по буханке. Смот­рит Надя Хох­лова на Надю Реб­рову. Смот­рит Надя Реб­рова на Надю Хох­лову. Посто­яли они секунду. Накло­ни­лись, взяли ещё по буханке, по две, по три. Под­ня­лись, пошли к машине. Поло­жили буханки опять в машину. Вскоре появи­лись дру­гие про­хо­жие. Ста­руха какая-то, под­ро­сток, дев­чонка, какой-то ста­рик, две моло­дые жен­щины. Смот­рят про­хо­жие — хлеб! Видят Хох­лову, видят Реб­рову. Подо­шли, накло­ни­лись, тоже стали гру­зить на машину хлеб. Собрали буханки люди. Кто-то куда-то сбе­гал, сооб­щил о слу­чив­шемся. Вскоре дру­гая при­шла машина. Пере­гру­зили на эту машину хлеб. Гуд­нула, ушла машина.

Смот­рит ей вслед Надя Хох­лова, смот­рит Надя Реб­рова. Смот­рят дру­гие люди.

И снова, и снова, и снова — до крика, до слез, до боли: хочется людям есть, хочется людям есть.

— Вот бы — буханку. Хоть одну на двоих. Хоть одну на троих, на пяте­рых, семе­рых. Хотя бы — кусо­чек хлеба!

Трамвай

«Неустра­ши­мый» — его про­звали. Дей­стви­тельно был он отваж­ным. Он это ленин­град­ский трамвай.

Бегут вагоны по рель­сам, напол­няют город трам­вай­ным зво­ном. Ходил он по Нев­скому, Садо­вой, Литей­ному. Спе­шил к заво­дам — к Киров­скому, к Бал­тий­скому, к Метал­ли­че­скому. Торо­пился на Васи­льев­ский ост­ров, на Мос­ков­ский про­спект, на Охту. Звонко бежал по Лиговке.

Много дел у трам­вая было: людей — на работу, людей — с работы. Грузы — к отправке, грузы — с доставки. Если надо — бой­цов пере­бра­сы­вал. Если надо — сна­ряды к бой­цам подбрасывал.

Всё хуже в Ленин­граде с топ­ли­вом, с горю­чим, с электроэнергией.

Оста­но­вился авто­бус. Нет горю­чего для автобуса.

Не ходит трол­лей­бус. Нет элек­тро­энер­гии для троллейбуса.

Только он, трам­вай — корен­ной ленин­гра­дец, бегает.

Бес­по­ко­ятся жители. Тре­во­жатся за трам­вай. Утром выхо­дят на улицы, смот­рят, ходит ли их трамвай.

Радость на лицах:

— Ходит!

Нелегко при­хо­дится трам­ваю. Под огнём фаши­стов ходил тру­дяга. Про­вода обры­вало. Корё­жило рельсы. Даже в трам­вай попа­дали порой сна­ряды. Раз­но­сило вагоны в щепы.

Тре­во­жи­лись жители. Бес­по­ко­ятся за трам­вай. Про­сы­па­ются утром: ходит ли их трамвай?!

Радость на лицах:

— Ходит!

Но вот к концу 1941 года совсем плохо стало с элек­тро­энер­гией в Ленин­граде. Всё реже и реже выхо­дит трам­вай на линии.

В январе 1942 года оста­но­вился, заглох трам­вай. Замерли стрелки. Ржа­веют рельсы.

— Оста­но­вился!

— Всё!

Обо­рва­лось что-то в душе у ленин­град­цев. Ухо­дило с трам­ваем многое.

Исто­щены, изму­чены бло­ка­дой и голо­дом ленин­градцы. И всё же:

— Вос­ста­но­вим, пустим трам­вай, — сказали.

Пустить трам­вай — это зна­чило: надо добыть топ­ливо для город­ской элек­тро­стан­ции. Достали его ленин­градцы. Нет хоро­шего угля — стали соби­рать «мест­ное топ­ливо»: уголь­ную пыль, дре­вес­ные отходы, про­стую бумагу, стро­и­тель­ный мусор.

Пустить трам­вай — это зна­чило: надо на элек­тро­стан­ции создать спе­ци­аль­ный котёл для «мест­ного топ­лива». Собрали, создали ленин­градцы такой котёл.

Рабо­тали дружно. Все. Взрос­лые. Дети. Рабо­чие и инже­неры. Худож­ники и музыканты.

Пустили трам­вай ленинградцы.

15 апреля 1942 года он снова пошёл по городу. Бежит он по рель­сам, напол­няет город весё­лым трам­вай­ным звоном.

Любу­ются люди:

— Смотри — пошёл!

— Пошёл!

— Пошёл!

Бежит, бежит по Ленин­граду ленин­град­ский трам­вай. Вме­сте со всеми живёт и борется.

Ленинградская походка

У ленин­град­цев выра­бо­та­лась своя походка. Осо­бая. Непо­вто­ри­мая. Ленинградская.

Голод и холод делали своё дело. Сил у каж­дого ста­но­ви­лось всё меньше и меньше. Люди стали ходить всё тише и тише. Шаг у ленин­град­цев стал раз­ме­рен­ный, дви­же­ния плав­ные. Идут, не торо­пятся. Не обго­няют друг друга. Эко­но­мят свои силы. Даже дети и те поте­ряли свою обыч­ную рез­вость. Гля­нешь на них — не дети это вовсе, малень­кие ста­рички чинно идут по улицам.

При­был одна­жды с Боль­шой земли на один из ленин­град­ских заво­дов спе­ци­а­лист из Москвы. Завод зна­ме­ни­тый — Киров­ский, быв­ший Пути­лов­ский. Наслы­шался мос­ков­ский спе­ци­а­лист про ленин­град­скую походку ещё в Москве. Гово­рили ему про ленинградцев:

— Ходят тихо. Дви­же­ния плав­ные. Бере­гут силы.

Потом, когда летел в Ленин­град — а летали в то время из Москвы в Ленин­град не прямо, а круж­ным путём, обходя рай­оны, захва­чен­ные фаши­стами, — опять услы­шал он о ленин­град­ской походке:

— Бере­гут силы. Ходят плавно. Дви­же­ния тихие.

При­был спе­ци­а­лист в Ленин­град на Киров­ский завод. Инте­ре­су­ется пла­нами. Думает: наверно, сни­жен­ные здесь планы. Видит — нор­маль­ные планы. Инте­ре­су­ется: как же они выпол­ня­ются? Узнаёт — в срок выпол­ня­ются. Мало того — пере­вы­пол­ня­ются даже планы!

Уди­вился мос­ков­ский гость. Про себя поду­мал: «Вот так походка тихая. Вот так дви­же­ния плавные».

Воз­можно, это только здесь, на Киров­ском заводе, решил мос­ков­ский спе­ци­а­лист. Побы­вал на дру­гих заво­дах. Но и там, на дру­гих заво­дах, выпол­ня­ются точно и даже досрочно планы. Для нужд фронта, для войск, обо­ро­ня­ю­щих Ленин­град, тру­дятся ленин­град­ские рабо­чие. Танки, пуле­мёты, мины, гра­наты, раз­ное дру­гое воору­же­ние выпус­кают ленин­град­ские заводы. Не отстают они в сро­ках. Широк их рабо­чий шаг.

Вер­нулся спе­ци­а­лист в Москву. Спра­ши­вают у него:

— Что видел? Что слы­шал? Как ленин­град­ская походка?

Рас­ска­зал спе­ци­а­лист о том, как сра­жа­ется Ленин­град, о работе Пути­лов­ского завода; рас­ска­зал о дру­гих заводах.

— Нор­маль­ная, отлич­ная походка, — ска­зал о походке. — Ленин­град­ский надёж­ный шаг.

Побывали

Фаши­сты про­дол­жали штур­мо­вать Ленинград.

Смот­рят фаши­сты в бинокль. Дома и улицы города видят. Шпиль на соборе Пет­ро­пав­лов­ской кре­по­сти раз­гля­ды­вают. Адми­рал­тей­скую иглу рас­смат­ри­вают. Меч­тают они о том, как про­ша­гают по ленин­град­ским про­спек­там — по Нев­скому, по Литей­ному, прой­дут вдоль Невы, вдоль Мойки, Фон­танки, мимо Лет­него сада, про­ша­гают по зна­ме­ни­той Двор­цо­вой пло­щади. Верят фаши­сты к успех, в победу.

Побы­вали они в Ленин­граде. Вот как слу­чи­лось это. Не взяв город «в лоб», фаши­сты решили обойти Ленин­град с востока. План у фаши­стов теперь такой. Восточ­нее Ленин­града про­рвутся они с левого южного берега Невы на север­ный — пра­вый. И отсюда уже по пра­вому берегу ворвутся в город.

Убеж­дены фаши­сты, что тут, на пра­вом берегу Невы, мало совет­ских войск, что тут и откро­ется путь к Ленинграду.

Начали фаши­сты пере­праву через Неву ночью. Рас­счи­тали: к рас­свету будут они в Ленин­граде. Пред­став­ля­ется фаши­стам Ленин­град. Вот идут они по Нев­скому, по Литей­ному, шагают вдоль Невы, вдоль Мойки, Фон­танки, мимо Лет­него сада, идут по Двор­цо­вой пло­щади. А вот и шпиль на соборе Пет­ро­пав­лов­ской кре­по­сти. А вот и Адми­рал­тей­ская игла, как шпага, прон­зает небо.

Погру­зи­лись фаши­сты на плоты. Оттолк­ну­лись от берега. Река Нева не длин­ная. Всего-то в ней 74 кило­метра. Не длин­ная, но широ­кая. Широ­кая и пол­но­вод­ная. Выте­кает она из Ладож­ского озера, течёт в сто­рону Ленин­града и там, где стоит на её бере­гах Ленин­град, впа­дает в Фин­ский залив Бал­тий­ского моря.

Пере­прав­ля­ются фаши­сты через Неву, достигли уже сере­дины. И вдруг с пра­вого берега обру­шился на фаши­стов ура­ган­ный огонь. Это стала стре­лять наша артил­ле­рия. Это уда­рили совет­ские пуле­мёты. Точно стре­ляли совет­ские воины. Раз­гро­мили они фаши­стов, не пустили на пра­вый берег. Гиб­нут фаши­сты, сры­ва­ются с пло­тов в воду. Под­хва­ты­вает Нева трупы фашист­ских сол­дат, несёт на вол­нах, несёт на пло­тах вниз по течению.

И вот — свер­ши­лись мечты фаши­стов. Ока­за­лись они в Ленин­граде. Точь-в-точь как хотели, как раз к рас­свету. Про­плы­вают фаши­сты мимо Лет­него сада, мимо Фон­танки, Мойки, рядом с Двор­цо­вой пло­ща­дью. А вот и шпиль Пет­ро­пав­лов­ской кре­по­сти. А вот и Адми­рал­тей­ская игла всё так же шпа­гой прон­зает небо. Всё точно так, как меч­тали о том фаши­сты. Раз­ница лишь в одном. Живыми меч­тали всту­пить они в Ленин­град. Живыми.

А тут…

Несёт свои воды река Нева. Плы­вут в послед­ний свой путь фашисты.

«Мессершмитт» и «Пантели»

Авиа­ция. Раз­ные тут само­лёты. Есть истре­би­тели, есть раз­вед­чики, про­сла­ви­лись гроз­ные совет­ские штур­мо­вики. Есть бом­бар­ди­ров­щики лёг­кие, сред­ние, тяжё­лые, даль­ние. Есть ноч­ные бом­бар­ди­ров­щики. Есть само­лёты мор­ские, есть сани­тар­ные, есть про­сто учеб­ные. Много раз­лич­ных типов. Много раз­лич­ных марок. Есть Илы, есть Яки, есть МиГи, есть Ла. Есть Пе‑2, есть зна­ме­ни­тый По‑2, есть, нако­нец, Ли‑2. Ли‑2 — пас­са­жир­ский, гру­зо­вой самолёт.

Лёт­чик Пан­тели был как раз коман­ди­ром на гру­зо­вом Ли‑2.

Ли‑2 — само­лёт по тем вре­ме­нам вме­сти­тель­ный. Удач­ным счи­тался, надёж­ным. Два крыла, два винта, два мотора, два пилота сидят в кабине. Слева в кресле сидит пилот, справа сидит пилот. Тот, кто слева, и есть коман­дир воз­душ­ного корабля. Слева сидит Пантели.

Отва­жен Пан­тели. Влюб­лён он в небо, в мотор­ный гул. Всех, кто летает, всё, что летает, Пан­тели безумно любит.

А вот Ли‑2 почему-то не очень любит. К дру­гому лежит у него душа. Истре­би­тель в душе Пан­тели. Об истре­би­теле он меч­тает. Вот где про­стор, раз­мах. Вот где бои с про­тив­ни­ком. Меч­тает с фаши­стами лёт­чик биться. А тут — гру­зо­вой Ли‑2.

Правда, есть на само­лёте воз­душ­ный стре­лок. Есть пуле­мёт у стрелка воз­душ­ного. Но ведь сам само­лёт того… «Гру­зо­вая бочка» — назы­вает его Пантели.

В декабре 1941 года лёт­чик Пан­тели на своём Ли‑2 при­был под Ленин­град. Пере­бра­сы­вал грузы через Ладож­ское озеро. Были самые труд­ные дни Ленин­града. Авто­мо­биль­ная дорога через Ладож­ское озеро только нала­жи­ва­лась. Лёт­чики и до этого помо­гали ленин­град­цам. Теперь их помощь важна вдвойне. На гру­зо­вых само­лё­тах достав­ляли лёт­чики в Ленин­град про­дукты, бое­при­пасы, выво­зили боль­ных и раненых.

Не обес­пе­чишь, конечно, по воз­духу нужды мил­ли­он­ного города. Тем важ­нее любой полёт. Не знали в те дни само­лёты отдыха. Летали лёт­чики в три усталости.

Фаши­сты вся­че­ски ста­ра­лись сорвать эту помощь Ленин­граду по воздуху.

Начали фашист­ские истре­би­тели охоту за совет­скими транс­порт­ными само­лё­тами. Нередко сби­вали наших.

Одна­жды в небе над Ладож­ским озе­ром фашист­ский истре­би­тель «мес­сер­шмитт» ата­ко­вал и Ли‑2 Пан­тели. Сто­яла зима. Льдом искри­лась внизу Ладога.

Сошлись фашист и совет­ский лёт­чик. Завя­зался воз­душ­ный бой. Ли‑2 тихо­ход. Ли‑2 — само­лёт-мишень. Ата­кует его фашист. Не будет ему пощады.

Вот-вот и конец Ли‑2. Но что такое?! Ушёл от огня Ли‑2. Успел отвер­нуть само­лёт Пантели.

Про­нёсся стре­лой «мес­сер­шмитт». Раз­во­рот, ещё раз­во­рот. Снова готов к атаке. Ринулся кор­шу­ном, ринулся яст­ре­бом. Из пуле­мё­тов снова открыл огонь.

Вот-вот и конец Ли‑2. Но что такое? Ушёл от огня Ли‑2. Успел отвер­нуть само­лёт Пантели.

Разо­злился фашист­ский лёт­чик. Вновь раз­во­рот, иммель­ман, раз­во­рот. Снова готов к атаке.

И вдруг… Что такое?! Ли‑2 ринулся сам в атаку. Опе­ре­дил он фаши­ста. При­пал к пуле­мёту воз­душ­ный стре­лок. Пер­вым открыл огонь. Секунда. Нет, меньше секунды. Вздрог­нул фашист­ский истре­би­тель, затем на миг словно застыл на месте и тут же «клю­нул» носом и стре­ми­тельно рух­нул вниз. Про­бил он лёд на Ладож­ском озере, блес­нул, мах­нул хво­стом и исчез в пучине.

Шутили потом на Ладоге: само­лёт-истре­би­тель, мол, появился новый.

— Марки какой?

— «Пан­тели»!

Публичная библиотека

Ленин­град­ская пуб­лич­ная биб­лио­тека одна из самых боль­ших в мире. Пуб­лич­ная озна­чает народ­ная, то есть биб­лио­тека для всех, для мно­гих. Тысячи и тысячи раз­лич­ных книг хра­нится в Ленин­град­ской пуб­лич­ной библиотеке.

Много все­гда здесь чита­те­лей. Даже в самые тяжё­лые дни ленин­град­ской обо­роны, когда насту­пили страш­ные холода, когда пре­кра­ти­лась подача воды, когда погас элек­три­че­ский свет в Ленин­граде, не закры­лась, про­дол­жала рабо­тать Пуб­лич­ная биб­лио­тека. При фона­рях, при све­чах, при керо­си­но­вых лам­пах рабо­тала Ленин­град­ская пуб­лич­ная библиотека.

Появи­лись новые чита­тели у биб­лио­теки. Биб­лио­те­карша ста­рушка Гли­ке­рия Сер­ге­евна, как и все­гда, сто­яла на выдаче книг. И вот как раз вхо­дит один из таких новых чита­те­лей. Моло­дой. Рос­лый. В воен­ной форме.

Гово­рит:

— Здрав­ствуйте!

Спра­ши­вает:

— Можно у вас полу­чить книгу Нико­лая Ост­ров­ского «Как зака­ля­лась сталь»?

— Можно, — отве­чает Гли­ке­рия Сергеевна.

— А можно — повесть «Дуб­ров­ский» и стихи Алек­сандра Сер­ге­е­вича Пушкина?

— Можно, — отве­чает Гли­ке­рия Сергеевна.

— А можно — романы Алек­сандра Дюма «Три муш­ке­тёра» и «Два­дцать лет спустя»?

— Можно и «Три муш­ке­тёра». Можно и «Два­дцать лет спустя».

— А можно… — И воен­ный стал назы­вать книгу за кни­гой. Тут и роман «Война и мир» Льва Тол­стого, и роман «Тихий Дон» Миха­ила Шоло­хова, и стихи Миха­ила Лер­мон­това и Тараса Шев­ченко, и басни Кры­лова, книги Жюля Верна, Джека Лон­дона, «Хижина дяди Тома» аме­ри­кан­ской писа­тель­ницы Бичер Стоу и много дру­гих книг, даже дет­ская книга «При­клю­че­ния Тома Сойера».

Смот­рит удив­лённо Гли­ке­рия Сер­ге­евна на воен­ного — впер­вые такой чита­ю­щий у неё читатель.

— Это всё вам? — спра­ши­вает биб­лио­те­карша Гли­ке­рия Сергеевна.

— Мне, — отве­чает военный.

Стала Гли­ке­рия Сер­ге­евна доста­вать книги. Достала «Как зака­ля­лась сталь» Нико­лая Ост­ров­ского, достала «Войну и мир» Льва Тол­стого, достала стихи Алек­сандра Сер­ге­е­вича Пушкина.

— Про­стите, — гово­рит воен­ный, — а нет ли у вас Пуш­кина на армян­ском языке?

Посмот­рела Гли­ке­рия Сер­ге­евна искоса на военного.

— Есть, — гово­рит, — и на армян­ском языке.

— Отло­жите мне на армянском.

Про­дол­жает пожи­лая биб­лио­те­карша под­би­рать для воен­ного книги. Достала Тол­стого, достала Шоло­хова, достала стихи Тараса Шевченко.

— Про­стите, — вдруг гово­рит воен­ный, — а нет ли у вас Тараса Шев­ченко на гру­зин­ском языке?

Вски­нула Гли­ке­рия Сер­ге­евна глаза на военного:

— На грузинском?

— Да, на грузинском.

— Про­стите, должна проверить.

Про­ве­рила.

— Есть, — гово­рит, — стихи Тараса Шев­ченко на гру­зин­ском языке.

— Будьте любезны, отло­жите, — про­сит военный.

При­несла Гли­ке­рия Сер­ге­евна стихи Тараса Шев­ченко на гру­зин­ском языке.

— И на укра­ин­ском тоже, — ска­зал военный.

При­несла на укра­ин­ском. Вновь под­би­рает книги. Достала Жюля Верна, достала Джека Лон­дона, вынула «Хижину дяди Тома».

— Про­стите, — вдруг гово­рит воен­ный, — а нет ли у вас «Хижины дяди Тома» на татар­ском языке?

Вски­нула снова Гли­ке­рия Сер­ге­евна удив­лённо глаза на военного:

— Минутку. Должна проверить.

Куда-то ушла. Вскоре вернулась.

— Есть, — гово­рит, — на татар­ском языке «Хижина дяди Тома».

При­несла она «Хижину дяди Тома». Смот­рит опять на воен­ного. Пора­зи­тель­ный из пора­зи­тель­ных прямо читатель.

— Это всё вам? — спра­ши­вает библиотекарша.

— Мне, — отве­чает воен­ный. И уточ­няет: ока­зы­ва­ется, лечится он в одном из ленин­град­ских гос­пи­та­лей, при­шёл в биб­лио­теку с прось­бами от ране­ных товарищей.

— Ах вот как, — ска­зала Гли­ке­рия Сергеевна.

Засу­е­ти­лась она, зато­ро­пи­лась. В стопки собрала книги. Пере­вя­зала, даёт военному.

— При­хо­дите, — гово­рит, — при­хо­дите. Рады все­гда вас видеть.

Из мно­гих ленин­град­ских гос­пи­та­лей при­хо­дили в те дни за кни­гами в Пуб­лич­ную биб­лио­теку. Про­сили книги на рус­ском и укра­ин­ском язы­ках, на бело­рус­ском, армян­ском, кир­гиз­ском, узбек­ском, азер­бай­джан­ском, баш­кир­ском, таджик­ском и мно­гих дру­гих языках.

Пора­жа­лась Гли­ке­рия Сер­ге­евна. Сколько раз­ных бой­цов, сколько раз­ных наци­о­наль­но­стей защи­щает её род­ной Ленинград.

И это верно. Вся страна помо­гала Ленин­граду. Вся страна Ленин­град защищала.

Генерал Федюнинский

Гене­рал Иван Ива­но­вич Федю­нин­ский был одним из героев обо­роны Ленин­града. Это его вой­ска не пустили фаши­стов к Вол­хову. Это 54‑я армия, кото­рой он коман­до­вал, вме­сте с дру­гими гро­мила фаши­стов под горо­дом Тихвином.

Ещё в январе 1942 года совет­ские вой­ска пред­при­няли первую попытку про­рвать бло­каду Ленинграда.

Знали об этом в Ленин­граде. Пошли по городу разговоры:

— Наши идут к Ленинграду.

— Скоро про­бьются наши.

По это было не так. Не смогли тогда одо­леть фаши­стов совет­ские вой­ска. Не было доста­точ­ных сил у наших.

Не про­били совет­ские армии ни зимой, ни вес­ной 1942 года дорогу к оса­ждён­ному Ленинграду.

По-преж­нему Ленин­град оста­вался в блокаде.

Как-то после весен­них боёв 1942 года гене­рал Федю­нин­ский напра­вился в одну из своих диви­зий. Поехал гене­рал на танке. Для удоб­ства надел ват­ную фуфайку, на голову про­стую сол­дат­скую шапку-ушанку.

Танк шёл по желез­но­до­рож­ной насыпи.

Рас­пу­тица. Раз­мокла, рас­кисла кру­гом земля. Лишь насыпь одна пока сохра­няла твёр­дость. Неваж­ное настро­е­ние у Федю­нин­ского. Не про­би­лись наши вой­ска к Ленинграду.

По дороге в диви­зию и повстре­чал гене­рал сол­дата. Сол­дат был из пожи­лых. Хит­ринка в гла­зах играет.

Быва­лый, видать, сол­дат. Посмот­рел на него Федю­нин­ский. Ват­ная фуфайка на сол­дате — точь-в-точь такая, как на самом Федю­нин­ском. Шапка-ушанка на голове — про­стая, сол­дат­ская, такая же, как на голове гене­рала Федюнинского.

Оста­но­ви­лись гене­рал и солдат.

— Здрав­ствуй, зем­ляк, — про­из­нёс сол­дат. Не думал, что по шпа­лам шёл генерал.

— Здрав­ствуй, — отве­тил Федюнинский.

Решил Федю­нин­ский заку­рить. Полез в кар­ман. Достал пачку папи­рос, про­тя­нул солдату.

— Ну и даёшь! — про­из­нёс сол­дат. Папи­росы в то время, осо­бенно здесь, на фронте под Ленин­гра­дом, были почти как чудо.

Покру­тил папи­росу в руке сол­дат, посмот­рел на Федю­нин­ского, на фуфайку, на шапку сол­дат­скую, сказал:

— Ты, видать, зем­ляк, близко к началь­ству ходишь.

Ясно Федю­нин­скому: не при­знал за гене­рала его солдат.

— Бывает, — усмех­нулся Федюнинский.

— В орди­нар­цах небось гоняешь?

— Да так… — сму­тился, не знал, что отве­тить ему, Федюнинский.

Понра­вился сол­дат гене­ралу. Раз­го­во­ри­лись они. О том о сём, какие вести идут из дома.

Затем речь пошла о недав­них боях.

— Не полу­ча­ется что-то, — ска­зал сол­дат. И тут же: — Ничего, не сразу оно, зем­ляк. Сего­дня не уда­лось, зав­тра удастся. Помяни: лёд под напо­ром все­гда проломится.

Под­нял глаза Федюнинский.

— Это уж точно скажу, зем­ляк. Слову поверь. Сил не жалей про­ло­мится. А что там началь­ство думает?

Улыб­нулся Федюнинский:

— Счи­тает, про­ло­мится. Счи­тает, получится.

— Вот видишь, — ска­зал солдат.

Воз­вра­щался Федю­нин­ский в штаб, всё о сол­дате думал.

— Сил не жалей. Про­ло­мится, — повто­рял гене­рал Федюнинский.

Началось

Насту­пил январь 1943 года. Круп­ных воен­ных успе­хов достигла к этому вре­мени Совет­ская Армия. Под горо­дом Ста­лин­гра­дом была окру­жена огром­ная 330-тысяч­ная фашист­ская армия, кото­рой коман­до­вал гене­рал-фельд­мар­шал Пау­люс. Ещё дальше совет­ские вой­ска ото­гнали фаши­стов от Москвы. Нанесли пора­же­ние вра­гам и в ряде дру­гих мест. При­шло время с новой силой уда­рить по фаши­стам и здесь под Ленинградом.

Раз­гро­мить фашист­ские вой­ска южнее Ладож­ского озера, про­рвать в этом месте бло­каду Ленин­града — таким был при­каз. Удар должны нане­сти два фронта. Со сто­роны Ленин­града и реки Невы вой­ска Ленин­град­ского фронта. Со сто­роны реки Вол­хов и города Вол­хова вой­ска Вол­хов­ского фронта.

12 января 1943 года наступ­ле­ние началось.

Пра­вый берег реки Невы. Чуть ниже того места, где Нева выте­кает из Ладож­ского озера. Здесь сосре­до­то­чи­лись гото­вые к атаке вой­ска Ленин­град­ского фронта. Среди них и 136‑я стрел­ко­вая диви­зия, кото­рой коман­дует гене­рал Симо­няк. Напро­тив на левом берегу нахо­дятся фаши­сты. Рядо­вой Металь­ни­ков слу­жит как раз в этой диви­зии. Стоит он в одной из колонн. Пред­став­ляет кар­тину ско­рого боя. Сра­же­ние нач­нут артил­ле­ри­сты. Туда, на левый берег Невы, кроша укреп­ле­ния врага, обру­шатся сотни и сотни сна­ря­дов. Затем поды­мется в бой пехота. Рота, в кото­рой слу­жит Металь­ни­ков, а вме­сте с ней и дру­гие роты, бата­льоны, полки и вся их диви­зия, а также и те диви­зии, кото­рые стоят слева и справа, устре­мятся впе­рёд, поне­сутся по льду Невы, достиг­нут левого её берега. И вот тут уже на левом берегу и нач­нётся глав­ный про­рыв обо­роны про­тив­ника, глав­ный нач­нётся бой.

Январь. Мороз. Холод стоит на улице. Тем­пе­ра­тура — 25 гра­ду­сов ниже нуля. Дере­вья застыли в инее. Стоят как на снимке. Как в див­ной сказке. Смот­рит на них Металь­ни­ков. Уда­рят сей­час сна­ряды. Ура­га­ном прой­дут по лесу. Обру­шится иней с веток. Померк­нет, исчез­нет сказка.

И вот — 9 часов 30 минут утра. Уда­рили наши пушки. Кру­шат они левый берег. При­бли­зи­лась ближе к реке наша пехота. Сиг­нала к атаке ждёт.

Ждёт и Металь­ни­ков. Гля­нул налево, гля­нул направо. Что там такое справа?! Видит Металь­ни­ков мед­ные трубы. Одна, вто­рая, тре­тья, чет­вёр­тая. Поменьше, побольше, ещё побольше, совсем огром­ная. За этими тру­бами снова трубы. И дальше трубы. И снова трубы. Ясно сол­дату — стоит оркестр.

Смот­рит Металь­ни­ков — поражается.

Рядом стоит рядо­вой Нау­менко. Смот­рит Нау­менко. Поражается.

Рядом стоит сер­жант Пет­ро­сян. Смот­рит сер­жант Пет­ро­сян. Поражается.

Рядом дру­гие стоят сол­даты. Смот­рят сол­даты. Трубы! Оркестр! Поражаются.

Гро­мят, гро­мят, кру­шат ору­дия левый берег. И вдруг, пере­кры­вая рас­каты ору­дий, заглу­шая раз­рывы сна­ря­дов, загре­мел над Невой оркестр. При­слу­ша­лись сол­даты — Интернационал.

— Ура! — про­нес­лось над колоннами.

Рва­ну­лись впе­рёд сол­даты. Рва­нулся Металь­ни­ков. Рядом бежит Нау­менко. Рядом бежит Пет­ро­сян. Рядом дру­гие бегут сол­даты. Бежит, бежит Металь­ни­ков. Всё громче, всё громче зву­чит оркестр. Про­но­сятся в созна­нии у Металь­ни­кова слова из Интернационала:

«Кипит наш разум возмущённый…»

«Никто не даст нам избавленья…»

«Чтоб сверг­нуть гнёт рукой умелой,
Отво­е­вать своё добро,
Взду­вайте горн и куйте смело,
Пока железо горячо!»

Бежит, бежит Металь­ни­ков. Бегут, несутся дру­гие солдаты.

«Кипит наш разум возмущённый
И в смерт­ный бой вести готов».

Монблан и Вавилов

Вме­сте с дру­гими к левому, заня­тому фаши­стами берегу Невы бежал и сол­дат Вави­лов. Недо­во­лен Вави­лов. Только при­был, думал, немед­ленно в бой, а тут — учения.

— Какие ещё уче­ния, — бур­чит Вави­лов. — Что я — школь­ник, кур­сант, сту­дент? Вое­вать я с фаши­стами при­был. Нет тут вре­мени на учения.

Со стран­ного нача­лись их уче­ния. Постро­или сол­дат. Вру­чили сол­да­там вёдра. Выбрали рядом кру­тую гору. Поли­вайте водой, мол, гору. Полили сол­даты гору. Схва­тил ледя­ной кор­кой её мороз. Стала скольз­кой гора, пре­скольз­кой. Хоть садись и катись с горы.

— Что мы, дети — кататься с горы, — буб­нил Вави­лов. — Что здесь, армия или дет­ский сад?!

Раз­ве­се­ли­лись сол­даты и впрямь, как дети. Стали с горы на ногах, на боках съезжать.

— Отста­вить! — про­шла команда.

Дру­гая дана команда. При­ка­зали сол­да­там по ледя­ному настилу на гору лазить.

Стали сол­даты брать ледя­ную гору. Не даётся гора, упря­мится. Взбе­гали сол­даты на чет­верть, на треть горы, до поло­вины добрался кто-то. Однако чтоб выше, чтоб дальше, чтобы до самого верха — нет таких лов­ких среди сол­дат. Съез­жают сол­даты назад под гору.

— Мон­блан, Каз­бек, — гово­рят сол­даты. Мон­блан — это самая высо­кая вер­шина в Аль­пий­ских горах, Каз­бек — одна из вер­шин Кавказа.

Вави­лов тоже на гору ринулся. Раз­бе­жался. На треть, даже чуть выше, вле­тел. Ещё шаг, ещё два. Но тут засколь­зил. Зака­чался. Рух­нул. Ска­тился сол­дат с Мон­блана. Шишку себе набил. Под­нялся, стоит ругается.

Ясно сол­да­там: не взять им гору.

— Отста­вить, — снова про­шла команда.

Выдали после этого сол­да­там лест­ницы, верёвки, канаты, желез­ные «кошки», крючки, багры.

Снова команда: впе­рёд на гору. Легче стало сол­да­там на гору теперь взби­раться, помо­гают верёвки, крючки и «кошки».

Целый день штур­мо­вали сол­даты гору. Акро­ба­тами прямо стали. Кон­чи­лось тем, что взле­тали сол­даты вол­ной на её вер­шину. Раз — и взята вершина.

В чём же дело? Зачем ледя­ная гора солдатам?

Левый берег реки Невы, кото­рый пред­сто­яло штур­мо­вать нашим сол­да­там, был высо­ким, обры­ви­стым. Решили фаши­сты сде­лать его и вовсе для наших войск непри­ступ­ным. Облили они водой нев­ские кручи. Обра­зо­ва­лись здесь ледя­ные горы.

Через эти горы и пред­сто­яло про­рваться совет­ским бой­цам. Вот и создали наши коман­диры спе­ци­аль­ные отряды в помощь штур­му­ю­щим. Вот и попал Вави­лов в такой отряд.

Нача­лось наше наступ­ле­ние. Про­тру­били атаку трубы. Устре­ми­лись впе­рёд сол­даты. Бегут по нев­скому льду, опе­ре­жая дру­гих, и штур­мо­вые отряды. Тащат сол­даты лест­ницы, «кошки», багры, верёвки. Стре­ляют фаши­сты. Пони­мают, что в этих лест­ни­цах, этих баг­рах и «кош­ках» кро­ется смерть для них, для фашистов.

Так и есть. Добе­жали сол­даты до ледя­ных обры­вов. Зара­бо­тали лест­ницы, «кошки», багры, верёвки. Пре­одо­лели сол­даты скольз­кие горы. С кри­ком «Ура!» ворва­лись в фашист­ские окопы.

Сол­дат Вави­лов в числе пер­вых вле­тел на кручи. Застыл над обры­вом. Взгля­дом секунд­ным на кручи гля­нул: «Вот ведь куда взмахнул!»

Вспом­нил боец про Мон­блан, про учеб­ную гору. И, уже устрем­ля­ясь впе­рёд в атаку, что есть сил прокричал:

— Спа­сибо!

«Малютка»

«Малютка» — это танк. Танк Т‑6О. Он и вправду малютка по срав­не­нию с дру­гими совет­скими тан­ками. Эки­паж такого танка состоял всего из двух человек.

Про­ры­вать фашист­ское окру­же­ние под Ленин­гра­дом совет­ским вой­скам помо­гали танки. В том числе и «Малютки». Про­сла­ви­лись в этих боях «Малютки». Меньше они раз­ме­ром. Увёрт­ли­вее. Места под Ленин­гра­дом сырые, боло­ти­стые. Легче «Малют­кам» дер­жаться на боло­ти­стом, топ­ком грунте.

Осо­бенно отли­чился танк, коман­ди­ром кото­рого был лей­те­нант Дмит­рий Оса­тюк, а меха­ни­ком-води­те­лем — стар­шина Иван Мака­рен­ков. Сдру­жи­лись они коман­дир и води­тель танка. С полу­слова, без слов пони­мали друг друга.

Пере­пра­ви­лись бойцы Ленин­град­ского фронта по льду через реку Неву, взяли штур­мом бере­го­вые укреп­ле­ния фаши­стов, стали про­ры­ваться впе­рёд на соеди­не­ние с иду­щими им навстречу от реки Вол­хов и города Вол­хова вой­сками Вол­хов­ского фронта. Рва­лась впе­рёд и «Малютка» Осатюка.

Насту­пает «Малютка», и вдруг слева, справа и впе­реди выросли перед «Малют­кой» три огром­ных фашист­ских танка. Как в западне «Малютка». Рас­стре­ляют «Малютку» фашист­ские танки. Пустят сна­ряды — про­щай «Малютка».

При­пали фаши­сты к своим при­це­лам. Секунда, и в цель поле­тят снаряды.

Видит беду лей­те­нант Осатюк.

— Ваня, тан­цуй! — про­кри­чал водителю.

Понял команду меха­ник-води­тель Иван Мака­рен­ков. Завер­телся перед фаши­стами, словно в танце, совет­ский танк.

Целят фаши­сты, а танк тан­цует. Никак не схва­тишь его в прицел.

— Давай кабар­динку! Давай лез­гинку! — кри­чит Осатюк.

Гля­нешь в эту минуту на танк, и вправду — лез­гинку тан­цует танк.

Стре­ляют фаши­сты, стре­ляют — всё мимо. Увёрт­лив совет­ский танк. Сма­нев­ри­ро­вал танк под огнём фаши­стов, вышла «Малютка» из окружения.

Устре­ми­лись в погоню за ней фаши­сты. Насти­гают, бьют из ору­дий. Да только зорко сле­дит за вра­гами лей­те­нант Оса­тюк. Сам отве­чает огнём на огонь фаши­стов. Меха­нику-води­телю подаёт команды. Манев­ри­рует танк: то рва­нётся вправо, то раз­вер­нётся влево, то чуть при­тор­мо­зит, то уско­рит шаг. Не даётся «Малютка» фаши­стам в руки.

Лей­те­нант Оса­тюк не про­сто ухо­дил от огня фаши­стов. Он вёл фашист­ские танки к тому месту, где были укрыты совет­ские батареи.

Вывел. Уда­рили бата­реи. Секунда, вто­рая. И нет уже больше фашист­ских танков.

Вос­хи­ща­лись потом батарейцы:

— Ай да «Малютка», вот так «Малютка»! Мал золот­ник, да дорог!

Гово­рили тогда бойцы:

— Орёл — лей­те­нант Осатюк!

— Орёл — стар­шина Макаренков!

И после этого «Малютка» лей­те­нанта Оса­тюка совер­шила немало подви­гов. Давила пуле­мёт­ные гнёзда врага, отважно шла на фашист­ские пушки, в гущу фашист­ских сол­дат вры­ва­лась. Более двух­сот фаши­стов уни­что­жила в этих боях «Малютка».

И снова о танке идёт молва:

— Цены ему нет, бесценен!

И снова среди солдат:

— Орёл — лей­те­нант Осатюк!

— Вро­вень ему стар­шина Макаренков!

Геро­ями Совет­ского Союза стали лей­те­нант Дмит­рий Ива­но­вич Оса­тюк и стар­шина Иван Михай­ло­вич Мака­рен­ков. Про­сла­вил фами­лии эти танк. Про­сла­вили танк фамилии.

Дивизия

Ещё с зимы 1941 года среди фашист­ских сол­дат ходил слух, что под Ленин­град на Вол­хов­ский фронт при­была целая диви­зия охотников-сибиряков.

— Они со ста мет­ров белке в глаз попа­дают, — шеп­та­лись фашист­ские солдаты.

Глаза велики от страха:

— Они в полёте сби­вают муху.

Узнали наши бойцы про целую диви­зию, про муху — немало смеялись.

— Есть диви­зия, есть, — гово­рили бойцы. — Верно, сибир­ская. Верно, состоит из охот­ни­ков. Вот она — диви­зия, — и пока­зы­вали на сол­дата Егора Петрова.

Улы­бался Пет­ров: не про каж­дого ска­жешь, что он — дивизия.

Егор Пет­ров дей­стви­тельно был из Сибири, дей­стви­тельно был охот­ни­ком, дей­стви­тельно стре­лок он на ред­кость мет­кий. Слу­жил Егор Пет­ров в 1100‑м стрел­ко­вом полку 327‑й стрел­ко­вой диви­зии на Вол­хов­ском фронте. При­был он из Яку­тии. Якут по наци­о­наль­но­сти. Про­шло немного вре­мени, стал Егор Пет­ров про­слав­лен­ным на весь Вол­хов­ский фронт снайпером.

Не зря боя­лись фаши­сты Пет­рова, не зря счи­тали, что под Ленин­град целая диви­зия сибир­ских охот­ни­ков при­была. Под­би­рался Пет­ров к самым фашист­ским око­пам. Сту­пал тихо — сова не услы­шит. Мас­ки­ро­вался ловко сокол и тот не уви­дит. И бил из вин­товки, конечно, без про­маха. Если попа­дался фашист на мушку, зна­чит, фаши­сту крышка.

Более ста фаши­стов уни­что­жил сво­ими мет­кими выстре­лами снай­пер Егор Петров.

Пет­ров не один. Под Ленин­гра­дом много было про­слав­лен­ных снай­пе­ров. Гро­зой стрелки-мастера для фаши­стов стали. Боя­лись фаши­сты высу­нуть нос из око­пов. Как сус­лики, вры­лись в землю.

Вин­товка у Пет­рова осо­бая — снай­пер­ская. При­цел опти­че­ский на вин­товке. Чистил вин­товку боец, лелеял. Словно живая она, ухаживал.

Насту­пил январь 1943 года. Вме­сте с дру­гими частями и диви­зия, в кото­рой слу­жил Пет­ров, гото­ви­лась к наступ­ле­нию. Встре­чают как-то сол­даты Пет­рова. Смот­рят: вме­сто снай­пер­ской вин­товки пуле­мёт в руках у Петрова.

— Что такое? — спра­ши­вают солдаты.

— Пуле­мёт, — отве­чает Петров.

— Зачем пуле­мёт? Вин­товка — твоя стихия!

— Нет. Не то время, — отве­чает Пет­ров сол­да­там. И уточ­няет: вин­товка, мол, есть вин­товка. Сде­лал выстрел — фашист всего лишь один убит. Это хорошо, когда в обо­роне сидели. Теперь же дру­гое дело. Один выстрел — не тот размах.

Пошёл Пет­ров в наступ­ле­ние пуле­мёт­чи­ком. Но и здесь он остался снайпером.

В двух пер­вых днях наступ­ле­ния уни­что­жил ещё около ста фашистов.

Гор­дятся сол­даты опять Петровым:

— Так и есть: счи­тай, диви­зия целая снова прибыла.

Сму­щался Пет­ров, крас­нел: не про каж­дого ска­жешь, что он — дивизия.

Гнедой

В одном из хозяй­ствен­ных взво­дов на Вол­хов­ском фронте слу­жил сол­дат-воз­чик по фами­лии Гнедой.

Нельзя на войне без шутки. Поте­ша­лись сол­даты, при­ста­вали к солдату:

— Гне­дой, как твой гнедой?

А нужно ска­зать, что конь у сол­дата дей­стви­тельно был гне­дой, то есть тёмно-корич­не­вой масти. Даже имени не имел этот конь. Про­сто звали его Гнедой.

Сол­дат Гне­дой был по харак­теру доб­рый, отзыв­чи­вый, однако на ред­кость вспыльчив.

Конь тоже по харак­теру был не злым, однако нет-нет да любил лягнуться.

И снова сол­да­там для шуток место:

— Оба они с копытами.

Нелегко при­шлось сол­да­там на Вол­хов­ском фронте. Фронт про­хо­дил в местах боло­ти­стых и леси­стых. Снега здесь глу­бо­кие. Дороги лес­ные узкие. Трудно в таких местах раз­вер­нуться маши­нам или тяжё­лой воен­ной тех­нике. Вот и спа­сали, несли здесь лошади свою лоша­ди­ную службу. На санях под­во­зили бое­при­пасы на пере­до­вую, про­до­воль­ствие. Выво­зили раненых.

Конь Гне­дой был все­гда здесь в пер­вых. Не знал он уста­ло­сти, не стра­шился сна­ря­дов, бомб. Сам нахо­дил после боя раненых.

— Талант, — гово­рили о нём солдаты.

А вот и ещё одно. Ехал одна­жды сол­дат Гне­дой узкой лес­ной доро­гой. Вдруг оста­но­вился, заупря­мился конь.

— Но, но, — пого­няет сол­дат Гне­дого. Даже соби­рался кну­том ударить.

Не сдви­нулся конь. Упёрся стол­бом. Под­нялся с саней Гне­дой. Видит: у самых саней тор­чит из-под снега мина.

Вытер пот с головы Гнедой.

— Талант, — про­из­нёс Гнедой.

Вес­ной 1942 года на Вол­хов­ском фронте стало ещё труд­нее. Нача­лись паводки и раз­ливы. Куда ни сту­пишь — везде трясины.

Нелегко в такую пору под­во­зить про­до­воль­ствие. Ещё тяже­лее — сено. Начали лошади голо­дать. Газеты и те жевали.

Поза­бо­ти­лись люди о лоша­дях. На само­лё­тах к ним при­было сено. На пара­шю­тах спу­сти­лось с неба.

С той голод­ной зимы 1942 года конь Гне­дой при­стра­стился к газе­там. Когда снова появи­лось в достатке сено, не изме­нил он почему-то своей привычки.

Поте­ша­лись опять сол­даты. Гне­дого по холке хлопали:

— Ну как там — про что в газе­тах? Что в них сего­дня писано?

Пово­ра­чи­ва­лись к сол­дату Гнедому:

— Твой Гне­дой больше, чем ты, начитанный.

Во время про­рыва ленин­град­ской бло­кады снова в работе лошади. И здесь под­во­зили бое­при­пасы, и здесь выво­зили ране­ных. Сорок ране­ных под огнём фаши­стов вывез тогда Гнедой.

Когда отме­чали в боях отли­чив­шихся, сол­дат Гне­дой полу­чил медаль.

И снова ост­рят солдаты:

— Не тот полу­чил Гнедой.

Конечно, пони­мали сол­даты: заслу­жил спра­вед­ливо воз­чик свою награду. Да только любят сол­даты шутку. Нельзя на войне без шутки.

Впро­чем, и конь полу­чил награду. Гла­дил коня Гне­дой. Про­тя­ги­вал пайку сол­дат­ского хлеба.

— Гне­дой, Гне­дой, — лас­ково приговаривал.

И сол­даты к нему яви­лись. Раз­до­были где-то мешок овса.

— Полу­чай, при­ни­май гостинец.

И дальше сра­жался конь. Уце­лел, не погиб на войне. Вете­ра­ном-героем домой вернулся.

«На-а-ши!»

Шесть дней вгры­за­лись наши вой­ска в обо­рону фаши­стов. Насту­пает Ленин­град­ский фронт. Насту­пает Вол­хов­ский. Про­ги­ба­ется, рушится фашист­ская оборона.

Шёл седь­мой день боёв южнее Ладож­ского озера.

Группа сол­дат-раз­вед­чи­ков одной из диви­зий Ленин­град­ского фронта вышла в раз­ведку. В белых мас­ки­ро­воч­ных хала­тах идут сол­даты. Авто­маты в руках. Под хала­тами на сол­дат­ских рем­нях — гранаты.

Среди сол­дат один новень­кий — рядо­вой Точи­лин. Всё инте­ресно моло­дому сол­дату. Впер­вые идёт в раз­ведку. Идёт, об одном меч­тает: вот бы схва­тить «языка».

— Схва­тим? — спра­ши­вает нови­чок у бывалых.

Стар­ший над груп­пой сер­жант Муса Дзен­га­зиев. С тем же вопро­сом сол­дат к сержанту:

— Схва­тим, това­рищ сержант?

— Схва­тим, схва­тим, — ска­зал Дзен­га­зиев. — Боем возь­мём, коль надо.

Про­ша­гали сол­даты замёрз­шим боло­том. Ели пошли, осины. Сугробы слева, сугробы справа. Лес­ная идёт дорога. На две разо­шлась дорога.

Раз­би­лись раз­вед­чики: группа пошла направо, группа пошла налево. Точи­лин с груп­пой как раз налево.

Про­шли они мет­ров три­ста, снова на две разо­шлась дорога. Раз­би­лись раз­вед­чики: двое пошли налево, двое пошли направо. Точи­лин и стар­шина Дзен­га­зиев свер­нули как раз направо. Идут между осин и елей. Рвётся впе­рёд Точи­лин. Идёт, об одном мечтает:

— Вот бы сей­час схва­тить «языка».

Улыб­ну­лась судьба солдату.

Про­шли они мет­ров пят­на­дцать. Вдруг за елью мельк­нуло что-то. Дви­ну­лось что-то. Не что-то, а кто-то. Чело­века уви­дел Точи­лин. Пони­мает боец: фашист.

— Хенде хох! — закри­чал Точилин.

— Хенде хох! — понес­лось по лесу.

— Наши! На-а-ши! — слы­шит в ответ Точилин.

Ожили сугробы слева, справа. Как в сказке выросли люди в белых хала­тах. В руках авто­маты. Под хала­тами что-то топор­щится. Понятно — висят гра­наты. Любому ясно, что рядом — наши. А он…

— Хенде хох! — ещё громче кри­чит Точилин.

— Да тише ты, тише, — ска­зал Дзен­га­зиев. — Это же наши. Кто вы?

— Раз­ведка. Кто вы?

— Раз­ведка.

Ока­за­лось, встре­ти­лись две раз­ведки. Раз­ведка Ленин­град­ского фронта и раз­ведка Вол­хов­ского фронта. Бро­си­лись раз­вед­чики друг к другу:

— Встре­ти­лись! Встре­ти­лись! Ура!

Стоит Точи­лин. Гла­зам не верит.

Под­хва­тили вол­хов­чане на руки Точи­лина. Под­бра­сы­вают вверх:

— Встре­ти­лись! Встре­ти­лись! Ура!

Под­ле­тает Точи­лин высоко-высоко, чуть ли не до самых ело­вых макушек.

— Вот тебе и «хенде хох»! — сме­ётся Дзенгазиев.

Мно­гие группы раз­вед­чи­ков встре­ти­лись в этот день. Было 18 января 1943 года. Завер­шили в этот день вой­ска Ленин­град­ского и Вол­хов­ского фрон­тов про­рыв ленин­град­ской бло­кады. Встре­ти­лись. Соединились.

Загадочный танк

За день до пол­ного соеди­не­ния совет­ских войск южнее Ладож­ского озера про­изо­шла здесь необыч­ная встреча.

На одном из участ­ков Вол­хов­ского фронта появился фашист­ский танк. Был он почему-то один. Шёл на повы­шен­ной ско­ро­сти. Открыли по фашист­скому танку огонь пол­ко­вые пушки Вол­хов­ского фронта. Молодцы пуш­кари, умельцы.

Выстрел. Ура! Попали.

Но что такое? Не тро­нул сна­ряд фаши­ста. Про­дол­жает идти махина.

Снова выстрел. Ура! Попали.

И снова сна­ряд не оси­лил танка.

— В бок бей фаши­ста! — дана команда.

Уда­рили в борт артиллеристы.

Выстрел. Выстрел. Ура! Попали.

Не взяли сна­ряды и в борт врага.

Пора­жа­ются артил­ле­ри­сты. То ли сна­ряды у них с дефек­тами. То ли у пушек несиль­ный бой. При­смот­ре­лись к танку. Так ведь и танк не совсем обыч­ный. Больше обыч­ного. Форма совсем иная. Пони­мают сол­даты: зага­доч­ный танк, новый какой-то танк.

Про­дол­жает свой рейд непри­я­тель­ский танк. Снова встре­тил он наши пушки. И эти пушки открыли огонь по танку. Метко стре­ляли артиллеристы.

Выстрел. Выстрел. Ура! Попали.

Но и тут не под­били наши пол­ко­вые пушки фашист­ский танк. Не берут почему-то его сна­ряды. Круп­нее калиб­ром нужны здесь пушки. И всё же дрог­нул перед пуш­ками непри­я­тель­ский танк. Нервы у фаши­стов, видать, не выдер­жали. Стал танк ухо­дить от огня. Стал манев­ри­ро­вать. Свер­нул чуть с дороги. И тут уго­дил он в тор­фя­ник. Стал осе­дать в трясину.

При­ня­лись фаши­сты спа­саться, бежать из танка. Однако погибли от наших пуль. Подо­шли совет­ские сол­даты, посмот­рели. Среди уби­тых лежал фашист­ский генерал.

— Гене­рал? — пере­гля­ды­ва­ются солдаты.

— Гене­рал!

— Вот так птица сидела в танке.

Ясно сол­да­там: необыч­ный, конечно, танк.

Выта­щили сол­даты тяга­чами танк из тор­фя­ника, отпра­вили в штаб к началь­ству. Коман­ду­ю­щий Вол­хов­ским фрон­том гене­рал армии Кирилл Афа­на­сье­вич Мерец­ков осмот­рел непри­я­тель­ский танк. Пред­ста­ви­тель Ставки Вер­хов­ного Глав­но­ко­ман­до­ва­ния гене­рал армии Геор­гий Кон­стан­ти­но­вич Жуков осмот­рел непри­я­тель­ский танк. Новый какой-то танк.

Отпра­вили танк в Москву. Ока­за­лось, что пле­нён­ный Вол­хов­ским фрон­том танк был фашист­ским тан­ком самой послед­ней марки. «Тиг­ром» назвали его фаши­сты. Очень наде­я­лись фаши­сты на новый танк. К новым боям гото­вили. Здесь, под Ленин­гра­дом, танк про­хо­дил испытания.

Не завер­шили фаши­сты его испы­та­ние. Лиши­лись танка. Зато наши воен­ные инже­неры в Москве отлично его изу­чили. Узнали сла­бые места танка. Нашли пути, как бороться с «тиг­ром».

Вскоре гря­нула гроз­ная Кур­ская битва. К этой битве и гото­вили «тигр» фаши­сты. Гря­нула битва. Не испу­га­лись наши. Знали уже о новом фашист­ском танке.

Порожки

Про­рвали наши вой­ска в январе 1943 года южнее Ладож­ского озера фашист­ский фронт, про­били брешь в ленин­град­ской бло­каде. Однако сил, чтобы пол­но­стью раз­бить фаши­стов и ото­гнать их от Ленин­града на мно­гие кило­метры у нас ещё не хва­тило. Ещё почти год фаши­сты сто­яли у Ленинграда.

Мно­гое свер­ши­лось за этот год. Про­дол­жа­лись победы Совет­ской Армии.

Фаши­сты были раз­биты в упор­ном сра­же­нии под горо­дом Кур­ском и под горо­дом Кие­вом, в огром­ном сра­же­нии на Дне­пре. Нача­лось новое наступ­ле­ние и под Ленин­гра­дом. Вой­сками Ленин­град­ского фронта коман­до­вал гене­рал (вскоре он стал Мар­ша­лом Совет­ского Союза) Лео­нид Алек­сан­дро­вич Говоров.

14 января 1944 года совет­ские вой­ска пере­шли в наступление.

К этому вре­мени фаши­сты уже не меч­тали захва­тить Ленин­град. Их задача теперь — удер­жаться на ста­рых пози­циях. Укре­пили они пози­ции. Создали креп­кую обо­рону. Постро­или спе­ци­аль­ные огне­вые точки. Это пуле­мёт или пушка, укры­тые от насту­па­ю­щих желе­зо­бе­тон­ным кол­па­ком. Тол­щи­ной в метр и более были стены у этих укры­тий. Про­рвать такую обо­рону и пред­сто­яло совет­ским солдатам.

И вот пошли вой­ска в наступ­ле­ние. Вгрыз­лись они в обо­рону врага. Завя­зали бои с фашистами.

Ждёт гене­рал Гово­ров, ждут дру­гие гене­ралы на команд­ном пункте фронта пер­вых сооб­ще­ний от насту­па­ю­щих войск. Вот оно, посту­пило нако­нец пер­вое сообщение.

Дер­жит гене­рал Гово­ров трубку поле­вого теле­фона, слу­шает. Потеп­лело лицо. Улыб­нулся. Зна­чит, вести хорошие.

— Так, так, — изредка при­го­ва­ри­вает Говоров.

Слу­шает, слу­шает. Но вот чего-то не разобрал.

— Как, как? — пере­спро­сил. — Повто­рите, — попросил.

Повто­рили. Пожал Гово­ров пле­чами. Видимо, опять что-то не очень ясное. Вновь повторили.

— Ах, назва­ние. Теперь понятно, — ска­зал Гово­ров. — Зна­чит, селе­ние так называется?

— Так точно, това­рищ коман­ду­ю­щий, селе­ние, — послы­ша­лось в трубке.

Закон­чил Гово­ров раз­го­вор, повер­нулся к своим помощникам:

— Поздрав­ляю, това­рищи, пер­вый успех наме­тился. А вот и пер­вый тро­фей, — гене­рал сде­лал паузу, посмот­рел на помощ­ни­ков. — Порожки.

— Что порожки? — кто-то не понял.

— Порожки. Деревня с назва­нием Порожки, — ска­зал Гово­ров. — Вот пер­вый насе­лён­ный пункт, кото­рый взят в наступ­ле­нии нашими войсками.

— Порожки! — вырва­лось у генералов.

— Порожки, — повто­рил Гово­ров. Улыб­нулся: — Ну что же — если порожки пере­шаг­нули, можно и дальше.

Пошло гулять по фронту:

— Пере­шаг­нули через порожки. Переползли.

— Пере­ехали.

— Через порожки прыгнули.

Пошли вой­ска за Порожки дальше. Уда­рили с севера, уда­рили с востока. Стре­ми­тельно раз­вер­ну­лось наступ­ле­ние совет­ских войск. Про­рвали они пол­но­стью фашист­скую бло­каду Ленин­града. Погнали врага на запад. Пошли бога­тыр­ским шагом.

Источник

  • Рассказы о балете для детей
  • Рассказы о блокаде ленинграда читать
  • Рассказы о байкале сибирских писателей
  • Рассказы о блокаде ленинграда от блокадников
  • Рассказы о александре невском 4 класс