Рассказы о розе никки каллен

Трое и река

Из сборника мемуаров о Каролюсе-Дюране, рассказ Люэса Д.

«Марк Аврелий, я — Люэс, и Каролюс — два моих лучших друга, the bestовских, если можно так сказать, супер, как золотом пишут на эпохальных дисках — «Greatest Hits» — я — ди-джей на радио, потому я так странно говорю — быстро, много лишнего, эфир забиваю — так вот — случилось сие в июне, жара только наступала на город, как за одну неделю нас троих снесло — кого на камни, кого на берег, кого потащило в неизвестные дали, океан там, акулы, пираньи — нас всех бросили наши любимые, милые, возлюбленные, драгоценные, услады душ и отрады глаз, наши девушки: Марка Аврелия — Анна во вторник, Каролюса Марисоль в среду; а меня, слугу вашего покорного, Люэса Джастин в субботу — по сей день этот ненавижу — выбросила вещи на площадку: коробку с CD, пару джинсов и три свитера — видно, я довел ее своей болтовней; ну, если честно, я крутил параллельно с одной еще девушкой, но это было несерьезно, но Джастин этого, конечно, слушать не стала… Довольно грустно — ведь я устал за день, хотел есть и так её сильно любил, её, не ту девушку, не знаю, зачем мне это было нужно, какой-то роман нелепый на стороне, когда я точно знал, что люблю Джастин — будто форму проверял, могу еще понравится кому-то…

Мы всегда собираемся у Марка Аврелия — у него огромная квартира, полная книг — их коллекционировал его отец, тоже поэт, и вина — вино коллекционирует Марк — мы напились, само собой, и стали обсуждать наше бесконечное и, в общем-то, вечное горе — как море… В итоге обсудить мы ничего не успели, потому как сразу сильно напились. Брат Марка, Юэн, был у бабушки, в отъезде, обжирался садово-огородными предметами роскоши, вообще, они сироты, Марк растил Юэна с пяти лет, сам тогда еще пятнадцатилетний, когда родители умерли…. Я как-то, на середине рассказа о чем-то, заснул и проснулся — утром, рано-рано, на рассвете, — от холода — окно забыли закрыть; в нем, открытом нараспашку, сквозь ветки почти черные, розовые полосы плывут, будто бутон огромный распускается — розы гигантской — над городом. Я вылез из кресла, в котором отрубился, все болело — ужасно это, спать в кресле — ненавижу самолеты — споткнулся о свой бокал, у Марка Аврелия они настоящие, из старинного стекла, высокие, широкие, Каролюс еще на этих бокалах играть умеет — арию из какой-то старинной оперы, которая в «Пятом элементе». Он спал недалеко, на софе, а храп Марка Аврелия доносился из спальни — видно, я один такой придурок, что в кресле задрых — все остальные расположились с удобством… Я подошел к окну, свесился, подумал: «блевануть или не блевануть?», но по двору пошла злючая соседка с бидоном, а у братьев и так репутация не очень. Второй моей мыслью была: «а чего она так рано и с бидоном, что за дичь?», и вдруг увидел подъезжающую машину с надписью «Молоко» — так здорово, фермеры приезжают, привозят молоко рано утром; подумал, что можно попить молока с хлебом, омлет сделать — культурное утро — а то свинство полное получилось вчера, о чем твердила разбитая посуда с какой-то семгой, и откуда спрашивается? в соусе — везде по полу… спаниеля Гая Юэн увез с собой на дачу, подъесть-убрать некому… От крика «Молоко! Творог! Сметана!» зашевелился Каролюс на софе; глаза его разомкнулись, когда я нагнулся вытаскивать из пиджака его деньги на молоко.

— Купи пива, — сказал он.

— Нет, — ответил я и ушел, дверь хлопнула и окно тоже — сквозняк. На площадке было темно, свет общий уже отключили; по лестнице поднимался сосед братьев — Льюис, совершенной красоты парень; мы познакомились, когда в очередной раз вместе ловили Гая на лестнице — он поймал, мы знакомимся: «Люэс», «Льюис» — и засмеялись сразу… Он шел в черном костюме и белой рубашке, свежесрезанные розы мокли на плече и руке — такого букетища я не видел еще. Все разноцветные.

— Красота, — сказал я, — откуда в такую рань?

— От крестной, — он расправил один цветок, похожий на наступающий рассвет за окном… Ресницы легли на шелковые щеки сизо-синей тенью — сумерки. Блин, до чего люди красивые бывают! Рядом с ним верилось, что звезды существуют, что это кому-нибудь нужно, нужна же миру была «Yesterday» — и ее написали. Может, он был немного женственным, Льюис, но с парнями я его не видел, так что он просто неземной. — Только что приехал. Из Лидье, — это город-пригород Гель-Грина, весь в белых домах, на пафосе весь такой, Санта-Моника Гель-Гриновская, — а ты чего помятый, как из стирки? Пили? — он тоже иногда пил с нами. Видели б вы, как изящно он блевал. Так только Каролюс еще умеет.

— Ага, — и не стал уточнять почему — ну, с другом-коллекционером вина повод не нужен.

— Ну-ну, — сказал он. — Хочешь розу?

И не дожидаясь ответа, воткнул мне за ухо, в рыжие мои, апельсиновые волосы. Шип оцарапал кожу. Будто в рыцари посвятил — никогда мне роз не дарили так…

Я купил молока литр, пару пачек мороженого и пошел обратно. Розу подарил молочнице — ну, приятная оказалась женщина, пусть; но, оказывается, в дверь Льюис воткнул еще две — как он узнал, сколько нас было…

Моя была желтой; Марк Аврелий взял себе белую — засушил в Перес-Реверте; а Каролюсу досталась в итоге розовая с белыми кончиками, а внутри — будто капелька красная — такая редкая штучка — Каролюс сказал, что вообще, это мутант, таких роз не бывает, одна вот такая случайно уродилась… Он пил молоко и покусывал её лепестки за завтраком. Может, их описать? Ну, Марк невысокий, немного горбится, потому что читает вечно, и даже Гай не может отвлечь его на прогулках — Марк с собой книгу всегда берет; волосы у него темные, такие каштановые, это коричневый с краснотой темной; смуглый от природы, и летом не загорает, просто живет, не беспокоясь; сильный очень, добрый, умный. Лицо немного удлиненное, нос тоже — в общем-то, не красавец, просто приятный. Джастин как-то сказала, что у него красивый рот — малиновый, мягкий, такой… будто улыбается всегда, даже когда Марк Аврелий спит; девушкам виднее. Одевается Марк Аврелий хорошо, удобно смотреть на него — свитера светлые, куртка кожаная светло-коричневая, ботинки мягкие или кроссовки хорошие, ношеные вельветовые брюки.

Я считал Каролюса самым красивым из знакомых мне парней. Вообще, красивых знакомых у меня много — взять, к примеру, друзей на радио — ди-джеев, Сина или Зеню, который его сменил… Син просто римский бог; Зеня даже моделью подрабатывал. Но в Каролюсе есть что-то такое… средневековое, смотришь на него, когда он закуривает или музыку слушает, и думаешь — ему бы меч и латы, или рясу с крестом, или берет весь в перьях… У него внешность, которая будит воображение. Лицо такое тонкое, будто высеченное из камня старым мастером, из тех, кому не лень корпеть над каждым изгибом; такое гипнотическое лицо — большинство из нас же сделано наспех, даже улыбается несимпатично… Он тоже темноволосый, но просто, без игры света; нос тонкий, губы тонкие, ресниц без счета и черные брови к переносице как стрелы летят к цели; на подбородке шрам, как у актера Харрисона Форда — в драке расшибли. Без этого шрама — девчонка девчонкой, а так — почти мачо… Я любил Каролюса любовью как котят любят или на звезды смотрят — безусловно… Одежды на Каролюсе незаметно от красоты, оттого и завидно. Но так — в общем, джинсы да рубашки поверх, и пиджаки.

Мы сидели и курили, после молока-то, и было, несмотря на чудо роз, тошно.

— Что же нам теперь делать? — повторял Каролюс. Марисоль ему очень нравилась, они вместе танцевали в клубе, у них был общий номер, он говорил, что она — танец его мечты, всё такое; но она сказала загадочное — «ты не создан для такой жизни; тебе женщины вообще не нужны; тебе вообще ничего не нужно; ты живешь одним днем; а я хочу замуж, детей когда-нибудь» «ну, я парень честный, католик, женился бы, если она так хочет; так она не хочет; думает, я Ян Кертис какой-нибудь, наверное». Марк Аврелий пускал дымные колечки. Анна его ушла к другому, прямо вот собрала вещи и ушла — хотя они очень долго были вместе — лет пять, наверное. Тоже, наверное, хотела замуж и детей. Ох, женщины… Сейчас я расскажу о Джастин, я не могу без этого — просто чтобы вы поняли, какая она.

Джастин была сама весна. Я встретил её в пасмурный весенний день, когда тепло — курточку расстегиваешь, и небо жемчужное — так и ждешь с неба снежинок, как божьего благословения… Она шла среди тысячи девушек из консерватории, в черной юбке с подсолнухами, книжка в одной руке, спящая скрипка в футляре в другой, и каблук этот высокий, она всегда по весне выше меня, шнурки болтаются, изгиб ноги, уходящий из каблука под юбку — у меня в глазах зрачки расширились от её красоты… Вот я ее так и увидел в толпе — одну из тысячи — просто на улице. Она шла впереди меня, покачивая бахромой на юбке, и казалось, что её шаги — стук моего бедного сердца. Я шел за ней два квартала, сильно отставая, а то вдруг обернется и скрипкой въедет, как маньяку, она перешла дорогу, я стоял, потому что трамвай — он прошел, общественный транспорт, я взглянул вперед, вытянув шею, — а её уже не было, понимаете? У неё карие глаза и светлые волосы — как можно было жить дальше? Я бегал по улицам до сумерек, пришел домой и загрустил, потом пришел Каролюс и обсмеял меня, и мы сели пить чай с лимоном и сливовым вареньем. Весна продолжалась и бушевала в моей крови. Хотелось любить и спать. Нашел её я только через пять недель, уже забыв почти: спустился в подвальчик — бар «Куприн», где собираются все умные, модельеры там молодые, вещи которых невозможно носить, их жертвы-модели, поэты, стихи которых нужно объяснять; там играли только джаз и классику, и там вечно тусовался парень, взявший мой конспект; я спустился туда, чуть ногу не свернул в темноте — я парень солнечный, неон мне противопоказан; а она там, в клубах интеллектуального дыма, играла на скрипке…

А теперь Каролюс сидит за столом, цедит молоко с розой за ухом, а я на окне раскрытом, жопа, отъетая за зиму, во двор свисает, и в квартиру влетают урбанистические звуки точнехонько по The Verve и Ministry; Марк Аврелий моет посуду, и мы рассуждаем, что делать, чтобы боль прошла.

— Можно пить месяц, — это Каролюс.

— А печень? — это я — студент меда, хоть и психология.

— Можно спать со всеми знакомыми, — это Марк. Можно подумать, ему будет не лень — он даже дверь может не открывать из-за лени. Вон, одну тарелку десять минут елозит губкой с «фейри» — в рекламе уже полгорода перемыли бы.

— А вензаболевания? — это опять я.

— У меня нет таких знакомых.

И мы погрузились в мысли. Потом Каролюс предложил поесть. Хмель выходил. Это, конечно, чисто по-женски — есть и избавляться постепенно от несчастья, но парням тоже помогает. Тем более, Каролюс, как все танцоры, много жрет и прекрасно готовит. Он сбацал омлет — соли точь-в-точь сколько надо, и молока не перелил и не недолил. И за едой озарило Аврелия. Он изрек:

— Я кретин. Слушайте, у нас же с Юэном дача есть, на берегу Лилиан, в лесище каком-то. Папа, по-моему, правда, её не достроил… Поехали? Дикарями поживем.

Мы с Каролюсом подумали, что да-да, хорошая идея — вглубь лесов, Уолден, «карпе диа», всё такое. Хотя стадия «дикарства» меня настораживала — Каролюсу-то ладно — он не учится, живет какой-то странной жизнью, танцует в ночном клубе, но вроде бы он из рабочей семьи, портовой, ему слово «топор» знакомо; а я деревья делю на те, что с листьями, и на те, что с иголками, мухомор съем от восторга перед красотой и сырым — и не умру ведь, блин, из вредности…

И мы решились. Я позвонил в больницу, где санитарничал за мелочь и практику, на радио — там сидел Зеня, тоже с похмелья — казалось, весь мир вчера пил; голос у него резкий и глубокий, я представляю всегда под него ночное небо над аэропортом. На радиостанции работали тогда я, он, Син и Кай, и две девушки приходящих, на подхвате, если из нас кто-то заболеет или уедет…

Я упал на чемодан, сумку то есть. «Чего взять-то?» — а вроде сведущие в «дикарстве» Каролюс и Марк Аврелий и не знают.

— Ладно, — сказал Каролюс, — раз все тупые и теряют штаны, составим список. Что нам обязательно нужно взять? Щетка зубная — у каждого своя; полотенца не берем — будем сохнуть естественным образом, тащить еще тяжесть… — и так далее. Даже ручку взял с листиком.

В список были включены кастрюлька, котелок; пара шампуров; ложки, кружки и ножи. Одно полотенце — всё-таки. Резиновые сапоги. Куча анальгина, аспирина, парацетамола, активированного угля, банка с перекисью водорода, вата, бинты и мотки лейкопластыря — это я. Джинсы сменные, носки, по рубашке и одна на всех футболку с надписью «Совы не то, чем они кажутся. Я хочу убить Дэвида Линча». Бритье мы презрели. В последний карман я заныкал батарейки на плеер, но Марк Аврелий вытряхнул их тоже с презрением: «Звуки природы будешь слушать». Куча еды засушенной, думаю — странно, вроде мы все тощие… Идешь на день — еды бери на неделю. Пледы, свитера, спиннинг и ружье.

— Черт, Гая бы, — вздохнул Марк — он охоту обожал. — А так, Люэс, ты или Каролюс, за утками бегать будете…

Потом мы ехали, трясясь по проселочным дорогам в сине-красном автобусе. Марк Аврелий спал. Каролюс смотрел в окно, я в другое. На лазурном небе плыли золотые облака. Как в песенке… золото на голубом. Древние гербы. Я думал — как быстро: утром розы и молоко, а вот вечер тяжелого дня, и мы уже поменяли свою жизнь — как песню в плейлисте переключить… Но невозможно разлюбить свою девушку сразу, даже если ты ввязался в большое приключение… «Облака, повторял я себе, облака, смотри, Люэс, описывай… Они похожи на лицо Джоконды — такие же непроницаемые»…

— Интересно, цел ли еще дом — уже ведь лет десять прошло, — единственная фраза Марка Аврелия за весь путь. Автобус выебало на выбоине, и мы, потрясенные дорогой, были счастливы это услышать — что дома, может быть, и нет…

Высадили нас в лесу. Остановка — пара железных скрепьев, проржавевших, и мелом «Курт Кобейн жив», и сразу за этой конструкцией лес, наполненный тысячей звуков, симфонический оркестр на репетиции. Каролюс уронил рюкзак на колено в темно-синей джинсе и флегматично сказал:

— Куда?

И закат лег на его волосы. Представьте — темнота его глаз, дорога из песка и камня, шелест ветвей и юноша, похожий на ветер, а не на человека, под закатным небом… Я как сейчас помню этот закат, первый закат в лесу — и он был не дик, и не цивилизован, а ни с чем несравним; роза распустилась вечерняя, алая с кровавым подбоем — почему небо похоже на цветы? И мы пошли за спиной Марка Аврелия в коричневом свитере, тащившего пледы, ружье и треть еды.

Через два дня пришлось признать, что мы заблудились. В незнакомых лесах, на полянке, полной ромашек, стоял Марк Аврелий с компасом, чесал затылок, смотрел на компас — старый, дедовский, и повторял: «кажется, на северо-запад». Каролюс лежал в траве — среди солнца и теней — и смотрел в небо. Я прислонился спиной к прогретой солнцем, медом, янтарем коре и вел дневник. Я всегда веду дневник — такая обшарпанная тетрадка, в заднем кармане самых старых джинсов — Джим Кэрролл: «вчера мой дневник упал в ручей; мы нашли воду среди мхов и камня, в глубокой тени; нарвали грибов по пути. Нет ничего особенного в описаниях природы — после Тургенева и Торо трудно кого-то ими запугать; но какое же чудо — ручей; чернила растеклись — ну и хрен на них; всё равно это были глупые стихи…».

— Предлагаю выйти к реке, — наконец, зевнул Каролюс, сжалившись над городским Марком Аврелием. — А потом пойдем вдоль реки и найдем дом… ты же говорил, что он совсем-совсем на реке?

— На берегу, — Марк вздохнул и тоже лег в траву.

Журчало и шелестело. Сотни радуг на ресницах. Незаметно мы заснули и проснулись только на закате. За шкирку Каролюсу заполз клещ…

…К реке мы вышли почти к ночи. Встали лагерем на её каменистом берегу — Марк Аврелий разжигал костер, а я при его свете убивал в Каролюсе клеща. Будто черта — Каролюс шипел и морщился, потом стал готовить в котелке — навалил крупы, соли — не знаю, что и как он так делает; но так съедобно и с тем самым острым ароматом костра и вкусом леса получалось только у Каролюса. Овсянка по-лесному — так и смеялся он; «завтра, Марк, попользуем спиннинг», и мы завалились на пледы спать под шелест нашей новой подруги — Лилиан. Я, отоспавшись днем, под медом солнца, сам напитавшись им, как батарея, не мог заснуть, вертелся, нашел-таки удобную позу — левая нога в колено правой; руки за затылком замком; сердце бьется, челка оранжевая дрожит в такт. Недалеко спал Каролюс, я слышал его дыхание — среди тысяч звуков, упавших на меня — чем дольше на природе, тем тоньше слух; он дышал тихо и легко, казалось, из его души шел запах роз; ромашки не шли Каролюсу — он был средневековым, из рыцарей — кровь на мече, прекрасная дама… Я слушал его дыхание и исполнялся слезами: как же так, уже сколько дней, а ни он, ни Марк ни разу не упомянули имен, а я: «Джастин!» готово было сорваться с языка с пчелиным роем страдательных слов; но они разговаривали о чем-то естественном — о закате, траве, забавной стрекозе или новом альбоме «Точки Росы» — и я давился своими поэтическими графоманскими измышлениями о Джастин… Любовную боль болью не назовешь — это стихи, плохие и нежные, как розовый крем в торте — такая пошлость… Я вздохнул, отвернулся от Каролюса и сел; костер мерцал, мерцала и вода — сколько жизни и в том, и в другом; мы сравниваем всё с человеческой душой — но вот бессмертие её сомнительно; а их — бессомненно — да, я понимаю, я говорю банальности — правда, это моя профессия, простите… Достал из рюкзака Аврелия сигареты и курил, сигареты были с ментолом, так странно; но Каролюс не курит, а я свои уже скурил, не рассчитал, что мы так надолго уйдем… Так прошла моя первая ночь на реке…

Под самый рассвет я задремал, и вдруг мне послышался голос Зени. «Эй, говорил он, проснись, Люэс, я еду в свое учебное заведение, мой эфир закончен, я счастлив; кофе на полке, и не ставь, как в прошлый раз, так много тоскливого — песни о смерти о дожде — для Кая…». Кай — это еще один парень с радио… Я проснулся, почти рассвет.

— Зеня, чего? — понял, что мне приснилось, ни на какое радио мне не нужно, и опять заснул…

На пятый день мы пришли. Марк Аврелий увидел дом, заморгал, вспомнил, как они с родителями сюда приезжали, наверное, мы с Каролюсом вежливо-дружно посмотрели в сторону реки. На реке был яркий солнечный день; резало глаза; всегда думал, сказал Каролюс, как называть вот эту рябь на воде, когда солнце в одном месте как дорожка, искорками, звездочками — будто кто-то бежит… После сопливых секунд оставшийся до заката день мы посвятили разгребанию домика. Из дневника: «Он был классный, синий снаружи и пыльный внутри и даже — ого! — есть погребок — видно, это семейное, с забродившими и засахаренными вареньями, проросшим картофелем и банками замерзших огурцов. За водой ходим на реку, она в двух шагах, склон с цветами и деревянная лесенка. Огород. Тоже полный цветов. Одичавшая клубника. Заросли малины. Мы нашли кресло-качалку, стол, два гамака; на мансарде — раскладушку и плакат с Харрисоном Фордом. Куча книг — конечно… Марк Аврелий потерял чувство времени, правда, еще два дня назад, когда где-то в лесу забыл часы. Все дни теперь он висит в гамаке между сосной и яблоней и читает. Я спросил что, он ответил счастливо: Конфуций, Цицерон, Стругацкие: «я думал, отец их потерял». Человек нашел свое счастье. Каролюс вылизал домик — паутина в его волосах, как седина. Дни стоят солнечные; он в подкатанных по колено джинсах. Потом, плюнув на приличия, или одежду жалея, в одних трусах-боксерах, почти голый; драит полы, лестницы, сидит на крыше, роется в огороде, бегает за водой… Два дня я в поте лица и подмышек помогал Каролюсу, чем мог — правда, скорее путался под ногами: надо придерживать черепицу, а я в небо уставлюсь — на птиц; Каролюс мне по пальцу попадет молотком вместо гвоздя, потому что рука съехала, и весь день извиняется; Марк Аврелий снизу, из гамака — патриций с Горацием — комментирует в сатирическом аспекте наши действа и грозится нарисовать после комикс «Ди-джей и танцор чинят дом» и выложить в интернет; сделать целую серию скетчей — благо, материал перед глазами — и разбогатеть. Мы же сидим на крыше, солнце слепит глаза, волосы липнут к лицу; Каролюс в трусах, хороших, классное у него белье, боксеры от Дэвида Бэкхема, стремительно загорает; скоро он совсем стал как эльф какой-то — незаметный среди ветвей и вод — вот есть дриады и русалки; а он — дух-фей-эльф, заманивающий девушек и женщин цветами, ягодами, светлячками вглубь леса — своих сверкающих карих глаз… Употев и умазавшись, в пыли и паутине, разыскивающие и находящие кучи занятных вещей — например, проржавевшую, но рабочую «буржуйку» — мы шли купаться… Вода присутствовала всегда; река — первое и последнее, что мы видели за день. Каждое утро я просыпался оттого, что Каролюс шебуршался и уходил встречать рассвет; порой мы шли с ним — либо все вместе, либо я, либо Марк Аврелий… Рассвет на реке похож на рождение — изо дня в день — мы праздновали resurrection. Вода на рассвете холодная до вопля. Каролюс врезается в воду с разбега; потом возвращается и брызгает в молчаливо мерцающего улыбкой Марка Аврелия; тот отмахивается от капель единственным полотенцем, до ухода в лес белым, теперь коричневым. Я захожу в воду по пояс, чувствую, как внизу всё сводит, и мелкие рыбешки кусают меня за ноги; потом зажмуриваюсь и плыву. Иногда по утрам мы собирали саранки на завтрак. Марк Аврелий сказал, что их можно жарить и есть, как грибы. Никогда не видел такие заросли саранок. Мы входили в рыжие, оранжевые поля, поднимая тучи бабочек и шмелей. Красота неописуемая. Мы рвали их охапками, сотнями — трава по грудь, всё в росе: «Я вхожу в росу рано-рано поутру…» как в старинных девичьих заговорах. Выходили мокрые, словно из еще одной реки. На вкус саранки похожи на те же грибы; которые, кстати, в отличие от цветов в охапках, я собирать не умел и не умею — Каролюс за месяц в лесу обещался научить меня отличать одну поганку от другой — он в грибном жизненном опыте откуда-то настоящий Борджиа; но — вот к чему веду — на третий день, после обеда: гречка с грибами, травами какими-то душистыми и неимоверным количеством перца; я пошел купаться — уже предвкушал, как я лягу спиной на воду, буду смотреть в небо, а потом нырну в глубину — это тебе не человеческая душа — всё твое, что увидишь — как на лесенке из-под моей босости выскользнула лягушка, я содрогнулся и поскользнулся, полетел как-то неловко; я-то, мастер, учивший народ падать на ролевых играх, и тут подвернул лодыжку; на вопль прибежал Каролюс, Марк Аврелий как раз впервые пошел пострелять зверья (принес, кстати, убиенного зайца, Каролюс упал в обморок, потом очнулся и приготовил нечто, что сам назвал «фрикасе из крольчатины», а, по-моему, вкусно было).

отзывов и рецензий на книгу

Эту рецензию я бы хотела начать с признания в том, что я влюбилась в эту книгу. И мне настолько не хотелось с ней расставаться, что когда оставалось 47 страниц до конца, я ее закрыла и не возвращалась к прочтению целый месяц. Если бы вы только знали, как мне не хотелось расставаться с этим миром, его героями и тем непередаваемым волшебным ощущением, которое эта книга привносит душу читателя.

Мне бы хотелось сказать, что это была любовь с первой строчки, но тогда я совру. Честно говоря, после прочтения первого рассказа «Трое и река», я совсем не была уверена в том, что книга мне понравится. Витиеватый слог автор не то, к чему можно сразу привыкнуть, а некоторое не привыкнут вообще. Состояние шока, в которое читатель впадает, поначалу мешает понять, о чем говорит автор. Но стоит втянуться, и ты начинаешь наслаждаться этим обилием эпитетов, ассоциаций и столь детальным описанием мира. В этой книге так много вкусов, запахов, невесомых прикосновений, цвета, света, задушевных бесед, шерстяных пледов, вельветовых брюк, сигаретного дыма, отблесков солнца, моря, музыки и книг, что постепенно граница между тобой и миром, описанным в книге становится столь прозрачной, что ее можно легко перешагнуть и вместо шумного автобуса оказаться на улочках Гель-Грина, или застать себя в Замке Розы за просмотром одного из старых мюзиклов.
Стоит отдельно сказать, что в этой книге царствуют мужские персонажи и все они, не смотря на свой возраст, настолько прекрасные и юные мальчишки, что невозможно не проникнуться к ним теплотой и нежностью, а заодно не выделить парочку любимчиков, а куда без этого? И у каждого из них свой неповторимый путь, поисками которого во многом посвящены страницы этой книги. Кто-то из них уже давным-давно знает свое предназначение, а другим пока только предстоит его найти. И в этом поиске им помогает их вера в Чудо, в то, что у каждого есть свое предназначение.

Чудо в этой книге нечто такое близкое и доступное, что вот оно совсем рядом стоит только руку протянуть, но вся беда людей в том, что они сознательно от него отворачиваются и в упор не замечают. Герои же книги наоборот всегда ему рады, они приоткрывают двери в свои обиталища, не спеша покуривают сигареты и, когда чудо приходит, улыбаются ласково, заключают в объятья и безо всяких упреков вроде «а где ты раньше был, когда я в тебе так нуждался», закрывают за ним дверь, сразу же выдают теплые тапочки, плед и кружку с чаем. И все в их картине мира такое правильное, и все неурядицы, оказывается, не просто так случаются, а являются просто необходимыми, что от этого «все не просто так» становится спокойно на душе, хочется заготовить чая и всегда, следуя по примеру героев, держать свои двери открытыми чуду.
Да, в этой книге очень много говорится о религии, но весь предыдущий абзац, это как раз и есть то, какое отношение к вере автор преподносит к нам в этой книге и дальнейшие слова на эту тему будут просто излишни.

Я знаю, что эта рецензия очень сбивчивая и, возможно, из нее вы ничего не поймете об этой книге, но меня хоть чуть-чуть оправдывает то, что это моя первая рецензия, и то, что любое упоминание об этой книге порождает во мне такую бурю эмоций, что их сложно облечь в печатные знаки.

Столько всего хочется сказать об этой книге. И так сложно подобрать нужные слова, чтобы передать всю глубину и искренность отклика, который она вызвала в моей душе. Нисколько не погрешу против истины, если скажу, что никогда в жизни не читала ничего подобного. Эта книга, как роспись по стенам, полу и потолку громадного храма. Столько деталей, подробностей, аллюзий, отсылок, что постоянно застреваешь, чтобы рассмотреть, распробовать, прочувствовать их все.

Настолько витиеватой прозы, я не встречала и правда никогда. Но в случае с «Рассказами о Розе», перенасыщенность текста образами и метафорами не раздражают, а только подстегивают читать дальше. А какой же восторг, когда ты понимаешь, о чем автор пишет! Все эти многочисленные образы — ассоциации, что выплескиваются из книги и танцуют хоровод перед твоими глазами, чтобы просто рассказать какой сегодня в Гель-Грине ветер… Я не просто прочитала эту книгу, но посмотрела ее как фильм в режиссерской версии с комментариями всей съемочной группы. Кто-то скажет, что у автора просто поток сознания, даже диалоги зачастую идут сплошным текстом и переходы между ними и художественными описаниями зачастую стираются настолько, что ты не замечаешь где заканчивается одна сцена и начинается другая. Это как с мыслями в голове. Начинаешь думать о жареной картошечке на ужин и вот ты уже прикидываешь про себя насколько длинным был хвост у венгерской хвостороги. И как ты от первого пришел к последнему непонятно тебе самому. Но Никки Каллен водит нас по лестницам ассоциаций так осторожно, бережно поддерживая за локоть, что только и успеваешь вертеть головой и дивиться чудесам, происходящим вокруг. А куда, как и зачем ты идешь не имеет большого значения. По части количества аллюзий к другим произведениям искусства с этой книгой не сравнится решительно ничего из того, что я прочитала до сих пор. Разве что Джаспера Ффорде можно записать в дальние родственники.

Теперь о красоте. Да аннотация ни разу не врет, обещая целую толпу красивых испорченных мальчиков. Но странное дело. В описании Ники Каллен красивы не только они. Красив весь мир. Я чисто по-человечески завидую тому, что автор способен видеть наш мир таким прекрасным и перенести его красоту и изысканность на бумагу. Главные герои описываются настолько мягко и ненавязчиво, что ни разу мне не пришлось прочитать подробное описание одежды наискосок. Это совершенно уникальный талант писать о кедах, джинсах и футболках пятый раз за фрагмент, да так, чтобы читатель с энтузиазмом изучал цветовую гамму и стиль нового прикида героя. И я сейчас даже не думала шутить. Определенно у автора есть чему поучиться, помимо фантастического видения мира.

Дальше…

В книге несколько раз проскальзывает мысль о том, что если ты делаешь то, что тебе нравится, то ты – на своем месте и приносишь и себе и окружающим свет и добро, и делаешь этот мир лучше. Так вот, по моему субъективному мнению Никки Каллен на своем месте. Совершенно точно) Настолько на своем, что от этого становится не по себе и немножечко грустно, что ты это самое свое еще не нашел.

Конечно, в сборнике красной линией проходит тема веры, Бога и религии. Католической. Но по большому счету не так важно ее наименование. Потому что трактовка автором этого вопроса скорее философская, нежели догматическая. Не хочется влезать в дискуссии на этот счет, просто скажу, что вера в этой книге помогает раскрываться талантам. Поддерживает и направляет их. И вразрез с какими-то моральными нормами общества не вступает. По крайней мере, в рамках этой книги, что там будет в продолжении, пока неизвестно.

Чего вы здесь не найдете, я скажу сразу – сюжета. Приключенческого, динамичного, завернутого в тугую спираль интриги. События развиваются очень неторопливо, и часто ты только задним числом осознаешь насколько были важны те или иные события, когда ты о них читал. Здесь, конечно, есть и свои драмы, и душераздирающие истории, но они неразрывно вплетены в полотно аллюзий, моментальных снимков – впечатлений, богатых визуальных образов. Поэтому если вы любите динамику, почти наверняка, на этой книге вы забуксуете.

Чтобы определиться пойдет у вас книга или нет – стоит прочитать первый рассказ из сборника под названием «Трое на реке», это своеобразный пролог к двум остальным романам в сборнике. Меня завлекло в этот мир с первых же страниц. Это было что-то невероятно хрупкое, божественно прекрасное, как ажурная ледяная скульптура замка. Боишься лишний раз выдохнуть, чтобы она не растворилась в ослепительном утреннем солнце.

«Рассказы о Розе» — это время, что я провела в мире с собой. Стоило мне взять эту книгу в руки, и все проблемы отступали куда-то в тень и казались несущественными. Потому что на мой мир снисходила красота. В чистом виде. Такая, какой я ее представляю. Полная хороших книг, фильмов, музыки и завораживающих картин.

ИТОГО: Читать после предварительного знакомства с рассказом «Трое на реке». Очень необычный витиеватый стиль текста, советую познакомиться всем любителям длинных художественных описаний и деталей. Мне очень понравилось. Хотя за счет перенасыщенности книги образами читалось медленно с перерывами. Требовалось время, чтобы прожить и отпустить эту красоту)
Я и половины не сказала, об этой книге из того, что хотела. Скажу напоследок. Это было невероятное путешествие и огромное спасибо автору за это маленькое чудо)))

P.S. Все мы здесь немножечко Дэмьен)

Дэмьен же стоял и улыбался и – правда – он слышал Маттиаса – но он слушал книги. Они пока молчали, спали, как дети. Дэмьен был книжник-книжник – книги были его самыми лучшими друзьями, его лучшими вещами, его вдохновением; он любил книги всем сердцем, готов был плакать порой, дотрагиваясь до корешков, от восторга, вспоминая, про что эта книга, или предчувствуя, — он был чернильное сердце, чернильная кровь, чернильная смерть; готов был ехать за нужной книгой хоть на край света, хоть ночью встречаться в закоулке в самом плохом районе незнакомого города; когда он входил в библиотеку или в книжный магазин, книги становились девочками в школьном коридоре, а он – самым красивым мальчиком в школе – девочки пихали друг друга с шепотом « это он, это он, аххх», и ноги у них подгибались, и этот мир был лучшим из миров.

Никки Каллен «Рассказы о Розе: Side A»
Опровергаем стереотипы.

Я, как обычно, прочитала тонну рецензий перед тем, как начать читать книгу. Было очень много ожиданий, но все они как-то рухнули карточным домиком, когда стали мне встречаться отзывы далеко не радужные и даже какие-то уж слишком агрессивные.
И теперь, когда я прочитала «Рассказы о Розе», могу сказать, что многие слишком уж реалистично, без фантазии смотрят на сие произведение и, имея сотни предубеждений, навеянных обществом, не могут рассмотреть в этой книге прекрасного.
Давайте попробуем разобраться, что за фрукт этот Никки Каллен.

1. Пропаганда гомосексуализма, или как мальчики вдруг полюбили модные шмотки и «Титаник».

Итак, дорогие леди (думаю, вас тут большинство), кто для вас парень/мужчина? Просто нарисуйте себе образ в голове. Ну? Это ленивый мужлан с пивным животом, который весь день не встаёт с дивана? Это неотёсанное, прошу прощение, животное, которое бреется раз в два года и питается только жаренной картошкой, и утром выпивает стакан свежей, чистой… водки? Уверена, что у многих дам в голове засели образы мачо с волосатой грудью и стальным прессом или милые мальчики с лёгкой щетиной, которые носят узкие джинсы и девушек сначала в кино зовут. У нас с вами совершенно неправильные образы. Почему парень не может любить всякие старомодные вещи, джемперы уютные, фильмы женские? Потому что он — парень? Ну, тогда и вы, милые девушки, только юбочки носите, слушайте Диму Билана и группу «Серебро», спортом серьёзным не занимайтесь, фигуру не портите, огромные суммы денег только на шоппинг выбрасывайте. Такими же нас частенько представляют?

2. Сексизм, или как Никки Каллен девушек на кострах сжигал.

Не будем сильно задерживаться тут.
Для тех, кто ещё не в курсе, Никки Каллен — мужчина, а не милая девчушка иностранного происхождения с милым личиком и прочее.
Многих уж сильно обидело, что девушки у автора какие-то не такие: первые влюбляются, за «женоподобными» мальчиками бегают и вообще — как это так может быть, что женщина не главная героиня? «Абсурд ведь! Никки Каллен — гей! Точно гей!» Если вы до сих пор так думаете, то возвращаю вас к первому пункту.

3. Книга не имеет сюжета, или как Никки Каллен дурака валял.

Здесь я тихо посмеялась.
В книги присутствуют приключения, герои красочные, улочки красивые, здания старинные, взаимоотношения людские, братство не по крови, множественные мнения о вере и Боге, много-много вкусной еды и красивой одежды. И всё это я считаю сюжетом. А почему нет? Три рассказа. Три разные истории, объединённые одной сюжетной нитью. Всё в грамотном построение, да ещё и языком красивым написано.
«Ох ты ж, Никки Каллен! Надо больше стараться, до классиков не дотягиваешь, а это уже жирный минус».

4. Книга для католиков, или как атеист в Бога поверил.

Это правда. В книге много католицизма. Но это, поверьте мне, книгу нудной не делает. Наоборот, это даёт пищу для ума. Я в вечном поиске себя. Я в вечном поиске Бога. Иногда мне приходилось Каллена в сторону откладывать и тихонько думать, так сказать, о вечном. Этому автору почти удалось заставить меня поверить, а это, до определённого момента, считалось вообще невозможным. И сейчас я серьёзна.

5. Пафосный язык, или как Никки Каллен словарь Ожегова выучил.

Это единственный момент, когда я скажу: «каждому своё». Подобный язык моя подруга назвала бы «пафосным» и сказала, что я потерянная сестра автора. Я действительно люблю интересный, немного странный слог, который многих читателей вводит в недоумение. Но он поменяет вас. Вы уже не сможете говорить и думать как раньше. Мозг будет подбирать совершенно иные слова, язык будет ломаться от множества подчинённых предложений, а люди будут недоуменно на вас смотреть.
Но это чёртов плюс. Несомненно.

И, наконец 6. Осторожно! Только для женщин!

Женщины, женщины, женщины.
Для вас пишут объёмные любовные романы, цветы вам дарят, планеты в вашу честь называют. Ну не будет ли вам жирно? Тем более, от такой красоты? Поделитесь с мужчинами данной книгой (привяжите к батарее и суньте в руки «Рассказы о Розе», а если и это не поможет, то угрожайте, чтоб наверняка).
Ну, как-то я не особо здесь разгулялась, но всё-таки литературу чисто женскую и чисто мужскую я не разделяю. Литература — она для всех. Здесь не может быть лишних слов.

Итог.

Итак, если вы не разделяете мою точку зрения и до сих пор думаете, что книга односторонняя и читать её может только определённый круг людей, то ладно. Да-да, так просто. Я распиналась тут перед вами, раскатала огромную рецензию, и говорю «то ладно». А что я ещё могу сказать вам? Вы же тупо назовёте своё мнение «вашей личной точкой зрения, которую вы не навязываете, а просто имеете и всё тут». Я тоже так умею. Но доказать «свою точку зрения» очень сложно, особенно, если она у вас только для красоты и отличия.

О книге я ничего больше говорить не хочу. И так понятно, что она мне понравилась и что я её советую.

Простите за каламбур. И если было где непонятно и глупо… Короче, тоже простите.

5/5

Никки Каллен — это вообще, по-моему, не писатель, это явление. Красивое и бесполезное, как, скажем, северное сияние. Солнышко нас греет, луна создаёт приливы и отливы, а оно просто мерцает себе где-то далеко, над оленями, моржами и редкими чудаками, приехавшими на него поглядеть и дышащими теперь в сложенные лодочкой замёрзшие ладони.

И вот — Рассказы о Розе. Что это такое? Евангелие для хипстеров, где новые апостолы — соблазнительные мальчишки в тяжёлых ботинках и приталенных пиджачках? Каким-то чудом перенесённое на бумагу аниме о частной школе для гениев в роскошном старинном замке со строгим, но добрым сэнсеем, пахнущим вишнёвым табаком? Реверанс в сторону старой фантастики — такой, где умные и талантливые белые мужчины берутся за сложные задачи и выполняют их, воздушные девушки в нежных рюшах — просто утешительный приз для слабых духом, а мир за пределами старушки Европы…существует ли? Да, один раз где-то в тексте зазвенели китайские колокольчики, и ещё однажды они ели роллы. Написанный со всей серьёзностью фантасмагорический трактат, где роль гипербореев и псоглавцев занимают достигшие вершин мастерства, таланта и зрелости подростки, живущие в неведомых краях близ Гель-Грина? Или, может, это энциклопедия нашего времени, книжка, которую на старости лет можно протянуть какому-нибудь юному оболтусу, кряхтя: «Вот, милок, как мы жили в начале века…ну или хотя бы как хотели жить!» Что мы клали в свои сэндвичи, как пахли наши шампуни, какие книги лежали на наших прикроватных столиках и что за модники смотрели на нас со страниц глянцевых журналов — пройдёт немного времени, и они тоже покажутся смешными, как огромные плечи восьмидесятых, а пока автор ещё может восхитить и умилить нас подбором тоненького полосатого галстука к рубашке. Какой нам нужен был бог — улыбчивый симпатяга, завзятый эстет и царь-воитель в едином лице. Как мы проводили выходные на даче, какие стихи читали, у каких профессий был романтический ореол — вот, смотрите, создатель комиксов, а ещё искусствовед, и хирург, и даже игрок на бирже затесался, — почему мы любили фермерские рынки, хоть частенько и бутафорские, какие там пропахшие нафталином поп-группы всё никак не могли вытравиться из нашей памяти и какими мы представляли принцесс, геев, католиков, актрис, библиотекарей, идеальных мам и пап, дружбу, любовь с первого взгляда и овсяное печенье! Ох небеса, да здесь же есть просто всё!

Всё вышеперечисленное и, наконец, просто подробно задокументированная прекрасная чужая жизнь: в неспешном ритме, в неуловимой атмосфере творчества, в окружении мильона изящных вещиц, уютная, как чашка какао, которое то и дело пьют герои, самое то, чтобы прожить в ней месяц или даже два — смакуя очень осторожно.

Никки Каллен творит вне времени и пространства. Место значения не имеет. Время? Тем более. Здесь есть все и всё. Всё самое фарфоровое, юное, талантливое, загадочное. Кажется, будто с такими героями встречаешься на страницах книги впервые. Кажется, будто знаешь их всю жизнь. Это твои загадочные соседи, которые заставляли тебя гадать кто они и зачем. Недоступные, внеземные.
Стартовый рассказ немного сбивает с толку. Это как привыкание к автору, его слогу. Всё не так, всё непривычно. Зато на Братстве Розы забываешь обо всем. Полный фокус на героях, на их поведении, их характерах, мечтах, печалях. На втором месте описание окружения. И больше ничего лишнего.
Эта открытость поражает. Никаких измышлений, никаких сомнений. Только живое любопытство и желание узнать все тайны. И много-много ниточек с реальностью — названия книг, песен, ароматов. Как будто всё это происходит здесь и одновременно где-то ещё. Современная энциклопедия, разбавленная удивительными и в то же время естественными историями, как сама жизнь.
Думаю, это та книга, которую можно перечитывать снова и снова и каждый раз смотреть на нее под другим углом, делать акцент на других деталей — их здесь великое множество.

© Никки Каллен, текст

© ООО «Издательство АСТ», 2015

Трое и река

Из сборника мемуаров о Каролюсе-Дюране, рассказ Люэса Д.

«Марк Аврелий, я – Люэс, и Каролюс – два моих лучших друга, the bestовских, если можно так сказать, супер, как золотом пишут на эпохальных дисках – «Greatest Hits» – я – ди-джей на радио, потому я так странно говорю – быстро, много лишнего, эфир забиваю – так вот – случилось сие в июне, жара только наступала на город, как за одну неделю нас троих снесло – кого на камни, кого на берег, кого потащило в неизвестные дали, океан там, акулы, пираньи – нас всех бросили наши любимые, милые, возлюбленные, драгоценные, услады душ и отрады глаз, наши девушки: Марка Аврелия – Анна во вторник, Каролюса Марисоль в среду; а меня, слугу вашего покорного, Люэса Джастин в субботу – по сей день этот ненавижу – выбросила вещи на площадку: коробку с CD, пару джинсов и три свитера – видно, я довел ее своей болтовней; ну, если честно, я крутил параллельно с одной еще девушкой, но это было несерьезно, но Джастин этого, конечно, слушать не стала… Довольно грустно – ведь я устал за день, хотел есть и так её сильно любил, её, не ту девушку, не знаю, зачем мне это было нужно, какой-то роман нелепый на стороне, когда я точно знал, что люблю Джастин – будто форму проверял, могу еще понравится кому-то…

Мы всегда собираемся у Марка Аврелия – у него огромная квартира, полная книг – их коллекционировал его отец, тоже поэт, и вина – вино коллекционирует Марк – мы напились, само собой, и стали обсуждать наше бесконечное и, в общем-то, вечное горе – как море… В итоге обсудить мы ничего не успели, потому как сразу сильно напились. Брат Марка, Юэн, был у бабушки, в отъезде, обжирался садово-огородными предметами роскоши, вообще, они сироты, Марк растил Юэна с пяти лет, сам тогда еще пятнадцатилетний, когда родители умерли…. Я как-то, на середине рассказа о чем-то, заснул и проснулся – утром, рано-рано, на рассвете, – от холода – окно забыли закрыть; в нем, открытом нараспашку, сквозь ветки почти черные, розовые полосы плывут, будто бутон огромный распускается – розы гигантской – над городом. Я вылез из кресла, в котором отрубился, все болело – ужасно это, спать в кресле – ненавижу самолеты – споткнулся о свой бокал, у Марка Аврелия они настоящие, из старинного стекла, высокие, широкие, Каролюс еще на этих бокалах играть умеет – арию из какой-то старинной оперы, которая в «Пятом элементе». Он спал недалеко, на софе, а храп Марка Аврелия доносился из спальни – видно, я один такой придурок, что в кресле задрых – все остальные расположились с удобством… Я подошел к окну, свесился, подумал: «блевануть или не блевануть?», но по двору пошла злючая соседка с бидоном, а у братьев и так репутация не очень. Второй моей мыслью была: «а чего она так рано и с бидоном, что за дичь?», и вдруг увидел подъезжающую машину с надписью «Молоко» – так здорово, фермеры приезжают, привозят молоко рано утром; подумал, что можно попить молока с хлебом, омлет сделать – культурное утро – а то свинство полное получилось вчера, о чем твердила разбитая посуда с какой-то семгой, и откуда спрашивается? в соусе – везде по полу… спаниеля Гая Юэн увез с собой на дачу, подъесть-убрать некому… От крика «Молоко! Творог! Сметана!» зашевелился Каролюс на софе; глаза его разомкнулись, когда я нагнулся вытаскивать из пиджака его деньги на молоко.

– Купи пива, – сказал он.

– Нет, – ответил я и ушел, дверь хлопнула и окно тоже – сквозняк. На площадке было темно, свет общий уже отключили; по лестнице поднимался сосед братьев – Льюис, совершенной красоты парень; мы познакомились, когда в очередной раз вместе ловили Гая на лестнице – он поймал, мы знакомимся: «Люэс», «Льюис» – и засмеялись сразу… Он шел в черном костюме и белой рубашке, свежесрезанные розы мокли на плече и руке – такого букетища я не видел еще. Все разноцветные.

– Красота, – сказал я, – откуда в такую рань?

– От крестной, – он расправил один цветок, похожий на наступающий рассвет за окном… Ресницы легли на шелковые щеки сизо-синей тенью – сумерки. Блин, до чего люди красивые бывают! Рядом с ним верилось, что звезды существуют, что это кому-нибудь нужно, нужна же миру была «Yesterday» – и ее написали. Может, он был немного женственным, Льюис, но с парнями я его не видел, так что он просто неземной. – Только что приехал. Из Лидье, – это город-пригород Гель-Грина, весь в белых домах, на пафосе весь такой, Санта-Моника Гель-Гриновская, – а ты чего помятый, как из стирки? Пили? – он тоже иногда пил с нами. Видели б вы, как изящно он блевал. Так только Каролюс еще умеет.

– Ага, – и не стал уточнять почему – ну, с другом-коллекционером вина повод не нужен.

– Ну-ну, – сказал он. – Хочешь розу?

И не дожидаясь ответа, воткнул мне за ухо, в рыжие мои, апельсиновые волосы. Шип оцарапал кожу. Будто в рыцари посвятил – никогда мне роз не дарили так…

Я купил молока литр, пару пачек мороженого и пошел обратно. Розу подарил молочнице – ну, приятная оказалась женщина, пусть; но, оказывается, в дверь Льюис воткнул еще две – как он узнал, сколько нас было…

Моя была желтой; Марк Аврелий взял себе белую – засушил в Перес-Реверте; а Каролюсу досталась в итоге розовая с белыми кончиками, а внутри – будто капелька красная – такая редкая штучка – Каролюс сказал, что вообще, это мутант, таких роз не бывает, одна вот такая случайно уродилась… Он пил молоко и покусывал её лепестки за завтраком. Может, их описать? Ну, Марк невысокий, немного горбится, потому что читает вечно, и даже Гай не может отвлечь его на прогулках – Марк с собой книгу всегда берет; волосы у него темные, такие каштановые, это коричневый с краснотой темной; смуглый от природы, и летом не загорает, просто живет, не беспокоясь; сильный очень, добрый, умный. Лицо немного удлиненное, нос тоже – в общем-то, не красавец, просто приятный. Джастин как-то сказала, что у него красивый рот – малиновый, мягкий, такой… будто улыбается всегда, даже когда Марк Аврелий спит; девушкам виднее. Одевается Марк Аврелий хорошо, удобно смотреть на него – свитера светлые, куртка кожаная светло-коричневая, ботинки мягкие или кроссовки хорошие, ношеные вельветовые брюки.

Я считал Каролюса самым красивым из знакомых мне парней. Вообще, красивых знакомых у меня много – взять, к примеру, друзей на радио – ди-джеев, Сина или Зеню, который его сменил… Син просто римский бог; Зеня даже моделью подрабатывал. Но в Каролюсе есть что-то такое… средневековое, смотришь на него, когда он закуривает или музыку слушает, и думаешь – ему бы меч и латы, или рясу с крестом, или берет весь в перьях… У него внешность, которая будит воображение. Лицо такое тонкое, будто высеченное из камня старым мастером, из тех, кому не лень корпеть над каждым изгибом; такое гипнотическое лицо – большинство из нас же сделано наспех, даже улыбается несимпатично… Он тоже темноволосый, но просто, без игры света; нос тонкий, губы тонкие, ресниц без счета и черные брови к переносице как стрелы летят к цели; на подбородке шрам, как у актера Харрисона Форда – в драке расшибли. Без этого шрама – девчонка девчонкой, а так – почти мачо… Я любил Каролюса любовью как котят любят или на звезды смотрят – безусловно… Одежды на Каролюсе незаметно от красоты, оттого и завидно. Но так – в общем, джинсы да рубашки поверх, и пиджаки.

Мы сидели и курили, после молока-то, и было, несмотря на чудо роз, тошно.

– Что же нам теперь делать? – повторял Каролюс. Марисоль ему очень нравилась, они вместе танцевали в клубе, у них был общий номер, он говорил, что она – танец его мечты, всё такое; но она сказала загадочное – «ты не создан для такой жизни; тебе женщины вообще не нужны; тебе вообще ничего не нужно; ты живешь одним днем; а я хочу замуж, детей когда-нибудь» «ну, я парень честный, католик, женился бы, если она так хочет; так она не хочет; думает, я Ян Кертис какой-нибудь, наверное». Марк Аврелий пускал дымные колечки. Анна его ушла к другому, прямо вот собрала вещи и ушла – хотя они очень долго были вместе – лет пять, наверное. Тоже, наверное, хотела замуж и детей. Ох, женщины… Сейчас я расскажу о Джастин, я не могу без этого – просто чтобы вы поняли, какая она.

Джастин была сама весна. Я встретил её в пасмурный весенний день, когда тепло – курточку расстегиваешь, и небо жемчужное – так и ждешь с неба снежинок, как божьего благословения… Она шла среди тысячи девушек из консерватории, в черной юбке с подсолнухами, книжка в одной руке, спящая скрипка в футляре в другой, и каблук этот высокий, она всегда по весне выше меня, шнурки болтаются, изгиб ноги, уходящий из каблука под юбку – у меня в глазах зрачки расширились от её красоты… Вот я ее так и увидел в толпе – одну из тысячи – просто на улице. Она шла впереди меня, покачивая бахромой на юбке, и казалось, что её шаги – стук моего бедного сердца. Я шел за ней два квартала, сильно отставая, а то вдруг обернется и скрипкой въедет, как маньяку, она перешла дорогу, я стоял, потому что трамвай – он прошел, общественный транспорт, я взглянул вперед, вытянув шею, – а её уже не было, понимаете? У неё карие глаза и светлые волосы – как можно было жить дальше? Я бегал по улицам до сумерек, пришел домой и загрустил, потом пришел Каролюс и обсмеял меня, и мы сели пить чай с лимоном и сливовым вареньем. Весна продолжалась и бушевала в моей крови. Хотелось любить и спать. Нашел её я только через пять недель, уже забыв почти: спустился в подвальчик – бар «Куприн», где собираются все умные, модельеры там молодые, вещи которых невозможно носить, их жертвы-модели, поэты, стихи которых нужно объяснять; там играли только джаз и классику, и там вечно тусовался парень, взявший мой конспект; я спустился туда, чуть ногу не свернул в темноте – я парень солнечный, неон мне противопоказан; а она там, в клубах интеллектуального дыма, играла на скрипке…

О книгах Никки Каллен можно говорить если не вечно, то довольно долго. Их немного:

• Арена (2009)
• Гель-Грин, центр земли (2010)

и

• Рассказы о розе. Side A (2015)

Официально описание книги пространное и объемное, мне пришлось сократить его немного:

Добро пожаловать в мир Никки Кален, красивых и сложных историй о героях, которые в очередной раз пытаются изменить мир к лучшему. Готовьтесь: будет — полуразрушенный замок на берегу моря, <…> много лекций по истории искусства, еды, драк — и целая толпа испорченных одаренных мальчишек, которые повзрослеют на ваших глазах и разобьют вам сердце. <…>

Книга для молодежи. Романтики и странностей в ней с избытком. Читатель побывает в великолепной опере, увидит море свечей, подискутирует о Ди Каприо и инквизиции, узнает, кем подрабатывает Смерть, и многое другое.

Но впечатление от предыдущих книг Никки Каллен время от времени возвращает меня в этот мир.

Как говорит один мой знакомый: «гений работает в рамках одной вселенной». Если этому верить, то здесь автор — точно гений.

Все книги — это одна вселенная, один город. Люди там живут в одном времени, периодически выпадая в какие-то другие миры — то ли параллельные, то ли свои внутренние.

Море — это не река. Этому городу повезло — у него есть всё: море, река, горы, леса. Жить здесь можно, никуда не ездя вообще, и не сожалея. Это город создан для счастья — и я был счастлив. Для счастья нужно много — чисто теоретически: спокойствие, нежность, еда в холодильнике и чтобы тебя любили. А я любил. Это счастье вдвойне. Двойные кольца вокруг Сатурна.

И герои необычные, сплошь такие, какими в глубине души хотят стать читатели Никки Каллен. Вроде люди, как люди, но какие-то утонченные, улучшенные, изящные, в ореоле таинственности и иллюзий.

DJ на радио «Туман»:

есть люди — души дождя. <…> Его музыка — тоска: Radiohead всех альбомов, Бетховен, какая-то жуткая электроника.

Хотя описания красоты персонажей иногда преувеличены до смешного. «ПЕРЕувеличены», как в шутку говорит мой муж:

он был в маяке, где вместо прожектора теперь студия, сидел в кресле и спал. Я поцеловал его в ухо. Тонкое его до неприязни лицо дрогнуло, черные глаза — о, да! — у него были очень странные глаза, без зрачков — абсолютно черные; и ресницы черные на сантиметра три; открылись; будто раковины странные — с черными жемчужинами.

На счет пропаганды гомосексуальных отношений: возможно. Открыто эта тема не затрагивается, но по ходу сюжета как-то прозрачно сквозит:

Он обернулся и улыбнулся, перекатил сигаретку в другой угол рта, как бильярдный шар.

— Явился, солнышко. Курить хочешь?

И последняя цитата, которую я хочу привести, покажет вам язык Никки Каллен, витиеватый, энергичный, часто пестрящий названиями музыкальных групп, книг, фильмов и т.п.

«Марк Аврелий, я — Люэс, и Каролюс — два моих лучших друга, the bestовских, если можно так сказать, супер, как золотом пишут на эпохальных дисках — «Greatest Hits» — я — ди-джей на радио, потому я так странно говорю — быстро, много лишнего, эфир забиваю — так вот — случилось сие в июне, жара только наступала на город, как за одну неделю нас троих снесло …

С одной стороны, казалось бы, что мне это все даже не по возрасту) но внутреннее мое состояние охотно принимает все эти книги. И две из перечисленных в начале отзыва стоят на книжной полке — удалось раздобыть их в бумажном варианте. А вот «Рассказы о розе», к сожалению, пришлось купить в электронном. Но жду и надеюсь, что издадут еще тираж бумажных.

Если хотите понять атмосферу, в которую предстоит окунуться, связавшись с этим автором, добро пожаловать в ГЕЛЬ-ГРИН! Тащите сюда ваши длинные ноги))))))