Рассказы о русских писателях шер читать

— ГОГОЛЬ Н. В. О РУССКИХ ПИСАТЕЛЯХ Н. С. ШЕР

ГОГОЛЬ Н. В. О РУССКИХ ПИСАТЕЛЯХ Н. С. ШЕР

Николай Васильевич ГОГОЛЬ (1809-1852)

^{Мысли мои, мое имя, мои труды будут при-
надлежать России… Н. В. Гоголь}

«Как упоителен, как роскошен летний день в Малороссии!»- так начинается «Сорочинская ярмарка», повесть о первой юной любви парубка Грицко и гордой девушки Парас-ки… Много, раз переделывал, переписывал он каждую свою повесть. Ему радостно, когда удается верно схватить и передать мягкий ритм украинской речи, вставить кстати меткое украинское словечко. Он вырос на Украине, хорошо знал и любил ее песни, сказки, украинский язык. И потому, может быть, герои его повестей часто говорят так, как песню поют…
Все больше и больше захватывала Гоголя эта работа: «Занятия мои теперь составляют неизъяснимое удовольствие для души. Я более, нежели когда-либо тружусь, и более когда-либо весел», — писал он матери. В Петербургской типографии уже печаталась первая книга «Вечеров на хуторе близ Диканьки». «Что-то скажут читатели?» — думал Гоголь, и на душе у него становилось беспокойно. Правда, первым читателям книги — наборщикам — она очень понравилась. Как-то пришел он в типографию, только заглянул в Дверь, а наборщики «давай каждый фыркать и прыскать себе в руку, отворотившись к стенке».

«Сейчас прочел «Вечера близ Диканьки»… — писал Пушкин. — Они изумили меня… Поздравляю публику с истинно веселою книгою, а автору сердечно желаю дальнейших успехов…»
Как-то в самом конце 1833 года Гоголь зашел к Пушкину. Слуга провел его в небольшой кабинет, заставленный книжными полками. Пушкин был дома один. Как всегда, увидев Пушкина, Гоголь просиял. Пушкин вносил в его жизнь столько света, радости, так умел хорошо, вовремя похвалить, сказать нужные и важные слова, подбодрить! И теперь, посидев и поговорив, Гоголь вдруг вытащил из кармана свернутую тетрадку.

«Славная бекеша у Ивана Ивановича, отличнейшая. А какие смушки. Фу-ты пропасть, какие смушки! сизые с морозом!»- так начал он и с чуть заметной лукавой усмешкой в глазах прочел всю «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем».

Что это — веселый анекдот? Но Гоголь дочитывает последнюю страницу, и веселый анекдот становится грустной повестью о нелепой и смешной ссоре двух Иванов, о бесполезно прожитой ими жизни. Повесть кончается так: «Скучно на этом свете, господа!»
Пушкин был потрясен.

А у Гоголя лежит еще другая повесть «в этом роде» — о двух старичках прошедшего века, о старосветских помещиках Афанасии Ивановиче и Пульхерни Ивановне… Трогательно смотреть на то, как нежно привязаны друг к другу старички, жалко Афанасия Ивановича, когда он так горюет о смерти своей Пульхерии Ивановны… Как грустно, что даром прошла их жизнь, без высоких стремлений и целей.

Но разве нет и не было на Украине других людей — смелых, сильных? Разве народ, у которого так много чудесных сказаний о воле, о счастье, о любви, не боролся за другую жизнь — светлую, прекрасную? И разве он не сумеет рассказать о таких людях?

И все больше и больше погружается Гоголь в изучение истории украинского народа, настойчиво, терпеливо роется он в исторических сочинениях, читает летописи, продолжает собирать народные песни, предания, записывает их. И, овеянная народной поэзией, встает перед ним живая, яркая история народа, а воображение рисует битвы, вольные и дикие степи. Бури народные, борьба за национальную независимость — вот что привлекало Гоголя в истории Украины XV-XVII веков. В этой упорной борьбе за родную землю формировались могучие характеры, крепкие натуры, так привлекавшие Гоголя своей удалью и героизмом, укреплялось товарищество, росла «русская сила казачества».

_{1 Бекеша — мужское пальто (на меху или на вате) со сборками в талии и разрезом сзади.
2 Смушки -здесь: воротник и манжеты из шкурок ягнят.}

(Из книги Н. С. Шер «Рассказы о русских писателях».)

← — ГОГОЛЬ Н. В. 1809-1852 ЛЮБОВЬ К КНИГЕ Краткая справка		ГОГОЛЬ Н. В. ВЕЧЕРА НА ХУТОРЕ БЛИЗ ДИКАНЬКИ КРАТКОЕ СОДЕРЖАНИЕ, ЧИТАТЬ КРАТКИЙ КОНСПЕКТ, ПЕРЕСКАЗ ВКРАТЦЕ →

---

Детство Л.Н. Толстого

(из книги Н.С. Шер «Рассказы о русских писателях»)

Л.Н. Толстой родился 28 августа 1828 г. Мать Л. Толстого, Мария Николаевна Волконская, была единственной дочерью князя Николая Сергеевича Волконского, которому принадлежала усадьба Ясная Поляна, расположенная недалеко от Тулы.

Марии Николаевне было 30 лет, когда умер ее отец. Она осталась одна владелицей очень большого имения и вскоре вышла замуж за графа Николая Ильича Толстого – подполковника, участника Отечественной войны 1812 года.

После смерти отца у Николая Ильича ничего, кроме долгов, в наследство не осталось, а на руках у него была мать, привыкшая к роскоши. родные, как это часто тогда делалось, устроили ему женитьбу на богатой княжне Волконской.

После свадьбы Толстые поселились в Ясной Поляне. С ними жила мать Николая Ильича, его сестра и дальняя родственница Татьяна Александровна Ергольская. Николай Ильич занимался хозяйством, ездил на охоту, иногда по делам бывал в Москве. Он был веселым, добрым и умным человеком, «с приятным лицом и всегда грустными глазами».

Мария Николаевна много времени отдавала детям. Их было пятеро: Николай, Сергей, Дмитрий, Лев и дочь Маша. Мать серьёзно относилась к их воспитанию, рано начала учить грамоте, приучила к сдержанности, храбрости, любви к отчизне. В награду за хорошее поведение мальчикам разрешали надеть саблю. Со всеми окружающими мать была ласкова и спокойна.

Лёвочке было полтора года, когда умерла мать. Дети остались на попечении отца и тетушек. И хотя тётя Татьяна Александровна приходилась Толстым очень далёкой родственницей, она заменяла детям мать, была очень добра. любила их, как родных, и особенно привязана была к маленькому Левочке.

У старших детей был гувернер – немец Федор Иванович. Младшие жили наверху с няней. Когда Левочке исполнилось пять лет, его перевели вниз к братьям.

Семья Толстых жила дружно, и казалось, что все люди живут так. Детей никто никогда не бил.

Дом, где они жили, был большой. В нем было до 40 комнат. Многие из них годами стояли заперты. Не было никакой роскоши – некрашеные полы, простая мебель своих крепостных мастеров, и только в парадных комнатах стояли дедовские зеркала в золоченых рамах, столы красного дерева, висели по стенам старые портреты.

С прислугой жили дружно. Дети играли с деревенскими ребятами. Самое торжественное время дня был обед. Вся семья собиралась в гостиной.

За обедом отец иногда говорил: «Ну-ка, Лёвка, пузырь (его так звали, потому что он был очень толстый), отличись шарадой!» Лёвочка «отличался» и придумывал какую-нибудь шараду; все смотрели на него, улыбались, и он радовался, главным образом тому, что его любят.

Самая любимая была игра в «муравейных братьев». Её придумал старший брат Николенька. Игра заключалась в том, что дети устраивали из стульев и кресел дом, завешивали его платками, сидели в темноте и разговаривали о том, как будут жить и что нужно для счастья. Николенька говорил, что у него есть тайна и, когда она откроется, все люди станут счастливыми, не будут ссориться и станут «муравейными братьями». Тайну он написал на зелёной палочке, а палочку зарыл в лесу, на краю оврага.

в усадьбе была большая библиотека. Толстой любил читать.

Дети подрастали. Старшим надо было готовиться в университет. Семья переехала в Москву в январе 1837 года. С переездом в Москву кончилось счастливое детство.

скачать

Александр Сергеевич Пушкин

Н.С.Шер «Александр Сергеевич Пушкин»
Рассказы о русских писателях; Государственное Издательство Детской Литературы, Министерство Просвещения РСФСР, Москва, 1960 г.
OCR Biografia.Ru

Летом 1811 года двенадцатилетний Пушкин с дядей Василием Львовичем, известным в то время поэтом, приехал в Петербург. В августе он выдержал приемные экзамены в новое, только что открытое учебное заведение — Лицей, который находился недалеко от Петербурга, в Царском Селе.
19 октября состоялось торжественное открытие Лицея. К парадному крыльцу большого лицейского дома подъезжали гости из Петербурга. По широкой лестнице поднимались они на второй этаж, в актовый зал. Здесь, между колоннами, стоял стол, покрытый красным сукном с золотой бахромой. По правую сторону стола в три ряда выстроились лицеисты — тридцать мальчиков в одинаковых синих мундирчиках, в белых брюках в обтяжку, в высоких сапожках. При них — директор, инспектор, гувернеры. По левую сторону стола сидели преподаватели и служащие Лицея. В зале были расставлены кресла для публики.
Долго и скучно читали манифест об открытии нового учебного заведения, потом длинную речь сказал директор Лицея. И вдруг — словно свежий ветер подул — заговорил молодой преподаватель Куницын:
«К вам обращаюсь я, юные питомцы, будущие столпы общества. Дорога чести и славы открыта перед вами… На какую бы ступень власти ни взошли вы в будущем, помните всегда.. нет высшего сана, чем священный сан гражданина».
Когда кончились речи, мальчиков по списку стали вызывать к столу. Многие уже успели перезнакомиться во время экзаменов, но теперь с новым любопытством разглядывали друг друга. Вот Пущин, спокойный, серьезный; вот милый Дельвиг; вот длинный, смешной Кюхельбекер — Кюхля; Вольховский — Суворочка, как прозвали его потом лицеисты; молчаливый Матюшкин — будущий моряк; веселый Яковлев. А вот и Пушкин — живой, курчавый, быстроглазый.
Разные по характеру, по воспитанию, какое они получили дома, мальчики вступали теперь в Лицей, чтобы провести вместе шесть лет. Пока никто из них не думал о «будущих путях» своей жизни, и вечером, когда разошлись гости, сбросив парадную одежду, они весело играли в снежки — в тот год рано наступила зима. Кругом горели в плошках огни; запушенные первым, легким снегом, стояли деревья в большом, прекрасном царскосельском парке.
Через несколько дней мальчики узнали, что домой отпускать их не будут, и только изредка, по праздникам, разрешаются свидания с родными.
Родные Пушкина жили далеко — в Москве. Он знал, что расстается с ними надолго, но не очень огорчался этим. Сердечной дружбы, семейной ласки, уюта не было в доме Пушкиных. Детей было трое: старшая — Ольга, второй — Александр и младший — Левушка, любимец семьи. Мать, Надежда Осиповна, приходилась внучкой арапу Петра I, впоследствии русскому генералу Ганнибалу. Отец, Сергей Львович, небогатый помещик, человек образованный, хорошо знал литературу, был знаком со многими русскими писателями и сам немного писал. Дядя, Василий Львович, брат отца, был известным поэтом того времени. В доме у Пушкиных бывали писатели — Николай Михайлович Карамзин, Иван Иванович Дмитриев, молодой поэт Василий Андреевич Жуковский.
В семье Пушкиных все увлекались литературой, поэзией, даже дети пробовали писать стихи.
«Пушкины жили весело и открыто, и всем домом заведовала больше старуха Ганнибал, очень умная, дельная и рассудительная женщина… — вспоминала позднее одна знакомая Пушкиных, которая со своими девочками ездила к ним на танцевальные уроки.— Старший внук ее, Саша, был большой увалень и дикарь, кудрявый мальчик лет девяти или десяти, со смуглым личиком, не скажу чтобы приглядным, но с очень живыми глазами, из которых искры так и сыпались. Иногда мы приедем, а он сидит в зале в углу, огорожен кругом стульями: что-нибудь накуролесил и за то оштрафован, а иногда и он с другими пустится в плясы, да так как очень он был неловок, то над ним кто-нибудь посмеется, вот он весь покраснеет, губу надует, уйдет в свой угол и во весь вечер его со стула никто тогда не стащит: значит, его за живое задели, и он обиделся, сидит одинешенек».
Рассказывают, что Александра не очень любили родители, но очень любила и жалела бабушка, Мария Алексеевна Ганнибал. Еe беспокоил неровный характер внука; беспокоило, что учился он не всегда прилежно, хоть и был умен не по годам. Мальчик также был нежно привязан к бабушке, учился у нее русской грамоте, а когда стал постарше, то жадно слушал ее рассказы о русской старине, о Петре I, о своем прадеде Ганнибале.
За детьми ходила няня Арина Родионовна — крепостная крестьянка. Она знала много народных русских песен, сказок и была замечательной рассказчицей.
Подруга дней моих суровых,
Голубка дряхлая моя!
Одна в глуши лесов сосновых
Давно, давно ты ждешь меня
Ты под окном своей светлицы
Горюешь, будто на часах,
И медлят поминутно спицы
В твоих наморщенных руках.
Глядишь в забытые вороты
На черный отдаленный путь:
Тоска, предчувствия, заботы
Теснят твою всечасно грудь… — так ласково писал Пушкин много лет спустя в стихотворении, посвященном своей старой няне.
Зимой Пушкины жили в Москве, а на лето переезжали в сельцо Захарово, которое находилось верстах в сорока от Москвы, недалеко от Звенигорода. Иногда Надежда Осиповна с маленькими детьми оставалась в Захарове и на всю зиму.
Очень скромный барский дом с флигелями стоял на холме, к реке спускался сад — старый, запущенный, с тенистыми аллеями. Дети обычно жили во флигеле с гувернантками и няней, а родители располагались в главном доме.
Пушкину было лет семь, когда он в первый раз попал в деревню. Ему все здесь нравилось — просторы полей и лесов, старые клены и липы в саду, первые дни поздней осени и ясное, прозрачное утро зимы…
Нравились ему крестьянские ребятишки, деревенские хороводы, песни, пляски. Но он видел, что жили деревенские дети не так, как он и его родные; избы у них были маленькие, дымные, грязные, и одеты они были по-другому — не так, как он сам, брат Левушка, сестра Ольга. У сестры Ольги были красивые кисейные платьица, открытые башмачки с бантиками; она училась танцевать. А дворовые ребятишки чистили в передней барские сапоги, ходили в лес по грибы и по ягоды для барского стола; с ними ходил часто взрослый слуга, который заставлял их петь, чтобы они не ели ягод. Во время обеда эти дети стояли за барскими стульями и ветками отгоняли мух: никто не спрашивал их, голодны ли они, да никому и в голову бы не пришло посадить их за барский стол. Ведь это были крепостные дети, которых в любое время можно было продать, обменять на щенка, котенка.
Не раз, конечно, слышал маленький Пушкин и от няни и от дворовых людей рассказы о самодурах-помещиках, которые засекали насмерть крепостных детей.
Няня рассказывала и о своей молодости, о своей жизни. Мальчик Пушкин ко всему прислушивался, приглядывался, все примечал — он, казалось, копил все эти впечатления детства для будущей своей работы.
Зимой в Москве жизнь была совсем другая. Няню сменял дядька Никита Тимофеевич Козлов. Крепостной человек Пушкиных, Козлов умел читать, даже сочинял стихи и был очень привязан к своему барчуку. Вдвоем они совершали далекие прогулки по Москве и ее окрестностям, смотрели, как живут люди в городе, узнавали Москву — ее бульвары, площади, закоулки. Иногда заходили в Кремль, проходили мимо старого Кремлевского дворца, видели тюрьму — знаменитую яму,— куда сажали людей, которые не платили своих долгов. Рядом с тюрьмой было здание Монетного двора, в котором два месяца сидел в заключении прикованный к стене Емельян Пугачев, и, может быть, Никита Козлов рассказывал о нем мальчику Пушкину. Весело и страшно было взбираться на колокольню Ивана Великого и смотреть сверху на «белокаменную Москву» — мать городов русских.
Как часто в горестной разлуке,
В моей блуждающей судьбе,
Москва, я думал о тебе!
Москва… как много в этом звуке
Для сердца русского слилось!
Как много в нем отозвалось! — писал много лет спустя поэт Пушкин.
С самого раннего детства начались для него и первые неприятности — гувернантки и гувернеры, как он вспоминал позднее. В то время в дворянских семьях приглашали к детям иностранных гувернеров-воспитателей, и в семье Пушкиных их перебывало немало. В большинстве это были люди невежественные, плохие воспитатели, и у Пушкина с ними не было никаких дружеских отношений. Но они выучили его французскому языку, на котором говорили в его семье и в других дворянских семьях. К семи годам он уже превосходно говорил и читал по-французски и по-русски. У отца была большая библиотека, и маленький Пушкин очень много времени проводил за чтением.
Незаметно прошло детство, и вот Пушкину уже двенадцать лет. Дядя Василий Львович привез его в Петербург, в Лицей. Отныне Лицей заменит ему дом, семью.
Дом лицейский огромный, четырехэтажный. В нижнем этаже живут преподаватели, служащие; во втором — столовая, больница с аптекой, актовый зал, канцелярия; в третьем — классы, зал для отдыха после занятий, физический кабинет, комната для газет и журналов, библиотека. Наверху, на четвертом этаже, комнаты мальчиков — у каждого своя, маленькая, и все комнаты одинаково обставлены: железная кровать, комод, конторка, зеркало, стул, умывальник. На конторке — чернильница и подсвечник со щипцами.
В прекрасных садах Царского Села, под вековыми липами, на зеленых лужайках, у берегов Большого озера лицеисты гуляли, и часто на одной из скамеек парка сидел мальчик Пушкин.
Начались занятия, потекла размеренная лицейская жизнь. «Мы скоро сжились, свыклись. Образовалась товарищеская семья, в этой семье — свои кружки; в этих кружках начали обозначаться, больше или меньше, личности каждого; близко узнали мы друг друга, никогда не разлучаясь; тут образовались связи на всю жизнь»,— вспоминал позднее Пущин.
Случайно комната Александра Пушкина, номер четырнадцать, оказалась рядом с комнатой Ивана Пущина — Жанно, как называли его лицеисты. Как часто, когда все в Лицее уже спали, мальчики вели вполголоса через невысокую перегородку задушевные разговоры. Они говорили обо всем: о каком-нибудь «вздорном случае» дня, о товарищах, об учителях, о войне, которая началась вскоре после открытия Лицея. Пущин был старше Пушкина на один год. Рассудительный, справедливый, он не раз успокаивал вспыльчивого, быстрого в своих суждениях и поступках Пушкина, которого полюбил душевно, навсегда. А за стеной по коридору шагал дежурный дядька, изредка постукивал в дверь и призывал к порядку.
Среди преподавателей были молодые профессора, такие, как Галич, Куницын. Они держали себя с лицеистами просто, говорили с ними как с равными, как с младшими товарищами, старались внушить им мысли о равенстве людей, о справедливости, о долге гражданина. Недаром обоим вскоре запрещено было преподавать, а лекции Куницына царское правительство приказало сжечь. Пушкин всегда с благодарностью вспоминал Куницына. «Он создал нас, он воспитал наш пламень»,— писал он в своих стихах.
Началась Отечественная война 1812 года. Вся Россия, от мала до велика, поднялась на борьбу с иноземными захватчиками. Лицеисты жадно, с тревогой следили за военными событиями, читали газеты. Они знали, что Василий Андреевич Жуковский — один из самых любимых тогда поэтов — пошел добровольцем в действующую армию. Все они, конечно, читали его стихотворение «Певец во стане русских воинов», которое было напечатано в журнале и в 1813 году вышло отдельной книжкой.
Лицеисты прислушивались ко всякому известию, связанному с войной. Они знали и, может быть, сами были свидетелями того, как в театре каждый стих, каждое слово о войне вызывало целую бурю рукоплесканий. Так, например, рассказывали, что во время представления один из зрителей, видя, как на сцене приносят в дар отечеству свое имущество, бросил на сцену свои последние деньги. А знаменитая актриса Семенова, узнав во время спектакля о новой победе русских войск, выбежала на сцену и закричала: «Победа! Победа!» Этих слов ни в пьесе, ни в роли ее не было.
Басни Крылова, посвященные войне — «Ворона и Курица», «Кот и Повар», «Обоз»,— переходили из рук в руки, выучивались наизусть, и лицеисты их, конечно, очень хорошо знали. Дошел, вероятно, до лицеистов и специально выпущенный «Подарок детям в память 1812 года». И дети и взрослые тогда с одинаковым увлечением смотрели замечательные карикатуры, читали остроумные подписи к ним художника Теребенева. 0 нем говорили все. Это был тогда один из первых художников, который сделал множество рисунков и карикатур о войне. Среди них были рисунки, особенно волновавшие молодежь. Так, на одном из рисунков Теребенев изобразил русского крестьянина в тот момент, когда он поднял топор, чтобы отрубить себе руку с ненавистным клеймом Наполеона, — это клеймо накладывалось на пленных при зачислении их во французскую армию.
Статьи в газетах, басни Крылова, рисунки Теребенева, пример взрослых, уходивших на войну,— все это глубоко волновало лицеистов, будило в них высокие патриотические чувства. В двенадцать — четырнадцать лет они чувствовали себя настоящими гражданами своего отечества. Каждому из них казалось, что именно там, на поле брани — под Бородином, в Москве, в войсках, которые громили и обращали в бегство французов, — лежит для негo та дорога чести и славы, о которой говорил любимый учитель Куницын.
Мимо Лицея проходили на войну гвардейские полки, в которых у лицеистов были родные и знакомые.
Вы помните: текла за ратью рать,
Со старшими мы братьями прощались
И в сень наук с досадой возвращались,
Завидуя тому, кто умирать
Шел мимо нас…
Казалось, что учиться в то время, когда отечество в опасности, невозможно. До лицеистов доходили слухи, что во многих учебных заведениях старшие учащиеся группами подавали заявления о том, что не могут учиться, и часто уходили — вернее, убегали — на войну.
В Лицее занятия продолжались своим чередом. Пушкину все давалось легко, но учился он неровно и очень не любил математику. Как-то в математическом классе вызвали его к доске и задали алгебраическую задачу. Он долго переминался с ноги на ногу и писал какие-то формулы.
«Что же вышло? Чему равняется икс?» — спросил наконец преподаватель.
«Нулю», — улыбаясь, ответил Пушкин.
«…У вас, Пушкин, в моем классе все кончается нулем. Садитесь на свое место и пишите стихи».
Но случалось, что тот же преподаватель математики изгонял его из класса, когда, забыв об уроке, Пушкин весь углублялся в чтение посторонних книг. По этому поводу лицеисты даже песенку сочинили:
^
Читал Пушкин очень много как на русском, так и на французском языке. За это товарищи прозвали его «французом», на что он во время войны особенно сердился. Из произведений русских писателей он увлекался тогда стихами Державина, Жуковского, Ломоносова, Батюшкова, читал комедию Фонвизина «Недоросль», только что вышедший сборник басен Крылова и много других книг. В Лицее была большая, хорошая библиотека.
«Все мы видели,— рассказывал позднее Пущин,— что Пушкин нас опередил, многое прочел, о чем мы и не слыхали, все, что читал, помнил; но достоинство его состояло в том, что он отнюдь не думал выказываться и важничать, как это часто бывает в те годы».
В Лицее Пушкин встретил товарищей, которые, как и он, интересовались литературой, писали стихи. У Пушкина страсть к поэзии проявилась очень рано. Еще дома по вечерам, когда он долго не мог заснуть и его спрашивали: «Что ты, Саша, не спишь?» — он отвечал: «Сочиняю стихи». Ему было тогда лет семь-восемь.
Очень скоро среди лицеистов образовались литературные кружки, стали издаваться рукописные журналы, и Пушкин принимал участие во всех лицейских журналах: писал стихи, песни, сочинял эпиграммы. На уроках литературы, или словесности, как тогда говорили, задавались часто сочинения, которые можно было подавать и стихами и прозой. Особенно отличался на этих уроках Пушкин — он, казалось, и думал стихами.
Однажды преподаватель дал тему классного сочинения «Восход солнца», и один из товарищей Пушкина ничего не мог придумать, кроме фразы: Грядет с заката царь природы…
Пушкин, не задумываясь, тут же подсказал ему:
^
«Не только в часы отдыха от ученья в рекреационной зале, на прогулках, но нередко в классах и даже в церкви ему приходили в голову разные поэтические вымыслы, и тогда лицо его то хмурилось необыкновенно, то прояснялось от улыбки, смотря по роду дум, его занимавших, — рассказывал один из товарищей Пушкина. — Набрасывая же мысли свои на бумагу, он удалялся всегда в самый уединенный угол комнаты, от нетерпения грыз обыкновенно перо и, насупя брови, надувши губы, с огненным взором читал про себя написанное».
Лицеисты были очень горды, когда в 1814 году в журнале «Вестник Европы» появилось первое напечатанное стихотворение Пушкина «К другу стихотворцу», обращенное, вероятно, к Кюхельбекеру. Стихотворение это Пушкин подписал так: Александр Н.к.ш.п.
Весной этого года в Петербург переехала семья Пушкиных, и теперь родители иногда навещали сына, даже как-то на праздники брали его домой. Брат Левушка поступил в Благородный пансион при Лицее, и с ним Пушкин видался еще чаще. Левушка очень любил старшего брата, знал наизусть все его стихи и был очень доволен, когда узнал, что к Саше в Лицей приходил сам Жуковский.
Жуковский действительно пришел познакомиться с Пушкиным и писал об этом поэту Петру Андреевичу Вяземскому: «Я сделал еще приятное знакомство! с нашим молодым чудотворцем Пушкиным. Я был у него на минуту в Царском Селе. Милое, живое творение! Он мне обрадовался и крепко прижал руку мою к сердцу. Это надежда нашей словесности…Нам всем надобно соединиться, чтобы помочь вырасти этому будущему гиганту, который всех нас перерастет». С тех пор Жуковский приходил иногда один, а как-то пришел с писателем Карамзиным, в другой раз — с Вяземским. Он любил читать свои стихи Пушкину, и те строки, которые Пушкин не мог сразу запомнить, Жуковский уничтожал или переделывал.
В январе 1815 года, когда лицеисты переходили на старший курс, состоялся публичный экзамен. Пушкин читал новое свое стихотворение — «Воспоминания в Царском Селе». На экзамене присутствовал поэт Гаврила Романович Державин; стихи его хорошо знали и любили в Лицее.
«Державин был очень стар… Экзамен наш очень его утомил…— вспоминал позднее Пушкин. — Он дремал до тех пор, пока не начался экзамен в русской словесности. Тут он оживился… Наконец вызвали меня. Я прочел мои «Воспоминания в Царском Селе», стоя в двух шагах от Державина. Я не в силах описать состояния души моей: когда дошел я до стиха, где упоминаю имя Державина, голос мой отроческий зазвенел, а сердце забилось с упоительным восторгом… Не помню, как я кончил свое чтение; не помню, куда убежал. Державин был в восхищении; он меня требовал, хотел меня обнять… Меня искали, но не нашли…»
Отечественная война кончилась. Русский народ победил. С надеждой на лучшую жизнь возвращались на родину русские солдаты, все те крепостные крестьяне, которые забыв свои крепостные цепи, самоотверженно сражались за Россию. Что же их ожидало на родине? Цепи еще более жестокие, жизнь еще более тяжелая. «Мы избавили родину от тирана, а нас опять тиранят господа», — говорили они. Россией управлял Аракчеев — царский любимец. Но чем труднее жилось народу, чем больше свирепствовал Аракчеев, тем шире разливалась волна крестьянских восстаний по всей стране, тем чаще отказывались крестьяне работать на помещиков. Для борьбы с самодержавием и крепостничеством лучшие люди из передового дворянства организовывали первые тайные политические общества.
В те годы в Царском Селе стоял гусарский полк, вернувшийся с войны. Среди офицеров этого полка было много образованных, передовых людей. Служил здесь Петр Яковлевич Чаадаев — писатель, философ, человек очень образованный, будущий член тайногo политического общества.
Лицеистам старших курсов разрешалось посещать знакомых в Царском Селе, и Пушкин бывал у Карамзиных, которые обычно жили здесь летом. У них познакомился он и сблизился с Чаадаевым, который пригласил его к себе в полк. Вместе с друзьями — Пущиным, Кюхельбекером — Пушкин стал бывать у Чаадаева в кружке гусарских офицеров. Буйная, веселая пирушка часто сменялась здесь вольными разговорами о политических событиях, чтением запрещенных книг, горячими спорами. Юноша Пушкин жадно ко всему прислушивался, но он не знал, что товарищи его по Лицею, Вольховский и Пущин, уже вступили в Союз спасения — первоначальную организацию будущих декабристов.
В стихах, которые Пушкин писал в эти годы, нашли свое отражение и эти споры, и вольные мысли, и мечты о счастье и свободе родины. Так, в шестнадцать лет Пушкин написал стихотворение «Лицинию», в котором есть такие строки: «Я рабство ненавижу…»; «Я сердцем римлянин; кипит в груди свобода; во мне не дремлет дух великого народа».
Правда, в стихотворении говорилось о древнем Риме и древних римлянах, но главная мысль его заключалась в том, что государство может жить только тогда, когда у граждан есть свобода, и что гибнет оно от рабства и деспотизма. Ясно, что так чувствовал и так думал сам молодой поэт о своей родине, о России.
Подходили к концу лицейские дни. Открывая Лицей для детей из дворянских семей, царь Александр I хотел подготовить их для будущей государственной службы, воспитать верных себе слуг. Но он жестоко ошибся. Лицей не оправдал его надежд.
Подрастая, лицеисты все больше интересовались вопросами общественно-политической жизни, все больше набирались вольного духа. В стенах Лицея выросли будущие декабристы: Пущин, Кюхельбекер, — люди «с душою благородной, возвышенной и пламенно свободной».
Наступил день выпуска лицеистов.
^
Расставаясь, лицеисты решили встречаться каждый год 19 октября — в день открытия Лицея. И никогда потом Пушкин не забывал отметить этот день. В будущем со многими товарищами разошлись у Пушкина пути, но навсегда крепкая дружба связала его с Пущиным, с поэтом Дельвигом, с Кюхельбекером.
В характере Пушкина, как говорили, «была одна удивительная черта — умение душевно привязываться к симпатичным ему людям и привязывать их к себе». С этим уменьем душевно привязываться к людям, с душой открытой, взволнованной и мятежной вступил Пушкин в жизнь. Он был уже признанным поэтом не только в Лицее. Стихи его часто переписывались и распространялись в списках. Незадолго до окончания Лицея он вступил в литературное общество «Арзамас», которое объединяло наиболее передовых писателей того времени. Здесь каждому члену общества давали какое-нибудь прозвище; Пушкина прозвали «Сверчком».
Заботливо, бережно относились к Пушкину с самого начала его творческого пути русские писатели — все те, которым дорога была русская литература. Они следили за его успехами, радовались его славе. Пушкин часто называл своими учителями в поэзии Державина, Жуковского, но очень рано нашел он свой, особый путь.
По окончании Лицея Пушкин поселился в Петербурге у своих родителей. Они жили в отдаленной части города, у Калинкина моста, в небольшой квартире. Пушкину выделили маленькую, невзрачную комнату, и он не любил приглашать к себе гостей. Очень скоро поступил он на службу чиновником в Коллегию иностранных дел и получил чин коллежского секретаря. Он сшил себе широкий черный фрак по тогдашней моде и купил шляпу с прямыми полями. Служба мало интересовала его. Он увлекался театром, балами, завел много новых знакомств, стал членом разных литературных обществ и тогда же вступил в кружок «Зеленая лампа».
Кружком тайно руководили члены политического общества, будущие участники восстания 14 декабря. Здесь, так же как и в кружке гусарских офицеров, читалась запрещенная литература, велись споры о будущем устройстве России, о свободе. Нередко Пушкин читал в кружке свои стихи.
^ — говорил он в оде «Вольность», написанной в первый год после окончания Лицея. В пламенных строках своей оды он призывал бороться с тиранами, восстать против них:
Тираны мира! трепещите!
А вы мужайтесь и внемлите,
Восстаньте, падшие рабы!
Увы! куда ни брошу взор—
Везде бичи, везде железы,
Законов гибельный позор,
Неволи немощные слезы…
В другом стихотворении, «Деревня», восхищаясь русской природой, тишиной ее полей, светлыми ручьями, холмами и нивами, он говорит о том, что он, «друг человечества», не может всем этим наслаждаться:
Но мысль ужасная здесь душу омрачает
Среди цветущих нив и гор
Друг человечества печально замечает
Везде невежества убийственный позор.
Не видя слез, не внемля стона
На пагубу людей избранное судьбой,
Здесь барство дикое, без чувства, без закона,
Присвоило себе насильственной лозой
И труд, и собственность, и время земледельца
Тверже, определеннее в этих стихах мысли, мечты молодого Пушкина. Страстно восстает он против самодержавия и крепостничества, против того, что было в то время самым большим злом в России, с чем начинали бороться члены первых тайных обществ — будущие декабристы.
О, если б голос мой умел сердца тревожить! — говорил Пушкин. И, может быть, не совсем еще ясно понимал, как глубоко тревожит его голос сердца всех лучших русских людей, с какой надеждой и верой в будущее повторяют они строки из его послания «К Чаадаеву»:
^
Понятно, что политические стихи Пушкина, в которых с такой силой звучали свободолюбивые, гневные строки, никто бы не разрешил печатать. Но эти стихи знали по всей России, заучивали наизусть, составляли даже целые рукописные сборники, несмотря на то что за переписку и хранение пушкинских стихов людей преследовали. Якушкин, будущий декабрист, как-то прочел Пушкину одно из ненапечатанных его стихотворений. Пушкин очень удивился, откуда он его знает, и Якушкин сказал ему, что многие пушкинские стихи, такие, как «Деревня», «Кинжал», послание «К Чаадаеву» и другие, известны очень широко, а в армии нет ни одного грамотного прапорщика, который не знал бы их наизусть. Пушкин очень радовался этому, и, когда однажды ему попалось рукописное собрание собственных стихов, он, как рассказывают, целую неделю носился с ним и всем показывал.
Многие стихотворения Пушкина и при его жизни и много позднее запрещали помещать в учебниках и хрестоматиях. Грузинский поэт Акакий Церетели вспоминал, что когда на уроке русского языка один из учеников спросил, что писал Пушкин, кроме того, что помещено в учебнике, то «учитель до того перепугался, что вскочил с места и, заткнув уши, стал кричать: «Меня тут не было, я ничего не слышал, и ты ничего не говорил…» — И выскочил за дверь».
Но наряду с такими преподавателями были в царской России и честные, хорошие учителя, которые рассказывали детям правду о жизни крепостной России, учили их любить и понимать русскую литературу, читали им стихи Пушкина, Рылеева.
Писатель Панаев, например, рассказывает, как в гимназии, где он учился, учитель русского языка читал Пушкина, но при этом говорил: «Вы, однако, господа, не рассказывайте о том, что здесь говорится, вашему начальству». И, конечно, никому из учеников и в голову не пришло доносить.
В год окончания Лицея друг Пушкина, Иван Иванович Пущин, вступил в тайное политическое общество, и первой его мыслью было сказать об этом Пушкину, но и он и другие друзья Пушкина не сделали этого. Они знали, что впереди ждет их суровая участь, и слишком дорожили жизнью поэта, чтобы подвергать ее такой опасности. Все они хорошо понимали, что он с ними и что стихи его выражают их чувства и мысли.
«Пушкина надобно сослать в Сибирь: он наводнил Россию возмутительными стихами; вся молодежь наизусть их читает»,— сказал царь Александр I, которому его шпионы доносили о все растущей популярности Пушкина.
Пушкину грозила ссылка в Сибирь. Друзья хлопотали за него; наказание было смягчено: Пушкина отправили в маленький глухой городок Екатеринослав (теперь Днепропетровск) на службу в канцелярию генерала Инзова — наместника Бессарабии.
Ранним майским утром 1820 года Пушкин уезжал в ссылку. У подъезда стояла дорожная коляска. Старый слуга Никита Козлов вынес чемоданы и сел на козлы рядом с ямщиком — он уезжал вместе с Пушкиным.
Пушкин велел ехать не к заставе, а на Мойку, в Демутов трактир, где жил Чаадаев, — он хотел проститься с ним. Но Чаадаев спал, и Пушкин не стал его будить…
«Мой милый, я заходил к тебе, но ты cпал; стоило ли будить тебя из-за такой безделицы», — писал он потом. Поехали дальше за Дельвигом и вместе с ним выехали за заставу. Дельвиг проводил их до Царского Села, где они еще так недавно жили и учились. Здесь они молча обнялись и простились.
В это время в петербургской типографии печаталась первая большая поэма Пушкина, «Руслан и Людмила», которую он начал еще в Лицее.
В толпе могучих сыновей,
С друзьями, в гриднице высокой
Владимир-солнце пировал;
Меньшую дочь он выдавал
За князя храброго Руслана
И мед из тяжкого стакана
За их здоровье выпивал.
Как легко, как свободно ложатся строки одна за другой, как весело читать эту поэму, в которой так много жизни, радости, которая написана таким простым, сильным и ясным русским языком и вся пронизана русским духом. До Пушкина никто так не писал. «Он ввел в употребление новые слова, старым дал новую жизнь»,— говорил позднее Белинский. А Жуковский, который с восхищением следил за развитием чудесного таланта Пушкина и нежно любил его, подарил ему свой портрет с надписью: «Победителю-ученику от побежденного учителя в тот высокоторжественный день, в который он окончил свою поэму «Руслан и Людмила».
Наконец путь окончен — и Пушкин в Екатеринославе. Не успел приехать, как поехал кататься на лодке по Днепру, выкупался и схватил жестокую лихорадку. В это время через Екатеринослав на Кавказ прoезжала семья героя Отечественной войны 1812 гoдa генерала Николая Николаевича Раевского. Сыновья Раевского знали Пушкина, были дружны с ним. Узнав, что он в Екатеринославе, они разыскали его в дрянной избенке, на дощатом диване, бледного и худого. С разрешения генерала Инзова, Раевские увезли поэта с собой на Кавказ, и там Пушкин стал быстро поправляться. Он был счастлив; ему нравилось милое семейство Раевских, свободная, беспечная жизнь, южная природа, горы, море.
Но надо было возвращаться к месту службы. За время путешествия Пушкина по Кавказу канцелярия генерала Инзова переехала в Кишинев — маленький городок в Молдавии, куда в сентябре прибыл и Пушкин.
Опять новые места, новые люди.
Около трех лет пробыл Пушкин в Кишиневе. Жил он в доме своего начальника Ивана Никитича Инзова, человека доброго, прямого, честного. Инзов полюбил его, как сына, и Пушкин тоже привязался к нему. Службой Инзов его не обременял, Пушкин многo ездил, навещал знакомых; однажды несколько дней провел в цыганском таборе в молдавских степях. Он присматривался к жизни молдавского народа, записывал молдавские песни, сказания, занимался историей, философией, много писал. Здесь, в Кишиневе, были созданы такие стихи, как «Песнь о вещем Олеге», «Узник», стихотворение «Кинжал», в котором он прямо призывал к борьбе самовластием. Здесь же написаны поэмы: «Кавказский пленник», «Братья разбойники», «Бахчисарайский фонтан», начата поэма «Цыганы», роман в стихах «Евгений Онегин».
И, еще не напечатанные, эти южные поэмы Пушкина расходились, как и стихи его, в списках. Долгие годы во многих домах хранились заветные тетради пушкинских стихов. Об этом мы узнаем по воспоминаниям разных людей.
Так, поэт Полонский рассказывает, как однажды — это было за несколько лет до смерти Пушкина — он нашел в книжном шкафу у одних знакомых небольшую рукописную тетрадь, озаглавленную: «Братья разбойники». «Я стал читать:
^
Пораженный увлекательностью и новизной стихов, я все забыл. Это было мое первое знакомство с Пушкиным».
На юге шире и крепче стали связи Пушкина с будущими декабристами. Он познакомился с руководителем тайного Южного общества полковником Пестелем, бывал на собраниях, принимал участие в беседах и спорах, все еще не зная о существовании тайного общества. Члены его и здесь, так же как в Петербурге, не хотели подвергать опасности жизнь любимого поэта. А Пушкин был по-прежнему резок и неосторожен, смело и откровенно высказывал свои мысли, писал эпиграммы. «Пушкин ругает публично и даже в кофейных домах не только военное начальство, но даже и правительство», — доносил царский шпион.
Друзья в Петербурге выхлопотали ему разрешение на перевод в большой приморский город — Одессу. Новый начальник Пушкина, граф Воронцов, невзлюбил его за независимость, с которой он держался. Для него Пушкин был мелкий чиновник, сосланный для исправления, а не поэт, имя которого все передовые люди произносили с любовью и уважением. Но надежды на исправление не оправдывались. Воронцов доносил об этом в Петербург и просил избавить его от Пушкина.
А Пушкин писал одному из друзей: «Он воображает, что русский поэт явится в его передней с посвящением или с одою, а тот является с требованием на уважение». Да, Пушкин являлся с требованием на уважение. Так было всегда, всю жизнь. И пусть он сейчас в изгнании, пусть труден его путь, но требование на уважение — это его право, право гражданина, поэта, писателя.
Пушкин не раз встречался с людьми, которые знали множество его стихов, не раз видел свои стихи в рукописных списках, и каждый раз его волновал и радовал вид истрепанной тетрадки или небольшого клочка бумаги, исписанных разными почерками.

Однажды ехал он за город в гости по большой дороге. Кучер не знал дороги, свернул в сторону к военной батарее. Возле орудий ходил молодой человек. Пушкин спросил о дороге, офицер ответил, потом вдруг сказал:
«Извините за нескромность, я желал бы знать, с кем имею удовольствие говорить?»
«Пушкин…»
«Какой Пушкин? ..»
«Александр Сергеевич Пушкин…»
«Вы Александр Сергеевич Пушкин, вы наш поэт, наша гордость и слава?! Вы сочинитель «Бахчисарайского фонтана», «Руслана и Людмилы»?! — Офицер в восторге замахал руками и вдруг крикнул: — Орудие! Первая, пли… — и вслед за тем раздался выстрел. — Вторая… пли», — и опять выстрел.
На выстрелы из палаток выбежали солдаты и офицеры.
«Что случилось? Почему стрельба?»
«Во славу нашего знаменитого гостя Александра Сергеевича Пушкина»,— торжественно объявил офицер, отдавая честь Пушкину.
В это время забили тревогу, прискакал батальонный командир и за нарушение дисциплины отдал приказ посадить офицера под арест. Никакие просьбы Пушкина не помогли.
Это огорчило его, но в то же время так хорошо было думать, что где-то в дороге, неожиданно, встретил он молодых незнакомых друзей его поэзии и что такие друзья есть у него по всей стране.
Летом 1824 года пришел приказ царя отправить Пушкина под надзор властей в Псковскую губернию в имение родителей — Михайловское. И вот он снова в дорожной повозке вместе с верным своим дядькой Никитой Козловым. Дорога дальняя, только на двенадцатый день подъехали к Михайловской усадьбе. Вот и небольшой господский дом на берегу тихой, голубой и неширокой речки Сороти.
С каким чувством тревоги и радости взбежал Пушкин по ветхим, шатким ступеням Михайловского дома! Здесь жила его семья — родители, брат, сестра. Первый раз был он в Михайловском, когда только что окончил Лицей. Все тогда в деревне радовало его и казалось очаровательным. Через два года он снова был в Михайловском, и уже другие чувства тревожили его, — он писал тогда в стихотворении «Деревня»:
Склонясь на чуждый плуг, покорствуя бичам,
Здесь рабство тощее влачится по браздам
Неумолимого владельца.
Здесь тягостный ярем до гроба все влекут…
Надежд и склонностей в душе питать не смея…
И вот теперь он, ссыльный поэт, третий раз вошел в михайловский дом.
Прошли первые дни, недели после приезда, и Пушкину стало ясно, что жить с родителями он не может. Отца пугало и возмущало то, что сын его поднадзорный поэт, что ни в чем он не хочет раскаиваться, что своим безбожием и вольномыслием, как говорил отец, заражает и сестру и брата.
А за Пушкиным в Михайловском приказано было надзирать; для этого назначен был специальный человек.
Вскоре Пушкин узнал, что и отец вынужден был дать подписку, что будет следить за его поведением. Примириться с этим Пушкину было трудно, и он уехал в село Тригорское, к соседям, с которыми был хорошо знаком. Поздней осенью, когда родители уехали в Петербург, Пушкин вернулся домой.
Он остался в Михайловском один со своей старой няней Ариной Родионовной. Постепенно наладился тихий, однообразный порядок жизни. Утром и днем он обычно работал, потом уезжал верхом или уходил в Тригорское, где встречала его приветливая хозяйка Прасковья Александровна Осипова. А вечерами, когда за окном выла вьюга, он снова, как в детстве, слушал нянины сказки, песни.
Друзья в Петербурге беспокоились о нем, писали ему, но письма часто исчезали: их перехватывали на почте. «Ты уверяешь меня, Сверчок моего сердца, что ты ко мне писал, писал и писал, — но я не получал, не получал и не получал твоих писем», — писал ему Жуковский.
Друзья возмущались ссылкой Пушкина, хлопотали о нем, просили его, чтобы он был осторожен на язык и на перо. «Великий Пушкин, маленькое дитя… Я не видал ни одного порядочного человека, который бы не бранил за тебя Воронцова… Ежели б ты приехал в Петербург, бьюсь об заклад, у тебя бы целую неделю была бы толкотня от знакомых и незнакомых почитателей», — писал Пушкину лицейский друг поэт Дельвиг.
Но никуда из Михайловского Пушкин не смел уезжать. За ним следили так же, как на юге, и он никогда не был уверен в своем завтрашнем дне.
Но злобно мной играет счастье:
Давно без крова я ношусь,
Куда подует самовластье;
Уснув, не знаю, где проснусь.
Всегда гоним, теперь в изгнанье
Влачу закованные дни…
Изредка навещали его друзья: был Дельвиг, в январе 1825 года неожиданно приехал друг Пущин. Он привез много новостей, рукопись комедии Грибоедова «Горе от ума», рассказы о друзьях, знакомых. В этот день Пушкин, может быть, узнал и о том, что Пущин уже давно состоит членом тайного общества.
Быстро прошел день… Наступила ночь — Пущину надо было уезжать.
«Ямщик уже запряг лошадей, колоколец брякал у крыльца, на часах ударило три,— рассказывает Пущин в своей книге о Пушкине.— Мы еще чокнулись стаканами, но грустно пилось: как будто чувствовалось, что последний раз вместе пьем, и пьем на вечную разлуку! Молча я набросил на плечи шубу и убежал в сани. Пушкин еще что-то говорил мне вслед. Ничего не слыша, я глядел на него. Он остановился на крыльце, со свечою в руке. Кони рванули под гору. Послышалось: «Прощай, друг!»
Это было последнее свидание друзей. Пушкин остался один. Как всегда, в напряженном творческом труде находил он силы и мужество жить и, как всегда, очень много работал. Писал стихи, записки о себе, о друзьях, начал трагедию «Борис Годунов», продолжал работу над романом «Евгений Онегин».
«Я пишу и размышляю… Чувствую, что духовные силы мои достигли полного развития, я могу творить…» — говорил Пушкин в письме другу Раевскому.
Еще в Кишиневе начал он писать «Заметки по русской истории XVIII века» и теперь продолжал работать над историей России. Он много думал о прошлом русского народа, о его истории, любил заглядывать в глубину веков, узнавать о жизни русских людей в старину, об их обычаях и верованиях; записывал древние предания, сказки, песни. Так, еще недавно в «Песне о вещем Олеге» пересказал он поэтическое предание о смерти киевского князя Олега. В письмах к брату, друзьям просил присылать ему исторические сочинения, материалы о Степане Разине, Пугачеве.
«История народа принадлежит Поэту»,— писал Пушкин одному из друзей и особенно остро чувствовал это теперь, когда начал работать над своей трагедией «Борис Годунов».
Да, история народа принадлежала ему, поэту и историку Пушкину, чей творческий гений здесь, в тиши Михайловского, сумел воскресить минувший век во всей его истине, правдиво показать смутное время начала XVII века, русский народ с его мятежным, вольным духом, тот народ, о котором Пушкин сказал в своей трагедии:
^
В ноябре 1825 года Пушкин дописал последние страницы «Бориса Годунова». «Трагедия моя кончена; я перечел ее вслух один и бил в ладоши и кричал: «Ай да Пушкин!»
В конце месяца Пушкин получил письмо от Рылеева: «На тебя устремлены глаза России, тебя любят, тебе верят, тебе подражают. Будь поэт и гражданин!» Слова эти были как бы последним завещанием друга любимому поэту. 14 декабря 1825 года Рылеев и его друзья — члены тайного политического общества — вышли на Сенатскую площадь с оружием в руках. Это были лучшие люди русской земли; многие из них были участниками бородинского боя. «Мы были дети 1812 года. Принести в жертву все, — даже самую жизнь ради любви к отечеству было сердечным побуждением нашим», — говорили они.
Восстание было подавлено. Царь Николай I жестоко расправился с восставшими. Всей душой поэта Пушкин был с друзьями, его мятежные, вольные стихи находили при обыске почти у всех декабристов; они вдохновляли их на подвиг, на борьбу.
Узнав о восстании и потом о казни декабристов, Пушкин был потрясен — он мучился тем, что не мог разделить их участь. Казнены лучшие русские люди, и среди них — друг, поэт Рылеев; заточены в тюрьмы, сосланы на каторгу друзья, товарищи, и среди ниx первый друг Пущин и милый Кюхля…
А он, Пушкин, один, в изгнании, бездействует. Что делать? Уезжать нельзя, письма приходят все реже, все больше вокруг тревожных слухов. Повсюду рыскают шпионы, доносчики. Пушкин не подозревал, что и в Михайловское прислан полицейский агент с поручением «исследовать поведение известного стихотворца Пушкина» и арестовать его. Под видом ученого-ботаника этот шпион обошел и объездил все вокруг Михайловского и в Михайловском, но не обнаружил ничего, за что можно было бы арестовать Пушкина.
Прошло шесть лет в изгнании: три года в Кишиневе, год в Одессе и вот уже два года в Михайловском. Наступила третья осень михайловской ссылки. Однажды, в самом начале сентября 1826 года, поздним вечером вернулся Пушкин из Тригорского. Топилась печь. Пушкин подбросил дров, сел к огню. Вдруг услышал он звон бубенцов — кто-то подъезжал к дому. Друг? Враг? Пушкин встал, подошел к двери, а в дверь уже входил царский чиновник. Николай I приказал доставить Пушкина в Москву, куда он прибыл на коронацию.
«Пушкину позволяется ехать в своем экипаже свободно, под надзором фельдъегеря, не в виде арестанта», — говорилось в секретном предписании. Так кончились годы изгнания Пушкина.
По столбовой дороге через Псков на Москву понеслась тройка, замелькали полосатые версты, быстро сменялись лошади на станциях, и вот Пушкин в Москве, в Кремлевском дворце.
Прямо с дороги, измученный, грязный, стоит он перед царем и на вопрос царя, принял ли бы он участие в восстании, прямо и с гордостью отвечает: «Непременно, государь! Все друзья мои были в заговоре, и я не мог бы не участвовать в нем».
Царь «милостиво» простил его. Он хорошо понимал, как велико влияние Пушкина, и надеялся, что ему удастся приручить его, сделать своим придворным поэтом.
Москва встретила поэта восторженно. Не было, казалось, человека, который не стремился бы увидеть Пушкина. Когда он появлялся в театре, все взоры были устремлены на него, часто на улице незнакомые люди кланялись ему. Все спрашивали его о новых стихах, многие уже знали, что привез он с собой историческую трагедию «Борис Годунов», что продолжает работать над «Евгением Онегиным», что мечтает об издании журнала.
Однажды вечером в доме поэта Веневитинова Пушкин читал свою трагедию «Борис Годунов». Невозможно передать, какое огромное впечатление произвело это чтение на слушателей. «Мы просто все как будто обеспамятели. Кого бросало в жар, кого в озноб. Волосы поднимались дыбом. Не стало сил воздерживаться. Кто вдруг вскочит с места, кто вскрикнет… Кончилось чтение. Мы смотрели друг на друга долго и потом бросились к Пушкину. Начались объятия, поднялся шум, раздался смех, полились слезы, поздравления», — так вспоминал об этом один из гостей, присутствовавших на вечере.
Пушкин в Москве жил у своего приятеля Сергея Александровича Соболевского в небольшой квартире на Собачьей площадке. Он часто встречался с поэтом Евгением Абрамовичем Баратынским, бывал в семье Вяземских… Друзьям очень хотелось иметь портрет Пушкина, и Соболевский просил известного художника Тропинина написать ему портрет Пушкина — домашний, обыкновенный, в красном халате, растрепанного, с перстнем на большом пальце. Тропинин согласился и написал такой домашний портрет Пушкина. Когда через несколько месяцев Пушкин уехал в Петербург, то и там друг его Антон Антонович Дельвиг настоял на том, чтобы другой знаменитый художник, Кипренский, написал второй его портрет. Так в один год было написано два прекрасных портрета Пушкина. Современники находили, что оба портрета очень похожи, и все-таки говорили о том, что никто так и не мог передать особой духовной красоты его, особого удивительного выражения его глаз. Сам же Пушкин о своем втором портрете говорил:
^
В эти годы Пушкин был весь во власти разных литературных замыслов: с друзьями обсуждал он возможность издания журнала, готовил к печати новые главы «Евгения Онегина», писал поэму «Полтава». Поэму эту он написал необыкновенно быстро, почти в две недели.
«Он уселся дома, писал целый день. Стихи ему грезились даже во сне, так что он ночью вскакивал с постели и записывал их впотьмах, — раcсказывал один из его знакомых. — Когда голод его прохватывал, он бежал в ближайший трактир, стихи преследовали его и туда, он ел на скорую руку, что попало, и убегал домой, чтоб записать то, что набралось у него на бегу и за обедом. Таким образом слагались у него сотни стихов в сутки. Иногда мысли, не укладывавшиеся в стихи, записывались им прозой. Но затем следовала отделка, при которой из набросков не оставалось и четвертой части. Я видел у него черновые листы, до того измаранные, что на них нельзя было ничего разобрать: над зачеркнутыми строками было по нескольку рядов зачеркнутых же строк, так что на бумаге не оставалось уже ни одного чистого места».
Очень скоро и царю и его жандармам стало ясно, что приручить Пушкина не удастся, что никогда «перо и разговоры Пушкина не будут направлены в пользу правительства»,— как писали в одном из донесений царю. Сыщики следили за каждым шагом Пушкина, вмешивались в его жизнь, читали его письма. Жить ему становилось все трудней и трудней.
«В нем было заметно какое-то грустное беспокойствие, какое-то неравенство духа; казалось, он чем-то томился, куда-то порывался… покровительство и опека императора Николая Павловича тяготили его и душили».
Снова тучи надо мною
Собрались в тишине;
Рок завистливый бедою
Угрожает снова мне…
Сохраню ль к судьбе презренье?
Понесу ль навстречу ей
Непреклонность и терпенье
Гордой юности моей?
«Бежать, куда глаза глядят…» — не раз повторял Пушкин. Он просит отпустить его за границу — его не отпускают, просит разре шения ехать на Кавказ — разрешения ему не дают. Не находя ни- где себе места, он переезжает из Петербурга в Москву, из Москвы в Петербург. Как-то во время своих переездов на одной из станций ждал он лошадей. Вдруг подъехали четыре тройки с фельдъегерем. Пушкин вышел взглянуть на них.
«Один из арестантов,— рассказывал он впоследствии,— стоял, опершись у колонны. К нему подошел высокий, бледный и худой молодой человек с черною бородою, в фризовой шинели… Увидев меня, он с живостью на меня взглянул. Я невольно обратился к нему. Мы пристально смотрели друг на друга — и я узнаю Кюхельбекера. Мы кинулись друг другу в объятия. Жандармы нас растащили. Фельдъегерь взял меня за руку с угрозами и ругательством — я его не слышал. Кюхельбекеру сделалось дурно. Жандармы дали ему воды, посадили в тележку и ускакали».
Пушкин знал — навсегда прощается он с лицейским товарищем, милым братом Кюхлей.
Снова и снова просит Пушкин о разрешении уехать и снова получает отказ. Тогда он решается уехать без разрешения. Была весна 1829 года. Из Москвы, через Горячие воды, по Военно-Грузинской дороге на Тифлис, в почтовой коляске, в бричке, верхом проехал Пушкин тысячи верст. В Тифлисе его радостно встретила грузинская молодежь, все почитатели его таланта. В его честь устроили чудесный праздник, и Пушкин был очень растроган и весел.
Из Тифлиса он поехал в Арзрум, в действующую армию. Россия в то время воевала с турками; русские войска наступали на турецкую крепость Арзрум, и Пушкин хотел принять участие в этих боях. Проезжая верхом по горной дороге, он встретил арбу, запряженную волами. Арба везла гроб с телом Грибоедова. Пушкин остановился, задумался, может быть, вспомнил он в эту минуту и о друзьях-декабристах, убитых, сосланных, замученных в крепости…
По дорогам Кавказа шли царские войска, повсюду оставляя следы грабежа и насилий. Все больше убеждался Пушкин в том, что царское правительство присоединило Кавказ не для того, чтобы заботиться о его процветании. Но он видел, что есть на Кавказе люди, которые понимают это, что царю не удастся их обмануть.
Среди этих людей были у него друзья: Вольховский, товарищ по Лицею; брат Пущина, Михаил; Левушка — родной брат, который служил офицером на Кавказе. Были здесь и декабристы, сосланные в армию рядовыми и офицерами. С ними Пушкин часто встречался, читал им «Бориса Годунова», неизвестные главы «Евгения Онегина», возможно, что не раз велись между ними и беседы на запретные темы. Во всяком случае, эти встречи с ссыльными, с людьми «неблагонадежными» не нравились начальству, и Пушкину предложено было уехать.
В начале ноября он был уже в Петербурге. Здесь встретил его суровый выговор за самовольный отъезд на Кавказ. Снова началась тяжелая петербургская жизнь.
Незадолго до своего отъезда на Кавказ Пушкин увидел в Москве на балу красавицу Наталью Николаевну Гончарову, полюбил ее и решил жениться. Родители долго не давали согласия на брак своей дочери с поэтом — человеком небогатым, находящимся под надзором полиции. Наконец согласие было получено, и весной 1830 года состоялась помолвка Пушкина.
В первых числах сентября для устройства своих денежных дел перед женитьбой Пушкин выехал в село Большое Болдино, Нижегородской губернии, которое выделил ему отец. Путь лежал на Владимир по большой Владимирской дороге. По этой дороге отправлялись в сибирскую каторгу арестанты, закованные в цепи, под конвоем солдат. Недавно проехала здесь и жена декабриста Муравьева.
Она везла с собой стихотворение Пушкина — привет сосланным декабристам. Пушкин знал, что его ожидает суровое наказание, если стихи попадут в руки жандармам, но поступить иначе он не мог.
^ — писал Пушкин.
Большой радостью было для него ответное письмо — стихотворение поэта-декабриста Александра Ивановича Одоевского, в котором говорилось о том, что до ссыльных дошли «струн вещих пламенные звуки», что декабристы все те же, так же полны решимости…
Почтовую коляску потряхивает на ухабах, ямщик тянет долгую, унылую песню, брякают бубенцы, и под их глухой перезвон думает Пушкин невеселые думы. Чем дальше от Москвы, тем больше меняется дорога. За лесами Подмосковья пошли болота, мелколесье, заливные луга с озерами в зеленых берегах, бескрайные равнины — широкий, необъятный край,— это родная страна, Русь.
Пушкин любит дорогу, любит быструю езду. Пока меняют лошадей на станции, он иногда идет пешком, заходит далеко вперед, разговаривает со встречными прохожими. В дороге он узнает, что от Астрахани вверх по Волге идет холера. Воротиться назад? Это кажется ему малодушием, и он едет дальше. К концу вторых суток подъехали к последней станции; еще двенадцать верст проселкoм — и село Болдино.
Вот и барский дом — небольшой, одноэтажный, с деревянной крышей. Пушкин входит в дом — холодные, пустые, необжитые комнаты; местами обвалилась штукатурка; почти нет никакой мебели. Из окон унылый вид на старые, покосившиеся избы крестьян.
Едва он успел приехать, как узнал, что вокруг Болдина расставлены карантины, холера уже недалеко и никуда из Болдина уезжать нельзя. И Пушкин остался. Осень всегда вызывала у него прилив творческих сил, была самым любимым временем года. «Нигде мне так хорошо не пишется, как осенью в деревне», — говорил он часто.
^
«Повести Белкина», несколько драматических сцен: «Моцарт и Сальери», «Скупой рыцарь», «Каменный гость», поэму «Домик в Коломне», около тридцати лирических стихотворений, несколько критических статей. В мире нет другого примера, когда писатель за такое короткое время создал бы столько замечательных произведений — здесь и стихи, и драма, и проза.
День за днем не покладая рук работал Пушкин. На второй или третий день после приезда в Болдино он пишет полное душевной тоски и тревоги стихотворение «Бесы»:
Мчатся тучи, вьются тучи;
Невидимкою луна
Освещает снег летучий;
Мутно небо, ночь мутна.
Еду, еду в чистом поле;
Колокольчик дин-дин-дин…
Страшно, страшно поневоле
Средь неведомых равнин!
Но сдаваться Пушкин не хочет, не может. И уже на следующий день после того, как написано стихотворение «Бесы», он создает одно из самых глубоких по мысли, грустное и в то же время полное веры а жизнь, в будущее стихотворение «Элегия»:
Безумных лет угасшее веселье.
Мне тяжело, как смутное похмелье.
Но, как вино — печаль минувших дней
В моей душе чем старе, тем сильней.
Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе
Грядущего волнуемое море.

Но не хочу, о други, умирать;
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать;
И ведаю, мне будут наслажденья
Меж горестей, забот и треволненья:
Порой опять гармонией упьюсь,
Над вымыслом слезами обольюсь,
И, может быть, на мой закат печальный
Блеснет любовь улыбкою прощальной.

Идут болдинские одинокие дни, и каждый день приносит новое вдохновенье, новые изумительные произведения.
А холера подходит все ближе и ближе. «Около меня колера морбус. (Колера морбус — латинское название холеры) Знаешь ли, что это за зверь? того и гляди, что забежит он и в Болдино, да всех нас перекусает…» — пишет Пушкин П. А. Плетневу.
Смерть смотрит прямо в глаза, а Пушкин отмахивается от нее, как от назойливой гостьи, и торопится работать, чтобы успеть сделать как можно больше.
Одинокий, оторванный от друзей, от близких ему людей, оставшихся в зараженной холерой Москве, он очень беспокоился о них. Письма получались редко, газет и журналов не было. Кругом ходили зловещие слухи о холере, о народных мятежах, бунтах.
И все-таки здесь, в Болдине, Пушкин чувствовал себя свободнее; правда, это была короткая свобода, всего три месяца, но никто не шпионил за ним, не подслушивал его разговоров, мыслей.
19 октября — заветный день лицейской годовщины — Пушкин снова, как несколько лет назад в Михайловском, встретил один. Он не успел получить письмо лицейского друга Кюхли, который писал из своего заточения о том, что грустно ему встречать одному этот праздник, но что всеми своими чувствами он вместе с Пушкиным. И Пушкин сам в этот день много думал о своих лицейских друзьях. Для него день этот был особенно значительным — он принял решение сжечь последнюю главу «Онегина», посвященную декабристам.
Роман «Евгений Онегин» он начал давно, еще на юге, в ссылке, писал его медленно, почти семь лет, печатал отдельными главами. И по запискам, воспоминаниям разных людей мы знаем, с каким нетерпением ожидалась каждая глава, с каким восторгом она читалась, заучивалась наизусть. Перед читателями проходила широкая картина жизни 20-х годов прошлого века: провинциальная помещичья усадьба со всеми привычками милой старины, жизнь московского дворянства, петербургский большой свет. Они увидели и полюбили Татьяну Ларину с ее русской душой, простодушную Ольгу, крепостную няню с ее тяжелой долей, и мечтателя-поэта Ленского, и главного героя Евгения Онегина… Много в романе и чудесных описаний русской природы, которую так глубоко и нежно умел любить Пушкин.
В Болдине Пушкин окончательно отработал две последние главы своего романа. Он закончил его объяснением Татьяны с Онегиным и оставил своего героя в «минуту злую для него», в полной растерянности. Что станет делать Онегин? Об этом в романе не сказано; но, как писал Белинский, «силы этой богатой натуры остались без приложения, жизнь без смысла».
Конечно, не так хотелось Пушкину кончить свой роман. Он говорил одному из знакомых, что его Онегин должен был или погибнуть на Кавказе, или стать декабристом. И Пушкин в последней главе романа рассказал о восстании декабристов, о декабристах, с которыми должен был сблизиться Онегин, о собрании тайного общества… До нас дошли только отрывки, черновики, отдельные строки, по которым можно догадываться о замыслах Пушкина. Он сжег эту главу, так как знал, что хранить ее опасно и что цензура не позволит ее печатать.
В Болдине, как никогда раньше, столкнулся Пушкин с нищетой и бесправием крепостных крестьян. Он пристально вглядывался в их жизнь, разговаривал с крестьянами, узнавал о крестьянских волнениях, которые все усиливались. Глубже задумывался он над вопросами крепостного права, над отношениями крестьян и помещиков. Он начал работать над повестью, которую назвал: «История села Горюхина». Он хотел показать в ней правдивую картину жизни крепостной деревни — недаром назвал он эту деревню «Горюхино». Но повесть осталась незаконченной; в ней было много той правды, о которой запрещалось говорить и печатать.
Так одно за другим оставались незавершенными произведения Пушкина. И много надо было иметь мужества, светлой веры в жизнь, любви к своему отечеству, чтобы продолжать жить и работать.
Новые задачи, новые темы снова занимают Пушкина — он хочет рассказать о жизни разных классов и сословий русского общества: о мелких чиновниках, о провинциальном дворянстве, о городской бедноте. Он хочет показать жизнь такой, какая она есть, ничего не выдумывая, не украшая ее.
«Лета к суровой прозе клонят», — писал он несколько лет назад. И ему казалось, что читатель легче и лучше поймет прозу, что повести и романы читаются всеми и везде. И здесь, в Болдине, он говорит со своими читателями не только стихами, но и прозой и пишет маленькие повести: «Станционный смотритель», «Гробовщик», «Выстрел», «Метель», «Барышня-крестьянка». Вот по большим проезжим дорогам на почтовых станциях стоят бедные домики станционных смотрителей. Часто Пушкин во время своих вольных и невольных странствований по России заходил в эти домики, беседовал с их обитателями.
А вот где-то в городе скромная вывеска «Гробовых дел мастер». Как живут люди в этом доме, за этой вывеской? О чем они думают, чему радуются? А вот маленькое местечко, где стоит армейский полк. Вот деревня небогатого дворянина. И везде люди с их счастливой и несчастной судьбой, с их думами, мечтами…
Пушкин верит, что маленькие его повести заставят многих серьезно задуматься над окружающей жизнью. Разве правильно, что хороший, честный человек Вырин в повести «Станционный смотритель» погибает? И разве не возмутительно отношение к нему гусарского офицера Минского, который отнял у него дочь и хотел деньгами откупиться от него? Правильно ли поступил Сильвио в другой повести — «Выстрел», когда целью своей жизни ставил мщение, удовлетворение своих личных мелких чувств? В конце повести он начинает понимать, что не в этом честь, смысл и счастье жизни,— он уходит сражаться за освобождение Греции и погибает.
Так в своих коротеньких повестях Пушкин сумел поставить много больших вопросов, вызвать у читателей много мыслей о суровой правде жизни, сочувствие и уважение к маленьким, незаметным русским людям, ненависть ко всякому насилию, произволу.
Пушкин понимал, что не так легко будет добиться разрешения на выпуск повестей, ведь царь сам был его цензором — неумным, придирчивым. Тогда Пушкин решил печатать повести под чужим именем. Он выдумал автора, назвал его Иваном Петровичем Белкиным, придумал ему биографию, написал предисловие от его имени. И повести были напечатаны.
Один из знакомых Пушкина рассказывает, что как-то зашел он к Пушкину, а на столе лежали «Повести Белкина». Он не знал, что автор их сам Пушкин.
«Какие это повести? И кто этот Белкин?» — спросил он, заглядывая в книгу.
«Кто бы он там ни был, а писать повести надо вот этак: просто, коротко, ясно», — ответил Пушкин.
Повести эти стали образцом той прозы, на которой учились многие русские писатели: Гоголь, Тургенев, Чехов… Лев Николаевич Толстой говорил, что их надо изучать каждому писателю, что он перечитывает их постоянно, что Пушкин — его учитель.
Осень подходила к концу, карантин был снят, и Пушкин уехал в Москву.
В феврале 1831 года состоялась его свадьба с Натальей Николаевной Гончаровой. «Я женат — и счастлив, — писал он приятелю своему Плетневу,— одно желание мое, чтоб ничего в жизни моей не изменилось — лучшего не дождусь».
К концу зимы Пушкины переехали в Петербург, а на лето уехали в Царское Село. Здесь все было полно воспоминаниями прошлых лет: и самый лицейский дом, и царскосельские сады с прудами, беседками, тенистыми аллеями, где теперь гуляли, бегали, читали стихи другие лицеисты.
Пушкин зашел в Лицей. С каким восторгом встретили его лицеисты! Они окружили его и водили по всему Лицею. Он показывал им свою бывшую комнату, рассказывал о своей лицейской жизни, с интересом расспрашивал их о том, как они живут, учатся.
Это лето Жуковский также проводил в Царском Селе, и лицеисты иногда встречали Пушкина гуляющим по царскосельскому саду то с женой, то с Жуковским. Недалеко от Царского Села жил Гоголь и почти каждый вечер навещал Пушкина и Жуковского, которые в это время увлекались и как бы состязались в сочинении сказок. Жуковский писал тогда сказку «Спящая царевна», Пушкин — «Сказку о царе Салтане». В этом состязании победа осталась за Пушкиным. Друзья поздравляли его. «Пушкин окончил свою сказку! Боже мой, что-то будет далее? Мне кажется, что теперь воздвигнется огромное здание чисто русской поэзии», — писал Гоголь. А за «Сказкой о царе Салтане» в следующие годы появились «Сказка о рыбаке и рыбке», потом «Сказка о мертвой царевне и о семи богатырях», «Сказка о золотом петушке»… С изумительным мастерством использовал Пушкин в своих сказках русский народный язык — выразительный, гибкий, богатый. С детства любил он народные сказки, песни, пословицы, поговорки; всю жизнь собирал, записывал, изучал их. «Что за прелесть эти сказки! Каждая есть поэма»,— писал он брату Льву из Михайловского, слушая нянины сказки. И сам он был великолепным рассказчиком.
«Бывало, — вспоминает один из его знакомых, — все общество соберется вечерком кругом большого круглого стола, и Пушкин поразительно увлекательно переносит слушателей своих в фантастический мир, населенный ведьмами, домовыми, лешими…» И писал он сказки так, как будто рассказывал их: немногословно, просто, весело.
После лета, проведенного в Царском Селе, Пушкин с женой поселились в Петербурге. С женитьбой появились новые заботы, новые радости и огорчения. Красавица жена любила балы, наряды, развлечения, и Пушкину нравилось видеть ее нарядной, веселой; он гордился красотой жены, радовался ее молодости.
При дворе скоро заметили жену Пушкина, стали приглашать ее на придворные балы, а чтобы дать ей возможность бывать на этих балах, царь Николай I накануне нового, 1834 года «пожаловал» ее мужу звание камер-юнкера. Поэта глубоко возмутила эта «милость». Обычно звание камер-юнкера давалось молодым людям, юношам, и Пушкин хорошо понимал, что за этой «милостью» кроется желание унизить, оскорбить его.
Он писал об этом жене, которая поехала навестить родных в Калужскую губернию. Письмо на почте было вскрыто и доставлено царю. С трудом удалось Жуковскому уладить дело, грозившее Пушкину большими неприятностями.
Пушкин с горечью писал: «Государю неугодно было, что о своем камер-юнкерстве отзывался я не с умилением и благодарностью. Но я могу быть подданным, даже рабом, но холопом и шутом не буду и у царя небесного. Однако какая глубокая безнравственность в привычках нашего правительства! Полиция распечатывает письма мужа к жене и приносит их читать царю (человеку благовоспитанному и честному), и царь не стыдится в том признаться… Что ни говори, мудрено быть самодержавным».
А самодержавный царь и его правительство по-прежнему не любили и боялись Пушкина, по-прежнему окружали его сыщиками и доносчиками. И Пушкин не раз говорил, что ни один из русских писателей не притеснен более, чем он. Но в то же время он, конечно, знал, что ни один из русских писателей не пользуется и такой известностью, как он, понимал свое значение, силу своего влияния на общество. Он берег свое имя и славу не для себя, а для России, для будущих поколений, для русской литературы.
Уже давно хлопотал он о том, чтобы ему разрешили издавать журнал, и наконец после долгих хлопот получил это разрешение в 1836 году — в последний год своей жизни.
Лучшие литературные силы объединил Пушкин вокруг своего журнала «Современник». Здесь впервые появились в печати стихи Кольцова, Тютчева, печатались рассказы и повести Гоголя и самого Пушкина.
Как радовался он, когда Гоголь прислал в «Современник» рассказ «Коляска»! Он просил передать ему великое спасибо и сказать, что в его «Коляске» «Современник» далеко может уехать. Пушкин был старше Гоголя почти на десять лет, заботливо, нежно относился к нему, ценил его и, как говорил Гоголь, подарил ему две свои темы — о ревизоре и о мертвых душах. Он считал, что никто лучше Гоголя не воспользуется его подарком.
Очень хотел Пушкин привлечь к журналу молодого Белинского и поручил это сделать московскому своему другу Нащокину. И Нащокин ответил ему, что Белинский будет счастлив работать с ним. С открытым сердцем встречал Пушкин каждое талантливое произведение литературы, гордился успехами русских писателей.
О своих стихах он почти никогда не говорил, но любил разбирать произведения современных ему поэтов и всегда умел найти в каждом стихотворении что-нибудь хорошее, чего никто другой не заметил.
А в России уже подрастало новое поколение замечательных писателей: Герцен, Тургенев, Гончаров, Некрасов; на Украине — Тарас Шевченко; в Азербайджане — Мирза Ахундов; в Армении — Хачатур Абовян; в Грузии — Бараташвили. И все они вступали в жизнь, в литературу с именем Пушкина.
Творческие планы Пушкина в эти годы становились шире, и все больше овладевало им желание писать прозой. Он размышлял о судьбе России и думал об исторических работах. На его глазах совершались многие события: Отечественная война 1812 года, восстание декабристов, разгром восстания, крестьянские волнения… Он изучает прошлое России, стремясь найти ответы на те вопросы, которые волнуют его в настоящем. А в настоящем больше всего волнует и интересует его вопрос о борьбе русского народа с самодержавием, о роли народа в истории. В этой борьбе — Пушкин верит — победителем будет народ.
Для Пушкина история России всегда была историей русского народа. Он гордился прошлым своей родины, верил в ее светлое будущее.
«Ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество, или иметь другую историю, кроме истории наших предков…» — писал Пушкин.
И Пушкин — историк, поэт — рассказал нам о больших событиях нашей родины, показал картины далеких времен: Киевскую Русь, Смутное время, эпоху Петра I, восстание Пугачева.
Писатель должен правдиво изображать исторические события, характеры исторических героев, самый дух истории, говорил Пушкин. Сам Пушкин всегда очень добросовестно работал над историческими материалами, тщательно изучал их, исследовал, много читал. Гениальность сочеталась в нем с огромной трудоспособностью — он умел и любил работать.
Еще в 1827 году Пушкин написал первое свое прозаическое произведение — исторический роман «Арап Петра Великого», который остался незаконченным. «Следовать за мыслями великого человека есть наука самая занимательная»,— говорил он. И, следуя за мыслями Петра Великого, изучая его дела, сумел правильно прочесть и правильно понять и дела и мысли Петра. По-новому открывался ему образ Петра. Пушкин видел в нем не только царя самовластного, коронованного помещика, но и умного, мудрого полководца и человека, который много работал для блага своей страны и народа. Таким показал он его еще в 1828 году в поэме «Полтава» и после постоянно возвращался к работе над «Историей Петра I». Он трудился над ней до самой смерти, так и не закончив ее. Несколько лет назад найдены двадцать две тетради, написанные рукой Пушкина, — это все материалы и наброски к задуманной им обширной истории Петра I.
Почти одновременно с работой над «Историей Петра I» Пушкин писал «Историю Пугачева». Еще из ссылки в Михайловском в письмах брату, друзьям он просил прислать ему «Жизнь Емельки Пугачева» и другие материалы о нем. В последующие годы он много читал о Пугачеве, изучал архивные документы. Но все это казалось ему недостаточным, хотелось знать больше, лучше. Летом 1833 года он решил объездить места, где происходили крестьянские восстания; посмотреть, где стояли войска Пугачева, где пылали помещичьи усадьбы, где, может быть, живы были еще старики — свидетели восстания. Вслед за ним было послано секретное предписание, по которому власти на местах должны были следить за поэтом и доносить о всех его встречах, разговорах. Пушкин, вероятно, не знал об этом. Он работал с увлечением, беседовал со стариками, записывал песни, сказки, рассказы о Пугачеве.
«Я сплю и вижу приехать в Болдино и там запереться…» — писал он жене и поздней осенью был уже в Болдине, приводил в порядок свои записки, писал «Историю Пугачева».
В конце следующего года «История Пугачева» вышла в свет. Царь Николай I переделал название. Он считал, что такой преступник, как Пугачев, не может иметь истории, и велел назвать книгу: «История пугачевского бунта».
Но Пушкин видел в Пугачеве не преступника, а крупного вождя крестьянского движения, показал его руководящую роль в народном мятеже, рассказал о нем как о человеке умном, талантливом, который умел беспощадно относиться к врагам и великодушно — к простым людям.
Работа над «Историей Пугачева» вдохновила Пушкина: он начал писать повесть «Капитанская дочка» — лучшее свое произведение в прозе. В повести рассказал он об исторических событиях конца XVIII века — о восстании Пугачева. Восстание охватило Урал и Поволжье, войска Пугачева дошли до Оренбурга и Казани. Но пугачевцы были плохо вооружены, недисциплинированны, не было у них правильно организованной армии. Восстание было подавлено, и Пугачев казнен. В истории русского народа восстание Пугачева было одним из величайших героических событий — народной войной против помещиков. Пушкин в повести показал Пугачева и народные массы, которые шли за Пугачевым, верили в него, слагали о нем песни, сказания. Рассказал он и о простых русских людях: о капитане Миронове, о капитанше Василисе Егоровне, о Петруше Гриневе, о крепостном его слуге Савельиче, о чудесной русской девушке Маше Мироновой — капитанской дочке.
А тучи над Пушкиным собирались все грознее. Все тяжелее становилось ему жить в светском обществе, «в мерзкой куче грязи», как он называл это общество. Резче обозначились на лице его морщины, реже слышался детски-звонкий, заразительный смех, и, может быть, чуть потухли великолепные, большие и ясные глаза, в которых, «казалось, отражалось все прекрасное в природе».
Пушкин мечтает уехать в деревню, в Михайловское. Он пишет в стихотворении, обращенном к жене:
Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит—
Летят за днями дни, и каждый час уносит
Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем
Предполагаем жить, и глядь — как раз — умрем.
На свете счастья нет, но есть покой и воля.
Давно завидная мечтается мне доля—
Давно, усталый раб, замыслил я побег
В обитель дальную трудов и чистых нег.
Но не о спокойной жизни и не о смерти мечтает Пушкин — он хочет покоя для работы, для творчества.
Осенью 1835 года он один уезжает в Михайловское — ему хочется отдохнуть, поработать, но и здесь тревожные думы, беспокойство не покидают его.
В Михайловском многое переменилось: давно умерла няня, совсем обветшал старый дом, разросся и заглох сад. Пушкин бродил по любимым местам, уходил в Тригорское… Изрытая дождями дорога; лесные холмы; голубые воды Сороти; три сосны, мимо которых так часто в годы своего изгнания проезжал он «верхом при свете лунном». С тех пор прошло почти десять лет… Вокруг старых сосен разрослись молодые сосенки, зеленая поросль…
Здравствуй, племя
Младое, незнакомое! не я
Увижу твой могучий поздний возраст,
Когда перерастешь моих знакомцев
И старую главу их заслонишь
От глаз прохожего. Но пусть мой внук
Услышит ваш приветный шум, когда,
С приятельской беседы возвращаясь,
Веселых и приятных мыслей полон,
Пройдет он мимо вас во мраке ночи
И обо мне вспомянет,— писал тогда Пушкин в прекрасном, полном светлой грусти и в то же время радостном стихотворении «Вновь я посетил…».
А в семье у Пушкина также поднималась молодая поросль — детей уже было четверо. «Мое семейство умножается, растет, шумит около меня. Теперь, кажется, и на жизнь нечего роптать, и старости нечего бояться»,— писал он как-то другу своему Нащокину. Отцом Пушкин был нежным, заботливым. Особенно любил старшего сына Александра — Сашку.
«Не дай бог ему идти по моим следам, писать стихи, да ссориться с царями»,— как-то шутя писал Пушкин жене.
Какой нежностью дышат все его письма к жене, как беспокоится он о ней, когда уезжает куда-нибудь! «Мой ангел, кажется, я глупо сделал, что оставил тебя… Тебя теребят за долги Параша, повар, извозчик, аптекарь…» И в другом письме: «Женка, женка! я езжу по большим дорогам, живу по три месяца в степной глуши… Для чего? Для тебя, женка, чтобы ты была спокойна и блистала себе на здоровье, каk прилично в твои лета и с твоею красотою…»
Весной 1836 года умерла мать Надежда Осиповна, к которой он в последние годы относился с особым участием — может быть, потому, что были у него теперь свои дети. Смерть матери очень его огорчила. Он сам перевез ее тело в Святогорский монастырь, недалеко от Михайловского, где просил похоронить и себя.
Все чаще думал теперь Пушкин о деревне, об отставке. Но отставки царь не давал, в деревню не отпускал и по-прежнему окружал сыщиками и доносчиками. Ни на один день не покидало Пушкина мужество, все то же было в нем гордое достоинство, все та же удивительная душевность к людям близким и злые эпиграммы для «бездушных гордецов», «холопьев добровольных» — людей подлых и низких.
Чем старше становился Пушкин, тем строже относился он к себе, к своей работе, тем яснее понимал свое высокое назначение русского писателя, пoэта. И, как бы обозревая мысленно пройденный путь своей жизни, писал об этом в августе 1836 года в последнем большом стихотворении — «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…».
^
В октябре 1836 года Пушкин закончил повесть «Капитанская дочка». 19 октября, как обычно, собрались лицейские товарищи, чтоб отметить двадцатипятилетнюю годовщину Лицея. Но не было здесь многих близких друзей: Пущин и Кюхельбекер были в далекой ссылке, умер Дельвиг. Как всегда, Пушкин читал стихи:
Была пора: наш праздник молодой
Сиял, шумел и розами венчался,
И с песнями бокалов звон мешался,
И тесною сидели мы толпой.

Теперь не то: разгульный праздник наш
С приходом лет, как мы, перебесился,
Он присмирел, утих, остепенился,
Стал глуше звон его заздравных чаш;
Меж нами речь не так игриво льется,
Просторнее, грустнее мы сидим,
И реже смех средь песен раздается,
И чаще мы вздыхаем и молчим…

Но едва прочитал он первые строки, как слезы полились из его глаз, и он не мог продолжать чтение.
Это была последняя лицейская годовщина Пушкина. Через три месяца он был убит на дуэли. Его убил пустой и гнусный человек, проходимец из иностранцев, кавалергардский офицер Дантес. Он нагло и назойливо ухаживал за женой Пушкина и вместе с великосветским обществом, с той светской чернью, которую так ненавидел Пушкин, опутал Наталью Николаевну клеветой и ложью, оскорбительной и унизительной для чести поэта. Пушкин вынужден был стреляться. «Я принадлежу стране и хочу, чтоб имя мое было незапятнанным везде, где оно известно», — говорил он.
Дуэль состоялась на Черной речке, недалеко от Петербурга, 27 января 1837 года. О дуэли знали царь, царские жандармы, знал Бенкендорф, ближайший помощник и любимец царя Николая I, начальник Третьего отделения. Он мог не допустить дуэли, но не сделал этого, так как был уверен, что убийство Пушкина угодно царю.
Секундантом Пушкина был подполковник Данзас — лицейский товарищ. На место дуэли приехали в половине пятого. Вечер был ясный, морозный, дул ветер. Секунданты выбрали удобное место для дуэли, утоптали ногами снег, отмерили шаги, отметили барьер и зарядили пистолеты. Пушкин подошел к барьеру, навел пистолет. Дантес, не доходя до барьера, выстрелил первый. Пушкин упал вниз лицом, уронил пистолет в снег, и Данзас подал ему другой. Приподнявшись, Пушкин выстрелил — Дантес был легко ранен.
Данзас усадил Пушкина в сани, довез домой. Дядька Никита Козлов на руках внес его в комнаты. В столовой был накрыт стол — Пушкина ждали к обеду.
Увидев жену, он сказал: «Как я счастлив! Я еще жив, и ты возле меня… Ты не виновата; я знаю, что ты не виновата».
Пушкин был смертельно ранен. Он знал, что умирает, н принял смерть так же просто и мужественно, как жил. «Как жаль, что здесь нет Пущина и Малиновского, мне легче было бы умереть»,— говорил он, вспоминая в последние часы жизни своих лицейских друзей.
29 января в 2 часа 45 минут дня Пушкин умер.
Один за другим прощались с Пушкиным друзья, писатели, простые русские люди; последним простился с ним старый баснописец Крылов.
Через час после смерти кабинет Пушкина был опечатан. Гроб вынесли в переднюю. У гроба вместе с друзьями стояли жандармы — переодетые, но всеми узнаваемые шпионы. И после смерти царское правительство не перестало преследовать Пушкина и все так же боялось его.
День смерти Пушкина был днем великого народного горя. Тысячи людей стояли у дома Пушкина, чтобы только поклониться праху любимого писателя.
«Солнце нашей поэзии закатилось! Пушкин скончался, скончался во цвете лет, в середине своего великого поприща!.. Более говорить о сем не имеем силы, да и не нужно; всякое русское сердце знает всю цену этой невозвратимой потери, и всякое русское сердце будет растерзано. Пушкин! Наш поэт! Наша радость, наша народная слава!.. Неужели в самом деле нет уже у нас Пушкина! К этой мысли нельзя привыкнуть!»
За это извещение о смерти Пушкина редактор газеты получил строгий выговор — о Пушкине царь приказал молчать или говорить «с надлежащей умеренностью».
«Пушкин убит! Яковлев! Как ты это допустил? У какого подлеца поднялась на него рука?» — писал из Севастополя моряк Матюшкин, лицейский товарищ. И все знакомые и незнакомые друзья Пушкина с радостью отдали бы свои жизни, чтобы только сохранить Пушкина — великого писателя земли русской.
В полночь 3 февраля гроб с телом Пушкина тайно от народа, под конвоем жандармов, увезли в Михайловское и похоронили на кладбище Святогорского монастыря. В этот последний путь Пушкина проводили только его старый друг Александр Иванович Тургенев и старый дядька Никита Козлов.
Вспоминая Пушкина, друг его Пущин писал: «В грустные минуты я утешал себя тем, что поэт не умирает и что Пушкин мой всегда жив для тех, кто, как я, его любил, и для всех умеющих отыскивать его живого в бессмертных его творениях».

Дата	02.07.2012
Размер	460,51 Kb.
Тип	Документы, Образовательные материалы

Книга Н. С. Шер, проверенная временем и многими поколениями читателей, заняла прочное место в круге чтения школьников и, надо полагать, скоро потребует переиздания. Ведь хотелось бы, чтоб книгу о передовых русских писателях, сыгравших благородную роль в освобождении родного народа и оказавших могучее влияние на развитие прогрессивной мировой литературы, не только охотно читали, но и любили дети.

Удачную попытку ближе, подробнее и, пожалуй, раньше, чем это предусмотрено программой школы, познакомить подростка с жизнью и творчеством передовых писателей XIX века предприняла Н. С. Шер в своих «Рассказах о русских писателях».

В ней показаны, к примеру, ранние годы М. Лермонтова в Тарханах, куда доходили слухи о восстании декабристов. Разговоры на эту тему велись только шепотом. Имена восставших были знакомы Лермонтову из «Полярной звезды» и других книг в доме бабушки.

В живых эпизодах изображено горькое детство Некрасова в отчем доме, похожем на тюрьму. Мальчик не раз видел сцены бесчеловечной расправы с крепостными, скованных цепями арестантов на широкой Владимирке, измученных бурлаков, которым «хотелось умереть, не дожив до утра». Хорошо обрисовано и хмурое, унижающее достоинство человека начало жизни Чехова, и обстановка, в которой рос маленький Алексей Пешков, и дворянски-беспечное детство Толстого.

Рассказ о Лермонтове, например, открывается эпизодом о том, как по городу разнеслась весть о гибели Пушкина, как в этот пасмурный день «наступили сумерки», а сотни людей шли к дому, где скончался великий поэт.

Сценой осады Оренбурга войсками Пугачева начинается рассказ о детстве баснописца И. А. Крылова, мать которого со своим маленьким Ваней жила в это время в осажденном городе. Картинкой из быта кадетского корпуса, в котором учился Рылеев, открывается биография поэта-декабриста. Барской расправой с крепостными – биография Тургенева.

Подобные эпизоды ранних лет жизни писателей показаны, как первое столкновение с несправедливостью, позднее нашедшее отражение в их творчестве.

Автор наглядно показывает, как отражаются важнейшие явления общественно-политической жизни в творческой биографии художника слова. Приводя и малоизвестные и знакомые детям поэтические произведения, останавливаясь на важнейших образах и событиях романов и повестей, нужных по школьной программе, Н. С. Шер умело раскрывает органическую связь действительности с творчеством писателя.

«Рассказы» волнуют, они помогают воспринять и пережить послание к декабристам Пушкина, лермонтовский «Парус», «Думу», «На смерть поэта» и страстное письмо Белинского к Гоголю, глубже понять басни Крылова и образы тургеневских «Записок охотника», почувствовать жизненную правду и красоту толстовского письма, юмор и сатирическую силу Чехова, революционный темперамент и изобразительный талант Горького.

Несмотря на ограниченные размеры книги, содержание ее выходит за рамки школьной программы. И это хорошо. Жаль только, что в книге не нашлось места для рассказов о жизни и деятельности таких писателей как Герцен и особенно Чернышевский, о которых в сущности только упоминается на страницах, посвященных Тургеневу, Некрасову, Толстому и другим.

Кроме того, нельзя же, говоря о политических настроениях писателей, не различать оппозиционность, скажем, Рылеева и Крылова, Тургенева и Белинского, Гончарова и Некрасова. Верно, что все они были оппозиционно настроены по отношению к самодержавию, все они искренне ненавидели крепостничество. Но оппозиция одних, меняясь с годами, не шла дальше либерализма; страстная любовь к народу приводила других к осознанию необходимости революционной борьбы. Это различие политических воззрений и позиций необходимо резче и определеннее оттенить в рассказах о писателях, не обходя противоречий в их мировоззрении (например, Тургенева, примкнувшего к либералам).

То же относится и к противоречиям в мировоззрении Толстого. Совершенно недостаточно беглое в сущности упоминание об отрицательной ленинской оценке философии Толстого, его «непротивленческой» позиции и пресловутой теории «самоусовершенствования». Следовало бы убедительнее, чем это сделано в книге, показать, какое влияние оказывала эта проповедь великого художника на борьбу народа за освобождение, отметить, не противоречила ли эта проповедь выводам, к которым приходил читатель, вдумываясь в гениальные художественные произведения Л. Толстого, полные жизненной правды. Рассказ о сложном и противоречивом творческом пути Толстого следовало бы освободить и от налета идилличности в описании детства великого писателя.