Весёлые и не очень истории армейской жизни бортового техника вертолета, воспроизведённые на основе реальных событий периода распада Советского Союза и либеральных реформ конца прошлого века. Некоторые имена и фамилии действующих лиц изменены.
«Офицер должен быть примером не только физического здоровья, ловкости, выносливости и силы, не только умственного развития и знаний, но и духовных качеств, и офицерский мундир должен быть синонимом не человека грубого, бесшабашного, невежественного, невоспитанного, а синонимом порядочности во всех отношениях: воспитанности, просвещенности, чистоты, утонченности и вместе с тем всяческой силы и мужества».
Л.Н.Толстой
— Раз, раз, раз-два-три. Раз, раз, раз-два-три, — периодически командует командир роты майор Герасимов курсантам Кировского военного училища, бегущим по утреннему ещё не проснувшемуся городу. Сто оголенных по пояс, пышущих паром от разогретых на прохладном весеннем воздухе тел курсантов вторят ему четким, глухим и мощным ударом сапог об асфальт. Если закрыть глаза, то может показаться, что это бежит один очень большой и тяжелый человек-великан, и земля содрогается при каждом его шаге.
Этим курсантам по 19-20 лет, они уже не первокурсники-желторотики, у них за плечами почти три года тяжелой и интересной учебы, три года жизни по распорядку, три года интенсивных и регулярных занятий спортом, три года ломки юношеских заскоков и выкрутасов. Среди них уже нет слишком толстых или слишком худых, они все примерно одинаковой комплекции с широкими плечами и приличными мышцами. Все они, хотели они того или нет, научились понимать друг друга с полуслова, им уже хорошо знакомы такие понятия как взаимовыручка, взаимоуважение, дружба и товарищество.
— Раз, раз, раз-два-три. Раз, раз, раз-два-три, — вновь прозвучал зычный и твердый голос командира. Наш командир – Герасимов Александр Григорьевич, уже не молодой, но достаточно спортивный, худощавый, невысокого роста, с белёсыми бровями и строгим взглядом офицер, который много лет посвятил нелегкому делу воспитания будущих офицеров. Ещё на абитуре многие нам сочувственно говорили: «Вешайтесь. В спортивную роту попали. Гера вас загоняет». И действительно, как только мы стали получать на занятиях первые двойки, командир материализовывал их в забеги вокруг училища – по кругу за каждую двойку. Вскоре двоек в роте не стало. По началу мы воспринимали Геру как строгого и бессердечного злодея, но буквально через несколько месяцев это чувство улетучилось. Командир оказался очень даже понимающим, думающим и заботливым человеком. Помню, как у меня вечером, после ночной чистки картошки в наряде по столовой, сильно заболел живот, я всю оставшуюся ночь провел в позе «ЗЮ» и под утро встать почти уже не мог. Было воскресенье, Гера примчался из дома, выбил у дежурного по училищу КамАЗ и лично отвез меня в госпиталь, хотя госпиталь находился в 100 метрах от училища. И только когда узнал диагноз (оказался банальный аппендицит), убедился что операцию будет делать сам начальник хирургического отделения, только тогда он уехал из госпиталя. Позже Гера спас меня от отчисления из училища за драку. Непонятно, что мы тогда не поделили с Серёгой из Москвы, характерами наверное притирались. На следующее же утро я был у генерала на ковре, в прямом и переносном смысле слова, а вечером стоял на педсовете.
Когда генерал дал слово командиру роты, нашему Гере, всем присутствующим стало понятно, что меня оставят. Гера говорил в мою поддержку много и порой совсем не по существу. Генерал пытался пару раз его «закруглить», но тот всё продолжал. Выходили из зала мы с Герой вдвоём и у нас обоих были мокрые на спине рубашки. Теперь, когда я слышу песню группы Любэ «Батяня комбат», у меня перед глазами рисуется образ нашего командира, нашего Геры.
Раз, раз, раз-два-три. Раз, раз, раз-два-три. Под этот ритм и в этом строю легко бежать. Находясь в этом пышущем жаром, здоровьем и молодостью строю, ощущаешь себя неотъемлемой частью мощного единого организма, способного на многое. В этом строю нет ни страха, ни смущения, ни зависти, ни злобы. Здесь только уверенность, уверенность в себе, в своих товарищах, в своих командирах, в своей стране, в своем будущем – пока ещё неопределённом, но обязательно – достойном и правильном, необходимом стране, родным и близким, которые обязательно будут гордиться.
Раз, раз, раз-два-три. Раз, раз, раз-два-три. Как легко думается. Вспоминается абитура, масса разношерстных молодых парней, приехавших со всей страны в Киров с одной лишь целью – стать офицерами Советской военной авиации. Среди прочих есть и парни в солдатской форме, отслужившие год срочной службы. Их по началу ставили командирами отделений, но потом многих снимали с этих должностей потому, что стаж службы оказывается, не влияет на искусство руководить людьми. На первом же общем собрании курса в клубе начальник училища генерал-майор Изычев отчислил одного из таких «старослужащих» за неправильное обращение, тем самым дав всем понять, что шутки закончились, и мы попали в армию, в которой дисциплина и субординация – первое дело.
Раз, раз, раз-два-три. Раз, раз, раз-два-три. В голову приходят совсем ещё свежие воспоминания о недавней стажировке в вертолетном полку в городе Чирчике под Ташкентом. На базе этого вертолетного полка долгое время вертолетчики из равнинных местностей Советского Союза переучивались летать в горных условиях перед командировкой в Афганистан. Львиная доля военнослужащих этого полка побывали в Афгане по два – три срока. Мой инструктор был в Афгане два раза по два года, не считая периодических полетов туда и обратно. Это простые с первого взгляда мужики, но когда на какой-нибудь праздник они надевают парадную форму, то порой поражаешься: человек, с которым ты травил анекдоты, пил пиво и болтал о бабах или смысле жизни, оказывается – кавалер двух орденов Красной звезды, у него на груди медаль «За отвагу» и много других медалей, в том числе и иностранных. Проникаешься чувством гордости за то, что оказался среди этих людей и выполняешь плечом к плечу с этими людьми одно общее дело.
Раз, раз, раз-два-три. Раз, раз, раз-два-три. Рядом бегут мои товарищи, мои друзья: Батя, Вова синий, Шалый, Сизый, Кучик, Роберт, Санек, Миха, Серёга… Уже через месяц мы выпустимся из училища и разлетимся, разъедемся по разным полкам и эскадрильям нашей необъятной страны, а кто-то и за её пределы. Сейчас на дворе весна 1990-го года. В стране вот уже пять лет идет какая-то непонятная «перестройка», в странах Восточной Европы и на Кавказе начались какие-то конфликты. Но о них пока почти ничего не известно, в новостях об этих конфликтах почти не сообщается, и нас пока всё это не касается. В прошлом году вывели наши войска из Афгана, нам уже туда не попасть, но мы готовы. Нас хорошо научили, и мы уверены в себе. Мы готовы ко всему.
Раз, раз, раз-два-три. Раз, раз, раз-два-три…
Полковник армейской авиации Владимир Алексеевич Господ
…я двенадцать лет командовал вертолётным полком. И все двенадцать лет я на первых занятиях по аэродинамике говорил молодым лётчикам: «Есть законы аэродинамики. Но есть ещё высшие, Божьи, законы. Хотите верьте, хотите – нет. Но только они объясняют те ситуации, когда при абсолютной безнадежности с точки зрения физики человек всё равно выходит из безвыходного положения».
…если колонна МИ-8 идёт под прикрытием МИ-24, то работать по колонне может только самоубийца. При малейшем огневом воздействии с земли МИ-24 разворачиваются и гасят всё с вероятностью сто процентов. А когда мы подходим к самому месту высадки, то двадцатьчетвёрки нас обгоняют и начинают обрабатывать ту площадку, где должен высаживаться десант. Потом они становятся в круг, а мы высаживаем. Если даже в этот момент кто-то из «духов» высунулся, двадцатьчетвёрки гасят их без вариантов…
В Афганистане было то, чего не было потом в Чечне. В Чечне, чтобы открыть огонь, нужно было запрашивать «добро» у ЦБУ (Центр боевого управления. – Ред.). А в Афгане командир экипажа или ведущий пары сам принимал решение на открытие огня. Если по тебе работают с земли или ты видишь, что люди на земле с оружием, то не надо никого запрашивать, а можно стрелять. В Чечне же доходило до абсурда: по тебе стреляют, ты запрашиваешь ЦБУ. А там говорят: «Мы сейчас посмотрим по карте, что это за банда. А потом уже примем решение». Говоришь: «Ведь по мне работают!». Ответ: «Уходи». И ты с полным боекомплектом уходишь, потому что тебе «земля» работать запретила.
Никто в Вооружённых силах СССР и России не командовал боевым вертолётным полком дольше, чем полковник армейской авиации Владимир Алексеевич Господ, двенадцать лет. А тех событий, которые пришлись на военную судьбу полковника Господа, хватило бы на несколько жизней. На его счету – 699 боевых вылетов в Афганистане и 327 вылетов – в должности командира сводного вертолётного полка в Чечне. И ещё плюс к этому у полковника Господа – тридцать два захода на аварийный реактор Чернобыльской АЭС в 1986 году в первую неделю после аварии…
Рассказывает полковник Владимир Алексеевич Господ:
– В марте 1969 года произошёл конфликт с китайцами на границе в районе острова Даманский. До сих пор в памяти остались имена героев-пограничников – капитана В.Д. Бубенина, старшего сержанта Ю.В. Бабанского, старшего лейтенанта И.И. Стрельникова и полковника Д.В. Леонова, начальника пограничного отряда. Всем им было присвоено звание Героя Советского Союза (И.И. Стрельникову и Д.В. Леонову посмертно).
На меня тогда это произвело такое сильное впечатление, что я, мальчишка, загорелся и захотел стать пограничником и задумался о поступлении после школы в пограничное училище.
Помню, я собирал материалы о героях-пограничниках, организовал в нашем далеко не приграничном городе Воронеже отряд «Юные друзья пограничников» и даже написал письмо легендарному пограничнику Герою Советского Союза Н.Ф. Карацупе, попросив его прислать нам свою пограничную фуражку (эта фуражка у меня до сих пор хранится).
И так сложилась судьба, что, будучи уже командиром вертолётного полка, мне удалось побывать на заставе имени старшего лейтенанта И.И. Стрельникова, кумира моих мальчишеских надежд. Именно его застава в 1969 году приняла главный удар китайцев. Интересно, что сын И.И. Стрельникова одно время служил на этой заставе замполитом. (В ходе демаркации границы между СССР и Китаем в 1991 году остров Даманский отошел к КНР. Ныне он называется Чжэньбао-дао. – Ред.)
Но отец после окончания школы мне сказал: будешь лётчиком. (Сам-то он военный лётчик, закончил службу командиром эскадрильи на Камчатке.)
Отца я послушался и поступил в Сызранское высшее военное авиационное училище лётчиков. Его благополучно закончил 20 октября 1979 года с золотой медалью. К этому времени до ввода советских войск в Афганистан оставалось два месяца.
У меня было право выбора места службы, и я выбрал Венгрию. Сначала меня пускать туда не хотели, потому что я не был женат. Но всё-таки золотая медаль сыграла свою роль. (И во всей Венгрии, наверное, я был единственным лётчиком-холостяком.)
Венгрия вместе с Германией, Чехословакией и Польшей считалась передовым рубежом нашей обороны, поэтому в первые годы войны оттуда в Афганистан лётчиков не брали. Самыми первыми в Афган полетели лётчики Среднеазиатского и Туркестанского военных округов. У них были навыки полётов в горно-пустынной местности. Командование считало, что война закончится быстро, поэтому первоначально никакие замены не планировались.
Вот первые лётчики в Афгане по-честному два года и отвоевали. А конца-то войне всё не видно… И осенью 1981 года постепенно пришлось заменять тех, кто вошёл в Афганистан первыми. Но до поры до времени заграницу не трогали.
Только в мае 1984 года к нам в Венгрию приехал полковник Кошелев из Москвы, заместитель начальника армейской авиации. Он сказал: «Я прибыл для того, чтобы отобрать в Венгрии первую эскадрилью, которая пойдёт в Афганистан для замены отдельной 254-й эскадрильи». Эта эскадрилья базировалось на аэродроме в Кундузе и входила в состав 201-й дважды Краснознамённой мотострелковой дивизии. Потом эта дивизия была выведена в Таджикистан, где до сих пор и несёт службу уже под названием 201-й военной базы. Первый орден Красного Знамени дивизия получила за Великую Отечественную, второй – уже за Афганистан.
А в Афганистан в то время отбирали самых лучших лётчиков – только первого и второго класса. В Венгрии уровень боевой подготовки лётчиков тогда был очень высоким. Мы непрерывно летали, постоянно участвовали в учениях.
У меня жена молоденькая совсем, ей тогда всего восемнадцать лет было. В Венгрии, конечно, ей жить очень нравилось. А тут мне надо постоянно ездить в бесконечные командировки и её одну оставлять… Меня всё это очень расстраивало.
Настало время жене рожать. Меня, как назло, опять отправляют на месяц на очередные учения. Я командиру говорю: «Вы меня не отправляйте, у меня жена вот-вот должна родить», а он: «Да ты не волнуйся, езжай, мы тут всё сделаем…». Но я помню, что тогда пошёл на принцип и сказал: «Нет, жену не оставлю». Он: «Да мы тогда тебя с командира экипажа снимем!». Я говорю: «Снимайте, мне жена дороже». Кстати, как в воду глядел: жену прихватило ночью, и никто бы ей не помог. А так, слава Богу, дочку родила она благополучно.
Дня три-четыре полковник Кошелев просидел в штабе – изучал наши личные дела. Потом командир полка всех собрал и говорит: «Товарищи офицеры, сейчас до вас будет доведён список лётного и инженерно-технического состава, которому первым от нашего 396-го отдельного гвардейского Волгоградского ордена Красной Звезды вертолётного полка выпала высокая честь выполнять интернациональный долг в Демократической Республике Афганистан». И все замерли… Мою фамилию назвали сразу. Первым фамилию командира звена капитана М.И. Абдиева, а потом – старшего лётчика капитана Господа… Так что никаких иллюзий!
Нас собрали уже отдельно и сказали, что не отправят в Афган до тех пор, пока мы не получим квартиры на территории Союза. В Одесском военном округе был аэродром Рауховка, где должно было уже заканчиваться строительство пятиэтажного дома, в котором мы должны были получить обещанные квартиры. И только после получения квартир и переучивания на новую технику – вертолёты МИ-8МТ – мы пойдём в Афганистан.
Сложили вещи в контейнеры, и отправили их поездом в Рауховку. Сами вместе с жёнами и детьми на военном самолёте прилетели под Одессу. Но в Рауховке нам сказали, что, хотя дом и построен, но госкомиссией не принят. Оно и понятно. Кто строил-то? Военный стройбат… В результате периметр фундамента у дома оказался меньше, чем периметр крыши.
Дали три дня отпуска, чтобы мы нашли себе жильё в деревне. Весь гарнизон Рауховка – несколько пятиэтажных домов, а вокруг частный сектор. Нашёл я какой-то домик. Бабушка, хозяйка домика, мне говорит: «В самом доме места нет. Если хотите, занимайте сарай».
Первую ночь мы с женой и ребёнком спали в сарае. Повезло ещё, что был конец мая. Украина… Сады цветут, вишни-абрикосы… Но дочка ещё совсем маленькая – полтора года. Поэтому я её с женой из этой красоты отправил к родителям в Минск. Сам получил контейнер, разгрузил его в сарай. Оставалось только подождать, когда дадут обещанную квартиру.
Почти сразу нас отправили в Центр боевой подготовки и переучивания лётного состава армейской авиации в город Торжок под Калинин. Отучились мы месяц и вернулись в свою Рауховку. Квартиры так никто и не получил! На том доме – большие замки, и решения госкомиссии нет. Ситуация патовая: ясно, что перестраивать дом никто не будет, но и принимать его в таком виде тоже никто не собирается. До отправки в Афганистан оставалось две недели.
Нам говорят: «Вы езжайте в Афган. А мы, как только проблемы с домом порешаем, семьи ваши туда переселим». Мы стали задавать вопросы: «А как вы вещи будете перетягивать? Они же у кого где по всему селу разложены…». Короче, опять – безвыходная ситуация.
Закончилась вся эта история очень просто. Самые активные из нас решили: сбиваем замки и заселяемся согласно уже принятому решению жилкомиссии. Так мы и сделали. Я занял двухкомнатную квартиру. Даже адрес помню: дом пятьдесят пять, квартира пять. Перенёс я туда вещи, и после этого мы почти сразу вылетели в Каган (этот аэродром на границе с Афганистаном).
В те (как сейчас оказалось) хорошие времена перед отправкой в Афганистан все лётчики обязательно проходили ещё и горную подготовку. Это было нужно для адаптации в летном смысле. Но оказалось, что не только для этого: от перемены воды и климата у всех стало плохо с желудком. В первое время от туалета дальше чем на полметра мы не отходили. Кашлянул человек, сразу побежал в туалет и… не добежал. Единственным спасением был отвар из верблюжьей колючки. В баке полевой кухни его заваривали на всю эскадрилью и как-то держались.
С нами работали очень опытные инструкторы – лётчики, которые вошли в Афганистан в 1979 году и два года там летали. Они передавали нам свой собственный боевой опыт. Например, у вертолётчиков есть такое понятие: держать шарик в центре. Дело вот в чём: на панели управления расположен прибор, который называется авиагоризонтом. У него внизу шарик, который в зависимости от траектории движения вертолёта перемещается. По обычным инструкциям, пилот должен стремиться держать этот шарик в центре – тогда вертолёт летит без скольжения, ровно. Но нам объяснили, что когда шарик не в центре и вертолёт непредсказуемо перемещается в горизонтальной плоскости, попасть в него с земли из стрелкового оружия сложнее. Так что потому-то мы в Афганистане летали вопреки инструкции – с шариком где угодно, только не в центре.
Это сейчас молодые лётчики могут выполнять сложный пилотаж, чуть ли ни мёртвые петли на вертолёте крутят. В Советском Союзе была другая система: ты должен был летать тихо, спокойно, без больших кренов и углов тангажа (угол тангажа – угол между продольной осью летательного аппарата и горизонтальной плоскостью. – Ред.). А если нарушишь – крепко наказывали. А тут нам говорят, что атаку надо совершать с тангажом двадцать пять градусов. Для МИ-8 такой угол наклона очень большой. Ведь это МИ-24 по форме напоминает шило, у него сопротивление корпуса воздуху значительно ниже, чем у МИ-8. Но чем больше угол пикирования, тем точнее попадают ракеты в цель и тем труднее в тебя попасть с земли. Поэтому двигаешь ручку от себя до отказа – и вперёд…
В Кундуз мы прилетели 1 сентября 1984 года на транспортном самолёте АН-12. Открываем дверь, делаем шаг и… как будто вошли в парилку! Жара – под пятьдесят в тени.
Наша эскадрилья входила в состав 201-й дивизии. Командовал дивизией в то время генерал-майор Шаповалов. Обычно мы работали с разведбатом дивизии. В первый же день каждого из нас закрепили за инструктором из лётчиков, которых мы должны были заменить. Командир экипажа, инструктор, сидит на левом сидении, ты – на правом. И он тебе показывает что к чему, причём – во время выполнения реальной боевой задачи. Но ты в таком полёте просто сидишь и смотришь. У правых лётчиков есть присказка: «Наше дело правое – не мешай левому. Руки вместе, ноги вместе, оклад двести». (Руки и ноги не касаются органов управления вертолётом. Должностной оклад правого летчика в то время был двести рублей – Ред.).
Никогда не забуду первый вылет в Афганистане. Ситуация была следующая: МИ-24 «забили» караван в предгорьях. У нас задача была вроде бы простая – забрать трофеи. Подлетаем, вокруг картина ужасная: убитые верблюды валяются, лужи крови кругом… Но к этому времени бой ещё не закончился. «Духи» побросали оружие, которое везли, и стали разбегаться по барханам. Их били четыре МИ-24 и два МИ-8. Это страшная сила, поэтому у душманов даже мыслей не было отстреливаться. Лётчики МИ-24 нам говорят: «Мужики, помогайте! А то они, как тараканы, в разные стороны разбегаются, за всеми не уследишь». К пулемёту тогда сел борттехник. И до сих пор картина перед глазами стоит: «дух» ползёт по бархану, а борттехник его из пулемёта у нас на глазах укладывает. Ощущения были, мягко говоря, не самые приятные. Впервые у меня прямо на глазах убивали людей.
Ещё я сразу увидел, как садятся в Афганистане. По правилам, надо зависнуть над землёй и только после этого сесть. Но если сделать так, то винтами ты поднимешь такую вековую пыль, что долго вообще ничего не увидишь. Поэтому вертолёт плюхнулся на скорости, обгоняя пыль. И это жёлтое облако тут же нас накрыло, пылища от винтов поднялась бешеная… Вблизи картина оказалась ещё страшней: слева-справа не только убитые верблюды, но и люди валяются… Десантники высадились с бортов и пошли собирать трофеи и пленных. Какие-то «духи» от верблюдов побежали – их тут же из автоматов положили…
В Афганистане было то, чего не было потом в Чечне. В Чечне, чтобы открыть огонь, нужно было запрашивать «добро» у ЦБУ (Центр боевого управления. – Ред.). А в Афгане командир экипажа или ведущий пары сам принимал решение на открытие огня. Если по тебе работают с земли или ты видишь, что люди на земле с оружием, то не надо никого запрашивать, а можно стрелять. В Чечне же доходило до абсурда: по тебе стреляют, ты запрашиваешь ЦБУ. А там говорят: «Мы сейчас посмотрим по карте, что это за банда. А потом уже примем решение». Говоришь: «Ведь по мне работают!». Ответ: «Уходи». И ты с полным боекомплектом уходишь, потому что тебе «земля» работать запретила.
Так что от первого вылета, где я выполнял роль «вывозимого» лётчика, у меня остались очень сильные впечатления. Думаю: «Ничего себе. Это только первый день. А если так будет целый год?». А так и было, но не целый год, а почти полтора. Правды ради надо сказать, что бывали дни и полегче.
О том, что это действительно война, я окончательно осознал через полтора месяца пребывания в Афганистане. Помню, это было 16 октября 1984 года. У меня на глазах сбили вертолёт. На борту, кроме экипажа, было ещё двенадцать десантников. Я тогда увидел, как вертолёт падает, как он от удара об землю разваливается…
Тогда одновременно летело семь вертолётов МИ-8. Я шёл один, без пары, самым крайним, замыкающим. Обычно крайнего и сбивали. Так что, по всем законам, сбить в этот раз должны были именно меня. Но сбили вертолёт передо мной.
Мы должны были высаживать десант на площадку в Центральном Баглане. Это зелёнка в предгорьях. Место это было самым настоящим бандитским осиным гнездом. По плану, ещё до высадки десанта по площадке должны были отработать «грачи» (Штурмовики СУ-25. – Ред.). И только после них МИ-24 должны были подавить то, что осталось после работы СУ-25. А потом уже мы своими МИ-8 должны были высадить десант на обработанную площадку.
Но с самого начала всё пошло наперекосяк. «Грачи» не пришли, потому что не было погоды. Наш комэска принимает решение: идти без штурмовиков СУ-25 под прикрытием только двух пар МИ-24. На одном из них впереди всей группы он должен был идти сам. Пара МИ-24 запускается, и тут даже не у самого комэска, а у его ведомого отказывают генераторы. Ну ладно, твой ведомый не может взлететь, так иди один – мы же не на воздушный бой идём: можно и без ведомого! Тем более, что комэска не один, а с нами. Но он докладывает руководителю полётов: «У моего ведомого отказ авиационной техники, поэтому вся пара остаётся. Группу поведёт Абдиев».
Вторая пара МИ-24 выруливает на полосу и тоже докладывает об отказе. Не помню сейчас, что именно было у них, вроде отказал автопилот. Это несущественная поломка. По инструкции, конечно, они лететь были не должны. Но в реальности с такими отказами, конечно, летали. Без автопилота тяжело, но летать можно. Нужно просто совершать двойные действия органами управления вертолётом. Главное, чтобы работали двигатели, редуктор, гидросистема – и тогда вертолёт управляемый. Без всего остального, по большому счёту, летать можно.
Вторая пара МИ-24 докладывает комэске, который уже перебрался на пункт управления: «У нас отказ техники. Разрешите зарулить?». Он: «Заруливайте». И вторая пара МИ-24 тоже зарулила на стоянку.
Вышло так, что СУ-25 не отработали и МИ-24 – наше прикрытие – остались на аэродроме. Конечно, комэска должен был сказать нам: «Парни, заруливайте тогда и вы на стоянку. Будем устранять неисправности на МИ-24 или ждать погоды, когда СУ-25 смогут подойти. А потом уже пойдём на высадку десанта».
Я не в праве сейчас осуждать действия командира. Знаю одно – без прикрытия мы лететь были не должны. Но командир решил иначе…
Капитан М.И. Абдиев, которого определили старшим, у комэска спрашивает: «Так мы идём без двадцатьчетвёрок?». Комэск: «Идёте». Абдиев: «Понял. Выполняем контрольное висение, взлёт парами».
Пошла первая пара, вторая, третья, и я один замыкающим. Летели мы на высоте всего несколько сот метров. Подходим к району десантирования. И тут по нам отработали – скорее всего, из стрелкового оружия. Пуска ПЗРК не было, никто его не видел. Впереди меня шла пара Романенко–Ряхин, я за ними в двухстах метрах, крайний. Вижу: у Жени Ряхина из-под вертолёта пошёл жёлтый дым. Он нос опустил и почти сразу въехал в гору. Вместе с экипажем на борту были десантники: замполит роты, один сержант и десять бойцов. И экипаж: командир – капитан Е.В. Ряхин, штурман – капитан А.И. Захаров и борттехник – лейтенант В.М. Островерхов.
Тогда я впервые в жизни видел, как взрывается вертолёт. Он столкнулся с землёй и начал просто рассыпаться, разваливаться на части. Потом яркая огненная вспышка! – это взорвалось топливо. Видно было, как в разные стороны разлетаются люди, части вертолёта… Картина нереальная, кажется, что всё это ты видишь в страшном кино.
Докладываю ведущему: «Четыреста тридцать восьмой упал». Он: «Как упал?!». Я: «Упал, взорвался…». Ведущий группы мне даёт команду: «Зайди, посмотри, есть ли живые». Я скорость подгасил и начал разворачиваться (к этому времени я уже мимо места падения пролетел). Завис… Картина жуткая: тела изуродованные, на них одежда горит, вертолёт весь разрушенный тоже горит. Я разгоняю скорость и докладываю командиру: место осмотрел, спасать некого, вертолёт взорвался, все погибли.
Слышу по радиостанции, как комэска стальным голосом докладывает старшему начальнику: «Два ноля первый, у меня одна боевая потеря». Тогда все, кто был в воздухе, подумали: «А где же прикрытие, командир…».
Для сравнения надо тут вспомнить, что до этого комэска эскадрильей командовал подполковник Е.Н. Зельняков. Везде сам летал, где надо и где не надо, и за собой эскадрилью таскал. Складывалось впечатление, как будто он смерти себе ищет. Но смерти не нашёл, а стал в Афганистане первым командиром отдельной эскадрильи, который получил звание Героя Советского Союза.
После доклада комэска комдиву нам дают команду разворачиваться и идти на аэродром. Тут же взлетел поисково-спасательный вертолёт и привёз погибших. Точнее, то, что от них осталось…
Если бы всё шло по плану, то вряд ли «духи» в такой ситуации стали бы стрелять. До места высадки оставалось километра три. Конечно, СУ-25 в этом месте – на маршруте – нам бы не помогли. Но с нами бы шли две пары МИ-24 – справа и слева. Их из пулемёта практически не сбить, потому что они со всех сторон бронированные. Плюс ко всему, «духи» отлично знали разницу в огневой мощи МИ-8 и МИ-24. У последнего есть и пушка, и пулемёт, и управляемые и неуправляемые ракеты.
На МИ-8 тоже иногда ставили бронированные плиты, которые прикрывали экипаж. Но плиты были тонкие, и от пуль не спасали.
Практика показала: если колонна МИ-8 идёт под прикрытием МИ-24, то работать по колонне может только самоубийца. При малейшем огневом воздействии с земли МИ-24 разворачиваются и гасят всё с вероятностью сто процентов. А когда мы подходим к самому месту высадки, то двадцатьчетвёрки нас обгоняют и начинают обрабатывать ту площадку, где должен высаживаться десант. Потом они становятся в круг, а мы высаживаем. Если даже в этот момент кто-то из «духов» высунулся, двадцатьчетвёрки гасят их без вариантов.
В те времена работу больших начальников оценивали по трофеям и по числу погибших. Если ты сдал определённое количество автоматов, пулемётов, «буров» и нет погибших, – это результат. А если есть погибшие – все предыдущие результаты смазываются. А тут за один день в дивизии погибло пятнадцать человек. Прилетел командующий 40-й армией генерал-лейтенант Генералов. Меня вызвали в штаб, где собралось всё начальство, и долго пытали, что я видел: стреляли ли с земли или не стреляли? Была версия, что причиной падения мог стать отказ авиационной техники. Или на борту кто-то баловался с оружием и случайно убил командира экипажа. Или случайно взорвалась граната. Такие случаи были и до, и после. Сидит солдат, волнуется перед высадкой, затвором щелкает или в таком состоянии кольцо гранаты может выдернуть. Потом это учли, и когда один вертолёт из-за этого упал, приказали перед посадкой в вертолёт отсоединять магазины, чтобы исключить самопроизвольный выстрел. Хотя поставьте себя на место бойца, которого вот-вот должны высадить на площадку, где по нему сразу начнут стрелять?! Ну кто тут будет держать магазин отстёгнутым? Так что в реальности магазин никто не отсоединял, и патрон был в патроннике.
Комиссия много версий перебрала. Авиационное начальство пыталось доказывать, что вертолёт не был сбит. Потому что, если вертолёт сбит, то надо привлекать к ответственности старшего авиационного начальника за то, что нам разрешили идти без обработки площадки штурмовиками и без прикрытия МИ-24.
Но потом из слов командующего я понял, что им всё-таки выгоднее было показать, что вертолёт был сбит именно огнём с земли. Командующий сказал: однозначно было противодействие стрелковым оружием с земли. Раз пошёл дым снизу, значит пули попали по бакам.
Если кто-то скажет, что ему на войне не было страшно – не верьте. Боятся все. Мне, конечно, тоже было очень страшно. И жить я тоже очень хотел. Ведь мне было всего двадцать шесть лет. Жена дома, дочка маленькая… Но бояться можно по-разному. Кто-то боится, но дело делает, потому что стыдно перед боевыми товарищами. А кто-то боится и к доктору бежит и там говорит, что у него сегодня голова болит. Доктор в таком случае просто обязан отстранить лётчика от полётов. А проверить в полевых условиях, без оборудования, болит ли кого-то голова на самом деле или не нет, невозможно. Но на самом деле все понимали, что никакой он не больной. Мы же видели: он, как все и все мы, ест, спит, пьёт… А как вылет – заболел… Вообще настоящий лётчик, даже если на самом деле болеет, всё равно доктору скажет, что жалоб у него нет, а вместо этого подойдёт к командиру и попросит: «Ты меня не планируй, я болею». Но если ты уже в плановой таблице, то сказать доктору, что у тебя есть жалобы, – это явно не по-лётному. Мы таких не уважали.
После этой трагедии мы поняли, что всё может быть. Ведь перед вылетом мы с Женей Ряхиным в столовой рядом сидели. И жил он рядом со мной в соседней комнате. Да и в Рауховке квартиры у нас были на одной лестничной площадке.
После таких ситуаций надо было прийти в себя, расслабиться. Но вся беда была в том, что в Афгане с алкоголем было очень сложно. Водку в военторге не продавали, купить её можно было только у своих же, кто постоянно в Союз летал, совести не имел и на войне деньги делал. Бутылка водки у этих «бизнесменов» стоила сорок чеков. А младшие офицеры – от лейтенанта до капитана – получали в месяц двести шестьдесят семь чеков. Нетрудно сосчитать, что на месячную зарплату можно было только шесть раз выпить – и ты свободен… От денег.
Забросила как-то судьба мой борт и меня вместе с ним в учебный вертолетный полк, дислоцированный в городе Пугачев Саратовской области.
Прилетели мы туда ближе к вечеру и первым делом пошли ужинать в местную летную столовую. Надо сказать, что эти летные столовые – это отдельная история. Они есть во всех летных воинских частях и являются одной из неформальных льгот авиаторов. По статусу они приравнены к ресторану со всеми вытекающими из этого последствиями: отдельными столиками, официантками, ассортиментом и обязательно – вариативностью блюд. В тех частях, где военный городок расположен далеко от аэродрома, столовых обычно две – в городке и на аэродроме. В каждой столовой есть определенное место командира. И по традиции, на это место никто никогда не садится кроме него. Даже более высокие авиационные начальники при посещении воинской части уточняют, где место командира, чтобы не занять его. Летному составу, при убытии в командировку выдаются специальные талоны, отдельно на каждый вид питания – завтрак, обед или ужин. Вертолетчики часто летают в командировки, поэтому таких талонов у них со временем накапливается множество. Как-то, добираясь домой в отпуск из Закавказья на «перекладных» военных самолетах через Москву мне даже довелось отобедать по этим талонам в столовой военного аэродрома Чкаловский. Но речь не об этом.
Как я уже сказал, в летной столовой обязательно работают официантки. И они естественно часто являются предметом пристального внимания и обсуждения как своих, так и залетных авиаторов. Уставшие после непростого перелета в очень сложных метеоусловиях, мы экипажем расположились за столиком и стали дожидаться официантки, с интересом осматривая интерьер зала и снующих между столиков официанток. Мой взгляд нагло зацепился за одну из них – миловидную молодую женщину. Она ничем особым не выделялась, но что-то удерживало мой пристальный взгляд именно на ней. Через некоторое время она начала оборачиваться на меня, смущаясь.
— Что ты уставился на неё? – спросил командир.
— Да так просто, сам не пойму, может я её где-то видел?
— Где ты мог её видеть? Хорош пялиться, — строго сказал командир.
И тут я увидел до боли знакомую сутулую фигуру моего однокашника по военному училищу. Это был Вовка «Синий», с которым мы учились в одном отделении и можно сказать «съели пуд соли вместе», с которым мы не виделись с самого училища вот уже почти пять лет.
Вовка быстро зашел в зал, привычным движением повесил куртку, и направился прямо к ней – той самой официантке, чмокнул её в щечку и сел за столик. И тут меня осенило – это же она, его жена, с которой я никогда не был знаком, но видел лишь один раз на фотографии, которую Синий хранил у себя в военном билете и показал мне однажды ещё в училище. Той ночью мы были в карауле. И когда находились в отдыхающей смене, болтали о разном, о жизни, Вовка тогда рассказал о своей любимой и показал эту фотографию.
Воистину, неисповедимы закоулки человеческой памяти.
Эту ночь я провел в гостях у Вовки, выпито и съедено было много. Наутро предполетный осмотр был успешно пройден за бутылку водки, которую Вовка клятвенно пообещал местному доктору. И мы улетели, имея на борту лишний (третий) рычаг «шаг-газа», который безвольно болтался с больной головой между командиром и штурманом.
В войска ПВО я попал чисто случайно. Проходил службу в Белорусском военном округе. В отпуск приехали знакомые летчики и за разговорами и воспоминаниями задали вопрос, а нет ли желающих поехать по замене на Новую Землю. Так получилось, что менять надо сразу весь экипаж. Мой командир экипажа загорелся поехать на север. Через год пришел приказ о переводе к новому месту службы. Взяв самое необходимое мы вылетели в Архангельск. В Архангельске зарегистрировались в режимном отделе и стали ждать своей очереди на посадку в самолет. В Архангельске погода стояла летняя, температура + 18 — 20 тепла. Да начало лета, а нам все говорили, что вылет откладывается по метеоусловиям. Тем, кто первый раз вылетал к новому месту службы, было не понятна причина отмены рейса. И только 4 июня 1978 года наш самолет взял курс на Новую Землю. С интересом смотрели мы на новые пейзажи. Сначала под крылом проплывал лес, затем воды Баренцова моря. Когда заходили на посадку на аэродроме в п. Рогачево, то увидели. что вся земля покрыта снегом. Мы были одеты по-летнему, а попали в настоящую зиму. Температура -4 градуса, ветер 15-18 м/сек. Сразу почувствовали себя не уютно. Наши теплые вещи были упакованы в ящики и сразу достать их было не возможно. Но опасения оказались напрасными. Нас уже ожидали. Закутав в теплые тулупы, нас загрузили в машину и повезли в жилой городок. В городке стояли пятиэтажные дома и в квартире был накрыт стол. Встреча прошла в очень «горячей» обстановке, в полном смысле этого слова. Стояло полярное лето и мы не могли понять, что за время суток сейчас. Застолье закончилось только на третьи сутки. Уже давно прошли все сроки представления командованию о прибытии к новому месту службы. Из-за такого приема мы. по незнанию, чуть было не попали в неприятную историю. Дело в том, что на Новой Земле служба для наземного состава защитывалась один месяц за два и по этой причине, многие хотели остаться как можно дольше. Были случаи когда сменщиков спаивали и закладывали командованию. Таких офицеров и прапорщиков отправляли к старому месту службы с взысканием, а хитрецы оставались продолжать службу еще один год. У летного состава выслуга не зависила от условий Севера. Нас командир дивизии пожурил за опоздание с докладом, дал 3 дня для сдачи теоретических зачетов и начать ознакомительные полеты. На следующий день мы пошли на аэродром принимать авиатехнику. Но нас опять ждал «ввод» в строй по законам новых сослуживцев. Нас пригласили на борт самолета Ил-14. Наше транспортное звено состояло из двух единиц самолетов Ил-14 и двух вертолетов Ми-8. Бортовым техником самолета был Петр Испенков. Рост у него был метр восемьдесят, вес сто тридцатькилограмм. Могучую фигуру обхватывала, сшитая из двух ремней, портупея. Противообледенительная система самолета была спиртовая, на борту находился запас спирта ртификата в количестве 40 литров.
Рука у борттехника спокойно обхватывала трехлитровую банку, словно граненый стакан. Меркой у него служила солдатская алюминиевая кружка. Отмерив норму спирта и выпив его, он налил в кружку и со словами:»посмотрим, приживешься у нас?», протянул кружку мне. Спирт я пил, но не в таких количествах, решил будь, что будет. Жидкость была холодная и приятно обжигала горло. Выпив и немного закусив, почувствовал, что проваливаюсь в небытие. Очнулся я уже в комнате, только на следующий день. На этом проверка была закончена. Сдав положенные зачеты, через неделю, приступили к ознакомительным полетам. Летать оказалось не сложно. Стояла ясная погода, видимость была прекрасная. Рельеф местности был равнинный, с небольшими возвышенностями. Маршрут полета пролегал то над тундрой, ровной как биллиардный стол, то над морем. Получив допуск к полетам в районе аэродрома, приступили к самостоятельным полетам. Задачи на вертолетное звено возлагались, в основном, по перевозке войск на точки дислокации. Вертолетам стояла основная задача по обеспечению поиско-спасательных работ при выполнении плановых полетов самолетов-перехватчиков. Дополнительная задача — перевозка личного состава на точки РТВ и руководящего состава дивизии для проверки боеготовности этих точек. На точках располагалось несколько человек и служить в таких условиях было и физически и морально тяжело. Все точки располагались по западному побережью острова. Самая северная точка была на мысе Желания. Все это предстояло изучить и освоить. Погода в Арктике очень переменьчива, не зря Арктику называют кухней погоды.
Получаешь у диспетчера разрешение на вылет, синоптик выписывает метеобюллетень, выходишь на крыльцо, а туман стоит, что не видно вытянутой руки. А через 10-15 минут опять светит солнце и видно вокруг, сколько хватает глаз. Особенно неприятно было, когда находишься в воздухе, а в районе посадки стоит туман. Постепенно мы привыкли и к погоде и к местности. Бала еще одна задача, которую официально никто не ставил, но не выполнить ее было не возможно. Это была охота и рыбалка. Остров состоял из множества мелких островков и озер, заливов, проток. В них водилось много рыбы, а по тундре паслись большие, до нескольких тысяч голов, стада диких северных оленей. Все это привлекало внимание командование дивизии и других частей. Была еще одна негласная, но давно утвердившаяся традиция. На острове было два гарнизона. Один находился в Рогачево, там дислоцировались авиационный полк ПВО и вертолетная эскадрилья ВМФ. Второй гарнизон находился в 15 км в Белшьей губе. Там командовали моряки. Начальником гарнизона был моряк, контр-адмирал Кастрицкий.
Все части обеспечения тоже были в подчинении моряков. Это и магазины и школы и детские садики. Форма одежды тоже была разная, у нас зеленая, у моряков черная. Придя в магазин нас обслуживали после моряков, у нас даже ходила поговорка» в Америке все для белых, а на Новой Земле, все для черных». Такое же взаимоотношение было и среди командиров соединений. Наш командир дивизии был и в должности и в звании одинаков с морским адмиралом, но фактически обязан подчиняться начальнику гарнизона. Это было очень серьезное препятствие при выполнении вспомогательных задач. У каждого военачальника было свое угодье для охоты и рыбной ловли.
На территорию моряков нам строжайше было запрещено высаживать рыбаков. На острове есть озеро «Гольцовое», там стоял хороший домик для рыбаков.
Построены сушильни, коптильни и прочие строения. Рыба ловилась круглый год и в неимоверных количествах. У нас таких строений не было. За природоохраной следили моряки и если командование узнавало, что мы высаживали рыбаков, то поднимались вертолетчики моряков и вылетали представители прокуротуры с проверкой. Это были довольно рискованные полеты для нас. Но командиры частей постоянно готовили команды рыбаков, одни отправляли их на наземном транспорте, другие договаривались с нашим командованием и мы высаживали их в нужных местах. Раз в неделю привозили им продукты и забирали рыбу. Была еще одна особенность полярного дня. Это незаходящее за горизонт солнце. Понять когда день, а когда ночь не возможно. Только по положению солнца относительно окна можно было определить, какое время суток. Были случаи, что проснувшись идешь на работу, а оказывается, что сейчас два часа ночи. Погода стоит отличная, приходится идти спать, а организм сопротивляется. Постепенно мы прошли адаптацию к новым условиям и к зиме вошли в климатические условия.
Полярная ночь.
С приближением зимы, меняется природа и погода. В Арктике изменения происходят быстрее и заметнее. Не зря говорят, что июнь еще не лето, а август уже не лето. К этому времени постепенно приходит темное время и в тундре начинают цвести цветы. Цветы очень маленькие, но пахнут, что французские духи, очень приятно. В выходные дни компании собираются в тундре на шашлыки. К сентябрю с Большой Земли прилетают семьи, тундра наполняется женским и детским смехом, песнями, весельем. Все набираются энергии перед долгой Полярной ночью. Для нас наступает напряженная пора. Необходимо восстановиться в полетах ночью. В условиях безориентирной местности очень трудно вести ориентировку, особенно на малых и предельно малых высотах. В это время мы летаем чаще, надо привыкнуть к новым очертаниям берега, запомнить как выглядят ориентиры в ночное время. В конце сентября тундра покрывается снегом и ориентироваться становится еще труднее. Полеты на дальние точки становятся реже и маршрут пролегает по водной поверхности, вблизи береговой черты. Ночью очень хорошо виден обрывистый берег. Море становится черным, а береговая черта серая, хорошо видимая даже в плохую погоду. Для вертолетчиков есть и сложность в приземлении. В строевых частях на Большой Земле нас учили садиться в «колодец», вертолет зависает над площадкой, потоком от винтов раздувает снег и производит приземление. В Арктике такие посадки приведут к потере пространственного положения и гибели людей. Поэтому методика посадки была другой и мы учились приземляться с поступательной скоростью, прижимая вихрь снега потоком воздуха и не давая закрыть кабину летчиков. Такой метод мне помогал в дальнейшей летной работе и Московском округе ПВО и на пыльных площадках в Афганистане. К условиям полной темноты мы были подготовлены полностью. Зимой летать приходилось меньше, были сильные и частые вьюги, продолжающиеся неделями. В зимние дни все внимае утром приковано к громкоговорителю. Дежурный по части объявляет погоду и распорядок дня. Были целые недели проведенные дома, выходили только в магазин за продуктами. Собиралось несколько человек, обвязывались веревкой и выходили на улицу. Если дул сильный ветер, а порой он достигал до 40 метров в секунду, приходилось вызывать дежурный тягач и на нем ехать в магазин. После бурана весь гарнизон выходил откапывать технику из снежного плена. Расчистив стоянки собирались всем личным составом в классы, делились новостями, играли в преферанс и другие игры, в конце рабочего дня, приняв по 150 граммов, для снятия нагрузки, шли домой. В Хорошие дни вылетали на задания, дежурили по ПСС на аэродроме. Привелегия летного состава была в том, что нам разрешалось привезти семьи. Наземный состав семей не имел. Для нас условия были легче, ведь семья согревала в стужу и время проходило веселее. У меня был сынуля, которому в то время было всего полтора года и время для его воспитание было предостаточно. Первые слова, первые осознанные жесты, все записывалось на магнитовон, снималось на фотопленку. Правда и командировки в Амдерму, Воркуту, Нарьян- Мар и другие точки были длительными. По месяцу находились в отрыве от дома.