Первый раз я оказался на этой войне в октябре 2015 года. Тогда появление российских самолётов было так неожиданно и желанно, что в аэропорту Дамаска сирийские таксисты поднимали в небо руки и кричали «Руссъя таяра!», когда очередной бомбардировщик разгружался на Дарайю. Тогда у сирийцев фронт рухнул, потеряли Пальмиру, полностью провинцию Идлиб, практически отрезали Дарайю у Иорданской границы, боевики постоянно висели на трассе Хомс—Дамаск. Это стратегическая трасса, хребет Сирии.
Дамаск — потрясающий город. Здесь уживаются самые разные религиозные течения и светская жизнь. Настоящий дух Ближнего Востока — постоянный поиск баланса между группами людей и центрами силы, религии. В целом тогда всем уже было понятно, что конец близок, а кровавые ролики джихадистов в сети избавляли от лишних иллюзий, что именно они устроят всем «неверным», когда войдут в столицу. Стоит ли говорить, что появление российской авиационной группировки сирийцы восприняли как настоящее спасение?! В Дамаске царила эйфория, казалось, что теперь война покатится к своему завершению. Я тоже так думал, если честно. Не в последнюю очередь — благодаря работе пресс-центра российского Минобороны. Когда тебе показывают картинку с телеметрией, как бомба попадает чуть ли не в открытую форточку, это легко может вскружить голову. Нет больше той старой отвратной войны, пахнущей потом, грязью и развороченными кишками. Теперь война будет новой — включаем ноутбук и укладываем бомбу прямо в темечко террористу. Российские СМИ довели этот логический ряд до совершенства. Террористы бегут, опасаясь справедливого возмездия с неба.
У сирийцев было острое желание окончить войну. У нас, россиян, были остатки эйфории от «вежливых людей» в Крыму и ощущение новой войны, дистанционной и безопасной. Лично для меня это накладывалось на увиденных мною российских советников, «вежливых», как прозвали мы их с коллегой. Аккуратно одетые, с иголочки, в новом камуфляже, с новым оружием, на новой технике. Ремешки на автоматах подтянутые, пропущенные через мушку, не висят абы как. Загляденье! Не в пример сирийской армии, которая ходила в разной форме, со старыми автоматами. Кто в берцах, кто в кроссовках. «Война должна быть современной!» — думал я, и было стойкое ощущение, что наша новая российская армия тут будет воевать без потерь, и уж точно какие-то козопасы-джихадисты разбегутся при одном только её появлении.
Первые неприятные звоночки прозвенели для меня, когда прошёл месяц моей командировки на войну, а боевики, которые, по версии российских СМИ, бежали со всей прыти, всё никак не могли никуда убежать. Ну, не вязался образ глупого козопаса в шлёпанцах с тем упорным сопротивлением, которое оказывалось наступающей сирийской армии. Тем более что против боевиков сражались не только сухопутные силы, но целая российская авиационная группировка. Помню, под Пальмирой наша авиация бомбила позиции боевиков, а между заходами их активно обрабатывала артиллерия. Казалось бы, после такого огненного смерча никто не может оказать сопротивление. Но каждый раз наступающую сирийскую армию встречал шквал огня. Странная ситуация для бегущих от страха козопасов, правда?
Помню, как в Донбассе метрах в 100-150 от меня прилетело три 122-миллиметровых снаряда. По 20 килограммов взрывчатки в каждом. Но я позавидовал тогда самке броненосца, которая в случае опасности может за десять секунд полностью зарыться в землю. А тут на позиции боевиков падали 152-миллиметровые снаряды, 250-килограммовые авиационные бомбы. И ничего — те держались. А потом ещё откуда-то выскочил их танк и положил снаряд метрах в двухстах от нашего КП.
«Каждый день пытается попасть, но мажет. Отчаянный…» — философски сказал российский советник. Именно тогда я начал понимать, в какую трудную войну мы встряли, но реалии произошедшего я осознал только во вторую командировку.
Я уехал домой в Россию в конце декабря. Незаметно пролетели 67 дней моей командировки. Собираясь в аэропорт, взял в руки карту — и вдруг осознал, что фронт-то особо никуда не сдвинулся! Да, в корне изменилась ситуация. Из людей, которые считают дни до своего конца, сирийцы воспрянули духом, вновь стали силой. Начали теснить исламистов. Но на карте почти всё оставалось по-прежнему.
…Читая сегодня паблики в интернете, общаясь с людьми, я заметил одну странную деталь. Люди всё чаще стали критиковать сирийцев за то, что война всё ещё не закончилась. По мнению вроде бы вполне здравомыслящих людей, на стороне боевиков в Сирии бегают разве что не аборигены с копьями. Кинь в них дымовой шашкой, посвети в глаза зеркалом — и они разбегутся от силы белого человека. А раз так, то, по мнению обывателей, сирийцы не способны воевать. Боятся, не умеют. Типа, мы им самолёты поставили, а они всё равно воевать не могут. Такое же мнение я слышал и от некоторых наших военспецов здесь. И мне было неприятно это слышать. Нужно совсем ничего не понимать в этой войне, чтобы так считать.
Недооценка врага обходится очень дорого. Те же сирийцы относятся к боевикам с ненавистью, но и с уважением. Исламисты — опасный и серьёзный противник. В их рядах воюют тысячи закалённых в Чечне, Ливии и Ираке бойцов. Ими командуют офицеры и генералы, которые получали образование в лучших, ещё советских военных училищах и натовских академиях. За ними стоит огромная финансовая подпитка саудовских принцев и катарских шейхов. Их идеологи прекрасно «промывают мозги» своей пастве, превращая её в фанатичных, готовых в любой момент умереть убийц.
Именно с такими мыслями я улетал под новый год из Сирии. Началась обычная жизнь. Дела, хлопоты. Задним фоном к моему отдыху шли сообщения об успехах в Алеппо, взятии Пальмиры, Каратейна. Я воспринимал это как должное. Вся наша культура построена на том, что войны мы выигрываем. Взяли Пальмиру — не могли не взять! И вот в мае я вновь оказался в Сирии. Если честно, рассчитывал освещать победы сирийской армии. По идее, после зимне-весеннего наступления сирийской армии прошло уже два месяца, вполне достаточно для перегруппировки сил, пополнения запасов. Однако первое, что бросилось в глаза — почти незаметная, но суета в коридорах сирийского министерства обороны. Видно было, что люди нервничали. Намекали, что на фронтах не всё благополучно и кое-куда не стоит ехать. Это была не цензура, конечно, — скорее, просьба не наломать дров при освещении событий. Помню, как оказался в Пальмире, увидел наших военспецов. По опыту прошлой поездки думал, что пообщаюсь с близкими людьми, которых, как и тебя, судьба закинула за тысячи километров от дома. Но с удивлением обнаружил холодную отстранённость. Всё это на фоне очень невнятной работы пресс-центра российского Минобороны в Хмеймиме с журналистами. Насколько к нам хорошо относятся сирийцы, стараясь максимально содействовать работе, настолько российский пресс-центр вставляет палки в колёса. Дошло до того, что там начали требовать на любой выезд письменную заявку из Москвы, которая пойдёт в Хмеймим, далее будет согласована на местах, после чего одобрена, выделен транспорт, переводчик и охрана. В переводе на реальный язык это означает «никогда».
Более того, появилась нездоровая тенденция «виноватить» во всём журналистов. Помню, сидел под Пальмирой у объекта «зернохранилище». Ко мне подсел военный советник — полковник российской армии и, нездорово улыбаясь, начал рассказывать, как он меня вывезет в пустыню и сдаст боевикам. Потому что я шпион. Приехали! Идея ему явно нравилась, он склонял её под разными углами, обсасывал. Вокруг была непонятная ему война, ненавистная пустыня, боевики, которые мечтали взорвать себя, лишь бы убить неверного и стать шахидом, мучеником. Всё это было где-то вокруг, близко, но недостижимо, а человек с камерой — рядом. Совсем рядом для того, чтобы сделать его крайним. Тогда я сильно удивился и не понял, что это обыкновенный пост-стрессовый синдром. Люди ехали погонять папуасов по пустыне и заработать, а оказалось, что здесь война. Умирать никто не был готов.
После разговора с полковником я вышел на трассу на Арак. Издалека по пустыне пылила машина. До неё по этой трассе проехал десяток машин. Машина спокойно выползла на асфальт, внутри сидели трое. Они посмотрели на меня, я на них. И так же спокойно поехали в сторону штаба. Запутались в песчаных отсыпках, которые сирийцы нагребли бульдозером. Проехали КПП, уже на территории периметра по машине открыли шквальный огонь российские солдаты охранения. Оказалось, смертники везли тонну взрывчатки. Помню, как у меня по спине побежал холодный пот. Я помню глаза людей, сидевших внутри. Это действительно жутко, когда люди могут вот так запросто сесть втроём в машину и поехать взрывать себя. И наш полковник ничего не может с этим поделать. На следующий день он потеряет своего бойца — Андрея Тимошенкова. Очередная машина смертника всё-таки доедет до российской колонны. Оказывается, у козопасов в шлёпанцах есть вполне себе рабочие инструменты для борьбы с современной армией. Зато теперь я знаю, что война никогда не станет красивой, дистанционной, ведущейся из-за ноутбука. Война всё та же: грязная, страшная, пахнущая потом и развороченными кишками. Война всё так же льётся за воротник липким страхом. Войне всё равно, сколько миллиардов ты вложил в свою армию. Войне всё равно, сириец ты или русский. Она идёт! И разрыв у российского общества между реальностью этой войны и телевизионным миражом явственно зарастает. И Россия не может вот так, походя, стряхнуть с себя эту проблему, зарыв голову в песок, сделав армию «крайней» за все неудачи. Взять и просто вывести всех своих советников и добровольцев, как это было в Первую чеченскую. Проблема ведь в том, что исламисты никуда не уйдут и, завоевав Сирию, они двинут дальше — в Среднюю Азию, на Кавказ.
Поэтому пора перестраивать сегодняшнюю пропагандистскую машину этой войны. Сирийцы поначалу наступили на те же грабли. Им потребовалось несколько лет, чтобы перестать стесняться своих погибших, признать, что они ведут войну с сильным и опасным противником, начать работать с прессой.
Не в пример нашим, сирийцы демонстрируют отменный оптимизм, на грани пофигизма. Я их понимаю — когда в стране шестой год идёт кровопролитная война без перспектив окончания, остаётся только приспосабливаться, иначе слетишь с катушек, не только начнёшь журналистам угрожать.
Весна-лето — традиционно тяжёлые времена для сирийской армии. В июле 2014-го только что объявившийся ИГИЛ захватил и уничтожил газовые и нефтяные поля Шаера. С тех пор в Сирии дефицит бензина и электричества. В мае 2015-го асадовцы потеряли Пальмиру.
Здесь все уже поняли, что одними воздушными ударами боевиков не победить. Я часто бываю в алавитском треугольнике Латакия—Тартус—Хама. В маленьких деревнях. Поражает количество погибших. Сирийцы портреты своих погибших вешают на фасады домов, размещают на центральных площадях. В каждой маленькой деревне — их с десяток, а то и больше.
Сейчас, в начале июля, сирийское общество оправилось от шока неудачных боёв в провинции Ракка. В принципе, люди здесь привыкли не реагировать остро на ситуацию на фронте. Но сейчас в Сирии царит некоторая нервозность. От пришедшего понимания, что скоро год, как российская группировка находится в Сирии.
И все ждут, что будет дальше.
Ко мне часто подходят люди и спрашивают, правда ли, что русские их не бросят. Я стараюсь непринуждённо улыбаться и отвечаю, что это не в интересах Российского государства. И это правда! Игиловец, уничтоженный под Раккой, не появится под Казанью или Махачкалой. Это всё, что нужно знать о войне в Сирии.
Роман Сапоньков
Привет . Добавляй в друзья )
С началом военной операции России в Сирии актуализировалась давняя проблема — немалое количество выходцев из Средней Азии и Казахстана, отправившихся воевать на Ближний Восток на стороне экстремистов. С момента начала конфликта в Сирии туда отправилось, по разным данным, до двух тысяч жителей этого региона. Возникла и новая тенденция: по мере того как новоприбывшие боевики знакомятся с реальными порядками и нравами, царящими у исламистов, растет число разочаровавшихся в «Исламском государстве» и считающих, что территория, контролируемая террористами, — рассадник насилия, бессмысленной жестокости, беспринципности и криминала. Представляем вашему вниманию рассказы участников войны в Сирии.
Фаррух Шарифов: «Они убивают мусульман»
25-летний молодой человек из Худжанда (Таджикистан) рассказал о том, как он побывал в Сирии в качестве боевика и чудом вернулся на родину. По его словам, он решил отправиться на Ближний Восток после того, как у него распалась семья. Присоединиться к запрещенному в России «Исламскому государству» (ИГ) ему помогла некая девушка из Москвы: именно из российской столицы он транзитом через Турцию попал в Сирию. Там молодого человека поселили в городе Ракка, где он жил с тремя десятками других добровольцев, среди которых были еще один таджик и уроженец Дагестана.
Шарифов пробыл в Сирии недолго — всего около месяца, однако увиденное, по его словам, поразило его до глубины души, особенно тот факт, что боевики ИГ казнят людей без суда и следствия. Однажды, рассказал он, террористы в его присутствии отрубили головы нескольким мужчинам, приехавшим «воевать за веру» из Азербайджана. Палачи назвали их «хавориджами», то есть отступниками от веры. Для того чтобы быть убитым, отмечает Шарифов, достаточно устного доноса: человека могут обвинить в том, что он «оскорбил веру» или шпионил в пользу курдов, и тут же казнят.
«Их увозят автоматчики в масках, и никто не знает, куда они деваются потом», — объяснил Шарифов.
Он рассказал и о том, что в лагере исламистов процветает сексуальное рабство: джихадисты активно используют женщин в качестве наложниц.
«Когда они надоедают им, они дарят их своим «братьям». Жены джихадистов после их смерти становятся собственностью других боевиков», — рассказал Шарифов.
Примерно через месяц разочарованный и шокированный увиденным молодой человек решил бежать из Сирии. Однако сделать это было крайне проблематично: попадись он, неминуемо поплатился бы жизнью. Ему повезло — сумел раздобыть у одного из арабов карту с маршрутом безопасного передвижения в Турцию и с большим трудом покинул Сирию. Власти Таджикистана, установившие контакт с Шарифовым в Турции, помогли ему добраться домой и вскоре амнистировали.
«Нас там никто не ждет»
Отказавшийся раскрывать свое имя выходец из Казахстана рассказал, что оказался в Сирии под влиянием мусульманского проповедника, с которым общался в одной из арабских стран, где учился. По его словам, представитель духовенства много рассказывал ему и его товарищам о «важной миссии», которая заключается в борьбе против грешников и построении «исламского государства». В итоге молодой человек с друзьями приняли решение отправиться в Сирию.
Арабы относились к нему и его друзьям плохо, называли «китайцами» и старались отправлять на самые трудные задания. «Были случаи, когда братья исчезали без следа, а наши амиры говорили, что они умерли или уехали в другие регионы Сирии, такие как Хомс или Гута», — сообщает он. А потом он узнавал, что его знакомые никуда не уезжали, а были проданы в рабство.После прибытия в страну их начали активно готовить к боевым действиям. «Нас отвезли на тренировочную базу, учили обращаться с оружием, инструкторами были европейцы и американцы», — вспоминает молодой человек. Вскоре он начал принимать участие в стычках с правительственными войсками и, по собственному признанию, даже похищал людей.
«Продав переселенца, местные жители могли сыграть свадьбу своим детям или купить машину», — возмущается выходец из Казахстана.
Молодой человек утверждает, что со временем одумался и решил через СМИ обратиться с призывом к тем, кто собирается к экстремистам. Он охарактеризовал происходящее в Сирии как «смуту и предательство», а боевиков — обозленными и не знающими милосердия людьми, между которыми царят весьма сложные взаимоотношения.
«Мы думали, защитим местное население: стариков, детей, женщин — но сами оказались в роли жертв. Нас там никто не ждет. Сегодня я признаю, что очень сильно ошибался», — подытоживает свой рассказ свидетель.
Марджона Аланазарова: «Из меня сделают смертницу»
27-летняя женщина из Шахритусского района Таджикистана около года назад приехала в Москву с тремя детьми и устроилась на одно из городских предприятий швеей. Нынешней осенью муж и родные женщины, оставшиеся в Таджикистане, неожиданно узнали, что Марджона оставила детей на попечение тети и уехала в Сирию.
15 сентября женщина связалась со своим супругом через социальную сеть «Одноклассники», написав ему сообщение с мольбой о помощи. По ее словам, в настоящее время она находится в лагере боевиков и вскоре погибнет, если ее не вернут на родину. Марджона рассказала, что ее завлекли в Сирию обманом, пообещав хороший заработок. По словам Аланазаровой, вместе с ней была женщина, которая недавно погибла: боевики использовали ее в качестве террористки-смертницы. Теперь же, писала Марджона, пришел ее черед.
Администрация Шахритусского района подтвердила информацию о том, что Марджона Аланазарова находится на территории Сирии. Сообщается, что прокуратура Шахритуса собрала и задокументировала сведения о пребывании женщины в этой стране. Однако, по словам супруга Марджоны Фарруха, власти Таджикистана не обещали ему помощи в возвращении жены из Сирии.
Между тем детей Марджоны, старшему из которых семь лет, а младшему два года, привезли к отцу. По словам Фарруха, его супруга хотела пожить в российской столице, поэтому он согласился отпустить ее в Москву к тете. Знакомые семьи недоумевают, почему молодая женщина решилась на такой шаг, ведь семья Аланазаровых, по их словам, отнюдь не бедствовала.
Джамолби Хамидова: «Муж сильно пожалел»
30-летняя женщина из Душанбе, проживавшая с мужем в Краснодаре, оказалась в Сирии в результате обмана. По словам женщины, ее супруг Шариф улетел в Турцию на заработки и через какое-то время вызвал ее к себе, сообщив, что нашел хорошую работу в Стамбуле. Однако по прибытии в Турцию муж вывез ее в Сирию, раскрыв правду только тогда, когда оба оказались на территории, контролируемой исламистами.
«Женщинам нельзя было выходить из своих комнат. Выходили только по крайней нужде, например, в туалет, который был во дворе, или еду приготовить», — вспоминает Джамолби. Поселок регулярно подвергался бомбардировкам с воздуха, во время которых все прятались в одной комнате и плакали. Своего мужа Хамидова почти не видела.По словам Хамидовой, условия жизни там, куда ее привез супруг, были невыносимыми. В комнатах, где их разместили, жили женщины из разных стран, тоже приехавшие со своими мужьями-джихадистами. Многие с детьми. Жили по пять-шесть человек, спали на матрасах, на всех не хватало воды.
Через какое-то время, рассказывает женщина, появился ее супруг: он едва передвигался.
«Муж очень сильно пожалел, что приехал в Сирию. Он весь отек, раны кровоточили, не мог заснуть от боли, — рассказывает Джамолби. — Он каялся и говорил, что его обманули, что были другие обещания».
Никаких лекарств, по ее словам, у них не было. Вскоре за Шарифом, который по-прежнему еле ходил, пришли арабы и насильно увезли его в неизвестном направлении. Через две недели к женщине снова приехали боевики и показали в телефоне фотографию мужа. Он лежал с открытым ртом и глазами — мертвый.
Со смертью мужа мытарства женщины не закончились: исламисты решили «выдать ее замуж» повторно.
«Просто привели мужчину, посадили нас, провели обряд, и моим новым мужем стал дагестанец», — вспоминает Хамидова. По ее словам, с новым «мужем» она прожила около месяца.
В итоге Хамидова решилась на побег. Вместе с несколькими женщинами из Турции и Чечни они упросили местных жителей довезти их до границы и в одну из ночей сумели перебраться в Турцию.«Это было нереально страшно. Ты абсолютно несвободна, в полной зависимости. Тебя ограничивают в передвижениях. Могут избить, продать, изнасиловать, убить», — делится впечатлениями женщина.
«Меня до сих пор мучают воспоминания, — признается Джамболи, вернувшаяся в родной Душанбе. — Мой муж был очень доверчивым и добрым, но не очень образованным человеком. Его было легко обмануть. Я думаю, что вербовщики пользуются доверчивостью таких людей».
Свобода
«Война — зло, а я пацифист»: История москвича, воевавшего в Сирии
Мишель рассказал нам о том, зачем он отправился из Москвы в Дамаск воевать на стороне шабихи и что ощущаешь в 50 метрах от вооруженного противника.
- 17 декабря 2015 в 14:07
- 14894
Это монолог москвича, отправившегося воевать против «Джейш аль-Ислам» в Сирию, на окраину Дамаска. Он атеист, левый активист, не считает себя сторонником президента Башара Асада. Национальные силы обороны, или «Шабиха», — ополчение, куда он записался добровольцем. Он просит называть его Мишелем Мизахом.
Мы беседовали, когда Мишель собирал рюкзак. Новый год он встретит в пустыне на юге Сирии. Будет мороз и много пуль. Он обещает возвращаться раз за разом, пока клерикалов не раздавят.
Выбирая войну: Москва — Дамаск
На самом деле страх по прибытии в Сирию присутствует. Как и отходняк в Москве. На фронте ощущения — не страх, а ступор. Когда себя надо мысленно одёргивать и вести в голове беседу, чтобы сохранить связь с реальностью. Если это страх, то своеобразный.
Исламисты периодически поливают из миномётов Дамаск. Обстрелы христианских кварталов на востоке носят принципиальный характер. Бывают дни, когда обрушиваются 100–150 мин. При этом боевики сваливают всё на армию. Центр почти не страдает. Снаряды и мины в него залетают, но разрушения быстро ремонтируют. Руины начинаются на окраинах, где прошли бои, на юге особенно. Как в палестинском лагере для беженцев Ярмук, где частично сидит халифат. Восток — Джаба — это сталинградская кинохроника наяву. Обгоревшие остовы, куча кирпича. На улицах Дамаска меньше людей, чем до войны, все стараются сделать дела и быстрее добраться домой.
Что привело меня в руины из московского мегаполиса? Общий идеологический настрой: этот регион должен быть светским, и я негативно воспринимаю политику Саудовской Аравии и Турции, разжигающих исламизм. Я заинтересован поучаствовать в разрешении конфликта: мои родные по линии отца — сирийцы-христиане. Родственники в Сирии уже пострадали от исламистов. И меня в столице ничего не держало. В каком-то смысле я убежал от Москвы.
Летом была пробная поездка. Старался держаться знакомых мест. Добрался в пригород Дамаска — Харастию, там я уже бывал. Он известен по репортажам российских СМИ, по кадрам сплошных руин. Там я влился в отряд ополчения, аналог роты; мне дали оружие и камуфляж, и без проволочек — на фронт. До этого я имел долгую переписку, выясняя, где буду и с кем. В ополчение легко берут добровольцев, но в него иногда попадают криминальные элементы. При мне в провинции Хомс был инцидент, когда ополченцы ограбили и убили аптекаря. Их сурово наказали, в живых оставлять не стали. Во время войны случается неразбериха.
Сирийцы немного удивились мне, но, в целом, приветствовали. В отряде были разные люди. Друз, несколько ливанцев, большинство — сирийцы-сунниты. Присутствие алавитов и христиан в ополчении Дамаска носит пропорциональный характер, а доминируют сунниты. Бойцы мотивированы местью за родных. Кого-то из них расстреляли, других зарезали. Исламисты убивали как мирных, так и военнопленных. Ополченцы особенно не разделяют исламистов, они все для них — ДАИШ и зло.
У нас тоже был один пленный. Он в ходе неудавшегося прорыва исламистов заблудился и вышел к нам. Почему он оказался у исламистов? Мог быть идейным, или примкнул, чтобы выжить. Побеседовать с ним не удалось, он был немножко занят. Пытать его не хотели, но, выяснив, что он из Аллепо, избили хорошенько. Когда сириец вступает к исламистам, это воспринимается с особым озлоблением. Боевика сдали военной полиции. Если бы его забили — у начальства возникли бы проблемы. Сирийцы лучше обходятся с пленными, нежели исламисты. Судьба же попавших в плен к повстанцам печальна. Они не живут долго. На ранней стадии конфронтации ещё были шансы выкупать.
«Мы воюем не за Асада, а против тех, кто воюет с ним»
Не говорите мне, что я воевал за тирана Башара Асада. Так отреагировали некоторые мои знакомые из российских леваков. Из всех автократов, что правили Сирией, он дальше остальных от определения «диктатор». В стабильные годы до войны был законодательный запрет на возведение памятников президенту. Культ личности возник снизу, по мере эскалации насилия. Это при Хафезе Асаде пестовали культ.
Да, пытки спецслужб «Мухабарат» имели место. Но не на уровне сталинского НКВД. При Башаре репрессий стало меньше, работали оппозиционные партии, кроме клерикалов. Видные оппозиционеры «комфортно» шли под домашний арест. Речь идёт об автократии, как путинская. Алавиты — это «питерские». Но не каждый же питерец входит в банду Путина. Алавиты не правили Сирией, хотя были заметны в армии, куда с получением независимости Сирией они шли на офицерские должности. Ещё до БААС. Но преобладают в армии сунниты. Поэтому, когда грянула смута, власти боялись применять армию, но потом выяснилось, что она вполне лояльна.
«Свободная сирийская армия», прогрессивные борцы с монолитным режимом — это миф. Мятежники и правительственный лагерь неоднородны. Борцы за демократию с лета 2012-го не доминируют среди инсургентов. Реальная оппозиция сейчас — это клерикалы. Есть незначительные группы со светскими взглядами, что воюют под некоторыми частями бренда «Свободной сирийской армии». Там прошли перестановки, и коалиция «умеренных» теперь называется «Новые сирийские силы». Единственная заметная светская оппозиция — у курдов в Рожаве. Но они не конфликтуют с Дамаском.
Многие участники «революционного процесса» перешли в систему. Даже те, кто воевал. Из-за террора повстанцев. У нас в отряде было трое участников «весны». У каждой семьи родственник по двоюродной или троюродной линии смертельно пострадал. По моему сугубо личному впечатлению, большая часть жителей Дамаска — за правительство. Сирийцы в 2011-м относились к Асаду хуже, чем в 2015-м. Половина отряда у нас была за Асада. Но мы воевали не столько за него, а сколько против того, кто воюет с ним.
Сирийцы льют кровь за светскую страну. За остатки социального государства. Есть и прямые апологеты президента, лоялисты в квадрате. Но основная масса преобладающих суннитов проявили апатию. Как русское крестьянство в Гражданскую войну. Для них БААС — это меньшее зло.
Ополчение, ставшее армией: Что такое шабиха
Когда все начиналось в 2011 году, повстанческие СМИ муссировали тему шабихи. Слово означает «банды». Тогда ополчения не было, оно стихийно появилось летом 2012 года в провинции Алеппо, когда выросли комитеты народного сопротивления. Где-то за этим стояла система местных советов самоуправления. В местах проживания этноконфессиональных меньшинств — алавитов, христиан, шиитов — появились свои отряды. Районы, где действовало много отрядов, продемонстрировали успешную модель сопротивления, и облегчили работу армии. Раньше было много похищений, так украли российскую журналистку Анхар Кочневу. Ныне создать сеть в районах контроля правительства исламистам невозможно, из-за ополчения.
Самооборону одобрили и начали насаждать сверху по всей стране. Армия снабжала на местах оружием, подгоняла тяжёлую технику и специалистов. Мобилизация не проводилась, ополчение добровольное.
Взводы действуют в силу специфики более или менее автономно. На севере доходит вплоть до батальонов. Есть небольшие сводные группы — аналог спецназа. По численности — уже за 100 тысяч бойцов. К ноябрю хотели довести до 150 тысяч. Ополчение выросло в профессиональную структуру: целые отряды перебрасываются из одного конца Сирии в другой. Ополчение, как и армия, в основном воюет не с халифатом, а с прочими исламистами, оккупировавшими жизненно важные районы на северо-западе и на юге. Сирийцы пытаются взять под контроль границу с Турцией и Иорданией, откуда идёт снабжение и пополнение к боевикам.
Продвинутый ополченец переходит в армию с должностью, как минимум, сержантской. Часто раненые солдаты после излечения отправляются в ополчение. Боевики регулярно переходят к правительству, вливаются в шабиху, иногда целыми отрядами, но проходят фильтрацию.
Ополчение выполняет и хозяйственные функции. При зачистке местности формируется группа бойцов, которые обеспечивают после освобождения возврат беженцев, работу ЖКХ. Шабиха сотрудничает с муниципалитетами, профсоюзами.
Я выбрал шабиху, так как если бы пошёл в регулярную армию как сирийский гражданин, то нужно было пройти месячное переобучение. И до победного конца. Приехать повоевать и уехать не получилось бы.
Руины и туннели: Как воюют в пригородах Дамаска
Дамаск — мегаполис, окружённый горами. Пригороды чаще населялись суннитами, сезонными работниками, что поддержали исламистов. Есть крупный и удалённый пригород Дума, что имеет славу кондового, там широчайшая социальная база джихадистов. Поначалу доминирующая здесь «Джейш аль-Ислам» смогла отхватить почти все восточные пригороды и часть Дамаска. Я против неё и воевал. Всего в провинции в разное время оперировало от 13 до 30 группировок. В целом нам противостояло много именно сирийских джихадистов.
Дамаск не в полуосаде исламистов, это прошло в 2012 году — сейчас они в котлах. Основные трассы и дорога в аэропорт контролируются правительственными сирийцами. Если проводить аналоги с Москвой: представьте, что в Балашихе засели боевики. Штурм будет печальным — бои в городской застройке. Большинство людей в патриотическом лагере выступают за зачистку анклавов: залить их напалмом. Но власти этого сделать не могут из-за международного давления и пропускают туда гуманитарную помощь. Там довольно большое количество мирных жителей. И это не просто городская застройка. Есть сельхозугодия. Вообще в Сирии исламисты много где блокированы. Бывает, окружат несколько или даже пять-шесть тысяч боевиков. Но сирийские котлы не имеют ничего общего с теми, что на Украине. Они на самообеспечении и держатся порой по несколько лет.
На нашем участке находилось бойцов 50, и прошмыгнуть в лоб между нами и другими отрядами было очень проблематично, учитывая квалификацию наших снайперов. До позиции исламистов было 200 метров. У соседей в некоторых местах враги сидели через 50 метров. А позиция — это руины от домов. В Харастии, раньше густонаселенной, я не видел мирных жителей. Они бежали.
Поговорить ни с кем из оппонентов не удалось, но, как я понял по акценту, среди исламистов были и неместные. Подозреваю, дагестанцы или среднеазиаты. По акценту легко определить, откуда человек. Если говорят излишне правильно — не сирийцы, а тяжёлыми словами — это точно ингуши или чеченцы.
Воевали ночью. Солнце в пять-шесть часов вечера садилось, а температура становилась более или менее комфортной, а не за 40° по Цельсию. И перестрелки. Я знал, где примерно окопался противник, были указания командира. Ограничения на боеприпасы не было. Когда огонь ведут с закрытых позиций, то стреляешь в молоко. Но бывала необходимость пристреливаться. А ощущение ступора заставляло комментировать в голове все свои действия. Страх ранения превалирует над опасностью гибели. В условиях прострации страх ощущается сам по себе, и задумываться о его истоках не тянет. В животе всё сжимается, движения становятся рваными, деревянными. Больше всего запомнилось острое чувство дискомфорта от лежания на груде битого щебня и кирпича. Спали на позициях. Крыша местами есть, но всё-таки… Сон только днём. Из-за обстрелов не высыпаешься. С питанием всё было хорошо. Местная еда калорийная.
Видел отбитую у врага территорию. Я бы не сказал, что у исламистов плохие укрепления. Казематы и бункеры. Траншеи, где проезжал пикап, на который ставили аналог советской стационарной зенитки, чьи пули разрывают человека на части. Эту зенитку по пехоте используют все в Сирии, её свойства против ВВС, мягко говоря, устарели. Или миномёт: выстрелят и отъедут. Ответка прилетала ни во что. По части вооружения: ничего весомее пехотных миномётов у местных исламистов нет. У Сирии контроль в воздухе. Но у «Исламского государства» всё посолидней: танковый парк, артиллерия. От советских образцов — сирийских и иракских — до американских трофеев от иракской армии.
Сеть туннелей, как в Первую мировую. Туннельный опыт привили палестинцы из «Хамас». Технически из тамошних домов можно пробраться на другой конец района. Я слышал анекдоты о том, как район Джабар чуть не провалился под землю. Боевики стремились просочиться в тыл. Один раз им это удалось. Они долго рыли туннель, его чудом не обнаружили. Армия тоже копала упредительные туннели, чтобы подрывать кротов в их норах. Так вот, позади нас боевики заняли здание, а мне как раз надо было улетать. И дом отбить. В итоге армия прислала технику для заградительного огня, из ополчения сформировали сводную группу, и нам досталось восемь их трупов; у нас был ранен сержант, местная легенда, он воюет годами. Ему отстрелили большой палец на руке.
Когда я был на фронте, речь о наступлении далее одного-двух домов вперёд не шла. Стремление обозначить попытку прорыва. Вялотекущая война. Перестрелки. Периодически обмен артиллерийскими ударами. Когда уехал, грянули бои на трассе на северо-востоке, когда исламисты попытались прорвать блокаду. Им это не удалось. Потом пошли бои на юге у Джабара, где из-за туннелей продвижение медленное.
От «Джейш аль-Ислам» до халифата: исламисты в Сирии
Сирия — исторически светская страна, ваххабизм для неё в новинку. Девушки часто ходят в юбках и джинсах. Хотя мини — экзотика, девушка рискует заиметь плохую репутацию. Общество сохраняет определённую консервативность, до фривольностей ливанского Бейрута ему далеко. При этом истовые мусульманки спокойно ходили в платках. Но вот кого недолюбливали, так это носящих никаб по моде Персидского залива. Их называют «мешок с мусором». Многожёнство — редкость, разве что в отсталых бедуинских районах. Для общества ваххабиты — по восприятию что-то на уровне секты свидетелей Иеговы. Ваххабизм имеет мало общего с ортодоксальным исламом, что был в Сирии.
Исламистов спонсируют Саудовская Аравия и Катар. Сирийцы считают саудовцев и жителей стран Залива нецивилизованными, наглыми нефтяными рантье. В арабском мире так многие относятся к аравийцам. На Ближнем Востоке и в Северной Африке проходит процесс обособления от «арабского» самосознания: люди называют себя в первую очередь сирийцами, египтянами. Ответ саудовцев — исламизация. Деньгами и силой.
Формально исламисты уже владеют большей частью Сирии. Но на востоке — пустыни, там живёт малая часть населения. Когда стало жутковато, армия покинула регион за исключением значимых городов. На севере Сирии каша. Между курдским кантоном Африн и Евфратом, например, халифат воюет с «зелёными» («Ан-Нусра», ССА), а те — с курдами, Сирия же против всех, кроме курдов. Плюс «зеленые» стреляют друг по другу.
Ничего хорошего «повстанцы» Сирии не дали. В оазисе Восточная Гута «Джейш аль-Ислам» отличились, сажая алавитских женщин в клетки в местах, где у них были военные объекты, чтобы по ним не бомбили. Устроили резню друзов, христиан, шиитов и алавитов. Исламисты в первую очередь истребляют религиозные меньшинства: друзов, алавитов. Но больше всего парадоксальным образом исламисты убили суннитов. А христиане имеют шансы остаться живыми в халифате, пока платят налог золотом — джизью. Расправляются с теми, кто не поддерживает исламистов или подозревается в связях с БААС. Часто беспочвенно.
Если говорить об «Исламском государстве»: Эр-Ракка, их столица, — это захваченный сирийский город, он был одним из наименее проповстанческих, небольшой город, до 150 тысяч жителей. Когда во всех пригородах шли протесты «арабской весны», там никто не митинговал. Город просто «сдали» в руки местным исламистам, которых выгнал халифат, мутным образом, почти как Мосул в Ираке. «Нусре» был подарен Идлиб за счёт предательства мэра и части военных. Там была хитрая интрига, которая кончилась тем, что планы города попали боевикам, а подкупленный мэр удрал через Турцию во Францию.
ССА — это фантом. Если сказать «Свободная сирийская армия», воображение рисует этаких светских повстанцев. Но там изначально была коалиционная каша, где состояли исламисты — «Мусульманское братство», что затем расползлось на кучу групп. Взаимодействие на плачевном уровне, а командование на бумаге в Турции в виде полковника Аль-Асаада. Его фамилия не пишется на арабском, как у президента. Асаад — маркетология для Европы. Говорят что «командование» переехало в Идлиб, но я сомневаюсь. Доминирующая в провинции «Нусра» не признаёт ССА. ССА жива, пока через этот бренд идёт распределение оружия исламистам от НАТО и Саудовской Аравии.
ССА зачастую страшнее для мирного населения своей анархичностью и грабежами. Пусть халифат строит варварское, но государство, более или менее централизованное в ядре. Ограбление населения имеет место быть на периферии, на фронте. В городах халифат сохранил институты старой администрации. Как шутят, коммуналка стала работать отлично. Кстати, живёт халифат не только за счёт экспорта нефти в Турцию. Часть экономики базируется на добыче газа и фосфоритов.
Турция дружила с Сирией. Но политика Анкары меняется в угоду конъюнктуре. «Партия справедливости и прогресса» исламистская и тесно связана с «Мусульманским братством». После «арабской весны», давшей ненадолго власть исламистам в Египте, ось Турция — Сирия — Иран развалилась, а Эрдоган конкурирует с Саудовской Аравией за Ближний Восток. «Ахрар аш-Шам» и «Нусра» на дотации Турции, а «Джейш-аль-Ислам» — у Саудовской Аравии. Исламисты уходят из Турции в Сирию целыми конвоями, но если вы подойдёте с сирийской стороны, то турецкий пограничник вас не пустит. Так пытался пройти один мой знакомый. С халифатом Эрдоган во временном союзе — из-за войны с курдами.
Есть и шкурные интересы турецких предпринимателей, которые планируют прийти в Сирию после победы исламистов и заняться отстройкой. Стоило боевикам захватить промышленную столицу Алеппо, как оборудование с заводов всплыло в Турции. Нефть от халифата, контрабанда идёт туда же.
Братья-шииты: Кто едет воевать за сирийское правительство
По линии арабских стран в Сирию едут воевать с исламистами небольшие группы насеристов, арабских националистов, много шиитских добровольцев, таких как иракские волонтёры из «Группы защиты мечети Зейнаб». Но не более нескольких тысяч человек. В основном они действуют в Алеппо. Есть бойцы из иранского «Корпуса стражей исламской революции», и «Басидж». На стороне Сирии ещё «Демократический фронт освобождения Палестины». И хазарейцы — это афганская этногруппа монголоидов-шиитов, что бежала в Иран от моджахедов. В рядах исламистов наёмников и добровольцев не в пример больше — несколько десятков тысяч.
Исламизм исламизму рознь. Шииты на Ближнем Востоке достаточно прогрессивные. В Иране я неоднократно был, то, что меня беспокоило, — сухой закон. Пресловутая шиитская партия «Хезболла» из Ливана, что воевала за Асада. Она вообще тесно дружит с леваками, националистами, христианами. «Хезболла» говорит, что «в первую очередь мы ливанцы, а затем шииты или марониты». Свою программу и электорат партия украла у коммунистов, дополнив фондами социальной помощи. Она могла несколько раз захватить власть в Ливане, но не стала этого делать. «Хезболла» официально защищает в Сирии христиан от ваххабитов. Исламисты ли «Хезболла»? Это такая же дилемма, как и националисты или леваки в «Ирландской республиканской армии».
«Русские в Сирии? Ну, это ручеёк»
Летом я слышал разговоры о прибывающих советниках из России, но ни одного не видел. Вообще-то русские уже раз были здесь: «Славянский корпус» в далёком 2012 году. От одной ЧВК. Там было много мистификаций, но история печальная. Москва хлопнула кулаком по столу и пригрозила лишить Дамаск помощи, если эти люди не вернутся домой.
Когда в Сирии всё начиналось, Кремль сделал несколько вещей. Вывел аппарат военных советников, что был с советских времён. Это аукнулось тем, что уровень информации в минобороны упал. Когда ВВС РФ кого-то бомбят, то Москва говорит, что ИГИЛ, хотя зачастую это другие исламисты. Второе — Россия способствовала химическому разоружению Сирии. Третье: когда боевики начали проникать в Сирию, они концентрировались в провинции Хомс, в ростанском котле. Войска их потихоньку теснили, и тогда, в 2012 году, прибыл генсек ООН Кофи Аннан. Дамаск принял его условия не в последнюю очередь из-за лоббирования Москвой. Гарантий прекращения огня со стороны исламистов дано не было, миротворцы не вводились. Многих лидеров повстанцев амнистировали. Боевики получили передышку и подкрепление из-за границы и сорвали перемирие.
Россия помогла, лишь когда Асад показал свою устойчивость. Но политика Кремля носит ситуативный характер на фоне поиска компромисса с западными партнёрами. За Асада он не борется и, если будет выгодно, сдаст. Путин играет за свои интересы, найдя разменную монету. Проблема в том, что Запад на диалог не идёт.
Кого Россия мочит с воздуха? В основном исламистов, не связанных с халифатом или взаимодействующих с ним, как «Ан-Нусра». Львиная доля ударов пришлась на провинции Идлиб, Алеппо и Латакия, где «Исламского государства» нет.
Как ВВС России мечут бомбы, я не знаю. Пресс-центр Минобороны уже несколько раз уничтожил нефтяной потенциал ИГ. Авиагруппа в Сирии мала. Переломить ситуацию она не может, но посильную помощь оказывает, скорее, в укреплении боевого духа сирийцев. Бомбардировки на время деморализовали исламистов. В оазисе Восточная Гута, где я был, джихадисты на три дня заткнулись. На севере Латакии исламистов давят медленно, там горы. В провинции Дараа на юге села переходят из рук в руки. Там российская авиация не действует. В Эль-Кунейтре армия отбила больше, чем потеряла. В Хаме мятежники имели мелкий успех, заняли транспортную развязку Марек. В провинция Хомс сирийцы много откусили, резво наступив, и немного попятились, отбили больше, чем потеряли. Потом исламисты оправились. В боях за отрезанную авиабазу Кувейрис халифат показал себя более серьёзным противником, чем «зелёные» исламисты.
В Сирии есть российская артиллерия, пехота и спецназ. Несколько тысяч человек. Наземка в войне активно не участвует, иначе это было бы давно известно. Если Москва пожелает победы, то тогда в бой надо бросить минимум пару дивизий. Технически нарастить и поддерживать группировку в условиях конфликта с Турцией трудно. До того как турки сбили над Сирией Су-24, наша авиагруппа делала до 80 вылетов в сутки, сейчас интенсивность упала до 40 вылетов. Стало туго со снабжением и запчастями. «Сирийский экспресс» буксует. В Сирии есть кому воевать, а введение войск, пусть и контрактников, чревато издержками. Особенно политическими. Если россиянин попадёт к халифату в плен, его казнят. «Зелёные», возможно, захотят неподъёмных денег и в конце концов прикончат.
Русские добровольцы в Сирии? Ну, это ручеёк вообще-то. Кто эти люди? Ополченцы с Донбасса, которые разочаровались или приехали из-за затишья. Поток добровольцев ограничен, есть многие затруднения, если они не едут по своей линии, как батальон «Восток». Чтобы попасть в Сирию без её паспорта, надо долго ходить в посольство за разрешением. Да и билет не из дешёвых, где-то 500 долларов. Те, кто шёл на Донбасс, — люди в основном небогатые. Что до бойцов «Востока», они действуют в Латакии, очевидно, занимаются охранной деятельностью. Информация об их участии в боях у меня отсутствует.
«Война — зло, лучше худой мир»
Последний день в Сирии мне трудно передать словами. Накат эмоций. Всё в порядке, есть возможность расслабиться. И стыд: у меня есть куда уехать от пуль, а товарищам из ополчения, с которыми успел сдружиться, — нет. Но в силу обстоятельств я не мог долго быть в Сирии.
Но я не закончил то, что начал. Мои родственники находятся под угрозой: переехать они не могут. Собираюсь обратно. Выберу не Дамаск, а провинцию южнее, менее обезображенную отечественными репортёрами. Скорее, Эс-Сувайду. Потом вернусь, и вновь — туда. Не думаю, что превращусь в этакого Моторолу, в своей адекватности я уверен. Процесс войны мне абсолютно не нравится.
Война — зло, а я пацифист. Лучше худой мир. Экономика Сирии трещит. Четыре миллиона беженцев за рубежом. Внутри страны восемь миллионов беглецов от исламистов и ССА. И это при населении в 21 миллион человек. Зажиточные люди ушли в Ливан, пересидеть. В соседние страны — мелкие предприниматели. До Европы докатились разве несколько сотен тысяч человек. Сейчас мода на сирийских беженцев: суданцы и пакистанцы представляются как выходцы из Сирии. Исламисты переезжали в Европу ещё до «арабской весны», за правом на религиозную идентичность.
В Сирии всякое может быть. Надеюсь, что плохое — смерть, увечье или плен — пройдёт мимо. Когда мне станет ясно, что ситуация переломлена, я уеду. Пока самое тягостное — это ожидать, когда я сяду в самолёт и полечу на фронт.
Иллюстрации: Андрей Смирный
Рассказать друзьям
1 комментарийпожаловаться
Другие статьи по темам
Откровения бойца частной военной компании в Сирии
5 лет назад · 6690 просмотров
После недавней жуткой истории с двумя казаками, попавшими в Сирии в плен к боевикам ИГИЛ (запрещена в РФ), о россиянах, воюющих за деньги в частных военных компаниях, наконец, заговорили почти все крупные СМИ.
Кто эти люди — безжалостные наемники или романтичные комбатанты? Вернувшиеся о деталях своей службы «там» не распространяются. Говорят, это запрещено контрактом. Подписка о неразглашении. Но нам удалось связаться с человеком, который сейчас находится на передовой.
Между собой они зовут Cирию «песочницей». Потому что песок. Много песка. И жара плюс пятьдесят. Они знают: случись что — никто не спасет. И их кости навсегда останутся гнить под этим сжигающим все вокруг солнцем, а шакалы довершат остальное. В контракте прописано: невозвращение груза-200 домой. Слишком дорого.
На телефоне Сергея вместо звонка стоит веселая мелодия:
«БТР наш весь помятый, но вполне так на ходу, бьет игиловцев проклятых, вышибает гадам дух. За равниной сразу горы, через горы перевал, а за ним стоит Пальмира, я ее всю жизнь…»
Концовка вполне в стиле Шнура, поэтому приводить ее здесь не стану.
Сергею чуть за тридцать, он бывший юрист из Донецка, но по специальности уже четыре года не работает — потому что война. Сперва — та, что на Украине. Потом здесь — в Сирии. Война без правил. Так что вряд ли ему понадобятся красивые юридические термины: в бою они не спасут.
«Дело сделано, на сборы только несколько часов, помогли разбить оковы мы сирийских соколов. Пусть туристы приезжают — Дамаск, Пальмира, все равно. Нас же дома ожидают деньги, бабы и вино» — плохие мальчики в самодельных песнях нынешних «охотников за удачей» стремятся показаться еще хуже, чем они есть.
Я прошу Сергея дать послушать другие хиты этой сирийской войны — он кидает мне через мессенджер перепетую «Кукушку» Виктора Цоя. Припев почти не изменен. «Моя ладонь превратилась в кулак…»
Голос у Сергея — прокуренный, далекий. Он говорит еще, что от него пахнет порохом, и этот запах не выветрить никак. Даже когда вернется. Если вернется.
Я представляю, как Сергей может выглядеть в жизни: невысокий, жилистый, в потертом зеленом камуфляже, на указательном пальце правой руки незаживающая мозоль — от спускового крючка. И на плече тоже синяк — от автомата. Вот только награды наемникам не предусмотрены.
— Нам наград не дают. Это у казаков — звания, ордена, они такое любят. А воевать не умеют. Ребята спрашивают одного новичка: «Ты хоть вообще понимаешь, куда ты попал?» Он прям под дурака косит: «А что такого — увидел машину исламистов и кидай в нее гранату». Блин, да увидел машину — тикай от нее поскорей. Она на себе тонну взрывчатки несет.
— Джихад-мобиль?
— Их два типа. Джихад-мобиль и ингимаси — это такие отряды смертников, которые сначала ведут бой как обычные солдаты, а когда у них заканчиваются патроны — активируют пояс шахида. Они взрываются, умирая и забирая всех, кто рядом, с собой. Это ж Хиросима и Нагасаки, сколько на них навешано тротила! Их задача, этих ненормальных фанатиков, — умереть на поле боя. Они ради этого и едут.
— А ваша?
— Наша цель поездки — заработок. Без патриотизма. Правда, казаки придумывают какие-то красивые сказочки для себя самих — к примеру, что отправляются изучать православие в экстремальных условиях, Сирия же — колыбель христианства, но это тоже для отмазки. В основном люди едут заработать. Просто не все в этом признаются открыто и честно. Это нормально. Мы тоже ехали заработать, а не убивать. Нам как вербовщики говорили: будете охранять коммуникации, блокпосты, нефтяные вышки, заводы восстанавливать, а прибыли на место — оба-на! — и в штурмовой батальон.
— Вы заключали контракт?
— Если его можно так называть. Скажем так: подписывал соглашение. Там перечислен список того, что мы должны делать, есть обязанности, но нет прав. Если нарушаешь какой-то пункт, например, выпиваешь на передовой, то попадаешь на деньги. Штрафуют полностью подразделение. Хотя пьют мало — при такой жаре. Но водка в Сирии хорошая.
— Где вербовщики находят своих потенциальных «клиентов»?
— На Донбассе вербовщики работают с 14-го года. Но в первые годы уезжали мало. Во-первых, про Сирию никто и знать не знал, во-вторых, в ДНР сражались за идею, за спасение русского мира. Это потом опошлили все. Сейчас там непонятно что — то ли мир, то ли война. Многие российские добровольцы вернулись домой. Ополченцы разошлись тоже. А что мы умеем — ничего, кроме как воевать. Если ты служишь в Донецке сейчас, то получаешь 15 тысяч рублей. Здесь мне предложили 150 тысяч в месяц, плюс боевые, плюс за выход и так далее. У меня жена в декрете, двое детей-погодок, сын и дочка, родители старые. Я столько и за год не заработаю. Даже если представить, что они обманут и заплатят меньше, это все равно лучше, чем ничего.
— Обманывают часто?
— Кто как себя поведет. Вообще крупных частных военных компаний сегодня на рынке две — это ЧВК «Вагнер» Дмитрия Уткина и ЧВК «Туран», мусульманский батальон. Самым первым был «Славянский корпус», но сейчас его уже нет. Есть еще субподрядчики, посредники, которые тоже набирают людей. Никакого отношения к официальным российским военным структурам они не имеют. Насколько они законны, тоже не мое дело; по-моему, они оформляются через левые государства, там их регистрируют и лицензируют — в Южной Африке, например. Знаю, что были такие организации, кто предлагал по 240 тысяч рублей в месяц, но на деле у всех получается примерно одинаково — 150.
Не скажу, что прямо так сильно кинули кого: у нас же сарафанное радио, сегодня кинут — завтра никто не поедет. Все одни и те же в этом кругу вертимся, все всех, в принципе, знают. Когда находился в лагере, где меня готовили, то дополнительно платили по 2–3 тысячи суточных, за месяц тоже можно штуку баксов поднять.
— И вообще никуда не ехать?
— Лично я таких не знал. Но подготовка так себе, если честно. Стрелковый тир, полигон, учебно-материальная часть… Помимо всего прочего рассказывают о традициях сирийского народа, типа чтобы их случайно не нарушить… Лично мне помогло знание о том, как выжить в пустыне: там же куча всяких ползучих гадов, так берешь четыре колышка, вбиваешь в песок, ниткой шерстяной квадратом их обвязываешь — ни один скорпион через эту шерстяную нитку не пролезет. Они их чувствуют и боятся почему-то.
— Как вы попали в Сирию — военным бортом? Гражданским?
— Чартером. В Латакию. У нас легенда была, что мы мирные строители, что ли. Там море, тепло, хорошо, но гулять по отдельности не отпускали. Хотя многие пару раз сбегали искупаться.
— Ослушались приказа?
— Да какой там приказ… Вы все-таки не очень представляете, кто туда в большинстве своем едет. Это в Минобороны не подпишут контракт с человеком с подмоченной биографией. А у нас были и ранее судимые, и те, кто не нашел работу дома, мыкался без денег, бывшие добровольцы, приехавшие на военные сборы в Ростов, ополченцы, даже этнические украинцы были, в том числе кто воевал против Донбасса. Иногда видишь перед собой такого человека — и просто фигеешь.
— Ничего святого?..
— Да не. Все нормально. Просто удивительно, как может повернуться жизнь. Когда самых первых бойцов туда отправляли, был строгий отбор, говорят, конкурс даже. Сейчас берут всех подряд. Лично я видел ампутанта, человека без руки, он пулеметчик по специальности. Как он сможет стрелять?.. Мне кажется, что последнее время вербовщикам платят за количество набранных, а не за качество. Поэтому и столько глупых потерь.
Те казаки, которых игиловцы казнили, — они были из майской группы. 150 человек тогда приехали — в первом же бою получили 19 «грузов-200»… Просто цифры скрываются, в СМИ просачивается минимум информации, что происходит. Те, кто последними приезжали, у них такая подготовка была, что сразу понятно: прибыли смертники.
— Сколько платят родственникам погибших и раненых? Это есть в контракте?
— Три миллиона — за погибшего, 900 тысяч — за ранение. Но на деле у нас такая страховка, что если ранят, а бронежилета на тебе нет или каски, то могут и ничего не заплатить. А броник со снаряжением весит 18 кг. Кто его по такой жаре таскать на себе станет?! За это тоже штрафуют. Но близким тех двоих, которым головы отрезали, все положенные выплаты сделают точно, потому что пресса подняла шум.
— Они ж герои! Не присягнули ИГИЛ (запрещена в России – Е.К.)…
— Не заставляй меня ругаться матом. Смалодушничали они. Потому что нормальные пацаны в плен бы живыми не сдались.
— Кошмар какой — с этим отрезанием голов!
— Наши тоже отрезают. А что, убитого по пустыне на себе всего тащить? За одну голову игиловца сперва платили по 5000 рублей. Ребята их и наволокли целую кучу… Поэтому цену сбросили — нужно прекращать кошмарить местное население, — в последнее время платили вроде по тысяче. Точно не интересуюсь, потому что сам этим не занимаюсь.
— А это были точно фанатики-исламисты, а не мирные жители?
— Говорю тебе, точно. Сирия сейчас делится на зоны. Розовая — Дамаск, Латакия и окрестности. Там трогать никого нельзя. Есть еще серая зона — туда-сюда, и самая страшная — черная, где мы и стоим. Там мирных людей нет. Все враги.
— Я не понимаю, а почему нельзя наносить по этим бесчисленным игиловским селениям авиаудары, не задействуя пехоту, — раз такие сумасшедшие человеческие потери?
— Это как раз очень понятно. Использование пехоты, солдат, гораздо дешевле, чем авиации. Так всегда было. Солдаты — мясо.
— В давние времена в армиях всех стран были правила: первые три дня город, захваченный войсками, отдается на откуп победителям. Сейчас такое есть?
— В принципе, да. Все, что находишь в освобожденных селениях, твое. Требуется сдавать только деньги. У этих фанатиков они свои — золотые динары, серебряные дирхемы, медные фальсы… Хотя они и из чистого золота, с собой их не увезешь. На них стоит символика ISIS — «Исламского государства» (запрещено в России), их хранение и распространение приравнивается к уголовному преступлению и поддержке терроризма. Кому нужна такая головная боль?..
— А что после боя? Как отдыхаете? Вы же не официальная армия — значит, концерты знаменитых гастролеров из Москвы вам не положены?..
— Да, бывает и скучно. Но можно жену купить. Девственница из хорошей семьи стоит 100 баксов. На год. Типа калыма. Если берешь навсегда, то это 1500–2000 долларов. Проще там купить, чем здесь искать. Я знаю ребят, которые выправляли таким невестам документы и увозили потом с собой в Россию. Вообще женщины на войне очень помогают — хотя бы тем, что скрашивают наш быт. Но в основном позволить их себе могут только офицеры.
— Кормят хорошо?
— Кормят как на убой. А вот с водой напряженка. Есть техническая и есть питьевая. Но техническую пить нельзя. А питьевой не хватает.
— С оружием как?
— Вот с оружием совсем беда. Техника старая, убитая, лохматых годов… Еще выдают китайские автоматы. Понятно, что люди скидываются и сами в складчину покупают оружие — жить-то охота, а так как с наличными не очень, то многие тратят на это так называемые сигаретные деньги: примерно 100–200 долларов в месяц.
— Зарплату переводят на карточку?
— Как сам захочешь. Обычно на карточку жене или кому скажешь, да.
— После гибели на родственников тоже распространяется подписка о неразглашении?
— Вообще, да. Их предупреждают, что эту тему лучше не муссировать, если хотят, чтобы им за все заплатили. В конце концов, человек туда поехал добровольно, никто его не заставлял. Понятное дело, что обратно на родину его труп никто не потащит, потому что это дорого, да и смысла особого нет. Зато три миллиона, которые дадут за убитого, живой заработает за два года только…
— Вы считаете себя наемником?
— Нет. Я был поставлен в такие условия. На Донбассе в строю с самого начала боевых действий и почти до самого конца. У меня были убеждения. И я лично знаю тех, кто никогда бы не согласился умирать за деньги — только за Родину и идею. Но постепенно от идей ничего не осталось, и война превратилась в обычный бизнес. Простым людям тоже приходится приспосабливаться. Но сам себя я не предавал.
— А кого предавали?
— Был случай. Ребята наши загорелись заживо. Так получилось. И долго горели. Страшно было на это смотреть, как они мучатся. Их пристрелить было нужно, и это было бы милосердно, но я не смог… Наверное, это можно считать предательством.
— Вы в Бога верите?
— Не знаю. Наверное, верю во что-то. В хорошее, в плохое. Не знаю. Я знаю только, что убивать нехорошо. И мне это не нравится.
******************************
Простая бухгалтерия
Один из руководителей частной военной компании дал нам комментарий на условиях анонимности.
««Я считаю, что по сути никакого уголовного преступления здесь нет. Да, над всеми участниками ЧВК висит статья — участие в незаконных вооруженных формированиях, или даже руководство НВФ, до 20 лет лишения свободы, но давайте задумаемся о том, что сейчас во всем мире ведутся войны нового типа. Вспомним опыт тех же американцев, все их операции в Ираке или Афганистане в основном выполняются ЧВК. Французский Иностранный легион вообще поддерживается правительством. Так что глупо притворяться наивными барышнями и говорить, что у нас этого не должно быть, потому что это плохо.
Это бизнес. Не захватим рынок мы, на наше место придут другие. Но пока российские ЧВК начинают понемногу теснить западные: потому что наши нетребовательны и берутся за все, да, они бывают обмануты. Но обман — это тоже жизненный опыт.
По расценкам мы получаем примерно 5 тысяч долларов на человека в месяц. Согласно контракту платишь 2000 плюс 500 на сопутствующие расходы. Остаётся чистая прибыль — 2500, умноженная на количество бойцов.
1000 человек по 2,5 тыс долларов — это 2,5 миллиона долларов в месяц.
По моему личному ощущению, те люди, которые к нам приходят, чтобы они ни говорили, в глубине души остаются романтиками. И в случае вторжения — безусловно пойдут защищать родину. А пока пусть набираются боевого опыта. Я считаю, то, что у России появилась еще одна статья экспорта — помимо нефти и газа, бывшие профессионалы, которые вышли в отставку, ушли на заслуженный отдых, но обладают высокими знаниями и умениями».
Источник:
Идущая война в Сирии на удивление быстро породила пару литературных произведений – и весьма неплохих, вполне крепких с литературной точки зрения, а, главное, очень интересных. И даже не в смысле описания конкретной войны – что, безусловно, тоже любопытно – а в плане описания именно современной войны. Войны малой интенсивности, но именно современной.
Речь о двух произведениях – Алексей Суконкин«Деривация» и Андрей Загорцев«Псих».
«Деривация», как некоторые сведущие могут догадаться – о военной работе снайперов в Сирии. А «Псих» – это от «психологической войны», описание одной локальной операции в забытом Аллахом сирийском посёлке.
Что важно – оба автора не литераторы, а именно люди, мягко говоря, не чуждые армии и войне. Т.е. пишут о том, что знают достаточно близко. Конечно это литература (и повторю, с точки зрения формы – на хорошем уровне, не графомания и не тактический отчёт), но это в сущности та самая «лейтенантская проза», только про Сирию.
Реальную историю той войны, с подлинными документами и оперативно-тактическими разборами, мы увидим спустя десятилетия. Ныне только такие небесталанные описания причастных людей могут нам хоть немного, хотя бы опосредованно приоткрыть лицо этой войны.
Что важно – это первые литературные описания русской войны с участием новых технологий, всех этих дронов и всяческих современных фишек , где пехота тоже немножко «воюет в интернете», а китайский смартфон тоже может быть оружием, и с участием «чекистов» – ныне на сленге людей войны, это уже не былое красное ЧК и даже не особисты, а наёмный люд из ЧВК, частных военных компаний.
Оба произведения, и «Деривация» Суконкина и «Псих» Загорцева, рекомендую к прочтению. Кстати, во втором, написанном чуть позже, есть прикольная «пасхалочка», такой соседский подкол героев первого произведения… Пересказывать содержание смысла нет – лучше прочесть.
Да, текущая война в Сирии это, говоря отстранённым языком науки, «локальный конфликт малой интенсивности», да ещё и далеко, в полном смысле, «за морем». Что позволяет взглянуть на те боевые действия несколько отстранённо – без эмоций, неизбежных, например, при описании конфликта на Донбассе. Разбор социальных и «геополитических» причин всего творящегося сегодня в Сирии и окрест тоже пока отложим, это отдельная большая тема. «Деривация» и «Псих» – это не о политологии, а о технологии современной локальной войны.
Хотя наша отстранённость от заморской Сирии тоже достаточно условная – во-первых, теракты не без участия радикалов исламского интернационала мы все помним, а во-вторых, лично я, хотя и весьма далек от ВС РФ, но среди хорошо знакомых мне людей, есть один достойный товарищ, три года назад погибший на берегах Евфрата…
Меня зовут Шади Хусейн аль-Али, я родом из деревни Аль-Хази, в сирийской армии с 2004 года, служил в 48-м полку спецназа. Историю можно начать с ночного боя. Это было возле деревни Халь-Файя, на севере Хамы. Бой был страшный. Ну, в основном, потому, что начался ночью, и наш пост атаковали буквально со всех сторон. Пост наш назывался Жиб Абу-Маруф, небольшая такая высотка. В ночь на 20-е марта 2014-го года нас атаковала «Джабхат ан-Нусра». Стрельба началась в полночь, и сразу стало понятно, что бой будет жестоким. Шел он с небольшими перерывами и уже сильно позже я узнал, что закончился только в 10 утра.
Меня почти сразу же после начала боя ранили в правый бок, а позже – в район поясницы. Мы сначала не поняли, что нас окружили. Командиры часа через три после начала перестрелки запросили «скорую» для раненых, но медики не смогли к нам прорваться. Но и тогда мы еще не оценили, насколько велика беда.
Вскоре ранили еще двоих. Один был ранен легко и мог вести машину. Вот мы втроем и поехали в сторону трассы, чтобы попытаться добраться до ближайшего полевого госпиталя. Ехали быстро, стреляли по нам только в самом начале, потом стрельба прервалась.
Подъехали к деревне Тахибли Имам. Она считалась тылом, и мы полагали, что на посту по-прежнему стоят наши товарищи. Увидели на КПП человеческие фигуры. Фары были выключены, мы помигали через лобовое стекло фонариком, думая, что сейчас ребята помогут нам. А оказалось, что наших оттуда выбили час назад, и на КПП уже стоит «Джабхат ан-Нусра». Навстречу нам выехала «техничка» с установленным на ней пулеметом и перекрыла дорогу. Мы были вынуждены остановиться. На КПП стояли около 10 человек, они окружили машину, начали спрашивать, кто мы, откуда.
Пока нас не начали вынимать из машины, я незаметно достал две ручные гранаты из кармана разгрузки. Решил, что все равно погибну, так хоть заберу с собой двух-трех врагов. Выдернул чеку из первой. А она не взорвалась. И вторая тоже не взорвалась. То ли старые были, то ли со взрывателем было что-то не так. Не взорвались, в общем. Правда, я пытался делать это скрытно, и террористы не заметили…
Ну тут мой товарищ, что впереди сидел, тоже достал гранату и пытался выдернуть чеку. Его руки перехватили, гранату он в действие привести не успел. Нас всех вытянули из автомобиля, и парня, что хотел гранату использовать – порезали прямо там же. Полоснули дважды по горлу ножом. Потом начали со мной разбираться. Обыскали машину, все оттуда вынули, нашли две невзорвавшиеся гранаты. Я вообще алавит, но они не знали, какова моя вера, и сказали мне, что если я суннит – меня закопают прямо здесь. Потому что, с их точки зрения, суннит, воюющий против суннитов, — невозможное явление.
Меня раздели, руки связали за спиной, глаза тоже завязали. Видно было, что я ранен и довольно много крови потерял, но они меня повалили на землю и немного попинали ногами, поиздевались. Помощи, конечно, тоже никакой не оказали. Вместе с оставшимся в живых солдатом погрузили в пикап. Ехали по грунтовкам где-то час, не меньше. По приезду нас сразу закинули в подвал деревенского дома. У меня кровь шла по-прежнему, но им было все равно. Даже перевязать не захотели.
С утра к нам в подвал привели еще двоих парней. Где-то их взяли в плен, не помню. Потом узнали, что тюрьма, в которую нас привезли, называется Сежель аль-Аукаб. Находится на севере Хамы, в деревне Кян-Сафра.
Издеваться над нами начали буквально на следующий день. Никто из них не знал, что с нами делать, и поэтому решили покуражиться. Связывали руки за спиной и подвешивали за кисти на стреле автокрана, чтобы только кончики пальцев ног опирались на землю. Больно было – не передать. Часто терял сознание.
Нас пытались допрашивать, но как-то криво. Все больше о религии. Мол, в кого веришь, понимаешь ли Коран. Через неделю примерно для нас стала очевидна разница между двумя пыточными командами, работавшими с нами. Одни подвешивали за кисти, завязав наши руки за спиной, как я рассказал.
А другие были попроще и предпочитали связывать наши руки спереди, и тогда можно было висеть много дольше, не теряя сознание. Когда просто били, по ходу дела говоря всякое про нашу веру, жен, сестер, — было полегче. Если били без подвешивания, мы с товарищами вечером шутили в камере, что день прошел удачно.
Кормили – когда как, но, в основном, довольно плохо. Куски черствых лепешек, оставшихся от обедов охранников, ну и прочее – по-мелочи. Масло оливковое микроскопическими дозами, иногда специи – «зата». Ну «зата»… Ее у нас едят много где. Сначала лепешку в масло макаешь, потом в смешанные специи эти. Иногда приносили по паре кусков жареной картошки. Это было счастье, — честное слово. Рана моя потихоньку затягивалась, но сильно гноилась. Было больно лежать, потому, что пуля так и осталась внутри.
Через пару недель договорились с одним из товарищей, что убежим. Начали рыть подкоп. Маскировали матрасами и всяким мусором. Но боевики нас почти сразу раскусили. Заметили, что земля с наружной стороны стены начала оседать. Однажды вечером зашли в камеру, где мы вдвоем с товарищем сидели, избили и развели по отдельным комнатам.
После того, как развели по этим маленьким камерам, нас начали буквально каждый день бить. Как бы в назидание. Били даже не ногами, а куском кабеля. По голове, по спине. Особенно сильно лупили перед тем, как принести нам еду.
Несколько месяцев нас почти не привлекали к работам. Только иногда, под надзором, приказывали перенести мешок с мусором или ведро с помоями. Два раза нас заставили почистить спортивную площадку, на которой «Ан-Нусра» пытали и казнили своих противников. Мы полдня смывали и оттирали старые и новые пятна крови, кусочки мяса какие-то собирали. Во второй раз пришлось убрать совсем страшные вещи: кости, большие куски плоти. Они в несколько приемов отрубили кому-то руки, но сначала пальцы и лучевые кости раздробили. Слава богу, на такие работы я вышел всего два раза. Правда, оба раза – за один месяц. Насколько я знаю, казнили там преимущественно суннитов, так как считали их отступниками от веры. Суннит против суннита воевать, по их мнению, не может.
Со мной обращались не очень хорошо, конечно. Не покалечили и не убили только потому, что эмир, контролировавший деревню, планировал обменять меня на пленных бандитов. Как именно звали этого эмира, я не знаю, но все называли его Абу Юсеф. Но меня все равно били. Приказывали не поднимать лица на бьющего, не смотреть в его сторону. Боялись, скорее всего, что я запомню их лица, и если эмир будет меня допрашивать, укажу ему на них. Иногда просто завязывали мне глаза.
Где-то через три месяца нас передали группировке «Ахрар аш-Шам». «Ан-Нусра» в тот момент практически потеряла связь с сирийскими властями, их окончательно признали террористами, и в переговоры принципиально не вступали. А у «Аш-Шама» были и связные, и каналы для обмена пленными. Меня перебросили в деревню Икарда, на юге провинции Алеппо. До войны там была огромная лаборатория и опытные поля для сельскохозяйственных исследований. Весь этот комплекс «Аш-Шам» переоборудовал в тюрьму. Меня снова посадили в одиночную камеру. На этом участке боевиками командовал Абу-Мухаммад Шихауи. Сам он родом из деревни Ашиха, в Хаме. Он меня допросил, и приказал позвонить моему брату, чтобы он договорился об обмене. До брата я тогда дозвониться не смог.
В общей сложности я просидел в Икарда один месяц и двадцать дней. Рана продолжала гноиться, хотя общее состояние стало получше. Однажды ко мне, когда я подметал двор, подошел один из боевиков и прямо сказал: «Я тебя знаю. Ты алавит из Хомса». Я спросил, откуда он меня знает. Он сначала долго смеялся, а потом сказал, что вместе с товарищами штурмовал наш пост, а потом видел меня в тюрьме Сежель аль-Аукаб. Спросил, как рана… Я ему показал. Он только языком поцокал, сказал, что надо лечить. Попросил никому не рассказывать о нашем разговоре. Пришел в тот же вечер в камеру, якобы для того, чтобы вести допрос. Осмотрел рану, смешал муку с водой и какими-то специями, скатал шарик. Потом очистил рану, затолкал туда этот ком и сказал, что будет приходить регулярно.
Почему он мне помогал, — не знаю. Но, мне показалось, у него были какие-то свои убеждения. Рану очищал почти каждый вечер, а где-то через неделю пассатижами просто взял и вытащил пулю. Потом даже принес антибиотиков и ваты. Помог мне очень, хотя еще три месяца назад стрелял в меня и вообще был, конечно же, самым настоящим террористом. Потом он куда-то пропал. Уехал, видимо. Или погиб….
Через месяц после приезда меня перевели в камеру, где уже сидел один пленный – тоже сирийский солдат. Мы с ним в первый же день договорились убежать. Долго готовились, и во время вечерней прогулки, пока охрана смотрела телевизор, — перелезли через забор. Не успели отбежать даже 50 метров, и услышали, как один охранник орет на другого. Мы, конечно, решили, что они заметили наше отсутствие. В итоге, быстро посоветовались и пошли в разные стороны.
Я шагал всю ночь. Думал, что иду на север, в сторону Алеппо. А когда начало светать, то понял, что неправильно определили направление и почти 9 часов подряд шел на восток. Повернул на север. Очень хотелось пить, и я чудом нашел на краю поля колодец. Очень глубокий, почти пересохший. Там была лестница внутри – длинная-длинная. Тогда мне показалось, что там глубины – метров 50, а то и больше. В общем, очень глубокий. Напился этой грязной воды. Потом поднялся, долго искал в поле какую-нибудь тару, чтобы захватить воды с собой, но ничего не нашел.
Пошел дальше, и часов через пять дошел до деревни Зитан. Это было в июле, стояла жара, я почти двое суток ничего не ел. По нормальным дорогам идти я, конечно, не мог. Шел по тропинкам вдоль полей, по грунтовым дорогам в обход деревень, по дну арыков. На мне была та же одежда, в которой меня брали в плен в марте. Теплая куртка. Все, разумеется, очень грязное. Да и сам я выглядел не очень привлекательно. Длинные свалявшиеся волосы, такая же борода.
К вечеру совсем потерял силы, не мог больше идти. Очень много крови потерял по пути, потому что рана открылась. В итоге дошел до какого-то огорода на окраине села и упал. Долго лежал, пока меня не окликнул какой-то человек. Это, помню, было в первый день Рамадана. Человек спросил кто я, я ему ничего не ответил. Он сказал, что поможет мне, подогнал машину, посадил меня в нее и повез в деревню. В деревне сдал меня на руки боевикам. Это была группировка «Соколы Шама». После допроса они отвезли меня в село Млтеф. Там находится тюрьма Аль-Балута. Дней через десять меня отвели к местному амиру. Я почти не мог ходить, не мог есть, и просто хотел, чтобы меня, наконец, убили. По просьбе эмира я рассказал ему всю историю от первой до последней буквы и попросил меня прикончить.
Эмир сказал, чтобы я молчал и больше никому не рассказывал свою историю. «Мол, если узнают о том, как ты бежал от «Ан-Нусры» и «Аш-Шама», то эти бандиты приедут за тобой и отрежут тебе голову». Говорит: «Запомни мое лицо, и только со мной разговаривай на эти темы! Если они придут, придется с ними воевать из-за тебя. Это ни нам, ни тебе не нужно. Молчи и все!».
В этой тюрьме я пробыл, в общей сложности, один год и семь месяцев. Все вокруг думали, что я из ДАИШ. «Соколы Шама» когда-то входили в «Ахрар аш-Шам», а потом отделились. Они все время воевали и с правительством, и с «Исламским государством» (запрещено в РФ, — прим. ред.), а я, со своими длинными волосами и бородой выглядел как настоящий «воин Аллаха». Потом нас ненадолго перевели в центральную тюрьму Идлиба. Тюрьму тоже контролировали эти «Соколы».
Раз в три-четыре недели в тюрьму приходил местный судья, назначенный группировкой. Я как-то раз немного поговорил с ним, и сказал, что не хочу возвращаться к семье, а хочу остаться и воевать вместе с «Соколами Шама». Соврал, конечно. Мы с ним потом несколько раз долго беседовали. Можно даже сказать, начали испытывать друг к другу некоторую симпатию.
Судья вместе со мной ездил к эмиру, просил его помиловать меня. В итоге, где-то через месяц таких разговоров меня снова вызвал эмир и сказал: «Шади, мы решили тебя отпустить. Возвращайся назад к семье! Передай им привет!» Все было уж как-то слишком просто. Я сразу понял, что меня проверяют, пытаются спровоцировать. Я начал убеждать эмира в том, что домой возвращаться не хочу, и единственное мое желание – воевать вместе с ними против ДАИШ. Нарассказывал им разных сказок. Начал их убеждать в том, что мне некуда возвращаться. Сказал, что родители от меня, вероятно, отказались. Если бы мои родители хотели, чтобы я вернулся, они бы давно поменяли меня на кого-нибудь. Мои родители, кстати, вообще до недавнего времени были уверены, что я пропал без вести и, скорее всего, погиб.
Было несколько таких встреч, и через некоторое время эмир приказал выпустить меня из тюрьмы. Мне сказали, что я теперь буду работать в одном из управлений отряда кем-то вроде секретаря. Эмир сразу предупредил, что если я захочу куда-либо отлучиться или пойти, то сначала должен получить его разрешение. И общаться мне, по большому счету, разрешалось только с эмиром. Ко мне несколько раз, явно по приказу эмира, приходили боевики, и как бы невзначай предлагали проехаться или прогуляться в ту или иную деревню. Я каждый раз отказывался. Я вообще решил, что если и покину это место, то только один раз: чтобы добраться до своих или погибнуть.
Мне, конечно, не доверяли. Дали «рабочее» место в самой дальней от входа в здание комнате, на втором этаже. Об оружии даже речи не шло. Собственно, работы никакой не было. Иногда носил какие-то бумаги из кабинета в кабинет, находясь под постоянным присмотром. А большую часть времени просто сидел за столом.
Тут надо сказать, что пока я сидел в идлибской тюрьме, познакомился с мужчиной, и в разговоре, узнав, кто я такой, он поведал мне по-секрету, что до плена работал на «Мухабарат» (сирийская Служба безопасности – прим. авт.). В тюрьме было правило: если заключенный выучивает наизусть 20 страниц Корана, то срок его заключения сокращается на месяц. У этого «безопасника» срок был – полтора года. И он выучил больше ста двадцати страниц. Читал наизусть, с выражением. В итоге, вышел через год и пять дней. У товарища большинство родственников имели прямые связи с «Джабхат ан-Нусра», и он был практически на 100% был уверен, что боевиков навели на него именно родные. Поэтому он старался сделать так, чтобы родственники не узнали о его досрочном освобождении. На прощание он мне оставил свой номер на пачке сигарет.
После выхода из тюрьмы он сумел добраться до Тартуса, а оттуда сразу же связался с одним депутатом, работающим в комитете по примирению. Депутат сразу все понял и дал ему контакты своего племянника, занимающегося примерно той же работой, только под прикрытием и на вражеской территории. Вот только у меня этих контактов не было, конечно же.
В один из вечеров, уже после того, как я начал «работать», эмир позвал меня и сказал, чтобы я связался со своей женой и пригласил ее вместе с детьми жить на базе. Я сразу начал планировать очередной побег.
За неделю дней до побега я пробрался в комнату к одному из боевиков, живших в том же здании, и пока он спал, взял со столика его смартфон. Позвонить возможности не было (меня могли услышать), и я решил отправить несколько сообщений своим близким в Viber и WhatsApp. Ну, тем, чьи номера я еще помнил. Первым дело написал своему старшему брату. Он служит у полковника Сухейля – в батальоне «Тигров». На мои сообщения, пришедшие с незнакомого номера, никто не ответил. Жена тоже не отреагировала. Я вспомнил номер своего младшего брата и написал ему в Viber: «Я твой старший брат Шади Хусейн. Я буду тебе писать с этого номера, но если тебе внезапно позвонят с него, то ни в коем случае не бери трубку и не пиши сообщений. Иначе меня убьют». Потом тихо вернул телефон на место, стерев все сообщения.
На следующий день таким же образом я связался со своим дядькой. Написал ему: «Если вдруг я тебе позвоню и начну просить отправить моих жену и детей в Идлиб, то разозлись и скажи, что ты меня не знаешь. Скажи, что я тебе больше не племянник, и никаких отношений со мной вы больше не поддерживаете!». Тем же вечером удалось позвонить жене. На базе почти никого не было. Быстро объяснил ей положение дел и попросил о том же, о чем ранее просил дядю. Она все поняла.
Правда, все эти разговоры с родными оказались не нужны. Эмир меня в следующие несколько дней не тревожил.
За пару дней до побега сумел выпросить смартфон у одного из охранников тюрьмы, с которым часто пересекался на территории базы. Сказал: «Друг, мне скучно, а у тебя там игр много, дай поиграю во что-нибудь». Ну, он и отдал мне на часок свой смартфон. Я сразу же забился в самый дальний угол базы и набрал телефон своего старшего брата.
Дозвонился раза с пятого. Говорю: «Я там-то и там-то, в плену! Собираюсь бежать! У тебя есть кто-нибудь в этой местности, кто сможет меня встретить или приютить по дороге, провести через посты?». Брат сначала обалдел. Он-то думал, что меня уже год с лишним нет в живых. Потом подумал, и сказал, что таких контактов у него нет. Тогда я продиктовал ему номер «мухабаратчика» с сигаретной пачки и попросил срочно ему позвонить.
Все дальнейшие разговоры длились не больше десяти минут. Брат поговорил с сотрудником СБ, тот дал ему телефон депутата, депутат связал моего брата со своим племянником, работавшим на территории боевиков. Такая длинная цепочка получилась. Племянник депутата сказал, что постарается мне помочь. Назвал мне район и населенный пункт, куда мне нужно приехать. Там меня должен ждать шейх Халид. Он поможет мне добраться до своих.
Ну и я решил, что ждать больше нельзя. Думал убежать ночью. Прямо перед входом в здание один из бандитов постоянно парковал свой мотоцикл. Ключ из гнезда зажигания не вынимал. Я решил мотоцикл угнать. Ночью бежать не получилось. Боевики сидели перед воротами большой компанией, смотрели телевизор, потом просто пили чай, беседовали. Разошлись ближе к 10.00 утра. Потом на базу ненадолго заехал эмир с охраной. Позвал меня, сказал, что сейчас должен снова уехать. Вернуться обещал ближе к вечеру и попросил при нем позвонить моей жене и пригласить ее на базу. И сразу же уехал. А охрана базы, которая за мной приглядывала, почему-то решила, что я поехал вместе с эмиром, и трое охранников пошли в столовую. Я сразу забежал в основное здание базы, нашел случайно пару мобильных телефонов. Вынул из них аккумуляторы. Спустился вниз, тихо сломал роутер и стационарный телефон, перерезал все провода.
Мотоцикл тихо подкатил к воротам, завел и уехал. Возле деревни Бейнин, стоящей возле трассы, есть блокпост «Джабхат ан-Нусры». Меня приняли за своего. Я перед побегом переоделся в чистую одежду, подбрил усы. На блокпосту они увидели меня на мотоцикле, с длинными волосами, большой бородой, без усов. Выглядел я прямо как они. Они меня вообще приняли за важную персону. …
Спросили: «Откуда вы, шейх?» Я ответил: «Я ваш брат, из «Джабхат ан-Нусра!»». И они меня пропустили без вопросов, даже удачи пожелали. На следующем блокпосту уже стояли «Файлах аль-Шам». Спросили, откуда я еду. Я без раздумий ответил, что с предыдущего блокпоста «Ан-Нусры», где сегодня дежурю. Снова мне пожелали удачи и пропустили. В общем, я проехал без проблем через 7 блокпостов. Остановили только на трех, а четыре я проскочил без остановок, просто рукой им помахал.
Потом проезжал по дороге через город Мааррет-эн-Нууман. Там тоже все прошло гладко. Доехал до шейха Халида. После того, как объяснил, откуда я, и с кем надо связаться, подарил ему мотоцикл, на котором приехал. Шейх меня посадил в машину и привез к племяннику депутата. Племянник тут же позвонил своему дяде, а тот распорядился отвезти меня туда, куда я захочу. Мне дали какой-то поддельный паспорт с чьим-то бородатым лицом на фото, и сказали, что если по пути кто-нибудь попросит меня показать документы, то я должен без разговоров протянуть этот паспорт. В паспорте было написано, что меня зовут Мохаммад, и я быстро выучил все данные наизусть.
В общем, это можно считать окончанием истории, потому что до блокпоста сирийской армии мы добрались без приключений. Нас даже в прифронтовой зоне никто из боевиков не остановил.
Ну а на блокпосту мои документы проверил офицер и сказал: «На фото – не ты!» Я, конечно, сразу сознался, что это действительно не я и рассказал ему всю историю, примерно так же, как я ее сейчас вам рассказываю. Потом дал телефон депутата, телефон своего старшего брата. Депутат позвонил шейху Ахмеду Мубараку, — это тот, что перемирие недавно подписывал.
Он подтвердил сирийским властям мою историю, потому что уже раньше слышал о ней от депутата. Ну а потом я по дороге в Алеппо пересекся с сотрудниками «Мухабарата», и они попросили меня написать подробную объяснительную записку со всеми деталями моих приключений. Ну и вот я дома. Уже почти две недели. Немного подлечусь – и в бой….
Источник