Рассказы очевидцев о великой отечественной войне

Мы приводим несколько отрывков из интервью. Они не претендуют ни на репрезентативность, ни на полноту информации. И, пожалуй, это тот случай, когда ничего такого не требуется.

Ольга Ивановна, ветеран ВОВ, 93 года

Вот я сейчас передумаю все. Неужели это я была? Освобождала Белгород 20 октября 1944 года. Неужели я освобождала Будапешт, Львов? Вот вы знаете, даже самой не верится, что я там была <…>

Такой случай был. Базировались мы в Бачки-Бристоваце, хлеб не из батальона получали, а там была пекарня местная, и нам давали оттуда. Приходит старшина, мы, девчата, жили в палатке – четверо, на аппарате работали. «Можете мне помочь хлебушек привезти? Вы не будете ни таскать, ни грузить. Вы сумки будете держать, а я буду складывать». Поехали мы. Приезжаем – такой дом в 2 этажа, ворота раздвинулись, мы въехали во двор, вышли мы из машины, идет к нам навстречу женщина где-то около 50 лет, такая стройная, подтянутая и молотит по-русски. Она главный пекарь, и молотит по-русски. Мы с Анечкой переглянулись и говорим: как это, где она выучила, живет здесь, ее дом, ее пекарня, дети, муж? Она дает хлебушек старшине и говорит: «Сколько я уже солдатиков накормила, сколько я хлеба попекла, и вот спрашиваю всех, кто из Ставрополя, а никого нет». А я на нее смотрю и говорю: «А я из Ставрополя». Она хоп – и упала. Ее привели в чувства. Стала нам давать хлебушек. Мы держим сумки, а она спрашивает: «А Вы не знаете Домрю Ольгу Андреевну?» А я говорю: «Как не знаю? Это моя подруга». С ней опять плохо сделалось. Оказывается, это ее сестра. В 1914 году в Первую Мировую в Ставрополе их отец работал врачом. А она была такая красивая. И там базировался венгерский полк, и венгерец ее украл, увез в Венгрию. Вот представляете, так случиться? Она столько нам дала подарков, у нее такой дом, так всего много. Она мне дала свой адрес, все подробно написала, подписала фотографию, а на второй день нас перебазировали. Потом в 1945 году, это было в сентябре месяце, приезжаю я домой, иду до Оли, до своей подруги, на квартиру, даю ей адрес, а с ней тоже плохо сделалось. Они не имели никакой переписки, ничего у них не было, отец вообще ее считал погибшей. Они списались, и Оля поехала к ней в Венгрию. Вот такой вот случай был.

Раиса Дмитриевна, ветеран ВОВ, 88 лет

Сейчас стараюсь не вспоминать о войне. Только правнуку иногда рассказываю, а так – нет. Об этом знают все, кроме меня.

Василий Дмитриевич, ветеран ВОВ, 89 лет

Каждый день вспоминаю войну. И ночью снится все. Ленинград… Как прорыв делали. Псковская область, Латвия – сильные бои были. Об этом помню.

Светлана Александровна, ветеран ВОВ, 85 лет

Я все вспоминаю каждый день. Забыть войну нельзя… Как же мы могли у такой армий выиграть, когда у нас гвоздей не было в стране? А сегодня поливают Сталина дерьмом. А если бы не он, черта с два выиграли бы мы эту войну. И ползали бы мы перед немцами на коленях. Если бы он парад не сделал, то на следующий день по Красной площади шли бы немцы <…>

Вот два раза в неделю придут, еды принесут – и привет-валет. Помнят нас только в День Победы, и то через человека. Больше о мертвых говорят, чем о живых. <…> О нас забыли совсем. Про нас бы почаще вспоминали. Я вот с 2005 года прошу дать мне эфир, рассказать моему народу о роли детей во время войны. Мы дети были, 14 мне было. В 12 участвовала в финской войне. Никто, как глухие тетери. Хоть Путин и отвечал на «прямую линию», а вот почему-то моего вопроса не было. Все больше организации. Они бы могли, организации, собраться и в Кремле говорить. Больше говорить с народом, а не с начальниками.

Жена о Петре Ивановиче, ветеране ВОВ, 88 лет

9 <мая> он всегда вспоминает о войне, а так – редко когда. Это все уже забыто. Частенько к нам приходят, обязательно что-то у него спросят. У нас костюм его – и там все медали, и он скажет: за это я вот там-то получил, эту там-то я получил. Вспоминает. У нас правнук, он такой любопытный, на 9-е придут дети, внуки, правнуки, мы старенькие уже, и заставляют: «Дедушка, ну одень тот костюм свой». «Одену, одену». И вот они пофотографируют его. И вот этот любопытный его обязательно спросит. А тот начинает плакать, вспоминает о товарищах, много у него фотографий: «Вот этого уже нет, он погиб, этого тоже нет, он погиб». И начинает плакать. Тогда правнук говорит: «Ну все, деда, хватит».

Валентина Ивановна, свидетель войны, 82 года

У меня внук – ему кто-то сказал, что войну выиграли американцы. Я ему: что ты говоришь, кого ты слушаешь!?! Я ему рассказала, как это было. Никакие не американцы. Они схитрили, эти американцы. С той стороны зашли, когда уже видят, что мы побеждаем, – они скорей-скорей. А так они только все вещали, вещали и ничего не делали <…> Все это было очень трудно, очень боязно, бомбежки, стрельба, немцы, война кругом, поэтому вспоминаешь – и плачешь. И, слава богу, что все это уже кончилось, и дай бог никому не видеть этого.

Тамара Алексеевна, свидетель войны, 83 года

У нас не немцы были, а австрийцы. У нас не было такого, что повесили кого-то, членов партии не убивали. Но главное – то, что сами русские выдавали, кто член партии, а кто нет. Откуда немцы знали, что это член партии, правда?<…> Один австриец, помню, хорошо сказал: «Матка, мы ж не хотим войны, но нас же посылают. У меня тоже киндер есть». И даже мне конфетку дал. Не все ж хотели войны. А немцы, вы думаете, все хотели?

Полина Григорьевна, свидетель войны, 87 лет

Вспоминается, как немцы заняли город наш, как снарядами разбили наш дом, как наши войска здесь стояли, как «катюшами» били немцев. Все видела, все знаю. Вот дом разбили наш, а мы, наверное, месяца два так и жили в этом подвале. <…> Вы знаете, сейчас молодежь… вы простите, вы тоже молодая… они мало слушают. Станешь говорить как что – а этого нет. Сейчас двадцать первый век. Ну вот и все. И поговорилися. Так что молодым нельзя ничего говорить. Они привыкли. У них все компьютеры, свои дела. Не хочется знать, как в Великой войне было, сколько мучились, пропадали, и голод, и холод был.

Свидетель войны, 87 лет

С этим живешь потом всю жизнь <…> Война взяла за горло всех. Ой, сколько погибло. Ой, чего там видали<…> на Гоголя была милицейская столовая, туда бегали за супом. Все время что-то промышляли. Я вот как-то пошла одна и вышла оттуда, из этой столовой, не успела на ту сторону, ка-а-ак в это время прилетел немец и бахнул, знаете куда? На эту самую столовую милицейскую. Там обед был у них. Они все погибли. Я не знаю, мне ни осколок, ничего. Только суп пролила возле снега. А здесь все. В общем, жизнь был такая. <…> И тогда убивали и съедали детей, и продавали на рынке мясо человеческое. Всего нагляделись. Всего прожили, и поэтому сейчас так жалеем всех. Думаем, Господи, сколько тратим сил, всего. <…> Я вас очень жалею <…> И вы будете с этим временем дальше жить. Если будет хуже, вы будете считать, что здесь было лучше. Вот бывает война, и мы даже рассчитывали после, что вот все будет как-то устраиваться, устраиваться. А это же все люди делают плохо. Это же не Путин вот сейчас делает плохо. Ему и не скажут, проинформируют неправильно. И раньше так же было. Тоже было притворство, люди обманывали ради корысти. Все было. Может быть, теперь вот церковь вернули – люди будут как-то набираться добра, хорошего, а нас ведь наоборот воспитывали, придумали этот коммунизм, разрушали все эти церкви. А сейчас вот у меня нижняя соседка, у нее дочка с зятем в деревне деньги собрали на купола свои собственные. Так что такое дело. Может быть, это и хорошо будет, воспитывать в другом духе <…> В наше время мои женихи все были убиты и были все моложе меня. И очень было трудно выходить замуж. И потом очень привыкали, приучили в армии пить. Надо было Балтику чистить от мин, в кружке наливали спирту – и тогда уже боец готов к смелости. А так страшно ведь головки эти собирать, мины по всей Балтике. Ой, дорогая, можно много рассказать. Мало кто еще интересуется. Сейчас интересуются денежками больше.

Людмила Васильевна, свидетель войны, 86 лет

Когда папа погиб… я его очень долго ждала. Я получила деньги оттуда, солдаты выслали мне деньги, а бабушке, матери его, написали письмо, что похоронили на кладбище в Польше. А нам с мамой прислали просто, что пропал без вести. Мы никто и звать никак.

<…> В блокаду мы потеряли квартиру, у нас отняли ее. До войны я балетом занималась. Я кончила 7-й класс, прекрасно училась. Учительница у меня была Стругацкая – мать. И говорила маме, что это богом данный педагог. Так что не портите ей жизнь и не уговаривайте ни на что, у нее все способности. Но я хотела в балет, конечно, я занималась балетом. Когда началась война, мы, конечно,все хотели идти на фронт. С 10 класса всех взяли, а после 7-го я пошла в военкомат, меня не брали, конечно. <…> В блокаду у меня ноги отекли, как два пня были, я не могла ничего обуть. В народе называлась слоновая болезнь, а когда так отекли, я и забираться зажигалки сбрасывать тоже не могла. Уже стала к дому привязана. А у нас на 5-м этаже жил военный. Он говорит<маме>: «Жалко мне твою девчушку, ведь погибнет она». Мама говорит: «Да, заражение, но здесь не берутся ни оперировать, ни лечить». А чем браться, когда у нас не было хлеба, не было медикаментов?«Хотите я ее вывезу?»<…> Вот так и оказалась в Москве <…> Мы собирали очистки у москвичей, варили их, такие жирные очистки. Какая-то женщина подошла, увидела: «Ой, что это у тебя?»–«А я из Ленинграда». – «Водку вам давали на карточку? А пили? Нет? Почему?» – «На хлеб меняли». Она посоветовала полстакана водки и луковицу сырую каждый день съедать. А мама плакала – дочка алкоголиком станет. <…> И постепенно ноги прошли, но у меня еще 10 лет были фиолетовые пятна на ногах. <…>

Я вот только недавно 8 мая перестала плакать. Всегда вспоминала папу. Он старший лейтенант – артиллерист. Я не могла простить вот этого момента, что они нам написали «пропал без вести», – ждать или не ждать? Десять лет я упорно ждала после войны, а потом вот только оплакивала 8 мая.

Девятого мая для нас был самый настоящий праздник, потому что мы знали, что такое война.

Мы собрали для вас самые лучшие рассказы о Великой Отечественной войне 1941-1945 гг. Рассказы от первого лица, не придуманные, живые воспоминания фронтовиков и свидетелей войны. 

Рассказ о войне из книги священника Александра Дьяченко «Преодоление»

— Я не всегда была старой и немощной, я жила в белорусской деревне, у меня была се­мья, очень хороший муж. Но пришли немцы, муж, как и другие мужчины, ушел в партизаны, он был их командиром. Мы, женщины, поддерживали своих мужчин, чем могли. Об этом ста­ло известно немцам. Они приехали в деревню рано утром. Выгнали всех из домов и, как ско­тину, погнали на станцию в соседний городок. Там нас уже ждали вагоны. Людей набивали в те­плушки так, что мы могли только стоять. Ехали с остановками двое суток, ни воды, ни пищи нам не давали. Когда нас наконец выгрузили из ваго­нов, то некоторые были уже не в состоянии дви­гаться. Тогда охрана стала сбрасывать их на зем­лю и добивать прикладами карабинов. А потом нам показали направление к воротам и сказали: «Бегите». Как только мы пробежали половину расстояния, спустили собак. До ворот добежали самые сильные. Тогда собак отогнали, всех, кто остался, построили в колонну и повели сквозь ворота, на которых по-немецки было написано: «Каждому — свое». С тех пор, мальчик, я не могу смотреть на высокие печные трубы.

Она оголила руку и показала мне наколку из ряда цифр на внутренней стороне руки, бли­же к локтю. Я знал, что это татуировка, у моего папы был на груди наколот танк, потому что он танкист, но зачем колоть цифры?

— Это мой номер в Освенциме.

Помню, что еще она рассказывала о том, как их освобождали наши танкисты и как ей повезло дожить до этого дня. Про сам лагерь и о том, что в нем происходило, она не расска­зывала мне ничего, наверное, жалела мою детскую голову.

Об Освенциме я узнал уже позд­нее. Узнал и понял, почему моя соседка не мог­ла смотреть на трубы нашей котельной.

Мой отец во время войны тоже оказался на оккупированной территории. Досталось им от немцев, ох, как досталось. А когда наши по­гнали немчуру, то те, понимая, что подросшие мальчишки — завтрашние солдаты, решили их расстрелять. Собрали всех и повели в лог, а тут наш самолетик — увидел скопление людей и дал рядом очередь. Немцы на землю, а пацаны — врассыпную. Моему папе повезло, он убежал, с простреленной рукой, но убежал. Не всем тог­да повезло.

В Германию мой отец входил танкистом. Их танковая бригада отличилась под Берли­ном на Зееловских высотах. Я видел фотогра­фии этих ребят. Молодежь, а вся грудь в орде­нах, несколько человек — Герои. Многие, как и мой папа, были призваны в действующую ар­мию с оккупированных земель, и многим было за что мстить немцам. Поэтому, может, и воева­ли так отчаянно храбро.

Шли по Европе, осво­бождали узников концлагерей и били врага, до­бивая беспощадно. «Мы рвались в саму Герма­нию, мы мечтали, как размажем ее траками гу­сениц наших танков. У нас была особая часть, даже форма одежды была черная. Мы еще сме­ялись, как бы нас с эсэсовцами не спутали».

Сразу по окончании войны бригада моего отца была размещена в одном из маленьких не­мецких городков. Вернее, в руинах, что от него остались. Сами кое-как расположились в подва­лах зданий, а вот помещения для столовой не было. И командир бригады, молодой полков­ник, распорядился сбивать столы из щитов и ставить временную столовую прямо на площа­ди городка.

«И вот наш первый мирный обед. Полевые кухни, повара, все, как обычно, но солдаты си­дят не на земле или на танке, а, как положено, за столами. Только начали обедать, и вдруг из всех этих руин, подвалов, щелей, как тараканы, начали выползать немецкие дети. Кто-то сто­ит, а кто-то уже и стоять от голода не может. Стоят и смотрят на нас, как собаки. И не знаю, как это получилось, но я своей простреленной рукой взял хлеб и сунул в карман, смотрю ти­хонько, а все наши ребята, не поднимая глаз друга на друга, делают то же самое».

А потом они кормили немецких детей, отда­вали все, что только можно было каким-то обра­зом утаить от обеда, сами еще вчерашние дети, которых совсем недавно, не дрогнув, насилова­ли, сжигали, расстреливали отцы этих немецких детей на захваченной ими нашей земле.

Командир бригады, Герой Советского Со­юза, по национальности еврей, родителей ко­торого, как и всех других евреев маленького бе­лорусского городка, каратели живыми закопа­ли в землю, имел полное право, как моральное, так и военное, залпами отогнать немецких «вы­родков» от своих танкистов. Они объедали его солдат, понижали их боеспособность, многие из этих детей были еще и больны и могли рас­пространить заразу среди личного состава.

Но полковник, вместо того чтобы стре­лять, приказал увеличить норму расхода про­дуктов. И немецких детей по приказу еврея кормили вместе с его солдатами.

Думаешь, что это за явление такое — Рус­ский Солдат? Откуда такое милосердие? Поче­му не мстили? Кажется, это выше любых сил — узнать, что всю твою родню живьем закопа­ли, возможно, отцы этих же детей, видеть кон­цлагеря с множеством тел замученных людей. И вместо того чтобы «оторваться» на детях и женах врага, они, напротив, спасали их, кор­мили, лечили.

С описываемых событий прошло несколь­ко лет, и мой папа, окончив военное училище в пятидесятые годы, вновь проходил военную службу в Германии, но уже офицером. Как-то на улице одного города его окликнул молодой немец. Он подбежал к моему отцу, схватил его за руку и спросил:

— Вы не узнаете меня? Да, конечно, сейчас во мне трудно узнать того голодного оборванного мальчишку. Но я вас запомнил, как вы тог­да кормили нас среди руин. Поверьте, мы ни­когда этого не забудем.

Вот так мы приобретали друзей на Западе, силой оружия и всепобеждающей силой хри­стианской любви.

***

Живы. Выдержим. Победим.

ПРАВДА О ВОЙНЕ

Надо отметить, что далеко не на всех произвело убедительное впечатление выступление В. М. Молотова в первый день войны, а заключительная фраза у некоторых бойцов вызвала иронию. Когда мы, врачи, спрашивали у них, как дела на фронте, а жили мы только этим, часто слышали ответ: «Драпаем. Победа за нами… то есть у немцев!»

Не могу сказать, что и выступление И. В. Сталина на всех подействовало положительно, хотя на большинство от него повеяло теплом. Но в темноте большой очереди за водой в подвале дома, где жили Яковлевы, я услышал однажды: «Вот! Братьями, сестрами стали! Забыл, как за опоздания в тюрьму сажал. Пискнула крыса, когда хвост прижали!» Народ при этом безмолвствовал. Приблизительно подобные высказывания я слышал неоднократно.

Подъему патриотизма способствовали еще два фактора. Во-первых, это зверства фашистов на нашей территории. Сообщения газет, что в Катыни под Смоленском немцы расстреляли десятки тысяч плененных нами поляков, а не мы во время отступления, как уверяли немцы, воспринимались без злобы. Все могло быть. «Не могли же мы их оставить немцам», — рассуждали некоторые. Но вот убийство наших людей население простить не могло.

В феврале 1942 года моя старшая операционная медсестра А. П. Павлова получила с освобожденных берегов Селигера письмо, где рассказывалось, как после взрыва ручной фанаты в штабной избе немцев они повесили почти всех мужчин, в том числе и брата Павловой. Повесили его на березе у родной избы, и висел он почти два месяца на глазах у жены и троих детей. Настроение от этого известия у всего госпиталя стало грозным для немцев: Павлову любили и персонал, и раненые бойцы… Я добился, чтобы во всех палатах прочли подлинник письма, а пожелтевшее от слез лицо Павловой было в перевязочной у всех перед глазами…

Второе, что обрадовало всех, это примирение с церковью. Православная церковь проявила в своих сборах на войну истинный патриотизм, и он был оценен. На патриарха и духовенство посыпались правительственные награды. На эти средства создавались авиаэскадрильи и танковые дивизии с названиями «Александр Невский» и «Дмитрий Донской». Показывали фильм, где священник с председателем райисполкома, партизаном, уничтожает зверствующих фашистов. Фильм заканчивался тем, что старый звонарь поднимается на колокольню и бьет в набат, перед этим широко перекрестясь. Прямо звучало: «Осени себя крестным знамением, русский народ!» У раненых зрителей, да и у персонала блестели слезы на глазах, когда зажигался свет.

Наоборот, огромные деньги, внесенные председателем колхоза, кажется, Ферапонтом Головатым, вызывали злобные улыбки. «Ишь как наворовался на голодных колхозниках», — говорили раненые из крестьян.

Громадное возмущение у населения вызвала и деятельность пятой колонны, то есть внутренних врагов. Я сам убедился, как их было много: немецким самолетам сигнализировали из окон даже разноцветными ракетами. В ноябре 1941 года в госпитале Нейрохирургического института сигнализировали из окна азбукой Морзе. Дежурный врач Мальм, совершенно спившийся и деклассированный человек, сказал, что сигнализация шла из окна операционной, где дежурила моя жена. Начальник госпиталя Бондарчук на утренней пятиминутке сказал, что он за Кудрину ручается, а дня через два сигнальщика взяли, и навсегда исчез сам Мальм.

Мой учитель игры на скрипке Александров Ю. А., коммунист, хотя и скрыто религиозный, чахоточный человек, работал начальником пожарной охраны Дома Красной Армии на углу Литейного и Кировской. Он гнался за ракетчиком, явно работником Дома Красной Армии, но не смог рассмотреть его в темноте и не догнал, но ракетницу тот бросил под ноги Александрову.

Быт в институте постепенно налаживался. Стало лучше работать центральное отопление, электрический свет стал почти постоянным, появилась вода в водопроводе. Мы ходили в кино. Такие фильмы, как «Два бойца», «Жила-была девочка» и другие, смотрели с нескрываемым чувством.

На «Два бойца» санитарка смогла взять билеты в кинотеатр «Октябрь» на сеанс позже, чем мы рассчитывали. Придя на следующий сеанс, мы узнали, что снаряд попал во двор этого кинотеатра, куда выпускали посетителей предыдущего сеанса, и многие были убиты и ранены.

Лето 1942 года прошло через сердца обывателей очень грустно. Окружение и разгром наших войск под Харьковом, сильно пополнившие количество наших пленных в Германии, навели большое на всех уныние. Новое наступление немцев до Волги, до Сталинграда, очень тяжело всеми переживалось. Смертность населения, особенно усиленная в весенние месяцы, несмотря на некоторое улучшение питания, как результат дистрофии, а также гибель людей от авиабомб и артиллерийских обстрелов ощутили все.

У жены украли в середине мая мою и ее продовольственные карточки, отчего мы снова очень сильно голодали. А надо было готовиться к зиме.

Мы не только обработали и засадили огороды в Рыбацком и Мурзинке, но получили изрядную полосу земли в саду у Зимнего дворца, который был отдан нашему госпиталю. Это была превосходная земля. Другие ленинградцы обрабатывали другие сады, скверы, Марсово поле. Мы посадили даже десятка два глазков от картофеля с прилегающим кусочком шелухи, а также капусту, брюкву, морковь, лук-сеянец и особенно много турнепса. Сажали везде, где только был клочок земли.

Жена же, боясь недостатка белковой пищи, собирала с овощей слизняков и мариновала их в двух больших банках. Впрочем, они не пригодились, и весной 1943 года их выбросили.

Наступившая зима 1942/43 года была мягкой. Транспорт больше не останавливался, все деревянные дома на окраинах Ленинграда, в том числе и дома в Мурзинке, снесли на топливо и запаслись им на зиму. В помещениях был электрический свет. Вскоре ученым дали особые литерные пайки. Мне как кандидату наук дали литерный паек группы Б. В него ежемесячно входили 2 кг сахара, 2 кг крупы, 2 кг мяса, 2 кг муки, 0,5 кг масла и 10 пачек папирос «Беломорканал». Это было роскошно, и это нас спасло.

Обмороки у меня прекратились. Я даже легко всю ночь дежурил с женой, охраняя огород у Зимнего дворца по очереди, три раза за лето. Впрочем, несмотря на охрану, все до одного кочана капусты украли.

Большое значение имело искусство. Мы начали больше читать, чаще бывать в кино, смотреть кинопередачи в госпитале, ходить на концерты самодеятельности и приезжавших к нам артистов. Однажды мы с женой были на концерте приехавших в Ленинград Д. Ойстраха и Л. Оборина. Когда Д. Ойстрах играл, а Л. Оборин аккомпанировал, в зале было холодновато. Внезапно голос тихо сказал: «Воздушная тревога, воздушная тревога! Желающие могут спуститься в бомбоубежище!» В переполненном зале никто не двинулся, Ойстрах благодарно и понимающе улыбнулся нам всем одними глазами и продолжал играть, ни на мгновение не споткнувшись. Хотя в ноги толкало от взрывов и доносились их звуки и тявканье зениток, музыка поглотила все. С тех пор эти два музыканта стали моими самыми большими любимцами и боевыми друзьями без знакомства.

К осени 1942 года Ленинград сильно опустел, что тоже облегчало его снабжение. К моменту начала блокады в городе, переполненном беженцами, выдавалось до 7 миллионов карточек. Весной 1942 года их выдали только 900 тысяч.

Эвакуировались многие, в том числе и часть 2-го Медицинского института. Остальные вузы уехали все. Но все же считают, что Ленинград смогли покинуть по Дороге жизни около двух миллионов. Таким образом, около четырех миллионов умерло (По официальным данным в блокадном Ленинграде умерло около 600 тысяч человек, по другим — около 1 миллиона. — ред.) цифра, значительно превышающая официальную. Далеко не все мертвецы попали на кладбище. Громадный ров между Саратовской колонией и лесом, идущим к Колтушам и Всеволожской, принял в себя сотни тысяч мертвецов и сровнялся с землей. Сейчас там пригородный огород, и следов не осталось. Но шуршащая ботва и веселые голоса убирающих урожай — не меньшее счастье для погибших, чем траурная музыка Пискаревского кладбища.

Немного о детях. Их судьба была ужасна. По детским карточкам почти ничего не давали. Мне как-то особенно живо вспоминаются два случая.

В самую суровую часть зимы 1941/42 года я брел из Бехтеревки на улицу Пестеля в свой госпиталь. Опухшие ноги почти не шли, голова кружилась, каждый осторожный шаг преследовал одну цель: продвинуться вперед и не упасть при этом. На Староневском я захотел зайти в булочную, чтобы отоварить две наши карточки и хоть немного согреться. Мороз пробирал до костей. Я стал в очередь и заметил, что около прилавка стоит мальчишка лет семи-восьми. Он наклонился и весь как бы сжался. Вдруг он выхватил кусок хлеба у только что получившей его женщины, упал, сжавшись в ко-1 мок спиной кверху, как ежик, и начал жадно рвать хлеб зубами. Женщина, утратившая хлеб, дико завопила: наверное, ее дома ждала с нетерпением голодная семья. Очередь смешалась. Многие бросились бить и топтать мальчишку, который продолжал есть, ватник и шапка защищали его. «Мужчина! Хоть бы вы помогли», — крикнул мне кто-то, очевидно, потому, что я был единственным мужчиной в булочной. Меня закачало, сильно закружилась голова. «Звери вы, звери», — прохрипел я и, шатаясь, вышел на мороз. Я не мог спасти ребенка. Достаточно было легкого толчка, и меня, безусловно, приняли бы разъяренные люди за сообщника, и я упал бы.

Да, я обыватель. Я не кинулся спасать этого мальчишку. «Не обернуться в оборотня, зверя», — писала в эти дни наша любимая Ольга Берггольц. Дивная женщина! Она многим помогала перенести блокаду и сохраняла в нас необходимую человечность.

Я от имени их пошлю за рубеж телеграмму:

«Живы. Выдержим. Победим».

Но неготовность разделить участь избиваемого ребенка навсегда осталась у меня зарубкой на совести…

Второй случай произошел позже. Мы получили только что, но уже во второй раз, литерный паек и вдвоем с женой несли его по Литейному, направляясь домой. Сугробы были и во вторую блокадную зиму достаточно высоки. Почти напротив дома Н. А. Некрасова, откуда он любовался парадным подъездом, цепляясь за погруженную в снег решетку, шел ребенок лет четырех-пяти. Он с трудом передвигал ноги, огромные глаза на иссохшем старческом лице с ужасом вглядывались в окружающий мир. Ноги его заплетались. Тамара вытащила большой, двойной, кусок сахара и протянула ему. Он сначала не понял и весь сжался, а потом вдруг рывком схватил этот сахар, прижал к груди и замер от страха, что все случившееся или сон, или неправда… Мы пошли дальше. Ну, что же большее могли сделать еле бредущие обыватели?

ПРОРЫВ БЛОКАДЫ

Все ленинградцы ежедневно говорили о прорыве блокады, о предстоящей победе, мирной жизни и восстановлении страны, втором фронте, то есть об активном включении в войну союзников. На союзников, впрочем, мало надеялись. «План уже начерчился, но рузвельтатов никаких»,— шутили ленинградцы. Вспоминали и индейскую мудрость: «У меня три друга: первый — мой друг, второй — друг моего друга и третий — враг моего врага». Все считали, что третья степень дружбы только и объединяет нас с нашими союзниками. (Так, кстати, и оказалось: второй фронт появился только тогда, когда ясно стало, что мы сможем освободить одни всю Европу.)

Редко кто говорил о других исходах. Были люди, которые считали, что Ленинград после войны должен стать свободным городом. Но все сразу же обрывали таких, вспоминая и «Окно в Европу», и «Медного всадника», и историческое значение для России выхода к Балтийскому морю. Но о прорыве блокады говорили ежедневно и всюду: за работой, на дежурствах на крышах, когда «лопатами отбивались от самолетов», гася зажигалки, за скудной едой, укладываясь в холодную постель и во время немудрого в те времена самообслуживания. Ждали, надеялись. Долго и упорно. Говорили то о Федюнинском и его усах, то о Кулике, то о Мерецкове.

В призывных комиссиях на фронт брали почти всех. Меня откомандировали туда из госпиталя. Помню, что только двубезрукому я дал освобождение, удивившись замечательным протезам, скрывавшим его недостаток. «Вы не бойтесь, берите с язвой желудка, туберкулезных. Ведь всем им придется быть на фронте не больше недели. Если не убьют, то ранят, и они попадут в госпиталь», — говорил нам военком Дзержинского района.

И действительно, война шла большой кровью. При попытках пробиться на связь с Большой землей под Красным Бором остались груды тел, особенно вдоль насыпей. «Невский пятачок» и Синявинские болота не сходили с языка. Ленинградцы бились неистово. Каждый знал, что за его спиной его же семья умирает с голоду. Но все попытки прорыва блокады не вели к успеху, наполнялись только наши госпитали искалеченными и умирающими.

С ужасом мы узнали о гибели целой армии и предательстве Власова. Этому поневоле пришлось поверить. Ведь, когда читали нам о Павлове и других расстрелянных генералах Западного фронта, никто не верил, что они предатели и «враги народа», как нас в этом убеждали. Вспоминали, что это же говорилось о Якире, Тухачевском, Уборевиче, даже о Блюхере.

Летняя кампания 1942 года началась, как я писал, крайне неудачно и удручающе, но уже осенью стали много говорить об упорстве наших под Сталинградом. Бои затянулись, подходила зима, а в ней мы надеялись на свои русские силы и русскую выносливость. Радостные вести о контрнаступлении под Сталинградом, окружении Паулюса с его 6-й армией, неудачи Манштейна в попытках прорвать это окружение давали ленинградцам новую надежду в канун Нового, 1943 года.

Я встречал Новый год с женой вдвоем, вернувшись часам к 11 в каморку, где мы жили при госпитале, из обхода по эвакогоспиталям. Была рюмка разведенного спирта, два ломтика сала, кусок хлеба грамм 200 и горячий чай с кусочком сахара! Целое пиршество!

События не заставили себя ждать. Раненых почти всех выписали: кого комиссовали, кого отправили в батальоны выздоравливающих, кого увезли на Большую землю. Но недолго бродили мы по опустевшему госпиталю после суматохи его разгрузки. Потоком пошли свежие раненые прямо с позиций, грязные, перевязанные часто индивидуальным пакетом поверх шинели, кровоточащие. Мы были и медсанбатом, и полевым, и фронтовым госпиталем. Одни стали на сортировку, другие — к операционным столам для бессменного оперирования. Некогда было поесть, да и не до еды стало.

Не первый раз шли к нам такие потоки, но этот был слишком мучителен и утомителен. Все время требовалось тяжелейшее сочетание физической работы с умственной, нравственных человеческих переживаний с четкостью сухой работы хирурга.

На третьи сутки мужчины уже не выдерживали. Им давали по 100 грамм разведенного спирта и посылали часа на три спать, хотя приемный покой завален был ранеными, нуждающимися в срочнейших операциях. Иначе они начинали плохо, полусонно оперировать. Молодцы женщины! Они не только во много раз лучше мужчин переносили тяготы блокады, гораздо реже погибали от дистрофии, но и работали, не жалуясь на усталость и четко выполняя свои обязанности.

В нашей операционной операции шли на трех столах: за каждым — врач и сестра, на все три стола — еще одна сестра, заменяющая операционную. Кадровые операционные и перевязочные сестры все до одной ассистировали на операциях. Привычка работать по много ночей подряд в Бехтеревке, больнице им. 25-го Октября и на «скорой помощи» меня выручила. Я выдержал это испытание, с гордостью могу сказать, как женщины.

Ночью 18 января нам привезли раненую женщину. В этот день убило ее мужа, а она была тяжело ранена в мозг, в левую височную долю. Осколок с обломками костей внедрился в глубину, полностью парализовав ей обе правые конечности и лишив ее возможности говорить, но при сохранении понимания чужой речи. Женщины-бойцы попадали к нам, но не часто. Я ее взял на свой стол, уложил на правый, парализованный бок, обезболил кожу и очень удачно удалил металлический осколок и внедрившиеся в мозг осколки кости. «Милая моя, — сказал я, кончая операцию и готовясь к следующей, — все будет хорошо. Осколок я достал, и речь к вам вернется, а паралич целиком пройдет. Вы полностью выздоровеете!»

Вдруг моя раненая сверху лежащей свободной рукой стала манить меня к себе. Я знал, что она не скоро еще начнет говорить, и думал, что она мне что-нибудь шепнет, хотя это казалось невероятным. И вдруг раненая своей здоровой голой, но крепкой рукой бойца охватила мне шею, прижала мое лицо к своим губам и крепко поцеловала. Я не выдержал. Я не спал четвертые сутки, почти не ел и только изредка, держа папироску корнцангом, курил. Все помутилось в моей голове, и, как одержимый, я выскочил в коридор, чтобы хоть на одну минуту прийти в себя. Ведь есть же страшная несправедливость в том, что женщин — продолжательниц рода и смягчающих нравы начала в человечестве, тоже убивают. И вот в этот момент заговорил, извещая о прорыве блокады и соединении Ленинградского фронта с Волховским, наш громкоговоритель.

Была глубокая ночь, но что тут началось! Я стоял окровавленный после операции, совершенно обалдевший от пережитого и услышанного, а ко мне бежали сестры, санитарки, бойцы… Кто с рукой на «аэроплане», то есть на отводящей согнутую руку шине, кто на костылях, кто еще кровоточа через недавно наложенную повязку. И вот начались бесконечные поцелуи. Целовали меня все, несмотря на мой устрашающий от пролитой крови вид. А я стоял, пропустил минут 15 из драгоценного времени для оперирования других нуждавшихся раненых, выдерживая эти бесчисленные объятия и поцелуи.

***

Рассказ о Великой Отечественной войне фронтовика

1 год назад в этот день началась война, разделившая историю не только нашей страны, а и всего мира на до и после. Рассказывает участник Великой Отечественной войны Марк Павлович Иванихин, председатель Совета ветеранов войны, труда, Вооруженных сил и правоохранительных органов Восточного административного округа.

Марк Павлович вспоминает день начала войны:

— День начала войны – это день, когда наша жизнь переломилась пополам. Было хорошее, светлое воскресенье, и вдруг объявили о войне, о первых бомбежках. Все поняли, что придется очень многое выдержать, 280 дивизий пошли на нашу страну. У меня семья военная, отец был подполковником. За ним сразу пришла машина, он взял свой «тревожный» чемодан (это чемодан, в котором всегда наготове было самое необходимое), и мы вместе поехали в училище, я как курсант, а отец как преподаватель.

Сразу все изменилось, всем стало понятно, что эта война будет надолго. Тревожные новости погрузили в другую жизнь, говорили о том, что немцы постоянно продвигаются вперед. Этот день был ясный, солнечный, а под вечер уже началась мобилизация.

Такими остались мои воспоминания, мальчишки 18-ти лет. Отцу было 43 года, он работал старшим преподавателем в первом Московском Артиллерийском училище имени Красина, где учился и я. Это было первое училище, которое выпустило в войну офицеров, воевавших на «Катюшах». Я всю войну воевал на «Катюшах».

— Молодые неопытные ребята шли под пули. Это была верная смерть?

— Мы все-таки многое умели. Еще в школе нам всем нужно было сдать норматив на значок ГТО (готов к труду и обороне). Тренировались почти как в армии: нужно было пробежать, проползти, проплыть, а также учили перевязывать раны, накладывать шины при переломах и так далее. Хоть война и была внезапной, мы немного были готовы защищать свою Родину.

Я воевал на фронте с 6 октября 1941 по апрель 1945 г. Участвовал в сражениях за Сталинград, на Курской Дуге, и от Курской Дуги через Украину и Польшу дошел до Берлина.

Война – это ужасное испытание. Это постоянная смерть, которая рядом с тобой и угрожает тебе. У ног рвутся снаряды, на тебя идут вражеские танки, сверху к тебе прицеливаются стаи немецких самолетов, артиллерия стреляет. Кажется, что земля превращается в маленькое место, где тебе некуда деться.

Я был командиром, у меня находилось 60 человек в подчинении. За всех этих людей надо отвечать. И, несмотря на самолеты и танки, которые ищут твоей смерти, нужно держать и себя в руках, и держать в руках солдат, сержантов и офицеров. Это выполнить сложно.

Не могу забыть концлагерь Майданек. Мы освободили этот лагерь смерти, увидели изможденных людей: кожа и кости. А особенно помнятся детишки с разрезанными руками, у них все время брали кровь. Мы увидели мешки с человеческими скальпами. Увидели камеры пыток и опытов. Что таить, это вызвало ненависть к противнику.

Еще помню, зашли в отвоеванную деревню, увидели церковь, а в ней немцы устроили конюшню. У меня солдаты были из всех городов советского союза, даже из Сибири, у многих погибли отцы на войне. И эти ребята говорили: «Дойдем до Германии, семьи фрицев перебьем, и дома их сожжем». И вот вошли мы в первый немецкий город, бойцы ворвались в дом немецкого летчика, увидели фрау и четверо маленьких детей. Вы думаете, кто-то их тронул? Никто из солдат ничего плохого им не сделал. Русский человек отходчив.

Все немецкие города, которые мы проходили, остались целы, за исключением Берлина, в котором было сильное сопротивление.

У меня четыре ордена. Орден Александра Невского, который получил за Берлин; орден Отечественной войны I-ой степени, два ордена Отечественной войны II степени. Также медаль за боевые заслуги, медаль за победу над Германией, за оборону Москвы, за оборону Сталинграда, за освобождение Варшавы и за взятие Берлина. Это основные медали, а всего их порядка пятидесяти. Все мы, пережившие военные годы, хотим одного — мира. И чтобы ценен был тот народ, который одержал победу.

Фото Юлии Маковейчук

Читать Рассказы о войне 1941-1945 гг.

[Видео] 1942. Разведка. Чудо на Адриана и Наталью

22 июня…

Монахиня Адриана (Малышева): Война — как фотография (ВИДЕО)

Правда о первых днях Великой Отечественной войны

Непридуманные рассказы о войне (портал)

С начала Великой Отечественной прошло уже 80 лет. И тех, кто защищал страну с оружием в руках на фронтах, и тех, кто трудился в тылу, осталось совсем немного. Но даже детские или юношеские рассказы о страшном дне — 22 июня 1941 года — остались навсегда в памяти у переживших войну. «Известия» собрали воспоминания известных людей о самом начале многолетней трагедии, опубликованные в газете в разные годы. Большинства из них уже нет с нами. Но их рассказы очень живо передают атмосферу дня, изменившего жизнь всей страны.

Олег Табаков, актер и режиссер (22 июня 1941 года ему было почти шесть лет):

«Мне стало казаться, что за каждым кустом сидит немец»

— Мне было неполных шесть лет. И я был единственным ребенком в семье. Родители, тридцати с чем-то лет, поехали отдыхать к близлежащим к городу зеленым насаждениям. Всё было радостно, весело, солнце сияло.

А потом вдруг появился велосипедист с выпученными от ужаса глазами и сказал: «Что вы здесь делаете? Что вы здесь делаете? Война началась с немцами!» И после этого, как мне теперь вспоминается, солнце зашло за тучи и мне стало казаться, что за каждым кустом сидит немец.

Едва ли не первый раз в жизни я испытал страх. Буквальный страх за свою жизнь.

Отец ушел добровольцем на фронт, и начались сложности. Он был начальником санитарного поезда, был отрезан от основной группы, и были сложности с деньгами — аттестат к нам пришел спустя год с лишним после начала войны. Трудно было, голодно.

Ирина Ракобольская, начштаба 46-го Гвардейского Таманского полка ночных бомбардировщиков, «ночная ведьма» (22 июня 1941 года ей был 21 год):

«Когда закончилась речь Молотова, я заплакала»

— 22 июня мы сидели дома у моей подружки Лены Талалаевой и готовились сдавать экзамен по теоретической физике. Это ведь было время сессии, конец третьего курса. Вдруг позвонил один мой приятель и говорит: «Девушки, включите радио, сейчас будет говорить Молотов. Кажется, о войне с немцами». Мы включили радио и услышали речь Молотова о том, что немцы напали на Советский Союз. Когда она закончилась, я заплакала.

Вышел Ленкин отец (он был известный врач, профессор, доктор наук) и говорит: «Что?» Я отвечаю: «Вот, война началась». И мы поехали в университет на Моховую. Там в большой аудитории собралась вся молодежь — комсомольцы, некомсомольцы, после заявления Молотова приехали все. На собрании мы приняли решение: признаем себя мобилизованными партией и правительством. Мы же уже взрослыми были, поэтому родителей не спрашивали.

Мама в это время была в деревне с внуком, моим племянником, и ничего не знала. Поэтому мне не с кем было делиться. А через день у нас в университете открылась школа медсестер. Мы же не имели никакой военной специальности. А кому во время войны нужны физики, математики, историки? Никому. Нужно идти воевать.

Ощущения войны не было, оно появилось позже, когда над Москвой летали белые фонари, город был затемненным, а на площадях рисовали улицы и крыши, чтобы ввести противника в заблуждение. Но обстановка с каждым днем становилась всё более военизированной.

Только прошла первая неделя, нас всех собрали и отправили в Рязанскую область. Колхозники были призваны на фронт, сено гнило, и кто-то должен был его убирать. Приехали в Рязанскую область, а там — полчища комаров, началась малярия. Первым заболел мой будущий муж Дима Линде, он тоже был студентом физфака, потом — друг Мишка. Я малярию подхватила позже, уже на фронте.

Василий Лановой, актер (22 июня 1941 года ему было семь лет):

«Страшно не было. Было интересно — столько самолетов увидеть»

— Я плохо помню те события. Мне было семь лет. Помню только, что мы с сестрами ехали на Украину, на нашу родину. Мама отправила нас на лето к бабушке с дедушкой. Поэтому о том, что началась война, я узнал на станции Абамеликово. Мы ехали без родителей, нас везли кондукторши. Сошли мы 22 июня в пять утра на станции Абамеликово, это между Одессой и Винницей. А там уже летели самолеты бомбить Одессу. Так я и узнал, что это война. Страшно не было. Было интересно — столько самолетов увидеть.

А вернулись назад мы в 1944 году. Три года с нами не было матери. Она должна была приехать через две недели, но не приехала. Потому что осталась работать на химическом заводе. И чуть ли не на второй день там стали разливать противотанковый «коктейль Молотова». А через пять дней, пока настраивали станок, 72 человека получили полное уничтожение нервной системы рук и ног. Страшно вредная жидкость была. Вот я и хоронил много лет спустя маму инвалидом I группы, а отца — инвалидом II группы. Так что вот как всё это начиналось и как кончилось.

Ирина Антонова, до ноября 2020 года президент ГМИИ им. Пушкина (22 июня 1941 года ей было 19 лет):

«Было ощущение: вступаем в героическую эпоху»

— Я сдала последний экзамен в институте по литературе — тогда я как раз закончила первый курс. Мы пошли гулять по Москве и поэтому на следующее утро долго спали. Нас разбудили соседи, которые постучались в дверь и сказали, что началась война. Я испытала тогда не чувство страха, а чувство огромного волнения, даже душевного подъема.

Это может показаться кому-то странным и даже смешным, но было ощущение, что мы вступаем в героическую эпоху, в масштабные времена, когда можно проявить себя. Мы действительно любили свою страну и хотели сделать для нее что-то. Начали звонить в институт, мама — на работу (ведь это был выходной), сначала было непонятно, что происходит. Но атмосфера сразу стала военная, на Покровском бульваре стояли танки.

Николай Дупак, директор Театра на Таганке с 1963 по 1990 год (22 июня 1941 года ему было 19 лет):

«Рискнул попроситься в кавалерию»

— Первый день войны — 22 июня 1941 года — я встретил в Киеве в шикарной гостинице «Континенталь». К тому времени я уже полтора месяца был на съемках фильма Александра Петровича Довженко «Тарас Бульба». Меня, выпускника Ростовского театрального училища, которым руководил Юрия Завадский (будущий главный режиссер Театра Моссовета), утвердили на роль Андрия. Тараса играл Амвросий Бучма, а Остапа — Борис Андреев.

Это было воскресенье. Где-то в 5–6 часов утра я проснулся от гула. Вышел на балкон и увидел, как на очень низкой высоте пролетали самолеты с непонятными знаками. Потом выяснилось, что это немцы бомбили переправу через Днепр. Утром я сел в трамвай и поехал на киностудию. Проезжая мимо Еврейского базара (сейчас там цирк), увидел, что немцы туда тоже сбросили бомбы. Погибло очень много народу. Потом Молотов по радио сообщил, что началась война.

Александр Довженко собрал всю съемочную группу и сообщил, что вместо двух лет фильм снимут за полтора года. Но съемки продлились всего неделю. Так как в массовке были заняты 400 человек солдат, которые отправились на фронт.

На Киевскую киностудию мне пришла телеграмма: «Коля, тебе прислали вызов в военкомат». Мама отправила ее из Таганрога, где жили мы вместе с ней и братом. Я подумал: зачем мне ехать домой, пойду в военкомат здесь в Киеве.

Когда пришел проситься на фронт, меня спросили: «Ты где родился?» — «В деревне». — «В пехоту». Но так как для роли в фильме «Тарас Бульба» я занимался верховой ездой на ипподроме, то рискнул попроситься в кавалерию. Тогда мне предложили поехать в Новочеркасск. Это в 40 км от Ростова-на-Дону и в 60 — от Таганрога. Там было Кавалерийское училище. Мне выписали билет до Ростова-на-Дону. Приехав в город, я вдруг на вокзале услышал замечательную песню Клавдии Шульженко «Синенький, скромный платочек // Падал с опущенных плеч». И будто никакой войны и нет.

Леонид Шварцман, художник, режиссер-мультипликатор, создатель образа Чебурашки (22 июня 1941 года ему было 21 год):

«Руки примерзали к металлу»

— Когда началась война, мне был 21 год. В то время я жил в Питере и учился в школе при Академии художеств. Там же жила и моя сестра со своей семьей. Днем 22 июня, когда я находился на даче и писал на пленэре какой-то этюд, по радио сообщили, что немецкие войска без предупреждения напали на Советский Союз, разбомбили Минск, Киев и другие города. Так мы узнали о начале этой большой и страшной войны.

Так как я жил практически один, то необходимо было подумать о своей дальнейшей судьбе. Поэтому в качестве ученика токаря я поступил на Кировский (бывший Путиловский) завод, который стал выпускать танки. Проработал там примерно до ноября 1941 года, затем вместе со всеми сотрудниками предприятия был эвакуирован в Челябинск на тракторный завод (ЧТЗ), куда мы добирались больше месяца в очень тяжелых условиях, полуголодные.

На Челябинском тракторном заводе я проработал практически всю зиму. Это была самая страшная и тяжелая зима не только потому, что нам приходилось работать в холодных цехах, где руки примерзали к металлу, но еще и потому, что советские войска отступали и немцы чуть не подошли к самой Москве.

Вспоминаю этот период как самый страшный момент войны. Затем уже нашей армии удалось остановить немцев под Москвой, отстоять Сталинград. О событиях с фронтов, конечно, узнавали из сводок Информбюро по радио, которое мы постоянно слушали.

Через некоторое время на ЧТЗ создали большую художественную мастерскую, куда меня пригласили, узнав, что я по образованию художник. Наша группа художников из 15 человек проводила важную работу по агитации и пропаганде, поддержанию патриотического духа работников завода. Мы писали портреты вождей, ударников производства, различные лозунги и плакаты, которые потом вывешивали над главным входом завода и в цехах.

Владимир Дашкевич, композитор (22 июня 1941 года ему было семь лет):

«Человечество не должно решать проблемы войной»

— Первые дни войны мы встретили с некой надеждой на то, что она пройдет на территории противника и быстро закончится, как об этом и сообщалось. Но всё оказалось с точностью до наоборот.

В моей памяти отсчет войны пошел ровно через месяц после ее начала. 22 июля я находился в гостях у бабушки, которая жила в Москве рядом с Театром Вахтангова. В тот день немецкие самолеты сбросили на город бомбы, были разрушены театр и наша квартира. В результате погиб мой дядя, а нас достали из-под завалов. Над Москвой низко летели немецкие самолеты. Это мое практически первое детское воспоминание, мне тогда было семь с половиной лет.

После этого нас с мамой эвакуировали в Ижевск, ехали мы туда 30 дней, было очень тяжело и голодно. Где-то нас встречали приветливо, а где-то очень холодно. Конечно, для детей происходящее стало большим ударом по психике.

Из эвакуации мы вернулись в 1943 году. Тогда уже произошел положительный перелом в военных действиях, начали получать гуманитарную помощь от союзников и с провизией стало немного полегче. Мы впервые попробовали тушенку и яичный порошок.

После возвращения в Москве всё было непривычно. Нужно было занавешивать окна для маскировки, и я часто забывал это делать правильно, за что мне прилетало от отца. В это же время во дворе стали появляться раненые, лишившиеся рук или ног, их называли «самовары». Они рассказывали о войне то, что не совпадало с официальной точкой зрения. И это сказывалось на нашем восприятии происходящего.

Конечно, когда наши войска перешли границу страны и пошли дальше к Германии, это стало временем большого энтузиазма.

За событиями на фронтах следили. Обычно это было в классе. Все знали, где и какие битвы происходят, передвигали флажки на карте. Но интересы у нас были совсем другими. В то время началось повальное увлечение футболом и шахматами. Поэтому я занялся шахматами и даже стал кандидатом в мастера.

В военные годы большую воспитательную роль для меня сыграла не столько словесная пропаганда, сколько качественная музыка. Никогда не было столько замечательной музыки, как тогда. Помню, как мы слушали «Ленинградскую симфонию» Шостаковича и напевали эту мелодию.

День Победы встречал вместе со всеми. Население Москвы было в разы меньше, и не было таких толп.

Возможно, всё произошедшее — это часть моей биографии, которая сильно повлияла на мой характер и мое отношение к войне. До сих пор считаю, что человечество не должно решать никакие проблемы войной.

Владимир Этуш, актер (22 июня 1941 года ему было 19 лет):

«Я увидел немецкую машину с флагом»

— Как я узнал о начале войны? Я не узнал, я увидел. Мы с друзьями из Щукинского училища шли по улице и вдруг увидели немецкую машину — на ней флаг был немецкий. Она ехала на огромной скорости. Какая у нас была реакция? Мы растерялись, не поняли, почему здесь оказался немецкий автомобиль, да еще мчится на такой скорости. Ну а потом выяснилось, что это ехал немецкий посол, чтобы вручить Молотову ноту об объявлении войны. А когда я пришел домой, мама мне сказала, что началась война.

Ну а потом уже всё закрутилось. Как дома всё это обсуждалось, я, к сожалению, уже не помню. Это было очень давно. Но мама сказала: «Вот, война началась». А потом уже объявляли в эфире.

Георгий Данелия, режиссер (22 июня 1941 года ему было 10 лет):

«Наша задача была — поймать Гитлера»

— Я хорошо помню этот день. Мы на лето поехали с мамой в Тбилиси и с моей теткой, братьями и сестрами жили в деревне Дигоми. Сейчас это уже район Тбилиси, а тогда — дикая деревня, по ночам шакалы выли.

И вот 22-го приехала мама, и все стали говорить, что началась война. Но мы, дети, так обрадовались! Потому что до этого мы смотрели хронику «Если завтра война». И мы знали, что или завтра, или послезавтра — мы победим. И наша задача была — поймать Гитлера. Кто-то пустил слух, что Гитлер в Тбилиси скрывается. И все ходили и смотрели — а может быть, это Гитлер? Так я помню начало войны. Как что-то радостное.

Вы себе не представляете, какие тогда были ощущения. Сейчас ведь все уверены, что мы сильная страна и мы всех победим? А тогда это было в сто крат больше. Нам это еще в школе внушили. Ну и у взрослых было такое же убеждение.

Да, мы были маленькими, но и в этом возрасте уже знали, кто такой Гитлер. Сразу появились карикатуры — такой ма-а-а-ленький Гитлер. Совсем маленький-премаленький. И у него малюсенькая обезьянка Геббельс, его рисовали как мартышку. А про Гитлера мы знали, что у него усы и челка.

Поначалу никакого страха не было. А потом оказалось, что мы не можем в Москву вернуться, что отец на фронте. Потом над Тбилиси стали самолеты летать, раненые появились. Я два года отучился в Тбилиси, а в 1943 году мы вернулись в Москву. Я проехал через всю разрушенную страну — толпы нищих, беспризорных.

В Москве тоже было нерадостно — затемнение. Вы можете представить, что на улицах не горело ни-че-го? Все окна зашторены. Если не зашторены — расстрел. Мы жили в Уланском переулке, и там были какие-то специальные фонари, которые светили только вниз. Машины не могли с фарами ездить. Полная тьма. И всё это сохранилось в памяти.

Мой отец тогда работал в «Метрострое», и он строил бункеры для главнокомандующего. И когда заканчивали строить, то оказывались в тылу у немцев — метростроевцы же были под землей, им не видно было, где они находятся. И они раза три возвращались через линию фронта. Отец мне тогда ничего не рассказывал. Это я уже потом узнал.

Оказывается, если бы немцы вошли в Москву, отец должен был взорвать всё метро. У него были полномочия. Но это он рассказывал даже не мне, а кому-то из друзей. А когда он умер, уже мне рассказали.

А моя тетка, Верико Анджапаридзе, приезжала в 1941 году в Москву и останавливалась у нас дома. Потом она рассказала, что ушла во МХАТ, а окна не зашторила. А свет горел. И когда отец вернулся домой, его забрали и должны были расстрелять. И если бы не Качалов, Тарханов, Станиславский, Немирович-Данченко, которых привела Верико, то его бы расстреляли. Они его вытащили.

Приблизительное время чтения: 8 мин.

1418 долгих дней и ночей длилась Великая Отечественная, через которую в рядах действующей армии прошло более 34 миллионов наших соотечественников. И многие, очень многие не вернулись с войны. Грянул выстрел, просвистел осколок от мины, грохнула бомба — и нет человека. Каждый фронтовик, воевавший на переднем крае, неоднократно был на волосок от смерти. Что помогало выжить? Чудо? Воинское умение? Случай? Воля Божья? А может, всё вместе?

Герой Советского Союза Петр Трайнин воевал механиком-водителем с 1941 года. Прошел с боями от стен Москвы до Праги. Многократно таранил вражеские машины, горел в танке и не раз оставался единственным выжившим из всего экипажа.

28 января 1942 едва не стало последним днем его жизни. В ходе зимнего контрнаступления под Москвой, экипаж его танка БТ-7 неожиданно на северо-восточной окраине села Вельмежа наткнулся на немецкую батарею 105-миллиметровых орудий. Выстрелив по ним пару раз, танк на большой скорости ринулся на батарею и, передавив несколько пушек, был подбит.

Как это было? «Башнер, скорчившись, лежал бездыханный на днище. Рядом с ним, только привалившись к моторной перегородке, застыл мертвый командир. Их обоих уже охватило пламя и вытащить было невозможно. Кроме того, вот-вот должны были взорваться бензобаки и оставшиеся боеприпасы. Плача от ярости и бессилия, я соскочил с танка. И тотчас внутри машины раздался глухой взрыв, черный дым высоким столбом взвился вверх. Я упал на снег, продолжая рыдать», — вспоминал потом Петр Трайнин.

А герой Советского Союза Сергей Мацапура служил в пехоте, ходил в штыковые атаки, стрелял из пушки прямой наводкой по немецким танкам, был разведчиком, пулеметчиком, сапером. В 1943 году стал механиком-водителем танка.

Смерть не раз проходила рядом. Как в том страшном рукопашном бою летом 1941 года: «Сошлись мы во ржи. Кто-то со спины, как клещами, сжал мне горло. Дыхание перехватило, в глазах поплыло красное с черным. Не знаю, как изловчился, ударил фашиста каблуком в живот. Падая, он потянул и меня за собой. Так и грохнулись вместе — он на землю, я на него. Хватка фашиста ослабла, я впился ему в горло руками, теперь уж он захрипел.

Слышу: „С-серега!“ Это Соболев.

Я инстинктивно отклонился в сторону. Второй фашист промахнулся по мне прикладом. А Соболев не промахнулся, ударил его по стальной каске так, что приклад расщепился. Я вскочил, шарю руками винтовку, а в глазах муть, шатаюсь как пьяный. Не знаю, сколько времени прошло, пока стал соображать. Вижу, рядом стоит Соболев, разглядывает приклад своей винтовки. Рожь кругом потоптана, вперемешку лежат убитые — наши и противника. Тишина».

Иван Орленко воевал летчиком на Балтике. Его боевая специальность — «торпедоносец» — по праву считалась одной из самых опасных в авиации. Морские летчики уходят на сотни километров от своих берегов, а под крылом только вода. Завидя цель, пилот снижается на 20-30 метров, направляя под непрерывным огнем вражеской зенитной артиллерии свою машину на неприятельский корабль. Отвернуть уже нельзя — самолет идет боевым курсом, и штурману надо так сбросить торпеду, чтобы она точно поразила цель. Тут нужны стальные нервы, зоркий глаз и… везение.

«Мне повстречался механик моего самолета Н. А. Стерликов, — рассказывал Орленко.

— А вы под счастливой звездой родились, товарищ майор, — полушутя полусерьезно сказал он.

— Да? Не уверен. С чего это вы взяли?

— Осколок зенитного снаряда пробил пол в кабине прямо перед вашим сиденьем, а вас даже не задело…

— Ну, может быть, вы и правы, — засмеялся я».

Войсковой разведчик Георгий Егоров прошел Сталинградскую и Курскую битвы, но один бой остался в его памяти навсегда.

Тогда 14 разведчиков ушли в ночной рейд за «языком», а вернулись лишь двое. Сам Егоров, который делал еще только первые шаги в разведке, и командир Иван Исаев. Остальных скосил немецкий пулеметчик, которого они с Исаевым и скрутили, получив за это медали «За отвагу».

«Я не могу с точной последовательностью восстановить в памяти, что было после того, как все вскочили, словно подброшенные, — признавался Егоров. — Помню только, что я стрелял длинными очередями поверх голов бегущих впереди меня ребят. Передо мной рвались гранаты, а в лицо — прямо в глаза — ослепительно яркие вспышки бьющего в упор пулемета. В это пламя я и стрелял. Ребята падали, а я бежал. Я уверен был, что позади меня они снова поднимаются и бегут следом. И вдруг все стихло…

И еще снится, как я бегу на амбразуру. А ребята впереди меня падают и падают. И я знаю, что вот-вот должен упасть и я. Но бегу и не падаю.

Тридцать с лишним лет бегу и каждый раз жду, что вот теперь-то и я упаду и мне от этого станет сразу легче — я буду лежать рядом со всеми. Но каждый раз снова и снова преодолеваю то расстояние до дзота и каждый раз вижу, как падают и падают ребята…»

А вот исповедь другого разведчика, который, так же, как Егоров, начинал воевать под Сталинградом. Леонид Вегер ушел на фронт сразу после школы. В 1943 году был ранен, стал инвалидом II группы. После войны работал ведущим научным сотрудником института экономики РАН.

Итак, февраль 1943 года, ночь, заснеженное поле нейтральной полосы и очередная отчаянная попытка добыть «языка». Внезапно Вегер вспоминает, что перед ними — минное поле.

«Идти ночью по минному полю — не сахар. Ужас сковывал меня при каждом шаге. Как только я делал шаг и выносил ногу вперед, меня охватывал страх.

Мне казалось, что именно в этот момент раздастся взрыв, и у меня оторвет…

Я почти физически ощущал, как это произойдет. Что может быть страшнее для восемнадцатилетнего юноши?

Так прошли еще минут пять. Потом неожиданно из земли вырвалось черно-красное пламя. Раздался взрыв. На мгновенье я инстинктивно зажмурился. А когда открыл глаза, шедшего впереди солдата не было. Это было как чудо. Только что он был, и вот его нет. Вокруг тишина. Ни стона, ни звука. Все замерли в оцепенении. Затем повернулись на одной ноге на сто восемьдесят градусов и зашагали обратно».

Там же, под Сталинградом, в 1942 году начал воевать и Исаак Кобылянский. Служил артиллеристом, командиром орудийного расчета батареи 76-мм полковых пушек, носивших прозвище «Прощай, Родина!» — за их открытые позиции на переднем крае. И, как и его однополчане, многократно мог быть убит.

Говорят, в окопах не бывает атеистов. Вот и Кобылянский, член ВКП (б), в самые страшные мгновения инстинктивно обращался к Богу — как это было во время жуткой бомбежки, после того, как он чудом избежал плена:

«Прижавшись всем телом к сырой траве и уткнувшись в нее лицом, я „защитил“ голову ладонями, плотно зажмурил глаза и, неверующий, молча молился неведомым высшим силам: „Сохраните мне жизнь! Ведь я еще так молод, не имею детей, и если погибну сейчас, никакого следа от меня на Земле не останется!“ Подобное случалось несколько раз, всегда в критических ситуациях, когда от тебя ничего не зависит, ты беззащитен, бессилен, обречен на бездействие и покорно ждешь своей участи».

Протоиерей Рафаил Маркелов ушёл на фронт 1943 году в 17 лет. Туда, где с первого месяца войны воевал его отец. Мать к тому времени давно умерла, а младший брат и сестры попали в детский дом. Воевал он снайпером в 208-й стрелковой дивизии.

6 августа 1944 при освобождении Латвии 18-летнего новгородского паренька тяжело ранило из миномета, и в строй он уже не вернулся. На всю жизнь остались в ноге три осколка.

По словам отца Рафаила, снайпер — не пехотинец, стреляет во врага только один раз и тут же уходит. «Не ушел — тебя убьют».

К Богу обращались постоянно, и не только он, но и его сослуживцы. «Молиться мы так уж не молились, но все же, в основном, люди были верующие, я так думаю. Во всяком случае, крестики очень многие носили, да и „Господи помилуй“ постоянно слышалось. Особенно когда в атаку идти, перед боем. Хотя и не разрешалось это, но все равно всегда ведь найдешь место, где помолиться: на посту стоишь и молишься про себя, просишь у Бога, что тебе нужно. Никто не помешает».

Но, как говорится, на Бога надейся да сам не плошай. На вопрос, что было самым трудным на войне, отец Рафаил ответил: «Уберечь себя, остаться живым. Там ведь как? Дело делай, а по сторонам-то не зевай, смотри в оба, а то пропадешь».

Известный отечественный искусствовед, член-корреспондент Российской академии художеств Николай Никулин воевал под Ленинградом — в пехоте и артиллерии. Он написал на редкость честную и правдивую книгу «Воспоминания о войне».

Что такое чудо, он, четырежды раненный и контуженный, знал не понаслышке. Вот лишь один день из его жизни на передовой — 16 июля 1943 года.

В полдень Никулин вместе с одним пожилым и одним молодым солдатом идет в тыл — доставить пакет. «Мина ударила в бруствер и, обдав меня комками земли, шлепнулась рядом со мною. Она прокатилась некоторое расстояние по наклонной плоскости и застыла сантиметров в пятидесяти от моего носа. Волосы встали у меня дыбом, по спине побежали мурашки. Как зачарованный смотрел я на эту красивую игрушку, выкрашенную в ярко-красный и желтый цвета, поблескивающую прозрачным пластмассовым носиком! Сейчас лопнет! Секунда, другая… Минута… Не разорвалась! Редко кому так везет!»

К вечеру в том же составе они возвращались обратно. «Вдруг неожиданный рев, какой-то шлепок. Лицо и грудь забрызгало чем-то теплым и мокрым. Инстинктивно падаю. Все тихо. Протираю глаза — руки и гимнастерка в крови. На земле лежит наш старичок. Череп его начисто срезан болванкой. Молодой стоит и отупело смотрит вниз, машинально стряхивая серо-желтую массу с рукава. Потом начинает икать… Беру документы убитого и веду паренька под руку дальше. Наверное, у него припадок… Сдал фельдшеру».

…Все они были на волосок от смерти. Что помогало выжить? Чудо? Воинское умение? Случай? Воля Божья? А может, всё вместе? Думать, спорить и сомневаться будут всегда. Одно известно: пройдя через горнило страшных боев, эти люди остались в живых. Хотя рядом гибли их товарищи. О павших помнит и рассказывает каждый из наших героев. О тех, ушедших от нас. Кому посвящено одно из самых пронзительных стихотворений, написанное военкором подполковником Александром Твардовским.

«Я убит подо Ржевом,
В безымянном болоте,
В пятой роте,
На левом,
При жестоком налете.
Я не слышал разрыва
И не видел той вспышки, —
Точно в пропасть с обрыва —
И ни дна, ни покрышки.
И во всем этом мире
До конца его дней —
Ни петлички,
Ни лычки
С гимнастерки моей…»

Ровно 80 лет назад, 22 июня 1941 года, в 4 часа утра фашистская Германия напала на Советский Союз. Началась Великая Отечественная война, которая длилась 1418 дней и закончилась капитуляцией Германии 9 мая 1945 года. Победа нашему народу далась страшной ценой: безвозвратные военные потери Красной армии составили более 11,4 миллиона человек, а с учетом гражданского населения, война унесла более 26,6 миллиона жизней. Об этом невозможно забыть. Память о войне отражена во всех видах искусства, но помимо этого есть огромный пласт народной памяти. В той или иной степени, война коснулась каждой семьи. И почти в каждой семье передаются рассказы тех, кто пережил это время. «Лента.ру» собрала семейные истории о Великой Отечественной войне. Истории разные: страшные и героические, иногда обыденные, иногда совершенно невероятные, мистические, смешные… — то есть именно такие, какими они и остаются в памяти народа.

«История эта меня беспокоила всю жизнь»

Гарик Сукачев, музыкант, кинорежиссер, 61 год

— Для меня Великая Отечественная война всегда была самым страшным горем, которое произошло с нашим народом в ХХ веке. Это касается каждой семьи, в том числе и моей собственной. Отец моей мамы был расстрелян немцами в самом начале войны.

Это произошло в поселке Ляды в Псковской области. До войны он был начальником Райпотребсоюза — по местным меркам большая должность. Когда немцы входили в их село, а все произошло очень стремительно, мой дедушка и еще один деревенский мужик, не успев отойти, отстреливались и были взяты в плен. Почти тут же их расстреляли. Бабушка ходила, просила у немцев отдать ей тело мужа, чтобы похоронить, но так его и не нашла.

История эта меня беспокоила всю жизнь. Я ведь все знал, был в этой деревне в детстве, все там видел. Мне мама рассказывала, как пришли немцы, как они вначале никого не убивали, как катали детей на танках, устраивали танцы…

И я все это смог представить. Когда ты маленький ребенок, у тебя каникулы в деревне, вокруг такой хороший летний день, и ты вдруг начинаешь представлять, что все эти ужасы происходили вот здесь, в такой же вот чудесный летний день… И тебя это обжигает, а если тебя обжигает чем-то в детстве, то это на всю жизнь.

На основании того, что мне мама рассказывала о гибели деда, двадцать лет назад я снял фильм «Праздник». Не в честь кого-то. А потому, что это меня всегда волновало. Реальная история стала толчком, и мы с Иваном Охлобыстиным написали сценарий о том, как живут мирные люди, и вдруг к ним приходит война. Главного героя в фильме зовут, как и моего деда, Елисей. Моя мама — Валентина Елисеевна. По сценарию она тоже погибает, хотя на самом деле она выжила. Но вся реконструкция, то, как в деревню входят немцы, взята из жизни. Там, на самом деле, было даже интереснее, чем у меня в фильме. Мой прадед был в то время еще жив. И он умолял деда (своего сына): «Елисей, убегай! Убегай в лес, все побежали и ты убегай…». А дедушка ему ответил: «Я не побегу, я коммунист!» К сожалению, это не вошло в картину, потому что по нашему сценарию он к жене прибежал, у нас весь сюжет был немного по-другому сконструирован.

А моего отца, Ивана Федоровича Сукачева, призвали в армию в самом конце войны, уже в 1944 году. Он служил в Литве во внутренних войсках, сражался с «лесными братьями». Теперь их называют «борцы за независимость», а раньше считали просто бандитами. А как еще назовешь человека, который стреляет в тебя из-за угла? Там же, в Литве, отец научился играть на тубе и в составе военного оркестра выступал на танцах, где и познакомился с моей мамой, Валентиной Елисеевной. После войны они переехали в Москву, где родились мы с сестрой.

22 июня мы планируем отметить 20-летие фильма «Праздник» в Доме Кино. Будет фильм и на большом экране запись концерта группы «Неприкасаемые» с Петром Ефимовичем Тодоровским, который был сыгран 20 лет назад в ГЦКЗ Россия по случаю премьеры «Праздника».

«Папа с криком: «Война! Война!» побежал палкой рубить крапиву»

Герман Виноградов, актер, художник, музыкант, 63 года

— 22 июня 1941. Семья по папиной линии жила в Абрамцево. Бабушка работала там врачом. Папе 8 лет. Жили во флигеле аксаковской усадьбы. Объявили начало войны. Маленький папа с криком: «Война! Война!» бросился «в атаку» и побежал палкой рубить крапиву. В крапиве оказался упавший провод высоковольтной передачи. Папа задел провод рукой, его дико трясло. Спас учитель, оказавшийся рядом, — палкой оттащил провод. Папу перенесли в медпункт в усадьбу, где он отлеживался несколько дней в той самой комнате, где художник Серов написал «Девочку с персиками». Вот такая судьбоносная для меня история про 22 июня 1941 года.

Дед по маминой линии — политрук. Бабушка по маминой линии — военврач, лейтенант медицинской службы. Дедушка по папиной линии — инженер-металлург, налаживал производство брони в Свердловске на Уралмаше, есть ордена и медали. Бабушка по папиной линии — военврач, капитан медицинской службы, есть орден и медали.

Бабушки раненых лечили, спасали. Дед-металлург наладил выпуск брони для наших танков. Вот и весь рассказ.

А это общее фото нашей семьи. Сделано в Ленинграде.

«В городе Оснабрюк была биржа, там покупали людей для сельхозработ»

Елена Кофман, москвичка, 63 года.

— Во время войны мама была в плену в Германии. Летом 41-го года шестилетняя мама и ее шестнадцатилетний брат оказались в деревне в Орловской области. Началась война, бабушка посылала им телеграммы с просьбой срочно вернуться в Москву, но брат мамы влюбился и никак не мог уехать. А потом в Москву перестали ходить поезда.

Каким-то образом бабушке удалось добраться до них. А к деревне уже подходили немцы.

Все жители спрятались в погребах, не в домах, а в поле, которое простреливалось с двух сторон. Ночью брат мамы пополз за водой к колодцу. И вернулся без воды. Он был ранен.

Их гнали в Германию пешком. И бабушка несла на себе раненого сына и дочь. Было уже очень холодно, и однажды они остановились на ночлег в полуразрушенной избе.

Им надо было идти дальше, и она сказала тем, кто еще оставался в этой деревне: «Похороните его. На нем теплый тулуп. Возьмите его себе». Потом ей сказали, что у него отломилась рука, когда снимали тулуп. И его не похоронили.

В городе Оснабрюк была биржа, там покупали людей для сельхозработ. Рассматривали и покупали семьями, а моя бабушка была маленькая, худая и стояла с маленькой девочкой. День заканчивался. К этому времени уже знали, что тех, кого не купят, отправят на завод, где не выживают. Тогда к бабушке подошел человек, он был один и его тоже не брали, он был из той же деревни. И он сказал: «Нам надо держаться вместе. Так мы сможем выжить».

И вот на биржу пришел человек, немец, который оказался последним из пришедших. И тот человек, который стоял теперь с моей мамой и бабушкой, снял с себя рубашку. И закричал немцу: «Посмотрите на меня, я — деревенский, я — сильный, я все умею. Возьмите нас!». И их купили. Моя бабушка, моя мама и тот человек жили семьей всю войну.

А потом война закончилась. Тот человек вернулся к своей семье, а бабушка — к своему мужу. Когда она вернулась в Москву, узнала, что в то же время, когда умер ее младший сын, старший был тоже убит.

Во время войны у моего деда жила женщина, они расстались — к нему возвращались жена и дочь. Тогда говорили: «Война все спишет». У людей желание выжить, чувство долга, желание жить, любовь, все смешивается и чередуется, и в определенный момент что-то выходит на первый план.

«В глазах немца-пулеметчика просто животный ужас был»

Александр Гаврилов, финансист, 42 года.

— Василий Степанович Шиков, мой родной дедушка. Знатный заслуженный фронтовик. Он был родом из деревни под Рязанью. Был с детства очень деятельным человеком, приехал в Москву после школы, поступил в электро-механический техникум. Благодаря техникуму у него была бронь, и необязательно было в 41 году призываться, но он пошел добровольцем. И сразу после учебки оказался в армии. Воевал в 9-м танковом корпусе, в военной разведке бронетанковых войск. Много раз ходил за линию фронта.

Дед рассказывал это так. Наступление танковых войск происходит быстрее, чем движется пехота. И скорость, и качество разведки должны быть выше. Разведчики в танковых войсках больше рисковали. Пехотинец может засесть в кустах и день-два наблюдать, что вокруг него происходит, сколько немцев побежало в одну сторону, сколько в другую. Но когда происходит развертывание фронта, на это времени нет. Поэтому, в моем понимании, разведчики танковых войск — самые отчаянные люди в разведке, которых только можно представить. И, как я понимаю, смертность среди них достаточно высокая была.

Эпизодов несколько. Первый эпизод такой. Деревня. Предположительно, там немцы. Но никаких видимых признаков нет. Нужно это узнать достоверно. Группа разведчиков, по-моему, четыре человека, садятся на Т-34. Танкист вжимает тапку в пол и на полной скорости несется в деревню. Там какие-то дома, огороды, зеленка. Они останавливаются на задках, оглядываются… Никого. И вдруг из бани метрах в 150 от них начинает стрелять немецкий пулемет. Из четырех разведчиков троих убивает сразу. Дед диким кувырком прыгает в картофельные грядки и прячется в ботве. А танк куда-то поехал — я так полагаю, что танкисту не было видно, что у него на броне происходит. Дед лежит в ботве картофельной, с ним, слава богу, автомат. Пулемет немецкий какое-то время продолжает стрелять. Потом он замолкает. И дед задается вопросом: что делать дальше. До темноты еще долго, он начинает понимать, что из его товарищей никто не уцелел, деваться некуда. И дед говорил: «Я принял единственно правильное решение. Полностью выключил все эмоции, чувство страха, что меня в любую секунду могут убить, и я, как на учениях, перевернулся на спину,

Потом наступила тишина, дед пополз в сторону этой бани. В сторону бани! Не от нее! У него был с собой еще один диск, гранаты, и расчет был на то, что если что – в рукопашную. И он рассказывал: «Я захожу в эту баню, а там то ли два, то ли три немца. Вот они как сидели у этого окошка, так и продолжали сидеть, в полное решето. Они даже не поняли, что произошло!»

Это была первая медаль деда «За отвагу».

Вторая история — про день рождения. Они с разведгруппой не всегда ездили на танке, иногда они классическим образом пересекали линию фронта, оказывались в немецком тылу и шли дальше. Как я понимаю, это когда было нужно конкретный квадрат исследовать.

И вот они перешли через линию фронта, но находились в прифронтовой полосе. Светать стало, и им нужно было где-то схорониться. Зашли в сарай и в этот момент начался авианалет. Их было человек шесть, наверное. И дед говорит: я вот в этот сарай захожу со своим напарником (это его близкий фронтовой друг, они с ним всю жизнь дружили), и ровно в него падает авиационная бомба. Пробивает крышу и падает буквально к ногам деда. Бомба не какая-то огромная, а средняя, я подозреваю, такая, которыми пикирующие штурмовики бомбили. Она падает… и не взрывается… И это случилось в его день рождения. Дед говорил, что у него двойной праздник в этот день.

Что произошло с бомбой так никто до конца и не понял. Есть две версии: теория деда и теория бабушки. По теории деда это просто заводской брак и в авиабомбе не сработал взрыватель, а бабушка говорила, что, скорее всего, бомбу собирали остарбайтеры, которые сознательно ее повредили, и она не взорвалась.

Ну и третья история, очень жизненная. Это было, когда освобождали Белоруссию. Было стремительное наступление. Разведгруппе деда нужно было быстро прощупать дорогу. Кажется, они к станции какой-то ехали, им надо было что-то узнать и успеть об этом сообщить. Очень быстро перешли через линию фронта. Нужно было какое-то средство передвижения, чтобы, условно, за час пройти 20 км, а пешком это долго. Они увидели немцев на мотоцикле, убили их, сели на мотоцикл и поехали по дороге. Это была лесная узкая дорога, на которой не разъехаться. И вот они гонят со страшной скоростью, потому что мало времени. У них была рация, надо было выходить на связь.

И вот они мчатся, узкая дорога, резкий поворот, и вдруг из-за этого поворота выскакивает точно такой же мотоцикл, с таким же пулеметом, с такими же мужиками со шмайсерами, только это настоящие немцы.

Дед говорил: мы друг напротив друга останавливаемся и смотрим. И тишина. И расстояние — 10 метров. И как вы думаете, что произошло дальше? Они разъехались… Дед говорил: «Мне казалось, прошла вечность. В глазах немца-пулеметчика просто животный ужас был». И вот они глазки друг другу построили и без единого звука разъехались… Как будто друг друга не видели.

Дед остался разведчиком на всю жизнь. Если нужно было что-то узнать, он говорил: иди, разведай! Внимание к деталям у него было просто профессиональное.

«В двух километрах от поля боя, под обстрелом бабушка родила мою маму»

Алена Тимошина, психолог, 53 года.

— Моя украинская бабушка, мамина мама, Прасковья Васильевна Мусатова. В 1942 году она, на девятом месяце беременности, с одним дедом из их же деревни Новоселовки, Криничанского района, Днепропетровской области, пешком эвакуировала в тыл колхозное стадо. Пункт назначения — куда-то в Ворошиловградскую область. Немцы шли по пятам. При переправе через Днепр паром со стадом разбомбили, и почти все животные погибли.

Дед этот и моя бабушка потеряли друг друга, и она пошла к любому населенному пункту. Но по дороге у нее начались роды, и 12 апреля бабушка, в двух километрах от поля боя, под обстрелом родила мою маму. Возвращалась пешком с младенцем на руках в уже оккупированную родную деревню.

Мамин отец, мой дед Иван Мусатов, был призван в первые дни войны и, по воспоминаниям бабушки, его несколько раз видели в оккупированном Днепродзержинске. Вернулся он в 1945-м и однажды на рынке подрался с вором. И дрался он, со слов бабушки, очень быстро и странно, как никогда деревенские мужики не дрались.

Где и как воевал, никогда не рассказывал, жил не таясь, умер в 1951 году. Мама моя была важной персоной на Украине, заслуженный деятель искусств, директор театра, парторг и т. д. И она всю жизнь, по связям, пыталась узнать о том, кем на войне был дед. Но данные были засекречены, ей только уже в 2000-х сказали: «Анна Ивановна, успокойтесь, ваш отец выполнял важную работу для Родины». И все.

Второй муж бабушки, поляк Йозеф Здановский. Он после войны захотел жить в СССР, чем вызвал подозрения, как шпион. Его пытали в НКВД, вывихнуты плечи, сорваны ногти, но шпионом он себя не признал, потому был отпущен и всю оставшуюся жизнь работал плотником. По вечерам выпивал стакан водки и пел «Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат…», плакал и шел спать. Добрейший был дядька.

Вторую бабушку в 16 лет угнали в Германию, фото есть на фоне ворот распределительного пункта. Сдал ее собственный отец. Вместе с коровой. Немцы пришли к ним, на остальных детей автомат наставили, и он показал яму во дворе, заваленную сеном, где прятали корову и бабу Веру.

В Германии бабу Веру определили в горничные. Их заставили помыться, одели и сказали улыбаться. А город не помню, хотя бабушка его называла. Но помню, что она о своей «хозяйке» отзывалась с благодарностью, потому что ее могли отправить в публичный дом или изнасиловать, но она говорила, что «к добрым людям попала, не били, не насильничали». Она веселая была в жизни, легкого характера, детей любила, работы никакой не боялась.

А папины родители были артисты. Дед — народный артист Украины Носачев Андрей Петрович был в фронтовой актерской бригаде, а бабушка — в эвакуации, в Ташкенте.

«Вечером он принес и положил на крыльцо оторванную голову молоденького немецкого солдата в примерзшей пилотке»

Петр Каменченко, журналист, 63 года

— Я помню войну, хотя родился через 13 лет после того, как она закончилась. Каждый раз по дороге в Берново, где у меня дом, проезжая деревню Млевичи в Тверской области, я вспоминаю немецкого летчика в желтом комбинезоне и черных защитных очках, который, спустившись совсем низко, ниже верхушек старых берез, расстреливал из пулеметов отступающий госпиталь. Чтобы лучше видеть бегущую внизу маленькую девочку, он сдвинул стеклянный колпак кабины, но пули все равно попали в березу, за которой она успела спрятаться. Этой девочкой была моя мама, и я мог бы быть убитым тогда, осенью 1941 года вместе с ней, как и пятеро моих детей, родившихся через полвека.

Мне кажется, что я видел все это своими глазами. Может быть потому, что совсем маленьким много раз представлял, как это происходило, и эти фантазии заняли в памяти место среди моих собственных детских воспоминаний. Такое иногда случается, и есть даже красивый термин, объясняющий подобный феномен памяти, — псевдореминисценции. А может быть это просто генетическая память?

Я знаю, как уходил от немцев госпиталь, где работал хирургом мой дед. Немецкие танки перепахивали гусеницами огороды с западной стороны села, а с востока, подбирая по дороге раненых, уходили последние подводы сельской больницы, неожиданно ставшей фронтовым госпиталем. Конечно, об этом мне тоже рассказывала мама, но почему-то я помню, какая в тот день была погода.

Через месяц немцев выбили, и дед опять принялся резать и шить раненых в больнице, которую сам же и построил еще в 37-м году, а мои мама и бабушка вернулись в свой дом. Немцы отступали быстро и не успели почти ничего разрушить и сжечь. Они даже оставили своих тяжелораненых, которые постепенно все замерзли. В месте, где их весной зарыли, потом много лет проседала земля. Теперь там все крапивой и кустами заросло. Наверное, я последний, кто еще об этом помнит.

Немцы так спешили, что забыли в нашем доме некоторые свои вещи. Я их потом нашел на чердаке: ремень с орлом и надписью Gott mit uns, противогаз в продолговатом металлическом чехле, в крышечке которого был заботливо припрятан презерватив с датой выпуска 22 июня 1941 года. Правда, они все же успели украсть «волшебный фонарь», при помощи которого мой дедушка показывал колхозникам на большой больничной простыне «волшебные картинки» санпросвета о первой помощи при ожогах, вывихах и переломах. Картинки эти я тоже хорошо помню, потому что в семь лет нашел их в сарае и целое лето разглядывал на свет, пока не потерял.

А вот наша собака из дома никуда не уходила и всю оккупацию просидела под кроватью. Когда мама вернулась, Тюльпан, так звали собаку, был еле живой от голода. Вечером он принес и положил на крыльцо оторванную голову молоденького немецкого солдата в примерзшей пилотке. Голову похоронили за домом в осиннике. Мне этого места никто не показывал, но я почему-то всегда точно знал, где именно была зарыта немецкая голова, и ночью на всякий случай далеко обходил это место.

«У него на груди гадюка лежала»

Наталья Соловьева, писатель, 41 год.

— Дед накануне войны оказался в Белоруссии, служил в НКВД. Он был совсем молоденький и, когда все это началось, отступал вместе со всеми. По болотам, голодал. Дед русский, белорусского языка не знал. Оказался в белорусской деревеньке, у какой-то ветхой бабусечки. Она сжалилась над ним и говорит: «Ляг, сынок, поляжи на ложку. Поляжи на ложку».

Он не понял, подумал: совсем бабка свихнулась, как можно лечь на ложку? А она ему показывает: «Поляжи на ложку». И он сообразил, что «ложек» — это кровать. А так как я родилась в Белоруссии, дед каждый год устраивал мне экзамен белорусского языка. А как будет чашка? А как будет стол? И в конце: а как будет кровать? Я: «Ложек». Он: «Молодец». У него это осталось навсегда.

И самое удивительное, он запомнил название деревни — Каменка, и оказалось, что мама потом по распределению попала в этот район и вышла замуж, и я там родилась. Вот как раз недалеко от этой деревни. Сейчас это Крупский район в Белоруссии.

Второй мой дед был партизаном. Трофим Иванович Соловьев. И они жили в деревне Глубочица. Они с моей бабушкой были сиротами, поженились, и у них к началу войны было трое детей. Вокруг леса, это район озера Палик, неподалеку от реки Березина.

Дед ушел сразу в партизаны. И в 1943 году была операция по уничтожению партизан под названием «Котбус». Сожгли много деревень. Моя бабушка оказалась в партизанском отряде вместе с детьми. То есть все, кто был в деревне, спаслись благодаря тому, что вокруг были болота. В болоте находился остров, и немцы не знали, как туда войти. Только местные знали дорожку. Немцы пытались, но у них тонули лошади.

Тогда они начали отряд бомбить с воздуха. Бабушка с сестрой и четырьмя детьми бежали. Бабушка несла самого маленького на руках, мой дядя цеплялся за подол и отстал. А еще двоих тащила за руки бабушкина сестра. Самолеты, бомбежка, страшно, ночь… Они одного ребенка потеряли в лесу и никак не могли найти. И потом уже, когда рассвело, бабушка и ее сестра бегали по лесу искали этого ребенка. И нашли заплаканного, на груди у него гадюка лежала. Но он спасся.

Бабушка так до конца войны и была в партизанском отряде, а дед пошел дальше воевать. Был ранен под Кенигсбергом. Потом отстраивались. У них родились еще дети. У деда остались ранения на всю жизнь, у него в теле пуля двигалась.

«Прадедушка не растерялся. Он начал бегать по лесу, стрелять из разных мест и громко кричать»

Катя и Лиза Каменченко, 15 и 12 лет.

— Нашего прадедушку звали Демидов Николай Нестерович, он родился в 1924 году. Когда началась война, ему было 17, но он все равно ушел на фронт осенью 1941 года, сказав в военкомате, что он на год старше. Его отправили на Волховский фронт связистом, позднее он стал командиром отделения связи.

Свой первый подвиг он совершил в марте 1943 года во время двухдневного боя за деревню Котовица под Новгородом. Там под непрерывным артиллерийско-минометным огнем он восстановил 30 разрывов линии связи — как раз, когда наша пехота форсировала речку Волхов.

В другой раз, летом 1944 года, в Заполярье, он вместе со своим отрядом протягивал линию связи в тылу противника. Вдруг на них напали финны, изрезали линию и пытались окружить. Но прадедушка не растерялся. Он начал бегать по лесу, стрелять из разных мест и громко кричать. Финны решили, что наших много и отступили. Связь батареи с командиром дивизиона была обеспечена и, как написано в прадедушкином наградном листе, батарея «била беспощадно по финским лахтарям». За этот и другие подвиги Николай Нестерович был награжден орденом Красной звезды, орденом Славы III степени и двумя медалями «За отвагу».

Войну он закончил в мае 1945 года в немецком городе Макленбурге гвардии старшим сержантом. И что удивительно, за четыре года боев, постоянно находясь на передовой, он ни разу даже не был ранен.

«Особисты не поверили, говорили, что на границе нужно было погибать. Чуть не расстреляли»

Алексей Лютых, врач-хирург, 64 года.

— Отец мой, Лютых Борис Афанасьевич, родился в 1917 году в селе Лютое Ливенского района Орловской области. В 1937 году его взяли в армию. Красноармейцем попал на Халкин-Гол. Потом в Ленинград, на курсы пулеметчиков.

Практику на финской войне проходил. Ему там орден Красной звезды дали. Научился ходить на лыжах. Получил младшего лейтенанта. Был командиром пулеметного взвода.

За две недели до начала войны их перебросили на границу в Прибалтийский округ. Говорил, что когда начались боевые действия, немцы в первый же день жестоко разбомбили все части, которые стояли на границе давно, а вновь прибывших не бомбили. Их, видимо, фашисты на карты не нанесли. Это их полк спасло.

Они отходили от самой границы, многократно попадали в окружения и выходили из них. Шли ночами по лесам и болотам, а по дорогам немцы на танках и мотоциклах. Потом вышли к своим, потом снова окружение. Потом из них новые отряды формировали, потом снова окружение. И так много раз. Естественно, он погибшим считался.

Когда окончательно вышли к своим, то особисты не поверили, что можно было так длительно отступать. Говорили, что там, на границе, нужно было и погибать. Чуть не расстреляли, а о наградах разговора не было. Спасло то, что все были в форме, с документами, даже комиссара раненого притащили и знамя полка. У комиссара было прострелено легкое — пневмоторакс, так они ему грудь как раз знаменем и перетянули, чтобы дышать мог. Но пулеметы пришлось бросить, все равно все патроны расстреляли.

Отца разжаловали, отправили в штрафбат. Он это сильно переживал. Потом была Ленинградская блокада и освобождение Прибалтики. Потом еще раз попал в штрафбат за расправу над охранниками лагеря.

Закончил в Кенигсберге. Вообще-то он мало про войну говорил, но, когда выпьет, вспоминал, плакал. Он хотел офицерское звание восстановить, а то начинал с младшего лейтенанта, а закончил старшиной. Но ему никто не верил, что они от самой границы по болотам отступали. По документам он считался без вести пропавшим с июня 1941 года, поэтому ему боевые действия считали только с 1942 года.

«Бомба попала в баржу. Погибли почти все»

Георгий Олтаржевский, историк, журналист, 52 года.

— Наверное, в каждой семье существуют связанные с войной сюжеты, которые передаются из поколения в поколение. Уверен, что среди них есть героические, трагические, радостные. И в нашей семье они тоже сохранились, тем более, что через войну прошли все наши «старики». Но была одна история, которую иначе как чудесной назвать нельзя. Хотя в то страшное время, такие случаи никого не удивляли.

Сталинград. 1942 год. Мой прадед Юлий Иосифович был весьма уважаемым в городе детским врачом. Еще до революции, будучи студентом, он получил некоторую известность как первый переводчик Шолом-Алейхема на русский, но, окончив медицинский факультет московского университета, решил оставить литературу и посвятить себя благородному делу спасения ребятишек. Тогда и уехал в Царицын, ставший потом Сталинградом. Однако с началом войны и ему пришлось встать под ружье и руководить уже не детской больницей, а госпиталем. Сын Яков – студент истфака МГУ — с первых дней воевал в ополчении, ушла на фронт и дочь Сусанна, которая с маленькой дочкой приехала из столицы к родителям. Четырехлетняя Ирочка осталась с дедом и бабушкой при госпитале.

Во время страшных бомбежек Юлий Иосифович никогда не уходил в бомбоубежище, а сидел на ступенях госпиталя. Но осколки миновали его. А когда немцы уже вплотную подошли к городу, переполненный госпиталь пришлось эвакуировать на другой берег Волги. Единственным плавсредством, которое смогло предоставить командование, оказалась баржа, но выбора не было — бои шли уже на окраине. Когда в ночной темноте судно отошло от берега, начался обстрел, и бомба попала прямо в баржу. Погибли почти все.

Когда трагические известия дошли до Сусанны, она поседела за одну ночь. Страшно даже подумать, как корила она себя за то, что оставила Ирочку в госпитале, но ведь в этом аду он казался самым безопасным местом…

Прошло несколько месяцев. Немцев окружили, добили и погнали за запад. Выжившие сталинградцы начали понемногу возвращаться на пепелище. Кое-как стали налаживать жизнь, хозяйство, быт. И тут бабушка, которая была где-то в Ростове, получает письмо от родителей — они живы.

Это было чудо: оказалось, что они уступили свои места на барже лежачим раненым, а сами плыли следом на какой-то маленькой лодчонке. А потом, в страшной неразберихе, в забитом войсками и ранеными Энгельсе, они просто не могли послать весточку дочери.

Бабушку отпустили в увольнение, она приехала в Сталинград. Точнее, в то, что от него осталось. Бросилась искать, но ни дома, ни больницы не существовало. Люди ютились в подвалах и землянках. Увидев какую-то закутанную в платок старушку, она спросила, где найти госпиталь? «Ты не узнаешь меня, я же твоя мать?».

Через некоторое время бабушку вместе с другими учителями демобилизовали, она вернулась в Москву. Юлий Иосифович вернулся к лечению детишек, после войны он был главным педиатром Сталинграда. А его любимый сын Яков погиб в Польше перед самым концом войны.

«Война закончилась — куда вся злоба на немцев делась…»

Борис Егоров, писатель, 66 лет.

— Война, война… Ну и чем была война для моего поколения? Так, одно название. Для меня война была кино: «В бой идут одни старики», «Судьба человека», «А зори здесь тихие», «Два бойца» и многие-многие душевные фильмы еще советского производства.

Папаня мой покойный насчет войны был очень немногословен. Знаю, что являлся артиллеристом, на войну пошел сам, не дожидаясь, пока позовут. Послушать его, только и делал, что стрелял из пушки. Но, как я теперь понимаю, стрелять можно тоже по-разному. Судя по количеству орденов и медалей, батя мой любимый там груши не околачивал. И ногу до конца жизни слегка подволакивал — пулька попала, из крупнокалиберного пулемета. Маманя была более разговорчивая, но отец разок пристукнул кулаком по столу — и я до сих пор не знаю, за что мама награды свои получила. Осталось только подозрение, что и она там не портянки стирала.

В геологии, где я проработал лет 20 на буровых, народ собирался очень… разнообразный. Наслушался я рассказов от тех, кто сам участвовал в войне. Здорово эти… повествования отличались от кино. Мой помбур — дядька лет на 30 старше — давал мне пощупать пулю и осколок, которые так в нем и остались после Берлина. И он не говорил про патриотический подъем, который его внезапно обуял. Нет. Он сказал, что за свой дом и сейчас порвет любого. А как-то вечером за кружкой чифира дядя выдал: «Что интересно… Война закончилась — куда вся злоба на немцев делась? Я в эшелон садился — домой — весь сухпай отдал немчонкам. Худые пацанята, ветром качает их. Они-то тут при чем…».

Дальше — больше. Не буду говорить за всех — только за моих друзей. Пьянствовал как-то с бывшими одноклассниками и однокурсниками, которых хрен занес в Афган. Один из них — Саня, его при мне однополчане с уважением называли «Ходячая смерть», как-то, расслабившись, сказал мне: «Борян, а ты знаешь, почему я там выжил? Только потому, что представлял себе, что за отца дерусь, за дядьку-танкиста и тетку-корректировщицу. Которых какие-то гады взяли да убили. Конечно… Темное это дело». Вот так до меня стало постепенно доходить, чего стоила Великая Отечественная моей Родине.

В моей московской молодости непринадлежность к диссидентам автоматически лишала тебя обожания девочек, рвущихся к высшему свету. Но, как бы я перед ними ни выпендривался со своей типа крутой критикой существующих порядков, всегда без рассуждений вступал в драки с теми, кто в своем инакомыслии доходил до гнилых базаров о бесполезности Великой Отечественной войны для демократического будущего нашего народа. Как стенограмму, помню свои вопли в «Яме» — пивной на Пушкинской, — когда я швырялся кружками и с трудом махал тяжеленной скамейкой:

А потом до меня и самого вроде дошло. Точно так же 22 июня 1941 года я бы бросил все, схватил бы в руки свечной ключ и помчался бы… на войну. Родина — это не место, где ты родился. И где ты сейчас живешь. Родина, по мне, — такое понятие, которое есть в сердце человека, или его, к несчастью, нет. Если нет, то человеку предстоит тоскливая старость.

А Родина — она будет жить. И да хранит ее Господь.

«Моя мама только и выжила, что богу молилась, она же была кандидат партии»

Чичикова Мария Филипповна, жительница седа Берново Тверской области, 90 лет.

— Немцы пришли в 41-м. 12 июля нас заняли, но мы остались и жили дома все. А в 43-м взорвалась немецкая машина в лесу, и старших всех заставили сторожить дорогу. Две недели сторожили, было сказано: при ком мина взорвется — того повесим. И вот две недели просторожили, никто не взорвался больше, и всех отпустили домой. А партизаны потом приходили, смеялись: ну как сторожилось? А мы вас видели. Старики тут, а молодежь там. Ну вот, выходит, что находили они место минам в другом месте.

Партизаны ходили на железную дорогу. Зайдут к нам, мама их покормит, папка табачку насыплет. Они говорили: «Отец, мы сегодня курить не будем, пока назад не вернемся». Дымом-то пахнет, а возле линии, на 50 метров лес и кусты вырублены. Дорога была голая. Оттуда идут, папка уже им готовит по кисету табаку, так они благодарны вот так были (показывает — по горло — прим. ред.).

Немцы у нас в деревне школу открыли. Ходила туда неделю, училась. Учительница у нас была — Ефросиния Емельяновна. Она с Ленинграда приехала отдохнуть, а тут ее война захватила. Вот и поставили учительницу, дали одну книжку. Она подойдет так, покажет: вот это буква — по-немецки написано — вот такая, «А». Ну «А», так пусть «А». А она пока так всех обойдет, я и забыла, что это «А». А потом приходит офицер — женщина. Она немка, была комендантом. Помню, как приходит, надо было всем встать и откозырять: «Хай Гитлер».

Ну вот так неделю мы походили и сказали: «Больше в школу не пойдем». Нас и не заставляли — не пошли, так не сильно вы там и надо.

В Германию отправляли. Привозили в октябре, ноябре из-под Ленинграда русских беженцев, которых захватили, и по деревне их расставляли по домам. А как только они немножко отъелись, чтоб были не такие голодные, так отправляли в Германию.

Приходит офицер, ставит на постой семью, и говорит: «Кушайт надо, кормить надо».

Молились, в церковь ходили, вот так и выжили. Моя мама только и выжила, что богу молилась, она же была кандидат партии, и ее уже везли в комендатуру. Получили повестку, мы с мамой попрощались, мамка стояла на коленках с папкой, молились. Поехали. Когда приехали, их было четыре человека — три мужчины, которые старые, ну, коммунисты, и мама.

Приехали, мама говорит: «Мужики, давайте я первая пойду туда, в комендатуру». В комендатуру зашла, там никого нет. Сидит одна русская переводчица, говорит: «Бабушка, ты зачем тут? Коммунистка?». Она отвечает: «Господь тебя люби, какая ж я коммунистка?». «А сюда ж только коммунистов вызывают, езжай домой. Если надо — вызовут».

И вот тех мужиков вызвали, а маму не вызвали.

«Уж было совсем отчаялся, но если вместо винтовки взять автомат…»

Елена Сухинина, графический дизайнер, 44 года.

— Мой папа воевал. В начале 1942 года 17-летним он был призван для обучения в Омское пехотное училище. Недоучившихся курсантов отправляли в Можайск, где формировали части для отправки на фронт. Осень 42-го — отправка на оборону Сталинграда.

Немецкий плен. Множественные побеги, после которых переводили в лагеря с ужесточенными условиями. Украина, Польша, Германия.

Апрель 1945, после бомбежки Берлина военнопленных направляли разбирать завалы. В этот момент состоялся его последний, успешный побег.

Участвовал в уличных боях в Берлине.

Папа неохотно рассказывал о войне. А шрамы на его лице скрывали усы и борода.

Но благодаря журналистке, которая писала книгу о папе, сохранилась аудиозапись, около семи часов их беседы. В ту книгу вошли самые трешевые истории. Журналистка аргументировала, что сейчас читателей интересует именно такое наполнение:

«Победа нуждалась в нем, как в художнике. Сухинин был нарасхват, каждое подразделение хотело видеть отражение своих подвигов на панно и плакатах. Он делал рисованные портреты героев, малевал плакаты на огромных полотнищах. Своих рук уже не хватало, и к нему приставили немцев в помощники. Это была лихорадка работы. Но вот началась и постепенная демобилизация войск. Сухинин не согласился: «Да у меня и дома-то нет, и куда я приеду с таким лицом?».

Вот и порешили: Сухинин придумает памятник, и его отправят в Москву на пластическую операцию. Памятник должен был быть солдатом с винтовкой в одной руке и знаменем в другой. Долго мучился Сухинин, пробуя и эдак, и так, срисовывая с зеркала свое отражение, — ну никак не компонуются винтовка и знамя. Уж было совсем отчаялся, но если вместо винтовки взять автомат… И вдруг все пошло! Вот он, памятник! Солдат с перекинутым через плечо автоматом держит в руках знамя, кричит «ура!», а сам ногой подпирает фашистскую свастику».

«Она все равно брала меня, чтобы нас убило двоих»

Нина Гришакова, пенсионерка, 80 лет.

— Родилась я когда вовсю шла война. До трех лет я не знала, что такое хлеб. Когда мне дали хлеб в первый раз, то я думала, что это мыло и не брала. Только когда насильно затолкали в рот, тогда начала просить еще. Хорошо еще помню, как ела мелкую нечищеную картошку, было очень вкусно, особенно когда только сварится.

По рассказам мамы, немецкий штаб стоял у нас в деревне немного наискось от нашего дома. Деревня Претычино. Это Калужская область, Думиничский район. Мой брат, ему было 6 лет, туда-сюда бегал. Голод был, он бегал в штаб, пел песни им, плясал, они его кормили, знали, что я маленькая, грудник, давали мне манную кашу, меня кормили.

Немцы стояли в низине, а наши на горе. Полтора километра от нас. Бой шел обычно с утра. Мама как говорила: загудит катюша, даже земля затрясется, страшно было! Конечно, страшно! Ей надо за водой выйти, а пули так и свистят мимо, так жикают. Но не убило. И всегда мама брала меня с собой, я же грудничком была, и говорила: если меня убьют, значит, и ее убьют. А могли же и в голову, и в живот. Но она все равно брала меня, чтобы нас убило двоих.

Ночью наши деревенские вывозили хлеб партизанам. И кто-то продал их — что нашим партизанам жители вывозят хлеб. А какие там жители? Бабы были, мужиков всех забрали, ну были, наверное, какие-то инвалиды. И все. Немцы выслали отряд. Карательный. А партизаны узнали, что идет карательный отряд. И наши немцев за четыре километра от деревни встретили. И сделали засаду.

Потом уже, после войны, все останки собрали в кучу, напротив нашего дома могилка была. Деревню переименовали в Корнево по имени того командира.

А немцы, кабы отомстить за все это, сожгли деревню. Ничего не осталось. Никаких документов. Даже фотографии отца у меня нет, он погиб в 1942 году где-то под Смоленском.

«Рассказывает и начинает плакать. Я и не спрашивала больше…»

Анюта Каргашина, врач, специалист по спортивной медицине, 34 года

— У меня дедушка воевал на Карельском фронте. Каргашин Сергей Сергеевич. Был военным фотокорреспондентом. Звание — ефрейтор. От него у меня остался фотоальбом «Это было на Карельском фронте». Там его фотографии и других фотографов.

Очень мало знаю о том, как он воевал, потому что как-то в детстве спросила у него про фронт, он рассказал, как в Карелии при температуре -50 они копали из снега землянки, чтобы не замерзнуть. Рассказывает и начинает плакать. Я и не спрашивала больше, чтобы не травмировать его. А фотографий много военных осталось, которые как раз дедушка снимал. Я запомнила его веселым, добрым и очень любящим мою бабушку.

«Отец стоял у лошади, когда мина ударила в землю точно между ее ног»

Игорь Надеждин, журналист, 53 года

— Мой отец родился в 1923 году в подмосковном городе Перово. В школу он пошел в 1931-м, и был одним из самых старших в классе. Это многое предопределило в его судьбе.

21 июня 1941 года была суббота, и в школе был выпускной вечер. Два выпускных класса гуляли всю ночь и все утро — последние часы, которые они могли провести вместе. И обращение Молотова о начавшейся войне услышали тоже вместе: 56 выпускников и три учителя, самые любимые, допущенные в круг учеников…

Все вместе сразу пошли в военкомат. Отцу (ему до 18-летия оставалось две недели) сразу выписали повестку на 3 июля «явиться с вещами…».

Рано утром 3 июля одноклассники проводили его на сборный пункт, там его на глазах всех расцеловала любимая девушка Роза. Она погибнет от шальной бомбы уже в сентябре 1941 года, но отец об этом узнает только в конце 1947 года — его мать, моя бабушка, так и не найдет сил написать сыну об этом.

Странно поворачивается судьба: отец, призванный в армию, с 22 июля 1941 года воевавший в действующей армии, имеющий три красных и три золотых нашивки на пиджаке рядом с колодками его орденов и медалей, вернулся с войны, а его одноклассники, мальчишки, которым оказалось чуть меньше месяцев, и большинство любимых учителей полегли под Москвой в дивизии народного ополчения. Погибли и многие одноклассницы — во время рытья окопов на ближних подступах к столице. В живых от двух классов остались, кажется, три человека.

Отец прошёл все битвы Великой отечественной, кроме Сталинградской — там пропал без вести мой дед, полный Георгиевский Кавалер в Первую мировую… А отец после Битвы за Москву оказался в Крыму, где сначала отступал, а потом — наступал, потом опять отступал и был ранен… Из госпиталя — под Ржев, где чудом остался жив в страшной мясорубке 1942 года… Затем несколько месяцев в резерве — и Курская дуга. Затем — форсирование Днепра, освобождение Украины и Белоруссии, потом — штурм Кенигсберга, откуда 8 мая их срочно сорвали и отправили в Прагу. Последний бой отец принял уже после капитуляции Германии, 10 мая… Бой, в котором тяжёлые ранения получил его напарник, скончавшийся в июне 1945 года в госпитале.

В военном билете отца написано: в действующей армии с 22 июля 1941 года… Пехотинец, воинская специальность — телеграфист, потом — телефонист. Всю войну он обеспечивал связь между передним краем, передовыми окопами и штабами, самый дальний из которых — штаб полка. То есть — не дальше пяти километров от линии фронта.

Телефонисты формально были сведены в отдельный взвод, но фактически во время боевых действий прикомандировывались к ротам. Главное внешнее отличие телефониста — катушка с кабелем. Наши, советские, были большие и тяжелые, поэтому связисту была положена по штату лошадь — на нее вьючили катушки, и она шла в поводу. Немецкие катушки были меньше и значительно легче, поэтому связисты старались пользоваться ими.

На одном из привалов, во время ужина, отец, не успев доесть из общего котла, встал, чтобы задать корма лошади — сразу после марша кормить их нельзя, надо было дать спокойно постоять. И в этот момент фрицы выпустили десяток мин, скорее всего, по огням костров.

Отец стоял у морды лошади, навешивая на нее торбу, когда мина ударила в землю точно между ее ног. Все осколки ушли в стороны, полностью выкосив два отделения — слева в десятке метров то, к которому был прикомандирован отец, а справа, тоже в десятке метров — другое. Ни на отце, ни на лошади не было ни царапины, да и от взрыва они не оглохли. И взрывной волной не подкинуло. Так, комьями земли побило. А два отделения — насмерть.

Уже после смерти отца, на его поминках, мне рассказали две истории, о которых он сам ни разу не обмолвился.

Первая — накануне Курской битвы. Отец в штабе батальона дежурил у телефонного аппарата, и вдруг связь прервалась. Без боя, в затишье. Его отправили искать обрыв.

Обратно он вернулся, приведя двух пленных…

Как выяснится, фрицам очень был нужен «язык», причём из штабных. И они, обнаружив линию связи, перерезали её, чтобы захватить связиста — тот точно знает больше бойца на передовой. Перерезали и затаились — но ошиблись в направлении, и оказались спиной к отцу, который шёл чинить связь… Он же, понимая, что без артобстрела провод порваться не может, всё-таки ожидал какую-то гадость. И был внимателен, смотря не столько на провод, сколько вокруг. И заметил засаду.

Тихо отошёл назад, собираясь звать помощь, но тут увидел однополчан, которые свалили в самоволку искупаться… Вчетвером они сумели одолеть вражескую разведку, двоих даже взяли живыми. Но вот в штабе появиться мог только отец — остальные-то в самоходе. «Хорошо, что было это на батальонном уровне. В полку бы с нас с живых не слезли, — рассказывал мне на поминках дядя Саша, один из тех «самоходчиков». — А в батальоне обошлось…»

Вторая произошла позже, уже под Кенигсбергом.

Тогда, при штурме города и крепости, в какой-то момент части враждующих армий перемешались: получился слоеный пирог. И отец, протягивая связь, наткнулся на такой же провод. Подключился к нему — и понял, что попал на линию фрицев.

Немецкий он знал отлично. Послушав несколько минут переговоры врага, он подключился к нашей, так и не до конца проложенной им линии, и стал передавать в штаб данные о немцах. Опять отключился, послушал фрицев — и вновь доложил нашим. Хотел и дальше послушать врага, но получил по шапке от комбата за так и не налаженную связь и побежал дальше тянуть провод к нашим позициям.

Правда, потом его вызвал комдив и объявил благодарность: короткие данные, подслушанные отцом, оказались точнее и надежнее разведданных, и помогли нашим избежать ловушки.

«Попросила его не расстреливать, потому что он полезный в хозяйстве»

Ольга Рыбакова, специалист по маркетингу, 37 лет

— Моя бабушка с семьей (отец, мать и младший брат) жила в Смоленске. Когда началась война, отец ушел на фронт, а бабушка, ее мама и младший брат остались дома.

Когда немцы вошли в Смоленск, то бабушку с семьей погнали через всю Белоруссию на границу с Польшей в распределительный лагерь. По дороге от болезней, недоедания и тяжелых условий умерла ее мать. Они остались вдвоем с братом, который несколько раз сбегал, но потом возвращался, так как не мог оставить сестру одну.

Вообще его два раза пытались расстрелять, так как он был похож, по мнению немцев, на еврея — кудрявый, с темными волосами. Первый раз в селе, в котором они стояли несколько дней, его спасла какая-то женщина, которой он за еду помогал ухаживать за лошадями. Попросила его не расстреливать, потому что он полезный в хозяйстве.

Второй раз перед расстрелом он убежал и прятался в телеге с навозом. Немцы протыкали ее вилами, но так его там и не нашли, поэтому ему удалось уйти. Но после этого случая он все равно вернулся. Уже когда их пригнали в лагерь, ему удалось убежать еще раз и выйти на нашу армию, которая через некоторое время и освободила лагерь, вместе с бабушкой.

Бабушка умерла в прошлом году в возрасте 94 лет.

Ответственный секретарь-оператор

Совета ветеранов района Южное Медведково

Я, Саваровская Светлана Сергеевна (девичья фамилия Щемелева) родилась

21 сентября 1940 г. в городе Исилькуль Омской области в семье железнодорожника.

Дедушка и отец работали на железной дороге. Мама, Новикова Екатерина Ермолаевна (1920 года рождения), с 16-ти лет работала инструктором в райкоме партии, позже окончила партийные курсы и доросла до должности второго секретаря райкома. Далее, с созданием Совнархозов, была переведена в город Омск в райком партии на руководящую должность. В связи с ликвидацией Совнархоза была там же переведена на должность начальника отдела по работе с населением по жалобам.

Бабушка не работала, т.к. в 1941 году помимо нашей семьи, в нашу комнату приехали две сестры мамы с детьми погодками: мне было годик, двоюродному брату – 6 месяцев, сестренке – 1,5 года. Вот в таких условиях мы прожили несколько лет. Но насколько помню, жили дружно. Две мои тети устроились на работу, а с нами занималась бабушка. И как она только управлялась, имея при этом и хозяйство (корову, кур, кабана и две овцы) просто сейчас не понимаю! Когда мы подросли, определили нас в детский садик. Деда до сих пор хорошо помню, он был атеистом, коммунистом. Дед был очень добрым, просыпался очень рано, а ложился ли он спать, просто не знаю, видимо, поэтому он так мало прожил всего 51 год. Сам заготавливал сено, сажал картофель.

Детский годы вспоминаю с упоением, детсад помню до сих пор, помню свою воспитательницу. Много читала она нам книжек, и мы как гусята ходили около неё (не могу припомнить, что бы кто-то не любил слушать её чтение книжек).

Школа у нас была двухэтажная, деревянная, было печное отопление, но не помню, чтобы мы замерзали. Была дисциплина, в школу приходили все в одинаковой форме (качество материала было у всех разное), но они были все с воротничками. Это как-то приучало к опрятности и чистоте, было установлено поочередное дежурство самих школьников, утром проверялась чистота рук, наличие белого воротничка и манжетов на рукавах у девочек, а у мальчиков обязательно наличие белого подворотничка. Были в школе кружки: танцев, гимнастики, театральный кружок, хоровое пение. Большое внимание уделялось физкультуре. Когда я была уже на пенсии, носила на урок физкультуры лыжи своему внуку, вот тогда-то особенно вспомнились послевоенные 1949 годы. Как же так, в этой школе умудрялись выделить специальный зал для ухоженных лыж, которые стояли по парам вдоль стен и всем их хватало. Нас приучали к порядку, прошел урок надо их обтереть и поставить в ячейку, где ты их взял. И это здорово!

Ещё вспоминается по-доброму, что с 8-го класса нас два раза в неделю водили на большой завод имени Баранова. Этот завод был эвакуирован в годы войны из Запорожья. Завод-гигант, обучали там нас работе на станках, и девочек и мальчиков. Ходили с большим удовольствием. Лекций по работе на них практически не было, но обучение самих станочников, т. е. практика, многому научила.

По окончанию десятилетки стал вопрос куда пойти. Так получилось, что с 1951 года мама одна воспитывала нас двоих. Родной брат Володя учился в третьем классе, и я понимала, что надо помогать. Пошла после школы на этот завод и меня взяли на работу контролером в лабораторию по проверке точных инструментов. Работа нравилась, была ответственная, проверяли калибры, скобы, штангель-циркули и много точных измерительных приборов на микроскопах. Ставили свое клеймо и «парафинели» (в жидком горячем парафине) на каждое изделие. Запах парафина до сего времени помню. Одновременно сразу поступила на этом же заводе на вечернее отделение авиационного техникума. Заканчивала его и диплом получала уже в Ленинграде. Очень нравилась работа, но время берёт своё. Через два года вышла замуж за выпускника Вильнюсского радиотехнического военного училища Саваровского Юрия Семеновича 1937 г. р. Знакомы мы были с ним давно: я училась ещё в школе, а он учился в военном училище Вильнюса.

Сам он из Омска и приезжал ежегодно на каникулы. Гарнизон, куда его направили служить после училища, в этот момент был перебазирован в поселок Токсово – пригород Ленинграда, куда я с ним и уехала. В 1961 году у нас родилась дочь Ирина. Прожили мы в Выборгском районе Ленинграда почти 11 лет. Я окончила Политехнический институт, а Юра Академию связи. Было удобно, как раз недалеко от нас. По окончании Академии в 1971 году муж был направлен в Москву, где мы и проживаем до настоящего времени.

По окончании службы в армии по состоянию здоровья в звании подполковника муж был демобилизован из армии. Говорят, если есть талант у человека, то он талантлив во всем. И это действительно так! Окончив школу, училище, академию только с прекрасными оценками, мой муж нашел себя в творчестве.

Юрий Семенович – член Союза писателей России. К сожалению, в апреле 2018 года он умер, оставив после себя незабываемые шедевры: картины, изданные 13 книг стихов.

В Ленинграде я работала на заводе в должности мастера цеха, участка. По приезде в Москву работала на Электрохимическом заводе старшим мастером участка, старшим инженером Всесоюзного промышленного объединения Министерства химического машиностроения. Награждена множеством почетных грамот и медалью «Ветеран труда».

Дочь Ирина Юрьевна 1961 году окончила Московский институт имени Плеханова. В настоящее время она пенсионерка. Есть внук Станислав Петрович 1985 года рождения и правнучка, которой 2 года и 8 месяцев.

Работаю в общественной организации ветеранов войны, труда, правоохранительных органов. Начала свою деятельность с члена актива первичной организации №1. В 2012 году была избрана на должность председателя первичной организации ПО №1, в связи со знанием работы на компьютере по просьбе председателя районного Совета ветеранов Вишневского Г.С. переведена ответственным секретарем-оператором в районный Совет ветеранов, где и работаю по сей день. Награждена грамотами от главы Управы района, председателя РСВ, председателя СВ СВАО, главы муниципалитета района Южное Медведково, председателя Московской городской Думы.

Гордасевич Галина Алексеевна

Председатель медицинской комиссии Совета ветеранов района Южное Медведково.

Я, Гордасевич Галина Алексеевна, родилась в Москве 8 мая 1933 г.

Когда началась война, я гостила у родственников отца на Украине в небольшом городе Шостка. Фронт быстро приближался. Начались тревоги днем и ночью. По сигналу тревоги надо было бежать прятаться в погреб. Вот уже горизонт окрашен в багровый цвет и слышен постоянный гул. Звучат близкие звонкие взрывы. Это взрывают предприятия, чтобы не достались врагу. А мы никак не можем эвакуироваться: нет никакого транспорта. Состояние тревоги передается от взрослых детям. Наконец, разрешено погрузиться на открытые товарные вагоны, доверху наполненные зерном.

Путь до Москвы был долгим и трудным: разбомбленные дорожные пути, обстрел немецкими летчиками, возвращающимися на бреющем полете на базу, паровозные искры, прожигающие дырочки на одежде, отсутствие укрытия от пронизывающего ветра и дождя, проблемы с водой и питанием.

Когда стало понятно, что наши вагоны уже несколько дней гоняют по кольцевой железной дороге вокруг Москвы, покидаем наше временное жилье, с трудом пробираемся в Москву находим отца, который мобилизован на подготовку к эвакуации оборонного завода. Он отправляет нас догонять маму с младшими сестрами и братом, которые согласно распоряжению городского руководства, были уже отправлены в эвакуацию.

Встреча с мамой состоялась в деревне Верхние Кичи республики Башкирии. Взрослых привлекали к работе в колхозе. Я вместе с другими детьми собирала колосья. Школы на русском языке поблизости не было.

Поздней осенью 1942 г. переехали к отцу, который находился в городе Кирове, куда эвакуирован был завод. В заводском поселке была школа. Приняли меня, сразу во второй класс.

Занятия проходили в одноэтажном деревянном здании, похожем на барак, видимо недавно построенном, так как не было вокруг никакой растительности, даже забора и просто благоустроенного двора. Помню рыжую глину, налипавшую на обувь и делавшую ее тяжелой. Зимой топили плохо. Было холодно, а может знобко от голода. Так как эвакуированные все прибывали, город перестал справляться со снабжением по карточкам, начался голод. Есть хотелось все время. Летом было легче. Вместе с другими ребятами можно было пойти на старое кладбище, где найти какие-нибудь съедобные растения. Кислицу, хвощ, молодые еловые побеги, просто поживать хвоинки или липовых листочков. Можно летом было набрать кружку лекарственной ромашки, отнести в госпиталь, за что получить порцию серой каши, подслащенной сахаром. Мама с другими женщинами ездила в ближайшую деревню менять вещи на что-нибудь съедобное.

Основной едой был начищенный овес, который надо было долго варить, чтобы поучилось и первое и второе. Если везло, в меню включали «тошнотики», блюдо похожее на котлеты, которое делали из мерзлой картошки.

На уроках часто сидели в верхней одежде, так как топили плохо. Учебников не хватало. Занимались по очереди или группами. Тетради сшивали из газет или писали перьями, чернила носили в чернильницах-непроливашках.

В 1944 году вместе с родителями вернулись в Москву. В Москве было не так голодно. Продуктовые карточки давали регулярно. Жили в заводском бараке до 1956 года, так как нашу довоенную жилплощадь, несмотря на бронь, заняли другие люди.

Московская школа мне очень понравилась. Это было типовое здание, из серого кирпича. В четыре этажа с широкими окнами. Просторно и светло. Классы убирали сами, дежуря по графику. Учителя относились к нам по-доброму. Преподаватель, ведущий первый урок, всегда начинал с рассказа о фронтовых новостях, они уже были радостные. Армия победно продвигалась на запад. На большой карте в кабинете истории все больше было красных флажков, которыми отмечали освобожденные города. На первой большой перемене в класс приносили сладкий чай и булочку. Учебников тоже не хватало, и по-прежнему по одной книге занималось несколько человек, но мы не ссорились, помогали друг другу, более успешные ученики помогали отстающим. На партах стояли такие же непроливашки, но писали уже в настоящих тетрадях. В классе было по 40 чел. занимались в три смены.

На занятия надо было ходить в форме, в нашей школе она была синего цвета. К темно-синему платью полагался черный фартук и темные ленты, по праздникам белый фартук и белые ленты. Даже в гости в мужскую школу на совместные вечера нужно было идти в этой праздничной форме.

В школе была пионерская и комсомольская организации. Прием в них проходил торжественно и празднично. Через эти организации проводилась внеклассная воспитательная работа. Комсомольцы работали отрядными пионервожатыми, организовывали игры на переменках с малышами. Старшеклассникам полагалось на перемене ходить парами по кругу. За таким порядком следили дежурные учителя.

Я была активной пионеркой и активной комсомолкой. Очень популярны были самодеятельные театры. Мне почему-то доставались мужские роли.

Самим любимым развлечением была поездка большой дворовой компанией на салют в честь освобождения города в центр на Манежную площадь, где устанавливали огромные прожектора, а где-то совсем рядом стреляла пушка, гильзы от которой собирали на память. В перерывах между залпами лучи прожекторов пронизывали небо, то поднимаясь вертикально, то кружась, то скрещиваясь, высвечивая государственный флаг и портреты В.И. Ленина и И.В. Сталина. Праздничная толпа кричала «Ура!», пели песни, было весело и радостно в шумной толпе.

И вот наступил самый радостный день – День Победы. Вместе со всеми я тоже радовалась этому всенародному празднику. Было праздничное мероприятие в школе, пели любимые военные песни, читали стихи о подвигах наших солдат.

В 1948 году после окончания семи классов, получив по тем временам неполное среднее образование, я поступила в Московское педагогическое училище, так как надо было скорее получать профессию и помогать родителям поднимать младших детей.

Трудовую деятельность начала на 3 курсе, выезжая работать в летние пионерские лагеря пионервожатой.

В 1952 году после окончания педучилища была направлена по распределению на работу старшей пионервожатой в мужскую школу №438 Сталинского района Москвы.

Отработав по распределению три года, перешла на работу по профессии учитель начальных классов в школу № 447 и продолжала учиться на вечернем отделении МЗПИ. С сентября 1957 года после окончания института работала в средней школе учителем русского языка и литературы. До сентября 1966 года в школе №440 Первомайского района. По болезни с сентября 1966 года переведена на работу методиста в Первомайский РОНО.

В связи с переменой места жительства переводом была оформлена в школу №234 Кировского района, теперь это район Северное Медведково.

Я любила свою работу. Стремилась использовать новейшие формы и методы, добиваясь от каждого ученика знания программного материала. Одновременно как классный руководитель много внимания уделяла общему развитию своих учеников, организовывала посещения музеев, театров, выставок, походы по местам боевой славы, по памятным местам Подмосковья. Была инициатором разных школьных начинаний. Так, во дворе школы №440 Первомайского района до сих пор стоит обелиск в память учеников, погибших в боях за родину, который был установлен по моему предложению и активному участию.

Моя профессиональная деятельность неоднократно отмечалась грамотами органами народного образования различного уровня. В апреле 1984 года была награждена медалью «Ветеран труда». В июле 1985 года было присвоено звание «Отличник народного просвещения РСФСР». В 1997 году получила медаль 850-летия Москвы.

Одновременно с преподаванием активно участвовала в общественной работе. С 1948 по 1959 годы состояла в рядах ВЛКСМ, была бессменным секретарем комсомольской школьной организации, с сентября 1960 года до роспуска партии была членом КПСС.

В сентябре 1991года я поступила на работу воспитателем в школу-интернат для слепых детей, где проработала до августа 2006 года.

Общий трудовой стаж 53 года.

С августа 2006 года включилась в работу Совета ветеранов. Первые полгода была в активе первичной организации №3, потом была приглашена в районный Совет на должность председателя социальной бытовой комиссии. В настоящее время возглавляю медицинскую комиссию. С июня 2012 года имею памятный знак «Почетный ветеран Москвы».

Дубнов Виталий Иванович

Председатель

Совета ветеранов района Южное Медведково

Я, Дубнов Виталий Иванович, родился 5 октября 1940 года в городе Лесозаводске Приморского края. После победы СССР над Японией и освобождения Южного Сахалина переехал в составе семьи на Сахалин, куда направили отца начальником строительства сухого дока для ремонта кораблей в г.Невельск.

В городе Невельск окончил среднюю школу и в 1958 году поступил в Томский Государственный Университет на Физический факультет.

После окончания университета в 1964 году был направлен на работу инженером на предприятие оборонной промышленности Москвы. В 1992 году был назначен Главным инженером на одном из предприятий научного производственного объединения «Энергия» в г. Москве.

В период работы в оборонной промышленности удостоен государственных и правительственных наград: Указом Президиума Верховного Совета СССР награжден медалью «За трудовое отличие», Приказом министра присвоено звание «Лучший руководитель испытаний министерства».

В 1994 году окончил курсы при Правительстве Российской Федерации по приватизации предприятий. Участвовал в работе федеральных фондов приватизации в качестве управляющего акциями ОАО «ЦНИИС».

В период работы с 2010 по 2015 годы работал в должности Генерального директора одного из предприятий корпорации «Трансстрой». С 1 июля 2015 года вышел на пенсию. Ветеран труда.

В настоящее время служу в общественной организации, Районном Совете ветеранов, являюсь Председателем первичной организации №2 Совета ветеранов района Южное Медведково.

Семейное положение: женат, жена Лариса Петровна Лаппо и две дочери – Валерия и Юлия. Лариса Петровна – филолог, учитель истории, окончила Томский Государственный Университет, историко-филологический факультет. Валерия (старшая дочь) – провизор, окончила 1-й Московский Медицинский институт. Юлия (младшая дочь) – экономист, окончила Академию народного хозяйства им. Плеханова. Сын дочери Валерии Савелий – мой внук, учится в Московской Высшей школе экономики.

Мои воспоминания о детских годах, проведенных на Сахалине после войны. Советская Армия в короткий срок освободила Южный Сахалин от японской армейской группировки, и гражданское население японцев не успело эвакуироваться в Японию. Японцы составляли основную рабочую силу на строительстве сухого дока. Руководили строительством русские специалисты. Надо сказать, что японцы очень трудолюбивые и очень вежливые в общении, в том числе и с русскими детьми. Быт японцев был очень прост, когда наступало время отлива и береговое дно океана обнажалось на сотни метров, японские женщины брали большие плетеные корзины и шли по мелководью далеко от берега. Они собирали в корзины мелкую рыбу, небольших крабов, моллюсков, осьминогов и морские водоросли. Это составляло пищу японцев после приготовления в маленьких печурках типа наших буржуек. Рис, который предварительно оплачивался, развозили мешками по домам на телегах. Магазинов в городе не было. Русские семьи получали продукты по карточкам из запасов Ленд-лиза. Жили японцы в маленьких домиках (фанзах), построенных из легких материалов, входные двери в фанзах были раздвижные решётчатые и оклеены промасленной бумагой. Русские дети протыкали пальцем эти двери, за что получали нагоняй от своих родителей. Отапливались фанзы от буржуек, при этом, труба дымохода располагалась по периметру внутри фанзы и, только потом выходила наверх. Город Невельск (в прошлом Хонто) небольшой город на Южном Сахалине. В городе была одна средняя школа, в которой русские дети учились вместе с японскими детьми на русском языке. В то время было обязательное семилетнее образование, и в старших классах учились те, кто хотел поступить в институт. Со мной с первого класса и по десятый учился мой друг японец Чиба Норико, который поступил в Горный институт во Владивостоке и впоследствии работал начальником крупной угольной шахты на Сахалине. Вспоминается трудное послевоенное детство. Как тоже рыбачили в море, сами мастерили себе самокаты, в какие игры играли. Как первые ботинки купили, когда пошел в первый класс. До школы шел босиком, и ботинки одел только перед школой. Занимались спортом. И серьезно учились, старались. Посещали различные кружки в Домах пионеров. Но очень хотели и стремились учиться. А как одевались, смешно вспоминать. Портфелей не было, мать сшила сумку из рогожки через плечо. Есть, что вспомнить, и детям это интересно слушать. Много вопросов задают, когда выступаю перед учащимися школы.

12.08.2018 г.

К 70-летию Победы в Великой Отечественной войне, управой района планируется установка памятного камня защитникам Родины – жителям деревень, сел и города Бабушкина (территория современного Северо-Восточного административного округа) ушедшим на фронт в годы войны 1941-1945 гг.

Нам требуются воспоминания очевидцев данных событий, названия деревень, сёл, ФИО людей ушедших на фронт (можно с биографией и фото).

Предложения принимаются по электронной почте 4736144@mail.ru с указанием контактной информации.

Антошин Александр Иванович

Воспоминания члена общественной организации бывших

малолетних узников фашизма концлагерей

Александр Иванович родился 23 февраля 1939 г. в г.Фокино (бывший поселок Цементный) Дятьковского района Брянской области. Изгнан в концлагерь Алитус (Литва) в 1942 г. «У мамы – нас было четверо детей, — вспоминает Александр Иванович, все впоследствии вернулись домой. Страшное было время, — продолжает рассказ Александр Иванович,- многое стерлось из памяти, помню колючую проволоку, нас голых толпами загоняют под душ, полицейские на лошадях с плетками, очередь за бурдой, куда-то забирают детей еврейской национальности и громкий рев родителей, некоторые из которых позже сошли с ума. Красная армия нас освобождает, поселили нас в дом к одинокому литовцу и снова попадаем в капкан».

«Одна из страшных картин: Случилось это вечером, — продолжает свой рассказ Александр Иванович, — за окном послышалась стрельба. Мама тут же спрятала нас в земляной подпол. Спустя какое-то время стало жарко, горел дом, мы горим, выбираемся в дом. Тетя Шура (мы вместе находились в концлагере) выбивает оконную раму и выбрасывает нас детей на снег. Поднимаем головы, перед нами в зелено-черной форме стоит отряд. На наших глазах расстреляли хозяина дома. Разгул этих молодчиков со стрельбой мы слышали каждый вечер, позже узнали, что это были «лесные братья» — бандеровцы.

Вернулись в родной г.Фокино в 1945 г., дома были сожжены, жить было негде. Нашли вырытый погреб, в нем и жили, пока не вернулся в войны брат мамы, он помог построить небольшой домик с печкой-буржуйкой. Отец с фронта не вернулся.

В 1975 г., Александр Иванович закончил Московский государственный заочный педагогический институт, работал в средней школе № 2 г.Фокино преподавателем черчения и изобразительного искусства. На пенсию ушел в 1998 г.

БЕЛЬЦОВА (Брок) ГАЛИНА ПАВЛОВНА

Участник Великой Отечественной войны.

Родилась в 1925 г. Когда началась Великая Отечественная война, Галине было 16 лет. Она училась в 10 классе московской школы. У всех комсомольцев того времени, было одно желание – попасть на фронт. Но в военкоматах отсылали домой, обещая, когда будет необходимость, вызвать повесткой.

Лишь в 1942 г. Галине Павловне удалось поступить в Московское Краснознаменное военно-авиационное училище связи. Вскоре в училище начался набор курсантов, желающих учиться на стрелков-бомбардиров. Семерых курсантов, в том числе и Галину, прошедших все комиссии, отправили в г.Йошкар – Олу в запасный авиационный полк. Учили элементарным правилам самолетовождения и обращению с оружием. К полетам привыкали не сразу, многие чувствовали себя в воздухе неважно. Когда дошла очередь до прыжков, то большого желания прыгать у курсантов не было. Но слов инструктора: «Кто не прыгнет, тот на фронт не попадет» оказалось достаточно, чтобы все отпрыгали в один день.

Огромное впечатление произвел женский экипаж, прибывший за девушками с фронта. «С каким восхищением и завистью смотрели мы на летчиц-фронтовиков, на их смелые лица и боевые ордена, — вспоминает Галина Павловна, — так хотелось скорее попасть туда!»

И вот 6 апреля 1944 г., Галина с группой других девушек – летчиц прибыли на фронт, под Ельню. Встретили их тепло и радушно. Но на боевой вылет пустили не сразу. Сначала изучали район боевых действий, сдавали зачеты, выполняли учебные полеты. Очень быстро сдружились со своими новыми боевыми товарищами.

23 июня 1944 г., Галина получила свое первое боевое задание – уничтожить скопление живой силы и техники противника в районе Риги. То, что на карте обозначается линией фронта, с воздуха оказалось широкой полосой черных шапок разрывов зенитных снарядов. Это отвлекло внимание, летчицы совсем не видели земли и сбрасывали бомбы, ориентируясь на ведущий экипаж. Задание было выполнено.

Так началась боевая жизнь Галины Павловны, в бой водили закаленные в боях и обстрелянные летчицы. После нескольких вылетов стали чувствовать себя более уверенными, стали больше замечать, происходящее в воздухе, и на земле. Прошло немного времени, и молодые экипажи показали примеры мужества и храбрости.

«Однажды мы летели на бомбардировку артиллерии и танков противника у Иецава в районе Бауска (Прибалтика), — вспоминает Галина Павловна. Как только перешли линию фронта, мой летчик Тоня Спицына показала мне приборы:

-Сдает правый мотор, совсем не тянет.

Мы начали отставать от строя. До цели оставалось еще несколько минут. Наша группа уже далеко впереди. Приняли решение идти самостоятельно. Отбомбились, сфотографировали результаты удара и назад, домой. Группы уже не видно, истребители прикрытия ушли с ней. И вдруг вижу: справа в атаку на нас идет «фоккевульф». Я начала стрелять, дала несколько очередей. А тут еще один «фоккер», но уже справа спереди. Он шел прямо на нас, но в самый последний момент не выдержал, отвернул. Никакого страха, только злость, что не можешь расстрелять стервятника, — он был в мертвой зоне, не обстреливаемой ни одной из огневых точек нашего самолета. Еще одна атака – снизу сзади. Там огонь вела стрелок Рая Радкевич. И вдруг рядом красные звезды! Наши истребители поспешили к нам на выручку. Ох, как вовремя! Проводив нас за линию фронта, они ушли, помахав на прощание крыльями».

Летчики из соседних «братских» полков очень хорошо относились к советским летчикам, сначала даже не верили, что на Пе-2 летают девушки, а потом даже восхищались. «Девочки, не робейте! Прикроем» — часто было слышно в воздухе на ломанном русском языке… А когда в небе друзья, не так страшен даже атакующий вражеский истребитель.

Последний день войны. Ночью сообщили, что война кончилась. Новость ошеломляющая! Так давно ждали, а узнав, не поверили. Слезы на глазах, поздравления, смех, поцелуи, объятия.

После войны Галина Павловна вернулась домой. Московский комитет партии направил Галину на работу в органы государственной безопасности. В 1960 г., закончила заочно исторический факультет Московского государственного университета, работала преподавателем истории в средней школе в городе Камышин, на Волге. Закончила аспирантуру, защитила кандидатскую диссертацию, работала доцентом в МГСУ.

БЕЛЯЕВА (девичестве Глебова) НАТАЛИЯ МИХАЙЛОВНА

Воспоминания малолетней жительницы блокадного Ленинграда.

Наталия Михайловна родилась 17 марта 1930 г. в г.Ленинграде, в клинике им. Отто, которая до сих пор находится на Васильевском Острове, около Ростральных колонн.Мама Наталии была врачом педиатром, заведовала детской клиникой № 10 Октябрьского района. Отец работал научным сотрудником во Всесоюзном институте защиты растений, под руководством академика Вавилова защитил диссертацию. которые сражались между собой. Один подбитый в виде факела падал на землю, другой победоносно улетел в сторону. Такой страшной картиной предстала война для детских глаз Наталии.

Постепенно жизнь налаживалась, открылись школы. На большой перемене школьникам разносили по куску хлеба. Немецкий язык учить не хотели, бастовали против этого урока, обижали учительницу немецкого языка. Школы перешли на раздельное обучение: мальчики учились отдельно от девочек. Позже ввели форму, черные сатиновые фартучки на каждый день, белые одевали на праздник.

Наталия Михайловна росла болезненным ребенком, поэтому в 1 и 2 классах проходила обучение дома, занималась музыкой, учила немецкий язык. В 1939 г., умерла мама, девочку воспитывали отец и дед, который тоже был врачом. Дед работал в Военно-медицинской академии отоларингологом у известного академика В.И.Воячека.

Летом 1941 г., вместе с отцом, Наталия отправилась в экспедицию в Белоруссию. Когда они услышали объявление о начале войны, бросили чемоданы и побежали к железнодорожному вокзалу. В поезде с трудом хватило места в последнем вагоне, который успел уйти из Бреста. Состав был переполнен, люди стояли в тамбурах. Отец показал свой мобилизационный вкладыш в военном билете и, указав на меня — сироту, умолял впустить в вагон.

В Бобруйске загудели тревожно гудки паровоза, состав остановился и всех высадили из вагонов. В небе появились два самолета,

Отца Наталии забрали в первые дни войны на фронт, осталась девочка на попечении деда и домработницы. Отец служил на Ленинградском фронте, защищал блокадный Ленинград. Был ранен и контужен, но продолжал оставаться в строю до полного снятия блокады. В 1944 г., его перевели в Севастополь.

В середине сентября 1941 г., перестали работать школы, снижались граммы хлеба, печное отопление стало невозможным, топили мебелью и книгами. За водой ходили на Неву 1 раз в 2 или больше недель с санками и ведром.

Война не щадила людей, из оставшихся соседей, а до войны в 8-ми комнатах коммунальной квартиры жило 36 человек, в живых осталось 4 человека. В январе 1942 г., в госпитале умер дед Наталии, последние 3 месяца он жил на работе, транспорт не ходил, а сил идти пешком домой не было.

В конце осени и особенно зимой 1941-1942 гг. Наталия с домработницей Надей, девушкой 18-19 лет от роду, все время лежали на одной кровати, стараясь согреть друг друга. Надя 1 раз в 2-3 дня ходила отоварить карточки, приносила хлебушек, который потом резала на кусочки, подсушивала и девочки, лежа в кровати, его сосали, чтобы продлить процесс еды.

Весной 1942 г., хлеб стали прибавлять с 110 г – 150 – 180 г, стало теплее на улице, появилась надежда на жизнь. В конце 1942 г., получив приглашение из Дворца пионеров, Наталия стала членом агитбригады. С педагогом и еще 2-мя мальчиками 10 и 12 лет, они ходили по госпиталям устраивали концерты, для тяжелобольных пели, декламировали прямо в палатах. Особенно пользовалась большим успехом песня, в которой был следующий припев: «Любимая, далекая, дочурка синеокая, нежно мишку укрой, вот окончиться бой, твой отец вернется домой. На коротких походных привалах, и в суровых бессонных ночах, ты всегда предо мною вставала с этим плюшевым мишкой в руках». Солдаты целовали детей и смахивали слёзы с глаз. Заканчивали свои выступления ребята на кухне, где их угощали чем-нибудь.Первый салют по поводу снятия блокады встречали на льду реки Невы, с осипшими голосами. Потом орали «Ура!» на Мариинской площади, а в 1945 г. радовались по случаю Победы.

Наталия Михайловна вспоминает колонну жалких немцев, которую вели по центру Ленинграда. В душе было смятение — гордость победителей сменилось состраданием к этим пленным, но все же людям.

В 1948 г., после окончания школы, Наталия Михайловна поступила в 1-й медицинский институт им. И.П. Павлова, который в 1954 г. успешно окончила, выбрав специальность инфекциониста. После окончания клинической ординатуры, защитила кандидатскую диссертацию. Работала старшим научным сотрудником в ВНИИ гриппа, с 1973 г. ассистентом, доцентом в Ленинградском ГИДУВЕ.

В 1980 г., по семейным обстоятельствам переехала в Москву. Защитила докторскую диссертацию, стала профессором, а с 2004 г., зав. кафедрой в РМАПО.

За годы работы побывала в очагах гриппа, дифтерии, брюшного тифа, сальмонеллёза, холеры, ВИZ-инфекции в Колмыкии.

Постоянно читает лекции врачам, ведет консультацию тяжелых диагностических больных, ездит в командировки.

Около 20 лет Наталия Михайловна была главным ученым секретарем Всесоюзного, а затем Российского научного общества инфекционистов, руководителем аспирантов.

Наталия Михайловна заслуженный врач РФ, автор 200 научных публикаций.

В настоящее время продолжает заведовать кафедрой инфекционных болезней РМАПО, доктор медицинских наук, профессор.

Наталия Михайловна является членом 3-х ученых советов по защите диссертаций, членом правления Научного общества инфекционистов, «Заслуженных врачей России», редакционного совета специализированных журналов.

Сын Наталии Михайловны тоже врач, выросли уже внук и внучка, подрастает правнучка. Внучка тоже врач, в 5 поколении!

Наталия Михайловна награждена знаком «Житель блокадного Ленинграда», медалями «За оборону Ленинграда», «За Победу в Великой Отечественной войне», «Ветеран труда», «Заслуженный врач Российской Федерации», «80 лет ВЛКСМ», другими многочисленными юбилейными медалями. Имеет почетный серебряный орден «Общественное признание».

Любит свою семью, работу, Россию! Верит свято в нее!

БАРАНОВИЧ (Симоненко) НАТАЛЬЯ ДМИТРИЕВНА

Участник Великой Отечественной войны.

Родилась 24 декабря 1919 г., в г. Волчанск Харьковской области.

В 1930 г., ее семья переезжает в г. Харьков, так как отца переводят туда работать. Здесь Наталья Дмитриевна окончила школу и поступила в институт. После института она по распределению попадает в районный поселок Б.Колодец Херсонской области Там онаработает учителем средней школы.

Когда началась война, г. Харьков попадает в оккупацию немецких войск, на Северском Донце идут бои. Школу закрывают и разворачивают в ее здании военно-полевой госпиталь. 3 учительницы, и Наталья Дмитриевна в их числе, добровольно вызываются работать в нем. Вскоре советские войска вынуждены отступать. Госпиталь расформировывают, часть его сотрудников направляют в тыл. Теперь в школе дислоцировалась воинская часть — 312 батальон авиационного обслуживания, 16 РАО, 8 ВА, — и Наталья Дмитриевна с двумя коллегами по школе стали военнослужащими. В этом батальоне она проработала до конца войны и прошла длинный путь до Берлина, где и встретила Победу!

Наталья Дмитриевна награждена орденом «Отечественной войны», медалями «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.», Жукова, Чешской республики, знаком «Фронтовик 1941-1945 гг.», 8-ю юбилейными наградами, медалями и памятными знаками, в том числе «65 лет победы в Сталинградской битве».

После войны ее и мужа-военнослужащего направили в г. Черновцы. Там она окончила Черновицкий университет и стала преподавать в школе. После демобилизации супруга семья переехала в Москву, на родину мужа. Сначала Наталья Дмитриевна работала учителем в школе, затем редактором в НИИ резиновой промышленности — вместе с мужем она проработала там 20 лет. Ей неоднократно вручали грамоты и благодарности, награждили медалью «За доблестный труд».

После выхода на пенсию Наталья Дмитриевна решила не сидеть дома: уже через год она устроилась работать заведующей детского сада № 1928 Кировского района (ныне р-н Северное Медведково),

В мирное время она работала с таким же рвением и энтузиазмом, как и во время войны. За свой непростой труд она часто получала награды, ее детский сад считался лучшим в районе, а все коллеги и родители с теплотой вспоминают их дружный коллектив.

Владимир Антонович, ее супруг, тяжело болел. Он скончался в 1964 г., и Наталье Дмитриевне пришлось в одиночку ставить на ноги дочь – студентку. Было непросто, но сейчас мама гордится дочкой: она стала доктором наук и профессором, заведующей кафедрой и автором учебников.

Наталья Дмитриевна всегда старается честно жить и работать, помогать людям по мере сил, поддерживать хорошую физическую и психологическую форму. Она жадно интересуется всем, что происходит в нашей стране и в мире. Несмотря на то, что в обоих глазах искусственные хрусталики, она много читает и смотрит фильмы. Наталья Дмитриевна по-настоящему любит людей и помогает им и словом, и делом.

Наталья Дмитриевна Баранович в верхнем ряду первая слева.

В этом году Наталье Дмитриевне исполняется 95 лет!

ПОЗДРАВЛЯЕМ!!!

БАРСУКОВ ВЛАДИМИР ЕГОРОВИЧ

Воспоминания члена общественной организации бывших малолетних узников фашизма концлагерей

Владимир Егорович родился 15 июня 1941 г., в г. Жиздра Калужской области. Когда фашисты оккупировали Калужскую область и город Жиздра все жители на себе ощутили, что такое фашизм: человеконенавистничество, презрение к другим народам, культ грубой силы, унижение человеческой личности.

В августе 1943 г., всю семью Барсуковых: маленького Вову, его сестру и маму немцы насильственно вывезли в Литву в концлагерь «Алитус».

Совсем ребенком он прошел «лагерь смерти», который навсегда остался в эго памяти.

Вспоминать те годы, не содрогаясь от ужаса и боли нельзя. Сначала их разместили в бараке, где не было ничего. «Мы лежали на цементном полу. Мама укладывала детей себе на грудь, и защищала от леденящего холода цемента, — вспоминает Владимир Егорович. — Пленных использовали на любых работах: погрузка, уборка территории. Кормили брюквой и водой, где плавали непонятно чьи кусочки мяса. К лагерю иногда пробирались местные жители и бросали нам еду. Мы ползли за едой, а немцы в это время в нас стреляли», — продолжает рассказ Владимир Егорович. Во всех концлагерях были голод и побои. Каждый день фашисты увозили десятки людей, которые потом уже не возвращались. Немецкие лагеря были нацелены на физическое и моральное уничтожение человека. Особенно страдали дети.

В сентябре 1944 г., фашисты начали вывозить узников в Германию. На границе с Польшей, грузовые вагоны, в которых перевозили людей, освободила группа партизан. Дорога домой была долгой и тяжелой, почти два месяца голодные и полураздетые добирались до дома, а когда прибыли в г. Жизру, увидели сожженный город. Стояли только печные трубы, не было ни одного дома. Но все равно была радость, что оказались на Родине. «В сердце жила надежда, что скоро вернется отец с фронта и жизнь наладится, — вспоминает Владимир Егорович, — но получили похоронку. Отец погиб 15 марта 1945 г. в бою на подступах к г. Шуцендорф».

Жили в землянке, через 4 года, мама Владимира получила ссуду на постройку дома.

С 1947 по 1958 г., учился в школе, затем работал на Людиновском тепловозостротельном заводе токарем. С 1964 по 1967 г. участвовал в геологоразведочной экспедиции в г. Воркуте, куда уехал за компанию с товарищем.

В 1968 г., закончил Московский институт радиоэлектроники и автоматики. Работал в академии медицинских наук старшим инженером по мед. оборудованию. В 1995 г., вышел на заслуженный отдых начальником конструкторского бюро.

Владимир Егорович любит играть с друзьями в шахматы и домино.

ВАЛУЙКИН ГЛЕБ БОРИСОВИЧ

Воспоминания члена общественной организации

бывших малолетних узников фашизма концлагерей

Глеб Борисович родился 16 октября 1937 г., в г.Павловске Ленинградской области.

В 1941 г., фашистские войска подошли к городу Ленинграду, и началась блокада города. Все жители оказались на оккупированной территории. Обстрелы шли днем и ночью, снаряды попадали в дома, от возгорания одного дома, сгорали целые улицы. Вот так в одночасье семья Валуйкиных осталась без крыши над головой. Семья перебралась жить в дом бабушки.

Основная забота родителей стала борьба с голодом. Мама уходила за город на поля, чтобы собрать неубранные овощи. Весной 1942 г., множество семей, в том числе и семью Валуйкиных, погрузили в железнодорожные вагоны и отправили в Германию. В районе города Шауляй (Литва) семьи рассортировали по хуторам. В одном из которых, в доме помещика работали родители Глеба Борисовича в качестве разнорабочих. Они выполняли разную работу на приусадебном участке и во дворе, ранним утром они уходили на работу и возвращались обессиленные, мокрые, голодные и холодные поздно вечером, за это получали крышу над головой и питание.

В 1944 г., войска Красной армии освободили пленных, и семья вернулась домой в г.Красное Село.

ДЕЙЧМАН ЛЕВ ПЕТРОВИЧ

Воспоминания участника Великой Отечественной войны

Родилась 6 февраля 1925 г. в г. Кременчуг, Полтавской области в семье рабочих.

В 1932 г., поступил учиться в школу, а в 1940 г., в Московское ПТУ № 1 железнодорожного транспорта, в годы войны студенты в стенах училища изготавливают снаряды, которые затем оправляют на фронт. В 1943 г. постановлением Правительства СССР Л.П. Дейчман призван на военную службу. Сначала новобранцы проходили подготовку для отправки на фронт, а в 1944 г., принимал участие в боевых действиях на 1–ом Прибалтийском фронте, 3-ом Белорусском на двух Дальневосточных фронтах в составе сначала 14-ой отдельной истребительно-противотанковой артиллерийской бригады, затем 534 и 536 истребительно-противотанкового артиллерийского полка. За участие в боевых действиях 14 отдельная И.П.А.Б. удостоена орденов Суворова и Кутузова, полки орденами Кутузова, и личный состав был представлен к правительственным наградам. Лев Петрович служил подносчиком снарядов в артиллерийской батарее орудий.

Л.П. Дейчман награжден орденом «Отечественной войны II степени», медалями «За отвагу», «За взятие Кенинсберга», «За победу на Германией», «За победу над Японией» и др.

В 1948 г., демобилизован из армии. Окончил Московский пищевой техникум по специальности техник – механик. Около 50 лет проработал на промышленных предприятиях и транспорте города Москвы. Был награжден трудовыми медалями.

Лев Петрович и сейчас в строю, занимался общественной деятельностью, выступал перед молодежью и школьниками с рассказами о мужестве наших солдат, о том, какой ценой досталась Победа.

Несмотря на преклонный возраст, активно принимает участие в спортивных соревнованиях не только района, но и округа. Имеет более 20 спортивных наград и благодарственных писем. Любит ходить на лыжах, участник ежегодных соревнований «Лыжня Москвы» и «Лыжня России».

В 2014 г., в составе Московской делегации выезжал за рубеж.

В настоящее время является председателем Совета ветеранов 2-ой гвардейской армии, в 2014 г., удостоен звания Почетный ветеран города Москвы.

6 февраля 2015 года Льву Петровичу Дейчман — 90 лет!

Сотрудники управы, администрации МО, УСЗН района Южное Медведково от всей души поздравляют Вас с юбилеем!

Желаем крепкого здоровья, спортивных побед, внимания, заботы и уважения со стороны родных и друзей!

ДУБРОВИН БОРИС САВВОВИЧ

Участник Великой Отечественной войны.

Родился 24 мая 1926 г. в Бауманском районе столицы.

Бабушка по линии матери из крестьянской семьи из деревни под городом Левишевичи. Мама окончила медицинский институт, работала врачом в Лефортовской больнице. Отец роддом с Украины из г. Умань, работал типографским рабочим, а потом комиссаром 1-й конной Армии, в последующем инженером на заводе ЦГАМ, был начальником одного из крупных цехов.

«Учится начал с 6 лет, учился я посредственно, ни читать, ни писать не любил, воспринимал все на слух»,- вспоминает Борис Саввович.

В 1936 г., отца арестовали как врага народа, он погиб в тюрьме, потом «воронок» приехал за мамой, ее арестовали, потому что не донесла на врага народа. Девятилетнего Бориса и его трехлетнюю сестру забрала к себе бабушка. Все вещи продали или обменяли на еду, и все равно жили впроголодь.

В лагере г.Минусинска не стало врача, начальник лагеря назначил им мать Бориса. 6 лет она просидела в тюрьме, и вышла оттуда инвалидом. Мама работала врачом и осталась на поселении в Остяко-Вагульском округе. Будучи сама не здоровой, выезжала на вызов к больным на лыжах. Ее любили.

Когда началась война, Борис Саввович пошел работать на оборонный завод токарем, делал снаряды для противотанковых орудий, работал по 12 часов. У Бориса была бронь, но в 1944 г., он отправился на фронт добровольцем. Попал в пехоту в стрелковый полк, из которого его направили в авиацию. Сначала был мотористом, потом попросился в воздушные стрелки. Стал воздушным стрелком – четвертым членом экипажа после летчика, штурмана и радиста. Стрелок должен лежать, распластавшись по дну самолета, и охранять хвостовую часть машины. Воздушные стрелки гибли чаще остальных членов экипажа. И в первый же день пришлось столкнуться с приметами.

— В казарме сказали: «Выбирай, куда сложить вещи». Я смотрю все густо уложено вещмешками, а посредине есть пустое место. Я положил туда свой вещмешок и отправился на задание. Когда Борис Саввович вернулся, встретили его странно: «Ты что вернулся? А мы уже и не ждали». Оказалось, была примета, если новый стрелок положил свой вещмешок на место убитого, он обречен.

— Так я остался без шинели. Оказалось ее обменяли на польскую водку, — вспоминает Борис Саввович, — а мне, чтобы не расстраивался, налили стакан.

Воевал на 1-м Белорусском фронте, освобождал Белоруссию, Польшу, Варшаву, Германию. Закончил войну в Фалькенберге в звании рядового. Чем весьма гордится, в общей сложности прослужил в армии 7 лет.

После войны Борис Саввович поступил и успешно окончил Литературный институт им. Горького. Как истинный патриот, преданный своей Отчизне, поэт Борис Дубровин не смог жить спокойной творческой жизнью. 30 лет тесной дружбы с пограничниками дали возможность поэту побывать на всех участках границы (кроме норвежской). Во время афганской войны Борис Саввович вместе с артистами выступал под обстрелом. А под песню на его стихи «Путь домой» наши войска выходили из Афганистана. Он член Союза писателей, лауреат многих международных конкурсов и литературных премий, телевизионного конкурса Песня года «Из XX в XXI век», всероссийского конкурса «Победа-2005», лауреат медали им. С.П.Королева. Автор 41 книги – 33 поэтических сборников и 8 книг прозы. 62 стихотворения вошли «Антологию мировой поэзии». Около 500 его стихотворений стали песнями, которые исполняли и исполняют М. Кристалинская, И.Кобзон, А.Герман, В.Толкунова, Э.Пьеха, Л. Долина, А.Барыкин и мн. другие. Его стихи переведены и изданы в Югославии, Польше, Германии.

Борис Саввович по праву гордится своими медалями: орденом Отечественной войны II степени, медалями «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина», польскими медалями.

ЕВСЕЕВА ФАИНА АНАТОЛЬЕВНА

Воспоминания малолетней жительницы блокадного Ленинграда

Родилась 27 января 1937 г., в г. Ленинграде. Когда началась война, Фаине исполнилось 4,5 года, а сестренке 2 года.

Отца забрали на фронт, и он в звании ст. лейтенанта, всю блокаду, почти 900 дней защищал Пулковские высоты. Семья Фаины Анатольевны жила в ближнем пригороде, в г. Урицке, возле Финского залива.

Не прошло и месяца после начала войны, как немецкие войска оказались в Урицке. Жителей загнали в подвалы с детьми. А затем немцы выгнали всех из подвалов, не дав взять ни вещей, ни денег, ни еды, ни документов. Выстроили всех в колону на шоссе, идущем вдоль Финского залива и с собаками погнали к Ленинграду. 15 км народ бежал бегом. Мама несла на руках младшую сестру Фаины Анатольевны, а Фаина, держась за руку бабушки, бежала сама. Когда подошли к Ленинграду, повезло тем, кто бежал первым, в их числе оказались и родственники Фаины Анатольевны. Они успели пройти через загранпост, остальных отсекли огнем. Семье удалось сбежать, в Ленинграде они нашли родственников и временно поселились у них в комнате 16 кв.м – 10 человек. Прожили 7 месяцев в голодном аду, под вечной бомбежкой. Зима в 1941 г., была холодная, стрелка термометра опускалась к отметке – 38⁰ С. В комнате стояла печка-буржуйка, дрова быстро закончились, и топить ее пришлось, сначала мебелью, затем книгами, тряпками. За хлебом ходила мама, хлеб отпускали строго по карточкам, она же, после уборки капусты на полях, собирала промерзшие капустные листья на окраине Ленинграда. Воду черпали из р. Невы. Однажды она увидела ком муки, плывший по воде, класть его было некуда, не раздумывая, она сняла с себя юбку, и принесла домой. Счастливая шла по городу в одних штанах. В какой-то момент зарезали кошку, из ее мяса целый месяц варили бульон. На бульон шли кожаные ремни, из клестера делали холодец. Каждый месяц умирали от голода люди. Из 10 родственников Фаины Анатольевны, в живых осталось трое: она сама, ее сестра и мама. Спас их отец, он помог жене с детьми эвакуироваться через Ладожскую Дорогу жизни на Урал в Челябинск. Ладожскую дорогу тоже бомбили и днем, и ночью. Перед машиной, на которой ехала Фаина с мамой и сестрой, в машину с людьми попала бомба, и она ушла под лед.

Дальше путь на Урал лежал по железной дороге. Людей погрузили в поезд, вагоны которого были приспособлены для перевозки скотины, на полу лежала солома, посреди вагона – буржуйка, которую топили военные. Никто по вагону не ходил, народ лежал полумертвый. По пути следования поезда, на остановках выгружали умерших, а детям давали по блюдечку теплой жидкой пшенной каши. В Челябинске Фаину разлучили с мамой. Ее положили во взрослую больницу, дочек в детскую. В детской больнице девочки заразились дифтерией, через три месяца Фаину с сестрой выписали. Жили они у тети Марии, маминой сестры. Работала она посудомойкой в заводской столовой и имела возможность приносить вечером горсть пригоревшей еды, этого было мало, поэтому днем девочки старались добыть себе еду самостоятельно. Дом, в котором они проживали, располагался недалеко от железной дороги, рядом с заводом, на который возили белую глину. Выпавшую из вагонов глину, девочки собирали и ели целыми днями. Она казалась им сладкой, вкусной, масляной. Маму выписали еще через 3 месяца из больницы, она устроилась на завод, получала паек, жить стало сытнее.

Чтобы вернуться в Ленинград, необходим был вызов. Чтобы узнать, жив ли отец, маме пришлось поехать в Ленинград. Сдав дочек в детский дом, она отправилась на Родину. Страшная картина открылась ее взору, в Урицке не осталось ни одного дома, возвращаться было некуда. Она отправилась в Ленинград к сестре отца. Какова же была радость, когда там она встретила своего мужа, который после войны остановился у сестры пожить. Вместе родители вернулись в Урицк, нашли полуразрушенный подвал и стали его благоустраивать: отец разбирал завалы, скручивал колючую проволоку, ему помогли разминировать территорию возле дома. Мама забрала дочек из Челябинска, семья воссоединилась. Отцу из Эстонии в Урицк удалось переправить корову, которую он случайно увидел в лесу, доить ее мог только он. Животное вместе с людьми жило в подвале. Днем девочки рвали лебеду и крапиву для себя и для коровы.

В 1946 г., Фаина пошла в школу, учиться ходили пешком, ежедневно за 3 км до ст. Лигово. Писали на газете между строк, желание к учебе было большое, хотелось узнать как можно больше, а главное выучить немецкий язык. Окончив 7 классов, Фаина поступила в Ленинградский машиностроительный техникум при Кировском заводе. Работала конструктором на тормозном заводе им. Когановича. Вышла замуж, переехала с мужем в Москву. Воспитывала дочь, внучку, теперь уже и правнучку. Фаина Анатольевна выстрадала свой, блокадный характер, который помогает жить и оставаться оптимистом долгие годы.

ЗЕНКОВ ВАСИЛИЙ СЕМЕНОВИЧ

Участник Великой Отечественной войны. Участник Курской битвы. Старший сержант.

Родился 12 октября 1925 г., в с. Малое Даниловское Токарского района Тамбовской области.

Окончив 7 классов, Василий Семенович поступил в педагогическое училище. 22 июня 1941 г., началась Великая Отечественная война. Германия напала на Советский Союз, мирное время закончилось, отца Василия забрали в армию, где в одном из боев он погиб, защищая Родину.

Василий Семенович был вынужден бросить учебу и поступить на работу в типографию, сначала учеником печатника. Его определили к опытному высококвалифицированный наставнику, учеба шла на рабочем месте с выполнением нормы. Уже через 1,5 месяца Василий работал самостоятельно. Мать воспитывала 3 детей, зарабатывал на содержание всей семьи Василий.

В декабре 1942 г., Василий Семенович был призван в ряды Красной Армии. Подготовка шла днем и ночью, занятия продолжались по 10-12 часов. На фронте был снайпером, автоматчиком-пулеметчиком.

В сентябре 1943 г., при расширении плацдарма на правом берегу Днепра, во время перестрелки, был ранен разрывной пулей. Лечился в госпитале г. Лукоянов Горьковской обл. (ныне Нижегородская обл.). После лечения продолжил службу в армии и был направлен в школу, обучаться вождению на мотоцикле, а после учебы попал в Механизированный корпус – мотоциклистом. На своем тернистом многотрудном пути многое видел и испытал: горечь отступления и радость победы.

День Победы Василий Семенович с радостью встретил в Германии в районе «Оберкунцедорф».

Прослужив в армии 7,5 лет, демобилизовали на гражданку, вернулся работать печатником. Вскоре был направлен на учебу в МИПТ на вечернее отделение, а получив диплом, работал начальником типографии, главным инженером типографии МХП, откуда в 1988 г. ушел на заслуженный отдых.

Принимал активное участие в работе Совета ветеранов района Южное Медведково.

Василий Семенович награжден орденами «Отечественной войны» I и II степени, «Красной Звезды», медалью «За Победу над Германией», юбилейными медалями.

Иванов Николай Алексеевич

Воспоминания члена общественной организации

бывших малолетних узников фашизма концлагерей

Николай Алексеевич родился в 1932 г., в деревне Орлово (ранее пос. Свобода) Межетчинского сельского совета, Износковского района, Калужской области.

В январе – феврале 1942 г., деревню захватили немцы, выгнав сельчан из домов, в них обосновались немецкие солдаты, а жители вынуждены были жить в землянках.

Наступил момент, когда немцы выгнали всех из землянок, выстроили в колонну и погнали людей на Запад. «В Вязьме нас соединили с другими беженцами и погнали в Смоленск, — с болью в сердце вспоминает Николай Алексеевич, — в Смоленске собралось много людей, через несколько дней, людей стали сортировать, одних отправляли в Германию, других в Белоруссию. Нашу семью: мать, отца и четверых детей, погнали в город Могилев. Поселили на окраине города в разваленный барак. Жить пришлось недолго, снова куда-то повезли. В этот раз в деревню Сапежинка, что находилась недалеко от города Быхово (Белоруссия). Весь световой день взрослые работали на полях, занимались сельскохозяйственными работами, обрабатывали овощи, немцы любили выращивать капусту «Кольраби».

Все военное время были вынуждены прожить в трудах на благо немецких солдат, за малейшую провинность били».

Весной 1944 г., советские войска освободили пленных. Отец Николай Алексеевич умер, мать с детьми вернулась на Родину. Жить было негде, деревня была разрушена. Поселились в уцелевшем доме. Позже стали возвращаться односельчане, сообща отстраивали дома и налаживали быт. Осенью начала работать школа, Николай пошел во 2 класс.

С 1952 по 1955 гг, служил в армии, в городе Вологде, в радиолокационных войсках ПВО, затем служил в милиции. А позже работал в торговле, откуда в 1992 г., у и ушел на пенсию.

У Николая Алексеевича в жизни сложилось все хорошо: родились 2 дочери, сейчас уже растет внук и правнук, но ужасы военного времени нет-нет, да и вспоминаются.

КРЫЛОВА НИНА ПАВЛОВНА (в девичестве Васильева)

Воспоминания малолетней жительницы блокадного Ленинграда.

Родилась 23 августа 1935 г., в г.Ленинграде ул. Некрасова, дом 58 кв. 12. Родители Нины Васильевны – Павел Федорович и Мария Андреевна работали в оперном театре «Народный дом». Отец погиб под Ленинградом, мать умерла в блокаду. Волею судьбы маленькая Нина оказалась в детском доме № 40. До весны 1942 г., детский дом находился в Ленинграде.

Когда открылась «дорога жизни», по документам 7 апреля 1942 г., детский дом, в котором находилась Нина Васильевна, был вывезен в Краснодарский край. Из-за болезней, Нина пошла учиться школу поздно. «Через какое время пришли немцы, это время плохо помню. – рассказывает Нина Павловна, — но в память врезалась такая картина: Новый год. Стоит украшенная большая елка, а вместо пятиконечной звезды на самой макушке – фашистский знак. Еще один

случай вспоминается, — продолжает свой рассказ Нина Павловна,- Нас прятали в каких-то ямах, если бы немцы нашли – не пощадили бы».

После войны Нина Павловна очень надеялась, что папа ее жив, каждый день ждала. В разные организации посылала запросы, но когда получила страшную весть, надежды рухнули, и Нина Павловна сильно заболела.

После окончания школы поступила в художественное училище, а позже по распределению уехала в Ярославль, где и познакомилась со своим будущим мужем, курсантом Московского военного училища. В 1958 г., Нина Павловна вышла замуж и переехала в Москву по месту службы мужа. У них родились двое детей, теперь уже и двое внуков.

КОСЬЯНЕНКО (Меинова) ХАТИЧЕ СЕРВЕРОВНА

Воспоминания члена общественной организации бывших малолетних узников фашизма концлагерей

Хатиче Серверовна родилась 24 декабря 1943 г., в г. Хоэнемс (Австрии).

Город Симферополь, в котором жила мама Хатиче, в 1942 г., был оккупирован немцами. В городе проводились ежедневные облавы, немцы ходили по домам и насильно забирали молодых людей для отправки в Германию.

В апреле 1943 г., после очередной немецкой облавы, маму Хатиче, как и многих других девушек погрузили в железнодорожный вагон и отправили в неизвестном направлении, а через два месяца мама поняла, что беременная. Её охватило отчаяние, от горя она заливалась слёзами.

Маму Хатиче определили в немецкую семью для работы по дому, а когда узнали о её беременности, палками выгнали на улицу.

В числе других пленных девушек маму Хатиче поселили в барак, в темное помещение без окон. Там уже жили украинки, белоруски, полячки, чешки, итальянки. Немецкие солдаты гоняли девушек на работу в поле, на завод, фабрику. В разное время года они занимались: посадкой, прополкой и уборкой овощей в поле, ходили на фабрику ткать ткани, а на заводе делали жестяные банки. За малейшую провинность сажали в карцер, оставляя на несколько дней без еды и воды.

Условия жизни людей были на грани выживания: из одежды — лохмотья ветоши, из обуви деревянные колодки.

В таких тяжелейших условиях женщины вынашивали и сохраняли жизни своим детям.

В 1945 г., американские войска — союзники освобождали города Европы от немецких захватчиков, немцы отступали, и чтобы не оставлять свидетелей, немецким правительством было принято решение топить все бараки, в которых жили пленные женщины с детьми. Огромные шланги с сильным напором воды быстро наполняли бараки. Женщины, стараясь спасти своих детей, держали их на вытянутых руках. В барак, где находились Хатиче с мамой, вода поднялась почти до потолка и вдруг остановилась. Чуть позже американские солдаты помогли всем выбраться. Кто мог идти, шел сам, многих обессиленных, выносили военные на руках. Радость за спасенную жизнь переполняла женщин, они благодарили обнимая и целуя солдат, крепко прижимая своих детей к себе. И громко, громко плакали.

Перед отправкой на Родину освобожденных женщин долго держали в Венгрии. Антисанитария, грязь, жара, насекомые все способствовало рассаде болезней. Люди умирали без еды, воды и медицинского обслуживания. Хатиче тоже была на грани смерти.

Но жажда жить и вернуться на родину была выше смерти. Сложно было тогда предсказать, какие мучения выпадут по возвращению на Родину. Приказом правительства вернуться люди могли только туда, откуда были угнаны. Многочисленные допросы и унижения, которым была подвержена мама Хатиче со стороны структур государственной безопасности, не сломили ее твердый характер. Долго у них не было жилья, маму не брали на работу, рассматривался вопрос об отправке Хатиче с мамой в лагерь, в Оренбургскую область.

Отец Хатиче воевал в рядах Советской армии, в 1944 г., его и родителей депортировали из России и связь между супругами Меиновыми прервалась. И только в 1946 г., от отца Хатиче приходит письмо с приглашением в Узбекистан, с радостью мама принимает решение, и они с дочкой уезжают к отцу и мужу. Там Хатиче окончила педагогический ВУЗ, работала учителем младших классов, вышла замуж, в ее семье родилось 3 детей, и не заметила, как вышла на заслуженный отдых.

В 1997 г., семья переехала в Россию, а в 2000 г., в Москву.

Хатиче Серверовна любит вязать для настроения. И украшать подъезд, чтобы создать настроение своим соседям.

МАНТУЛЕНКО (Юдина) МАРИЯ ФИЛИППОВНА

Воспоминания члена общественной организации бывших малолетних узников фашизма концлагерейМария Филипповна родилась 22 мая 1932 г., в деревне Меховая Хвастовического района Калужской области.

В январе 1942 г., немцы вошли в деревню Меховая, и погнали жителей в Брянск, в лагерь. «Километров 25 шли пешком, — вспоминает Мария Филипповна, — немцы подгоняли пленных кнутами. Затем через Белоруссию ехали на поезде. Привезли нас в лагерь Штутгард, затем в Штетин, позже находились в Гамбургском лагере. Жили в общих бараках, все вперемежку: дети, мужчины, женщины. Кормили баландой (сладко-соленой брюквенной похлебкой, по составу похожей на муку) и гречневой шелухой. Детям в сутки давали по 100 гр хлеба, взрослым по 200 гр. Люди от голода падали без сознания. Однажды упала в обморок и мама Марии Филипповны.

От вшей мазали керосином. В сентябре 1943 г., семью Юдиных забрал к себе в работники бавар Шмагров. У каждого члена семьи были свои обязанности по дому: дед работал в саду, отец в конюшне, мать в огороде, брат в телятнике, бабушка управлялась по дому, она убиралась и готовила еду.

В немецком поселке, у других хозяев жили и бельгийские, и французские, и итальянские пленные.

26 апреля 1945 г., семьи русских пленных освободили советские войска. «Вернувшись, домой, — продолжает рассказ Мария Филипповна, — увидели сожженные дома, все деревни в округе были сожжены до тла. Холодный декабрь 1945 г., прожили в шалаше, позже выкопали землянку, в 1947 г., построили домик.

Чтобы заработать немного денег, в 1948-1949 гг., Мария Филипповна ездила на торфяные разработки в Ярославскую область. В Москву приехала в декабре 1949 г. Работала на стройке. В 1950 г., Мария Филипповна перешла работать в Метрострой, подземной откатчицей, жила в общежитии. В 1963 г., получила квартиру в Медведково, где до сих пор и живет.

МУХИНА ВАЛЕНТИНА АЛЕКСАНДРОВНА

Воспоминания малолетней жительницы блокадного Ленинграда

Родилась 8 июня 1935 г., в г.Ленинграде. Мама работала на Балтийском заводе, папа был моряком. Когда Вале было 1 год, отец утонул.

22 июня 1941 г., воскресенье, теплое , солнечное утро. И настроение у людей такое же радостное и солнечное. Они идут гулять по городу, в парки. Собираются на танцы, в музеи. В кинотеатрах идут фильмы «Свинарка и пастух», «Веселые ребята», «А если завтра война…». А война наступит не завтра, она уже была сегодня, Великая Отечественная война.

Гитлеру были ненавистны имя города на Неве, славные традиции и патриотизм его жителей. Он решил стереть город с лица земли. Предложено блокировать город и путем обстрела из артиллерии всех калибров, беспрерывной бомбежки с воздуха сравнять его с землей. Блокада началась 8 сентября 1941 г.

Шестилетняя Валечка помнит бомбежки и днем, и ночью, как было страшно выходить на улицу. То, что пережила и выстрадала эта девочка, невозможно вспоминать без боли и праведного гнева.

Валина мама, как и многие другие рабочие по 12-14 часов не выходили из промерзших цехов. Девиз Ленинградских рабочих «Все для фронта! Все для Победы!»

Валя жила у тети, маминой сестры. Жить стало очень тяжело: не было электричества, тепла, дров, поскольку было печное отопление. Топили печурку, на обогрев уходило всё, что горело: книги, мебель. Не было питьевой воды. Дети вынуждены были ходить за ней на реку Неву, к саночкам привязывали кастрюли, фляги, черпали воду из ледяных прорубей.

Но самое страшное — голод. Кушать было нечего. «До войны мамам была большой модницей – это нас и выручало, — вспоминает Валентина Александровна, — с началом войны многие ее вещи мы поменяли на еду. Соседка снабжала нас дурандой – это было вкусно, а из столярного клея варили студень».

Бабушка Вали ходила на табачную фабрику, и приносила оттуда гильзы от папирос, которые тоже обменивались на еду. Чтобы заполнить пустые желудки, заглушить ни с чем не сравнимые страдания от голода, жители прибегали к различным способам изыскания пищи. Ловили грачей, яростно охотились за уцелевшей кошкой или собакой, из домашней аптечки выбирали все, что можно употребить в пищу: касторку, вазелин, глицерин. Деньги были у людей, но они ничего не стоили. Ничто не имело цены: ни драгоценности, ни антиквариат. Только хлеб. В булочные, где по карточкам выдавались дневные нормы хлеба, стояли огромные очереди. Валя помнит блокадный хлеб – черный, липкий. Когда его отрезали на кусочки. Он лип к лезвию ножа. Валя счищала эту липкую массу и ела.

Кто-то мародерствовал по квартирам, кто-то умудрялся воровать у полумертвой старушки хлебный талон. Но большинство ленинградцев честно работали и умирали на улицах и рабочих местах, давая выжить другим. В 1942 г., в возрасте 31 года, умирает Валина мама. Она вернулась с работы и зачерпнув из ведра ледяной воды, вдоволь напилась. Организм был ослабленным, она заболела воспалением легких, да так и не поправилась. На саночках ее отвезли на Смоленское кладбище и похоронили. Так Валя стала сиротой. ДА и сама Валя, тетина семья были настолько слабы, что с трудом передвигались. В 1942 г., жителей стали эвакуировать. В августе тетину семью и Валю отправили в Алтайский край. Поезд, в котором они ехали, разбомбили, вещи сгорели, сами они чудом остались живы.

Возвращение в родной город произошло в конце 1944 г. Город резко отличался от города 1941 г. По улицам уже ходил общественный транспорт, не видно было снежных сугробов и мусора. Работали предприятия, получившие топливо и электроэнергию. Открылись школы, кинотеатры, почти во всех домах действовал водопровод и канализация, работали городские бани, имелся запас дров и торфа. На 12 маршрутах курсировали 500 трамвайных вагонов.

Валя закончила 7 классов, поступила в техникум. В 1955 г., приехала по распределению в Московский участок по гидромеханизации. Работала гидротехником-строителем по гидростанциям.

За свою трудовую карьеру работала над проектами строительства набережных Новодевичьего, Раменского, Люберецких прудов, внесла большой вклад в строительство стадиона «Лужники» и многие другие объекты.

С 1990 г., Валентина Александровна на заслуженном отдыхе. Но активная жизненная позиция не дает ей только заниматься воспитанием 2 внучек и трех правнуков.

Валентина Александровна председатель Совета блокадников района Южное Медведково, активный участник всех мероприятий, проводимых в районе, округе. Частый гость в школах района.

В 1989 г., награждена знаком «Житель блокадного Ленинграда».

Встречи со школьниками