Рассказы охотников промысловиков сибири

Промысел

Какое удивительное и глубокое слово. Какой в нём объём, сколько смыслов. Это и промысел Божий, и исполненный созидающего начала народный промысел.

Речь пойдет о промысле соболя в сердце Сибири — в Енисейской тайге. Как любое дело, забирающее человека целиком – этот промысел гораздо шире и глубже, чем просто охота. Он требует и жизненной одержимости, и досконального знания предмета, умения своими руками создать огромный мир — от охотничьего снаряжения до целых заводов деревянных ловушек, от таежных изб до шитых и долбленых лодок. Это не профессия, а образ жизни со своими законами. При нынешнем усилившемся прессе цивилизации промысел требует особенного упорства. Уходя корнями в многовековую глубь, промысел – одна из наиболее ценных традиций русского мира, а сословие промысловиков как носителей уклада, возможно, скоро будет достойно охраны — подобно снежному барсу или леопарду. Но все же удивительно вынослива русская земля, раз с таким постоянством родит людей увлеченных и крепких!

Пушной промысел

Соболь, как известно, издавна много значил в русской жизни. Еще в Киевской Руси пушнина служила и деньгами, и внешней валютой, и средством обмена на драгоценные металлы. Пушниной платились дань и жалованье, ею одаривали иностранных гостей в виде знака особой царской благосклонности.

В бюджете Московского государства в середине XVII века пушной промысел обеспечивал пятую часть доходов, пушнина составляла значительную долю экспорта. По расчетам исследователей, среднегодовая добыча соболя в середине XVII столетия составляла 145 тысяч шкурок. В 1621-1690 годах в Сибири было добыто 7,248 млн. соболей. На гербе Сибири, что красуется на жалованной грамоте 1690 года, два пронзённых скрещивающимися стрелами соболя держат зубами «корону сибирского царства». Одной из главных задач основания Мангазеи было взятие в государевы руки потока пушнины с востока Сибири — на него уже зарились иностранные купцы.

Уже к концу XVII века численность соболя сократилась. С XVIII века начали внедряться различные способы регулирования промысла, и в Енисейском крае было восстановлено поголовье соболя, что дало возможность разрешить здесь промысел без ограничений. Однако затем запасы пушного зверя исчерпались: в первое десятилетие ХХ века ежегодная добыча в Сибири составляла 20 тысяч шкурок, а на момент Октябрьской революции — только 8 тыс.

Советское государство уделяло большое внимание охотничьему хозяйству и пушной отрасли. Экспорт приносил в казну иностранную валюту. К 80-м годам, благодаря плановому регулированию добычи, искусственному расселению и прочим мерам, были почти восстановлены и ареалы (427 из 448 млн. га), и поголовье сибирского соболя (500–600 тыс. штук).

В 1948 году специальным постановлением Совета Министров России была предусмотрена целая система мероприятий, включающая расселение зверька, способы его учета в угодьях, методику прогнозирования пиков численности, охрану и упорядочение использования природных запасов. Ведь из-за пресловутого «хищнического перепромысла» в начале ХХ века ареалы обитания соболя «сжались» до отдельных очагов в Сибири и на Дальнем Востоке. Советские охотоведы, энтузиасты и преданные делу люди, отлавливали соболей и расселяли их по тайге. Об такой работе на Дальнем Востоке рассказывается в книге В.С.Сысоева «За черным соболем», где автор много лет занимался акклиматизацией и расселением промысловых животных. Благодаря ему, на огромных пространствах Дальнего Востока вновь появились соболь, бобр, норка, ондатра… Сам Всеволод Петрович Сысоев, родившийся Харькове в 1911 году, зачитывался книгами путешественников и натуралистов и мечтал о таежной жизни (так же как и добрая половина современных промысловиков — как все похоже, слава Богу!).

Соболь стал восстанавливаться на большей части Сибири. По рассказам старых енисейских охотников, соболя в послевоенные годы еще никто не знал. Охотились на белку и колонка. Бригадами по четыре человека уходили в тайгу на несколько недель. Собаки тащили нарту с продуктами, палаткой и печкой. Ставили табор. Один оставался кашеварить, остальные уходили белковать. Место опромышляли, снимались и шли на новое. Дневной переход так и назывался «палатка». «Деда, а сколь километров до Дубческого Зимовья?». «А парень, однако, пять палаток».

Постепенно стал появляться соболь — охотники с удивлением встречали незнакомого зверька («Сам под вид кошки, только с рыжА и на ногах низковастый»). Численность его росла. В 70-е и 80-е годы стал возрождаться промысел соболя. То была пора бурного развития Севера, освоения сибирской тайги, продолжения государственной политики, заложенной еще в царское время. Организовывались госпромхозы и коопзверпромхозы, шел набор охотников через главный охотничий журнал страны «Охота и охотничье хозяйство». Енисейское охотничье сообщество пополнялось охотниками из других районов страны. Шел обмен опытом. Охотники и охотоведы ехали в тайгу подобно Сысоеву, начитавшись книг о тайге, напитавшись таежной романтикой.

У государства была монополия на продукцию пушной отрасли. Всех соболей охотники должны были сдавать согласно «лимиту». Сверхлимитную пушнину продавали налево — сложился ее «черный рынок». Пушнина пользовалась большим спросом. Пара соболей на воротник — прекрасный подарок жене «нужного» человека. «Черный рынок» был головной болью государства, но давал дополнительный приработок охотникам. Кроме соболей, конечно, охотились и на белку, и на горностая, и на других пушных животных.

Угодьями распоряжался госпромхоз. Участок был штатным рабочим местом и закреплялся за охотником. Если охотник не устраивал, его могли уволить и взять другого. Случалось такое нечасто. В основном охотники работали годами, и их «прикипелость» к участку ценилась и поддерживалась. Из соображений безопасности требовалось промышлять вдвоем, но все стремились ходить в одиночку, быть полным хозяином всего участка: и заработок больше, и вольней-спокойней. Но такое удавалось не всем. Близкие друзья или родственники промышляли «в одну котомку»: выручка делилась пополам независимо от добычи каждого.

В большинстве госпромхозов охотники работали круглый год на поселковых хозработах, и будто в награду их отпускали в тайгу на промысел. Хозработы воспринимались как помеха, «барщина»… Охотники ворчали и с нетерпеньем ждали осени, связывая с ней долгожданную свободу — право заниматься любимым делом. Тем не менее, к хозяйственным обязанностям охотники относились ответственно и ценились начальством как сила сознательная и организованная.

Самое поразительное, что, несмотря на многолетнюю паузу в соболиной охоте, уже в 80-х годах было полное ощущение непрерывности этой традиции. И это несмотря на нестабильность и переменчивость соболиной «картины» последнюю сотню лет.

Человек, живущий тайгой

Когда я попал на охоту в 1986 году, было ощущение, что наши старшие товарищи, такие как Геннадий Соловьев, мало того, что всю жизнь добывали соболя, но и опыт получили из первых рук от старших соболятников. Объяснить это можно только тем, что, несмотря на смену объектов добычи, сама охотничья жизнь и не прерывалась. Промысел не останавливался, а просто переключался, к примеру, на расплодившуюся в отсутствие соболя белку.

Условное благополучие промысловиков продлилось всего пару десятилетий — до начала 90-х, когда произошел развал государственного охотничьего хозяйства. Госпромхозы фактически прекратили существование, и охотники оказались предоставлены сами себе. Надо отдать должное руководству нашего Туруханского района, которое обеспечило выход охотников на «свободу» вместе со своими участками.

Охотники всегда были недовольны недостатком свободы, тем, что их заставляют «пахать на хозработах за копейки», и что у них «не хватат» времени на стройку избушек и домашнее хозяйство. Поэтому выход на свободу сопровождался эйфорией. Продлилась она недолго. Оказалось, что государственная система имела много плюсов, значение которых, как водится, было оценено годы спустя. За охотников никто теперь не отвечал, их права и интересы не отстаивал, не обеспечивал вертолетной заброской, бесплатной техникой, горючим и капканами. Пушнину они теперь пристраивали сами, вступая в торг с «ушлыми барыгами». Был и эмоциональный момент: охотники из героев-добытчиков превратились в никому не нужное сословие, что на фоне телевизионного призыва всем ломануться в дельцы и шоу-звезды было крайне досадно.

Вскоре приняли закон «О животном мире», внесший в отношения между государством и охотником формальную, что ли, ноту. По закону, охотник, ощущавший себя хозяином и ответчиком за тайгу, становился лишь одним из пользователей природных ресурсов: фактически за ним сохранялось только право добывать соболей в определенные месяцы. Оно и прежде вроде бы так и было. Но существовал очень значимый нюанс: заинтересованность государства в промысловом процессе. Оно было на стороне охотника. Охотник, к примеру, мог требовать ограничения присутствия посторонних на участке, и правда всегда была за ним.

В 2009 году появился закон «Об охоте», но и за ним человек, живущий тайгой, особо не просматривался.

Пора сказать о самом главном: промысловик — это не профессия. Это и образ жизни, и склад характера. Промысловые охотники — целое сословие, порой напоминающее казачество. Такое же своенравное, вольнолюбивое и такое же уязвимое, неожиданно ранимое. Казачество защищало рубежи государства, было последней человеческой прослойкой между основным населением и врагом. А охотники – последняя, прижатая к дикой тайге, людская прослойка. Именно они осваивают и держат каждый свой кусок дикой тайги, служат пульсом природных комплексов. Им бы полномочий хотя бы чуток… За прошедшие годы был упразднен институт общественных инспекторов, потом его восстановили, но чтобы составить протокол на нарушителя, охотнику надо связаться с районным инспектором и дождаться его. А находится тот в нескольких сотнях верст. И, как правило, инспекция не имеет ни запаса топлива для срочных внеплановых рейдов, ни нужной техники, чтоб добраться по горной реке к месту конфликта с нарушителем. Нарушители же приезжают на самом современном водном транспорте и это развлекательное «шараханье по тайге» становится все более модным. Пришельцы могут организовать на охотучастке рыболовный туризм, могут оставить помойку на берегу. Могут открыть пальбу по всему живому. Естественно, это беспокоит охотников: ведь охотничий участок кормит целую семью, его передают по наследству. А главное — он является частью души, смыслом жизни, и промысловики держатся за него, как за свою малую родину со всей страстью.

По закону «О животном мире» хозяином угодий (то есть охотпользователем) может стать юридическое или физическое лицо, выигравшее конкурс. Для этого надо подготовить пакет документов — задача практически непосильная для рядового промысловика. Во-первых, он почти все время в тайге, во-вторых, на конкурс надо добираться за тысячу верст в Красноярск, а, в-третьих, охотник не умеет готовить бумаги и писать экологические обоснования. Естественно, охотпользователями становились люди другого, более «высокого» что ли круга. Охотники оказывались под их началом – также как в госпромхозе, но без социальных и экономических гарантий и в полной зависимости от настроений и устремлений хозяев. Зато теперь во время промысла соболя любой приезжий, купив у охотпользователя лицензию на глухаря или лося, имел право добыть их на участке промысловика. А по последней версии закона «О животном мире» порядок получения лицензий на пользование объектами животного мира теперь не конкурсный, а аукционный – хозяин тот, «кто больше даст».

Во второй половине 90-х значительная часть территории оказалась в руках различных организаций. Возмущенные охотники зашумели, но вскоре поняли, что не так все и однозначно. В Туруханском районе при местной администрации было организовано некоммерческое партнерство, выигравшее конкурс и ставшее охотпользователем. Участки охотников оказались под началом этой организации. Ничего страшного не произошло, вдобавок территория была защищена от притязаний посторонних. Были в начале трения и конфликты, но в итоге все устоялось. Партнерство гарантировало неприкосновенность границ участков и обеспечивало охотников лицензиями на соболя, белку, глухаря. Все остальное охотник делал сам. Воевал с незваными гостями, сдавал пушнину, закупал все необходимое для промысла, дивился ценам на боеприпасы и топливо и нет-нет, да и вспоминал советские времена, когда «охотник — человек был!».

Удивительно, что советская закваска коллективизма куда-то девалась. Охотники оказались неспособны ни к консолидации, ни к борьбе за свои права. Распятые на перекрестьях таежных забот, они не спешили изучать законодательную базу, привыкнув, что за них это делали. Они и не скрывали, что нужен организатор, болеющий за их интересы. Роль эту обычно выполнял охотовед.

Надо знать и характер промысловиков. Он крайне противоречив. Промысловику свойственно обостренное чувство товарищества, способность придти на выручку, резкое деление на «свой» и «не свой», привычка считать себя «белой костью» в списке профессий. На другом полюсе — взрощенный на героическом одиночестве крайний индивидуализм и неспособность ни на миллиметр выйти из накатанной колеи. И при этом им «вечно чего-то надо», как с раздражением говорят чиновники.

Каждый год охотников ждут новые нервотрепки. Назначена новая арендная плата за пользование угодьями, которая может сделать промысел нерентабельным. Большие опасения вызывает ратификация Россией соглашения о так называемых «гуманных капканах». Согласно ему, все охотники обязаны перейти на новые капканы, мгновенно убивающие добычу. «Перевооружение» накладно и трудоемко, и государство, как считают охотники, должно бы компенсировать эти усилия: «Не мы подписывали это соглашение, почему мы должны нести убытки? Нам это на хрен не надо. И так полно проблем». Изменилось действительно многое: полностью исчез «черный рынок», дававший дополнительный заработок, соболь перестал работать как гостинец или умасливающая подачка, как подарок на шапку и воротник. И сам потребитель не шибко клюет на соболя: в магазинах полно клеточной импортной норки.

Примечательно, что последние годы у руля охотничьей отрасли зачастую стояли люди, для которых она связывалась не с промыслом, а с трофейной охотой. Одним из ведущих в главке одно время был владелец как раз такой фирмы. Мне приходилось присутствовать на собраниях охотничьего сообщества в столице. Для большинства присутствующих Сибирь с ее проблемами промысловиков — другая планета. Довелось мне даже выступить перед столичной аудиторией в защиту промысловиков. Кто-то в ответ сказал: «Тут вот, господа, очень эмоционально прозвучало, что сословие промысловиков находится под угрозой… Ну не знаю даже… если мы так будем печалиться по каждому поводу… у нас вот еще ветераны войны есть — тоже исчезающее сословие…»

Однако, вернемся к нынешним временам. Численность соболя то стояла на мере, то повышалась, а стоимость шкурок на мировом рынке, вопреки стараниям и прогнозам «зеленых братьев зверушек», гуляла вниз-вверх и, следуя за причудами моды, падать не спешила. Скорее напротив.

В феврале 2012 года достигнут исторический максимум продаж шкурок соболя. По данным аукционной компании «Союзпушнина», выставлено и продано почти 280 тыс. шкурок. Правда, львиная доля продаж пришлась на очень дорогого баргузинского соболя, цена на которого подскочила неимоверно – топ-лот баргузина составил 3800 долларов за шкурку! Енисейский его собрат выглядел значительно скромнее. Январский аукцион 2013 года побил рекорды года предыдущего. Цена енисейского соболя выросла на 95% по сравнению с 2010 годом. Аукционы не дают в прямой доступ цены на проданные шкурки, но судя по тому, что предлагали приемщики на месте в Енисейских поселках (5-6 тыс. рублей за самых светлых и соответственно дешевых соболей), она составляла нынче не менее 150 долларов за шкурку.

Путики и кулёмки

К братству этому мне посчастливилось приобщиться в 80-х годах — в период расцвета госпромхозов. В таежных районах — все без исключения охотники и рыбаки, но именно в промысловики идут немногие: те, кто может находиться в тайге долгие недели, кому это интересно и не скучно от самого себя (несомненно, для этого нужен крепкий жизненный стержень). Частью это местные жители, а частью приезжие — обычно крестьянского склада, крепкие думающие мужики из других районов Сибири, либо из средней полосы России и даже с Украины (в нашем селе бывших «неенисейцев» среди промысловиков больше половины). Они попадали на промысел по мечте: кто, начитавшись книг о природе и сибирском промысле, кто, воодушевившись общественным настроем на освоение востока страны. Повторюсь, в 70-80-х годах в приоритетах была установка на трудовой подвиг, на освоение и заселение наших необъятных просторов.

По такому зову и я попал в таежную стихию. Образы тайги и промысловых людей захватили меня со школьных лет – благодаря прозе Астафьева, Бианки, Федосеева, Сысоева. Подобные книги выпускались в ту пору огромными тиражами. Приехав в Сибирь поначалу только в экспедицию, я быстро понял, что дело этим не закончится. И что ни одна профессия не дает такого близкого прикосновения к тайге, как промысловая охота.

Мотивы ухода в охотники могут быть разными: одних тянет любовь к героическому труду на фоне прекрасной природы, других — заработок в голом виде, третьих и, думаю, многих — желание быть хозяином и кормильцем. Объединяет всех этих людей способность жить в тайге долгое время. Семьи охотники оставляют надолго, и их жены заслуживают отдельной истории.

Охотник — это традиционная мужская профессия, требующая воли, сильного душевного строя. По-хорошему, каждый мужик должен поработать охотником. Охотник неприхотлив, терпелив, умеет найти выход в любом переплете, он рукаст и смекалист. Когда группа подгулявших охотников сталкивается с какой-то неполадкой или поломкой, начинается буквально соревнование, кто лучше, быстрей и оригинальней справится с трудностью.

А вообще труд тяжелый. Он складывается из подготовки и самой охоты. Подготовкой можно заниматься в любое время, но конечно не в разгар жары и комарья. Те, у кого угодья доступны с реки, заезжают весной по большой воде — позже таежные реки мелеют. Кто не может добраться водой, заезжают на снегоходах еще в конце зимы, завозят продукты, бензин, занимаются подготовительными работами: дровами, рубкой новых избушек, уходом за путиками, изготовлением кулёмок и установкой капканов. Путиками называют ряд ловушек. Прокладывается он так: охотник двигается по тайге, делая топором затески на деревьях. Зимой их залепит снегом, поэтому они должны быть хорошо заметны. Тёс бывает односторонний и двусторонний. На путике устанавливаются ловушки, на расстоянии, ну… примерно от 50 до 200 метров. Оно зависит от особенностей тайги и поведения соболя — где его ожидают, ловушки ставятся чаще.

Таёжный дом охотника — это избушка. Чтобы освоить новый кусок тайги, нужно срубить там избушку (или по-сибирски «зимовьё»). Избушки обычно делятся на проходные и базовые. Базовая — большая, с баней, запасами, здесь много снаряжения и оборудования. Проходные — маленькие и порой неказистые – охотники не любят тратить на них много времени. Часто они наспех срублены в труднодоступном месте. Избушки оборудованы железными печками разных конструкций, среди которых особенно популярны так называемые «экономки». Особая дверца-крышка исключает подсос воздуха — печка, набитая дровами разной сухости может потихоньку топиться (по-сибирски «шаить») чуть не до утра, давая ровное сдержанное тепло. Избушки, особенно проходные, быстро выстывают в мороз и утром, чтобы растопить печку «не-экономку» надо, трясясь от холода, вылезать из спальника. Иногда в мороз приходится подтоплять среди ночи.

Забот у промысловика полон рот. Если после охотсезона оставить в избушке продукты, туда повадится медведь. Он будет разорять избушки, наводить «порядок», и охотник рискует осенью придти в раскуроченное зимовьё. Поэтому для хранения продуктов устраиваются лабаза (вообще охотники говорят «лАбаз» с ударением на первый слог – прим.авт.). Раньше делали лабаза на «ногах»: что-то вроде терема на торце высоко опиленного дерева. Медведи норовили добраться и туда или сгрызть ствол, поэтому перешли на железные бочки из-под бензина. Они крепко закрыты крышками на болтах и привязаны тросом к дереву.

На связь охотник выходит по радиостанции — у каждого свой позывной. Осенью в тайге стоит целый гвалт. Кажется, орет-гудит на разные голоса огромный улей. «Сопка шейсят шесть, ответь Погорелому! На связи, Скалистый! Как делишки-соболишки? Да хреновастенько, Суриндакон! Знаем твое «хреновастенько», надавил поди уж пять десятков! Ну, надавил-надавил… Ясненько, а чо там у нас Налимный поделыват? Да ты чо, не слыхал, он тут с лабаза навернулся, короче, ребро сломал, хорошо вертак с Пульванондры в Подкаменную шел, дак забрали его. Щас ничо вроде, одыбался! Обратно в тайгу мылится! Я-я-ясненько… А как косолапые нынче, не шалят у вас? Да сильно-то нет. Правда, там у Голмакора шатун вылез, дак прибрали его. Он, правда, у Генки двух собак порвал… А у Топкого росомаха пять соболей с путика схряпала! От падина!» Поговорив с товарищами и с домом, рацию не выключают, и она бормочет до самой ночи. Охотник всегда «на подслухе» — он обязан знать, что творится в таёжном царстве, вдруг кого «продублировать» надо, или помощь нужна.

Избушки обычно стоят на расстоянии 10-12 км друг от друга. Это примерно дневной переход охотника с работой. Избушки соединены путиками. Путики могут уходить и по сторонам от избушки. Такие называются «тупики».

Дорог в туруханской тайге нет — только реки. По ним охотники заезжают на участок, перемещаются по нему. Те, кто не может добраться по реке, стараются попасть в тайгу пешком задолго до начала промысла – в первой половине сентября. Месяц уйдет у них на пеший обход участка и наладку ловушек. Особенно много возни с кулёмками — традиционными деревянными самоловами, детали их ломаются, падают, попробуй-ка потом откопай их из-под снега. Зато кулёмку можно срубить в любом месте — были бы в кучке три деревца. И не надо на себе капканы тащить.

Когда охота откроется, охотник пойдет по участку и будет настораживать капканы и кулёмки, не тратя время на приведение их в порядок. Мужики большие острословы и любители зычного оборота, и в эту горячую пору по рации то и дело слышно: «Капканья взвёл!». Или: «Ну, все — я ощетинился!». Закрывать путики называется, в свою очередь, «запускать» (может, по аналогии с запуском коровы, которую прекращают доить перед отелом, и она перестает работать как производитель молока? – прим.авт.).

Своими руками

«Речные» охотники забрасываются на лодках в конце сентября. В некоторых поселках принято заезжать на снегоходах в начале октября. У каждого своя тактика и стратегия, свои варианты установки капканов, устройства избушек и лабазов, своя политика освоения участка. Даже в каждом поселке свои правила и особенности промысла. Если участки охотников из разных поселков граничат, то впритык соприкасаются разные практики.

Участки моего товарища и мой расположены по реке, и мы заезжали в 20-х числах сентября на деревянных лодках или попросту «деревяшках». О деревяшке стоит сказать отдельно. Это длинная, шитая из кедровых досок, лодка. На нее ставится мотор с самодельным ограждением, оберегающим винт от камней, которыми изобилуют порожистые таежные речки. Обычно такие лодки заказывают специалистам — на Енисее это старообрядцы. За счет длины деревяшка имеет маленькую осадку, мотор закреплен так, чтобы винт был едва погружен в воду — лишь бы не прохватывал воздух. В такую лодку можно загрузить несколько центнеров груза. Идет она примерно 12-15 км в час, но главное здесь не скорость, а возможность преодолеть порожистые участки и довезти в целости груз. Такая лодка — главный транспорт охотника в течение всего сезона открытой воды. На ней завозят и продукты, и горючее, и снегоход, на котором потом зимой выезжают. Лодку вытаскивают на берег специальным воротом или же лебедкой.

Раскидав продукты по избушкам, мы уже на пустых деревяшках занимались добычей рыбы на еду себе, а главное — собакам, подготовкой избушек и путиков. Старались добыть птицы на приваду — глухаря и рябчика. Порубленная на кусочки и подквашенная птица считается лучшей приманкой для соболя. Она стоит в ведре за печкой и жутко воняет.

Соболя начинают добывать, только когда он оденется в зимний мех, или, как говорят, «выйдет». Согласно датам открытия охоты, это 15-20 октября. До Нового года ловушки проверяют два или три раза. Охотник выезжает домой на Новый год, а после заезжает еще на месяц или больше и «запускает» капканы. Пушнину можно сдать в любом крупном поселке — сюда несколько раз за сезон приезжают различные приемщики.

Однако вернемся к началу промысла. Во время «взвода капканьев» снег еще не глубокий, и собака может спокойно догнать соболя. Зато через две недели она будет еле брести, пропахивая траншею и высунув язык. То, что происходит до этого, называется ружейной охотой с лайкой — самая интересная часть промысла. Она дает результаты только в отдельные годы – когда много соболя и мало снега, в такие сезоны добывают с собакой тридцать и более соболей. Обычно это цифра намного ниже. Хорошо, если собака загнала соболя на дерево, где его видно. А случается, соболь уходит в каменные россыпи – курумники, где его не взять. В прежние времена ходили с так называемым обмётом: специальной сеткой, которой окружали место ухода соболя «в запуск», охотник разводил костер и коротал ночь, ожидая, когда зверек покинет укрытие, о чем сообщал колокольчик, привязанный к сетке. Снова это слово «запуск», но совсем с другим смыслом! Соболь ушел в запуск – значит унырнул в укрытие. Скрывается соболь и в корни, и в дупла – приходится прорубать деревья, выкуривать зверька из подземелий и лежащих «на полу» колод. Выкуривают соболя, поджигая бересту.

Собак (речь идет исключительно о лайках) ценят тех, что берут соболя «накоротке», «гоняют» только свежие следы. Охотники стараются не отвлекаться на соболей, потому что это мешает настораживать ловушки, которыми добывается львиная доля пушнины. Отход на расстояние от путика грозит потерей времени и сил. Приветствуется работа по глухарю — привада нужна всегда. Примечательно, что это настроения последнего десятилетия – когда соболя было меньше, ценились именно лайки-соболятницы.

Насторожить участок — самая трудная часть работы. Ходить в октябре нелегко, для лыж еще мало снега, а «бродком» тяжело, валко. Да и лыжи на случай снегопада приходится тащить с собой. Насторожившись, охотник возвращается на базу, устраивает себе выходной с помывкой в бане, стопочкой и дистанционным чоканьем с товарищами, а потом пускается в обход проверять путики. Сейчас все больше промысловиков стараются проверять путики на снегоходах. Это облегчает труд, но и заставляет готовить дороги, прорубать или пропиливать бензопилой коридор в таежной чаще.

От первого обхода, снимающего «сливки» популяции, ждут многого, он по-своему показательный. Со второго круга начинаются будни, во время которых, как далекое прошлое, вспоминается азартное начало охоты, вваливание в избушку в темноте с полной понягой (специальным станком для переноски груза), с сердцем, переполненным несусветной таежной красотой. Обработав пушнину, уходишь в сон за полночь, а в глазах догорают: переправа из ёлок через ручей в ледяном крошеве, в снежном мороке синие сопки, камнем рухнувший глухарь, картины бесконечного трудового дня… Ближе к середине зимы этот день все короче, морозы лютей и по темноте стараются не шариться – только разве на снегоходе.

Промысел — это образ жизни, судьба. Охотник должен быть мастером на все руки: строителем, механиком, рыбаком, виртуозным пилотом снегохода и лодки, он должен уметь срубить кулёмку, изготовить камусные лыжи, долбленую лодку-«ветку» и еще несколько десятков наименований разного оборудования и предметов (камус или камос — это шкура с ног лося или оленя. Ею обклеивают лыжи, чтоб они не катились назад – прим.авт.). Привычка делать все самому дает огромную силу. Жизнь в тайге тем и притягательна, что мир здесь сведен до размеров, когда в нём ещё можно навести порядок своими руками.

Красноярский край, поселок Бахта

Промысловая традиция представляется нам важнейшей частью Русского мира, поэтому сейчас как никогда важно о ней говорить, несмотря на то, что она вроде бы и отошла на второстепенные какие-то планы. Действительно, война в Донецке и Луганске, действительно, пока мы не решим вопрос с нашим путём в самом коренном и глобальном смысле — можно сколько угодно восхищаться кулёмками и мастеровой таёжной наукой… Однако и умалчивать об этом стариннейшем мире не следует. Да и следует разделять охоту для забавы и промысел. Для приобщения населения к промысловому миру нами совместно с москвичами был снят четырёхсерийный документальный фильм, известный под названием «Счастливые люди». Если будете смотреть, то очень прошу простить некоррекности и ляпы в закадровом тексте, которые я был не в состоянии исправить по причине конфликта с партнёром по окончании съёмок.

С легендарным кобяйским охотником нам довелось встретиться в поселке Сангар, куда журналисты «Сахамедиа» приехали в рамках спецпроекта «Жизнь в районах». Валерий Белоконев с раннего детства мечтал стать охотником. Уже в 14 лет он ходил с отцовским ружьем на мелкую дичь и читал журналы об охоте. Подробно в «Паспорте района».

Валерий Белоконев переехал из родного Новокузнецка в Сангар в 1973 году. На протяжении последних 20 лет он — один из самых известных охотников-промысловиков Кобяйского района, советы которого считают за честь услышать начинающие охотники, а добытые им соболя неизменно заслуживают на аукционах высокие оценки. По собственному признанию, на своем промысловом участке размером 20 на 60 км, он знает каждое дерево, каждый кустик.

Воплощенная мечта детства

— Жил когда-то здесь мой родственник, на шахте «Сангарская» много лет отработал, охотился, рыбачил, — вспоминает Валерий Николаевич. — Как приедет он на побывку в Новокузнецк — рассказывал про Север, про Якутию, про великую Лену, огромные озера и древние Верхоянские хребты, про увлекательную охоту и рыбалку. Потом мне все это снится, а, проснувшись, я мечтаю оказаться в этих благодатных местах.

После таких рассказов я твердо решил: повзрослею – перееду в Якутию! И сразу после армии переехал, мне тогда было чуть за 20. С 1973 по 1998 годы работал водителем в геологоразведочной экспедиции. В конце 90-х организация ликвидировалась, и я связал дальнейшую судьбу с профессиональной охотой. Тем более, что за годы жизни в Кобяйском районе обзавелся оружием, амуницией, техникой, а главное – набрался опыта у якутских промысловиков.

Пять заимок и баргузинский кряж

Взял Валерий Николаевич в аренду охотучасток размером 20 на 60 километров. Исправно платит арендную плату. До своего основного зимовья на речке Лукумбуй ему необходимо проехать на снегоходе от райцентра 80 километров. Это 40 км вниз по руслу Лены и еще 40 км – вглубь тайги по притокам. Всего в разных частях участка Белоконева стоит пять охотничьих избушек. Он их сам отстроил за годы промысла.

— Зачем столько заимок?

— Это ведь тайга, горы, мало ли где застанет непогода или ночь во время проверки, или расстановки капканов. Передвигаюсь на охоте исключительно на лыжах, называю маршрут «путиком». «Путиков» за зиму прокладывается много, а самый протяженный – более двухсот километров!

— А как же лихие люди, не разоряют ли зимовья, когда в них никто не живет, не растаскивают ли запасы продуктов и боеприпасы? 

— Понимаете, до моего участка добраться проблематично: далеко от цивилизации и труднопроходимо. Поэтому с посторонними не сталкиваюсь. А вот в 20-30 километрах от Сангара такие случаи, когда без спросу пользуются чужими зимовьями и безобразничают, нередки.

С 2010 года Белоконев зарегистрировался в качестве предпринимателя. Это позволило не только реализовывать лично добытые соболиные шкурки на аукционах пушнины Санкт-Петербурга и Иркутска, но и заключать договоры о приемке шкурок под реализацию с другими промысловиками.

— В наших краях водится особый вид соболя – баргузинский, завезенный в Якутию еще в 40-50 годах прошлого века из Иркутской области, — поясняет Валерий Белоконев. – Темно-коричневый баргузинский кряж ценится на аукционах достаточно высоко. Стоимость шкурки может доходить до 20-30 тысяч рублей.  А вообще каждая шкурка оценивается по-разному, смотрят на дефекты, пробоины, на качество. Добыча производиться строго по квотам министерства охраны природы Якутии. Для Кобяйского района квота обычно составляет 500-700 соболей в год. Лицензия на добычу должна быть обязательно, иначе до аукциона не допустят. Как правило, я беру лицензии на сто зверьков и добываю их капканами и малокалиберным оружием.

Невероятно, но, по признанию собеседника, добытых соболей на его счету более пяти тысяч. Профессионал!

 Схватка с хозяином тайги

Попутно с пушным зверем Валерий Белоконев промышляет боровую дичь, лосей, оленей. А медведей за свою охотничью карьеру он добыл больше двадцати.

На вопрос: «Не с берлоги ли добывается медведь?», охотник отреагировал спокойно: «Нет, не с берлоги». Признаться, такой ответ порадовал. Раз не с берлоги, когда зверь лежит беспомощный и погибает спросонья, значит – в честном поединке.

— Все звери боятся человека и медведь не исключение, — говорит собеседник. – Когда он чует присутствие человека, то предпочитает незаметно ретироваться. Также есть фактор дистанции. Если медведь находится на большой дистанции – уходит. Если близко, в пределах семи метров – тогда жди атаки. Ближе семи метров сокращать дистанцию недопустимо. Это критическое расстояние, когда медведю проще прыгнуть и задавить врага, чем бежать. Боится ли хозяин тайги собак? Не боится, но две-три зверовые лайки способны его «осадить», заставить уйти.

Несколько лет назад осенью приехал на свое зимовье. Заготавливал дрова на зиму. Как-то с утра услышал, что моя лайка гавкает на зверя, злобно так гавкает. На человека лает совсем по-другому. Подумал, что собака оленя или лося почуяла, вышел осмотреться и… едва не поплатился жизнью. Со стороны леса на меня метнулась большая тень.

В три прыжка я оказываюсь вновь в избушке, нащупываю на стене ружье, осторожно выглядываю в окно. Тем временем медведь, а это был он, уже в двух метрах от избушки расхаживает. Выждал я удобный момент, выцелил незваного гостя под лопатку, выстрелил. Медведь рухнул и вскоре затих. Начал его разделывать, оказалось, что зверь был хоть и огромный, но худющий, ни капли жира, и это в сентябре, когда должен быть сытый и жирный перед спячкой! К тому же — старый, зубы сточены, клыков нет. Так что напал он на меня целенаправленно, от отчаяния и голода. Хорошо, что собака предупредила и охотничья реакция не подвела – иначе он бы меня задавил.

 Охотниками не рождаются

Есть у нашего героя трое сыновей. Старший Костя и средний Коля – такие же страстные охотники, как и их отец, правда, пока еще любители. Это и понятно, как говорит Валерий Николаевич, охотниками не рождаются, а становятся, набираясь опыта, проходя через лишения и тяжелый таежный труд. Можно сказать, это и есть жизненное кредо моего собеседника. Младший сын Сергей еще не разделяет страсти отца и старших братьев. Однако тоже не прочь иногда поехать в тайгу, чтобы вкусить сполна тяготы охотничьей жизни и радость от добычи заветного трофея.

— Мне уже 65 лет, и зрение уже не то, и ходить на большие дистанции проблематично. Пришла пора всерьез обучать сыновей премудростям ремесла, — говорит Валерий Николаевич. – Вот и передаю по возможности им знания, делюсь секретами. Ремесло не должно прерываться. Надеюсь, сыновья будут охотиться после меня, и мое хозяйство перейдет  к ним.

Промысловик еще долго рассказывал о видах и способах охоты, о том, что каждый сезон требует больших материальных вложений, о том, как необходимо оберегать природу, о том, что настоящий охотник лишнего не возьмет, а правила охоты – обязательны для всех. В целом, Валерий Николаевич оставил впечатление состоявшегося и счастливого человека. Он так и сказал напоследок: «Охотники – самые счастливые люди!»

Автор: Konstantin Enskiy

Пара предновогодних месяцев была самым удивительным опытом путешествий. Они прошли в зимней Амурской тайге с местными охотниками-промысловиками, чьи традиции добычи пушного зверя не менялись, пожалуй со времен изобретения пороха и появления огнестрельного оружия. Двухсоткилометровая отдаленность от ближайшей дороги придавала всему мероприятию особую остроту ощущений. Такого удовлетворения путешествием я не испытывал никогда, и уже, кажется, ничего более удивительного произойти не может.

Идея попасть в зимнюю тайгу преследовала меня уже несколько лет и не давала покоя, мотивируя постоянно искать информацию о возможности посещения нетуристическими способами. Я давно убедился в правильности одного парадокса – там, где есть туристы, мало чего интересного, как нет ничего интересного в искусственном для ценителя природы.

Получение информации об амурской тайге дистанционно достаточно затруднительно в силу ряда причин. Во-первых, охотники-промысловики – очень закрытая категория людей, да еще и одиночек, не желающих привлекать к себе дополнительное внимание, ведь промысел – это хлеб их семей. И если даже вам по секрету сообщат их имя и телефон – никто разговаривать не будет, а скорее, воспользуются своим излюбленным приемом – прикинуться дурачком. В этой среде даже сын охотника, после совершеннолетия или женитьбы, старается стать самостоятельным и ходить в тайгу один.

Во-вторых, любой охотучасток – это достаточно дорогая инфраструктура, и даже ложка в тайге будет стоить в сотни раз дороже, что уж говорить о мини-генераторе, запчастях для снегохода или полноценной русской бане в таком суровом и труднодоступном месте. Эту инфраструктуру оберегают как зеницу ока от браконьеров и разного рода мародеров, а еще строже – от соседей по охотугодьям. Кто вы и под какой маской ходите – никто разбираться не будет, слишком велики риски.

В-третьих, даже если вы и сможете убедить кого-нибудь в своей безобидности и открытых намерениях, то будет невероятно трудно замотивировать взять вас с собой. Помимо вышеперечисленного к рискам добавится и дополнительная ответственность за городского неженку в зимнем лесу. И это не просто слова: насколько вы слабы по сравнению с промысловиками, поймете очень быстро. А такие риски в тайге, при температуре от -10 до -60, на удалении от цивилизации и медицинской помощи более 200 километров могут привести к потере здоровья или жизни.

У промысловиков есть такое выражение – у охотника день год кормит. Убедить их деньгами будет очень сложно, хотя бы потому, что доход от пушнины намного выше возни и потери времени с городским жителем. Еще одним из серьезных вопросов являются ваша коммуникабельность и психологическая устойчивость: тайга чем-то напоминает открытый космос, точнее, космическую станцию, где два человека вынужденно сосуществуют в очень замкнутом и изолированном от цивилизации пространстве. При этом в тайге у обоих есть оружие и нет камер слежения и записывающей аппаратуры; нет вообще никаких сдерживающих факторов, а какой дьявол кроется, вы и сами можете не знать, и охотники это понимают.

Поиск информации и контактов затрудняло еще и то, что подавляющее большинство интересующих меня людей не используют интернета, а иногда вообще какие-либо средства связи. И только осознание ментальности этих мест привело меня к решению, что необходимо ехать вслепую и искать там рекомендателей. Эти земли были золотоносными, и золотодобытчики со всей России и Китая тянулись сюда, а за ними и лихоимцы с каторжанами. Что наложило отпечаток на менталитет местных: на приезжих просто не обращают никакого внимания, и даже капли интереса к своей персоне вы тут не увидите. Проявление же любопытства от приезжего воспринимается с осторожностью и опаской, а заслужить дружбу тут невероятно сложно, но если тебя приняли, то это на всю жизнь, и преданнее друзей больше не найдете нигде.

Но несмотря на сложности, все возможно. И мне улыбнулась удача. Как я и предполагал, помог только личный контакт. Уговаривая моего нового знакомого Трофима, старшего научного сотрудника местного заповедника, поручиться за меня охотникам, я с удивлением обнаружил, что он сам является владельцем 500 тысяч га охотугодий, которые начал осваивать еще его отец. Соответственно, участок имел всю необходимую инфраструктуру с избушками, банями, инструментом. В среднем посещение участка происходит не менее двух раз в год – с октября по декабрь и с января по март. До заветного октября оставалось несколько недель. Сознание судорожно, как будто более четко стало вырисовывать неприступные сопки, бурные реки, непроходимые леса, жуткие вьюги и морозы, пережидаемые у печки в старой избушке, которые здесь принято называть зимовьем. Прочитанные воспоминания писателей-исследователей этих мест Владимира Арсеньева и Григория Федосеева только разгоняли и так учащенное сердцебиение от предвкушения долгожданных событий. Тщательность сборов определялась условиями жизни и удаленности от социума, а также очень высокой физической активностью. Понимание значения выражения «понтовая вещь» я до конца осознал только после заброски. И как оказалось, означало оно – симпатичная, но абсолютно бесполезная в практическом использовании, а в зимней тайге это страшный вердикт, там магазинов нет. За время подготовки и долгих разговоров с бывалыми были пересмотрены все изучаемые и принимаемые ранее подходы к выбору зимней одежды и некоторых элементов снаряжения для активного отдыха, что позже подтвердила практика.

• Забудьте про зимнюю трекинговую обувь и про фонари на ней тоже забудьте, это «понтовые» вещи, т.к. сушка трекинговых ботинок проблематична, а фонари от снега вас все равно не спасут. Тяжесть ботинок вы будете ощущать постоянно, и не стоит надеяться, что ноги привыкнут. Соответственно, вместо созерцания красот вы будете чувствовать себя в постоянно разбитом состоянии. Для качественной носки колодка ботинка должна плотно прилегать к ноге, что, в свою очередь, приведет к быстрому ее замерзанию и не даст возможности поддеть дополнительный носок. И вот казус: обычные сапоги, сделанные по технологии EVA, с ценой в 1500 рублей намного практичнее трекинговых ботинок для зимней эксплуатации за 17000 рублей.
• Забудьте про «понтовые» горнолыжные костюмы, предназначенные как раз для активного использования в зимний период. Они годятся только для лыж и то не всех моделей. Для того чтобы чувствовать себя комфортно, верхняя одежда должна быть с показателями мембраны не выше 10000 по влагозащите и 10000 по паропроницаемости, т.к. более высокие показатели существенно снижают показатели сохранения тепла. Признанными профессионалами мембраны – это Gore Windstopper и GE eVent, они гарантировано будут паровыми, т.е. выводящими пар до его конденсации на ткани куртки. Куртка должна быть длиной чуть выше колена и иметь с боков дополнительные молнии, позволяющие увеличить диаметр юбки. Капюшон должен иметь не менее четырех регулировок. Вентиляционные клапана куртки, расположенные под рукой, должны быть длиной не менее 30 см, а на штанах, выполненных в виде комбинезона, – во всю длину.
• Забудьте про любые ткани кроме флиса и полартека при выборе кофт, штанов, шарфов, балаклав, шапок и прочих утеплялок. Самым важным же будет ваше нижнее белье, и если оно сделано не из полипропилена или, в крайнем случае, не из полиэстера, то все вышеописанные старания и траты будут бесполезны.
• Забудьте все новомодные перчатки и варежки, созданные якобы для критических температур. Для вас будет открытием, но варежки стоимостью 3500 рублей не сравнятся с обычными советскими армейскими шубенками за 300 рублей из овчины – и по сохранению тепла, и по износостойкости.
• Самым неприятным разочарованием может оказаться ваш налобный фонарик, если, конечно, он не стоит $30-50. Зимой, при коротком световом дне, эти разочарования могут превратиться в проблемы.

Сборы показали основательность, которую сложно было предположить заранее: провиант поражал разнообразием – кисленькое и солененькое, сгущенка и варенье, капуста морская и белокочанная, картошка и морковь. Меня беспокоили лишь две вещи – где мы будем это хранить в отсутствие постоянного источника тепла и при постоянных перемещениях; и еще – почему нет мяса и даже мясных консервов. Ответы открылись позже. Были подготовлены камусные лыжи, снегоходы получили новые кенгурятники для безопасной и более быстрой езды по лесу и пересеченной местности, на сани были наварены дополнительные днища, мешки промаркированы, рюкзаки укомплектованы.

Почти месяц сборов и 140 тысяч рублей морально вымотали всех. В воздухе повисло томительное ожидание отправления. Это чувствовалось во всем. Жена и мама Трофима хлопотали у печи, заготавливая пироги с рыбой в дорогу, постоянно приговаривая о возможно забытых вещах. Ежеминутно предлагались в дорогу более теплые вещи и сытные продукты. Атмосфера заботы и переживаний была настолько теплой и доброй, что под треск русской печи в воздухе летало состояние неземного комфорта, хотя суета ими создавалась такая, что ощущение складывалось как при уходящем через пятнадцать минут поезде. Казалось, собаки острее всех чувствовали приближающееся время «Ч», вой и лай стоял во дворе такой, что .у всей деревни не было сомнений о сборе охотников. Переживания четырех чистокровных потомственных охотничьих русско-европейских лаек о том, что их могут забыть и не взять на охоту, напоминали панику пропустивших последний ледокол с Северного полюса. В гости постоянно заходили соседи, считающие своим долгом дать пару дельных советов и запечатлеть свою поддержку. Каждый помимо советов приносил с собой какую-нибудь безделицу, без которой, как он считал, ну никак нельзя в зимнем лесу. В таком сладком безумии прошли три дня.

Погрузка растянулась на полдня, и каково же было удивление, когда в итоге все не влезло в большой бортовой «Урал» и пришлось гнать один снегоход своим ходом. Собаки, просидевшие без дела больше полугода, вырывались и пытались сами запрыгивать в кузов машины. И вот долгожданный момент наступил – в путь. Выезжая из деревни, мы ловили на себе абсолютно все взгляды наблюдавших. По улице плыло олицетворение всего почти потерянного уклада жизни этих мест. Охотников-промысловиков тут остались единицы – молодежь уезжает, а старики уже не могут в тайге в силу высоких физических нагрузок. Да и потратить на сборы около 100 000 рублей мало кто может себе позволить. Из дворов выбегает детвора, а сидящие на лавочках старики с улыбкой глядят вслед и провожают нас так, как с глубокой тоской можно провожать свою уходящую молодость. Сидящие же в кузове собаки, кажется, своим безумием свели с ума всех дворняг деревни, бросившихся своеобразным эскортом за машиной и провожающих нас еще несколько километров. Впереди – почти двое суток пути.

Фееричный отъезд плавно перешел в будни. Стандартное время в пути, при отсутствии неприятностей, составляет около двух суток. Все неприятности возникают обычно в первый день вечером в одном и том же месте – на переправе, поскольку река постоянно меняет свое русло и как таковой переправы не существует, есть только спуск к реке и далее поиски брода. Цена ошибки – потерянный транспорт и остовы машин ниже по реке.

И в воду мало заехать: часто путники, вернее, их транспорт просто вмерзают в лед у противоположного берега, не имея возможности выбраться на сушу из-за высоко намерзшего заберега. Здесь никогда не проведут трофи-рейды – это будет уже не спорт, а самоубийство. Старое выражение о хождении по лезвию бритвы тут приобретало новый смысл – оказалось, «острие лезвия» достаточно широкое, и в этом можно убеждаться каждый день.

Второй день маршрута состоит из филигранной техники управления снегоходом, ведь весь путь проложен по марям, и высокие травянистые кочки, едва припорошенные снегом, оказались достаточно изматывающим испытанием. Но, несмотря на сложности, все были рады, что не мерзли без движения в кузове. Вечер преподнес очередной сюрприз – двухкилометровый лесистый участок финального отрезка пути к первому зимовью оказался полностью завален упавшими деревьями. Местность здесь имеет всего в среднем 30-сантиметровый плодородный слой, и на голых камнях после любого, даже среднего по силе ветра, деревья валятся, как незакрепленный штакетник. Другого пути не было, и, судя по спилам на тропе, Трофим со своим отцом пропиливаются тут ежегодно. Тропа местами представляла собой коридор шириной пару метров и такой же высотой стенки из пропиленных упавших деревьев, в некоторых местах на высоте, достаточной для проезда снегохода, начинает образовываться своеобразная крыша тропы из упавших уже сверху на старые завалы деревьев.

Расчистка тропы шла медленно, но мы все же продвигались. Стемнело. Все происходит как во сне: визг мотопил, отталкивание деревьев, тусклый свет налобного фонаря – пили, бери, кидай, бери, кидай, бери, пили, кидай. Казалось, мы не продвинулись ни на метр. Решение, что лучше оставить снегоходы тут и до зимовья идти пешком, приняли, не обмолвившись ни словом. На земле уже начали появляться лунные тени, но местами в лесу было по-прежнему достаточно темно. Темнота не помешала разглядеть объем предстоящих работ, тропа была просто усеяна поваленными деревьями.

Силы медленно покидали, сказывалась накопившаяся за двое суток усталость, отсутствие питьевой воды и нормальной горячей еды; эмоциональное состояние также было на пределе. Вся дорога, как в бреду. Только сменившееся освещение заставило перестать внимательно смотреть под ноги и поднять голову – мы вышли из леса к реке озаряемой, именно озаряемой, ярким лунным светом, и от такого вида я медленно опустился на колени, в носу защипало.

Сияющая на небе луна была настолько яркой, что блики от не успевшей замерзнуть воды в реке играли на окружающих топляках и деревьях невообразимым густым белым светом. Топляк по берегам реки, хаотично возвышаясь на несколько метров над водой, своими белыми, торчащими во все стороны стволами, похож был больше на огромные кристаллы, подсвеченные флуоресцентной лампой. А между ними текла сочного черного цвета река шириной всего около пятнадцати метров, контраст цветов восхищал, казалось, я попал в черно-белое кино. Окружающие долину реки сопки показались величественными и неприступными, а легкий подсвеченный луной снежок на склонах придавал им монументальность.

Дальнейший путь был как в зимней сказке. Понимая, что со следов ушедших далеко вперед товарищей мне ну никак не сбиться и финиш очень близко, я не торопясь брел по этому лесному чуду, и восторгу не было предела. Через пару часов в руках уже была кружка с горячим чаем, а печка своим теплом, запахом и потрескиванием создавала непередаваемое ощущение безопасности. В тайге даже банальный чай имеет непередаваемый и восхитительный вкус, а глядя на промысловиков, уже обсуждающих завтрашние планы, приходит понимание, что это просто такая жизнь и ничего особенного за эти два дня не произошло.

Охотугодья представляют из себя участок в 500 тысяч га, по центральной части проходит река, вдоль нее и расположены все зимовья на расстоянии светового дня на снегоходе. Два зимовья выполнены более основательно и больше напоминают деревенские домики с баней и хозяйственными постройками. Трудно передать уют деревянного бревенчатого домика из лиственницы – с крышей, покрытой брусничным дерном. Все зимовья имеют минимальный набор необходимых инструментов, посуды и охотничьих приспособлений. Они стандартные – аккуратно сложенные из бревен лиственницы и проконопаченные мхом домики с двускатной крышей; внутри стол, полати с двух сторон, печка, умывальник, дровяник и полка с посудой; условия более чем спартанские, но достаточные для комфортной по таежным меркам жизни.

Вся работа охотников-промысловиков отчасти и заключается в перемещении между зимовьями, у каждого из которых имеются несколько радиальных маршрутов с протяженностью каждого до 50 километров. Наверное, именно от этого отец Трофима в свои 55 выглядит на 40 без всяких натяжек.

Охотучасток – это значит, что у земли есть собственник, а значит, она не будет разграблена. Промысловики как никто заинтересованы в том, чтобы живность плодилась и приходила именно на их участок – расставляют солонцы, оставляют мешки с комбикормом, строят домики. Охота же представляет из себя целый ритуал и организуется с особой тщательностью, и даже названия орудий лова соболей пропитаны особым отношением к зверьку – бабочка, кулемка, домик, отщеп; все это – определенная дань уважения и благодарности.

Существует два основных способа лова соболей: с помощью ловушек и собак. Второй способ наиболее азартен и интересен, хотя и менее результативен. Русско-европейская порода – это особые собаки: могут пробежать более сотни километров за снегоходом, могут несколько суток держать загнанного зверя на месте, могут спать на улице при минус 35, могут не есть несколько суток, не боятся и готовы атаковать даже крупных медведей, абсолютно не проявляют агрессии в отношении человека, очень азартны. Стоимость подготовленной для соболиной охоты лайки может исчисляться сотнями тысяч рублей.

Осознание причин любви аристократии к охоте с собаками приходит очень быстро, буквально после первой вылазки. И слова тут будут бесполезны, это просто надо пережить. Охота всегда была делом непростым, промысловики могут оставаться без белковой еды неделями – при всех своих стараниях. Можно сутками бродить по тайге и никого кроме птиц не видеть. Охота без собак является практически всегда делом случая, а при их наличии превращается в азартное мероприятие. При звуках собачьего лая у охотника обостряются все органы чувств, усталость куда-то улетучивается, и если еще минуту назад ты падал с ног, то после звонкого сигнала лаек энергии хватает не только на забег в несколько километров, по глубокому снегу на звук, но и на возможное преследование пытающейся оторваться добычи. Пиком собачьей науки является недопущение движения зверя, а «выставление» его, т.е. попытки окружить или загнать в тупик, что заставляет добычу прекратить убегать и перейти к обороне. Часто крупный зверь, почуяв преследование, инстинктивно стремится уйти в непролазный бурелом, где скорость движения падает, а задача собак «выставить» его упрощается. В буреломе охотник уже может подойти очень близко, все заканчивается обычно быстро и единственным выстрелом. С 500 тысяч га охотугодий промысловик берет лицензию только лишь на одного крупного зверя в год, больше на прокорм в тайге и не надо, все силы и время с этого момента уйдут на ловлю соболей.

Я еще больше начал завидовать тем людям, которые связали свою жизнь с тайгой, да и вообще с природой. Трофим, являясь старшим научным сотрудником да еще и содержа такие огромные охотугодья, казался мне абсолютно счастливым человеком и при этом с хорошим достатком. Идеальное соотношение. Он свободен от терзаний бессмысленности бытия, его сильнее волновали вопросы более глобального характера, и тихие зимние вечера выливались в обсуждение этих вопросов, например, об огромной боли за Россию и людей, живущих в ней. Все разговоры были пропитаны не просто болью, а патриотически заряженной болью с желанием что-то изменить.

Прошедшие два месяца кажутся сейчас сном, чем-то нереальным, тем, чего быть не может, и сознание отказывалось верить в обратное. Здесь, как в каждом сне, полностью отсутствуют какие-либо преграды, кажущиеся в реальной жизни непреодолимыми: расчистить двухкилометровую тропу для снегохода от лесного завала – нет ничего проще; показалось, что в зимовье темновато – взвизг мотопилы, и через полчаса появилось второе застекленное окно в стене; идти без остановок на соседнее зимовье с 7.00 до 1.00 при температуре ниже двадцати по снежной тайге без еды и питья – и даже есть не хочется; вытащить вручную трехсоткилограммовый снегоход из-подо льда, а затем под открытым небом его полностью разобрать и просушить – завелся и дальше еще лучше поехал; крещенские купания стали уже не таким страшным мероприятием; просидеть ночью у костра в зимней тайге одному несколько часов – не смущало даже двухсоткилометровое расстояние до цивилизации и радовало, что медведи уже ушли спать.

Новые ощущения полностью выбивались из привычного: оказывается, что свежая форель пахнет огурцами; постоянно испытывая физические нагрузки, твое тело может не пахнуть и через неделю без душа; незаметно и без всяких усилий скидывать по 10-15 кг собственного веса в месяц реально; рябчики пахнут еловыми шишками даже в супе. Оказывается, что у тебя полностью здоровый организм, а все, что беспокоило, куда-то пропало; нет ничего проще, чем правильное питание и режим; через месяц твое тело помолодело лет на десять, а мышечный тонус пришел уже в давно забытую форму. Оказывается, что ты не нервничал и тебя ничего вообще не беспокоило уже два месяца с момента попадания в тайгу; оказывается, что ты можешь быть счастлив без телефона, машины, брендовой одежды, новостной ленты, соцсетей, компьютера – ты просто в принципе можешь быть счастлив.