Рассказы петровича про баб

Любви все возрасты покорны, любовь взрослой женщины и парня – история из жизни.

Задумывалась ли я когда-либо над тем, что моя скучная и размеренная жизнь может вдруг невероятным образом перевернуться, превратившись в бурный поток легкомысленных поступков и сумасшедших любовных страстей? Откровенно говоря, нет. Но это произошло…

Тот субботний день начался тихо и мирно. Ничто не предвещало бурных событий. С утра я отправила сына на рынок и с энтузиазмом принялась за уборку. Мыла, терла, драила.

Чтобы было веселее работать, включила погромче магнитофон. Наверное, поэтому услышала звонок в дверь лишь тогда, когда он стал, чересчур, настойчивым.

— Опять Пашка забыл взять с собой ключи, — пробормотала я, направляясь в прихожую.

Открыв дверь, увидела перед собой высокого красивого брюнета в белой футболке и шортах, с зачехленной теннисной ракеткой в руках. Увидев меня, парень слегка растерялся, поэтому я заговорила первой:

— Здравствуйте. Вы к кому?

— К Паше, — улыбнулся он. — Мы с ним собирались на корты пойти.

— А я его на рынок командировала…

— Спохватившись, я сдернула с головы пеструю косынку, представляя, как ужасно, должно быть, выгляжу в старых бриджах, без макияжа, с половой тряпкой в руках. — Но он вот- вот должен вернуться. Проходите.

Проводив гостя в комнату сына, бросила в ведро тряпку и, ополоснув руки, помчалась переодеваться. Натянув сарафан, подошла к зеркалу. Вроде бы ничего, вот только подкраситься не мешало бы. Но удобно ли оставлять гостя надолго одного? Нет, неудобно…

Любви все возрасты покорны

«Думаешь, я вру? — спросил Костя. — Зря. Поверь, я знают многих женщин, которые гораздо моложе тебя. Но, ни одна из них не стоит твоего мизинца. Ты красивая умная, добрая».

Я смотрела в его грустные глаза и видела в них немую просьбу. «Я люблю тебя. Выходи за меня замуж» — тихо сказал он и вдруг опустился передо мной на колени».

Не успела подумать, как раздался звук отпираемой двери. Паша вернулся. Войдя в прихожую, весело закричал: «Мать! Предлагаю по случаю выходного дня устроить грандиозный праздник желудка. Я тут деликатесов накупил!»

— Очень хорошо, — выглянув из спальни, отозвалась я. — У нас как раз гости. Вернее, гость. Не догадываешься, кто?

— Дурья башка! — выругался Пашка. — Я же с Костей на корты обещал пойти.

— Теперь не успеем, — раздалась реплика его друга, затем появился он сам. — Привет!

— Привет! — Пройдя навстречу друг другу, ребята обменялись рукопожатием.

— Надеюсь, с мамой ты успел познакомиться? — поинтересовался у приятеля сын.

— Не совсем, — замялся тот, потом повернулся ко мне: — Простите, что сразу не представился. Я Костя. Мы с Пашей вместе работаем. Недавно, но уже подружились.

— Очень приятно, — поправив челку, улыбнулась я. — Ах да… Алла Ивановна.

Знакомство состоялось. Через десять минут мы втроем сидели на кухне и поедали приготовленный с вечера плов и принесенные Пашкой деликатесы.

— Обалденный плов! — не удержался от похвалы гость. — Научите готовить?

— Научу, — кивнула в ответ я. — А-а-а… Ты что, сам себе готовишь? (По просьбе Пашкиного приятеля я стала говорить ему «ты».)

— Приходится, — улыбнулся он. — Я ведь один живу. Мама с отцом в Смоленске.

— Так ты приезжий! И как давно в Москве?

— Почти десять лет. Вообще-то родители настаивали, чтобы после окончания института я возвращался домой, но я остался здесь.

— Привык к столичной жизни?

— Можно и так сказать. Да и самостоятельности хочется, а живя с родителями, волей-неволей приходилось бы подчиняться. Не знаю, как вы, а моя мама — настоящий диктатор.

— А у нас полнейшая демократия! — махнул рукой Пашка. — Правда, мать?

Не знаю почему, но слово «мать» вызвало в душе протест. Раньше не вызывало, а теперь… Хорошо хоть старушкой не назвал, потому, что иногда такое тоже случалось. Короче говоря, я Пашке не ответила.

После завтрака собралась мыть посуду, но Костя сказал, что согласен взять эту неприятную процедуру на себя:

— Вы готовили, Пашка ходил на базар, я убираю — все справедливо.

— Мытье посуды не мужское занятие! — попыталась возразить я, но парень решительно отобрал у меня передник.

— Моя мама считала иначе, поэтому к домашнему труду я с детства приучен. Так что идите в комнату и спокойно отдыхайте. Что и куда расставить, мне покажет Пашка.

— Ладно, — уступила, наконец, я, однако из кухни уходить не стала. Уж очень приятно было общаться с неожиданным гостем…

С той самой субботы у Кости выработалась привычка проводить у нас оба выходных, а месяца через три он стал появляться практически каждый день. Причем предпочитал разговаривать не с Пашкой, а со мной.

Постепенно беседы становились более откровенными, можно даже сказать, интимными. Говоря по правде, меня это удивляло, ведь мой собственный сын никогда настолько мне не открывался.

Пашка был убежден, что мне, с моим «совдеповским» воспитанием, не могут быть понятны проблемы современной молодежи. К моему «шефству» над Костей относился скептично, но в открытую насмехаться остерегался.

Я же все чаще ловила себя на мысли, что думаю о Косте не как о старшем товарище сына, а как о мужчине, которому хочу нравиться. «Это глупо, ведь он видит во мне лишь мать друга!» — упрекала саму себя.

А вечером снова надевала что-нибудь поярче и тщательно поправляла слегка поплывший за день макияж. Пусть не думает, что в сорок лет женщина чувствует себя древней старухой…

Как-то в субботу Паша забыл предупредить Костю, что идет на свидание с девушкой (с тех пор как она у него появилась, друг постепенно отошел на второй план).

В общем, мы с Костей волей случая остались один на один. Поначалу все шло как обычно: мы рассказывали друг другу о событиях дня, шутили, пили чай. Засиделись далеко за полночь. Наконец Костя собрался уходить.

Не успел подняться из-за стола, как погас свет. Ойкнув, я попыталась нащупать на столе зажигалку, и вдруг почувствовала руку Кости на своей спине, затем ощутила на шее его горячее дыхание.

Испугавшись, вскочила, с грохотом опрокинув табуретку. Хотела сделать шаг к двери, но оказалась в мужских объятиях — таких крепких, что сопротивляться не имело смысла. А если сказать честно, то мне этого и не хотелось…

Не помню, сколько мы так стояли. Целовать меня Костя не решался, зато шептал на ухо такие нежные слова, что я терялась, как девчонка. Не знала, что отвечать, только все больше и больше отдавалась во власть его сильных рук.

Это что, любовь взрослой женщины и парня? Вот они уже коснулись моей груди, и тут внезапно вспыхнул свет. Вскрикнув, я отшатнулась в сторону, чувствуя, как краска стыда волной заливает лицо, шею. Зато Костя стоял бледный как мел. Стоял и смотрел в пол. Молча.

— Уходи, — сдавленно попросила я. — Пожалуйста, Костя…

Не дожидаясь ответа, убежала в ванную комнату. Через минуту хлопнула входная дверь. Я решила, что это ушел Костя, поэтому отважилась выйти. В дверях столкнулась с Пашкой: «Ты?!»

— Папа Римский! — рассмеялся в ответ сын. — А ты чего это такая перепуганная?

— Свет отключали, — буркнула я, косясь в сторону выходящего из кухни Кости.

— Свет? — переспросил Пашка. Заметив в дверях друга, запнулся: — И ты здесь? Ну-ну…

Объяснять сыну, что произошло, было стыдно. Да он, собственно, и не пытался ничего выяснять, привык, что Костя у нас по выходным пропадает. Ну, задержался разок дольше обычного, что с того? Короче говоря, Пашка тогда ни о чем таком не догадался. И все равно я не знала, куда девать глаза.

Ночью долго не могла уснуть. Подойдя к окну, смотрела на затянутое тучами неба. Вздыхала: надо же, ни одной звездочки! Плохой знак. Ох, плохой…

Вернувшись в кровать, свернулась калачиком и неожиданно почувствовала себя такой опустошенной, старой, что наконец-то разревелась….

Рано утром уехала на дачу. Дел накопилось невпроворот, только они не отвлекали от тревожных дум о вчерашнем. Не могла я об этом не думать, про любовь взрослой женщины и парня молодого, никак не могла!

Вспоминала крепкие объятия Кости, его страстный шепот и чувствовала, как молодость и желание горячей волной разливаются по истосковавшемуся по мужской ласке телу. Возвращаясь, домой, предчувствовала встречу с Костей.

Не ошиблась: он ждал меня у подъезда. Несчастный, с глазами раскаивающегося грешника. Шагнув навстречу, загородил дорогу:

— Скажете, чтобы ушел, — умру!

У меня нервно перекосило лицо:

— Но я стара для тебя, понимаешь? Да и ерунда это все. Каприз!

— Неправда! — почти выкрикнул он.

Теперь я стояла перед выбором: быть с любимым, но потерять, сыт или сохранить семью, оставив все как прежде? И то, и другое меня не устраивало но ведь нужно было что-то решать!

Шагнув вперед, схватил меня за плечи: — Вы… Ты… Ты лучше всех, слышишь?! И я тебя люблю! Так сильно, что… В общем, больше жизни! «Ты ошибаешься, мальчик!» — хотела сказать я, но вместо этого вдруг уткнулась лицом в его плечо. Голова кружилась от счастья. Любит! Он меня любит!..

Спустя минуту мы целовались в подъезде. Как сумасшедшие. «Никогда не встречал такой женщины, — в перерывах шептал мне на ухо Костя. — С ума сходил с тех пор, как тебя увидел! Пашке завидовал, представляешь?! Только потому, что он мог быть с тобой сколько захочет! Смешно?»

Что я могла ему ответить? Что тоже все время ждала наших встреч? Что начала ходить к косметологу — в надежде, что смогу повернуть вспять проклятое время?

— Поднимемся ко мне, — шепнула чуть слышно, — Пашка собирался вечером уходить на ночную дискотеку.

— Ты, правда, хочешь, чтобы мы…

— Запнувшись, он посмотрел мне в глаза. — Ну-у-у…

— Очень, — кивнула я.

Это было правдой. Мое тело хотело его отчаянно, настолько, что все мысли и страхи улетучились из головы вместе со здравым смыслом. Да и как было его не хотеть? Такого молодого, красивого! С бездонными черными глазами, в глубине которых плескалась неведомая притягательная сила.

Теперь я уже знала, что не могу сопротивляться их безраздельной власти… Никогда не забуду нашей первой близости. От избытка восторженных чувств мы оба смеялись и плакали. И совсем не ощущали стыда — даже я при всей своей закомплексованности.

Проснувшись утром, долго смотрела на умиротворенное Костино лицо. И вдруг отчетливо поняла, что обречена любить его вечно. Только его и никого больше.

Несмотря на разницу в пятнадцать лет и всю абсурдность своего поведения. Одного лишь боялась — разговора с сыном. И все-таки он состоялся. В то же утро. Костя нарочно Пашку дождался, хотя я настаивала, что ему лучше уйти.

Когда Пашка узнал, что произошло, поначалу лишился дара речи. Потом посмотрел на друга с искренним недоумением:

— Зачем тебе это?! Ну, скажи! Ты знаешь, как относятся у нас к подобным связям!

— Это не связь! — перебил его Костя. — Это любовь! И мы… Мы скоро поженимся.

— Чего-о-о?! — вытаращил глаза Пашка. — Ну, вы вообще! Совсем из ума выжили? Да над вами весь свет будет потешаться!

— А мне плевать, что и кто будет говорить про любовь взрослой женщины и парня! — спокойно произнес Костя. — На все плевать!

— Поня-а-атно… — насмешливо протянул сын. — А детишек? Детишек тоже будете рожать? Или ты меня усыновишь?

— Перестань! Конечно, тебе кажется нелепым, что я люблю твою мать. Но это так, и тебе придется с этим смириться.

Мое тело хотело его отчаянно. Настолько сильно, что все мысли и недавние страхи улетучились из головы. О каком здравом смысле можно говорить, когда женщина влюбляется до потери пульса? И неважно, что возлюбленный ненамного старше твоего ребенка.

— Ни-ког-да! — по слогам произнес Паша и вышел из кухни, громко хлопнув дверью.

— Тебе лучше уйти, — всхлипнув, сказала я Косте. — Пусть он немного успокоится, подумает. Ему ведь труднее, чем нам, правда?

Проводив любимого, отправилась в ванную. «А если Паша прав? — думала, стоя перед зеркалом. — Посмотри на себя! Ну! Запавшие щеки, размазанный макияж, закрашенная седина. Кого я хочу обмануть?

Может, стоит остыть и понять, наконец, что мое место на диване перед телевизором, а не рядом с молодым парнем? Какая к черту любовь взрослой женщины и парня молодого! Разве люди поймут? Даже сын — и тот не понял. Ни меня, ни Костю. И это ужасно».

Смыв с лица остатки косметики, я уныло поплелась в комнату. Подойдя к двери Пашкиной комнаты, постучала, попросив впустить. Но он мне не ответил.

— Ну и ладно, — обиженно произнесла я. — Можешь злиться, раз у тебя нет сердца…

С тех пор прошло восемь месяцев. Мы с Костей расписались и живем в квартире моей двоюродной тетки. Она единственная, кто нас понял.

Хотя… Вчера позвонил сын, сказал, что уже не злится и хотел бы встретиться. Не только со мной, но и с Костей.

— Приезжай! — обрадовано ответила я.

И едва не разревелась от счастья…

От автора: Я хочу вам рассказать одну историю о жизни рабочего в СССР.

Часто завязывается полемика, мог ли человек рабочей специальности в Советском Союзе, получать заработную плату на уровне начальника отдела и даже главного инженера завода.
Такие случаи были уникальными, но, да, иногда мог. Я лично знал такого человека.
На заводах встречались редчайшие, уникальные специалисты, которым к зарплате по ставке доплачивали очень хорошие премиальные.

Не уверен, что дело доходило до цифр в стабильные 600-700 рублей (всё-таки рабочий — хоть и сверхквалифицированный — это все же рабочий, а не доктор наук или академик), однако, в материальном плане таких людей не обижали и давали разные поблажки, прощая разного рода многочисленные мелкие грешки.

На заводе «Красное Сормово» тогда еще города Горького работал один такой спец — токарь 6-го разряда. Назовем его, ну скажем, «Петрович». Реальное имя светить не буду. «Мало ли хороших токарей было в то время?» — зададут мне вполне резонный вопрос и будут правы.

Вот только Петрович являлся уникальным специалистом по работе на гигантском токарном станке высотой с трехэтажный дом, на котором изготавливались крупногабаритные детали для ходовой части подводных лодок.
Разумеется, все подобные комплектующие производились с очень жесткими военными допусками и нормаконтроль на заводе не дремал.

Угробить несколько десятков тонн металла и месяц работы из-за мизерной ошибки, ошибившись где-нибудь на миллиметр можно было запросто, а скандал после этого возникал нешуточный. По шапке давали всем, включая директорат завода, так как сроки выпуска изделия нарушены, а в Минобороны доводы «ой, у нас тут ошибочка вышла» не принимались.

Если кто не помнит — оборонка в СССР была «наше всё», так что вылететь с занимаемой должности несмотря на ранг и заслуги можно было легко и непринужденно, если в результате проверки обнаруживались хотя бы намеки на халатность, не говоря уж о том, что вместе с этим товарищи из КГБ проводили свою параллельную проверку на предмет злого умысла и возможных утечек информации, что также не способствовало сохранности нервных клеток.

Подводные лодки — товар и сейчас и в то время — штучный, с очень серьезной и жесткой приемкой, где никакой халявы не бывает по определению. Проверяют всё. А потом еще и еще раз, так как от этого зависит жизнь не только экипажа подводной лодки, но и государства, покой которого эта субмарина должна гарантировать.

Так вот, о Петровиче. Примерным поведением он отнюдь не отличался. Скорее, наоборот. Петрович, как и большинство простых работяг на заводе, любил бухнуть. Причем умудрялся делать это, несмотря на жесткий пропускной режим, в том числе и на рабочем месте, прямо в цеху. Как он протаскивал туда выпивку, доподлинно никто не знал, а кто знал — тот помалкивал, однако, после обеда он cтабильно пребывал в приподнятом настроении.

Иногда Петрович хулиганил и уходил в запой на неделю и две, вообще не появляясь на заводе. Его стыдили, его уговаривали, к нему на дом ездил начальник цеха, которого Петрович в подпитом состоянии посылал нахуй. После этого ему обещали сделать выговор с занесением, депремировать, пугали заводской газетой со статьей об алкашах и даже грозили уволить с завода, однако обещания так и оставались обещаниями.

Все дело было в том, что раз в год Петрович был нужен. Даже не так: Петрович БЫЛ ОЧЕНЬ НУЖЕН. Поскольку в среднем раз в год завод выпускал по новенькой подводной лодке, а подводная лодка без ходовой механики — это груда металла. Вот тут и наставал звездный час Петровича.

Примерно за полтора месяца до «часа икс» его вызывали к главному инженеру и тот говорил: «пора». После чего Петрович резко завязывал бухать, являлся на работу как штык образцово вовремя, читал чертежи, советовался с инженерами, нормаконтролерами, ходил по цехам производства заготовок, включая металлопрокат вместе с начальником цеха и выяснял все мельчайшие нюансы будущей работы.

Далее он филигранно делал годовой план за месяц, вытачивая детали со всеми допусками на своем трехэтажном станке без единой ошибки, получал премию и… продолжал бухать дальше.

Я частенько видел его в нашем дворе. Петрович приезжал «отдохнуть душой» к своему старому другу, нашему соседу дяде Лёше.
Они тихо выпивали вечером, сидя на скамейке во дворе и только зычные крики Тоси, супруги дяди Лёши, прерывали спокойствие двух друзей.

— Нам тоже было по 12 лет, — сказал мне как-то раз подвыпивший дядя Лёша, — началась война, отцы ушли на фронт, а мы пошли работать на завод. Нужно было оружие, танки, снаряды, корабли. Тяжело было, работа шла в три смены. Красное Сормово и другие заводы постоянно бомбили. Бегом в бомбоубежище — потом снова за станок, дорабатывать что не успели.
Это сейчас автобусы, трамваи, троллейбусы. А тогда — с утра или в ночь — семь километров пешком до завода и семь километров домой.
Считай уж 45 лет там работаем.
Эх и счастливые вы, ребятишки…
—
Ни дядя Лёша, ни Петрович не дожили до времен «свободы и демократии». Даже не знаю кому сочувствовать.
Им, поднявшим великую страну своими детскими руками или нам, дожившим до развала и хлебнувшим свободы и западных ценностей с джинсами и десятками сортов химической колбасы на прилавках…

Источник

Поддержи автора — Добавь в друзья!

Данная история была предназначена для публикации в альманахе «Юный комбайнер». Но альманах был закрыт, штат распущен, редакторский стол пропит, а рукописи утеряны. Единственный рассказ вы можете прочитать ниже.

***

Стасик любил ездить с родителями в деревню к бабушке и дедушке. В деревне хорошо — полная свобода. Чего хочешь — то и делай.

Вот и в этот раз в конце жаркого июня они всей семьей уехали на целую неделю в деревню.

Это ж какое удовольствие — встаешь рано утром, а бабушка уже напекла блинов. Побегал с друзьями до обеда, а бабушка уже напекла шаньги и настряпала пирогов. Как говорится — «жить хорошо».

Только вот к вечеру второго дня Стасик вдруг почувствовал, что у него разболелся живот. Не очень сильно, но неприятно.

— Мам, у меня живот болит, — сказал Стасик, показывая пальцем на то место, где было больнее всего.

Мама потрогала живот рукой.

— Ты в туалет по большому когда в последний раз ходил?

— Перед тем, как поехать к бабушке, вчера рано утром.

— Все понятно. Давай, дуй в туалет.

— Мам, там уже темновато. Пошли со мной. Постоишь возле двери.

Деревенский туалет, что находился в огороде, был для Стасика самой настоящей проблемой. Это когда он был маленький, он запросто ходил в горшок и не было никаких проблем.

А теперь ему нужно ходить по-взрослому. Это дома хорошо — сел, посидел, сделал дело. А в деревенском туалете всё не так.

Во-первых, там нужно принять положение, которое очень похоже на танец «вприсядку», который Стасик хорошо изучил в детском саду. А во-вторых, там не нужно дрыгать ногами, а наоборот — нужно попытаться усидеть на ногах над большой дыркой в полу.

А еще при этом нужно смотреть, чтобы в эту дырку попасть, не испачкав штаны. Короче, про какое-то расслабление и речи нет.

Стасик зашел в туалет, оставив дверь полуоткрытой.

— Отвернись, — сказал он матери, которая придерживала дверь, дабы Стасику было не очень темно.

Стасик занял положение и начал ждать.

Мама тоже ждала. Подошла бабушка, чтобы узнать — свершилось ли.

Стасик сидел, надеясь на чудо, а мама с бабушкой тихо разговаривали.

— Если сегодня не сходит, будем туда ему свечку ставить, — едва слышно, но отчетливо сказала мама.

— Правильно, — поддакнула бабушка. — Я завтра утром до аптеки сбегаю.

— Ну, как, получается? — громко спросила мама у Стасика.

— Нет, — сказал Стасик плаксивым голосом. — Мне кажется, живот перестал уже болеть.

— Ладно, пойдем в дом.

Стасик долго не мог уснуть. Подслушанный разговор про свечку не давал ему покоя. Он прекрасно знал, где у бабушки свечки. В серванте они лежат на самом видном месте. И Стасик даже знает зачем они. «Когда Чубайс свет выключит, будем свечки зажигать» — часто говорила бабушка.

Представив, как он лежит на кровати, а мама ему вставляет свечку, Стасик тихо завыл. Ну, а уж коли это свечка, то ее наверняка зажгут.

Стало еще грустнее, когда он представил себя в виде большого праздничного торта, в котором одиноко торчит горящая свеча. И еще расплавившийся воск капает.

От такой картины Стасик завыл в голос.

Мама проснулась.

— Ты чего ревешь?

— Мам, а давай вы не будете мне свечку ставить, я завтра утром рано встану и сам в туалет схожу.

— Конечно не будем, — успокоила его мама, — самому и надо сходить.

Немного успокоившись и повозившись на своем маленьком диване, Стасик уснул.

Проснувшись утром от разговоров на кухне, он соскочил с дивана, надел штаны с майкой и быстро побежал на улицу.

— Иди давай в туалет, — подмигнул ему дед, широко улыбаясь, — я тебе там трон сделал.

Стасик подбежал к туалету, открыл дверь и действительно увидел «трон». На дырке стояло перевернутое ведро без дна, поверх которого был положен обернутый мягкий поролоном круг.

«Так ведь это у деда самый настоящий унитаз получился!» — радостно догадался Стасик.

Пять минут — и дело сделано.

Как никогда радостный, Стасик выбежал из туалета.

— Ну, как тебе вунитаз? — спросил дед.

— Круто, деда! Всё получилось!

— Ну, вот. Сразу б сказал, что ты без этого не можешь, я б сразу и сделал. А то ведь оно видишь как, и ни туда, и ни здесь. А вот если бы, то в самый раз.

Стасик забежал в дом.

— Мам, не надо свечку! Всё нормально! Баб, прибереги свечки для Чубайса!

— Чего?

— А есть что есть? Я уже проголодался.

— Сейчас блины будут. Во что макать будешь — в масло или в варенье?