Рассказы пожилых людей о своей жизни в деревне

 
В одном из самых глухих уголков юга Брянской области, в десятке километров от границы с Украиной, рядом с заповедником «Брянский лес» затерялась деревенька в пятнадцать жителей – Чухраи. Здесь я живу уже почти два десятка лет. Благодаря бездорожью, в Чухраях до совсем недавнего времени сохранялся уклад жизни прежних веков: деревня почти нечего не получала от внешнего мира, производя на месте все необходимое для жизни.
В документах Генерального межевания 1781 года упоминается, что Красная Слобода со Слободою Смелиж, Будой Чернь и деревней Чухраевкой принадлежат графу Петру Борисовичу Шереметьеву и крестьяне «на оброке платят в год графу по два рубля». Значит есть вклад чухраевцев в строительство чудных шереметьевских дворцов в Кусково и Останкино! И так всю историю: внешний мир вспоминал о деревушке, когда надо было получить с мужиков налоги, солдат для войны, голоса для выборов.

Расположены Чухраи на невысоком, но длинном песчаном холме среди болотистой поймы реки Неруссы. Единственная улица из пятнадцати домов, заросших сиренью и черемухой, вся перекопана дикими кабанами. Зимой по снегу на улице постоянно встречаются волчьи следы.  Деревянные крыши большинства домов провалились. Столбы электролинии, проведенной сюда в шестидесятых годах прошлого века, да тройка телевизионных антенн – вот все признаки нынешнего века.. Диссонирует с деревней мой дом из красного кирпича со спутниковыми тарелками для телевизора и интернета. Кирпичный дом пришлось строить потому, что в первые годы после создания заповедника “Брянский лес” шла нешуточная война с браконьерами, поэтому для жилья мне нужна была крепость… А вообще-то здесь жили и живут на редкость приветливые и любопытные люди, для которых появление нового человека – событие. Помню, уже около тридцати лет назад в своих странствиях по Брянскому лесу я впервые забрел в Чухраи. Только я подошел к колодцу и заглянул вниз, чтобы посмотреть, чистая ли вода, как распахнулось окошко у ближайшего дома под раскидистой вербой и дородная пожилая хозяйка предложила напиться кваса-березовика из холодного погреба. Через минуту я был уже в прохладном доме и добрейшая Мария Андреевна Болохонова, жена здешнего лесника, выпытывала из меня все анкетные сведения, для чего я сюда прибыл и с великой охотой отвечала на мои вопросы. Тем временем поглядеть на меня подошли ее соседи: дед-фронтовик и две бабки, тоже все по фамилии Болохоновы. Оказывается, во всей деревне только две фамилии: Болохоновы и Пресняковы, поэтому каждый имеет уличную кличку, которая словно неофициальная фамилия часто передается по наследству. Оказывается деда-фронтовика Михаила Алексеевича Болохонова по уличному Пожилой, а его бабку – Пожилиха. Вторую старуху, партизанку Евдокию Трофимовну Болохонову звали Марфина. В деревне жили два соседа, оба Балахоновы Иваны Михайловичи, оба 1932 года рождения. Один, который конюх, известен под уличным именем Калинёнок, а другой, бригадир, — Кудиненок. Оба получают письма от родственников, но почтальон Болохонова Антонина Ивановна (уличное имя — Почтарка) всегда вручала письма правильному адресату, потому что знает, что Калиненку пишут письма из Навли и далекой Ухты, а Кудиненку из Подмосковья. Уличное имя часто передается по наследству с прибавлением уменьшительных суффиксов: сын Калины – Калиненок, сын Калиненка – Калиненочек.
Я удивился, как обходятся жители без магазина, но они отвечали, что без магазина деньги целее. Спички, соль и муку привозят зимой в автолавке, а водку хлеб и все остальное готовят сами. Ближайший магазин в Смелиже, но путь туда через Липницкие болота, да и в котомке много не принесешь. Поэтому хлеб пекут каждый себе в русских печах на поду. Мария Андреевна посетовала на мою худобу и заставила взять с собой ржаную ковригу килограмма на три. Вкуснее этого хлеба я еще не ел. Тем временем появился из обхода сам хозяин Иван Данилович, тоже фронтовик-малоземелец и стал требовать у Марии Андреевны по случаю гостя «ковтнуть», то есть на местном наречии выпить , но я отказался, чем очень огорчил красноносого Ивана Даниловича. Кстати, через несколько дней я встретился ним в лесу и он выговорил мне за то, что я отказался, мол, из-за меня и ему не перепало.
Перед войной в Чухраях был свой колхоз «Наш путь». Кроме того, молодежь работала на лесозаготовках. В соседнюю, за семь километров, деревню Смелиж была отличная дорога, по которой лошадьми и волами вывозили лес, через Липницкие и Рудницкие болота, непроезжие сейчас, тогда были настелены бревенчатые гати. 
Лет пятнадцать назад я записывал на магнитофон рассказы жителей деревни о прошлом, а недавно переложил их на бумагу.
Рассказывает Михаил Федорович Пресняков (Шаморной), 1911 года рождения:
«До войны тутока тайга была. Давали план на рубки сельсовету. И нас, молодёжь, посылали лес резать на всю зиму. А весною на конях лес возили, тогда ж машин не было. Когда кулачили, самых хороших коней в лес забрали. Сараи кулацкие туда перевезли, рабочих из-за Десны пригнали. И брат мой там робил. Рыбы дадут, сахарку дадут, крупы дадут — чтоб не жравши не сдохли. И одёжу давали в счёт зарплаты. А весной плотали лес. До десяти тысяч кубометров у нас на луг вывозили, весь сенокос лесом занят был. Плоты до Чернигова гоняли -целый месяц на воде. В Макошено за Новгород-Северский часто гоняли, там евреи лес принимали.
На Конском болоте канавы рыли. Я эти канавы рыл и жердями обкладал. Контора была из Трубчевска — забыл, как называлась. Были прорабы Травников и Островский. Я ходил им доску носил, на которой они номера смотрели. Они меня звали: «Пойдём с нами, мы тебя доучим.» Платили они здорово. Восемнадцать рублёв в тое время платили. Нам давали бахилы из кожи. Копали вручную. А трактора пни рвали. Высушили всё, мосты построили. Конопля была под твой потолок. Капуста родила хорошая, гурки вот такущие во, а овёс плохой был. Высушили всё, мосты построили. В тридцать втором году весной страшная вода пришла, катилась валом, как с горы. В нашем доме только на два пальца до окна не достала. Ехала комиссия с райсполкому нас спасать, так на Ершовом поле ихню лодку об дуб как вдарило, взлезли они на дуб, кричат на убой: «Рятуйте!» Ездили их стягивать.
И в тридцать третьем тоже большая вода пришла. И дожди шли, целое лето стояла вода, что посеяли — всё отмякло. Государство ничего не дало и негде было добыть. Голод большой был, полдеревни передохло. Даже мой батька помёр. Молодые хлопца померли. Матка ходила в город, побиралась: капусты приносила листья горького Попорезали коров, а дальше есть нечего. Поуехали многие на Украину, и там голод. А в тридцать четвёртом картоха уродила, морква была рамером как бураки.»

Во время войны здесь был центр партизанского края. Здесь действовали не только местные отряды, но и соединения орловских, курских, украинских и белорусских партизан. Их число доходило до шестидесяти тысяч. Нынешние чухраевские и смелижские древние старики, бывшие почти семьдесят лет назад подростками, хорошо помнят легендарных командиров Ковпака и Сабурова, начинавших свои знаменитые рейды по вражеским тылам отсюда. Между Чухраями и соседней деревней Смелиж в лесу находился объединенный штаб партизан, центральный госпиталь, аэродром. Здесь впервые прозвучала песня «Шумел сурово брянский лес», привезенная в подарок партизанам к 7 ноября 1942 года поэтом А. Сафроновым. В мае 1943 году немцы выжгли партизанскую деревню дотла, а жителей угнали в концлагеря.

Трофимовна всю жизнь прожила одна, мужики ее поколения не вернулись с войны.

Похороны Трофимовны.

Рассказывает Болохонова Евдокия Трофимовна (Марфина), 1923 года рождения:
«Я была в отряде имени Малинковского. Командиром у нас был Митя Баздеркин, потом он погиб. Нас было 160 человек.
Мы, девки, еродромы для самолетов расчищали, землянки делали, летом огороды по полянам садовили. Зимой сидели в Чухраях, шили. У моей крестной машинка была своя, да партизаны нам машинок собрали. Парашютов привезут нам целую кучу, мы пороли их и рубахи шили, халаты белые шили – чтоб на снегу незаметно было.
Кого из партизан поранят – отправляли их на большую землю, так ее называли, потому что мы были на малой земле. Было в день партизана поранят, а к ночи его уже отправляли, не страдал здесь. Самолеты к нам кажную ночь прилетали. Жрать нам привозили, а то мы подохли бы здесь. Привозили концентрату, соли привозили. Мужчины больше всего табак ждали. Сухарев привозили в пачках. Все привозили. Мне сейчас хуже, чем тогда.
Шли мы раз на Миличи, там просо на поляне сеяли, хорошо родило. Идем, слышим — стогнет кто-то. Хлопчик молодой, высокий лежит. Обе коленки пулями перебиты. Белый, худой: «Восемнадцать дней я тут лежу – вы первые, кто пришли». Восемнадцать днёв не евши — не пивши! Сделался белый-белый. Всю кругом себя траву поел. Треба что-нибудь делать. Насекли палок, его на палки положили и потащили на еродром. А еродром был промежу Нового Двора и Рожковскими Хатками. Мы его расчищали. Отнесли его, а документы у нас остались. После освобождения послали их к его батьке-матке. И пришла благодарность: сын остался живой. И ён благодарность нам прислал.
А бывало, что тяжелых раненых пристреливали… Людей тут погибло…
В сорок третьем на Духов день немцы лес чистить начали. Сюда, в Чухраи, наш, местный их привел. Скобиненком его звали по уличному. Сколько тут людей побили… Моя тетка не побежала прятаться: «А что бог даст…» И сразу погибло четыре головы: два сынка, мужик и дед. А ее не тронули, только мужчин убивали. А многим не дали тут умереть, в Брасово погнали. Там могила братская. 160 только наших, чухраевских, малых хлопчиков и стариков. После войны ездили отгадывали своих. А ведь это наш, чухраевский, сюда немцев привел. Скобиненком по уличному звали. Ён тут все немцам показывал. А пришла Красная Армия, и его самого показательно повесили. Его самого и сына его…
Трудно, Трудно… Только два погреба от Чухраев остались…»

Когда после освобождения в в 1943 году в Чухраи вернулись уцелевшие люди, сразу начали строиться. Государство бесплатно отвело лес, но в деревне не было не то что ни одной машины или трактора – даже ни одной лошади! Здоровые мужики были на фронте. Сосновые стволы таскали на себе из леса старики, женщины и подростки, поэтому выбирали по силам: покороче да потоньше. Поэтому большинство хат в Чухраях маленькие. Дубы для фундамента заготавливали рядом, в пойме реки и по большой весенней воде сплавляли их прямо на место. Глину для печей тоже возили на лодках и лепили из нее сырец. Настоящие обожженные кирпичи были наперечет — уцелевшие из довоенных печей; их использовали только на печной под и трубы. Крыши делали из дора – деревянных пластин, которые нащипывали из сосновых плах. Такое жилище, сооруженное из местных материалов с минимальными затратами энергии было экологично при сооружении; экологично при эксплуатации (в чем автор убедился, прожив в таком доме в Чухраях немало лет); и экологично при утилизации: когда люди перестают жить в доме и ухаживать за ним, все деревянные материалы сгнивают, а глинобитная печь раскисает от дождей. Через несколько лет на месте жилья остается только заросшее дерниной углубление от бывшего подполья.
Послевоенное население достигло своего наибольшего числа в пятидесятых годах, когда здесь было полторы сотни дворов. Избы теснились так, что вода с одной крыши лилась на соседнюю. Огородов в деревне не было: незаливаемой весенним паводком земли хватало только на постройки. Огорода делали за околицей в болотистой пойме, а чтобы урожай не вымокал, копали дренажные канавки, поднимали гряды. В иной сырой год картошку удавалось посадить только в июне, когда подсыхало настолько, что лошади с плугами переставали топиться в сыром грунте. Зато сейчас в деревне просторно: при укрупнении колхозов контору и сельсовет перенесли за десять километров в Красную Слободу, которая за тремя болотами. За дорогами и гатями перестали следить и деревня оказалась как на острове. Да еще тяжелая, почти бесплатная работа в колхозе. Народ начал разбегаться кто куда мог. Большинство домов и рубленых сараев по твердой зимней дороге вывезли в соседние райцентры Суземку и Трубчевск.

Калинёнок признавал только выращенный им самим табак.

Рассказывает Болохонов Иван Михайлович (Калинёнок), 1932 года рождения, малолетний узник:
«Я сразу, как вернулся из плена, хлопчиком пошел в колхоз робить. Молоко в Красную Слободу на волах возил четыре сезона. Везешь литров триста-четыреста. Я раз с голодухи сливок переел, так до сих пор на молоко глядеть не могу. Волов звали Мирон и Комик. Ходили только шагом. Мирон крепко давал прикурить. Обязательно в кусты или в воду затянет! Не подчинялся! Плачешь от него. А Комик был послушный. Потом конюхом работал при всех председателях. Двадцать пять запряжных коней было, да молодежь. Сено косили за 10 процентов – сначала девять стогов для колхоза ставишь, потом тебе один разрешают накосить. Детей мучали своих, заставляли помогать. При Хрущеве стали за двадцать процентов косить.
Сталин обложил нас кругом. Агент по заготовкам у нас был Коротченков из Денисовки. Сдай за год 250 яичек, 253 литра молока, 20 килограммов мяса. Сдай картох, уже не помню сколько… И 250 дней должен отробить в колхозе за трудодни и ни грамочки не платили. Хоть стой, да не лежи! Председатель, бригадиры, учетчики за нами смотрели, чтоб не украли. А тех кто не выработал 250 дней, то судили. Деда Лагуна бабу судили, не успела минимум выробить. Забрала милиция, увезли в Суземку. Через несколько дней отпустили. Тая власть что хотела, то делала.
А выжили тем, что садовили картоху, да делали сани, да продавали скотину. Сено в Трубчевск продавали. Самогонку бабы гнали, в Чухраях была самая дешевая в районе. Я за зиму делал до тридцати саней, кадушки, дежки, бочки. Днем в колхозе роблю, а приду домой и за два вечера кадушку делаю.
Дуб для поделок воровали весной по большой воде. Свалишь вечером, а ночью разрабатываешь. А утром гонтье на лодку и домой везешь. Раз с дедом Долбичом дуба повалили у Неруссы, а лесником там был Степан ямновский. Вода в тот год неисчисленно здоровая пришла. И откуда ни возьмись, Степан подходит. Здоровый дядя. Кругом вода, тикать некуда. А мы: «Степан Гаврилович, но надо же чем-то жить…» А ён: «Да вы спросили бы…» А мы: «Да что спрахивать, спросишь, так Вы не разрешите…» А ён: «Ну что с вами делать? Протокол писать – так вы хатами не рассчитаетесь, ведь дуба вы подвалили метровой толщины…» Отпустил ён нас. Мы отвезли ему на кордон горелки да с пуд муки. Ён тоже хочет жить, ему теми сталинскими грошиками четыреста рублев платили. Ух, ён горелку любил – ведро выпьет и пьяным не бывает. От водки потом и помер.»
Остались в деревне лишь те, кому бежать некуда и не по силам. Теперь деревню быстро захватывает лесная чащоба, среди которой разбросаны последние огородики дряхлых жителей.

 Мой сосед Василий Иванович Болохонов принимает ванну.

Чухраи славились самым дешевым в районе самогоном, но теперь местный эликсир жизни можно купить только в соседнем Смелиже.

Во все трудные моменты истории лес сильно выручал русского человека, служил ему убежищем в лихолетье. Лес с его промыслами, а не сельское хозяйство, был основой материального существования чухраевцев. Кроме конных саней Чухраи славились дубовыми бочками, кадушками, деревянными маслобойками, дугами, деревянными лодками. Кадушки и бочки грузили на новые лодки и плыли либо в Трубчевск вниз по течению до Десны, на которой стоит этот древний город; либо вверх по течению до впадения в Неруссу речки Сев, по которой поднимались до Севска. Вместе с товаром продавали и лодки, домой возвращались пешком. Уже в советские времена многие чухраевцы зимой работали на лесоповале, а весной и летом сплавляли лес до Десны и дальше на безлесную Украину.

Рассказывает Болохонова Ольга Ивановна (Купчиха), 1921 года рождения:
«Хлеба у нас веками не сеяли. Только при колхозах заставили сеять. Сей — не сей, все равно зерно не родится. А огороды были у каждого. А у кого было две-три лошади, да два-три сына – своя рабочая сила, раскапывали огроды большие. В двадцать девятом и тридцатом начали раскулачивать их.
Коноплю сажали, конопля хорошая родилась. До колхозов ее каждый у себя в огородах сажал. У каждого своя рубаха, свои штаны, свои онучки – все из полотна.
У нас тут каждый своим мастерством занимался. Колеса делали, катки, а сани и сейчас делают. Обод гнут. Раньше парня была, в парне парили этот дубок, гнут полоз. И возили продавали, далеко, до Дмитрова довозили на своих лошадях раньше. И бочки продавали – тоже из дуба делали. А под сало кублы осиновые делали.
У нас кругом дуб. В особенности мужчины заготавливали дуб весной, на лодках. Воровали дубы. Вот настанет разлив, поедут на лодках, дуб срежут, побьют его там на гонтье, потом на клепку, на лодках привезут. Спрячут по чердакам до зимы. А зимой делают. Дубы больше резали по ту сторону Неруссы. Леса государственные, лесники ловили – это нам еще мать рассказывала. Дуб завалят, узнает лесник, придет – угостят лесника. И все — лес как шумел, так и шумит.»
Рубили лес себе, рубили государству… С послевоенного времени и до семидесятых годов двадцатого века в Брянском лесу рубилось древесины в два раза больше, чем прирастало. Как раз в это время на смену лучковой пиле и конной тяге пришли бензопилы, трелевочные трактора и мощные лесовозы. С помощью новых технологий окрестности лесных поселений в радиусе многих километров были превращены в бескрайние вырубки, и жизнь в них потеряла смысл. Теперь только на картах остались Скрипкино, Кадуки, Старое Ямное, Коломина, Хатунцево, Усух, Земляное, Воловня, Скуты. На одной только лесной речке Солька, которая длиной всего-то сорок километров в шестидесятые годы было пять населенных пунктов: Мальцевка, Пролетарский (до революции – Государев Завод), Нижний, Скуты, Солька — имеющих школы, пекарни, магазины, производственные помещения. Сейчас на месте этих поселков уже поднялся молодой лес и только уцелевшие кое-где кусты сирени да почерневшие от старости могильные кресты на заброшенных кладбищах намекают о еще недавнем прошлом.

В деревню привезли продукты на тракторной телеге.

Чухраи быстро вымирают. Давно нет Данчонка – пьяный попал под лошадь. Умерла и его Мария Андреевна. Умерли Пожилой, Шаморной, Калиненок, Марфина и другие рассказчики историй, которые вы только прочитали. Их дети разбросаны по всему пространству бывшего Советского Союза. Уходят люди, исчезает уникальный быт и накопленный многими поколениями опыт ведения натурального хозяйства. Исчезает духовное и физическое единение людей с природой, пласт жизни неумолимо превращается в историю…

Сейчас жизнь в деревне теплится благодаря заповеднику «Брянский лес». Летом в Чухраях бывает шумно — на новенькой  базе заповедника проходят практику студенты-биологи, работают ученые. На это время деревня становится экологической столицей Брянского леса. Зимой, когда я частенько уезжаю на Камчатку и деревню заметает снегом, инспекторские  уазики  пробивают  дорогу жизни.

Впервые я увидела настоящую русскую деревню, когда мне было лет семь. В те времена, в 80х, понятие «дача» еще не вошло в нашу жизнь – дачи были только у определенного круга лиц. Поэтому бабушка купила небольшой домик в деревне в Тверской области. Вот там мы и проводили лето.

Я дружила со всеми деревенскими и хорошо знала их уклад жизни. Запах русской печи, тряпичные половички у входа, ковры на стенах, чугунная посуда, в которой можно готовить прямо в печи, скрипучие деревянные полы, тюлевые занавески, огород, деревянная ограда… Они угощали меня черным хлебом с солью и подсолнечным маслом, и это было безумно вкусно. Магазинов в нашей деревне не было, нужно было идти пть километров до другой деревни. Туда через день привозили хлеб и продукты. Тогда, в 80-х, деревня, в которой я проводила летние каникулы, была многочисленной. Но зимой пустела – родные забирали своих стариков домой, в город. Уже тогда молодежи в деревнях почти не было – все уезжали учиться или работать…

Все эти воспоминания нахлынули на меня несколько дней назад. Мне довелось поучаствовать в необычной экспедиции проекта «Почта добра». Загрузив в четыре машины около 500 килограммов продуктов, мы отправились в Гагаринский район Смоленской области, чтобы развести их по 56 адресам. А помогли нам в этом предоставленные Автомобильному клубу сообщества Travel-Russia — X- trail и Qashqai. За это — отдельная благодарность Nissan Manufacturing Rus.

Подготовка к такой акции начинается заблаговременно. 

Для того, чтобы купить продукты для одного выезда, требуется собрать около 80 тысяч рублей. В каждой посылке – набор, который точно пригодится деревенскому жителю: сосиски, колбаса, курица, плавленый сыр, паштет, мягкие сладости, крупы, ветчина… Казалось бы, в 21 веке такой набор продуктов уже неактуален. Но это не так. Ничего не изменилось!!!! В деревнях так и нет магазинов! Раз в неделю приезжает «продуктовая лавка», которая привозит самое необходимое. Крупные магазины – только в районных центрах, куда без машины не попасть.

Разложив все наборы, мы стали раскладывать их по четырем машинам

И отправились по адресам с набитыми едой багажниками. Наши «Ниссаны» оказались вместительными:)

Вот, как все было:

Средний размер пенсии у деревенских жителей – около 10 тысяч рублей. На эти деньги оплачивается и еда, и электричество. Центрального отопления в деревнях нет, так что самая серьезная статья расходов – дрова. Чтобы хорошо протопить деревенский дом, требуется купить дров на сумму, примерно равную пенсии. Вот и задумаешься лишний раз, на чем экономить. Те, кому дети не помогают, живут на хлебе и подсолнечном масле – больше ни на что не хватает.

Печально? Да. Но знаете, что меня поразило больше всего? Большинство стариков были такими позитивными, что просто диву даешься!

Вот, например, Анна Алексеевна. Ей 85. Она – бабушка – весельчак. С морщинистого лица не сходит задорная улыбка. На ней – старенькая и потрепанная жизнью кофта, валенки и неизменный атрибут деревенских бабушек – платок на голове. В доме полумрак – тут свет просто так не включают, экономят. Посреди большой комнаты – печка-буржуйка. Тепло. Хозяйка ведет на кухню. Кухня крошечная, на столе – печенье, пачки с чаем, сахар, кружки. У ног хозяйки застыла внимательный пес – метис таксы.

Хозяйка предлагает выпить чай, но мы торопимся – впереди еще столько адресов. Беседуем. Старушка наша – общительная и большая любительница рассказывать о жизни. В молодости и с детишками сидела, и в полях работала в совхозе. За пять минут перед нами пролетает вся ее жизнь. Как немцы в доме жили во время войны, как замуж вышла, как дом однажды сгорел.

— Чего пожелаете себе в Новом году?

— Вам? Здоровья, конечно же! — бодро отзывается баба Аня.

— Да нет, себе!

— Ах себе… Пожить еще хочу. Ну хоть годика два» Изба у меня маленькая, а пожить хочется. Неохота помирать! — подмигивает и смеется.

Вот такие они, наши старики. Не жалуются. Просто живут и не хотят уезжать из деревень.

«Да куда я поеду», — пожимает плечами другая старушка — Нина Викторовна. У меня тут все свое, родное. Конечно, с дровами беда, если бы не дети, непонятно, как бы дом топила, на пенсию не прожить. А в остальном – все хорошо!»

Еще раз большое спасибо за понимание московскому представительству Nissan) У меня машина маленькая, а тут покаталась в своё удовольствие на большой, удобной и комфортабельной))) Те, кто были за рулем, обязательно поделятся впечатлениями:)

Как вы относитесь к подобным акциям? Помогали когда-нибудь? Напишите в комментариях!

А подробности про акцию, в которой мы принимали участие — тут: https://pomogaemstarikam.ru/

Людмила Вячеславовна, или просто Люська.

Ольга Кузнецова

На всю округу ни души, только Бог в соседях. 70-летнюю Люську никто не бросал в этой глуши, она поселилась и живет счастливо там сама. Фотограф Ольга Кузнецова запечатлела будни неунывающей бабушки.

Раз в неделю из Москвы ходит поезд до отдаленной станции в Псковской области. Оттуда до деревни Толоковниково*, где живет в полном одиночестве 70-летняя Людмила Вячеславовна, или просто Люська, еще 25 км.

Она встает в 4 утра, приносит в дом воду и дрова, топит печь, тут же на печи готовит еду — газа в деревне нет, электричество работает с перебоями. Ее дочь и внук живут в городе, навещают ее по очереди пару раз в месяц. Люська помогает им: свежие фрукты-овощи летом, картошка-соленья зимой. Уезжать из родной деревни и дома, которому больше ста лет, пенсионерка наотрез отказывается. Для поддержания духа бабушка слушает музыку по радио в телефоне или запись своей любимой песни Сальваторе Адамо «Падает снег». Может слушать ее бесконечное количество раз и петь вместе : «Tombe la neige, tu ne viendras pas ce soir…»

Весной приезжают соседи-дачники: Юля с мужем и Рита с сыном, и живут в деревне до осени. Как-то летом к Рите в гости приехала школьная подруга, фотограф Ольга Кузнецова.  Они каждый день навещали необычную соседку, помогали ей ворошить сено, заготавливать дрова на зиму, а между делом фотограф снимала жизнь своеобразной отшельницы.

Вернувшись в Москву, Ольга поняла, что нужно ехать к Люське еще раз, только теперь зимой. Так они вместе встретили Новый Год и прожили четыре дня: Люська в своей привычной среде, а московский фотограф — с туалетом на улице, без душа и с водой из родника.

«Она человек удивительной силы характера и очень энергичная, со всем прекрасно справляется сама», — рассказывает фотограф.

У Люськи всегда много дел. Летом она косит траву, колет дрова, топит печь и баню, полет сорняки, ремонтирует то, что сломалось. В огороде выращивает почти все для пищи. Летом в деревню приезжает магазин на колесах, автолавка, в соседней деревне меняет сено на козье молоко.

Если женщине что-то требуется зимой, она звонит в деревню, где есть магазин, все необходимое ей привозят, доставка стоит 300 рублей. В свободное время Люська шьет на машинке — она настоящая мастерица и к выбору нарядов подходит серьезно, что попало не надевает.

«Это история не брошенной одинокой пенсионерки. Жизнь в деревни — добровольный выбор Люськи», — говорит Ольга.

Когда у Людмилы Вячеславовны плохое самочувствие, она знает что делать, умеет делать уколы. 20 лет Люська жила в Ленинграде и работала медсестрой. Когда же у ее матери обнаружили рак, Люська бросила все и вернулась в родную деревню ухаживать за ней.

Мать давно умерла, но у Люськи все еще очень сильна связь с ней. Люськина мать была очень верующей, набожной, хотела уйти в монастырь, но родители насильно выдали ее замуж за вдовца с маленьким ребенком. Она взяла воспитание малыша в свои руки, а позже родила сына. В 1941 году муж ушел на войну и погиб.

После войны к ним в деревню ненадолго приехал новый ветеринар. Он и стал Люськиным отцом, ее мать узнала, что беременна, когда молодой специалист уже уехал домой.

Сильный характер достался Люське от матери. Одна воспитывала троих детей, вела хозяйство, но раз в неделю ходила 13 км пешком в церковь даже в страшные годы гонений на религию. Люська молится и делает все по дому так, как научила ее мать. Бережно хранит ткацкий станок мамы и мамино рукоделие, а по большим церковным праздникам достает из сундука занавески, которые мать соткала изо льна.   

Когда фотограф уезжала, Люська читала в дорогу молитву и учила ей Ольгу. Пенсионерке очень помогает вера. Бог для нее — это и добрый сосед, с которым можно посоветоваться и поговорить в одиночестве. С ним ей не бывает страшно. Она рассказывает, что только давным давно как-то сильно испугалась волка в лесу, когда летом шла из магазина. Бросилась бежать, не разбирая куда, заблудилась. Устала, плутала, плакала. Остановилась и стала так горячо молиться, чтоб боженька её спас и вдруг поняла, где она: совсем рядом с тропинкой к дому. И волка не видно и не слышно. В деревнях много суеверий: втыкают булавки в косяк входной двери от нечистой силы, вешают чеснок от неё же, но у Люськи этого нет. Любое дело она начинает с молитвы или со словами : «Господи, помилуй» или «Ну, с Богом!».

*Название деревни изменено в целях безопасности

Робинзоны

Отсюда до большой земли по воде — полтора километра волжской глади. На горизонте полоска леса и кубики зданий райцентра Каменники. Если посмотреть в другую сторону — берега не видно: перед нами «море» Рыбинского водохранилища. От раздолья захватывает дух.

— Как добираетесь «на материк»?

— Два раза в день в райцентр на берегу ходит паром. Цена за переправу как на автобусе — 28 рублей.

— Ну ладно летом. А зимой?

— Если лед хороший встает, еще удобнее — даже машины ездят. А так пешком по льду ходим… Но есть и снегоход.

— А если оттепель и крепкого льда не будет?

— У нас это называется разледица — период ледостава осенью и ледохода весной. По два месяца.

— И как тогда??

Люба молчит и улыбается. Пятый год с мужем Алексеем и двумя детьми они живут на острове Юршинский. Я битый час пытаюсь выяснить — что два высококлассных специалиста крупной столичной компании в сфере HR забыли на этом острове? И почему остров, куда добраться — примерно как слетать в Мурманск? В ответ слышу про «поиск смыслов, обесценивание текущей жизни с ее суетой и гонкой за призрачными достижениями». В общем, садись в крапиву и медитируй. Нет уж, давайте по порядку.

— Как вы сюда попали?

— Муж увидел объявление о продаже дома. Я раньше много где жила — Кострома, Смоленск, несколько лет снимали квартиру в Москве. Приехали сюда, посмотрели место и решили — если уж где-то жить в России, то — здесь.

— Но ведь на острове очень тяжело, в бытовом смысле. У вас еще дети…

— А мы упорные. Не привыкли отступать. Я хоть и выросла в степных местах, на севере Казахстана, а муж в аграрном Белгороде, нас как-то всегда тянуло на острова. Мы даже в свадебное путешествие отправились в Новую Зеландию!

От берега к дому Любы еще с километр вглубь острова. Юршинский образовался при создании Рыбинского водохранилища. Тогда под воду ушло больше четырех тысяч квадратных километров земли. И вдруг — остров.

— Тут целых пять деревень, — рассказывает Люба, пока идем к дому. — Правда, постоянных жителей человек тридцать, не больше.

Деревни остались с колхозных времен. Тогда на острове даже работал небольшой заводик. Теперь — дикие туристы, рыбаки на катерах и лоси, зимой переходящие по льду через Волгу…

— У вас же дети, как решаете вопрос с образованием, медициной?

— Это, наверное, главная трудность. На острове ничего нет. В детский сад мы не ходим. Со школой думаем, что делать, или ездить, или удаленно. Раньше на Юршинском был фельдшерский пункт, а теперь даже в райцентре больница в таком состоянии, что легче самим лечиться.

— А если форс-мажор?

— На берегу есть служба спасения, МЧС. Они про нас знают, мы на связи. Даже если разледица, у них есть судно на воздушной подушке, они могут эвакуировать с острова. Но за пять лет у нас такого, слава Богу, не было…

Вокруг — леса, которыми покрыта большая часть острова. За оградой дома они перетекают в сад, огород с грядками лука и парник с огурцами. У семейства совсем небольшой домик, в половину которого знаменитая русская печь. Выглядит всё романтично. Особенно если об этом писать, а не жить в этом.

— Мы приехали все такие очень образованные, начитанные и цивилизованные. Нам казалось, что всё под силу. Но по факту окружающая реальность взяла контроль за нами. Мы до сих пор не наладили хозяйство: не научились вовремя заготавливать дрова, строить необходимые хозблоки, сажать картошку.

— Удобства на улице.

— Алексей по профессии инженер, он легко может построить автоматическую теплицу с гидравликой на микроконтроллерах. А здесь нужно копать грядки, качать воду из колодца, сделать летний душ, чтобы мыться не в тазике… Но все-таки сейчас огород кормит нас чуть ли не весь год, завели несушек — есть яйца, в прошлом году вырастили своих бройлеров, всю зиму ели свою курятину. Построили добротную каркасную душевую, в которой есть дровяной бойлер, насосная станция, прачечная. Потом построили хорошую теплицу, большую мастерскую. Я научилась печь хлеб в русской печке. Как и многие здесь, заготавливаем свой иван-чай, но ведь иногда хочется и китайского зеленого!

— На жизнь одного натурального хозяйства не хватает?

— Конечно, это основной вопрос. Первое время мы жили на сбережения, потом стали подрабатывать удаленно, благо интернет есть. Плюс хозяйство. Но нужно платить за электричество, содержать машину, на корма животным, да и себе — масло, мука, сахар, крупы… Бывало и тяжело. В один такой период у нас украли лодку с мотором. В трудную минуту выручили соседи…

Сейчас Люба ждет третьего ребенка. В помощь ей приехала мама, в то время как муж на работе в Москве.

— То есть все равно вахтовый заработок?

— Сейчас да, у Алексея 5/2, выходные дома, очень тяжело. Но такое уже было.

Раз уехали из Москвы, год пожили и пришлось вернуться в город. Но когда вернулись — сразу поняли: уезжаем навсегда. Мне просто хотелось, чтобы дети так же бегали босиком по земле, как я в детстве по казахской степи.

Чтобы видели природу и могли потрогать ее руками, чтобы знали о ней не из учебников. Чтобы окружающий мир был для них не стрессом, а основой, опорой, поддержкой, источником сил, знаний и вдохновения.

У многодетного семейства много задумок на будущее. Есть проект дома, который нужно строить. Есть бизнес-планы, которые должны приносить доход. Люба ведет блог, где рассказывает, как полноценно жить на острове. Но пока главное — вернуть домой Алексея, на удаленную работу. В общем, «на материк» не собираются.

Блогер-деревенщик

«Недоучившийся юрист» — как называет сам себя, известный «деревенский блогер» (об этом ниже) — уже четыре года Андрей выживает своим трудом в маленькой деревушке на юге Псковской области. Вокруг классический сельский пейзаж — неказистые, большей частью деревянные (это край лесов и озер), домики, пыльные ухабистые дороги, остатки колхозных коровников.

— Мы — идейные переселенцы. Еще в 25 лет я понял, что хочу уехать из города, от толчеи, от пыли, чтобы ребенок по траве бегал, а не копался в грязной песочнице. Я жил под Питером, насмотрелся.

— Почему именно сюда переехали? Далековато от Питера.

— Там все-таки холодно и сыро, хотелось в среднюю полосу. Ездили в Новгород — холодновато, в Тверь — дорого, все раскуплено.

Сам Андрей живет в деревне уже четыре года. Но семью удалось перевезти только сейчас. Поначалу Андрей думал разводить кроликов. Подсчитал — один кролик в среднем дает 1,7 кг мяса. Цена за килограмм — 300 руб., т.е. около 500 рублей за штуку. Чтобы заработать, например, 20 тысяч рублей, нужно продать целых 40 кроликов, которые растут по полгода.

— В деревне сейчас главный вопрос — деньги. Точка. Если есть деньги, остальное ерунда, — убежден Андрей, и видно — знает, о чем говорит. — Временами было очень тяжело. Но и в самые тяжелые месяцы, когда я и жил на 2500 рублей в месяц, уезжать не было мысли.

Тут работать надо, пахать. Рубль деревенский тяжеловеснее по трудозатратам городского — раза в два с половиной.

Материальная помощь для сбежавшего от города и hi-tech фермера пришла… из интернета. Вычитав, что на смену писателям-деревенщикам пришли блогеры-деревенщики, Андрей освоил камеру, основы видеомонтажа и начал вести свой «деревенский блокнот».

— Мечта была — зарабатывать на блоге тысяч пять в месяц, это для деревни вполне достаточно. Но мне повезло.

Год назад именно ролик про то, «как прожить в деревне на 2,5 тысячи рублей в месяц» собрал более миллиона просмотров. Еще пара-тройка успешных роликов вывели Андрея в топ сельских блогеров.

— А если бы не повезло?

— Развел бы больше кроликов… — не сдается Андрей.

К своему блогерству он относится серьезно, поясняет — это работа. И вот уже разведение гусей, постройка сараев и огородничество — не самоцель, а темы для роликов. За два года список этих тем расширился. Теперь Андрей делится со зрителями размышлениями о жизни в деревне.

— После двух десятилетий падения в 2015-16 годах уровень населения в нашей деревне относительно стабилизировался. Старушки умерли, алкоголики — тоже.

— Что, в деревне не осталось даже пьяниц? — не верю я.

— Остался один, классический — еще советской закалки.

— Это же местная достопримечательность!

— Да, бережем его по возможности, — по-хозяйски замечает блогер.

— А как насчет таких же переселенцев из города, как вы?

— Ну вот сосед мой, Аркадий, 55 лет, сдает квартиру в Питере, живет на сдачу жилья. Другой случай — интересный. Молодая женщина, из наших мест, в Питере вышла замуж за немца и уехала в Германию. Там не сложилось, развелась и… вернулась сюда! Из Германии! Есть «экономические переселенцы», приезжают из моногородов, таких, как наш райцентр. Там — катастрофа, стагнация, застой. Вот переехала семья: муж, жена, двое детей. В райцентре плата за ЖКХ съедала половину зарплаты. А здесь у нас — только электричество. Больше же ничего нет, вот и платить не за что…

Меня спрашивают — как же пенсия, стаж? А я им — какая пенсия? Вот у меня две знакомые недавно вышли на пенсию. У одной стаж 5 или 6 лет всего, у второй — 30 лет, всю жизнь впахивала. У первой пенсия — 8300, у второй — 8700.

Был друг, тоже очень хотел в деревню переехать. Но решил ждать до пенсии, ему оставалось года два или три. Дотерпел, вышел на пенсию, переехал в деревню… и через три месяца умер. Не человек, а мечта государства — всю жизнь пахал, а пенсию платить не нужно.

Так что мы лучше здесь, — поглядывает Андрей на хозяйство, запущенную деревню и снова из блогера перевоплощается обратно в крестьянина. — Если что, в деревне кусок картохи и кусок мяса я всегда выращу. И буду наблюдать, что там в городах.

Услышав рассказ Андрея о новых переселенцах в деревни, трудностях, с которыми они сталкиваются (совсем не только в Псковской области), мы обратились за комментариями к депутату местного законодательного собрания Льву Шлосбергу:

— Я называю этих людей «новыми псковскими». Нужна особая государственная политика благоприятствования их благоустройству. Часто у таких переселенцев сохраняется государственная регистрация за пределами Псковской области, и тогда они не имеют избирательных прав на местных выборах, не учитываются при расчете социальных нормативов бюджета, к их деревням часто нет нормальных дорог, потому что они не включены в число постоянных жителей. Власти практически не видят этих людей, между тем они — спасение российской провинции.

Простая жизнь

Молодой Туд — крупное старинное село в Тверской области. Четыре года назад с массой планов сюда приехало семейство Востриковых — Юлия и Александр. Ей тогда было всего 23, ему — 25, она из Тверской области, он — из заполярных Апатитов. Недавно закончили вузы, начали работать, как и множество молодых супругов, скитались по съемным квартирам.

— Мы несколько лет снимали жилье в Железнодорожном, каждый день на электричке в Москву, — Юлия встречает меня у «парадного» резного белого штакетника у входа во двор.

— Как и десяткам тысяч других. Это и допекло?

— Не только. Нам всегда не нравилась жизнь в большом городе. Всё время думали уехать. И вот нашли новую съемную квартиру в Москве, и только переехали — стало совсем невмоготу. Поняли — ничего не радует, надо уезжать.

Родители новоселов отнеслись настороженно — променять столицу на тверское захолустье? Без стабильной работы и карьерных перспектив?

— Приехали с небольшими накоплениями и несокрушимой верой в самих себя.

— А на что здесь жить?

— Планировали стать перепелиными магнатами. Занялись этим всерьез, организовали производство мяса, яиц. Занимались этим около двух лет.

— Что помешало продолжить?

— По нам ударил нарастающий кризис, в 2016 году резко спал спрос на продукцию. Но мы и сами охладели. У нас же не фабрика с наемными рабочими. В основном мы занимались перепелиными яйцами, но мясо тоже… Птицу нужно умертвить, разделать. И это каждый день. В итоге решили сменить деятельность, тем более Саша всегда тяготел к пчеловодству.

Сегодня у Востриковых крупная пасека на 45 семей (ульев), что дает часть дохода. Мастеровитый Александр делает мебель из дерева, кладет печи (и даже проводит мастер-классы для печников), нанимается на сезонные заработки. Юлия занимается садоводством, завела аптекарский огород, заготавливает травы, делает чаи. Всё это продается через интернет и дает приработок.

— Трудна сельская жизнь?

— Надо просто работать. У нас всегда были планы, мы что-то всегда хотели сделать. Испытания укрепляют.

— Расскажите про испытания. Это история с перепелами?

— Не только. Осенью на пасеку, она стоит у леса, пришел медведь и разворошил десять ульев.

— Медведь — не такая уж мелкая неприятность…

— Были и крупнее. Еще два года назад мы купили в окрестностях села землю. Довольно много — 9 гектаров. Мы хотели там и хозяйством заниматься, сеять медоносные культуры. А потом, может, и переехать туда. Год назад приходит нам бумага о том, что землю мы используем не по назначению, а значит, нужно платить штраф… в общем, в результате нас засудили на 20 тысяч и мы решили отказаться от земли. А то сейчас засудили бы еще.

— Вы отдали землю?

— Да.

— Еще и штраф? Хорошая помощь начинающим предпринимателям…

Такие истории часты. Недопонимание с властями, неумышленные нарушения, суды, штрафы… За десятилетия упадка в малых городах и селах государственные службы не готовы к новым жителям, молодым и активным. В лучшем случае им не мешают. О какой-либо поддержке говорить не приходится.

— У вас уже здесь родилась дочь?

— Да, Евочка. Через год после переезда. В селе есть детский сад, школа, с этим проблем не будет.

— Планируете остаться?

— Да. Знаете, на самом деле только сейчас, спустя четыре года, я начинаю по-настоящему ощущать вкус деревенской жизни. Когда можно немного расслабиться и не думать только о том, как бы так сделать, чтоб ухватиться за эту жизнь и не отпускать, потому что страшно потерять.

— А потерять могли?

— Перебраться из города на волю хотят многие. У нас были такие знакомые. Пробовали, переезжали… А потом возвращались обратно. К сожалению, основная причина — деньги.

— То есть дело совсем не в деревенской скуке?

— Нет. Если кто решает вопрос заработка — остается. Пару лет назад мы через интернет познакомились с молодой парой, и они по нашему примеру тоже переехали, сюда, в наш поселок. Ну и мы делаем что можем.

Деревенские истории

С этой моей деревенькой, небольшим селом в центре России, многие давние читатели «Яблока» уже знакомы. Отсюда я писала санаторные истории (крупный был санаторий, союзного значения, сейчас почти никто сюда не ездит — дорогие путевки). Да и деревенские байки публикую уже не первый раз. Из самой жизни взятые, таких не придумаешь.

Бываю тут каждый год. Время старит моих собеседниц, но сами места остаются прежними. Прекрасная русская природа средней полосы. И жизнь, на первый взгляд, простая, без вывертов. Работа, работа, вечером привычные сто грамм.

Но тишь да благодать — только поверхностные ощущения. И в деревеньке моей страсти бушуют немалые. Почти шекспировские. Об отдельных их проявлениях я сегодня и расскажу.

А еще подчеркну, как постоянная защитница сильного пола, что мужики в деревне, где женщин явный перебор, очень ценны. Даже те, кто пьет не просыхая. А уж «порядочных» — ну просто на руках носить готовы. Уважение это идет из старины. Да и трудно в деревне без сильных рук. И голову на чье-то плечо приклонить порой ой как хочется. Еще одно мое наблюдение: женские чувства и желания у деревенских жительниц длятся куда дольше, чем у меланхоличных городских. Соседка тетя Рая, у которой год назад третий по счету муж умер, недавно спросила у десятилетнего внучка Илюшки, с ней живущего:

— А что, Илья, не взять ли нам в дом хорошего дядьку?

Илья поразмышлял и важно так ответил:

— Бабуль, давай уж лучше я все буду делать.

«Бабулька» (на вид ей и пятидесяти не дашь, хотя уже следующий юбилей отметила) только вздохнула:

— Ах, Илья, глупой ты, ничего еще не понимаешь…

И в заключение предисловия — большое спасибо моей тетке Алле Федоровне, без которой я многого бы не услышала и не узнала.

Махнул не глядя

Если не ошибаюсь, в конце семидесятых очень модным был у нас роман Джона Апдайка «Давай поженимся». По крайней мере, в интеллигентной среде. Две семьи, влечения и страсти, вылившиеся в конце концов в обмен женами и мужьями.

Думаю, герои моей истории про Апдайка не слыхали. Но чем Россия хуже Штатов? Да и жизненные сюжеты часто повторяются во времени и пространстве.

Короче, как-то на майские праздники в дом к Галине нагрянули гости. Вечеринка шла своим чередом: песни, пляски, водка рекой. Единственное, у Галины муж, как всегда, уже «отмечал» третий день и перед гостями так и не появился. Судя по опыту, в ближайшие пару дней в доме его ожидать было трудно.

А вот Саша, муж Надежды, держался особняком, пил мало да еще помогал хозяйке с посудой. Галина не выдержала, шепнула подруге с завистью: «Ну, у тебя и мужик, позавидовать можно». Да не в струю попала: Надежда на свою половину уже зуб точила. Все веселятся, а этот как бирюк — и сам не ам, и замечания ей делает, душу отвести не дает, надоел до чертиков. Вот она и ляпнула в ответ лихо и весело:

— Нравится? Да бери его тогда, зануду эту. Посмотрю, как потом запоешь. Это чужой муж всегда хороший.

На беду Александр в это время зашел в комнату и услышал смелое заявление жены.

Когда гости начали расходиться, Надежда раз позвала мужа домой — никакой реакции, другой:

— Пора, дорогой, мы последние остались.

Вот тут Саша и выдал ей очень спокойно:

— Ты иди, а я тут останусь. Ты же меня Галине отдала.

Спохватиться бы женщине, да гордость через край и нрав не совсем тихий.

— Совсем сдурел, перепил, что ли, — фыркнула Надя и гордо двинулась домой. Размышляла просто: переспит муженек где-нибудь на диванчике, с утра явится да и покается еще.

Не тут-то было. Переночевал Саша, скорее всего, не на диванчике, и все в кон вышло: понравились они с хозяйкой друг другу еще больше. И когда Надежда через два дня заявилась забирать непутевого: «Ну пошутили и хватит, пошли домой, скотина ждет!» — то услышала в ответ:

— Я тебе, что, вещь? Захотела — отдала, захотела — забрала. Никуда не пойду, мне здесь хорошо. Спасибо, что своими руками, точнее языком, мое счастье устроила.

Вот такие дела. Надежда долго не хотела верить в случившееся, приходила с уговорами, слезами, угрозами. Даже окна камнями била. Но «молодые» стояли на своем.

И это не вся еще история. Галинин муж неделю погулял, а когда очухался и заявился домой — глазам своим не поверил, место его уже занято. Помыкался маленько по деревне, да и пришел к Надежде: обмен так обмен, давай вместе жить. И живут. Правда, с водкой дружбу он еще больше упрочил. И вряд ли Наде это нравится больше, чем Сашино занудство.

А Александр и Галина по-прежнему довольны друг другом. Недавно маленького себе родили. Апдайку такое, замечу, и не снилось.

И пятеро в придачу

Лет пять назад приехала в деревню семья. Мать и пятеро детей, с Донбасса. Отец у них погиб в шахте, решили поменять место жительства. Купили плохонький домик, стали постепенно налаживать новую жизнь. Детишки, кроме двух старших, были малы, но все работящие. Жили дружно, хотя очень не просто.

А потом появился в деревне Иван Романыч. Служил на флоте, попал под сокращение. Холост, руки золотые, основательный такой. И что еще реже встречается — без вредных привычек. Местные одинокие красавицы тут же взялись за него. Но он решил по-другому. Пришел как-то в большую семью да в ней и остался. Нашел общий язык с хозяйкой. Та — а было ей чуть за сорок — просто расцвела, как вторая жизнь у нее началась. Дом перестроили, хозяйство завели. Да и у детей заблестели глаза радостью.

Но недолго длилось счастье. Тяжело заболела хозяйка, а потом и похоронили ее. И остался Иван Романович с пятью чужими детьми. Он их не бросил, не ушел, жить продолжают вместе.

Услышала я от тетушки своей эту историю и чуть не всплакнула.

— И каково ему теперь живется? — спросила.

— Жених на выданье. Долго атаковали его со всех сторон.

— Как? — не поняла я.

— Да в деревне-то семьдесят процентов баб одинокие. Вот и проложили они дорогу к Ивану Романовичу. Подаставали свои лучшие наряды и стали шастать в гости. Одна придет — молочко принесет, другая — постирушку устроит. Все с участием, с надеждой…

— Неужели сами идут? — удивилась я. — Ведь пятеро детей, обуза какая!

— Эх, девка, — покачала головой моя Алла Федоровна. — Столько лет прожила, а жизнь так и не поняла. Разве дети помеха? А вот мужчина один — непорядок. Мужика брать надо.

Похоже, одной из претенденток Иван Романович уже отдал предпочтение. Правда, вместе пока не живут, но все идет к этому.

— Это вы в большом городе суетитесь, носитесь, придумываете какие-то проблемы себе на голову, — заключила моя тетушка. — А жизнь-то — она проще…

«Младше 60 прошу не обращаться»

Мы сидели на крылечке, когда по тропинке мимо дома прошла старушка в ярком платке и что-то, улыбаясь, крикнула нам.

— О, Манька Гуманитарная приехала, — обрадовалась Алла Федоровна. — Помнишь ее? Недавно вышла замуж по объявлению.

Я чуть не поперхнулась. По какому объявлению? Замуж?

Тете Мане под семьдесят, она была подружкой моей бабушки. Прозвище Гуманитарная дали за то, что раньше в сельсовете что-то подсчитывала, справки выдавала. Живет много лет одна. В деревне есть целая улица одиноких баб, пожилых уже.

Дружит Манька Гуманитарная с такой же одинокой Зинкой. Дома у них рядом. Да и друг без друга их увидеть было трудно. Все делают вместе. Трудятся по хозяйству — дай бог. Сначала на одном огороде напашутся, потом на другом. Спины разогнуть не могут. Ну а вечером — обязательный ужин. С обязательной самогоночкой. Сидят, песни поют. То печальные, то веселые, хулиганские. Нрав у обеих, надо признать, озорной. Тем в деревне и известны. Популярная пара.

Так вот, однажды за рюмочкой самогона тетя Зина и выдала идею:

— Мань, а давай напишем про тебя объявление о знакомстве в районку.

— Почему про меня? — опешила тетя Маня.

— Да ты моложе на целый год!

Сказано — сделано. Написали объявление, отправили и… Начисто про него забыли.

Прошел месяц — и вот тут случилось! Как всегда, коротали две подружки время с бутылочкой самогона, когда раздался стук в дверь. Тетя Зина выглянула в окошко и обомлела. Стоит на крылечке дедок-боровичок, в сеточке у него одна бутылка пива. Со своим, значит, явился. И тут до нее дошло: жених!

Тетя Зина сразу самогон смела под стол (что подумает!), Маньку Гуманитарную затолкнула в спальню переодеваться, а сама приняла гостя. Тот, волнуясь, представился. Точно, прибыл по объявлению. С серьезными планами. Живет в городе, но имеет свой дом, хозяйство. Вдовец. И опять же без вредных привычек, о чем и свидетельствует всего лишь бутылка пива.

Тут выходит тетя Маня. Кофточка белая, косынка газ, ручки крендельком, а на груди вместо брошки комсомольский значок. Украшение в общем.

Жениху увиденное понравилось. И осенью, когда управились старушки-подружки с огородами, тетя Маня отправилась в город с ответным визитом. Как выяснилось, надолго.

А тетя Зина за свою инициативу чуть волосы на своей голове не повыдергивала. Надо же, что она сотворила! Нет ведь жизни без Маньки Гуманитарной. Рада она, конечно, за подругу. Но одной ой как тяжело.

P.S. Я попыталась подружек сфотографировать. Попросила, чтобы они не позировали, а были естественны.

— А позировать — это что: голыми значит? — поинтересовалась тетя Зина.

поделиться

Ирина Золотарева

26.05.1999