ПЛАТОЧЕК (быль)
Слово «быль» означает то, что когда-то было, а было это в Тульской губернии и очень давно. Люди тогда долго еще передавали из уст в уста эту необычную историю, и поэтому Некрасов записал услышанное в свою тетрадь. Одного дворового парня управляющий имением отправил по делам своей барыни в соседнюю деревню. И чтобы покрасоваться перед соседом — мол, барыня живет крепко, хорошо, — велел ему запрячь коня в новую, только что изготовленную телегу. Ехал парень сперва полем, а потом через лес и заблудился. Кругами ходит, а выхода не найдет. Темнеть стало, а письмо, которое он должен был доставить соседнему барину, все еще было при нем, значит, управляющий его выпорет за то, что он подвел свою барыню. А тут еще конь встал столбом и стоит, ни вперед, ни назад не идет. И так парень, и эдак, а конь стоит, с ноги на ногу переминается и ни шагу вперед.
С отчаяния схватил парень плетку и давай бить по бокам коня, и тут конь как взбесился, сорвался с места и понес по лесу. Несется конь, а телегу подбрасывает на валежниках лесных так, что парень чуть не вылетел из телеги. Лежит он, обхватив руками телегу, а конь как угорелый бежит. Наконец он встал, бока ходуном ходят, пена падает наземь, глазами сверкает и мордой трясет. Слез парень с телеги, а все тело от такой тряски ноет, болит, и увидел он, что у телеги нет одного колеса. Тут уж совсем парень испугался и гнева барыни, и того, что без колеса ему никак не выйти из леса — телегу то на трех колесах как тянуть? Сел парень на землю и зарыдал. «Чего ревешь?» — услышал он рядом голос. Поднял голову и увидел старика. «Гляди, дедушка, без колеса остался, а наша матушка барыня, дай ей Бог здоровья, и так больно на нас, своих детей, сурова, третьего дня велела Акулину — птичницу до смерти засечь за то, что она не укараулила цыплят — кот барыни их осьм штук задавил!».
Смотрит дед, как юнец размазывает по щекам слезы, и молчит, а помолчав, сказал: «Будет тебе, парнишка, колесо. Тут давеча одна ведьма наказала одного мужика из соседней деревни за то, что он девку испортил, а девка с обидой да за помощью, известно куда, к ихней ведьме, не к барину же идти с такой жалобой, сраму не оберешься. Вот ведьма его и наказала. Ты только вот что, как вернешься в свою деревню, найди урочливую минутку да и сыми с телеги то колесо, которое я тебе дам. Пусть потом ищут, куда оно делось, главное дело, ты уже будешь ни при чем». С этими словами дед повел за собою бедолагу, и тот увидел прислоненное к ели колесо. Колесо это было не старым и выглядело точь-в-точь как то, что он в лесу потерял. Приделав даденное колесо к телеге, сел парень в нее и поехал той дорогой, что ему указал старик. Колесо же, даденное дедом, он перевязал своим носовым платком, который ему подарила к святому празднику мать.
Дед велел колесо пометить, а когда телега тронулась, то он ему вслед прокричал: «Гляди, не забудь колесо меченое с телеги снять!» Выехав благополучно из леса, парень добрался до соседней деревни и отдал письмо своей барыни управляющему имением. Когда наконец он вернулся домой, то так сильно устал, что, попив квасу, сразу упал и уснул, начисто позабыв про треклятое колесо. Утром его и других мужиков отправили на покос, и он опять не мог подойти к сараю и снять колесо. А когда работяги вернулись с покоса, им рассказали, что произошел странный случай. К телеге, на которой он ездил вчера, был привязан мертвый мужик. Мужика будто опознали, им оказался крепостной из соседней деревни.
Барыня конечно же это дело уладила, но ее горничная Нюся потом говорила, что барыня никак не могла взять в толк, как и каким образом мог быть привязан к телеге этот мужик, да еще в том месте, где у телеги не было колеса. Управляющий же ее уверил в том, что Анисим, мол, вернулся на исправной телеге и на четырех колесах, а кто сотворил такое, он знать не знает. Все это постепенно улеглось, только парень наш еще долго переживал — вдруг прознают, что на покойнике был его платок? — но об этом, к его счастью, никто не думал. Зато местные ведуньи шептались: «Акулина Акинишна, видать, приложила руки. Не иначе, ее дело обнаружилось напоказ». Дело-то дело, да и с колеса не отпущенное тело погибло, и на том есть вина не только парня, но и духа лесного Лесовика!
Моя мама этническая немка, родилась в Казахстане в сорок девятом, до школы воспитывалась дома, так что русский язык выучила лишь в школе. Соответственно, немецким владеет практически в совершенстве.
Отец родился и вырос на Украине в одном из сёл Винницкой области. В шестьдесят шестом, когда ему было 22, он добровольцем отправился в Казахстан на поднятие целины, где и познакомился с моей мамой. В сентябре 68-го они поженились и сразу же уехали на Украину. Хотели там устроить свою жизнь.
В первые дни они хотели обвенчаться еще раз по церковному обряду, так как в Казахстане такой возможности не было.
Деревушка небольшая, все друг о друге всё знают, и во время вечерних домашних посиделок бабушка моего отца поведала маме про их соседку-ведьму, которая жила через два дома в сторону леса – мол, ведьма эта вредит и людям и домашним животным, и держит в страхе большинство обитателей хутора.
Мама у меня впечатлительная, испугалась, а батя только посмеивался, говорил, что всё это ерунда.
Никто не знал, сколько старухе лет (родители говорили, что на вид ей лет 90-100, вся сморщившаяся, неопрятная, но передвигалась еще довольно бодро), откуда, когда точно и каким образом она появилась в деревне, и есть ли у нее родня (может, поэтому и пошли слухи, что ведьма). На что она жила, тоже было непонятно: огорода, как такового, у нее не было, скотины тоже.
В общем, сплошные спекуляции. Ходили слухи, что она по заказу порчу навести могла, не родившихся детей вытравляла. Никто, конечно, не признавался, но в больницах аборты не делали (тогда, в принципе, ясно, откуда средства на пропитание).
В те дни, когда приехали мои родители, было известно, что старуха уже пару месяцев тяжелобольная и очень редко выходила на улицу.
В такие моменты она вставала у своей ограды и либо молча, пристально, со злобой смотрела на проходящих мимо, либо проклинала всех, на чем свет стоит, и пыталась чем-нибудь кинуть (чаще всего мелкие камешки или земля). Люди со временем просекли это и, когда видели ее у ограды, уходили на другую улицу.
Самое интересное, что все, кто ее когда-либо встречал и более или менее мог ее рассмотреть, говорили, что у нее на редкость хорошо сохранились зубы, почти как у молодых, несмотря на ее возраст.
В день венчания (это была вторая неделя после их переезда) мама вышла рано утром в сад помолиться. Молитвы читала на немецком, но говорила, что совсем тихо, почти про себя. Никто, стоящий дальше, чем полметра, не смог бы ничего разобрать.
И вот рассказывает: «Открываю глаза, а за забором передо мной стоит эта старуха и с такой злобой смотрит на меня, а когда увидела, что я ее заметила, как давай на меня орать матом и проклинать. Кроме прочего крикнула: «Ты зачем сюда явилась, дрянь нерусская?“
И ведь откуда узнала? Я стою, сначала ничего сообразить не могла, а она сунула руку в карман, достала что-то, швырнула в меня пригоршню земли и поковыляла прочь. У меня слёзы на глазах от обиды, земля в волосах застряла. Я бегом в хату, а там бабуля (бабушка моего отца) только встала и хотела тесто ставить, ну я ей всё и рассказала».
И тогда бабуля (по словам родителей очень тихий, уютный и спокойный человек) развела такую бурную деятельность!
Разбудила всех кто еще спал, велела маме закрыться в сенях, раздеться, одежду сложить в мешок, надеть ночную рубаху до пят и распустить волосы. Моему отцу велела баню затопить и утопала в церковь. Довольно быстро вернулась с тремя свечами, сняла старый крест с иконостаса, подхватила маму и мешок с одеждой — и в баню.
Около двух часов ее парила, голову отмывала, пока три свечи не сгорели, а мешок с одеждой в бане в печи сожгла. Венчание было в полдень, всё прошло хорошо, вечером дома погуляли и спать легли.
А ночью маме плохо стало, температура поднялась, сыпь странная появилась, как будто крапивой отстегали, только ярче намного. Она бредить начала, дрожь по всему телу. Отец говорил, она так плохо выглядела, думали помрёт.
До ближайшей больницы 30 километров, машин нет. Сразу позвали прабабушку, она чай какой-то заварила из своих запасов, несколько кружек в нее влила и молитвы над ней всю ночь читала.
Через полтора-два часа после начала симптомов всё прошло так же внезапно, как и началось, и она довольно быстро уснула. Утром она прекрасно себя чувствовала и почти ничего не помнила.
В этот же день они с отцом сильно разругались, чуть ли не на жизнь, а на смерть, причём сейчас оба не знают почему. Дошло до того, что мама собрала чемодан и пошла пешком на станцию (также около 30 километров), возвращаться в Казахстан.
И тут опять же вмешалась прабабушка: догнала её на телеге, уговорила пойти с ней хотя бы на время, в её дом. Она сказала, что это порча, и она попробует ее снять. Четыре дня мама жила у нее.
Бабуля не выпускала её из дома, каждый день бегала в церковь за свечками, практически непрерывно читала молитвы, то над мамой, то перед иконостасом.
Самое интересное: мама говорит, что она каждый день по нескольку раз просеивала муку у нее над головой и потом ставила из неё тесто и пекла хлеб.
Первая буханка не поднялась вообще, это была скорее лепёшка. Руками бабуля к ней не прикасалась, взяла через полотенце, вынесла из дома и закопала за огородом. Вторая и третья получились намного лучше, но всё же не так хорошо, как обычно. Их прабабушка скормила свиньям. Четвёртая вышла на славу, воздушная, румяная.
Ее она раскрошила голубям и сказала, что теперь всё в порядке. Мама уже совершенно не держала зла на отца и в тот же вечер убежала к нему. Родители говорят, что в течение семейной жизни они не раз ссорились, не без этого, но так, как в тот день, больше никогда не ругались.
А прабабушка через два дня сильно заболела, почти две недели лежала, уже думали не выходят, но потом отошла. Причем симптомов определённых, как таковых, не было, просто плохо, слабость. Фельдшер разводил руками, говорил, что, скорее всего, гипертонический криз и надо в больницу, но бабуля не соглашалась.
На этом вроде всё устаканилось. Но через несколько недель стало известно, что та старуха при смерти лежит. Узнали совершенно случайно: люди, проходя мимо, услышали громкие стоны и нечеловеческие завывания из дома.
К вечеру собралась толпа, председатель долго колотил в дверь, а старуха хохотала в доме и не открывала. Дверь взломали, но никто не хотел заходить в дом. Пришлось фельдшеру самому идти. Через пару минут он вышел и сказал, что старуха ужасно дегидрирована, истощена и лежит в бреду.
Что-то предпринять на месте у него нет возможности, а дорогу в больницу она не переживёт. Поэтому решили дать ей спокойно умереть дома, думали, что ночь она не переживёт, но круто ошиблись.
На следующий день стоны и проклятья в бреду не прекращались, возле дверей постоянно кто-то был, но внутрь не заходили, соответственно печь не топилась. Зима еще хоть и не началась, но погода стояла довольно холодная и сырая, постоянно моросил дождь.
Наверняка в доме было не больше 12-13 градусов. Кто-то сказал, что ведьма не умрёт, пока свой дар не передаст. Решили, что если к утру не помрёт, то позовут священника, чтоб отмаливал.
Председатель начал возмущаться (это был довольно молодой партийный атеист откуда-то из района), на него так хмуро посмотрели (причём сразу половина деревни), что он сразу притих. Утром следующего дня старуха стонала дальше.
Позвали священника. Встали в сенях почти напротив кровати, в комнату зайти не решались. Кроме священника было там несколько старушек, которые ему подпевали и 4-5 мужиков из деревни, которые регулярно подменялись, среди них и мой отец.
Батя говорил, что зрелище было не из приятных – на засаленном матрасе лежала истощенная, кожа да кости, седоволосая старуха с такими черными и злыми глазами, что все присутствующие старались не ловить на себе ее взгляд.
Она лежала неспокойно, еле движущимися губами, исторгала из себя какие-то слова-вздохи, проклятия, очевидно относившиеся к присутствующим. Приступы бессилия сменялись у нее агрессией, черной злобой, в порывах которой она пыталась вскакивать со своего смертного одра, но потом снова в бессилии падала на кровать.
К концу третьего дня священник сказал, что нужно разобрать крышу над кроватью, чтобы душа ее могла, наконец-то, отойти. Председатель начал снова возмущаться, кричал, что не допустит порчи имущества и доложит все в райком.
Председателю дали в морду и заперли на конюшне. Сказали, все равно никто не поверит, что вся деревня взбунтовалась (а были там и партийные, очень уважаемые в райкоме люди). Три мужика залезли на крышу и начали разбирать кровлю и потолок над кроватью, к 11 вечера все было готово.
Отец говорил, что когда начались шорохи на крыше, старуха притихла, больше не издавала практически ни звука и не отрывала взгляд от потолка, а потом и от дыры.
Примерно через час-полтора, после того, как крышу разобрали, старуха с длинным вздохом умерла.
Вот тут, по-моему, и начинается мистика.
Мой отец помогал укладывать старуху в гроб и когда он наклонился над ней, то был шокирован: во рту почти все зубы были на месте (как я уже упоминал, люди говорили, что зубы ее были в очень хорошем состоянии).
Но это были почти полностью сгнившие, чёрно-жёлтые пеньки, особенно передние: они были обломаны и сточены больше, чем наполовину. Отец сказал, эта картина у него на всю жизнь перед глазами осталась.
Когда он дома маме рассказал, она не поверила, сказала или померещилось или придумывает, но прабабушка подтвердила (она тоже ее отпевала там).
Если зубы и впрямь были хорошие, то они никак не могли за несколько недель прийти в такое состояние. Последние лет 5-7 старуха деревню точно не покидала, зубного врача там и в помине не было. Для протезов необходимо, чтобы собственные зубы были удалены. Да и не было тогда таких протезов. Неужели всем мерещилось.
Дом подожгли сразу, как только вынесли гроб с телом, по крайней мере, до 87-го года (в 87-м мы последний раз были на Украине, когда умерла бабушка) там оставался пустырь, поросший сорняками.
Но и это еще не всё.
Могилу вырыли за кладбищенской стеной. Кладбище находится на холме, и рыли, получается, на склоне.
Когда сняли примерно 1 метр земли, выяснилось, что яму вырыли аккурат над двумя гранитными глыбами, сходящимися вглубь друг с другом узкой расщелиной. Копать новую могилу никто не хотел – просто вынули глину между ними, сколько смогли, да так и оставили.
То есть, получается, сверху была нормальная могила, а потом ее каменные стены сходились книзу как воронка. Гроб смогли опустить только на ту глубину, сколько позволяла ширина могилы, под ящиком еще осталась пустота.
Когда вытаскивали веревки, произошло то, чего и следовало ожидать: гроб сорвался, завалился и рухнул боком на дно расщелины, при этом в верхней боковой стенке образовалась длинная трещина, около 3 см шириной.
Священник сказал, что это плохой знак, но никто уже больше ничего делать не хотел. Так и засыпали землёй, да поставили деревянный крест для упокоения.
Весной кладбищенский сторож обходил территории, глянул и на ведьмину могилу: крест сгнил, практически развалился, и это за несколько месяцев. Поставили новый…
Следующим летом мои родители вернулись в Казахстан, на Украине, к сожалению, не сложилось.
Конец истории они узнали из писем: весной следующего года, как и весной третьего, ситуация с крестом повторилась один к одному.
Кресты гнили и разваливались, как будто стояли там, по крайней мере, лет 10. Атеисты говорили, что просто эта сторона холма слишком сырая, а верующие, что ведьма успокоиться не может.
Тогда, по совету священника, выковали железный крест с очень длинным нижним концом (где-то 2-3 метра), который заострили. Освятили его в церкви и вогнали в могилу до упора в землю так, чтобы острый конец прошел сквозь тело, обложили камнями и залили бетоном.
С тех пор больше ничего особенного не происходило. Отец говорил, что когда в 87-м бабушку похоронили, он спускался со мной за кладбищенскую стену, чтобы глянуть на ведьмину могилу: крест всё еще торчал из кустов. Но я этого не помню, слишком маленький был.
Источник .
Эту жуткую мистическую историю, рассказал мне мой хороший товарищ Семён.
То, что история реальная, я не сомневаюсь.
Дело в том, что когда Семён её мне рассказывал, было видно что он до сих пор жутко боится, хотя и прошло уже не мало лет.
Да и знаю я его уже давно, чтобы отличить когда он просто байки травит, а когда говорит правду.
Не знаю как вы, а я склонен верить в мистические истории, которые порой происходят в нашей жизни.
Ведь если посудить, то не бывает дыма без огня, и у каждого народа в мире есть такие мистические истории из жизни.
Колдуны, ведьмы, страшные заклятья и призраки, таких историй полно и не все они выдумка, встречаются среди них и реальные мистические истории.
Эта история одна из таких…
*******************
Была у Семёна дальняя родня в глухой сибирской деревне, и однажды, когда ему стукнуло пятнадцать, решили его родители эту самую родню навестить.
Долго ехали поездом, затем автобусом и под конец уже тряслись в попутке до самой деревни.
Гостили они там около месяца и мой товарищ успел сдружиться с местными пацанами.
С ними он исследовал местные окрестности, гонял на велосипеде и купался в быстрой холодной речке.
Однажды их компания возвращалась домой из очередного похода, путь их лежал мимо одиноко стоявшего дома, рядом с местным кладбищем.
О доме том, а точнее о его хозяйке-бабе Вере, ходили жуткие слухи.
Местные, особенно те, которые постарше, говорили что баба Вера, самая настоящая колдунья, и в прошлом очень многим людям жизнь подпортила.
Саму же бабку уже давно никто не видел, хотя свет в её окне горел постоянно.
Так вот, когда компания проходила мимо дома, зашёл разговор о колдунах и деревенских ведьмах.
Тогда то Семён и решил показать свою храбрость и удаль.
Он предложил зайти в дом к колдунье, сказал что не верит он ни в какие деревенские страшилки, и что ведьма-это всего лишь выдумка.
Конечно, ребята его отговаривали от столь не обдуманного шага, но это его только раззадорило.
Он открыл калитку и тихо подошёл к двери дома.
Прислушался, но из дома не было слышно и звука, тогда он осторожно толкнул дверь и та оказалась не запертой.
Семён, дыша через раз и на цыпочках, прошёл в дом.
Тихо крадясь, он заглянул в комнату и увидел лежащую на кровати бабку.
Старушка лежала не подвижно, со скрещёнными на груди руками, казалось она и не дышала вовсе.
Он подошёл и дотронулся до её руки. Рука была холодная как лёд!
На миг мигнул свет, а стола стоявшего около окна, упала засохшая корка хлеба.
Её стук о пол, прозвучал словно выстрел и Семён со всех ног бросился назад.
На утро, ребята рассказали всё взрослым, и в дом деревенской колдуньи пошли мужики-старушка была мертва, и судя по всему не меньше недели.
Затем были похороны, а потом Семён и родители уехали к себе в город.
Но самое интересное случилось через неделю по приезду из деревни.
Деревенская колдунья пришла за мной!
Семёну начали сниться кошмары, где он стоял около мёртвой старушки, которая внезапно открывает глаза без зрачков и говорит.
«Потревожил ты мой сон Семён! Теперь и я тебе покоя не дам!»
Затем снится ему, что он в своей квартире, раздаётся стук в дверь, он идёт открывать, смотрит в глазок а там снова она! Старуха!
«Открывай Семён! За тобой пришла!»
Он понимает что открывать ни в коем случае нельзя, но руки сами, против его воли, тянутся к замку!
Отодвигает задвижку, приоткрывает дверь, видит стоящую на пороге старую ведьму с белыми, без зрачков, глазами и…
И просыпается в холодном поту с бешено стучащем сердцем.
Этот один и тот же сон, начал приходить всё чаще и чаще, пока он уже не начал бояться ложиться спать.
Однажды, когда его родители работали в ночную смену, Семён сидел в своей комнате и боролся со сном.
Этот кошмар уже порядком его вымотал, но он твёрдо решил, что спать не будет, может так эта ведьма от него отстанет.
Стук в дверь раздался так неожиданно, что он подпрыгнул на месте.
На негнущихся ногах, он подошёл к двери, посмотрел в глазок и отпрянул в ужасе!
Там была она! Ведьма! Её скрипучий голос, громом раздался в его ушах, хотя колдунья даже рта не открыла.
«За тобой пришла! Открывай!»
Руки Семёна сами потянулись к замку и повернули ручку двери, осталось только сбросить цепочку, но тут что-то воспротивилось внутри него, и последнее действие он делать не спешил.
Он почувствовал, как колдунья схватила ручку двери с той стороны и неимоверной силой потянула на себя!
Семён опомнился и изо всех сил дёрнул дверь обратно.
Ему удалось закрыть замок и он кинулся к себе в комнату, голос ведьмы в его голове визжал
«Всё равно достану! Открывай!!!»
Семён бросился на кровать и закрыл голову подушкой.
Голос стих, но через пять минут, раздался тихий стук в окно.
Он поднялся и осторожно отвёл занавеску в сторону. Там была она!
Деревенская ведьма, висела на уровне четвёртого этажа!
Голос в его голове снова зазвучал набатом, он требовал запустить ведьму внутрь.
Здесь психика Семёна видимо не выдержала и он отключился, попросту потерял сознание.
Очнулся утром, вспомнил ночь, первая мысль была-наверное отключился, ведь не спал уже пару суток, и кошмар этот приснился.
Он подошёл к окну, отдёрнул занавеску, и в ужасе уставился на два отпечатка ладоней на оконном стекле!
Вот тогда он и пошёл в церковь, всё рассказал батюшке.
Тот не стал поднимать его на смех, наоборот, он научил его какие молитвы нужно читать на ночь и дал святой воды.
Семён сделал всё, как научил его священик, и после этого, деревенская ведьма к нему больше не являлась ни во сне, ни на яву.
Вот такая вот реальная мистическая история, в которую я склонен верить.
**************
Все настоящие мистические истории вы найдёте в рубрике Мистические истории из жизни.
Спасибо что читаете.
Чудовище, сказка от Эльфики
Чудовище не любило день. Днем было светло, и солнце беспощадно выставляло напоказ его уродливое бугристое тело, его неопрятную бурую шерсть и унылую, словно сведенную судорогой морду.
Чудовище предпочитало вылезать из своей норы по ночам. При тусклом свете луны можно было немного расслабиться и полежать на лугу, глядя на звезды. А еще можно было брать воду из темной речки, не закрывая глаз – днем-то собственное отражение отбивало всякую охоту и к еде, и к питью. Можно было даже поплескаться в прохладных струях – ночь, все спят, никого не напугаешь…
Несмотря на весь свой кровожадный вид, Чудовище было вполне мирным и вовсе не злым. А если копнуть еще глубже – обладало тонкой, нежной, ранимой душой. Его радовали акварельные краски рассвета, и утренняя дымка над водой, и прихотливый полет бабочки. Оно любило слушать далекую музыку и шепот листвы, обонять запах меда и шиповника. Только кто бы мог подумать, что в этом кошмарном создании такая тяга к прекрасному? Никто не мог… и даже само Чудовище думало не о своих эстетических пристрастиях, а о своем неэстетичном уродстве.
Чудовище жило в глубокой норе, в самой чаще дремучего леса, куда даже звери редко забегали. Это было хорошо, потому что Чудовище предпочитало одиночество. Ведь в глазах других существ оно видело свое отражение – и каждый раз ужасалось: как такая кошмарная нелепица могла появиться на белый свет? Но вот появилась зачем-то… На страх окружающим, на горе себе…
Чудовище плохо помнило свое детство. Разумеется, когда-то у него были родители – как же без них? Но оно так давно удалилось в свое самоизгнание, что уже и воспоминания стерлись, стали какими-то зыбкими и нереальными. Помнилось только, что никакой шерсти у него тогда в помине не было, а была розовенькая гладкая кожица, без бугров и шрамов. Но родители почему-то его не любили, старались пореже смотреть в его сторону, а когда Чудовище лезло, чтобы погладили – оно слышало равнодушное «не лезь», «отстань», «не до тебя сейчас», «уйди, маленькое чудовище». Наверное, оно уже и тогда было страшненьким – иначе с чего бы родителям так шарахаться от собственного дитяти???
Позже, когда Чудовище подросло и ушло в самостоятельную жизнь, оно все еще страстно хотело любви. Просто – чтобы кто-нибудь играл с ним, гладил, бегал наперегонки и говорил ему ласковые, глупые слова. И оно пошло к людям. Напрягаясь, страшась, без надежды на взаимопонимание – его просто тянуло туда.
Но люди его сторонились. Наверное, оно уже тогда было ужасным… А может быть, его страх и напряжение передавались окружающим? Как знать… Во всяком случае, никакие его попытки сблизиться с кем-то и, может быть, подружиться, успеха не имели. Чудовище жадно ловило выражение лиц, глаз – ничего там хорошего не было. Замешательство, непонимание, порой страх, а иногда – брезгливое недоумение: кто это, мол, тут лезет со своим страшным рылом?
Чудовище все еще надеялось, что если оно будет полезным – люди примут его. Оно старалось преданно смотреть в глаза, ловя желание людей. Оно предлагало себя, когда нужно было помочь, оказать услугу, выполнить тяжелую работу. Пахать? Пожалуйста! Тянуть на себе воз? Да ради бога! Вычерпать грязную лужу? Уже готово! Быть всегда на подхвате, в любое время дня и ночи? Да, да, да!
Нельзя сказать, чтобы его услугами не пользовались. Отнюдь! Окружающие быстро привыкли, что под рукой всегда есть доброволец, на которого можно свались все свои проблемы и нужды. Причем можно даже не платить – этот доброволец был готов вкалывать без отдыха, срока и бесплатно, за миску похлебки и кусок хлеба, просто чтобы чувствовать себя нужным, чтобы быть «как все», чтобы быть принятым.
Иногда его хвалили, и тогда Чудовище было почти счастливо. Очень редко – благодарили, и это было странно – как будто не про него. А потом его помощь стала в порядке вещей, и на него стали покрикивать, требовать все больше и больше, а иногда – даже грубо и нетерпеливо отпихивать, когда оно становилось ненужным.
— В чем я виновато? – отчаявшись, спросило Чудовище однажды, когда его вновь отвергли. – Разве я делаю что-то не так?
— А ты слишком назойливо, — объяснил хозяин, которому только что Чудовище помогло перелопатить огромную кучу навоза. – Мельтешишь перед глазами, а кому приятно? И вид у тебя такой виноватый, что прямо хочется пнуть.
Это было очень обидно. Чудовище долго плакало за сараем. Оно старалось. Оно помогало. Оно хотело быть с ними! А они не поняли, не оценили и отвергли. Это было несправедливо!
Именно тогда Чудовище решило сторониться людей. Вообще. Оно ушло в лес и вырыло себе нору. Сначала неглубокую, но потом все глубже и глубже. Ему казалось, что если оно спрячется под землю – его никто не найдет, а значит, и не обидит. В норе было просторно, прохладно, мягко и безопасно. Но ведь век в норе не просидишь – время от времени все равно надо выползать на белый свет, добывать себе пропитание, одежду и все такое прочее. Значит, снова идти к людям.
Теперь Чудовищу приходилось очень долго морально готовиться к каждому походу в деревню. Оно не могло само себе признаться, что желание любви, попранное окружающими, давно перешло ту невидимую грань, когда оно становится ненавистью, а страхи подпитывали это чувство. Чудовище ненавидело людей – именно так защищается от страшной, невыносимой боли поруганная любовь. И понемногу Чудовище стало ненавидеть мир, который обрек его на страдания. Но больше всего Чудовище ненавидело себя. Свое уродливое тело, свое униженное желание быть хоть кем-то любимым… Если бы кто-то мог заглянуть к нему в его воспаленный мозг – он прочитал бы только одно желание: поскорее умереть, чтобы больше не видеть, не слышать, не осознавать своего уродства. К счастью, инстинкт жизни был все еще сильнее, чем тяга к небытию. И Чудовище, собрав себя в кучу, рано или поздно плелось в деревню.
Чудовище пропускало дни, когда в деревне была ярмарка – слишком людно, слишком страшно. Оно приходило на закате, когда сумерки скрадывали его кошмарную внешность. Приносило в мешочках и корзинках лесные дары – сушеные грибы, орехи, ягоды, целебные травы. Меняло на муку, соль, консервы. Угрюмо смотрело под ноги – старалось не увидеть случайно свое отражение в чужих глазах, чтобы не стало еще больнее. А потом снова возвращалось в свой лес – до следующего раза.
Наверное, долго оно так бы не протянуло. Ведь ни одно живое существо не может жить без любви! Любовь ведь та же пища, только для души…
Чудовище не знало, что мир – добр. И что мир никогда не покидает своих детей, какими бы они не были, и всегда стремится чем-то помочь. Иначе как объяснить, что во владениях Чудовища, куда обычно люди не забредали, вдруг появилось сразу двое? Два человека – большой и маленький. Женщина и ребенок.
Когда Чудовище наткнулось на них, оно сразу поняло: женщина умирает. Она была истощенной, измученной, с телом, покрытым струпьями и язвами. Она лежала, закрыв глаза, и тяжело дышала. А маленькая девочка жалась к ней и гладила рукой по спутанным волосам.
Чудовище остановилось в замешательстве. Пока оно лихорадочно раздумывало, что делать – просто пройти мимо, или напугать, или повернуться и нырнуть в заросли, девочка подняла голову и заметила его.
— Пожалуйста, помогите, — попросила девочка. – Мамочка упала и не может подняться. Пожалуйста!
Прятаться было поздно.
— Как вы сюда попали? – неприветливо спросило Чудовище, подходя поближе.
— Мы шли, шли и заблудились. Мы шли искать знахаря. Чтобы помог мамочке. Она очень больна, очень!
— Какие вам тут знахари? – в досаде воскликнуло Чудовище. – Лес тут, понятно?
— Помогиии… — простонала женщина. – Не мне – ребенку. Мне уже поздно…
— Что с тобой? Можешь глаза открыть?
— Не могу… Я ослепла… Это от слез… Слишком много слез…
— Гром тебя разрази! – рассердилось Чудовище. – Как я вам помогу? Чем???
— Переночевать… — прошептала женщина и замолкла, обмякнув всем телом.
Чудовище отстранило ребенка и приложило ухо к груди женщины. Сердце билось, хоть и слабо. Она была еще жива.
— Ты кто? – обратилось Чудовище к девочке.
— Я – Дарёнка. Меня так зовут, потому что я – подарок, так мама говорит. А маму зовут Вера. Она потом проснется и сама скажет.
— Проснется… — с сомнением пробурчало Чудовище.
Ему страшно не хотелось обнаруживать местоположение своей норы, но делать было нечего. Наступал вечер, а оставлять двух женщин в ночном лесу, полном диких зверей, даже Чудовище не рискнуло бы.
— Иди за мной, — бросило Чудовище девочке, поднимая на руки ее мать.
Идти пришлось недолго.
— Какая уютная пещерка, — сказала Дарёнка, удивленно озираясь по сторонам. – Это вы сами устроили?
— И не пещера это вовсе, а нора, — буркнуло Чудовище. – Сами! То есть само.
— Что значит само? – переспросила девочка. – Так не бывает! Само – это которое неодушевленное. Веретено, например. Или решето. А вы – или сам, или сама. Вы же одушевленное! Правильно?
— Откуда ты такая умная взялась? – рыкнуло Чудовище. – С чего ты взяла, что я одушевленное? Я – Чудовище!
— Глупости, — возразила Дарина. – Вы очень даже ничего. Только не мылись давно. И не расчесывались.
— Мое дело, — самолюбиво сказало Чудовище. – Перед кем мне тут красоваться?
— Передо мной, — объяснила девочка. – Я ребенок, и должна учиться прекрасному. У взрослых. Вот как мне вас называть?
— Чудовище, — упрямо набычилось Чудовище.
— Это очень грубо, — вздохнула девочка. — Я буду звать вас Чудик. Так симпатичнее. Чудик, а мама скоро проснется?
— Мммм, — застонало Чудовище, как от зубной боли, вспомнив о том обязательстве, которое он наложил на себя, вопреки всем своим страшным клятвам.
Женщина дышала неровно, прерывисто, и, похоже, у нее начинался жар.
— Эй, ты, как тебя, Дарёнка, да? Держи котелок. Ты воды из родника набрать сумеешь? Там, у входа, возле ели. Я пока огонь разведу, — бросило Чудовище.
— Сумею, я самостоятельная, — серьезно сказала девочка. – Я много что умею. Мама ведь давно больна.
— Чем больна-то?
— Несчастной судьбой, — пояснила Дарина.
— Разве судьбой болеют? – поперхнулось Чудовище.
— Еще как, — коротко ответила Дарёнка, выходя из норы.
Чудовище в своем одиночестве могло полагаться только на себя. Поэтому без знания целебных трав и минералов оно бы давно загнулось. В норе всегда был запас толченой осиновой коры, и травы чабреца, и сушеной малины, и барсучьего жира, и еще много чего. Вот эти снадобья и стало доставать из укромных уголков Чудовище.
— Чудик, куда воду? – раздалось из-за спины.
Чудовище подпрыгнуло, как ужаленное. Оно совершенно не привыкло к посторонним голосам в своей норе. Оно вообще было несколько удивлено, что еще не забыло человеческую речь.
— Давай сюда, к очагу, — распорядилось Чудовище. – Сейчас начнем лечить твою маму.
— Мама умрет? – спросила девочка.
— Умрет? Еще чего! Зачем ей умирать, когда мы ее лечить будем? – замотало головой Чудовище.
— А мама говорит, что время упущено, — сообщила девочка. – Потому что сильно обижалась на жизнь, и жизнь ей за это отомстила.
— Дура твоя мама, — рявкнуло Чудовище. – Ну, то есть ошибается она. Жизнь, она с чего мстить-то будет? И за что, главное?
— За несогласие. Мама говорит, что поняла, да слишком поздно. Надо было раньше соглашаться.
— Ну, чего сейчас об этом говорить? – рассудило Чудовище. – Вот потом и посмотрим, что там позже, что там раньше. Давай-ка вон кружку, будем ее отваром поить.
В этот вечер сил у больной хватило только чтобы пару раз отвара попить. Но задышала ровнее, спокойнее.
— Завтра будем ее мыть и раны лечить, — решило Чудовище.
— Ей нельзя мыться! – запротестовала Дарина. – Видите, какая она! У нее кожа воды не принимает!
— Это она вашей воды не принимает, — не смутилось Чудовище. – А у меня тут чистая, родниковая. Целебная! А потом еще и пихтовым маслицем смажем. И медом диких пчел. Ты не бойся, Дарёнка, хуже не будет!
— Хуже не будет, — согласно повторил ребенок. – Я вам верю, Чудик! Вы лучше знаете…
У Чудовища появились новые заботы. Он решил, что солнце, ветер, родниковая водица, чистый лесной воздух и его травы – самое верное средство от загадочной болезни «несчастная судьба». Дарёнка оказалась смышленой и расторопной, она очень здорово ему помогала, и в норе прибиралась ловко и чисто. А самое главное, о чем Чудовище думал, затаив дыхание, — она нисколечко его не боялась. Девочка смотрела на него прямо и открыто, и на ее лице вовсе не отражалось ни брезгливости, ни отвращения, ни раздражения. Она ему улыбалась! И Чудовище поймало себя на том, что ему хочется улыбнуться в ответ. Но оно пока не могло – разучилось. А может, и не умело никогда?
Несколько дней женщина по имени Вера только спала, просыпаясь, когда ее поили отварами или смазывали маслом, а потом снова засыпала.
— Это она от усталости, — объяснила девочка. – Мы все шли и шли, мама все плакала и плакала, и ничего не могла есть, а потом мы совсем заблудились. Пока вы нас не нашли. Такое счастье нам выпало!
— Уж точно, счастье, — не стало спорить Чудовище. – Это ж чистая случайность, тут лес непроходимый, ни живой души. Сгинули бы, и никто могилки не нашел. Как это я на вас вышел?
— Вышел? Вы, что ли, вспомнили, что мужского рода? Да, Чудик? – вдруг обрадовалась Дарёнка.
— Ээээ… Выходит, так, — смутился Чудик. – Ну, Чудовище такое, мужского рода.
— Неееет, — засмеялась Дарёнка. – Какое же вы Чудовище? Оно страшное и злое!
— А я какое?
— А вы большой и добрый! И руки у вас целебные!
— Я большой… Я добрый… — недоверчиво повторяло Чудовище, словно пробуя слова на вкус. – Ты это… пошла бы, поиграла, что ли! А то все в делах да в делах. Дитя же!
— Я пойду лучше малины пособираю, — схватилась за лукошко девочка. – У вас тут малина дикая – чудо просто!
— Ну иди, иди, все на свежем воздухе… — одобрило Чудовище, дивясь своим новым, непривычным и странным чувствам и ощущениям.
Через какое-то время женщина стала понемногу приходить в себя. Обрадованное Чудовище с удвоенной силой взялось вытягивать ее с того света. Вскоре уже они могли разговаривать.
— Что это за болезнь такая – «несчастная судьба»? – как-то спросило Чудовище. – Мне твоя дочка сказала…
— Правду сказала, — призналась женщина. – Дура я была, ох, дура! Сама себе болезнь накликала.
— Это как же?
— Да как… Так вот. Судьба у меня была, как я сейчас понимаю, обычная, как у всех. И хорошее, и плохое – всего помаленьку. Только я хорошее как должное принимала, а за плохое цеплялась. И ну обсуждать да осуждать! Жаловалась я много на судьбу. Муж мол, мало внимания уделяет. Свекровь притесняет. Дом маловат. Корова мало молока дает. Бусы у соседки в пять рядов, а у меня всего в три. Все мне казалось, что у других лучше, а меня обделила судьба. Ну, она и обиделась. Однажды крепко я осерчала на мужа за что-то, выгнала его в сарайку спать. А ночью снится мне – пришла женщина, статная такая, высокая, а одета – не поймешь, не то в белом, не то в черном. И говорит она мне: «Ну, Вера, услышала я твои сетования. Все у тебя в черном цвете нарисовано. А я ведь к тебе всегда в белом приходила! Видно, не знаешь ты, что такое черный цвет-то…». А я ей в ответ: «Да куда уж чернее? С мужем вот поругалась, денег в обрез… Кроме дочки, никакой радости в жизни нет! Гори она огнем, такая судьбина!». А она кивнула и говорит: «Ну, значит так тому и быть!». И пошла из избы, а напоследок вроде как светом полыхнула. Проснулась я – господи боже мой, сарайка-то горит! Я дочку в охапку, выскочила, а уж от сарайки и дом занялся. Все миром тушили, да только куда там! Одни головешки остались. Больше я уж мужа и не видела… Вот и остались мы голые да босые, без крова, без хозяйства, без кормильца.
— Ох, Вера! Ну и страсти ты рассказываешь! А на теле-то у тебя что? При пожаре, что ль, обгорела?
— Какое там! Пожар ни меня, ни дочку не тронул, ни царапинки не было! Это от обид моих на жизнь да на судьбу. Я свои раны душевные растравляла, растравляла, ну, и дождалась: стали они у меня на теле проявляться. А как в гнев впаду – так и гноиться начинают.
— Бедная ты, бедная…
— Какое «бедная»? Глупая, а не бедная! Ведь я, дура такая, и тут не унялась. Нет чтоб остановиться, подумать, что я понять должна – так я опять судьбу проклинать, дескать, последнее отняла — здоровье! И опять мне во сне женщина та является, и спрашивает: «Ну, а теперь как, довольна судьбой?». А я ей кричу: «Ты что, издеваешься? С чего мне довольной-то быть? И так счастья немного было, а теперь и вовсе не стало! Глаза бы мои такую судьбину не видели!». А она опять кивает и говорит: «Ну, раз так хочешь, пусть не видят!». Наутро глаза открываю – а там темным-темно, будто солнышко и не вставало… Вот тут я и задумалась: а что теперь? Дочка еще малая совсем. Я – калека слепая. Сами у родни живем, приживалами… Что ж я такого сделала, чтобы так-то вот судьба обернулась?
— И что, дальше-то что?
— А дальше… Как ослепла я, так времени у меня много стало. Вспоминала жизнь свою, пересматривала да перетряхивала, как старые вещи… Ну и поняла: видно, раньше-то мне зависть глаза застила! Что, мол, у других и кусок слаще, и сундук больше… А на самом-то деле судьба меня баловала! И хозяйство было справное, и здоровье крепкое, и муж работящий, а уж дочка – вообще золотая! Тут-то и наступило мне настоящее прозрение: где ж глаза мои раньше были??? Чего я на судьбу бочку катила? Она ж для меня все! А я… неблагодарной оказалась.
— Как же ты, слепая да с дочкой, в лес-то забрела?
— А это опять судьба… Явилась ко мне во сне, смотрит и молчит. А я ей и говорю: «Спасибо, матушка-судьба, что живая я, что дочка у меня есть, умница-разумница, что руки-ноги работают, да и голова немного начала. А раны что ж… Лечить будем!». А она отвечает: «Ну, вижу, стало до тебя доходить кое-что… Меняешься ты. Так и быть, дам тебе последний шанс. Бери дочку и иди, куда дорога поведет да сердце подскажет. А как до большого леса дойдешь, найдешь там знахаря, только он тебе помочь сможет. Может, тогда еще солнышку порадуешься. Ну, а коли не найдешь – на судьбу не обижайся, ты сама такой путь выбрала». А я и правда не обижалась – кого ж винить, коли сама кругом виноватая?
— Ты только это… себя не вини! Виноватого всегда пнуть хочется, — вдруг вспомнило Чудовище, и заныли его душевные раны. – Ну, ошиблась, с кем не бывает? Так ошибку поправить можно. А винить себя – это только раны растравлять.
— Ой, правду говоришь! Не буду раны растравлять, буду залечивать. Спасибо судьбе, что тебя вот встретили. А ты, случаем, не тот самый знахарь?
— Да какой я знахарь! Так, живу я здесь, — нахмурилось Чудовище. – Знахаря потом поищешь. А сейчас сил набирайся.
Вернулась Дарёнка с лукошком малины, ели ее вдоволь, и на сушку еще осталось. Потом снов отвары варили, а потом ходили закатом любоваться, и Вера с ними – хоть и не видно, зато тепло ощущается и компания хорошая.
— Чудик, а давай, я тебя причешу? – как-то предложила Дарёнка. – А то ты правда на чудище похож!
— Я и есть Чудище, Чудовище даже, — недовольно сказало Чудовище, но послушно подставило голову.
— Правда, что ли, такой страшный? – не поверила Вера.
— Правда, — отрезало Чудовище.
— Не слушай его, мам! Он славный, и еще симпатичный, даже очень! Только он себя почему-то не любит! – запротестовала Дарёнка.
— А за что мне себя любить? – насупилось Чудовище. – Меня в жизни никто не любил, кто боялся, кто использовал, а чтоб любить – не помню такого.
— Ну я же тебя люблю, — удивилась Дарёнка. – Как же – никто? И не боюсь нисколечко! Ты хороший! И вовсе не страшный! Я думаю, ты просто заколдованный!
— Сама ты заколдованная, — махнуло рукой Чудовище. – Сказки сочиняешь.
— Ну и что, — возразила Дарёнка. – Пусть и сказка, зато хорошая. А ты просто мой Чудик!
… Не ошибся Чудик – вода, воздух и солнышко оказались целебными, и раны Веры стали быстро затягиваться, заживать. Наверное, это ее новые мысли помогли. И благодарность судьбе – благодарность самое лучшее лекарство от душевных ран.
А однажды, когда они все вместе вышли из пещеры, которая все меньше походила на нору, а все больше на дом, Вера вдруг вскрикнула:
— Ой! Я, кажется, солнечный лучик видела! На миг, но видела!
Дарёнка кинулась ей на шею, завизжала от счастья. А вот Чудовище не обрадовалось… Повернулось и побрело прочь. «Вот она прозреет и увидит, какой я на самом деле, — обреченно думал он. – И кинется бежать со всех ног, только бы подальше. И опять я один… Эх, судьба!».
Тут он вдруг в мыслях запнулся, словно протрезвел. «Да что ж я делаю??? — подумал он. – Это ж какое счастье мне этим летом привалило – Дарёнка… Вера… Да я всю оставшуюся жизнь судьбу благодарить должен, что они у меня столько времени пробыли, заботиться о себе позволили, не шарахались, не гнали! Ай, что будет, то и будет! Вишь, для Чудовища и то у судьбы подарки есть…».
— Чудик, Чудик! Куда же ты ушел?! Мама теперь правда все видит! У нее глазки открылись! – издали закричала Дарёнка, подбегая к пеньку, где он пристроился.
— Ну и ладно, ну и хорошо, — сказал он, отворачиваясь и часто моргая – глаза что-то отсырели.
«Чего ж хорошего, сейчас подойдет и увидит, кто ее тут приютил, — думал он. – Только бы снова со страха не ослепла».
— Чудик, дорогой, это и правда чудо! Мои глаза снова видят! – радостно говорила приближающаяся Вера. – Да взгляните же на меня!
«Сейчас она увидит меня… И все! Все кончится! – с ожесточением подумал он. – А, и ладно! И пусть!».
И Чудовище поднялось к ней навстречу, готовое к самому страшному, к ужасу, к крику… к расставанию.
Но неожиданно он увидел, как ее глаза вспыхнули радостным изумлением, ярко-ярко, как две лампочки.
— Боже, какой вы… красивый!
«Издевается?» — неуверенно подумало Чудовище, всматриваясь в ее глаза, ища в них притворство или жалость. Но неожиданно он увидел в них свое отражение. И замер, пораженный.
Он очень давно не смотрел ни в чьи глаза. Даже в Дарёнкины. Мимо смотрел! А сейчас вот глянул – и увидел, что отражение ему нравится! Хорошее было отражение. Мужественное. Человеческое…
Исчезла куда-то бугристая кожа, неопрятные лохмы, и судорога, сводившая лицо, отпустила, прошла бесследно. Он хотел что-то сказать, но слова застряли в горле. Видимо, устав ждать, Вера просто сделала шаг – и обняла его, прижалась к широкой груди. А сбоку к ноге прижалась Дарёнка.
— Вы меня расколдовали, — сказал он. – Как в сказке.
— И ты нас, — сквозь слезы сказала Вера. Но это были уже слезы счастья, светлые и легкие, от которых глаза не слепнут, а только ярче сияют.
… На осенней ярмарке все обращали внимание на семейство – по рядам шли высокий, статный мужчина с красивой каштановой бородой, красивая женщина с нежным румянцем на гладких щеках и ясноглазая девочка лет семи. Все трое держались за руки, улыбались и выглядели очень счастливыми.
— Кто это? Откуда? Мы их раньше здесь не видели! – шептались люди, провожая семейство глазами.
— Говорят, в лесу поселился знахарь с семейством, все на свете лечит! Это вот он и есть, по всему, — отвечали другие. Слухи быстро расходятся по свету…
К семейству подошла женщина, закутанная в странный плащ, цвет которого постоянно менялся.
— Какого цвета мой плащ? – спросила она.
— Золотой, — в один голос ответили они.
— Для вас это так, — кивнула женщина. – Каждый видит меня такой, какой хочет. Вы вот – золотой. Что ж.. Значит, судьба!
— Я узнала тебя, — улыбнулась Вера. – Ты не представляешь, как я благодарна тебе за все, за все!
— И я, — кивнул мужчина. – Я был Чудовищем, правда. Я сам превратил себя в Чудовище. Но это в прошлом. Теперь я научился любить. И благодарен тебе за то, что мое добровольное заточение окончено. Спасибо тебе!
— Я счастлива, — улыбнулась женщина в плаще. – Теперь у вас будет счастливая судьба, знаете ли. Прощайте!
И Судьба пошла прочь, завернувшись в плащ, а людям казалось, что он не то белый, не то черный, и только для избранных он всегда золотой…
Деревенские колдуны
Моя бабуля не дожила до лихих и разгульных 90-х. Умерла незадолго до появления на свет всякой «нечисти» — «целителей» и «экстрасенсов» типа Кашпировского, Чумака и иже с ними. Наверное, она бы пришла в ужас то того, как слепо люди вверяют свою судьбу этим страшным, неведомым и чёрным силам.
Она не раз предостерегала меня и моих подружек от общения с гадалками и цыганками. «Не давай ладошку цыганке или другой какой ворожее! Такого туману наведёт, так тя окружит, так голову-то задурит, што и не заметишь, как ей последнее отдашь. Ну, деньги там или золоты серёжки и колечко. А ещё они счастье воруют, гадая по руке».
Жизнь подтвердила правоту её слов. Одна из моих сокурсниц, Вера Машукова, в конце 70-х на иркутском рынке нарвалась на назойливую и цепкую цыганку. Вера только что получила из дома пятидесятирублёвый перевод, и цыганка (учуяла она эти деньги, что ли?) каким-то образом выманила у неё всё до последней копеечки. Позднее я прочла о том, что многие цыганки обладают своеобразным гипнозом. Очевидно, это и имела бабушка в виду, говоря о способности каждой цыганки «окружить» (задурить, обмануть) любого человека.
Зная мою любовь ко всякого рода страшилкам и историям «на ночь», бабушка с придыханием, шёпотом (чтобы не слышали родители) рассказывала мне бесчисленные истории про колдунов, ничуть не хуже тех, что вывел пером Николай Гоголь.
«Раньше-то, девка, колдунов шибко уж много было. Да и щас, поди, есть. Куды, однако, оне денутся-то? Вот слушай теперича, што я тебе расскажу!
Жила у нас одна така ведьма со своей девкой, стало быть, на самой окраине деревни. Страшны оне обои были, чёрны, грязны. Всё на завалинке старуха-то, как тёпло на улице станет, сидит да трубку свою покуриват. То ли монголка она кака-то была, то ли хто.
Дядя Егор, сосед ейный, сказывал, што учила она свою девку етому поганому ремеслу. Раз ночью вышел он зимой на двор по нужде. А ночь-то шибко светла была: луна полная во всё небо светит. Небо-то тако тёмно, как бархат дорогой, всево его вызвездило. Звёздочки горят, луна светит во всю силушку. Красота така, што и пером не описать!
И вдруг видит он, што по небу-то каки-то не то чурки, не то брёвнушки летят, аж искры от их во все стороны сыпются. Две чурки как есть летят! Не то, как ты себе думаш, про Бабу-Ягу в ступке-то! Там баба в ступе сидела, а тута брёвнушки али чурки сами летят. Вот диво так диво!
Билибин И. Я. Баба-Яга и девы-птицы. Иллюстрация к русской сказке
Пролетели оне мимо его избы да и мырк-мырк одна за одной в сарай к дядьке Корнею и тётке Марфутке. Быдто бы туда залетели! Дядька-то Егор сперва и не понял даже толком, што это было. Так он опешил. А потом бегом, што есть мочи, к Корнеюшке побежал. Бежит, а сам думат, стало быть, как бы сарай-то у людей не сгорел. Уж шибко искры-то от етих чурок летели.
Поднял он дядьку Корнея, пошли оне в стайку, где скотина была. Заходют, видют, што скотина-то попорчена: корова мычит, шарахатся их угла в угол, кровь у ней из брюха прям ручеём льётся. Так и хлешшет, так и хлешшет, цела лыва набежала!
А на соломе телёночек мёртвый валяется, который ишо не родился. Скинула корова-то, стало быть! А вскорости и сама коровка-то стала чахнуть. Кавды её прирезали, в брюхе-то, где телёнок сидел, полно всяково хламу было: головёшки обуглены, сухой голик (березовый веник без листьев) дажа нашли.
Дедка с бабкой потом до-олго грешили на етих двоёв колдовок-то. А хто, скажи мне, мог ишо так попортить-то короушку у стариков?! Ну, и пришлося им апосля всево батюшку к себе приглашать, штоб молебен там сделал, сбрызгнул святой водичкой, штобы хозяйство совсем не сгинуло, не порушилося. Не то што таперича, кавды днём с огнём батюшку не сыщешь! Да и разве поедет он таперя таку-то даль из Слюдянки-то? Совсем пошти што батюшков не стало. Да разве ж они кому мешали?!
Ну, што там говореть, как батюшка молебну-то сделал, так и скотинка пошла. Тёлка, котора от старой-то коровы осталася, вскорости в етот же год телёночков двоих принесла: одну женского рода, другой бычок оказался! Так што в убытке, можно сказать, старики-то совсем недолго были.
Много оне, две ети ведьмы-то проклятушши, скота на деревне людям поперепортили. Молоко у коров отымали. Как услышат, што у ково где корова молока много даёт, хорошо доится али шибко жирное у какой коровки молоко, то так туда и ломются по разным случаям во двор шастать. Так шастают, так шастают, покуль у коровы молоко-то совсем не пропадёт.
Обозлился на них за ети пакости уж шибко народ-то наш. Как-то раз их сусед (не дядя Егор, а другой ишо мужик, опамятовала ужо, как и зовут-то ево!), которому житья от их гадостев не было, однова разу взял да и укараулил момент, кавды они ночью-то превратилися в двух свиней: одна больша, друга помене. Оне ведь по-разному могут превращаться, колдуны-то ети!
Схватил он полено, да и за имя побежал вдогон. Сперва отвозил маленьку свинку, а потом отбуцкал и большу, кавды она к ему поворотила да подбежала.
Люди-то сказывали, што потом ета колдовка со своей девкой долго на улицу никуды из избы не выходила — синяки да шишки свои, видать, прятали. А у девки-то, говорят, и вовсе рука оказалася сломанная. Ну, а вскорости оне от нас куда-то в другу деревню совсем переехали. Уж шибко наш народ-то на их обозлился. Так осерчал, так осерчал!
А вот ишо какой, помню, случай был опеть в нашей деревне. Шли как-то раз робяты с вечорки к себе по домам по улице. Вдруг оборочаются назад, видют — птица кака-то за имя быдто бы летит. Ну, летит и летит. Они со страху-то бегом как припустят, а та тоже шибче летит. Они остановются, и она быдто тожа потише летит. Они бегом, и она шибче!
И так раза три али четыре их провожала с вечорки-то. Ну все думать, ну гадать — хто бы ето мог быть? Ведь колдовки-то ети, две которы были, уехали насовсем.
Ну, один парнишка-то возьми да и расскажи обо всём свому старшему брату про ету птицу непонятну. Вот тот, кавды робяты-то снова на вечорочку пошли, снял со стены отцовско ружьишко, како было, да крадчи на улицу-то и вышел. Видит, робяты стайкой бегут-торопются по домам, а за имя и правда птица кака-то летит, не остаёт. Ну, он возьми, да и выстрели в неё. Навроде как попал! Потому как она совсем из глаз пропала.
А наутро заметили — баба одна на улицу не вышла корову в стадо провожать. Оне — к ней. А у ей рука тряпицей перевязана, а всё видать, как скрозь тряпицу-то кровь проступат.
— Ну, чо у тя с рукой-то? — спрашивают её.
— Да ничо, вот вчерась запнулася коло стайки, да упала на вилы-то прямиком, поранилася, стало быть!
Ну, всем так сразу и стало понятно, кто ето у их в суседях-то объявился. Стали потом робяты-то, которы похрабрее, за ней скрозь дырку в ставнях подсматривать. Видят, как сняла она тряпку, а рука-то вся дробью прострелена. Ну, она стала примочки каки-то делать, штоб руку свою лечить.
Правда, она так людям не пакостила, как те, о которых я те токо што рассказала.
Так што, девка, иной раз и не сразува поймёшь, хто у тя в суседях-то живёт. Уж шибко умеют оне маскироваться, добренькими прикидываться-то. А с чего добры-то оне будут, коли сама понимаш, с кем дружбу водют. Потому и смерть-то их, как других людей, которы нормальны-то, не берёт.
До-олго их коряжит всяко, ломат и крутит. А смерть к им всё не идёт и не идёт. Ревмя ревут, а помереть не могут! Тут уж разны способы есть — либо матицу на крыше разобрать, либо кому своё погано ремеслишко передадут.
Вот ведь как всё в жизни устроено — их дажа сама смерть брезговат! А к Господу Богу обратиться уже не могут, боятся, стало быть. Да и разве он простит однем разом все их нечистоты, всё зло, што оне людям-то сотворили?!
Ну, а коли ты кавды узнашь, хто такими делами занимается, сторонись их. С молитвой проходи али можно крадчи из пальцев фигу им сделать — оне всё чуют, сами к тебе не подойдут!
Ну, а ежели каку помощь предлагать будут (мало ли чо в жизни быват?) — полечить там травами али наговором каким, беги как от огня. Не будет никавды волчица овцой! Попомни меня, не делают оне добра людям. Да и те, хто с имя дружбу водют, тожа счастья не огребут. Вместе перед Богом отвечать будут, вот што я знаю.
В аду оне, девка, как есть, в аду, в смоле али в кипятке там кипят. Да, такой судьбе не позавидует никто, ни один человек. Но так им и надо, поделом им!» — торжествующе заканчивала она свой рассказ, свято веря в торжество добра и справедливости, в милосердие Божие только к людям хорошим.
Деревья на том холме были сильно обожжены от ударов молнии, но ни один тополь не сгорел дотла…
Своего деда я очень любил. У него был оберег — деревянный кулон на потертом от старости шнуре. По форме похож на лист, а на лицевой стороне выжжен какой-то символ. Однажды я набрался смелости и спросил, что это за украшение, что он означает.
— Это оберег от Тополи. Он со мной всю жизнь. Дотронусь до него — словно чувствую ее рядом, — неохотно объяснил дед.
— Ты имеешь в виду дерево?
— Нет… Хотя и дерево тоже. В русском языке тополь мужского рода, а в украинском — женского. Так звали твою бабушку. Тополя…
— Странное имя, никогда раньше его не слышал. Кстати, дед, ты ведь никогда мне о ней и не говорил. Что с ней случилось? Она жива? — спросил я.
— Я не знаю, — на глазах старика блеснули слезы. — Много лет о ней ничего не знаю…
Рассказ деда меня ошеломил. Передам его так, как запомнил.
— Мне было примерно столько же, сколько и тебе сейчас, Коленька. На окраине нашего поселка разместился цыганский табор. Случайно я познакомился с молодой цыганкой. Многие называли ее Поля.
— Полина, — окликнул я однажды молодую красавицу. — Ваши вечером коней выезжать отправятся, приходи на околицу, поболтаем с тобой обо всем на свете.
Цыганка улыбнулась:
— Меня зовут не Полина, а Тополя. В честь дерева, у которого мать родила. Оно — дает мне силу и знание. Посмотри, какой красивый талисман мне покойный отец сделал!
Мы встретились еще несколько раз, и я влюбился.
— Люблю тебя, милая Тополя! — сказал ей однажды вечером.
— Знаю, милый! Моя бабка была ведуньей, и мне этот дар передала по наследству. Боль и страх заговаривать умею, лечить, гадать, будущее предсказывать… Но не бывать нашему счастью, Иван. Скоро меня выдадут замуж за другого, такая моя судьба.
— Неужели нет выхода?
— Есть. Бежать! Ведь ни твои родственники, ни мои, ни батюшка в церкви не дадут согласия на наше венчание. Понимаешь, я же ведьма, многие даже считают, что «черная». Но все они ошибаются! Перед смертью моя бабушка сказала: «Тополя! Никогда ничего не делай во вред другому. Хотя наш род и не принадлежит к христианскому, мы — язычники, но всегда помни: делать зло другому человеку — это тяжкий грех. Совершай только добро!»
И мы сбежали от всех навстречу своему счастью.
Ушли далеко из родных мест, поселились в заброшенной избушке, я ее немного починил, и зажили мы в полном согласии и взаимной любви.
— Видишь, на холме напротив нашего дома растет мое дерево-оберег, вдали от остальных? Я буду набираться от него силы! — однажды сказала мне жена.
И вправду, посредине рос одинокий тополь. Иногда мы с любимой поднимались на тот холм, она танцевала, пела, подыгрывая себе на бубне. Я работал в поселке у богатого мужика, а Тополя лечила односельчан травами и заговорами. Но только люди бывают неблагодарными, не ценят добро, ищут зло в каждом поступке. Так и с нами однажды вышло. Родилась у нас дочка, Марией ее назвали.
— Через много лет родится мальчик — наш внук. Будет похож на тебя, а от меня унаследует дар, который передается первому внуку или внучке, — сказала однажды Тополя. — Он узнает все!
— Что ты имеешь в виду, поясни?
— Еще не время об этом говорить, — грустно улыбнулась моя жена.
Тополя умоляла Ивана уйти и спасти донку, чтобы продолжить ее древний род…
Лето в тот год выдалось страшное: грозы за грозами, молнии попадали в дома, испепеляли их, убивали людей. Теперь я думаю, что это была расплата от высших сил за грехи человеческие…
— Черная ведьма она! Черная! — шептались те, кто ещё недавно просил помощи у моей любимой.
— Это все ее рук дело! Как-то вернулся я с работы, а любимая вещи в баул собрала да дочурку нашу одела:
— Иванушка, вы должны уйти из этих мест. Беда будет! Дитя нужно спасти! Я вас потом найду. Остановитесь у моей тетки. Она поможет. И береги нашу Машеньку. Род Тополи должен продолжаться…
Потом она сняла с шеи оберег:
— Он защитит вас от всякой нечисти в дороге! Да и потом никогда его не снимай, это сильный оберег, он тебе поможет. Ну, до встречи!
Поцеловала и силой вытолкала за двери.
Мы уже выходили за ворота, как донеслись ее слова, сказанные на цыганском. Я запомнил их, хоть и не знал значения. Их смысл потом пояснила мне тетка, приютившая нас:
— Она сказала тебе, что любит тебя больше жизни, но вы никогда не увидитесь. Тополя прощалась с тобой навсегда.
Я бросился на поиски жены, оставив малышку у родственников. Наш дом сгорел дотла, а односельчане только отводили глаза и говорили, что цыганка ушла куда-то с табором. Тому месту, где стоял наш дом, местные дали название «Черные тополя». Больше я жену свою не видел, но всю жизнь ее любил… Что же случилось с Тополей? Не знаю..
Умирая, Тополя пела о любви и несбывшемся счастье, о разлуке и верности…
Дед Иван замолчал, словно хотел сказать что-то еще. Словно вспоминал что-то. Потом он посмотрел мне прямо в глаза: — Теперь, Николай, оберег твой. Так хотела твоя бабушка. Я должен был тебе его отдать, когда ты узнаешь историю своего рода…
Когда я взял дедушкин оберег в руки, меня внезапно пронзила острая боль, стало нечем дышать, перед глазами стояли отблески пламени, слышались раскаты грома, ярко вспыхивали молнии. Ничего не мог понять. Но вдруг появилась отчетливая мысль: «Я должен найти «Черные тополя». Там кроется разгадка». Я узнал у деда адрес места, где они жили с моей бабушкой, и так как был в отпуске, незамедлительно отправился туда.
В деревне стал расспрашивать, где это место.
— Зачем оно тебе? Плохое это место. Проклятое.
— Почему проклятое?
— На холме растет старый тополь, вокруг него несколько молодых. Все деревья поражены молниями. Каждый раз во время сильной грозы загорается одно дерево. Некоторые горят по много раз, не сгорая дотла. Люди считают это место проклятым… В поселковом музее есть любитель истории нашего региона, он может рассказать более подробно, если надо.
И я пошел к нему.
— Прошло много лет с тех пор. Предание гласит, что напротив холма жила молодая цыганка со своим мужем. Она лечила людей, но они же и обвинили ее в том, что насылает она на село грозы, молниями разрушает дома, сжигая их дотла. Односельчане решили уничтожить не только цыганку, но и всю ее семью. Звали ту женщину необычно — Тополя.
У меня мурашки поползли по спине. А мужчина продолжил:
— Выполните мою просьбу перед смертью, — попросила несчастная. — Я хочу подняться на холм за моим домом и станцевать последний танец. А потом делайте со мной все что хотите… Местные согласились.
Ведунья подошла к тополю, погладила его шершавую кору, поцеловала. А потом начала свой танец… Внезапно небо потемнело, раздался оглушительный удар грома, а в дерево на холме ударила страшная молния. Женщина прижалась к дереву, обняла его. Молнии сыпались друг за другом, люди в страхе разбежались. Никто из них не пострадал, после грозы молодую цыганку нашли мертвой около тополя. А на стволе его появился странный выжженный символ…
— Такой? — я протянул оберег деда. — Я внук Тополи… Покажите мне это место, пожалуйста.
Мы вместе отправились туда.
— Надвигается гроза… Здесь всегда бывает очень много молний. Будь осторожен!
Я ничего не ответил, подошел к огромному черному тополю, присел на землю, прикрыл глаза. Перед моим мысленным взором возникли, как наяву, последние минуты жизни Тополи, в ушах звучала ее песня на цыганском языке.
Люди не поняли, что это место вовсе не проклято: оно отводит беду!
Самое интересное, что я прекрасно понял смысл: она пела о любви и о несбывшемся счастье, о разлуке, о том, что прощает неблагодарных людей, которым сделала так много добра. Началась гроза. Молнии ударяли в деревья, но словно обходили меня. «Тополя бережет!» Я спустился вниз, туда, где раньше был дом моего деда. Сотрудник музея поджидал неподалеку, у развалин:
— Люди неблагодарны, — сказал он. — Так и не поняли, что не проклятое это место. Наоборот: своей смертью Тополя отвела беды от села, ведь с тех пор молнии больше никогда не попали в дома, только в деревья на этом холме. Это место притягивает их, спасая деревню.
В сельсовете мне сказали, что участок, где стоял дом моих предков, никому не принадлежит. Якобы нет наследников. Согласились продать землю по вполне доступной цене. Теперь я строю на этом месте усадьбу. Конечно, назову ее «Черные тополя». Будем приезжать на лето, а может, и вовсе переселимся с семьей. Род ведуньи Тополи должен продолжаться в моих детях и внуках, которым я когда-нибудь расскажу эту историю. Получил ли я по наследству дар от Тополи? Да, но… Еще не время об этом говорить.
Николай