Рассказы сельского батюшки читать

Священник Александр Дьяченко

Преодоление. Рассказы и очерки

Эту книгу я посвящаю моей дорогой внучке Елизавете и всем, кто родился в первые годы двадцать первого века, – с надеждой и любовью.

Рекомендовано к публикации Издательским советом Русской Православной Церкви ИС-11-113-1438

© Дьяченко Александр, священник, 2011

© Издательство «Никея», 2011

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Дорогой читатель!

Выражаем Вам глубокую благодарность за то, что Вы приобрели легальную копию электронной книги издательства «Никея».

Если же по каким-либо причинам у Вас оказалась пиратская копия книги, то убедительно просим Вас приобрести легальную. Как это сделать – узнайте на нашем сайте www.nikeabooks.ru

Если в электронной книге Вы заметили какие-либо неточности, нечитаемые шрифты и иные серьезные ошибки – пожалуйста, напишите нам на [email protected]

Спасибо!

Проверки на дорогах

Незадолго до Нового года моему хорошему товарищу пришла печальная весть. В одном из маленьких городков соседней области был убит его друг. Как узнал, так сразу же и помчался туда. Оказалось, ничего личного. Большой, сильный человек лет пятидесяти, возвращаясь поздно вечером домой, увидел, как четверо молодых парней пытались насиловать девчонку. Он был воин, настоящий воин, прошедший многие горячие точки.

Заступился не задумываясь, с ходу бросился в бой. Отбил девушку, но кто-то изловчился и ударил его ножом в спину. Удар оказался смертельным. Девушка решила, что теперь убьют и ее, но не стали. Сказали:

– Живи пока. Хватит и одного за ночь, – и ушли.

Когда мой товарищ вернулся, я, как мог, попытался выразить ему свое соболезнование, но он ответил:

– Ты меня не утешай. Такая смерть для моего друга – это награда. О лучшей кончине для него трудно было бы и мечтать. Я его хорошо знал, мы вместе воевали. На его руках много крови, может, и не всегда оправданной. После войны он жил не очень хорошо. Сам понимаешь, какое было время. Долго мне пришлось убеждать его креститься, и он, слава Богу, не так давно принял крещение. Господь забрал его самой славной для воина смертью: на поле боя, защищая слабого. Прекрасная христианская кончина.

Слушал я моего товарища и вспоминал случай, который произошел со мной.

Тогда шла война в Афгане. В действующей армии, в связи с потерями, потребовалось произвести срочные замены. Кадровых офицеров из частей перебросили туда, а на их места призвали сроком на два года запасников. Незадолго до того я вернулся из армии и оказался среди этих «счастливчиков». Таким образом, мне пришлось отдать свой долг Родине дважды.

Но поскольку воинская часть, в которой я служил, находилась не очень далеко от моего дома, то все для нас сложилось благополучно. На выходные дни я часто приезжал домой. Моей дочурке было немногим больше года, жена не работала, а денежное содержание офицеров было тогда хорошее.

Домой мне приходилось ездить электричками. Иногда в военной форме, иногда в гражданке. Однажды, это было осенью, я возвращался в часть. Приехал на станцию минут за тридцать до прихода электропоезда. Смеркалось, было прохладно. Большинство пассажиров сидело в помещении вокзала. Кто-то дремал, кто тихо разговаривал. Было много мужчин и молодых людей.

Вдруг, совершенно внезапно, дверь вокзала резко распахнулась и к нам забежала молоденькая девушка. Она прижалась спиной к стене возле кассы и, протянув к нам руки, закричала:

– Помогите, они хотят нас убить!

Тут же за ней вбегают как минимум четверо молодых людей и с криками: «Не уйдешь! Конец тебе!» – зажимают эту девчушку в угол и начинают душить. Потом еще один парень буквально за шиворот заволакивает в зал ожидания еще одну такую же, и та орет душераздирающим голосом: «Помогите!» Представьте себе эту картину.

Тогда еще обычно на вокзале дежурил милиционер, но в тот день его, как нарочно, не оказалось. Народ сидел и застыв смотрел на весь этот ужас.

Среди всех, кто был в зале ожидания, только я единственный был в военной форме старшего лейтенанта авиации. Если бы я был тогда в гражданке, то вряд ли встал, но я был в форме.

Встаю и слышу, как рядом сидящая бабушка выдохнула:

– Сынок! Не ходи, убьют!

Но я уже встал и сесть назад не мог. До сих пор задаю себе вопрос: как это я решился? Почему? Случись бы это сегодня, то, наверное, не встал бы. Но это я сегодня такой премудрый пескарь, а тогда? Ведь у самого был маленький ребенок. Кто бы его потом кормил? Да и что я мог сделать? Еще с одним хулиганом можно было бы подраться, но против пяти мне и минуты не простоять, они просто размазали бы меня.

Подошел к ним и встал между ребятами и девушками. Помню, встал и стою, а что еще я мог? И еще помню, что больше никто из мужчин меня не поддержал.

К моему счастью, ребятки остановились и замолчали. Они ничего мне не сказали, и ни разу никто меня не ударил, только смотрели с каким-то то ли уважением, то ли удивлением.

Потом они, как по команде, повернулись ко мне спиной и вышли из здания вокзала. Народ безмолвствовал. Незаметно испарились девчушки. Наступила тишина, и я оказался в центре всеобщего внимания. Познав минуту славы, смутился и тоже постарался быстренько уйти.

Хожу по перрону и – представьте мое удивление – вижу всю эту компанию молодых людей, но уже не дерущихся, а идущих в обнимку!

До меня дошло – они нас разыграли! Может, им делать было нечего, и, ожидая электричку, они так развлекались или, может, поспорили, что никто не заступится. Не знаю.

Потом ехал в часть и думал: «Но я ведь не знал, что ребята над нами пошутили, я же по-настоящему встал». Тогда я еще далек был от веры, от Церкви. Даже еще крещен не был. Но понял, что меня испытали. Кто-то в меня тогда всматривался. Словно спрашивал: а как ты поведешь себя в таких обстоятельствах? Смоделировали ситуацию, при этом совершенно оградив меня от всякого риска, и смотрели.

В нас постоянно всматриваются. Когда я задаюсь вопросом, а почему я стал священником, то не могу найти ответа. Мое мнение, кандидат в священство все-таки должен быть человеком очень высокого нравственного состояния. Он должен соответствовать всем условиям и канонам, исторически предъявляемым Церковью к будущему священнику. Но если учесть, что я только в тридцать крестился, а до этого времени жил как все, то хочешь не хочешь пришел к выводу, что Ему просто не из кого выбирать.

Он смотрит на нас, как хозяйка, перебирающая сильно пораженную крупу, в надежде что-нибудь все-таки сварить, или как плотник, которому нужно прибить еще несколько дощечек, а гвозди закончились. Тогда он берет погнутые, ржавые, правит их и пробует: пойдут они в дело? Вот и я, наверное, такой ржавый гвоздик, да и многие мои собратья, кто пришел в Церковь на волне начала девяностых. Мы – поколение церковных строителей. Наша задача – восстановить храмы, открыть семинарии, научить то новое поколение верующих мальчиков и девочек, которые придут нам на смену. Мы не можем быть святыми, наш потолок – искренность в отношениях с Богом, наш прихожанин – чаще всего человек страдающий. И чаще всего мы не можем помочь ему своими молитвами, силенок маловато, самое большое, что мы можем, – это только разделить с ним его боль.

Мы полагаем начало нового состояния Церкви, вышедшей из гонений и привыкающей жить в период творческого созидания. Те, для кого мы работаем, должны прийти на подготавливаемую нами почву и прорасти на ней святостью. Поэтому, причащая младенцев, я с таким интересом всматриваюсь в их лица. Что ты выберешь, малыш, крест или хлеб?

Сегодня уже не редкость, что супругам, прежде чем понести младенчика, приходится долго и напряжённо лечиться. Дурная наследственность, больная природа, отравленные химией продукты… Всё, абсолютно всё способно ранить такую хрупкую женскую плоть.

После долгого и безрезультатного лечения мои друзья, выслушав очередной приговор врачей, махнули рукой и поехали к блаженной Матронушке в Покровский монастырь. Честно отстояли девятичасовую очередь, а когда подошли к раке, просили только об одном.

И чудо произошло. То, что врачи планировали удалять, – оставили, потому что в какое-то мгновение в лоне будущей мамы произошли резкие и неожиданные изменения к лучшему. И вот он – наш замечательный Дениска. Постоянный источник родительской радости, смысл жизни и надежд.

Завтра мне его отпевать.

Когда зазвонил телефон и высветилось имя Игоря, я ждал услышать его голос, но из трубки доносились одни рыдания. После сбивчивых объяснений моего друга я, наконец, понял, что в обед с мальчиком случился удар и вот теперь он лежит в областной детской больнице, а врачи беспомощно разводят руками и стараются не смотреть в глаза.

– Следствие родовой травмы, – всхлипывает Игорь, – предупреждают: готовьтесь к худшему. Батюшка, помолитесь!

Я обзвонил всех наших и попросил встать на молитву. Только никто не знал, что к этому времени мозг ребёнка уже умер и только умная техника продолжала поддерживать жизненные процессы в маленьком беспомощном тельце Дениски.

На следующий день утром звонок от Игоря:
– Батюшка, мы решили снова ехать к Матронушке. Она нам Дениску подарила, к ней и сейчас поедем.

Они успели, и даже подошли к раке святой, и здесь же, у раки, Игорь вдруг почувствовал сильную боль в груди. И тут же звонок из больницы:
– Мы очень сожалеем, мальчик умер. Простите нас, но в вашем случае медицина бессильна.

Ещё через минуту сообщение о Денискиной смерти пришло ко мне в алтарь. Мы как раз служили воскресную всенощную, я молился и в напряжении ждал известия. Прочитал, не сдержался и заплакал. Ещё я видел, как Игорь многократно пытается мне дозвониться, но ответить не мог. Потом умылся, зажёг большую свечу и вышел на полиелей.

Как быстро меняется наша жизнь. Помню, как мама рассказывала о своём детстве:
– До революции твои дедушка с бабушкой жили в Орехове-Зуеве, а во время Гражданской войны наша семья, спасаясь от голода, перебралась на родину к дедушке, в деревню под Минском. Там каждый год на свет появлялся кто-нибудь из моих братиков или сестричек, и почти каждый год кто-нибудь из них умирал.

В середине двадцатых мы вернулись назад. У моих родителей, – продолжала мама, – на то время уже было три дочери, из мальчиков никто не выжил. Дедушка пытался найти работу, но долгое время у него ничего не получалось. Потом ему всё-таки повезло устроиться в Павловском Посаде рабочим на железную дорогу. В путейскую бригаду набирали преимущественно людей одиноких, семейным нужно было давать жильё.

Дедушка скрыл, что у него есть семья, и получил место в общежитии, а нас прятал в том же общежитии, но только на чердаке. Кстати, кроме нас, там же ютились семьи и других рабочих. Но наступила зима, и с чердака пришлось уйти. Правда, кто-то из начальства оказался человеком жалостливым, и нам таки подыскали тёплый угол. Комнату по диагонали разгородили простынёй и в каждой половине разместили по семье.

До сих пор остались детские воспоминания, как наши соседи хоронили свою бабушку. Когда гроб привезли, оказалось, что полностью поместиться на соседской половине он не может. Поэтому ноги усопшей целую ночь торчали из-под простыни возле нашей кровати. Лежу, смотрю на эти ноги, а они вдруг начинают шевелиться. В страхе закрываю глаза, потом открываю, а они всё равно шевелятся. Тогда я что было силы бью по шевелящимся бабкиным ногам, а из-под покрывала выскакивает кошка и орёт на оба угла.

Так мы прожили целый год, пока нам не выделили в железнодорожной будке отдельную комнату, да ещё и с кухней. Правда, кухонька была маленькой. В этой будке у нас родилось ещё пятеро детишек, но выжило только двое. Помню, всякий раз, когда у родителей умирал кто-то из детей, отец брал молоток, гвозди и сам сколачивал гробик. Клали в него маленькое тельце, дедушка из полотенца делал перевязь, вешал гробик на бок, и вдвоём с мамой шли в церковь, а потом на кладбище. Всё это совершалось как-то буднично, спокойно. Не помню, чтобы кто-то особенно плакал, может, потому, что мы никогда не ели досыта. Меньше ртов – больше хлеба. Жизнь и смерть были делом обычным, естественным.

Слушаю маму, и не верится, что то, о чём она рассказывает, было реальностью всего-то два поколения назад. Дети часто рождались и так же часто умирали. Может, потому и рожали чуть ли не каждый год, чтобы хоть кто-нибудь выжил. Сегодня, слава Богу, всё кардинально поменялось. Врачи научились побеждать многие болезни, потому детки если и умирают, то очень редко. Зато и рождаемость сильно упала.
Чин отпевания младенцев, что непременно помещался в старых требниках, в современных изданиях не печатается вовсе, и при необходимости мы чаще всего пользуемся репринтными перепечатками с дореволюционных книг. Правда, появились чины на освящение автомобилей, самолётов и даже космических кораблей. Всё верно, время не стоит на месте.

Но детей всё одно приходится отпевать, только теперь отпевание младенцев из дела некогда привычного превратилось во что-то очень редкое, страшное и трогательное одновременно.

Никогда не забуду, как первый раз отпевал девочку, наверное, лет девяти. Её сбило машиной, когда она переходила через дорогу, а отец в этот момент смотрел на неё в окно. И я уже знал эту историю, как человек, на глазах которого погибла его маленькая дочка, выскочил на улицу, схватил окровавленное тельце ребёнка, принёс его домой и, положив в ванну, принялся отмывать дитя от крови и грязи.

Уже во время отпевания, представив себе эту картину, я почувствовал, что не в состоянии продолжать дальше. Горло сдавил спазм. Ещё немного – задрожат губы и появятся слёзы. Но этим людям, что собрались вокруг гроба, не нужны мои слёзы. Они пришли в храм заказать отпевание, сделали пожертвование, и им ни к чему мои чувства.

И я закричал себе: «Прекрати! Возьми себя в руки», – и довёл отпевание до конца. С тех пор стараюсь никогда не давать волю эмоциям, во всяком случае, прилюдно. Это тяжело, когда живёшь в маленьком посёлке, где все знают друг друга. В большом городе проще, там некогда проявлять участие, одна беда тут же сменяет другую, какие уж тут эмоции, только успевай, батюшка. Да и кто кого там знает, а здесь почти все дети возрастом лет до одиннадцати крещены тобою, а всё новое кладбище – это те, кого ты же и проводил в последний путь.

У нас не просто ставят перед свершившимся фактом: вот, мол, батюшка, нам бы отпеть. Ещё до того как уйдёт человек из жизни, ты его причащаешь, постоянно поминаешь в молитвах. Бывает, до того сроднишься! А уж если дитя болеет, так не ты один, а вся церковь неделями с колен не встаёт. Но Богу виднее.

Родился у нас в посёлке мальчик, и сразу инвалид, проблема с почками. Малыша постоянно возили по врачам, пытались лечить. Потом вынесли вердикт: необходимо пересаживать донорскую почку, но в такое маленькое тельце трудно будет поместить орган взрослого человека. Нужно дать ребёнку ещё подрасти. Принялись искать донора, и бабушка предложила свою. Врачи проверили – подходит. И стали ждать. Только больной ребёнок для семьи – тяжелейшее испытание, молодые всё чаще ссорились, потом вроде мирились и снова ссорились. А бабушка жила надеждой и молилась, и мы молились. Но малыш не дожил.

Я отпевал его дома, в присутствии мамы, папы и, конечно же, бабушки. Больше почему-то никто не пришёл.

После похорон молодые быстро разбежались, и каждый стал создавать новую семью. Замечаю, очень часто после смерти первенца семья распадается. Разговаривал на эту тему со знающими людьми. Говорят, очень часто каждый из родителей переживает горе в одиночку. Присутствие другого постоянно напоминает о происшедшем, и наступает желание стереть из памяти всё, что с этим связано.

Так и случилось: появились новые счастливые семьи, родились новые замечательные детки. И только бабушка никак не может забыть своего маленького мальчика, всё ходит и ходит к нему на могилку и носит ему игрушки.

Умирает дитя у молодых родителей, есть возможность родить ещё. А как быть тем, кто теряет ребёнка уже в возрасте? А если он единственный?

Несколько лет назад находит меня в храме совсем ещё молодой человек и срывающимся от волнения голосом рассказывает о маминой болезни. Их семья состояла всего из двух человек, и вот мама очень тяжело заболела, а она некрещёная, и о ней невозможно помолиться.
– Пожалуйста, отец Александр, покрестите мою маму.

Мы с ним ходили в больницу, я крестил и причащал больную женщину. Потом этого юношу часто видели у нас в храме молящимся, и каково же было моё удивление, когда узнал, что сам-то он, оказывается, тоже некрещёный.

К счастью, Тамара выздоровела и уже вместе с сыном пришла на крещение своего мальчика. Они пригласили меня, и вечером того же дня мы у них на кухне пили кофе. Я видел, как они смотрели друг на друга, и казалось, не было на земле счастливее людей, чем эти двое.
И вот буквально год спустя мы с Тамарой встретились вновь. Она сидела у нас в храме на лавочке, и в ней с большим трудом угадывался тот счастливый человек, что тогда на кухне пил со мною кофе.

– Что-то случилось? Почему вы одна?
– У меня горе, батюшка, – было видно, как трудно ей говорить. – Месяц назад мы с сыном поехали в Грузию навестить родных. Он очень любил машины, мой сыночек. Только там, у нас на родине, дорога всё больше проходит через горы. Он ехал по серпантину и не справился с управлением. Целый месяц я не отходила от его могилы, пока, наконец, мои братья силой не посадили меня в самолёт до Москвы. Сейчас телом я здесь, но душа моя там, рядом с ним. Батюшка, в один момент я потеряла всё. И самое главное, я перестала быть мамой. Теперь я вообще никто.

– Тамара, это неправда! Как ты была матерью, так ты ею и остаёшься. Или ты забыла, как носила своего сына и сколько было радости, когда он появился на свет? А разве с его смертью перечёркнуты бессонные ночи, что ты проводила возле его кроватки? Ты испытала, что значит быть матерью, и этот опыт на всю жизнь останется твоим главным достоянием, твоим богатством. Никто и ни при каких обстоятельствах не сможет у тебя его отобрать. Твой сын окончил свой земной путь, но не исчез, не растворился во времени. Он жив, он рядом с тобой, только ты этого не чувствуешь. Теперь вы связаны через молитву. Помни, ему очень нужна твоя молитва. Помогай своему сыну, исполняй материнский долг. Придёт время, и он с благодарностью встретит тебя там, где вы всегда будете вместе.

Служба закончилась, я отпустил последних исповедников. Звонок. Игорь, уже ровным спокойным голосом:
– Батюшка, ты всё ещё в храме? Пожалуйста, не уходи, мы сейчас приедем. Нам очень нужна твоя поддержка.

Мы с матушкой и нашей старостой Ниной остались ждать. В храм Игорь с женой вошли уже в чёрном и тёмных очках. Подошли, благословились. Я предложил: давайте молиться. Кадило уже было готово. Пока мы их ждали, я несколько раз менял прогоревший уголёк.

Служили заупокойную литию, хотя по усопшему младенцу это совершенно неподходящая молитва. Но другой нет, а без молитвы здесь никак. Эти слова заупокойного чина в тот момент нужны не младенчику, они нужны нам, взрослым. Молитва всё сама без лишних слов расставляет по своим местам.

Закончилось последнее возглашение, я повернулся к родителям и стал говорить о новом, родившемся в вечность маленьком ангеле, что уже молится о своих страдающих папе и маме. Говорил, что нельзя им теперь замыкаться на себе, переносить свалившееся на них горе в одиночку. Говорил долго, боясь умолкнуть. Мой голос действовал успокаивающе, и я понимал: как только замолчу, все, включая матушку и Нину, немедленно заплачут.

Я так и знал.

Потом мы провожали их до машины. В момент, когда они уже садились в автомобиль, Денискина мама вдруг спросила:
– Батюшка, а вы сами когда-нибудь плачете?
– Да, случается. И, пожалуй, даже чаще, чем этого хотелось бы.

На следующий день уже после литургии подходит ко мне одна знакомая молодая пара вместе с девочкой лет трёх.
– Отец Александр, у нас к вам большая просьба. Мы наконец-то решились на второго ребёночка и просим на то вашего благословения.
– У меня?
– Именно! Вы разве не помните, как благословляли нас на рождение первенца? И вот она – наша радость.

Девчонка улыбается.
– Хорошо, тогда я благословлю вас на мальчика. Родится, назовёте его Дениской.
– Ой, как было бы здорово! Помолитесь, батюшка.
– Я попрошу о вас одного знакомого ангела.

Смеются:
– У вас и среди ангелов есть знакомые?
– Да. Только он ещё совсем маленький, у него лишь вчера появились крылья.

Завтра у меня трудный день. К назначенному часу похоронщики занесут и оставят в храме маленький гробик. Вокруг соберутся родственники. Игорь с женой станут на колени и, опираясь локтями о гроб, будут не отрываясь вглядываться в Денискино лицо. И все, глядя на них, от жалости заплачут.

Но храм не место торжества скорби. Христос победил смерть, и все в этом должны убедиться. Немедленно убедиться.

Священник подаёт возглас, и начинается молитва. Удивительный молитвенный чин отпевания усопших младенцев. Ничего подобного и ничего равного ему я не знаю. Отпевают усопшего непорочного младенца, а молятся о родителях. Словно маленький человечек стоит рядом с ними и нежно-нежно гладит их по головам.

Чувство скорби сразу же улетучивается, а на смену ему наступает тихая щемящая грусть от временного расставания.

…Как-то мы с матушкой ехали по Белоруссии на автомобиле. Вокруг никого, ни одной машины, ни одного прохожего. И вдруг рядом с каким-то хутором мой глаз на мгновение выхватывает крошечное озерцо и на нём одинокого лебедя.

Толкаю матушку:
– Смотри, смотри – лебедь!
Она поворачивается и долго, пока озерцо полностью не скрылось из глаз, смотрит и всё повторяет:
– Почему он один? Ну почему он один?! Где же она?

В её голосе так много тревожного недоумения. Что означает на фоне этакой красоты немая трагедия лебединого одиночества?
Красиво и одновременно так больно.

Почему-то подумалось: вдруг бы сейчас с нами ехала Лизавета, наша старшая внучка. И, умей она говорить, что сказала бы? Наверняка: «А где его мама?»

…Потом, после отпевания, я провожу малыша до катафалка. Все пойдут и снова станут плакать. А я не буду плакать, потому что у нас с Дениской появилась своя маленькая тайна, одна на двоих. Этого ещё никто не знает, но пройдёт всего чуть больше девяти месяцев, и этот мир посетит большая-большая радость: родится новый человек, и назовут его тоже Дениской.

А от радости разве плачут?