Чуйские были
- Подробности
- Просмотров: 6144
В. Я. Шишков
Эх, да как стегнула по Алтаю Чуя, священная река. Белые стоят на горизонте горы, все в вечных снегах. Чуйские Альпы, земли надгробие. В них родится Чуя, священная река.
Сначала степью течет она: ни лесу здесь нет, ни сочных трав. Зато отсюда ближе небо, ярче звезды, чище, прозрачней воздух.
Вся степь, во времена минувшие, до самых горных маковок была водой залита: века веков плескалось здесь озеро голубой волной. И стерегли это озеро каменные витязи, Чуйские Альпы, богатыри алтайские, плечо в плечо стояли каменной стеной.
Но не удозорили, не усмотрели: обмануло их озеро, убаюкала их зыбун-волна, уснули крепко. А вода прорвала себе ход, проточила горы и хлынула.
Гул пошел по Алтаю, земля затряслась, осыпались камни.
Широко волна хлещет, опрокидывает скалы, грохочет и стонет и мчится вдаль бешеным потоком.
Это Чуя, рожденная в снегам, горами плененная, вырвалась на волю и понеслась меж расступившихся в страхе Алтайских гор.
А озеро обсохло, и дно его превратилось в песчаную Чуйскую степь.
Так стародавняя быль говорит.
На Чуйской степи есть маленький русский поселок Кош-Агач. Такой маленький, что с гор, обнявших степь каменным кольцом, его и не приметить.
Через Кош-Агач Чуйский тракт идет. Узкой тропой соединил он сибирский город Бийск с монгольским — Кобдо.
Весь бы этот тракт серебром можно вымостить да золотом, что загребли-захапали купцы у алтайцев и монголов.
Весь бы тракт можно слезами залить, что сочились из узких глаз полудиких, с чистой душой кочевников; такой большой обидой и горем наделил их русский неистовый, алчный хищник.
Так говорит про купцов недавняя быль.
Бурным шумом шумит, шорохом шелковым…
Эй, подожди, Чуя, вода холодная! Куда бежишь, куда по камням вскачь мчишься? Стой, Чуя, стой! Расскажи нам вчерашние и сегодняшние были свои.
I. Зеркальце
II. Часы
III. Тавро
IV. Живые мешки
V. Гнус
Далеко стегнула по Алтаю Чуя, священная река! Бурлит по крутому склону, вся седая, вся косматая, яро камни точит, грозит своим гневом человеку. Стой, Чуя, стой!.. Гляди — восход стал розовым… День идет, день идет, ночь кончилась… Еще немного — и твои волны запоют иные песни и будут сказывать новые были, светлые и радостные. Да не повторится прошлое, да не затмит оно грядущего дня. Эй, останови, Чуя, гнев свой, не точи яро камни… Милости, Чуя, священная река, больше милости!<
Чуйские были
Зеркальце как зеркальце. Маленькое, круглое, цена ему — пятак.
Купец их с дюжину привез в горную степь. Давно дело было, в этот заброшенный край еще никто зеркал не важивал.
Думает купец:
«Надо калмыкам продать, надо калмыков нагреть. Греха тут нету: калмык не человек, — зверь, и душа у него, как у пса, — пар. Зверь и зверь».
Едет купец в гости к своему другу, калмыку Аргамаю, которого не раз надувал.
Вечером приехал, к огоньку. Аргамай в юрте сидит, толстый, сильный. Один у камелька сидит, баранью кость гложет и мурлычет песню о том, как он завтра на заре будет кочевать к снегам, где такие вкусные сочные травы — сласть скоту.
— Эзень! [Здравствуй (алт.).]- поздоровался купец.
— Эзень, эзень! — откликнулся Аргамай, всматриваясь в пришедшего.
— А-а-а… Эвон кто! Друг… — радостно вскрикнул и уступил гостю свое место.
У костра засуетился, — огонь ярче вспыхнул, -полбарана положил в котел, чай по-калмыцки готовить начал: с молоком, жареным ячменем и солью.
— Баб нету… Один больной, другой в гости укатил к отцу.
— Нет ли арачки?
-Бар, бар [Да, да.]… — и подал в турсуке [Турсук (башк., кирг.) — малый кожаный мех, обычно из трех клиньев, с окороков или задних ног, для кумыса; турсук (вост.-сиб.) — берестяной или плетеный из травы кузов, кошель по грибы, ягоды.] самодельную из молока водку.
Сидят, беседуют. Огонек весело горит. Арачка вкусная, теплая, по жилам загуляла, в мозг ударила, дала волю языку.
Калмык смеется, и купец смеется, по плечу Аргамая похлопывает, льстивые речи говорит:
— Ни у кого таких коней нет, как у тебя. Самые лучшие быки у тебя. Самые лучшие бараны у тебя. Ты богатый. Жена у тебя красивая.
Говорит, арачку пьет, баранину ест.
Аргамаю любо, слушает, смеется и, чтобы не остаться в долгу, говорит гостю:
— Ты самый хороший есть. Самый верный… Друг…
Вспомнил купец про зеркальце.
Думает:
«Надо подарить. Убыток небольшой — пятак».
Достал, показывает.
— На-ка, поглядись.
Смотрит Аргамай пристально. Приковало его зеркало.
— Это кто?
— Да ты…
— Как я?! Это шайтан [Шайтан — в мусульманской мифологии: злой дух, черт, дьявол.]!
— Нет, ты…
Молчит, еще пристальней всматривается, недоверчиво на купца смотрит, говорит ему:
— Чего врешь?! Нету!.. Шуба-то моя, а рожа сроду не видал, не знаю!..
Купец блаженно улыбается, а калмык от нетерпенья заерзал по войлоку, руки дрожат, крепко уцепились за волшебное зеркало. Сроду такой чудесной штуки калмык не видывал.
— Да ты надень шапку-то… Видишь?.. Ты!..
Смотрит калмык — его шапка в зеркале, косу смотрит — его коса, с ленточкой, бородавка на носу его, — ущупал…
— Ха-ха-ха!.. Продай… Делай милость, продай!
А купец совсем обмяк, радость другу своему доставить хочет, говорит:
— Да я тебе его…
— Делай милость, продай… Сколько хочешь возьми!..
И вдруг купеческая душа в подлую алчность покатилась.
— Нельзя… — чуть дрогнув голосом, сказал купец.
— Возьми быка… Ребятам, бабам казать буду… Ха-ха-ха… Пусть смотрят рожам…
— Нет, нельзя, — твердо купец сказал и легонько зеркальце к себе тянет.
Аргамай не дает…
— Два быка, три быка!.. Хороших!..
— Что ты, я сам дороже заплатил… В Москве добыл… Знаешь, слыхал?
Чуть не плачет Аргамай, большой ребенок:
— Возьми четыре быка… Пожалуйста, возьми, друг!..
— Пойдем быков ловить, — жадно сказал купец.
Аргамай смеется плутовато, зеркальце подальше прячет, на купца с опаской смотрит, не продешевил ли тот, не отобрал бы…
Ласково ему говорит тонким своим голосом:
-Ты самый хороший есть… Самый верный… Друг…
Поздно ночью возвращался к себе в стан пьяный купец. И, выписывая в седле опьяневшим туловищем мыслете [Мыслете — название буквы «М» в церковной азбуке. «Писать мыслете» — быть пьяным.], весело вслух думал:
— Он на то и калмык, чтобы его учить. На то он и татарская лопатка.
Вы здесь
Путевые очерки В.Я. Шишкова По Чуйскому тракту
И что за город Бийск? И какой там голова сидит? Что за бийские улицы, что за отвратительная, невообразимая грязь. Богатый, разжиревший на монгольских хлебах город не может устроить себе сносных условий жизни. Улицы—сплошная топь, вонь, мерзость, азиатчина. Дороги мостятся щепой, навозом, дохлыми костями, опорками, пимами. На углу домишко ломают, куда мусор валить? На дорогу; куда печку валить? На дорогу, все втопчут в грязь. Это не улицы, а сплошные отвалы
Алтайское — большое торговое село. Больше 5 тысяч жителей. Каменные торговые помещения. Большой магазин Фирсова, бийского купца. Приказчики в воротничках и манжетах, кассирпга в модной прическе—все на городской лад
Я еще не успел как следует ознакомиться с особенностями бурханизма, не чистого, конечно, бурханизма, имеющего за собою тысячелетнюю давность и философскую догму, а бурханизма особого, чисто алтайского, приноровленного к пониманию новообращенных инородцев. Да сам апостол Чот, действующий под внушением лам, кроме силы воли и широкого размаха темной, непросвещенной мысли, ничем иным не отличается. Он, кажется, безграмотен
Потом слух пошел, что он камлать продолжает. А в-то время священник строгий был в Муюте. Надо, говорит, его проучить. Заманили его, значит, кама, в деревню, силом притащили. А как вытащили на обрыв, на горку, он им и говорит: «Мне только вас жалко, а то обернулся бы медведем и улетел бы». Ну, ладно. Привели его в Муюту, а уж вечер
В последней—большой маральник у местного жителя Попова. Около 500 маралов. Маральник занимает огромную площадь, около сотни десятин. Высокой, из толстых жердей изгородью охвачена зеленая луговина, часть лесистой скалы и один из рукавов речки Семы. Маралы бродят по зеленой траве непуганые, подпускают близко. Самки с маленькими маралятами скрываются за горой, в зарослях леса
Я о ту пору в Онгудае жил. Как началась эта Кутерьма-то, как начали по волости ездить, да народ повещать, все мужики, наши перепугались. Думали, что и будет. Думали, многие тысячи орды валит с войной. Думали, всем карачун будет. Вовсе даже зря весь шум подняли. Только народ перепугали. Какая может быть опасность от алтайцев, да разве они могут кому обиду причинить.
От Топучей начинается пологий подъем на Семинский хребет. Подъем около девяти верст. Он идет по лесистому месту и выводит на небольшую безлесую площадку. С нее открывается великолепный вид на синеющие впереди малые хребты. Перед этим все лесом едешь, ничего не видать, а лишь вырвешься на простор, на вершину перевала, все вдруг пеленой снеговых хребтов всколыхнется и остановится.
Житье наше. неважное. Первая причина—калмык не умеет сено заготовлять, скотина на подножном корму ходит. Вот в прошлом году глубокий снег выпал в нашей бесснежной равнине, скота погибло больше тысячи. Половину скота убавило. А у других весь скот пал. Вторая причина—леса не дают, коры драть нельзя, а скоту необходим теплый хлев: в долине большие ветры живут, лес обязательно надо калмыку, а запретили брать. Третья, самая главная,—скотогоны десятки тысяч скота гоняют по нашей земле из Монголии
В дальнейшем пути я встретил калмыкского зайсана. Он был выпивши, и, так как земская была занята военными, топографами, он расположился со своим адъютантом под навесом амбара на мягких кошмах и подушках
Внутринадельное размежевание калмыцких земель имеет положительные и отрицательные стороны. Но по-ложительных больше. У зайсанов огромная власть. Зайсан имеет полное право пустить на землю его рода за деньги, за водку русских переселенцев
Народ раньше молился только доброму духу. Но добрый дух милостивый, он не взыщет, если иной раз ему и не помолиться. А злой дух всегда возле человека, он рад проглотить душу человеческую, рад зацапать ее, поразить болезнью
Той по-калмыцки — свадьба. Хочу рассказать о довольно оригинальной черте местных обычаев, случайно встреченной мною в Кеньге
От Кеньги к Онгудаю дорога идет красивою долиною Урсула. В 17 верстах от Кеньги—деревня Туехта, единственный пункт на всем Чуйском тракте, где скотогон может обстричь своих овец, идущих в Бийск из Монголии. Своего рода овечья парикмахерская. Стрижкою занимаются по преимуществу женщины
Онгудай. Последний культурный до Кош-Агача поселок. Здесь телеграф имеется, есть с живой душой люди, можно встретить относительный уют. Онгудай. Его российские переселенцы часто «Возгудай» зовут
Действительно, станок трудный. Чике-Таман—это своего рода колокольня Ивана Великого, причем неразумная природа так ухитрилась поставить, что мудрым строителям тракта пришлось вести дорогу чрез самый крестик этой колокольни
Чике-Таман. Прежде всего изречение, нацарапанное на придорожном столбе, на самой вершине перевала рукою отчаявшегося ямщика: «Ета не Чекетаман, а Черт-атаман, сорок восемь грехов»
«Бюллетень книги», рекомендуя «Мериканца» для сельских библиотек и указывая, что произведение Шишкова «является страничкой, иллюстрирующей тяжелую атмосферу, убивавшую творческие возможности наших самоучек и тем самым оттеняющей просветы, внесенные сюда революцией» («Бюллетень книги», 1923, № 3, стр. 43).
СТРАШНЫЙ КАМ
Впервые с подзаголовком «Повесть шаманья, алтайская» опубликовано в «Московском альманахе», М. 1923, вошло в III том Полного собрания сочинений. Печатается по тексту книги. В. Я. Шишков. Страшный кам, изд-во «Недра», М. 1931, где повесть датирована автором: «1919 г. Петроград».
Материал для повести «Страшный кам», работать над которой Шишков начал еще в 1917 году, был собран писателем во время его изыскательских работ на Алтае. Первый раз Шишков попал на Алтай в 1910 году, возглавляя рабочую партию по исследованию реки Бии. «Работа была чрезвычайно опасная, — вспоминал писатель в автобиографии, — но весь риск окупился впечатлениями: познакомился с бытом кержаков-староверов, теленгитов, калмыков, с культом шаманизма: шаманы (камы) во время моления в глухих горных ущельях приносили кровавые жертвы подземному богу Эрлику, жертвенной лошади привязывали к каждой ноге по аркану, и четыре группы алтайцев, вцепившись за концы арканов, раздирали ее живьем. Кам ударом ножа извлекал жертвенную кровь из ее живого сердца. Визг лошади, оранье толпы, громовой грохот аршинного бубна, игра ночных костров во тьме» (См. автобиографию В. Я. Шишкова в I томе Полного собр. соч., ЗИФ, 1928, стр. 69). Культ шаманства и само камлание камов Шишков наблюдал и при вторичном посещении Алтая во время летних работ 1913–1914 годов по исследованию Чуйского тракта, хотя в это время «калмыки и теленгиты уже …переходили в бурханизм (упрощенный буддизм)» (там же, стр. 66). Именно тогда Шишков и услышал историю о казни кама. «В основу „Страшного кама“, писал Шишков П. С. Богословскому, — положены личные наблюдения, расспросы крестьян, священника, учителя о совершившейся казни кама. Звуки бубна слышат до сих пор (в 1913–1914 году я был там). Если интересуетесь, могу прислать мои очерки „По Чуйскому тракту“, напечатанные в „Сибирской жизни“, там есть и про кама» (Письмо к П. С. Богословскому от 17 марта 1926 г. — «В. Я. Шишков, Неопубликованные произведения. Воспоминания о В. Я. Шишкове. Письма», Л. 1956, стр. 265).
Эпизоды, связанные с культом шаманства, жертвоприношения грозному богу Эрлику необычайно красочно и впечатляюще воссозданы на страницах «Страшного кама». Достоверность и точность в описании этих обрядов явились причиной того, что повесть «фигурировала даже в качестве пособия» для студентов антирелигиозного факультета Ленинградского политико-просветительного института им. Крупской (См. Л. Р. Коган, «Из воспоминаний о В. Я. Шишкове» — в книге «В. Я. Шишков, Неопубликованные произведения. Воспоминания о В. Я. Шишкове. Письма», Л. 1956, стр. 175).
Однако при всем богатстве и яркости этнографически-бытового материала в повести, он не самодовлеет в ней, значимость этого произведения определяется прежде всего его глубоким социальным и психологическим содержанием. Идейный смысл «Страшного кама» заключен как в обличении религиозного изуверства наиболее зажиточных слоев сибирской деревни (священник, учитель, кулачество), являющихся прямыми виновниками страшной расправы с Чалбаком, так, с другой стороны, и в изображении гибельного влияния религиозных предрассудков на душу человека, который, будучи бессилен освободиться от них, падает их жертвой.
ЦАРСКАЯ ПТИЦА
Впервые опубликовано в «Петербургском сборнике», изд. журнала «Летопись дома литераторов», 1922. Печатается по тексту Полного собрания сочинений, том III, 1927, где рассказ датирован автором: «1921 г. Петроград».
ЧЕРНЫЙ ЧАС
Впервые опубликовано в альманахе «Круг», 1924, № 3. Вошло в III том Полного собрания сочинений. Печатается по тексту книги: Вяч. Шишков, Пурга. Повести и рассказы о старой Сибири, Новосибгиз, 1938, где рассказ датирован автором: «1921 г.».
ЖУРАВЛИ
Впервые опубликовано в «Красном журнале для всех», 1924, № 1. Печатается по тексту Полного собрания сочинений, том II, 1928, где рассказ датирован автором: «1924 г.».
СВЕЖИЙ ВЕТЕР
Впервые опубликовано в журнале «Молодая гвардия», 1924, № 4. Печатается по тексту Полного собрания сочинений, том II, 1928, где рассказ датирован автором: «1924 г.».
Материалом для рассказа «Свежий ветер» послужили непосредственные наблюдения писателя над жизнью деревни в первые годы существования советской власти, в частности впечатления, полученные нм при посещении в начале 20-х годов Лужского уезда Петроградской губернии. «Я в тех местах жил два лета, видел комсомольцев, собрал материал», — сообщал В. Я. Шишков в письме к П. С. Богословскому от 17 марта 1926 года («В. Я. Шишков, Неопубликованные произведения. Воспоминания о В. Я. Шишкове. Письма», Л. 1956, стр. 264–265). Уже в очерках «С котомкой», написанных в октябре 1922 года как раз по возвращении из Лужского уезда, Шишков приводит рассказ одного сельского врача о случае, который наряду с личными впечатлениями писателя лег в основу сюжета «Свежего ветра».
«…Выписался недавно один больной, — говорит доктор, — пожилой крестьянин, жил с двумя сыновьями и с женой, пьянствовал и парней приучил пить. Жену ругал, бил, истязал, и сыновья помогали… Так продолжалось больше года. Жена от побоев в старуху превратилась, оглохла, но вот пришел сын-красноармеец к сразу вступился за мать: „Вот что, отец, ты лучше оставь, теперь не прежние права. А то плохо будет. Упреждаю!“ Целый месяц красноармеец с батькой воевал, и кончилось тем, что однажды в ссоре сгреб ружье, да и царапнул в старика. Я думал, что умрет, — нет, ожил. Руку только пришлось отнять. Пока лежал, говорил: „Поправлюсь, и его убью, и старуху убью“. Однако все обошлось хорошо. Фактик этот возымел… свое действие… Мужики вдруг почуяли, что пришла какая-то новая сила — их дети, красноармейцы, — и эта сила вступается за слабого… Многие мужички призадумались» (Вяч. Шишков, Полн. собр. соч., т. XI, ЗИФ, 1927, стр. 18).
В тех же очерках «С котомкой» писатель не раз сам прямо формулирует мысль, послужившую лейтмотивом «Свежего ветра», — мысль о первостепенной роли крестьянской молодежи в преобразовании жизни деревни: «…как будто начинает въедаться в жизнь свежая струя: с одной стороны, возвратившиеся пленные… с другой, и это из главных главное — мужичья молодежь, потрепавшаяся в вихре революции по широкому лицу России. У них и взгляд шире — народ бывалый, и к старому укладу отвращение, у них воля и тяга к новой, красивой
Технологическая
карта урока родной литературы в 7 классе
Тема: «В.Я.
Шишков «Чуйские были»»
Тип
урока: открытие нового знания
Цели
урока: помочь ученикам прийти к осмыслению
авторского отношения к изображаемому, постижению художественной идеи произведения.
Задачи:
Образовательные:
показать
своеобразие художественного мира писателя, совершенствовать
навыки анализа художественного произведения.
Развивающие:
создать условия для самостоятельной деятельности учащихся, способствовать развитию
навыков работы с текстом, познавательной учебной деятельности.
Воспитательные: воспитывать
стремление к знаниям, способствовать воспитанию любви к
родному краю.
Планируемые
результаты
Предметные
умения: знание особенностей художественного мира писателя.
Личностные:
воспитание самостоятельности, сотрудничества, коммуникативной компетенции.
Метапредметные:
развитие навыков анализа, синтеза, рефлексирования, работа над формированием
речи.
Основные понятия: герой,
средства
выразительности, рассказ,
просторечия, диалектизмы.
Оборудование:
текст рассказа, портрет писателя, печатный раздаточный материал.
|
Деятельность учителя |
Деятельность обучающихся |
УУД |
|
I. Цель |
||
|
Приветствие, — Здравствуйте, ребята! — Хлопните в ладоши те, кто — Кивните те, кто хочет получить — Поднимите правую руку те, кто -Молодцы! Начнем урок. Задает вопрос: — Пользуясь — Какие |
Приветствие учителя, сообщение о готовности класса к уроку. Высказывают |
Самоопределение, Целеполагание Планирование учебного сотрудничества (К) |
|
2. Цель |
||
|
Предлагает прочитать эпиграф, назвать Работа с эпиграфом: Алтай очень хорош. Я Из |
Отвечают на вопросы. Примерные ответы: Это |
Подведение Коррекция, |
|
3. Цель |
||
|
Задает Как вы Подводит |
Отвечают на вопросы. Возможный — |
Выполнение |
|
4. Цель этапа: постановка целей учебной деятельности и на этой основе |
||
|
Организует учебный процесс на этапе. — Чтобы найти ответ на этот вопрос, давайте |
Учащиеся |
Выражение |
|
5. Цель: обеспечить |
||
|
1) Предлагает 2) Предлагает (Приложение Задает — — — |
Сообщение «В Большой советская энциклопедии сообщается: Шишков 21.9(3.10).1873, г. Бежецк, ныне Калининской обл., — Читают Отвечают Язык |
Развитие |
|
6. Цель |
||
|
Предлагает |
Выполняют |
Установка Контроль |
|
4) Организует Задание Создание 1. Жанр, 2. 3. Язык |
Выполняют |
Развитие Сотрудничество |
|
7. Цель |
||
|
Предлагает |
Представляют |
Построение Коррекция Умение |
|
8. Самостоятельная работа. Цель |
||
|
Предлагает дополнить опорную схему. |
Работают с опорной схемой. |
Самоконтроль, выделение и осознание Самоопределение (Л) |
|
9. Цель |
||
|
Организует — |
Осуществляют самоконтроль, оценивают свою работу. Обсуждают |
Рефлексия Самооценка; Выражение |
|
9. Информация |
||
|
Комментирует |
Осуществляют |
Приложение
1
В.
Я.Шишков «Чуйские были»
Эх, да как
стегнула по Алтаю Чуя, священная река. Белые стоят на горизонте горы, все в
вечных снегах. Чуйские Альпы, земли надгробие. В них родится Чуя, священная
река.
Сначала степью
течет она: ни лесу здесь нет, ни сочных трав. Зато отсюда ближе небо, ярче
звезды, чище, прозрачней воздух.
Вся степь, во
времена минувшие, до самых горных маковок была водой залита: века веков
плескалось здесь озеро голубой волной. И стерегли это озеро каменные витязи,
Чуйские Альпы, богатыри алтайские, плечо в плечо стояли каменной стеной.
Но не удозорили,
не усмотрели: обмануло их озеро, убаюкала их зыбун-волна, уснули крепко. А вода
прорвала себе ход, проточила горы и хлынула.
Гул пошел по
Алтаю, земля затряслась, осыпались камни.
Широко волна
хлещет, опрокидывает скалы, грохочет и стонет и мчится вдаль бешеным потоком.
Это Чуя, рожденная
в снегам, горами плененная, вырвалась на волю и понеслась меж расступившихся в
страхе Алтайских гор.
А озеро обсохло, и
дно его превратилось в песчаную Чуйскую степь.
Так стародавняя
быль говорит.
На Чуйской степи
есть маленький русский поселок Кош-Агач. Такой маленький, что с гор, обнявших
степь каменным кольцом, его и не приметить.
Через Кош-Агач
Чуйский тракт идет. Узкой тропой соединил он сибирский город Бийск с
монгольским — Кобдо.
Весь бы этот тракт
серебром можно вымостить да золотом, что загребли-захапали купцы у алтайцев и
монголов.
Весь бы тракт
можно слезами залить, что сочились из узких глаз полудиких, с чистой душой
кочевников; такой большой обидой и горем наделил их русский неистовый, алчный
хищник.
Так говорит про
купцов недавняя быль.
Бурным шумом
шумит, шорохом шелковым…
Эй, подожди, Чуя,
вода холодная! Куда бежишь, куда по камням вскачь мчишься? Стой, Чуя, стой!
Расскажи нам вчерашние и сегодняшние были свои.
Далеко стегнула по
Алтаю Чуя, священная река! Бурлит по крутому склону, вся седая, вся косматая,
яро камни точит, грозит своим гневом человеку. Стой, Чуя, стой!.. Гляди —
восход стал розовым… День идет, день идет, ночь кончилась… Еще немного — и
твои волны запоют иные песни и будут сказывать новые были, светлые и радостные.
Да не повторится прошлое, да не затмит оно грядущего дня. Эй, останови, Чуя,
гнев свой, не точи яро камни… Милости, Чуя, священная река, больше милости!
Приложение
2
Зеркальце
Зеркальце как
зеркальце. Маленькое, круглое, цена ему — пятак. Купец их с дюжину привез в
горную степь. Давно дело было, в этот заброшенный край еще никто зеркал не
важивал. Думает купец:
«Надо
калмыкам продать, надо калмыков нагреть. Греха тут нету: калмык не человек, —
зверь, и душа у него, как у пса, — пар. Зверь и зверь». Едет купец в
гости к своему другу, калмыку Аргамаю, которого не раз надувал. Вечером
приехал, к огоньку. Аргамай в юрте сидит толстый, сильный. Один у камелька
сидит, баранью кость гложет и мурлычет песню о том, как он завтра на заре будет
кочевать к снегам, где такие вкусные сочные травы — сласть скоту.
—
Эзень! — поздоровался купец.
—
Эзень, эзень! — откликнулся Аргамай, всматриваясь в пришедшего.
—
А-а-а… Эвон кто! Друг… — радостно вскрикнул и уступил гостю свое место.
У
костра засуетился,-огонь ярче вспыхнул,-полбарана положил в котел, чай
по-калмыцки готовить начал: с молоком, жареным ячменем и солью.
—
Баб нету… Один больной, другой в гости укатил к отцу.
—
Нет ли арачки?
—
Бар, бар… — и подал в турсуке самодельную из молока водку.
Сидят,
беседуют. Огонек весело горит. Арачка вкусная, теплая, по жилам загуляла, в
мозг ударила, дала волю языку. Калмык смеется, и купец смеется, по плечу
Аргамая похлопывает, льстивые речи говорит:
—
Ни у кого таких коней нет, как у тебя. Самые лучшие быки у тебя. Самые лучшие
бараны у тебя. Ты богатый. Жена у тебя красивая.
Говорит,
арачку пьет, баранину ест. Аргамаю любо, слушает, смеется и, чтобы не остаться
в долгу, говорит гостю:
—
Ты самый хороший есть. Самый верный… Друг…
Вспомнил
купец про зеркальце. Думает:
«Надо
подарить. Убыток небольшой — пятак». Достал, показывает.
—
На-ка, поглядись.
Смотрит
Аргамай пристально. Приковало его зеркало.
—
Это кто?
—
Да ты…
—
Как я?! Это шайтан!
—
Нет, ты…
Молчит,
еще пристальней всматривается, недоверчиво на купца смотрит, говорит ему:
—
Чего врешь?! Нету!.. Шуба-то моя, а рожа сроду не видал, не знаю!..
Купец
блаженно улыбается, а калмык от нетерпенья заерзал по войлоку, руки дрожат,
крепко уцепились за волшебное зеркало. Сроду такой чудесной штуки калмык не
видывал.
—
Да ты надень шапку-то… Видишь?.. Ты!..
Смотрит
калмык — его шапка в зеркале, косу смотрит — его коса, с ленточкой, бородавка
на носу его, — ущупал…
—
Ха-ха-ха!.. Продай… Делай милость, продай! А купец совсем обмяк, радость
другу своему доставить хочет, говорит:
—
Да я тебе его…
—
Делай милость, продай… Сколько хочешь возьми!.. И вдруг купеческая душа в
подлую алчность покатилась.
—
Нельзя… — чуть дрогнув голосом, сказал купец.
—
Возьми быка… Ребятам, бабам казать буду… Ха-ха-ха… Пусть смотрят рожам…
—
Нет, нельзя, — твердо купец сказал и легонько зеркальце к себе тянет. Аргамай
не дает:
—
Два быка, три быка!.. Хороших!..
—
Что ты, я сам дороже заплатил… В Москве добыл… Знаешь, слыхал?
Чуть
не плачет Аргамай, большой ребенок:
—
Возьми четыре быка… Пожалуйста, возьми, друг!..
—
Пойдем быков ловить, — жадно сказал купец. Аргамай смеется плутовато,
зеркальце подальше прячет, на купца с опаской смотрит, не продешевил ли тот, не
отобрал бы… Ласково ему говорит тонким своим голосом:
—
Ты самый хороший есть… Самый верный… Друг… Поздно ночью возвращался к
себе в стан пьяный купец. И, выписывая в седле опьяневшим туловищем мыслете,
весело вслух думал:
—
Он на то и калмык, чтобы его учить. На то он и татарская лопатка.
Давая общую характеристику своему путешествию на Лену и Нижнюю Тунгуску, Шишков писал: «Условия жизни были каторжные, работа опасная, но экспедиция дала мне житейский опыт и богатейший бытовой материал, и я очень благодарен за нее судьбе» (там же, стр. 60). Действительно, исследуя этот обширный и малонаселенный край, писатель познакомился здесь с бытом тунгусов-кочевников, политических ссыльных, таежных крестьян, а также старожилов края, поселившихся в Сибири еще при Петре Первом и в силу полной изолированности, отсутствия путей сообщения, сохранивших в неприкосновенности уклад жизни XVII–XVIII вв. Шишков записал здесь свыше восьмидесяти старинных «проголосных» песен и былин, а с дороги весной и летом направил газете «Сибирская жизнь» несколько путевых очерков. Эти очерки — «С берегов Лены» (за подписью «Первопуток») и «С берегов Нижней Тунгуски» — были опубликованы в июньских и июльских номерах «Сибирской жизни» за 1911 год («С берегов Лены» — в № от 6 июня, 1 и 8 июля; «С берегов Нижней Тунгуски» — в № от 14 и 15 июля).
КРАЛЯ
Впервые опубликовано в журнале «Заветы», 1913, № 2. Вошло в сборники произведений Шишкова «Сибирский сказ», Пг. 1916; «Краля», ЗИФ, М.—Л. 1924. Печатается по тексту Полного собрания сочинений, т. IV, 1927. В указанном томе Собрания сочинений произведение датировано автором 1913 г., однако первое упоминание о нем мы находим уже в письме В. Я. Шишкова к А. М. Горькому из Томска от 30 декабря 1911 г., где он просит. Горького просмотреть рассказ «Авдокея Ивановна» («В. Я. Шишков. Неопубликованные произведения. Воспоминания о В. Я. Шишкове. Письма», Л. 1956, стр. 247). Это обстоятельство позволяет, считать, что первоначальный вариант «Крали» (названный по имени главной героини рассказа «Авдокея Ивановна») был написан значительно раньше 1913 г.
ЧУЙСКИЕ БЫЛИ
Впервые опубликовано в «Ежемесячном журнале», 1914, № 2. Вошло в сборники произведений Шишкова «Сибирский сказ», Пг. 1916, «Сибирский рассвет» (Барнаул), 1917; «Краля», ЗИФ, М — Л. 1924, а также в III том Полного собрания сочинений. Печатается по тексту книги: Вяч. Шишков, Пурга. Повести и рассказы о старой Сибири, Новосибгиз, 1938, где произведение датировано автором: «1913. Томск».
Материал для «Чуйских былей», так же как и для путевых заметок «По Чуйскому тракту» (опубликованы в газете «Жизнь Алтая», 1913, 17 июля), был собран Шишковым на Алтае, где в течение 1913–1914 гг. он возглавлял рабочую партию по исследованию Чуйского тракта, проходившего от города Бийска до границ Монголии. Основная тема «Чуйских былей» — характерное для всего творчества писателя обличение хищнической сущности русской буржуазии, использующей любые преступные пути и средства во имя наживы и стяжательства. В письме к писателю Ремизову о своей работе над «Чуйскими былями» в 1913 г. Шишков говорил: «Это серия мелких рассказов из быта знаменитых грабителей сибирских купцов „чуйцев“, что грабили монголов, алтайцев, а теперь вознесло их золото на верх жизни: все перед ними спины гнут, кругом почет, первые в Бийске люди…» (цит. по книге А. А. Богдановой «Вячеслав Шишков. Литературно-критический очерк», Новосиб. книжн. изд-во, 1953, стр. 30).
СУД СКОРЫЙ
Впервые опубликовано в книге: Вяч. Шишков, «Сибирский сказ», Пг. 1916. Вошло в сборник произведений Шишкова «Краля», ЗИФ, М.—Л. 1924, и в III том Полного собрания сочинений. Печатается по тексту книги: Вяч. Шишков, Пурга. Повести и рассказы о старой Сибири, Новосибгиз, 1938, где рассказ датирован автором: «1914. Томск».
Характеризуя произведения из жизни «малых народностей» Сибири, вошедшие в сборник «Сибирский сказ», в том числе «Суд скорый», Вл. Бахметьев писал: «Рассказы „Помолились“, „Суд скорый“, „Чуйские были“ — яркая… картина быта аборигенов края, обкрадываемых и теснимых заезжим, „культуртрегером“… Читаешь о всех этих Борисках, Конго, Юсупах, Гнусах, Харлашках, Гирманчах и видишь, сколь безобразна русская жизнь: сверху донизу надо лопатами очищать ее, и веришь, что сделает это не кто иной, как тот самый жестокий и ласковый народ, который, подобно Оглашенному („Суд скорый“), из судьи угнетаемых превратится в судью над угнетателями» («Сибирская жизнь», 1917, № 4, 5 января).