Рассказы следователя из жизни

За более чем тридцать лет работы корреспондент «Ленты.ру» Игорь Надеждин слышал тысячи занятных историй от сотрудников правоохранительных органов. Среди них были треп, байки и розыгрыши, но были истории, в которые сложно поверить и которые невозможно забыть. Все рассказчики — давние знакомые автора, в искренности их сомневаться не приходится. Подробные расспросы и обсуждение этих случаев убеждали в том, что стражи порядка сталкивались с необъяснимыми, даже паранормальными явлениями, которые невозможно объяснить с научной точки зрения: рассказчики действительно стали свидетелями какой-то «чертовщины». В юридических документах ее следов, разумеется, не найти, ведь оперативники и следователи составляли бумаги так, чтобы коллеги не приняли их за умалишенных. Поэтому здесь нет реальных фамилий и указаний конкретных мест. Как говорится, хотите — верьте, хотите — нет…

Топор-призрак

(рассказ полковника юстиции, криминалиста, ныне доктора юридических наук)

Эта история произошла со мной в начале нулевых. 3 января мы с Виктором Иосифовичем, дежурным следователем-криминалистом Следственного управления Московской городской прокуратуры, заступили на дежурство на сутки. Дежурство было рядовым: пара выездов на бытовые убийства, где наша помощь не потребовалась — районные следователи прекрасно справлялись сами.

Около 16:30 зазвонил телефон прямой связи с дежурным по городу — в электричке патруль транспортной милиции обратил внимание на мужчину в крови. Сначала решили, что он пьян и порезался, но почти сразу выяснилось: на нем нет ни единой царапины, а кровь — чужая. При этом гражданин явно был не в себе — вроде и не пьян, но как-то заторможен и отвечал невпопад. Запахло убийством. Фамилии и имени задержанный назвать не мог, то есть буквально — силился, пытался, открывал рот, но звуков не издавал.

Мужчину обыскали, нашли в кармане то ли паспорт, то ли военный билет, проверили и выяснили, что живет он в одном из районов столицы, где тогда еще оставались частные дома. Выехавший на место наряд доложил: дом заперт на висячий замок, на крыльце — следы крови. Дверь взломали, внутри обнаружили «тело женщины с множественными рублеными ранами головы и тела», как напишут потом в сводке. Помогать районным специалистам на место происшествия вскоре отправились и мы с Виктором Иосифовичем. Приехали часа через 1,5 после начала работы, но, как оказалось, почти все сделали без нас.

Минут через 40 поступил новый вызов: в другом районе Москвы напали на инкассаторов, два трупа, раненый и пропавшие 1,5 миллиона рублей. Там мы с Виктором Иосифовичем проработали всю ночь, и около девяти утра я отправился домой. Но около часу дня мой напарник позвонил и попросил срочно вернуться. По телефону он ничего объяснять не стал, что меня очень удивило.

Иосифович встретил меня на проходной, затащил в прокуратуру без оформления пропуска и сразу повел в дежурную комнату. Там на столе лежали свежие фотографии с убийства в частном доме, только что проявленные и отпечатанные. На них было отчетливо видно: посреди комнаты, точно под люстрой, лежит топор, его лезвие и почти белоснежное топорище покрывает кровь.

— Ты его видел? — спросил меня Иосифович. До этого мы были с ним подчеркнуто на вы.

— Нет, — ответил я, про себя подумав, что меня зачем-то разыгрывают.

Тогда Виктор Иосифович достал сводку и сунул мне под нос: мол, читай, что изъято. А изъято было много чего: фрагменты пола со следами крови, стаканы и чайник, зубные щетки и одежда, обои и белье… Но топора не было.

— Я звонил всем, кто там был, — объяснил коллега. — И как бы между прочим спрашивал, нашли ли орудие убийства. И мне все отвечали — нет, орудия не нашли. Все говорят одно и то же.

Вот тут меня проняло. Я понял: это не розыгрыш. Мы с Виктором Иосифовичем отправились обратно в тот дом. Я и сейчас его помню — старый, тускло-серый, под черепичной крышей, с облезшей краской на рамах, ржавой подковой, прибитой над дверью. Окруженный таким же старым садом. Не знаю уж, по какой причине, но все деревья вокруг стояли в снегу, а этот сад встретил нас корявыми черными ветвями.

Мы сорвали печать, вошли и щелкнули выключателем. Люстра зажглась. Топора не было. Почему-то внутрь мы не пошли. Потоптались у входа, развернулись и пошли курить. Потом криминалист достал из портфеля фотоаппарат и пошел внутрь — делать новые снимки. Я посоветовал Виктору Иосифовичу попробовать сделать фото на телефон — и все повторилось: топор был хорошо виден на снимке. Вот только глаза наши его не видели…

И только когда, сунув мне целлофановый пакет и надев резиновые перчатки, Виктор Иосифович медленно наклонился и стал сводить руки у пола так, чтобы взять топор — тут он вдруг проявился. Только был не ярко-белый, как на фото, а серый, покрытый каким-то налетом, словно зиму пролежал под снегом.

Между тем подозреваемый ничего не помнил: он утверждал, что вечером лег спать, а утром проснулся уже в больнице. Погибшую он опознал — это была женщина, к которой он ушел от жены, его первая любовь. С женой подозреваемый развелся, наладил быт с новой подругой, и они только-только зажили счастливо, как вдруг…

Он был до последнего уверен, что продажная прокуратура повесила на него чужое преступление, а настоящего убийцу искать не собирается. Вроде бы в больнице он и умер — у здорового мужика, много лет ходившего по тайге, во сне просто остановилось сердце. Но точно я не знаю — не выяснял. С Виктором Иосифовичем о произошедшем мы больше никогда не говорили.

Проклятие сибирской ведуньи

(рассказ следователя-важняка, в то время сотрудника одного из следственных отделов Главного следственного управления при прокуратуре Москвы, который проводил проверку по факту самоубийства задержанного)

Мертвую Машу нашли в столичном лесопарке собачники. И нашли как-то странно — 20-летняя студентка одного из столичных вузов, красавица-отличница, считалась пропавшей без вести больше десяти дней. Однажды она просто не вернулась с занятий в общежитие. На следующий день в деканат позвонили ее родители, встревоженные молчанием дочери, после чего, от греха подальше, деканат заявил в милицию. Розыск шел ни шатко ни валко — мало ли где могут загулять студентки. Но однажды в разгар рабочего дня в дежурную часть позвонил мужчина и сказал, что нашел труп…

Опознали ее быстро — по длинной косе и одежде. Сумку с учебниками и документами не нашли, но приметы в розыскном листе совпали. Одного из однокурсников отправили в морг, и он с уверенностью сказал: Мария. Судебные медики еще на месте происшествия сказали, что девушку изнасиловали и несколько минут спустя зарезали. Под ее ногтями была чужая кровь — убийцу она поцарапала. Ну и деталь — до этого нападения Маша была невинной…

Сообщили родственникам, проживавшим… ну, скажем так, далеко за Уралом. И Машины мама с папой приехали в Москву, захватив с собой бабушку Наталью Сергеевну. Помню ее как сейчас: в возрасте за 70 она выглядела максимум на 45 — высокая, стройная, с ярко-белыми зубами, пронзительными голубыми глазами и длинной толстой косой, обернутой вокруг головы. Кстати, выглядела моложе своих 50 и ее дочь — мать погибшей.

Ехали они почти трое суток на поезде, и за это время оперативники уголовного розыска уже установили подозреваемого. Местный житель, 19-летний Николай, физически крепкий, хитрый и расчетливый, с примесью какой-то восточной крови, постоянно попадал в поле зрения милиции, но на серьезных преступлениях не попадался.

То его видели там, где сожгли машину, то замечали возле дома, из которого украли деньги, то в больницу попадали местные пацаны, а у Коли костяшки пальцев в кровь сбиты… Но прямых показаний на него никто не давал, а сам он утверждал, что был совсем в другом месте. Кстати, подруги у Николая менялись очень часто, но ни одна по поводу расставания не плакала.

Собственно, как позже выяснилось, в компании друзей Николай как-то обмолвился, что силой девку взять несложно — они в ступор впадают и покладистыми становятся. Тут главное, чтобы она не заложила, и способ есть один, лично им испробованный. Тон, которым он это говорил, покоробил всех, и об этих словах в итоге быстро узнал местный опер.

К Коле стали присматриваться, но начальник грохнул кулаком по столу и приказал: задерживайте. Куда деваться — задержали. Стали осматривать — и на груди, спине и боках задержанного обнаружили поджившие царапины, причем много. Похоже, получил их Николай примерно тогда, когда Маша погибла. Сам он следы объяснил страстными ночами со случайной знакомой, которая позже исчезла из его жизни. Ищите, мол, я ничего про нее не знаю, кроме того, что дружит она с одним из ваших ментовских генералов — якобы случайно обмолвилась.

Поди, что называется, проверь. Ножа у Николая не нашли, хотя знакомые видели у него некое подобие финки. Одежды дома много, но в какой он мог насиловать — непонятно. Ну, а грунт на ботинках — так он тем лесопарком часто ходил, и доказательством это не является. Стали Николая допрашивать, несколько часов работали — не колется. Требует, чтобы его версию проверяли.

И тут родители Машеньки и та самая Наталья Сергеевна приехала к следователю получать разрешение на захоронение — без него тело из морга не выдают. Следователь выставил адвоката и Николая из кабинета в коридор, сам начал бумаги заполнять. И хотя не принято допрашивать до похорон, решил он и родителей Маши допросить — из другого города их не вызовешь, а поручать местным следователям такое дело — много времени уйдет.

Да только допрашивать надо маму и папу, а бабушка вроде и не при чем, и Наталье Сергеевне в коридоре подождать предложили. Она вроде согласилась, встала со стула — и вдруг спросила: нашли душегуба-то? И вроде как вопрос, а прозвучал как утверждение. Следователь потом в бумагах написал, что ответ дал однозначный: ищем. Но в приватных беседах сознался — черт его за язык потянул, честно ответил: подозреваемый есть, но отрицает все. Экспертизу ждать будем — может, чего и срастется… Вон он, в коридоре с адвокатом беседует.

Наталья Сергеевна в коридор вышла и прямо от дверей на Николая смотрит. А тот в коридоре наручниками к батарее пристегнутый стоит, рядом адвокат, а чуть в стороне — опер, который задержанного доставил… «Понимаешь, она на него просто смотрит, а он вдруг на нее как зыркнул и нагло так спрашивает: «Чего уставилась?» Она молчит, а он вроде как продолжает: «Не я это, слышишь? Менты на меня вешают, а я не при делах». Она все равно молчит, а он ей: «Мало ли кто что говорит». То есть у всех полное впечатление, что они беседуют, но она-то молчит, даже губы не двигаются», — вспоминал потом оперативник.

И ведь что удивительно — камера в коридоре была, записи потом просматривали: так и есть. Она стоит и молчит, а у него явно губы шевелятся. Отошла Наталья Сергеевна в сторону, к другому кабинету, присела там и сидит, ждет. Только вдруг Николай в лице как-то поменялся, словно все мышцы омертвели. И совсем другим тоном говорит вдруг оперативнику: «Слышь, мне приспичило, в туалет отведи».

Его отстегнули, в туалет отвели. Там и оставили. А когда он попросил прикрыть дверь, опер убедился, что окно закрыто, решетки стоят — и вышел. Правда, дождался, пока Николай штаны снимет, и руку ему одну пристегнул к петле в кабинке…

Его там и нашли спустя буквально пять минут. Он еще жив был, но уже без сознания. Скорая приехала, в больницу его отвезла, и там он часа через полтора умер. Он себе в той кабинке вены на руках перегрыз. Перегрыз — это для протокола, по сути он себе руки до кости разодрал. У него свое же мясо в зубах клочьями застряло…

Скандал был большой. Врачи скорой сначала решили, что пациента собаками затравили. Всех спасла запись той самой камеры: видно на ней, что Николай на своих ногах в туалет идет и что никто с ним туда не заходит. И Наталья Сергеевна в кресле спокойно сидит. Только когда суета началась — встала, в туалет заглянула, даже не заходя туда, и в кабинет к следователю зашла. Своих забрала — и ушли они.

Уже посмертная генетическая экспертиза показала: под ногтями Маши действительно были кожа и кровь Николая. Никто не мог понять одного: Николай в туалете не издал ни звука, а врачи говорили, что он грыз себе нервные узлы, боль должна была быть адской. Причиной его смерти как раз и стал комбинированный болевой и геморрагический (от кровопотери) шок…

Потом уже, года через полтора, один из оперов, занимавшихся Николаем, с одногруппницей Маши роман закрутил. И она как-то ему призналась: Машу все любили и знали потому, что она кровь могла остановить заговором, боль головную снять, по женским проблемам хорошо помогала: руками поводит, что-то пошепчет, пять минут — и все проходит. Когда ее спрашивали, как она так может, отвечала: бабушка мне передала, у нас в Сибири без этого нельзя.

И парни за ней пытались ухаживать, но она никого к себе не допускала. Именно так — не допускала. Они вроде и рады бы, но с какого-то момента прикоснуться к ней просто не могут. Будто скафандр надет на ней.

Незримая жертва

(рассказ подполковника полиции, оперуполномоченного по особо важным делам одного из окружных управлений ГУ МВД Москвы)

В группу по расследованию убийств я пришел почти сразу после Вышки (Высшей школы милиции) и уже много лет работаю только по тяжким преступлениям. Сначала — по единичным душегубам, потом — по группам и организаторам. Однажды нам с коллегами очень повезло — мы взяли членов одной группировки киллеров, причем с железной доказухой: стрелок и его дублер фактически попались с оружием в руках. Многие бандиты молчали, кто-то врал, ну а парочка разговорилась. И среди них был один — диспетчер, отвечавший за организацию преступлений: крови на нем не было, а знал он все или почти все.

Диспетчер много чего рассказал, но была загвоздка: мы точно знали, что этой группе давали заказ на одного бизнесмена-булочника и денег заплатили в два раза больше против обычного. Деньги бандиты взяли и работать начали, но через пару месяцев весь задаток вернули и штраф заплатили, объяснив отказ какими-то странным отговорками. Мол, «долг чести отдать надо, все силы на другого [другую жертву] кинули», хотя мы точно знали, что никаких других заказов у них в тот момент не было. В общем, на всех следственных действиях, как возможность появлялась, я подкатывал к диспетчеру с вопросом: чего от булочника-то отказались?

Но вижу — он после этого вопроса замыкается и смотрит как-то странно. Взгляд такой — мол, понимаю, почему интересуешься, и вижу, что начальству твоему именно это интересно, но ничего не скажу. Лучше пару лет сверху отсидеть, чем хоть слово сказать. Однажды только бросил: «Отстань ты от меня с булочником. Отказались по внутренним нашим заморочкам». Однажды мы везли диспетчера в СИЗО после следственных действий, и в дороге он нам рассказал про булочника. Сам рассказал — за язык его никто не тянул.

Как выяснилось, киллерам тогда работа не помешала бы — за заказ они взялись с радостью. Диспетчер со старшим очень хорошую схему продумали: во дворе машину поставили — специально купленную иномарку не на ходу, и в ней оставили видеорегистратор с модемом. А в соседнем дворе, который осматривать никто бы не пошел, еще одна машина — ретранслятор. В ней уже и компьютер стоял, и специальные передатчики, и дублирующие системы… И получалось, что все перемещения жертвы бандиты отслеживали, будучи километрах в десяти. Привязать их к месту происшествия было невозможно.

Убирать булочника собирались направленным взрывом, но аккуратно: так, чтобы никто посторонний под него не попал. Бомба с управлением с того же самого модема. А вся начинка электронная с хитринкой — сразу после взрыва она должна была расплавиться. Видеорегистратор в машине сам по себе вопросов бы не вызвал. И даже легенду придумали владельцу машины, которая любую проверку выдержала бы. Да и сам владелец за деньги и под страхом смерти все бы сделал, как надо.

Но только не видели они булочника! Машина его подойдет, постоит с минуту — и поедет. Но никто из нее не выходит и в подъезд не входит. А только свет в квартире зажигается. Будто бы сам по себе. И так — месяц подряд. Из офиса предприниматель выходит, домой едет, время известно, и в нужное время даже машина его во двор въезжает, но никто из нее не выходит! Ни в режиме реального времени, ни на записи.

Они через месяц плюнули на конспирацию и пошли туда своими глазами смотреть. И все то же самое: машина подъехала, постояла и уехала, никто из нее не вышел. А свет в квартире булочника вдруг зажегся! И тогда они студентика одного, к которому давно присматривались, подрядили: фото ему показали и велели проследить за булочником. А он, никому ничего не сказав, девчонку одну с собой взял. Потом говорил, что после дела собирался с ней в клуб сходить.

Сидит студент во дворе с девочкой, въезжает машина булочника — и он на нее уставился. А машина стоит — никуда не едет, и не выходит из нее никто. И тут девушка его спрашивает: ты чего на этого толстяка уставился?

— Какого толстяка? — студент спрашивает.

— Ну того, который у «мерина» стоит, на водителя кричит…

А студент не только не видит, но и не слышит. Ну как не слышит… Девушку свою слышит, улицу слышит, скорая где-то едет — сирену слышит, а ругани не слышит! Уж как студент им все это рассказывал — не знаю. Но только поверили они ему от начала до конца. От заказа отказались, деньги вернули и штраф выплатили. А технику-то снимать уже после приехали. И так совпало, что в тот момент булочник домой приехал. И тут-то они его увидели. И даже услышали.

Глаза он им отводил. Как — непонятно: родился булочник в Подмосковье, жил в Москве и даже в армии ни дня не служил. Ребенком был болезненным, родители его только на море и возили. Обучить его некому было. Но отводил ведь!

Не знаю почему, но я диспетчеру сразу поверил. Начальнику доложил, что подробности выяснить не удалось, а контакт с подследственным был утрачен. Потом он вновь говорил, что причина сугубо внутренняя — разногласия между участниками группировки. Больше мы к той теме ни разу не возвращались. Собственно, на этом наше общение с диспетчером закончилось, и вскоре он пошел под суд.

Умер он ночью после оглашения приговора. Заснул — и не проснулся.

А булочник и сейчас жив.

Больше важных новостей в Telegram-канале «Лента дня». Подписывайтесь!

В начале двухтысячных довелось мне работать следователем одного из районных ОВД.

Вспоминается один случай в самом начале карьеры.

Ситуация — банальный грабеж. Девушка возвращалась с дискотеки, в ту пору была мода телефоны на шее на шнурках носить. Ну вот один умник и попытался у нее на улице этот самый телефон с шеи сорвать, но девушка оказалась не из робкого десятка, и вцепилась парню в руку ногтями. Парень ей по голове треснул разок, и с телефоном убежал… Ну возбудили, как водится, ст. 161 ч. 2 Грабеж, т.е. открытое хищение чужого имущества с применением насилия, не опасного для жизни и здоровья. Все бы дружно забили на это, но статья тяжкая (до 10 лет), а это сильно портит статистику. Вот и взялись опера не очень хитроумным способом пытаться найти грабителя.
А забыл я упомянуть вот о чем — паренек был рыжий (веснушки, волосы). А таких искать проще… Подняли картотеку с ранее судимыми, проживающими в этом районе (а у нас только так опера и отрабатывают будничные преступления). Нашли схожего по возрасту рыжего паренька, ранее судимого за грабеж пару раз. Показали фотку девушке — а она, не сильно заморачиваясь, говорит — раз рыжий, значит он. Поехали опера к нему в адрес — семья неблагополучная, поэтому обыск можно было делать без всяких лишних бумажек. Похищенного телефона не нашли…

Поскольку я был начинающий следователь, то уголовное дело, т.н. «темное» (т.е. не перспективное к раскрытию), находилось у меня. И вот в один прекрасный вечер, собираясь домой, подходят опера и говорят — дело раскрыли, надо проводить опознание. Ну что ж — денег у паренька не было, поэтому вызвали знакомого дежурного адвоката, а также девушку — потерпевшую. Опера предварительно через щель в двери показали ей «злодея». ДАже нашли рыжих статистов. Так что опознание прошло на ура. Это в уголовном преследовании доказательство № 1. Злодей молчит, говорит не я. Поэтому пришлось проводить очную ставку, в ходе которой девушка говорит, что это он, а он — что не он) Вот такой каламбур. Это доказательство № 2. Для полноты картины еще неплохо бы явку с повинной оформить — и красота. Но нет — парень не сознается. Опера попинали его слегка, но паренек добродушный такой попался. Я ему говорю — сознавайся и иди домой с миром, отпущу под подписку о невыезде. Я реально хотел так сделать, т.к. возни с арестом много, а преступление не ахти какое опасное. Но паренек молчит. Закрываю его в ИВС на 2 суток, т.к. признания нет. Практика такая…

И начинаю размышлять. Получается ситуация патовая — 50 на 50. Она говорит, что он, а он не сознается. Телефона нет. Опера кричат, что раскрыли, сводку оттарабанили, карточки учетные выставили. Это к чему? А к тому, что теперь дело назад в разряд «темных» не переведешь. И опять же по сложившейся практике печатаю постановление о возбуждении перед судом ходатайства об избрании меры пресечения в виде заключения под стражу. Но прежде чем материал в суд нести, надо получить визу прокурора. Т.е. если прокурор откажет — у следака железный отмаз перед руководством, мол, прокурор отказал, а если нет — значит доказухи хватает. Иду к прокурору, тот даже не смотря дело спрашивает в чем вкратце суть. Я ему — так и так, из доказухи — опознание и очная ставка. Ни свидетелей, ни похищенного. Он мне — а чего с арестом пришел? Я — дак требуют. Прокурор поинтересовался судим ли ранее паренек. Услышав положительный ответ, выдал «Раз судимый, значит он!». Но чтобы не обкакаться в будущем неплохо бы закрепить доказуху. А именно — надо его свозить в бюро судебно-медицинской экспертизы, где под микроскопом посмотреть руки и найти царапины… А для этого, говорит, время нужно. Поэтому обвинение предъявлять не будем, а продлим его задержание еще на 5 дней.
Беру паренька, смотрю на руки — вроде ничего особенного, а прошло где-то 5 дней, когда девочка ему руку царапнула. Едем к эксперту. Беру бутылку. И, о чудо! Царапины нашлись, настоящие, и давность их образования — 5-7 дней, так в заключении написано было.
Ну, теперь я окончательно уверился, что паренек просто тупит. Беру бумажки, идем с прокурором в суд, и судья, не смотря ничего (а им это вообще по барабану, т.к. если следак с прокурором пришли — значит есть основания, вообще про работу суда отдельная история),сажает парнишку в СИЗО до суда.

На следующий день предъявляю ему обвинение, он по-прежнему не сознается. Ну и черт с ним, с убогим, подумал я. И забыл про это дело. Но подходил двухмесячный срок, и дело надо было направлять в суд.

А тут еще подруга паренька пару раз приходила — свиданку просила. Я ей говорю — не сознается, никаких свиданок. Со следаком, мол, дружить надо.

Ну, приезжаю я, значит, с адвокатом в СИЗО с делом его знакомить. А есть такая фишка — особый порядок. Это когда ты сознаешься, никому не мешаешь, во всем покаялся, в суд никто, кроме тебя не вызывается. И за это получаешь меньше, чем обычно, т.к. у суда геморроя меньше. Я ему, значит, вместе с адвокатом (которому по хрен, т.к. он ходит за гос. деньги) начинаю говорить — мол, напиши в протоколе ознакомления, что вину осознал, получишь особый порядок, все равно ведь сядешь, а вот насколько — сам решай. Паренек опытный был, и говорит, что если дам свиданку, то сознается, т.к. все равно условно не получит, имея непогашенную судимость. Ну, короче, все дружно с адвокатом написали, оформили признание, заявили ходатайство о применении особого порядка. Адвокат ушел. А я решил перекурить со злодеем, пока конвоя ждали (конвойный один был). НУ и разговорились за жизнь. Я ему говорю — а чего ты раньше тупил? Ходил бы сейчас на подписке, а уж если закрыли в СИЗО, значит реальный срок будет (это тоже практика). А он мне — я этого не совершал, но понял, что все равно посадят, а лишние 2-3 года сверху ни к чему.

А царапины откуда? Как оказалось, он неофициально на пилораме работал оператором…

Я удивился, т.к. реально поверил, что он раскаяться решил. Приехав в кабинет, вызвал потерпевшую, спрашиваю — ты уверена, что это он, а она мне — да эти рыжие все на одно лицо! Я говорю — а зачем так говорила? Она — опера попросили. Вот так.

Дело к прокурору повез сам (а не курьером). Говорю так мол и так, паренек-то невиновный сидит, че делать? А прокурор мне в ответ — ты судью подставить хочешь? или прокурора? или себя? Если его оправдают, то как минимум мне неполное служебное с лишением всех копеек, а как максимум — уголовное дело за превышение или фальсификацию. Выкинь, говорит, из головы все это. Может он грабеж и не совершал, а пару магнитолок-то из машин тиснул… Так что, говорит, не совсем он невиновный…

Отправил я дело в суд… На этом как бы миссия следователя заканчивается. Но уж больно паренек хороший был. Иду к председателю суда — милая женщина, всех нас (следаков) как детей любила. Рассказываю ей всю историю, а она мне в ответ — не парься, случаи разные бывают, типа ниче страшного, ну не отпускать же его теперь? Но все-таки позвонила судье, у которого дело, и попросила «не строжничать». И получил парнишка 2 года колонии… А мог и 5-7. Чему, кстати, он очень обрадовался.

Вот такое начало карьеры…

Кто-то скажет, что неправильно это, не гуманно, незаконно. Согласен. Но, послушав седого прокурора и председателя суда, которые безо всяких эмоций на это отреагировали, я понял — что это в порядке вещей.

Интересны ли еще истории о милицейской жизни?

© Александр Черенов, 2020

ISBN 978-5-4496-8938-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава первая

…Но последнее слово – за мной

Мне в очередной раз «крупно везёт»: я получаю загубленное дело. Даже дважды загубленное: с истекшими процессуальными сроками – со всеми возможными продлениями – и истекшими сроками содержания под стражей трёх следственно арестованных мужичков. «Постарались» следователи местного РУВД: самая бестолковая публика во всей системе внутренних дел.

По заявлению потерпевшей дело возбуждено по статье «нанесение телесных повреждений средней тяжести»: «ментовская» подследственность. Но через два месяца «вдруг выясняется», что потерпевшая не только избита, но и изнасилована этими же фигурантами. Следователи РУВД один за другим – всего в количестве трёх «очень крупных специалистов» – «тянут резину» ещё два месяца: хотят расследовать изнасилование, чтобы «утереть нос прокуратуре». Но «что дозволено Юпитеру, не дозволено быку» – и через четыре месяца дело направляется «по подследственности» в прокуратуру.

К своему производству его принимает наш новичок, только что окончивший юрфак – заочно. Правда, мужик – не пацан: тридцать два года, два года армии, двенадцать лет работягой на заводе, женат, двое детей. Только, вот, ума этот житейский стаж ему не прибавил. Он – не первый из тех, «кому не дано»: у меня уже был такой «сослуживец», когда я только начинал карьеру в занюханном приморском городишке на краю бескрайней пустыни.

Итог всех стараний новичка – ещё два вхолостую потраченных месяца. И только теперь дело передают мне.

– Надо было сразу тебе передать! – усердно посыпает голову пеплом прокурор, – но я думал – дело простенькое, даже новичок доведёт его до суда. Выручай!

Вздыхаю, но делать нечего… кроме того, что есть много, чего делать. Начинаю изучать материалы дела, и мне становится нехорошо: обвинение построено целиком на показаниях потерпевшей. Целиком и полностью. Больше – ничего. Ничего материального: никакой спермы, никаких повреждений половых органов, никаких следов на одежде потерпевшей. Ничего, кроме слов «жертвы насилия».

Правда, криминалистическая экспертиза наложения микрочастиц обнаружила кое-какие волокна с одежды одного из арестантов на кофте жертвы, но и только. Этот же арестант признался в том, что пару раз «съездил по физиономии» «жертве», но не в процессе изнасилования, в ответ на якобы оскорбление с её стороны. Этот факт «мордобоя» подтверждает и один из двух других «соучастников». Но факт изнасилования все дружно отрицают. Я не сомневаюсь в том, что частичное признание получено в РУВД после «профилактической обработки» «клиента»: арестант смекнул, что сесть за хулиганство лучше, чем за изнасилование.

Начинаю с очередного – их уже чёртова уйма – допроса потерпевшей. Ничего нового, но один момент утешает: девка, кажется, твёрдо стоит на своём. На нашем с ней, то есть: подтверждает факт изнасилования. И всё равно я в сотый раз вопрошаю:

– Ты не откажешься от своих слов?

У меня имеются основания для подобных сомнений: девка – типичная шлюха, причём, откровенно вокзального типа. Потасканная, испитая рожа, которую язык не поворачивается назвать лицом, одежонка «будто с помойки», специфическое хихиканье, разговорная речь ниже уровня ПТУ – всё это характеризует «жертву насилия» лучше всяких слов.

Ситуация – классическая: «что такое ничего, и как из него сделать что-то?». Поэтому я снова допрашиваю всю троицу. «Хулиган» частично признаёт вину, но все трое «идут в отказ» по изнасилованию. Приходится устраивать очные ставки. Я не хочу, чтобы всех троих этапировали в РУВД в одном «автозаке»: конечно, они уже и в СИЗО «спелись», но я всё равно не хочу. Поэтому я везу «потерпевшую» в СИЗО и провожу очные ставки со всеми тремя «клиентами» по очереди. Шлюха держится – и это меня частично успокаивает.

Я не могу «высосать из пальца» отсутствующие доказательства, поэтому занимаюсь «бумаготворчеством»: собираю характеристики, допрашиваю соседей, родственников, друзей, товарищей по работе, уточняю заключения экспертов. Конечно, всё это – «мёртвому припарки», потому что изначально обвинение строилось как дом на песке: стоит шлюхе отказаться от своих показаний, и всё рассыплется в прах.

И я чувствую, как вокруг «потерпевшей» начинаются телодвижения. Вначале чувствую, а вскоре уже и вижу: защитники обвиняемых «обхаживают» её со всех сторон. Я не сомневаюсь в том, что стимулировать её будут не уговорами, а хорошим рублём. К сожалению, мои сомнения оправдываются в самом ближайшем будущем: на суде. Шлюха всё время находится в окружении адвокатов, но мне удаётся улучить момент и прямо спросить ей:

– Ты готова отказаться от своих показаний?

– Нет, что Вы! – лепечет «потерпевшая», и почему-то краснеет и прячет от меня глаза. Я вижу, как иронично-снисходительно на меня посматривают адвокаты. Я слышу, как они эту «вокзальную подзаборную» называют уменьшительно-ласкательным именем «Людочка», и как эта «Людочка» буквально млеет от восторга.

Через пару часов помощник прокурора – толковая баба, которая поддерживает обвинение – «спешит обрадовать» меня:

– Эта сучка отказалась от показаний! Теперь её никто не насиловал, только один из них несколько раз ударил её в лицо, и то не «в контексте» изнасилования! Двоим – оправдательный приговор, третьего – под подписку о невыезде! Вот же тварь!

Я дожидаюсь оглашения приговора, выхожу в коридор и вижу сияющую рожу шлюхи и такие же сияющие физиономии трёх адвокатесс. Увидев меня, последние откровенно смеются мне в лицо. Я столбенею от ярости, но только на мгновение. Уже в следующее мгновение я вспоминаю Высоцкого: «Он слишком рано нас похоронил! Ошибся он – поверьте мне, ребята!».

– Ничего, блядь, будет и на нашей улице праздник!

Я стремительным шагом подхожу к шлюхе, хватаю её за руку и выдёргиваю из «тесного круга друзей».

– Вы что себе позволяете?! – пытается корчить из себя начальство одна из них.

– Молчать!

Вероятно, у меня такое «внушительное» лицо, что «несостоявшаяся защитница» моментально уменьшается в росте, а с физиономий двух её товарок победительные улыбки облетают, как осенняя листва с деревьев. Я тащу шлюху в свой кабинет.

– Сидеть тут, сука!

Я сажаю её на лавку для свидетелей, хватаю со стола папку, выхожу из кабинета и запираю за собой дверь.

– Нет, ну, какая сука!

Именно такими словами встречает меня прокурор: даже такого, как он, «достала» ситуация.

– Я как раз по этому поводу!

И я кладу на стол заполненный бланк постановления об избрании меры пресечения в виде содержания под стражей. Прокурор читает – и болезненно морщит лицо.

– Ну, ты же знаешь, что через месяц будет амнистия?

– Ничего, пусть хоть месяц посидит на параше, сука!

Удивительно, но обычно нерешительный и трусоватый, на этот раз прокурор молча берёт печать, шлёпает её на постановление и расписывается в графе напротив своей фамилии.

– Действуй!

Я возвращаюсь в кабинет и вижу, что конвой – который уже не нужен – ещё не уехал. Подзываю к себе хорошо знакомого мне начальника конвоя и вручаю ему постановление об аресте.

– А где «клиент»?

Я отпираю дверь и вижу, как эта сука дёргает решётки на моём окне. У меня чешутся руки «вломить» ей от души, но я сдерживаюсь: мой ответ – впереди.

– Забирай!

На руках у шлюхи защёлкиваются «браслеты». Начальник конвоя «сопровождает» её кулаком в спину – и они исчезают за дверью.

На следующий день я бросаю все дела и еду в СИЗО. На мою удачу, сегодня дежурит моя выводная. Сегодня она мне нужна не только для того, чтобы доставить «клиентку» на допрос в следственный кабинет. Но сначала я предъявляю шлюхе обвинение.

– За что?!

Шлюха уже не улыбается. Всё точно по Высоцкому: «Но сегодня – не так, как вчера!»

Я разворачиваю Уголовный кодекс и в буквальном смысле тычу её носом в статью.

– Читай, сука: «Клевета, соединенная с обвинением в совершении государственного или иного тяжкого преступления, – наказывается лишением свободы на срок до пяти лет».

Минуту она тяжело дышит – и вдруг потасканная её рожа кривится в ухмылке.

– Ничего – скоро уже амнистия.

Ох, как мне хочется врезать по этой мерзкой роже! Но я сдерживаюсь.

– Обвинение понятно?

– Понятно.

– Распишись за то, что «понятно».

Шлюха расписывается. Я складываю бумаги в папку, папку – подмышку, и выхожу в коридор со словами:

– Сиди смирно, сука!

Моя выводная – в коридоре.

– Пошепчемся?

– Слушаю тебя.

– Определи эти суку к профессионалкам. Пусть они её отделают так, чтобы на ней живого места не было, чтобы она, сука, даже на карачках не могла ползать! Сможешь?

Выводная усмехается.

– Только для тебя!

– Ну, ты же знаешь: за мной «не заржавеет»!

Мы легонько прижимаемся друг к другу – и я распахиваю дверь кабинета:

– Она – твоя!..

…С недавних пор я замечаю, как три адвокатессы из юридической консультации нашего района посматривают на меня с каким-то животным страхом. Больше на их холёных губах не блуждает ухмылочка по моему адресу. Я не сомневаюсь в причине: они наверняка видели свою «подзащитную» с фиолетовой рожей и на костылях. Ну, а я здесь ни при чём: таковы тюремные нравы. Я лишь исполнял служебный долг в строгом соответствии с действующим законодательством. Но не стану кривить душой: я почему-то не скорблю в связи с тем, что случилось с этой шлюхой. Оставляю это на совести адвокатов. Глядя мне в лицо и ухмыляясь, они думали, что этим уже сказано всё, что в этой истории поставлена точка. Ими поставлена. Только последнее слово оказалось за мной…

Глава вторая

«Безголовка»

Меня перевели в этот город сразу после «краткосрочной» – почти на четыре месяца – командировки в сельскую глушь. Этот городишко был немногим лучше: серые дома, короткие узкие улицы с разбитым асфальтом, непрерывно висящая в воздухе угольная пыль. Типичный шахтёрский город-спутник. Единственным «плюсом» в сравнении с далёким селом была получасовая досягаемость областного центра.

Времени на «раскачку» мне не дали совсем. Уже на следующий день от моего прибытия уходил в армию стажёр-следователь, а другой следователь уже «сидел на чемоданах» в ожидании скорого перевода в столицу. Так что всё их «наследство» из двадцати с лишним дел всего за несколько дней перекочевало в мой сейф.

Дела были «разнокалиберные», от совсем необязательных возбуждением самоубийств до убийств с особой жестокостью. Особое моё внимание привлекло одно дело. Хотя правильнее будет сказать: «старшие товарищи» привлекли моё «особое внимание» к этому делу. Интриговало оно, прежде всего, необычностью сюжета: молодой парень покончил с собой посредством самоповешения. В этом не было бы ничего удивительного, если бы петля не шла с «приложением» из отрезанного полового члена. Точнее, член был отрезан не полностью: только головка.

Именно поэтому ироничный стажёр, у которого я принимал дело, определил его как «Безголовка». Материалов стажёр насобирал на целый том – и уже начал собирать второй: парень оказался старательный, да и других дел в производстве у него не было. Определённый УПК двухмесячный срок расследования уже истёк, но областной прокурор продлил срок ещё на месяц.

Я быстро пролистал дело. С точки зрения любого нормального следователя – а я уже был «не первый год замужем» – на выходе имелся классический «глухарь»: уйма бесполезных протоколов допроса, обязательные судебно-медицинские и криминалистические экспертизы и даже посмертная судебно-психиатрическая экспертиза «на тему» «А не мог ли будущий покойник перед самоубийством сам себе отрезать член?».

Почему именно в такой «редакции»? Да потому что, судя по материалам, всё дело представляло собой «дорогу с односторонним движением»: мужик сам себе отрезал член, а потом повесился. На каком основании это предположение стало сначала доминирующей гипотезой, а затем и вовсе единственной версией?

Объяснений этому обстоятельству имелось два. Первое: у мужика был небольшой, даже маленький член размером с жёлудь. А поскольку он работал в шахте, то это являлось каждодневным поводом для насмешек со стороны товарищей во время помывки в бане. Ему даже «советовали» отрезать член: может, другой – побольше размером – вырастет!

Второй причиной был классический дефицит свежих идей и версий у следствия. И стажёр пошёл по «пути наименьшего сопротивления: он начал усердно разрабатывать эту «жилу». «Шаг вправо, шаг влево» – и он старательно не отвлекался от «магистрального пути» на ненужные «отклонения от генеральной линии, только мешающие расследованию дела».

Хотя отклонений и не было: парень старательно не замечал ничего, что не укладывалось бы в его такую удобную версию. Тем более что и судебные психиатры вовремя «подыграли»: они допустили возможность «авторского членовредительства» по причине сильного душевного волнения, вызванного систематическими оскорблениями товарищей по работе.

Правда, коллеги-шахтёры, признав факт насмешек, категорически отрицали возможности «усекновения главы» самим будущим покойником. Во всяком случае, он ни разу не обиделся «по-настоящему»: до слёз и мордобоя, не говоря уже о самоубийстве.

Я ещё раз допросил всех шахтёров, который в последний день жизни будущего покойника мылись с ним в бане. Но меня интересовали три вопроса, которые совсем не интересовали моего предшественника. Первый: давался ли именно в этот день совет «срезать старый член, чтобы на его месте вырос новый»? Второй: находился ли в это время в бане кто-нибудь не из состава бригады? И третий: не случилось ли каких-либо инцидентов в бане или за её пределами, неважно, с участием будущей жертвы или других лиц?

Ответ на первый вопрос не представлял собой никакой новизны: и в этот раз, как и во многие другие, «дружеский совет» был дан. По поводу нахождения в бане чужака соратники разошлись во мнении: одни утверждали, что посторонних не было, другие говорили, что, вроде, был кто-то, но кто именно, вспомнить уже не представляется возможным.

Вопрос по поводу инцидента неожиданно заставил шахтёров шевелить мозгами. Нет, насчёт «внутренностей бани» все были единодушны: никаких эксцессов. Но по вопросу предбанника один ГРП (горнорабочий подземный) после нескольких неудачных попыток вспомнить всё же «прозрел»: да, такой инцидент имел место быть – и как раз с участием будущего «обезглавленного» товарища. То ли он кого-то толкнул плечом, то ли его кто-то толкнул, но тут же последовал «обмен мнениями друг о друге» и хватание «за грудки». Правда, до полноценного «выяснения отношений» развиться инциденту не удалось: то ли «враждующие стороны» внезапно охладели друг к другу, то ли кто-то их разнял. На вопрос «Кто это такой?» будущий «безголовка» ответил: «Да, так – один хрен…».

Я вызвал к себе вдову покойного. Она меня приятно удивила: молодая, красивая, спокойная, даже ироничная. На мой совсем «не для протокола» вопрос – по поводу маленького члена супруга – она усмехнулась и сказала: «Мне хватало». Но вызывал я её не для того, чтобы задать «непротокольный» вопрос: я собирался ещё раз произвести осмотр места происшествия – их с мужем квартиры. Не обыск, а именно осмотр. Вдова не возражала, и мы отправились «на дело»…. по делу.

На месте я «соорудил» из пары соседей понятых и приступил к осмотру. Топтаться в «центре поля» не имело смысла: здесь уже всё «вытоптали» «менты» и прокуратура, поэтому я работал исключительно Феофаном – дьяком Посольского приказа из комедии Гайдая «Иван Васильевич меняет профессию»: ползал на брюхе и нырял во все потаённые места. Через полчаса ползаний и ныряний произошло то, что поэт определил словами: «Не пропадёт ваш скорбный труд и дум высокое стремленье». Другой поэт тоже был бы уместен: «Навозну кучу разгребая, петух жемчужину нашёл».

В переводе на житейскую прозу: в стопке слежавшейся пыли под днищем неподъёмного раскладного дивана я нашёл пуговицу. Пуговица «шла в комплекте» из оборванных ниток и кусочка ткани, то есть, была выдрана «с мясом».

– Ваша?

Я демонстрирую пуговицу вдове. Та отрицательно машет головой. Я ещё раз ныряю головой под диван и уже собираюсь выныривать обратно, как вдруг…

– А вот это интересно…

Я вижу на полу два крупных пятна, слегка припудренных пылью. Лезвием для бритвенного станка я срезаю стружку с пятнами и рассматриваю её на свету.

– Что это? – включается вдова.

– Как сказал бы эксперт: «бурые пятна, похожие на кровь»… Только как они оказались здесь, если лужа крови была в трёх метрах отсюда? Вряд ли кровь оттуда могла долететь сюда. Да и если бы долетела, то брызги были бы во все стороны, а их нет! Пятна – только под диваном…

– И что это значит?

Я вижу, как вдова «оживает»: она, как и братья покойного, не верит в то, что муж покончил собой, да ещё таким изуверским способом.

– Выводы – потом…

Я задумчиво обрабатываю ладонью подбородок. Наконец, меня «дополнительно осеняет».

– Скажите, а муж мог Вас приревновать к кому-либо?

Вдова не удивляется моему вопросу, а лишь медленно поводит головой из стороны в сторону.

– Я не давала ему повода. Ни разу.

Но я уже «оседлал конька».

– А сам он – прошу меня понять правильно, это не праздное любопытство – сам он не мог «развлечься на стороне»?

Женщина хмурится и пожимает плечами.

– Ну, вообще-то он парень красивый… был…

Согласен: братья покойного уже демонстрировали мне домашний фотоальбом. «Безголовка» в бытность живым человеком был точной копией артиста Михаила Боярского времён «Трёх мушкетёров». Такому девки должны были вешаться на шею гроздьями – а тут, как говорится, «возможны варианты»…

Я начинаю разрабатывать это направление. Мне необходимо установить «круг общения» покойного – вернее, перечень жертв его «коварно-неотразимой внешности». Я вновь встречаюсь с шахтёрами из его бригады… и нащупываю первые контакты: как и всякий красивый, но недалёкий мужик, «Безголовка» любил хвастаться своими победами на «любовно-постельном фронте».

Я навещаю первую «удостоенную знакомства с членом красавца». Конечно, первая она – только в моём списке, но вряд ли в его постели. Первая даёт ниточку ко второй, вторая – к третьей, третья… Я не помню, какой была по счёту очередная «единственная любовь», но только я сразу почувствовал: клюёт! И не какой-то, там, пескарь: акула!

Девчонка заполучила не только сомнительное удовольствие: «Я думала, у него член в полметра длиной, а там гороховый стручок!» – но и ещё более сомнительные в части удовольствия последствия. Хорошо ещё, что срок беременности позволял сделать аборт, да и триппер излечился за пару недель.

– А зачем Вам это? – вдруг насторожилась девчонка.

Я постарался покривить щекой как можно естественней.

– Родня покойного пытается уверить в том, что он был «ангел во плоти». Вот я и собираю материал для «художественного портрета». Вы у меня уже… нет, я уже сбился со счёта…

– А-а-а-а!

Девчонка зримо успокаивается, и я раскланиваюсь. В тот же вечер я наведываюсь в квартиру к её старшему брату. И не один наведываюсь: с «группой товарищей»… из местного ОУР. Почему именно к нему? Никакого секрета: потому что я уже показал его фотографию в бригаде «Безголовки» – и «вспомнивший за инцидент в бане» тут же опознал его как того, кого будущий покойник определил словами «Да, так – один хрен».

Во время обыска «брат» был сначала чернее тучи, а затем и вовсе «утратил политическое мужество»: парень не был «уркой», а потому не умел держать ни фасон, ни удар, то стало особенно заметно после того, как я – в присутствии понятых, разумеется! – вытащил из чрева старенькой стиральной машины мужскую рубашку. Она была бы ничем не примечательной, если не два «но»: «неродная» пуговица и явно застиранные пятна крови.

– А, вот, «моя» пуговица – которая твоя – идеально подходит!

И я прикладываю пуговицу к рубашке. Парень ещё ниже опускает голову.

– Как ты сам понимаешь, криминалистическая экспертиза без труда установит принадлежность этой пуговицы, ниток и обрывков ткани твоей рубашке. А «судебная биология» докажет, что кровь «из этих пятен» – одной группы с кровью покойного… Ну, что: сам расскажешь – или помочь?

Парень делает протяжный выдох – и обречённо машет рукой.

– Я всего лишь хотел набить ему морду… для того и пришёл к нему в квартиру…

– Как узнал, что он будет один дома?

– Следил за ним…

– И что было дальше?

Парень нахмурился. Нет, он не припоминал: он помнил всё.

– Я позвонил в дверь. Он открыл, но успел только ухмыльнутся: я врезал ему по морде, вошёл в квартиру и закрыл дверь за собой. Я собирался его всего лишь «отметелить»… за сестру… за позор, о котором узнали, если не все, то многие. А этому гаду – всё «хрен по бороде»!..

– Дальше!

– Дальше я за шкирку затащил его в зал…

– Для «продолжения работы»?

– Ну, да… Но он оказался «здоровый бык»… Только я наклонился над ним, как он вцепился мне рукой в рубаху так, что она затрещала по швам, а потом локтем врезал мне по носу.

– И из носу пошла кровь?

– Да.

– А пуговица?

– Отлетела, когда я вырвался…

Парень шумно выдохнул ноздрями, поводя головой из стороны в сторону, словно не веря, то ли тому, что это случилось, то ли тому, что попался.

– Как он оказался в петле?

Парень развёл руками.

– Случайно… Я не хотел… Я ему врезал ногой по яйцам, и уже собирался уйти, а он…

– «А он»?

– … Крикнул, что моя сестра – шлюха, ничем не лучше всех других, которых он «оприходовал»… Вот тогда я и схватил верёвку…

– А верёвка – что: «рояль в кустах»?

Мы усмехаемся одновременно: убивец неожиданно составляет мне компанию.

– Нет, она лежала на подоконнике. Обычная бельевая верёвка… Ну, вот я и придушил гада. А потом привязал верёвку к крюку, на котором висит люстра, смастерил петлю – и вырубил этого гада ударом в печень: я – кмс по боксу… Когда он перестал трепыхаться, я приподнял его за пояс и сунул в петлю…

– А идея с членом?

Убивец криво усмехается.

– Экспромт… И потом… мне вдруг подумалось, что это – действительно идея: два – в одном. То есть, он как бы исполняет совет друзей, а для меня это дополнительная месть за сестру… Вот я и «укоротил» его на «головку»…

Убивец сокрушённо качает головой.

– И ведь «прокатило». Жаль только, что Вы не поверили…

– А не наоборот?

Убивец устремляет на меня недоумевающий взгляд.

– Не понял…

– Объясняю: может, сначала был член, а петля потом?

Он реагирует моментально.

– Нет, сначала была петля!

– Соображаешь!

Сейчас моя очередь усмехаться.

– Думаешь таким образом избежать «особой жестокости»?

Парень молча уходит от меня глазами.

– Ну, да ладно… А как же ты не нашёл пуговицу?

Убивец с честным сожалением на лице разводит руками.

– Не нашёл… Кровь пошла носом… Да и времени уже не было…

– А рубашку почему не выбросил? Коллекционировал улики против себя?

Убивец кривит щекой в усмешке.

– «Жадность фраера сгубила»… Рубашка – совсем новая, китайская «Дружба» – чистый хлопок…

За совершение умышленного убийства с особой жестокостью – я подстраховался «вышаком», да и согласно акту СМЭ на момент «усекновения» будущий труп ещё был жив – убивец был «вознаграждён» пятнадцатью годами лишения свободы с отбыванием наказания в исправительно-трудовой колонии усиленного режима. Суд, из-за моей подстраховки лишённый возможности вернуть дело на дополнительное расследование, даже не стал переквалифицировать обвинение на менее тяжкое типа «убийство в состоянии сильного душевного волнения» или что-нибудь в этом роде. Ну, а я постарался посредством материалов дела донести «светлый образ шахтёра-кинозвезды» до сведения широких масс трудящихся, ибо, как сказал Господь: «по делам вашим судимы будете». «Jedem das seine»: «Каждому – своё»…

— Это в жизни я скромный, добрый и податливый, а в работе, когда речь о судьбах людей, — жесткий и непреклонный, с преступниками разговаривать умею, — с ходу объяснился старший следователь Заводского РОСК Минска Владимир Чумаченко. — А вы–то чего в стул вжались? Мы ведь просто беседуем. Хотите чаю?

Чаю хотелось. Но под гипнотизирующим взглядом собеседника было как–то неуютно, будто видит тебя насквозь. Это первое впечатление. После пятичасового общения подполковник юстиции в запасе уже казался мне милейшим человеком и, кстати, во многом походил на прокурорского следователя Лужина из фильма «Длинное, длинное дело». На что Владимир Михайлович заметил: «Возможно. Между прочим, это единственная картина, где наша работа показана правдиво. А современные сериалы типа «Каменской» не смотрю, там что ни сотрудник, то волшебник. К примеру, у медика, который и труп осматривает, и следы собирает, он же и дактилоскопирует, спрашивают: «Когда наступила смерть?» Тот на часы смотрит: «В 3 часа 20 минут 36 секунд». Утрирую, но так примерно и выглядит, а люди думают, что это и есть наша работа».

Минчанин Володя Чумаченко с детства увлекался судомоделизмом, в 14 лет выполнил нормативы кандидата в мастера спорта. Спал и видел, как после школы окажется в военно–морском училище. Но из–за травмы глаза парня не приняли, и отец трудоустроил сына на станкостроительный завод фрезеровщиком.

— Спустя три года поступил на юрфак БГУ. Работал в Минской межрайонной прокуратуре, сначала стажером, а потом и следователем. Одним из первых дел, которые мне поручили, было убийство в деревне. Приехал на место, осмотрелся. Человек лежал на диване с разрубленной головой, возле него — кровь. Была она рядом на стенке, на потолке (видимо, от замаха топором)… Мать–старушка говорила, что ворвались двое, что–то искали, стали сына избивать, потом убили… «Но если его избивали, то следы наверняка остались бы и в других местах, да и мужчина не лежал бы, словно спал, — думал я. — Признаков погрома тоже не было». В общем, неведомых незнакомцев я отбросил сразу и прикинул, кому и зачем понадобилось убивать этого человека и как образовались следы? Тут еще надо понимать, что любая ситуация разворачивается по наиболее вероятному сценарию. Так и здесь. Все говорило о том, что убила эта самая бабушка. Сын ее был редким негодяем: между отсидками в колониях и пьянками избивал и насиловал собственную мать. А однажды она не выдержала и взяла в руки топор. 

В 1993 году в Минске убили журналиста Олега Г. Чумаченко тогда работал в Ленинском районе. Где, как он говорит, компания (оперативники) подобралась отменная — все сотрудники ответственные, смышленые и в хорошем смысле слова дерзкие:

— Леня Шведковский — опер от бога. Дановский Сашка, Швайбович Леня… Да много отличных ребят. Работу мы никогда не делили, она была общей. Так и по убийству. В квартиру Г. бандиты приходили накануне вечером, на разведку. Они знали, что глава семьи в командировке, сын у бабушки, а дома оставалась одна хозяйка, но решили проверить информацию наводчика. Действовать договорились утром. План таков: женщина открывает дверь, ее запирают в ванной и грабят. Но на свою беду ночью вернулся супруг, и когда Ольга, открыв утром дверь и увидев перед собой вооруженных людей, закричала, он выбежал в прихожую… и получил смертельное ранение.

Вынесли налетчики немного.

— Вот гаденыш, наколол, — шипел один из бандитов.

Нехорошие слова адресовались наводчику — Мишке К., который жил по соседству и дружил с сыном убитого. Мишка считал, что раз Олег часто ездит в заграничные командировки, значит, деньги в семье водятся. Но просчитался недоросль.

— Как только хозяйка выбралась, сразу позвонила в милицию, — продолжил рассказ В.Чумаченко. — Описать преступников она не смогла. В стрессовой ситуации люди обычно не запоминают примет. Когда человека обуял страх, он думает совершенно о другом.

Тем не менее следственно–оперативная группа нашла людей, видевших у дома незнакомцев, нашла черное такси, в котором те вывезли награбленное. Таких машин, к слову, в городе было всего восемь, поэтому разыскать водителя и узнать, что двоих казахов и россиянина он высадил возле девятиэтажки в микрорайоне Шабаны, удалось быстро. Остальное было делом техники. Просто вламываться в квартиру к вооруженным бандитам слишком рискованно. Поэтому тихо открыли дверь и, оказавшись внутри, быстро уложили всю гоп–компанию лицом в пол. Здесь же нашли похищенное и оружие, из которого был убит журналист.

Произошло это в конце 90–х, в многоэтажке по улице Мележа. Семиклассник, открыв дверь своей квартиры, обомлел: в прихожей на полу с перерезанным горлом лежала домработница…

В этой семье было двое сыновей-подростков. Жили небедно, однако родители стали замечать, что парни у них подворовывают, и спрятали деньги в комнате, под ключ. Но старший сын изловчился и сделал дубликат. Только тайник так и не нашли, позвали на помощь знакомого, Павла. Десять тысяч долларов он отыскал быстро и, получив обещанные три сотни, удалился. Именно он потом приведет в дом убийц.

— Я многое повидал, но там, на Мележа, картина была жуткой, — вспоминает подробности давней истории Чумаченко. Тогда он работал в прокуратуре города следователем по особо важным делам. — Я сразу понял, что женщину убили юнцы. Во–первых, пропали вещи, на которые квалифицированный вор не обратил бы внимания. Во–вторых, орудовали слишком суетливо. И, в–третьих, с несчастной расправились с особой жестокостью: больше десятка колото–резаных ран, перерезано горло… Откуда этим недорослям знать о цене человеческой жизни? Для них это, как игра: гейм овер — ерунда, начнем по новой.

Был пуст и тайник. Поначалу я даже подумал, не замешаны ли здесь хозяйские детки? Но эта версия отпала. Младший из сыновей вспомнил, что за несколько дней до убийства к ним приходили люди в милицейской форме, расспрашивали о некой краже во дворе. Рассказал и про историю с деньгами, про Пашу. И вот здесь — тупик: парень наотрез отказался общаться. А спустя месяц в Советском районе за драку задерживают пятерых молодых лжемилиционеров. Удостоверений у них не было, зато имелись револьвер, обрез охотничьего ружья и газовый пистолет. Это были те самые грабители с Мележа. Кстати, в вечер задержания они тоже обходили жильцов, якобы собирая показания о краже, на самом деле искали жертв побогаче. При обысках в квартирах задержанных оперативники нашли часть похищенного. А вскоре шайка давала признательные показания. На тот момент было доказано более десятка эпизодов. В отличие от исполнителей преступного плана наводчик в колонию не попал, так как ему еще не исполнилось 14 лет.

Владимир Михайлович не стал вдаваться в детали того, как именно ему удается вызвать бандитов на откровенность. Сказал только, что, помимо житейского и профессионального опыта, важна настырность: «При этом не стоит недооценивать подозреваемого. И так, что выслушал, записал и папку закрыл, в нашей работе не пройдет. Следователь должен суметь определить, кто перед ним, насколько человек открыт, есть ли у него интерес в деле и какой. И только потом  решить, какие методы применять. Так и при допросе свидетелей».

Не подумайте, что люди этой профессии замкнуты исключительно на своей работе. Владимир Михайлович готов часами рассуждать о сюжетах книг и кино, о молодежи и многом другом. И мне почему–то кажется, что в недалеком будущем мой собеседник обязательно напишет свою книгу. В ней он, возможно, расскажет еще множество историй из своей богатой профессиональной деятельности. Однако вряд ли станет говорить о своих увлечениях, семье и друзьях… Все это, думаю, останется за кадром. Такой уж он человек.

Работа не для всех

Какие только головоломки за 32 года ни разгадывал следователь Чумаченко! Был он и в Узбекистане, расследовал знаменитое «хлопковое дело» — пожалуй, один из главных коррупционных процессов перестройки.

— Я бы не сказал, что теперь все дела щелкаю как орешки, в каждом есть свои нюансы. Сейчас разрабатываю методические пособия, читаю лекции, помогаю молодежи с запутанными историями. И всегда учу: не хватайтесь за ручку, сначала осмотритесь, подумайте. Бывает ведь, вроде и убийство, а начнешь разбираться, совсем другая картина вырисовывается. Или, наоборот: убийство, грамотно замаскированное под несчастный случай.

…Сколько бы ни прошло лет, я до сих пор не могу спокойно осматривать детей и своих знакомых. Руки не дрожат, но очень трудно держать себя в руках, когда, допустим, видишь тельце шестимесячного ребенка, которого мамаша выбросила из окна. Или находишь по частям останки девочки, которую насиловал, а потом убил собственный отец… Так что работа следователя не для всех. Это всегда тяжелый труд.

gladkaya@sb.by

Советская Белоруссия № 43 (24673). Пятница, 6 марта 2015