Рассказы в бианки повести и рассказы о природе читать

Рассказы Виталия Бианки

32 рассказа

Рассказы Виталия Бианки погружают ребят в сказочный и волшебный мир, где добро побеждает зло, а смекалка – глупость и невежество. Коллекция авторских произведений познакомит ребят с миром животных, ведь главные герои Бианки – это птицы, насекомые, звери. Рассказы учат детей любить и заботиться о природе, быть добрыми, ведь человек и животный мир неразрывно взаимосвязаны. Рассказы Бианки развивают у ребят воображение, чувство справедливости, любовь ко всему живому.

Аришка-Трусишка

«Аришка-Трусишка» — сказка Виталия Бианки, с которой стоит познакомить ребят. В ней девочка Арина ни на шаг не отходила, всего пугалась. Девочку страшили и паучки, и мышки, и лягушки в пруду. Как мать Арины, Федора, сумела…
Мышонок пик

Мышонок Пик — произведение В. В. Бианки, которое будет интересно детям старшего возраста. В нём рассказывается, как дети случайно разорили мышиное гнездо, поранили одному мышонку ухо и отправили его в плавание на бумажном…
Кто чем поёт?

Кто чем поет — произведение Виталия Бианки, которое обязательно понравится любознательным ребятам. В нем автор перечисляет многих жителей лугов, лесов и болот, рассказывает, как и с помощью чего они издают свои звуки. У…
Лесные домишки

Лесные домишки — рассказ Виталия Бианки, который занимает своим сюжетом даже взрослых. В нем юная ласточка потеряла однажды свое гнездо после того, как ее пытался поймать сокол. Пока она искала путь домой, ей повстречалось…
Оранжевое Горлышко

Оранжевое горлышко — произведение Виталия Бианки, которое трогает сердца детей уже долгие годы. В нем говорится о жизни птиц, Жаворонка, курочки Оранжевое горлышко и других. Мудрая курица помогает многим делом и советами…
Первая охота

Первая охота — произведение В. В. Бианки, которое наверняка заинтересует ребят любых возрастов. В нём рассказывается о первом опыте охоты юного Щенка. Он убежал со двора один в лес и пытался поймать сначала птиц, ящерицу…
Синичкин календарь

Синичкин календарь – произведение отечественного писателя Виталия Бианки. Главная героиня сказки – это юная синичка по имени Зинька. Любознательная птица замечала изменения природы и животного мира каждый месяц, наслаждаясь…
Музыкант

Музыкант – поучительный рассказ Виталия Бианки для детей. Автор рассказывает о старом медвежатнике, которому очень хотелось стать музыкантом, для этого он даже играл на скрипке. Но мелодия получалась корявой и неказистой…
Хвосты

Хвосты — сказка Виталия Бианки, которую уже десятки лет любят многие дети. В ней показана беседа человека и мухи. Насекомое прилетело к человеку с просьбой наградить ее хвостом «для красоты». Поможет ли ей человек, какой…
Чей нос лучше

А птицы, оказывается, тоже любят спорить! В сказке Виталия Бианки «Чей нос лучше» пернатые хвалятся своими разными носами: у кого-то нос как клещи, ими можно орехи щёлкать, у кого-то – длинный, прямо для глотания червячков…
Сова

Сова – сказка Виталия Бианки о неблагодарном старике и мудрой сове. Однажды старик незаслуженно обидел сову, которая ловила мышей у него на лугу. Попивая чай с молоком, он прогнал птицу, да ещё и пригрозил вслед. Сова от…
Хитрый Лис и умная Уточка

Хитрый Лис и умная Уточка — короткая сказка Виталия Бианки, которая будет понятна и малышам. В ней лис желает перед отлетом птиц полакомиться утиным мясом. Он отправился к озеру и даже схватил одну из уточек, которая чистила…
Сумасшедшая птица

Сумасшедшая птица — небольшой рассказ Виталия Бианки, который знакомит ребят с удивительным существом. В нем показана жизнь 10-летнего мальчика зимой в деревне. В один из сильных морозов герой находит на снегу мертвую ворону…
Купание медвежат

Купание медвежат – небольшой рассказ Виталия Бианки для детей. Юные читатели следят за событиями сказки будто со стороны, глазами охотника. Одному охотнику посчастливилось наблюдать уникальное явление, как мама медведица…
Подкидыш

Подкидыш — короткий рассказ Виталия Бианки, который стоит время от времени перечитывать всей семьей. В нем рассказчик говорит о том, как спас яйцо каменки из рук мальчишек. Чтобы спасти еще не вылупившегося птенца, повествователь…
Голубые лягушки

Голубые лягушки — рассказ Виталия Бианки, который привлечет внимание любознательных ребят. В нем говорится о том, как мальчик весенним днем нашел в канаве поразительных лягушек. Он настолько был поражен увиденным зрелищем…
Лупленый бочок

Лупленый бочок — рассказ Виталия Бианки, который обязательно стоит прочесть с детьми. В нем показана история того, как охотник повстречал зайца в лесу вместе со своим сыном. Как проявил себя лесной зверь при встрече с человеком…
Как лис ежа перехитрил

Как лис ежа перехитрил — рассказ Виталия Бианки, который можно прочесть даже с малышом. Он повествует о том, как лис встретил в лесу ежа и решил провести его вокруг пальца. Когда ежик заметил опасность, он, по своему обыкновению…
Где раки зимуют

Где раки зимуют — рассказ Виталия Бианки, который будет любопытно прочесть и взрослому читателю. В нем показана картина того, как хозяйка на кухне варит раков. Кто-то отвлек ее вопросом, когда в корзине оставался последний…
Глаза и уши

Глаза и уши — рассказ Виталия Бианки с красочными иллюстрациями, который очарует собой юных натуралистов. В нём автор знакомит нас с жизнью бобра Инквоя. У него замечательная тёплая шубка, острый слух и крепкая хатка на…

Источник

Рассказы

Музыкант

Старый медвежатник сидел на завалинке и пиликал на скрипке. Он очень любил музыку и старался сам научиться играть. Плохо у него выходило, но старик и тем был доволен, что у него своя музыка. Мимо проходил знакомый колхозник и говорит старику:

— Брось-ка ты свою скрипку-то, берись за ружьё. Из ружья у тебя лучше выходит. Я сейчас медведя видел в лесу.

Старик отложил скрипку, расспросил колхозника, где он видел медведя. Взял ружьё и пошёл в лес. В лесу старик долго искал медведя. Но не нашёл даже и следа его.

Устал старик и присел на пенёк отдохнуть.

Тихо-тихо было в лесу. Ни сучок нигде не треснет, ни птица голосу не подаст. Вдруг старик услыхал: «Дзенн!..» Красивый такой звук, как струна пропела.

Немного погодя опять: «Дзенн!..»

Старик удивился: «Кто же это в лесу на струне играет?» А из лесу опять «Дзенн!..» — да так звонко, ласково.

Старик встал с пенька и осторожно пошёл туда, откуда слышался звук. Звук слышался с опушки.

Старик подкрался из-за ёлочки и видит: на опушке разбитое грозой дерево, из него торчат длинные щепки. А под деревом сидит медведь, схватил одну щепку лапой. Медведь потянул к себе щепку и отпустил её. Щепка выпрямилась, задрожала, и в воздухе раздалось: «Дзенн!..» — как струна пропела.

Медведь наклонил голову и слушает.

Старик тоже слушает: хорошо поёт щепка!

Замолк звук — медведь опять за своё: оттянул щепку и пустил.

Вечером знакомый колхозник ещё раз проходил мимо избы медвежатника. Старик опять сидел на завалинке со скрипкой. Он пальцем дёргал одну струну, и струна тихонечко пела: «Дзинн!»

Колхозник спросил старика:

— Ну что, убил медведя?

— Нет, — ответил старик.

— Что ж так?

— Да как же в него стрелять, когда он такой же музыкант, как и я?

И старик рассказал колхознику, как медведь играл на расщеплённом грозой дереве.

Подкидыш

Мальчишки разорили гнездо каменки, разбили её яички. Из разбитых скорлупок выпали голые, слепенькие птенчики.

Только одно из шести яичек мне удалось отобрать у мальчишек целым.

Я решил спасти спрятанного в нём птенчика.

Но как это сделать?

Кто выведет его из яйца?

Кто вскормит?

Я знал неподалёку гнездо другой птички — пеночки-пересмешки. Она только что отложила своё четвёртое яичко.

Но примет ли пересмешка подкидыша? Яйцо каменки чисто голубое. Оно больше и совсем не похоже на яички пересмешки: те — розовые с чёрными точечками. И что будет с птенцом каменки? Ведь он вот-вот должен выйти из яйца, а маленькие пересмешки выклюнутся только ещё дней через двенадцать.

Станет ли пересмешка выкармливать подкидыша?

Гнездо пересмешки помещалось на берёзе так невысоко, что я мог достать его рукой.

Когда я подошёл к берёзе, пересмешка слетела с гнезда. Она порхала по ветвям соседних деревьев и жалобно посвистывала, словно умоляла не трогать её гнезда.

Я положил голубое яичко к её малиновым, отошёл и спрятался за куст.

Пересмешка долго не возвращалась к гнезду. А когда, наконец, подлетела, не сразу уселась в него: видно было, что она с недоверием разглядывает чужое голубое яйцо.

Но всё-таки она села в гнездо. Значит, приняла чужое яйцо. Подкидыш стал приёмышем.

Но что будет завтра, когда каменка выклюнется из яйца? Когда на следующее утро я подошёл к берёзе, с одной стороны гнезда торчал носик, с другой — хвост пересмешки.

Сидит!

Когда она слетела, я заглянул в гнездо. Там было четыре розовых яичка и рядом с ними — голый слепенький птенчик каменки.

Я спрятался и скоро увидел, как прилетела пересмешка с гусеничкой в клюве и сунула её в рот маленькой каменке.

Теперь я был уже почти уверен, что пересмешка выкормит моего подкидыша.

Прошло шесть дней. Я каждый день подходил к гнезду и каждый раз видел торчащие из гнезда клювик и хвост пересмешки.

Очень меня удивляло, как она поспевает и каменку кормить, и высиживать свои яйца.

Я скорей отходил прочь, чтоб не помешать ей в этом важном деле.

На седьмой день не торчали из гнезда ни клювик, ни хвост.

Я подумал: «Всё кончено! Пересмешка покинула гнездо. Маленькая каменка умерла с голоду».

Но нет — в гнезде лежала живая каменка. Она спала и даже не тянула вверх головку, не разевала рта: значит, была сыта. Она так выросла за эти дни, что покрывала своим тельцем чуть видные из-под неё розовые яички.

Тогда я догадался, что приёмыш отблагодарил свою новую мать: теплотой своего тельца он грел её яички — высиживал её птенцов.

Так оно и было.

Пересмешка кормила приёмыша, приёмыш высиживал её птенцов. Он вырос и вылетел из гнезда у меня на глазах. И как раз к этому времени выклюнулись птенчики из розовых яичек.

Пересмешка принялась выкармливать своих родных птенцов — и выкормила их на славу.

Бешеный бельчонок

Мы с сынишкой собрались в лес по грибы. И только свернули тропой с просёлочной дороги, — навстречу нам из лесу собака Клеопарда. Злющая — чистый волк.

Сынишка был впереди меня. Он хотел кинуться назад, ко мне, но я успел крикнуть ему:

— Только не беги! Иди, как шёл.

Ускорив шаг, я поравнялся с сынишкой и взял его за руку. Ни ружья, ни палок у нас с собой не было: одни простые корзинки.

Обороняться было нечем.

А Клеопарда была уже в нескольких шагах от нас. Или мы ей дорогу должны были уступить, или она нам: тропа была узкая, а по сторонам — грязь.

— Вперёд без страха и сомненья! — произнёс я как можно веселее, крепко сжимая руку сынишки.

Клеопарда остановилась и молча оскалила зубы. Миг был решительный.

Я ещё твёрже шагнул — раз, два, три…

Свирепое животное вдруг прыгнуло в сторону и, увязая в глубокой грязи, пошло мимо нас стороной.

Я отпустил руку сынишки.

— Видишь? А ты хотел бежать.

— Ух, страшно!

— Убегать ещё страшней.

Но тут мы дошли до леса и скоро забыли это приключение.

Вчера целый день лил дождь. Грибов было много. Сперва мы брали всякие: и красные, и подберёзовики, и маслята. Но глубже в лесу, на гривках под елями и соснами, начались белые. Тут мы на другие грибы и смотреть не стали.

Лес весь сверкал, переливался разноцветными весёлыми звёздочками, каждый листок, каждая травинка и мшинка блестела, улыбалась капельными глазками: солнце ещё только поднималось над деревьями и не успело высушить вчерашнего дождя.

Все кусты и ёлочки были в паутинках, и каждая паутинка была унизана крошечными водяными жемчужинами.

Мы, конечно, сразу промочили и штаны и рубахи, но всё равно становились на колени, раскапывали руками мокрый мох и вытаскивали из-под него маленьких крепышей с тёмной шапочкой на пузатенькой ножке — настоящих боровичков. Потом спешили дальше — искать новое гнездо грибов.

Мы так увлеклись, что не заметили, как забрались глубоко в лес и очутились на опушке небольшой поляны.

— Стой! — шёпотом вдруг сказал сынишка и схватил меня за руку. — Смотри: бельчонок!

Правда: на другой стороне поляны на ветках сосны прыгала молодая белочка с тоненьким ещё хвостиком.

Бельчонок спускался с ветки на ветку. Исчез на минутку из глаз и вдруг, смотрим, скачет по земле к берёзке. Ближе к нам от той опушки стоял куст, и ещё ближе — одинокая берёза. И рядом с берёзой открыто рос малоголовый гриб на высокой белой ножке — обабок.

— А! — сказал я тоже шёпотом и потянул сынишку за росшие рядом ёлочки, чтобы не спугнуть бельчонка. — Знаешь, бельчонку, наверно, ужасно хочется попробовать этот гриб, а на землю спуститься страшно: вдруг кто-нибудь увидит и схватит.

— Ага! — согласился сынишка. — Наверно, он очень голодный.

Бельчонок уже прыгал к обабку по земле, смешно подкидывая задом.

От опушки до берёзы было верных шагов пятнадцать. Моих, человеческих, шагов пятнадцать, а беличьих мелких скачков по земле — не меньше как полсотни.

И вот только бельчонок подскакал к берёзе, не успел ещё и куснуть гриба, — вдруг сбоку из травы откуда ни возьмись — лисица! И на него. Мы так и ахнули.

Но бельчонок вовремя заметил опасность, повернул — и в два скачка очутился на берёзе.

Он мигом взвился по стволу и притаился под самой макушкой. Весь сжался от страха в комочек. Лисица осталась с носом.

Сынишка хотел захлопать в ладоши, но я ему не дал, шепнул:

— Подожди. Это ещё не всё. Лисица, я вижу, пожилая, опытная. Она так этого дела не оставит.

Я потому так подумал, что лисица сразу, как бельчонок махнул от неё на дерево, осадила всеми четырьмя лапами, стала и потом с самым равнодушным видом повернула прочь от берёзы — к опушке. Даже не взглянула вверх, на дерево. Будто её совсем и не интересовал никогда бельчонок, не за ним она кинулась, а так просто.

А у самой глаза блестят, рот — до ушей. Мне тут и почудилась какая-то хитрость с её стороны.

Смотрим, правда: не дошла лисица до опушки, вдруг — шмыг за куст, который между берёзой той и опушкой стоял. И нет её.

— Ишь, хитрюга! — шепчет сынишка. — В засаду села. Как же теперь бельчонок домой в лес попадёт? Ведь ему мимо этого куста бежать.

— Вот в том-то и дело, — шепчу я. — Не миновать ему лисьих зубов… Но… Тс-с!.. Смотри, он что-то придумал.

Чуть заметный среди листвы на белой ветке берёзы, рыжий комочек зашевелился, развернулся — и опять превратился в бельчонка. Вытянув шею и повёртывая голову во все стороны, бельчонок долго осматривался. Но, верно, оттуда, с вершины, ему не было видно лисицы: он осторожно, потихоньку стал спускаться с ветки на ветку. Прыгнет — и оглянется. Прыгнет — и тянет шейку, заглядывает вниз.

— Ох, глупый, глупый! — шепчет сынишка. — Сейчас ведь спрыгнет на землю. Пойдём скорей прогоним лисицу!

— Подожди, подожди! — шепчу. — Посмотрим, чем кончится.

В первый раз я своими глазами видел, как лисица охотится за белкой. Бельчонок тихонько спустился уже до половины берёзы — и тут вдруг замер на ветке. Да вдруг как затрясётся на лапках, как закричит, зацокает!

— Увидел, увидел! — шепчет сынишка.

Сомнения быть не могло: белый кончик рыжей трубы — хвоста лисьего — высунулся из куста, и бельчонок его заметил!

«Эх, лисанька! — подумал я про себя. — Рано победу затрубила! Думала, уж вот он — твой бельчонок! Заиграла хвостом да и выдала себя».

Кончик лисьего хвоста сейчас же опять исчез за кустом. Но бельчонок никак не мог успокоиться. Он пронзительно громко ругал коварную лисицу уж не знаю какими своими беличьими словами и весь трясся от негодования.

Потом, когда лисий хвост исчез, бельчонок замолчал. И вдруг, чего-то ужасного испугавшись, винтом взвился по стволу к себе на спасительную вершину. Может быть, вообразил себе, что лисица сейчас прыгнет за ним из-за своего куста — на полдерева.

— Дело затягивается, — шепчу я сынишке. — Но — терпение: лисица, видимо, решила сидеть в засаде хоть до вечера. А бельчонок, конечно, голодный. На берёзе ему долго не высидеть: там ему ни шишек, ни орехов. Всё равно придётся слезать.

Прошло несколько минут. Ни лисица, ни белка не подавали никаких признаков жизни. Сынишка уже начал меня за рукав дёргать:

— Прогоним лисицу и пойдём грибы собирать.

Но тут бельчонок опять показался из своего прикрытия и прыгнул на одну из тонких верхних веток берёзы.

Это была одна из самых длинных веток дерева, и она, как вытянутая рука, указывала прямо на опушку леса — на ту самую крайнюю сосну, с которой полчаса тому назад спустился бельчонок.

Бельчонок разбежался по ней и, сильно качнув конец ветки, прыгнул.

— Бешеный! — шёпотом вскрикнул сынишка. — Он…

Сынишка хотел, конечно, сказать, что бельчонок попадёт прямо в пасть лисице.

Но он не успел договорить: так быстро всё кончилось!

Бельчонок, разумеется, не рассчитал: допрыгнуть до опушки с берёзы он не мог.

Самой ловкой белке не перелететь такого расстояния по воздуху — не птица же! Просто, видно, бельчонок с отчаянья прыгнул: будь что будет! И он, конечно, кувырнулся, не пролетев и половины расстояния до сосны.

Надо было видеть, как он летел вниз, растопырив все четыре лапки и вытянув тонкий хвостик, — прямо в куст, где сидела лисица, прямо на неё!

Но не успел он долететь до куста, как лисица…

Думаете, подскочила и на лету схватила его в зубы?

Нет, лисица опрометью выскочила из куста и сломя голову бросилась наутёк через пни и кусты.

Громкий смех сынишки — прямо мне в ухо — чуть не оглушил меня.

А бельчонок, упав на куст, не разбился: ветви спружинили, слегка подкинули его лёгкое тельце и, опять приняв на себя, мягко опустили его на землю. Бельчонок скок-скок-скок! — и на сосну. С сосны на осину, с осины ещё на какое-то дерево — и скрылся из глаз в лесу.

Сынишка хохотал до слёз.

И весь лес, казалось, хохотал с ним — все капельные глазки дождя на листьях, на траве и кустах.

— Бешеный! — твердил сынишка сквозь смех и слёзы… — Ну, прямо бешеный!.. Как он на лисицу-то! Как она от него!.. И хвост поджала! Вот бешеный бельчонок.

— Ну, — спросил я, когда он прохохотался. — Теперь понимаешь, почему я не дал тебе бежать от Клеопарды?

— Знаю, знаю:

«Вывод ясен без картин —

Часто, в битве не робея,

Побеждает трёх один».

Уж не знаю, откуда он взял эти стишки! Он у меня набит стихами и выпаливает ими вдруг, как из пушки.

Весёлые мы пришли в тот день из лесу.

Лупленый Бочок

Думаете, все зайцы одинаковые, все трусы? Нет, зайцы тоже разные бывают. Спросите вот моего сынишку, какого мы раз поймали скандалиста.

Мы были на охоте в лесу. Втроём: сынишка, я и Джим.

Джим — это собачка наша. Коротконожка, уши до земли, хвостик куцый. Замечательная охотничья собачка, хоть и старенькая; всякую дичь разыщет, на крыло поднимет, а подстреленную поймает, схватит и осторожно, не помяв ни пёрышка, подаст прямо в руки. Необыкновенно умный и добрый у нас Джим. С другими собаками не дерётся, никого никогда не кусает, всем знакомым людям при встрече хвостиком часто-часто машет и, знаете, так по-собачьи приветливо губами улыбается.

На охоте мы были сухой осенью, — уже лист с деревьев падал, а дождей больших ещё не было. В это время охотиться в лесу всего трудней: высохший лист гремит под ногами, дичь тебя далеко слышит, и видит сквозь поредевший кустарник, и, не подпустив, улетает.

Вдруг слышу: Джим залаял, залаял в кустах — и вдруг замолк.

«На кого это он?» — думаю. И приготовился стрелять.

Но оттуда, из кустов, никто не вылетел.

А сынишка уже там и кричит мне из кустов:

— Папа, папа, беги скорей! Кого Джим-то в плен взял!

Я — к ним и вижу: Джим лежит врастяжку на земле, а передними лапами зайчонка прижал к листьям, держит его. Зайчонок верещит отчаянно, Джим хвостиком часто-часто виляет, а сынишка мой стоит над ними и не знает, что ему делать.

Я подошёл, взял зайчонка у Джима. Держу зайчонка двумя пальцами за шиворот, — он ещё пуще верещит, лапками от меня отбивается.

Сынишка говорит:

— Это он на тебя сердится. Кричит: «Как ты смеешь меня — такого маленького — обижать!»

И вправду похоже было, что зайчонок что-то эдакое кричал.

А Джим на задние лапы встал, передними мне в колени упёрся и лижет зайчонка: успокаивает его, — что, значит, не бойся, не таковские мы, ничего плохого тебе не сделаем.

Тут вдруг сынишка говорит:

— Смотри, папа, у него левый бок лупленый.

Смотрю: на левом боку у зайчонка плешинка. Шерсть содрана, голая кожа — с пятак кружок.

— Эге! — говорю. — Да ведь это мне знакомый зайчишка! Он от дяди Серёжи сбежал. Полезай-ка, дружок, в карман.

Осторожно его под пузечко перехватил и сунул в свою охотничью куртку, в спинной карман. Такой у меня карман есть в куртке: во всю спину, а по бокам — пуговицы. Очень удобно в нём стреляную дичь носить и всякую всячину, что, бывает, на охоте попадается.

Зайчонку там темно, тепло, — он и притих.

И сразу мы домой пошли.

По дороге мне пришлось, конечно, всё подробно рассказать сынишке, откуда я этого зайчонка знаю и отчего у него бочок лупленый.

Дядя Серёжа — приятель мой, тоже охотник, — живёт на краю деревни, у самого леса. Зайчонка он поймал недели три назад — совсем ещё крошкой — у себя в саду под кустом смородины. Этот зайчонок из листопадничков. У зайчих первые зайчата родятся весной, когда ещё снег корочкой — наст. И называются они — настовичками. А последние в году родятся осенью, когда уже лист с деревьев начинает падать. Их охотники так и зовут — листопадничками.

Дядя Серёжа очень этому зайчонку обрадовался. И вот почему: у него, у дяди Серёжи, не так давно ощенилась дворовая собака по кличке Клеопарда. Щенят всех он ещё раньше знакомым своим обещал. А как их у матери отнимешь? И без того злющая, Клеопарда совсем с ума сойдёт, на всех начнёт кидаться. Дядя Серёжа и придумал зайчонка ей вместо щенят подложить, чтобы не скучала, не лютовала. Так и сделал.

Щенята в ящике сидели. Он их оттуда взял, когда матери не было, а на их место зайчонка положил.

Клеопарда пришла — щенят нет, а сидит в ящике малая зверюшка и её собачьим запахом пахнет: в ящике-то всё с её запахом.

Она и не тронула зайчонка: своим признала. Утешилась им. Кости ему стала таскать, лучшие куски мяса. От такой пищи зайчонок живо бы ножки протянул, да дядя Серёжа кормил его молоком и капустой. Так и не научила Клеопарда своего приёмыша кости глодать и мясо есть — её собачью пищу. Зато научила своей собачьей храбрости.

Клеопарда была отличным сторожем и к хозяйскому дому никого не подпускала — ни чужого человека, ни собак. С таким злобным видом вылетала им навстречу, что редкая собака не подожмёт хвоста и не пустится наутёк, не дожидаясь, пока эта серая злюка сшибёт с ног. Ростом она была с волчицу.

Зайчонок взрослел быстро. Зайчихи своих детей и двух недель не кормят. По-заячьему, двухнедельный зайчонок уже «большим» считается и должен сам себе разные вкусные травки разыскивать и прятаться от собак.

Этот зайчонок, хоть ещё махонький, живо из ящика выскочил и бегал по всему двору за своей названой матерью. И во всём ей, как обезьянка, подражал. Клеопарда с места — и он за ней. Она на собаку — и он тоже. Она куснёт — и он старается куснуть собаку. А зубы у него передние — видели зайцев? — длинные, острые, ветки перегрызают. Как куснёт — из собаки шерсть летит! Собаке не до него: только бы от Клеопарды отбиться. Он, зайчонок, и потерял всякий страх перед собаками. Как где увидит, так и несётся навстречу — кусаться. Храбрей волчонка стал. Соседские собаки все его боялись.

Да вот раз забрёл на двор к дяде Серёже какой-то дальний щенок, который ни Клеопарды не знал, ни храброго её сынишку.

Клеопарды тут не случилось поблизости, а зайчонок её, напившись молочка, спал на сене под ящиком.

Щенок подбежал к ящику, — зайчишка! И кинулся на него.

Собака, конечно, не то что заяц. Если, по-заячьи, двухнедельный зайчонок уже «большим» считается, то у трёхнедельной собачонки ещё только глаза прорезаются. Она и в три месяца считается щенком.

Этому щенку месяца четыре уже стукнуло от роду, а он был ещё совсем глупый. Очень хотелось ему зайца поймать. А как за дело взяться толком, он не знал: не приходилось ему ещё на охоте бывать.

Он прыгнул на зайчонка и хвать его зубами за бочок! Надо бы за шиворот или ещё как, а он — за бок.

Ну, конечно, шерсти клок выдрал порядочный, плешинку на боку сделал, — а удержать не мог.

Зайчонок как вскочит, как махнёт с перепугу через ящик, — только его щенок и видел! А тут ещё Клеопарда прибежала, — пришлось щенку поскорей убираться со двора подобру-поздорову.

Клеопарда своему зайчонку рану зализала. Известно ведь: собачий язык — лучше всякого лекарства и раны залечивает превосходно. Но зайчонок после этого случая жить на дворе у дяди Серёжи больше не захотел. Ночью пролез сквозь забор — и в лес.

Да вот трёх дней не прошло, Джим наш его в лесу и поймал.

Сынишка рассказ мой выслушал и губы надул, чуть не плачет.

— Ну, вот, — говорит, — ты его, значит, дяде Серёже несёшь. А я думал, он у нас поживёт…

— Что ж, — говорю, — сегодня-то уж, конечно, у нас переночует, а завтра сходим к дяде Серёже, попросим. Если ему не надо, может, и уступит нам.

Мы пришли домой, и я выпустил зайчонка на пол. Он сразу в угол, под лавку, — и спрятался там. Сынишка налил ему блюдечко молока, зовёт его:

— Лупленый Бочок, Лупленый Бочок, иди молочко пить. Сладкое!

Зайчонок не выходит.

Сынишка полез за ним под лавку, схватил его за шиворот, вытащил. Зайчонок верещит, задними лапами дрыгает.

— Глупенький, мы же люди, — объясняет ему сынишка, — мы тебя не обидим!

А зайчонок изловчился — и цоп его зубами за палец! Так куснул, что даже кровь пошла.

Сынишка вскрикнул, выпустил его.

Зайчонок опять под лавку.

Тут наш котёнок, — у нас ещё котёнок тогда был, ростом поменьше зайчонка, — подбежал к блюдечку и начал лакать из него молоко.

Лупленый Бочок как выскочит, как кинется на него, как куснёт!

Котёнок птицей от него на печку взвился!

Сынишка сквозь слёзы улыбается:

— Вот так заяц!

Мы поужинали, и Джим первый улёгся спать на своё место, — у него свой матрасик в углу. Джим очень устал: ведь целый день по лесу бегал, дичь искал старичок.

Смотрим, Лупленый Бочок к нему ковыляет. Сел на задние лапы, а передними вдруг как забарабанит по Джиму!

Джим вскочил и, ворча и оборачиваясь, ушёл под лавку: не драться же с маленьким, — да всё-таки обидно свою постель такому уступать!.. А Лупленый Бочок преспокойно себе улёгся на его матрасике.

Переспали мы ночь. Утром встаём, — Джим так и спит под лавкой на голом полу, а котёнок всё на печке сидит, слезать боится.

Я сынишку спрашиваю:

— Ну что ж, пойдём к дяде Серёже зайчонка себе просить?

Сынишка посмотрел на котёнка, на Джима, на свой завязанный палец — и говорит:

— Знаешь что? Пойдём лучше отнесём зайчонка дяде Серёже насовсем.

Так мы и сделали. Ну как, в самом деле, такого скандалиста дома держать! Со всеми дерётся. Уж на что добряк Джим — и с ним не ужился.

Отнесли мы зайчонка дяде Серёже, а он говорит:

— Мне тоже такого не надо. Тащите его, откуда взяли.

Пришлось в лес нести. Там выпустили.

Зайчонок прыг-прыг — и в кусты. Даже «до свиданья» не сказал.

Вот какие зайцы бывают.

Голубой зверёк

В густом лесу на горе было темно, как под крышей. Но вот вышла луна из-за тучи, и сейчас же засверкали, заблестели снежинки на ветках, на елях, на соснах и засеребрился гладкий ствол старой осины. У вершины её чернела дыра — дупло.

Вот по снегу мягкими, неслышными прыжками подбежал к сосне тёмный длинный зверёк.

Остановился, понюхал, поднял кверху острую мордочку. Верхняя губа приподнялась, — мелькнули острые, хищные зубы.

Это куница — гроза всех мелких лесных зверей. И вот она, чуть шурша когтями, бежит уже вверх по осине.

Вверху из дупла высунулась усатая круглая головка. Через миг голубой зверёк уже бежал по суку, осыпая снег на ходу, и легко прыгнул на ветку соседней сосны.

Но как ни легко прыгнул голубой зверёк, ветка качнулась, — куница заметила. Она согнулась в дугу, как натянутый лук, потом выпрямилась — и стрелой перелетела на качавшуюся ещё ветку. Куница понеслась вверх по сосне — догонять зверька.

Нет никого в лесу проворней куницы. От неё не уйти даже белке.

Голубой зверёк слышит погоню, ему некогда оглянуться: надо скорее, скорее спасаться. С сосны он прыгнул на ель. Напрасно зверёк хитрит, бежит по другой стороне ели, — куница скачет по пятам. Зверёк забежал на самый конец еловой лапы, а куница уже рядом — хвать зубами! Но зверёк успел спрыгнуть.

С дерева на дерево неслись голубой зверёк с куницей, как две птицы среди густых веток.

Прыгнет голубой зверёк, нагнётся ветка, а куница за ним, — ни на миг не даёт передышки.

И вот уже не хватает у голубого зверька сил, уже слабеют лапки; вот прыгнул и не удержался — падает вниз.

Нет, не упал, уцепился по дороге за нижнюю ветку — и вперёд, вперёд из последних сил.

А куница бежит уже поверху и высматривает с верхних ветвей, как удобнее броситься вниз и схватить.

И вот на миг голубой зверёк остановился: лес прервался пропастью. Куница тоже на всём скаку остановилась над зверьком. И вдруг кинулась вниз.

Прыжок её был точно рассчитан. Она всеми четырьмя лапами упала на то место, где остановился голубой зверёк, но он уже прыгнул прямо в воздух и полетел, — медленно, плавно полетел по воздуху над пропастью, как во сне. Но всё было наяву, при яркой луне.

Это была полетуха, летяга — летучая белка: у неё между передними и задними лапками натянулась свободная кожа, которая парашютиком держала её в воздухе.

Куница не прыгнула вслед: она не может летать, она упала бы в пропасть.

Летяга повернула хвост и, красиво закруглив полёт, спустилась на ёлку по ту сторону пропасти. Куница щёлкнула зубами со злости и стала спускаться с дерева.

Голубой зверёк ускользнул.

Непонятный зверь

У нас в колхозе картошку с осени закапывают в сосняке. Там песок, — картошка лежит всю зиму и не портится. Весной её вырывают из песка и сажают.

А в сосняке остаются глубокие ямы.

Вот раз шёл один наш колхозник по этому сосняку и слышит: будто скребётся кто в яме?

Подошёл к яме, а там на дне совсем незнакомый зверь. Ростом с собачку, толстый, сам весь в белой и чёрной шерсти.

У колхозника с собой был топор. Долго не раздумывая, колхозник наклонился над ямой да стукнул зверя обухом по голове.

Зверь упал.

Колхозник вытащил его из ямы, перекинул через плечо и пошёл домой.

Дома скинул зверя на пол и говорит своим сыновьям:

— Глядите, какого я зверя пристукнул в сосняке. Совсем непонятный зверь. Даже и прозванья его не знаю.

Старший сынишка поглядел на зверя, — а зверь толстый, ноги короткие, рыло свинячье, — и говорит:

— Это лесной поросёнок.

Средний сынишка поглядел зверю на когти, — а когти у зверя длинные, страшные, — и говорит:

— Это волчонок.

А младший сынишка поднял зверю верхнюю губу, поглядел на его зубы, — а зубы у зверя хищные, клыкастые, — и говорит:

— Медвезонок.

— Нет, — сказал колхозник, — не поросёнок, не волчонок и не медвежонок. Совсем непонятный зверь. Пойду за лесником. Лесник должен знать.

Взял шапку, вышел и дверь за собой захлопнул.

Через малое время вернулся с лесником, открывает дверь, а ребята его — все трое — на печке сидят, ноги поджали.

И кричат ему:

— Тятя, не входи!

— Тятя, он живой!

— Кусачий!

Колхозник остановился на пороге, а зверь шасть у него между ног, да с крыльца, да в калитку.

Хрюкнул и пропал в кустах.

А лесник, что стоял позади колхозника, и говорит:

— Плохо ты его стукнул. Это зверь лесной, живучий. По-нашему — язвук, по-учёному — барсук. В норах живёт. Ест коренья, да лягушек, да слизняков.

Ребята спрашивают с печки:

— А людей он не ест?

— Людей не трогает.

— А мы-то страху натерпелись! — И полезли с печки. — Эх, знать бы! Мы печёной картошки ему дали бы. Вкусной!

Поганки

Становилось голодно, надо было подумать о мясе.

Я взял ружьё и пошёл на маленькое лесное озеро. Оно густо поросло у берегов травой. На ночь сюда собирались утки.

Пока дошёл — стемнело. В тростнике закрякало, с шумом поднялись утки. Но я их не видел, стрелять не мог.

«Ладно, — подумал я. — Дождусь утра. Майская ночь совсем короткая. А до света они, может, вернутся».

Я выбрал место, где тростник расступался и открывал полянку чистой воды. Сделал себе шалашик в кустах и забрался в него;

Сперва сидеть было хорошо. Безлунное небо слабо сияло, звёзды поблёскивали сквозь ветви. И пел-шептал свою приглушённую, несмолкаемую, как ручеёк, песню козодой-полуночник.

Но набежал ветерок. Звёзды исчезли, козодой умолк. Сразу посвежело, посыпал мелкий дождик. За шиворот мне потекли холодные струйки, сидеть стало холодно и неуютно. И уток не слышно было.

Наконец запела зарянка. Её цвирикающая переливчатая песенка задумчиво-грустно звучит вечерами. А под утро кажется радостной, почти весёлой.

Но мне она не обещала ничего хорошего. Я проголодался, продрог и знал, что теперь утки не прилетят. Не уходил уж только из упрямства.

Дождик перестал. Начало прибывать свету. Пел уже целый птичий хор. Вдруг вижу: в траве, в заводи́нке, движутся две птичьи головки. Вот они, утки! Как незаметно сели…

Я стал прилаживать ружьё, чтобы удобно было стрелять, когда выплывут на чистое.

Выплыли. Смотрю: острые носики, от самых щёк на прямые шеи опускается пышный воротник. Да совсем и не утки: поганки!

Вот уж не по душе охотникам эти птицы!

Не то, чтобы мясо их на самом дело было поганое, вредное для здоровья. Оно просто невкусное. Одним словом, поганки — не дичь.

А живут там же, где утки, и тоже водоплавающие. Охотник обманется и с досады хлопнет ни в чём не повинную птицу. Застрелит и бросит.

Так грибник, приняв в траве рыжую головку какой-нибудь сыроежки за красный гриб, со злости пнёт её ногой и раздавит.

Разозлился и я: стоило целую ночь мёрзнуть! Подождите же!

А они плывут рядом, плечо к плечу. Точь-в-точь солдатики. И воротники распушили.

Вдруг — раз! — как по команде «разом-кнись!» — одна направо, другая налево. Расплылись.

Не тратить же на них два заряда!

Расплылись немного, повернулись лицом друг к дружке и кланяются. Как в танце.

Интересно смотреть.

Сплылись — и нос к носику: целуются.

Потом шеи выпрямили, головы назад откинули и рты приоткрыли: будто торжественные речи произносят.

Мне уж смешно: птицы ведь, — какие они речи держать могут!

Но вместо речей они быстро опустили головы, сунули носы в воду и разом ушли под воду. Даже и не булькнуло.

Такая досада: посмотреть бы ещё на их игры!

Стал собираться уходить.

Вдруг смотрю: одна, потом другая выскакивают из воды. Стали на воду, как на паркет, во весь свой длинненький рост, ножки у них совсем сзади. Грудь выпятили, воротники медью на солнце зажглись — до чего красиво! — так и полыхают.

А в клюве у каждой платочек зелёной тины: со дна достали. И протягивают друг дружке подарок. Примите, дескать, от чистого сердца ради вашей красоты и прекрасного майского утра!

Сам-то я тут только и заметил, как хорошо утро. Вода блещет. Солнышко поднялось над лесом и так ласково припекает. Золотые от его света комарики толкутся в воздухе. На ветвях молодые листочки раскрывают свои зелёные ладошки.

Чудесно кругом. Сзади сорока налетела, как затрещит! Я невольно обернулся. А когда опять посмотрел на воду, поганок там уже не было: увидели меня и скрылись.

Они скрылись, а радость со мной осталась. Та радость, которую они мне дали. Теперь ни за что я этих птиц стрелять не буду. И поганками их называть не буду.

Ведь у них есть и другое имя, настоящее: нырец или чомга.

Очень они полюбились мне в то утро, хоть я и остался без мяса.

Как муха медведя от смерти спасла

Повадился медведь на овсы. Каждую ночь приходит, да не столько съест овса, сколько помнёт его и потопчет. Чистое разоренье колхозу!

Колхозник к охотнику:

— Так и так, Сысой Сысоич, выручай.

Сысой Сысоич — охотник старый, заправский. Он взялся за дело умело.

Овсы были в лесу.

Сысой Сысоич выбрал опушку и сделал себе лабаз: несколько жердинок на ветки положил, на чём сидеть.

Днём ружьё почистил, ствол смазал маслом: чтобы блестел под луной, видней было бы стрелять. И ещё с вечера засел в засаду — на лабаз.

Отлично. Сидит на дереве, ждёт.

Вот смерклось. Пошли по лесу шелесты, шорохи, шёпоты. Всё кажется: вот идёт медведь, — тут сучком треснул, тут в овсе зашелестел… А темно, ничего не видать.

Наконец взошла луна. Овсяное поле сразу заблестело серебряным озером. И видит Сысой Сысоич: вот он, медведь! Прямо под ним лежит, колосья лапами загребает и запихивает себе в пасть. Сладкое овсяное молочко сосёт, чавкает от удовольствия, — так вкусно!

Вот ладно.

Сысой Сысоич тихонько поднимает ружьё и наводит его на зверя. И уж совсем было нацелился, — вдруг летит что-то большое, чёрное — прямо Сысой Сысоичу в глаза!

И село на ружьё.

Тут Сысой Сысоич понял: это муха.

Маленькая она, муха-то, а села перед самым носом, и кажется большущей, как слон. Заслонила собой медведя от Сысой Сысоича.

Вот уж это неладно.

Сысой Сысоич на неё тихонько:

— Кышш!

Сидит муха.

— Ффф! — дунул на неё.

Муха сидит.

— Фффы! — дунул покрепче.

Муху снесло. Но только Сысой Сысоич стал целиться, муха опять тут как тут.

Вот уж совсем неладно.

Сысой Сысоич ещё крепче дунул:

— Ффыф!

Слетела и опять села на ствол. Такая упрямая, никак не прогонишь. Ух, как рассердился Сысой Сысоич!

Вот уж это совсем из рук вон плохо.

Сысой Сысоич передвинулся вперёд сколько мог на своём лабазе, занёс над мухой кулак… да как треснет по ружью!

Трах, бах, треск и гром! Ружьё стреляет, жердинки под Сысой Сысоичем ломаются, Сысой Сысоич летит с дерева — прямо к медведю!

Бедный зверь спокойно сосал вкусное овсяное молочко и совсем не ожидал такого нападения.

Он так перепугался, что вскочил и, даже не взглянув, кто это кинулся на него с неба, — сломя голову в лес.

Сысой Сысоич не очень расшибся и скоро поправился. Медведь больше на овсы не приходил.

А муха, которая спасла медведя от верной смерти, неизвестно куда делась.

Дятел и малиновка

Кто-то из ребят спросил:

— А какой из себя дятел?

— Я знаю, — сказал Ваня. — У дятла нос долотом, потому что он деревья долбит носом; а хвост голиком, — знаете, как жёсткий, из одних прутьев, веник, с которого оборваны листья. Жёсткий, упругий хвост у дятла, потому что дятел опирается на хвост, когда размахивается головой.

— Совершенно верно, — хором отозвались ребята.

— Ростом дятел с дрозда, — продолжал Ваня, — пёстрый, весь в чёрных и белых крапинах, спина чёрная, на каждом крыле по круглому белому пятну, а на голове красное.

— Верно, — сказала Маня, — дятел пёстрый, с дрозда ростом. И шапочка у него красная. Но спина у него белая и на крыльях не круглые пятна, а узкие белые полоски. Ещё ты забыл сказать, Ваня, что у дятла по четыре пальца на лапе, — два вперёд, два назад.

— Так-то так, — сказала Таня, — пальцев четыре, и спинка белая, и крылья в белых полосках. Только ростом-то дятел не больше воробья.

— Ой-ой-ой! — закричал Саня. — Никто из вас, значит, и в глаза не видал дятла! Дятел — это же крупная птица, с ворону, пожалуй, будет. И весь он совершенно чёрный, только шапка на голове у него красная, как у начальника станции.

— Ну, ну, правильно, — сказала Аня. — Дятел — птица довольно крупная. К нам в сад осенью каждый день прилетал один — забор долбить. Уж я-то его хорошо разглядела. Только почему вы говорите, что он пёстрый или чёрный?

— А по-твоему, какого же он цвета? — спросили ребята.

— Да зелёный, конечно, — сказала Аня.

Ребята как прыснут со смеху:

— Зелёный, длинный, висит в гостиной!

— Серо-буро-муро-малиновый в крапинках!

— Висит и пищит!

Как приутихли немножко ребята, Таня и говорит:

— Никак, видно, нам не сговориться, — у каждого из вас дятел своего цвета. Хорошо ещё, что шапка у него красная и пальцев четыре. А вот я целое лето держала дятла дома: у мальчишек выпросила, они его камнем с ветки сбили. Уж, кажется, могла рассмотреть, какой он из себя. И я вам заявляю: нет у дятла на голове ни одного красного пёрышка! Все золотые. Золотая у него шапочка. И пальцев у него вовсе не четыре, — кто это так сосчитать умудрился? — а вовсе три: два пальца вперёд, а один назад.

Смотрят друг на друга ребята — и ничего понять не могут: почему у всех дятлы разные? То ли за дятлов других каких птиц принимали? То ли сами из своей головы выдумали, какие они из себя — дятлы?

Кто-то потребовал:

— Призвать сюда нашего учёного брата Льва-юнната. Пусть скажет, — кто же из спорящих прав?

— А все правы, — сказал юннат Лев. — Дятлов-то ведь у нас сколько разных — целое «семейство». Пёстрые дятлы: большой пёстрый — с белыми пятнами на крыльях и с чёрной спиной; белоспинный — с белыми полосками на крыльях; эти оба ростом с дрозда, а малый пёстрый дятел — тот с воробышка. Жёлто-чёрный дятел самый большой; что в тёмных борах живёт, — тот с ворону, а зелёный дятел поменьше его и любит светлые лиственные рощи. У всех дятлов самцы — красношапочники; и у всех у этих дятлов — и самцов и самок — по четыре пальца на ноге — два вперёд, два назад. И у одного только из наших пёстрых дятлов и шапочка не красная, а золотая, и пальцев не четыре, а всего три: два вперёд, один назад. Так он и зовётся: трёхпалый дятел.

— А теперь, — закончил свой доклад юннат Лев, — дайте-ка я вам другую птичью загадку загадаю. Какая из себя птичка малиновка? Знаете?

— Подумаешь! Загадал! — зашумели ребята. — Кто же малиновку-то не знает? Об ней и в песне поётся: «Стрелок малиновку убил»… Такая же обыкновенная птица, как воробей.

— Только тоненькая, — уточнил Ваня. — И носик у неё тоненький! Вся серенькая, а на груди — малиновое пятно. Поёт на утренней и на вечерней заре. Гнездо вьёт на земле, под корнями деревьев или в дупле. Яички несёт розоватые со ржавыми пятнышками.

Маня подтвердила:

— Всё, как есть, так.

И Таня скрепила:

— Точно!

— И ничего преподобного! — сказал Саня. — Малиновка — вся такая светленькая пташка без никаких малиновых пятен. Поёт она днём, гнёзда вьёт в малиннике, в папоротнике и в других кустах и травах. И яички у неё совсем не розовые, а беловатые с бурыми пестринками.

— Правильно! — подтвердила Аня.

— С подлинным верно! — скрепила Таня.

— Вот новое дело! — закричали ребята. — Малиновка-то у нас одна, — не то, что целое семейство дятлов. Что ж они путают? Одни про одно, другие про другое! Слово учёному брату — Льву-юннату.

— Имя плохое — «малиновка», — сказал юннат Лев. — Одни найдут гнездо птички в малине — и птичку эту назовут малиновкой. Другим бросится в глаза малиновое пятно на груди — и эту птичку они назовут малиновкой, за это пятно назовут. Вот потом и разбирайся, кто про что думает, про какую птичку «малиновку». Та тёмненькая птичка с малиновым пятном на груди, птичка, что поёт только по зорям, — правильно зовётся зарянкой. А та, что часто в садах, в малиннике гнёзда вьёт, — садовой славкой.

— Дело! — сказали ребята. — «Юннат малиновку убил». И распалась та птичка малиновка на две живые, хорошие птюшки — зарянку и славку садовую.

Аришка-трусишка

Колхозницы федоры дочурку все Аришкой-трусишкой звали. До того трусливая была девчонка, — ну, просто ни шагу от матери! И в хозяйстве от неё никакой помощи.

— Слышь, Аришка, — скажет ей, бывало, мать, — возьми ведёрочко, натаскай из пруда воды в корыто: постираться надо.

Аришка уж губы надула.

— Да-а!.. В пруду — лягушки.

— Ну и пусть лягушки. Тебе что?

— А они прыгучие. Я их боюся.

Натаскает Федора воды сама, бельё постирает.

— Поди, доченька, на чердаке бельё развесь — посушиться.

— Да-а!.. На чердаке — паук.

— Ну и пусть паук.

— Он ползучий. Я его боюся:

Махнёт Федора рукой на дочь, сама на чердак полезет.

— А ты, Аришка, пока хоть в чулан сходи, молока крынку принеси.

— Да-а!.. А в чулане — мыши.

— А хоть бы и так! Не съедят они тебя.

— Они хвостатые. Я их боюся.

Ну, что с такой трусишкой поделаешь?!.

* * *

Раз летом убирали колхозники сено на дальнем покосе в большом лесу. Аришка от матери ни на шаг, цепляется за юбку, — работать не даёт.

Федора и придумала:

— Ты бы, девушка, в лес сходила по малину. Тут в лесу страсть сколько малины. Хоть лукошко набери.

Аришка — первая в колхозе сластёна. К ягодам липнет, как муха к сахару.

— Где, маменька, где тут малинка?

— Да вон на опушке. Идём, покажу.

Как увидала Аришка на кустах красные ягоды, так к ним и кинулась.

— Далеко-то в лес, слышь, не ходи, доченька, — наставляла Федора. — А напугаешься чего, — меня кличь. Я тут рядом буду, никуда не уйду.

* * *

Славно поработалось в тот день Федоре: ни разу её из лесу Аришка не окликнула.

Пришло время полдничать. Только собралась Федора за дочуркой в лес, глядь — Аришка сама идёт. Все щёки у неё в малиновом соку и в руках — полное лукошко ягоды.

— Умница, доченька! — обрадовалась Федора. — И где же это ты столько много ягоды набрала?

— А там подальше, за ручьём, в большом малиннике.

— Ишь расхрабрилась, куда забрела! Говорила ведь я тебе: далеко в лес не заходи. Как там тебя звери не съели?

— Какие там звери! — смеётся Аришка. — Один медвежонок всего и был.

Тут уж Федоре пришёл черёд пугаться.

— Как… медвежонок? Какой такой медвежонок?..

— Да смешной такой, хорошенький. Мохнатый весь, носик чёрненький, а глазки зелёные-зелёные!

— Батюшки-светы! И ты не испугалась?

— И не подумала! Я ему: «Здравствуй, Мишук!» А он, бедненький, напугался — да на дерево от меня. Я ему кричу: «Слазь, Мишенька, слазь! Дай только поглажу!» А он выше да выше. Так и не слез ко мне. Поди, и сейчас на том дереве сидит, с перепугу-то.

У Федоры так сердце и оборвалось.

— А в кустах, доченька, никого там не приметила?

— Был кто-то, ходил, сучьями потрескивал да всё ворчал толстым голосом. Тоже, верно, малинку собирал. Уж я звала-звала: — «Дяденька, пособи медвежонка поймать!» Да не вышел он ко мне.

— Дитя неразумное! — всплеснула руками Федора. — Да ведь это не иначе, как сама медведиха кругом ходила, своего медвежонка берегла! Да как только она тебя насмерть не разорвала!

А колхозники, как такое услыхали, сейчас подхватили кто топор, кто вилы — да в лес!

В малиннике за ручьём и на самом деле нашли медведицу. Только она им не далась, ушла от них с другим своим медвежонком.

А того медвежонка, что на дерево залез, колхозники изловили и Аришке в подарок на ремешке привели.

Случилось это всё в прошлом году.

Теперь медвежонок с большого медведя вырос, а от Аришки ни на шаг, как бывало Аришка от матери. Сама Аришка — та всё ещё маленькая, только ещё в первый класс пошла, и над партой её чуть видно. Мишука своего нисколько не боится, хоть он вон какое страшилище вырос: лошади от него шарахаются, и трактор на дыбы становится.

Нынче уж Федорину дочурку никто Аришкой-трусишкой не зовёт, — все Аришей с Мишей величают. Она старательная такая стала, всем девчонкам в пример, матери помощница. И за водой на пруд, и в погреб, и на чердак ходит. Вот и пойми её, чего она раньше мышей-то боялась!

Снегирушка-милушка

Жил у нас с бабушкой летом снегирушка. Грудка розовая, как кисель. Ручной совсем. Такой милушка! И очень музыку любил. Заведёшь патефон, — он сейчас насвистывать.

Мы ему всё больше ставили старинную песенку про охотника и зайку. Он и выучил её. Целыми днями, бывало, свистит себе из своей большой проволочной клетки:

Шёл охотничек лесочком.

Вот идёт, идёт, глядит, —

А под кустичком-кусточком,

А под кустичком-кусточком

Заинька сидит.

Так славно насвистывал, — все удивлялись.

А потом — осенью — заболел. Заболел наш снегирушка — и смолк. Сидит — хохлится, зёрна не клюёт и молчит.

Пёрышки у него стали падать. Это он линял. Долго линял — хохлился. А когда перелинял и выздоровел, — опять повеселел.

Повеселеть-то повеселел снегирушка, а песенку нашу любимую забыл.

Насвистывает что-то своё, птичье, а про зайку — никак. Хотя мы ему по-прежнему патефон заводили.

Заведём, — он слушает, слушает… Смирно сидит, будто что-то вспомнить силится и не может.

К зиме мы кота взяли у соседей, большого, серого: очень нас мыши одолели. Тут уж снегирушка и совсем замолк.

Раз солнечным весенним утром мы опять поставили эту пластинку:

— Нут-ка, борзая, хватай-ка! —

Тут охотничек сказал.

Снегирушка ни гу-гу.

Я и говорю бабушке:

— Я не знал, что птичкам так тяжело линять. Наш снегирушка совсем слух потерял, как маленькая Маша после кори.

Бабушка говорит:

— Может быть, это он кота боится. Надо кота унести.

А снегирушка из клетки вдруг как засвистит:

— Я не ваш! — ответил зайка. —

Я не ваш! — ответил зайка. —

Прыг — и ускакал!

Мы так и ахнули: вспомнил ведь песенку, милушка!

Музыкальная канарейка

Ещё была у моей бабушки канарейка. Бабушка её очень берегла, потому что канарейка была тоненькая, нежная, вся жёлтенькая и пела чудесно. Эта канарейка тоже музыку обожала, только самую хорошую. Бабушка ей всегда самые лучшие свои пластинки заводила, разные там концерты.

Вот как-то бабушка ушла из дому, а я назвал к себе ребят. На дворе был дождь, нам было скучно, и мы придумали устроить свой оркестр.

Я взял гребёнку и тонкую бумажку, сделал себе губную гармошку. А ребята — один себе стакан поставил, — ложечкой стукать; другой — пустое ведро кверх ногами вместо барабана; у третьего трещотка деревянная была. И начали мы играть известную песенку: «Мы едем, едем, едем в далёкие края!»

И совсем уже было у нас на лад пошло, начало даже что-то получаться, — вдруг входит бабушка. Вошла бабушка, улыбнулась на нашу музыку. Потом посмотрела на клетку да как всплеснёт руками:

— Ах, что вы делаете! Вы мою канарейку убили!

А мы к её клетке даже близко не подходили.

Смотрим — правда, канарейка лежит на песке, глаза закрыты и ножки кверху.

Бабушка сразу всех ребят зонтиком выгнала и давай скорей свою канарейку сердечными каплями отхаживать.

Отходила всё-таки.

Бабушка немножко успокоилась и говорит:

— Глупые какие! Разве можно при ней такой отвратительный шум устраивать! Ведь у неё замечательно нежный слух. Она не может вытерпеть ваших трещоток, вёдер и губных гармошек. Это очень музыкальная птичка-певичка, и с ней сделался настоящий обморок от вашей безобразной игры.

Муха и чудовище

Бабушка говорит: мало любить всякую животинку, её понимать ещё надо, — а это не так-то просто.

Удивляюсь прямо: что тут мудрёного?

Один раз лежу в траве на солнышке, — загораю.

Вдруг — бац! — у меня перед носом села муха. На лист сирени. Да не простая муха — серая комнатная, а замечательно какая красивая. Майка на ней зелёная, трусы синие, всё яркое, блестящее, в обтяжку, как облитое. Бывают такие блестящие мухи.

Села и сидит. Тоже, видно, загорать прилетела. И, видно, ей скучно: лениво так брюшко себе почесала задней ножкой и зевнула во всю пасть.

Хотя, может быть, это мне только так показалось, что пасть. Спорить не буду. По правде, я даже не знаю, есть ли у мухи пасть. Надо будет как-нибудь через увеличительное стекло посмотреть. Хобот-то у мух есть: это простыми глазами видно. А раз есть хобот, — значит, должна быть и пасть: иначе куда же ей хоботом еду класть? Я слона видел. Он хоботом взял у мальчика булку и отправил её себе в пасть. У него здоровая пасть. Наверное, и у мухи не хуже.

Ну, одним словом, вижу: мухе скучно сидеть одной на листе и загорать. И она очень обрадовалась, когда вдруг кто-то стал снизу подниматься на лист.

Показалась зелёная гладкая голова с длинным кривым рогом и двумя ярко-красными глазами под ним. Потом толстая шея…

Муха было подскочила к ней, — а шея всё вытягивается, вытягивается из-под листа — толстая, жирная, вся в перетяжках. Голова всё выше, выше… и уставилась на муху своими красными глазами.

Муха — брык! — со всех ног и отскочила на дальний край листа.

Я так и прыснул со смеху. Кричу ей:

«Струсила, струсила!» — хотя, правда, рогатое чудовище и мне показалось довольно страшным.

Мухе, конечно, стыдно. Она сделала вид, будто и не думала удирать, а так, отскочила только, чтобы удобнее было драться. Она поплевала себе в ладошки и стала засучивать рукава: «А ну, выходи на кула́чки!»

Видели, как это мухи делают? Подожмут передние ножки и ножкой об ножку сучат, — точь-в-точь рукава закатывают. Хотя раз майка и трусы у них — всё это их собственное тело, то никаких рукавов у них и нет. А замечательно похоже это у них выходит!

Чудовище не двигалось.

Это придало мухе нахальства. Она опустила руки и на шестереньках бочком, бочком начала наступать на чудовище.

Я подумал: «Вот это так здорово! Сейчас поднимется на самые задние ноги и разыграет дурачка на четыре кулачка! Вот это так бокс!»

Тут чудовище тихонько шевельнулось и направило свой кривой рог прямо ей в грудь.

Муха — стоп! Но не бежит. Размахнулась сразу двумя средними ножками — и давай себя гладить по бёдрам, по трусам, — приноравливается, значит, с какой стороны удобнее вдарить.

Я понимаю, я всё понимаю! Мальчишки у нас тоже так делают перед дракой.

И вдруг — вот уж этого я сам не ожидал! — рядом с рогатой головой поднимается из-под листа вторая голова — тупорылая, такая же зелёная, только безрогая.

Муха как подскочит — жжж! — замахала крыльями — и драла по воздуху. Ещё бы: сразу с двумя такими чудовищами биться! Всякий струсит.

Но вот тут-то самое смешное: вторая голова стала на ножки, за ней выпялилось, поднялось на лист всё тело чудовища — и оказалось, что чудовище-то одно, а первая его голова, которая с рогом, совсем и не голова, а наоборот — хвост! Оказалось, — это гусеница такая толстая — сиреневый бражник, что ли, называется. И на хвосте у неё не глаза, а просто такие точечки красные.

Значит, муха с хвостом воевать собиралась. Вот дурёха-то!

Я гусеницу сковырнул себе в кепку и побежал скорей бабушке показать и рассказать про муху.

Бабушка стояла посреди избы и выгоняла мух в открытое окно. Машет полотенцем и кричит:

— Кыш, мухи! Кыш, кыш отсюда!

Я ей всё рассказал, всё объяснил, как было, даже сам показал, как муха рукава засучивала и по трусам себя гладила. А бабушка ну хохотать надо мной!

Вот уж не понимаю, что тут такого смешного!

Прямо до слёз дохохоталась и говорит:

— Ох, и мастер ты у меня из мухи слона делать! Муха и драться-то не собиралась на кулачки, просто она чистилась. И совсем она не такая глупая; она лучше тебя, верно, знала, что это за чудовище лезет, где у него хвост, а где голова. Всё это ты из себя выдумал, потому что по себе судишь. Подумай только: разве мухи дерутся на кулачки? У них и кулаков-то нет.

Вот подите поговорите с ней! Ну, что она понимает в драке?

Я не стал с ней спорить, — пусть думает, что хочет. Я только сказал:

— Бабушка, а ты зачем кричишь: «Кыш, мухи, кыш, кыш из комнаты!» Думаешь, они слова твои понимают?

Ну, бабушка мне ничего не ответила. А всё-таки потом уж больше не кричала на мух: «Кыш, мухи, кыш!»

Снежная книга

Набродили, наследили звери на снегу. Не сразу поймёшь, что тут было.

Налево под кустом начинается заячий след. От задних лап следок вытянутый, длинный; от передних — круглый, маленький. Пошёл заячий след по полю. По одну сторону его — другой след, побольше; в снегу от когтей дырки — лисий след. А по другую сторону заячьего следа ещё след: тоже лисий, только назад ведёт.

Заячий дал круг по полю; лисий — тоже. Заячий в сторону — лисий за ним. Оба следа кончаются посреди поля.

А вот в стороне — опять заячий след. Пропадает, дальше идёт…

Идёт, идёт, идёт — и вдруг оборвался — как под землю ушёл! А где пропал, там снег примят, и по сторонам будто кто пальцами мазнул.

Куда лиса делась?

Куда заяц пропал?

Разберём по складам.

Стоит куст. С него кора содрана. Под кустом натоптано, наслежено. Следы заячьи. Тут заяц жировал: с куста кору глодал. Встанет на задние лапы, отдерёт зубами кусок, сжуёт, переступит лапками, рядом ещё кусок сдерёт. Наелся и спать захотел.

Пошёл искать, где бы спрятаться.

А вот — лисий след, рядом с заячьим. Было так: ушёл заяц спать. Час проходит, другой. Идёт полем лиса. Глядь, заячий след на снегу! Лиса нос к земле.

Принюхалась — след свежий!

Побежала по следу.

Лиса хитра, и заяц не прост: умел свой след запутать. Скакал, скакал по полю, завернул, выкружил большую петлю, свой же след пересёк — и в сторону.

След пока ещё ровный, неторопливый: спокойно шёл заяц, беды за собой не чуял.

Лиса бежала, бежала — видит: поперёк следа свежий след. Не догадалась, что заяц петлю сделал.

Свернула вбок — по свежему следу; бежит, бежит — и стала: оборвался след! Куда теперь?

А дело простое: это новая заячья хитрость — двойка.

Заяц сделал петлю, пересёк свой след, прошёл немного вперёд, а потом обернулся — и назад по своему следу.

Аккуратно шёл — лапка в лапку.

Лиса постояла, постояла — и назад.

Опять к перекрёстку подошла.

Всю петлю выследила.

Идёт, идёт, видит — обманул её заяц: никуда след не ведёт!

Фыркнула она и ушла в лес по своим делам.

А было вот как: заяц двойку сделал — прошёл назад по своему следу.

До петли не дошёл — и махнул через сугроб — в сторону. Через куст перескочил и залёг под кучу хвороста.

Тут и лежал, пока лиса его по следу искала.

А когда лиса ушла, как прыснет из-под хвороста — и в чащу!

Прыжки широкие, лапки к лапкам: гонный след.

Мчит без оглядки. Пень по дороге. Заяц мимо. А на пне…

А на пне сидел большой филин.

Увидал зайца, снялся, так за ним и стелет. Настиг и цап в спину всеми когтями!

Ткнулся заяц в снег, а филин насел, крыльями по снегу бьёт, от земли отрывает.

Где заяц упал, там снег примят. Где филин крыльями хлопал, — там знаки на снегу от перьев, будто от пальцев.

Улетел заяц в лес. Оттого и следа дальше нет.

Сумасшедшая птица

Когда мне было десять лет, я прожил целую зиму в деревне.

Я бегал по лесу, выслеживал птиц и узнавал разные интересные подробности их жизни. Это было моим любимым занятием, и я очень скучал, когда что-нибудь мешало моим прогулкам.

Но вот ударили февральские морозы. Поднялась сильная метель.

Отец долго не выпускал меня из дому. Время тянулось ужасно медленно.

Наконец через несколько дней я, проснувшись утром, увидал в окошко ясное голубое небо. Я сейчас же отпросился у отца, оделся и выскочил на двор. На дворе было морозно, но тихо. Ярко светило солнце. Глазам было больно от блеска белого снега.

В лес нечего было и думать пробраться. Там намело такие сугробы рыхлого снега, что я на каждом шагу проваливался по пояс.

Пришлось направиться вдоль по реке. С неё, наоборот, ветром смело почти весь снег, так что местами был виден голубоватый лёд.

Птиц не было нигде. Передо мной тянулась длинная белая полоса реки. Справа и слева на её крутых берегах молчаливо стоял засыпанный снегом лес. Даже писка синиц не было в нём слышно.

Я подумал: «Верно, птицы плохо чувствуют себя после такой долгой метели».

Скоро я увидел перед собой на снегу чёрное пятно.

Оказалось, что это мёртвая ворона. Она лежала, уткнувшись головой в сугроб, распластав сбитые ветром крылья.

Я поднял её и осмотрел со всех сторон. Она уже окоченела. Нигде на всём теле её не было ни следа раны или ушиба.

Я понял, что ворону убил мороз.

Мне было очень жалко эту большую крепкую птицу, замёрзшую тут, посреди сугробов. Я утешал себя мыслью, что не все птицы погибли в эти дни. Наверно, мне удастся ещё сегодня поймать какую-нибудь полумёртвую птичку. Я снесу её домой, обогрею, накормлю и буду держать до весны.

Словно в ответ на мои мысли, невдалеке послышалось тихое щебетанье.

Я поднял глаза. Впереди была прорубь. По краю её, у самой воды, прыгала белогрудая птичка. Она дёргала коротким хвостом и заливалась на все лады самой весёлой песней.

«Вот сумасшедшая! — подумал я. — Как она может радоваться в такой мороз?»

Белогрудая птичка не обращала на меня никакого внимания. Мне захотелось ближе рассмотреть её. Но едва я сделал несколько шагов к ней, как птица с размаху бросилась в прорубь вниз головой. Одно мгновенье я ещё видел, как она быстро двигала крыльями, словно летела в воде. Потом она исчезла подо льдом. Я так и остался стоять с выпученными глазами и с открытым ртом.

«Утопилась!» — мелькнула вдруг у меня страшная мысль. Я бросился к проруби. Мелкая вода текла здесь очень быстро. Утопленницы нигде не было видно.

Слёзы навернулись мне на глаза.

Я прибежал домой, к отцу, с мёртвой вороной в руках и с удивительным рассказом про белогрудую птицу-утопленницу.

Ворону отец велел мне сейчас же выкинуть, а над моим рассказом долго смеялся. Я не понимал, что тут смешного, и очень сердился на отца.

— Дурачок! — сказал он. — Ведь это была оляпка. Она вовсе не утонула, а прыгает теперь снова по льду и радуется, что обманула тебя.

— Неправда! — горячился я. — Она сошла с ума и утопилась. Я сам видел, как её утянуло под лёд. Течение там такое быстрое…

— Ну, вот что, — остановил меня отец, — беги-ка опять на то место, где ты её видел. Она будет там. А если её там нет, значит, неподалёку от первой проруби есть вторая. Через неё оляпка и выскочила, нырнув от тебя под лёд.

Я опять побежал на реку. Отец мой любил и хорошо знал птиц. Если он говорит, что оляпка бросилась в прорубь нарочно, — значит, есть ещё надежда, что моя белогрудая птичка жива.

У проруби оляпки не было. Но дальше на реке я увидел вторую прорубь, пошёл к ней и вдруг заметил мою утопленницу на обрывистом берегу реки. Она была жива и здорова, бегала по снегу и распевала свою негромкую песенку, похожую на плеск и журчание ручья.

Я побежал к ней. Она слетела к проруби, закачалась на тонких ножках, словно кланялась мне, а когда я приблизился, бухнула в воду, точно лягушка в болото.

Стоя над прорубью, я видел, как она гребла под водой крыльями, словно пловец руками. Потом она побежала по дну, цепляясь изогнутыми коготками за все его неровности. В одном месте она даже задержалась немножко, на моих глазах перевернула клювом камешек и вытащила из-под него водяного жука. А через полминуты она уже выскочила из другой проруби. Я с трудом верил своим глазам. Мне всё хотелось ещё поближе рассмотреть её. Несколько раз подряд я заставлял её кидаться в воду.

Меня очень удивляло, что под водой она блестит, как серебряная рыбка. Я не знал ещё тогда, что перья оляпки смазаны тонким слоем жира. Когда птица погружается в воду, воздух пузырится на её жирных перьях и блестит.

Наконец ей надоело нырять. Она поднялась на воздух, полетела над рекой прямо, как по ниточке, и в одну минуту скрылась у меня из глаз.

* * *

Прошло почти два месяца со дня моей первой встречи с оляпкой. За это время я очень полюбил её. В хорошую погоду я отправлялся на реку следить за ней. Она всегда успевала юркнуть от меня в прорубь. И всегда при этом вид у неё был такой весёлый, словно мы играли в «кошки-мышки».

Вся деревня знала эту забавную маленькую птицу. Крестьяне звали её водяным воробьём.

* * *

В конце зимы снова затрещали морозы, ещё крепче февральских. В эти дни моя оляпка уже не пела больше.

Теперь мне приходилось долго разыскивать её, прежде чем я находил её где-нибудь под ледяным навесом берега. Тут она сидела нахохлившись. Вид у неё был грустный и недовольный.

Когда я подходил к ней, она молча снималась и улетала куда-то далеко, всегда в одну и ту же сторону.

И вот наконец настал день, когда она улетела с этого места: проруби замёрзли. Лёд мешал оляпке нырять в воду за жуками.

Я очень тревожился о своей белогрудой приятельнице.

«Может быть, — думал я, — она лежит теперь где-нибудь в снегу, как та ворона, что я нашёл на реке после метели».

Дома отец сказал мне:

— Скорее всего, твоя оляпка попала в когти какому-нибудь хищнику. А всего верней, она просто отправилась искать себе другое место на реке, где вода не замерзает даже в самые крутые морозы.

На следующее утро опять выглянуло солнце, и я отправился на розыски оляпки.

Миновав знакомые проруби, я взобрался на обрывистый берег и пошёл вдоль реки.

Скоро путь мне преградила маленькая речка. Она быстро неслась с горки и круто обрывалась с берега, по которому я шёл, в большую реку.

Это был настоящий водопад. Речка широкой струёй хлестала с обрыва и пенилась внизу, крутясь в бурном водовороте. В этом месте на большой реке была широкая полынья.

Я никогда прежде не видал водопада. С восторгом и страхом смотрел я на бешеный поток, готовый смять под собой всякого, кто неосторожно к нему приблизится.

Вдруг я заметил двух птиц, летевших прямо к водопаду. Впереди неслась, сверкая белой грудью, моя оляпка. Сзади быстро настигал её серый ястреб.

Не успел я опомниться, как сумасшедшая птичка исчезла в стремительной струе водопада.

Ястреб круто взмыл кверху перед падающей стеной воды, на одно мгновение повис в воздухе, повернулся и медленно полетел прочь. Добыча ускользнула из его когтей.

Ястреб не знал, что сталось с оляпкой. Но я видел, как она стремглав пронеслась сквозь стену водопада, сделала небольшой полукруг и как ни в чём не бывало уселась на камне под обрывом, с которого падала вода.

Сквозь шум водопада не было слышно её голоса. Но по её движениям я понял, что она поёт свою весёлую песенку.

Домой я возвращался с прогулки вприпрыжку. Теперь я был уверен, что моей смелой маленькой приятельнице не страшны ни когти ястреба, ни холод, ни голод зимы.

Да зиме уж недолго оставалось мучить птиц. День был по-весеннему тёплый. Солнце припекало, и вокруг меня с лёгким звоном рушился снег. Был уже конец марта. Скоро должны были кончиться морозы.

С такими весёлыми мыслями бежал я домой. У знакомой проруби мне вдруг пришло в голову: хорошо бы попробовать, очень ли холодна вода, в которой так любит купаться оляпка.

Недолго думая, я подбежал к проруби и сильно топнул ногой по тонкому льду.

Я хотел только сломать лёд, чтобы потом попробовать воду рукой. Но тонкий ледок, затянувший прорубь, уже подтаял. Он легко проломился под моим ударом. Я с размаху влетел в прорубь, сначала одной ногой, а потом, не удержав равновесия, и всем телом.

К счастью, воды в этом месте было мне всего по колено. Как ошпаренный, выскочил я на лёд и, стуча зубами от холода, сломя голову помчался домой. Вода, в которой так любила купаться оляпка, оказалась очень холодной.

В тот же день я слёг в постель в сильном жару. Я проболел целых два месяца. А когда выздоровел, мне ещё досталось от отца за то, что я искупался в проруби.

— Только сумасшедшие, — говорил отец, — нарочно лезут в воду зимой…

— А оляпка? — перебил я.

Отец рассмеялся и больше не стал бранить меня.

По следам

Скучно егорке целый день в избе. Глянет в окошко: бело кругом. Замело лесникову избушку снегом. Белый стоит лес.

Знает Егорка полянку одну в лесу. Эх, и местечко! Как ни придёшь — стадо куропачей из-под ног. Фррр! Фррр! — во все стороны. Только стреляй!

Да что куропатки! Зайцы там здоровые! А намедни видал Егорка на поляне ещё след — неизвестно чей. С лисий будет, а когтищи прямые, длинные. Вот бы самому выследить по следу диковинного зверя. Это тебе не заяц! Это и тятька похвалит.

Загорелось Егорке: сейчас в лес бежать!

Отец у окошка сапоги валеные подшивает.

— Тять, а тять!

— Чего тебе?

— Дозволь в лес: куропачей пострелять!

— Ишь чего вздумал, на ночь глядя-то!

— Пусти-и, тять! — жалобно тянет Егорка.

Молчит отец; у Егорки дух заняло — ой не пустит!

Не любит лесник, чтоб парнишка без дела валандался. А и то сказать: охота пуще неволи. Почему мальчонке не промяться? Всё в избе да в избе…

— Ступай уж! Да гляди, чтоб до сумерок назад. А то у меня расправа коротка: отберу фузе́ю и ремнём ещё настегаю.

Фузея — это ружьё. У Егорки евоё, даром что парнишке четырнадцатый год. Отец из города привёз. Одноствольное, бердана называется. И птицу, и зверя из него бить можно. Хорошее ружьё. Отец знает: бердана для Егорки — первая вещь на свете. Пригрози отнять — всё сделает.

— Мигом обернусь, — обещает Егорка. Сам уже полушубок напялил и берданку с гвоздя сдёрнул.

— То-то, обернусь! — ворчит отец. — Вишь, по ночам волки кругом воют. Смотри у меня!

А Егорки уж нет в избе. Выскочил на двор, стал на лыжи — и в лес.

Отложил лесник сапоги. Взял топор, пошёл в сарай сани починять.

Смеркаться стало. Кончил старик топором стучать. Время ужинать, а парнишки нет.

Слышно было: пальнуло раза три. А с тех пор — ничего.

Ещё время прошло. Лесник зашёл в избу, поправил фитиль в лампе, зажёг её. Вынул каши горшок из печи. Егорки всё нет. И где запропастился, поганец?

Поел. Вышел на крыльцо. Темь непроглядная. Прислушался — ничего не слыхать.

Стоит лес чёрный, суком не треснет. Тихо, а кто его знает, что в нём?

— Воууу-уу!..

Вздрогнул лесник. Или показалось?

Из лесу опять:

— Воуу-уу!..

Так и есть, — волк! Другой подхватил, третий… целая стая! Ёкнуло в груди: не иначе, на Егоркин след напали звери!

— Вуу-вооу-уу!..

Лесник заскочил в избу, выбежал — в руках двустволка. Вскинул к плечу, из дул полыхнул огонь, грохнули выстрелы. Волки пуще. Слушает лесник: не отзовётся ли где Егорка?

И вот из лесу, из темноты, слабо-слабо: «бумм!»

Лесник сорвался с места, ружьё за спину, подвязал лыжи — и в темноту, туда, откуда донёсся Егоркин выстрел.

Темь в лесу — хоть плачь! Еловые лапы хватают за одежду, колют лицо. Деревья плотной стеной — не продерёшься.

А впереди волки. В голос тянут:

— Вуу-ооуууу!..

Лесник остановился; выстрелил ещё.

Нет ответа. Только волки. Плохо дело!

Опять стал продираться сквозь чащу. Шёл на волчий голос.

Только успел подумать: «Воют, — пока, значит, ещё не добрались…» Тут разом вой оборвался. Тихо стало.

Прошёл лесник ещё вперёд и стал.

Выстрелил. Потом ещё. Слушал долго.

Тишь такая — прямо ушам больно.

Куда пойдёшь? Темно. А идти надо.

Двинулся наугад. Что ни шаг, то гуще чаща.

Стрелял, кричал. Никто не отвечает. И опять, уж сам не зная куда, шагал, продирался по лесу.

Наконец совсем из сил выбился, осип от крика.

Стал — и не знает, куда идти: давно потерял, в какой стороне дом.

Пригляделся: будто огонёк из-за деревьев? Или это волчьи глаза блестят?

Пошёл прямо на свет. Вышел из лесу: чистое место, посреди него изба. В окошке свет.

Глядит лесник, глазам не верит: своя изба стоит!

Круг, значит, дал в темноте по лесу.

На дворе ещё раз выстрелил. Нет ответа. И волки молчат, не воют. Видно, добычу делят.

Пропал парнишка!

Скинул лесник лыжи, зашёл в избу. В избе тулупа не снял, сел на лавку. Голову на руки уронил да так и замер.

Лампа на столе зачадила, мигнула и погасла. Не заметил лесник.

Мутный забелел свет за окошком.

Лесник поднялся. Страшный стал: в одну ночь постарел и сгорбился. Сунул за пазуху хлеба краюху, патроны взял, ружьё.

Вышел на двор — светло. Снег блестит.

Из ворот тянутся по снегу две борозды от Егоркиных лыж. Лесник поглядел, махнул рукой. Подумал: «Если б луна ночью, может, и отыскал бы парнишку по белотропу. Пойти хоть косточки собрать! А то бывает же такое! — может, и жив ещё?..»

Приладил лыжи и побежал по следу.

Борозды свернули влево, повели вдоль опушки.

Бежит по ним лесник, сам глазами по снегу шарит. Не пропускает ни следа, ни царапины. Читает по снегу, как по книге.

А в книге той записано всё, что с Егоркой приключилось за ночь. Глядит лесник на снег и всё понимает: где Егорка шёл и что делал.

Вот бежал парнишка опушкой. В стороне на снегу крестики тонких птичьих пальцев и острых перьев.

Соро́к, значит, спугнул Егорка. Мышковали тут сороки: кругом мышиные петли-дорожки.

Конец ознакомительного фрагмента.

Источник

Рассказы Виталия Бианки для детей

54 рассказа

Мышонок Пик

Мышонок Пик В. В. Бианки — серия детских рассказов о непростой жизни мышонка, которые учат юных читателей не сдаваться даже в самых трудных ситуациях, бороться за собственное благополучие. Как-то дети играли с деревянными корабликами. Случайно отловили мышь, которую девочка назвала Пик. Пика решили отправить в путешествие по реке на самодельном…

Автор: Бианки Виталий

(Время чтения: 29 мин.)

Синичкин календарь

Рассказ Синичкин календарь В. В. Бианки о маленькой синичке, которая учит любознательности и сопереживанию. Синичка по имени Зинька от старого воробья узнала о существовании календаря. И, будучи крайне любопытной, стала следить за месяцами и временами года. Зимой видела, как все кругом покрывается снегом, впадает в спячку медведь, меняют шубки…

Автор: Бианки Виталий

(Время чтения: 28 мин.)

Лесные домишки

Рассказ Лесные домишки В. В. Бианки учит маленьких читателей быть благодарными за проявленную окружающими доброту. Как-то, улепетывая от хищного сокола, ласточка по имени Береговушка заблудилась. И стала искать на незнакомой местности ночлег. Всюду попадались ей гостеприимные птицы: желтая малышка предложила вместе ночевать на пустом берегу…

Автор: Бианки Виталий

(Время чтения: 7 мин.)

Оранжевое Горлышко

Серия рассказов Оранжевое горлышко В. В. Бианки показывает, насколько важно проявлять доброту и сострадание к ближним, заботиться о слабых. Жаворонок вернулся с зимовки и повстречал добрых друзей — куропаток, готовившихся к появлению потомства. Устраивая гнезда на посевных полях, птицы точно знали, когда будет покос, и успевали перекочевать на…

Автор: Бианки Виталий

(Время чтения: 43 мин.)

Аришка-Трусишка

Рассказ В. В. Бианки Аришка-трусишка учит тому, что за показной трусостью порой скрывается необычайная смелость. Аришку в колхозе звали не иначе, как «трусишкой». Все потому, что от матери она ни на шаг не отходила: на чердаке мерещился ей паук ползучий, в пруду пугали лягушки, а чулан казался полным мышей. Увязалась как-то девочка за мамой в…

Автор: Бианки Виталий

(Время чтения: 4 мин.)

Как муравьишка домой спешил

Сказка В. В. Бианки Как муравьишка домой спешил учит маленьких слушателей ответственности, не откладывать дела на потом, быть благодарными за помощь. Муравей засиделся на листочке березы, не спешил домой. Но ветер сорвал листок и унес крошку далеко-далеко. Падая вниз, недотепа повредил лапки. Понял, что дотемна не добраться до дома. Благо на…

Автор: Бианки Виталий

(Время чтения: 7 мин.)

Кто чем поёт?

Сказка В. В. Бианки Кто чем поет? учит тому, что желание выделиться среди других порой нелепо выглядит со стороны. Лес наполнен звуками, словно все живое было рождено для того, чтобы создавать музыку. Когда лягушки на болоте начали квакать, к ним присоединился целый оркестр. Каждый считал себя не хуже других: стрекотал, как трещотка, аист…

Автор: Бианки Виталий

(Время чтения: 3 мин.)

Купание медвежат

Рассказ Купание медвежат В. В. Бианки показывает читателям, что мама, хоть и бывает строгой, всегда заботится о своих детях и желает им добра. Идя по берегу реки, охотник услышал звонкий треск. Он знал, что поблизости водятся медведи, поэтому решил спрятаться. И действительно, к воде вышла медведица, за которой семенили медвежата. Мать схватила…

Автор: Бианки Виталий

(Время чтения: 1 мин.)

Анюткина утка

Сказка В. В. Бианки Анюткина показывает читателям, как жизненно необходимо заботиться о тех, кто нуждается в помощи. Как-то отец Ани принес мешок со стреляными дикими утками. На дне мешка нашлась раненая, но живая кряква. Девочка пожалела раненую птицу, выходила ее, а потом выпустила на волю. Аня скучала по любимице, а как-то раз увидала ее в…

Автор: Бианки Виталий

(Время чтения: 8 мин.)

Хвосты

Сказка В. В. Бианки Хвосты учит тому, что опасно порой быть надоедливым и желать невыполнимого. Как-то прилетела муха к человеку и попросила приделать ей хвост. Мол у всех он есть, так и ей надобно. Человек ответил, что у всех хвост для дела, а ежели муха отыщет кого-то, у кого просто для красоты, так пусть себе и заберет. Облетела настырная всю…

Автор: Бианки Виталий

(Время чтения: 5 мин.)

Латка (рассказы)

Латка В. В. Бианки — серия рассказов о приключениях девочки Тани и ее собачке по кличке Латка. Латку к племяннице прислал из города дядька. Тане собака понравилась. Но ребята смеялись над породистым псом: ножки короткие, уши по полу волочатся, тельце белое, в черных пятнах — словно заплатках. Так и прозвали «латкой». Несмотря на насмешки…

Автор: Бианки Виталий

(Время чтения: 10 мин.)

Где раки зимуют

Сказка Где раки зимуют В. В. Бианки учит тому, что только самые усердные и старательные могут достичь своей цели. Бедному раку не повезло — он должен был стать угощеньем на столе. Кое-как сумел выбраться и оказался в ближайшем пруду. Сытно там жилось, никакой опасности, но вода слишком грязна, не любят такую раки. И отважный малютка начал свое…

Автор: Бианки Виталий

(Время чтения: 7 мин.)

Лис и мышонок

Лис и мышонок В. В. Бианки — короткий стишок о том, как любопытная лиса пыталась смелого мышонка запугать. Показывает, что самонадеянность порой обманчива, ведь кто-то может оказаться хитрее и проворнее тебя. — Мышонок, мышонок, отчего у тебя нос грязный? — Землю…

Автор: Бианки Виталий

(Время чтения: 1 мин.)

Голубой зверёк

Рассказ В. В. Бианки Голубой зверек учит тому, что порой даже грозного противника можно победить с помощью хитрости. По лесу бежала куница. Ее опасалось все мелкое зверье вокруг, ведь от такого проворного хищника нет спасенья. Учуяла куница добычу — из дупла показалась маленькая мордочка. Белка едва поспевает спасаться, враг догоняет. Но куницу…

Автор: Бианки Виталий

(Время чтения: 2 мин.)

Чей нос лучше?

Сказка В. В. Бианки Чей нос учит детей тому, что, если много хвастаться, можно накликать на себя беду. Собрались вместе разные птицы. И давай обсуждать, чей нос лучше, каким проще пропитание добывать. Был там мухолов с тоненьким носиком, спорил с дубоносом, который клювом мог вишневую косточку пробить. Рядом клестонос с носом в форме крестика и…

Автор: Бианки Виталий

(Время чтения: 4 мин.)

Сова

Сказка В. В. Бианки Сова учит детей тому, что даже за самое маленькое дело нужно быть благодарным, ведь оно может иметь огромное значение. Мимо старика пролетала сова. Поздоровалась, а ответа нет. Глупый мужик думал, что негоже человеку с птицей дружбу водить. Обиделась сова, да перестала на стариковом поле мышей ловить. Грызуны расслабились…

Автор: Бианки Виталий

(Время чтения: 3 мин.)

Водяной конь

Сказка В. В. Бианки Водяной конь учит тому, что в погоне за легкой наживой можно остаться ни с чем. Рыбачили как-то дед с внуком посреди реки. И мальчик заметил огромное коричневое чудовище, которое быстро рядом плыло. Испугался, но дед объяснил, что не чудище то вовсе, а обычный лось. Старик исхитрился, закинул сохатому на рога веревки. Лось…

Автор: Бианки Виталий

(Время чтения: 3 мин.)

Музыкант

Сказка В. В. Бианки Музыкант учит ценить прекрасное и видеть его в том, что кажется обыденным. Как-то старик пиликал на скрипке. Не очень ладно выходило, но он был своим творчеством доволен. А проходящий мимо колхозник рассказал, что видал в лесу медведя. Взял дед ружье и пошел в лес — охотиться у него получилось лучше, чем музыку сочинять. Брел…

Автор: Бианки Виталий

(Время чтения: 2 мин.)

Заяц, косач, медведь и весна

Сказка В. В. Бианки Заяц, косач, медведь и весна учит тому, что не всегда то, что одному кажется правильным, бывает хорошо для другого. Пришла в лес весна. Все ожило: ручьи бегут, цветы из-под снега лезут, птицы щебечут — шум поднимают. А Дед Мороз уйти далеко не успел, решил вернуться и посмотреть, отчего все так шумят. Увидел зайца, пожалел…

Автор: Бианки Виталий

(Время чтения: 4 мин.)

Голубые лягушки

Сказка В. В. Бианки Голубые лягушки учит тому, что нельзя надсмехаться над тем, в чем не разбираешься. На дворе была весна, бежали ручьи и ярко светило солнышко. Громко квакали в большой луже лягушки. Маленький мальчик, услыхав их, побежал посмотреть. Но квакушки, завидев парнишку, быстро спрятались под воду. Но мальчик был не глуп — замер и стоял…

Автор: Бианки Виталий

(Время чтения: 2 мин.)

Первая охота

Сказка В. В. Бианки Первая охота учит тому, что нельзя добиться желаемого, пока не приобрел нужных умений. Щенку надоело гоняться за курами во дворе и решил он отправиться на настоящую охоту. Но заметив его, звери и птицы не разбежались в ужасе. Песик был еще совсем маленьким и всем казалось, что они смогут его обхитрить. Так длинноногая выпь…

Автор: Бианки Виталий

(Время чтения: 3 мин.)

Хитрый Лис и умная Уточка

Сказка Хитрый лис и умная уточка В. В. Бианки учит не сдаваться даже в самых сложных ситуациях и смело смотреть врагу в глаза. Осенью, когда птицы собирались улетать в теплые края, лис задумал перекусить уточкой. Подкрался, но добыча улизнула. С поврежденным крылом осталась бедолага зимовать на речке. Позже лис опять пришел. Думал, что некуда…

Автор: Бианки Виталий

(Время чтения: 2 мин.)

Красная горка

Сказка В. В. Бианки Красная горка — учит маленьких читателей, что быть забиякой плохо, и без друзей живется тяжело. Воробья Чика и его жену Чирику выгнали из родного сада за то, что Чик был задирой и ко всем лез драться. Принялась парочка искать новый дом, но нигде им были не рады: Чик всюду находил с кем подраться. А вскоре обзавелись воробьи…

Автор: Бианки Виталий

(Время чтения: 10 мин.)

Глаза и уши

Сказка В. В. Бианки Глаза и уши учит тому, что гордость и самоуверенность к хорошему не приводят. На речке жил бобер. Шубка теплая, а слух острый. Слышал зверек любой шорох в округе. Вот только видел плохо, расплывалось все через несколько шажков. А в соседях у него был лебедь. Птица гордая, даже здороваться с другими зверями не хотела…

Автор: Бианки Виталий

(Время чтения: 3 мин.)

По следам

Рассказ В. В. Бианки По следам учит тому, что безответственность и потакание собственным капризам бывают опасны для жизни. Егорка, молодой парнишка, заскучал зимой в избе. Делать нечего, кругом сугробы. Отпросился у отца на ночь глядя пострелять куропаток, да слукавил. Намедни видал он на полянке след необычный, не понял, что за зверь, но решил…

Автор: Бианки Виталий

(Время чтения: 9 мин.)

Истинные чудеса открываются нам в повседневных вещах, и сказки-несказки Виталия Валентиновича Бианки помогают это понять как нельзя лучше. Автор искренне влюблен в природу, и в каждом его произведении это чувствуется – достаточно прочитать, как он описывает зверей, птиц и насекомых, чтобы заинтересоваться их повадками и захотеть непременно узнать окончание истории. Каждый год своей литературной карьеры советский писатель создавал множество сказок, тираж которых в разных странах мира достигает 40 млн. экземпляров. Общее количество повестей, рассказов, статей и детских историй превышает три сотни, поэтому найдутся произведения на любой вкус. Их с удовольствием читают вместе с родителями, воспитателями в детских садах и даже с учителями в школах. Больше того, многие из них, например, «Первая охота» или «Мышонок Пик», были экранизированы.

Наш сайт дает возможность приобщиться к творчеству известного автора полностью бесплатно и без дополнительных сложностей. Вам не нужно подписываться, регистрироваться или платить деньги, чтобы получить доступ к текстам: достаточно будет выбрать рассказ и открыть его с телефона, планшета или другого устройства.

Читаем сказки онлайн

Организация досуга малышей – одна из главных проблем родителей, особенно когда сын или дочка очень активные и ни секунды не сидят на месте. Чтение рассказов о животных является универсальным решением, если вы устали или хотите провести приятно время с ребенком, не отправляясь на детскую площадку и не занимаясь подвижными играми. Слушая истории о птицах и разнообразных зверях, дети:

успокаиваются и избавляются от пережитого за день стресса;
отвлекаются от вездесущих компьютерных и телефонных игр, а также мультиков;
узнают много нового и полезного о лесе, разновидностях и повадках животных;
начинают чувствовать близость с мамой и папой – отличной идеей будет устраивать сеансы чтения вслух регулярно и со всеми членами семьи, чтобы вместе переживать за героев и веселиться;
становятся более внимательными и заинтересованными в знакомстве с чудесами окружающего мира – после прослушивания сказок у мальчиков и девочек часто возникает желание ближе познакомиться с лесными жителями и больше гулять.

Список произведений Виталия Бианки 24/7 в распоряжении посетителей нашего сайта – выбирайте рассказ на сегодня и приступайте к увлекательному чтению!

Виталий Бианки: Сказки, рассказы

Список сказок и рассказов:

Отзывы: 11

Оксана

19.09.2020 в 13:14

У Виталия Бианки очень много сказок и многие из них я люблю и читаю либо рассказываю на ночь своим маленьким детям. Есть у меня, конечно, и любимые, это «Тайна ночного леса» и «Золотое сердечко».

Ответить
знайка

07.11.2020 в 17:46

мне было интересно я прочитал все сказки и рассказы

Ответить
вартан

21.12.2020 в 13:05

а здесь есть рассказ виталия бианки бульдог

Ответить
Вартан, здравствуйте, нам неизвестно это произведение.

Ответить
Незнайка

11.03.2021 в 19:08

Это очень хороший сайт

Ответить
кирилл

08.05.2021 в 11:51

сказка Чей нос лучше очень интересный

Ответить
Sasha.

06.01.2022 в 16:39

У меня есть любимая сказка мышонок Пик.

Ответить
Отличные сказки прочитала все просто лайк?

Ответить
Каролина

15.01.2022 в 21:17

Отлично, сказки мне очень понравились не прочитала только две сказки ??

Ответить
Кирумика

14.04.2022 в 10:51

Мне больше всего понравился рассказ Тигр-пятиполосик

Ответить
Сафинка

15.11.2022 в 15:28

Спасибо классные сказки мне больше всего понравилась сказка непонятный зверь а есть такая сказка просто мышонок

Ответить

Виталий Бианки: Сказки, рассказы: читать онлайн популярные, лучшие народные сказки для детей, мальчиков и девочек, и их родителей о любви и Родине, природе, животных. Если вы не нашли желаемую сказку или тематику, рекомендуем воспользоваться поиском вверху сайта.

Источник

Виталий Бианки. Рассказы и сказки о животных и природе

Рассказы и сказки Виталия Бианки о животных и природе

Список произведений

Аришка-Трусишка
Анюткина утка
Бешеный бельчонок
Водяной конь
В медвежьей шкуре
Глупые вопросы
Голубой зверёк
Где раки зимуют
Глаза и уши
Голубые лягушки
Горе-музыкант
Дятел и малиновка
Два белых, третий — как снег
Дробинка
Две вороны
Зеленый пруд
Зимнее летечко-1: Зимнее летечко
Зимнее летечко-2: Невидимки
Заяц, косач, медведь и весна
Золотое сердечко
Задерихвост
Заяц, косач, медведь и дед мороз
Как муравьишка домой спешил
Как я хотел зайцу соли на хвост насыпать
Как мышонок попал в мореплаватели
Кораблекрушение
Кому зуёк кланяется, а плиска хвостом кивает
Кукушонок
Кладовая
Красная горка
Кузя двухвостый
Как лис ежа перехитрил
Купание медвежат
Как муха медведя от смерти спасла
Кузяр-Бурундук и Инойка-Медведь
Кто чем поёт?
Люля
Лесные домишки
Лесные разведчики
Лис и мышонок
Латка (рассказы)
Лай (рассказы)
Лесной колобок — колючий бок
Лето
Лупленый бочок
Макс
Мал, да удал
Музыкальная канарейка
Муха и чудовище
Мышарик
Мышонок Пик
Мастера без топора
Музыкант
Моржиха
Музыка
Мастера без топора
Мишка-башка
Мышеловка
На дереве
Небесный слон
Непонятный зверь
Оранжевое Горлышко
Отчего у сороки такой хвост
О чём разговаривал Жаворонок с полевым Петушком
Перышко
Плавунчик
По следам
Подкидыш
Приказ на снегу
Птичьи разговоры
Про одного мальчика
Птичья песенка
Первая охота
Приключения муравьишки
Почему чайки белые
Поганки
Росянка — Комариная Смерть
Рыбий дом
Сова
Синичкин календарь
Сказки-несказки: Мишка-башка
Сказки-несказки: Почему чайки белые
Сказки-несказки: Хитрый Лис и умная Уточка
Снегирушка-милушка
Снежная книга
Сумасшедшая птица
Снежная книга
Снег и сон
Страшная ночь
Тайна ночного леса
Тигр-пятиполосик
Теремок
Терентий-Тетерев
Тетерева в лунках
Умная голова
Хвосты
Хитрый лис и умная Уточка
Хороший конец
Хвост-цеплялка и шёрстка-невидимка
Что увидел Жаворонок, когда вернулся на Родину
Черная лисица
Чей нос лучше?
Чьи это ноги?
Чёрная лисица
______________________________

В.Бианки. Рассказы и сказки о
животных и природе. Читаем онлайн

Биография Виталия Бианки
Читать рассказы других авторов

Источник

Полный текст
Сказки-несказки
Первая охота
Лесные домишки
Лис и мышонок
Чей нос лучше?
Чьи это ноги?
Кто чем поёт?
Хвосты
Сова
Лесной колобок — колючий бок
Росянка — комариная смерть
Мастера без топора
Красная горка
Приключения муравьишки
Как Лис Ежа Перехитрил
Хитрый Лис и умная Уточка
Теремок
Кукушонок
Золотое сердечко
Глупые вопросы
Отчего у сороки такой хвост
Кому зуёк кланяется, а плиска хвостом кивает
Почему чайки белые
Где раки зимуют
Заяц, Косач, Медведь и Дед Мороз
Заяц, Косач, Медведь и Весна
Мишка-башка
Оранжевое горлышко
Что увидел Жаворонок, когда вернулся на Родину
О чём разговаривал Жаворонок с полевым Петушком
Что делали люди, когда с полей сошёл снег, и какое гнездо завила Оранжевое горлышко
Как пришла лисица и какие у Подковкиных родились дети
Какая у Поршков была детская площадка и что они делали
Как прилетела в поля Ястребиха и какая беда стряслась на Костяничной горке
Чему обучались поршки в школе первой ступени
Как в поля пришёл охотник с большим рыжим псом и чем это кончилось
Какую хитрость придумала Оранжевое горлышко, когда опустели хлебные поля и колхозники принялись копать картошку
Как Жаворонок простился с друзьями и о чём он пел, покидая Родину
Сказки зверолова
Люля
Кузяр-Бурундук и Инойка-Медведь
Глаза и уши
Терентий-Тетерев
Водяной конь
Мышонок Пик
Как мышонок попал в мореплаватели
Кораблекрушение
Страшная ночь
Хвост-цеплялка и шёрстка-невидимка
Соловей-разбойник
Конец путешествия
Постройка дома
Незваный гость
Кладовая
Снег и сон
Ужасное пробуждение
По снегу и по льду
Из беды в беду
Горе-музыкант
Мышеловка
Музыка
Хороший конец
Лесные разведчики
Маленькие рассказы
Музыкант
Голубой зверёк
Пёрышко
Моржиха
Непонятный зверь
Про двух охотников
На дереве
В медвежьей шкуре
Задерихвост
Поганки
Чёрная лисица
Как муха медведя от смерти спасла
Подкидыш
Дятел и малиновка
Аришка-Трусишка
Снегирушка-Милушка
Музыкальная канарейка
Муха и чудовище
По следам
Снежная книга
По следам
Мой хитрый сынишка
Приказ на снегу
Тетерева в лунках
Мышарик
Плавунчик
Лупленный бочок
Бешеный бельчонок
Про одного мальчика
Дробинка
Птичья песенка
Голубые лягушки
Сумасшедшая птица
Кузя двухвостый
Тигр пятиполосик
Тайна ночного леса

Сказки-несказки

Первая охота

Надоело Щенку гонять кур по двору.

«Пойду-ка, — думает, — на охоту за дикими зверями и птицами».

Шмыгнул в подворотню и побежал по лугу.

Увидели его дикие звери, птицы и насекомые и думают каждый про себя.

Выпь думает: «Я его обману!»

Удод думает: «Я его удивлю!»

Вертишейка думает: «Я его напугаю!»

Ящерка думает: «Я от него вывернусь!»

Гусеницы, бабочки, кузнечики думают: «Мы от него спрячемся!»

«А я его прогоню!» — думает Жук-Бомбардир.

«Мы все за себя постоять умеем, каждый по-своему!» — думают они про себя.

А Щенок уже побежал к озерку и видит: стоит у камыша Выпь на одной ноге по колено в воде.

«Вот я её сейчас поймаю!» — думает Щенок, и совсем уж приготовился прыгнуть ей на спину.

А Выпь глянула на него и шагнула в камыш.

Ветер по озеру бежит, камыш колышет. Камыш качается

взад — вперёд,
взад — вперёд.

У Щенка перед глазами жёлтые и коричневые полосы качаются

взад — вперёд,
взад — вперёд.

А Выпь стоит в камыше, вытянулась — тонкая-тонкая, и вся в жёлтые и коричневые полосы раскрашена. Стоит, качается

взад — вперёд,
взад — вперёд.

Щенок глаза выпучил, смотрел, смотрел — не видит Выпи в камыше.

«Ну, — думает, — обманула меня Выпь. Не прыгать же мне в пустой камыш! Пойду другую птицу поймаю».

Выбежал на пригорок, смотрит: сидит на земле Удод, хохлом играет, — то развернёт, то сложит.

«Вот я на него сейчас с пригорка прыгну!» — думает Щенок.

А Удод припал к земле, крылья распластал, хвост раскрыл, клюв вверх поднял.

Смотрит Щенок: нет птицы, а лежит на земле пёстрый лоскут, и торчит из него кривая игла.

Удивился Щенок: куда же Удод девался? «Неужели я эту пёструю тряпку за него принял? Пойду поскорей маленькую птичку поймаю».

Подбежал к дереву и видит: сидит на ветке маленькая птица Вертишейка.

Кинулся к ней, а Вертишейка юрк в дупло.

«Ага! — думает Щенок. — Попалась!»

Поднялся на задние лапы, заглянул в дупло, а в чёрном дупле змея извивается и страшно шипит.

Отшатнулся Щенок, шерсть дыбом поднял — и наутёк.

А Вертишейка шипит ему вслед из дупла, головой крутит, по спине у неё извивается полоска чёрных перьев.

«Уф! Напугала как! Еле ноги унёс. Больше не стану на птиц охотиться. Пойду лучше Ящерку поймаю».

Ящерка сидела на камне, глаза закрыла, грелась на солнышке.

Тихонько к ней подкрался щенок — прыг! — и ухватил за хвост.

А Ящерка извернулась, хвост в зубах у него оставила, сама под камень!

Хвост в зубах у Щенка извивается,

Фыркнул Щенок, бросил хвост — и за ней. Да куда там! Ящерка давно под камнем сидит, новый хвост себе отращивает.

«Ну, — думает Щенок, — уж если Ящерка и та от меня вывернулась, так я хоть насекомых наловлю».

Посмотрел кругом, а по земле жуки бегают, в траве кузнечики прыгают, по веткам гусеницы ползают, по воздуху бабочки летают.

Бросился Щенок ловить их, и вдруг — стало кругом, как на загадочной картинке: все тут, а никого не видно — спрятались все.

Зелёные кузнечики в зелёной траве притаились.

Гусеницы на веточках вытянулись и замерли: их от сучков не отличишь.

Бабочки сели на деревья, крылья сложили — не разберёшь, где кора, где листья, где бабочки.

Один крошечный Жук-Бомбардир идёт себе по земле, никуда не прячется.

Догнал его Щенок, хотел схватить, а Жук-Бомбардир остановился, да как пальнёт в него летучей едкой струйкой — прямо в нос попал.

Взвизгнул Щенок, хвост поджал, повернулся — да через луг, да в подворотню.

Забился в конуру и нос высунуть боится.

А звери, птицы и насекомые — все опять за свои дела принялись.

Лесные домишки

Высоко над рекой, над крутым обрывом, носились молодые ласточки-береговушки. Гонялись друг за другом с визгом и писком: играли в пятнашки.

Была в их стае одна маленькая Береговушка, такая проворная: никак её догнать нельзя было — от всех увёртывается.

Погонится за ней пятнашка, а она — туда, сюда, вниз, вверх, в сторону бросится, да как пустится лететь — только крылышки мелькают.

Вдруг — откуда ни возьмись — Чеглок-Сокол мчится. Острые изогнутые крылья так и свистят.

Ласточки переполошились: все — врассыпную, кто куда, — мигом разлетелась вся стая.

А проворная Береговушка от него без оглядки за реку, да над лесом, да через озеро!

Очень уж страшной пятнашкой был Чеглок-Сокол.

Летела, летела Береговушка — из сил выбилась.

Обернулась назад — никого сзади нет. Кругом оглянулась, — а место совсем незнакомое. Посмотрела вниз — внизу река течёт. Только не своя — чужая какая-то.

Испугалась Береговушка.

Дорогу домой она не помнила: где ж ей было запомнить, когда она неслась без памяти от страха?

А уж вечер был — ночь скоро. Как тут быть?

Жутко стало маленькой Береговушке.

Полетела она вниз, села на берегу и горько заплакала.

Вдруг видит: бежит мимо неё по песку маленькая жёлтая птичка с чёрным галстучком на шее.

Береговушка обрадовалась, спрашивает у жёлтой птички:

— Скажите, пожалуйста, как мне домой попасть?

— А ты чья? — спрашивает жёлтая птичка.

— Не знаю, — отвечает Береговушка.

— Трудно же будет тебе свой дом разыскать! — говорит жёлтая птичка. — Скоро солнце закатится, темно станет. Оставайся-ка лучше у меня ночевать. Меня зовут Зуёк. А дом у меня вот тут — рядом.

Зуёк пробежал несколько шагов и показал клювом на песок. Потом закланялся, закачался на тоненьких ножках и говорит:

— Вот он, мой дом. Заходи!

Взглянула Береговушка — кругом песок да галька, а дома никакого нет.

— Неужели не видишь? — удивился Зуёк. — Вот сюда гляди, где между камешками яйца лежат.

Насилу-насилу разглядела Береговушка: четыре яйца в бурых крапинках лежат рядышком прямо на песке среди гальки.

— Ну, что же ты? — спрашивает Зуёк. — Разве тебе не нравится мой дом?

Береговушка не знает, что и сказать: скажешь, что дома у него нет, ещё хозяин обидится. Вот она ему и говорит:

— Не привыкла я на чистом воздухе спать, на голом песке, без подстилочки…

— Жаль, что не привыкла! — говорит Зуёк. — Тогда лети-ка вон в тот еловый лесок. Спроси там голубя по имени Витютень. Дом у него с полом. У него и ночуй.

— Вот спасибо! — обрадовалась Береговушка.

И полетела в еловый лесок.

Там она скоро отыскала лесного голубя Витютня и попросилась к нему ночевать.

— Ночуй, если тебе моя хата нравится, — говорит Витютень.

А какая у Витютня хата? Один пол, да и тот, как решето — весь в дырьях. Просто прутики на ветви накиданы как попало. На прутиках белые голубиные яйца лежат. Снизу их видно: просвечивают сквозь дырявый пол.

Удивилаеь Береговушка.

— У вашего дома, — говорит она Витютню, — один пол, даже стен нет. Как же в нём спать?

— Что же, — говорит Витютень, — если тебе нужен дом со стенами, лети, разыщи Иволгу. У неё тебе понравится.

И Витютень сказал Береговушке адрес Иволги: в роще, на самой красивой берёзе.

Полетела Береговушка в рощу.

А в роще берёзы одна другой красивее. Искала, искала Иволгин дом и вот, наконец, увидела: висит на берёзовой ветке крошечный, лёгкий домик. Такой уютный домик и похож на розу, сделанную из тонких листков серой бумаги.

«Какой же у Иволги домик маленький, — подумала Береговушка. — Даже мне в нём не поместиться».

Только она хотела постучаться, — вдруг из серого домика вылетели осы.

Закружились, зажужжали, сейчас ужалят!

Испугалась Береговушка и скорей улетела прочь.

Мчится среди зелёной листвы.

Вот что-то золотое и чёрное блеснуло у неё перед глазами.

Подлетела ближе, видит: на ветке сидит золотая птица с чёрными крыльями.

— Куда ты спешишь, маленькая? — кричит золотая птица Береговушке.

— Иволгин дом ищу, — отвечает Береговушка.

— Иволга — это я, — говорит золотая птица. — А дом мой вот здесь, на этой красивой берёзе.

Береговушка остановилась и посмотрела, куда Иволга ей показывает. Сперва она ничего различить не могла: всё только зелёные листья да белые берёзовые ветви. А когда всмотрелась, так и ахнула.

Высоко над землёй к ветке подвешена лёгкая плетёная корзиночка.

И видит Береговушка, что это и в самом деле домик. Затейливо так свит из пеньки и стебельков, волосков и шерстинок и тонкой берёзовой кожурки,

— Ух! — говорит Береговушка Иволге. — Ни за что не останусь в этой зыбкой постройке! Она качается, и у меня всё перед глазами вертится, кружится… Того и гляди, её ветром на землю сдует. Да и крыши у вас нет.

— Ступай к Пеночке! — обиженно говорит ей золотая Иволга. — Если ты боишься на чистом воздухе спать, так тебе, верно, понравится у неё в шалаше под крышей.

Полетела Береговушка к Пеночке.

Жёлтая маленькая Пеночка жила в траве как раз под той самой берёзой, где висела Иволгина воздушная колыбелька.

Береговушке очень понравился её шалашик из сухой травы и мха, «Вот славно-то! — радовалась она. — Тут и пол, и стены, и крыша, и постелька из мягких пёрышек! Совсем как у нас дома!»

Ласковая Пеночка стала её укладывать спать. Вдруг земля под ними задрожала, загудела.

Береговушка встрепенулась, прислушивается, а Пеночка ей говорит:

— Это кони в рощу скачут.

— А выдержит ваша крыша, — спрашивает Береговушка, — если конь на неё копытом ступит?

Пеночка только головой покачала печально и ничего ей на это не ответила.

— Ох, как страшно тут! — сказала Береговушка и вмиг выпорхнула из шалаша. — Тут я всю ночь глаз не сомкну: всё буду думать, что меня раздавят. У нас дома спокойно: там никто на тебя не наступит и на землю не сбросит.

— Так, верно, у тебя такой дом, как у Чомги, — догадалась Пеночка. — У неё дом не на дереве — ветер его не сдует, да и не на земле — никто не раздавит. Хочешь, провожу тебя туда?

— Хочу! — говорит Береговушка.

Полетели они к Чомге.

Прилетели на озеро и видят: посреди воды на тростниковом островке сидит большеголовая птица. На голове у птицы перья торчком стоят, словно рожки.

Тут Пеночка с Береговушкой простилась и наказала ей к этой рогатой птице ночевать попроситься.

Полетела Береговушка и села на островок. Сидит и удивляется: островок-то, оказывается, плавучий. Плывёт по озеру куча сухого тростника. Посреди кучи — ямка, а дно ямки мягкой болотной травой устлано. На траве лежат Чомгины яйца, прикрытые лёгкими сухими тростиночками.

А сама Чомга рогатая сидит на островке с краешка, разъезжает на своём судёнышке по всему озеру.

Береговушка рассказала Чомге, как она искала и не могла найти себе ночлега, и попросилась ночевать.

— А ты не боишься спать на волнах? — спрашивает её Чомга.

— А разве ваш дом не пристанет на ночь к берегу?

— Мой дом — не пароход, — говорит Чомга. — Куда ветер гонит его, туда он и плывёт. Так и будет всю ночь на волнах качаться.

— Боюсь… — прошептала Береговушка. — Домой хочу, к маме…

Чомга рассердилась.

— Вот, — говорит, — какая привередливая! Никак на тебя не угодишь! Лети-ка, поищи сама себе дом, какой нравится.

Прогнала Чомга Береговушку, та и полетела.

Летит и плачет.

А уж ночь наступает: солнце зашло, темнеет.

Залетела Береговушка в густой лес, смотрит: на высокой ели, на толстом суку выстроен дом.

Весь из сучьев, из палок, круглый, а изнутри мох торчит тёплый, мягкий.

«Вот хороший дом, — думает она, — прочный и с крышей».

Подлетела маленькая Береговушка к большому дому, постучала клювиком в стенку к просит жалобным голоском:

— Впустите, пожалуйста, хозяюшка, переночевать!

А из дома вдруг как высунется рыжая звериная морда с оттопыренными усами, с жёлтыми зубами. Да как зарычит страшилище:

— С каких это пор птахи по ночам стучат, ночевать просятся к белкам в дом?

Обмерла Береговушка, — сердце камнем упало. Отшатнулась, взвилась над лесом да стремглав, без оглядки, наутёк!

Летела, летела — из сил выбилась. Обернулась назад — никого сзади нет. Кругом оглянулась, — а место знакомое. Посмотрела вниз — внизу река течёт, своя река, родная!

Стрелой бросилась вниз к речке, а оттуда — вверх, под самый обрыв крутого берега.

И пропала.

А в обрыве — дырки, дырки, дырки. Это всё ласточкины норки. В одну из них и юркнула Береговушка. Юркнула и побежала по длинному-длинному, узкому-узкому коридору.

Добежала до его конца и впорхнула в просторную круглую комнату.

Тут уже давно ждала её мама.

Сладко спалось в ту ночь усталой маленькой Береговушке у себя на мягкой тёплой постельке из травинок, конского волоса и перьев…

Покойной ночи!

Лис и мышонок

— Мышонок, мышонок, отчего у тебя нос грязный?

— Землю копал.

— Для чего землю копал?

— Норку делал.

— Для чего норку делал?

— От тебя, лис, прятаться.

— Мышонок, мышонок, а я тебя подстерегу!

— А у меня в норке спаленка.

— Кушать захочешь — вылезешь!

— А у меня в норке кладовочка.

— Мышонок, мышонок, а ведь я твою норку разрою!

— А я от тебя в отнорочек — и был таков!

Чей нос лучше?

Мухолов-Тонконос сидел на ветке и смотрел по сторонам. Как только полетит мимо муха или бабочка, он сейчас же погонится за ней, поймает и проглотит. Потом опять сидит на ветке и опять ждёт, высматривает. Увидал поблизости Дубоноса и стал жаловаться ему на своё горькое житьё.

— Очень уж мне утомительно, — говорит, — пропитание себе добывать. Целый день трудишься-трудишься, ни отдыха, ни покоя не знаешь, а всё впроголодь живёшь. Сам подумай: сколько мошек надо поймать, чтобы сытым быть. А зёрнышки клевать я не могу: нос у меня слишком тонок.

— Да, твой нос никуда не годится! — сказал Дубонос. — То ли дело мой! Я им вишнёвую косточку, как скорлупу, раскусываю. Сидишь на месте и клюёшь ягоды. Вот бы тебе такой нос.

Услыхал его Клёст-Крестонос и говорит:

— У тебя, Дубонос, совсем простой нос, как у Воробья, только потолще. Вот посмотри, какой у меня замысловатый нос! Я им круглый год семечки из шишек вылущиваю. Вот так.

Клёст ловко поддел кривым носом чешуйку еловой шишки и достал семечко.

— Верно, — сказал Мухолов, — твой нос хитрей устроен!

— Ничего вы не понимаете в носах! — прохрипел из болота Бекас-Долгонос. — Хороший нос должен быть прямой и длинный, чтобы им козявок из тины доставать удобно было. Поглядите на мой нос!

Посмотрели птицы вниз, а там из камыша торчит нос длинный, как карандаш, и тонкий, как спичка.

— Ах, — сказал Мухолов, — вот бы мне такой нос!

— Постой! — запищали в один голос два брата-кулика — Шилонос и Кроншнеп-Серпонос. — Ты ещё наших носов не видал!

Поглядел Мухолов и увидел перед собой два замечательных носа: один смотрит вверх, другой — вниз, и оба тонкие, как иголки.

— Мой нос для того вверх смотрит, — сказал Шилонос, — чтоб им в воде всякую мелкую живность поддевать.

— А мой нос для того вниз смотрит, — сказал Кроншнеп-Серпонос, — чтоб им червяков да букашек из травы таскать.

— Ну, — сказал Мухолов, — лучше ваших носов не придумаешь!

— Да ты, видно, настоящих носов и не видал! — крякнул из лужи Широконос. — Смотри, какие настоящие носы бывают: во‑о!

Все птицы так и прыснули со смеху, прямо Широконосу в нос!

— Ну и лопата!

— Зато им воду щелокчить-то как удобно! — досадливо сказал Широконос и поскорей опять кувырнулся головой в лужу.

— Обратите внимание на мой носик! — прошептал с дерева скромный серенький Козодой-Сетконос. — У меня он крохотный, однако служит мне и сеткой, и глоткой. Мошкара, комары, бабочки целыми толпами в сетку-глотку мою попадают, когда я ночью над землёй летаю.

— Это как же так? — удивился Мухолов.

— А вот как! — сказал Козодой-Сетконос, да как разинет зев, — все птицы так и шарахнулись от него.

— Вот счастливец! — сказал Мухолов. — Я поодной мошке хватаю, а он ловит их сразу сотнями!

— Да, — согласились птицы, — с такой пастью не пропадёшь!

— Эй вы, мелюзга! — крикнул им Пеликан-Мешконос с озера. — Поймали мошку — и рады.

А того нет, чтобы про запас себе что-нибудь отложить. Я вот рыбку поймаю — и в мешок себе отложу, опять поймаю — и опять отложу.

Поднял толстый Пеликан свой нос, а под носом у него мешок, набитый рыбой.

— Вот так нос! — воскликнул Мухолов, — целая кладовая! Удобней уж никак не выдумаешь!

— Ты, должно быть, моего носа ещё не видал, — сказал Дятел. — Вот полюбуйся!

— А что ж на него любоваться? — спросил Мухолов. — Самый обыкновенный нос: прямой, не очень длинный, без сетки и без мешка. Таким носом пищу себе на обед доставать долго, а о запасах и не думай.

— Нельзя же всё только об еде думать, — сказал Дятел-Долбонос. — Нам, лесным работникам, надо инструмент при себе иметь для плотничьих и столярных работ. Мы им не только корм себе добываем, но и дерево долбим: жилище устраиваем, и для себя и для других птиц. Вот у меня какое долото!

— Чудеса! — сказал Мухолов. — Столько носов видел я нынче, а решить не могу, какой из них лучше. Вот что, братцы: становитесь вы все рядом. Я посмотрю на вас и выберу самый лучший нос.

Выстроились перед Мухоловом-Тонконосом Дубонос, Крестонос, Долгонос, Шилонос, Серпонос, Широконос, Сетконос, Мешконос и Долбонос.

Но тут упал сверху серый Ястреб-Крючконос, схватил Мухолова и унёс себе на обед.

А остальные птицы с перепугу разлетелись в разные стороны.

Чьи это ноги?

Летел Жаворонок высоко над землёй, под самыми облаками. Поглядит вниз — сверху ему далеко видно — и поёт:

Я ношусь под облаками,
Над полями и лугами,
Вижу всех, кто подо мной,
Всех под солнцем и луной.

Устал петь, спустился и сел на кочку отдыхать. Вылезла из-под дерева Медянка и говорит ему:

— Сверху ты всё видишь, — это правда. А вот снизу никого не узнаешь.

— Как это может быть? — удивился Жаворонок. — Непременно узнаю.

— А вот иди, ложись со мной рядом. Я тебе буду снизу всех показывать, а ты отгадывай, кто идёт.

— Ишь какая! — говорит Жаворонок. — Я к тебе пойду, а ты меня ужалишь. Я змей боюсь.

— Вот и видно, что ты ничего не знаешь, — сказала Медянка, — первое — я не змея, а просто ящерица; а второе — змеи не жалят, а кусают. Змей-то и я боюсь: зубы у них такие длинные, и в зубах — яд. А у меня, гляди-ка: малюсенькие зубки. Я ими не то что от змеи, от тебя и то не отобьюсь.

— А где же у тебя ноги, если ты ящерица?

— Да зачем мне ноги, если я по земле ползаю не хуже змей?

— Ну, если вправду ты — безногая ящерица, — сказал Жаворонок, — так мне бояться нечего.

Соскочил с кочки, лапки под себя поджал и лёг рядом с Медянкой.

Вот лежат они рядышком, Медянка и спрашивает:

— Ну-ка ты, верхогляд, узнавай, кто идёт, и зачем он сюда пожаловал?

Взглянул Жаворонок перед собой и обмер: идут по земле высоченные ноги, через большие кочки, как через малые комочки земли, шагают, пальцами в землю след вдавливают.

Перешагнули ноги через Жаворонка и пропали: не видать больше.

Медянка на Жаворонка посмотрела и улыбнулась во весь рот. Облизнула сухие губы тонким язычком и говорит:

— Ну, друг, видно, не разгадал ты моей загадки. Кабы ты знал, кто через нас шагнул, так не испугался бы. Я вот лежу и смекаю: две ноги высоких, пальцев на каждой счётом три больших, один маленький. И знаю уж: птица идёт большая, высокая, по земле гулять любит — хороши ходули для ходьбы. Так оно и есть: Журавль это прошёл.

Тут Жаворонок встрепенулся весь от радости: Журавль ему знакомый был. Спокойная птица, добрая — не обидит.

— Лежи, не пляши! — зашипела на него Медянка. — Гляди: опять ноги идут.

И верно: ковыляют по земле голые ноги, неизвестно чьи.

Пальцы словно лоскутами клеёнки обшиты.

— Отгадывай! — говорит Медянка.

Жаворонок думал-думал, — никак не может припомнить, чтобы прежде такие ноги видел.

— Эх ты! — засмеялась Медянка. — Да ведь это совсем просто отгадать. Видишь: пальцы широкие, ноги плоские, по земле идут — спотыкаются. Вот в воде с ними удобно: повернёшь ногу боком — она воду, как ножом режет; растопыришь пальцы — и весло готово. Это Чомга-нырец — водяная такая птица — из озера вылезла.

Вдруг упал с дерева чёрный комок шерсти, приподнялся с земли и пополз на локтях.

Присмотрелся Жаворонок, а это вовсе не локти, а сложенные крылья.

Повернулся комок боком — сзади у него цепкие звериные лапки и хвост, а между хвостом и лапками кожа натянута.

— Вот чудеса! — сказал Жаворонок. — Кажется, крылатая тварь, как и я, а на земле узнать её никак не могу.

— Ага! — обрадовалась Медянка, — не можешь узнать. Хвастался, что под луной всех знаешь, а Летучей-то Мыши и не узнал.

Тут Летучая Мышь вскарабкалась на кочку, расправила крылья и улетела к себе на дерево.

А уж из-под земли другие ноги лезут.

Страшные лапы: короткие, мохнатые, на пальцах тупые когти, жёсткие ладошки в разные стороны вывернуты.

Затрепетал Жаворонок, а Медянка говорит:

— Лежу, гляжу и смекаю: лапы в шерсти — значит звериные, короткие, как обрубки, и ладошками врозь, а на толстых пальцах когтищи здоровые. На таких ногах по земле шагать трудно. А вот под землёй жить, землю лапами рыть да назад её за собой отбрасывать — очень даже удобно. Вот вышло у меня: подземный зверь. Крот называется. Гляди, гляди, а то он сейчас опять под землю уйдёт.

Зарылся Крот в землю — и опять нет никого. Не успел Жаворонок в себя прийти, глядь: бегут по земле руки.

— Это что за акробат? — удивился Жаворонок. — Зачем ему четыре руки?

— А по веткам в лесу прыгать, — сказала Медянка. — Ведь это же Белка-векша.

— Ну, — говорит Жаворонок, — твоя взяла: никого я на земле не узнал. Дай-ка, теперь я тебе загадку загадаю.

— Загадывай, — говорит Медянка.

— Видишь в небе тёмную точку?

— Вижу, — говорит Медянка.

— Отгадай, какие у неё ноги?

— Да ты шутишь! — говорит Медянка. — Где ж мне так высоко ноги разглядеть?

— Какие тут шутки! — рассердился Жаворонок. — Уноси свой хвост подобру-поздорову, пока не сгребли тебя эти когтистые лапы.

Кивнул Медянке на прощанье, вскочил на лапки и улетел.

Кто чем поёт?

Слышишь, какая музыка гремит в лесу?

Слушая её, можно подумать, что все звери, птицы и насекомые родились на свет певцами и музыкантами.

Может быть, так оно и есть: музыку ведь все любят, и петь всем хочется. Только не у каждого голос есть.

Вот послушай, чем и как поют безголосые.

Лягушки на озере начали ещё с ночи.

Надули пузыри за ушами, высунули головы из воды, рты приоткрыли…

— Ква-а-а-а‑а!.. — одним духом пошёл из них воздух.

Услыхал их Аист из деревни. Обрадовался!

— Целый хор! Будет мне чем поживиться!

И полетел на озеро завтракать.

Прилетел и сел на берегу. Сел и думает: «Неужели я хуже лягушки? Поют же они без голоса. Дай-ка и я попробую».

Поднял длинный клюв, застучал, затрещал одной его половинкой о другую, — то тише, то громче, то реже, то чаще: трещотка трещит деревянная, да и только! Так разошёлся, что и про завтрак свой забыл.

А в камышах стояла Выпь на одной ноге, слушала и думала:

«Безголосая я цапля! Да ведь и Аист — не певчая птичка, а вон какую песню наигрывает».

И придумала: «Дай-ка на воде сыграю!»

Сунула в озеро клюв, набрала полный воды да как дунет в клюв! Пошёл по озеру громкий гул:

— Прумб-бу-бу-бумм!.. — словно бык проревел.

«Вот так песня! — подумал Дятел, услыхав Выпь из лесу. — Инструмент-то и у меня найдётся: чем дерево не барабан, а нос мой чем не палочка?»

Задом упёрся, передом откинулся, размахнулся головой — как задолбит носом по суку!

Точь-в-точь — барабанная дробь.

Вылез из-под коры Жук с предлинными усами.

Закрутил, закрутил головой, заскрипела его жёсткая шея, — тоненький-тоненький писк послышался.

Пищит усач, а всё напрасно; никто его писка не слышит. Шею натрудил — зато сам своей песней доволен.

А внизу под деревом из гнезда вылез Шмель и полетел петь на лужок.

Вокруг цветка на лужку кружит, жужжит жилковатыми жёсткими крылышками, словно струна гудит.

Разбудила шмелиная песня зелёную Саранчу в траве.

Стала Саранча скрипочки налаживать. Скрипочки у неё на крылышках, а вместо смычков — длинные задние лапки коленками назад. На крыльях — зазубринки, а на лапках зацепочки.

Трёт себя Саранча лапками по бокам, зазубринками за зацепочки задевает — стрекочет.

Саранчи на лугу много: целый струнный оркестр.

«Эх, — думает Долгоносый Бекас под кочкой, — надо и мне спеть! Только вот чем? Горло у меня не годится, нос не годится, шея не годится, крылышки не годятся, лапки не годятся… Эх! Была не была, — полечу, не смолчу, чем-нибудь да закричу!»

Выскочил из-под кочки, взвился, залетел под самые облака. Хвост раскрыл веером, выпрямил крылышки, перевернулся носом к земле и понёсся вниз, переворачиваясь с бока на бок, как брошенная с высоты дощечка. Головой воздух рассекает, а в хвосте у него тонкие, узкие пёрышки ветром перебирает.

И слышно с земли, будто в вышине барашек запел, заблеял.

А это Бекас.

Отгадай, чем он поёт?

Хвостом!

Хвосты

Прилетела Муха к Человеку и говорит:

— Ты хозяин над всеми зверями, ты всё можешь сделать. Сделай мне хвост.

— А зачем тебе хвост? — говорит Человек.

— А затем мне хвост, — говорит Муха, — зачем он у всех зверей — для красоты.

— Я таких зверей не знаю, у которых хвост для красоты. А ты и без хвоста хорошо живёшь.

Рассердилась Муха и давай Человеку надоедать: то на сладкое блюдо сядет, то на нос ему перелетит, то у одного уха жужжит, то у другого. Надоела, сил нет! Человек ей и говорит:

— Ну, ладно! Лети ты, Муха, в лес, на реку, в поле. Если найдёшь там зверя, птицу или гада, у которого хвост для красоты только приведён, можешь его хвост себе взять. Я разрешаю.

Обрадовалась Муха и вылетела в окошко.

Летит она садом и видит: по листу Слизняк ползёт. Подлетела Муха к Слизняку и кричит:

— Отдай мне твой хвост, Слизняк! Он у тебя для красоты.

— Что ты, что ты! — говорит Слизняк. — У меня и хвоста-то нет: это ведь брюхо моё. Я его сжимаю да разжимаю, — только так и ползаю. Я — брюхоног.

Муха видит — ошиблась, — и полетела дальше.

Прилетела к речке, а в речке Рыба и Рак — оба с хвостами. Муха к Рыбе:

— Отдай мне твой хвост! Он у тебя для красоты.

— Совсем не для красоты, — отвечает Рыба. — Хвост у меня — руль. Видишь: надо мне направо повернуть — я хвост вправо поворачиваю. Надо налево — я влево хвост кладу. Не могу я тебе свой хвост отдать.

Муха к Раку:

— Отдай мне твой хвост, Рак!

— Не могу отдать, — отвечает Рак. — Ножки у меня слабые, тонкие, я ими грести не могу. А хвост у меня широкий и сильный. Я как шлёпну хвостом по воде, так меня и подбросит. Шлёп, шлёп — и плыву, куда мне надо. Хвост у меня вместо весла.

Полетела Муха дальше. Прилетела в лес, видит: на суку Дятел сидит. Муха к нему;

— Отдай мне твой хвост, Дятел! Он у тебя для красоты только.

— Вот чудачка! — говорит Дятел. — А как же я деревья-то долбить буду, еду себе искать, гнёзда для детей устраивать?

— А ты носом, — говорит Муха.

— Носом-то носом, — отвечает Дятел, — да ведь и без хвоста не обойдёшься. Вот гляди, как я долблю.

Упёрся Дятел крепким, жёстким своим хвостом в кору, размахнулся всем телом, да как стукнет носом по суку — только щепки полетели!

Муха видит: верно, на хвост Дятел садится, когда долбит, — нельзя ему без хвоста. Хвост ему подпоркой служит. Полетела дальше.

Видит: Оленуха в кустах со своими оленятами. И у Оленухи хвостик — меленький, пушистый, беленький хвостик. Муха как зажужжит:

— Отдай мне твой хвостик, Оленуха!

Оленуха испугалась.

— Что ты, что ты! — говорит. — Если я отдам тебе свой хвостик, так мои оленятки пропадут.

— Оленяткам-то зачем твой хвост? — удивилась Муха.

— А как же, — говорит Оленуха. — Вот погонится за нами Волк. Я в лес кинусь — прятаться. И оленятки за мной. Только им меня не видно между деревьями. А я им белым хвостиком машу, как платочком: сюда бегите, сюда! Они видят — беленькое впереди мелькает, — бегут за мной. Так все и убежим от Волка.

Нечего делать, полетела Муха дальше.

Полетела дальше и увидела Лисицу. Эх, и хвост у Лисицы! Пышный да рыжий, красивый-красивый!

«Ну, — думает Муха, — уж этот-то мой будет». Подлетела к Лисице, кричит:

— Отдавай хвост!

— Что ты. Муха! — отвечает Лисица. — Да без хвоста я пропаду. Погонятся за мной собаки, живо меня, бесхвостую, поймают. А хвостом я их обману.

— Как же ты, — спрашивает Муха, — обманешь их хвостом?

— А как станут меня собаки настигать, я хвостом верть! — хвост вправо, сама влево.

Собаки увидят, что хвост мой вправо метнулся, и кинутся вправо. Да пока разберут, что ошиблись, я уж далёко.

Видит Муха: у всех зверей хвост для дела, нет лишних хвостов ни в лесу, ни в реке. Нечего делать, полетела Муха домой. Сама думает:

«Пристану к Человеку, буду ему надоедать, пока он мне хвост не сделает».

Человек сидел у окошка, смотрел на двор.

Муха ему на нос села. Человек бац себя по носу, а Муха уж ему на лоб пересела. Человек бац по лбу, а Муха уж опять на носу.

— Отстань ты от меня, Муха! — взмолился Человек.

— Не отстану, — жужжит Муха. — Зачем надо мной посмеялся, свободных хвостов искать послал? Я у всех зверей спрашивала — у всех зверей хвост для дела.

Человек видит: не отвязаться ему от мухи — вон какая надоедная! Подумал и говорит:

— Муха, Муха, а вон Корова на дворе. Спроси у неё, зачем ей хвост.

— Ну, ладно, — говорит Муха, — спрошу ещё у Коровы. А если и Корова не отдаст мне хвоста, сживу тебя, Человек, со свету.

Вылетела Муха в окошко, села Корове на спину и давай жужжать, выспрашивать:

— Корова, Корова, зачем тебе хвост? Корова, Корова, зачем тебе хвост?

Корова молчала, молчала, а потом как хлестнёт себя хвостом по спине — и пришлёпнула Муху.

Упала Муха на землю, — дух вон, и ножки кверху. А Человек и говорит из окошка:

— Так тебе, Муха, и надо — не приставай к людям, не приставай к зверям. Надоеда.

Сова

Сидит Старик, чай пьёт. Не пустой пьёт — молоком белит. Летит мимо Сова.

— Здорово, — говорит, — друг!

А Старик ей:

— Ты, Сова, — отчаянная голова, уши торчком, нос крючком. Ты от солнца хоронишься, людей сторонишься, — какой я тебе друг!

Рассердилась Сова.

— Ладно же, — говорит, — старый! Не стану по ночам к тебе на луг летать, мышей ловить, сам лови.

А Старик:

— Вишь, чем пугать вздумала! Утекай, пока цела.

Улетела Сова, забралась в дуб, никуда из дупла не летит.

Ночь пришла. На стариковом лугу мыши в норах свистят, перекликаются:

— Погляди-ка, кума, не летит ли Сова — отчаянная голова, уши торчком, нос крючком?

Мышь Мыши в ответ:

— Не видать Совы, не слыхать Совы. Нынче нам на лугу раздолье, нынче нам на лугу приволье.

Мыши из нор поскакали, мыши по лугу побежали.

А Сова из дупла:

— Хо-хо-хо, Старик! Гляди, как бы худа не вышло: мыши-то, говорят, на охоту пошли.

— А пускай идут, — говорит Старик. — Чай, мыши не волки, не зарежут тёлки.

Мыши по лугу рыщут, шмелиные гнёзда ищут, землю роют, шмелей ловят. А Сова из дупла:

— Хо-хо-хо, Старик! Гляди, как бы хуже не вышло: все шмели твои разлетелись.

— А пускай летят, — говорит Старик. — Что от них толку: ни мёду, ни воску, — волдыри только.

Стоит на лугу клевер кормовистый, головой к земле виснет, а шмели гудят, с луга прочь летят, на клевер не глядят, цветень с цветка на цветок не носят.

А Сова из дупла:

— Хо-хо-хо, Старик! Гляди, как бы хуже не вышло: не пришлось бы тебе самому цветень с цветка на цветок разносить.

— И ветер разнесёт, — говорит Старик, а сам в затылке скребёт.

По лугу ветер гуляет, цветень наземь сыплет. Не попадает цветень с цветка на цветок, — не родится клевер на лугу; не по нраву это Старику.

А Сова из дупла:

— Хо-хо-хо, Старик! Корова твоя мычит, клеверу просит, — трава, слышишь, без клеверу, что каша без масла.

Молчит Старик, ничего не говорит.

Была Корова с клевера здорова, стала Корова тощать, стала молока сбавлять; пойло лижет, а молоко всё жиже да жиже.

А Сова из дупла:

— Хо-хо-хо, Старик! Говорила я тебе: придёшь ко мне кланяться.

Старик бранится, а дело-то не клеится. Сова в дубу сидит, мышей не ловит. Мыши по лугу рыщут, шмелиные гнёзда ищут. Шмели на чужих лугах гуляют, а на стариков луг и не заглядывают. Клевер на лугу не родится. Корова без клеверу тощает. Молока у коровы мало. Вот и чай белить Старику нечем стало.

Нечем стало Старику чай белить, — пошёл Старик Сове кланяться:

— Уж ты, Совушка-Вдовушка, меня из беды выручай: нечем стало мне, старому, белить чай.

А Сова из дупла глазищами луп-луп, ножищами туп-туп.

— То-то, — говорит, — старый. Дружно не грузно, а врозь хоть брось. Думаешь, мне-то легко без твоих мышей?

Простила Сова Старика, вылезла из дупла, полетела на луг мышей пугать.

Сова полетела мышей ловить.

Мыши со страху попрятались в норы.

Шмели загудели над лугом, принялись с цветка на цветок летать.

Клевер красный стал на лугу наливаться.

Корова пошла на луг клевер жевать.

Молока у коровы много.

Стал Старик молоком чай белить, чай белить — Сову хвалить, к себе в гости звать уваживать.

Лесной колобок — колючий бок

Жили-были старик со старухой — те самые, от которых Колобок укатился. Пошли они в лес. Старик и говорит старухе:

— Глянь-ка, старуха, никак под кустиком-то наш Колобок лежит?

Старик плохо видел, да и у старухи глаза слезились. Наклонилась она поднять Колобок — и наткнись на что-то колючее. Старуха: «Ой!» — а Колобок вскочил на коротенькие ножки и покатил по дорожке.

Катится Колобок по дорожке, — навстречу ему Волк.

— Колобок, Колобок, я тебя съем!

— Не ешь меня, Серый Волк, я тебе песенку спою:

Я лесной Колобок — Колючий Бок!
Я по коробу не скребён,
По сусеку не метён,
На сметане не мешен.
Я под кустиком рос,
Весь колючками оброс,
Я на ощупь нехорош,
Меня голыми руками не возьмёшь!
Я от дедушки ушёл,
Я от бабушки ушёл,
От тебя, Волк, подавно уйду!

Волк рассердился — хвать его лапой. Колючки в лапу впились, — Волку, ой, больно! А Колобок подскочил и покатился по дорожке — только его Волк и видел!

Катится Колобок — навстречу ему Медведь.

— Колобок, Колобок, я тебя съем!

— Где тебе, косолапому, съесть меня!

Я лесной Колобок — Колючий Бок!
Я по коробу не скребён,
По сусеку не метён,
На сметане не мешен.
Я под кустиком рос,
Весь колючками оброс,
Я на вкус нехорош,
Меня в рот не возьмёшь!
Я от дедушки ушёл,
Я от бабушки ушёл,
Я от Волка ушёл,
От тебя, Медведь, подавно уйду!

Медведь разозлился, хотел его в пасть схватить, — губы наколол, — ой, больно! А Колобок опять покатился — только Медведь его и видел!

Катится Колобок — навстречу ему Лиса.

— Колобок, Колобок, куда катишься?

— Качусь по дорожке.

— Колобок. Колобок, спой мне песенку!

Колобок и запел:

Я лесной Колобок — Колючий Бок!
Я по коробу не скребён,
По сусеку не метён,
На сметане не мешен.
Я под кустиком рос,
Весь колючками оброс,
Я кругом нехорош,
Как меня ты возьмёшь?
Я от дедушки ушёл,
Я от бабушки ушёл,
Я от Волка ушёл,
От Медведя ушёл,
От тебя, Лиса, не хитро уйти!

И только было покатился по дорожке — Лиса его тихонечко, одними коготками толк в канаву! Колобок — плюх! — в воду. Мигом развернулся, заработал лапками — поплыл. Тут все и увидели, что это совсем не Колобок, а настоящий лесной ёж.

Росянка — комариная смерть

Летел Комар над прудом и трубил:

Я — Комарище —
Жигать мастершце.
Носом востёр,
Зол и хитёр,
Все меня боятся:
За всех умею взяться,
Зверя и птицы
Крови напиться.
Недруги ищут
Меня, Комарищу,
А я удал:
Жиг! — и умчал.

Никому меня, Комара, не словить!

Услыхала его Стрекоза и говорит:

— Не хвались, Комар, храбростью да ловкостью. В лесу дремучем на болоте топучем живёт Росянка — Комариная Смерть. Изловит тебя, кровопийцу, Росянка.

— А вот не изловит! — говорит Комар.

Затрубил и полетел в лес.

Прилетел в лес дремучий — видит: сидит на сосне Копалуха. Перо у Копалухи плотное, ноги жёсткие, нос костяной. Поди подступись к ней!

А Комар сел ей на бровь, — где пёрышек нет, изловчился — жиг её в бровь!

Сорвалась Копалуха с сосны, заклохтала, загремела крыльями по лесу!

А Комар увернулся, в сторону метнулся, повыше поднялся — летит, трубит:

— Не словила меня, Комара, Копалуха!

Летит по лесу дремучему, видит: в кустах Грибник пробирается, суковатым батожком подпирается, картузом от мошки отбивается. На теле у Грибника рубаха, на ногах — штаны, а внизу — сапоги. Поди подступись к нему!

Комар сел ему на нос, — где на коже нет одёжи, — изловчился — жиг его в нос!

Вскрикнул Грибник, замахал батожком, грибы выронил. А Комар увернулся, в сторону метнулся, повыше поднялся — летит, трубит:

— Не словил меня, Комара, Грибник!

Летит по лесу дремучему, видит: из чащи Сохатый прёт, бородой трясёт, рогами дерева задевает, ногами бурелом сокрушает. Всё тело Сохатого длинной шерстью поросло, а рога да копыта костяные. Поди-ка к нему подступись!

А Комар подлетел, на веко ему — где шерсть коротка — сел — жиг в глаз!

Взревел Сохатый, рогом дерево с корнем вырвал, копытами землю взрыл.

А Комар увернулся, в сторону метнулся, повыше поднялся — летит, трубит:

— Не словил меня, Комара, Сохатый!

Летел-летел, глядит: среди леса дремучего болото топучее. Никого на болоте нет, только мох кругом, а во мху малая Травинка растёт.

Спустился Комар на болото, сел на Травинку.

Спрашивает Травинку:

— Уж не ты ли Росянка — Комариная Смерть?

Отвечает Травинка сладким голоском:

— Погляди, Комар, на мои цветочки.

Поглядел Комар на цветочки. Белые цветочки в зелёных колокольчиках. Солнце за тучку — цветочки в колокольчики. Солнце из тучки — и цветочки выглянут.

Говорит Комар Травинке:

— Хороши у тебя цветочки! А не видала ты Росянки — Комариной Смерти?

Говорит Травинка сладким-пресладким голоском:

— Погляди, Комар, на мой колосок…

Поглядел Комар на колосок.

Колосок прямой, зелёный, стройненький. Говорит Комар Травинке:

— Ничего себе колосок. А не слыхала ты про Росянку — Комариную Смерть?

Говорит Травинка приторным голоском:

— Погляди, Комар, на мои листочки!

Поглядел Комар на листочки. Круглые листочки лежат на земле, по краям их частые булавочки, на булавочках медвяная роса капельками.

Как увидел Комар те капельки — сразу пить захотел. Слетел на листок, опустил в каплю носок, стал росу медвяную пить.

Летела мимо Стрекоза, увидала Комара на листке и говорит:

— Попался Комар Росянке!

Хотел Комар крыльями взмахнуть — крылья к листку пристали; хотел ногами шагнуть — ноги увязли; хотел нос вытащить — нос прилип!

Изогнулись гибкие булавочки, вонзились в комариное тело, прижали Комара к листку — и выпила Росянка комариную кровь, как пил Комар кровь звериную, птичью и человечью.

Тут Комару и смерть пришла.

А Росянка и по сей день на болоте живёт и других комаров к себе ждёт.

Мастера без топора

Загадали мне загадку: «Без рук, без топорёнка построена избёнка». Что такое?

Оказывается, — птичье гнездо.

Поглядел я — верно! Вот сорочье гнездо, как из брёвен, всё из сучьев сложено; пол глиной вымазан, соломкой устлан; посередине вход; крыша из веток. Чем не избёнка? А топора Сорока никогда и в лапках не держала.

Крепко тут пожалел я птицу: трудно, ох как трудно, поди, им, горемычным, свои жилища без рук, без топорёнка строить! Стал я думать: как тут быть, как их горю пособить?

Рук им не приделаешь.

А вот топор… Топорёнок для них достать можно.

Достал я топорёнок, побежал в сад.

Глядь — Козодой-Полуночник на земле между кочек сидит. Я к нему:

— Козодой, Козодой, трудно тебе гнёзда вить без рук, без топорёнка?

— А я и не вью гнёзда! — говорит Козодой. — Глянь, где яйца высиживаю.

Вспорхнул Козодой, — а под ним ямка между кочек. А в ямке два красивых мраморных яичка лежат.

«Ну, — думаю про себя, — этому ни рук, ни топорёнка не надо. Сумел и без них устроиться».

Побежал дальше.

Выбежал на речку. Глядь — там по веткам, по кусточкам Ремез-Синичка скачет, тоненьким своим носиком с ивы пух собирает.

— На что тебе пух, Ремез? — спрашиваю.

— Гнездо из него делаю, — говорит. — Гнездо у меня пуховое, мягкое, — что твоя варежка.

«Ну, — думаю про себя, — этому топорёнок тоже ни к чему — пух собирать…»

Побежал дальше.

Прибежал к дому. Глядь — над коньком Ласточка-Касаточка хлопочет — гнёздышко лепит. Носиком глинку приминает, носиком её на речке колупает, носиком носит.

«Ну, — думаю, — и тут мой топорёнок ни при чём. И показывать его не стоит».

Побежал дальше.

Прибежал в рощу. Глядь — там на ёлке Певчего Дрозда гнездо. Загляденье, что за гнёздышко! Снаружи всё зелёным мхом украшено, внутри — как чашечка гладкое.

— Ты как такое себе гнёздышко смастерил? — спрашиваю. — Чем его внутри так хорошо отделал?

— Лапками да носом мастерил, — отвечает Певчий Дрозд. — Внутри всё цементом обмазал — из древесной трухи со слюнкой со своей.

«Ну, — думаю, — опять я не туда попал. Надо таких искать птиц, что плотничают».

И слышу: «Тук-тук-тук-тук! Тук-тук-тук-тук!» — из лесу.

Я туда. А там Дятел.

Сидит на берёзе и плотничает, дупло себе делает — детей выводить.

Я к нему:

— Дятел, Дятел, стой носом тукать! Давно, поди, голова разболелась. Гляди, какой я тебе инструмент принёс: настоящий топорёнок!

Поглядел Дятел на топорёнок и говорит:

— Спасибо, только мне твой инструмент ни к чему. Мне и так плотничать ладно: лапками держусь, на хвост обопрусь, пополам согнусь, головой размахнусь — носом ка-ак стукну! Только щепки летят да труха!

Смутил меня Дятел: птицы-то, видно, все мастера без топора.

Тут увидел я гнездо Орла. Большущая куча толстых сучьев на самой высокой сосне в лесу.

«Вот, — думаю, — кому топор-то нужен: сучья рубить!»

Подбежал к той сосне, кричу:

— Орёл, Орёл! А я тебе топорёнок принёс!

Разнял Орёл крылья и клекочет:

— Вот спасибо, парнишка! Кинь свой топорёнок в кучу. Я сучков на него ещё навалю — прочная будет постройка, доброе гнездо.

Красная горка

Чик был молодой красноголовый воробей. Когда ему исполнился год от рождения, он женился на Чирике и решил зажить своим домиком.

— Чик, — сказала Чирика на воробьином языке, — Чик, а где же мы устроим себе гнездо? Ведь все дупла в нашем саду уже заняты.

— Эка штука! — ответил Чик, тоже, конечно, по-воробьиному. — Ну, выгоним соседей из дому и займём их дупло.

Он очень любил драться и обрадовался такому удобному случаю показать Чирике свою удаль. И, раньше чем робкая Чирика успела его остановить, он сорвался с ветки и помчался к большой рябине с дуплом. Там жил его сосед — такой же молодой воробей, как Чик.

Хозяина около дома не было.

«Заберусь в дупло, — решил Чик, — а когда прилетит хозяин, буду кричать, что он хочет отбить у меня дом. Слетятся старики — и вот зададим соседу!»

Он и забыл совсем, что сосед женат и жена его уже пятый день мастерит гнездо в дупле.

Только Чик просунул в дырку голову, — рраз! — кто-то больно щёлкнул его по носу. Пискнул Чик и отскочил от дупла. А сзади уже мчался на него сосед. С криком сшиблись они в воздухе, упали на землю, сцепились и покатились в канаву.

Чик дрался на славу, и соседу его приходилось уже плохо. Но на шум драки со всего сада слетелись старики воробьи. Они сейчас же разобрали, кто прав, кто виноват, и задали Чику такую встрёпку, что он не помнил, как и вырвался от них.

В себя пришёл Чик в каких-то кустах, где прежде ему никогда не случалось бывать. Все косточки у него ныли.

Рядом с ним сидела перепуганная Чирика.

— Чик! — сказала она так грустно, что он, верно бы, расплакался, если б только воробьи умели плакать. — Чик, мы теперь никогда больше не вернёмся в родной сад! Где мы выведем теперь детей?

Чик и сам понимал, что ему нельзя больше попадаться на глаза старикам воробьям: они забьют его насмерть. Всё-таки он не хотел показать Чирике, что трусит. Поправил клювом свои растрёпанные пёрышки, немножно отдышался и сказал беспечно:

— Эка штука! Найдём себе другое место, ещё получше.

И они отправились куда глаза глядят — искать себе новое место для житья.

Только вылетели они из кустов, как очутились на берегу весёлой голубой реки. За рекой поднималась высокая-высокая гора из красной глины и песка. Под самой вершиной обрыва виднелось множество дырок и норок. У больших дырок сидели парочками галки и рыжие соколки-пустельги; из маленьких норок то и дело вылетали быстрые ласточки-береговушки. Целая стая их лёгкой тучкой носилась над обрывом.

— Смотри, как у них весело! — сказала Чирика. — Давай и мы устроим себе гнездо на Красной горке.

Чик с опаской поглядел на соколков и галок. Он думал: «Хорошо береговушкам: они сами копают себе норки в песке. А мне чужое гнездо отбивать?» И снова у него заныли сразу все косточки.

— Нет, — сказал он, — тут мне не нравится: такой шум, прямо оглохнуть можно.

И они полетели дальше.

Дальше была роща, а за рощей — домик с дощатым сараем.

Чик и Чирика опустились на крышу сарая. Чик сразу заметил, что тут нет ни воробьёв, ни ласточек.

— Вот где житьё-то! — радостно сказал он Чирике. — Гляди, сколько разбросано по двору зерна и крошек. Мы будем тут одни и никого к себе не пустим.

— Чш! — шикнула Чирика. — Смотри, какое страшилище там, на крыльце.

И правда: на крыльце спал толстый Рыжий Кот.

— Эка штука! — храбро сказал Чик. — Что он нам сделает? Гляди, вот как я его сейчас!..

Он слетел с крыши и так стремительно понёсся на Кота, что Чирика даже вскрикнула.

Но Чик ловко подхватил у Кота из-под носа хлебную крошку и — раз-раз! — опять уже был на крыше.

Кот даже не шевельнулся, только приоткрыл один глаз и зорко поглядел на забияку.

— Видела? — хвастал Чик. — А ты боишься!

Чирика не стала с ним спорить, и оба принялись искать удобное место для гнезда.

Выбрали широкую щель под крышей сарая. Сюда принялись они таскать сначала солому, потом конский волос, пух и перья.

Не прошло и недели, как Чирика положила в гнездо первое яичко — маленькое, всё в розовато-бурых пестринках. Чик был так рад ему, что сложил даже песенку в честь своей жены и себя самого:

Чирик, Чик-чик,
Чирик, Чик-чик,
Чики-чики-чики-чики,
Чики, Чик, Чирик!

Песенка эта решительно ничего не значила, зато её так удобно было распевать, прыгая по забору.

Когда в гнезде стало шесть яичек, Чирика села их высиживать.

Чик полетел собирать для неё червячков и мух, потому что теперь её надо было кормить нежной пищей. Он замешкался немного, и Чирике захотелось поглядеть, где он.

Только она высунула нос из щели, как с крыши протянулась за ней рыжая лапа с растопыренными когтями. Рванулась Чирика — и целый пучок перьев оставила в когтях у Кота. Ещё чуть-чуть — и была бы её песенка спета.

Кот проводил её глазами, запустил в щель лапу и выволок разом всё гнездо — целый ком соломы, перьев и пуха. Напрасно кричала Чирика, напрасно подоспевший Чик смело кидался на Кота, — никто не пришёл им на помощь. Рыжий разбойник преспокойно съел все шесть их драгоценных яичек. Ветер поднял пустое лёгкое гнездо и скинул его с крыши на землю.

В тот же день воробьи навсегда покинули сарай и переселились в рощу, подальше от Рыжего Кота.

В роще им скоро посчастливилось найти свободное дупло. Они снова принялись таскать солому и целую неделю трудились, строили гнездо.

В соседях у них жили толстоклювый Зяблик с Зяблихой, пёстрый Мухолов с Мухоловкой и франтоватый Щегол со Щеглихой. У каждой пары был свой дом, пищи хватало всем, но Чик успел уже подраться с соседями — просто так, чтобы показать им, какой он храбрый и сильный.

Только Зяблик оказался посильней его и хорошо потрепал забияку. Тогда Чик стал осторожней. Он уже не лез в драку, а только топорщил перья и задиристо чирикал, когда мимо пролетал кто-нибудь из соседей. За это соседи на него не сердились: они и сами любили похвастать перед другими своей силой и удалью.

Жили спокойно, пока вдруг не стряслась беда.

Первый поднял тревогу Зяблик. Он жил дальше других от воробьёв, но Чик услышал его громкое тревожное: рюм-пиньк-пиньк! рюм-пиньк-пиньк!

— Скорей, скорей! — крикнул Чик Чирике. — Слышишь: Зяблик запинькал — опасность!

И правда: кто-то страшный к ним приближался. После Зяблика закричал Щегол, а там и Пёстрый Мухолов. Мухолов жил всего за четыре дерева от воробьёв. Если уж он увидел врага, значит, враг был совсем близко.

Чирика вылетела из дупла и села на ветку рядом с Чиком. Соседи предупредили их об опасности, и они приготовились встретить её лицом к лицу.

В кустах мелькнула пушистая рыжая шерсть, и лютый враг их — Кот — вышел на открытое место. Он видел, что соседи уже выдали его воробьям и ему теперь не поймать Чирику в гнезде. Он злился.

Вдруг кончик его хвоста зашевелился в траве, глаза прищурились: Кот увидел дупло. Что же, ведь с полдюжины воробьиных яиц — неплохой завтрак! И Кот облизнулся. Он вскарабкался на дерево и запустил в дупло лапу.

Чик и Чирика подняли крик на всю рощу. Но и тут никто не пришёл к ним на помощь. Соседи сидели по своим местам и громко кричали от страха. Каждая пара боялась за свой дом.

Кот зацепил когтями гнездо и вытащил его из дупла.

Но в этот раз он пришёл слишком рано: яиц в гнезде не оказалось, сколько он ни искал.

Тогда он кинул гнездо и сам спустился на землю. Воробьи провожали его криком.

У самых кустов Кот остановился и обернулся к ним с таким видом, точно хотел сказать:

«Погодите, миленькие, погодите! Никуда вы от меня не денетесь! Устраивайте себе новое гнездо, где хотите, выводите птенцов, а я приду и слопаю их, да и вас заодно».

И он так грозно фыркнул, что Чирика вздрогнула от страха.

Кот ушёл, а Чик с Чирикой остались горевать у разорённого гнезда.

Наконец Чирика сказала:

— Чик, ведь через несколько дней у меня непременно будет новое яичко. Летим скорей, найдём себе местечко где-нибудь за рекой. Там уж Кот не достанет нас.

Она и не знала, что через реку есть мост и что Кот частенько хаживает по этому мосту. Чик этого тоже не знал.

— Летим, — согласился он.

И они полетели.

Скоро очутились они под самой Красной горкой.

— К нам, к нам летите! — кричали им береговушки на своём, на ласточкином, языке. — У нас на Красной горке житьё дружное, весёлое.

— Да, — крикнул им Чик, — а сами драться будете!

— Зачем нам драться? — отвечали береговушки. — У нас над рекой мошек на всех хватает, у нас на Красной горке пустых норок много — выбирай любую.

— А пустельги? А галки? — не унимался Чик.

— Пустельги ловят себе в полях кузнечиков и мышей. Нас они не трогают. Мы все в дружбе.

И Чирика сказала:

— Летали мы с тобой, Чик, летали, а краше этого места не видели. Давай тут жить.

— Что ж, — сдался Чик, — раз норки у них есть свободные и драться никто не будет, можно попробовать.

Подлетели они к горе, и верно: ни пустельги их не тронули, ни галки.

Стали норку себе по вкусу выбирать: чтобы и не очень глубокая была, и вход пошире. Нашлись такие две рядом.

В одной они гнездо выстроили, и Чирика высиживать села, в другой Чик ночевал.

У береговушек, у галок, у соколков — у всех давно уже вывелись птенцы. Одна Чирика терпеливо сидела в тёмной своей норке. Чик с утра до ночи таскал ей туда пищу.

Прошло две недели. Рыжий Кот не показывался. Воробьи уж и забыли о нём.

Чик с нетерпением ждал птенцов. Каждый раз, как притаскивал он Чирике червяка или муху, он спрашивал её:

— Тукают?

— Нет ещё, не тукают.

— А скоро будут?

— Скоро, скоро, — терпеливо отвечала Чирика.

Однажды утром Чирика позвала его из норки:

— Лети скорей: один тукнул!

Чик сейчас же примчался в гнездо. Тут он услышал, как в одном яйце птенчик чуть слышно тукал в скорлупу слабым клювиком. Чирика осторожно помогла ему: надломить скорлупку в разных местах.

Прошло несколько минут, и птенчик показался из яйца — крошечный, голый, слепой. На тоненькой-тоненькой шейке моталась большая голая голова.

— Да какой он смешной! — удивился Чик.

— Совсем не смешной! — обиделась Чирика. — Очень хорошенький птенчик. А тебе нечего тут делать, бери вот скорлупки да закинь их куда-нибудь подальше от гнезда.

Пока Чик относил скорлупки, выклевался второй птенчик и начал постукивать третий.

Вот тут-то и началась тревога на Красной горке.

Из своей норки воробьи услышали, как пронзительно вдруг закричали ласточки.

Чик выскочил наружу и сейчас же вернулся с известием, что Рыжий Кот карабкается по обрыву.

— Он видел меня! — кричал Чик. — Он сейчас будет здесь и вытащит нас вместе с птенцами.

Скорей, скорей летим прочь отсюда!

— Нет, — грустно ответила Чирика. — Никуда я не полечу от маленьких моих птенчиков. Пусть будет, что будет.

И сколько ни звал Чик, она и с места не тронулась.

Тогда Чик вылетел из норки и стал, как сумасшедший, кидаться на Кота. А Кот лез и лез по обрыву. Тучей вились над ним ласточки, с криком летели на выручку к ним галки и пустельги.

Кот быстро вскарабкался наверх и уцепился лапой за край норки. Теперь ему оставалось только просунуть другую лапу за гнездом и вытащить его вместе с Чирикой, птенцами и яйцами.

Но в эту минуту одна пустельга клюнула его в хвост, другая — в голову, а две галки ударили в спину.

Кот зашипел от боли, повернулся и хотел схватить птиц передними лапами. Но птицы увернулись, и он кубарем покатился вниз. Ему не за что было уцепиться: песок сыпался вместе с ним, и чем дальше, тем скорей, чем дальше, тем скорей.

Птицам стало уже не видно, где Кот; с обрыва неслось только облако красной пыли. Плюх! — и облако остановилось над водой.

Когда оно рассеялось, птицы увидели мокрую кошачью голову посредине реки. Сзади на крыльях поспевал Чик и клевал Кота в затылок.

Кот переплыл реку и выбрался на берег. Чик и тут от него не отстал. Кот был так напуган, что не посмел схватить его, задрал мокрый хвост и галопом помчался домой.

С той поры ни разу не видели на Красной горке Рыжего Кота.

Чирика спокойно вывела шестерых птенцов, а немного погодя и ещё шестерых, и все они остались жить в свободных ласточкиных гнёздах.

А Чик перестал задирать соседей и крепко подружился с ласточками.

Приключения муравьишки

Залез Муравей на берёзу. Долез до вершины, посмотрел вниз, а там, на земле, его родной муравейник чуть виден.

Муравьишка сел на листок и думает:

«Отдохну немножко — и вниз».

У муравьёв ведь строго: только солнышко на закат — все домой бегут. Сядет солнце, — муравьи все ходы и выходы закроют — и спать. А кто опоздал, тот хоть на улице ночуй.

Солнце уже к лесу спускалось.

Муравей сидит на листке и думает:

«Ничего, поспею: вниз ведь скорей».

А листок был плохой: жёлтый, сухой. Дунул ветер и сорвал его с ветки.

Несётся листок через лес, через реку, через деревню.

Летит Муравьишка на листке, качается — чуть жив от страха.

Занёс ветер листок на луг за деревней, да там и бросил. Листок упал на камень, Муравьишка себе ноги отшиб.

Лежит и думает:

«Пропала моя головушка. Не добраться мне теперь до дому. Место кругом ровное. Был бы здоров — сразу бы добежал, да вот беда: ноги болят. Обидно, хоть землю кусай».

Смотрит Муравей: рядом Гусеница-Землемер лежит. Червяк червяком, только спереди — ножки и сзади — ножки.

Муравьишка говорит Землемеру:

— Землемер, Землемер, снеси меня домой!

У меня ножки болят.

— А кусаться не будешь?

— Кусаться не буду.

— Ну садись, подвезу.

Муравьишка вскарабкался на спинку к Землемеру. Тот изогнулся дугой, задние ноги к передним приставил, хвост — к голове. Потом вдруг встал во весь рост, да так и лёг на землю палкой. Отмерил на земле, сколько в нём росту, и опять в дугу скрючился. Так и пошёл, так и пошёл землю мерить. Муравьишка то к земле летит, то к небу, то вниз головой, то вверх.

— Не могу больше! — кричит. — Стой! А то укушу!

Остановился Землемер, вытянулся по земле. Муравьишка слез, еле отдышался. Огляделся, видит: луг впереди, на лугу трава скошенная лежит. А по лугу Паук-Сенокосец шагает: ноги, как ходули, между ног голова качается.

— Паук, а Паук, снеси меня домой! У меня ножки болят.

— Ну что ж, садись, подвезу.

Пришлось Муравьишке по паучьей ноге вверх лезть до коленки, а с коленки вниз спускаться Пауку на спину: коленки у Сенокосца торчат выше спины.

Начал Паук свои ходули переставлять — одна нога тут, другая там; все восемь ног, будто спицы, в глазах у Муравьишки замелькали. А идёт Паук не быстро, брюхом по земле чиркает. Надоела Муравьишке такая езда. Чуть было не укусил он Паука. Да тут, на счастье, вышли они на гладкую дорожку.

Остановился Паук.

— Слезай, — говорит. — Вот Жужелица бежит, она резвей меня.

Слез Муравьишка.

— Жужелка, Жужелка, снеси меня домой!

У меня ножки болят.

— Садись, прокачу.

Только успел Муравьишка вскарабкаться Жужелице на спину, она как пустится бежать! Ноги у неё ровные, как у коня.

Бежит шестиногий конь, бежит, не трясёт, будто по воздуху летит.

Вмиг домчались до картофельного поля.

— А теперь слезай, — говорит Жужелица. — Не с моими ногами по картофельным грядам прыгать. Другого коня бери.

Пришлось слезть.

Картофельная ботва для Муравьишки — лес густой. Тут и со здоровыми ногами — целый день бежать. А солнце уже низко.

Вдруг слышит Муравьишка: пищит кто-то:

— А ну, Муравей, полезай ко мне на спину, поскачем.

Обернулся Муравьишка — стоит рядом Жучок-Блошачок, чуть от земли видно.

— Да ты маленький! Тебе меня не поднять.

— А ты-то большой! Лезь, говорю.

Кое-как уместился Муравей на спине у Блошака. Только-только ножки поставил.

— Влез?

— Ну влез.

— А влез, так держись.

Большачок подобрал под себя толстые задние ножки, — а они у него, как пружинки складные, — да щёлк! — распрямил их. Глядь, уж он на грядке сидит. Щёлк! — на другой. Щёлк! — на третьей.

Так весь огород и отщёлкал до самого забора.

Муравьишка спрашивает:

— А через забор можешь?

— Через забор не могу: высок очень. Ты Кузнечика попроси: он может.

— Кузнечик, Кузнечик, снеси меня домой!

У меня ножки болят.

— Садись на загривок.

Сел Муравьишка Кузнечику на загривок. Кузнечик сложил свои длинные задние ноги пополам, потом разом выпрямил их и подскочил высоко в воздух, как Блошачок. Но тут с треском развернулись у него за спиной крылья, перенесли Кузнечика через забор и тихонько опустились на землю.

— Стоп! — сказал Кузнечик. — Приехали.

Муравьишка глядит вперёд, а там река: год ней плыви — не переплывёшь.

А солнце ещё ниже.

Кузнечик говорит:

— Через реку и мне не перескочить: очень уж широкая. Стой-ка, я Водомерку кликну: будет тебе перевозчик.

Затрещал по-своему, глядь — бежит по воде лодочка на ножках.

Подбежала. Нет, не лодочка, а Водомерка-Клоп.

— Водомер, Водомер, снеси меня домой! У меня ножки болят.

— Ладно, садись, перевезу.

Сел Муравьишка. Водомер подпрыгнул и зашагал по воде, как посуху. А солнце уж совсем низко.

— Миленький, шибче! — просит Муравьишка. — Меня домой не пустят.

— Можно и пошибче, — говорит Водомер.

Да как припустит! Оттолкнётся, оттолкнётся ножками и катит-скользит по воде, как по льду. Живо на том берегу очутился.

— А по земле не можешь? — спрашивает Муравьишка.

— По земле мне трудно, ноги не скользят. Да и гляди-ка: впереди-то лес. Ищи себе другого коня.

Посмотрел Муравьишка вперёд и видит: стоит над рекой лес высокий, до самого неба. И солнце за ним уже скрылось. Нет, не попасть Муравьишке домой!

— Гляди, — говорит Водомер, — вот тебе и конь ползёт.

Видит Муравьишка: ползёт мимо Майский Хрущ — тяжёлый жук, неуклюжий жук. Разве на таком коне далеко ускачешь? Всё-таки послушался Водомера.

— Хрущ, Хрущ, снеси меня домой. У меня ножки болят.

— А ты где живёшь?

— В муравейнике за лесом.

— Далеконько… Ну что с тобой делать? Садись, довезу.

Полез Муравьишка по жёсткому жучьему боку.

— Сел, что ли?

— Сел.

— А куда сел?

— На спину.

— Эх, глупый! Полезай на голову.

Влез Муравьишка Жуку на голову. И хорошо, что не остался на спине: разломил Жук спину надвое, два жёстких крыла приподнял. Крылья у Жука точно два перевёрнутые корыта, а из-под них другие крылышки лезут, разворачиваются: тоненькие, прозрачные, шире и длиннее верхних.

Стал Жук пыхтеть, надуваться: «Уф, уф, уф!» Будто мотор заводит.

— Дяденька, — просит Муравьишка, — поскорей! Миленький, поживей!

Не отвечает Жук, только пыхтит:

— Уф, уф, уф!

Вдруг затрепетали тонкие крылышки, заработали.

— Жжж! Тук-тук-тук!.. — поднялся Хрущ на воздух. Как пробку, выкинуло его ветром вверх — выше леса.

Муравьишка сверху видит: солнышко уже краем землю зацепило.

Как помчал Хрущ — у Муравьишки даже дух захватило.

— Жжж! Тук-тук-тук! — несётся Жук, буравит воздух, как пуля.

Мелькнул под ним лес — и пропал.

А вот и берёза знакомая, и муравейник под ней.

Над самой вершиной берёзы выключил Жук мотор и — шлёп! — сел на сук.

— Дяденька, миленький! — взмолился Муравьишка. — А вниз-то мне как? У меня ведь ножки болят, я себе шею сломаю.

Сложил Жук тонкие крылышки вдоль спины. Сверху жёсткими корытцами прикрыл. Кончики тонких крыльев аккуратно под корытца убрал.

Подумал и говорит:

— А уж как тебе вниз спуститься — не знаю.

Я на муравейник не полечу: уж очень больно вы, муравьи, кусаетесь. Добирайся сам, как знаешь.

Глянул Муравьишка вниз, а там под самой берёзой его дом родной.

Глянул на солнышко: солнышко уже по пояс в землю ушло. Глянул вокруг себя: сучья да листья, листья да сучья.

Не попасть Муравьишке домой, хоть вниз головой бросайся!

Вдруг видит: рядом на листке Гусеница-Листовёртка сидит, шёлковую нитку из себя тянет, тянет и на сучок мотает.

— Гусеница, Гусеница, спусти меня домой! Последняя мне минуточка осталась, — не пустят меня домой ночевать.

— Отстань! Видишь, дело делаю: пряжу пряду.

— Все меня жалели, никто не гнал, ты первая!

Не удержался Муравьишка, кинулся на неё, да как куснёт!

С перепугу Гусеница лапки поджала, да кувырк с листа — и полетела вниз.

А Муравьишка на ней висит — крепко вцепился. Только недолго они падали: что-то их сверху — дёрг!

И закачались они оба на шёлковой ниточке: ниточка-то на сучок была намотана.

Качается Муравьишка на Листовёртке, как на качелях. А ниточка всё длинней, длинней, длинней делается: выматывается у Листовёртки из брюшка, тянется, не рвётся.

Муравьишка с Листовёрткой всё ниже, ниже, ниже опускаются. А внизу, в муравейнике, муравьи хлопочут, спешат, входы-выходы закрывают.

Все закрыли — один, последний, вход остался. Муравьишка с Гусеницы кувырк — и домой!

Тут и солнышко зашло.

Как Лис Ежа Перехитрил

Жил в лесу Лис. Хитрый-прехитрый — всех проведёт и обманет. Уж на что Ёж мастер защищаться. На нём тулуп — куда как хорош, — Ежа и руками не возьмёшь. А Лис схитрил и взял.

* * *

Вот идёт Ёж по лесу, похрюкивает, ножками-коротышками по корешкам постукивает.

Лис на него.

Ёж брык! — и стал шариком. Поди-ка, сунься к нему, — кругом колючки.

Лис обошёл его кругом, вздохнул и говорит:

— Ну, раз ты теперь шарик, надо тебя покатать.

И лапой — осторожно, одними когтями, — покатил его по земле.

Ёж — тук-тук-тук-фык! — сердится. А сделать ничего не может: развернись только — разом Лис зубами схватит!

— Катись, катись, шарик, — Лис говорит.

И вкатил его на горку.

Ёж — тук-тук-тук-фык-фык! — сердится, а сделать ничего не может.

— Катись, шарик, под горку, — Лис говорит.

И столкнул его вниз.

А внизу под горкой яма была. А в яме-то — вода.

Ёж — тук-тук-тук, фык-фык-фык! — да бух в яму!

Тут уж, хочешь не хочешь, пришлось ему развернуться и к берегу вплавь пуститься.

А Лис уж тут как тут — и хвать его из-под низу за пузечко!

Только Ежа и видели.

Хитрый Лис и умная Уточка

Осень. Хитрый Лис думает:

«Утки в отлёт собрались. Дай-ка схожу на речку — утятинкой раздобудусь».

Подкрался из-за куста, видит: правда, целая стая уток у берега. Одна Уточка стоит под самым кустом, лапкой перья в крыле перебирает.

Лис хвать её за крыло!

Со всех силёнок рванулась Уточка. Оставила перья у Лиса в зубах.

«Ах ты!.. — Лис думает. — Вырвалась как…»

Стая всполошилась, поднялась на крыло и улетела.

А эта Уточка не могла с ней: крыло сломано, перья вырваны. Она спряталась в камышах, подальше от берега.

Ушёл Лис ни с чем.

* * *

Зима. Хитрый Лис думает:

«Замёрзло озеро. Теперь Уточка моя, никуда от меня не денется: по снегу куда ни пойдёт, — наследит, — по следу её и найду».

Пришёл на речку, — верно: лапки с перепонками наследили на снегу у берега. А сама Уточка под тем же кустом сидит, распушилась вся.

Тут ключ из-под земли бьёт, не даёт льду намёрзнуть, — тёплая полынья, и пар от неё идёт.

Кинулся Лис на Уточку, а Уточка — нырк от него! — и ушла под лёд.

«Ах ты!.. — Лис думает. — Утопилась ведь…»

Ушёл ни с чем.

* * *

Весна. Хитрый Лис думает: «Тает лёд на речке. Пойду мёрзлой утятинкой полакомлюсь».

Пришёл, а Уточка плавает под кустом, — жива, здоровёхонька!

Она тогда нырнула под лёд и выскочила в полынью, — под другим берегом: там тоже ключ был.

Так всю зиму и прожила.

«Ах ты!.. — Лис думает. — Стой же, сейчас за тобой в воду кинусь…»

— Зря, зря, зря! — закрякала Уточка.

Порх с воды и улетела.

За зиму-то у неё крыло зажило и новые пёрышки отросли.

Теремок

Стоял в лесу дуб. Толстый-претолстый, старый-престарый.

Прилетел Дятел пёстрый, шапка красная, нос вострый.

По стволу скок-поскок, носом стук-постук — выстукал, выслушал и давай дырку долбить. Долбил-долбил, долбил-долбил — выдолбил глубокое дупло. Лето в нём пожил, детей вывел и улетел.

Миновала зима, опять лето пришло.

Узнал про то дупло Скворец. Прилетел. Видит — дуб, в дубу — дырка. Чем Скворцу не теремок?

Спрашивает:

— Терем-теремок, кто в тереме живёт?

Никто из дупла не отвечает, пустой стоит терем.

Натаскал Скворец в дупло сена да соломы, стал в дупле жить, детей выводить.

Год живёт, другой живёт — сохнет старый дуб, крошится; больше дупло, шире дыра.

На третий год узнал про то дупло желтоглазый Сыч.

Прилетел. Видит — дуб, в дубу — дырка с кошачью голову. Спрашивает:

— Терем-теремок, кто в тереме живёт?

— Жил Дятел пёстрый — нос вострый, теперь я живу — Скворец, первый в роще певец. А ты кто?

— Я Сыч. Попадёшь мне в когти — не хнычь. Ночью прилечу — цоп! — и проглочу. Ступай-ка из терема вон, пока цел!

Испугался Скворец Сыча, улетел.

Ничего не натаскал Сыч, стал так в дупле жить: на своих пёрышках.

Год живёт, другой живёт — крошится старый дуб, шире дупло.

На третий год узнала про то дупло Белка. Прискакала. Видит — дуб, в дубу — дырка с собачью голову. Спрашивает:

— Терем-теремок, кто в тереме живёт?

— Жил Дятел пёстрый — нос вострый, жил Скворец — первый в роще певец, теперь я живу — Сыч. Попадёшь мне в когти — не хнычь. А ты кто?

— Я Белка — по веткам скакалка, по дуплам сиделка. У меня зубы долги, востры, как иголки. Ступай из терема вон, пока цел!

Испугался Сыч Белки, улетел.

Натаскала Белка моху, стала в дупле жить.

Год живёт, другой живёт — крошится старый дуб, шире дупло.

На третий год узнала про то дупло Куница. Прибежала, видит — дуб, в дубу — дыра с человечью голову. Спрашивает:

— Терем-теремок, кто в тереме живёт?

— Жил Дятел пёстрый — нос вострый, жил Скворец — первый в роще певец, жил Сыч — попадёшь ему в когти — не хнычь, теперь я живу — Белка — по веткам скакалка, по дуплам сиделка. А ты кто?

— Я Куница — всех мелких зверей убийца. Я страшней Хоря, со мной не спорь зря. Ступай-ка из терема вон, пока цела.

Испугалась Белка Куницы, ускакала.

Ничего не натаскала Куница, стала так в дупле жить: на своей шёрстке.

Год живёт, другой живёт — крошится старый дуб, шире дупло.

На третий год узнали про то дупло пчёлы. Прилетели. Видят — дуб, в дубу — дыра с лошадиную голову. Кружат, жужжат, спрашивают:

— Терем-теремок, кто в тереме живёт?

— Жил Дятел пёстрый — нос вострый, жил Скворец — первый в роще певец, жил Сыч — попадёшь к нему в когти — не хнычь, жила Белка — по веткам скакалка, по дуплам сиделка, теперь я живу — Куница — всех мелких зверей убийца. А вы кто?

— Мы пчелиный рой — друг за дружку горой. Кружим, жужжим, жалим, грозим большим и малым. Ступай-ка из терема вон, пока цела!

Испугалась Куница пчёл, убежала.

Натаскали пчёлы воску, стали в дупле жить. Год живут, другой живут — крошится старый дуб, шире дупло.

На третий год узнал про то дупло Медведь. Пришёл. Видит — дуб, в дубу — дырища в целое окнище. Спрашивает:

— Терем-теремок, кто в тереме живёт?

— Жил Дятел пёстрый — нос вострый, жил Скворец — первый в роще певец, жил Сыч — попадёшь ему в когти — не хнычь, жила Белка — по веткам скакалка, по дуплам сиделка, жила Куница — всех малых зверей убийца, теперь мы живём — пчелиный рой — друг за дружку горой. А ты кто?

— А я Медведь, Мишка, вашему терему крышка! Влез на дуб, просунул голову в дупло, да как нажал!

Дуб-то пополам и расселся, а из него — считай-ка сколько лет копилось:

шерсти,

. да сена,

. . да воску,

. . . да моху,

. . . . да пуху,

. . . . . да перьев,

. . . . . . да пыли —

. . . . . . . да пх-х‑х!..

Теремка-то и не стало.

Кукушонок

Кукушка сидела на берёзе среди рощи.

Вокруг неё то и дело мелькали крылья. Птицы хлопотливо сновали между деревьями, высматривали уютные уголки, таскали пёрышки, мох, траву.

Скоро должны были появиться на свет маленькие птенчики. Птицы заботились о них. Они спешили — вили, строили, лепили.

А у Кукушки была своя забота. Она ведь не умеет ни гнёзд вить, ни птенцов воспитывать. Она сидела и думала:

«Вот посижу здесь и погляжу на птиц. Кто лучше всех себе гнездо выстроит, той и подкину своё яйцо».

И Кукушка следила за птицами, спрятавшись в густой листве. Птицы не замечали её.

Трясогузка, Конёк и Пеночка выстроили себе гнёзда на земле. Они так хорошо спрятали их в траве, что даже в двух шагах нельзя было заметить гнезда.

Кукушка подумала:

«Эти гнёзда ловко спрятаны! Да вдруг придёт Корова, нечаянно наступит на гнездо и раздавит моего птенца. Не подкину своего яйца ни Трясогузке, ни Коньку, ни Пеночке».

И стала высматривать новые гнёзда.

Соловей и Славка свили гнёзда в кустах.

Кукушке понравились их гнёзда. Да тут прилетела вороватая Сойка с голубыми перьями на крыльях. Все птицы кинулись к ней и старались прогнать её от своих гнёзд.

Кукушка подумала:

«Сойка всякое гнездо разыщет, даже гнёзда Соловья и Славки. И утащит моего птенчика. Куда же мне подбросить своё яйцо?»

Тут на глаза Кукушке попалась маленькая Мухоловка-Пеструшка. Она вылетела из дупла старой липы и полетела помогать птицам прогонять Сойку.

«Вот отличное гнездо для моего птенца! — подумала Кукушка. — В дупле его Корова не раздавит и Сойка не достанет. Подкину своё яйцо Пеструшке!»

Пока Пеструшка гонялась за Сойкой, Кукушка слетела с берёзы и снесла яйцо прямо на землю. Потом схватила его в клюв, подлетела к липе, просунула голову в дупло и осторожно опустила яйцо в Пеструшкино гнездо.

Кукушка была очень рада, что пристроила, наконец, своего птенца в надёжное место.

«Вот какая я ловкая! — думала она улетая. — Не всякая Кукушка догадается подкинуть своё яйцо Пеструшке в дупло».

Птицы прогнали Сойку из рощи, и Пеструшка вернулась в своё дупло. Она и не заметила, что в гнезде прибавилось одно лишнее яйцо. Новое яйцо было почти такое же маленькое, как любое из её четырёх яиц. Ей надо бы пересчитать их, но маленькая Пеструшка не умела считать даже до трёх. Она спокойно уселась высиживать птенцов.

Высиживать пришлось долго, целые две недели. Но Пеструшка не скучала.

Она любила сидеть в своём дупле. Дупло было не широкое, не глубокое, но очень уютное. Пеструшке больше всего нравилось, что вход в него был совсем узенький. Она сама с трудом в него пролезала. Зато она была спокойна, что никто не заберётся в её гнездо, когда она будет улетать за кормом для своих птенцов.

Когда Пеструшке хотелось есть, она звала своего мужа — пёстрого Мухолова. Мухолов прилетал и садился на её место. Он терпеливо дожидался, пока Пеструшка досыта наестся бабочек, комаров и мух. А когда она возвращалась, он взлетал на ветку, как раз против дупла, и весело распевал:

— Тц! Крути, крути! Крути, крути! — При этом он быстро крутил своим прямым чёрным хвостом и потряхивал пёстрыми крылышками.

Коротенькая была у него песня, но Пеструшка слушала её всегда с удовольствием.

Наконец Пеструшка почувствовала, будто кто-то шевелится под ней! Это был первый птенчик — голый, слепой. Он барахтался среди скорлупок яйца. Пеструшка сейчас же унесла скорлупки из гнезда.

Скоро появились на свет ещё три птенчика. Теперь Пеструшке и Мухолову прибавилось хлопот. Надо было кормить четырёх и высиживать пятое яйцо.

Так прошло несколько дней. Четыре птенчика подросли и покрылись пушком.

Тут только вышел из яйца пятый птенец. У него была очень толстая голова, большущий рот, покрытые кожицей глаза навыкате. И весь он был какой-то жилистый, нескладный.

Мухолов сказал:

— Не нравится мне что-то этот уродец. Давай выкинем его из гнезда!

— Что ты! Что ты! — испугалась Пеструшка. — Не виноват же он, что таким родился.

С этой минуты у Мухолова и Пеструшки не стало отдыха. До ночи таскали птенцам корм и убирали за ними в гнезде. Всех больше ел пятый птенец.

А на третий день случилось несчастье.

Мухолов и Пеструшка улетели за кормом. А когда прилетели, увидели двух своих пушистых птенчиков на земле под липой. Они ударились головой о корень и разбились насмерть.

Но как они могли выпасть из дупла?

Пеструшке и Мухолову некогда было горевать и раздумывать. Оставшиеся птенцы громко кричали от голода. Всех громче кричал уродец.

Пеструшка и Мухолов по очереди сунули ему в рот принесённый корм. И опять улетели.

Сейчас же уродец задом подкопался под одного из оставшихся в дупле братишек. Братишка побарахтался и угнездился в ямке на спине уродца.

Тогда уродец ткнулся головой в дно дупла. Как руками, упёрся голыми тонкими крылышками в стенки и стал задом-задом выпячиваться из дупла.

Вот пушистый птенчик, сидя в ямке на спине уродца, показался в отверстии дупла. Пеструшка в это время подлетала к липе с бабочкой в клюве. И она увидела: вдруг снизу что-то подбросило её пушистого птенчика.

Птенчик вылетел из гнезда, беспомощно перевернулся в воздухе и упал на землю.

В ужасе Пеструшка выпустила бабочку, вскрикнула и кинулась к птенчику. Он был уже мёртв.

Пеструшка и тут не поняла, что выбрасывает её пушистых птенчиков из дупла птенец-уродец. И кто бы мог подумать, что он такой злодей? Ведь ему было только три дня от роду. Он был ещё совсем голенький и слепой.

Когда Пеструшка улетела, он так же подсадил себе на спину четвёртого — последнего — братишку. И так же, упёршись головой и крылышками, неожиданным и сильным толчком вытолкнул его из дупла.

Теперь он остался в гнезде один. Мухолов и Пеструшка погоревали-погоревали о пушистых своих птенцах, но делать нечего — стали одного уродца кормить. А он рос не по дням, а по часам. Глаза у него открылись.

— Погляди, какой он стал толстый, — говорил Мухолов Пеструшке, когда они встречались у дупла, каждый с мушкой в клюве. — И такой обжора: прямо ненасытный чертёнок!

Но Пеструшка уже не боялась за сына. Она знала, что добрый Мухолов ворчит нарочно.

А ненасытный птенец всё рос и рос. И прожорливость его росла вместе с ним. Сколько ни приносили еды, ему всё мало.

Он уже так вырос, что заполнил собой всё дупло. Он покрылся пятнистыми рыжими перьями, но всё ещё пищал, как маленький, и просил есть.

— Что нам делать? — тревожно спрашивал Мухолов у Пеструшки. — Он перерос уже нас с тобой. И он совсем не похож на молодую Мухоловку.

— Я и сама вижу, — грустно отвечала Пеструшка, — что он не родной наш сын. Это Кукушонок. Но теперь уж ничего не поделаешь: нельзя же оставить его умирать с голоду. Он наш приёмыш. Мы должны его выкормить.

И они его кормили с утра до ночи.

Лето кончилось. Всё чаще дул сильный осенний ветер, старая липа дрожала и скрипела под его порывами. Птицы в роще собрались на юг.

Трясогузка, Конёк, Пеночка, Соловей и Славка отправлялись в путь со своими птенцами. Они звали с собой Мухолова и Пеструшку.

А те только молча качали головой и показывали на старую липу. Из дупла её раздавался голодный писк и высовывался широко разинутый клюв Кукушонка.

Пеструшка каждый день упрашивала его вылезти из гнезда.

— Смотри, — говорила она ему, — уже холода настают. И тебе и нам пора улететь отсюда. Да и опасно оставаться в гнезде: ветер с каждым днём сильней, того и гляди сломается старая липа!

Но Кукушонок только крутил головой и по-прежнему оставался в дупле.

Пришла холодная осень, стали исчезать мухи и бабочки. Наконец Мухолов сказал Пеструшке:

— Больше нельзя нам оставаться здесь. Летим, летим, пока сами не умерли с голоду. Всё равно уж нам нечем кормить Кукушонка. Без нас он скоро проголодается и вылезет из дупла.

Пришлось Пеструшке послушаться мужа. В последний раз они накормили своего приёмыша. Потом вылетели из рощи и понеслись на юг Кукушонок остался один. Скоро ему захоте лось есть, и он стал кричать. Никто не подлетал к нему.

Напрасно он старался подальше высунуть голову из дупла, крутил ею во все стороны и кричал всё громче и громче. Пеструшка и Мухолов были уже далеко и не могли его слышать. К вечеру он охрип от крика, но всё ещё сидел в гнезде.

А ночью поднялась буря. Дождь хлестал в дупло.

Кукушонок втянул голову в плечи и сидел, прижавшись к стенке. Он весь дрожал от холода и страха.

Ветер был такой сильный, что старая липа качалась, как травинка, и громко скрипела. Казалось, вот-вот она треснет от корня до самой макушки.

К утру буря утихла. Кукушонок всё ещё сидел, прижавшись к стенке. Он ещё не мог опомниться от страха.

Когда солнце взошло высоко, его лучи проскользнули в дупло и согрели мокрого Кукушонка.

За ночь к нему вернулся голос. Но он уже так ослаб от голода, что не мог подняться на ноги и высунуть голову из дупла.

Днём в рощу пришли Мальчик и Девочка.

Ветер поднимал с земли жёлтые листья и крутил в воздухе. Дети бегали и ловили их. Потом они принялись играть в прятки. Мальчик спрятался за ствол старой липы.

Вдруг ему почудился птичий крик из глубины дерева.

Мальчик поднял голову, увидел дупло и вскарабкался на дерево.

— Сюда! — крикнул он сестре. — Тут в дупле кукушка сидит.

Девочка прибежала и попросила брата достать ей птицу.

— Я не могу просунуть руку в дупло! — сказал Мальчик. — Дырка слишком узенькая.

— Тогда я вспугну кукушку, — сказала Девочка, — а ты лови её, когда она полезет из дупла.

Девочка принялась колотить палкой по стволу.

В дупле поднялся оглушительный грохот. Кукушонок собрал последние силы, ногами и крыльями упёрся в стенки и стал вырываться из дупла.

Но как ни старался, не мог протиснуться наружу.

— Смотри! — закричала Девочка. — Кукушка не может вылезти, она слишком толстая.

— Погоди, — сказал Мальчик, — сейчас я её вытащу.

Он достал из кармана перочинный ножик и расширил им вход в дупло. Пришлось вырезать широкую дыру в дереве, прежде чем удалось вытащить из него Кукушонка. Он давно уже вырос с большую кукушку и был в три раза толще своей приёмной матери — Пеструшки.

Но от долгого сидения в дупле он был очень неповоротлив и не умел летать.

— Мы возьмём его с собой, — решили дети, — и будем кормить.

* * *

Мимо пустой липы пролетали на юг птицы. Среди них была и Кукушка.

Она увидела дупло, куда весной опустила своё яйцо, и опять подумала:

«Какая я ловкая! Как хорошо я устроила своего птенца! Где-то он теперь? Верно, встречу его на юге».

И она скорей полетела дальше.

Золотое сердечко

В роще росли рядом молоденькая Рябина, пожилая Берёзка и старый Дуб. Когда набегал ветерок, они шелестели листьями. Так они разговаривали между собой. Старый Дуб умел ещё на разные лады скрипеть стволом. Когда ветер был сильный, голос Дуба слышен был по всей роще. Но всё равно Зоечка и её старая тётя не понимали ни шелеста, ни скрипа деревьев.

В первый раз Зоечка и её тётя пришли в рощу, когда поспела земляника. Они брали ягоды, а на деревья не обращали никакого внимания.

Прилетела серая тонкая птица, села на ветку молоденькой Рябины и закуковала:

— Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку!

Тётя сказала:

— Слышишь, Зоечка, — кукушка! Когда я была маленькой, мы пели про неё хорошенькую песенку.

И тётя запела тонким жалостным голоском:

Там вдали за рекой
Раздаётся порой:
Ку-ку! Ку-ку!
Это птичка кричит
У зелёных ракит:

Ку-ку! Ку-ку!
Потеряла детей, —
Жалко бедненьких ей.
Ку-ку! Ку-ку!
Ку-ку‑у!..

Тут голосок тёти задрожал-задрожал, а Зоечка горько расплакалась.

Тётя погладила Зоечку по головке и сказала:

— Золотое у тебя сердечко: всех-то жалеет!

Тогда молоденькая Рябина зашелестела всеми своими разрезными листьями:

— Слушайте! Слушайте! Ведь это ужасно глупая песенка! Кукушка совсем не теряет своих детей. Она нарочно подкидывает их в чужие гнёзда. Не жалейте, пожалуйста, Кукушку. Жалейте, пожалуйста, других птичек.

Но Зоечка и её тётя не слушали шелеста листьев.

А серая тонкая птица всё куковала, да так жалобно:

— Ку-ку! Ку-ку!

Прилетела бурая тонкая птица, села на ветку пожилой Берёзы и пронзительно захихикала:

— Хи-хи-хи-хи-хи!

Тут Зоечка ещё пуще залилась слезами:

— Зачем эта гадкая птица смеётся над бедной Кукушечкой!

Тётя опять погладила Зоечку по головке и сказала:

— А вот мы её сейчас!..

Подняла сучок, замахала им на бурую тонкую птицу:

— Кыш! Кыш! — И прогнала её.

Тогда пожилая Берёза зашелестела всеми своими листьями, похожими на сердечки:

— Слушайте, слушайте! Ведь это ужасно глупое недоразумение. Сами жалеете Кукушку и сами её прогнали! Кукушка-отец кричит: ку-ку! ку-ку! А Кукушка-мать кричит: хи-хи-хи-хи!

Бурая — это и есть Кукушка-мать. Сами поёте песенку и сами не знаете, про кого.

Молоденькая Рябина прошептала чуть слышно:

— Совершенно справедливо, совершенно справедливо.

А старый Дуб молчал: он триста лет прожил на свете, и его больше не интересовали слезливые песенки.

В другой раз Зоечка и её тётя пришли в рощу, когда поспела малина.

Они подошли к старому Дубу. Вдруг из его корней выпорхнула красногрудая птичка. Зоечка наклонилась и увидела между корнями гнёздышко. В нём сидело шесть птенчиков. Пятеро было в тёплом пушку, а шестой ещё совсем голый.

Зоечка сейчас же расплакалась:

— Зачем он голенький, ему холодно!..

А тётя опять погладила Зоечку по головке и сказала:

— Золотое сердечко!

Тогда молоденькая Рябина зашелестела всеми своими разрезными листьями:

— Слушайте, слушайте! Ведь этот птенец вышел на свет тремя днями позже других. Он подрастёт и оденется. Те пятеро тоже были голенькие, а над ними не плакала даже их родная мать.

И пожилая Берёзка зашелестела всеми своими листьями, похожими на сердечки:

— Слушайте, слушайте! Ведь это же Кукушонок! Не его надо жалеть, а других птенчиков.

Но Зоечка и её тётя не обращали никакого внимания на шелест листьев. …..

А старый Дуб молчал.

И в третий раз Зоечка и её тётя пришли в рощу, когда осенний ветер срывал с деревьев их листья.

Зоечка глянула под корни старого Дуба и заплакала.

Там сидел один Кукушонок. Он так вырос, что закрывал собой всё гнёздышко.

Прилетела красногрудая птичка, и Кукушонок сейчас же открыл рот и закричал.

Кукушонок был так велик, а красногрудая птичка была так мала. Ей пришлось сесть ему на голову, чтобы скормить ему бабочку, которую она принесла. И голова красногрудой птички при этом совсем исчезла в разинутом рте Кукушонка.

Тётя спросила Зоечку:

— Что ты плачешь, моё сердечко?

И Зоечка прошептала, всхлипывая:

— Да… Все птенчики давно уже вылетели из гнезда. А этот бедненький — хны! хны! Всё время хочет кушать!

Тогда молоденькая Рябина прошептала всеми своими оставшимися разрезными листьями:

— Смотрите, смотрите! Ведь это Кукушонок!

Когда он был ещё голенький, он вышвырнул из гнезда всех детей Красногрудки. Они были слабые, в пушку и погибли один за другим в траве.

Кукушонок убил их. Пожалейте птенчиков Красногрудки!

И пожилая Берёза прошептала всеми своими оставшимися листьями, похожими на сердечки:

— Смотрите, смотрите! Он вырос гораздо больше своей кормилицы-Красногрудки, а всё ещё просит есть у неё. Он лентяй и обжора. Его нельзя жалеть!

Но Зоечка ещё пуще залилась слезами и прохныкала:

— Все другие птички — хны! хны! — улетят за море в тёплые края. А эта останется. Пойдёт снег. И — хны! хны! — бедная птичка замёрзнет.

Тётя сказала:

— Не могу видеть, как разрывается твоё золотое сердечко. Знаешь что, — возьмём эту птичку домой. Ты сама будешь кормить её булочкой, пока опять не настанут тёплые дни.

И Зоечка прошептала сквозь слёзы:

— И буду петь ей песенку.

Тут даже старый Дуб не выдержал и проскрипел:

— Скры!.. Скру!.. Поскру!.. Послушайте! Ведь это ж ужасно груст… нет, глупая история! Бросьте Кукушонка! Красногрудка, прочь, — он исправится. Крылья есть, какая кручина? А булку — крысам! Послушайте! Скрылись!..

Зоечка и её тётя заткнули уши от страшного скрипа старого Дуба, подхватили Кукушонка и поспешно ушли из рощи.

Дома Зоечка посадила Кукушонка за куклин стол и до тех пор кормила его сладкой булочкой, пока Кукушонок не перестал просить есть.

Тогда Зоечка уложила его в куклину кроватку, прикрыла куклиным одеялом и запела тонким жалостным голоском:

Там вдали за рекой
Раздаётся порой:
Ку-ку! Ку-ку!

Кукушонок сейчас же закрыл глазки.

Зоечка дальше:

Это птичка кричит
У зелёных ракит:
Ку-ку! Ку-ку!

Кукушонок перевернулся на спинку.

Зоечка тихонько кончила песенку:

Потеряла детей,
Жалко бедненьких ей.
Ку-ку! Ку-ку!

Кукушонок дрыгнул ножками и сдох.

Глупые вопросы

Тихо в комнате. Отец с утра сел за стол. Пишет. Вдруг распахнулась дверь, вбежала его маленькая дочь.

— Мама ушла. Мне одной скучно. Можно, я буду у тебя играть?

— Хорошо. Только тихо. Садись вон у окна.

И не мешай мне.

Взяла стул, взобралась на него с ногами и рассматривает книжку с картинками. Но книжка старая, давно знакомые картинки. Из раскрытого окна виден берег реки, опушка леса.

Книжка летит на пол. Дочь уже на подоконнике.

— Пчичку вижу, — говорит она через минуту тихонечко, будто про себя.

— Птичку, — поправляет отец, не поднимая головы от бумаги. — Какую птичку?

— Да просто птичка маленькая.

— Просто птичек не бывает.

— Нет бывает. Вот такие.

— Какого цвета?

— Какого… Птичьего цвета: серенькая да беленькая. В реке на камушке сидит. И ещё другая. По берегу бежит. Смотри, смотри, кланяется. А та ей с камушка хвостиком кивает.

— Мне отсюда не видно. А другая какого цвета?

— Песочненького. И с галстучком.

— Песочного цвета, с чёрным галстуком и кланяется, — это зуёк. А та, на камушке, хвостиком кивает, — это плиска, трясогузка. У каждой птицы своё имя.

— Я знаю. Вон сорока-белобока из леса вылетела, по земле скачет. Хвостатая какая. Отчего такой хвост?

— Ну, как — отчего? Что ты спрашиваешь?

— Не знаешь? А отчего зуёк кланяется, а плиска хвостиком кивает? Это они здороваются?

— Какие пустяки. Разве птицы здороваются?

— А вон ещё птицы. Белые, белые! Большие.

— Ну, чайки.

— Да, да… Они рыбку из воды клюют. А зачем они белые?

— Какие глупые вопросы! Я сказал тебе: мне не мешай. А ты всё время со мной разговариваешь. Ступай отсюда. Займись своими игрушками. Ступай, ступай, нечего.

Дочь надула губки, всхлипнула. Но ослушаться не посмела — ушла.

Отец вдруг положил перо. Посмотрел в окно и крепко задумался. А вечером, когда дочь пришла поцеловать его на ночь, он сказал ей:

— Ты прости меня, пожалуйста, что я утром назвал твои вопросы глупыми. Они совсем не глупые. Я подумал, и теперь могу тебе рассказать три сказки.

— Расскажи, расскажи! — обрадовалась дочь.

И она ловко вскарабкалась к нему на колени.

Отчего у сороки такой хвост

— Первая сказка, — сказал отец. — Жила-была птица. Спросишь, какая? Да никакая. Просто птица и всё тут. У неё имени не было, одно названье — птица. И жила она знаешь где? У человека в голове. Один раз человек открыл рот, хотел зевнуть. Она — порх, и вылетела.

Смотрит, — день весенний, весёлый. Небо голубое-голубое, на нём солнце, белые облака. Простору сколько!

Внизу стоит лес — кудрявый, густой, тенистый. Уютный такой. А ниже леса — река. Вода бежит, блещет, по берегам кусточки зелёные, песок золотой горит.

«Ах! — думает птичка. — Красота какая! Весело как!»

Весело-то весело, а кушать надо.

Видит: мухи, комары кругом летают.

Замахала крылышками, погналась за ними. А крылышки у неё ни длинны, ни коротки, ни круглы, ни остры: средненькие.

Машет крылышками, за мухами, комарами гоняется, а поймать не может.

Вдруг мчится стриж. Вперёд пронёсся, круг дал, да назад, да вниз, да вверх, вправо, влево, — да всех мух, комаров и переловил.

— Вот, — говорит, — как летать надо, чтобы мух, комаров ловить. Вот какие крылья для этого надо, видела?

Посмотрела птица, — у него крылья длинные-длинные. Сложит их, — под ними и хвоста не видно. Узкие крылья, острые, как кривые ножницы, если их растопырить.

«Ну, так я в лес полечу, — думает птица. — Там себе что-нибудь промыслю».

Прилетела в лес, а там — чаща. Крылья за ветки задевают, хвост поворачивать не успевает.

А хвост у неё ни длинен, ни короток, ни широк, ни узок, — средненький.

Выскочила из чащи сорока, хохочет:

— Да разве с таким хвостом в лесу летать?

Тут во какой хвост надо, видела?

И подняла свой хвост. А хвост у сороки длинней самой сороки.

— Крылышки тебе поменьше бы надо, покруглей, а хвоста прибавить, чтобы верть, и повернула, — верть, и в другую сторону. В чаще-то всё так.

Дёрнула хвостом и нет её.

«Ну, — думает птица, — значит, на реку мне лететь надо. Там промыслю».

И полетела.

Тут первой сказке конец, а тебе ответ, — отчего у сороки такой хвост.

Кому зуёк кланяется, а плиска хвостом кивает

— Вторая сказка, — говорит отец. — Прилетела птица на реку.

Села на обрыв и видит: по песку, у самой волны, бегает зуёк. Побежит-побежит и станет. А станет, — сейчас кланяться начнёт. И кланяется, и кланяется.

А на камушке в воде сидит тоненькая плиска. И всё хвостиком кивает, всё кивает хвостиком.

Птица думает:

«Кому это они кланяются? Уж не мне ли?

Вдруг — жжип! — со свистом пронёсся над ней чеглок-соколок. И пропал.

Зуёк и плиска кричат птице:

— Счастье твоё, что ты смирнёхонько сидела.

А то увидел бы тебя чеглок-соколок и унёс в когтях. Пискнуть бы не успела.

Птица удивилась:

— А почему бы он меня увидел, если б я двигалась?

— Да потому, что ты на земле сидишь, кругом тебя одни камни, тихо всё, не шевелится. А кто шевельнётся, того сразу заметно.

— Так чего же вы-то кланяетесь, вы чего киваете?

— А мы у волны живём. Волна колышется, и мы колышемся. Нам так надо. Станем смирно, а кругом всё движется, всё качается, — сразу нас заметно.

Тут второй сказке конец, а тебе ответ, — кому зуёк кланяется, а плиска хвостиком кивает. И третья сказка…

Почему чайки белые

Птица думает:

«В воздухе мне не прожить, в лесу не прожить, и на реке, выходит, тоже не прожить: я прятаться не умею. Кто бы меня защитил?»

И видит — летит-плывёт над рекой белая чайка.

Вдруг чайка крылья сложила и пала в воду. Пала в воду, крыльями над спиной взмахнула и опять на воздух поднялась.

А во рту у неё — рыбка.

Тут ещё и ещё со всех сторон налетели белые чайки. Стали над рекой кружиться, падать, подниматься, — из воды рыбок таскать.

«Вот славно, — думает птица. — Пристану к чайкам. И сыта буду и цела буду: чайки большие, чайки сильные, они меня от чеглока-соколка защитят».

Полетела к белым чайкам:

— Примите меня в артель!

Посмотрели на неё белые чайки и говорят:

— Не годишься ты в нашу артель. Как ты своим носом рыбку будешь ловить? У нас, видишь, носы крепкие, острые. А твой нос ни крепок, ни мягок, ни тупой, ни остренький, — средненький.

— Ничего, как-нибудь, — говорит птица.

— И серенькая ты, — говорят белые чайки. — Даже и не поймёшь, какого цвета. А мы, видишь, белые.

— А почему вы белые? — спрашивает птица.

— Нам другими быть нельзя, — отвечают белые чайки. — Первое дело, рыбки из воды нас видеть не должны, — а то разве их поймаешь.

Рыбки снизу смотрят, — над ними потолок белый. Речной потолок. А над ним — небо, на нём облака белые. Нас, белых, над белым, под белым рыбкам не видно.

Второе дело, мы дружной артелью рыбку ловим. Разлетимся в разные стороны, и каждая высматривает рыбку. Рыба стадами ходит.

Вот мы и глядим друг за дружкой издали, из глаз не выпускаем.

Вот сложила подружка крылья, — пала на воду. Ага, значит, рыбка там!

И все мы к счастливой подружке спешим, все рядом ловить принимаемся.

Издали мы друг на дружку сбоку смотрим. И нам друг дружку хорошо видать: ведь белые мы, заметные на воде и над берегом.

— А тебя, серенькую, нам не усмотреть: ты над берегом полетишь — не видно, мимо леса — не видно и под небом — не видно. Уж на что у чеглока-соколка глаза вострые, и тот тебя не приметил. А кого не видно, для нас того и нет.

— А как же я? — спрашивает птица.

— Да тебя и вовсе нет, — отвечают белые чайки. — Ты кругом средненькая. Ты выдуманная. Таким под солнцем места нет. Посмотри-ка ты на себя в воду.

Посмотрела птица вниз. Там, в тихой реке, всё как в зеркале: и белые чайки кружат, и зуёк кланяется, и плиска хвостом кивает, и сорока прилетела — на кусту сидит, и стриж в небе мчится. А её — птицы — нет.

— И лети-ка, ты, — говорят чайки, — назад, откуда взялась!

Делать нечего — полетела птица назад, к своему человеку.

Человек тот как раз спал, — рот разинул.

Птица и впорхнула ему в голову.

Человек глотнул, вздохнул, проснулся и говорит:

— Вот сон какой приснился! Будто жила была птица… — И тут третьей сказке конец, в тебе ответ, — почему чайки белые.

Где раки зимуют

В кухне на табуретке стояла плоская корзина, на плите — кастрюля, на столе — большое белое блюдо. В корзине были раки, в кастрюле был кипяток с укропом и солью, а на блюде ничего не было.

Вошла Хозяйка и начала:

раз — опустила руку в корзину и схватила рака поперёк спины;

два — кинула рака в кастрюлю, подождала, пока он сварится, и —

три — переложила рака ложкой из кастрюли на блюдо.

И пошло, и пошло.

Раз — чёрный рак, схваченный поперёк спины, сердито шевелил усами, раскрывал клешни и щёлкал хвостом;

два — рак окунался в кипяток, переставал шевелиться и краснел;

три — красный рак ложился на блюдо, лежал неподвижно, и от него шёл пар.

Раз-два-три, раз-два-три, — в корзине оставалось всё меньше чёрных раков, кипяток в кастрюле кипел и булькал, а на белом блюде росла гора красных раков.

И вот остался в корзине один, последний рак.

Раз — и Хозяйка схватила его пальцами поперёк спины.

В это время ей крикнули что-то из столовой.

— Несу, несу! Последний! — ответила хозяйка — и спуталась: два — кинула чёрного рака на блюдо, подождала немножко, подцепила ложкой с блюда красного рака и — три — опустила его в кипяток.

Красному раку было всё равно, где лежать: в горячей кастрюле или на прохладном блюде. Чёрному раку совсем не хотелось в кастрюлю, не хотелось ему лежать и на блюде. Больше всего на свете ему хотелось туда, где раки зимуют.

И, долго не раздумывая, он начал своё путешествие: задом-задом, на попятный двор.

Он наткнулся на гору неподвижных красных раков и забился под них.

Хозяйка украсила блюдо укропом и подала на стол.

Белое блюдо с красными раками и зелёным укропом было красиво. Раки были вкусные. Гости были голодны. Хозяйка была занята. И никто не заметил, как чёрный рак перевалился с блюда на стол и задом-задом подполз под тарелку, задом-задом добрался до самого края стола.

А под столом сидел котёнок и ждал, не перепадёт ли ему что-нибудь с хозяйского стола.

Вдруг — бац! — треснулся перед ним кто-то чёрный, усатый.

Котёнок не знал, что это рак, думал — большой чёрный таракан, и толкнул его носом.

Рак попятился.

Котёнок тронул его лапкой.

Рак поднял клешню.

Котёнок решил, что с ним дела иметь не стоит, обернулся и мазнул его хвостом.

А рак — хвать! — и зажал ему клешнёй кончик хвоста.

Что тут с котёнком стало! «Мяу! — он скакнул на стул. — Мяу! — со стула на стол. — Мяу! — со стола на подоконник. — Мяу!» — и выскочил на двор.

— Держи, держи, бешеный! — кричали гости.

Но котёнок вихрем помчал через двор, взлетел на забор, понёсся по саду. В саду был пруд, и котёнок, верно, свалился бы в воду, если б рак не разжал клешни и не отпустил хвост.

Котёнок повернул назад и галопом поскакал домой.

Пруд был маленький, весь зарос травой и тиной. Жили в нём ленивые хвостатые тритоны, да карасики, да улитки. Житьё у них было скучное, — всегда всё одно и то же. Тритоны плавали вверх и вниз, карасики плавали взад-вперёд, улитки ползали по траве: один день наверх ползут, другой — вниз спускаются.

Вдруг всплеснула вода, и чьё-то чёрное тело, пуская пузыри, опустилось на дно.

Сейчас же все собрались на него поглядеть: приплыли тритоны, прибежали карасики, поползли вниз улитки.

И верно — было на что поглядеть: чёрный был весь в панцире — от кончика усов до кончика хвоста. Гладкие латы охватывали его грудь и спину. Из-под твёрдого забрала на тоненьких стебельках высовывались два неподвижных глаза. Длинные прямые усы торчали вперёд, как пики. Четыре пары тонких ног были, как вилочки, две клешни — как две зубастые пасти.

Никто из прудовых жителей ещё ни разу в жизни не видел рака, и все из любопытства лезли поближе к нему. Рак шевельнулся — все испугались и отодвинулись подальше. Рак поднял переднюю ножку, ухватил вилкой свой глаз, вытянул стебелёк и давай чистить.

Это было так удивительно, что все опять полезли на рака, а один карасик даже наткнулся на его усы. Рраз! — Рак схватил его клешнёй, и глупый карасик разлетелся пополам.

Всполошились карасики, разбежались — кто куда. А голодный рак спокойно принялся за еду.

Сытно зажил рак в пруду. Целыми днями он отдыхал в тине. Ночами бродил, ощупывал усами дно и тразу, хватал клешнями тихоходов-улиток.

Тритоны и карасики боялись теперь его и близко не подпускали к себе. Да ему достаточно было и улиток: он съедал их вместе с домиками, и панцирь его только креп от такой пищи.

Но вода в пруду была гнилая, затхлая. И его по-прежнему тянуло туда, где раки зимуют.

Раз вечером начался дождь. Он лил всю ночь, и к утру вода в пруду поднялась, вышла из берегов. Струя подхватила рака и понесла его прочь из пруда, ткнула в какой-то пень, подхватила опять и бросила в канаву.

Рак обрадовался, расправил широкий хвост, захлопал им по воде и задом-задом, как ползал, поплыл.

Но дождь кончился, канава обмелела — плыть стало неудобно. Рак пополз.

Полз он долго. Днём отдыхал, а ночью снова отправлялся в путь. Первая канава свернула во вторую, вторая — в третью, третья — в четвёртую, а он всё пятился-пятился, полз-полз, — и всё никак не мог никуда приползти, выбраться из ста канав.

На десятый день пути он забрался, голодный, под какую-то корягу и стал ждать, не поползёт ли мимо улитка, не проплывёт ли рыбка или лягушка.

Вот сидит он под корягой и слышит: бултых! Что-то тяжёлое упало с берега в канаву.

И видит рак: плывёт к нему мордастый зверь с усами, с короткими лапами, а ростом с котёнка.

В другое время рак испугался бы, попятился от такого зверюги. Но голод — не тётка. Чем-нибудь надо брюхо набить.

Пропустил рак зверя мимо себя да хвать его клешнёй за толстый волосатый хвост! Думал, отрежет, как ножницами. Да не тут-то было. Зверь — а это была водяная крыса — как рванёт, и легче птички вылетел рак из-под коряги. Метнула крыса хвостом в другую сторону, — крак! — и переломилась рачья клешня пополам.

Упал рак на дно и лежит. А крыса дальше поплыла с его клешнёй на хвосте. Спасибо ещё — не хватила рака своими страшными зубами; не помог бы ему и крепкий панцирь.

Пополз рак дальше с одной клешнёй.

Нашёл водоросли и поел их. Потом попал в ил. Рак засунул в него свои лапки-вилки и давай ими шарить. Левая задняя лапка нащупала и схватила в илу червяка. Из лапки в лапку, из лапки в лапку, из лапки в лапку — отправил рак червяка себе в рот.

Подкрепился и пополз дальше.

Целый месяц уже длилось путешествие по канавам, когда рак вдруг почувствовал себя плохо, так плохо, что не мог ползти дальше; и стал он хвостом песок в берегу ворошить, рыть. Только успел вырыть себе норку в песке, как начало его корчить.

Рак линял. Он упал на спину, хвост его то разжимался, то сжимался, усы дёргались. Потом он разом вытянулся — панцирь его лопнул на животе, — и из него полезло розовато-коричневатое тело. Тут рак сильно дёрнул хвостом — и выскочил сам из себя. Мёртвый усатый панцирь выпал из пещерки. Он был пустой, лёгкий. Сильным течением его поволокло по дну, подняло, понесло.

А в глиняной пещерке остался лежать живой рак — такой мягкий и беспомощный теперь, что даже улитка могла бы, казалось, проткнуть его своими рожками.

День проходил за днём, он всё лежал без движения. Понемногу тело его стало твердеть, снова покрываться жёстким панцирем. Только теперь панцирь был уже не чёрный, а красно-коричневый.

И вот — чудо: оторванная крысой клешня быстро начала отрастать заново.

Рак вылез из норки и с новыми силами отправился в путь — туда, где раки зимуют.

Из канавы в канаву, из ручья в ручей полз терпеливый рак. Панцирь его чернел. Дни становились короче, шли дожди, на воде плавали лёгкие золотые челночки — облетевшие с деревьев листья. По ночам вода подёргивалась хрупким ледком.

Ручей вливался в ручей, ручей бежал к реке.

Плыл-плыл по ручьям терпеливый рак — и, наконец, попал в широкую реку с глиняными берегами.

В крутых берегах под водой — в несколько этажей пещерки, пещерки, как гнёзда ласточек вверху над водой, в обрыве. И из каждой пещерки рак глядит, шевелит усами, грозит клешнёй. Целый рачий город.

Обрадовался рак-путешественник. Нашёл в берегу свободное местечко и вырыл себе уютную-уютную норку-пещерку. Наелся поплотней и залёг зимовать, как медведь в берлоге.

Да уж и пора было: снег падал, и вода замёрзла.

Заткнул рак вход в пещерку своей большой клешнёй, — поди-ка, сунься к нему!

И заснул.

Так и все раки зимуют.

Заяц, Косач, Медведь и Дед Мороз

Злой голой осенью вот уж плохо стало жить лесному зверю. Плачет Заяц в кустах:

— Холодно мне, Заиньке, страшно мне, беленькому! Все кусты облетели, вся трава полегла, — негде мне от злых глаз схорониться.

Надел шубку беленькую, а земля черным-черна, — всяк меня видит издалека, всяк меня гонит-ловит. Пропала моя головушка! Косач-Тетерев с берёзы бормочет:

— Боюсь понизу бродить, боюсь ягоду клевать. На верховище сижу, кругом гляжу, одни серёжки клюю. Ветром меня на ветках качает, дождём меня мочит, — сидеть нет мочи!

Медведь ворчит:

— Вовсе в лесу есть нечего стало, — хоть к людям иди, коров дави; давно бы спать завалился, да земля гола, берлога кругом видна — сейчас охотники найдут, сонного убьют.

Сговорились Заяц, Косач и Медведь, — послали Синицу за Дедом Морозом.

— Приходи к нам, Дед Мороз, принеси нам, Дед Мороз, снега, принеси нам, Дед Мороз, зиму!

Дед Мороз покряхтел, пришёл — мешок снега на лес высыпал. Стало кругом бело да ровно. Медведь сказал:

— Вот и ладно. Спасибо тебе, Дед Мороз!

Залез под кучу валежника. Кучу снегом запорошило, — и не видать, что там берлога.

Заяц сказал с оговорочкой:

— Спасибо тебе, Дедушка Мороз! Теперь не видно меня, беленького. Хороша твоя пороша, да вот тёплая, печатная: снег-то мягкий, пушной.

Следишки мои на нём видны. Где ни ляжешь отдохнуть, — сейчас кто-нибудь найдёт.

А Косач — тот даже спасибо не сказал.

— Какая это, — бормочет, — зима, когда снегу — курице по колено, когда не прикрыл снег и лежачего полена! Зима наспех — курам на смех. Ни снегу, ни мороза. Что ж мне так всю зиму и болтаться на берёзе?

Пожалел его Дед Мороз, — давай снег на лес большими мешками валить да примораживать, чтобы крупитчатый был.

Косач сказал:

— Вот это дело! — да бух с берёзы в снег. Там и ночевал: в норке-то тепло и не видно.

Заяц сказал:

— Дедка Мороз, а со мной-то ты что делаешь! Легко ли мне по эдакому снегу бегать? Глыбко. Ведь по уши в него проваливаюсь! А тропой пойдёшь, — тут тебе и Лиса встречь, тут тебе и капканы наставлены. Ты меня, Заиньку, пожалей: сделай, чтобы сверху снег был корочкой.

А Медведь — тот ничего не сказал: спал.

Пожалел Дед Мороз Зайца. Стал днём снег растоплять, — побежали под валежник струечки. А ночью сырой-то снег сверху давай мостить-примораживать. Сделал наст — крепкую ледяную корку.

Заяц сказал:

— Вот тебе спасибочко-то, Дедушка Мороз! Теперь всё ладно. По насту бегу, не проваливаюсь. Даже и следишек моих на нём не видать.

Косач сказал:

— Да ты что, Дед! Я с вечера в мокрый-то снег бухнусь, поглубже закопаюсь, — ан утром хоть голову себе разбей: ледяная крыша над головой!

А Медведь как выскочит из берлоги, как рявкнет:

— Эй ты, старик! Что снег топишь, струйки пускаешь! Все штаны мне подмочил!

Шарахнулся от него Дед Мороз.

— А ну вас! — говорит. — Привереды. Кому чего, — на всех не угодишь. Я лучше восвояси уберусь.

И ушёл.

Ну, сказать, — лесное зверьё не больно долго о нём плакало: взамен ему Синица живо Весну привела. А Весна, — сами знаете, — всем красна. И нам, и всему лесному зверью люба.

Всех утешила и всех развеселила.

А как она это сделала, — о том другой сказ.

Заяц, Косач, Медведь и Весна

Прилетела красавица Весна на лебединых крыльях, — и вот стало шумно в лесу! Снег рушится, бегут-журчат ручьи, льдинки в них позванивают, в ветвях ветер насвистывает. И птицы, птицы щебечут, поют-заливаются, ни днём, ни ночью покоя не знают!

А Дед Мороз недалеко ушёл, — он всё слышит.

«То ли дело, — думает, — при мне было. Тишина в лесу, только деревья покряхтывают. Поди, всем надоел весенний-то гам. Будут рады теперь, коли вернусь».

Пробрался ночью в лес, схоронился под тёмной елью.

Вот зорька занялась. И слышит Дед Мороз: бежит по лесу Заяц, притоптывает, в голос кричит.

«Плохо пришлось Заиньке, — думает Дед Мороз. — Снег-то, почитай, весь сошёл, земля серая, а он беленький, — всяк его видит-ловит. Совсем ополоумел косой со страху».

Глядь — выскочил Заяц на тропочку. Только он уж не белый: серый Заяц. За ним товарищи — такие же серые зайцы. Кричат, притоптывают, один через другого скачут.

Дед Мороз и рукава развёл.

— Что такое Весна делает! Заяц товарищей со всего леса созвал. Верещит. Чехарду затеял, — совсем страх потерял!

Проскакали мимо весёлые зайцы.

Зорька ярче.

И видит Дед Мороз: сидит на лугу у опушки Косач-Тетерев, чёрный, как уголь.

«Вот кому беда пришла, — думает Дед Мороз. — Ведь он у меня под снегом ночевал. Теперь снегу нет, а лес ещё голый стоит. Негде Косачу спрятаться, покой найти — ни на земле, ни на дереве».

А Косач и не думает прятаться: к нему тетё-рочки на опушку слетаются, а он-то перед ними красуется, звонким голосом бормочет:

— Чуф-ши! Чуф-ши!
Красны брови хороши!
Хвост-косицы подниму,
Круты крылья разверну!

К нему товарищи на луг слетаются. А он их задирает:

— Чуф-шу! Чуф-шу!
Выходите на левшу!
Я вам перья причешу!

Подпрыгнул — сшиблись, — только пух летит!

«Что Весна делает-то! — Мороз думает. — Мирная птица в драчку полезла. О покое и забыла».

Разгорелся день, — улетели тетерева с луга.

Идёт по лесу Медведь. Тощий.

«Каково-то тебе, косолапый? — думает Дед Мороз. — Небось плачешь по берлоге своей? Спал бы да спал в ней — и голода бы не знал».

А Медведь остановился, когтями из земли какие-то корешки выкопал, — жуёт, похрюкивает от удовольствия: видать, сладкие на вкус корешки-то.

Дед Мороз пятернёй под шапку полез:

— Что ты скажешь, — и этот Весне рад! Никто по мне не тужит… Пойти спросить у неё, чем она всех с ума свела?

Вылез из-под ели, пошёл по лесу Весну разыскивать. А красавица Весна сама ему навстречу летит, лебедиными крыльями плещет, — вся в цветах разноцветных, вся в солнечном золоте. Говорит ему свирельным голосом:

— Что, старый? На пляски, да песни наши пришёл поглядеть? Или напугать кого задумал?

— Напугаешь их!.. — кряхтит Дед Мороз. — Заяц — и тот нынче страх потерял. И что ты сделала им такое, что все тебя славят, с ума посходили?

Улыбнулась красавица Весна.

— А ты их сам спроси, чему они радуются. Заиграла песню и с песней полетела над лесом, над лесом в зелёной дымке. Отыскал Дед Мороз Зайца.

— Ты чему рад?

— Весне, Дедушка. Рад теплу, солнцу рад, травке шёлковой. Ведь всю зиму зелёного росточка не видел, все осинки ободрал, горьку кору глодал. А травка-то сладенька.

Отыскал Дед Мороз Косача.

— Ты чему рад?

— Рад я крылья поразмять, удаль-силу показать. Чуф-ши! Чуф-ши! Красны брови горячи, круты крылья хороши.

Отыскал Дед Мороз Медведя.

— А ты чему рад?

Медведь застыдился, лапой закрылся, шепчет:

— Цветочкам я, Дедушка, рад…

— Ох-ох, насмешил, ох, распотешил! Красным девушкам впору цветам радоваться, не тебе, косолапому. Веночки из них, что ли, плести будешь? Да я тебе, — хочешь? — мешок цветов накидаю, всю землю ими покрою. Все беленькие — один к одному.

И ну трясти рукавом. А из рукава у него — снежинки, снежинки, снежинки, — и закрутилась метелица хлопьями.

Медведь говорит:

— Нет, старик! Твои цветы мёртвые. Не пахнут они и глаз не радуют. Ими только могилы засыпать. А у Весны-красавицы каждый малый цветочек — радость светлая, каждый счастье сулит. Ты придёшь — зиму лютую с собой приведёшь. А Весна идёт — красно лето за собой ведёт. Каждый малый цветочек её мёд в себе копит, каждый летом ягоду нам обещает.

Помолчал Медведь и опять лапой закрылся.

— А мы, — шепчет, — медведи-то, ба-альшие сластёны! Я зимой в берлоге сплю, снег да лёд надо мной, а сны мне всё про сладкое снятся: про мёд да про ягоды.

— Ну, — сказал Дед Мороз, — коли уж ты, лохматый, о сладком мечтаешь, так мне и впрямь у вас делать нечего.

Рассердился и ушёл так далеко, что скоро Заяц, Косач да Медведь и совсем о нём забыли.

Мишка-башка

Из прибрежных кустов высунулась толстая звериная башка, в лохматой шерсти блеснули зелёные глазки.

— Медведь! Медведь идёт! — закричали перепуганные ласточки-береговушки, стремительно проносясь над рекой.

Но они ошиблись: это был всего только медвежонок. Ещё прошлым летом он вприскочку бегал за матерью-медведицей, а этой весной стал жить сам по себе, своим умом: решил, что он уже большой.

Но стоило ему только выйти из кустов — и всем стало видно, что большая у него только голова — настоящая толстая лохматая башка, а сам-то он ещё маленький, — с новорождённого телёнка, да смешной такой: на коротких косолапых лапах, хвостишко куцый.

В этот знойный летний день в лесу было душно, парно. Он и вышел на бережок: так приятно тут обдувал свежий ветер.

Мишка уселся на траве, сложил передние лапы на круглом брюшке. Человечком сидел и степенно поглядывал по сторонам.

Но ненадолго хватило у него степенности: он увидел под собой весёлую, быструю речку, перекувырнулся через голову и на собственных салазках ловко съехал с крутого бережка. Там стал на четвереньки — и давай лакать прохладную воду. Напился всласть, — и вразвалочку, не спеша закосолапил вдоль берега. А зелёные глазёнки так и сверкают из шерсти: где бы чего напроказить?

Чем дальше он подвигался, тем выше и круче становился берег. Всё громче и тревожнее кричали над ним ласточки. Некоторые из них проносились мимо самого его носа с такой быстротой, что он не успевал разглядеть их, кто такие, и только слышал жужжание их крылышек.

«Ишь, их тут сколько! — подумал Мишка, остановившись и поглядев вверх, — что пчёл у дупла».

И сразу вспомнил, как прошлым летом мать-медведица подвела его с сестрёнкой к пчелиному Дуплу.

Дупло было не очень высоко, и медвежата почуяли чудесный запах мёда. Вперегонки полезли на дерево.

Мишка первый долез и запустил в дупло лапу. А пчёлы как загудят, как накинутся на них! Сестрёнка завизжала и кубарем вниз. А он отведал-таки душистого сладкого мёду. И опять засунул в дупло лапу и опять облизал её.

Но тут одна пчёлка больно ужалила его под глаз, а другая — в самый нос. Он, конечно, не заревел, но очень быстро скатился с дерева.

Пчёлки хоть совсем махонькие, а сердитые; пришлось удирать подальше в лес. А сестрёнка ещё долго хныкала: ей так и не удалось попробовать мёду.

Сейчас Мишка с опаской поглядывал на стаю береговушек: он первый раз их видел и не совсем был уверен, птицы ли они. А вдруг они такие большие пчёлы?

Ну, так и есть: вон и дупла их — множество чёрных дырок под самым обрывом! То и дело вылетают из них всё новые береговушки и с криком присоединяются к стае. А что кричат — непонятно.

Мишка их языка не знал. Понимал только, что сердятся. А ну как возьмут в работу да начнут жалить?! Ой-Ой!

А дырок-то, дырок в берегу сколько! И в каждой, наверно, пуд мёда. Интересно, — такой же он сладкий, как у тех маленьких лесных пчёлок?

Под самой кручей стоял почерневший от старости ольховый пень. Не долго думая, Мишка вскарабкался на него. Да нет, где там отсюда достать!

Мишка спустился с пня и полез вверх по круче. Ласточки всей стаей закружились над ним и чуть не оглушили его своим криком. Ну да пусть, лишь бы не жалили!

Ни одна не ужалила. И Мишка стал карабкаться в гору храбрее.

А гора песчаная. Мишка старается, лезет, а песок под ним осыпается. Мишка ворчит, сердится! Наддал со всей силой. Глядь, что такое? Вся круча поехала! И он с ней едет, едет… И приехал как раз на то место, откуда полез в гору…

Сел Мишка и думает: «Как же теперь быть? Этак ввек никуда не влезешь».

Ну, ведь Мишка — башка: живо придумал, как горю пособить. Вскочил — да назад по речке, откуда пришёл. Там без труда забрался по траве на невысокий берег — и опять сюда, к обрыву.

Лёг на брюхо, заглянул вниз: тут они, ласточкины дупла, прямо под ним! Только лапу протянуть! Лапу протянул, — нет, не достать!..

А ласточки над ним вьются, пищат, жужжат! Надо скорее. Просунулся осторожно ещё вперёд, обе лапы тянет, вот уже было совсем достал, да кувырк!

Ах ты, глупая, толстая, тяжёлая медвежья башка! Ну, куда такую башку годовалому медвежонку? Ведь перевесила…

Летит Мишка под кручу, через голову кувыркается, — только пыль столбом!

Летит вниз, сам себя не помнит, да всё шибче, шибче…

Вдруг — раз! — его кто-то по лбу.

И стоп! Прикатил Мишка. Сидит.

Сидит — качается: очень здорово его по лбу треснули. Чихает сидит: в нос песку набилось.

Одной лапой шишку трёт: большущая шишка на лбу выскочила!

Другой лапой глазёнки протирает: полны глаза песку да пыли.

Ничего толком перед собой не видит. Только будто маячит перед ним кто-то высокий, чёрный…

— А‑а-а, так это ты меня по лбу! — заревел Мишка. — Я тебя!

Вскинулся на дыбы, лапы над головой, — да рраз! — со всей силы чёрному в грудь.

Тот — с ног. И Мишка не удержался: за ним следом. Да оба, обнявшись, — бултых в воду!

А под обрывом-то омут глубокий…

Ушёл Мишка в воду весь — и с головой.

Ну, ничего, всплыл всё-таки.

Лапами заработал, чёрного от себя оттолкнул, — чёрный тоже всплыл. Мишка кое-как лягушкой, лягушкой до того берега.

Выскочил на берег и без оглядки, полным ходом махнул в лес!

Береговушки за ним тучей мчатся. Кричат: «Грабитель! Разоритель! Прогнали, прогнали!»

Мишке и оглянуться некогда: вдруг там за ним ещё тот, чёрный, гонится?

А чёрный в омуте плавает: это пень. Высокий, почерневший от старости ольховый пень.

Никто Мишку по лбу не стукал: сам Мишка на пень налетел, лбом об него треснулся, как с кручи-то летел.

Башка-то у Мишки большая, крепкая, а сам ещё маленький.

Многому ещё учиться надо без мамы.

Источник

Рассказы и сказки Бианки читать

О творчестве Виталия Валентиновича Бианки

Сказки и рассказы известного детского писателя Виталия Валентиновича Бианки остались в памяти нескольких поколений детей, ставших в свою очередь родителями, а затем бабушками и дедушками.
Его «сказки-несказки», развивающие традиции народных сказок («Теремок», «Лис и мышонок», «Лесные домишки», «Красная горна», «Люля», «Сова» и другие), короткие рассказы («Первая охота», «Чьи это ноги?», «Кто, чем поет?», Чей нос лучше?» и другие), повести («Одинец», «Аскыр», и др.), содержат массу достоверного и правдивого материала о природе. Циклы рассказов «Мой хитрый сынишка», «Рассказы о тишине» помогают детям развивать наблюдательность, понимать язык природы, еще до конца не изученной человеком и полной чудес, загадок и волнующих тайн, которые надо постигнуть.

СОДЕРЖАНИЕ

Анюткина утка

Аришка-Трусишка

Бешеный бельчонок

Водяной конь

Где раки зимуют

Глаза и уши

Голубой зверёк

Голубые лягушки

Два белых, третий — как снег

Две вороны

Егоркины заботы

Заяц, косач, медведь и весна

Заяц, косач, медведь и дед мороз

Зеленый пруд

Золотое сердечко

Как лис ежа перехитрил

Как муравьишка домой спешил

Как я хотел зайцу соли на хвост насыпать

Книга Великих открытий, или сто радостей

Красная горка

Кто ночью не спит?

Кто чем поёт?

Кузя двухвостый

Кузяр-Бурундук и Инойка-Медведь

Кукушонок

Лай

Латка

Лесной колобок — колючий бок

Лесные домишки

Лесные разведчики

Лето

Лис и мышонок

Лупленый бочек

Люля

Макс

Мал, да удал

Маленькие рассказы: Как муха медведя от смерти спасла

Маленькие рассказы: Моржиха

Мастера без топора

Метельки, или тысяча и один день

Мой хитрый сынишка: Приказ на снегу

Мой хитрый сынишка: Тетерева в лунках

Морской чертенок

Музыкальная канарейка

Музыкант

Муха и чудовище

Мышарик

Небесный слон

Непонятный зверь

Неслышимка (Рассказ старого ученого)

Оранжевое Горлышко

Первая охота

Перышко

Плавунчик

По следам

Подкидыш

Про двух охотников

Про одного мальчика

Птичьи разговоры

Розовое и оливковое

Росянка — Комариная Смерть

Рыбий дом

Синичкин календарь

Сказки-несказки: Мишка-башка

Сказки-несказки Хитрый Лис и умная Уточка

Снегирушка — милушка

Снежная книга

Сова

Соня Маша

Сумасшедшая птица

Тайна ночного леса

Теремок

Терентий-Тетерев

Тигр-пятиполосик

Хвосты

Чайки на взморье

Чей нос лучше?

Черная лисица

Черноголовка

Чьи это ноги?

Чучела и пугала

Воспитанники (рассказы)

Рассказы и сказки Бианки — Воспитанники

Перемент

Сорока Галя

Пасеячка и Дроздок

Слепой бельчонок

Свейки

Зайчата

Паучок — пилот

Репортаж со стадиона Жукамо

Муравей и стрекоза

Зимнее летечко

Невидимки

Глупые вопросы. Рассказы Бианки

Глупые вопросы

Отчего у сороки такой хвост

Кому зуёк кланяется, а плиска хвостом кивает

Почему чайки белые

Гоглёнок, или три мира (рассказы)

Глава I

Глава II

Глава III

Глава IV

Мышонок Пик. Рассказы

Как мышонок попал в мореплаватели

Кораблекрушение

Страшная ночь

Хвост-цеплялка и шёрстка-невидимка

«Соловей-разбойник»

Конец путешествия

Постройка дома

Незваный гость

Кладовая

Снег и сон

Ужасное пробуждение

По снегу и по льду

Из беды в беду

Горе-музыкант

Мышеловка

Музыка

Хороший конец

Источник

Рассказы Виталия Бианки

Рассказы Виталия Бианки для детей

Читаем сказки онлайн

Популярные рассказы Бианки

Список сказок и рассказов:

Отзывы: 11

Виталий Бианки. Рассказы и сказки о животных и природе

Рассказы и сказки Виталия Бианки о животных и природе

Список произведений

В.Бианки. Рассказы и сказки о животных и природе. Читаем онлайн

Сказки-несказки

Первая охота

Лесные домишки

Лис и мышонок

Чей нос лучше?

Чьи это ноги?

Кто чем поёт?

Хвосты

Сова

Лесной колобок — колючий бок

Росянка — комариная смерть

Мастера без топора

Красная горка

Приключения муравьишки

Как Лис Ежа Перехитрил

Хитрый Лис и умная Уточка

Теремок

Кукушонок

Золотое сердечко

Глупые вопросы

Отчего у сороки такой хвост

Кому зуёк кланяется, а плиска хвостом кивает

Почему чайки белые

Где раки зимуют

Заяц, Косач, Медведь и Дед Мороз

Заяц, Косач, Медведь и Весна

Мишка-башка

В.Бианки. Рассказы и сказки о
животных и природе. Читаем онлайн