Рассказы в бурлакова о природе 2 класс яндекс картинки

Рассказы
о природе для школьников

Интересные рассказы о лесных
животных, рассказы о птицах, рассказы о временах года. Увлекательные лесные
истории для детей среднего школьного возраста.

Михаил
Пришвин

ЛЕСНОЙ
ДОКТОР

Мы бродили весной в лесу и
наблюдали жизнь дупляных птиц: дятлов, сов. Вдруг в той стороне, где у нас
раньше было намечено интересное дерево, мы услышали звук пилы. То была, как нам
говорили, заготовка дров из сухостойного леса для стеклянного завода. Мы побоялись
за наше дерево, поспешили на звук пилы, но было уже поздно: наша осина лежала,
и вокруг её пня было множество пустых еловых шишек. Это всё дятел отшелушил за
долгую зиму, собирал, носил на эту осинку, закладывал между двумя суками своей
мастерской и долбил. Около пня, на срезанной нашей осине, два паренька только и
занимались тем, что пилили лес.

— Эх вы, проказники! — сказали
мы и указали им на срезанную осину. — Вам велено сухостойные деревья, а вы что
сделали?

— Дятел дырки наделал, —
ответили ребята. — Мы поглядели и, конечно, спилили. Всё равно пропадёт.

Стали все вместе осматривать
дерево. Оно было совсем свежее, и только на небольшом пространстве, не более
метра в длину, внутри ствола прошёл червяк. Дятел, очевидно, выслушал осину,
как доктор: выстукал её своим клювом, понял пустоту, оставляемую червём, и
приступил к операции извлечения червя. И второй раз, и третий, и четвёртый…
Нетолстый ствол осины походил на свирель с клапанами. Семь дырок сделал
«хирург» и только на восьмой захватил червяка, вытащил и спас осину.

Мы вырезали этот кусок, как
замечательный экспонат для музея.

— Видите, — сказали мы
ребятам, — дятел — это лесной доктор, он спас осину, и она бы жила и жила, а вы
её срезали.

Пареньки подивились.

Михаил
Пришвин.

БЕЛИЧЬЯ
ПАМЯТЬ

Сегодня, разглядывая на снегу
следы зверушек и птиц, вот что я по этим следам прочитал: белка пробилась
сквозь снег в мох, достала там с осени спрятанные два ореха, тут же их съела —
я скорлупки нашёл. Потом отбежала десяток метров, опять нырнула, опять оставила
на снегу скорлупу и через несколько метров сделала третью полазку.

Что за чудо? Нельзя же
подумать, чтобы она чуяла запах ореха через толстый слой снега и льда. Значит,
помнила с осени о своих орехах и точное расстояние между ними.

Но самое удивительное — она не
могла отмеривать, как мы, сантиметры, а прямо на глаз с точностью определяла,
ныряла и доставала. Ну как было не позавидовать беличьей памяти и смекалке!

Георгий
Скребицкий

ЛЕСНОЙ
ГОЛОСОК

Солнечный день в самом начале
лета. Я брожу неподалёку от дома, в берёзовом перелеске. Всё кругом будто
купается, плещется в золотистых волнах тепла и света. Надо мной струятся ветви
берёз. Листья на них кажутся то изумрудно-зелёными, то совсем золотыми. А
внизу, под берёзами, по траве тоже, как волны, бегут и струятся лёгкие
синеватые тени. И светлые зайчики, как отражения солнца в воде, бегут один за
другим по траве, по дорожке.

Солнце и в небе, и на земле…
И от этого становится так хорошо, так весело, что хочется убежать куда-то
вдаль, туда, где стволы молодых берёзок так и сверкают своей ослепительной
белизной.

И вдруг из этой солнечной дали
мне послышался знакомый лесной голосок: «Ку-ку, ку-ку!»

Кукушка! Я уже слышал её много
раз, но никогда ещё не видал даже на картинке. Какая она из себя? Мне почему-то
она казалась толстенькой, головастой, вроде совы. Но, может, она совсем не
такая? Побегу — погляжу.

Увы, это оказалось совсем не
просто. Я — к ней на голос. А она замолчит, и вот снова: «Ку-ку, ку-ку», но уже
совсем в другом месте.

Как же её увидеть? Я
остановился в раздумье. А может, она играет со мною в прятки? Она прячется, а я
ищу. А давай-ка играть наоборот: теперь я спрячусь, а ты поищи.

Я залез в куст орешника и тоже
кукукнул раз, другой. Кукушка замолкла, может, ищет меня? Сижу молчу и я, у
самого даже сердце колотится от волнения. И вдруг где-то неподалёку: «Ку-ку,
ку-ку!»

Я — молчок: поищи-ка лучше, не
кричи на весь лес.

А она уже совсем близко:
«Ку-ку, ку-ку!»

Гляжу: через поляну летит
какая-то птица, хвост длинный, сама серая, только грудка в тёмных пестринках.
Наверное, ястребёнок. Такой у нас во дворе за воробьями охотится. Подлетел к
соседнему дереву, сел на сучок, пригнулся да как закричит: «Ку-ку, ку-ку!»

Кукушка! Вот так раз! Значит,
она не на сову, а на ястребка похожа.

Я как кукукну ей из куста в
ответ! С перепугу она чуть с дерева не свалилась, сразу вниз с сучка метнулась,
шмыг куда-то в лесную чащу, только её я и видел.

Но мне и видеть её больше не
надо. Вот я и разгадал лесную загадку, да к тому же и сам в первый раз
заговорил с птицей на её родном языке.

Так звонкий лесной голосок
кукушки открыл мне первую тайну леса. И с тех пор вот уж полвека я брожу зимою
и летом по глухим нехоженым тропам и открываю всё новые и новые тайны. И нет
конца этим извилистым тропам, и нет конца тайнам родной природы.

В. Бианки

Анюткина утка

От осенних дождей разлилась вода в запруде.
2

По вечерам прилетали дикие утки. Мельникова дочка Анютка любила
слушать, как они плещутся и возятся в темноте.
+

Мельник часто уходил на охоту по вечерам.
+

Анютке было очень скучно сидеть одной в избе.
+

Она выходила на плотину, звала: «Уть-уть, уть!» — и бросала
хлебные крошки в воду.
+

Только
утки не плыли к ней. Они боялись Анютки и улетали с запруды, свистя крыльями.
+

Это
огорчало Анютку.

«Не
любят меня птицы, — думала она. — Не верят мне».
+

Сама
Анютка очень любила птиц. Мельник не держал ни кур, ни уток. Анютке хотелось
приручить хоть какую-нибудь дикую птицу.
+

Раз
поздним осенним вечером мельник вернулся с охоты. Он поставил ружьё в угол и
сбросил с плеч мешок.
+

Анютка
кинулась разбирать дичь.
+

Большой
мешок был набит стреляными утками разных пород. Анютка всех их умела различать
по величине и блестящим зеркальцам на крыльях.
+

В
мешке были крупные кряковые утки с фиолетово-синими зеркальцами. Были маленькие
чирки-свистунки с зелёными зеркальцами и трескунки — с серыми.
+

Анютка
одну за другой вынимала их из мешка, считала и раскладывала на лавке.
+

—
Сколько насчитала? — спросил мельник, принимаясь за похлёбку.
+

—
Четырнадцать, — сказала Анютка. — Да там будто ещё одна есть!
+

Анютка
запустила руку в мешок и вытащила последнюю утку. Птица неожиданно вырвалась у
неё из рук и быстро заковыляла под лавку, волоча разбитое крыло.
+

—
Живая! — вскричала Анютка.
+

—
Давай её сюда, — велел мельник. — Я ей живо шею сверну.
+

—
Тятенька, отдай утку мне, — попросила Анютка.
+

—
На что она тебе? — удивился мельник.
+

— А
я её вылечу.
+

—
Да это ж дикая! Она не станет жить у тебя.
+

Пристала
Анютка: отдай да отдай, — и выпросила утку.
+

Стала
кряква жить в запруде. Анютка привязала её за ногу к кусту. Хочет утка — в воде
плавает, захочет — на берег выйдет. А больное крыло Анютка ей чистой тряпочкой
перевязала.
+

Подошла
зима. По ночам воду стало затягивать ледком. Дикие утки больше не прилетали на
запруду: улетели на юг.
+

Анюткина
кряква стала тосковать и мёрзнуть под кустом.
+

Анютка
взяла её в избу. Тряпочка, которой Анютка перевязала утке крыло, приросла к
кости да так и осталась. И на левом крыле кряквы теперь было не синее с
фиолетовым отливом зеркальце, а белая тряпочка. Так Анютка и назвала свою утку:
Белое Зеркальце.
+

Белое
Зеркальце больше не дичилась Анютки. Она позволяла девочке гладить её и брать
на руки, шла на зов и брала еду прямо из рук. Анютка очень была довольна. Ей не
было теперь скучно, когда отец уходил из дому.
+

Весной,
как только растаял лёд на реке, прилетели дикие утки.
+

Анютка
опять привязала Белое Зеркальце на длинную верёвку и пустила в запруду. Белое
Зеркальце верёвку стала щипать клювом, кричала и рвалась улететь с дикими
утками.
+

Анютке
стало жалко её. Но жалко было и расставаться с ней. Однако Анютка рассудила
так: «Что ж силком её держать? Крыло у ней зажило, весна, она хочет детей
выводить. А вспомнит меня, так вернётся».
+

И
отпустила Белое Зеркальце на все четыре стороны. А отцу сказала:
+

—
Ты, как будешь уток бить, зорко гляди, не мелькнёт ли на крыле белая тряпочка.
Не застрели Белое Зеркальце!
+

Мельник
только руками всплеснул:
+

—
Ну, хозяйка!
Сама своё хозяйство разоряет. А я думал: вот съезжу в город, селезня куплю, —
Анюткина утка детей нам выведет.

Смутилась
Анютка.

—
Ты ничего мне про селезня не говорил. Да ведь, может, не поживётся Белому
Зеркальцу на воле, так она ещё назад воротится.
+

—
Дура ты, дура, Анютка! Где ж это видано, чтобы дикая птица назад в неволю
ворочалась? Как волка ни корми, он всё в лес смотрит. Попадёт теперь твоя утка
ястребу в когти — и поминай как звали!
+

Тепло
прибывало быстро. Река разлилась, затопила кусты на берегу. Полилась вода
дальше, затопила лес.
+

Уткам
плохо пришлось в тот год: пора нестись, а земля вся в воде негде гнезда выстроить.
+

Зато
Анютке весело: лодка есть — плыви куда хочешь.
+

Поплыла
Анютка в лес. Увидела в лесу старое дуплистое дерево. Стукнула веслом по
стволу, а из дупла кряковая утка — шасть! — и прямо на воду у самой лодки.
Повернулась боком. Анютка глядит — и глазам не верит: на крыле белая тряпочка!
Хоть грязная стала, а всё заметна.
+

—
Уть, уть! — кричит Анютка. — Белое Зеркальце!
+

А
утка от неё. Плещется в воде, словно подшибленная.
+

Анютка
за ней на лодке. Гналась-гналась — уж из лесу выбралась. Тут Белое Зеркальце
поднялась на крылья жива, здоровёшенька — и назад в лес.
+

«Хитришь
ты! — думает Анютка. — Да меня не проведёшь: ведь это ты от гнезда меня
отводишь!»
+

Вернулась
назад, разыскала старое дерево.
+

Заглянула
в дупло, — а там, на донышке, двенадцать продолговатых яиц зеленоватого цвета.
+

«Ишь
хитрая! — думает Анютка. — Ведь вот где догадалась гнездо устроить, чтобы водой
не достало!»
+

Вернулась
Анютка домой, отцу рассказала, что Белое Зеркальце в лесу видела, а про дупло —
молчок. Побоялась, как бы мельник гнезда не разорил.
+

Скоро
вода спала.

Анютка
приметила, что Белое Зеркальце в полдень летает на реку кормиться. Тепло в этот
час, и яйца в гнезде не стынут.
+

Чтобы
не пугать даром птицу в гнезде, Анютка забегала прежде на реку. Знала уж, где в
камышах любила кормиться Белое Зеркальце. Уверится, что утка здесь, и бежит в
лес глядеть, — не вывелись ли в дупле утята?
+

Раз
Анютка только высмотрела на воде Белое Зеркальце, — вдруг мчится по воздуху
большой серый ястреб — и прямо на утку.
+

Вскрикнула
Анютка, да уж поздно: ястреб впился когтями в спину Белому Зеркальцу.
+

«Пропала
моя уточка!» — думает Анютка.
+

А
Белое Зеркальце нырк под воду и ястреба за собой потащила.
+

Ястреб
окунулся с головой. Видит — дело плохо: не совладать ему под водой с уткой.
Разжал когти и улетел.
+

Анютка
так и ахнула:
+

—
Ну умница! Что за умница! Из ястребиных когтей вырвалась!
+

Ещё
прошло несколько дней.
+

Прибежала
Анютка на реку, — нет Белого Зеркальца!
+

Спряталась
в кусты, набралась терпенья — ждёт.
+

Наконец
летит утка из лесу; в лапах у неё жёлтенький комок. Спустилась на воду.
+

Глядит
Анютка: рядом с Белым Зеркальцем пушистый жёлтенький утёнок плавает.
+

«Вывелись
утятки! — обрадовалась Анютка. — Теперь Белое Зеркальце всех из дупла на речку
перетаскает!»
+

Так
и есть: утка поднялась и полетела в лес за другим птенцом.
+

Анютка
всё сидит под кустом, — ждёт, что дальше будет.
+

Вылетела
из лесу ворона. Летит, по сторонам поглядывает, — где бы чего на обед
промыслить?
+

Заметила
у берега утёнка — стрелой к нему. Раз, раз! — клювом по голове, убила,
разорвала на куски и съела.
+

Анютка
остолбенела — и крикнуть не догадается. Ворона опять в лес — и спряталась на
дереве.
+

А
Белое Зеркальце летит уж со вторым утёнком.
+

Спустила
его на реку, ищет первого, крячет — зовёт. Нет нигде!
+

Плавала-плавала,
все камыши обшарила, — нашла только пух. Поднялась на крылья и помчалась в лес.
+

«Ах,
глупая! — думает Анютка. — Опять ведь ворона прилетит, твоего утёнка разорвёт».
+

Не
успела подумать, глядит: утка круг дала, подлетела из-за кустов назад к реке,
шмыгнула в камыш — и спряталась там.
+

Через
минуту летит ворона из лесу — и прямо к утёнку.
+

Тюк
носом! — и давай рвать.
+

Тут
Белое Зеркальце выскочила из камыша, коршуном налетела на ворону, схватила за
горло и тащит под воду.
+

Закружились,
заплескали птицы крыльями по воде — только брызги летят во все стороны!
+

Анютка
выскочила из-под куста, глядь: Белое Зеркальце в лес улетает, а ворона мёртвая
на воде лежит.
+

Долго
не уходила Анютка с реки в тот день. Видела, как Белое Зеркальце остальных
десять утят в камыш перетаскала.
+

Успокоилась
Анютка:

«Теперь,
— думает, — не боюсь я за Белое Зеркальце: она и за себя постоять умеет, и
детей своих в обиду не даст».
+

Пришёл
август месяц.

С
утра на реке палили охотники: начиналась охота на уток.
+

Весь
день Анютка не находила себе места: «А ну, как убьют охотники Белое Зеркальце?»
+

С
темнотой палить перестали.
+

Анютка
забралась на сеновал спать.
+

Только
заснула, вдруг голоса на дворе.
+

—
Кто тут? — мельник кричит из избы.
+

—
Охотники! — отвечают.
+

—
Чего вам?

—
Пусти на сеновале переночевать!
+

—
Ночуйте, пожалуй. Да смотрите, как бы огня не заронить в сено!
+

—
Не бойсь, некурящие!
+

Заскрипели
двери сарая, и охотники полезли на сено.
+

Анютка
забилась в угол, сама слушает.
+

—
Здорово набили! — говорит один охотник. — У тебя сколько?
+

—
Шесть штук, — отвечает другой. — Все шлепунцы.
+

— У
меня восемь. Одну было матку чуть не стукнул. Собака нашла выводку. Матка
поднялась, гляжу: что-то будто белое у неё на крыле, вроде бы тряпочка. Рот
разинул, да и прозевал. Двух молодых собака задавила с этой выводки. Айда утром
опять на то место: матку убьём — шлепунцы все наши будут!
+

—
Ладно, пойдём.

Лежит
Анютка в сене ни жива ни мертва. Думает:
+

«Так
и есть! Нашли охотники Белое Зеркальце с утятами. Как быть?»
+

Решила
Анютка ночь не спать, а чуть свет бежать на реку, — не дать охотникам Белое
Зеркальце убить.
+

Полночи
ворочалась, сон от себя гнала.
+

А
под утро сама не заметила, как заснула.
+

Просыпается,
а уж на реке палят.
+

—
Нет больше моего Белого Зеркальца! Убили тебя охотники!
+

Идёт
к реке, ничего перед собой не видит: слезы свет застилают. Дошла до плотины,
думает:
+

«Вот
тут моя уточка плавала. И зачем я её отпустила?»
+

Глянула
на воду, — а по воде Белое Зеркальце плывёт и восемь утяток за собой ведёт.
+

Анютка:
«Уть, уть, уть!»
+

А
Белое Зеркальце: «Ваак! Ваак!» — и прямо к ней.
+

Палят
на реке охотники. А утка с утятами у самой мельницы плавает. Анютка хлеб
крошит, в воду им бросает.
+

Так
и осталась Белое Зеркальце жить у Анютки в запруде. Поняла, видно, что Анютка в
обиду её не даст.
+

Потом
птенцы подросли, летать выучились, разбрелись по всей речке.
+

Тогда
и Белое Зеркальце с запруды улетела.
+

А
на следующий год, только вывела жёлтеньких утят, сейчас привела их в запруду —
и к Анютке.
+

Теперь уже все охотники кругом Белое Зеркальце знают, не трогают
её и зовут Анюткиной уткой.

К. Д. Ушинский

Четыре
желания

Митя
накатался на саночках с ледяной горы и на коньках по замёрзшей реке, прибежал
домой румяный, весёлый и говорит отцу:

— Уж как
весело зимой! Я бы хотел, чтобы всё зима была.

— Запиши
твоё желание в мою карманную книжку, — сказал отец.

Митя
записал.

Пришла
весна. Митя вволю набегался за пёстрыми бабочками по зелёному лугу, нарвал
цветов, прибежал к отцу и говорит:

— Что за
прелесть эта весна! Я бы желал, чтобы всё весна была.

Отец опять
вынул книжку и приказал Мите записать своё желание.

Настало
лето. Митя с отцом отправились на сенокос. Весь длинный день веселился мальчик:
ловил рыбу, набрал ягод, кувыркался в душистом сене, а вечером сказал отцу:

— Вот уж
сегодня я повеселился вволю! Я бы желал, чтобы лету конца не было.

И это
желание Мити было записано в ту же книжку.

Наступила
осень. В саду собирали плоды — румяные яблоки и жёлтые груши. Митя был в
восторге и говорил отцу:

— Осень
лучше всех времён года!

Тогда отец
вынул свою записную книжку и показал мальчику, что он то же самое говорил и о
весне, и о зиме, и о лете.

Чужое яичко

Рано утром
встала старушка Дарья, выбрала темное, укромное местечко в курятнике, поставила
туда корзинку, где на мягком сене были разложены тринадцать яиц, и усадила на
них хохлатку.

Чуть
светало, и старуха не рассмотрела, что тринадцатое яичко было зеленоватое и
побольше прочих. Сидит курица прилежно, греет яички, сбегает поклевать
зернышек, попить водицы, и опять на место; даже вылиняла, бедняжка. И какая
стала сердитая, шипит, клохчет, даже петушку не дает подойти, а тому очень
хотелось заглянуть, что там в темном уголке делается. Просидела курочка недели
с три, и стали из яичек цыплята выклевываться, один за другим: проклюнет
скорлупку носом, выскочит, отряхнется и станет бегать, ножками пыль разгребать,
червяков искать.+

Позже всех
проклюнулся цыпленок из зеленоватого яичка. И какой же странный он вышел:
кругленький, пушистый, желтый, с коротенькими ножками, с широким носиком.
«Странный у меня вышел цыпленок, — думает курица, — клюет, и ходит-то он
не по-нашему; носик широкий, ноги коротенькие, какой-то косолапый, с ноги на
ногу переваливается». Подивилась курица своему цыпленку, однако же какой
ни на есть, а все сын. И любит, и бережет его курица, как и прочих, а если
завидит ястреба, то, распушивши перья и широко раздвинув круглые крылья, прячет
под себя своих цыплят, не разбирая, какие у кого ноги.

Стала
курочка деток учить, как из земли червячков выкапывать, и повела всю семью на
берег пруда: там-де червей больше и земля мягче. Как только коротконогий
цыпленок завидел воду, так прямо и кинулся в нее. Курица кричит, крыльями
машет, к воде кидается; цыплята тоже перетревожились: бегают, суетятся, пищат;
и один петушок с испугу даже вскочил на камешек, вытянул шейку и в первый еще
раз в своей жизни заорал сиплым голоском: «Ку-ку-ре-ку!» Помогите,
мол, добрые люди! Братец тонет! Но братец не утонул, а превесело и легко, как
клок хлопчатой бумаги, плавал себе по воде, загребая воду своими широкими,
перепончатыми лапами. На крик курицы выбежала из избы старая Дарья, увидела,
что делается, и закричала: «Ахти, грех какой! Видно, это я сослепу
подложила утиное яйцо под курицу».

А курица
так и рвалась к пруду: насилу могли отогнать, бедную.

Дивный сон

(Рассказ)
Был замечательный весенний день. Пятница…
Уроки закончились, завтра выходной. Вася с друзьями весело бежит домой. После
обеда они договорились встретиться на школьной площадке, чтобы поиграть в
рыцарей.
Вася так спешил, что даже не обратил внимания на
просьбу бабушки: помочь убрать во дворе и вынести мусор. Когда он прибежал на
площадку, друзья его уже ждали. Они стали обсуждать игру, но у них не было
копий и мечей. И тут Василий предложил:
— А давайте сделаем мечи из веток деревьев!
Смотрите, как их здесь много. Есть из чего делать.
— А что! Хорошая идея! – согласились ребята, и
работа закипела: ветви
отламывались от деревьев одна за другой,
безжалостно сдиралась с них кора, срывались молодые зеленые листочки. А на
местах, где были ветви, сочился сок. Казалось, что деревья плакали. А ребятам
было безразличны к деревьям, к тому, что они все оборванные листья побросали на
землю и растоптали.
Ведь они – «рыцари», их ждут турниры.
Наконец оружие было готово, и началась игра. Она
продолжалась несколько часов. Ребятам было очень весело. Время пролетело
незаметно, и уже начало смеркаться. Друзья, наигравшись, попрощались и
разбежались по домам. А по дороге домой они, не задумываясь, выбрасывали мнимые
копья, мечи, даже обертки от конфет выбросили из карманов просто на землю.
Дома Вася умылся, поужинал и, пожелав бабушке
доброй ночи, пошел спать.
Он так устал от бурно проведенного дня, что даже
не заметил, как …
… оказался в неизвестном лесу.
Васе стало страшно: где он и как здесь оказался.
Со всех сторон к нему стали подступать деревья. Но были они какие-то странные.
Казалось, что они были искалечены: некоторые были без части веток, некоторые –
с ободранной корой, а некоторые – с вырезанными на стволах надписями. Вася
оглянулся вокруг: лес был серым, унылым, неприветливым. Солнышко сюда не
заглядывало, воздух не был чистым.

Вдруг мальчик стал задыхаться. Дышать
становилось все труднее и труднее. И вот в его голове мелькнула мысль: «Ведь
деревья очищают воздух. А могут ли выполнять эту работу деревья, которые сами
нуждаются в защите и помощи? Кто виноват? Что случилось?» И тут Вася вспомнил,
как он с друзьями готовился к «рыцарскому турниру»: как обидел дерева. А
деревья обступали его все теснее и теснее, протягивая к нему свои черные
искалеченные ветви. Васильку стало так стыдно и больно, что он заплакал и изо
всех сил закричал: «Простите мне, я никогда в жизни больше не нанесу вред не
только вам, но и всему живому на земле. Мне жаль, что я так плохо поступил.
Потому что совсем не задумывался о последствиях… Простите, простите,
простите!..»
И тут мальчик проснулся. Он был весь мокрый,
дрожал, а за окном ласково улыбалось солнышко, распевали звонами-перезвонами
птички, шелестели молодой листвой деревья. Вася облегченно вздохнул: это всего
лишь сон.
И после завтрака мальчишка целый день работал:
убирал во дворе и возле него, подбеливал деревья в саду, окапывал землю вокруг
них, чтобы корням легче дышалось.

Он работал и думал о странном сне: «А может ли
это произойти на самом деле? Надо бережно относиться к природе. В понедельник
предложу друзьям посадить на школьном дворе несколько деревьев…» А бабушка
только удивлялась и не понимала, что случилось с ее внуком, и была очень рада
таким переменам.
С той поры, как Васе приснился тот сон, он стал
страстным защитником природы. Сам не причинял ей вреда и не проходил молча мимо
тех, кто ее оскорблял.

Вот так сон изменил отношение обычного школьника
к окружающей среде.
А вам еще не приснился такой сон? Спешите, пока
не поздно исправить положение…

Простите, птицы

(Сказка)
В небольшом городке жили, казалось бы, обычные
люди: каждый день ходили на работу, после работы занимались домашними делами –
растили детей, работали на огородах и в садах, ходили в кино, принимали гостей.
Все, как всегда, в жизни человека. И никто бы никогда не подумал, что жители
этого городка безразличны, если бы не одна история, которая многому их научила.
Была лютая зима. Все вокруг замело снегом. Дули
холодные, пронизывающие ветры. Морозы были жгучие.

Попав на улицу, люди мечтали поскорее вернуться в
теплый дом и устроиться у камина с чашкой горячего чая или кофе. И у них был
такой дом.
А как же чувствовали себя птицы, оставшиеся на
зиму в родных краях? Искать еду было трудно – вот и стали крылатые подлетать
ближе к человеческому жилью, надеясь, что здесь их накормят. И, летая по
городу, они не нашли ни одной кормушки. Ни один человек, проходя мимо стаи
птиц, которые, казалось, намеренно встречались на пути, не обращал на них
внимания. И утром, и днем, и вечером сновали птицы возле зданий, стучали
клювами в окна, ожидая помощи. Но напрасно они надеялись: люди словно забыли об
их существовании.

Не день, не два так летали бедняги, пока не
поняли, что ждать помощи не стоит: равнодушие к живым созданиям охватило людей.
И решили сердечные, измученные холодом и голодом, покинуть город и навсегда
поселиться в лесу (он был недалеко от этого городка) и как-то дождаться весны.
А жители даже не заметили исчезновения птиц.
Вскоре и зима прошла, наступила долгожданная
весна. Все вокруг радовалось солнышку, теплу. Природа зацвела малахитовой
зеленью. Но не запели птички своих весенних песен. Люди, озабоченные работой в
садах и на огородах, опять ничего не заметили. Работа кипела с утра до вечера.
Ведь всем хотелось иметь на столе свежие овощи и фрукты.

Но не так просто происходил процесс выращивания
урожая, как хотелось бы. На охоту за зеленью и первыми плодами человеческого
труда вышли целыми полчищами вредители полей, садов, огородов… Люди прибегали
к различным мерам борьбы с этими злодеями, и все было бесполезно (так их было
много).

И тут они подумали: « Почему же так много
вредителей, ведь раньше их было меньше? Может быть, птицы их перестали есть?»
Именно теперь люди оглянулись вокруг и не увидели ни одной птички.
Все жители, словно по команде, собрались на центральной
площади города, чтобы найти причину исчезновения птиц и принять решение, как
действовать дальше. Они долго галдели, не слушая друг друга. И вдруг до их
слуха донесся голос маленького мальчика, который сидел на плечах у своего отца:
«Мы обидели птичек, оставив их зимой на произвол судьбы. Мы не беспокоились о
них в беде – вот они и покинули город, где к птицам все оказались
безразличными».
На площади наступила тишина… Через мгновение
людям стало стыдно за свой эгоизм и свое безразличие. Помолчав и поняв свою
ошибку, все приняли решение вернуть птиц в город.
Все вмиг направили свои взоры к лесу и увидели,
как птицы оживленно перелетают с дерева на дерево, как свободно они несутся в
поднебесье, и услышали удивительный птичий перепев.

Люди, виновато склонив головы, встали на колени
и громко (так, чтобы их услышали) обратились к птицам с просьбой простить им за
немилосердное поведение. Они пообещали исправиться и всегда заботиться о
«братьях своих меньших».
Птицы, доверчиво выслушав людей, не колеблясь,
бросились на помощь в борьбе с вредителями. А люди выполнили свое обещание –
быть заботливыми. В каждом доме мастерили скворечники, заранее готовили
кормушки. Скоро на многих деревьях появились домики для птиц. Теперь и деревья
будут чувствовать себя защищенными от вредных насекомых. Утро люди стали
встречать с радостным щебетанием крылатых певцов.
Так все стали хорошими друзьями, понимая, что
надо жить в мире и согласии, помогая друг другу. И не страшна стала птицам
зима: они знали, что отныне всегда найдут себе «столовую», богатую на семена,
крошки хлеба, даже вкусное сало.

Вот такая история случилась в одном неизвестном
городке. Подумайте: а в вашем городе или селе не может такого приключиться?

Источник

Белым-бело

Проза. Драматический акт

Владимир Бурлаков

Редактор Татьяна Всеволодовна Сурганова

ISBN 978-5-4483-4985-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Белым-бело

Тётушке моей Марии Васильевне Смирновой (в девичестве Одинцовой) посвящается этот рассказ с благодарностью за помощь в его создании.

Белым-бело по всей земле. По всей России легли снега. А вчера ещё я хлюпал сапогами по жидкой московской кашице, но – поезд на восток, и целые сутки за окнами белым-бело. Сто километров автобусом в сторону от железной дороги, и вот – вьюга за окном раскачивает голую лампочку уличного фонаря, живой огонь в печи, над столом хлопочет мама.

– Вчера соседи откапывали, – говорит она.

– Отгребали, – поправляет бабушка, перелистывая хрестоматию древнерусской литературы: «Вот ведь что теперь!» – в её удивлении таится радость: «Неужто по церковным книгам учат?»

– Учат, – признаюсь я.

Мир доживает от рождества Христова 1986 год.

– Ты с ней не шути, – улыбается мама. – Она мне тут со своим Богом плешь проела.

– Так ведь учат? – насторожилась бабушка.

– Учат, бабушка, учат.

– А у нас вон беда какая: Галька-то от обезьяны произошла.

– А то не от обезьяны? – торжествует мама. – Все от обезьяны. Это наукой доказано.

– От кого же, по вашей науке, бес произошёл? Тоже от обезьяны?

– Уж он-то точно от неё.

– Ты глянь, до чего умом доплутала, – обращается ко мне за сочувствием бабушка. – Уже и с бесом породнилась.

Улица дышит вьюгой, будто кто-то до жути огромный силится объять собой этот хрупкий мир. Стропила скрипят на чердаке. Дым от моей «Примы» синей струйкой утекает в печной затвор.

Бабушка выставляет на стол банку сгущёнки.

– За дедушку к Девятому мая выдали.

– Ну так ели бы сами.

– Открывай, – празднично подбадривает мама, – бабка тебе с весны берегла.

А под синий столбик сгущёнки чугунная сковорода с яичницей на сливочном масле и здешний хлеб. Пахнет хлебом. За окном метёт. Лоскут света норовит оторваться от лампы под колпаком. Бросаю окурок в печь, поднимаюсь к выходу.

– Ведро в сенях, – говорит мама.

Сенцы маленькие, здесь ведро, если не помнить где, задену, опрокину, но пахнет деревом от шершавых стен, толкаю дверь на улицу, она срезает снег на крыльце. Светло от снега. Метла в углу, её не замело. Выметаю порог, выхожу. Стужа вьётся со всех сторон, проникает струями под одежду, гладит кожу на спине. Дальше – ступени. Над ними нет козырька, там небо. Оно навалилось на землю и треплет всё живое. Сколько смог, смёл, а тут слегка належалось, нарубаю снег на куски с четырёх сторон, поддеваю снизу и бросаю подальше, очистил ступени, увлёкся, пошёл в снега до сараев. Один, с лопатой, ушёл по пояс! Не разгрести, не размахать. Безнадёга. От взмахов лопаты летит пурга под вьюгу. Опомнился. По ложбинке щупаю ступнёю твердь, гребу назад. К теплу, к дому.

– С ума сошёл? – кричит с крыльца мама. – Давай сюда!

И тянет руку в моё снежное безумие. Затворяем все двери. Кухня окутала теплом. Стулья, стол, шкаф остались от прадеда Петра. Он выводил их красоту на токарном станке долгими зимними вечерами. Были у них ещё мельница и кузница, жили они одним домом, работников не нанимали, сами справлялись, хватало сил.

– Ешь, – говорит бабушка. – Стынет.

Остывает яичница. Не открыт синий столбик сгущёнки – памятник деду Григорию.

– Что вы ели в прежние времена, пока ещё у вас всё своё было, готовили что?

– Постились подолгу, – вспоминает бабушка, – тогда, бывало, и свеколку, и капустку, и горох. Тюрю с лучком запаривали.

– Богато жили. Могли и пощадить себя в посты.

– Когда мельницей да кузней владели, да вот ещё прадед твой Пётр успевал мебель мастерить, достаток хороший был.

– А в посты свеколку и тюрю?

– Так вот и щадили себя, – поясняет бабушка, – жили-то в радость.

– Как советская власть пришла в деревню, помнишь?

Бабушка задумалась и тихо ответила:

– Незаметно.

Долго вилась, извивалась эта власть вокруг крестьянства, расставляла западни: от лукавых ленинских декретов до коварного сталинского «Земельного кодекса», бичевала продразвёрстками, жалила продналогами, пока не догадалась нахлобучить на деревню крепостное право в образе коллективизации.

– В двадцать восьмом, всё-таки, они заметно пришли?

– В двадцать восьмом у нас с Григорием первенец родился, дядя твой Михаил. – Бабушка вдруг слегка взволновалась. – Задумали мы тогда к отцу Петру обратиться. Чтобы просьбу нашу принял и благословил, а он как раз в райцентр собрался, погодить просил до его возвращения.

Ехал прадед в райцентр умом своим проверить слухи, зашелестевшие среди людей. Вернулся и выслушал сына.

– Благослови, отец, жить хочу своим домом. Отдели мне кузню.

Горько ответил прадед деду моему: – А жизнь-то, Гриша, кончилась.

Ухожу к печи, закуриваю свою «Приму». Течёт синий дымок в затвор.

– А ты говоришь, незаметно, – укоряю бабушку.

– Подкрались незаметно. Жили-то мы хорошо: землица под нами, трудом и достаток прирастал. Зла от нас никому не было, ни от кого его и не ждали.

А в тридцать третьем родилась моя мама, она деда своего Петра на этой земле не застала. Запил непьющий Пётр, и какая-то неизлечимая хворь быстро иссушила его. Сын его Григорий так и остался при кузнице железо ковать за колхозные трудодни.

Ветер за окном стихает, снег валит крупными хлопьями. Лампа висит на столбе под своим колпаком, гладит светом снежинки.

– Ты каким отца своего запомнила? – спрашиваю маму.

– Сильный он был, большой. Помню, цирк в деревню приезжал. Там силач, который гирями играл, попросил выйти к нему кузнеца. Папа вышел. Силач ему на самую большую гирю указал. «Поднимешь?» – спрашивает. – «Подниму», – отвечает папа. – «А размахнёшься?». – «Размахнусь». – «А в грудь меня ударишь?» – «Коли попросишь, так и вдарить могу». – «А вот я тебя и прошу». Папа гирю ту поднял – да как ему по груди ухнет. Тут и ахнули все. А силач устоял. Засмеялся даже. – «Настоящий, – говорит, – у вас в деревне кузнец». Папа нам потом объяснил, что у силача на груди горошина была нарисована – метка, в которую с любой силой можно бить. Если бы он в ту горошину не попал, зашиб бы мужика насмерть.

– В сорок первом тебе восемь лет было, – сочувствую я маме.

– В сорок первом папа недолго дома побыл, только с финской вернулся, тут и Отечественная началась.

– В первом призыве ушёл, – почти прошептала бабушка.

Источник

Технологическая карта урока

Предмет Родное чтение

Тема урока: В. Бианки «Чей нос лучше»

Тип урока: Урок «открытия» нового знания

Деятельностная цель: формирование способности учащихся к новому способу действия.

Образовательная цель: расширение понятийной базы за счет включения в нее новых элементов.

Формирование УУД:

Личностные действия: формирование учебно-познавательного интереса к предмету.

Регулятивные действия: формировать умение планировать свои действия в соответствии с поставленной задачей и условиями её реализации

Познавательные действия: формирование умения проявлять познавательную инициативу в учебном сотрудничестве

Коммуникативные действия: планирование учебного сотрудничества, постановка вопросов, разрешение конфликтов, управление поведением партнера, умение с достаточной точностью и полнотой выражать свои мысли в соответствии с задачами и условиями коммуникации

Технология проведения	Деятельность учителя	Деятельность учеников	УУД
I. Мотивация к учебной деятельности Цель: -проверка готовности обучающихся	Проверяет готовность обучающихся к уроку.		Личностные: личностное, профессиональное, жизненное самоопределение и построение жизненных планов во временной перспективе.: Регулятивные: .целеполагание
II. Формулирование темы урока, постановка цели Цель:- подведение детей к формулированию темы и постановке задач урока	Постановка цели и задачи урока. Задания связанные с выявлением задач урока	Составляют из букв тему урока, название сказки	Познавательные: самостоятельное выделение-формулирование познавательной цели ,формулирование проблемы. Коммуникативные: :планирование учебного сотрудничества с учителем и сверстниками
III. Изучение нового Цели: — выявление обучающимися новых знаний, развитие умения находить ответы на проблемные вопросы	Знакомство с писателем. Первичное знакомство со сказкой.	Отвечают на вопросы учителя.	Коммуникативные: инициативное сотрудничество в поиске и выборе информации. Познавательные: моделирование, решение проблемы, построение логической цепи рассуждений ,выдвижение гипотез и их обоснование. Регулятивные: — определение последовательности промежуточных целей с учетом конечного результата;
IV. Закрепление нового Цель:- освоение способа действия с полученными знаниями в практической деятельности	Словарная работа. Работа в парах «Соотнесение фото и названия»	Объяснение слов Определение названий птиц по описанию клюва, чтение доказательства в тексте	Познавательные: умение структурировать знания, выбор наиболее эффективных способов решения задания, умение осознанно и произвольно строить высказывания. Коммуникативные: управление поведением партнера, контроль, коррекция, оценка действий партнера.
V. Включение нового знания в систему знаний и повторение. Цель: 1)Организовать выполнение заданий, где используется новый знания 2)Организовать повторение учебного содержания	Комплексная работа. Критерии оценивания работы Самопроверка работы	Выполнение работы, проверка, самооценивание	Регулятивные: контроль, коррекция, выделение и осознание того, что уже усвоено и что еще подлежит усвоению, осознание качества и уровня усвоения Личностные: личностное, профессиональное, жизненное самоопределение и построение жизненных планов во временной перспективе. Познавательные: умение структурировать знания, выбор наиболее эффективных способов решения задания, умение осознанно и произвольно строить высказывания.
VII. Рефлексия учебной деятельности на уроке Цели:— соотнесение поставленных задач с достигнутым результатом, фиксация нового знания, постановка дальнейших целей	Что узнали? Что понравилось? В чем испытывали трудность?	Отвечают на вопросы, заполняют кормушку.	Коммуникативные: умение с достаточной полнотой и точностью выражать свои мысли. Познавательные: рефлексия способов и условий действия, их контроль и оценка; критичность Личностные: установление учащимся значения результатов своей деятельности для удовлетворения своих потребностей, мотивов, жизненных интересов.
Домашнее задание	Прочитать родителям сказку

Источник

Редактор Татьяна Всеволодовна Сурганова

ISBN 978-5-4483-4985-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Белым-бело

Тётушке моей Марии Васильевне Смирновой (в девичестве Одинцовой) посвящается этот рассказ с благодарностью за помощь в его создании.

– Вчера соседи откапывали, – говорит она.

– Учат, – признаюсь я.

Мир доживает от рождества Христова 1986 год.

– Ты с ней не шути, – улыбается мама. – Она мне тут со своим Богом плешь проела.

– Так ведь учат? – насторожилась бабушка.

– Учат, бабушка, учат.

– А у нас вон беда какая: Галька-то от обезьяны произошла.

– А то не от обезьяны? – торжествует мама. – Все от обезьяны. Это наукой доказано.

– От кого же, по вашей науке, бес произошёл? Тоже от обезьяны?

– Уж он-то точно от неё.

– Ты глянь, до чего умом доплутала, – обращается ко мне за сочувствием бабушка. – Уже и с бесом породнилась.

Бабушка выставляет на стол банку сгущёнки.

– За дедушку к Девятому мая выдали.

– Ну так ели бы сами.

– Открывай, – празднично подбадривает мама, – бабка тебе с весны берегла.

– Ведро в сенях, – говорит мама.

– С ума сошёл? – кричит с крыльца мама. – Давай сюда!

– Ешь, – говорит бабушка. – Стынет.

Остывает яичница. Не открыт синий столбик сгущёнки – памятник деду Григорию.

– Что вы ели в прежние времена, пока ещё у вас всё своё было, готовили что?

– Богато жили. Могли и пощадить себя в посты.

– А в посты свеколку и тюрю?

– Так вот и щадили себя, – поясняет бабушка, – жили-то в радость.

– Как советская власть пришла в деревню, помнишь?

Бабушка задумалась и тихо ответила:

– Незаметно.

– В двадцать восьмом, всё-таки, они заметно пришли?

Ехал прадед в райцентр умом своим проверить слухи, зашелестевшие среди людей. Вернулся и выслушал сына.

– Благослови, отец, жить хочу своим домом. Отдели мне кузню.

Горько ответил прадед деду моему: – А жизнь-то, Гриша, кончилась.

Ухожу к печи, закуриваю свою «Приму». Течёт синий дымок в затвор.

– А ты говоришь, незаметно, – укоряю бабушку.

– Ты каким отца своего запомнила? – спрашиваю маму.

– В сорок первом тебе восемь лет было, – сочувствую я маме.

– В сорок первом папа недолго дома побыл, только с финской вернулся, тут и Отечественная началась.

– В первом призыве ушёл, – почти прошептала бабушка.

Сохранились пять пожелтевших писем с крепкими печатями: «проверено военной цензурой». В них нет пафосных пассажей: «За партию! За Сталина! За нашу Социалистическую Родину!». С крестьянской вежливостью здоровается дед, перечисляя всех родных поимённо, обращается к каждому на «вы». Интересуется урожаем, ценами на зерно, подсчитывает трудодни, советует: «Гармонь Михаил пусть купит, надо и погулять, и повеселиться, если дольше война продлится, то и его возьмут, и неизвестно, что с ним будет». А вот супруге совет: «Вы, Вера, писали, что проводили праздник Михайловску хорошо, но и вам только надо, пока что можно, дак и праздновать, и пировать. При такой работе, да и не повеселиться?»

Писал он в январе сорок четвёртого. Будто и не было между ними трёх с половиной лет разлуки и расстояния длиною в войну. Так мирно входит он душой в семью свою и ладит жизнь.

А вот письмо сорок второго года, здесь дед ещё не оторван от семейного быта: «Теперь сообщаю вам в первую очередь о своём здоровье то, что всё ничего. Скоро всё заживёт. Одна рана зажила, куда вышел осколок. Вход тоже скоро заживёт. Идёт дело к лучшему». Жёлтый лист разломан по изгибу, буквы рассыпались в прах. Полагаю, что далёким химическим карандашом здесь было вписано имя кого-то из близкой родни: «… возможно, у них носить нечего, нет обуви, и если ничего не купили, то пусть носит мои хромовые сапоги в сухую погоду, но без галош, а если сыро, то с галошами. А Галя, я думаю, что если ничего не купили из обуви, то всё же как-нибудь старого починить, какие-нибудь старые ботинки. А сама, Вера, могут, в какую холодную погоду мои ботинки носить. И только у Миши никак нет обуви, и то можно мои сапоги крытые носить. Я так предполагаю: буде что будет. Работайте в колхозе, и какая одежда есть, носите».

Тепло от писем. Мой тёплый дед. Моя далёкая правда. Ветхая бумага в пальцах моих. За окном ночь. В печи огонь.

«Ваш муж, младший сержант Смирнов Григорий Петрович, уроженец Арбажского района Кировской области, деревни Ромашичи, в бою за Социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, был убит при выполнении боевого задания 11 февраля 1944 года. Похоронен в деревне Синвернян Ленинградской области».

На карте Ленинградской области, изданной в 1939 году, нет деревни Синвернян, нет её и на карте 1943 года – это выяснил мой однокашник Саша Сеплярский, коренной ленинградец.

Но был 44 год, было 11 февраля. Когда не стало деда моего. Вот говорит он с жёлтого листочка старательным почерком в декабре 43-го, беспокоится о сыне: «…пока он растёт, и видишь, как цветёт, а потом будем жалеть и каяться. Мне сейчас интересно хоть одним глазом посмотреть на своих детей. Но могот, и совсем не придётся повидать. Вы, Вера, писали: где мы находимся? Дак я и сам не знаю, в каком месте. До этого не … (жирная печать цензуры) … хвам (рассыпается бумага на изгибе). Здесь ро… (буквы печати) … места неизвестные».

Сука Гитлер. Очевидный урод. Не могу понять, как ему удалось одурманить такую массу народа, таких неглупых людей, как немцы? Что заставило их отозваться на амплитуду его голоса? От какой открывшейся им тайны они так неистово плавили сталь, чертили чертежи, делали танки, строились в колонны и шли убивать? 11 февраля 44 года убили моего деда.

– Бабушка, а дед курил?

– Нет, табаком они не баловались.

Прикуриваю свою «Приму».

– Ну, ведь грешили как-то?

– В карты играли. Раз Григорий жеребёнка проиграл.

– А ты ему?

– А что я? Он голова.

– Бабушка, я заберу эти письма себе?

– Куда же их ещё? Забирай.

За окном в нежном свете тихой лампы падают снежинки.

– Спать пора, – говорит мама.

– Вы стелитесь. Я ещё посижу.

И утекает синий дымок моей «Примы» в печной затвор, убирает мама со стола синий столбик сгущёнки. Бабушка уходит за дощатую перегородку, так здесь обозначены комнаты. Скрипнула раскладушка. Докурил сигарету, зашёл к бабушке. Она седая, в белой рубашке с рукавами, под белым одеялом на раскладушке у печи.

– Бабушка, тебе хорошо?

– А как же? Тепло и чисто.

И никаких претензий. Тепло и чисто. Здесь все в ладу с миром. А мир наполнен тихим светом, в котором хочется жить, пребывать, не суетно, не шумно.

– Спокойной ночи, бабушка.

– Покойной ночи, ты не майся, приляг, поспи с дороги.

Выхожу в проходную комнатку. Мама расстелила мне постель на железной кровати, сама погасила свет, присела на кухне у окна, смотрит на меня сквозь дверной проём. Окно за её спиной роняет снежный свет на прибранный стол.

– Так неужели не от обезьяны? – вдруг серьёзно спрашивает мама.

– Ты оглянись, разве всё это может быть от неё?

Мама смотрит на улицу, будто вдыхает душой густой снегопад, и вдруг тихо произносит:

– Неужто бабка права, и он есть?

– Кто?

– Бог.

– Мам?

– А?

– А его может не быть?

– Нас учили, что от обезьяны. Мы верили. И жили вот так.

– Как?

– Страшно.

– Что страшно?

– Оглянуться страшно, как жили.

– Нормально вы жили.

– Ты спи, я ещё посижу, – говорит мама.

Она смотрит в окно, я валюсь на кровать и слышу, как мама тихонько плачет. Я знаю о чём. Она призналась недавно, что слёзы стали накатывать от боли о своих не рождённых детях, о моих братьях и сёстрах, которых лишали жизни до их появления на свет. У меня теперь тоже есть не рождённые дети. И я не могу себе этого простить. Но ведь я позволял своим женщинам делать это, не испытывая угрызений совести. Мы всерьёз верили, что так можно и даже нужно для личной свободы, для «беспрепятственной реализации собственных личностей во благо возвышенных целей». Такой бред мы принимали в себе за здравомыслие. И вот забрезжила возможность вырваться из этой безумной системы координат. Там, в Москве, закипает гласностью 1986 год. Выносит на пенистую поверхность щепки, брёвна, плоты утопленной большевиками правды. Мы цепляемся за них, плывём из тьмы. Правды много, она такая пёстрая: от «Собачьего сердца» Михаила Булгакова до «Обратной перспективы» Павла Флоренского. О чём вчера запрещено было думать, о том сегодня можно говорить и даже спорить. Раздухарились мои однокашники по институту. Утром в умывальнике голый по пояс Бражис латыш в полный голос развивает теорию о том, что они-де в ближайшие годы оторвутся от России и станут нам во благо проводниками европейской культуры.

– Ну ты, Сусанин! – возражаю ему. – Не хиловатый проводник из вас получится? Сечение размером в один Райнис под какую культуру приспособлено? У нас, ыть, потребности толстовско-достоевские. Да и от нас есть что в Европу нести. Боюсь, размер у вас для проводников мелковат. Не годитесь вы нам. Придётся другую работёнку подыскивать.

Бражис не обижается. Он уверен в том, что он европеец и с нами ему не по пути. А мне он почему-то кажется самим себя сочинившим. Сам себя придумал, сам себя изображает. И ничего в нём ничего не весит, ни мысли, ни тело. И слова звенят пустотой. И мечты он излагает какие-то забавные. Ну, допустим, отделятся они от нас, что в результате? Виноватого потеряют! Придётся в зеркало глядеть. Вот тут-то им не позавидуешь, когда на них из зеркала глянет реальный виноватый в их исторических бедах.

Мы-то, при всех наших сложностях, опираемся на русское дворянство, одарившее мир литературой, философией, музыкой, наукой. Кто на вас из вашего зеркала выглянет? Существо с лакейскими бакенбардами и в ливрее? Нож научился в правой руке держать, вилку – в левой? Кофе заваривать? Кильку в раскалённом масле жарить? Да и флаг вам в руки! Воняйте вы своими шпротами по всем берегам Балтийской лужи.

В этот снежный вечер мне их становится почему-то жалко. Жалко за то, что в азарте тридцать девятого года большевики наступили на них кирзовым сапогом. Да и за что жалеть? Наступили, и поделом. Ведь это вы, милые, помогли большевичкам утвердиться на нашей земле. Одни латышские стрелки чего стоят! Вот и получили их «взад», как говорят в народе.

Это не вам – нам теперь почти вековую большевистскую коросту с тела сдирать. Вон, мама моя жизнь прожила и не знала, что Бог есть. С кого теперь за такую искажённую жизнь спрашивать? Не с того ли беса, что лежит в образе человеческом в подвале под Кремлёвской стеной? В самом сердце страны затаился. Какие сказки он в детстве слушал, какие колыбельные пели ему? Кто пел? С мамашей его всё понятно. Там Бланки. У них всегда порядок с породой. А вот с папой Ильёй Николаевичем – туман. Кто четвертинку русской крови внёс в будущего вождя: бабушка или дедушка? Кто был не калмык, до сих пор не ясно. Ясно, что ни русские, ни калмыцкие песни над его колыбелью не звучали. Не слышал младенец ничего такого, что способно было укротить его природную ненависть ко всему духовному. Подвернись ему другая страна: Франция, Германия, – он и там бы затрепал всё шиворот навыворот. И не мы бы разгребали сейчас беды свои. А так нам выпало. Разгребём ли? И дадут ли разгрести? Пока только чирикать разрешили. Книжки умные читаем теперь не «под одеялом» и не под уголовную ответственность. Издают пока плохо, но, слава Богу, не карают. Скоро на полках открыто появятся Солженицын, Набоков, Бердяев, кто только не появится. Но читать их сильно не станут. Кто хотел, тот давно прочёл «под одеялом» в самиздатовских экземплярах, со слепым машинописным текстом. Скоро, скоро побегут по московским улицам «мерседесы», перестанут выдавать зарплату, и не затаённую от народа классику ринутся читать люди, нет! Люди захотят делать деньги…

А пока за окнами 1986 год. Приятно засыпать под вьюгу. И сходит в мою дремоту чудесная девушка Карина. Присаживается на краешек кровати.

– Привет.

– Привет, ты откуда здесь?

– Ты позвал, я пришла.

– Ну да, позвал, кажется. Просто подумал о тебе.

– А что подумал?

– О тебе подумал просто. Зачем ты тогда осталась у меня?

– Осталась, а что?

– У тебя жених…

– Интересно было.

– Ты красивая. Скажи, ты смогла бы любить такой дом?

– Честно? Нет.

– Тебе не нравится, как пахнут стены? Деревом. А какой снег за окном!

Карина гладит меня по щеке тёплой ладонью: «Ты хороший, и у тебя всё будет хорошо. Мне здесь холодно и скучно. Человеку не может быть хорошо там, где ему скучно».

– Почему тебе скучно?

– Мне кажется, что здесь всё далеко, до всего далеко, и от этого страшно. У нас море, и всё близко.

– Ну ладно, лети к своему морю. Я приеду к тебе в гости. Хочешь?

– Хочу.

– А через много лет ты меня узнаешь?

– Узнаю. Потому что буду тебе рада. Всегда.

Карина тихо уходит в метель, остаётся на моей щеке тепло от её ладони. Ты всё видишь, дед. Ты всё знаешь. Да, я дошёл до Германии. По-своему, как смог. И мне там будут рады. Я хотел позвать её сюда, познакомить с мамой. Я представлял, как она будет щупать своими длинными дикими ногами наши ненадёжные ступени, и виновато улыбаться, и пугливо подёргивать плечами, потому что здесь ей всегда будет холодно, даже летом. Лёгкий озноб страха оттого, что здесь всё далеко, не покинет её никогда, и потому она не сможет здесь жить. Действительно, как можно жить в самом центре материка, от всего далеко и не бояться собственной отдалённости? У неё море, по морю бегут корабли, и всё в мире становится близко. А по нашей снежной пустыне не ходят даже верблюды. Но в этой безнадёжной обречённости я испытываю удовольствие быть собой. Мазохизм какой-то!

Источник