Рассказы виталия бианки для детей 1 класса

Сказки Виталия Бианки — произведения, любимые целыми поколениями семей. В них автор рассказывал просто и понятно о повадках животных, птиц и особенностях природы. Рассказы, повести и знаменитые «несказки» Бианки полны чудесами, хотя в них нет ни фей, ни злых колдунов и добрых волшебников. Здесь животные, птицы и другие персонажи говорят, спорят, дружат. Прочитайте с детьми сказки Виталия Бианки, если вы хотите всесторонне развить их, научить добру, ответственности и ненавязчиво привить любовь к природе.

• 

  Как муравьишка домой спешил

  Как муравьишка домой спешил — сказка Виталия Бианки, уже много лет любимая многими семьями. В ней рассказывается о молодом муравье, которого унесло ветром далеко от муравейника вместе с листком дерева. Сможет ли он успеть…

• 

  Аришка-Трусишка

  «Аришка-Трусишка» — сказка Виталия Бианки, с которой стоит познакомить ребят. В ней девочка Арина ни на шаг не отходила, всего пугалась. Девочку страшили и паучки, и мышки, и лягушки в пруду. Как мать Арины, Федора, сумела…

• 

  Мышонок пик

  Мышонок Пик — произведение В. В. Бианки, которое будет интересно детям старшего возраста. В нём рассказывается, как дети случайно разорили мышиное гнездо, поранили одному мышонку ухо и отправили его в плавание на бумажном…

• 

  Кто чем поёт?

  Кто чем поет — произведение Виталия Бианки, которое обязательно понравится любознательным ребятам. В нем автор перечисляет многих жителей лугов, лесов и болот, рассказывает, как и с помощью чего они издают свои звуки. У…

• 

  Лесные домишки

  Лесные домишки — рассказ Виталия Бианки, который занимает своим сюжетом даже взрослых. В нем юная ласточка потеряла однажды свое гнездо после того, как ее пытался поймать сокол. Пока она искала путь домой, ей повстречалось…

• 

  Оранжевое Горлышко

  Оранжевое горлышко — произведение Виталия Бианки, которое трогает сердца детей уже долгие годы. В нем говорится о жизни птиц, Жаворонка, курочки Оранжевое горлышко и других. Мудрая курица помогает многим делом и советами…

• 

  Первая охота

  Первая охота — произведение В. В. Бианки, которое наверняка заинтересует ребят любых возрастов. В нём рассказывается о первом опыте охоты юного Щенка. Он убежал со двора один в лес и пытался поймать сначала птиц, ящерицу…

• 

  Синичкин календарь

  Синичкин календарь – произведение отечественного писателя Виталия Бианки. Главная героиня сказки – это юная синичка по имени Зинька. Любознательная птица замечала изменения природы и животного мира каждый месяц, наслаждаясь…

• 

  Хвосты

  Хвосты — сказка Виталия Бианки, которую уже десятки лет любят многие дети. В ней показана беседа человека и мухи. Насекомое прилетело к человеку с просьбой наградить ее хвостом «для красоты». Поможет ли ей человек, какой…

• 

  Лис и мышонок

  «Лис и мышонок» — сказка Виталия Бианки, любимая детьми и взрослыми. В ней показан диалог Лиса и Мышонка. Рыжему хищнику интересно, отчего у собеседника нос в земле. Мышонок отвечает, что рыл норку. Зачем ему понадобилась…

• 

  Чей нос лучше

  А птицы, оказывается, тоже любят спорить! В сказке Виталия Бианки «Чей нос лучше» пернатые хвалятся своими разными носами: у кого-то нос как клещи, ими можно орехи щёлкать, у кого-то – длинный, прямо для глотания червячков…

• 

  Хитрый Лис и умная Уточка

  Хитрый Лис и умная Уточка — короткая сказка Виталия Бианки, которая будет понятна и малышам. В ней лис желает перед отлетом птиц полакомиться утиным мясом. Он отправился к озеру и даже схватил одну из уточек, которая чистила…

• 

  Сумасшедшая птица

  Сумасшедшая птица — небольшой рассказ Виталия Бианки, который знакомит ребят с удивительным существом. В нем показана жизнь 10-летнего мальчика зимой в деревне. В один из сильных морозов герой находит на снегу мертвую ворону…

• 

  Подкидыш

  Подкидыш — короткий рассказ Виталия Бианки, который стоит время от времени перечитывать всей семьей. В нем рассказчик говорит о том, как спас яйцо каменки из рук мальчишек. Чтобы спасти еще не вылупившегося птенца, повествователь…

• 

  Голубые лягушки

  Голубые лягушки — рассказ Виталия Бианки, который привлечет внимание любознательных ребят. В нем говорится о том, как мальчик весенним днем нашел в канаве поразительных лягушек. Он настолько был поражен увиденным зрелищем…

• 

  Лесной колобок — колючий бок

  Лесной колобок — колючий бок — короткая сказка Виталия Бианки, которую будет любопытно прочесть всей семье. В ней показано то, как дед с бабкой пошли в лес. Это были те самые бабушка с дедушкой, от которых укатился колобок…

• 

  Лупленый бочок

  Лупленый бочок — рассказ Виталия Бианки, который обязательно стоит прочесть с детьми. В нем показана история того, как охотник повстречал зайца в лесу вместе со своим сыном. Как проявил себя лесной зверь при встрече с человеком…

• 

  Как лис ежа перехитрил

  Как лис ежа перехитрил — рассказ Виталия Бианки, который можно прочесть даже с малышом. Он повествует о том, как лис встретил в лесу ежа и решил провести его вокруг пальца. Когда ежик заметил опасность, он, по своему обыкновению…

• 

  Латка

  Латка – это рассказ Виталия Бианки для детей дошкольного и школьного возраста. История дружбы между обычной собачкой по кличке Латка и девочкой Таней не оставит равнодушных. Дядя Петя подарил школьнице умную и дрессированную…

• 

  Заяц, косач, медведь и весна

  Заяц, косач, медведь и весна – добрая сказка Виталия Бианки о лесных жителях, которые радовались наступлению весны. Краса-весна подкралась незаметно и изменила белоснежный заснеженный лес. Деду Морозу её проделки не понравились…

Виталий Бианки: Сказки, рассказы

Список сказок и рассказов:

Отзывы: 11

1. Оксана

   19.09.2020 в 13:14

   У Виталия Бианки очень много сказок и многие из них я люблю и читаю либо рассказываю на ночь своим маленьким детям. Есть у меня, конечно, и любимые, это «Тайна ночного леса» и «Золотое сердечко».

   Ответить

2. знайка

   07.11.2020 в 17:46

   мне было интересно я прочитал все сказки и рассказы

   Ответить

3. вартан

   21.12.2020 в 13:05

   а здесь есть рассказ виталия бианки бульдог

   Ответить

4. Вартан, здравствуйте, нам неизвестно это произведение.

   Ответить

5. Незнайка

   11.03.2021 в 19:08

   Это очень хороший сайт

   Ответить

6. кирилл

   08.05.2021 в 11:51

   сказка Чей нос лучше очень интересный

   Ответить

7. Sasha.

   06.01.2022 в 16:39

   У меня есть любимая сказка мышонок Пик.

   Ответить

8. Отличные сказки прочитала все просто лайк?

   Ответить

9. Каролина

   15.01.2022 в 21:17

   Отлично, сказки мне очень понравились не прочитала только две сказки ??

   Ответить

10. Кирумика

    14.04.2022 в 10:51

    Мне больше всего понравился рассказ Тигр-пятиполосик

    Ответить

11. Сафинка

    15.11.2022 в 15:28

    Спасибо классные сказки мне больше всего понравилась сказка непонятный зверь а есть такая сказка просто мышонок

    Ответить

Виталий Бианки: Сказки, рассказы: читать онлайн популярные, лучшие народные сказки для детей, мальчиков и девочек, и их родителей о любви и Родине, природе, животных. Если вы не нашли желаемую сказку или тематику, рекомендуем воспользоваться поиском вверху сайта.

Рассказы Виталия Бианки для детей

54 рассказа

• Полный текст
• Сказки-несказки
• Первая охота
• Лесные домишки
• Лис и мышонок
• Чей нос лучше?
• Чьи это ноги?
• Кто чем поёт?
• Хвосты
• Сова
• Лесной колобок — колючий бок
• Росянка — комариная смерть
• Мастера без топора
• Красная горка
• Приключения муравьишки
• Как Лис Ежа Перехитрил
• Хитрый Лис и умная Уточка
• Теремок
• Кукушонок
• Золотое сердечко
• Глупые вопросы
• Отчего у сороки такой хвост
• Кому зуёк кланяется, а плиска хвостом кивает
• Почему чайки белые
• Где раки зимуют
• Заяц, Косач, Медведь и Дед Мороз
• Заяц, Косач, Медведь и Весна
• Мишка-башка
• Оранжевое горлышко
• Что увидел Жаворонок, когда вернулся на Родину
• О чём разговаривал Жаворонок с полевым Петушком
• Что делали люди, когда с полей сошёл снег, и какое гнездо завила Оранжевое горлышко
• Как пришла лисица и какие у Подковкиных родились дети
• Какая у Поршков была детская площадка и что они делали
• Как прилетела в поля Ястребиха и какая беда стряслась на Костяничной горке
• Чему обучались поршки в школе первой ступени
• Как в поля пришёл охотник с большим рыжим псом и чем это кончилось
• Какую хитрость придумала Оранжевое горлышко, когда опустели хлебные поля и колхозники принялись копать картошку
• Как Жаворонок простился с друзьями и о чём он пел, покидая Родину
• Сказки зверолова
• Люля
• Кузяр-Бурундук и Инойка-Медведь
• Глаза и уши
• Терентий-Тетерев
• Водяной конь
• Мышонок Пик
• Как мышонок попал в мореплаватели
• Кораблекрушение
• Страшная ночь
• Хвост-цеплялка и шёрстка-невидимка
• Соловей-разбойник
• Конец путешествия
• Постройка дома
• Незваный гость
• Кладовая
• Снег и сон
• Ужасное пробуждение
• По снегу и по льду
• Из беды в беду
• Горе-музыкант
• Мышеловка
• Музыка
• Хороший конец
• Лесные разведчики
• Маленькие рассказы
• Музыкант
• Голубой зверёк
• Пёрышко
• Моржиха
• Непонятный зверь
• Про двух охотников
• На дереве
• В медвежьей шкуре
• Задерихвост
• Поганки
• Чёрная лисица
• Как муха медведя от смерти спасла
• Подкидыш
• Дятел и малиновка
• Аришка-Трусишка
• Снегирушка-Милушка
• Музыкальная канарейка
• Муха и чудовище
• По следам
• Снежная книга
• По следам
• Мой хитрый сынишка
• Приказ на снегу
• Тетерева в лунках
• Мышарик
• Плавунчик
• Лупленный бочок
• Бешеный бельчонок
• Про одного мальчика
• Дробинка
• Птичья песенка
• Голубые лягушки
• Сумасшедшая птица
• Кузя двухвостый
• Тигр пятиполосик
• Тайна ночного леса

Сказки-несказки

Первая охота

Надо­ело Щенку гонять кур по двору.

«Пойду-ка, — думает, — на охоту за дикими зве­рями и птицами».

Шмыг­нул в под­во­ротню и побе­жал по лугу.

Уви­дели его дикие звери, птицы и насе­ко­мые и думают каж­дый про себя.

Выпь думает: «Я его обману!»

Удод думает: «Я его удивлю!»

Вер­ти­шейка думает: «Я его напугаю!»

Ящерка думает: «Я от него вывернусь!»

Гусе­ницы, бабочки, куз­не­чики думают: «Мы от него спрячемся!»

«А я его про­гоню!» — думает Жук-Бомбардир.

«Мы все за себя посто­ять умеем, каж­дый по-сво­ему!» — думают они про себя.

А Щенок уже побе­жал к озерку и видит: стоит у камыша Выпь на одной ноге по колено в воде.

«Вот я её сей­час пой­маю!» — думает Щенок, и совсем уж при­го­то­вился прыг­нуть ей на спину.

А Выпь гля­нула на него и шаг­нула в камыш.

Ветер по озеру бежит, камыш колы­шет. Камыш качается

взад — вперёд,
взад — вперёд.

У Щенка перед гла­зами жёл­тые и корич­не­вые полосы качаются

взад — вперёд,
взад — вперёд.

А Выпь стоит в камыше, вытя­ну­лась — тон­кая-тон­кая, и вся в жёл­тые и корич­не­вые полосы рас­кра­шена. Стоит, качается

взад — вперёд,
взад — вперёд.

Щенок глаза выпу­чил, смот­рел, смот­рел — не видит Выпи в камыше.

«Ну, — думает, — обма­нула меня Выпь. Не пры­гать же мне в пустой камыш! Пойду дру­гую птицу поймаю».

Выбе­жал на при­го­рок, смот­рит: сидит на земле Удод, хох­лом играет, — то раз­вер­нёт, то сложит.

«Вот я на него сей­час с при­горка прыгну!» — думает Щенок.

А Удод при­пал к земле, кры­лья рас­пла­стал, хвост рас­крыл, клюв вверх поднял.

Смот­рит Щенок: нет птицы, а лежит на земле пёст­рый лос­кут, и тор­чит из него кри­вая игла.

Уди­вился Щенок: куда же Удод девался? «Неужели я эту пёст­рую тряпку за него при­нял? Пойду поско­рей малень­кую птичку поймаю».

Под­бе­жал к дереву и видит: сидит на ветке малень­кая птица Вертишейка.

Кинулся к ней, а Вер­ти­шейка юрк в дупло.

«Ага! — думает Щенок. — Попалась!»

Под­нялся на зад­ние лапы, загля­нул в дупло, а в чёр­ном дупле змея изви­ва­ется и страшно шипит.

Отшат­нулся Щенок, шерсть дыбом под­нял — и наутёк.

А Вер­ти­шейка шипит ему вслед из дупла, голо­вой кру­тит, по спине у неё изви­ва­ется полоска чёр­ных перьев.

«Уф! Напу­гала как! Еле ноги унёс. Больше не стану на птиц охо­титься. Пойду лучше Ящерку поймаю».

Ящерка сидела на камне, глаза закрыла, гре­лась на солнышке.

Тихонько к ней под­крался щенок — прыг! — и ухва­тил за хвост.

А Ящерка извер­ну­лась, хвост в зубах у него оста­вила, сама под камень!

Хвост в зубах у Щенка извивается,

Фырк­нул Щенок, бро­сил хвост — и за ней. Да куда там! Ящерка давно под кам­нем сидит, новый хвост себе отращивает.

«Ну, — думает Щенок, — уж если Ящерка и та от меня вывер­ну­лась, так я хоть насе­ко­мых наловлю».

Посмот­рел кру­гом, а по земле жуки бегают, в траве куз­не­чики пры­гают, по вет­кам гусе­ницы пол­зают, по воз­духу бабочки летают.

Бро­сился Щенок ловить их, и вдруг — стало кру­гом, как на зага­доч­ной кар­тинке: все тут, а никого не видно — спря­та­лись все.

Зелё­ные куз­не­чики в зелё­ной траве притаились.

Гусе­ницы на веточ­ках вытя­ну­лись и замерли: их от суч­ков не отличишь.

Бабочки сели на дере­вья, кры­лья сло­жили — не раз­бе­рёшь, где кора, где листья, где бабочки.

Один кро­шеч­ный Жук-Бом­бар­дир идёт себе по земле, никуда не прячется.

Догнал его Щенок, хотел схва­тить, а Жук-Бом­бар­дир оста­но­вился, да как паль­нёт в него лету­чей едкой струй­кой — прямо в нос попал.

Взвизг­нул Щенок, хвост под­жал, повер­нулся — да через луг, да в подворотню.

Забился в конуру и нос высу­нуть боится.

А звери, птицы и насе­ко­мые — все опять за свои дела принялись.

Лесные домишки

Высоко над рекой, над кру­тым обры­вом, носи­лись моло­дые ласточки-бере­го­вушки. Гоня­лись друг за дру­гом с виз­гом и пис­ком: играли в пятнашки.

Была в их стае одна малень­кая Бере­го­вушка, такая про­вор­ная: никак её догнать нельзя было — от всех увёртывается.

Пого­нится за ней пят­нашка, а она — туда, сюда, вниз, вверх, в сто­рону бро­сится, да как пустится лететь — только кры­лышки мелькают.

Вдруг — откуда ни возь­мись — Чег­лок-Сокол мчится. Ост­рые изо­гну­тые кры­лья так и свистят.

Ласточки пере­по­ло­ши­лись: все — врас­сып­ную, кто куда, — мигом раз­ле­те­лась вся стая.

А про­вор­ная Бере­го­вушка от него без оглядки за реку, да над лесом, да через озеро!

Очень уж страш­ной пят­наш­кой был Чеглок-Сокол.

Летела, летела Бере­го­вушка — из сил выбилась.

Обер­ну­лась назад — никого сзади нет. Кру­гом огля­ну­лась, — а место совсем незна­ко­мое. Посмот­рела вниз — внизу река течёт. Только не своя — чужая какая-то.

Испу­га­лась Береговушка.

Дорогу домой она не пом­нила: где ж ей было запом­нить, когда она нес­лась без памяти от страха?

А уж вечер был — ночь скоро. Как тут быть?

Жутко стало малень­кой Береговушке.

Поле­тела она вниз, села на берегу и горько заплакала.

Вдруг видит: бежит мимо неё по песку малень­кая жёл­тая птичка с чёр­ным гал­стуч­ком на шее.

Бере­го­вушка обра­до­ва­лась, спра­ши­вает у жёл­той птички:

— Ска­жите, пожа­луй­ста, как мне домой попасть?

— А ты чья? — спра­ши­вает жёл­тая птичка.

— Не знаю, — отве­чает Береговушка.

— Трудно же будет тебе свой дом разыс­кать! — гово­рит жёл­тая птичка. — Скоро солнце зака­тится, темно ста­нет. Оста­вайся-ка лучше у меня ноче­вать. Меня зовут Зуёк. А дом у меня вот тут — рядом.

Зуёк про­бе­жал несколько шагов и пока­зал клю­вом на песок. Потом закла­нялся, зака­чался на тонень­ких нож­ках и говорит:

— Вот он, мой дом. Заходи!

Взгля­нула Бере­го­вушка — кру­гом песок да галька, а дома ника­кого нет.

— Неужели не видишь? — уди­вился Зуёк. — Вот сюда гляди, где между камеш­ками яйца лежат.

Насилу-насилу раз­гля­дела Бере­го­вушка: четыре яйца в бурых кра­пин­ках лежат рядыш­ком прямо на песке среди гальки.

— Ну, что же ты? — спра­ши­вает Зуёк. — Разве тебе не нра­вится мой дом?

Бере­го­вушка не знает, что и ска­зать: ска­жешь, что дома у него нет, ещё хозяин оби­дится. Вот она ему и говорит:

— Не при­выкла я на чистом воз­духе спать, на голом песке, без подстилочки…

— Жаль, что не при­выкла! — гово­рит Зуёк. — Тогда лети-ка вон в тот ело­вый лесок. Спроси там голубя по имени Витю­тень. Дом у него с полом. У него и ночуй.

— Вот спа­сибо! — обра­до­ва­лась Береговушка.

И поле­тела в ело­вый лесок.

Там она скоро отыс­кала лес­ного голубя Витютня и попро­си­лась к нему ночевать.

— Ночуй, если тебе моя хата нра­вится, — гово­рит Витютень.

А какая у Витютня хата? Один пол, да и тот, как решето — весь в дырьях. Про­сто пру­тики на ветви наки­даны как попало. На пру­ти­ках белые голу­би­ные яйца лежат. Снизу их видно: про­све­чи­вают сквозь дыря­вый пол.

Уди­ви­лаеь Береговушка.

— У вашего дома, — гово­рит она Витютню, — один пол, даже стен нет. Как же в нём спать?

— Что же, — гово­рит Витю­тень, — если тебе нужен дом со сте­нами, лети, разыщи Иволгу. У неё тебе понравится.

И Витю­тень ска­зал Бере­го­вушке адрес Иволги: в роще, на самой кра­си­вой берёзе.

Поле­тела Бере­го­вушка в рощу.

А в роще берёзы одна дру­гой кра­си­вее. Искала, искала Ивол­гин дом и вот, нако­нец, уви­дела: висит на берё­зо­вой ветке кро­шеч­ный, лёг­кий домик. Такой уют­ный домик и похож на розу, сде­лан­ную из тон­ких лист­ков серой бумаги.

«Какой же у Иволги домик малень­кий, — поду­мала Бере­го­вушка. — Даже мне в нём не поместиться».

Только она хотела посту­чаться, — вдруг из серого домика выле­тели осы.

Закру­жи­лись, зажуж­жали, сей­час ужалят!

Испу­га­лась Бере­го­вушка и ско­рей уле­тела прочь.

Мчится среди зелё­ной листвы.

Вот что-то золо­тое и чёр­ное блес­нуло у неё перед глазами.

Под­ле­тела ближе, видит: на ветке сидит золо­тая птица с чёр­ными крыльями.

— Куда ты спе­шишь, малень­кая? — кри­чит золо­тая птица Береговушке.

— Ивол­гин дом ищу, — отве­чает Береговушка.

— Иволга — это я, — гово­рит золо­тая птица. — А дом мой вот здесь, на этой кра­си­вой берёзе.

Бере­го­вушка оста­но­ви­лась и посмот­рела, куда Иволга ей пока­зы­вает. Сперва она ничего раз­ли­чить не могла: всё только зелё­ные листья да белые берё­зо­вые ветви. А когда всмот­ре­лась, так и ахнула.

Высоко над зем­лёй к ветке под­ве­шена лёг­кая пле­тё­ная корзиночка.

И видит Бере­го­вушка, что это и в самом деле домик. Затей­ливо так свит из пеньки и сте­бель­ков, волос­ков и шер­сти­нок и тон­кой берё­зо­вой кожурки,

— Ух! — гово­рит Бере­го­вушка Иволге. — Ни за что не оста­нусь в этой зыб­кой постройке! Она кача­ется, и у меня всё перед гла­зами вер­тится, кру­жится… Того и гляди, её вет­ром на землю сдует. Да и крыши у вас нет.

— Сту­пай к Пеночке! — оби­женно гово­рит ей золо­тая Иволга. — Если ты боишься на чистом воз­духе спать, так тебе, верно, понра­вится у неё в шалаше под крышей.

Поле­тела Бере­го­вушка к Пеночке.

Жёл­тая малень­кая Пеночка жила в траве как раз под той самой берё­зой, где висела Ивол­гина воз­душ­ная колыбелька.

Бере­го­вушке очень понра­вился её шала­шик из сухой травы и мха, «Вот славно-то! — радо­ва­лась она. — Тут и пол, и стены, и крыша, и постелька из мяг­ких пёры­шек! Совсем как у нас дома!»

Лас­ко­вая Пеночка стала её укла­ды­вать спать. Вдруг земля под ними задро­жала, загудела.

Бере­го­вушка встре­пе­ну­лась, при­слу­ши­ва­ется, а Пеночка ей говорит:

— Это кони в рощу скачут.

— А выдер­жит ваша крыша, — спра­ши­вает Бере­го­вушка, — если конь на неё копы­том ступит?

Пеночка только голо­вой пока­чала печально и ничего ей на это не ответила.

— Ох, как страшно тут! — ска­зала Бере­го­вушка и вмиг выпорх­нула из шалаша. — Тут я всю ночь глаз не сомкну: всё буду думать, что меня раз­да­вят. У нас дома спо­койно: там никто на тебя не насту­пит и на землю не сбросит.

— Так, верно, у тебя такой дом, как у Чомги, — дога­да­лась Пеночка. — У неё дом не на дереве — ветер его не сдует, да и не на земле — никто не раз­да­вит. Хочешь, про­вожу тебя туда?

— Хочу! — гово­рит Береговушка.

Поле­тели они к Чомге.

При­ле­тели на озеро и видят: посреди воды на трост­ни­ко­вом ост­ровке сидит боль­ше­го­ло­вая птица. На голове у птицы перья торч­ком стоят, словно рожки.

Тут Пеночка с Бере­го­вуш­кой про­сти­лась и нака­зала ей к этой рога­той птице ноче­вать попроситься.

Поле­тела Бере­го­вушка и села на ост­ро­вок. Сидит и удив­ля­ется: ост­ро­вок-то, ока­зы­ва­ется, пла­ву­чий. Плы­вёт по озеру куча сухого трост­ника. Посреди кучи — ямка, а дно ямки мяг­кой болот­ной тра­вой устлано. На траве лежат Чом­гины яйца, при­кры­тые лёг­кими сухими тростиночками.

А сама Чомга рога­тая сидит на ост­ровке с кра­ешка, разъ­ез­жает на своём судё­нышке по всему озеру.

Бере­го­вушка рас­ска­зала Чомге, как она искала и не могла найти себе ноч­лега, и попро­си­лась ночевать.

— А ты не боишься спать на вол­нах? — спра­ши­вает её Чомга.

— А разве ваш дом не при­ста­нет на ночь к берегу?

— Мой дом — не паро­ход, — гово­рит Чомга. — Куда ветер гонит его, туда он и плы­вёт. Так и будет всю ночь на вол­нах качаться.

— Боюсь… — про­шеп­тала Бере­го­вушка. — Домой хочу, к маме…

Чомга рас­сер­ди­лась.

— Вот, — гово­рит, — какая при­ве­ред­ли­вая! Никак на тебя не уго­дишь! Лети-ка, поищи сама себе дом, какой нравится.

Про­гнала Чомга Бере­го­вушку, та и полетела.

Летит и плачет.

А уж ночь насту­пает: солнце зашло, темнеет.

Зале­тела Бере­го­вушка в густой лес, смот­рит: на высо­кой ели, на тол­стом суку выстроен дом.

Весь из сучьев, из палок, круг­лый, а изнутри мох тор­чит тёп­лый, мягкий.

«Вот хоро­ший дом, — думает она, — проч­ный и с крышей».

Под­ле­тела малень­кая Бере­го­вушка к боль­шому дому, посту­чала клю­ви­ком в стенку к про­сит жалоб­ным голоском:

— Впу­стите, пожа­луй­ста, хозя­юшка, переночевать!

А из дома вдруг как высу­нется рыжая зве­ри­ная морда с отто­пы­рен­ными усами, с жёл­тыми зубами. Да как зары­чит страшилище:

— С каких это пор птахи по ночам сту­чат, ноче­вать про­сятся к бел­кам в дом?

Обмерла Бере­го­вушка, — сердце кам­нем упало. Отшат­ну­лась, взви­лась над лесом да стрем­глав, без оглядки, наутёк!

Летела, летела — из сил выби­лась. Обер­ну­лась назад — никого сзади нет. Кру­гом огля­ну­лась, — а место зна­ко­мое. Посмот­рела вниз — внизу река течёт, своя река, родная!

Стре­лой бро­си­лась вниз к речке, а оттуда — вверх, под самый обрыв кру­того берега.

И про­пала.

А в обрыве — дырки, дырки, дырки. Это всё ласточ­кины норки. В одну из них и юрк­нула Бере­го­вушка. Юрк­нула и побе­жала по длин­ному-длин­ному, узкому-узкому коридору.

Добе­жала до его конца и впорх­нула в про­стор­ную круг­лую комнату.

Тут уже давно ждала её мама.

Сладко спа­лось в ту ночь уста­лой малень­кой Бере­го­вушке у себя на мяг­кой тёп­лой постельке из тра­ви­нок, кон­ского волоса и перьев…

Покой­ной ночи!

Лис и мышонок

— Мышо­нок, мышо­нок, отчего у тебя нос грязный?

— Землю копал.

— Для чего землю копал?

— Норку делал.

— Для чего норку делал?

— От тебя, лис, прятаться.

— Мышо­нок, мышо­нок, а я тебя подстерегу!

— А у меня в норке спаленка.

— Кушать захо­чешь — вылезешь!

— А у меня в норке кладовочка.

— Мышо­нок, мышо­нок, а ведь я твою норку разрою!

— А я от тебя в отно­ро­чек — и был таков!

Чей нос лучше?

Мухо­лов-Тон­ко­нос сидел на ветке и смот­рел по сто­ро­нам. Как только поле­тит мимо муха или бабочка, он сей­час же пого­нится за ней, пой­мает и про­гло­тит. Потом опять сидит на ветке и опять ждёт, высмат­ри­вает. Уви­дал побли­зо­сти Дубо­носа и стал жало­ваться ему на своё горь­кое житьё.

— Очень уж мне уто­ми­тельно, — гово­рит, — про­пи­та­ние себе добы­вать. Целый день тру­дишься-тру­дишься, ни отдыха, ни покоя не зна­ешь, а всё впро­го­лодь живёшь. Сам поду­май: сколько мошек надо пой­мать, чтобы сытым быть. А зёр­нышки кле­вать я не могу: нос у меня слиш­ком тонок.

— Да, твой нос никуда не годится! — ска­зал Дубо­нос. — То ли дело мой! Я им виш­нё­вую косточку, как скор­лупу, рас­ку­сы­ваю. Сидишь на месте и клю­ёшь ягоды. Вот бы тебе такой нос.

Услы­хал его Клёст-Кре­сто­нос и говорит:

— У тебя, Дубо­нос, совсем про­стой нос, как у Воро­бья, только потолще. Вот посмотри, какой у меня замыс­ло­ва­тый нос! Я им круг­лый год семечки из шишек вылу­щи­ваю. Вот так.

Клёст ловко под­дел кри­вым носом чешуйку ело­вой шишки и достал семечко.

— Верно, — ска­зал Мухо­лов, — твой нос хит­рей устроен!

— Ничего вы не пони­ма­ете в носах! — про­хри­пел из болота Бекас-Дол­го­нос. — Хоро­ший нос дол­жен быть пря­мой и длин­ный, чтобы им козя­вок из тины доста­вать удобно было. Погля­дите на мой нос!

Посмот­рели птицы вниз, а там из камыша тор­чит нос длин­ный, как каран­даш, и тон­кий, как спичка.

— Ах, — ска­зал Мухо­лов, — вот бы мне такой нос!

— Постой! — запи­щали в один голос два брата-кулика — Шило­нос и Кронш­неп-Сер­по­нос. — Ты ещё наших носов не видал!

Погля­дел Мухо­лов и уви­дел перед собой два заме­ча­тель­ных носа: один смот­рит вверх, дру­гой — вниз, и оба тон­кие, как иголки.

— Мой нос для того вверх смот­рит, — ска­зал Шило­нос, — чтоб им в воде вся­кую мел­кую жив­ность поддевать.

— А мой нос для того вниз смот­рит, — ска­зал Кронш­неп-Сер­по­нос, — чтоб им чер­вя­ков да бука­шек из травы таскать.

— Ну, — ска­зал Мухо­лов, — лучше ваших носов не придумаешь!

— Да ты, видно, насто­я­щих носов и не видал! — кряк­нул из лужи Широ­ко­нос. — Смотри, какие насто­я­щие носы бывают: во‑о!

Все птицы так и прыс­нули со смеху, прямо Широ­ко­носу в нос!

— Ну и лопата!

— Зато им воду щелок­чить-то как удобно! — досад­ливо ска­зал Широ­ко­нос и поско­рей опять кувыр­нулся голо­вой в лужу.

— Обра­тите вни­ма­ние на мой носик! — про­шеп­тал с дерева скром­ный серень­кий Козо­дой-Сет­ко­нос. — У меня он кро­хот­ный, однако слу­жит мне и сет­кой, и глот­кой. Мош­кара, комары, бабочки целыми тол­пами в сетку-глотку мою попа­дают, когда я ночью над зем­лёй летаю.

— Это как же так? — уди­вился Мухолов.

— А вот как! — ска­зал Козо­дой-Сет­ко­нос, да как рази­нет зев, — все птицы так и шарах­ну­лись от него.

— Вот счаст­ли­вец! — ска­зал Мухо­лов. — Я поод­ной мошке хва­таю, а он ловит их сразу сотнями!

— Да, — согла­си­лись птицы, — с такой пастью не пропадёшь!

— Эй вы, мелюзга! — крик­нул им Пели­кан-Меш­ко­нос с озера. — Пой­мали мошку — и рады.

А того нет, чтобы про запас себе что-нибудь отло­жить. Я вот рыбку пой­маю — и в мешок себе отложу, опять пой­маю — и опять отложу.

Под­нял тол­стый Пели­кан свой нос, а под носом у него мешок, наби­тый рыбой.

— Вот так нос! — вос­клик­нул Мухо­лов, — целая кла­до­вая! Удоб­ней уж никак не выдумаешь!

— Ты, должно быть, моего носа ещё не видал, — ска­зал Дятел. — Вот полюбуйся!

— А что ж на него любо­ваться? — спро­сил Мухо­лов. — Самый обык­но­вен­ный нос: пря­мой, не очень длин­ный, без сетки и без мешка. Таким носом пищу себе на обед доста­вать долго, а о запа­сах и не думай.

— Нельзя же всё только об еде думать, — ска­зал Дятел-Дол­бо­нос. — Нам, лес­ным работ­ни­кам, надо инстру­мент при себе иметь для плот­ни­чьих и сто­ляр­ных работ. Мы им не только корм себе добы­ваем, но и дерево дол­бим: жилище устра­и­ваем, и для себя и для дру­гих птиц. Вот у меня какое долото!

— Чудеса! — ска­зал Мухо­лов. — Столько носов видел я нынче, а решить не могу, какой из них лучше. Вот что, братцы: ста­но­ви­тесь вы все рядом. Я посмотрю на вас и выберу самый луч­ший нос.

Выстро­и­лись перед Мухо­ло­вом-Тон­ко­но­сом Дубо­нос, Кре­сто­нос, Дол­го­нос, Шило­нос, Сер­по­нос, Широ­ко­нос, Сет­ко­нос, Меш­ко­нос и Долбонос.

Но тут упал сверху серый Яст­реб-Крюч­ко­нос, схва­тил Мухо­лова и унёс себе на обед.

А осталь­ные птицы с пере­пугу раз­ле­те­лись в раз­ные стороны.

Чьи это ноги?

Летел Жаво­ро­нок высоко над зем­лёй, под самыми обла­ками. Погля­дит вниз — сверху ему далеко видно — и поёт:

Я ношусь под облаками,
Над полями и лугами,
Вижу всех, кто подо мной,
Всех под солн­цем и луной.

Устал петь, спу­стился и сел на кочку отды­хать. Вылезла из-под дерева Медянка и гово­рит ему:

— Сверху ты всё видишь, — это правда. А вот снизу никого не узнаешь.

— Как это может быть? — уди­вился Жаво­ро­нок. — Непре­менно узнаю.

— А вот иди, ложись со мной рядом. Я тебе буду снизу всех пока­зы­вать, а ты отга­ды­вай, кто идёт.

— Ишь какая! — гово­рит Жаво­ро­нок. — Я к тебе пойду, а ты меня ужа­лишь. Я змей боюсь.

— Вот и видно, что ты ничего не зна­ешь, — ска­зала Медянка, — пер­вое — я не змея, а про­сто яще­рица; а вто­рое — змеи не жалят, а кусают. Змей-то и я боюсь: зубы у них такие длин­ные, и в зубах — яд. А у меня, гляди-ка: малю­сень­кие зубки. Я ими не то что от змеи, от тебя и то не отобьюсь.

— А где же у тебя ноги, если ты ящерица?

— Да зачем мне ноги, если я по земле пол­заю не хуже змей?

— Ну, если вправду ты — без­но­гая яще­рица, — ска­зал Жаво­ро­нок, — так мне бояться нечего.

Соско­чил с кочки, лапки под себя под­жал и лёг рядом с Медянкой.

Вот лежат они рядыш­ком, Медянка и спрашивает:

— Ну-ка ты, вер­хо­гляд, узна­вай, кто идёт, и зачем он сюда пожаловал?

Взгля­нул Жаво­ро­нок перед собой и обмер: идут по земле высо­чен­ные ноги, через боль­шие кочки, как через малые комочки земли, шагают, паль­цами в землю след вдавливают.

Пере­шаг­нули ноги через Жаво­ронка и про­пали: не видать больше.

Медянка на Жаво­ронка посмот­рела и улыб­ну­лась во весь рот. Облиз­нула сухие губы тон­ким языч­ком и говорит:

— Ну, друг, видно, не раз­га­дал ты моей загадки. Кабы ты знал, кто через нас шаг­нул, так не испу­гался бы. Я вот лежу и сме­каю: две ноги высо­ких, паль­цев на каж­дой счё­том три боль­ших, один малень­кий. И знаю уж: птица идёт боль­шая, высо­кая, по земле гулять любит — хороши ходули для ходьбы. Так оно и есть: Журавль это прошёл.

Тут Жаво­ро­нок встре­пе­нулся весь от радо­сти: Журавль ему зна­ко­мый был. Спо­кой­ная птица, доб­рая — не обидит.

— Лежи, не пляши! — заши­пела на него Медянка. — Гляди: опять ноги идут.

И верно: ковы­ляют по земле голые ноги, неиз­вестно чьи.

Пальцы словно лос­ку­тами кле­ёнки обшиты.

— Отга­ды­вай! — гово­рит Медянка.

Жаво­ро­нок думал-думал, — никак не может при­пом­нить, чтобы прежде такие ноги видел.

— Эх ты! — засме­я­лась Медянка. — Да ведь это совсем про­сто отга­дать. Видишь: пальцы широ­кие, ноги плос­кие, по земле идут — спо­ты­ка­ются. Вот в воде с ними удобно: повер­нёшь ногу боком — она воду, как ножом режет; рас­то­пы­ришь пальцы — и весло готово. Это Чомга-нырец — водя­ная такая птица — из озера вылезла.

Вдруг упал с дерева чёр­ный комок шер­сти, при­под­нялся с земли и пополз на локтях.

При­смот­релся Жаво­ро­нок, а это вовсе не локти, а сло­жен­ные крылья.

Повер­нулся комок боком — сзади у него цеп­кие зве­ри­ные лапки и хвост, а между хво­стом и лап­ками кожа натянута.

— Вот чудеса! — ска­зал Жаво­ро­нок. — Кажется, кры­ла­тая тварь, как и я, а на земле узнать её никак не могу.

— Ага! — обра­до­ва­лась Медянка, — не можешь узнать. Хва­стался, что под луной всех зна­ешь, а Лету­чей-то Мыши и не узнал.

Тут Лету­чая Мышь вска­раб­ка­лась на кочку, рас­пра­вила кры­лья и уле­тела к себе на дерево.

А уж из-под земли дру­гие ноги лезут.

Страш­ные лапы: корот­кие, мох­на­тые, на паль­цах тупые когти, жёст­кие ладо­шки в раз­ные сто­роны вывернуты.

Затре­пе­тал Жаво­ро­нок, а Медянка говорит:

— Лежу, гляжу и сме­каю: лапы в шер­сти — зна­чит зве­ри­ные, корот­кие, как обрубки, и ладо­шками врозь, а на тол­стых паль­цах ког­тищи здо­ро­вые. На таких ногах по земле шагать трудно. А вот под зем­лёй жить, землю лапами рыть да назад её за собой отбра­сы­вать — очень даже удобно. Вот вышло у меня: под­зем­ный зверь. Крот назы­ва­ется. Гляди, гляди, а то он сей­час опять под землю уйдёт.

Зарылся Крот в землю — и опять нет никого. Не успел Жаво­ро­нок в себя прийти, глядь: бегут по земле руки.

— Это что за акро­бат? — уди­вился Жаво­ро­нок. — Зачем ему четыре руки?

— А по вет­кам в лесу пры­гать, — ска­зала Медянка. — Ведь это же Белка-векша.

— Ну, — гово­рит Жаво­ро­нок, — твоя взяла: никого я на земле не узнал. Дай-ка, теперь я тебе загадку загадаю.

— Зага­ды­вай, — гово­рит Медянка.

— Видишь в небе тём­ную точку?

— Вижу, — гово­рит Медянка.

— Отга­дай, какие у неё ноги?

— Да ты шутишь! — гово­рит Медянка. — Где ж мне так высоко ноги разглядеть?

— Какие тут шутки! — рас­сер­дился Жаво­ро­нок. — Уноси свой хвост подобру-поздо­рову, пока не сгребли тебя эти ког­ти­стые лапы.

Кив­нул Медянке на про­ща­нье, вско­чил на лапки и улетел.

Кто чем поёт?

Слы­шишь, какая музыка гре­мит в лесу?

Слу­шая её, можно поду­мать, что все звери, птицы и насе­ко­мые роди­лись на свет пев­цами и музыкантами.

Может быть, так оно и есть: музыку ведь все любят, и петь всем хочется. Только не у каж­дого голос есть.

Вот послу­шай, чем и как поют безголосые.

Лягушки на озере начали ещё с ночи.

Надули пузыри за ушами, высу­нули головы из воды, рты приоткрыли…

— Ква-а-а-а‑а!.. — одним духом пошёл из них воздух.

Услы­хал их Аист из деревни. Обрадовался!

— Целый хор! Будет мне чем поживиться!

И поле­тел на озеро завтракать.

При­ле­тел и сел на берегу. Сел и думает: «Неужели я хуже лягушки? Поют же они без голоса. Дай-ка и я попробую».

Под­нял длин­ный клюв, засту­чал, затре­щал одной его поло­вин­кой о дру­гую, — то тише, то громче, то реже, то чаще: тре­щотка тре­щит дере­вян­ная, да и только! Так разо­шёлся, что и про зав­трак свой забыл.

А в камы­шах сто­яла Выпь на одной ноге, слу­шала и думала:

«Без­го­ло­сая я цапля! Да ведь и Аист — не пев­чая птичка, а вон какую песню наигрывает».

И при­ду­мала: «Дай-ка на воде сыграю!»

Сунула в озеро клюв, набрала пол­ный воды да как дунет в клюв! Пошёл по озеру гром­кий гул:

— Прумб-бу-бу-бумм!.. — словно бык проревел.

«Вот так песня! — поду­мал Дятел, услы­хав Выпь из лесу. — Инстру­мент-то и у меня най­дётся: чем дерево не бара­бан, а нос мой чем не палочка?»

Задом упёрся, пере­дом отки­нулся, раз­мах­нулся голо­вой — как задол­бит носом по суку!

Точь-в-точь — бара­бан­ная дробь.

Вылез из-под коры Жук с пре­длин­ными усами.

Закру­тил, закру­тил голо­вой, заскри­пела его жёст­кая шея, — тонень­кий-тонень­кий писк послышался.

Пищит усач, а всё напрасно; никто его писка не слы­шит. Шею натру­дил — зато сам своей пес­ней доволен.

А внизу под дере­вом из гнезда вылез Шмель и поле­тел петь на лужок.

Вокруг цветка на лужку кру­жит, жуж­жит жил­ко­ва­тыми жёст­кими кры­лыш­ками, словно струна гудит.

Раз­бу­дила шме­ли­ная песня зелё­ную Саранчу в траве.

Стала Саранча скри­почки нала­жи­вать. Скри­почки у неё на кры­лыш­ках, а вме­сто смыч­ков — длин­ные зад­ние лапки колен­ками назад. На кры­льях — зазуб­ринки, а на лап­ках зацепочки.

Трёт себя Саранча лап­ками по бокам, зазуб­рин­ками за заце­почки заде­вает — стрекочет.

Саранчи на лугу много: целый струн­ный оркестр.

«Эх, — думает Дол­го­но­сый Бекас под коч­кой, — надо и мне спеть! Только вот чем? Горло у меня не годится, нос не годится, шея не годится, кры­лышки не годятся, лапки не годятся… Эх! Была не была, — полечу, не смолчу, чем-нибудь да закричу!»

Выско­чил из-под кочки, взвился, зале­тел под самые облака. Хвост рас­крыл вее­ром, выпря­мил кры­лышки, пере­вер­нулся носом к земле и понёсся вниз, пере­во­ра­чи­ва­ясь с бока на бок, как бро­шен­ная с высоты дощечка. Голо­вой воз­дух рас­се­кает, а в хво­сте у него тон­кие, узкие пёрышки вет­ром перебирает.

И слышно с земли, будто в вышине бара­шек запел, заблеял.

А это Бекас.

Отга­дай, чем он поёт?

Хво­стом!

Хвосты

При­ле­тела Муха к Чело­веку и говорит:

— Ты хозяин над всеми зве­рями, ты всё можешь сде­лать. Сде­лай мне хвост.

— А зачем тебе хвост? — гово­рит Человек.

— А затем мне хвост, — гово­рит Муха, — зачем он у всех зве­рей — для красоты.

— Я таких зве­рей не знаю, у кото­рых хвост для кра­соты. А ты и без хво­ста хорошо живёшь.

Рас­сер­ди­лась Муха и давай Чело­веку надо­едать: то на слад­кое блюдо сядет, то на нос ему пере­ле­тит, то у одного уха жуж­жит, то у дру­гого. Надо­ела, сил нет! Чело­век ей и говорит:

— Ну, ладно! Лети ты, Муха, в лес, на реку, в поле. Если най­дёшь там зверя, птицу или гада, у кото­рого хвост для кра­соты только при­ве­дён, можешь его хвост себе взять. Я разрешаю.

Обра­до­ва­лась Муха и выле­тела в окошко.

Летит она садом и видит: по листу Слиз­няк пол­зёт. Под­ле­тела Муха к Слиз­няку и кричит:

— Отдай мне твой хвост, Слиз­няк! Он у тебя для красоты.

— Что ты, что ты! — гово­рит Слиз­няк. — У меня и хво­ста-то нет: это ведь брюхо моё. Я его сжи­маю да раз­жи­маю, — только так и пол­заю. Я — брюхоног.

Муха видит — ошиб­лась, — и поле­тела дальше.

При­ле­тела к речке, а в речке Рыба и Рак — оба с хво­стами. Муха к Рыбе:

— Отдай мне твой хвост! Он у тебя для красоты.

— Совсем не для кра­соты, — отве­чает Рыба. — Хвост у меня — руль. Видишь: надо мне направо повер­нуть — я хвост вправо пово­ра­чи­ваю. Надо налево — я влево хвост кладу. Не могу я тебе свой хвост отдать.

Муха к Раку:

— Отдай мне твой хвост, Рак!

— Не могу отдать, — отве­чает Рак. — Ножки у меня сла­бые, тон­кие, я ими гре­сти не могу. А хвост у меня широ­кий и силь­ный. Я как шлёпну хво­стом по воде, так меня и под­бро­сит. Шлёп, шлёп — и плыву, куда мне надо. Хвост у меня вме­сто весла.

Поле­тела Муха дальше. При­ле­тела в лес, видит: на суку Дятел сидит. Муха к нему;

— Отдай мне твой хвост, Дятел! Он у тебя для кра­соты только.

— Вот чудачка! — гово­рит Дятел. — А как же я дере­вья-то дол­бить буду, еду себе искать, гнёзда для детей устраивать?

— А ты носом, — гово­рит Муха.

— Носом-то носом, — отве­чает Дятел, — да ведь и без хво­ста не обой­дёшься. Вот гляди, как я долблю.

Упёрся Дятел креп­ким, жёст­ким своим хво­стом в кору, раз­мах­нулся всем телом, да как стук­нет носом по суку — только щепки полетели!

Муха видит: верно, на хвост Дятел садится, когда дол­бит, — нельзя ему без хво­ста. Хвост ему под­пор­кой слу­жит. Поле­тела дальше.

Видит: Оле­нуха в кустах со сво­ими оле­ня­тами. И у Оле­нухи хво­стик — мелень­кий, пуши­стый, белень­кий хво­стик. Муха как зажужжит:

— Отдай мне твой хво­стик, Оленуха!

Оле­нуха испугалась.

— Что ты, что ты! — гово­рит. — Если я отдам тебе свой хво­стик, так мои оле­нятки пропадут.

— Оле­нят­кам-то зачем твой хвост? — уди­ви­лась Муха.

— А как же, — гово­рит Оле­нуха. — Вот пого­нится за нами Волк. Я в лес кинусь — пря­таться. И оле­нятки за мной. Только им меня не видно между дере­вьями. А я им белым хво­сти­ком машу, как пла­точ­ком: сюда бегите, сюда! Они видят — белень­кое впе­реди мель­кает, — бегут за мной. Так все и убе­жим от Волка.

Нечего делать, поле­тела Муха дальше.

Поле­тела дальше и уви­дела Лисицу. Эх, и хвост у Лисицы! Пыш­ный да рыжий, красивый-красивый!

«Ну, — думает Муха, — уж этот-то мой будет». Под­ле­тела к Лисице, кричит:

— Отда­вай хвост!

— Что ты. Муха! — отве­чает Лисица. — Да без хво­ста я про­паду. Пого­нятся за мной собаки, живо меня, бес­хво­стую, пой­мают. А хво­стом я их обману.

— Как же ты, — спра­ши­вает Муха, — обма­нешь их хвостом?

— А как ста­нут меня собаки насти­гать, я хво­стом верть! — хвост вправо, сама влево.

Собаки уви­дят, что хвост мой вправо мет­нулся, и кинутся вправо. Да пока раз­бе­рут, что ошиб­лись, я уж далёко.

Видит Муха: у всех зве­рей хвост для дела, нет лиш­них хво­стов ни в лесу, ни в реке. Нечего делать, поле­тела Муха домой. Сама думает:

«При­стану к Чело­веку, буду ему надо­едать, пока он мне хвост не сделает».

Чело­век сидел у окошка, смот­рел на двор.

Муха ему на нос села. Чело­век бац себя по носу, а Муха уж ему на лоб пере­села. Чело­век бац по лбу, а Муха уж опять на носу.

— Отстань ты от меня, Муха! — взмо­лился Человек.

— Не отстану, — жуж­жит Муха. — Зачем надо мной посме­ялся, сво­бод­ных хво­стов искать послал? Я у всех зве­рей спра­ши­вала — у всех зве­рей хвост для дела.

Чело­век видит: не отвя­заться ему от мухи — вон какая надо­ед­ная! Поду­мал и говорит:

— Муха, Муха, а вон Корова на дворе. Спроси у неё, зачем ей хвост.

— Ну, ладно, — гово­рит Муха, — спрошу ещё у Коровы. А если и Корова не отдаст мне хво­ста, сживу тебя, Чело­век, со свету.

Выле­тела Муха в окошко, села Корове на спину и давай жуж­жать, выспрашивать:

— Корова, Корова, зачем тебе хвост? Корова, Корова, зачем тебе хвост?

Корова мол­чала, мол­чала, а потом как хлест­нёт себя хво­стом по спине — и при­шлёп­нула Муху.

Упала Муха на землю, — дух вон, и ножки кверху. А Чело­век и гово­рит из окошка:

— Так тебе, Муха, и надо — не при­ста­вай к людям, не при­ста­вай к зве­рям. Надоеда.

Сова

Сидит Ста­рик, чай пьёт. Не пустой пьёт — моло­ком белит. Летит мимо Сова.

— Здо­рово, — гово­рит, — друг!

А Ста­рик ей:

— Ты, Сова, — отча­ян­ная голова, уши торч­ком, нос крюч­ком. Ты от солнца хоро­нишься, людей сто­ро­нишься, — какой я тебе друг!

Рас­сер­ди­лась Сова.

— Ладно же, — гово­рит, — ста­рый! Не стану по ночам к тебе на луг летать, мышей ловить, сам лови.

А Ста­рик:

— Вишь, чем пугать взду­мала! Уте­кай, пока цела.

Уле­тела Сова, забра­лась в дуб, никуда из дупла не летит.

Ночь при­шла. На ста­ри­ко­вом лугу мыши в норах сви­стят, перекликаются:

— Погляди-ка, кума, не летит ли Сова — отча­ян­ная голова, уши торч­ком, нос крючком?

Мышь Мыши в ответ:

— Не видать Совы, не слы­хать Совы. Нынче нам на лугу раз­до­лье, нынче нам на лугу приволье.

Мыши из нор поска­кали, мыши по лугу побежали.

А Сова из дупла:

— Хо-хо-хо, Ста­рик! Гляди, как бы худа не вышло: мыши-то, гово­рят, на охоту пошли.

— А пус­кай идут, — гово­рит Ста­рик. — Чай, мыши не волки, не заре­жут тёлки.

Мыши по лугу рыщут, шме­ли­ные гнёзда ищут, землю роют, шме­лей ловят. А Сова из дупла:

— Хо-хо-хо, Ста­рик! Гляди, как бы хуже не вышло: все шмели твои разлетелись.

— А пус­кай летят, — гово­рит Ста­рик. — Что от них толку: ни мёду, ни воску, — вол­дыри только.

Стоит на лугу кле­вер кор­мо­ви­стый, голо­вой к земле вис­нет, а шмели гудят, с луга прочь летят, на кле­вер не гля­дят, цве­тень с цветка на цве­ток не носят.

А Сова из дупла:

— Хо-хо-хо, Ста­рик! Гляди, как бы хуже не вышло: не при­шлось бы тебе самому цве­тень с цветка на цве­ток разносить.

— И ветер раз­не­сёт, — гово­рит Ста­рик, а сам в затылке скребёт.

По лугу ветер гуляет, цве­тень наземь сып­лет. Не попа­дает цве­тень с цветка на цве­ток, — не родится кле­вер на лугу; не по нраву это Старику.

А Сова из дупла:

— Хо-хо-хо, Ста­рик! Корова твоя мычит, кле­веру про­сит, — трава, слы­шишь, без кле­веру, что каша без масла.

Мол­чит Ста­рик, ничего не говорит.

Была Корова с кле­вера здо­рова, стала Корова тощать, стала молока сбав­лять; пойло лижет, а молоко всё жиже да жиже.

А Сова из дупла:

— Хо-хо-хо, Ста­рик! Гово­рила я тебе: при­дёшь ко мне кланяться.

Ста­рик бра­нится, а дело-то не кле­ится. Сова в дубу сидит, мышей не ловит. Мыши по лугу рыщут, шме­ли­ные гнёзда ищут. Шмели на чужих лугах гуляют, а на ста­ри­ков луг и не загля­ды­вают. Кле­вер на лугу не родится. Корова без кле­веру тощает. Молока у коровы мало. Вот и чай белить Ста­рику нечем стало.

Нечем стало Ста­рику чай белить, — пошёл Ста­рик Сове кланяться:

— Уж ты, Совушка-Вдо­вушка, меня из беды выру­чай: нечем стало мне, ста­рому, белить чай.

А Сова из дупла гла­зи­щами луп-луп, ножи­щами туп-туп.

— То-то, — гово­рит, — ста­рый. Дружно не грузно, а врозь хоть брось. Дума­ешь, мне-то легко без твоих мышей?

Про­стила Сова Ста­рика, вылезла из дупла, поле­тела на луг мышей пугать.

Сова поле­тела мышей ловить.

Мыши со страху попря­та­лись в норы.

Шмели загу­дели над лугом, при­ня­лись с цветка на цве­ток летать.

Кле­вер крас­ный стал на лугу наливаться.

Корова пошла на луг кле­вер жевать.

Молока у коровы много.

Стал Ста­рик моло­ком чай белить, чай белить — Сову хва­лить, к себе в гости звать уваживать.

Лесной колобок — колючий бок

Жили-были ста­рик со ста­ру­хой — те самые, от кото­рых Коло­бок ука­тился. Пошли они в лес. Ста­рик и гово­рит старухе:

— Глянь-ка, ста­руха, никак под кусти­ком-то наш Коло­бок лежит?

Ста­рик плохо видел, да и у ста­рухи глаза сле­зи­лись. Накло­ни­лась она под­нять Коло­бок — и наткнись на что-то колю­чее. Ста­руха: «Ой!» — а Коло­бок вско­чил на коро­тень­кие ножки и пока­тил по дорожке.

Катится Коло­бок по дорожке, — навстречу ему Волк.

— Коло­бок, Коло­бок, я тебя съем!

— Не ешь меня, Серый Волк, я тебе песенку спою:

Я лес­ной Коло­бок — Колю­чий Бок!
Я по коробу не скребён,
По сусеку не метён,
На сме­тане не мешен.
Я под кусти­ком рос,
Весь колюч­ками оброс,
Я на ощупь нехорош,
Меня голыми руками не возьмёшь!
Я от дедушки ушёл,
Я от бабушки ушёл,
От тебя, Волк, подавно уйду!

Волк рас­сер­дился — хвать его лапой. Колючки в лапу впи­лись, — Волку, ой, больно! А Коло­бок под­ско­чил и пока­тился по дорожке — только его Волк и видел!

Катится Коло­бок — навстречу ему Медведь.

— Коло­бок, Коло­бок, я тебя съем!

— Где тебе, косо­ла­пому, съесть меня!

Я лес­ной Коло­бок — Колю­чий Бок!
Я по коробу не скребён,
По сусеку не метён,
На сме­тане не мешен.
Я под кусти­ком рос,
Весь колюч­ками оброс,
Я на вкус нехорош,
Меня в рот не возьмёшь!
Я от дедушки ушёл,
Я от бабушки ушёл,
Я от Волка ушёл,
От тебя, Мед­ведь, подавно уйду!

Мед­ведь разо­злился, хотел его в пасть схва­тить, — губы нако­лол, — ой, больно! А Коло­бок опять пока­тился — только Мед­ведь его и видел!

Катится Коло­бок — навстречу ему Лиса.

— Коло­бок, Коло­бок, куда катишься?

— Качусь по дорожке.

— Коло­бок. Коло­бок, спой мне песенку!

Коло­бок и запел:

Я лес­ной Коло­бок — Колю­чий Бок!
Я по коробу не скребён,
По сусеку не метён,
На сме­тане не мешен.
Я под кусти­ком рос,
Весь колюч­ками оброс,
Я кру­гом нехорош,
Как меня ты возьмёшь?
Я от дедушки ушёл,
Я от бабушки ушёл,
Я от Волка ушёл,
От Мед­ведя ушёл,
От тебя, Лиса, не хитро уйти!

И только было пока­тился по дорожке — Лиса его тихо­нечко, одними когот­ками толк в канаву! Коло­бок — плюх! — в воду. Мигом раз­вер­нулся, зара­бо­тал лап­ками — поплыл. Тут все и уви­дели, что это совсем не Коло­бок, а насто­я­щий лес­ной ёж.

Росянка — комариная смерть

Летел Комар над пру­дом и трубил:

Я — Комарище —
Жигать мастершце.
Носом востёр,
Зол и хитёр,
Все меня боятся:
За всех умею взяться,
Зверя и птицы
Крови напиться.
Недруги ищут
Меня, Комарищу,
А я удал:
Жиг! — и умчал.

Никому меня, Комара, не словить!

Услы­хала его Стре­коза и говорит:

— Не хва­лись, Комар, храб­ро­стью да лов­ко­стью. В лесу дре­му­чем на болоте топу­чем живёт Росянка — Кома­ри­ная Смерть. Изло­вит тебя, кро­во­пийцу, Росянка.

— А вот не изло­вит! — гово­рит Комар.

Затру­бил и поле­тел в лес.

При­ле­тел в лес дре­му­чий — видит: сидит на сосне Копа­луха. Перо у Копа­лухи плот­ное, ноги жёст­кие, нос костя­ной. Поди под­сту­пись к ней!

А Комар сел ей на бровь, — где пёры­шек нет, излов­чился — жиг её в бровь!

Сорва­лась Копа­луха с сосны, заклох­тала, загре­мела кры­льями по лесу!

А Комар увер­нулся, в сто­рону мет­нулся, повыше под­нялся — летит, трубит:

— Не сло­вила меня, Комара, Копалуха!

Летит по лесу дре­му­чему, видит: в кустах Гриб­ник про­би­ра­ется, суко­ва­тым батож­ком под­пи­ра­ется, кар­ту­зом от мошки отби­ва­ется. На теле у Гриб­ника рубаха, на ногах — штаны, а внизу — сапоги. Поди под­сту­пись к нему!

Комар сел ему на нос, — где на коже нет одёжи, — излов­чился — жиг его в нос!

Вскрик­нул Гриб­ник, зама­хал батож­ком, грибы выро­нил. А Комар увер­нулся, в сто­рону мет­нулся, повыше под­нялся — летит, трубит:

— Не сло­вил меня, Комара, Грибник!

Летит по лесу дре­му­чему, видит: из чащи Соха­тый прёт, боро­дой тря­сёт, рогами дерева заде­вает, ногами буре­лом сокру­шает. Всё тело Соха­того длин­ной шер­стью поросло, а рога да копыта костя­ные. Поди-ка к нему подступись!

А Комар под­ле­тел, на веко ему — где шерсть коротка — сел — жиг в глаз!

Взре­вел Соха­тый, рогом дерево с кор­нем вырвал, копы­тами землю взрыл.

А Комар увер­нулся, в сто­рону мет­нулся, повыше под­нялся — летит, трубит:

— Не сло­вил меня, Комара, Сохатый!

Летел-летел, гля­дит: среди леса дре­му­чего болото топу­чее. Никого на болоте нет, только мох кру­гом, а во мху малая Тра­винка растёт.

Спу­стился Комар на болото, сел на Травинку.

Спра­ши­вает Травинку:

— Уж не ты ли Росянка — Кома­ри­ная Смерть?

Отве­чает Тра­винка слад­ким голоском:

— Погляди, Комар, на мои цветочки.

Погля­дел Комар на цве­точки. Белые цве­точки в зелё­ных коло­коль­чи­ках. Солнце за тучку — цве­точки в коло­коль­чики. Солнце из тучки — и цве­точки выглянут.

Гово­рит Комар Травинке:

— Хороши у тебя цве­точки! А не видала ты Росянки — Кома­ри­ной Смерти?

Гово­рит Тра­винка слад­ким-пре­слад­ким голоском:

— Погляди, Комар, на мой колосок…

Погля­дел Комар на колосок.

Коло­сок пря­мой, зелё­ный, строй­нень­кий. Гово­рит Комар Травинке:

— Ничего себе коло­сок. А не слы­хала ты про Росянку — Кома­ри­ную Смерть?

Гово­рит Тра­винка при­тор­ным голоском:

— Погляди, Комар, на мои листочки!

Погля­дел Комар на листочки. Круг­лые листочки лежат на земле, по краям их частые була­вочки, на була­воч­ках мед­вя­ная роса капельками.

Как уви­дел Комар те капельки — сразу пить захо­тел. Сле­тел на листок, опу­стил в каплю носок, стал росу мед­вя­ную пить.

Летела мимо Стре­коза, уви­дала Комара на листке и говорит:

— Попался Комар Росянке!

Хотел Комар кры­льями взмах­нуть — кры­лья к листку при­стали; хотел ногами шаг­нуть — ноги увязли; хотел нос выта­щить — нос прилип!

Изо­гну­лись гиб­кие була­вочки, вон­зи­лись в кома­ри­ное тело, при­жали Комара к листку — и выпила Росянка кома­ри­ную кровь, как пил Комар кровь зве­ри­ную, пти­чью и человечью.

Тут Комару и смерть пришла.

А Росянка и по сей день на болоте живёт и дру­гих кома­ров к себе ждёт.

Мастера без топора

Зага­дали мне загадку: «Без рук, без топо­рёнка постро­ена избёнка». Что такое?

Ока­зы­ва­ется, — пти­чье гнездо.

Погля­дел я — верно! Вот соро­чье гнездо, как из брё­вен, всё из сучьев сло­жено; пол гли­ной выма­зан, солом­кой устлан; посе­ре­дине вход; крыша из веток. Чем не избёнка? А топора Сорока нико­гда и в лап­ках не держала.

Крепко тут пожа­лел я птицу: трудно, ох как трудно, поди, им, горе­мыч­ным, свои жилища без рук, без топо­рёнка стро­ить! Стал я думать: как тут быть, как их горю пособить?

Рук им не приделаешь.

А вот топор… Топо­рё­нок для них достать можно.

Достал я топо­рё­нок, побе­жал в сад.

Глядь — Козо­дой-Полу­ноч­ник на земле между кочек сидит. Я к нему:

— Козо­дой, Козо­дой, трудно тебе гнёзда вить без рук, без топорёнка?

— А я и не вью гнёзда! — гово­рит Козо­дой. — Глянь, где яйца высиживаю.

Вспорх­нул Козо­дой, — а под ним ямка между кочек. А в ямке два кра­си­вых мра­мор­ных яичка лежат.

«Ну, — думаю про себя, — этому ни рук, ни топо­рёнка не надо. Сумел и без них устроиться».

Побе­жал дальше.

Выбе­жал на речку. Глядь — там по вет­кам, по кусточ­кам Ремез-Синичка ска­чет, тонень­ким своим носи­ком с ивы пух собирает.

— На что тебе пух, Ремез? — спрашиваю.

— Гнездо из него делаю, — гово­рит. — Гнездо у меня пухо­вое, мяг­кое, — что твоя варежка.

«Ну, — думаю про себя, — этому топо­рё­нок тоже ни к чему — пух собирать…»

Побе­жал дальше.

При­бе­жал к дому. Глядь — над конь­ком Ласточка-Каса­точка хло­по­чет — гнёз­дышко лепит. Носи­ком глинку при­ми­нает, носи­ком её на речке колу­пает, носи­ком носит.

«Ну, — думаю, — и тут мой топо­рё­нок ни при чём. И пока­зы­вать его не стоит».

Побе­жал дальше.

При­бе­жал в рощу. Глядь — там на ёлке Пев­чего Дрозда гнездо. Загля­де­нье, что за гнёз­дышко! Сна­ружи всё зелё­ным мхом укра­шено, внутри — как чашечка гладкое.

— Ты как такое себе гнёз­дышко сма­сте­рил? — спра­ши­ваю. — Чем его внутри так хорошо отделал?

— Лап­ками да носом масте­рил, — отве­чает Пев­чий Дрозд. — Внутри всё цемен­том обма­зал — из дре­вес­ной трухи со слюн­кой со своей.

«Ну, — думаю, — опять я не туда попал. Надо таких искать птиц, что плотничают».

И слышу: «Тук-тук-тук-тук! Тук-тук-тук-тук!» — из лесу.

Я туда. А там Дятел.

Сидит на берёзе и плот­ни­чает, дупло себе делает — детей выводить.

Я к нему:

— Дятел, Дятел, стой носом тукать! Давно, поди, голова раз­бо­ле­лась. Гляди, какой я тебе инстру­мент при­нёс: насто­я­щий топорёнок!

Погля­дел Дятел на топо­рё­нок и говорит:

— Спа­сибо, только мне твой инстру­мент ни к чему. Мне и так плот­ни­чать ладно: лап­ками дер­жусь, на хвост обо­прусь, попо­лам согнусь, голо­вой раз­мах­нусь — носом ка-ак стукну! Только щепки летят да труха!

Сму­тил меня Дятел: птицы-то, видно, все мастера без топора.

Тут уви­дел я гнездо Орла. Боль­шу­щая куча тол­стых сучьев на самой высо­кой сосне в лесу.

«Вот, — думаю, — кому топор-то нужен: сучья рубить!»

Под­бе­жал к той сосне, кричу:

— Орёл, Орёл! А я тебе топо­рё­нок принёс!

Раз­нял Орёл кры­лья и клекочет:

— Вот спа­сибо, пар­нишка! Кинь свой топо­рё­нок в кучу. Я суч­ков на него ещё навалю — проч­ная будет постройка, доб­рое гнездо.

Красная горка

Чик был моло­дой крас­но­го­ло­вый воро­бей. Когда ему испол­нился год от рож­де­ния, он женился на Чирике и решил зажить своим домиком.

— Чик, — ска­зала Чирика на воро­бьи­ном языке, — Чик, а где же мы устроим себе гнездо? Ведь все дупла в нашем саду уже заняты.

— Эка штука! — отве­тил Чик, тоже, конечно, по-воро­бьи­ному. — Ну, выго­ним сосе­дей из дому и зай­мём их дупло.

Он очень любил драться и обра­до­вался такому удоб­ному слу­чаю пока­зать Чирике свою удаль. И, раньше чем роб­кая Чирика успела его оста­но­вить, он сорвался с ветки и помчался к боль­шой рябине с дуп­лом. Там жил его сосед — такой же моло­дой воро­бей, как Чик.

Хозя­ина около дома не было.

«Забе­русь в дупло, — решил Чик, — а когда при­ле­тит хозяин, буду кри­чать, что он хочет отбить у меня дом. Сле­тятся ста­рики — и вот зада­дим соседу!»

Он и забыл совсем, что сосед женат и жена его уже пятый день масте­рит гнездо в дупле.

Только Чик про­су­нул в дырку голову, — рраз! — кто-то больно щёлк­нул его по носу. Писк­нул Чик и отско­чил от дупла. А сзади уже мчался на него сосед. С кри­ком сшиб­лись они в воз­духе, упали на землю, сце­пи­лись и пока­ти­лись в канаву.

Чик дрался на славу, и соседу его при­хо­ди­лось уже плохо. Но на шум драки со всего сада сле­те­лись ста­рики воро­бьи. Они сей­час же разо­брали, кто прав, кто вино­ват, и задали Чику такую встрёпку, что он не пом­нил, как и вырвался от них.

В себя при­шёл Чик в каких-то кустах, где прежде ему нико­гда не слу­ча­лось бывать. Все косточки у него ныли.

Рядом с ним сидела пере­пу­ган­ная Чирика.

— Чик! — ска­зала она так грустно, что он, верно бы, рас­пла­кался, если б только воро­бьи умели пла­кать. — Чик, мы теперь нико­гда больше не вер­нёмся в род­ной сад! Где мы выве­дем теперь детей?

Чик и сам пони­мал, что ему нельзя больше попа­даться на глаза ста­ри­кам воро­бьям: они забьют его насмерть. Всё-таки он не хотел пока­зать Чирике, что тру­сит. Попра­вил клю­вом свои рас­трё­пан­ные пёрышки, немножно отды­шался и ска­зал беспечно:

— Эка штука! Най­дём себе дру­гое место, ещё получше.

И они отпра­ви­лись куда глаза гля­дят — искать себе новое место для житья.

Только выле­тели они из кустов, как очу­ти­лись на берегу весё­лой голу­бой реки. За рекой под­ни­ма­лась высо­кая-высо­кая гора из крас­ной глины и песка. Под самой вер­ши­ной обрыва вид­не­лось мно­же­ство дырок и норок. У боль­ших дырок сидели пароч­ками галки и рыжие соколки-пустельги; из малень­ких норок то и дело выле­тали быст­рые ласточки-бере­го­вушки. Целая стая их лёг­кой туч­кой носи­лась над обрывом.

— Смотри, как у них весело! — ска­зала Чирика. — Давай и мы устроим себе гнездо на Крас­ной горке.

Чик с опас­кой погля­дел на сокол­ков и галок. Он думал: «Хорошо бере­го­вуш­кам: они сами копают себе норки в песке. А мне чужое гнездо отби­вать?» И снова у него заныли сразу все косточки.

— Нет, — ска­зал он, — тут мне не нра­вится: такой шум, прямо оглох­нуть можно.

И они поле­тели дальше.

Дальше была роща, а за рощей — домик с доща­тым сараем.

Чик и Чирика опу­сти­лись на крышу сарая. Чик сразу заме­тил, что тут нет ни воро­бьёв, ни ласточек.

— Вот где житьё-то! — радостно ска­зал он Чирике. — Гляди, сколько раз­бро­сано по двору зерна и кро­шек. Мы будем тут одни и никого к себе не пустим.

— Чш! — шик­нула Чирика. — Смотри, какое стра­ши­лище там, на крыльце.

И правда: на крыльце спал тол­стый Рыжий Кот.

— Эка штука! — храбро ска­зал Чик. — Что он нам сде­лает? Гляди, вот как я его сейчас!..

Он сле­тел с крыши и так стре­ми­тельно понёсся на Кота, что Чирика даже вскрикнула.

Но Чик ловко под­хва­тил у Кота из-под носа хлеб­ную крошку и — раз-раз! — опять уже был на крыше.

Кот даже не шевель­нулся, только при­от­крыл один глаз и зорко погля­дел на забияку.

— Видела? — хва­стал Чик. — А ты боишься!

Чирика не стала с ним спо­рить, и оба при­ня­лись искать удоб­ное место для гнезда.

Выбрали широ­кую щель под кры­шей сарая. Сюда при­ня­лись они тас­кать сна­чала солому, потом кон­ский волос, пух и перья.

Не про­шло и недели, как Чирика поло­жила в гнездо пер­вое яичко — малень­кое, всё в розо­вато-бурых пест­рин­ках. Чик был так рад ему, что сло­жил даже песенку в честь своей жены и себя самого:

Чирик, Чик-чик,
Чирик, Чик-чик,
Чики-чики-чики-чики,
Чики, Чик, Чирик!

Песенка эта реши­тельно ничего не зна­чила, зато её так удобно было рас­пе­вать, пры­гая по забору.

Когда в гнезде стало шесть яичек, Чирика села их высиживать.

Чик поле­тел соби­рать для неё чер­вяч­ков и мух, потому что теперь её надо было кор­мить неж­ной пищей. Он замеш­кался немного, и Чирике захо­те­лось погля­деть, где он.

Только она высу­нула нос из щели, как с крыши про­тя­ну­лась за ней рыжая лапа с рас­то­пы­рен­ными ког­тями. Рва­ну­лась Чирика — и целый пучок перьев оста­вила в ког­тях у Кота. Ещё чуть-чуть — и была бы её песенка спета.

Кот про­во­дил её гла­зами, запу­стил в щель лапу и выво­лок разом всё гнездо — целый ком соломы, перьев и пуха. Напрасно кри­чала Чирика, напрасно подо­спев­ший Чик смело кидался на Кота, — никто не при­шёл им на помощь. Рыжий раз­бой­ник пре­спо­койно съел все шесть их дра­го­цен­ных яичек. Ветер под­нял пустое лёг­кое гнездо и ски­нул его с крыши на землю.

В тот же день воро­бьи навсе­гда поки­нули сарай и пере­се­ли­лись в рощу, подальше от Рыжего Кота.

В роще им скоро посчаст­ли­ви­лось найти сво­бод­ное дупло. Они снова при­ня­лись тас­кать солому и целую неделю тру­ди­лись, стро­или гнездо.

В сосе­дях у них жили тол­сто­клю­вый Зяб­лик с Зяб­ли­хой, пёст­рый Мухо­лов с Мухо­лов­кой и фран­то­ва­тый Щегол со Щег­ли­хой. У каж­дой пары был свой дом, пищи хва­тало всем, но Чик успел уже подраться с сосе­дями — про­сто так, чтобы пока­зать им, какой он храб­рый и сильный.

Только Зяб­лик ока­зался посиль­ней его и хорошо потре­пал заби­яку. Тогда Чик стал осто­рож­ней. Он уже не лез в драку, а только топор­щил перья и зади­ри­сто чири­кал, когда мимо про­ле­тал кто-нибудь из сосе­дей. За это соседи на него не сер­ди­лись: они и сами любили похва­стать перед дру­гими своей силой и удалью.

Жили спо­койно, пока вдруг не стряс­лась беда.

Пер­вый под­нял тре­вогу Зяб­лик. Он жил дальше дру­гих от воро­бьёв, но Чик услы­шал его гром­кое тре­вож­ное: рюм-пиньк-пиньк! рюм-пиньк-пиньк!

— Ско­рей, ско­рей! — крик­нул Чик Чирике. — Слы­шишь: Зяб­лик запинь­кал — опасность!

И правда: кто-то страш­ный к ним при­бли­жался. После Зяб­лика закри­чал Щегол, а там и Пёст­рый Мухо­лов. Мухо­лов жил всего за четыре дерева от воро­бьёв. Если уж он уви­дел врага, зна­чит, враг был совсем близко.

Чирика выле­тела из дупла и села на ветку рядом с Чиком. Соседи пре­ду­пре­дили их об опас­но­сти, и они при­го­то­ви­лись встре­тить её лицом к лицу.

В кустах мельк­нула пуши­стая рыжая шерсть, и лютый враг их — Кот — вышел на откры­тое место. Он видел, что соседи уже выдали его воро­бьям и ему теперь не пой­мать Чирику в гнезде. Он злился.

Вдруг кон­чик его хво­ста заше­ве­лился в траве, глаза при­щу­ри­лись: Кот уви­дел дупло. Что же, ведь с пол­дю­жины воро­бьи­ных яиц — непло­хой зав­трак! И Кот облиз­нулся. Он вска­раб­кался на дерево и запу­стил в дупло лапу.

Чик и Чирика под­няли крик на всю рощу. Но и тут никто не при­шёл к ним на помощь. Соседи сидели по своим местам и громко кри­чали от страха. Каж­дая пара боя­лась за свой дом.

Кот заце­пил ког­тями гнездо и выта­щил его из дупла.

Но в этот раз он при­шёл слиш­ком рано: яиц в гнезде не ока­за­лось, сколько он ни искал.

Тогда он кинул гнездо и сам спу­стился на землю. Воро­бьи про­во­жали его криком.

У самых кустов Кот оста­но­вился и обер­нулся к ним с таким видом, точно хотел сказать:

«Пого­дите, милень­кие, пого­дите! Никуда вы от меня не дене­тесь! Устра­и­вайте себе новое гнездо, где хотите, выво­дите птен­цов, а я приду и сло­паю их, да и вас заодно».

И он так грозно фырк­нул, что Чирика вздрог­нула от страха.

Кот ушёл, а Чик с Чири­кой оста­лись горе­вать у разо­рён­ного гнезда.

Нако­нец Чирика сказала:

— Чик, ведь через несколько дней у меня непре­менно будет новое яичко. Летим ско­рей, най­дём себе местечко где-нибудь за рекой. Там уж Кот не доста­нет нас.

Она и не знала, что через реку есть мост и что Кот частенько хажи­вает по этому мосту. Чик этого тоже не знал.

— Летим, — согла­сился он.

И они полетели.

Скоро очу­ти­лись они под самой Крас­ной горкой.

— К нам, к нам летите! — кри­чали им бере­го­вушки на своём, на ласточ­ки­ном, языке. — У нас на Крас­ной горке житьё друж­ное, весёлое.

— Да, — крик­нул им Чик, — а сами драться будете!

— Зачем нам драться? — отве­чали бере­го­вушки. — У нас над рекой мошек на всех хва­тает, у нас на Крас­ной горке пустых норок много — выби­рай любую.

— А пустельги? А галки? — не уни­мался Чик.

— Пустельги ловят себе в полях куз­не­чи­ков и мышей. Нас они не тро­гают. Мы все в дружбе.

И Чирика сказала:

— Летали мы с тобой, Чик, летали, а краше этого места не видели. Давай тут жить.

— Что ж, — сдался Чик, — раз норки у них есть сво­бод­ные и драться никто не будет, можно попробовать.

Под­ле­тели они к горе, и верно: ни пустельги их не тро­нули, ни галки.

Стали норку себе по вкусу выби­рать: чтобы и не очень глу­бо­кая была, и вход пошире. Нашлись такие две рядом.

В одной они гнездо выстро­или, и Чирика выси­жи­вать села, в дру­гой Чик ночевал.

У бере­го­ву­шек, у галок, у сокол­ков — у всех давно уже выве­лись птенцы. Одна Чирика тер­пе­ливо сидела в тём­ной своей норке. Чик с утра до ночи тас­кал ей туда пищу.

Про­шло две недели. Рыжий Кот не пока­зы­вался. Воро­бьи уж и забыли о нём.

Чик с нетер­пе­нием ждал птен­цов. Каж­дый раз, как при­тас­ки­вал он Чирике чер­вяка или муху, он спра­ши­вал её:

— Тукают?

— Нет ещё, не тукают.

— А скоро будут?

— Скоро, скоро, — тер­пе­ливо отве­чала Чирика.

Одна­жды утром Чирика позвала его из норки:

— Лети ско­рей: один тукнул!

Чик сей­час же при­мчался в гнездо. Тут он услы­шал, как в одном яйце птен­чик чуть слышно тукал в скор­лупу сла­бым клю­ви­ком. Чирика осто­рожно помогла ему: над­ло­мить скор­лупку в раз­ных местах.

Про­шло несколько минут, и птен­чик пока­зался из яйца — кро­шеч­ный, голый, сле­пой. На тонень­кой-тонень­кой шейке мота­лась боль­шая голая голова.

— Да какой он смеш­ной! — уди­вился Чик.

— Совсем не смеш­ной! — оби­де­лась Чирика. — Очень хоро­шень­кий птен­чик. А тебе нечего тут делать, бери вот скор­лупки да закинь их куда-нибудь подальше от гнезда.

Пока Чик отно­сил скор­лупки, выкле­вался вто­рой птен­чик и начал посту­ки­вать третий.

Вот тут-то и нача­лась тре­вога на Крас­ной горке.

Из своей норки воро­бьи услы­шали, как прон­зи­тельно вдруг закри­чали ласточки.

Чик выско­чил наружу и сей­час же вер­нулся с изве­стием, что Рыжий Кот караб­ка­ется по обрыву.

— Он видел меня! — кри­чал Чик. — Он сей­час будет здесь и выта­щит нас вме­сте с птенцами.

Ско­рей, ско­рей летим прочь отсюда!

— Нет, — грустно отве­тила Чирика. — Никуда я не полечу от малень­ких моих птен­чи­ков. Пусть будет, что будет.

И сколько ни звал Чик, она и с места не тронулась.

Тогда Чик выле­тел из норки и стал, как сума­сшед­ший, кидаться на Кота. А Кот лез и лез по обрыву. Тучей вились над ним ласточки, с кри­ком летели на выручку к ним галки и пустельги.

Кот быстро вска­раб­кался наверх и уце­пился лапой за край норки. Теперь ему оста­ва­лось только про­су­нуть дру­гую лапу за гнез­дом и выта­щить его вме­сте с Чири­кой, птен­цами и яйцами.

Но в эту минуту одна пустельга клю­нула его в хвост, дру­гая — в голову, а две галки уда­рили в спину.

Кот заши­пел от боли, повер­нулся и хотел схва­тить птиц перед­ними лапами. Но птицы увер­ну­лись, и он куба­рем пока­тился вниз. Ему не за что было уце­питься: песок сыпался вме­сте с ним, и чем дальше, тем ско­рей, чем дальше, тем скорей.

Пти­цам стало уже не видно, где Кот; с обрыва нес­лось только облако крас­ной пыли. Плюх! — и облако оста­но­ви­лось над водой.

Когда оно рас­се­я­лось, птицы уви­дели мок­рую коша­чью голову посре­дине реки. Сзади на кры­льях поспе­вал Чик и кле­вал Кота в затылок.

Кот пере­плыл реку и выбрался на берег. Чик и тут от него не отстал. Кот был так напу­ган, что не посмел схва­тить его, задрал мок­рый хвост и гало­пом помчался домой.

С той поры ни разу не видели на Крас­ной горке Рыжего Кота.

Чирика спо­койно вывела шесте­рых птен­цов, а немного погодя и ещё шесте­рых, и все они оста­лись жить в сво­бод­ных ласточ­ки­ных гнёздах.

А Чик пере­стал зади­рать сосе­дей и крепко подру­жился с ласточками.

Приключения муравьишки

Залез Мура­вей на берёзу. Долез до вер­шины, посмот­рел вниз, а там, на земле, его род­ной мура­вей­ник чуть виден.

Муравьишка сел на листок и думает:

«Отдохну немножко — и вниз».

У мура­вьёв ведь строго: только сол­нышко на закат — все домой бегут. Сядет солнце, — муравьи все ходы и выходы закроют — и спать. А кто опоз­дал, тот хоть на улице ночуй.

Солнце уже к лесу спускалось.

Мура­вей сидит на листке и думает:

«Ничего, поспею: вниз ведь скорей».

А листок был пло­хой: жёл­тый, сухой. Дунул ветер и сорвал его с ветки.

Несётся листок через лес, через реку, через деревню.

Летит Муравьишка на листке, кача­ется — чуть жив от страха.

Занёс ветер листок на луг за дерев­ней, да там и бро­сил. Листок упал на камень, Муравьишка себе ноги отшиб.

Лежит и думает:

«Про­пала моя голо­вушка. Не добраться мне теперь до дому. Место кру­гом ров­ное. Был бы здо­ров — сразу бы добе­жал, да вот беда: ноги болят. Обидно, хоть землю кусай».

Смот­рит Мура­вей: рядом Гусе­ница-Зем­ле­мер лежит. Чер­вяк чер­вя­ком, только спе­реди — ножки и сзади — ножки.

Муравьишка гово­рит Землемеру:

— Зем­ле­мер, Зем­ле­мер, снеси меня домой!

У меня ножки болят.

— А кусаться не будешь?

— Кусаться не буду.

— Ну садись, подвезу.

Муравьишка вска­раб­кался на спинку к Зем­ле­меру. Тот изо­гнулся дугой, зад­ние ноги к перед­ним при­ста­вил, хвост — к голове. Потом вдруг встал во весь рост, да так и лёг на землю пал­кой. Отме­рил на земле, сколько в нём росту, и опять в дугу скрю­чился. Так и пошёл, так и пошёл землю мерить. Муравьишка то к земле летит, то к небу, то вниз голо­вой, то вверх.

— Не могу больше! — кри­чит. — Стой! А то укушу!

Оста­но­вился Зем­ле­мер, вытя­нулся по земле. Муравьишка слез, еле отды­шался. Огля­делся, видит: луг впе­реди, на лугу трава ско­шен­ная лежит. А по лугу Паук-Сено­ко­сец шагает: ноги, как ходули, между ног голова качается.

— Паук, а Паук, снеси меня домой! У меня ножки болят.

— Ну что ж, садись, подвезу.

При­шлось Муравьишке по пау­чьей ноге вверх лезть до коленки, а с коленки вниз спус­каться Пауку на спину: коленки у Сено­косца тор­чат выше спины.

Начал Паук свои ходули пере­став­лять — одна нога тут, дру­гая там; все восемь ног, будто спицы, в гла­зах у Муравьишки замель­кали. А идёт Паук не быстро, брю­хом по земле чир­кает. Надо­ела Муравьишке такая езда. Чуть было не уку­сил он Паука. Да тут, на сча­стье, вышли они на глад­кую дорожку.

Оста­но­вился Паук.

— Сле­зай, — гово­рит. — Вот Жуже­лица бежит, она рез­вей меня.

Слез Муравьишка.

— Жужелка, Жужелка, снеси меня домой!

У меня ножки болят.

— Садись, прокачу.

Только успел Муравьишка вска­раб­каться Жуже­лице на спину, она как пустится бежать! Ноги у неё ров­ные, как у коня.

Бежит шести­но­гий конь, бежит, не тря­сёт, будто по воз­духу летит.

Вмиг домча­лись до кар­то­фель­ного поля.

— А теперь сле­зай, — гово­рит Жуже­лица. — Не с моими ногами по кар­то­фель­ным гря­дам пры­гать. Дру­гого коня бери.

При­шлось слезть.

Кар­то­фель­ная ботва для Муравьишки — лес густой. Тут и со здо­ро­выми ногами — целый день бежать. А солнце уже низко.

Вдруг слы­шит Муравьишка: пищит кто-то:

— А ну, Мура­вей, поле­зай ко мне на спину, поскачем.

Обер­нулся Муравьишка — стоит рядом Жучок-Бло­ша­чок, чуть от земли видно.

— Да ты малень­кий! Тебе меня не поднять.

— А ты-то боль­шой! Лезь, говорю.

Кое-как уме­стился Мура­вей на спине у Бло­шака. Только-только ножки поставил.

— Влез?

— Ну влез.

— А влез, так держись.

Боль­ша­чок подо­брал под себя тол­стые зад­ние ножки, — а они у него, как пру­жинки склад­ные, — да щёлк! — рас­пря­мил их. Глядь, уж он на грядке сидит. Щёлк! — на дру­гой. Щёлк! — на третьей.

Так весь ого­род и отщёл­кал до самого забора.

Муравьишка спра­ши­вает:

— А через забор можешь?

— Через забор не могу: высок очень. Ты Куз­не­чика попроси: он может.

— Куз­не­чик, Куз­не­чик, снеси меня домой!

У меня ножки болят.

— Садись на загривок.

Сел Муравьишка Куз­не­чику на загри­вок. Куз­не­чик сло­жил свои длин­ные зад­ние ноги попо­лам, потом разом выпря­мил их и под­ско­чил высоко в воз­дух, как Бло­ша­чок. Но тут с трес­ком раз­вер­ну­лись у него за спи­ной кры­лья, пере­несли Куз­не­чика через забор и тихонько опу­сти­лись на землю.

— Стоп! — ска­зал Куз­не­чик. — Приехали.

Муравьишка гля­дит впе­рёд, а там река: год ней плыви — не переплывёшь.

А солнце ещё ниже.

Куз­не­чик говорит:

— Через реку и мне не пере­ско­чить: очень уж широ­кая. Стой-ка, я Водо­мерку кликну: будет тебе перевозчик.

Затре­щал по-сво­ему, глядь — бежит по воде лодочка на ножках.

Под­бе­жала. Нет, не лодочка, а Водомерка-Клоп.

— Водо­мер, Водо­мер, снеси меня домой! У меня ножки болят.

— Ладно, садись, перевезу.

Сел Муравьишка. Водо­мер под­прыг­нул и заша­гал по воде, как посуху. А солнце уж совсем низко.

— Милень­кий, шибче! — про­сит Муравьишка. — Меня домой не пустят.

— Можно и пошибче, — гово­рит Водомер.

Да как при­пу­стит! Оттолк­нётся, оттолк­нётся нож­ками и катит-сколь­зит по воде, как по льду. Живо на том берегу очутился.

— А по земле не можешь? — спра­ши­вает Муравьишка.

— По земле мне трудно, ноги не сколь­зят. Да и гляди-ка: впе­реди-то лес. Ищи себе дру­гого коня.

Посмот­рел Муравьишка впе­рёд и видит: стоит над рекой лес высо­кий, до самого неба. И солнце за ним уже скры­лось. Нет, не попасть Муравьишке домой!

— Гляди, — гово­рит Водо­мер, — вот тебе и конь ползёт.

Видит Муравьишка: пол­зёт мимо Май­ский Хрущ — тяжё­лый жук, неук­лю­жий жук. Разве на таком коне далеко уска­чешь? Всё-таки послу­шался Водомера.

— Хрущ, Хрущ, снеси меня домой. У меня ножки болят.

— А ты где живёшь?

— В мура­вей­нике за лесом.

— Дале­конько… Ну что с тобой делать? Садись, довезу.

Полез Муравьишка по жёст­кому жучьему боку.

— Сел, что ли?

— Сел.

— А куда сел?

— На спину.

— Эх, глу­пый! Поле­зай на голову.

Влез Муравьишка Жуку на голову. И хорошо, что не остался на спине: раз­ло­мил Жук спину надвое, два жёст­ких крыла при­под­нял. Кры­лья у Жука точно два пере­вёр­ну­тые корыта, а из-под них дру­гие кры­лышки лезут, раз­во­ра­чи­ва­ются: тонень­кие, про­зрач­ные, шире и длин­нее верхних.

Стал Жук пых­теть, наду­ваться: «Уф, уф, уф!» Будто мотор заводит.

— Дяденька, — про­сит Муравьишка, — поско­рей! Милень­кий, поживей!

Не отве­чает Жук, только пыхтит:

— Уф, уф, уф!

Вдруг затре­пе­тали тон­кие кры­лышки, заработали.

— Жжж! Тук-тук-тук!.. — под­нялся Хрущ на воз­дух. Как пробку, выки­нуло его вет­ром вверх — выше леса.

Муравьишка сверху видит: сол­нышко уже краем землю зацепило.

Как помчал Хрущ — у Муравьишки даже дух захватило.

— Жжж! Тук-тук-тук! — несётся Жук, бура­вит воз­дух, как пуля.

Мельк­нул под ним лес — и пропал.

А вот и берёза зна­ко­мая, и мура­вей­ник под ней.

Над самой вер­ши­ной берёзы выклю­чил Жук мотор и — шлёп! — сел на сук.

— Дяденька, милень­кий! — взмо­лился Муравьишка. — А вниз-то мне как? У меня ведь ножки болят, я себе шею сломаю.

Сло­жил Жук тон­кие кры­лышки вдоль спины. Сверху жёст­кими корыт­цами при­крыл. Кон­чики тон­ких кры­льев акку­ратно под корытца убрал.

Поду­мал и говорит:

— А уж как тебе вниз спу­ститься — не знаю.

Я на мура­вей­ник не полечу: уж очень больно вы, муравьи, куса­е­тесь. Доби­райся сам, как знаешь.

Гля­нул Муравьишка вниз, а там под самой берё­зой его дом родной.

Гля­нул на сол­нышко: сол­нышко уже по пояс в землю ушло. Гля­нул вокруг себя: сучья да листья, листья да сучья.

Не попасть Муравьишке домой, хоть вниз голо­вой бросайся!

Вдруг видит: рядом на листке Гусе­ница-Листо­вёртка сидит, шёл­ко­вую нитку из себя тянет, тянет и на сучок мотает.

— Гусе­ница, Гусе­ница, спу­сти меня домой! Послед­няя мне мину­точка оста­лась, — не пустят меня домой ночевать.

— Отстань! Видишь, дело делаю: пряжу пряду.

— Все меня жалели, никто не гнал, ты первая!

Не удер­жался Муравьишка, кинулся на неё, да как куснёт!

С пере­пугу Гусе­ница лапки под­жала, да кувырк с листа — и поле­тела вниз.

А Муравьишка на ней висит — крепко вце­пился. Только недолго они падали: что-то их сверху — дёрг!

И зака­ча­лись они оба на шёл­ко­вой ниточке: ниточка-то на сучок была намотана.

Кача­ется Муравьишка на Листо­вёртке, как на каче­лях. А ниточка всё длин­ней, длин­ней, длин­ней дела­ется: выма­ты­ва­ется у Листо­вёртки из брюшка, тянется, не рвётся.

Муравьишка с Листо­вёрт­кой всё ниже, ниже, ниже опус­ка­ются. А внизу, в мура­вей­нике, муравьи хло­по­чут, спе­шат, входы-выходы закрывают.

Все закрыли — один, послед­ний, вход остался. Муравьишка с Гусе­ницы кувырк — и домой!

Тут и сол­нышко зашло.

Как Лис Ежа Перехитрил

Жил в лесу Лис. Хит­рый-пре­хит­рый — всех про­ве­дёт и обма­нет. Уж на что Ёж мастер защи­щаться. На нём тулуп — куда как хорош, — Ежа и руками не возь­мёшь. А Лис схит­рил и взял.

* * *

Вот идёт Ёж по лесу, похрю­ки­вает, нож­ками-коро­тыш­ками по кореш­кам постукивает.

Лис на него.

Ёж брык! — и стал шари­ком. Поди-ка, сунься к нему, — кру­гом колючки.

Лис обо­шёл его кру­гом, вздох­нул и говорит:

— Ну, раз ты теперь шарик, надо тебя покатать.

И лапой — осто­рожно, одними ког­тями, — пока­тил его по земле.

Ёж — тук-тук-тук-фык! — сер­дится. А сде­лать ничего не может: раз­вер­нись только — разом Лис зубами схватит!

— Катись, катись, шарик, — Лис говорит.

И вка­тил его на горку.

Ёж — тук-тук-тук-фык-фык! — сер­дится, а сде­лать ничего не может.

— Катись, шарик, под горку, — Лис говорит.

И столк­нул его вниз.

А внизу под гор­кой яма была. А в яме-то — вода.

Ёж — тук-тук-тук, фык-фык-фык! — да бух в яму!

Тут уж, хочешь не хочешь, при­шлось ему раз­вер­нуться и к берегу вплавь пуститься.

А Лис уж тут как тут — и хвать его из-под низу за пузечко!

Только Ежа и видели.

Хитрый Лис и умная Уточка

Осень. Хит­рый Лис думает:

«Утки в отлёт собра­лись. Дай-ка схожу на речку — утя­тин­кой раздобудусь».

Под­крался из-за куста, видит: правда, целая стая уток у берега. Одна Уточка стоит под самым кустом, лап­кой перья в крыле перебирает.

Лис хвать её за крыло!

Со всех силё­нок рва­ну­лась Уточка. Оста­вила перья у Лиса в зубах.

«Ах ты!.. — Лис думает. — Вырва­лась как…»

Стая вспо­ло­ши­лась, под­ня­лась на крыло и улетела.

А эта Уточка не могла с ней: крыло сло­мано, перья вырваны. Она спря­та­лась в камы­шах, подальше от берега.

Ушёл Лис ни с чем.

* * *

Зима. Хит­рый Лис думает:

«Замёрзло озеро. Теперь Уточка моя, никуда от меня не денется: по снегу куда ни пой­дёт, — насле­дит, — по следу её и найду».

При­шёл на речку, — верно: лапки с пере­пон­ками насле­дили на снегу у берега. А сама Уточка под тем же кустом сидит, рас­пу­ши­лась вся.

Тут ключ из-под земли бьёт, не даёт льду намёрз­нуть, — тёп­лая полы­нья, и пар от неё идёт.

Кинулся Лис на Уточку, а Уточка — нырк от него! — и ушла под лёд.

«Ах ты!.. — Лис думает. — Уто­пи­лась ведь…»

Ушёл ни с чем.

* * *

Весна. Хит­рый Лис думает: «Тает лёд на речке. Пойду мёрз­лой утя­тин­кой полакомлюсь».

При­шёл, а Уточка пла­вает под кустом, — жива, здоровёхонька!

Она тогда ныр­нула под лёд и выско­чила в полы­нью, — под дру­гим бере­гом: там тоже ключ был.

Так всю зиму и прожила.

«Ах ты!.. — Лис думает. — Стой же, сей­час за тобой в воду кинусь…»

— Зря, зря, зря! — закря­кала Уточка.

Порх с воды и улетела.

За зиму-то у неё крыло зажило и новые пёрышки отросли.

Теремок

Стоял в лесу дуб. Тол­стый-пре­тол­стый, старый-престарый.

При­ле­тел Дятел пёст­рый, шапка крас­ная, нос вострый.

По стволу скок-поскок, носом стук-постук — высту­кал, выслу­шал и давай дырку дол­бить. Дол­бил-дол­бил, дол­бил-дол­бил — выдол­бил глу­бо­кое дупло. Лето в нём пожил, детей вывел и улетел.

Мино­вала зима, опять лето пришло.

Узнал про то дупло Скво­рец. При­ле­тел. Видит — дуб, в дубу — дырка. Чем Скворцу не теремок?

Спра­ши­вает:

— Терем-тере­мок, кто в тереме живёт?

Никто из дупла не отве­чает, пустой стоит терем.

Натас­кал Скво­рец в дупло сена да соломы, стал в дупле жить, детей выводить.

Год живёт, дру­гой живёт — сох­нет ста­рый дуб, кро­шится; больше дупло, шире дыра.

На тре­тий год узнал про то дупло жел­то­гла­зый Сыч.

При­ле­тел. Видит — дуб, в дубу — дырка с коша­чью голову. Спрашивает:

— Терем-тере­мок, кто в тереме живёт?

— Жил Дятел пёст­рый — нос вост­рый, теперь я живу — Скво­рец, пер­вый в роще певец. А ты кто?

— Я Сыч. Попа­дёшь мне в когти — не хнычь. Ночью при­лечу — цоп! — и про­глочу. Сту­пай-ка из терема вон, пока цел!

Испу­гался Скво­рец Сыча, улетел.

Ничего не натас­кал Сыч, стал так в дупле жить: на своих пёрышках.

Год живёт, дру­гой живёт — кро­шится ста­рый дуб, шире дупло.

На тре­тий год узнала про то дупло Белка. При­ска­кала. Видит — дуб, в дубу — дырка с соба­чью голову. Спрашивает:

— Терем-тере­мок, кто в тереме живёт?

— Жил Дятел пёст­рый — нос вост­рый, жил Скво­рец — пер­вый в роще певец, теперь я живу — Сыч. Попа­дёшь мне в когти — не хнычь. А ты кто?

— Я Белка — по вет­кам ска­калка, по дуп­лам сиделка. У меня зубы долги, востры, как иголки. Сту­пай из терема вон, пока цел!

Испу­гался Сыч Белки, улетел.

Натас­кала Белка моху, стала в дупле жить.

Год живёт, дру­гой живёт — кро­шится ста­рый дуб, шире дупло.

На тре­тий год узнала про то дупло Куница. При­бе­жала, видит — дуб, в дубу — дыра с чело­ве­чью голову. Спрашивает:

— Терем-тере­мок, кто в тереме живёт?

— Жил Дятел пёст­рый — нос вост­рый, жил Скво­рец — пер­вый в роще певец, жил Сыч — попа­дёшь ему в когти — не хнычь, теперь я живу — Белка — по вет­кам ска­калка, по дуп­лам сиделка. А ты кто?

— Я Куница — всех мел­ких зве­рей убийца. Я страш­ней Хоря, со мной не спорь зря. Сту­пай-ка из терема вон, пока цела.

Испу­га­лась Белка Куницы, ускакала.

Ничего не натас­кала Куница, стала так в дупле жить: на своей шёрстке.

Год живёт, дру­гой живёт — кро­шится ста­рый дуб, шире дупло.

На тре­тий год узнали про то дупло пчёлы. При­ле­тели. Видят — дуб, в дубу — дыра с лоша­ди­ную голову. Кру­жат, жуж­жат, спрашивают:

— Терем-тере­мок, кто в тереме живёт?

— Жил Дятел пёст­рый — нос вост­рый, жил Скво­рец — пер­вый в роще певец, жил Сыч — попа­дёшь к нему в когти — не хнычь, жила Белка — по вет­кам ска­калка, по дуп­лам сиделка, теперь я живу — Куница — всех мел­ких зве­рей убийца. А вы кто?

— Мы пче­ли­ный рой — друг за дружку горой. Кру­жим, жуж­жим, жалим, гро­зим боль­шим и малым. Сту­пай-ка из терема вон, пока цела!

Испу­га­лась Куница пчёл, убежала.

Натас­кали пчёлы воску, стали в дупле жить. Год живут, дру­гой живут — кро­шится ста­рый дуб, шире дупло.

На тре­тий год узнал про то дупло Мед­ведь. При­шёл. Видит — дуб, в дубу — дырища в целое окнище. Спрашивает:

— Терем-тере­мок, кто в тереме живёт?

— Жил Дятел пёст­рый — нос вост­рый, жил Скво­рец — пер­вый в роще певец, жил Сыч — попа­дёшь ему в когти — не хнычь, жила Белка — по вет­кам ска­калка, по дуп­лам сиделка, жила Куница — всех малых зве­рей убийца, теперь мы живём — пче­ли­ный рой — друг за дружку горой. А ты кто?

— А я Мед­ведь, Мишка, вашему терему крышка! Влез на дуб, про­су­нул голову в дупло, да как нажал!

Дуб-то попо­лам и рас­селся, а из него — счи­тай-ка сколько лет копилось:

шер­сти,

. да сена,

. . да воску,

. . . да моху,

. . . . да пуху,

. . . . . да перьев,

. . . . . . да пыли —

. . . . . . . да пх-х‑х!..

Теремка-то и не стало.

Кукушонок

Кукушка сидела на берёзе среди рощи.

Вокруг неё то и дело мель­кали кры­лья. Птицы хло­пот­ливо сно­вали между дере­вьями, высмат­ри­вали уют­ные уголки, тас­кали пёрышки, мох, траву.

Скоро должны были появиться на свет малень­кие птен­чики. Птицы забо­ти­лись о них. Они спе­шили — вили, стро­или, лепили.

А у Кукушки была своя забота. Она ведь не умеет ни гнёзд вить, ни птен­цов вос­пи­ты­вать. Она сидела и думала:

«Вот посижу здесь и погляжу на птиц. Кто лучше всех себе гнездо выстроит, той и под­кину своё яйцо».

И Кукушка сле­дила за пти­цами, спря­тав­шись в густой листве. Птицы не заме­чали её.

Тря­со­гузка, Конёк и Пеночка выстро­или себе гнёзда на земле. Они так хорошо спря­тали их в траве, что даже в двух шагах нельзя было заме­тить гнезда.

Кукушка поду­мала:

«Эти гнёзда ловко спря­таны! Да вдруг при­дёт Корова, неча­янно насту­пит на гнездо и раз­да­вит моего птенца. Не под­кину сво­его яйца ни Тря­со­гузке, ни Коньку, ни Пеночке».

И стала высмат­ри­вать новые гнёзда.

Соло­вей и Славка свили гнёзда в кустах.

Кукушке понра­ви­лись их гнёзда. Да тут при­ле­тела воро­ва­тая Сойка с голу­быми перьями на кры­льях. Все птицы кину­лись к ней и ста­ра­лись про­гнать её от своих гнёзд.

Кукушка поду­мала:

«Сойка вся­кое гнездо разы­щет, даже гнёзда Соло­вья и Славки. И ута­щит моего птен­чика. Куда же мне под­бро­сить своё яйцо?»

Тут на глаза Кукушке попа­лась малень­кая Мухо­ловка-Пест­рушка. Она выле­тела из дупла ста­рой липы и поле­тела помо­гать пти­цам про­го­нять Сойку.

«Вот отлич­ное гнездо для моего птенца! — поду­мала Кукушка. — В дупле его Корова не раз­да­вит и Сойка не доста­нет. Под­кину своё яйцо Пеструшке!»

Пока Пест­рушка гоня­лась за Сой­кой, Кукушка сле­тела с берёзы и снесла яйцо прямо на землю. Потом схва­тила его в клюв, под­ле­тела к липе, про­су­нула голову в дупло и осто­рожно опу­стила яйцо в Пест­руш­кино гнездо.

Кукушка была очень рада, что при­стро­ила, нако­нец, сво­его птенца в надёж­ное место.

«Вот какая я лов­кая! — думала она уле­тая. — Не вся­кая Кукушка дога­да­ется под­ки­нуть своё яйцо Пест­рушке в дупло».

Птицы про­гнали Сойку из рощи, и Пест­рушка вер­ну­лась в своё дупло. Она и не заме­тила, что в гнезде при­ба­ви­лось одно лиш­нее яйцо. Новое яйцо было почти такое же малень­кое, как любое из её четы­рёх яиц. Ей надо бы пере­счи­тать их, но малень­кая Пест­рушка не умела счи­тать даже до трёх. Она спо­койно усе­лась выси­жи­вать птенцов.

Выси­жи­вать при­шлось долго, целые две недели. Но Пест­рушка не скучала.

Она любила сидеть в своём дупле. Дупло было не широ­кое, не глу­бо­кое, но очень уют­ное. Пест­рушке больше всего нра­ви­лось, что вход в него был совсем узень­кий. Она сама с тру­дом в него про­ле­зала. Зато она была спо­койна, что никто не забе­рётся в её гнездо, когда она будет уле­тать за кор­мом для своих птенцов.

Когда Пест­рушке хоте­лось есть, она звала сво­его мужа — пёст­рого Мухо­лова. Мухо­лов при­ле­тал и садился на её место. Он тер­пе­ливо дожи­дался, пока Пест­рушка досыта наестся бабо­чек, кома­ров и мух. А когда она воз­вра­ща­лась, он взле­тал на ветку, как раз про­тив дупла, и весело распевал:

— Тц! Крути, крути! Крути, крути! — При этом он быстро кру­тил своим пря­мым чёр­ным хво­стом и потря­хи­вал пёст­рыми крылышками.

Коро­тень­кая была у него песня, но Пест­рушка слу­шала её все­гда с удовольствием.

Нако­нец Пест­рушка почув­ство­вала, будто кто-то шеве­лится под ней! Это был пер­вый птен­чик — голый, сле­пой. Он барах­тался среди скор­лу­пок яйца. Пест­рушка сей­час же унесла скор­лупки из гнезда.

Скоро появи­лись на свет ещё три птен­чика. Теперь Пест­рушке и Мухо­лову при­ба­ви­лось хло­пот. Надо было кор­мить четы­рёх и выси­жи­вать пятое яйцо.

Так про­шло несколько дней. Четыре птен­чика под­росли и покры­лись пушком.

Тут только вышел из яйца пятый пте­нец. У него была очень тол­стая голова, боль­шу­щий рот, покры­тые кожи­цей глаза навы­кате. И весь он был какой-то жили­стый, нескладный.

Мухо­лов сказал:

— Не нра­вится мне что-то этот уро­дец. Давай выки­нем его из гнезда!

— Что ты! Что ты! — испу­га­лась Пест­рушка. — Не вино­ват же он, что таким родился.

С этой минуты у Мухо­лова и Пест­рушки не стало отдыха. До ночи тас­кали птен­цам корм и уби­рали за ними в гнезде. Всех больше ел пятый птенец.

А на тре­тий день слу­чи­лось несчастье.

Мухо­лов и Пест­рушка уле­тели за кор­мом. А когда при­ле­тели, уви­дели двух своих пуши­стых птен­чи­ков на земле под липой. Они уда­ри­лись голо­вой о корень и раз­би­лись насмерть.

Но как они могли выпасть из дупла?

Пест­рушке и Мухо­лову неко­гда было горе­вать и раз­ду­мы­вать. Остав­ши­еся птенцы громко кри­чали от голода. Всех громче кри­чал уродец.

Пест­рушка и Мухо­лов по оче­реди сунули ему в рот при­не­сён­ный корм. И опять улетели.

Сей­час же уро­дец задом под­ко­пался под одного из остав­шихся в дупле бра­ти­шек. Бра­тишка поба­рах­тался и угнез­дился в ямке на спине уродца.

Тогда уро­дец ткнулся голо­вой в дно дупла. Как руками, упёрся голыми тон­кими кры­лыш­ками в стенки и стал задом-задом выпя­чи­ваться из дупла.

Вот пуши­стый птен­чик, сидя в ямке на спине уродца, пока­зался в отвер­стии дупла. Пест­рушка в это время под­ле­тала к липе с бабоч­кой в клюве. И она уви­дела: вдруг снизу что-то под­бро­сило её пуши­стого птенчика.

Птен­чик выле­тел из гнезда, бес­по­мощно пере­вер­нулся в воз­духе и упал на землю.

В ужасе Пест­рушка выпу­стила бабочку, вскрик­нула и кину­лась к птен­чику. Он был уже мёртв.

Пест­рушка и тут не поняла, что выбра­сы­вает её пуши­стых птен­чи­ков из дупла пте­нец-уро­дец. И кто бы мог поду­мать, что он такой зло­дей? Ведь ему было только три дня от роду. Он был ещё совсем голень­кий и слепой.

Когда Пест­рушка уле­тела, он так же под­са­дил себе на спину чет­вёр­того — послед­него — бра­тишку. И так же, упёр­шись голо­вой и кры­лыш­ками, неожи­дан­ным и силь­ным толч­ком вытолк­нул его из дупла.

Теперь он остался в гнезде один. Мухо­лов и Пест­рушка пого­ре­вали-пого­ре­вали о пуши­стых своих птен­цах, но делать нечего — стали одного уродца кор­мить. А он рос не по дням, а по часам. Глаза у него открылись.

— Погляди, какой он стал тол­стый, — гово­рил Мухо­лов Пест­рушке, когда они встре­ча­лись у дупла, каж­дый с муш­кой в клюве. — И такой обжора: прямо нена­сыт­ный чертёнок!

Но Пест­рушка уже не боя­лась за сына. Она знала, что доб­рый Мухо­лов вор­чит нарочно.

А нена­сыт­ный пте­нец всё рос и рос. И про­жор­ли­вость его росла вме­сте с ним. Сколько ни при­но­сили еды, ему всё мало.

Он уже так вырос, что запол­нил собой всё дупло. Он покрылся пят­ни­стыми рыжими перьями, но всё ещё пищал, как малень­кий, и про­сил есть.

— Что нам делать? — тре­вожно спра­ши­вал Мухо­лов у Пест­рушки. — Он пере­рос уже нас с тобой. И он совсем не похож на моло­дую Мухоловку.

— Я и сама вижу, — грустно отве­чала Пест­рушка, — что он не род­ной наш сын. Это Куку­шо­нок. Но теперь уж ничего не поде­ла­ешь: нельзя же оста­вить его уми­рать с голоду. Он наш при­ё­мыш. Мы должны его выкормить.

И они его кор­мили с утра до ночи.

Лето кон­чи­лось. Всё чаще дул силь­ный осен­ний ветер, ста­рая липа дро­жала и скри­пела под его поры­вами. Птицы в роще собра­лись на юг.

Тря­со­гузка, Конёк, Пеночка, Соло­вей и Славка отправ­ля­лись в путь со сво­ими птен­цами. Они звали с собой Мухо­лова и Пеструшку.

А те только молча качали голо­вой и пока­зы­вали на ста­рую липу. Из дупла её раз­да­вался голод­ный писк и высо­вы­вался широко рази­ну­тый клюв Кукушонка.

Пест­рушка каж­дый день упра­ши­вала его вылезти из гнезда.

— Смотри, — гово­рила она ему, — уже холода настают. И тебе и нам пора уле­теть отсюда. Да и опасно оста­ваться в гнезде: ветер с каж­дым днём силь­ней, того и гляди сло­ма­ется ста­рая липа!

Но Куку­шо­нок только кру­тил голо­вой и по-преж­нему оста­вался в дупле.

При­шла холод­ная осень, стали исче­зать мухи и бабочки. Нако­нец Мухо­лов ска­зал Пеструшке:

— Больше нельзя нам оста­ваться здесь. Летим, летим, пока сами не умерли с голоду. Всё равно уж нам нечем кор­мить Куку­шонка. Без нас он скоро про­го­ло­да­ется и выле­зет из дупла.

При­шлось Пест­рушке послу­шаться мужа. В послед­ний раз они накор­мили сво­его при­ё­мыша. Потом выле­тели из рощи и понес­лись на юг Куку­шо­нок остался один. Скоро ему захоте лось есть, и он стал кри­чать. Никто не под­ле­тал к нему.

Напрасно он ста­рался подальше высу­нуть голову из дупла, кру­тил ею во все сто­роны и кри­чал всё громче и громче. Пест­рушка и Мухо­лов были уже далеко и не могли его слы­шать. К вечеру он охрип от крика, но всё ещё сидел в гнезде.

А ночью под­ня­лась буря. Дождь хле­стал в дупло.

Куку­шо­нок втя­нул голову в плечи и сидел, при­жав­шись к стенке. Он весь дро­жал от холода и страха.

Ветер был такой силь­ный, что ста­рая липа кача­лась, как тра­винка, и громко скри­пела. Каза­лось, вот-вот она трес­нет от корня до самой макушки.

К утру буря утихла. Куку­шо­нок всё ещё сидел, при­жав­шись к стенке. Он ещё не мог опом­ниться от страха.

Когда солнце взо­шло высоко, его лучи про­скольз­нули в дупло и согрели мок­рого Кукушонка.

За ночь к нему вер­нулся голос. Но он уже так ослаб от голода, что не мог под­няться на ноги и высу­нуть голову из дупла.

Днём в рощу при­шли Маль­чик и Девочка.

Ветер под­ни­мал с земли жёл­тые листья и кру­тил в воз­духе. Дети бегали и ловили их. Потом они при­ня­лись играть в прятки. Маль­чик спря­тался за ствол ста­рой липы.

Вдруг ему почу­дился пти­чий крик из глу­бины дерева.

Маль­чик под­нял голову, уви­дел дупло и вска­раб­кался на дерево.

— Сюда! — крик­нул он сестре. — Тут в дупле кукушка сидит.

Девочка при­бе­жала и попро­сила брата достать ей птицу.

— Я не могу про­су­нуть руку в дупло! — ска­зал Маль­чик. — Дырка слиш­ком узенькая.

— Тогда я вспугну кукушку, — ска­зала Девочка, — а ты лови её, когда она поле­зет из дупла.

Девочка при­ня­лась коло­тить пал­кой по стволу.

В дупле под­нялся оглу­ши­тель­ный гро­хот. Куку­шо­нок собрал послед­ние силы, ногами и кры­льями упёрся в стенки и стал выры­ваться из дупла.

Но как ни ста­рался, не мог про­тис­нуться наружу.

— Смотри! — закри­чала Девочка. — Кукушка не может вылезти, она слиш­ком толстая.

— Погоди, — ска­зал Маль­чик, — сей­час я её вытащу.

Он достал из кар­мана перо­чин­ный ножик и рас­ши­рил им вход в дупло. При­шлось выре­зать широ­кую дыру в дереве, прежде чем уда­лось выта­щить из него Куку­шонка. Он давно уже вырос с боль­шую кукушку и был в три раза толще своей при­ём­ной матери — Пеструшки.

Но от дол­гого сиде­ния в дупле он был очень непо­во­рот­лив и не умел летать.

— Мы возь­мём его с собой, — решили дети, — и будем кормить.

* * *

Мимо пустой липы про­ле­тали на юг птицы. Среди них была и Кукушка.

Она уви­дела дупло, куда вес­ной опу­стила своё яйцо, и опять подумала:

«Какая я лов­кая! Как хорошо я устро­ила сво­его птенца! Где-то он теперь? Верно, встречу его на юге».

И она ско­рей поле­тела дальше.

Золотое сердечко

В роще росли рядом моло­день­кая Рябина, пожи­лая Берёзка и ста­рый Дуб. Когда набе­гал вете­рок, они шеле­стели листьями. Так они раз­го­ва­ри­вали между собой. Ста­рый Дуб умел ещё на раз­ные лады скри­петь ство­лом. Когда ветер был силь­ный, голос Дуба слы­шен был по всей роще. Но всё равно Зоечка и её ста­рая тётя не пони­мали ни шеле­ста, ни скрипа деревьев.

В пер­вый раз Зоечка и её тётя при­шли в рощу, когда поспела зем­ля­ника. Они брали ягоды, а на дере­вья не обра­щали ника­кого внимания.

При­ле­тела серая тон­кая птица, села на ветку моло­день­кой Рябины и закуковала:

— Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку!

Тётя ска­зала:

— Слы­шишь, Зоечка, — кукушка! Когда я была малень­кой, мы пели про неё хоро­шень­кую песенку.

И тётя запела тон­ким жалост­ным голоском:

Там вдали за рекой
Раз­да­ётся порой:
Ку-ку! Ку-ку!
Это птичка кричит
У зелё­ных ракит:

Ку-ку! Ку-ку!
Поте­ряла детей, —
Жалко бед­нень­ких ей.
Ку-ку! Ку-ку!
Ку-ку‑у!..

Тут голо­сок тёти задро­жал-задро­жал, а Зоечка горько расплакалась.

Тётя погла­дила Зоечку по головке и сказала:

— Золо­тое у тебя сер­дечко: всех-то жалеет!

Тогда моло­день­кая Рябина заше­ле­стела всеми сво­ими раз­рез­ными листьями:

— Слу­шайте! Слу­шайте! Ведь это ужасно глу­пая песенка! Кукушка совсем не теряет своих детей. Она нарочно под­ки­ды­вает их в чужие гнёзда. Не жалейте, пожа­луй­ста, Кукушку. Жалейте, пожа­луй­ста, дру­гих птичек.

Но Зоечка и её тётя не слу­шали шеле­ста листьев.

А серая тон­кая птица всё куко­вала, да так жалобно:

— Ку-ку! Ку-ку!

При­ле­тела бурая тон­кая птица, села на ветку пожи­лой Берёзы и прон­зи­тельно захихикала:

— Хи-хи-хи-хи-хи!

Тут Зоечка ещё пуще зали­лась слезами:

— Зачем эта гад­кая птица сме­ётся над бед­ной Кукушечкой!

Тётя опять погла­дила Зоечку по головке и сказала:

— А вот мы её сейчас!..

Под­няла сучок, зама­хала им на бурую тон­кую птицу:

— Кыш! Кыш! — И про­гнала её.

Тогда пожи­лая Берёза заше­ле­стела всеми сво­ими листьями, похо­жими на сердечки:

— Слу­шайте, слу­шайте! Ведь это ужасно глу­пое недо­ра­зу­ме­ние. Сами жале­ете Кукушку и сами её про­гнали! Кукушка-отец кри­чит: ку-ку! ку-ку! А Кукушка-мать кри­чит: хи-хи-хи-хи!

Бурая — это и есть Кукушка-мать. Сами поёте песенку и сами не зна­ете, про кого.

Моло­день­кая Рябина про­шеп­тала чуть слышно:

— Совер­шенно спра­вед­ливо, совер­шенно справедливо.

А ста­рый Дуб мол­чал: он три­ста лет про­жил на свете, и его больше не инте­ре­со­вали слез­ли­вые песенки.

В дру­гой раз Зоечка и её тётя при­шли в рощу, когда поспела малина.

Они подо­шли к ста­рому Дубу. Вдруг из его кор­ней выпорх­нула крас­но­гру­дая птичка. Зоечка накло­ни­лась и уви­дела между кор­нями гнёз­дышко. В нём сидело шесть птен­чи­ков. Пятеро было в тёп­лом пушку, а шестой ещё совсем голый.

Зоечка сей­час же расплакалась:

— Зачем он голень­кий, ему холодно!..

А тётя опять погла­дила Зоечку по головке и сказала:

— Золо­тое сердечко!

Тогда моло­день­кая Рябина заше­ле­стела всеми сво­ими раз­рез­ными листьями:

— Слу­шайте, слу­шайте! Ведь этот пте­нец вышел на свет тремя днями позже дру­гих. Он под­рас­тёт и оде­нется. Те пятеро тоже были голень­кие, а над ними не пла­кала даже их род­ная мать.

И пожи­лая Берёзка заше­ле­стела всеми сво­ими листьями, похо­жими на сердечки:

— Слу­шайте, слу­шайте! Ведь это же Куку­шо­нок! Не его надо жалеть, а дру­гих птенчиков.

Но Зоечка и её тётя не обра­щали ника­кого вни­ма­ния на шелест листьев. …..

А ста­рый Дуб молчал.

И в тре­тий раз Зоечка и её тётя при­шли в рощу, когда осен­ний ветер сры­вал с дере­вьев их листья.

Зоечка гля­нула под корни ста­рого Дуба и заплакала.

Там сидел один Куку­шо­нок. Он так вырос, что закры­вал собой всё гнёздышко.

При­ле­тела крас­но­гру­дая птичка, и Куку­шо­нок сей­час же открыл рот и закричал.

Куку­шо­нок был так велик, а крас­но­гру­дая птичка была так мала. Ей при­шлось сесть ему на голову, чтобы скор­мить ему бабочку, кото­рую она при­несла. И голова крас­но­гру­дой птички при этом совсем исчезла в рази­ну­том рте Кукушонка.

Тётя спро­сила Зоечку:

— Что ты пла­чешь, моё сердечко?

И Зоечка про­шеп­тала, всхлипывая:

— Да… Все птен­чики давно уже выле­тели из гнезда. А этот бед­нень­кий — хны! хны! Всё время хочет кушать!

Тогда моло­день­кая Рябина про­шеп­тала всеми сво­ими остав­ши­мися раз­рез­ными листьями:

— Смот­рите, смот­рите! Ведь это Кукушонок!

Когда он был ещё голень­кий, он вышвыр­нул из гнезда всех детей Крас­но­грудки. Они были сла­бые, в пушку и погибли один за дру­гим в траве.

Куку­шо­нок убил их. Пожа­лейте птен­чи­ков Красногрудки!

И пожи­лая Берёза про­шеп­тала всеми сво­ими остав­ши­мися листьями, похо­жими на сердечки:

— Смот­рите, смот­рите! Он вырос гораздо больше своей кор­ми­лицы-Крас­но­грудки, а всё ещё про­сит есть у неё. Он лен­тяй и обжора. Его нельзя жалеть!

Но Зоечка ещё пуще зали­лась сле­зами и прохныкала:

— Все дру­гие птички — хны! хны! — уле­тят за море в тёп­лые края. А эта оста­нется. Пой­дёт снег. И — хны! хны! — бед­ная птичка замёрзнет.

Тётя ска­зала:

— Не могу видеть, как раз­ры­ва­ется твоё золо­тое сер­дечко. Зна­ешь что, — возь­мём эту птичку домой. Ты сама будешь кор­мить её булоч­кой, пока опять не наста­нут тёп­лые дни.

И Зоечка про­шеп­тала сквозь слёзы:

— И буду петь ей песенку.

Тут даже ста­рый Дуб не выдер­жал и проскрипел:

— Скры!.. Скру!.. Поскру!.. Послу­шайте! Ведь это ж ужасно груст… нет, глу­пая исто­рия! Бросьте Куку­шонка! Крас­но­грудка, прочь, — он испра­вится. Кры­лья есть, какая кру­чина? А булку — кры­сам! Послу­шайте! Скрылись!..

Зоечка и её тётя заткнули уши от страш­ного скрипа ста­рого Дуба, под­хва­тили Куку­шонка и поспешно ушли из рощи.

Дома Зоечка поса­дила Куку­шонка за куклин стол и до тех пор кор­мила его слад­кой булоч­кой, пока Куку­шо­нок не пере­стал про­сить есть.

Тогда Зоечка уло­жила его в куклину кро­ватку, при­крыла кукли­ным оде­я­лом и запела тон­ким жалост­ным голоском:

Там вдали за рекой
Раз­да­ётся порой:
Ку-ку! Ку-ку!

Куку­шо­нок сей­час же закрыл глазки.

Зоечка дальше:

Это птичка кричит
У зелё­ных ракит:
Ку-ку! Ку-ку!

Куку­шо­нок пере­вер­нулся на спинку.

Зоечка тихонько кон­чила песенку:

Поте­ряла детей,
Жалко бед­нень­ких ей.
Ку-ку! Ку-ку!

Куку­шо­нок дрыг­нул нож­ками и сдох.

Глупые вопросы

Тихо в ком­нате. Отец с утра сел за стол. Пишет. Вдруг рас­пах­ну­лась дверь, вбе­жала его малень­кая дочь.

— Мама ушла. Мне одной скучно. Можно, я буду у тебя играть?

— Хорошо. Только тихо. Садись вон у окна.

И не мешай мне.

Взяла стул, взо­бра­лась на него с ногами и рас­смат­ри­вает книжку с кар­тин­ками. Но книжка ста­рая, давно зна­ко­мые кар­тинки. Из рас­кры­того окна виден берег реки, опушка леса.

Книжка летит на пол. Дочь уже на подоконнике.

— Пчичку вижу, — гово­рит она через минуту тихо­нечко, будто про себя.

— Птичку, — поправ­ляет отец, не под­ни­мая головы от бумаги. — Какую птичку?

— Да про­сто птичка маленькая.

— Про­сто пти­чек не бывает.

— Нет бывает. Вот такие.

— Какого цвета?

— Какого… Пти­чьего цвета: серень­кая да белень­кая. В реке на камушке сидит. И ещё дру­гая. По берегу бежит. Смотри, смотри, кла­ня­ется. А та ей с камушка хво­сти­ком кивает.

— Мне отсюда не видно. А дру­гая какого цвета?

— Песоч­нень­кого. И с галстучком.

— Песоч­ного цвета, с чёр­ным гал­сту­ком и кла­ня­ется, — это зуёк. А та, на камушке, хво­сти­ком кивает, — это плиска, тря­со­гузка. У каж­дой птицы своё имя.

— Я знаю. Вон сорока-бело­бока из леса выле­тела, по земле ска­чет. Хво­ста­тая какая. Отчего такой хвост?

— Ну, как — отчего? Что ты спрашиваешь?

— Не зна­ешь? А отчего зуёк кла­ня­ется, а плиска хво­сти­ком кивает? Это они здороваются?

— Какие пустяки. Разве птицы здороваются?

— А вон ещё птицы. Белые, белые! Большие.

— Ну, чайки.

— Да, да… Они рыбку из воды клюют. А зачем они белые?

— Какие глу­пые вопросы! Я ска­зал тебе: мне не мешай. А ты всё время со мной раз­го­ва­ри­ва­ешь. Сту­пай отсюда. Зай­мись сво­ими игруш­ками. Сту­пай, сту­пай, нечего.

Дочь надула губки, всхлип­нула. Но ослу­шаться не посмела — ушла.

Отец вдруг поло­жил перо. Посмот­рел в окно и крепко заду­мался. А вече­ром, когда дочь при­шла поце­ло­вать его на ночь, он ска­зал ей:

— Ты про­сти меня, пожа­луй­ста, что я утром назвал твои вопросы глу­пыми. Они совсем не глу­пые. Я поду­мал, и теперь могу тебе рас­ска­зать три сказки.

— Рас­скажи, рас­скажи! — обра­до­ва­лась дочь.

И она ловко вска­раб­ка­лась к нему на колени.

Отчего у сороки такой хвост

— Пер­вая сказка, — ска­зал отец. — Жила-была птица. Спро­сишь, какая? Да ника­кая. Про­сто птица и всё тут. У неё имени не было, одно назва­нье — птица. И жила она зна­ешь где? У чело­века в голове. Один раз чело­век открыл рот, хотел зев­нуть. Она — порх, и вылетела.

Смот­рит, — день весен­ний, весё­лый. Небо голу­бое-голу­бое, на нём солнце, белые облака. Про­стору сколько!

Внизу стоит лес — куд­ря­вый, густой, тени­стый. Уют­ный такой. А ниже леса — река. Вода бежит, бле­щет, по бере­гам кусточки зелё­ные, песок золо­той горит.

«Ах! — думает птичка. — Кра­сота какая! Весело как!»

Весело-то весело, а кушать надо.

Видит: мухи, комары кру­гом летают.

Зама­хала кры­лыш­ками, погна­лась за ними. А кры­лышки у неё ни длинны, ни коротки, ни круглы, ни остры: средненькие.

Машет кры­лыш­ками, за мухами, кома­рами гоня­ется, а пой­мать не может.

Вдруг мчится стриж. Впе­рёд про­нёсся, круг дал, да назад, да вниз, да вверх, вправо, влево, — да всех мух, кома­ров и переловил.

— Вот, — гово­рит, — как летать надо, чтобы мух, кома­ров ловить. Вот какие кры­лья для этого надо, видела?

Посмот­рела птица, — у него кры­лья длин­ные-длин­ные. Сло­жит их, — под ними и хво­ста не видно. Узкие кры­лья, ост­рые, как кри­вые нож­ницы, если их растопырить.

«Ну, так я в лес полечу, — думает птица. — Там себе что-нибудь промыслю».

При­ле­тела в лес, а там — чаща. Кры­лья за ветки заде­вают, хвост пово­ра­чи­вать не успевает.

А хвост у неё ни дли­нен, ни коро­ток, ни широк, ни узок, — средненький.

Выско­чила из чащи сорока, хохочет:

— Да разве с таким хво­стом в лесу летать?

Тут во какой хвост надо, видела?

И под­няла свой хвост. А хвост у сороки длин­ней самой сороки.

— Кры­лышки тебе поменьше бы надо, покруг­лей, а хво­ста при­ба­вить, чтобы верть, и повер­нула, — верть, и в дру­гую сто­рону. В чаще-то всё так.

Дёр­нула хво­стом и нет её.

«Ну, — думает птица, — зна­чит, на реку мне лететь надо. Там промыслю».

И поле­тела.

Тут пер­вой сказке конец, а тебе ответ, — отчего у сороки такой хвост.

Кому зуёк кланяется, а плиска хвостом кивает

— Вто­рая сказка, — гово­рит отец. — При­ле­тела птица на реку.

Села на обрыв и видит: по песку, у самой волны, бегает зуёк. Побе­жит-побе­жит и ста­нет. А ста­нет, — сей­час кла­няться нач­нёт. И кла­ня­ется, и кланяется.

А на камушке в воде сидит тонень­кая плиска. И всё хво­сти­ком кивает, всё кивает хвостиком.

Птица думает:

«Кому это они кла­ня­ются? Уж не мне ли?

Вдруг — жжип! — со сви­стом про­нёсся над ней чег­лок-соко­лок. И пропал.

Зуёк и плиска кри­чат птице:

— Сча­стье твоё, что ты смир­нё­хонько сидела.

А то уви­дел бы тебя чег­лок-соко­лок и унёс в ког­тях. Писк­нуть бы не успела.

Птица уди­ви­лась:

— А почему бы он меня уви­дел, если б я двигалась?

— Да потому, что ты на земле сидишь, кру­гом тебя одни камни, тихо всё, не шеве­лится. А кто шевель­нётся, того сразу заметно.

— Так чего же вы-то кла­ня­е­тесь, вы чего киваете?

— А мы у волны живём. Волна колы­шется, и мы колы­шемся. Нам так надо. Ста­нем смирно, а кру­гом всё дви­жется, всё кача­ется, — сразу нас заметно.

Тут вто­рой сказке конец, а тебе ответ, — кому зуёк кла­ня­ется, а плиска хво­сти­ком кивает. И тре­тья сказка…

Почему чайки белые

Птица думает:

«В воз­духе мне не про­жить, в лесу не про­жить, и на реке, выхо­дит, тоже не про­жить: я пря­таться не умею. Кто бы меня защитил?»

И видит — летит-плы­вёт над рекой белая чайка.

Вдруг чайка кры­лья сло­жила и пала в воду. Пала в воду, кры­льями над спи­ной взмах­нула и опять на воз­дух поднялась.

А во рту у неё — рыбка.

Тут ещё и ещё со всех сто­рон нале­тели белые чайки. Стали над рекой кру­житься, падать, под­ни­маться, — из воды рыбок таскать.

«Вот славно, — думает птица. — При­стану к чай­кам. И сыта буду и цела буду: чайки боль­шие, чайки силь­ные, они меня от чег­лока-соколка защитят».

Поле­тела к белым чайкам:

— При­мите меня в артель!

Посмот­рели на неё белые чайки и говорят:

— Не годишься ты в нашу артель. Как ты своим носом рыбку будешь ловить? У нас, видишь, носы креп­кие, ост­рые. А твой нос ни кре­пок, ни мягок, ни тупой, ни ост­рень­кий, — средненький.

— Ничего, как-нибудь, — гово­рит птица.

— И серень­кая ты, — гово­рят белые чайки. — Даже и не пой­мёшь, какого цвета. А мы, видишь, белые.

— А почему вы белые? — спра­ши­вает птица.

— Нам дру­гими быть нельзя, — отве­чают белые чайки. — Пер­вое дело, рыбки из воды нас видеть не должны, — а то разве их поймаешь.

Рыбки снизу смот­рят, — над ними пото­лок белый. Реч­ной пото­лок. А над ним — небо, на нём облака белые. Нас, белых, над белым, под белым рыб­кам не видно.

Вто­рое дело, мы друж­ной арте­лью рыбку ловим. Раз­ле­тимся в раз­ные сто­роны, и каж­дая высмат­ри­вает рыбку. Рыба ста­дами ходит.

Вот мы и гля­дим друг за друж­кой издали, из глаз не выпускаем.

Вот сло­жила подружка кры­лья, — пала на воду. Ага, зна­чит, рыбка там!

И все мы к счаст­ли­вой подружке спе­шим, все рядом ловить принимаемся.

Издали мы друг на дружку сбоку смот­рим. И нам друг дружку хорошо видать: ведь белые мы, замет­ные на воде и над берегом.

— А тебя, серень­кую, нам не усмот­реть: ты над бере­гом поле­тишь — не видно, мимо леса — не видно и под небом — не видно. Уж на что у чег­лока-соколка глаза вост­рые, и тот тебя не при­ме­тил. А кого не видно, для нас того и нет.

— А как же я? — спра­ши­вает птица.

— Да тебя и вовсе нет, — отве­чают белые чайки. — Ты кру­гом сред­нень­кая. Ты выду­ман­ная. Таким под солн­цем места нет. Посмотри-ка ты на себя в воду.

Посмот­рела птица вниз. Там, в тихой реке, всё как в зер­кале: и белые чайки кру­жат, и зуёк кла­ня­ется, и плиска хво­стом кивает, и сорока при­ле­тела — на кусту сидит, и стриж в небе мчится. А её — птицы — нет.

— И лети-ка, ты, — гово­рят чайки, — назад, откуда взялась!

Делать нечего — поле­тела птица назад, к сво­ему человеку.

Чело­век тот как раз спал, — рот разинул.

Птица и впорх­нула ему в голову.

Чело­век глот­нул, вздох­нул, проснулся и говорит:

— Вот сон какой при­снился! Будто жила была птица… — И тут тре­тьей сказке конец, в тебе ответ, — почему чайки белые.

Где раки зимуют

В кухне на табу­ретке сто­яла плос­кая кор­зина, на плите — кастрюля, на столе — боль­шое белое блюдо. В кор­зине были раки, в кастрюле был кипя­ток с укро­пом и солью, а на блюде ничего не было.

Вошла Хозяйка и начала:

раз — опу­стила руку в кор­зину и схва­тила рака попе­рёк спины;

два — кинула рака в кастрюлю, подо­ждала, пока он сва­рится, и —

три — пере­ло­жила рака лож­кой из кастрюли на блюдо.

И пошло, и пошло.

Раз — чёр­ный рак, схва­чен­ный попе­рёк спины, сер­дито шеве­лил усами, рас­кры­вал клешни и щёл­кал хвостом;

два — рак оку­нался в кипя­ток, пере­ста­вал шеве­литься и краснел;

три — крас­ный рак ложился на блюдо, лежал непо­движно, и от него шёл пар.

Раз-два-три, раз-два-три, — в кор­зине оста­ва­лось всё меньше чёр­ных раков, кипя­ток в кастрюле кипел и буль­кал, а на белом блюде росла гора крас­ных раков.

И вот остался в кор­зине один, послед­ний рак.

Раз — и Хозяйка схва­тила его паль­цами попе­рёк спины.

В это время ей крик­нули что-то из столовой.

— Несу, несу! Послед­ний! — отве­тила хозяйка — и спу­та­лась: два — кинула чёр­ного рака на блюдо, подо­ждала немножко, под­це­пила лож­кой с блюда крас­ного рака и — три — опу­стила его в кипяток.

Крас­ному раку было всё равно, где лежать: в горя­чей кастрюле или на про­хлад­ном блюде. Чёр­ному раку совсем не хоте­лось в кастрюлю, не хоте­лось ему лежать и на блюде. Больше всего на свете ему хоте­лось туда, где раки зимуют.

И, долго не раз­ду­мы­вая, он начал своё путе­ше­ствие: задом-задом, на попят­ный двор.

Он наткнулся на гору непо­движ­ных крас­ных раков и забился под них.

Хозяйка укра­сила блюдо укро­пом и подала на стол.

Белое блюдо с крас­ными раками и зелё­ным укро­пом было кра­сиво. Раки были вкус­ные. Гости были голодны. Хозяйка была занята. И никто не заме­тил, как чёр­ный рак пере­ва­лился с блюда на стол и задом-задом под­полз под тарелку, задом-задом добрался до самого края стола.

А под сто­лом сидел котё­нок и ждал, не пере­па­дёт ли ему что-нибудь с хозяй­ского стола.

Вдруг — бац! — трес­нулся перед ним кто-то чёр­ный, усатый.

Котё­нок не знал, что это рак, думал — боль­шой чёр­ный тара­кан, и толк­нул его носом.

Рак попя­тился.

Котё­нок тро­нул его лапкой.

Рак под­нял клешню.

Котё­нок решил, что с ним дела иметь не стоит, обер­нулся и маз­нул его хвостом.

А рак — хвать! — и зажал ему клеш­нёй кон­чик хвоста.

Что тут с котён­ком стало! «Мяу! — он скак­нул на стул. — Мяу! — со стула на стол. — Мяу! — со стола на под­окон­ник. — Мяу!» — и выско­чил на двор.

— Держи, держи, беше­ный! — кри­чали гости.

Но котё­нок вих­рем помчал через двор, взле­тел на забор, понёсся по саду. В саду был пруд, и котё­нок, верно, сва­лился бы в воду, если б рак не раз­жал клешни и не отпу­стил хвост.

Котё­нок повер­нул назад и гало­пом поска­кал домой.

Пруд был малень­кий, весь зарос тра­вой и тиной. Жили в нём лени­вые хво­ста­тые три­тоны, да кара­сики, да улитки. Житьё у них было скуч­ное, — все­гда всё одно и то же. Три­тоны пла­вали вверх и вниз, кара­сики пла­вали взад-впе­рёд, улитки пол­зали по траве: один день наверх пол­зут, дру­гой — вниз спускаются.

Вдруг всплес­нула вода, и чьё-то чёр­ное тело, пус­кая пузыри, опу­сти­лось на дно.

Сей­час же все собра­лись на него погля­деть: при­плыли три­тоны, при­бе­жали кара­сики, поползли вниз улитки.

И верно — было на что погля­деть: чёр­ный был весь в пан­цире — от кон­чика усов до кон­чика хво­ста. Глад­кие латы охва­ты­вали его грудь и спину. Из-под твёр­дого забрала на тонень­ких сте­бель­ках высо­вы­ва­лись два непо­движ­ных глаза. Длин­ные пря­мые усы тор­чали впе­рёд, как пики. Четыре пары тон­ких ног были, как вилочки, две клешни — как две зуба­стые пасти.

Никто из пру­до­вых жите­лей ещё ни разу в жизни не видел рака, и все из любо­пыт­ства лезли поближе к нему. Рак шевель­нулся — все испу­га­лись и ото­дви­ну­лись подальше. Рак под­нял перед­нюю ножку, ухва­тил вил­кой свой глаз, вытя­нул сте­бе­лёк и давай чистить.

Это было так уди­ви­тельно, что все опять полезли на рака, а один кара­сик даже наткнулся на его усы. Рраз! — Рак схва­тил его клеш­нёй, и глу­пый кара­сик раз­ле­телся пополам.

Вспо­ло­ши­лись кара­сики, раз­бе­жа­лись — кто куда. А голод­ный рак спо­койно при­нялся за еду.

Сытно зажил рак в пруду. Целыми днями он отды­хал в тине. Ночами бро­дил, ощу­пы­вал усами дно и тразу, хва­тал клеш­нями тихоходов-улиток.

Три­тоны и кара­сики боя­лись теперь его и близко не под­пус­кали к себе. Да ему доста­точно было и ули­ток: он съе­дал их вме­сте с доми­ками, и пан­цирь его только креп от такой пищи.

Но вода в пруду была гни­лая, затх­лая. И его по-преж­нему тянуло туда, где раки зимуют.

Раз вече­ром начался дождь. Он лил всю ночь, и к утру вода в пруду под­ня­лась, вышла из бере­гов. Струя под­хва­тила рака и понесла его прочь из пруда, ткнула в какой-то пень, под­хва­тила опять и бро­сила в канаву.

Рак обра­до­вался, рас­пра­вил широ­кий хвост, захло­пал им по воде и задом-задом, как пол­зал, поплыл.

Но дождь кон­чился, канава обме­лела — плыть стало неудобно. Рак пополз.

Полз он долго. Днём отды­хал, а ночью снова отправ­лялся в путь. Пер­вая канава свер­нула во вто­рую, вто­рая — в тре­тью, тре­тья — в чет­вёр­тую, а он всё пятился-пятился, полз-полз, — и всё никак не мог никуда при­ползти, выбраться из ста канав.

На деся­тый день пути он забрался, голод­ный, под какую-то корягу и стал ждать, не попол­зёт ли мимо улитка, не про­плы­вёт ли рыбка или лягушка.

Вот сидит он под коря­гой и слы­шит: бул­тых! Что-то тяжё­лое упало с берега в канаву.

И видит рак: плы­вёт к нему мор­да­стый зверь с усами, с корот­кими лапами, а ростом с котёнка.

В дру­гое время рак испу­гался бы, попя­тился от такого зве­рюги. Но голод — не тётка. Чем-нибудь надо брюхо набить.

Про­пу­стил рак зверя мимо себя да хвать его клеш­нёй за тол­стый воло­са­тый хвост! Думал, отре­жет, как нож­ни­цами. Да не тут-то было. Зверь — а это была водя­ная крыса — как рва­нёт, и легче птички выле­тел рак из-под коряги. Мет­нула крыса хво­стом в дру­гую сто­рону, — крак! — и пере­ло­ми­лась рачья клешня пополам.

Упал рак на дно и лежит. А крыса дальше поплыла с его клеш­нёй на хво­сте. Спа­сибо ещё — не хва­тила рака сво­ими страш­ными зубами; не помог бы ему и креп­кий панцирь.

Пополз рак дальше с одной клешнёй.

Нашёл водо­росли и поел их. Потом попал в ил. Рак засу­нул в него свои лапки-вилки и давай ими шарить. Левая зад­няя лапка нащу­пала и схва­тила в илу чер­вяка. Из лапки в лапку, из лапки в лапку, из лапки в лапку — отпра­вил рак чер­вяка себе в рот.

Под­кре­пился и пополз дальше.

Целый месяц уже дли­лось путе­ше­ствие по кана­вам, когда рак вдруг почув­ство­вал себя плохо, так плохо, что не мог ползти дальше; и стал он хво­стом песок в берегу воро­шить, рыть. Только успел вырыть себе норку в песке, как начало его корчить.

Рак линял. Он упал на спину, хвост его то раз­жи­мался, то сжи­мался, усы дёр­га­лись. Потом он разом вытя­нулся — пан­цирь его лоп­нул на животе, — и из него полезло розо­вато-корич­не­ва­тое тело. Тут рак сильно дёр­нул хво­стом — и выско­чил сам из себя. Мёрт­вый уса­тый пан­цирь выпал из пещерки. Он был пустой, лёг­кий. Силь­ным тече­нием его пово­локло по дну, под­няло, понесло.

А в гли­ня­ной пещерке остался лежать живой рак — такой мяг­кий и бес­по­мощ­ный теперь, что даже улитка могла бы, каза­лось, про­ткнуть его сво­ими рожками.

День про­хо­дил за днём, он всё лежал без дви­же­ния. Поне­многу тело его стало твер­деть, снова покры­ваться жёст­ким пан­ци­рем. Только теперь пан­цирь был уже не чёр­ный, а красно-коричневый.

И вот — чудо: ото­рван­ная кры­сой клешня быстро начала отрас­тать заново.

Рак вылез из норки и с новыми силами отпра­вился в путь — туда, где раки зимуют.

Из канавы в канаву, из ручья в ручей полз тер­пе­ли­вый рак. Пан­цирь его чер­нел. Дни ста­но­ви­лись короче, шли дожди, на воде пла­вали лёг­кие золо­тые чел­ночки — обле­тев­шие с дере­вьев листья. По ночам вода подёр­ги­ва­лась хруп­ким ледком.

Ручей вли­вался в ручей, ручей бежал к реке.

Плыл-плыл по ручьям тер­пе­ли­вый рак — и, нако­нец, попал в широ­кую реку с гли­ня­ными берегами.

В кру­тых бере­гах под водой — в несколько эта­жей пещерки, пещерки, как гнёзда ласто­чек вверху над водой, в обрыве. И из каж­дой пещерки рак гля­дит, шеве­лит усами, гро­зит клеш­нёй. Целый рачий город.

Обра­до­вался рак-путе­ше­ствен­ник. Нашёл в берегу сво­бод­ное местечко и вырыл себе уют­ную-уют­ную норку-пещерку. Наелся поплот­ней и залёг зимо­вать, как мед­ведь в берлоге.

Да уж и пора было: снег падал, и вода замёрзла.

Заткнул рак вход в пещерку своей боль­шой клеш­нёй, — поди-ка, сунься к нему!

И заснул.

Так и все раки зимуют.

Заяц, Косач, Медведь и Дед Мороз

Злой голой осе­нью вот уж плохо стало жить лес­ному зверю. Пла­чет Заяц в кустах:

— Холодно мне, Заиньке, страшно мне, белень­кому! Все кусты обле­тели, вся трава полегла, — негде мне от злых глаз схорониться.

Надел шубку белень­кую, а земля чер­ным-черна, — всяк меня видит изда­лека, всяк меня гонит-ловит. Про­пала моя голо­вушка! Косач-Тете­рев с берёзы бормочет:

— Боюсь понизу бро­дить, боюсь ягоду кле­вать. На вер­хо­вище сижу, кру­гом гляжу, одни серёжки клюю. Вет­ром меня на вет­ках качает, дождём меня мочит, — сидеть нет мочи!

Мед­ведь ворчит:

— Вовсе в лесу есть нечего стало, — хоть к людям иди, коров дави; давно бы спать зава­лился, да земля гола, бер­лога кру­гом видна — сей­час охот­ники най­дут, сон­ного убьют.

Сго­во­ри­лись Заяц, Косач и Мед­ведь, — послали Синицу за Дедом Морозом.

— При­ходи к нам, Дед Мороз, при­неси нам, Дед Мороз, снега, при­неси нам, Дед Мороз, зиму!

Дед Мороз покрях­тел, при­шёл — мешок снега на лес высы­пал. Стало кру­гом бело да ровно. Мед­ведь сказал:

— Вот и ладно. Спа­сибо тебе, Дед Мороз!

Залез под кучу валеж­ника. Кучу сне­гом запо­ро­шило, — и не видать, что там берлога.

Заяц ска­зал с оговорочкой:

— Спа­сибо тебе, Дедушка Мороз! Теперь не видно меня, белень­кого. Хороша твоя пороша, да вот тёп­лая, печат­ная: снег-то мяг­кий, пушной.

Сле­дишки мои на нём видны. Где ни ляжешь отдох­нуть, — сей­час кто-нибудь найдёт.

А Косач — тот даже спа­сибо не сказал.

— Какая это, — бор­мо­чет, — зима, когда снегу — курице по колено, когда не при­крыл снег и лежа­чего полена! Зима наспех — курам на смех. Ни снегу, ни мороза. Что ж мне так всю зиму и бол­таться на берёзе?

Пожа­лел его Дед Мороз, — давай снег на лес боль­шими меш­ками валить да при­мо­ра­жи­вать, чтобы кру­пит­ча­тый был.

Косач ска­зал:

— Вот это дело! — да бух с берёзы в снег. Там и ноче­вал: в норке-то тепло и не видно.

Заяц ска­зал:

— Дедка Мороз, а со мной-то ты что дела­ешь! Легко ли мне по эда­кому снегу бегать? Глыбко. Ведь по уши в него про­ва­ли­ва­юсь! А тро­пой пой­дёшь, — тут тебе и Лиса встречь, тут тебе и кап­каны настав­лены. Ты меня, Заиньку, пожа­лей: сде­лай, чтобы сверху снег был корочкой.

А Мед­ведь — тот ничего не ска­зал: спал.

Пожа­лел Дед Мороз Зайца. Стал днём снег рас­топ­лять, — побе­жали под валеж­ник стру­ечки. А ночью сырой-то снег сверху давай мостить-при­мо­ра­жи­вать. Сде­лал наст — креп­кую ледя­ную корку.

Заяц ска­зал:

— Вот тебе спа­си­бочко-то, Дедушка Мороз! Теперь всё ладно. По насту бегу, не про­ва­ли­ва­юсь. Даже и сле­ди­шек моих на нём не видать.

Косач ска­зал:

— Да ты что, Дед! Я с вечера в мок­рый-то снег бух­нусь, поглубже зако­па­юсь, — ан утром хоть голову себе раз­бей: ледя­ная крыша над головой!

А Мед­ведь как выско­чит из бер­логи, как рявкнет:

— Эй ты, ста­рик! Что снег топишь, струйки пус­ка­ешь! Все штаны мне подмочил!

Шарах­нулся от него Дед Мороз.

— А ну вас! — гово­рит. — При­ве­реды. Кому чего, — на всех не уго­дишь. Я лучше восво­яси уберусь.

И ушёл.

Ну, ска­зать, — лес­ное зве­рьё не больно долго о нём пла­кало: вза­мен ему Синица живо Весну при­вела. А Весна, — сами зна­ете, — всем красна. И нам, и всему лес­ному зве­рью люба.

Всех уте­шила и всех развеселила.

А как она это сде­лала, — о том дру­гой сказ.

Заяц, Косач, Медведь и Весна

При­ле­тела кра­са­вица Весна на лебе­ди­ных кры­льях, — и вот стало шумно в лесу! Снег рушится, бегут-жур­чат ручьи, льдинки в них позва­ни­вают, в вет­вях ветер насви­сты­вает. И птицы, птицы щебе­чут, поют-зали­ва­ются, ни днём, ни ночью покоя не знают!

А Дед Мороз неда­леко ушёл, — он всё слышит.

«То ли дело, — думает, — при мне было. Тишина в лесу, только дере­вья покрях­ты­вают. Поди, всем надоел весен­ний-то гам. Будут рады теперь, коли вернусь».

Про­брался ночью в лес, схо­ро­нился под тём­ной елью.

Вот зорька заня­лась. И слы­шит Дед Мороз: бежит по лесу Заяц, при­топ­ты­вает, в голос кричит.

«Плохо при­шлось Заиньке, — думает Дед Мороз. — Снег-то, почи­тай, весь сошёл, земля серая, а он белень­кий, — всяк его видит-ловит. Совсем опо­ло­умел косой со страху».

Глядь — выско­чил Заяц на тро­почку. Только он уж не белый: серый Заяц. За ним това­рищи — такие же серые зайцы. Кри­чат, при­топ­ты­вают, один через дру­гого скачут.

Дед Мороз и рукава развёл.

— Что такое Весна делает! Заяц това­ри­щей со всего леса созвал. Вере­щит. Чехарду затеял, — совсем страх потерял!

Про­ска­кали мимо весё­лые зайцы.

Зорька ярче.

И видит Дед Мороз: сидит на лугу у опушки Косач-Тете­рев, чёр­ный, как уголь.

«Вот кому беда при­шла, — думает Дед Мороз. — Ведь он у меня под сне­гом ноче­вал. Теперь снегу нет, а лес ещё голый стоит. Негде Косачу спря­таться, покой найти — ни на земле, ни на дереве».

А Косач и не думает пря­таться: к нему тетё-рочки на опушку сле­та­ются, а он-то перед ними кра­су­ется, звон­ким голо­сом бормочет:

— Чуф-ши! Чуф-ши!
Красны брови хороши!
Хвост-косицы подниму,
Круты кры­лья разверну!

К нему това­рищи на луг сле­та­ются. А он их задирает:

— Чуф-шу! Чуф-шу!
Выхо­дите на левшу!
Я вам перья причешу!

Под­прыг­нул — сшиб­лись, — только пух летит!

«Что Весна делает-то! — Мороз думает. — Мир­ная птица в драчку полезла. О покое и забыла».

Раз­го­релся день, — уле­тели тете­рева с луга.

Идёт по лесу Мед­ведь. Тощий.

«Каково-то тебе, косо­ла­пый? — думает Дед Мороз. — Небось пла­чешь по бер­логе своей? Спал бы да спал в ней — и голода бы не знал».

А Мед­ведь оста­но­вился, ког­тями из земли какие-то корешки выко­пал, — жуёт, похрю­ки­вает от удо­воль­ствия: видать, слад­кие на вкус корешки-то.

Дед Мороз пятер­нёй под шапку полез:

— Что ты ска­жешь, — и этот Весне рад! Никто по мне не тужит… Пойти спро­сить у неё, чем она всех с ума свела?

Вылез из-под ели, пошёл по лесу Весну разыс­ки­вать. А кра­са­вица Весна сама ему навстречу летит, лебе­ди­ными кры­льями пле­щет, — вся в цве­тах раз­но­цвет­ных, вся в сол­неч­ном золоте. Гово­рит ему сви­рель­ным голосом:

— Что, ста­рый? На пляски, да песни наши при­шёл погля­деть? Или напу­гать кого задумал?

— Напу­га­ешь их!.. — крях­тит Дед Мороз. — Заяц — и тот нынче страх поте­рял. И что ты сде­лала им такое, что все тебя сла­вят, с ума посходили?

Улыб­ну­лась кра­са­вица Весна.

— А ты их сам спроси, чему они раду­ются. Заиг­рала песню и с пес­ней поле­тела над лесом, над лесом в зелё­ной дымке. Отыс­кал Дед Мороз Зайца.

— Ты чему рад?

— Весне, Дедушка. Рад теплу, солнцу рад, травке шёл­ко­вой. Ведь всю зиму зелё­ного росточка не видел, все осинки обо­драл, горьку кору гло­дал. А травка-то сладенька.

Отыс­кал Дед Мороз Косача.

— Ты чему рад?

— Рад я кры­лья пораз­мять, удаль-силу пока­зать. Чуф-ши! Чуф-ши! Красны брови горячи, круты кры­лья хороши.

Отыс­кал Дед Мороз Медведя.

— А ты чему рад?

Мед­ведь засты­дился, лапой закрылся, шепчет:

— Цве­точ­кам я, Дедушка, рад…

— Ох-ох, насме­шил, ох, рас­по­те­шил! Крас­ным девуш­кам впору цве­там радо­ваться, не тебе, косо­ла­пому. Веночки из них, что ли, пле­сти будешь? Да я тебе, — хочешь? — мешок цве­тов наки­даю, всю землю ими покрою. Все белень­кие — один к одному.

И ну тря­сти рука­вом. А из рукава у него — сне­жинки, сне­жинки, сне­жинки, — и закру­ти­лась мете­лица хлопьями.

Мед­ведь говорит:

— Нет, ста­рик! Твои цветы мёрт­вые. Не пах­нут они и глаз не радуют. Ими только могилы засы­пать. А у Весны-кра­са­вицы каж­дый малый цве­то­чек — радость свет­лая, каж­дый сча­стье сулит. Ты при­дёшь — зиму лютую с собой при­ве­дёшь. А Весна идёт — красно лето за собой ведёт. Каж­дый малый цве­то­чек её мёд в себе копит, каж­дый летом ягоду нам обещает.

Помол­чал Мед­ведь и опять лапой закрылся.

— А мы, — шеп­чет, — мед­веди-то, ба-аль­шие сла­стёны! Я зимой в бер­логе сплю, снег да лёд надо мной, а сны мне всё про слад­кое снятся: про мёд да про ягоды.

— Ну, — ска­зал Дед Мороз, — коли уж ты, лох­ма­тый, о слад­ком меч­та­ешь, так мне и впрямь у вас делать нечего.

Рас­сер­дился и ушёл так далеко, что скоро Заяц, Косач да Мед­ведь и совсем о нём забыли.

Мишка-башка

Из при­бреж­ных кустов высу­ну­лась тол­стая зве­ри­ная башка, в лох­ма­той шер­сти блес­нули зелё­ные глазки.

— Мед­ведь! Мед­ведь идёт! — закри­чали пере­пу­ган­ные ласточки-бере­го­вушки, стре­ми­тельно про­но­сясь над рекой.

Но они ошиб­лись: это был всего только мед­ве­жо­нок. Ещё про­шлым летом он впри­скочку бегал за мате­рью-мед­ве­ди­цей, а этой вес­ной стал жить сам по себе, своим умом: решил, что он уже большой.

Но сто­ило ему только выйти из кустов — и всем стало видно, что боль­шая у него только голова — насто­я­щая тол­стая лох­ма­тая башка, а сам-то он ещё малень­кий, — с ново­рож­дён­ного телёнка, да смеш­ной такой: на корот­ких косо­ла­пых лапах, хво­стишко куцый.

В этот зной­ный лет­ний день в лесу было душно, парно. Он и вышел на бере­жок: так при­ятно тут обду­вал све­жий ветер.

Мишка уселся на траве, сло­жил перед­ние лапы на круг­лом брюшке. Чело­веч­ком сидел и сте­пенно погля­ды­вал по сторонам.

Но нена­долго хва­тило у него сте­пен­но­сти: он уви­дел под собой весё­лую, быст­рую речку, пере­ку­выр­нулся через голову и на соб­ствен­ных салаз­ках ловко съе­хал с кру­того бережка. Там стал на чет­ве­реньки — и давай лакать про­хлад­ную воду. Напился всласть, — и враз­ва­лочку, не спеша зако­со­ла­пил вдоль берега. А зелё­ные гла­зёнки так и свер­кают из шер­сти: где бы чего напроказить?

Чем дальше он подви­гался, тем выше и круче ста­но­вился берег. Всё громче и тре­вож­нее кри­чали над ним ласточки. Неко­то­рые из них про­но­си­лись мимо самого его носа с такой быст­ро­той, что он не успе­вал раз­гля­деть их, кто такие, и только слы­шал жуж­жа­ние их крылышек.

«Ишь, их тут сколько! — поду­мал Мишка, оста­но­вив­шись и погля­дев вверх, — что пчёл у дупла».

И сразу вспом­нил, как про­шлым летом мать-мед­ве­дица под­вела его с сест­рён­кой к пче­ли­ному Дуплу.

Дупло было не очень высоко, и мед­ве­жата почу­яли чудес­ный запах мёда. Впе­ре­гонки полезли на дерево.

Мишка пер­вый долез и запу­стил в дупло лапу. А пчёлы как загу­дят, как наки­нутся на них! Сест­рёнка завиз­жала и куба­рем вниз. А он отве­дал-таки души­стого слад­кого мёду. И опять засу­нул в дупло лапу и опять обли­зал её.

Но тут одна пчёлка больно ужа­лила его под глаз, а дру­гая — в самый нос. Он, конечно, не заре­вел, но очень быстро ска­тился с дерева.

Пчёлки хоть совсем махонь­кие, а сер­ди­тые; при­шлось уди­рать подальше в лес. А сест­рёнка ещё долго хны­кала: ей так и не уда­лось попро­бо­вать мёду.

Сей­час Мишка с опас­кой погля­ды­вал на стаю бере­го­ву­шек: он пер­вый раз их видел и не совсем был уве­рен, птицы ли они. А вдруг они такие боль­шие пчёлы?

Ну, так и есть: вон и дупла их — мно­же­ство чёр­ных дырок под самым обры­вом! То и дело выле­тают из них всё новые бере­го­вушки и с кри­ком при­со­еди­ня­ются к стае. А что кри­чат — непонятно.

Мишка их языка не знал. Пони­мал только, что сер­дятся. А ну как возь­мут в работу да нач­нут жалить?! Ой-Ой!

А дырок-то, дырок в берегу сколько! И в каж­дой, наверно, пуд мёда. Инте­ресно, — такой же он слад­кий, как у тех малень­ких лес­ных пчёлок?

Под самой кру­чей стоял почер­нев­ший от ста­ро­сти оль­ховый пень. Не долго думая, Мишка вска­раб­кался на него. Да нет, где там отсюда достать!

Мишка спу­стился с пня и полез вверх по круче. Ласточки всей стаей закру­жи­лись над ним и чуть не оглу­шили его своим кри­ком. Ну да пусть, лишь бы не жалили!

Ни одна не ужа­лила. И Мишка стал караб­каться в гору храбрее.

А гора пес­ча­ная. Мишка ста­ра­ется, лезет, а песок под ним осы­па­ется. Мишка вор­чит, сер­дится! Над­дал со всей силой. Глядь, что такое? Вся круча поехала! И он с ней едет, едет… И при­е­хал как раз на то место, откуда полез в гору…

Сел Мишка и думает: «Как же теперь быть? Этак ввек никуда не влезешь».

Ну, ведь Мишка — башка: живо при­ду­мал, как горю посо­бить. Вско­чил — да назад по речке, откуда при­шёл. Там без труда забрался по траве на невы­со­кий берег — и опять сюда, к обрыву.

Лёг на брюхо, загля­нул вниз: тут они, ласточ­кины дупла, прямо под ним! Только лапу про­тя­нуть! Лапу про­тя­нул, — нет, не достать!..

А ласточки над ним вьются, пищат, жуж­жат! Надо ско­рее. Про­су­нулся осто­рожно ещё впе­рёд, обе лапы тянет, вот уже было совсем достал, да кувырк!

Ах ты, глу­пая, тол­стая, тяжё­лая мед­ве­жья башка! Ну, куда такую башку годо­ва­лому мед­ве­жонку? Ведь перевесила…

Летит Мишка под кручу, через голову кувыр­ка­ется, — только пыль столбом!

Летит вниз, сам себя не пом­нит, да всё шибче, шибче…

Вдруг — раз! — его кто-то по лбу.

И стоп! При­ка­тил Мишка. Сидит.

Сидит — кача­ется: очень здо­рово его по лбу трес­нули. Чихает сидит: в нос песку набилось.

Одной лапой шишку трёт: боль­шу­щая шишка на лбу выскочила!

Дру­гой лапой гла­зёнки про­ти­рает: полны глаза песку да пыли.

Ничего тол­ком перед собой не видит. Только будто мая­чит перед ним кто-то высо­кий, чёрный…

— А‑а-а, так это ты меня по лбу! — заре­вел Мишка. — Я тебя!

Вски­нулся на дыбы, лапы над голо­вой, — да рраз! — со всей силы чёр­ному в грудь.

Тот — с ног. И Мишка не удер­жался: за ним сле­дом. Да оба, обняв­шись, — бул­тых в воду!

А под обры­вом-то омут глубокий…

Ушёл Мишка в воду весь — и с головой.

Ну, ничего, всплыл всё-таки.

Лапами зара­бо­тал, чёр­ного от себя оттолк­нул, — чёр­ный тоже всплыл. Мишка кое-как лягуш­кой, лягуш­кой до того берега.

Выско­чил на берег и без оглядки, пол­ным ходом мах­нул в лес!

Бере­го­вушки за ним тучей мчатся. Кри­чат: «Гра­би­тель! Разо­ри­тель! Про­гнали, прогнали!»

Мишке и огля­нуться неко­гда: вдруг там за ним ещё тот, чёр­ный, гонится?

А чёр­ный в омуте пла­вает: это пень. Высо­кий, почер­нев­ший от ста­ро­сти оль­ховый пень.

Никто Мишку по лбу не сту­кал: сам Мишка на пень нале­тел, лбом об него трес­нулся, как с кручи-то летел.

Башка-то у Мишки боль­шая, креп­кая, а сам ещё маленький.

Мно­гому ещё учиться надо без мамы.

Виталий Бианки. Рассказы и сказки о животных и природе

  

Рассказы и сказки Виталия Бианки о животных и природе

Список произведений

 
Аришка-Трусишка
Анюткина утка
Бешеный бельчонок
Водяной конь
В медвежьей шкуре
Глупые вопросы
Голубой зверёк
Где раки зимуют
Глаза и уши
Голубые лягушки
Горе-музыкант
Дятел и малиновка
Два белых, третий — как снег
Дробинка
Две вороны
Зеленый пруд
Зимнее летечко-1: Зимнее летечко
Зимнее летечко-2: Невидимки
Заяц, косач, медведь и весна
Золотое сердечко
Задерихвост
Заяц, косач, медведь и дед мороз
Как муравьишка домой спешил
Как я хотел зайцу соли на хвост насыпать
Как мышонок попал в мореплаватели
Кораблекрушение
Кому зуёк кланяется, а плиска хвостом кивает
Кукушонок
Кладовая
Красная горка
Кузя двухвостый
Как лис ежа перехитрил
Купание медвежат
Как муха медведя от смерти спасла
Кузяр-Бурундук и Инойка-Медведь
Кто чем поёт?
Люля
Лесные домишки
Лесные разведчики
Лис и мышонок
Латка (рассказы)
Лай (рассказы)
Лесной колобок — колючий бок
Лето
Лупленый бочок
Макс
Мал, да удал
Музыкальная канарейка
Муха и чудовище
Мышарик
Мышонок Пик
Мастера без топора
Музыкант
Моржиха
Музыка
Мастера без топора
Мишка-башка
Мышеловка
На дереве
Небесный слон
Непонятный зверь
Оранжевое Горлышко
Отчего у сороки такой хвост
О чём разговаривал Жаворонок с полевым Петушком
Перышко
Плавунчик
По следам
Подкидыш
Приказ на снегу
Птичьи разговоры
Про одного мальчика
Птичья песенка
Первая охота
Приключения муравьишки
Почему чайки белые
Поганки
Росянка — Комариная Смерть
Рыбий дом
Сова
Синичкин календарь
Сказки-несказки: Мишка-башка
Сказки-несказки: Почему чайки белые
Сказки-несказки: Хитрый Лис и умная Уточка
Снегирушка-милушка
Снежная книга
Сумасшедшая птица
Снежная книга
Снег и сон
Страшная ночь
Тайна ночного леса
Тигр-пятиполосик
Теремок
Терентий-Тетерев
Тетерева в лунках
Умная голова
Хвосты
Хитрый лис и умная Уточка
Хороший конец
Хвост-цеплялка и шёрстка-невидимка
Что увидел Жаворонок, когда вернулся на Родину
Черная лисица
Чей нос лучше?
Чьи это ноги?
Чёрная лисица
______________________________

В.Бианки. Рассказы и сказки о
животных и природе. Читаем онлайн

Биография Виталия Бианки
Читать рассказы других авторов

 

 

 

Скачать все рассказы в .PDF

Список книг:

Латка
Как муха медведя от смерти спасла
Перышко
Моржиха
Первая охота
Как лис ежа перехитрил
Черная лисица
Отчего у сороки такой хвост
Купание медвежат
Аришка-трусишка
Теремок

---

Латка

Таня сидела на крылечке — смотрела, как солнце тихонько опускается за озеро, покрытое льдом.

Вдруг идёт школьный учитель, а впереди него бежит незнакомая собачка.

Откуда такая? Таня таких не видела. Ростом невеличка, на коротких ножках, уши до полу, хвост культяпочкой. Сама вся белая, а на спине — чёрные пятна, и на одном глазу пятно, как заплатка.

Увидала Таню — марш-марш к ней на крылечко; села и лапку подаёт: здравствуй, мол!

Учитель подошёл, смеётся:

— Ишь ты, узнала хозяйку! Твоя ведь теперь эта собачка, Танюшка: я её из Ленинграда привёз от твоего дяди Пети. Собачка испанской породы. Вот и письмо к твоей матери.

Мать вышла на крыльцо, поздоровалась с учителем и прочла.

«Дорогая сестра! — писал дядя Петя. — Посылаю тебе собачку, уж не гневись. Мне в городе её никак нельзя держать: в шестом этаже ведь живу, сам весь день на заводе — вывести погулять её некому. А собачка больно хорошая, учёная, очень породистая, ласковая. Твоей Ташке за товарища будет; вещи разные приносить обучена. А летом приеду — на охоту с ней ходить буду. Я охотником решил стать. Вот собачку себе охотничью достал, а к лету соберусь с деньгами — глядишь, и ружьишко себе куплю. А дичь — всю тебе».

— С какого конца ружьё держать, ещё не знает, — улыбнулась мать, — а уж дичь дарит, чудак человек! — Глянула на собачку и руками всплеснула: —Желанные мои! Экая уродка бесхвостая!..

Со всей деревни ребятишки сбежались — и ну хохотать:

— Латка! Латка! Заплатка!

А соседские Колька и Толька тут же и дразнилку сложили:

Ташка, Ташка, простота,
У ней собачка без хвоста,
Ухи-то лопатой,
На глазу заплата!

Таня очень обиделась за свою собачку.

---

Как муха медведя от смерти спасла

Повадился медведь на овсы. Каждую ночь приходит, да не столько съест овса, сколько помнёт его и потопчет. Чистое разоренье колхозу!

Колхозники к охотнику:

— Так и так, Сысой Сысоич, выручай.

Сысой Сысоич охотник старый, заправский. Он взялся за дело умело.

Овсы были в лесу. Сысой Сысоич выбрал опушку и сделал себе лабаз: несколько жердинок на ветки положил, на чём сидеть. Днём ружьё почистил, ствол смазал маслом: чтобы блестел под луной, видней было бы стрелять. И ещё с вечера засел в засаду — на лабаз.

Отлично. Сидит на дереве, ждёт.

Вот смерклось. Пошли по лесу шелесты, шорохи, шёпоты. Всё кажется: вот идёт медведь, тут сучком треснул, тут в овсе зашелестел. А темно, ничего не видать.

Наконец взошла луна. Овсяное поле сразу заблестело серебряным озером. И видит Сысой Сысоич: вот он, медведь! Прямо под ним лежит, колосья лапами загребает и запихивает себе в пасть. Сладкое овсяное молочко сосёт, чавкает от удовольствия, — так вкусно!

Вот ладно.

Сысой Сысоич тихонько поднимает ружьё и наводит его на зверя. И уж совсем было нацелился, — вдруг летит что-то большое, чёрное — прямо Сысой Сысоичу в глаза!

И село на ружьё.

Тут Сысой Сысоич понял: это муха.

Маленькая она, муха-то, а села перед самым носом, и кажется большущей, как слон. Заслонила собой медведя от Сысой Сысоича.

Вот уж это неладно.

Сысой Сысоич на неё тихонько:

— Кышш!

Сидит муха.

— Ффф! — дунул на неё.

Муха сидит.

— Фффы! — дунул покрепче.

Муху снесло. Но только Сысой Сысоич стал целиться, муха опять тут как тут.

Вот уж совсем неладно.

Сысой Сысоич ещё крепче дунул:

— Ффыф!.

Слетела — и опять села на ствол. Такая упрямая, никак не прогонишь. Ух, как рассердился Сысой Сысоич!

Вот уж это совсем из рук вон плохо.

Сысой Сысоич передвинулся вперёд сколько мог на своём лабазе, занёс над мухой кулак… да как треснет по стволу!

Трах, бах, треск и гром! Ружьё стреляет, жердинки под Сысой Сысоичем ломаются, Сысой Сысоич летит с дерева — прямо к медведю.

Бедный зверь спокойно сосал вкусное овсяное молочко и совсем не ожидал такого нападения.

Он так перепугался, что вскочил и, даже не взглянув, кто это кинулся на него с неба, — сломя голову в лес.

Сысой Сысоич не очень расшибся и скоро поправился. Медведь больше на овсы не приходил. А муха, которая спасла медведя от верной смерти, неизвестно куда делась.

---

 Пёрышко

Художник пошёл с товарищами в лес на охоту. Он стрелял хорошо. А на охоте раньше никогда не бывал и не видел, как вспыхивает в зелени деревьев рыжее-рыжее перо лесного кулика — вальдшнепа.

Вальдшнеп выпорхнул у него из-под ног. Художник выстрелил, и убитая птица упала.

Художник поднял вальдшнепа и стал любоваться его красивым оперением. Глаз от него оторвать не мог. Каждое перышко его восхищало.

И захотелось художнику написать картину в красках: летит вальдшнеп среди леса.

Так вдруг захотелось, что бросил он товарищей и скорей пошёл домой.

Дома художник сейчас же принялся писать картину. Лес у него вышел скоро и хорошо. А вальдшнеп не выходил. Художнику хотелось написать красками все тоненькие-тоненькие чёрточки на перьях лесного кулика. Но кисти были для этого слишком толсты. И он с досады даже поломал несколько хороших кисточек.

Потом, чтобы успокоиться, он стал внимательно разглядывать вальдшнепа.

И тут он заметил, что в крыле у этой птицы, у самого сгиба, есть одно очень твёрдое и очень тоненькое перышко. Художник вырвал это перышко и вставил его в письменную ручку.

Получилась тоненькая, упругая кисточка — как раз такая, какой недоставало художнику. Он взял её и расписал на своей картине перья вальдшнепа так тонко, что потом все удивлялись: «Как он это сделал?»

---

Моржиха

Два брата ненца поехали на лодке стрелять моржей. Старший брат грёб на корме веслом, а младший стоял на носу лодки; в руках у него была винтовка. Он был в одежде из тюленьей шкуры, мехом вверх.

Скоро они увидели на краю ледяного берега моржиху с моржонком.

Старший брат повёл лодку вплотную к ледяному берегу.

Моржиха спала. Братья подъехали совсем близко, и младший выстрелил моржихе в голову.

Моржонок разом нырнул, а у раненой моржихи хватило силы кинуться в воду и ударить клыками лодку.

Лодка разлетелась в щепки.

Старший брат успел выскочить на лёд.

Младший выронил винтовку и полетел в воду.

Вдруг раненая моржиха кинулась к нему и ластами прижала его к себе так крепко, что охотник не мог шевельнуться. Она приняла человека в тюленьей шкуре за своего моржонка.

И нырнула с ним на дно моря.

«Вот я пропал» , — успел только подумать охотник.

Он уже задыхался.

Но тут, наконец, раненую моржиху покинули силы. Её ласты разжались.

Младший брат всплыл наверх вместе с мёртвой моржихой.

Старший брат протянул ему весло и помог выбраться на лёд.

Оба брата живы и сейчас.

На деньги, полученные за клыки моржихи, они купили себе винтовку вместо утонувшей.

Мясо моржихи съели.

А из толстой шкуры моржихи сшили себе отличную новую лодку.

---

Первая охота

---

Как лис ежа перехитрил

Жил в лесу Лис. Хитрый-прехитрый — всех проведёт и обманет. Уж на что Ёж мастер защищаться. На нём тулуп — куда как хорош, — Ежа и руками не возьмёшь. А Лис схитрил и взял.

Вот идёт Ёж по лесу, похрюкивает, ножками-коротышками по корешкам постукивает.

Лис на него.

Ёж брык! — и стал шариком. Поди-ка, сунься к нему, — кругом колючки.

Лис обошёл его кругом, вздохнул и говорит:

— Ну, раз ты теперь шарик, надо тебя покатать.

И лапой — осторожно, одними когтями, — покатил его по земле. Ёж — тук-тук-тук-фык! — сердится. А сделать ничего не может: развернись только — разом Лис зубами схватит!

— Катись, катись, шарик, — Лис говорит. И вкатил его на горку. Ёж — тук-тук-тук-фык-фык! — сердится, а сделать ничего не

может.

— Катись, шарик, под горку, — Лис говорит. И столкнул его вниз.

А внизу, под горкой, яма была. А в яме-то — вода.

Ёж — тук-тук-тук, фык-фык-фык! — да бух в яму!

Тут уж хочешь не хочешь, пришлось ему развернуться и к берегу вплавь пуститься.

А Лис уж тут как тут — и хвать его из-под низу за пузечко!

Только Ежа и видели.

---

Черная лисица

В лесах Якутии зимой появилась чёрная лисица.

Чёрные лисицы бывают очень редко. И шкура их стоит дороже всех других мехов.

Вот все охотники сейчас же бросили стрелять белок, даже соболей, и стали гоняться за одной этой лисицей.

Чёрный мех на снегу издалека виден. Чёрной лисице надо быть очень хитрой, чтобы спасти свою шкуру.

И она была такая хитрая, что никого к себе не подпускала на выстрел и не шла ни в одну ловушку.

Понемногу все охотники отказались от неё и принялись опять стрелять белок, соболей и других зверей.

Один только молодой зверолов ни за что не хотел отстать от неё. Он думал:

«Помучусь, зато уж поймаю её».

И продолжал гоняться за ней.

А чёрная лисица делала так: охотник идёт за ней, а она даст круг и выйдет на его след. И ходит за ним по лесу.

Молодой зверолов эту её хитрость понял.

«Ладно же, — думал он. — Ходи. А я расставлю по круговой тропке капканы да самострелы и буду ходить по этой тропке. Тут-то ты, матушка, и попадёшься мне».

Так и сделал.

Расставил на тропке капканы, снегом их запорошил, чтобы видно не было. Спрятал в кустах самострелы, а верёвочки, которые стрелу пускают, провёл через тропку.

И стал ходить по тропке.

Он ходит, и чёрная лисица за ним ходит.

Он через все верёвочки и капканы перешагивает, и чёрная лисица через них перепрыгивает.

Кружили-кружили, кружили-кружили, — охотник устал, еле ноги волочит. И задел за одну верёвочку.

Самострел выстрелил, и стрела попала зверолову в ногу. Он еле домой дополз. И всю зиму пролежал больной в постели.

А чёрная лисица так и ушла.

---

Отчего у сороки такой хвост

— Первая сказка, — сказал отец. — Жила-была птица. Спросишь, какая? Да никакая. Просто птица и всё тут. У неё имени не было, одно названье — птица. И жила она знаешь где? У человека в голове. Один раз человек открыл рот, хотел зевнуть. Она — порх, и вылетела.
Смотрит, — день весенний, весёлый. Небо голубое-голубое, на нём солнце, белые облака. Простору сколько!
Внизу стоит лес — кудрявый, густой, тенистый. Уютный такой. А ниже леса — река. Вода бежит, блещет, по берегам кусточки зелёные, песок золотой горит.
«Ах! — думает птичка. — Красота какая! Весело как!»
Весело-то весело, а кушать надо.
Видит: мухи, комары кругом летают.
Замахала крылышками, погналась за ними. А крылышки у неё ни длинны, ни коротки, ни круглы, ни остры: средненькие.
Машет крылышками, за мухами, комарами гоняется, а поймать не может.
Вдруг мчится стриж. Вперёд пронёсся, круг дал, да назад, да вниз, да вверх, вправо, влево, — да всех мух, комаров и переловил.
— Вот, — говорит, — как летать надо, чтобы мух, комаров ловить. Вот какие крылья для этого надо, видела?
Посмотрела птица, — у него крылья длинные-длинные. Сложит их, — под ними и хвоста не видно. Узкие крылья, острые, как кривые ножницы, если их растопырить.
«Ну, так я в лес полечу, — думает птица. — Там себе что-нибудь промыслю».
Прилетела в лес, а там — чаща. Крылья за ветки задевают, хвост поворачивать не успевает.
А хвост у неё ни длинен, ни короток, ни широк, ни узок, — средненький.
Выскочила из чащи сорока, хохочет:
— Да разве с таким хвостом в лесу летать?
Тут во какой хвост надо, видела?
И подняла свой хвост. А хвост у сороки длинней самой сороки.
— Крылышки тебе поменьше бы надо, покруглей, а хвоста прибавить, чтобы верть, и повернула, — верть, и в другую сторону. В чаще-то всё так.
Дёрнула хвостом и нет её.
«Ну, — думает птица, — значит, на реку мне лететь надо. Там промыслю».
И полетела.
Тут первой сказке конец, а тебе ответ, — отчего у сороки такой хвост.

---

Купание медвежат

Наш знакомый охотник шёл берегом лесной реки и вдруг услышал громкий треск сучьев. Он испугался и влез на дерево. Из чащи вышли на берег большая бурая медведица, с ней два весёлых медвежонка и пестун — её годовалый сын, медвежья нянька.

Медведица села. Пестун схватил одного медвежонка зубами за шиворот и давай окунать его в речку. Медвежонок визжал и барахтался, но пестун не выпускал его, пока хорошенько не выполоскал в воде.

Другой медвежонок испугался холодной ванны и пустился удирать в лес. Пестун догнал его, надавал шлепков, а потом — в воду, как первого. Полоскал, полоскал его — да ненароком и выронил в воду. Медвежонок как заорёт! Тут в один миг подскочила медведица, вытащила сынишку на берег, а пестуну таких плюх надавала, что он, бедный, взвыл.

---

Аришка-трусишка 

Колхозницы Федоры дочурку все Аришкой-Трусишкой звали. До того трусливая была девчонка, — ну, просто ни шагу от матери! И в хозяйстве от неё никакой помощи.

— Слышь, Аришка, — скажет, бывало, мать, — возьми ведёрочко, натаскай из пруда воды в корыто: постирать надо.
Аришка уж губы надула.
— Да-а!.. В пруду — лягушки.
— Ну и пусть лягушки. Тебе что?
— А они прыгучие. Я их боюся.
Натаскает Федора воды сама, бельё постирает.
— Поди, доченька, на чердаке бельё развесь — посушиться.
— Да-а!.. На чердаке — паук.
— Ну и пусть паук.
— Он ползучий. Я его боюся.
Махнёт Федора рукой на дочь, сама на чердак полезет.
— А ты, Аришка, пока хоть в чулан сходи, молока крынку принеси.
— Да-а!.. А в чулане — мыши.
— А хоть бы и так! Не съедят они тебя.
— Они хвостатые. Я их боюся.
Ну, что с такой трусишкой поделаешь?!
Раз летом убирали колхозники сено на дальнем покосе в большом лесу. Аришка от матери ни на шаг, цепляется за юбку, — работать не даёт.
Аришка-Трусишка рассказФедора и придумала:
— Ты бы, девушка, в лес сходила по малину.
Тут в лесу страсть сколько малины. Хоть лукошко набери.
Аришка — первая в колхозе сластёна. К ягодам липнет, как муха к сахару.
— Где, маменька, где тут малинка?
— Да вон на опушке. Идём, покажу.
Как увидела Аришка на кустах красные ягоды, так к ним и кинулась.
— Далёко-то в лес, слышь, не ходи, доченька, — наставляла Федора. — А напугаешься чего — меня кличь. Я тут рядом буду, никуда не уйду.
Славно поработалось в тот день Федоре: ни разу её из лесу Аришка не окликнула.
Пришло время полдничать. Только собралась Федора за дочуркой в лес, глядь — Аришка сама идёт. Все щёки у неё в малиновом соку и в руках — полное лукошко ягоды.
— Умница, доченька! — обрадовалась Федора. — И где же это ты столько много ягоды набрала?
— А там подальше, за ручьём, в большом малиннике.
— Ишь расхрабрилась, куда забрела! Говорила ведь я тебе: далеко в лес не заходи. Как там тебя звери не съели?
— Какие там звери? — смеётся Аришка. — Один медвежонок всего и был.
Тут уж Федоре пришёл черёд пугаться.
— Как… медвежонок? Какой такой медвежонок?..
— Да смешной такой, хорошенький. Мохнатый весь, носик чёрненький, а глазки зелёные-зелёные!
— Батюшки-светы! И ты не испугалась?
— И не подумала! Я ему: «Здравствуй, Мишук!» А он, бедненький, напугался — да на дерево от меня. Я ему кричу: «Слазь, Мишенька, слазь! Дай только поглажу!» А он выше да выше. Так и не слез ко мне. Поди, и сейчас на том дереве сидит, с перепугу-то.
У Федоры так сердце и оборвалось.
— А в кустах, доченька, никого там не приметила?
— Был кто-то, ходил, сучьями потрескивал да всё ворчал толстым голосом. Тоже, верно, малинку собирал. Уж я звала-звала: «Дяденька, пособи медвежонка поймать!» Да не вышел он ко мне.
— Дитя неразумное! — всплеснула руками Федора. — Да ведь это не иначе как сама медведиха кругом ходила, своего медвежонка берегла! Да как только она тебя насмерть не разорвала!
А колхозники, как такое услыхали, сейчас подхватили кто топор, кто вилы — да в лес!
В малиннике за ручьём и на самом деле нашли медведицу. Только она им не далась, ушла от них с другим своим медвежонком.
А того медвежонка, что на дерево залез, колхозники изловили и Аришке в подарок на ремешке привели.
Случилось это всё в прошлом году.
Теперь медвежонок с большого медведя вырос, а от Аришки ни на шаг, как, бывало, Аришка от матери. Сама Аришка — та всё ещё маленькая, только ещё в первый класс пошла, и над партой её чуть видно. Мишука своего нисколько не боится, хоть он вон какое страшилище вырос: лошади от него шарахаются и трактор на дыбы становится.
Нынче уж Федорину дочурку никто Аришкой-Трусишкой не зовёт — все Аришей с Мишей величают. Она старательная такая стала, всем девчонкам в пример, матери помощница. И за водой на пруд, и в погреб, и на чердак ходит.
Вот и пойми её, чего она раньше мышей-то боялась!

---

Теремок

Стоял в лесу дуб. Толстый-претолстый, старый-престарый. Прилетел Дятел пёстрый, шапка красная, нос вострый.
По стволу скок-поскок, носом стук-постук — выстукал, выслушал и давай дырку долбить. Долбил-долбил, долбил-долбил — выдолбил глубокое дупло. Лето в нём пожил, детей вывел и улетел.
Миновала зима, опять лето пришло.
Узнал про то дупло Скворец. Прилетел. Видит — дуб, в дубу — дырка. Чем Скворцу не теремок?
Спрашивает:
— Терем-теремок, кто в тереме живёт?
Никто из дупла не отвечает, пустой стоит терем.
Натаскал Скворец в дупло сена да соломы, стал в дупле жить, детей выводить.
Год живёт, другой живёт — сохнет старый дуб, крошится: больше дупло шире дыра.
На третий год узнал про то дупло желтоглазый Сыч. Прилетел. Видит дуб, в дубу — дырка с кошачью голову. Спрашивает:
— Терем-теремок, кто в тереме живёт?
— Жил Дятел пёстрый — нос вострый, теперь я живу — Скворец, первый в роще певец. А ты кто?
— Я Сыч. Попадёшь мне в когти — не хнычь. Ночью прилечу — цоп! — и проглочу. Ступай-ка из терема вон, пока цел!
Испугался Скворец Сыча, улетел.
Ничего не натаскал Сыч, стал так в дупле жить: на своих перышках. Год живёт, другой живёт — крошится старый дуб, шире дупло.
На третий год узнала про дупло Белка. Прискакала. Видит — дуб, в дубу дырка с собачью голову. Спрашивает:
— Терем-теремок, кто в тереме живёт?
— Жил Дятел пёстрый — нос вострый, жил Скворец — первый в роще певец, теперь я живу — Сыч. Попадёшь мне в когти — не хнычь. А ты кто?
— Я Белка — по веткам скакалка, по дуплам сиделка. У меня зубы долги, востры, как иголки. Ступай из терема вон, пока цел!
Испугался Сыч Белки, улетел.
Натаскала Белка моху, стала в дупле жить.
Год живёт, другой живёт — крошится старый дуб, шире дупло.
На третий год узнала про то дупло Куница. Прибежала, видит — дуб, в дубу — дыра с человечью голову. Спрашивает:
— Терем-теремок, кто в тереме живёт?
— Жил Дятел пёстрый — нос вострый, жил Скворец — первый в роще певец, жил Сыч — попадёшь ему в когти — не хнычь, теперь я живу — Белка — по веткам скакалка, по дуплам сиделка. А ты кто?
— Я Куница — всех малых зверей убийца. Я страшней Хоря, со мной не спорь зря. Ступай-ка из терема вон, пока цела!

---