Рассказы врача скорой помощи

15 января в 6.00 на телеканале «МИР» стартует показ сериала «Дежурный врач». Фильм рассказывает о буднях сотрудников скорой помощи. Все медицинские случаи, с которыми сталкиваются герои картины, взяты из реальной практики киевских врачей. Герои фильма ежедневно помогают десяткам людей, причем иногда эта помощь бывает не только медицинской, но и чисто человеческой. Врачам часто приходится быть хорошими психологами и советчиками. Есть у них и своя личная жизнь, в которой не всегда все идет гладко.

Смотрите 15 января в 6.00 на телеканале «МИР» первую серию фильма «Дежурный врач».

А как проходят будни реальных врачей «скорой помощи»? Оказывается, они полны не только сложных медицинских задач. В них хватает также веселых и парадоксальных историй на работе. Некоторыми из них врачи и фельдшеры поделились с «МИР 24».

Вышибала

Марат, Санкт-Петербург:

Мне однажды пришлось дверь в квартиру вышибить. Приезжаю я на вызов к грудному ребенку. Жму на кнопку звонка и получаю увесистый удар током! Из двери высовывается молодая женщина, я ей с возмущением и говорю: «Что же это у вас тут за безобразие!». Она удивилась, вышла посмотреть на звонок, а дверь в квартиру захлопнулась. Женщина растерялась: «У меня же ребенок на пеленальном столике остался, он же упадет!». Я ее отодвинул, навалился на дверь боком, и та вдруг неожиданно легко упала целиком внутрь – совсем хлипкая оказалась. И я уже лежу поверх двери на полу. Мамаша молодая охнула, перепрыгнула через меня и – к ребенку бегом. А я еще немножко полежал, пришел в себя и поплелся за ней. Ребенок, кстати, в полном порядке оказался.

Икар

Ольга, Санкт-Петербург:

Алкоголики – необыкновенно везучие люди. Такое выделывают, что трезвый человек уже бы в гроб сыграл, а им – хоть бы хны. У нас на участке мужик был, который, как со своей сожительницей поругается, так выпьет и прыгает с балкона. Мы несколько раз на такие вызовы ездили, но ему хоть бы что: ушибы только, даже переломов не было. Он на кусты прыгал, или в сугроб.

А потом тот же самый мужик возвращался с работы абсолютно трезвый, поскользнулся и поломался так, что долго потом, присмиревший, на костылях прыгал.

Интимный диагноз

Ирина, Москва:

Пару лет назад среди медиков из уст в уста передавалась история про такой диагноз, написанный в карте вызова: «Ранение больших половых губ лопастью вертолета». Это официальная запись! Когда ее увидели в приемной больницы, врачи уже готовы были реанимационные мероприятия проводить, а заодно пытались представить, как такую травму можно получить. А выяснилось, что дело было так: бабушка утром ходила в ночнушке, не надев белье. А внук стал запускать игрушечный вертолетик…

Собачья работа

Игорь, Санкт-Петербург:

Работа у нас – чистое издевательство, хотя лично я ни на что ее не променяю! Но после суток об одном мечтаешь – залезть под горячий душ, содрав предварительно прилипшие к телу шмотки, пропахшие потом, дезинфекцией, а иногда и чем похуже, как минимум прокуренные и заскорузлые. Я, зайдя в дом, раздеваюсь прямо в прихожей, на линолеуме, и снятые вещи хорошенько трясу, высунув за дверь. Мало ли что я мог на себе притащить! Клопов, вшей, блох – что угодно! Потом засовываю все это в пакет и завязываю, а потом уж в стиральную машинку.

И вот трясу я одежду, и из кармана выпадает… черный женский лифчик! А я вот хоть убей, не знаю, как эта деталь могла попасть мне в карман. Потом рассказал врачу с водителем, они так над моим недоумением ржали, что мы чуть в столб не врезались! Но я так и не вспомнил, откуда он взялся.

Похищение доктора

Илья, Москва:

Мы как-то не того врача увезли из приемного отделения, по ошибке. Это был бывший наш коллега, со скорой. Он полгода назад перешел работать в больницу. И у него, и у нас конец дежурства, соображаем плохо. Госпитализировали больного, новый вызов нам дали. В машину прыгаем, а он стоит – курит. Мы ему кричим: все, поехали, вызов же! Ну, он и послушался на автомате – прыгнул в машину. Только на половине дороги поняли, что наш-то врач там, в больнице остался…

Пламенный мотор

Юрий, Москва:

Однажды был у меня случай: у человека удалось завести сердце спустя целых полчаса после его остановки! Наша фельдшер, грамотная молодая тетка, приезжает на вызов.. и у нее пациент лет пятидесяти теряет сознание. Пульс не прощупывается, сердцебиения нет. Она бросается вызывать реанимацию, а ей говорят: «Мы на фельдшерские вызовы не ездим. Нам надо, чтобы врач вызов подтвердил».

Приезжаю я с бригадой минут через пятнадцать и вижу: Ленка, наш фельдшер, мокрая вся от пота, как заведенная делает мужику массаж сердца и искусственное дыхание рот в рот. Мой фельдшер бросается ей помогать, и они вдвоем бездыханного дядьку качать продолжают. Я подключаю электрокардиограф – прямая линия! У Ленки, видимо, слегка отлегло, что она уже не одна, и она начинает в промежутках между выдохами рот в рот тихонько ругаться, что мужик-то еще и пьяный, противно.

Я вызываю реанимацию, подтверждаю остановку сердца. И вкалываю напрямую в сердечную мышцу длинной такой иглой адреналин. Первый и последний раз в своей практике! Еще минут через 10 приезжает реанимационная бригада, врач готовит дефибриллятор. Потом командует: «Убрали руки!» – это чтобы всех остальных током не шарахнуло. Наш мужик получает импульс и – ничего! Кардиограф показывает прямую линию! Я говорю: «Давайте попробуем еще раз, терять-то нечего». И, после второго разряда, кардиограф вдруг начинает выдавать совершенно нормальный рисунок кардиограммы! А мужик вдруг садится, оглядывается и говорит: «Я что, отключился?». Нашаривает свои очки и начинает их в рот совать… Мы его аккуратненько положили и в больницу доставили.

А спустя два месяца я в этом районе оказался, забежал в магазин колбасы купить. Смотрю, стоит тот самый мужик в очереди в вино-водочный отдел, как ни в чем не бывало.

Финансовый казус

Семен, Новосибирск:

Как-то раз вызывают нас в отделение милиции: мужчине плохо с сердцем. Там у них подобранный на улице алкаш отключаться начал. Ну, мы укол сделали, и уносим больного на носилках. А дежурный говорит: «Заберите и это!» – и брезгливо нам сует полотняную сумку. В сумке колбаса, растерзанный батон накрошен, пустая бутылка и какие-то мокрые тряпки вперемешку с газетами. И вдруг фельдшер наш встал в позу: «Ну уж нет, опись будем составлять!». И вываливает весь этот мокрый хлам на стол дежурному – тот даже отшатнулся. И вдруг после всего из недр сумки вываливается подмокшая сберкнижка и в ней – толстенькая стопка крупных купюр. Милиционер даже побледнел при виде нее. Чувствовалось, что обидно ему до соплей, что сам он сумку проверить побрезговал.

Деньги при выписке из больницы мужику отдали: они его в сейфе больницы дожидались. В приемном отделении нам потом рассказали, что он очень удивлялся, что они все остались целы.

Воровка

Светлана, Москва:

Врачи скорой помощи хорошо знают, что им нужно быть осторожными: помимо всяких нападений в квартирах и подъездах, им нередко грозят еще и обвинения… в краже. Да-да, если что в квартире пропало, то тут же вспоминают, что тут была «скорая». И пишут жалобу в центр. А когда предмет находится, то очень редко считают нужным извиниться.

У меня такое было. Мужику стало плохо. Я ему и место попросила в больнице поближе, чтобы жене его посещать удобно было, и собраться помогла, и вообще отнеслась с полным вниманием. А его жена, которой и дома-то не было, потом накатала кляузу, что я украла у нее набор дорогой косметики. И на подстанцию приехала с обвинениями. Меня всячески успокаивал наш заведующий, валерьянкой поил, устроил очную ставку в своем кабинете, под присмотром. А тетка говорит: «Что, подготовилась? Всю мою косметику с лица смыла?». Так хотелось ей в физиономию вцепиться!

Правда, когда косметику она нашла, то официально написала отказ от претензий. А все равно до сих пор обидно!

Подарок покойника

Анна, Москва:

На московских подстанциях из уст в уста переходила история про фельдшера, который был вынужден уйти из профессии, поскольку его везде поднимали на смех. А дело было вот как: вечером он получил крайне неприятный вызов: мужика вытолкнули из поезда. В этом случае полиция вместе со «скорой» собирают фрагменты тела, пока не найдут все. Оформляют документы, и потом «скорая» все это везет в спецморг. На подстанции фельдшера попросили: мол, ты уж возьми все это на себя, и больше до конца дежурства мы тебя не тронем, другие по вызовам ездить будут.

А зима, холод, и проходил он там вдоль путей с полицейскими почти до шести утра. Когда они все перемерзли до полубессознательного состояния, и, все описав, уже направлялись в машину, фельдшер этот на путях нашел еще валявшуюся в стороне спортивную сумку. Кинулся за служивыми, а они уже отъехали. Ну, он сумку эту бросил в машину и забыл – заснул, пока ехали.

Добрались, тело сдали, документы подписали… До утра провозились. Уже и смена закончилась. Сел наш фельдшер в машину, чтобы на подстанцию ехать, и видит сумку. Бросился с нею опять в морг – сдавать по описи. А там тоже пересменка, санитары пытались от него отбрыкаться, а фельдшер настаивает. Ну, опять вернулся приемщик, обматерил его – давай, мол, твою сумку. Открыли – а там до самого верху плотно уложенные пачки денег… Приемщик так и сел! Уже часов в 10 утра закончили все оформление. Возвращается фельдшер в машину, рассказал водителю, как было дело.

А водитель говорит: «Чтобы я тебя, гада, больше в моей машине никогда не видел! Я тебя просто убью! Ты что же, гад, сделал? Эта же сумка вообще нигде не числилась! Ее милиция не видела! Ты хоть понимаешь, что и твои, и мои дети были бы на всю жизнь обеспечены, если бы ты не был таким принципиальным идиотом?».

Специальный сленг

Юрий, Москва:

Внутри подстанций всегда принят некий свой внутренний сленг. Часто адреса сокращают, когда по громкой связи передают, какая бригада куда должна ехать. В зону обслуживания моей подстанции входили дома по Херсонской улице. И, если надо ехать на Херсонскую, то объявление по громкой связи звучало очень неприлично! Но действительно неудобно стало только тогда, когда к нам пришли две учительницы – договариваться об экскурсии на подстанцию для школьников.

Пандемия коронавируса сделала очевидным то, что российским обществом долго игнорировалось: главная профессия, от которой на самом деле зависят жизни миллионов людей в стране, — врач. Доктора и медсестры впервые так явно оказались в центре внимания, хотя обычно во время национальных трагедий почему-то оказываются в тени. «Лента.ру» публикует монологи врачей скорой о том, как они проходили через самые страшные события новой российской истории — последней чудовищной железнодорожной катастрофы в СССР, терактов на улице Гурьянова в Москве и в Театральном центре на Дубровке.

«Езжайте на зарево, там катастрофа»

Тамара Стрига, Республиканская станция скорой медицинской помощи и центр медицины катастроф, Уфа, Башкортостан.

Медсестра-анестезист реанимационной бригады, работала на ликвидации последствий взрыва газопровода под Уфой в 1989 году. Тогда из-за утечки в низине скопился газ, и в тот момент, когда по этой местности проезжали два пассажирских поезда, произошел взрыв чудовищной силы. Погибли 780 человек, но жертв могло быть еще больше, если бы не врачи и местные жители.

— Тогда я работала в составе реанимационной бригады на центральной подстанции. Ночью поступил вызов, на который мы выехали около четырех часов утра. Мы не знали точного адреса и ехали на зарево — нам так и было сказано: езжайте на зарево, там произошла какая-то катастрофа. На тот момент не было известно ничего. Просто какой-то взрыв — другой информации у нас не было.

У нас нефтяная республика, и я думала, что могло прорвать трубу, мог взорваться газ. Но никто даже не мог представить, что в момент взрыва там проходили два поезда, которые между собой даже толком не разъехались. Никто даже не предполагал, с каким количеством пострадавших мы столкнемся и с какими травмами они будут. Мы думали, что просто едем на аварию газопровода, — что ж, не в первый раз.

Выехали мы туда сразу двумя бригадами: реанимационной и кардиологической. Доехали до лесополосы. Было очень темно, и проехать дальше возможности не было. Очень скоро к нам выехала пожарная машина, которая вывезла сразу несколько человек. Руководители бригад залезли туда, на верх пожарной машины, потому что наши легкие автомобили не могли там пройти.

Врач-реаниматолог и врач-кардиолог уехали туда. Мы остались с помощниками оказывать помощь. Следом подъехала инсультная бригада.

Жуткое зрелище! Мы их погрузили в машину и отправили в больницу.

В это время подъехал наш более проходимый реанимобиль, на котором мы смогли подъехать к месту катастрофы. Там было хоть какое-то освещение — прежде всего от пожара. Та картина, которая предстала моим глазам, была жуткой. Это полотно лежало на очень высокой насыпи, а мы находились в низине.

В основной массе, как я понимаю, это было местное население, которое смогло туда добраться. Они забирались наверх и на матрасах, на одеялах спускали вниз пострадавших. Когда они увидели, что подъехал автомобиль, они стали подтаскивать жертв к нам. Пришлось развернуть госпиталь.

Благо там был мотоцикл — то ли из больницы, то ли еще откуда-то, и нам привезли одеяла. Мы их разложили и стали оказывать помощь на месте. Пришла партия, оказали помощь, и пострадавших уже вывозили другие бригады.

Был грузовик, полностью забитый ранеными людьми. Подъехала бригада на уазике и вытрясла все, что у них было: обезболивающие, гормоны… Мы залезали в кузов и делали все, что могли.

К нам спускали много пациентов, но это была не та часть, которая пострадала серьезно. К тем подгоняли железнодорожные платформы, грузили их туда и развозили в разные стороны. На насыпь мы сами поднялись, только когда уже рассвело, когда этот бесконечный поток более-менее иссяк.

У нее была травма черепа, и был виден запеченный мозг. Только тогда пришло осознание, что это человек, а не кукла. Какая там была температура, что она так обуглилась?!

На ступеньках было очень много тел — видимо, тех, кто не успел выскочить. Длительное время собирали людей по лесам, ведь многие из тех, кто смог выбраться, разбежались от зарева кто куда. Когда наша операция завершилась, мы поехали в Улу-Телякскую больницу. Это было раннее утро. Там мы стали распределять поток пациентов по разным стационарам.

Нам пришлось перевозить военного, офицера по фамилии Донцов. Всю дорогу он был в сознании. Мы его везли в стационар райцентра. Он постоянно рассказывал о том, что с ним произошло и что он там видел. Потом про него Свердловская киностудия (он сам из Свердловска) снимала фильм, и статьи про него выходили под заголовком «Звезда для героя».

У него было 85 процентов ожогов тела — он был обречен. Он сопровождал солдат, которые поступали в военное училище. Когда раздался этот взрыв, он моментально слетел со своей верхней полки и остался, по его словам, «в одних часах». Все сгорело моментально, такая там была температура.

О себе он не думал. Единственное, что он попросил, — передать его жене, чтобы та вышла замуж снова, ведь у них был маленький ребенок, которому нужен отец. Он понимал, что вряд ли выживет. И только при подъезде к стационару он у нас «загрузился». С такой травмой он действительно не выжил, при всей своей силе духа.

Когда мы развезли первую партию людей по стационарам и ближе к вечеру вернулись на скорую, пошли на вторые сутки. Поскольку пострадавших было очень много, мы не ушли с работы и продолжали развозить их по местным стационарам.

Мы летали на санавиации в составе не только взрослой, но и детской реанимационной бригады, потому что было очень много пострадавших детей. Борт санавиации был оснащен носилками, стационарными лежаками в несколько ярусов.

Это было тяжело. Мне пришлось работать с детьми. Трехлетняя девочка осталась круглой сиротой, потому что родители погибли. Ее перевозили с ожогами в Москву, она не понимала сути происходящего. «Мама с папой в больничке, лечатся», — пытались ее успокаивать. И вот эти ручки ее в лангетах, переломанные и обожженные, которыми она берет наше национальное блюдо — беляш… Честно скажу вам, все внутри переворачивается.

Я запомнила хорошо девочку, лежавшую на нижней полке. Когда я проходила мимо, она схватила меня за халат и спросила: «Тетя, а в самолете газопровод не взорвется?» Естественно, приходилось успокаивать. Все это было настолько психологически тяжело…

Я до сих пор работаю в скорой. Наверное, это основное для работников скорой помощи, для всех одинаковое: если ты здесь проработал года три-четыре, ты уже никогда отсюда не уйдешь, это уже не работа, это образ жизни. Когда ты видишь, что реально спасаешь человеку жизнь, вытягиваешь его с того света, несмотря на то, что дико устаешь физически и с тебя тридцать три пота сходит, — все равно получаешь огромное эмоциональное удовлетворение. Ты помог! Адреналин, удовлетворение работой — это держит тебя на скорой. Ты уже нигде больше не сможешь работать, этого будет не хватать. Живой работы не хватать.

«Пострадавших выносили одного за другим»

Игорь Надеждин, в 1980—1990-х — работник скорой помощи в Москве.

Был одним из тех, кого направили на место взрыва дома на улице Гурьянова — тогда около полуночи взорвали два подъезда панельной девятиэтажки. Погибли 106 человек, ранения получили почти 700.

В 1999-м произошла серия терактов. Все они, кстати, произошли за минуту до полуночи. Я был на месте взрыва дома на улице Гурьянова.

Это был панельный дом, поэтому многих удалось спасти из-под обломков. В первые шесть часов после взрыва пострадавших выносили одного за другим. Сначала шли люди с минно-взрывными травмами, осколочными ранениями, пациенты с синдромом вертикального сдавления.

Затем к врачам стали подходить те, кто в первые часы на здоровье не жаловался. У одного такого был перелом руки и черепно-мозговая травма, а он из-за шока этого не замечал. Человек с инфарктом несколько часов провел на ногах, а потом подошел: «Что-то мне плохо». Сняли кардиограмму, а там обширнейший инфаркт, и до больницы живым его уже не довезли.

Рядом с местом взрыва для пострадавших открыли школу. Буквально вышибли двери, так как было соответствующее распоряжение Лужкова.

А в остальном городе люди продолжали болеть, то есть больницы были заполнены, но, слава Богу, была выстроена система медицины катастроф, то есть и койки для пострадавших от терактов имелись.

Согласно строгому предписанию, врачам скорой помощи запрещено входить в очаг чрезвычайной ситуации, можно работать только на его границе. Всегда организуются так называемые сортировочные площадки, куда собираются все пострадавшие, и врачи работают там.

Я пришел на скорую еще в 1988 году, МЧС еще не существовало, но врачи уже не имели права входить в очаг. Обсуждался вопрос о создании медицинской милиции. По многим причинам, в том числе из-за большого числа нападений на скорую помощь.

Эти нападения начались в конце 80-х, после того как на фоне гласности вышло несколько репортажей о работе скорой, где рассказывалось, что мы возим с собой на вызовы наркотики. Соответственно, целью нападения были именно они. Тогда мы ездили на рафиках, которые комплектовались алюминиевыми медицинскими ящиками с откидной передней стенкой. Они были значительно тяжелее нынешних пластмассовых. И почти на каждой подстанции лежал ящик, разрубленный топором.

При этом стерилизатор с «марафетом», как такие средства называли на нашем жаргоне, по инструкции всегда хранился в кармане, и нападающие об этом, слава Богу, не знали.

***

В октябре 1993 года ситуация в стране, как известно, была очень непростая (из-за конституционного кризиса и конфликта между Борисом Ельциным и Верховным Советом во главе с Александром Руцким в Москве шли бои, танки расстреливали Белый дом — прим. «Ленты.ру»), но система оказания экстренной медпомощи сработала хорошо. В городе дежурили 800 скорых. Было много добровольцев, которые таскали раненых.

18 сентября был указ Ельцина о роспуске Верховного Совета, который исполнять отказались. Нас тогда перевели на казарменное положение, и две недели я ночевал на работе. Ежедневно я выезжал к Белому дому — вернее, к штабу, который был развернут в гостинице «Мир». Там были и врачи, и милиция, очень много ОМОНа, подразделения внутренних войск.

Предметом шуток были какие-то ушлые бизнесмены, которые привозили и тем, кто осадил Белый дом, и тем, кто там держал оборону, маленькие жестяные банки с Herschi Cola и печенье Wagon Wheels. 10 октября в «Московском комсомольце» даже вышло фото с этим продуктовым наборчиком и талоном, по которым мы питались в столовой гостиницы «Мир». Снимок был подписан «паек бунтовщика», и отмечалось, что он был сделан в Белом доме, но на самом деле — в гостинице «Мир», и это был паек какого-то омоновца.

Я там раз и навсегда избавился от сутулости. На выходе из этой самой столовой мне навстречу шел отряд ОМОНа откуда-то из Барнаула или Кемерова. Каждый из них трогал меня рукой, касался спины. Около трех сотен человек. Я не мог понять, что происходит. Потом узнал, что у этих омоновцев была примета: перед делом надо потрогать горбуна. На следующий и в остальные дни я уже тщательно следил за своей осанкой.

Но как врачу-скоропомощнику мне больше запомнилось событие, произошедшее незадолго до того, 24 июня 1993 года.

Это было на Дмитровском шоссе. Грузовик при перестроении зацепил бензовоз, и у него треснула цистерна. Топливо потекло в сторону трех стоявших друг за другом троллейбусов. Бензин загорелся, и два троллейбуса объяло пламенем. Водители успели открыть двери, но выйти успели далеко не все пассажиры. В итоге погибли 12 человек, еще 42 были госпитализированы.

Разумеется, на Дмитровке сразу образовался затор, но у нас тогда были очень крутые водители, знавшие Москву как свои пять пальцев. Наш вез нас от Склифа до места ЧП какими-то дворами, и доехали мы минут за семь.

Напротив горевших троллейбусов была стоматологическая поликлиника, многих пострадавших сразу заводили и заносили туда.

Как оказалось, в одном из загоревшихся троллейбусов были три омоновца, которые ездили сдавать вступительные экзамены в Высшую заочную юридическую школу. Они спасали людей из огня, сильно обгорели, а один из них, Лев Новиков, превратился в живой факел. Потом он сам как-то добрался до скорой. Абсолютно голый, так как вся одежда на нем сгорела. Он даже мог говорить. В Склифе за его жизнь боролись еще полтора суток.

23 самых запоминающихся врача из фильмов — в нашей галерее:

«В коробке лежали шприц-тюбики с антидотами»

Игорь Чугреев, в прошлом работник московской скорой помощи, сейчас медик-доброволец на Донбассе.

В октябре 2002 года прибыл на вызов к Театральному центру на Дубровке — там террористы захватили актеров и зрителей мюзикла «Норд-Ост». Захват и штурм закончились гибелью, по разным данным, от 130 до 174 человек.

— Прямо напротив захваченного террористами здания Театрального центра на Дубровке был госпиталь для ветеранов. Помню, как его экстренно освобождали от пациентов: дедушек и бабушек выводили завернутыми в одеяла, в одних кальсонах.

Машин скорой помощи было очень много, но они друг другу перекрывали дорогу и долго не могли выехать. Путаница ужасная, мат на всю площадь стоял…

О том, что будет пущен газ, не знали ни врачи, ни даже собровцы, штурмовавшие Театральный центр вместе с бойцами «Альфы». Только у них были защитные маски.

Не помню, кто спросил: «Кто здесь врач?» Я и еще один человек из отряда «Альфа» отозвались. Он дал каждому по картонной коробке. Там лежали шприц-тюбики с антидотами. Мы стали колоть сами и раздали еще нескольким людям. Прямо через одежду кололи.

В заложниках там было 916 человек, погибли, по разным данным, от 130 до 174 человек. Около двух сотен пострадавших отвезли оттуда в Склиф. Никто из них, насколько я знаю, не погиб. А все потому, что там в отдельном корпусе была реанимация при отравлениях, и в ней работали мастера своего дела.

Они отказались действовать по той тактике, которую им приказал использовать человек, руководивший оказанием медпомощи пострадавшим в «Норд-Осте». Тот, в частности, сказал, что нужно перевести людей на искусственную вентиляцию легких (ИВЛ) и ввести им несколько препаратов.

А в Склифе ему ответили, что вводить ни в коем случае ничего нельзя — только ИВЛ. После этого к ним приехали люди от того начальника, но склифовские врачи им просто не открыли двери. В итоге своей настойчивостью спасли пациентов.

В Луганскую народную республику я приехал как военкор. Однажды беседовал с главврачом центральной станции скорой помощи в Луганске, и он чуть не расплакался: сказал, что у них 75 процентов врачей, фельдшеров и водителей уехали. Некому ездить на вызовы. Это было через пять дней после того, как сбили малазийский «Боинг».

Я ему предложил свою помощь в качестве врача-добровольца, сказал, что работал много лет на скорой в Москве. Меня с ходу взяли.

Водитель у меня был один и тот же, только изредка его другой подменял. По дороге не раз попадали под бомбежку, старались объезжать те места, по которым била артиллерия, но огонь все время смещался, бывало, приходилось много раз менять маршрут.

Один раз решили объехать через поле, но снаряды падали прямо перед нами. Выпрыгнули из машины, спрятались в каком-то овраге, но тогда обошлось благополучно.

Зато была и приятная мелочь: в Луганске скорая передвигалась на «Пежо». Эти микроавтобусы были, на мой взгляд, в сто раз лучше «Газелей», на которых долгое время ездила скорая в России.

***

В Москве я работал в лихие 90-е и много чего навидался. Приезжаешь на вызов по одним жалобам, а там человек с пулевым ранением. И так далее.

У нас был старый-старый рафик, весь дребезжал, еле передвигался. Долго и упорно просили новый — и дождались. Дали новый или по крайней мере как новый. На вторую смену выпал жаркий день. В Бирюлево остановились попить кваску в розлив из бочки. Припарковались, зашли за угол, где стояла эта бочка, купили, стоим пьем. И тут кричат: «Пожар! Пожар!» Оказалось, наша машина загорелась. За три минуты от нее ничего не осталось.

Водитель плакал: у него пиджак в машине остался с паспортом и правами. Я плакал, думая о том, как буду наркоту списывать, и так далее. Выяснилось потом, что-то коротнуло, нашей вины никакой не было. Пришлось опять пересаживаться на старую колымагу.

Однажды пришлось встречать Новый год в лифте. Приехали на вызов с девушкой-фельдшером примерно в 23:10 — мужчина 45 лет с повышенным давлением. Но мы так до него и не добрались.

Дом был буквально через дорогу от подстанции. Мы думали, что успеем до курантов вернуться. Застряли между третьим и вторым этажами. Позвонили в диспетчерскую — там все бухие. Поздравили нас с наступающим и сказали, что ждать нам придется долго.

Где-то уже в половине первого вышли жильцы третьего этажа. Мужик притащил какую-то фомку, приоткрыл дверь лифта сантиметров на десять. Потом вышли его соседи. Стали нам со стола приносить выпить-закусить. В итоге просидели мы там до половины четвертого утра, пока ремонтники не пришли.

Читайте также:

Смотрите наши видео:

Байки скорой помощи

Пандемия коронавируса сделала очевидным то, что российским обществом долго игнорировалось: главная профессия, от которой на самом деле зависят жизни миллионов людей в стране, — врач. Доктора и медсестры впервые так явно оказались в центре внимания, хотя обычно во время национальных трагедий почему-то оказываются в тени. Накануне Дня работника скорой помощи, 28 апреля, «Лента.ру» публикует монологи врачей скорой о том, как они проходили через самые страшные события новой российской истории — последней чудовищной железнодорожной катастрофы в СССР, терактов на улице Гурьянова в Москве и в Театральном центре на Дубровке.

«Езжайте на зарево, там катастрофа»

Тамара Стрига, Республиканская станция скорой медицинской помощи и центр медицины катастроф, Уфа, Башкортостан.

Медсестра-анестезист реанимационной бригады, работала на ликвидации последствий взрыва газопровода под Уфой в 1989 году. Тогда из-за утечки в низине скопился газ, и в тот момент, когда по этой местности проезжали два пассажирских поезда, произошел взрыв чудовищной силы. Погибли 780 человек, но жертв могло быть еще больше, если бы не врачи и местные жители.

— Тогда я работала в составе реанимационной бригады на центральной подстанции. Ночью поступил вызов, на который мы выехали около четырех часов утра. Мы не знали точного адреса и ехали на зарево — нам так и было сказано: езжайте на зарево, там произошла какая-то катастрофа. На тот момент не было известно ничего. Просто какой-то взрыв — другой информации у нас не было.

У нас нефтяная республика, и я думала, что могло прорвать трубу, мог взорваться газ. Но никто даже не мог представить, что в момент взрыва там проходили два поезда, которые между собой даже толком не разъехались. Никто даже не предполагал, с каким количеством пострадавших мы столкнемся и с какими травмами они будут. Мы думали, что просто едем на аварию газопровода, — что ж, не в первый раз.

Выехали мы туда сразу двумя бригадами: реанимационной и кардиологической. Доехали до лесополосы. Было очень темно, и проехать дальше возможности не было. Очень скоро к нам выехала пожарная машина, которая вывезла сразу несколько человек. Руководители бригад залезли туда, на верх пожарной машины, потому что наши легкие автомобили не могли там пройти.

Врач-реаниматолог и врач-кардиолог уехали туда. Мы остались с помощниками оказывать помощь. Следом подъехала инсультная бригада.

Жуткое зрелище! Мы их погрузили в машину и отправили в больницу.

В это время подъехал наш более проходимый реанимобиль, на котором мы смогли подъехать к месту катастрофы. Там было хоть какое-то освещение — прежде всего от пожара. Та картина, которая предстала моим глазам, была жуткой. Это полотно лежало на очень высокой насыпи, а мы находились в низине.

В основной массе, как я понимаю, это было местное население, которое смогло туда добраться. Они забирались наверх и на матрасах, на одеялах спускали вниз пострадавших. Когда они увидели, что подъехал автомобиль, они стали подтаскивать жертв к нам. Пришлось развернуть госпиталь.

Благо там был мотоцикл — то ли из больницы, то ли еще откуда-то, и нам привезли одеяла. Мы их разложили и стали оказывать помощь на месте. Пришла партия, оказали помощь, и пострадавших уже вывозили другие бригады.

Был грузовик, полностью забитый ранеными людьми. Подъехала бригада на уазике и вытрясла все, что у них было: обезболивающие, гормоны… Мы залезали в кузов и делали все, что могли.

К нам спускали много пациентов, но это была не та часть, которая пострадала серьезно. К тем подгоняли железнодорожные платформы, грузили их туда и развозили в разные стороны. На насыпь мы сами поднялись, только когда уже рассвело, когда этот бесконечный поток более-менее иссяк.

У нее была травма черепа, и был виден запеченный мозг. Только тогда пришло осознание, что это человек, а не кукла. Какая там была температура, что она так обуглилась?!

На ступеньках было очень много тел — видимо, тех, кто не успел выскочить. Длительное время собирали людей по лесам, ведь многие из тех, кто смог выбраться, разбежались от зарева кто куда. Когда наша операция завершилась, мы поехали в Улу-Телякскую больницу. Это было раннее утро. Там мы стали распределять поток пациентов по разным стационарам.

Нам пришлось перевозить военного, офицера по фамилии Донцов. Всю дорогу он был в сознании. Мы его везли в стационар райцентра. Он постоянно рассказывал о том, что с ним произошло и что он там видел. Потом про него Свердловская киностудия (он сам из Свердловска) снимала фильм, и статьи про него выходили под заголовком «Звезда для героя».

У него было 85 процентов ожогов тела — он был обречен. Он сопровождал солдат, которые поступали в военное училище. Когда раздался этот взрыв, он моментально слетел со своей верхней полки и остался, по его словам, «в одних часах». Все сгорело моментально, такая там была температура.

О себе он не думал. Единственное, что он попросил, — передать его жене, чтобы та вышла замуж снова, ведь у них был маленький ребенок, которому нужен отец. Он понимал, что вряд ли выживет. И только при подъезде к стационару он у нас «загрузился». С такой травмой он действительно не выжил, при всей своей силе духа.

Когда мы развезли первую партию людей по стационарам и ближе к вечеру вернулись на скорую, пошли на вторые сутки. Поскольку пострадавших было очень много, мы не ушли с работы и продолжали развозить их по местным стационарам.

Мы летали на санавиации в составе не только взрослой, но и детской реанимационной бригады, потому что было очень много пострадавших детей. Борт санавиации был оснащен носилками, стационарными лежаками в несколько ярусов.

Это было тяжело. Мне пришлось работать с детьми. Трехлетняя девочка осталась круглой сиротой, потому что родители погибли. Ее перевозили с ожогами в Москву, она не понимала сути происходящего. «Мама с папой в больничке, лечатся», — пытались ее успокаивать. И вот эти ручки ее в лангетах, переломанные и обожженные, которыми она берет наше национальное блюдо — беляш… Честно скажу вам, все внутри переворачивается.

Я запомнила хорошо девочку, лежавшую на нижней полке. Когда я проходила мимо, она схватила меня за халат и спросила: «Тетя, а в самолете газопровод не взорвется?» Естественно, приходилось успокаивать. Все это было настолько психологически тяжело…

Я до сих пор работаю в скорой. Наверное, это основное для работников скорой помощи, для всех одинаковое: если ты здесь проработал года три-четыре, ты уже никогда отсюда не уйдешь, это уже не работа, это образ жизни. Когда ты видишь, что реально спасаешь человеку жизнь, вытягиваешь его с того света, несмотря на то, что дико устаешь физически и с тебя тридцать три пота сходит, — все равно получаешь огромное эмоциональное удовлетворение. Ты помог! Адреналин, удовлетворение работой — это держит тебя на скорой. Ты уже нигде больше не сможешь работать, этого будет не хватать. Живой работы не хватать.

«Пострадавших выносили одного за другим»

Игорь Надеждин, в 1980-1990-х — работник скорой помощи в Москве.

Был одним из тех, кого направили на место взрыва дома на улице Гурьянова — тогда около полуночи взорвали два подъезда панельной девятиэтажки. Погибли 106 человек, ранения получили почти 700.

В 1999-м произошла серия терактов. Все они, кстати, произошли за минуту до полуночи. Я был на месте взрыва дома на улице Гурьянова.

Это был панельный дом, поэтому многих удалось спасти из-под обломков. В первые шесть часов после взрыва пострадавших выносили одного за другим. Сначала шли люди с минно-взрывными травмами, осколочными ранениями, пациенты с синдромом вертикального сдавления.

Затем к врачам стали подходить те, кто в первые часы на здоровье не жаловался. У одного такого был перелом руки и черепно-мозговая травма, а он из-за шока этого не замечал. Человек с инфарктом несколько часов провел на ногах, а потом подошел: «Что-то мне плохо». Сняли кардиограмму, а там обширнейший инфаркт, и до больницы живым его уже не довезли.

Рядом с местом взрыва для пострадавших открыли школу. Буквально вышибли двери, так как было соответствующее распоряжение Лужкова.

А в остальном городе люди продолжали болеть, то есть больницы были заполнены, но, слава Богу, была выстроена система медицины катастроф, то есть и койки для пострадавших от терактов имелись.

Согласно строгому предписанию, врачам скорой помощи запрещено входить в очаг чрезвычайной ситуации, можно работать только на его границе. Всегда организуются так называемые сортировочные площадки, куда собираются все пострадавшие, и врачи работают там.

Я пришел на скорую еще в 1988 году, МЧС еще не существовало, но врачи уже не имели права входить в очаг. Обсуждался вопрос о создании медицинской милиции. По многим причинам, в том числе из-за большого числа нападений на скорую помощь.

Эти нападения начались в конце 80-х, после того как на фоне гласности вышло несколько репортажей о работе скорой, где рассказывалось, что мы возим с собой на вызовы наркотики. Соответственно, целью нападения были именно они. Тогда мы ездили на рафиках, которые комплектовались алюминиевыми медицинскими ящиками с откидной передней стенкой. Они были значительно тяжелее нынешних пластмассовых. И почти на каждой подстанции лежал ящик, разрубленный топором.

При этом стерилизатор с «марафетом», как такие средства называли на нашем жаргоне, по инструкции всегда хранился в кармане, и нападающие об этом, слава Богу, не знали.

***

В октябре 1993 года ситуация в стране, как известно, была очень непростая (из-за конституционного кризиса и конфликта между Борисом Ельциным и Верховным Советом во главе с Александром Руцким в Москве шли бои, танки расстреливали Белый дом — прим. «Ленты.ру»), но система оказания экстренной медпомощи сработала хорошо. В городе дежурили 800 скорых. Было много добровольцев, которые таскали раненых.

18 сентября был указ Ельцина о роспуске Верховного Совета, который исполнять отказались. Нас тогда перевели на казарменное положение, и две недели я ночевал на работе. Ежедневно я выезжал к Белому дому — вернее, к штабу, который был развернут в гостинице «Мир». Там были и врачи, и милиция, очень много ОМОНа, подразделения внутренних войск.

Предметом шуток были какие-то ушлые бизнесмены, которые привозили и тем, кто осадил Белый дом, и тем, кто там держал оборону, маленькие жестяные банки с Herschi Cola и печенье Wagon Wheels. 10 октября в «Московском комсомольце» даже вышло фото с этим продуктовым наборчиком и талоном, по которым мы питались в столовой гостиницы «Мир». Снимок был подписан «паек бунтовщика», и отмечалось, что он был сделан в Белом доме, но на самом деле — в гостинице «Мир», и это был паек какого-то омоновца.

Я там раз и навсегда избавился от сутулости. На выходе из этой самой столовой мне навстречу шел отряд ОМОНа откуда-то из Барнаула или Кемерова. Каждый из них трогал меня рукой, касался спины. Около трех сотен человек. Я не мог понять, что происходит. Потом узнал, что у этих омоновцев была примета: перед делом надо потрогать горбуна. На следующий и в остальные дни я уже тщательно следил за своей осанкой.

Но как врачу-скоропомощнику мне больше запомнилось событие, произошедшее незадолго до того, 24 июня 1993 года.

Это было на Дмитровском шоссе. Грузовик при перестроении зацепил бензовоз, и у него треснула цистерна. Топливо потекло в сторону трех стоявших друг за другом троллейбусов. Бензин загорелся, и два троллейбуса объяло пламенем. Водители успели открыть двери, но выйти успели далеко не все пассажиры. В итоге погибли 12 человек, еще 42 были госпитализированы.

Разумеется, на Дмитровке сразу образовался затор, но у нас тогда были очень крутые водители, знавшие Москву как свои пять пальцев. Наш вез нас от Склифа до места ЧП какими-то дворами, и доехали мы минут за семь.

Напротив горевших троллейбусов была стоматологическая поликлиника, многих пострадавших сразу заводили и заносили туда.

Как оказалось, в одном из загоревшихся троллейбусов были три омоновца, которые ездили сдавать вступительные экзамены в Высшую заочную юридическую школу. Они спасали людей из огня, сильно обгорели, а один из них, Лев Новиков, превратился в живой факел. Потом он сам как-то добрался до скорой. Абсолютно голый, так как вся одежда на нем сгорела. Он даже мог говорить. В Склифе за его жизнь боролись еще полтора суток.

«В коробке лежали шприц-тюбики с антидотами»

Игорь Чугреев, в прошлом работник московской скорой помощи, сейчас медик-доброволец на Донбассе.

В октябре 2002 года прибыл на вызов к Театральному центру на Дубровке — там террористы захватили актеров и зрителей мюзикла «Норд-Ост». Захват и штурм закончились гибелью, по разным данным, от 130 до 174 человек.

— Прямо напротив захваченного террористами здания Театрального центра на Дубровке был госпиталь для ветеранов. Помню, как его экстренно освобождали от пациентов: дедушек и бабушек выводили завернутыми в одеяла, в одних кальсонах.

Машин скорой помощи было очень много, но они друг другу перекрывали дорогу и долго не могли выехать. Путаница ужасная, мат на всю площадь стоял…

О том, что будет пущен газ, не знали ни врачи, ни даже собровцы, штурмовавшие Театральный центр вместе с бойцами «Альфы». Только у них были защитные маски.

Не помню, кто спросил: «Кто здесь врач?» Я и еще один человек из отряда «Альфа» отозвались. Он дал каждому по картонной коробке. Там лежали шприц-тюбики с антидотами. Мы стали колоть сами и раздали еще нескольким людям. Прямо через одежду кололи.

В заложниках там было 916 человек, погибли, по разным данным, от 130 до 174 человек. Около двух сотен пострадавших отвезли оттуда в Склиф. Никто из них, насколько я знаю, не погиб. А все потому, что там в отдельном корпусе была реанимация при отравлениях, и в ней работали мастера своего дела.

Они отказались действовать по той тактике, которую им приказал использовать человек, руководивший оказанием медпомощи пострадавшим в «Норд-Осте». Тот, в частности, сказал, что нужно перевести людей на искусственную вентиляцию легких (ИВЛ) и ввести им несколько препаратов.

А в Склифе ему ответили, что вводить ни в коем случае ничего нельзя — только ИВЛ. После этого к ним приехали люди от того начальника, но склифовские врачи им просто не открыли двери. В итоге своей настойчивостью спасли пациентов.

В Луганскую народную республику я приехал как военкор. Однажды беседовал с главврачом центральной станции скорой помощи в Луганске, и он чуть не расплакался: сказал, что у них 75 процентов врачей, фельдшеров и водителей уехали. Некому ездить на вызовы. Это было через пять дней после того, как сбили малайзийский «Боинг».

Я ему предложил свою помощь в качестве врача-добровольца, сказал, что работал много лет на скорой в Москве. Меня с ходу взяли.

Водитель у меня был один и тот же, только изредка его другой подменял. По дороге не раз попадали под бомбежку, старались объезжать те места, по которым била артиллерия, но огонь все время смещался, бывало, приходилось много раз менять маршрут.

Один раз решили объехать через поле, но снаряды падали прямо перед нами. Выпрыгнули из машины, спрятались в каком-то овраге, но тогда обошлось благополучно.

Зато была и приятная мелочь: в Луганске скорая передвигалась на «Пежо». Эти микроавтобусы были, на мой взгляд, в сто раз лучше «Газелей», на которых долгое время ездила скорая в России.

***

В Москве я работал в лихие 90-е и много чего навидался. Приезжаешь на вызов по одним жалобам, а там человек с пулевым ранением. И так далее.

У нас был старый-старый рафик, весь дребезжал, еле передвигался. Долго и упорно просили новый — и дождались. Дали новый или по крайней мере как новый. На вторую смену выпал жаркий день. В Бирюлево остановились попить кваску в розлив из бочки. Припарковались, зашли за угол, где стояла эта бочка, купили, стоим пьем. И тут кричат: «Пожар! Пожар!» Оказалось, наша машина загорелась. За три минуты от нее ничего не осталось.

Водитель плакал: у него пиджак в машине остался с паспортом и правами. Я плакал, думая о том, как буду наркоту списывать, и так далее. Выяснилось потом, что-то коротнуло, нашей вины никакой не было. Пришлось опять пересаживаться на старую колымагу.

Однажды пришлось встречать Новый год в лифте. Приехали на вызов с девушкой-фельдшером примерно в 23:10 — мужчина 45 лет с повышенным давлением. Но мы так до него и не добрались.

Дом был буквально через дорогу от подстанции. Мы думали, что успеем до курантов вернуться. Застряли между третьим и вторым этажами. Позвонили в диспетчерскую — там все бухие. Поздравили нас с наступающим и сказали, что ждать нам придется долго.

Где-то уже в половине первого вышли жильцы третьего этажа. Мужик притащил какую-то фомку, приоткрыл дверь лифта сантиметров на десять. Потом вышли его соседи. Стали нам со стола приносить выпить-закусить. В итоге просидели мы там до половины четвертого утра, пока ремонтники не пришли.

Для врачей и фельдшеров скорой помощи, которых в Тюмени и Тюменском районе около полусотни, жизнь в городе выглядит по-иному. Это город, в котором постоянно что-то происходит, причем не всегда со счастливым концом. Кого-то реанимируют, кто-то умирает, один за одним происходят ДТП, весной – пожары, бывают страшные ЧП на производстве, бытовые травмы, пьяные драки с ножевыми ранениями или кому-то очень больно, и он просто боится, что не проснется утром.

Работников скорой можно назвать отдельной кастой в системе здравоохранения. Себя они называют просто – «скоровики». «Скоровики» – это люди, которые больше 10 суток в месяц колесят по городу на медицинском автомобиле, днем и ночью помогая людям. И, конечно, как во всей медицине, у профессии женское лицо, хотя и мужчин в скорой тоже немало. В Тюмени фельдшерами, врачами и медсестрами трудятся 320 представительниц прекрасного пола. Мужчин почти в два раза меньше – 155. Корреспондент 72.ru пообщался с двумя фельдшерами – Олесей Садвокасовой и Натальей Головчан. Обе работают в скорой по 12-14 лет.

Слева на фото — Олеся Садвокасова, справа — Наталья Головчан

Кроме фельдшеров и врачей в скорой еще есть медсестры и медбратья, всего их трудится в Тюмени 27 человек

ДТП, в котором чудом спасся только ребенок

Один из самых распространенных вызовов скорой – помощь пострадавшим в ДТП. К сожалению, они происходят каждые сутки. Но вот бывают случаи, когда какие-то из них врезаются в память навсегда. Вызов на такое ДТП фельдшер Олеся Садвокасова получила шесть лет назад, когда еще работала на скорой в Ханты-Мансийске.

– Было лето, шел сильный дождь. Четыре часа утра. На станцию поступил вызов о ДТП на трассе с множеством пострадавших. На место выехали несколько бригад скорой, мы в том числе. В аварии участвовали одна фура, два УАЗика, две легковые машины и один микроавтобус. Фура пошла на обгон, перевернулась и зацепила много машин. Практически все участники ДТП улетели в кювет, а УАЗики в середине всей этой каши сгорели. Всего в аварию попали 19 человек. 18 с тяжелейшими травмами, мало кто выжил. Водитель фуры был в очень тяжелом состоянии. С ним ехал восьмилетний мальчик. Этот ребенок, 19-й участник аварии, не получил ни единой царапины. Спас его спальный мешок, в котором он спал во время ДТП. Можно сказать, родился в рубашке, – рассказывает Олеся. – Нередко сами участники движения, увидевшие аварию, вперед скорой приходят на помощь и экстренно вызывают медиков. Именно они вытащили мальчика из разбившейся фуры. Ребенок в этот момент еще спал.

Не самый счастливый конец у ДТП, но все равно оставляет надежду на хорошее. В этой истории ребенку помог спальный мешок. У работников скорой уже есть свой рейтинг тех вещей, которые спасают от смерти в ДТП. На первом месте стоят подушки безопасности, которыми оборудованы современные машины. Именно с ними было связано большинство чудесных спасений – когда машина разбивается в хлам, а на теле остаются только царапины от разбитых стекол. А иногда, когда из-за высокой скорости машины превращаются в груду металла, может помочь только удача – не больше. В памяти врачей скорой, в основном, только те аварии, в которых был хотя бы относительно счастливый конец.

Как рассказывают сотрудники скорой, самое главное препятствие по пути на вызов — это пробки, люди редко когда пропускают медицинский автомобиль

«Мы тоже можем попасть в ДТП»

Находясь на работе, часто передвигаясь на служебном автомобиле, работники скорой сами рискуют попасть в ДТП. Редко, конечно, но это случается.

– Один из таких случаев был со мной. За все мои 14 лет работы я попала в аварию один раз, когда мы с водителем ехали на вызов, – вспоминает Олеся Садвокасова. – Это было три года назад в ХМАО. Мы выехали на объездную и двигались со скоростью 40 км/ч в машине УАЗ. Это абсолютно небезопасный автомобиль, железо, можно сказать. Ни о каких подушках безопасности и речи нет. И если пристегнешься ремнями, то в случае чего поможет только удача или реакция водителя. В общем, мы только выехали на объездную дорогу и в нас по касательной врезался джип. Он мчался со скоростью 150 км/ч, водитель был пьян. Как мы позже узнали, это был человек на руководящей должности. К его счастью в джипе сработали подушки безопасности. А вот нам просто сильно повезло. УАЗ перевернулся трижды, а мы при такой скорости и ударе, получили минимум травм. У меня ни царапины, у молодого водителя – повреждения позвоночника. Я на время потеряла сознание, ударившись головой о лобовое стекло. Очнулась от криков водителя: «Олеся, надо вылазить, машина загорится!». Помогали нам выбраться и наша битовская бригада (БИТ – бригада интенсивной терапии, где работает и врач, и фельдшер – Прим. ред.), и люди с трассы.

Позже, по словам Олеси Садвокасовой, водитель, по чьей вине произошло ДТП, приходил просить прощения за произошедшее. Его наказали, несмотря на ту должность, которую он занимал. Вину все равно пришлось взять на себя.

Если скорая попала в ДТП, то на вызов, куда она ехала, следом отправляют другую бригаду

История про отрубленные пальцы

Иногда работники скорой выезжают на такие вызовы, в которых ценна каждая минута. В этой истории врачам быстро оказать помощь помогло то, что участники инцидента были в состоянии алкогольного опьянения.

– Часто криминальные истории в нашей практике совпадают с тем, что их участники выпивают. ЧП может произойти где угодно – в ночном клубе, сауне, в местах скопления людей на празднике. В этой истории мальчишки, каждому из которых 20-22 года, решили «поиграть» – так они сами позже рассказывали. На спор начали друг другу отрубать пальцы, – вспоминает Олеся Садвокасова. – У одного молодого человека обошлось всего двумя. А у другого – вообще кистью. Мы прибыли на место, когда с начала их «игры» прошло не больше сорока минут. Успели всё, что они отрубили, собрать, обложили льдом и доставили в больницу вместе с этими молодыми людьми. Всё удалось пришить. Но вот в случае с кистью было посложнее. Врачам в больнице не удалось соединить все сосуды и нервные окончания. Но рука хотя бы была возвращена на место. Какая-то часть пальцев теперь работает, какая-то нет. Но вот то, что парни были пьяными, сыграло именно для нас хорошую роль. У молодых людей понизился болевой порог, поэтому их быстро удалось госпитализировать – даже сознание потерять не успели.

На вопрос – кто вызвал скорую помощь во время этого ЧП – Олеся ответила, что сами же парни, которые были в этой компании. Одному из участников этой истории все-таки пришло в голову, что что-то идет не так.

У работников скорой есть понятие «золотой час». Если успеть оказать помощь в этот час, то человека можно спасти

Нападение на скорую

Не всегда пациенты ведут себя адекватно. В случае, если человек находится в состоянии опьянения или психически нездоров, он может представлять для врача угрозу. Защиты от неадекватных нет и у фельдшеров скорой. Они едут на вызов, не зная, к какому человеку и что у него в голове. Фельдшеру Наталье Головчан три года назад не посчастливилось встретиться с одним из таких пациентов.

– Мы приехали на вызов – молодой человек порезал пальцы ножом. Он был в состоянии сильного алкогольного опьянения, за себя очень испугался и вызвал скорую. К счастью, раны были не слишком глубокие, мы сделали ему перевязку, но все равно предложили госпитализацию. Он отказался, подписал об отказе документ, – рассказывает Наталья Головчан. – До сих пор не знаю, что с ним произошло дальше, но когда мы выезжали со двора, он стал скидывать на машину доски из окна. Потом спустился – оторвал зеркало заднего вида, пытался вытащить меня из машины, испортил весь кузов скорой. Пришлось от него заблокироваться дверьми. Это была такая неприятная ситуация, что девочка, приехавшая со мной на выезд, уволилась через две недели. Так как я работала уже не первый год – отнеслась к этой истории не так эмоционально.

Даже если происходят такие инциденты, фельдшеры Олеся и Наталья пытаются не принимать их всерьез.

– Скажем так, мы едем на вызов к больным людям, а не здоровым. Нужно быть готовым, к чему угодно. А может быть человек где-то на учете стоит? Нам же никто не предоставит такую документацию – вызов срочный, – делится своим мнением Олеся.

– Когда людей что-то беспокоит – для них время тянется медленнее, чем обычно, – рассказывает Наталья. – Агрессия может появиться на фоне чувства страха. А когда с больным начинаешь беседовать и оказывать ему помощь, агрессия иногда сходит на нет. Они чувствуют, что ты рядом, пытаешься сделать не такой сильной их боль. Но есть такие люди, которые и при оказании помощи продолжают себя вести неадекватно.

«Посмотри, какой красивый доктор!» (или «Выходите за меня замуж»)

Нередко девушкам, работающим в скорой, говорят комплименты и даже зовут замуж. Выглядеть красиво – это небольшой такой профессиональный секрет, который помогает в работе. Его нам раскрыли фельдшер Олеся и Наталья.

– Самое курьезное – это когда замуж зовут. Бывает и такое, – делится Наталья Головчан. – Это делают мужчины, у которых травмы незначительные. Могут и пациенты, которые находятся в состоянии эйфории или алкогольного опьянения.

– «Посмотри, какой красивый доктор», – однажды сказал папа своему ребенку во время вызова. Так он хотел подготовить его к укольчику. И ведь правда помогает. Часто, что мамы, что папы обращают внимание детей на нашу внешность, чтобы успокоить их. Мы же все равно остаемся женщинами и просто людьми. Стараемся выглядеть хорошо круглые сутки. Внешностью мы располагаем к себе пациентов, особенно тех, которым нужна психологическая поддержка. Они реагируют на наш внешний вид, интонацию голоса. Это небольшой наш плюсик, – рассказывает Олеся, у которой, кстати, тоже очень приятный голос. – К пожилым людям, например, часто нужен особенный подход. Они реагируют не только на качество оказанной помощи, но и на то, как ты к ним относишься. Все это в комплексе разряжает напряженную обстановку.

Анастасия Железнова

Фото Семена Громова

источник — https://72.ru/text/gorod/292718492549120.html

Когда становится плохо, мы звоним друзьям. Когда становится совсем плохо — в скорую. Кто они — люди, которые всегда спешат на помощь? Как работают медики на вызовах? Корр. ИА UssurMedia узнал об этом у Анны, фельдшера скорой медицинской помощи.

Сегодня, 12 мая, Международный день медицинской сестры. Анна — фельдшер СМП. Девушка считает, что навыки и умения медсестер ничем не хуже врачебных. Особенно в скорой, где жизнь человека зависит от слаженной работы команды.

В команду скорой Анна попала после окончания уссурийского медколледжа в 2017 году. Пришла «за компанию» с друзьями-сокурсниками. И с первого дня поняла — мое.

В уссурийской скорой девушка работала год, после практиковала во Владивостоке и вот почти как два года работает фельдшером в Санкт-Петербурге. А еще девушка делится случаями из медпрактики, публикуя невыдуманные рассказы в своем блоге. Как две эти истории из практики на уссурийской скорой.

Женщина на крючке. Кошачья месть

Вызов. Нас встречает супруг пострадавшей: «Сейчас, в общем, сами все увидите». С напарницей заходим в комнату, видим картину: на корточках, облокотившись о батарею спиной, сидит женщина.

— Что случилось?

— Кота гоняла. На стол запрыгнул, побежала его выгонять, споткнулась, упала и спиной на батарейный крюк села. Встать пыталась — не вышло. Благо, хоть пульт от телевизора рядом был. Включила. Смотрю. Два часа уже так телевизор смотрю. Муж вернулся, вызвал вас.

Осмотрели спину пациентки. Как выяснилось, крюк от старой батареи полностью вошел под кожу на спине. Снять невозможно — женщина не маленькая. Вызвали МЧС. Сначала думали батарею распилить. Но идею отмели — нагреется и к травме добавится ожог. В итоге мы ввели женщине обезболивающее, спасатели взяли ее под руки и сняли с крюка. Доставили в городскую больницу в стабильном состоянии, передали врачам приемного покоя. Они при нас осмотрели рану. Пациентке повезло — крюк не зацепил мышечный корсет, повредив лишь кожные покровы. Рану ушили, история закончилась хэппи-эндом.

Второй день рождения

Полночь. Вызов от мужчины лет 55-ти. Жалобы на головную боль и дискомфорт в грудной клетке. Давление 130/90, по стандартам показано снять ЭКГ. Мужчина ложится и… все. Сознание решило уйти, пульс — остановиться, дыхание — исчезнуть. Зафиксирована клиническая смерть. Пока напарник делает непрямой массаж сердца, лечу в машину за реанимационным набором и дефибриллятором, минута — и я снова в квартире (повезло, второй этаж). Реанимация продолжается и о, чудо! На ЭКГ появилась жизнь. Мужчина открыл глаза, смотрит немного с удивлением на нас.

— Мужчина, как вы?

— Да нормально, голова что-то немного кругом. А боль прошла.

— Сейчас на носилки и в больницу.

— Да что вы, я дойду…

— Нет уж, давайте, все-таки, на носилочках.

Так мы вместе с ним пережили острый инфаркт миокарда. Мужчину передали врачам приемного отделения в стабильном состоянии, счастливые, довольные, с крыльями за спиной и с нимбом над головой выходим из отделения.

«А у меня ведь сегодня день рождения», — говорит напарник. «С днем рождения, напарник», — говорю я.

А эта история из практики в краевой столице пропитана опасностью, как залихватский вестерн.

Мама, держи ножик!

Вызов к мужчине 29 лет. Адрес: гостинка с преимущественно маргинальными жильцами. Возле двери нас встречают трое мужчин и женщина с воплями: «Быстрее, быстрее! Он без сознания, что так долго?». Насторожено заходим, находим «бессознательного» мужчину сидящим на унитазе и матерящимся как опытный сапожник. Алкогольное опьянение. Сильное. Женщина не унимается: «Быстро, смотрите его! Фиксируйте все! Они его избили! Вот они!» (указывает на парней в коридоре). Пара минут и мужчина, который оказался мужем этой женщины, налетает на парней в коридоре со словами «Я тебя сейчас убью! Ты че сказал!». Начинается «синяя» драка.

С напарницей выбегаем в коридор, да так вышло, что в тупиковый конец — выхода нет. Встали за ящик в проходе, трясемся. Страшно же. Набираем оперативный отдел, сообщаем о ЧП, ждем. А драка за пределами ящика разгорается не на шутку, перебравшись в квартиру соседей. И тут из жилища этой женщины выходит девочка лет 4-х. «Мамочка, держи!» — говорит ребенок и тянет ей кухонный нож. К счастью, кто-то из дерущихся захлопнул дверь, и ребенок туда не попал. Мы же выбежали на улицу, сели в карету скорой помощи, тут и полиция подъехала.

В качестве «вишенки на торте» еще одна история из Владивостока:

Плазмолифтинг

Вызов к женщине 27 лет. Пациент — красивая, белокурая девушка, грациозно восседающая в кресле, нога на ногу. Мы стоим в прихожей, внимательно слушаем:

— Меня беспокоит то, что мне плохо, — нахмурив бровки, говорит девушка.

—  Что беспокоит? И как это «плохо» проявляется?

— Ну не знаю. Просто плохо и все. Ничего не болит, просто плохо.

—  Давайте немного подробнее. После чего вам стало плохо?

— Я уже сдала кучу анализов, была у всех врачей, платных и бесплатных, и все разводят руками! Вот такая у нас медицина!

— После чего вы отметили данное состояние?

— Смотрите, два месяца назад я сделала плазмолифтинг лица у косметолога. И где-то через полмесяца мне стало плохо! Вот я вас и вызвала, может вы хоть что-то скажете…

— Почему вы связываете «плохо» с плазмолифтингом, который был полмесяца назад?

— Ну а с чем еще связывать? ⠀

Давление и прочие показатели у пациентки в норме.

— У нас тоже спина болит, и голова болит вот даже прямо сейчас, — примером пытаемся объяснить девушке, что ее состояние не экстренное, что служба скорой помощи предназначена для другого.

И в этот момент девушка с заинтересованным лицом нас спрашивает:

— А вы же по ночам работаете?

— Работаем сутками, — с грустью в глазах отвечаем мы.

— Так поэтому и болит! А я-то по ночам не работаю. Да и днем, собственно, не работаю. Я вообще не работаю, — отвечает нам леди с легкой улыбкой.

Медики скорой помощи действительно работают сутками.

«Как бы ни уставала от тяжелых вызовов или просто от тяжелых пациентов, все равно рада, что работаю здесь. В стационаре, поликлинике или в бьюти-сфере себя не представляю вообще. У меня и муж — врач скорой помощи. Здорово, когда ты помогаешь людям, вытаскивая их из того света», — поделилась Анна.

А еще у медиков скорой помощи есть примета — они не желают друг другу хороших смен. Потому что после этого обязательно что-нибудь эдакое да случится. Превратившись в очередную историю для блога.

Евгения Микушина