«Нам сложно докричаться до пациента сквозь противочумные костюмы»
Тимур Лесбеков, заведующий отделением кардиохирургии Национального научного кардиохирургического центра. Во время вспышки Covid-19 возглавлял отделение интенсивной терапии, куда привозили самых тяжёлых пациентов со всей страны
Тимур Лесбеков / Фото Герарда Ставрианиди
Сложно описать, что чувствует человек с Covid-19, когда возвращается в сознание. Пациент, очнувшись в обычной реанимации, видит лицо врача. В той реанимации, в которой мы работали, человек просыпается, а перед ним стоит некто в амуниции. Нам сложно докричаться до пациента сквозь противочумные костюмы и объяснить, что мы медики, что его не захватили инопланетяне. Некоторые пугаются. Выходя из долгой комы, люди испытывают колоссальный стресс, хотя бы потому, что не могут понять, что происходит.
Разговаривать в реанимации пациенты не могут, потому что у них трубка либо во рту, либо в горле. В обоих случаях голосовые связки не могут вибрировать так, чтобы генерировать звуки. Пациентам физически сложно даже глаза открыть.
Если им что-то нужно, показывали жестами. Мы распечатали крупный алфавит, чтобы они могли показывать на буквы. Несколько недель находясь в таком состоянии, многие теряют навык письма, у них не получается чётких символов.
Читайте также: «Всем страшно, но это наша работа». Интервью с медсестрой инфекционной больницы Алматы
Первое, о чём просят, очнувшись, – это пить. Даже боль не так доминирует, как жажда. Долго находящаяся во рту трубка высушивает всю слизистую оболочку. Чтобы это нивелировать, губы смазываются витамином Е или гигиеническими помадами, полость рта промывается, зубы чистятся.
Просьбы разные: кто-то просит есть, другой – поговорить с ним, потому что нет ни смартфона, ни телевизора, никакого общения, а люди в этом нуждаются.
Одному больному аппарат искусственной почки казался монстром, он всё время пытался от него отстраниться, пнуть. Возможно, это были галлюцинации.
Всё, что происходит вокруг пациента с коронавирусом в реанимации, неестественно. Нет простого человеческого прикосновения, потому что медики в средствах индивидуальной защиты, не в одной паре перчаток. Я делал массаж пациенту сквозь три пары перчаток!
Один из выздоровевших пациентов, когда пришёл в себя, не мог трезво оценить ситуацию. Когда его сознание более или менее прояснилось, у него появились слёзы от осознания того, в какую перипетию он попал. Ведь бороться приходится долго. Человек, проведший месяц в лекарственной коме, потом ещё месяц пытается оправиться от неё. Это даётся очень сложно и истощает морально.
«К смерти пациента невозможно привыкнуть»
Есть те, кто не приходит в себя. Некоторые говорят, что врачи привыкают к тому, что кто-то умирает. Но это не так, к этому невозможно привыкнуть. Каждый раз это случается, будто впервые. Как ветераны не любят говорить о войне, так и врачам тоже не хочется об этом говорить.
Первое чувство, которое возникает, – это злость. Злость на то, что не можешь побороть эту болезнь. Что ты столько сделал, а пациент столько терпел, столько вложено сил, времени. Как бы агрессивно ты ни лечил, какие бы устройства ни использовал, это не помогает. В течение двух месяцев пациент перед твоими глазами, ты проводишь с ним по 6-12 часов в сутки, а он идёт по наклонной вниз. Это страшно.
Родственники, узнав о смерти, не верят, потому что многие в принципе не верят в существование новой инфекции. У них тоже происходит непринятие ситуации и злость, как и у нас. Только их злость направлена на врачей: мол, так долго боролись и ничего не сделали.
Ситуация усугубляется тем, что в реанимацию, где лежат пациенты с Covid-19, родственники попасть не могут, чтобы повидаться или попрощаться. В обычной реанимации процесс происходит на глазах у близких, врач объясняет им всё в присутствии пациента, и это воспринимается несколько иначе, чем в случаях с коронавирусом. Мы звоним им по телефону, нет визуального и тактильного контакта. Родственникам приходится верить нам на слово. Это вызывает агрессию. Их тоже можно понять. Это беспрецедентные условия и для них тоже, не только для нас.
Мы искали выход из ситуаций, когда пациенты вынуждены долго находиться в реанимации, не видя близких. У нас был молодой человек, с родственниками которого я познакомился по телефону. Я знал семью, кто чем занимается. Мы попросили, чтобы ему принесли книги, которые он не дочитал, его дочку попросили нарисовать рисунки. Его супруга вложила на разных страницах книги записки: «Я тебя люблю». Морально на какое-то время это стабилизировало его состояние.
Но есть и другая сторона. Человек начинает хотеть быстро поправиться, а это не получается. У тех, кто идёт на поправку в реанимации, всегда слёзы независимо от возраста. Они радуются, но торопятся быть. Когда их переводят в обычную палату, они думают, что выпишутся через пару-тройку дней. А это затягивается на две-три недели. Это удручает и наступает второй период депрессии.
Читайте также: «Нельзя игнорировать карантин и коронавирус». Монологи выписанных из больниц пациентов
Из «грязной» зоны инфекционной больницы невозможно что-то вынести, потому что это может быть инфицировано. Мы приобрели смартфон хорошего качества, чтобы документировать свою работу. Однажды мы использовали его, чтобы установить видеосвязь между пациентом и его семьёй. С одной стороны, это хорошо, но нужно понимать, какой пациент. Если он может расстроиться и заплакать, то сам себе навредит, ему вновь потребуется аппаратное дыхание.
Есть ещё пресловутое постановление санврача о том, что в «грязной» зоне нельзя производить фото- и видеосъёмку. Хотя я глубоко убеждён, что это неправильно. Взять итальянцев, которые больше всех пострадали. Они, будучи в этом пекле, документировали данные, проводили вебинары, делились информацией со всем миром, отдавали фотографии с режимами аппаратов, делали съёмку лёгких, сердца, томографию. У нас это запрещают.
Инфекция может тяжело поразить человека любого возраста. У нас был пациент – молодой человек. Он был самым тяжёлым: получил ИВЛ, ЭКМО, лечился два месяца. Уже выписан, но до сих проходит дыхательную реабилитацию.
«Вы будете спать, а мы вам поможем»
Сергей Ким, анестезиолог-реаниматолог Карагандинской областной многопрофильной больницы имени Макажанова
Сергей Ким / Фото Informburo.kz
Подключать тяжелобольных пациентов к аппарату ИВЛ нужно лишь в самых крайних случаях, когда другие, не инвазивные методы лечения не работают. Врачам приходится решать ряд проблем, главная из которых – синхронизация дыхания человека и машины. Больному вводят специальные препараты – миорелаксанты. Они позволяют снизить частоту и интенсивность дыхания так, чтобы за человека дышал аппарат. Это чревато тем, что у пациента ослабевают дыхательные мышцы, его дыхание даже после отключения аппарата может оставаться неэффективным, то есть развивается так называемая зависимость от аппарата.
Пока человек подключён к аппарату, он без сознания, его погружают в медикаментозный сон. Ну это же шок для любого нормального человека – осознавать, что ты не дышишь, дышит аппарат. Это психологически очень тяжело, поэтому рекомендовано не держать пациентов в сознании в этот период.
Когда нам приходится подключать человека к аппарату, мы стараемся как можно мягче об этом сообщить. Как правило, больной к этому моменту уже и сам понимает, что иначе никак. Чаще всего люди говорят: «Мне страшно, я задыхаюсь. Я не могу дышать, воздуха мало! Помогите!». Тогда говорим: «Конечно, но вы уснёте и будете спать, а мы в это время вам поможем».
В такие моменты важен контакт врачей с родными пациента. У нас есть специальный врач, который за это отвечает. Если близким мало той информации, которую сообщает наш коллега, назначается время для телефонного разговора с лечащим врачом. Мы всегда стараемся подобрать простые, понятные фразы, чтобы ничего из сказанного нами не могло быть понято двояко.
«Иногда пациенты не понимают, почему их госпитализируют»
Были и такие пациенты, которые говорили, что их нужно выписать, что они не больны и с ними всё хорошо. К примеру, говорили, что намерены жить ровно столько, сколько бог им отмерил.
Но мы ведь знаем, что человек болен, и речь не о плановой операции, когда выбор за самим пациентом, а об агрессивной, опасной инфекции. Если мы этого человека выпишем, или, не дай бог, он сбежит, то он заразит окружающих. В таком состоянии он ещё может сбежать, не сможет через несколько дней, когда начнётся выраженная гипоксия.
Пациентов с гипоксией, как правило, нет в отделениях, мы этого не допускаем. Таких обычно привозят. Они, простите, синего цвета. В тканях катастрофически не хватает кислорода. Они не могут не то чтобы шевелиться, а даже говорить. На эмоции, мысли, сознание – на всё это, в прямом смысле, не хватает воздуха.
Читайте также: Как в Казахстане лечат заражённых коронавирусом, если лекарств от него нет
Чаще всего поступают пациенты в гораздо лучшем состоянии. Иногда они не понимают, почему их госпитализируют. В таких случаях хорошо работает визуализация. Мы делаем компьютерную томографию, показываем пациенту состояние его лёгких, чтобы он осознал реальность угрозы своей жизни. После этого, как правило, вопросы отпадают.
Почему пациенты не доверяют? Эта ситуация не сложилась в один момент. Это всё копилось и росло как снежный ком. Вспомните 90-е годы, когда ничего не было, а невозможно ведь определить диагноз и оценить риски, когда под рукой только фонендоскоп и молоток. Сейчас ситуация улучшается. Есть довольно большое количество людей, которые с уважением относятся к нашему труду. Как правило, это те, кого врачи спасли, они благодарны. Нам этого достаточно.
«Только 30% из находящихся в реанимации подключают к ИВЛ»
Тимур Капышев, анестезиолог-реаниматолог, директор центра передовых знаний Национального научного кардиохирургического центра, член экспертной группы по оказанию интенсивной терапии пациентам с коронавирусной инфекцией в Казахстане
Тимур Капышев / Фото Герарда Ставрианиди
Когда началась вспышка Covid-19, по приказу министра здравоохранения Елжана Биртанова создали экспертную группу для лечения пациентов в отделениях реанимации. Создали группу помощи медикам по всей стране для ведения тяжёлых пациентов с коронавирусом.
В экспертную группу вошли: инфекционисты, пульмонологи, бойцы невидимого фронта – специалисты сестринского дела, фармакологи, специалисты по заместительной почечной терапии, анестезиологи, реаниматологи. Это большая командная работа. Ведь вирус может поразить не только лёгкие, но и печень, почечную, сердечно-сосудистую, нервную системы.
Экспертная группа проводит собрания, на которых консультирует региональных медиков / Фото Герарда Ставрианиди
Мы консультируем врачей. Наша совместная работа, например, помогает во многих случаях избежать необходимости переводить пациентов на ИВЛ или ЭКМО. Избежать ИВЛ помогает виброакустический массаж. За рубежом такой аппаратуры нет, её разработчиком является казахстанская компания. Мы давно применяем этот аппарат для тяжёлых пациентов. По нашей статистике, из 100% находящихся в реанимации пациентов только 30% подключают к ИВЛ.
Не менее сложная процедура ЭКМО, её применяют, когда ИВЛ не помогает больному. Для перекачивания крови (искусственного кровообращения) применяются машины. При этом соединение трубок аппарата с организмом человека происходит путём их введения в крупные артерии и вены или непосредственно в камеры сердца. Основное преимущество ЭКМО – способность поддерживать доставку кислорода.
За всё время работы было проведено четыре имплантации ЭКМО пациентам с коронавирусом. Два пациента, несмотря на проводимые усилия большой команды, скончались. Два других пациента отключены от ЭКМО. Один из них уже выписан из больницы, другой находится на реабилитационной терапии.
На этих экранах – информация о скорой помощи и санавиации по всем регионам, показывает глава центра Биржан Оспанов / Фото Герарда Ставрианиди
Раньше координационный центр экстренной медицины транспортировал самых тяжёлых больных в столицу. Сейчас больных почти не транспортируют в столицу, потому что регионы уже приобрели самостоятельный опыт в лечении таких больных. Но экспертная группа продолжает проводить консультативную помощь по заявкам конкретных специалистов в регионах.
Будни реаниматолога: что говорят больные коронавирусом перед подключением к ИВЛ
Реаниматологи работают с пациентами с коронавирусом, которым необходима поддержка организма на ИВЛ. Обычно у таких больных поражена большая часть легких и острая дыхательная недостаточность, выживают из них немногие.
Реаниматолог-анестезиолог Михаил Чащин трудится в университетской клинической больнице №3 и ГКБ им. Демихова. До того как началась эпидемия коронавируса, он специализировался на пациентах с кардиологической патологией. Когда же к ним начали попадать зараженные COVID-19, ему и его коллегам пришлось менять тактику и подходы к терапии.
Чащин не скрывает, что им часто приходится мучения пациентов, их смерть. «С позиции реанимации мы смотрим, как пресса. Это не совсем правильно. Мы не говорим о том, сколько человек выписалось, сколько выздоровело, мы делаем акцент на плохом. Все, что хорошо — не очень интересно. Интересно то, что плохо. Но смертность у нас в стране действительно одна из самых низких — сейчас много дискутируют по этому поводу. И вчера было большое совещание патологоанатомов, велись разговоры с коллегами из Германии — уровню нашей смертности не верят. Говорят: «Вы врете!», «Не может быть у вас такой смертности». У нас же она меньше процента», — говорит Михаил.
Врач утверждает, что иногда люди умирают не от самого коронавируса, а от последствий, им спровоцированных. Например, может начаться сепсис, который и станет причиной летального исхода.
«В реанимации мы видим смерть постоянно: и до COVID, и во время COVID. Для нас смерть — это что-то, что мы не смогли предотвратить. Это часть нашей работы, к сожалению. Реаниматолог является неким проводником — он может помочь человеку остаться. Либо не сможет — и человек уйдет. Он последний, с кем встречается пацмент, мы к этому привыкли», — говорит Чащин.
Пациенты в тяжелом состоянии надеются лишь на помощь врачей
Нередко на глазах у врачей из-за COVID-19 умирают довольно молодые люди. Например, поступил мужчина 38-39 лет с коронавирусом. Состояние оценивалось как тяжелое. Была зафиксирована дыхательная недостаточность, после чего пациента перевели на ИВЛ. «Естественно, человек был в сознании в тот момент, мы ему все разъяснили: будет трубочка, будет дискомфортно немножко, ты будешь спать, потом мы тебя разбудим и трубочку уберем. А он вдруг начал плакать… Просил не дать ему умереть, потому что у него родился маленький ребенок, и он с ним даже не виделся… Но мы не смогли спасти этого пациента, он умер…» — рассказывает Чащин.
Еще одна история, запомнившаяся Михаилу, произошла в начале эпидемии. Психиатрическая бригада привезла к ним в клинику 37-летнего мужчину. Предстория была такова: пациент вызвал домой полицию, заявив, что соседи украли у него одеяло и облучают его через стены. То есть налицо все признаки психоза. Правоохранительные органы отправили к нему психиатров. Прибывшие медики измерили мужчине температуру — 38,5.
«Отвезли в 1-ю ИКБ, сделали рентген, увидели внебольничную левостороннюю пневмонию и отправили его к нам. Мы получили его от психбригады, которая провела с ним суммарно часов шесть. Пациент был переведен на ИВЛ. Через три дня пришел положительный анализ на COVID. На фоне интоксикации и пневмонии у человека случился психоз. Внимания здесь стоит даже не он сам, а то, что он ездил с психиатрической бригадой: девушка-врач, медбратья-фельдшеры… Они провели с ним шесть часов без защиты. Он мог навредить себе и окружающим», — делится доктор.
Реаниматолог Михаил Чащин
Безусловно, медики — первые, кто берет на себя весь риск заражения, непосредственно контактируя с ковидными пациентами. Порой не в силах помочь даже защитный костюм и респиратор. Недавно у Михаила умер коллега. Несколько дней он был на ИВЛ, но началась острая дыхательная недостаточность. Спасти не смогли… По словам Чащина, сильнее всего пугает то, что каждый из них может оказаться на месте умершего врача.
Однако есть и хорошие истории, когда человек изо всех сил борется за жизнь.
В их отделении лежит медсестра с коронавирусом. Женщина готова делать все, чтобы поскорее выздороветь. «Она лежит на животе столько, сколько нужно, практически весь день. Это положение называется пронпозиция. При пневмонии, особенно в нижних и средних отделах, до альвеол не доходит воздух. Когда человек ложится на живот, у него вынужденно начинают работать задние отделы легких. Мы заставляем лежать на животе по 14 часов в день, легкие постоянно должны быть в расправленном состоянии. Это реально тяжело, очень тяжело», — говорит Чащин.
Врачи носят защитные костюмы, но все равно боятся заболеть коронавирусом
Пациентов младше 30 в реанимации немного. По словам Чащина, к ним попадали только два 29-летних парня. COVID, как правило, «любит» людей полных, с диабетом и артериальной гипертензией. В 80% случаев COVID протекает в легкой форме или бессимптомно. По нашей статистике, у 44% протестированных людей не было вообще никакой симптоматики, даже горло не болело», — отмечает реаниматолог.
Недавно Михаил буквально стал свидетелем чуда: на 26-й день ИВЛ у пациентки убрали трахеостому — трубку в горле. «Вчера, когда я уходил, она довольная и веселая сидела в обычной маске. При этом она полная, потеряла во время болезни килограммов 40», — делится врач.
Когда пациент сам может поблагодарить врача, сказать ему «спасибо» — это, по словам Чащина, самое лучшее, о чем они сегодня могут мечтать.
«В реанимацию давно никто ничего не приносит — ни деньги, ни букеты. Все это, как правило, оседает в отделениях и адресовано тем, кто выписывает пациентов. Никто не вспоминает про тех, кто обычно вытаскивает с того света. Мы смотрим на все через призму реанимации, это неправильно. Нужно смотреть с позитивной стороны. Тогда и результаты будут другие. Сейчас с экранов ТВ звучит очень много негатива: много заболевает, много умирает… Нужно говорить о том, сколько людей выписывается, сколько возвращается к нормальной жизни. Вот это было бы более актуально», — заключил реаниматолог.
По материалам Baza
Фото: Никеричев Андрей/АГН «Москва», Facebook.com
Ссылки по теме:
Новости партнёров
реклама
О том, как проходит лечение людей с коронавирусной инфекцией, пишут русскоязычные врачи и у нас, и за рубежом. Делятся опытом, не скрывают эмоций и призывают к одному: беречь себя и по возможности сидеть дома.
В этих рассказах есть и сугубо профессиональный опыт относительно того, какими протоколами лучше пользоваться, как осуществлять уход за пациентами, каковы прогнозы и кого может затронуть COVID-19. Спойлер – беда может коснуться абсолютно всех. Как сказал один французский реаниматолог, болезнь не выбирает по возрасту, состоянию здоровья и национальности.
Есть и описание быта врачей – как устроены стационары, переоборудованные под лечение COVID-положительных больных, какой защитой пользуются доктора, как чувствуют себя в новых условиях.
Есть место и чувствам: грусти от того, что заразился кто-то из коллег, радости, что больные выздоравливают, смеху от неловких ситуаций, который, однако, помогает разрядить напряженную атмосферу.
Последние недели мы много писали о докторах, которые находятся на переднем крае борьбы с эпидемией в России, Франции и США. Суммируем их опыт и напоминаем о необходимости соблюдать режим самоизоляции – об этом просят сами медики и это действительно может облегчить их работу.
«Мы перегружены, средства защиты пустяковые»
С таким заявлением на анонимной основе выступили медики, которые приняли участие в анонимном опросе в закрытой социальной сети для врачей «Доктор на работе». «Врачи и медсестры перегружены, средства защиты пустяковые, одноразовых полотенец нет давно, маски и халаты постоянно заканчиваются. И это Москва!», — говорит один из участников анкетирования. Другой и вовсе признается, что ему «страшно идти на работу».
Показательно, что наиболее остро сегодня стоит вопрос наличия в больницах так называемых СИЗов (средств индивидуальной защиты, таких как маски, респираторы, очки, перчатки и халаты), 43,2% респондентов сообщили, что их попросили самостоятельно купить или сшить необходимые единицы обмундирования. Еще 41,5% пожаловались на недостаточное количество масок и респираторов в больницах. Только 13,5% медиков заявили, что довольны оснащенностью в своих медучреждениях. Более половины (51,4%) опрошенных врачей рассказали о нехватке одноразовых халатов, антисептиков не хватает 41,3% медиков.
При этом более двух третей опрошенных (76,6%) медиков заявили, что у них нет возможности полноценно защищаться от коронавируса.
Подробнее читайте здесь
«Больные COVID, снятые с ИВЛ, очень слабы»
Русскоязычный реаниматолог из французского госпиталя Симон-Вей Айк Вараднян рассказал о первых победах своей команды в борьбе с коронавирусом. Больница принимает тяжелых больных уже более трех недель. За это время в реанимации, где он работает, выздоровело несколько пациентов. Тех, кто сумел справиться с коронавирусной пневмонией, начали снимать с аппаратов ИВЛ и переводить в обычные палаты.
Однако, не все так просто. По словам доктора Варданяна, пролежашие с трубками в течение нескольких недель люди очень слабы. С согласия пациентов Айк Варданян раскрыл несколько личных подробностей.
«Здоровый, спортивный молодой мужчина, 32 года, никаких сопутствующих заболеваний. COVID-19 «повалил» его резко и мгновенно. 18 дней под ИВЛ, вчера вечером его экстубировали. Состояние стабильное, но он очень слаб, впереди долгий период восстановления», – пишет реаниматолог про одного из своих пациентов. Несколько дней назад молодого человка на каталке перевезли из реанимации в обычную палату: опасность миновала, но лечение еще будет продолжаться.
О том, как выглядит отделение реанимации для больных COVID-19, можно прочитать здесь.
«Говорю, что я Лунтик»
Коронавирусом болеют не только взрослые, но и дети. В массе своей болеют не тяжело, но, поскольку вирус очень заразен, малышей также забирают в больницу и используют при лечении все те же предосторожности: врачи и медсестры облачаются в защитные костюмы, пациенты содержатся в боксах, которые не имеют право покидать ни при каких условиях.
О том, как от коронавируса лечат детей, рассказала врач-педиатр Областной детской инфекционной больнице в Саратове Дарья Доронина. По ее словам, мМалыши с признаками ОРВИ и пневмонией и подозрением на COVID-19лежат вместе с родителями.
Общаться с пациентами, которые находятся в боксах, врачи приходят полностью защищенными. На них халат с капюшоном, хирургические бахилы, перчатки, пластиковая маска, которая защищает глаза и открытую часть лица, рот закрыт респиратором а иногда и противогазом. Дарья Доронина говорит, что, пытаясь не напугать малышей своим видом, прибегает к уловке: шутит, что она – мультяшный герой Лунтик, и так находит контакт с детьми.
«У нас некоторые пациенты в состоянии подтверждения (диагноза – прим. ред.). Для самих врачей все просто: каждый потенциально «плюс». Так правильно для своей безопасности. Но в самой больнице четко соблюдается режим подхода к пациенту, от тех, чей диагноз под вопросом, до положительных, чтобы полностью исключить возможность инфицирования», — объясняет Доронина.
Как устроена работа детского COVID-стационара, можно узнать по ссылке.
«90% пациентов заразились в Москве»
Камила Туйчиева, врач-терапевт, заведующий приемным отделением клиники К+31, работала в больнице в Коммунарке в качестве врача-волонтера. Получив необходимый опыт, доктор организовала COVID-стационар в подведомственной ей клинике, которая работает по системе ДМС. О том, что увидела в Коммунарке, Туйчиева рассказала честно и весьма красноречиво.
«Призываю вас, побудьте дома. Болеют все – от детей до стариков. Все переносят болезнь по-разному. Есть молодые в реанимации, есть и пожилые с легкой формой, и наоборот», – писала Камилла Туйчиева в конце марта.
Чтобы ее слова прозвучали еще более убедительно, доктор добавила, что коронавирус уже давно перестал быть «заграничной» болезнью, каковой его считали еще неделю назад. «90% пациентов, которые сейчас находятся у меня под наблюдением, инфицировались не в других странах. Они никуда не летали, а заразились в Москве, в транспорте, на работе, в гостях у друзей».
О том, что у всех врачей, работающих с зараженными пациентами, есть свой личный «план Б», читайте здесь.
«Каждый вечер мы выходим из больницы, чтобы сказать людям спасибо»
Ксения живет Нью-Йорке, работает медсестрой в одной из городских больниц и рассказывает о том, как борются с коронавиурсом в одном из крупнейших мегаполисов США.
«Если глядя на эти фото, вы по-прежнему будете говорить, что COVID-19 выдумка, раздутая СМИ, конспирация и игра политиков, мне вам нечего больше сказать…», — комментирует свое фото в полной амуниции Ксения. Подготовка к походу в «грязную», то есть зараженную зону больницы действительно впечатляющая. На женщине три защитные маски: респиратор, поверх него надевается обычная хирургическая маска, затем пластиковая защита на лицо, которая чем-то похожа на маску сварщика, только прозрачная. Чтобы пациенты знали, кто с ними общается, персонал пишет свои имена маркером поверх самой последней маски в районе лба.
Ксения много пишет о том, как поддерживают врачей простые жители города. Например, они приносят к дверям больницы кофе, сендвичи и домашние обеды. Разумеется, не входят внутрь, чтобы не заразиться, но оформляют свои подарки с большой любовью и вниманием. «Какие же нью-йоркцы крутые! Сегодня работала в приемном покое и не переставала умиляться людям, которые приносили разные пожертвования в больницу в знак своей благодарности», – рассказывает Ксения.
У врачей тоже есть традиция: каждый день в семь часов вечера доктора и медицинские сестры выходят на улицу и благодарят людей за то, что те остаются дома.
Описание этого трогательного действа, от которого у любого скептика наворачиваются слезы, можно увидеть здесь.
«Что я сделал для своей семьи? Перестал очно общаться с родителями»
Главный врач больнице в Коммунарке, которая первой приняла на себя удар коронавиурса в Москве и в России в целом в результате сами заболел и был вынужден изолироваться на рабочем месте. Денис Проценко уверен, что в ситуации с нынешней эпидемией «лучше перебдеть, нежели потом кусать локти».
Сам он к необходимости карантина подошел радикально, еще до объявления в Москве ограничительных мер ограничив общение с близкими. «Я принял самое жестокое решение — я перестал очно общаться со своими родителями. Потому что они в группе риска — им за 70. Я лишил себя счастья проводить полноценное время в семье. Я самоизолировался от них».
О том, что действительно важно в борьбе с коронавиурсом, какие средства защиты работают и о том, по какому сценарию может развиваться эпидемия, читайте по ссылке.
Читательница «МОЁ!» рассказала о том, как была на грани жизни и смерти и как врачи ковидного стационара спасли ей жизнь
Менеджер по продажам Анна Торшина написала нам из красной зоны ковидного госпиталя — больницы № 8. Анна захотела рассказать, каково это — оказаться буквально на грани жизни и смерти. И тем самым предупредить тех воронежцев, которые до сих пор не верят в опасность и коварство коронавируса.
Время для телефонного разговора выдалось, когда 36-летней Анне ставили очередную капельницу. Но самую страшную часть истории она рассказала позже, выйдя в коридор, «чтобы не расстраивать девочек-соседок по палате».
— Если честно, я как-то не думала, что у меня ковид, — вспоминает Анна. — 21 июня почувствовала себя плохо. Знаете, всё начало болеть так, словно меня побили. Одновременно с этим поднялась до 38 температура. Для меня это уже много, потому что редко болею. Пару дней принимала какие-то препараты сама, на улицу не выходила. А потом обратилась в нашу 19-ю поликлинику. Приехал врач. Послушал меня, прописал антибиотик, противовирусный препарат и жаропонижающее. Смотрю — он уже собирается. Спрашиваю — «А как же тест на коронавирус?» Он ответил: «Да пока не нужно. Полечитесь, и всё в порядке будет». Но полечиться дома не удалось. 25 июня мне стало хуже, поэтому отправилась в поликлинику сама. Посидела в очереди, потом меня довольно внимательно выслушали, взяли мазок и сказали, что результат будет дня через два. Но и результата я не дождалась. Потому что 26-го температура скакнула уже под 39 и стало трудно дышать. Тут уже вызвала скорую.
Скорая повезла Анну в главный ковидный стационар Воронежа — восьмую больницу. КТ, по словам Анны, показала, что вирусной пневмонией поражено около 30% лёгких. Такие пациенты по меркам восьмой больницы сейчас считаются не тяжёлыми. И их направляют в другие ковидные стационары. Анну вместе с некоторыми другими пациентами отправили в больницу № 11 в Сомово.
Эта больница, в «мирное» время специализировавшаяся на заболеваниях позвоночника, в те дни снова была перепрофилирована для приёма больных с коронавирусом. Во время второй волны ковида там оборудовали кислородную разводку. Поэтому проблем с кислородом не было. Главная проблема — с лечением.
Напомним, во всём мире пока нет препарата, который мог бы с гарантией купировать распространение коронавируса в организме. Кислород же помогает воспалённым лёгким, но никак не лечит от ковида. Врачам и пациентам остаётся только ждать. Вероятно, поэтому в 11-й больнице врачи, как вспоминает Анна, относились к пациентам довольно прохладно.
— А между тем ко 2 июля мне стало совсем плохо, — вспоминает Анна. — Душил дикий кашель, вообще не могла без кислорода. К тяжёлым больным относятся уже по-другому, внимательнее. Из 11-й больницы меня снова направили в 8-ю. Спасибо ребятам из скорой — они меняли баллоны моментально, так что я ни на минуту не оставалась без кислорода. В восьмой больнице мне сделали КТ, и скорая тут же подняла меня в реанимацию. Хорошо, что я тогда не спрашивала сама, а врачи благоразумно промолчали — КТ показала, что поражение лёгких уже больше 70 процентов. Если бы вы знали, как плохо в реанимации. Нас в палате сначала было двое. Я на высокопоточном кислороде и бабушка на аппарате ИВЛ. Потом привезли девушку лет 30, в ещё более тяжёлом состоянии, чем я. Сначала у бабушки случилась паническая атака, потом — у этой девушки. Она пыталась кричать, сорвать с себя маску, убежать. Насилу её врачи успокоили. Это выглядело так страшно. Поэтому я, чтобы не сойти с ума, старалась читать что-то в телефоне или хотя бы сосредоточиться на картинках. Подняла голову, когда снова зашёл врач. Оказалось, что девушка умерла.
Анна провела в реанимации трое суток, которые не забудет никогда в жизни.
— Врачи и медсёстры в буквальном смысле слова вытащили меня с того света, — считает она. — Настолько чётко и внимательно они работали. И когда пневмония начала немного отступать и меня перевели из реанимации… Если бы вы знали, какое это счастье! Я искренне не понимаю претензий некоторых пациентов, которые не были в реанимации, к тому, что им здесь тесно или неудобно. Врачей, медсестёр и санитарок здесь не так уж и много. Но те, что есть, реально выкладываются по полной. Не знаю, как они вообще выдерживают этот марафон, который уже больше года длится. Так что спасибо им большое!
Дорогие читатели! Верить или нет в опасность коронавируса — личное дело каждого. Но мы убедительно просим вас — если вы будете комментировать этот материал, пожалуйста, отнеситесь к истории Анны с уважением.
Больница №52 Москвы — один из главных форпостов борьбы с коронавирусом в стране. Она одной из первых была перепрофилирована под пациентов с COVID-19, здесь разработаны основные методы лечения. Уже полтора года врачи больницы остаются на передовой линии схватки с вирусом. Наталья Нехлебова узнала, как здесь, в красной зоне, останавливают третью волну.
На автобусной остановке у больницы полная женщина средних лет с крупной родинкой у виска говорит в телефон: «Никакой вакцины я никогда делать не буду! Смерти не боюсь. Умру так умру».
За ее спиной — 52-я больница. Здесь на втором этаже в реанимации лежит юноша. Ему 21 год. Растрепанные русые волосы, голова неестественно повернута к окну, кожа очень бледная. Легкие больше не работают. Он в коме. По трубкам от бумажно-белого тела густая темная кровь движется к аппарату ЭКМО. Там она напитывается кислородом и по трубкам возвращается к молодому человеку. Помпа качает густую кровь в резервуар. Маленькие черные капельки окаймляют край резервуара. Машина дышит за юношу. Это машина последнего шанса.
Некоторые пациенты подключены не только к ИВЛ, но и диализным аппаратам. При ковиде нередко возникают проблемы с почками
«Болезнь пришла за молодыми»
— У нас в реанимации лежат пациенты в тяжелом и крайне тяжелом состоянии, которым необходима искусственная вентиляция легких, — рассказывает заведующая отделением реанимации № 7 Елена Филимонова. — Когда ИВЛ не помогает, следующая ступень в респираторной поддержке — это экстракорпоральная мембранная оксигенация (ЭКМО). Фактически полное протезирование функции газообмена легких. У нас самое большое количество пациентов на ЭКМО.
Пациентам требуется постоянный мониторинг. Ухудшение может произойти внезапно
Последний месяц мы наблюдаем, что пациенты в крайне тяжелом состоянии с ковидом помолодели, — продолжает врач. — У нас были пациенты 18-ти лет. Если весной прошлого года это были люди возрастные, то сейчас коронавирус пришел за молодыми. У 21-летнего мальчика крайне тяжелое состояние. Пациенты на ЭКМО в принципе исключительно тяжелые. Это длительно болеющие пациенты с тотальным поражением легких. Позже присоединяется полиорганная недостаточность (перестают работать сразу несколько органов. — «Правмир»). И даже если удается этих пациентов спасти, потом следует долгий период реабилитации.
У мальчика мы не выявили никаких сопутствующих заболеваний. Вполне себе сохранный был пациент. За две недели это с ним произошло.
Но есть и те, кто за 2–3 дня после поступления был переведен на ЭКМО.
Все пять отделений реанимации больницы заполнены почти на 100 процентов. В марте, когда казалось, что в битве с вирусом произошел перелом и враг отступает, клиника вернулась к обычному режиму работы. Врачи снова стали просто хирургами, кардиологами, гематологами. Некоторым удалось снять СИЗы. Но надежда на мирное время продлилась всего месяц, пришла новая волна.
В СИЗе начинаешь обливаться потом через две минуты. Пот льется по спине, ногам, заливает глаза. На улице жара. И это делает СИЗовы муки адовыми.
17 марта 2020 года в 7-е отделение реанимации поступил первый пациент с COVID-19. Все медсестры и врачи здесь переболели. Одна из медсестер провела в этой реанимации три недели. Ее спасли. В 52-й за полтора года умерли от ковида двое медиков.
Некоторые пациенты в 7-й реанимации подключены к двум машинам. Толстые ребристые фиолетовые трубки от горла ведут к аппаратам ИВЛ, трубки потоньше — к аппаратам диализа. У тяжелых пациентов с ковидом часто отказывают почки.
Больные проводят здесь в среднем около 20 дней, некоторые — по три месяца.
— Конечно, мы не можем сказать, что мы победили ковид, — признается Елена Филимонова. — Как можно об этом говорить? Но мы многое о нем поняли. У нас в больнице настолько тяжелая категория больных, что 23 часа 50 минут может быть все хорошо и стабильно, а какие-то 10 минут решат исход. Тут в любой момент может случиться какая-то острая катастрофа, которая сведет на нет все усилия. Выживают единицы со 100 процентами поражения легких. Никакого чуда не происходит — это ежедневная тяжелая борьба.
Чистота и тишина здесь стерильные. На высокой койке посередине палаты умирает пациент. Никакой суеты и звуков. Врачи в аквариумной немоте и сосредоточенности пытаются его реанимировать. На голубой простыне кровь.
Приемное отделение
Молодая девушка в черной футболке и джинсах сидит в приемном отделении. Врач в защитном комбинезоне заполняет анкету.
— Возраст?
— 31.
— Хронические заболевания есть?
— Нет.
— Привиты?
— Нет.
Девушка говорит медленно, у нее высокая температура. Испуганно озирается. С жаркой улицы, где всем невыносимо носить маски, она попала в безличный мир закрытых лиц и белых комбинезонов. Ей странно, что эти скрипящие при ходьбе как снег комбинезоны защищают врачей от нее.
— Количество поступающих увеличилось, — рассказывает заведующая приемным отделением Марина Черемухина. — Это происходит последний месяц. Пациенты гораздо тяжелее, чем весной 2020 года. Быстрее прогрессирует заболевание и тяжелее осложнения. Был пациент, который провел у нас две ночи и один день. КТ у него при поступлении было чистое. Он долго сомневался, госпитализироваться или нет. При этом была картина коронавирусной инфекции — выраженная интоксикация, подкашливание, одышка, чувство нехватки воздуха. Он был настроен ехать домой. Когда мы сделали КТ через день, у него уже было поражение около 30 процентов и множественные очаги. И такие ситуации мы видим часто.
У пациентов теперь очень высокая температура, отмечает собеседница «Правмира»: «Год назад и осенью у пациентов могло быть 37.1, 37.2. Больные даже не обращали на эту температуру внимания. Сейчас они приезжают — у них с первого дня температура 38–39».
— Если раньше осложнения болезни мы списывали на лишний вес, возраст, сопутствующие заболевания, то сейчас молодые, стройные, спортивные лежат пластом, — продолжает Марина Черемухина.
— Это очевидно новый штамм. Если раньше таких молодых больных было 10-20%, то сейчас их 50% точно. Когда ты видишь, что в реанимации половина молодежи — это просто страшно.
У многих больных сейчас выраженное расстройство пищеварения, по словам врача. Оно было и раньше, но сейчас это зачастую стало предвестником начала болезни. Люди думают, что это отравление, а температура — просто простуда от кондиционера. В 52-ю поступает много тех, кто вовремя не обратился за помощью. Некоторые сразу отправляются в реанимацию.
— В моей семье привились все, — говорит заведующая. — Когда мне заявляют, что сомневаются, вакцинироваться или нет, я всегда отвечаю — вам нужно просто прийти в нашу реанимацию и посмотреть.
Белый кокон
Из гигантского аппарата КТ вывозят пожилую полную женщину в кислородной маске. На мониторе видны ее легкие. Они в белых коконах, от которых тянутся паутинные щупальца по всем легким. Эти белые коконы и называют матовым стеклом. У женщины 90 процентов поражения легких.
Поражение лёгких от 5 процентов до 50 может произойти за 2 дня
Врач показывает, как выглядели легкие пациентки три и пять дней назад. Меньше белой паутины, но очень, очень быстро она разрастается, становится густой. Женщину на каталке везут в реанимацию, над виском у нее большая родинка.
Врачи говорят, что ковидная пневмония отличается от обычной так же, как Земля от Марса. Это разные планеты. Обычная пневмония проявляется на КТ затемнениями, ковидная — этими белыми коконами, матовым стеклом.
— Пневмония, воспаление легких — это в привычном для всех понимании — одно заболевание, COVID-19 вызывает в легких совсем другой процесс, — объясняет Ирина Белоглазова, врач-пульмонолог, заведующая терапевтическим отделением №4. — Возникает поражение легких вирусом и чрезмерно активной иммунной системой. Это известное состояние — вирус гриппа, например, также способен поражать легкие. Но у вируса COVID-19 есть свои особенности.
Врачи в конце мая поняли, что с течением ковида происходит что-то не то, рассказывает Ирина Белоглазова.
«У нас появились более агрессивно и скоротечно болеющие пациенты, которые хуже стали отвечать на применяемые до этого схемы лечения, пациенты более молодого возраста», — говорит она. После исследований был выявлен «индийский» штамм, который подтвердил догадки медиков.
— Я надеюсь, что эта ситуация пойдет на спад. Этот ковид очень быстротечен, с серьезными последствиями. Некоторые больные вынуждены дышать кислородом и дома, после выписки, с помощью кислородных концентраторов, — отмечает пульмонолог. — Предположить характер течения болезни у данного конкретного больного не так просто. Если больной поступил и мы видим, что у него не очень легкое состояние, а на следующий день он значимо хуже, значит, это неблагоприятный вариант развития болезни.
Иногда пациенты проводят в больнице несколько месяцев
Есть другая категория пациентов, и это в основном пожилые люди, у которых нет бурной клинической картины — запредельной температуры, кашля, они не ощущают одышку, говорят, что чувствуют себя неплохо. И вдруг на 5–6-й день сатурация достаточно резко снижается, мы делаем КТ и там 60–90% поражения легких, — заключает врач.
Теперь больным требуется более жесткий мониторинг, более частый контроль КТ. Причем и анализы не всегда коррелируют с отрицательной клинической и рентгенологической динамикой.
— Мы в доковидной эре привыкли ориентироваться на лабораторные показатели, — рассказывает Ирина Белоглазова. — Если лейкоциты снижаются, С-реактивный белок уменьшается — значит, все хорошо. При ковиде — не тут-то было, он очень коварен — вроде и С-реактивный белок меньше, и сатурация в норме, а мы делаем КТ и там видим прогрессирующее поражение легких. Работа с пациентами стала просто ювелирной. Нам нужно очень тщательно, детально мониторировать их состояние, лавировать по острию болезни приходится с каждым больным, исключительно индивидуальный подход — подбор тактики, комбинации лечения.
В этом отделении лежат два пациента. Толстый и тонкий. Мужчина средних лет с ожирением и спортивный, молодой парень. Мужчина привит. Он постоянно ходит по коридорам, желает общаться и ведет себя крайне энергично. Спортивный, молодой лежит пластом на высокопоточном кислороде и не может подняться. Он не вакцинировался. «Вот, понаблюдайте эффект от прививки в действии, — говорят врачи, — небольшой процент заболевает, но переносят они гораздо, гораздо легче».
«Мы становимся стальными»
Медсестра стоит у лифта с огромным баллоном. В баллоне — гелий и кислород. Она везет смесь пациенту. Молекула гелия очень мала, она проникает туда, куда не может проникнуть кислород. Поэтому некоторым пациентам дают подышать этой смесью и у них сразу повышается сатурация.
Мужчина лежит на боку перед распахнутым окном и жадно вдыхает газ. Медсестра отслеживает, как растет сатурация.
— 93, 94, 96, — говорит она. Потом восклицает радостно: — 98!
Медсестры и медбратья проводят много времени в непосредственном контакте с больными. У них самый высокий риск заразиться. Их смена длится сутки. Они не всегда успевают выйти, чтобы отдохнуть. Некоторые работают сутки через двое, другие — сутки через сутки.
Добредают после работы из своего корпуса в общежитие, которое построили рядом с больницей, падают в кровать, засыпают, а потом снова заступают на смену.
Саша — самый веселый и молодой медбрат отделения реанимации №1.
— Страшно, когда ничем помочь не можешь, — говорит он, — люди пачками умирали, умирали, умирали, руки опускались, потом вроде как получше стало. Сейчас так много не умирают. Сейчас в жару очень тяжело работать, обтекаешь постоянно. Раньше нам спонсоры давали всякие кремы, присыпки. Сейчас чего-то не дают (хохочет).
По словам Саши, самое важное — ободрять пациентов.
— Люди здесь изолированы от внешней среды — они не знают, что там происходит. Поэтому им интересно, когда рассказываешь, какая там на улице погода, что там за птички, как там вообще все, что в стране происходит. Длительные пациенты, которые долго лежат, идут на поправку, их поддерживаешь всякими словами — говоришь «давай — ты молодец, у тебя все получится, тебе уже лучше стало». Пациентка вот у нас сейчас — все за нее переживают — почти полтора месяца лежит. Пошла на поправку, но сейчас ей стало хуже.
Реаниматологи привыкли стоять на рубеже жизни и смерти. «Но сейчас, — как выразился Сергей Петриков, директор НИИ скорой помощи им Н.В. Склифосовского, — мы ощущаем себя на границе какого-то огромного засасывающего жизни портала. Очень много тяжелых больных. Такого потока пациентов, находящихся в критическом состоянии, в нашей профессиональной жизни не было никогда».
— Мы с годами становимся стальными, — говорит старшая медсестра отделения реанимации №1, — но ты не можешь привыкнуть к смерти. Это просто невозможно.
Когда это закончится? У нас уже нет никаких ожиданий. Мы — люди военные, нам родина сказала, значит, нужно идти воевать с вирусом. Конечно, мы привыкли, но и физически, и морально тяжело.
Полную женщину с родинкой над виском привозят в реанимацию, ей будут вставлять трубку ИВЛ в трахею. Датчики прикрепляют к груди. Она тихо стонет.
За ее жизнь будут бороться.
Поскольку вы здесь…
У нас есть небольшая просьба. Эту историю удалось рассказать благодаря поддержке читателей. Даже самое небольшое ежемесячное пожертвование помогает работать редакции и создавать важные материалы для людей.
Сейчас ваша помощь нужна как никогда.
1
Кого из пациентов подключат к аппарату ИВЛ?
Искусственная вентиляция легких — крайняя мера в борьбе за жизнь человека. Пациентов с небольшим поражением не подключат к аппарату хотя бы из бытовых соображений: каждый волгоградец на ИВЛ требует внимания двух медсестер и одного врача.
— Дыхательная недостаточность — это лишь часть проблемы. Другие проявления синдрома полиорганной недостаточности могут быть не так красноречивы, но они есть, — подтверждает завкафедрой анестезиологии, реаниматологии, трансфузиологии скорой медицинской помощи ИНМФО Александр Попов. — Именно они и приводят к гибели пациента. К примеру, наш коллега из Ростовской области был подключен к ИВЛ. Его сняли с аппарата, он пошел на поправку, но его настигло одно из проявлений COVID-19. Реаниматолог умер от инфаркта.
Пациентов с тяжелой формой COVID-19 переводят на ИВЛ только в крайних случаях
Фото: Пётр Лукашин
Если показаний для перевода на ИВЛ нет, никто и не будет переводить. В этом нет смысла хотя бы из простецких бытовых соображений: такой больной требует гораздо больше внимания. Было бы странно, если бы мы собрались и решили: «А давайте всех разом переведем на ИВЛ». Такое просто невозможно. Это я могу сказать как человек, который занимается этим каждый день.
2
Почему в реанимации умирает так много пациентов на ИВЛ?
Волгоградские реаниматологи просят не уповать на всемогущий аппарат искусственной вентиляции легких. По их словам, ИВЛ не вылечит от коронавируса и не остановит процесс поражения.
За пациентами на ИВЛ наблюдают две медсестры и врач
Фото: Алексей Волхонский
— Перевод на аппарат ИВЛ — это вынужденная мера, к которой прибегают для сохранения жизни пациента. Это ни в коем случае не воздействие для лечения. К сожалению, вирус завоевывает всё новые и новые площади легкого: человек тяжелеет. И как бы он ни хотел подышать, он просто не может, остаток легочной ткани уже не справляется, — объясняет главный внештатный реаниматолог Волгоградской области Игорь Баранов. — Именно поэтому смертность среди больных, попавших на ИВЛ, действительно высокая. Но причина другая — она в развитии и течении заболевания. Если человек попал на ИВЛ, это совсем не значит, что процесс поражения легких остановился. Он может продолжаться, и, к сожалению, возможностей искусственной вентиляции хватает не всегда.
3
Как больные реагируют на подключение к аппарату?
Даже балансируя на грани жизни и смерти, некоторые волгоградцы отказываются от аппарата ИВЛ.
— Да, пациентам будет мешать маска, у них может начаться раздражение кожи. Но это есть минимальное зло по сравнению с тем, что человеку грозит смерть, — рассуждает реаниматолог ковидного госпиталя. — Это действительно нужно объяснить людям, чтобы они не сопротивлялись своему счастью. В основном противятся пожилые волгоградцы. Они сложнее всего воспринимают всё новое и не принимают то, что им мешает. Для борьбы с такой болезнью нужно очень много терпения и желания жить. К сожалению, они есть не у всех пациентов.
4
Что такое суперинфекция? Можно ли победить вирусы в стерильной реанимации?
Волгоградские врачи подтверждают, что даже в самых стерильных больницах живет инфекция. Именно поэтому большинство специалистов отказываются пускать в реанимацию родных и близких пациента.
По словам Игоря Баранова, даже в самой стерильной больнице живет инфекция
Фото: Алексей Волхонский
— В нас с вами живет огромное количество микроорганизмов. Пока организм здоров, он с ними взаимодействует — то есть они живут, не трогая друг друга, — говорит главный внештатный реаниматолог Волгоградской области Игорь Баранов. — Но как только прерывается иммунный барьер — любые тяжелые заболевания, отравления, травмы, — микроорганизмы могут пройти через этот барьер. Чем они опасны? Во-первых, они знают возможности организма. Вторая опасность — это занесение инфекции, которая есть даже в самых стерильных больницах. Ее не может не быть, потому что там лежат больные люди. Для того чтобы минимизировать эти риски, мы используем отдельные катетеры для санации, одноразовые приборы. Мы также стараемся брать пробы микробов, чтобы знать саму инфекцию и вовремя менять группы антибиотиков. Всё это очень большой и непрерывный процесс. Почему большая часть реаниматологов была против допуска родственников в реанимацию? Это связано как раз с тем, что родственник может вынести на себе ту самую суперинфекцию.
5
Пациенту с тяжелой пневмонией сразу же сделают искусственное отверстие в трахее?
Нет. В первую очередь волгоградцам с тяжелой пневмонией вводят трубку через рот или нос (такую вентиляцию называют неинвазивной. — Прим. ред.).
— То, что существует возможность перевести больного на аппаратную вентиляцию легких, — это очень хорошо. Мы пытаемся до последнего бороться с ситуацией именно с помощью неинвазивной вентиляции легких, — рассказал один из реаниматологов волгоградского инфекционного госпиталя. — В 90% случаев она помогает поддержать пациента и пережить момент поражения легких. Волгоградцам не стоит бояться аппаратной вентиляции. Аппарат на масочной вентиляции шикарнейшим образом помогает человеку выжить. Дальнейшее развитие болезни может и должно привести к смерти человека. А мы должны предотвратить эту ситуацию. Это временный фактор, который можно и должно лечить.
Искусственная вентиляция легких не является лекарством от COVID-19
Фото: Алексей Волхонский
6
Пациенты на искусственной вентиляции легких умирают из-за плохой обработки трубки и суперинфекции?
Популярную среди обывателей версию волгоградские реаниматологи называют мифом. Реаниматологи из инфекционных госпиталей подчеркивают: на трагический исход влияет исключительно тяжесть COVID-19 и хронические болезни горожан.
— Дело совершенно не в обработке трубки. Дело в самой инфекции и в течении заболевания, — настаивает Александр Попов. — В любом случае к вирусной или бактериальной инфекции всегда добавляется и инфекция, которая связана с вентиляцией легких, — так называемая вентилятор-ассоциируемая инфекция. В ситуации с COVID-19 проблема следующая: всё начинается как вирусная пневмония, но потом к ней очень быстро присоединяется бактериальная флора и начинается микс-инфекция. Повторюсь, что это никоим образом не связано с трудностью обработки трубки.
7
Попал на ИВЛ — встал на путь в один конец?
Убедительнее всяких слов звучат истории волгоградцев, переживших реанимацию и перевод на ИВЛ. Несмотря на тяжелейшие состояния, многие пациенты пошли на поправку и самостоятельно вышли из реанимации. В начале ноября 27-летний Евгений Коробкин оказался на грани жизни и смерти. Пациента с поражением 97% легких (!) перевели в реанимацию и подключили к аппарату.
— Дома мне уже не хватало воздуха. Родители вызвали скорую помощь, которая сразу же повезла меня на КТ. Дальше была реанимация и подключение к аппарату ИВЛ. К тому моменту я уже мало что соображал, — признается волгоградец. — Медики Урюпинской районной больницы подняли меня почти с того света. Я очень благодарен врачам, на которых обрушилась титаническая нагрузка. Многие из них и сами уходят на больничный. Несмотря на все но они находят силы на терпимое и внимательное отношение к каждому пациенту. Не хочу говорить банальных и пафосных фраз, но я действительно считаю их героями. Думаю, что без должной медицинской помощи не спасет даже возраст и прочие «смягчающие обстоятельства».
В отдельном материале корреспонденты V1.RU публиковали записки молодого мужчины, оказавшегося в реанимационной палате. Выписавшись из больницы, Александр показал блокнот с конспектом двухнедельной борьбы за жизнь.
По теме
-
07 ноября 2020, 18:31
«Врачи буквально подняли меня с того света»: под Волгоградом вылечили парня с 97% поражения легких
-
19 мая 2020, 19:20
«Или с аппаратом что-то не так, или со мной»: записки больного коронавирусом, сделанные в реанимации
Увидели опечатку? Выделите фрагмент и нажмите Ctrl+Enter
Общество
09:06 | 22 ноября 2020
KazanFirst
Автор материала:
Ляйсан Кадырова
Ухудшение зрения и слуха, депрессия и очень долгая реабилитация: казанцы делятся личным опытом того, как они пережили ковид.
Сергей Саначин, заслуженный архитектор РТ, 78 лет
Прошло ровно три недели с момента, как я выписался из госпиталя. Две недели лежал в инфекционном госпитале, в который переоборудовали отделении травматологии и ортопедии РКБ. У меня была двухсторонняя пневмония с 70-процентным поражением легких. Были критические дни, но благодаря грамотному лечению сейчас я иду на поправку. Осталась только одышка и пока очень мало сил. Кашель и температура прошли.
То, где я подцепил коронавирус – вопрос риторический. У меня есть одна версия. Незадолго до болезни в «Корстоне» проходил двухдневный Всероссийский съезд по охране объектов культурного наследия. Тут со всего СНГ приехал народ. Процентов 80 из них были без масок, без всяких средств защиты. На съезде я ходил не только в маске, но и в перчатках, но все равно были моменты, когда мы снимали все, например, когда кушали.
Я думаю, что это произошло там. После съезда заболело еще очень много людей, участников этой встречи. Больше всего я грешу на это мероприятие.
Все началось с беспрерывного кашля. Целую неделю у меня была высокая температура, примерно 38,6. Я сбивал ее парацетамолом. Это, конечно, волшебное лекарство, оно облегчает твое состояние, но не лечит. Потом я посоветовался со знакомыми, они порекомендовали азитромицин. Потери обоняния и вкусов не было. Хочу сказать, что это не обязательный признак коронавируса. Я разговаривал в больнице со всеми, кто был на моем этаже и ни у кого из них этого не было.
Я живу в новостроящейся части Казани. Дозвониться до участкового врача невозможно. Ко мне врач пришел только на третий день. Молодая девушка тщательно меня прослушала и сказала, что хрипов нет. Другой врач сказал тоже самое. Но ведь прослушивание хрипов ни о чем не говорит, если есть подозрение на ковид. Только мазок и только томография – это две процедуры, которые ставят диагноз.
Потом было невозможно вызвать скорую помощь. Мне говорят, что у нас тут в Казани очередь 150 человек. Вранье! Когда я лежал в госпитале только в первые два дня было пару коек в коридоре. Для всех были места. В палатах были люди, которые приезжали с районов. Причем добирались они сюда по своему решению, околачивались на первом этаже и добивались госпитализации. То есть места на самом деле есть. В итоге, «скорая» ко мне так и не приехала. Мне не ответили даже тогда, когда я получил положительный тест и прошел компьютерную томографию. Мне сказали, что нужно заключение участкового. А они совершенно ничего не понимают в диагностировании ковида. Получается замкнутый круг какой-то.
В итоге я попал в госпиталь. Мне где-то на третий день стало хуже. У меня начался бред. Сначала сквозь меня прошли все советские песни, потом все умершие люди, которых я знал по работе и по хобби, потом вдруг ко мне в палату пришли тетки с сумками из Гуся-Хрустального, стали предлагать купить сервизы, стаканы, люстры. Я все помню, это все как ужасы. Потом после интенсивного лечения, смены одного препарата другим, после системы, уколов в живот стало отпускать. Меня хотели отправить в реанимацию, но до этого не дошло.
Рядом с кроватью мне поставили кислородный концентратор. Через меня пропущено несколько тысяч кубов кислорода. У меня была плохая насыщаемость или как сейчас модно говорить – сатурация. У здоровых людей она должна быть больше 94, а у меня была 78-82. Это плохой показатель. Но я чувствовал больше облегчения не от этого кислородного концентратора, а от дыхания в форточку. Кроме шуток. Потому что ты кислородом этим дышишь, показатели на экране увеличиваются, но никаких улучшений субъективно ты не чувствуешь. А вот когда дышишь в форточку мы получали облегчение от свежего воздуха.
В госпитале по-новому начинаешь ценить возможность просто выйти на улицу и подышать. Этот момент, когда я выписывался и дорога домой – это что-то уникальное.
Но я все еще не успокоился. Нам на выписке сказали, что покой мой может продлиться всего два-три месяца, не дольше. Именно столько меня будут защищать мои антитела. Тем более, сейчас сплошные мутации. Возможность повторного заражения никто не исключает.
Для полного излечения некоторым людям требуется по полгода. Сейчас мне разрешили съездить в санаторий для реабилитации.
Я хочу сказать, что самое главное это ни в коем случае не заниматься самолечением. Если у тебя температура выше 38 и кашель, надо любыми путями ложиться в стационар. Я знаю много людей, которые также пытались вылечить себя сами тем же пресловутым азитромицином, но умерли совершенно от неожиданного – от сгущения крови.
На стационаре в 5 утра и 8 вечера в живот беспрерывно кололи укол разжижающий кровь. У меня живот до сих пор весь синий и я продолжаю пить таблетки.
Альмир Михеев, депутат Госсовета РТ, 43 года
Я считаю, что я заболел в самолете Москва-Казань. Хотя всегда пользуясь перчатками, масками, очень ответственно отношусь к мерам безопасности. Но в самолете рядом со мной люди покашливали, почихивали.
9 октября я почувствовал головокружение, слабость, но это была пятница, я все списал на усталость от трудной недели. 10 числа у меня поднялась температура и начались проблемы с сатурацией.
Поскольку моя супруга медработник, первые две недели я лечился дома. У меня была программа лечения, которую нам порекомендовали знакомые врачи из ковидного госпиталя. К слову, супруга тоже переболела, но в легкой форме.
Я несколько раз ходил на компьютерную томографию. Сначала было 10% поражения легких, потом 17%. Через две недели как-то очень резко всего за пару дней состояние стало ухудшаться. КТ показал более 40% поражения. Я задыхался, мне было тяжело ходить. У меня была постоянная одышка.
Я по жизни спортивный человек, употребляю витамины, не курю, не пью, придерживаюсь правильного питания и все время считал, что смогу выкарабкаться самостоятельно. Но меня положили в больницу. Двое суток я провел в реанимации. Не знаю, что они мне там капали, мне стало лучше. Потом меня перевели в палату. Сейчас я иду на поправку, стараюсь держать сатурацию 97-98%. Сохраняется кашель, но мне сказали, что так восстанавливаются легкие.
В реабилитационный центр я не пойду. Я каждый день стараюсь пройти около 5 тысяч шагов в лесу или в парке и занимаюсь дыхательной гимнастикой.
До болезни был убежден, что ковид – это не просто какой-то банальный грипп, это комплексное заболевание. Оно бьет и по суставам, и по сосудам. Мне в больнице давали 4 антибиотика и 2 гормона. Это значит, что моему организму придется восстанавливаться даже после лечения. Нужно будет потратить на это сумасшедшее время.
Я не верю в то, что ковид получился естественным путем. Я понимаю, как работает эволюция. Она очень скупа. Все изменения в эволюции очень долгие. А здесь неожиданно появился какой-то вирус, который не только пневмонию вызывает, а бьет сразу в несколько мест. Мне кажется, что ковид-19 это в некотором роде искусственно созданный вирус, потому что так я никогда не болел.
В реанимации готов был отказаться от борьбы за собственную жизнь. До того все было плохо. Когда я болел, заметил, что у меня ухудшилось зрение и слух. Сейчас все восстанавливается, но не до конца. Специально занимаюсь гимнастикой для глаз. Было такое, что частично потерял координацию. Я 25 лет работаю с компьютером, а в больнице мои пальцы не слушались меня и нажимали не по тем клавишам. Я понимал, что набираю текст, но в нем очень много ошибок. Я много тренировался и вернул свои навыки. Понимаете, что ковид бьет, видимо, по каким-то нервным окончаниям? Такого со мной никогда не было. Самое главное в эти минуты не вдаваться в депрессию и стараться не выпадать из жизненной повестки, потому что если концентрироваться только на ковиде, то очень тяжело вылечиться.
Если я крепкий, здоровый мужчина 43 лет так тяжело перенес эту инфекцию, не представляю как его выдерживает более взрослое поколение.
Поэтому обращаюсь ко всем: заприте своих стариков дома. Пусть сидят дома и смотрят сериалы. Просто обеспечьте их едой и всем, чем необходимо.
Я призываю всех быть немного сознательнее. Если заметили у себя признаки ОРВИ, то нужно ограничиться в общении с другими. Ну, откажитесь от чего-то сейчас, потом наверстаете. Мы должны уметь отказываться от радостей для себя, чтобы дать возможность не заболеть и выжить другим.
И не нужно расслабляться по поводу тестов. Я сдавал тест три раза в частных лабораториях на инфекцию и на антитела. Все было отрицательным. Первый положительный тест я получил после двух дней реанимации. Если кто-то думает, что у него просто грипп с признаками ковид, потому что тест отрицательный – я бы не стал верить этому.
По моим ощущениям, сейчас это заболевание протекает куда тяжелее, чем в начале года, но люди стали относится к нему проще. Раньше, когда мы были на локдауне, в день было по 200 заразившихся. А сейчас по 20 тысяч.
В больнице у меня сложилось ощущение, что мест для всех не хватает. Некоторые пишут, что госпитализуют только с 50%-ым поражением легких. Это работает не так. Все зависит от тяжести вашего состояния. Я всем советую изучить критерии, при которых людей должны госпитализировать. Лучше, если у вас дома будет еще и прибор для измерения сатурации – пульсоксиметр. Они бывают и недорогие и их можно получить за три дня заказав в интернет-магазине.
Рустем Абязов, художественный руководитель и главный дирижер Казанского камерного оркестра «La Primavera», 61 год
Все началось 3 октября, в субботу, с обычного насморка. На следующий день появилась небольшая температура. Все было как во время обычной простуды. Супруга начала лечить меня противовирусными. Ко вторнику температура пропала. Я подумал, что все закончилось. Но температура вернулась на следующий же день.
Я понимал, что вызвать врача на дом практически нереально и пошел в поликлинику КФУ самостоятельно. Там как раз есть отделение неотложной помощи для тех, у кого температура. Я просидел там почти три часа в очереди. Попал наконец к врачу. Она мне померила температуру, кислород в крови.
Я чувствовал себя относительно нормально, как обычный простудившийся человек. Врач выдала мне протокол лечения. Я потом выяснил, что так лечат ковид, то есть мне его еще даже не поставили. Тут же взяли мазок на ПЦР и кровь на антитела. Я отправился домой, ждать результаты. Купил в аптеке все лекарства. Одно мне не подошло совсем и я перестал его пить. Остальное все пил как надо, но пользы от этого всего я не видел никакой, состояние только ухудшалось. Причем у меня не было ни кашля, ни боли в груди, ни ломоты. Единственное что я чувствовал – это слабость. Такой слабости я, честно говоря, никогда не чувствовал. Хотелось просто лежать, ничего не хотелось. Это состояние было ужасным.
Потом врач мне сказал, что, наверное, тогда мой иммунитет просто перестал бороться с инфекцией. Ко мне пришли врачи из 7-ой поликлиники. Это было уже 11 ноября. А в этот день супруга каким-то чудом нашла лазейку на КТ, там ведь обычно очередь большая. Результаты КТ показали, что у меня где-то 20% процентов поражения легких. Вдобавок к этому, 12 ноября пришел положительный результат теста. И тогда мне поменяли антибиотики, начали делать уколы в живот, которые разжижают кровь.
Два дня у меня была температура, потом вроде она прошла, но состояние все равно не улучшалось. Когда врач померила мне сатурацию, у меня было 85. А это очень мало. Накануне пришли результаты анализа крови, тоже плохие. Она сказала, что больше не может держать меня дома и написала направление в больницу. Через семь часов за мной приехала скорая помощь, к тому времени я уже спать лег. В час ночи за мной приехали. Меня обследовали, отвезли в РКБ. Началось лечение. За пять дней меня вытащили.
Когда я попал в больницу с такой сатурацией, мне дали кислородную маску. Пару дней я дышал ею. Потом стал дышать самостоятельно. Конечно, там даже само ощущение, что ты под надзором, дает облегчение. «Наверное, не помру», думал я.
Я понял, что это очень коварная болезнь. Не шуточная. Очень много зависит от того, как реагирует организм. Здесь как лото – кому как повезет. Есть люди, которые легко переносят. А я оказался в категории тех, кто переносит болезнь средней тяжести. Но это состояние, когда ничего не хочется… Единственное чем я отвлекался – это фильмы смотрел и читал книги.
Самое главное – это то, что болезнь серьезно влияет на психику. Я так понял, одним из осложнений болезни может стать депрессия. Некоторые отходят от этого месяцами. У меня это прошло за три дня.
Я пришел из больницы и меня охватило чувство растерянности. Хотя никогда за собой такого не замечал. Ты не знаешь, что делать дальше. Как и для чего делать что-то, если в любой момент это может прерваться из-за одного маленького вируса. Он делает все твои усилия бесполезными и закрывает всех на карантин или еще что-то.
Помимо этого есть супертонкий волосок, на который подвешена твоя жизнь и она зависит от этого вируса. Ты можешь так попасть, что он возьмет и перегрызет этот волосок. Это ощущение ну очень неприятное. Слава богу, что у меня оно длилось всего три дня.
Я ничего не могу посоветовать другим, чтобы уберечься от ковида, потому что я убежден, час сия застанет каждого из нас. До всеобщей вакцинации никто не будет обезопасен. Что бы он ни делал, наверное, если только на год в бункере спрятаться, но это нереально. Во всех других случаях человек так или иначе встретится с инфекцией. Я очень жду вакцинации. Я думаю, это единственное что может спасти нас от этой заразы.
Я отношусь к категории везучих людей. У меня такое ощущение, что пока болезнь отошла. Я пропиваю все лекарства, слушаю все рекомендации врачей, уже месяц делаю дыхательную зарядку.
ПОДРОБНЕЕ В СЮЖЕТЕ:
3409 материалов в сюжете
Коронавирус в Татарстане
В этом сюжете редакция KazanFirst собирает все последние новости, которые связаны с темой вируса.
Двусторонняя пневмония, практически полное поражение легких, полтора месяца на аппарате ИВЛ, кома, целый список сопутствующих заболеваний и… чудесное выздоровление. Кажется, что такое невозможно. Но в Подмосковье за время пандемии набрались десятки таких случаев. О том, как это – победить самую тяжелую форму коронавируса, «Подмосковье сегодня» рассказали сами пациенты и их врачи.
Юлия Циркова, 37 лет, Ногинск
20 дней на аппарате ИВЛ
«Первое, что помню, – радостные глаза врачей»
Эту историю работники стационара Ногинской центральной районной больницы запомнят надолго. Пациентка, 37-летняя мама двоих детей Юлия Циркова, поступила в местное инфекционное отделение буквально на следующий день после его открытия – 23 апреля. Диагноз – двусторонняя пневмония. Состояние женщины стремительно ухудшалось.
– Сначала два дня была в палате, помню, что дышалось не очень хорошо, кислорода, наверное, не хватало. Голова была как в тумане. Потом меня перевели в реанимацию. Но я в этот момент уже отключилась, – рассказывает Циркова.
В итоге в отделении интенсивной терапии женщина провела больше месяца. Из них 20 дней на аппарате искусственной вентиляции легких. Инъекции, капельницы дали результат, вирус постепенно отступил, и Юля открыла глаза.
– Это как будто пробуждаешься от глубокого сна – не понимаешь сразу, что вокруг происходит, – вспоминает женщина. – Первое, что помню, – радостные глаза врачей.
Ради того, чтобы Юля открыла глаза, врачи буквально не отходили от нее. Каждый сотрудник стационара интересовался у лечащих специалистов: «Как там Юлечка?» Когда Циркова открыла глаза, все выдохнули. Но оказалось, что избавить пациентку от пневмонии – лишь часть процесса. Как только болезнь отступила, перед врачами встала новая задача – восстановить женщину после комы. Организм, истощенный болезнью, не сразу поддался медикаментозному лечению.
– После того как Юлечку вывели из состояния вирусной пневмонии, я назначила лечение, – рассказывает врач-невролог Вера Виткалова. – Сначала она ни на что не реагировала, но постепенно все стало приходить в норму.
Юлия начала говорить, шевелить руками и ногами, хотя движения были очень слабыми. День за днем, шаг за шагом взрослая женщина, как ребенок, училась всему практически с нуля. Сейчас она прошла курс реабилитационных занятий, лечебный массаж и даже консультации у логопеда. Много говорить Юле пока трудно. Но она старается – дома ждут дети, по которым очень соскучилась. И к ним она хочет вернуться такой, как раньше – полной сил и энергии.
– Меня спасли. Врачи сделали все что могли, огромное им спасибо. Подарили мне вторую жизнь, – сказала Юля.
Анатолий Буболев, 54 года,Талдом
Две остановки сердца
«Одышка преследовала меня еще очень долго»
«Настоящий боец» – именно так называют своего бывшего пациента, 54-летнего военного пенсионера Анатолия Буболева, врачи Талдомской центральной районной больницы. Он попал к ним с обширным поражением легких. Возраст, тяжелое течение болезни привели к тому, что сердце пациента останавливалось два раза, а легкие на 90% оказались поражены вирусом и буквально отказывались дышать.
– Мы держали пациента в медикаментозном сне, чтобы организм не сопротивлялся аппарату ИВЛ, – вспоминает заведующий отделением анестезиологии и реанимации Талдомской ЦРБ Данил Яцыно. – Все наши анестезиологи и реаниматологи не отходили от него.
Из комы пациент вышел только через три недели, когда все уже были готовы к худшему. Но, как и в случае с Цирковой, мужчину еще ждал долгий процесс восстановления.
– После реанимации ослабли все мышцы, – вспоминает Анатолий. – Руки и ноги не слушались, голова кружилась, с кровати встать невозможно было. Все болело. Учился ходить, даже дышать заново. Одышка преследовала меня еще очень долго.
Сейчас по Буболеву не скажешь, что недавно он перенес очень тяжелый недуг. Говорит, что главный рецепт бодрости – любимая дача.
– После выписки сразу поехал сюда. Свежий воздух, близкие рядом, физическая нагрузка – верный рецепт реабилитации, – отметил мужчина.
Ольга Самойлова (имя изменено), 65 лет, Домодедово
Поражение легких – 90%
«Болезнь сожрала легкие буквально за день»
Ольга Самойлова чуть более месяца назад почувствовала легкое недомогание. Но учитывая свой возраст (65 лет), решила перестраховаться и обратилась к врачам. Женщину положили в стационар, и, как оказалось, очень вовремя. Болезнь начала прогрессировать очень быстро. В короткий срок были поражены 90% легких. Ухудшали ситуацию сопутствующие заболевания – гипертония, ишемическая болезнь сердца, сахарный диабет и ожирение.
– Пациентка – наш врач, – говорит главврач Домодедовской больницы Андрей Осипов. – И она обратилась очень вовремя. Лечили мы препаратами, которые предусмотрены методическими рекомендациями Минздрава России. Кроме того, многое зависит от пациентов. Эта женщина с самого начала была настроена на выздоровление. И этот настрой сыграл свою роль.
В общей сложности на ИВЛ Ольга провела около месяца. Теперь ей предстоит длительное восстановление. Но, как отметили специалисты, пройти она его сможет уже дома. Женщина выписалась 21 июля. И самое главное – она будет жить.
Вот как!
В Солнечногорской больнице врачи спасли маму троих детей, учителя высшей категории из Клина Марину Кононыхину, у которой на момент поступления было поражено 75% легких. А в региональном сосудистом центре Домодедовской ЦРБ прооперировали пациента с острым нарушением мозгового кровообращения и ковидной пневмонией. На вторые сутки у человека восстановилась двигательная активность.
– Работники здравоохранения Московской области, и врачи, и медицинские сестры, и санитары, и технический персонал, все, кто был задействован в борьбе с коронавирусом, проявили не только самоотдачу, которую можно по праву назвать героизмом, но и все свои лучшие профессиональные качества. Высокий профессионализм, помноженный на создание хорошей модернизированной базы системы здравоохранения Московской области, дал свой результат, – сказал председатель Комитета Мособлдумы по вопросам охраны здоровья, труда и социальной политики Андрей Голубев.