Рисунок к рассказу чучело - Граматика и образование на Pisanino.ru

Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 40

Владимир Железников

Чучело

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

От автора

Мой друг! Родители купили тебе мою книгу. Не забрасывай ее в дальний угол, не прячь в тайное место, чтобы забыть о ней. Прочти ее, и ты увидишь, что здесь есть над чем поразмыслить.

Эта книга впервые вышла 36 лет назад. Я тогда много писал о подростках и не без грусти начал замечать, что у них часто отсутствуют простые человеческие черты. Те черты, которые в старые времена было принято называть «благородными»: бескорыстие, доброта, забота о близких, милосердие, преданность друзьям, хотя бы самые простые понятия о чести.

Наоборот, все больше и больше я сталкивался в детских сердцах с самолюбием, эгоизмом, равнодушием и даже жестокостью.

И рассказать о всех этих проблемах я смог в одной истории, которую мне подбросил случай из жизни.

Однажды мне позвонила моя сестра из другого города.

И рассказала о том, что в это время происходило с ее дочерью, моей племянницей. Весь класс несправедливо обвинил ее в предательстве и стал травить. Я посочувствовал своей сестре, и мы расстались.

Но с этого дня я стал следить за развитием, казалось бы, далекого от меня события. И тогда я понял, что эта история – готовый сценарий.

Я написал его и отнес на киностудию.

Месяца через два меня вызвал к себе большой начальник, хлопнул рукой по моему сценарию и сказал: «Эти фашиствующие дети никогда не будут на нашем экране. У нас нет таких детей».

К этому моменту история «Чучела» была мне настолько дорога, настолько захватила мое сердце, что, вернувшись домой, я сел за свой стол и стал писать повесть.

Это оказалось не такой простой работой. Прошла зима, а весной я поехал в маленький городок Таруса, где в старой беседке на краю обрыва, спускавшегося к шумной речке, я к осени закончил свою повесть. Здесь, в Тарусе, я нашел дом, где могла бы жить Лена Бессольцева. Он и сейчас стоит обветшалый.

И фамилия нашлась для Ленки на нашей улице. А история с живописными полотнами была подсказана тем, что в Тарусе жили и живут испокон века художники.

Я много работал, а в свободное время любил гулять по горбатым улицам заросшего зеленью городка. Или уходил на реку и шел далеко-далеко по Оке, всегда окруженный ватагой моих воображаемых героев. Я не расставался с ними ни на минуту. Мне казалось, я знаю этих мальчишек и девчонок, как самых близких мне людей. Я чувствовал, что они любят или не любят, я бывал у них дома, я смотрел на их игры. Но, конечно, самым близким и дорогим мне человеком всегда оставалась Ленка. Редкое создание, нежное и мужественное одновременно.

Пришла осень, и я отвез повесть в Москву – в издательство. Проходили месяцы, но ответа не было. Я начинал думать, что повесть «Чучело» никогда не увидит света.

Два года длилось это печальное время. А я все ждал и ждал и, наконец, ждать перестал.

И вдруг звонок из издательства. Они все-таки печатают мою повесть!

С тех пор множество издательств выпускали «Чучело» большими тиражами, даже в миллион экземпляров. Повесть издали в Японии, США и других странах.

Через пять лет повесть «Чучело» прочел знаменитый актер и режиссер Ролан Быков. И тут же решил снимать фильм.

Снова меня вызвал к себе все тот же большой начальник. Снова хлопнул по моему сценарию и сказал: «Будем снимать. У меня за это время внук вырос… Такой же…» Я посмотрел на него. Вид у него был испуганный.

Много лет прошло с тех пор. Но когда ты все же прочтешь эту повесть, ты увидишь, что мир наш во многом изменился, но люди – нет… И ты без труда найдешь вокруг себя многих героев «Чучела». И подлость, и трусость, и предательство встречаются и сейчас. Но очень хочется, чтобы гораздо чаще тебе встречались на жизненном пути такие светлые личности, как Ленка Бессольцева. Тогда и жизнь твоя будет легче и светлей.

Желаю тебе удачи.

Глава первая

Ленка неслась по узким, причудливо горбатым улочкам городка, ничего не замечая на своем пути.

Мимо одноэтажных домов с кружевными за навеска ми на окнах и высокими крестами телеантенн – вверх!..

Мимо длинных заборов и ворот, с кошками на их карнизах и злыми собаками у калиток – вниз!..

Куртка нараспашку, в глазах отчаяние, с губ слетал почти невнятный шепот:

– Дедушка!.. Милый!.. Уедем! Уедем! Уедем!.. – Она всхлипывала на ходу. – Навсегда!.. От злых людей!.. Пусть они грызут друг друга!.. Волки!.. Шакалы!.. Лисы!.. Дедушка!..

– Вот ненормальная! – кричали ей вслед люди, которых она сбивала с ног. – Летит как мотоциклетка!

Ленка взбегала вверх по улице на одном дыхании, словно делала разбег, чтобы взлететь в небо. Она и в самом деле хотела бы тотчас взлететь над этим городком – и прочь отсюда, прочь! Куда-то, где ждали ее радость и успокоение.

Потом стремительно скатывалась вниз, словно хотела снести себе голову. Она и в самом деле была готова на какой-нибудь отчаянный поступок, не щадя себя.

Подумать только, что же они с нею сделали! И за что?!

Глава вторая

Ленкин дед, Николай Николаевич Бессольцев, уже несколько лет жил в собственном доме в старом русском городке на берегу Оки, где-то между Калугой и Серпуховом.

Это был городок, каких на нашей земле осталось всего несколько десятков. Ему было больше восьмисот лет. Николай Николаевич хорошо знал, высоко ценил и любил его историю, которая как живая вставала перед ним, когда он бродил по его улочкам, по крутым берегам реки, по живописным окрестностям с древними курганами, заросшими густыми кустарниками жимолости и березняком.

Городок за свою историю пережил не одно бедствие.

Здесь над самой рекой, на развалинах старого городища, стоял когда-то княжеский двор, и русская дружина насмерть дралась с несметными полчищами ханских воинов, вооруженных луками и кривыми саблями, которые с криками: «Та Русь! Та Русь!..» на своих низкорослых крепких конях пытались переправиться с противоположного берега на этот, чтобы разгромить дружину и прорваться к Москве.

И Отечественная война 1812 года задела городок своим острым углом. Армия Кутузова тогда пересекла его вереницей солдат и беженцев, повозок, лошадей, легкой и тяжелой артиллерии со всевозможными мортирами и гаубицами, с запасными лафетами и полевыми кузницами, превратив и без того худые местные дороги в сплошное месиво. А потом по этим же дорогам русские солдаты с неимоверной, почти нечеловеческой отвагой, не щадя живота своего, днем и ночью, без передыха гнали измученных французов обратно, хотя совсем было непонятно, откуда они взяли силы. После такого длинного отступления, голода и эпидемий.

И отсвет завоевания Кавказа русскими коснулся городка – где-то здесь в великой печали жил пленный Шамиль и горцы, которые его сопровождали. Они слонялись по узким улочкам, и их безумный тоскующий взор напрасно искал на горизонте гряду гор.

Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 40

Источник

Л.-М., Радуга, 1924. 11 с. с ил. Тираж 7000 экз. В цв. издательской литографированной обложке. Большая редкость!

Книжки Михаила Ивановича Андреева:

Андреев Михаил. Аника-воин / Рис. В. Сварога. Л.: Радуга, 1925. — 12 с. — 10000 экз. — 85 к.

Андреев Михаил. Брат и сестра / Рис. А. Радакова. Л.: Изд. Центросоюза, 1923. — [10] с. — 20000 экз. — 15 к.

Андреев Михаил. Брат и сестра / Рис. А. Радакова. Л.: Изд. Центросоюза, [1924]. — [9] с. — 20000 экз. — 15 к.

Андреев Михаил. Гроза: Стихи / Рис. Д. Драуле. Л.: Радуга, 1928. — 11 с. — 50000 экз. — 10 к.

Андреев Михаил. Два Ивана / Рис. П. Бучкина. М.: Центросоюз, 1924. — [8] с. — 20000 экз. — 20 к.

Андреев Михаил. Два брата / Рис. В. Твардовского. Л.: Радуга, 1925. — [12] с. — 10000 экз. — 75 к.

Андреев Михаил. Золотой зайчик / Рис. Д. Драуле. Л.: Радуга, 1926. — 11 с. — 10000 экз. — 23 к.

Андреев Михаил. Золотой зайчик / Рис. Д. Драуле. Л.: Радуга, 1926. — 11 с. — 30000 экз. — 23 к.

Андреев Михаил. Золотой зайчик / Рис. Д. Драуле. Л.: Радуга, 1927. — 11 с. — 10000 экз. — 20 к.

Андреев Михаил. Лен / Рис. Н. Фогт. Л.: Радуга, 1926. — 11 с. — 30000 экз. — 23.

Андреев Михаил. Лен / Рис. Н. Фогт. Л.: Радуга, 1929. — 11 с. — 50000 экз. — 12.

Андреев Михаил. Лепестки и колючки. Л.: Изд. автора, 1927. — 125 с. — 500 экз.

Андреев Михаил. Маляр Сидорка / Рис. М. Пашкевич. Л.: Радуга, 1926. — 11 с. — 30000 экз. — 23.

Андреев Михаил. Маляр Сидорка / Рис. М. Пашкевич. Изд. 2-е. Л.: Радуга, 1926. — 8 с. — 15000 экз. — 23.

Андреев Михаил. Маляр Сидорка / Рис. М. Пашкевич. Изд. 3-е. Л.: Радуга, 1927. — 11 с. — 15000 экз. — 23.

Андреев Михаил. Масляница / Рис. В. Апостоли. Л.: Радуга, 1926. — [9] с. — 300000 экз. — 23.

Андреев Михаил. Медведь / Рис. П. Бучкина. Л.: Радуга, 1924. — 14 с. — 5000 экз. — 6 к.

Андреев Михаил. Медведь / Рис. П. Бучкина. Л.: Радуга, 1926. — 11 с. — 15000 экз. — 22.

Андреев Михаил. Медведь / Рис. П. Бучкина. Изд. 3-е. Л.: Радуга, 1927. — 11 с. — 10000 экз. — 22.

Андреев Михаил. Мои гримасы: Сатир. стихи. Пг.: Тип. Петрогр. губ. отд. труда, 1923. — 64 с. — 1000 экз.

Андреев Михаил. Небылицы / Рис. Н. Фогт. Л.: Радуга, 1927. — 10 с. — 30000 экз. — 23 к.

Андреев Михаил. О Ермиле и дочери его Людмиле / Рис. К. Рудакова. Л.: Радуга, 1925. — 13 с. — 8000 экз. — 1 р.

Андреев Михаил. Обновки / Рис. А. Ефимова. Л.: Радуга, 1927. — [11] с. — 30000 экз. — 23 к.

Андреев Михаил. Пустячки / Рис. Д. Драуле. Л.: Радуга, 1928. — [11] с. — 50000 экз. — 10 к.

Андреев Михаил. Сам-с-усам / Карт. В. Твардовского. Л.; М.: Радуга, 1925. — [11] с. — 10000 экз. — 85 к.

Андреев Михаил. Сам-с-усам / Карт. В. Твардовского. Изд. 2-е. Л.: Радуга, 1927. — [11] с. — 20000 экз. — 35 к.

Андреев Михаил. Хвастуны / Карт. Э. Криммера. Л.: Радуга, 1925. — [12] с. — 9000 экз. — 85 к.

Андреев Михаил. Хоровод / Рис. А. Радакова. Л.: Радуга, 1925. — [11] с. — 9000 экз. — 85 к.

Андреев Михаил. Храбрый лапоть / Рис. М. Пащенко. Л.; М.: Радуга, 1924. — 15 с. — 7000 экз. — 60 к.

Андреев Михаил. Храбрый лапоть / Рис. М. Пащенко. Л.; М.: Радуга, 1926. — 10 с. — 15000 экз. — 22 к.

Андреев Михаил. Храбрый лапоть / Рис. М. Пащенко. Л.; М.: Радуга, 1927. — 11 с. — 10000 экз. — 22 к.

Андреев Михаил. Храбрый лапоть / Рис. М. Пащенко. Изд. 2-е. Л.; М.: Радуга, 1925. — 10 с. — 6000 экз. — 23 к.

Андреев Михаил. Чудесный остров / Рис. В. Тронова. Л.: Радуга, 1928. — [11] с. — 30000 экз. — 23.

Андреев Михаил. Чучело / Рис. В. Твардовского. Л.; М.: Радуга, 1924. — 11 с. — 7000 экз. — 50 к.

Андреев Михаил. Чучело / Рис. В. Твардовского. Л.; М.: Радуга, 1926. — 10 с. — 15000 экз. — 22 к.

Андреев Михаил. Чучело / Рис. В. Твардовского. Л.; М.: Радуга, 1927. — 11 с. — 10000 экз. — 22.

Твардовский, Владислав Станиславович (1888-1942) – детский книжный график, аниматор и художник. В 1908-10 гг. учился в Петербургском политехническом институте, в 1910-11 гг. — в Академии Ж.-П. Лоренса в Париже, в 1912-14 гг. в Академии художеств в Петрограде и в 1921-22 — в Институте гражданских инженеров. Итак, уточним, что он в возрасте двадцати лет поступил в Политехнический институт в Петербурге, проучился там два года, после чего, уехал в Париж, где в течение года учился в Академии Лоренса. Вернувшись на родину, Твардовский продолжил свое обучение в Петрограде, в Академии художеств. В возрасте тридцати трех лет поступил в Институт гражданских инженеров. Трудовой список у Владислава Станиславовича достаточно большой, работал в большом количестве разных учреждений, нигде подолгу не останавливаясь. Начиная с 1924 года, работал над иллюстрациями к детским книгам, затем заинтересовался анимацией, и 1926 год ознаменовался для него дебютом в качестве режиссера и художника.

С 1934 года — художник-мультипликатор на кинофабриках «Лентехфильм» и «Рекламфильм».

Режиссер: 1927 «Винтик –шпунтик».

1930 «Братишкин соревнуется».

1932 «На радиоволне».

Сценарист: 1930 « Братишкин соревнуется».

Художник: 1928- «Бузилка (Шептуны).

1929- «Бузилка против брака.

1930- «Братишкин соревнуется»

Аниматор: 1928-«Комната с мебелью (Меблированная комната)

1928- «Обиженные буквы ( Буквы жалуются наркому)»

1929- «Неуловимый Рабкор»

1932- «На радиоволне»

Как художник-мультипликатор трудился в течение восьми лет до самой своей смерти. Погиб Твардовский в апреле 1942 года во время блокады Ленинграда.

«Радуга» — издательство, основанное в 1922 в Петрограде. Создатель и владелец — журналист Лев Моисеевич Клячко (1873-1934). Главная контора располагалось в Большом Гостином дворе, редакция — на квартире Клячко (ул. Стремянная, 14), издательство имело филиал в Москве. В год выпускало до 120 наименований преимущественно книг для детей, а также приключенческую и научно-популярную литературу. Среди авторов — А.Л. Барто, В.В. Бианки, Л.И. Борисова, Б.С. Житков, С.Я. Маршак, К.И. Чуковский. Благодаря участию художников Ю.П.Анненкова, Б.М. Кустодиева, В.В. Лебедева, С.В. Чехонина книги издательства отличались высоким уровнем художественного оформления. История издательства началась с того, что молодые писатели Чуковский и Маршак задумали выпустить новый детский, журнал. Называться он должен был «Радуга», как и детский сборник под редакцией Максима Горького, который неожиданно (так как выходил в канун нового 1918 года) был переименован в «Елку». Молодые авторы мечтали продолжить дело создания новой детской литературы, за которое ратовал Горький.

Они не только подготовили к печати первые произведения, но и заключили уже договор с издателем. Им должен был стать Л. Клячко, широко известный в дореволюционное время журналист, выступавший под псевдонимом Л. Львов. Он сам обладал талантом писателя, легко увлекался всяким интересным делом и имел организаторские способности. Но издание журнала не состоялось: планы изменились. Вместо него было открыто специализированное издательство детской литературы для младшего и школьного возраста, которое и использовало подготовленные для журнала произведения С. Маршака и К. Чуковского.

Название не изменилось, издателем также остался Л. Клячко. Предварительное разрешение на открытие «Радуги» было получено в конце 1921 года, тогда же началось оборудование литографской мастерской, однако патент владельца Л. Клячко получил только в начале 1923 года, что и послужило официальной датой основания издательства. Оно помещалось первоначально по адресу: Петроград, Жуковского, 18, затем улица Стремянная, 14 и, наконец, внутри Гостиного двора. В Москве был открыт филиал, ведающий главным образом сбытом. Он помещался на Петровке, 20.

Штат сотрудников составлял около двадцати человек. Помощниками Л. Клячко были журналисты В. Поляков и В. Розенблюм в Ленинграде, И. Гиллер в Москве. За качество литографского воспроизведения отвечал художник П. Бучкин. Одним из сотрудников редакции был К.И. Чуковский. «Радуга» не была чисто коммерческим издательством. Значительная часть выпущенных ею книг отличалась высоким художественным уровнем. Здесь, еще до образования Детского отдела Государственного издательства, появились первые произведения советской детской классики — книги С. Маршака, К. Чуковского, В. Бианки. Для «Радуги» писали А. Барто, В. Инбер, Б. Житков, Е. Шварц и другие писатели, их книги иллюстрировались такими замечательными художниками, как С. Чехонин, М. Добужинский, Б. Кустодиев, К. Петров-Водкин, Е. Крутикова, Ю. Анненков, В. Конашевич, В. Лебедев, А. Самохвалов, К. Рудаков, В. Ермолаева. Первым изданием, которое только условно можно причислить «Радуге», был «Театр для детей» Е. Васильевой и С. Маршака, вторично переизданный с рисунками С. Чехонина. На титульном его листе стояло: «1922 год. Радуга»—«Издательство А.Ф. Маркса»,— но зато последнюю страницу уже украшала впервые появившаяся четырехугольная марка с летящей птичкой. Первые книги «Радуги» вышли также в конце 1922 года (хотя на титульных листах был обозначен 1923 г.). Это были произведения К.Чуковского: «Тараканище» с рисунками С. Чехонина и «Мойдодыр» с иллюстрациями Ю. Анненкова. В 1923 году появились «Пожар» С. Маршака с обложкой Б. Кустодиева и рисунками В. Конашевича, а также «Детки в клетке» с рисунками популярного английского художника и поэта С. Олдина, перепечатанными из английского детского издания.

Следом вышли «Муркина книга» и «Мухина свадьба» (позднее названная «Мухой-Цокотухой») с иллюстрациями В. Конашевича и «Бармалей» с рисунками М. Добужинского. Если бы «Радуга» на этом окончила свое существование, то все перечисленное уже явилось бы серьезным вкладом в дело создания советской дошкольной книжки, но впереди были блистательные работы В. Лебедева, который обрел в «Радуге» такого талантливого соавтора, как С. Маршак. «Охота», «Цирк», «Мороженое», «О глупом мышонке», «Вчера и сегодня», «Багаж» — все эти книжки, как фейерверк, почти одновременно появились в «Радуге» в течение 1925—1926 годов. Это был период наивысшего взлета издательства. В дальнейшем положение ухудшилось. В 1927 году из-за низкого художественного уровня рукописей (так как ведущие писатели и художники, объединившиеся в «Радуге», к тому времени уже работали в Государственном издательстве), а отчасти по вине «чиновников от культуры» — Комиссия по детскому чтению запретила печатать 81% всего издательского портфеля. Начавшийся кризис «Радуга» так и не сумела преодолеть вплоть до своего закрытия в 1930 году. Стало появляться все больше и больше случайных изданий; борясь за существование, издательство начало предпринимать многочисленные попытки переизданий своих книг.

Издательство выпустило в общей сложности около 400 детских книг. По свидетельству авторов, Л. Клячко проявил себя одаренным, хотя и весьма своеобразным редактором. У него был свой оригинальный критерий оценки произведения. Автора, принесшего рукопись, он тут же просил прочитать ее вслух и если сочинение им сразу запоминалось наизусть, то это означало, что оно выдержало проверку и Клячко тотчас нес читать его своим детям. Так же быстро решалась и судьба иллюстраций: внимательно просмотрев рисунки, он откладывал их в сторону, закрывал глаза, восстанавливая виденное в памяти и, в зависимости от того, насколько запомнились созданные художником образы, кратко объявлял: «Беру» или «Нет». Редактором, в сложившимся понимании слова, Клячко не был, он никогда не интересовался творческими замыслами, не просил доделать или исправить.

Учиться авторам приходилось главным образом друг у друга, их взгляды рождались в беседах и спорах. И если в области литературной признанными авторитетами в издательстве вскоре стали С. Маршак и К.Чуковский, то в области изобразительной — мирискусники и В. Лебедев. «Радугу» можно было бы справедливо назвать издательством художников — в ее работе принимало участие около ста графиков. Наряду с маститыми, здесь работали начинающие и даже непрофессиональные авторы. Художники не только занимали равноправное положение с писателями, но нередко играли и ведущие роли, передавая литераторам уже оконченные рисунки, к которым надо было сочинить подписи. Именно так появились «Цирк» В. Лебедева и С. Маршака, «Прятки» В. Конашевича и Е. Шварца и многие другие книжки. Графика «Радуги» как бы объединила в себе два начала: мирискусническое (в лице художников, стоявших у основания издательства) и конструктивистское (в лице В. Лебедева и его последователей). Наиболее яркими индивидуальностями, выразившими эти две линии, были В. Конашевич и В. Лебедев. Если сравнить рисунки первых изданий «Радуги», то нетрудно заметить, что все они различны как по образному строю, так и по мировосприятию. Причем эпитет «детский» подойдет не каждому, разве только рисункам В. Конашевича и М. Добужинского и, в гораздо меньшей степени, иллюстрациям С. Чехонина и Ю. Анненкова. Два начала, мирискусническое и конструктивистское, не только составили специфику детской книги 1920-х годов, но и во многом предопределили дальнейший путь ее развития. Характерной чертой изданий для малышей стало сближение их с жизнью. На смену условным персонажам старых книг пришли образы реальной действительности: почтальоны, машинистки, пожарные, водопроводчики, электромонтеры, нэпманы и беспризорники. Введением в книгу современного персонажа мы более всех обязаны В. Лебедеву. В «Радуге» он продолжил уникальную галерею жизненных типов, начало которой положил еще трубочист со страницы «Елки», а завершил уже позже «мистер Твистер миллионер».

Лучшие издания «Радуги», впитавшие в себя черты нового быта, наряду с работами ГИЗа, «Молодой гвардии» и других издательств, составили международную славу советской детской книги 1920-х годов. Наиболее точно значение издательства в истории книги так называемого «додетгизовского» периода сумел определить А. Федоров-Давыдов, еще в 1920-е годы утверждавший, что «от… «Азбуки» и «Игрушек» поведем мы происхождение превосходной в художественном отношении детской книжки Ленинграда (главным образом издательства Радуга)» . И действительно, уже в 1924 году первые книги издательства экспонировались в Нью-Йорке. В 1925 году изданиям «Радуги» была присуждена медаль Всемирной выставки Декоративного искусства в Париже. В марте 1926 года они с успехом демонстрировались в Кэмбридже. В мае книжки были представлены на Выставку ассоциации графиков в СССР. В 1927 году «Радуге» присудили диплом «За высокое качество литографского воспроизведения». Сейчас без книг этого издательства не обходится почти ни одна ретроспективная выставка советской книжной графики. Но к 1930 году пришла пора государственной монополии в книгоиздании. Издания «Радуги», не имевшей тесных связей с Наркомпросом, были признаны аполитичными, далёкими от насущных проблем молодой советской республики и в 1930 году издательство было закрыто.

Источник

Текст книги «Чучело (иллюстрации Екатерины Муратовой)»

Автор книги: Владимир Железников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Владимир Железников
Чучело

От автора

И рассказать о всех этих проблемах я смог в одной истории, которую мне подбросил случай из жизни.

Однажды мне позвонила моя сестра из другого города.

Я написал его и отнес на киностудию.

Два года длилось это печальное время. А я все ждал и ждал и, наконец, ждать перестал.

И вдруг звонок из издательства. Они все-таки печатают мою повесть!

Через пять лет повесть «Чучело» прочел знаменитый актер и режиссер Ролан Быков. И тут же решил снимать фильм.

Желаю тебе удачи.

Глава первая

Ленка неслась по узким, причудливо горбатым улочкам городка, ничего не замечая на своем пути.

Мимо одноэтажных домов с кружевными за навеска ми на окнах и высокими крестами телеантенн – вверх!..

Мимо длинных заборов и ворот, с кошками на их карнизах и злыми собаками у калиток – вниз!..

Куртка нараспашку, в глазах отчаяние, с губ слетал почти невнятный шепот:

– Вот ненормальная! – кричали ей вслед люди, которых она сбивала с ног. – Летит как мотоциклетка!

Подумать только, что же они с нею сделали! И за что?!

Глава вторая

Городок за свою историю пережил не одно бедствие.

А первая империалистическая как буря унесла из городка всех мужчин и вернула их наполовину калеками – безрукими, безногими, но злыми и бесстрашными. Свобода была дороже им собственной жизни. Они-то и принесли революцию в этот тихий, маленький городок.

Потом, много лет спустя, пришли фашисты – и прокатилась волна пожаров, виселиц, расстрелов и жестокого опустошения.

Но прошло время, окончилась война, и городок вновь возродился. Он стоял теперь, как и прежде, размашисто и вольно на нескольких холмах, которые крутыми обрывами подступали к широкой излучине реки.

На одном из таких холмов и возвышался дом Николая Николаевича – старый, сложенный из крепких бревен, совершенно почерневших от времени. Его строгий, простой мезонин с прямоугольными окнами затейливо украшали четыре балкончика, выходящие на все стороны света.

Черный дом с просторной, открытой ветрам террасой был совсем не похож на веселые, многоцветно раскрашенные домики соседей. Он выделялся на этой улице, как если бы суровый седой ворон попал в стаю канареек или снегирей.

Дом Бессольцевых давно стоял в городке. Может быть, более ста лет.

В лихие годы его не сожгли.

В революцию не конфисковали, потому что его охраняло имя доктора Бессольцева, отца Николая Николаевича. Он, как почти каждый доктор из старого русского городка, был здесь уважаемым человеком. При фашистах он устроил в доме госпиталь для немецких солдат, а в подвале в это время лежали раненые русские, и доктор лечил их немецкими лекарствами. За это доктор Бессольцев и был расстрелян, здесь же, посреди своего широкого двора.

На этот раз дом спасло стремительное наступление Советской Армии.

Так дом стоял себе и стоял, всегда переполненный людьми, хотя мужчины Бессольцевы, как и полагалось, уходили на разные войны и не всегда возвращались.

Многие из них остались лежать где-то в безвестных братских могилах, которые печальными холмами разбросаны повсеместно в Центральной России, и на Дальнем Востоке, и в Сибири, и во многих других местах нашей земли.

До приезда Николая Николаевича в доме жила одинокая старуха, одна из Бессольцевых, к которой все реже и реже наезжали родственники – как ни обидно, а род Бессольцевых частично рассыпался по России, а частично погиб в борьбе за свободу. Но все же дом продолжал жить своей жизнью, пока однажды разом не отворились все его двери и несколько мужчин молча, медленно и неловко не вынесли из него на руках гроб с телом сухонькой старушки и не отнесли на местное кладбище. После этого соседи заколотили двери и окна бессольцевского дома, забили отдушины, чтобы зимой дом не отсырел, прибили крестом две доски на калитку и ушли.

Впервые дом оглох и ослеп.

Вот тут-то и появился Николай Николаевич, который не был в городке более тридцати лет.

Он только недавно похоронил свою жену и сам после этого тяжело заболел.

Николай Николаевич не боялся смерти и относился к этому естественно и просто, но он хотел обязательно добраться до родного дома. И это страстное желание помогло ему преодолеть болезнь, снова встать на ноги, чтобы двинуться в путь. Николай Николаевич мечтал попасть в окружение старых стен, где длинными бессонными ночами перед ним мелькали бы вереницы давно забытых и вечно памятных лиц.

Только стоило ли ради этого возвращаться, чтобы на мгновение все это увидеть и услышать, а потом навсегда потерять?

«А как же иначе?» – подумал он и поехал в родные края.

В страшные часы своей последней болезни, в это одиночество, а также в те дни, когда он буквально погибал от военных ран, когда нет сил ворочать языком, а между ним и людьми появлялась временная полоса отчуждения, голова у Николая Николаевича работала отчетливо и целеустремленно. Он как-то особенно остро ощущал, как важно для него, чтобы не порвалась тоненькая ниточка, связывающая его с прошлым, то есть – с вечностью…

Целый год до его приезда дом простоял заколоченный. Его поливали дожди, на крыше лежал снег, и никто его не счищал, поэтому крыша, и так уже давно не крашенная, во многих местах прохудилась и проржавела. А ступени главного крыльца совсем прогнили.

Когда Николай Николаевич увидел свою улицу и свой дом, сердце у него заколотилось так сильно, что он испугался, что не дойдет. Он постоял несколько минут, отдышался, твердым военным шагом пересек улицу, решительно оторвал крест от калитки, вошел во двор, отыскал в сарае топор и стал им отрывать доски от заколоченных окон.

Неистово работая топором, забыв впервые о больном сердце, он думал: главное – отколотить доски, открыть двери, распахнуть окна, чтобы дом зажил своей постоянной жизнью.

Николай Николаевич закончил работу, оглянулся и увидел, что позади него, скорбно сложив на груди руки, стояло несколько женщин, обсуждающих его, прикидывая, кто бы из Бессольцевых мог это быть. Но они все были еще так молоды, что не могли знать Николая Николаевича. Перехватив его взгляд, женщины заулыбались, сгорая от любопытства и желания поговорить с ним, но он молча кивнул всем, взял чемоданчик и скрылся в дверях.

Николай Николаевич ни с кем не заговорил не потому, что был так нелюдим, просто каждая жилка дрожала у него внутри при встрече с домом, который был для него не просто дом, а его жизнь и колыбель.

По памяти дом всегда казался ему большим, просторным, пахнущим теплым воздухом печей, горячим хлебом, парным молоком и свежевымытыми полами. И еще когда Николай Николаевич был маленьким мальчиком, то всегда думал, что у них в доме живут не только «живые люди», не только бабушка, дедушка, папа, мама, братья и сестры, приезжающие и уезжающие бесчисленные дяди и тети, а еще и те, которые были на картинах, развешанных по стенам во всех пяти комнатах.

Это были бабы и мужики в домотканых одеждах, со спокойными и строгими лицами.

Дамы и господа в причудливых костюмах.

Женщины в расшитых золотом платьях со шлейфами, со сверкающими диадемами в высоких прическах. Мужчины в ослепительно белых, голубых, зеленых мундирах с высокими стоячими воротниками, в сапогах с золотыми и серебряными шпорами.

Портрет знаменитого генерала Раевского, в парадном мундире, при многочисленных орденах, висел на самом видном месте.

И это чувство, что «люди с картин» на самом деле живут в их доме, никогда не покидало его, даже когда он стал взрослым, хотя, может быть, это и странно.

Трудно объяснить, почему так происходило, но, будучи в самых сложных переделках, в предсмертной агонии, на тяжкой кровавой работе войны, он, вспоминая дом, думал не только о своих родных, которые населяли его, но и о «людях с картин», которых он никогда не знал.

Дело в том, что прапрадед Николая Николаевича был художник, а отец, доктор Бессольцев, отдал многие годы своей жизни, чтобы собрать его картины. И сколько Николай Николаевич себя помнил, эти картины всегда занимали главное место в их доме.

Николай Николаевич отворил дверь с некоторой опаской. Вдруг там что-нибудь непоправимо изменилось. И он оказался прав – стены дома были пусты, исчезли все картины!

В доме пахло сыростью и затхлостью. На потолке и в углах была паутина. Многочисленные пауки и паучки, не обращая на него внимания, продолжали свою кропотливую искусную работу.

Полевая мышка, найдя приют в брошенном доме, как цирковой канатоходец, несколько раз весело пробежала по проволоке, которая осталась на окне от занавесей.

Мебель была сдвинута со своих привычных мест и зачехлена старыми чехлами.

Страх и ужас до крайней степени овладели Николаем Николаевичем – подумать только, картины исчезли! Он попробовал сделать шаг, но поскользнулся и еле устоял – пол был покрыт тонким слоем легкого инея. Тогда он заскользил дальше, как на лыжах, оставляя длинные следы по всему дому.

Еще комната!

Еще!

Дальше!

Дальше!..

Картин нигде не было!

И только тут Николай Николаевич вспомнил: сестра писала ему в одном из последних писем, что сняла все картины, увернула их в мешковину и сложила на антресоли в самой сухой комнате.

Николай Николаевич, сдерживая себя, вошел в эту комнату, влез на антресоли и дрожащими руками стал вытаскивать одну картину за другой, боясь, что они погибли, промерзли или отсырели.

Но произошло чудо – картины были живы.

Он с большой нежностью подумал о сестре, представив себе, как она снимала картины, прятала их, чтобы сохранить. Как она, несильная, усохшая с годами, аккуратно упаковала каждую картину. Видно, трудилась целыми днями не один месяц, исколола себе все руки иглой, пока зашивала грубую мешковину. Один раз упала с полатей – да она писала ему и об этом, – отлежалась и вновь паковала, пока не закончила своей последней в жизни работы.

Теперь, когда картины нашлись, Николай Николаевич взялся за дом. Первым делом он затопил печи, а когда стекла окон запотели, отворил их настежь, чтобы вышла из дома сырость. А сам все подкладывал и подкладывал в печи дрова, завороженный пламенем и гулом огня. Потом он вымыл стены, принес стремянку, добрался до потолков и, наконец, меняя несколько раз воду, выскоблил тщательно полы, половицу за половицей.

Постепенно всем своим существом Николай Николаевич почувствовал тепло родных печей и привычный запах родного дома – он радостно кружил ему голову.

Впервые за последние годы Николай Николаевич освобожденно и блаженно вздохнул.

Вот тогда-то он снял чехлы с мебели и расставил ее. И наконец развесил картины… Каждую на свое место.

Николай Николаевич огляделся, подумал, что бы сделать еще, – и вдруг понял, что ему больше всего хочется сесть в старое отцовское кресло, которое называлось волшебным словом «вольтеровское». В детстве ему не разрешалось этого делать, а как хотелось забраться на него с ногами!..

Николай Николаевич медленно опустился в кресло, откинулся на мягкую спинку, облокотился на подлокотники и просидел так неизвестно сколько времени. Может быть, час, а может быть, три, а может, остаток дня и всю ночь…

Дом ожил, заговорил, запел, зарыдал… Множество людей вошли в комнату и окружили кольцом Николая Николаевича.

Николай Николаевич думал о разном, но каждый раз возвращался к своей тайной мечте. Он думал о том, что когда он умрет, то здесь поселится его сын с семьей.

И видел воочию, как сын входит в дом. И, конечно, невидимые частицы прошлого пронзят и прогреют его тело, запульсируют кровью, и он уже никогда не сможет забыть родного дома. Даже если уедет в одну из своих экспедиций, где будет искать редчайшие цветы, взбираясь высоко в горы и рискуя сорваться в пропасть, только затем, чтобы посмотреть на едва заметный бледно-голубой цветок на тонком стебельке, который растет на самом краю отвесной скалы.

Нет, Николай Николаевич как раз понимал: жизнью надо рисковать непременно, иначе что же это за жизнь, это какое-то бессмысленное спанье и обжирание. Но все же он мечтал о том, чтобы сын его вернулся домой или возвращался, чтобы снова уезжать, как это делали прочие Бессольцевы в разные годы по разным поводам.

Когда он очнулся, лучи солнца радужным облачком клубились в доме и падали на портрет генерала Раевского. И тогда Николай Николаевич вспомнил, как он в детстве ловил первые солнечные лучи на этой же картине, и грустно и весело рассмеялся, подумав, что жизнь безвозвратно прошла.

Николай Николаевич вышел на крыльцо и увидел, что солнце осветило балкончик, который выходил на восток, и двинулось, чтобы сделать еще одно кольцо вокруг дома.

Он взял топор, нашел рубанок и пилу, отобрал несколько досок, чтобы починить крыльцо. Как он давно этим не занимался, хотя видно – эта работа крепко «сидела» у него в руках. Он делал все не очень ловко, но с большой охотой – ему нравилось держать обыкновенную доску, нравилось скользить по ней рубанком, и городская суета многих последних лет незримо уходила из его сознания.

Дом ему скажет за это спасибо, подумал Николай Николаевич, и он скажет спасибо дому.

Потом Николай Николаевич взобрался на крышу, и лист железа, поднятый ветром, ударил его по спине так сильно, что чуть не сбил с крыши – он чудом удержался…

Вот тут он впервые почувствовал острый голод, такой у него бывал только в юности, когда он от голода мог потерять сознание. И неудивительно. Николай Николаевич не знал, сколько прошло времени, как он приехал, не помнил, что он ел и ложился ли спать. Он работал по дому и не замечал мелькания коротких зимних дней. Раннее утро он не отличал от позднего вечера.

Николай Николаевич пошел на базар, купил квашеной капусты, картошки, сухих черных грибов и сварил кислые грибные щи. Съел две тарелки и лег спать.

Встал, по-прежнему не ощущая времени, снова съел щей, звонко рассмеялся, ловя себя на мысли, что узнаёт в интонациях своего смеха смех отца, и снова почему-то лег спать…

С тех пор прошло несколько лет, и Николай Николаевич забыл про свои болезни. Он жил, жил и чувствовал, что стал вынослив, как крепкое старое дерево, хорошо политое весенним дождем.

Его то и дело видели не по возрасту стремительно бегущим по кривым улочкам городка то в одну сторону, то в другую, очевидно без всякого дела, хотя иногда он нес что-нибудь завернутое в материю, – тогда лицо его вдохновенно светилось и молодело.

Те, кто считался сведущим, судачили, что он ищет какие-то картины. Тратит на них уйму денег, а оставшиеся, все без остатка, отдает за дрова. И топит – подумать только! – все печи каждый день, а в морозы и по два раза, чтобы эти его картины не отсырели. И всегда почему-то ночью, зажигая свет во всех комнатах.

Сколько же у него деньжищ уходило зазря: легким дымом через печные трубы в небо, ярким светом электричества в ночь, а главное, на новые картины – мало ему было своих!

Вот поэтому и гол как сокол.

В городке относились к Николаю Николаевичу с настороженным вниманием.

То, как он жил, горожанам было непонятно и недоступно, но у многих вызывало уважение. И, между прочим, люди привыкли к тому, что дом Бессольцевых светился ночью и стал в городке своеобразным маяком, ориентиром для запоздалых путников, издалека возвращавшихся в темноте домой.

Ночью дом был как свеча в непроглядной мгле.

Соседи могли подумать про Николая Николаевича, что он до ужаса одинок и поэтому несчастен. Он вечно бродил по городку один, в неизменной кепке, которую носил, низко сдвинув на лоб, и в потертом пальто с большими аккуратными заплатками на локтях.

За это дети дразнили его «заплаточником», но, кажется, он их даже не замечал. Редко-редко он вдруг оглядывался и смотрел им вслед с нескрываемым удивлением. Тогда они стремительно уносились от него, хотя он никогда не ругался и не гнался за ними.

Если с ним вступали в праздные разговоры, то он отвечал односложно и быстро уходил прочь, нахохлившись, как птица на холоде.

Но однажды Николай Николаевич появился на улицах городка не один. Он шел в сопровождении девочки лет двенадцати, какой-то необычно важный и гордый, непохожий на себя. Останавливался с каждым встречным-поперечным и произносил одну и ту же фразу, показывая на девочку:

«А это Лена… – И, внушительно помолчав, добавлял: – Моя внучка». Ну как будто рядом с ним была не девчонка, а какая-нибудь всемирно известная величина.

А внучка его, Ленка, каждый раз отчаянно смущалась и не знала, куда деваться.

Она была нескладным подростком, еще теленком на длинных ногах, с такими же длинными нелепыми руками. На спине у нее торчали, как крылышки, лопатки. Подвижное лицо украшал большой рот, с которого почти никогда не сходила доброжелательная улыбка. А волосы были заплетены в два тугих канатика.

В первый же день своего появления в городке Ленка раз по сто появлялась на каждом из четырех балкончиков и с любопытством смотрела на все четыре стороны света. Ее в равной степени интересовали и север, и юг, и восток, и запад.

Жизнь Николая Николаевича после приезда Ленки почти не изменилась. Правда, теперь в магазин за творогом и молоком бегала Ленка, а сам он изредка покупал на базаре мясо, что раньше за ним не водилось.

Осенью Ленка пошла в шестой класс.

Вот тогда-то и произошла эта история, которая навсегда сделала Бессольцевых – Николая Николаевича и Ленку – знаменитыми людьми. Отзвук этих событий, как колокольный звон, долго еще носился над городком, отзываясь по-разному в жизни тех людей, которые были в них замешаны.

Источник

Текст книги «Чучело (иллюстрации Екатерины Муратовой)»

Автор книги: Владимир Железников

Владимир ЖелезниковЧучело

От автора

Глава первая

Глава вторая

Владимир Железников
Чучело