Роберт шекли рассказы читать короткие рассказы

Текст книги «Все рассказы и повести Роберта Шекли в одной книге»

Автор книги: Роберт Шекли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 232 страниц)

Роберт Шекли
ВСЕ РАССКАЗЫ И ПОВЕСТИ

Последнее испытание

Думаю, началось это давно. Гораздо раньше, чем засуетились астрономы, и уж точно задолго до того, как об этом узнал я. Насколько давно – не представляю: может, тысячи лет назад, а может, и больше. Сам я узнал об этом одним мартовским вечером из газеты.

Джейн хозяйничала на кухне. Я устроился в большом мягком кресле и просматривал передовицы – милитаристская болтовня, рассуждения о контроле над инфляцией. Потом пробежался по разделу самоубийств и по разделу уголовной хроники. Пролистывая последние страницы, я наткнулся на небольшую заметку.

«Астрономы теряют звезды» – гласил заголовок. Судя по фамильярному стилю, это была типичная бульварная беллетристика. «Доктор Вильгельм Менцнер из обсерватории Сан-Джейн не может отыскать некоторые звезды Млечного Пути. Такое впечатление, говорит доктор Менцнер, что они попросту исчезли. Многочисленные фотографии звездного неба подтверждают: многие неяркие звезды пропали с небосвода. Они были на небе еще совсем недавно – судя по фотографиям, сделанным в апреле 1942 года…» Дальше автор перечислял пропавшие звезды – их названия ничего мне не говорили – и отечески журил ученых за рассеянность: только представьте, писал он, потерять нечто такое огромное, как звезда. Впрочем, волноваться не стоит, подытоживал журналист, звезд на небе еще много.

Заметка в тот момент показалась мне забавной, хоть и сомнительной по стилю. Я не очень хорошо разбираюсь в науке – я торговец одеждой, – но ученых я всегда уважал. Стоит только посмеяться над ними, и они тут же придумывают какую-нибудь гадость вроде атомной бомбы. Лучше уж относиться к ним с почтением.

Не помню, показал я заметку жене или нет. Если и показал, значит она ничего не сказала.

Жизнь текла своим чередом. Я ездил в свой магазин на Манхэттен и возвращался домой в Куинс. Через несколько дней появилась другая статья. Написал ее доктор наук, и фамильярным стилем здесь и не пахло. В статье говорилось, что звезды с огромной скоростью исчезают из нашей галактики Млечный Путь. Обсерватории обоих полушарий подсчитали, что за последние пять недель пропало несколько миллионов далеких звезд.

Я вышел на задний двор и посмотрел на небо. Мне показалось, что все в порядке. Млечный Путь – на привычном месте, густо пачкает небосвод, как и всегда. Немного в стороне – Большая Медведица. Северная звезда по-прежнему указывала на Вестчестер.

Земля под ногами была мерзлая и твердая, как камень, но воздух уже не такой холодный. Скоро придет весна, а с ней и весенние коллекции одежды. По другую сторону моста Куинсборо сияли огни Манхэттена, и это окончательно меня отрезвило. Главная моя забота – одежда, поэтому я вернулся в дом, чтобы заняться делом.

Через несколько дней история о пропавших звездах добралась до первых полос. «ЗВЕЗДЫ ИСЧЕЗАЮТ! – кричали заголовки. – ЧТО ДАЛЬШЕ?»

Из статьи я узнал, что, оказывается, Млечный Путь теряет по несколько миллионов звезд в день. Другие галактики, по-видимому, не пострадали, хотя никто ничего толком не знал. Но из нашей галактики звезды выбывали определенно. Большинство из них – такие далекие, что разглядеть их можно только в мощный телескоп. А вот то, как они исчезают, разом и сотнями, мог увидеть любой зрячий. Это был не взрыв и не медленное угасание. Нет. Просто – раз! – и звезды как будто и не было.

Автор статьи, профессор астрономии, подчеркивал, что на самом деле мы видим не исчезновение звезд, а то, как иссякает их свет. Сами звезды, очевидно, погасли сотни миллионов лет назад, а свет от них еще долго летел сквозь космическое пространство. Сотни миллионов лет… кажется, так было в статье. Хотя, возможно, и тысячи миллионов.

Статья не касалась причин происходящего.

Поздно вечером я вышел посмотреть на небо. Все соседи высыпали на свои участки. И действительно, в бесконечной россыпи звезд я мог видеть, как гаснут маленькие крапинки света. Они были едва заметны. Если не смотреть прямо на них, то никаких изменений и не увидишь.

– Джейн! – крикнул я в открытую дверь. – Иди посмотри!

Жена вышла и подняла голову. Уперев руки в бока, она хмурилась, будто ее оторвали от важного дела.

– Ничего не вижу, – заявила она наконец.

– Присмотрись повнимательней. Выбери кусок Млечного Пути и наблюдай за ним. Вот, только что погасла! Видела?

– Нет.

– Следи за мерцающими точками, – сказал я.

Но Джейн так ничего и не увидела, пока соседский сын Томас не дал ей подзорную трубу.

– Вот, миссис Остерсен, попробуйте, – сказал он. К груди он прижимал три или четыре подзорные трубы, пару биноклей и стопку карт звездного неба. Ничего себе ребенок. – Вы тоже, мистер Остерсен.

В подзорную трубу я увидел это совсем четко: точка только что светилась в темноте и вдруг – раз! – исчезла. Очень странно.

В тот момент я впервые ощутил тревогу.

Джейн же отнеслась к этому совершенно безразлично. Она вернулась на кухню.

Катаклизмы катаклизмами, а торговля должна идти своим чередом. Правда, я поймал себя на том, что покупаю газеты четыре или пять раз на день и держу радио в магазине включенным, чтобы быть в курсе последних новостей. Все остальные поступали так же. Разговоры о звездах выплеснулись на улицы.

Газеты предлагали всевозможные объяснения. Страницы пестрели научными статьями о красном смещении, межгалактической пыли, эволюции звезд и оптических обманах. Психологи доказывали, что исчезнувших звезд вообще никогда не было, что это была только иллюзия.

Я не понимал, чему верить. Единственную, на мой взгляд, осмысленную статью написал журналист, специализирующийся на проблемах общества. Ученым его уж точно не назовешь. По его мнению, в галактике кто-то затеял генеральную уборку.

У малыша Томаса на этот счет была собственная теория. Он считал, что это козни захватчиков из другого измерения – якобы они засасывают нашу галактику, как пыль в пылесос, чтобы переместить к себе, в другое измерение.

– Это же очевидно, мистер Остерсен, – объяснял мне Томас как-то вечером. – Они начали засасывать звезды с той стороны Млечного Пути и теперь подбираются к центру. До нас они дойдут в последнюю очередь, потому что мы на самом краю.

– Да уж… – вздохнул я.

– К тому же, – добавил он, – «Удивительные факты и сверхъестественно-научные истории» придерживаются такой же точки зрения, а они лидеры в области научной фантастики.

– Но они не ученые, – возразил я.

– Ну и что? Ведь они предсказали подводную лодку задолго до ее появления. И самолеты, когда ученые еще спорили, может ли шмель летать. А ракеты, радары, атомные бомбы? Они оказались правы и насчет них тоже.

Он перевел дыхание.

– Кто-то должен остановить захватчиков, – добавил он убежденно и вдруг косо посмотрел на меня. – Они путешествуют сквозь измерения, а значит могут принимать человеческий облик. – Он снова взглянул на меня, на этот раз с явным подозрением. – Любой может оказаться одним из них. Например, вы.

Я заметил, что малыш Томас нервничает, а может, уже подумывает сдать меня какой-нибудь комиссии, поэтому угостил его молоком и печеньем. Он, правда, насторожился еще больше, но тут уж ничего не поделаешь.

Газеты принялись за обсуждение той же самой фантастической версии, что рассказал мне малыш Томас, только дополнительно приукрасив ее. Какой-то парень заявил, что знает, как остановить агрессора. Захватчики предложили ему возглавить какую-нибудь небольшую галактику в обмен на согласие сотрудничать с ними… Разумеется, он отказался.

Возможно, это прозвучит глупо, но небо начало пустеть. Люди во всем мире говорили глупости и совершали глупые поступки. Мы начали задаваться вопросом: когда же погаснет наше солнце?

Каждый вечер я смотрел на небо. Звезды гасли все быстрее и быстрее. Количество исчезнувших звезд возрастало в геометрической прогрессии. Вскоре маленькие огоньки на небе стали гаснуть с такой скоростью, что их невозможно было сосчитать. Теперь их исчезновение можно было наблюдать невооруженным глазом – эти звезды находились ближе к нам.

Через пару недель от Млечного Пути остались только Магеллановы Облака, но астрономы объяснили, что они вообще не относятся к нашей галактике. Погасли Бетельгейзе, Антарес и Ригель, следом – Сириус и Вега. Потом исчезла альфа Центавра, наш ближайший сосед. Небо совсем опустело – только редкие точки и пятнышки. И Луна.

Я не знаю, что произошло бы, если б мы не услышали голос. Возможно, все пошло бы иначе, кто знает.

Но голос прозвучал – на следующий день после того, как погасла альфа Центавра.

Первый раз я услышал его по пути в магазин. Я спускался по Лексингтон-авеню от станции «Пятьдесят девятая улица», разглядывая витрины конкурентов. Когда я проходил мимо «Платьев Мэри Бэйли» и прикидывал, как скоро они выставят весенне-летнюю коллекцию, я услышал голос.

Голос был приятный и дружелюбный. Казалось, его источник находился у меня за спиной, чуть выше уровня головы.

– Страшный суд над жителями Земли состоится через пять дней, – сказал голос. – Пожалуйста, подготовьтесь к последнему испытанию и отбытию. Это объявление будет повторено.

Я сразу же оглянулся, чтобы посмотреть, кто говорит. Я ожидал увидеть высокого, мертвенно-бледного фанатика – этакого сумасшедшего с горящими глазами и развевающейся бородой. Но рядом со мной никого не было. До ближайшего прохожего – не менее пятнадцати метров. В тот момент я решил, что голос мне померещился. Но потом обратил внимание, что все люди на улице недоуменно крутят головами.

Вообще-то, Лексингтон-авеню в девять часов утра весьма оживленное место: толпы людей спешат по своим делам, дети торопятся в школы, гудит метро под ногами, сигналят автомобили.

Но тут на улицу опустилась тишина. Машины остановились там, где ехали, люди замерли на тротуарах.

Ко мне подошел ближайший прохожий, прилично одетый, примерно моего возраста – сорок с небольшим. Он смотрел на меня с подозрением, словно обвинял в хулиганстве. Кажется, я смотрел на него так же.

– Вы это слышали? – спросил он.

– Да.

– Это вы говорили?

– Нет. Может быть, вы?

– Ни в коем случае, – ответил он с негодованием.

Несколько секунд мы сверлили друг друга взглядами. Но, мне кажется, мы уже понимали, как и все вокруг, что это не розыгрыш. Особенно после того, как исчезли все звезды.

Подошла симпатичная девушка в меховой шубке. Она была напугана и держалась вызывающе.

– Вы слышали? – спросила она.

– Да, – ответил я. Мужчина подтверждающе кивнул.

– Она что, говорила в громкоговоритель? – спросила девушка.

– Она? – хором переспросили мы.

– Ну, этот женский голос. – Девушка начала сердиться. – Молодая женщина… она еще сказала: «Страшный суд над жителями…»

– Голос был мужским, – возразил мужчина. – В этом я уверен. – Он посмотрел на меня. Я кивнул.

– Да нет же! Это была девушка с легким, но хорошо различимым новоанглийским акцентом… – Она оглянулась по сторонам, словно ища поддержки.

Люди на Лексингтон-авеню начали собираться группами. Народ заполнил всю улицу, насколько хватало глаз. Автомобили не двигались. Водители вылезали из машин, чтобы расспросить про голос.

– Прошу прощения, – обратился ко мне прохожий. – Это только мне послышалось или вы слышали тоже?..

Так продолжалось весь следующий час. Оказалось, что голос слышали все. Но все женщины были уверены, что слышали женский голос, а все мужчины – что мужской.

Наконец я добрался до магазина.

Продавщица Минни и кладовщик Фрэнк были уже на месте. Они включили радио на полную громкость и разговаривали, стараясь его перекричать.

– Мистер Остерсен, – обратился ко мне Фрэнк, как только я вошел. – Вы слышали голос?

Мы обсудили случившееся, но не сообщили друг другу ничего нового. Фрэнк услышал голос, когда был уже в магазине. Минни как раз входила, взявшись за ручку двери. По ее словам, голос принадлежал девушке ее возраста с едва заметным акцентом жительницы Бронкса. Мы же с Фрэнком настаивали, что голос мужской. Правда, я слышал голос мужчины лет сорока – сорока пяти, а Фрэнк уверял, что это был молодой человек лет двадцати с небольшим.

Наконец мы вспомнили о радио, которое надрывалось все это время.

– …Голос прозвучал во всех регионах страны в девять часов три минуты утра по восточному времени. Этот голос, предположительно принадлежащий… э-э-э… Создателю, возвещающему Судный день, был слышен… э-э-э… во всех регионах страны. – Диктор неуверенно замолчал, потом продолжил: – Вместо нашей обычной программы слово предоставляется преподобному Джозефу Моррисону, который расскажет о… – Диктор помолчал секунду, затем торжественно произнес: – Преподобный Джозеф Моррисон!

Почти все утро мы слушали радио. Преподобный Джозеф Моррисон казался таким же растерянным, как и все остальные. После его выступления начался специальный выпуск новостей. Выяснилось, что голос слышали люди по всей Земле. Голос обращался на разных языках, наречиях и диалектах.

Минни слушала репортажи, которые следовали один за другим, с изумлением, Фрэнк тоже, казалось, был потрясен. Думаю, я и сам выглядел настолько испуганным, насколько позволяло мое невыразительное лицо. Без четверти двенадцать я решил позвонить жене. Безрезультатно. Я не смог даже связаться с оператором станции.

– …Возможно, это мистификация, – вещал приемник неубедительным тоном. – Массовые галлюцинации плохо изучены, поэтому их нельзя сбрасывать со счетов. В Средние века…

И тут, прерывая наш разговор и заглушая радиоэфир, снова прозвучал голос:

– Страшный суд над жителями Земли состоится через пять дней. Пожалуйста, подготовьтесь к последнему испытанию и отбытию. Это объявление будет повторено.

«Отбытие! – подумал я. – Интересно – куда?»

– Вот! – закричал Фрэнк. – Слышала? Молодой человек!

– Совсем спятил?! – крикнула Минни в ответ. Волосы упали ей на глаза, и она стала походить на драчливого кокер-спаниеля.

– Сама спятила!

Они свирепо уставились друг на друга. Минни, казалось, собиралась швырнуть во Фрэнка кассовый аппарат.

– Успокойтесь, – сказал я. – По-моему, голос разговаривает с каждым на самом понятном для него языке – его собственном.

– Разве такое возможно? – удивился Фрэнк.

– Не знаю. Но это логично. Если бы голос использовал только латынь, иврит или английский, никто бы из арабов или армян его не понял. Оно обращается к каждому на его родном языке и даже диалекте.

– А разве можно называть его «Оно»? – прошептал Фрэнк и оглянулся через плечо, словно ожидая увидеть ангела возмездия. – Может, лучше говорить «Он»?

– «Она», ты хочешь сказать, – вставила Минни. – Ох уж этот мужской шовинизм: Бог непременно должен быть мужчиной! А ведь женское начало очевидно повсюду, во всем окружающем мире. Ты… ты просто не смеешь говорить «Он», когда… когда…

Минни не была сильна в теоретических выкладках. Она запнулась и замолчала, тяжело дыша и откидывая назад волосы.

Некоторое время спустя мы уже говорили об этом спокойно и слушали радио. Выступали эксперты, их становилось все больше. Потом передали короткие репортажи из разных стран, жители которых слышали второе объявление. В два часа я распустил всех по домам. Какой смысл работать в такой день? К тому же к нам не зашел ни один покупатель.

Когда я добрался до «Бруклин – Манхэттен транзит», подземка работала как обычно, и я поехал домой в Куинс.

– Ты слышал голос? – спросила жена, не успел я войти.

– Конечно. Говорила женщина тридцати пяти лет с легким акцентом жительницы Куинса?

– Точно! – воскликнула она. – Слава богу, мы согласны хоть в чем-то!

Но конечно, это было не так.

Мы поговорили про голос за ужином и продолжили обсуждение после ужина.

В девять часов вечера объявление прозвучало вновь:

– Страшный суд над жителями Земли состоится через пять дней. Пожалуйста, подготовьтесь к последнему испытанию и отбытию. На этом все.

– Ну вот, – сказала Джейн. – Ясно же, что «Он» на самом деле «Она».

– Думаю, все-таки «Он», – возразил я, и мы отправились спать.

Утром я поехал на работу, хоть и не знаю зачем. Я, как и все, понимал, что все кончено. Просто казалось естественным вернуться к работе – будь то конец света или нет. Бо́льшая часть моей сознательной жизни была связана с магазином, и я хотел провести в нем еще один день. К тому же я собирался привести в порядок дела, хотя и знал, что это лишено смысла.

Езда на метро превратилась в тихий ужас. В Нью-Йорке и так-то не протолкнуться, но сегодня, казалось, все Штаты решили воспользоваться нью-йоркской подземкой. Вагоны были набиты до такой степени, что двери едва закрывались. Когда я наконец выбрался на свет божий, то обнаружил на улицах почти такую же толчею. Движение застопорилось, и люди покидали машины и автобусы, отчего толчея только усиливалась.

Фрэнк и Минни уже были на месте. Наверное, их осенила та же мысль – привести в порядок дела.

– Как здорово, что вы здесь, мистер Остерсен, – сказал Фрэнк. – По-вашему, как Он поступит? Я имею в виду наши грехи.

Фрэнку шел двадцать второй год. Я с трудом допускал, что он успел наделать много грехов. И все же они его беспокоили. Судя по тому, как он хмурился и расхаживал по залу взад-вперед, он являлся, как минимум, поборником дьявола.

Минни, насколько я видел, грехи не заботили вообще. Она надела свой лучший наряд – кстати, купленный не в моем магазине, – а ее волосы были чуть темнее, чем вчера. Полагаю, она решила выглядеть перед Всевышним на все сто, будь он хоть мужчина, хоть женщина.

Все утро мы говорили о грехах и слушали радио. По радио тоже много рассуждали о грехах, и у каждого выступающего было свое личное мнение.

Около полудня заглянул Олли Бернштейн.

– Салют, экс-конкурент, – сказал он, стоя в дверях. – Как дела?

– Продал пятьдесят нимбов, – сказал я. – А у тебя?

– А, какая разница! – Он протиснулся боком в дверной проем. – До Страшного суда четыре дня, и всем на все наплевать. Пойдем, экс-конкурент, пообедаем.

Формально мы не были друзьями. Мы торговали товаром одной ценовой категории, и наши магазины располагались слишком близко друг к другу. К тому же Олли страдал ожирением, а я всегда настороженно относился к толстякам. Но тогда я почувствовал к нему симпатию. Жаль, что не разглядел его монолитные качества годы назад.

Мы направились в «Лотто», первоклассный ресторан на Семьдесят третьей улице. Мы надеялись, что в центре народу поменьше, однако мы просчитались. «Лотто» оказался забит до предела, и мы ждали столик сорок пять минут.

Мы заказали жаркое из утки, но в итоге согласились на стейк. С самого утра, сказал официант, наплыв посетителей, и все заказывают жаркое из утки.

В «Лотто» работало радио – впервые, наверное, за все время, что существует ресторан. Выступал какой-то священнослужитель – кажется, раввин. Его прервал короткий выпуск новостей.

– Война в Индокитае закончилась, – сообщил диктор. – Сегодня, в семь тридцать утра, был провозглашен мир. Кроме того, объявлено перемирие в Монголии и Танганьике.

Мы узнали еще много интересного. В Индокитае повстанцы уступили французам территорию, заявив, что все люди должны жить в мире. Франция немедленно объявила, что отзывает свои войска и что они вернутся домой, как только найдутся транспортные самолеты.

Все французы решили провести оставшиеся до Страшного суда дни в Париже. В тот момент я тоже захотел присоединиться к ним. Диктор добавил, что русские ВВС согласились перевезти французов домой.

Везде было одно и то же. Все страны шли на уступки, отдавая соседям спорные территории, отправляя гуманитарную помощь в «горячие точки» – и всё в том же духе.

Мы слушали радио за бутылкой мозельского – все шампанское было выпито еще с утра. Думаю, я немного перебрал. Так или иначе, я возвращался в магазин в обнимку с двумя незнакомцами, и мы убеждали друг друга, что мир – это хорошо.

Именно так и было.

Домой я вернулся пораньше, чтобы не нарваться на вечерний час пик. Хотя совсем избежать его не удалось. С порога я ухмыльнулся жене, и она ухмыльнулась в ответ. Джейн тоже была навеселе.

Назавтра я взял жену с собой. Мы придумали, как провести последние три дня – вернее, два, ведь сам Судный день не в счет. Мы поселимся в хорошем отеле, накупим классической музыки и устроим скромный праздник для двоих. Я считал, мы его заслужили. Хотя и мог ошибаться.

В магазине нас поджидал Фрэнк – в парадной одежде и с чемоданом в руке.

– В чем дело, Фрэнк? – спросил я.

– Мистер Остерсен, осталось два дня, и я хочу отправиться в свое первое путешествие на самолете. Я лечу в Техас.

– Правда?

– Да, сэр.

Фрэнк переминался с ноги на ногу, как если бы думал, что совершает глупый поступок. Но его лицо выражало решимость. Он ожидал, что я буду его отговаривать.

– Там я смогу покататься на лошади, мистер Остерсен. Я давно мечтал съездить в Техас и покататься верхом. И не только на лошади. Я хочу посмотреть, как выглядит наша страна с самолета. Я собирался отправиться в Техас летом, во время отпуска, но теперь… в общем, я улетаю.

Я прошел в кабинет и открыл сейф. Там лежали четыре тысячи долларов, остальное хранилось в банке. Я вернулся и вручил Фрэнку две тысячи.

– Держи, парень, – сказал я. – Купи мне лошадь.

Он посмотрел мне в глаза и ушел, не проронив ни слова. Да и что тут скажешь? И потом, не такой уж это и щедрый жест. Кому теперь нужны деньги? Мне хотелось, чтобы парень отлично провел время.

Жена на этот раз, похоже, была согласна со мной. Она улыбалась.

Минни пришла почти сразу же после ухода Фрэнка. Она снова принарядилась, и эту одежду она тоже купила не в моем магазине. Ее сопровождал молодой человек. Не красивый, не страшный – из тех парней, каких видишь на каждом шагу. Но Минни, похоже, считала иначе, судя по тому, как она сжимала его руку.

– Ты тоже собралась в Техас? – спросил я.

– Конечно нет, – сказала она. – Я выхожу замуж.

– Правда? – оживилась Джейн.

– Да, мэм. Мы с Хербом ждали, когда он окончит стоматологический колледж, – чтобы пока он мог пожить у родителей. Но теперь…

Должен заметить, выглядела она премило. Светло-русые волосы были ей к лицу.

– Вот, Минни. – Жена вытянула две тысячи у меня из руки и передала ей. – Проведи эти дни в свое удовольствие.

– Эй! – сказал я жене, когда Минни и ее жених ушли. – А как же мы? В банк идти бесполезно. И что теперь делать без денег?

– Да не переживай ты так, – сказала Джейн. – Разве ты не веришь в первую любовь?

Она уселась в единственное удобное кресло в зале, предназначенное для покупателей.

– Знаешь, я устала быть бережливой, – сказала она, когда увидела, что я смотрю на нее.

– Понимаю, – ответил я.

– И деньги пока имеют хоть какую-то ценность, – добавила она. – Разве у тебя совсем нет веры? Господь позаботится обо всех.

– Ну тогда все в порядке, – сказал я и уселся рядом.

Дверь отворилась. В магазин вошел незнакомый коротышка в годах, одетый как банкир. Я сразу понял, что он из наших. Одежный бизнес накладывает на человека отпечаток.

– Дела не очень? – спросил он.

– Не очень. Ни одного покупателя за весь день… вчера тоже.

– Неудивительно. Все бросились в дорогие магазины. Хотят напоследок одеться во все лучшее.

– Это можно понять, – сказал я.

– Понять – да, но это несправедливо. – Коротышка неодобрительно смотрел сквозь маленькое пенсне. – Почему большие магазины должны вытеснять с рынка мелких торговцев? Я представляю Бонзелли, и я здесь, чтобы возместить ваши финансовые потери.

Он положил на прилавок толстый конверт, улыбнулся как мог и ушел.

– Бонзелли, – рассеянно заметила жена. – Большой дорогой магазин…

В конверте лежало восемь тысяч долларов.

Впрочем, этим дело не кончилось. Каждые несколько минут в магазин заходили незнакомые люди и оставляли деньги. Через некоторое время я решил их раздавать. С двадцатью тысячами долларов в бумажном пакете я отправился в магазин Олли Бернштейна. Через квартал я с ним столкнулся. Он шел мне навстречу с пачками банкнот в руках.

– У меня для тебя подарочек, экс-конкурент, – сказал он.

Он нес около пятнадцати тысяч. Все, у кого были деньги, раздавали их – и получали назад от других людей.

– Кажется, придумал, – сказал я. – Может, осчастливим несчастных?

– Ты имеешь в виду магазины одежды в Бронксе?

– Нет, я имею в виду нищих и бомжей. Почему бы не поделиться с ними?

Он согласился без колебаний. Мы обсудили план. Идея спуститься в квартал дешевых притонов и там раздавать деньги показалась нам не очень удачной. Улицы по-прежнему были забиты народом, и я не хотел надолго оставлять Джейн в магазине. В конце концов мы решили пожертвовать деньги ближайшей церкви. Кому, как не им, знать, куда их пристроить.

Церковь на пересечении Шестьдесят пятой улицы и Мэдисон была ближе всего, поэтому мы отправились туда и встали в конец очереди. Она растянулась на полквартала, но продвигалась быстро.

– Вот уж не думал, что это так сложно, – сказал Олли и покачал головой. Пот ручейками сбегал по его лицу. Жертвуя деньги, он прилагал больше усилий, нежели когда их зарабатывал.

– Что это за церковь? – спросил он.

– Не знаю. – Я похлопал по плечу мужчину впереди. – Уважаемый, что это за церковь?

Мужчина обернулся. Он весил не меньше Олли, но был старше и выглядел совсем измученным.

– Откуда мне знать, – пожал он плечами. – Я из Бруклина.

Наконец мы вошли в церковь, и священник взял у нас деньги. У него не было времени даже поблагодарить нас – позади гудела длинная очередь. Он просто бросил деньги на стол. Другой священник сгреб банкноты и унес, потом возвратился за новой порцией. Мы пошли за ним, просто из любопытства. Я не сомневался, что церковь распорядится деньгами как надо, однако человеку свойственно стремление знать, куда идут его пожертвования. Кроме того, Джейн наверняка меня об этом спросит.

К боковому входу в церковь выстроилась очередь красноносых людей в лохмотьях. Их лица светились от радости. Священник вручал каждому по несколько пачек банкнот, потом торопливо уходил за новой порцией.

– Проще было б впустить вторую очередь внутрь, – сказал Олли, когда мы шли обратно. – Парни с деньгами встречались бы с парнями без денег, и процесс бы ускорился. Но всегда есть посредник, которого не обойдешь. – Он закашлялся. Физическая нагрузка добивала его. Человеку комплекции Олли не следовало бегать, раздавая деньги таким способом.

По пути в магазин мне вручили пять тысяч долларов. Человек просто улыбнулся, сунул мне пачку денег и поспешил прочь. Запоздало я узнал в нем одного из бомжей, стоявших в очереди у церкви.

На прилавке меня ждал целый ворох банкнот. Жена сидела в кресле и листала журнал.

– Вот, накопилось, – кивнула она на деньги.

Я бросил пять тысяч в общую кучу.

– Ты бы послушал радио, – сказала она. – За последний час конгресс принял около двадцати законов. Они дали нам все права, о которых мы не могли и мечтать, и еще несколько, о существовании которых я даже не подозревала.

– Наступила эра простого человека, – констатировал я.

Следующий час я простоял в дверях, раздавая деньги. Это была очевидная глупость. Множество людей на улицах пытались всучить деньги друг другу. Это было что-то вроде игры: богатый отдавал деньги бедному, а бедный поворачивался и отдавал их другому богатому. К двум часам дня уже невозможно было сказать, кто богат, а кто беден.

Джейн держала меня в курсе того, что передавали по радио. Страны мира одна за другой принимали гуманные законы, как только собирали кворум. Эра простого человека действительно наступила – за два дня до конца света.

В три часа дня мы пошли обедать. И я, и Джейн понимали, что видим магазин в последний раз. В качестве прощального жеста мы рассыпали по стойке пятьдесят тысяч долларов и оставили дверь нараспашку. Это единственное, что мы могли сделать.

Мы перекусили в ресторане на Шестьдесят третьей улице. Персонал покинул заведение, и посетители обслуживали себя сами. Приготовив что-нибудь с запасом, они ели и уходили. Джейн соорудила несколько десятков трехслойных сэндвичей как наш вклад в общее дело, а потом мы поели. Следующий вопрос – ночлег. Я не сомневался, что все отели заняты, но попытаться стоило. В крайнем случае мы могли переночевать в магазине.

Мы пошли в «Стэнтон-Карлер», один из самых больших отелей Нью-Йорка. Молодой человек за стойкой читал «Мир как воля и представление» Шопенгауэра.

– Есть свободный номер? – спросил я.

– Вот ключ, он подходит ко всем дверям. Занимайте любой свободный, если найдете.

– Сколько? – спросил я и развернул веер из тысячедолларовых купюр.

– Вы что, шутите? – сказал парень и снова уткнулся в книгу. Очень серьезный юноша.

Мы отыскали свободный номер на пятнадцатом этаже и сразу упали в кресла. Джейн тут же подскочила.

– Мы забыли про пластинки! – воскликнула она. – Я хочу провести последний день, слушая хорошую музыку.

Я устал как собака, но наши желания совпали. Нам с Джейн вечно не хватало времени, чтобы послушать все, что мы хотели. Можно сказать, мы еще и не начинали.

Джейн выразила желание пойти со мной, но я решил, учитывая толчею на улицах Нью-Йорка, что будет проще, если я пойду один.

– Запри дверь, – сказал я. – Может, до Страшного суда и остался один день, но люди пока еще не ангелы.

Она подмигнула мне. Она не подмигивала мне уже несколько лет.

С трудом протискиваясь сквозь толпу, я добрался до музыкального магазина. Внутри не было ни души. Я взял проигрыватель и пластинки – столько, сколько мог унести. В отеле мне пришлось подниматься на пятнадцатый этаж пешком, потому что кто-то вздумал кататься на единственном работающем лифте.

– Поставь Дебюсси, – попросил я Джейн и без сил рухнул в кресло. Какое наслаждение – вытянуть усталые ноги!

Остаток дня и весь вечер мы слушали музыку. Понемногу Баха, Дебюсси, Моцарта, Гайдна и тех композиторов, которых я еще не знал. В тот день я прослушал музыки больше, чем за последние пять лет.

Проснулись мы поздно, примерно в половине второго. Я чувствовал себя виноватым. Так глупо проспать свой последний день!

– Привычка поспать не хуже любой другой, – утешила меня Джейн. Возможно, она была права.

Как бы то ни было, мы ужасно проголодались. Оказалось, что у Джейн натерты ноги – она не ходила так много со времен моего ухаживания за ней.

– Не вставай, – сказал я. – Твой рыцарь в сияющих доспехах принесет тебе завтрак. Мое последнее доброе дело.

– Первое, – улыбнулась она.

– Запри дверь, – сказал я и ушел. Я вообще никогда не доверял людям. Не знаю почему. Даже накануне Страшного суда я не мог доверять никому.

Город поразил меня непривычной тишиной. Лишь несколько человек нарушали мертвый пейзаж: одни шли, нервно оглядываясь по сторонам, другие – с довольными улыбками на лице. Улицы были пусты. На проезжей части стояли брошенные автомобили, такси и автобусы. Светофоры по-прежнему перемигивались, но им нечего было регулировать.

Роберт Шекли

ВСЕ РАССКАЗЫ И ПОВЕСТИ

Последнее испытание

Думаю, началось это давно. Гораздо раньше, чем засуетились астрономы, и уж точно задолго до того, как об этом узнал я. Насколько давно — не представляю: может, тысячи лет назад, а может, и больше. Сам я узнал об этом одним мартовским вечером из газеты.

Джейн хозяйничала на кухне. Я устроился в большом мягком кресле и просматривал передовицы — милитаристская болтовня, рассуждения о контроле над инфляцией. Потом пробежался по разделу самоубийств и по разделу уголовной хроники. Пролистывая последние страницы, я наткнулся на небольшую заметку.

«Астрономы теряют звезды» — гласил заголовок. Судя по фамильярному стилю, это была типичная бульварная беллетристика. «Доктор Вильгельм Менцнер из обсерватории Сан-Джейн не может отыскать некоторые звезды Млечного Пути. Такое впечатление, говорит доктор Менцнер, что они попросту исчезли. Многочисленные фотографии звездного неба подтверждают: многие неяркие звезды пропали с небосвода. Они были на небе еще совсем недавно — судя по фотографиям, сделанным в апреле 1942 года…» Дальше автор перечислял пропавшие звезды — их названия ничего мне не говорили — и отечески журил ученых за рассеянность: только представьте, писал он, потерять нечто такое огромное, как звезда. Впрочем, волноваться не стоит, подытоживал журналист, звезд на небе еще много.

Заметка в тот момент показалась мне забавной, хоть и сомнительной по стилю. Я не очень хорошо разбираюсь в науке — я торговец одеждой, — но ученых я всегда уважал. Стоит только посмеяться над ними, и они тут же придумывают какую-нибудь гадость вроде атомной бомбы. Лучше уж относиться к ним с почтением.

Не помню, показал я заметку жене или нет. Если и показал, значит она ничего не сказала.

Жизнь текла своим чередом. Я ездил в свой магазин на Манхэттен и возвращался домой в Куинс. Через несколько дней появилась другая статья. Написал ее доктор наук, и фамильярным стилем здесь и не пахло. В статье говорилось, что звезды с огромной скоростью исчезают из нашей галактики Млечный Путь. Обсерватории обоих полушарий подсчитали, что за последние пять недель пропало несколько миллионов далеких звезд.

Я вышел на задний двор и посмотрел на небо. Мне показалось, что все в порядке. Млечный Путь — на привычном месте, густо пачкает небосвод, как и всегда. Немного в стороне — Большая Медведица. Северная звезда по-прежнему указывала на Вестчестер.

Земля под ногами была мерзлая и твердая, как камень, но воздух уже не такой холодный. Скоро придет весна, а с ней и весенние коллекции одежды. По другую сторону моста Куинсборо сияли огни Манхэттена, и это окончательно меня отрезвило. Главная моя забота — одежда, поэтому я вернулся в дом, чтобы заняться делом.

Через несколько дней история о пропавших звездах добралась до первых полос. «ЗВЕЗДЫ ИСЧЕЗАЮТ! — кричали заголовки. — ЧТО ДАЛЬШЕ?»

Из статьи я узнал, что, оказывается, Млечный Путь теряет по несколько миллионов звезд в день. Другие галактики, по-видимому, не пострадали, хотя никто ничего толком не знал. Но из нашей галактики звезды выбывали определенно. Большинство из них — такие далекие, что разглядеть их можно только в мощный телескоп. А вот то, как они исчезают, разом и сотнями, мог увидеть любой зрячий. Это был не взрыв и не медленное угасание. Нет. Просто — раз! — и звезды как будто и не было.

Автор статьи, профессор астрономии, подчеркивал, что на самом деле мы видим не исчезновение звезд, а то, как иссякает их свет. Сами звезды, очевидно, погасли сотни миллионов лет назад, а свет от них еще долго летел сквозь космическое пространство. Сотни миллионов лет… кажется, так было в статье. Хотя, возможно, и тысячи миллионов.

Статья не касалась причин происходящего.

Поздно вечером я вышел посмотреть на небо. Все соседи высыпали на свои участки. И действительно, в бесконечной россыпи звезд я мог видеть, как гаснут маленькие крапинки света. Они были едва заметны. Если не смотреть прямо на них, то никаких изменений и не увидишь.

— Джейн! — крикнул я в открытую дверь. — Иди посмотри!

Жена вышла и подняла голову. Уперев руки в бока, она хмурилась, будто ее оторвали от важного дела.

— Ничего не вижу, — заявила она наконец.

— Присмотрись повнимательней. Выбери кусок Млечного Пути и наблюдай за ним. Вот, только что погасла! Видела?

— Нет.

— Следи за мерцающими точками, — сказал я.

Но Джейн так ничего и не увидела, пока соседский сын Томас не дал ей подзорную трубу.

— Вот, миссис Остерсен, попробуйте, — сказал он. К груди он прижимал три или четыре подзорные трубы, пару биноклей и стопку карт звездного неба. Ничего себе ребенок. — Вы тоже, мистер Остерсен.

ПАЛОМНИЧЕСТВО НА ЗЕМЛЮ

Альфред
Саймон родился на Казанге-4, небольшой сельскохозяйственной планете неподалеку
от Арктура, и здесь он водил свой комбайн по пшеничным полям, а в долгие тихие
вечера слушал записи любовных песенок Земли.

Жилось
на Казанге неплохо. Девушки тут были миловидны, веселы, не ломаки, отличные товарищи,
верные подруги жизни. Но совершенно не романтичны! Развлекались на Казанге открыто,
живо, весело. Однако, кроме веселья, ничего больше не было.

Саймон
чувствовал, что в этом спокойном существовании ему чего-то не хватает. И
однажды он понял, чего именно.

На
Казангу прибыл в своем потрепанном космолете, груженном книгами, какой-то
торговец. Он был тощий, белобрысый и немного не в своем уме. В его честь
устроили празднество, потому что на дальних мирах любили новинки.

Торговец
рассказал все последние слухи: о войне цен между Детройтом-2 и Детройтом-3, о
том, как ловят рыбу на Алане, что носит жена президента на Морации и как смешно
разговаривают люди с Дорана-5. И, наконец, кто то попросил:

– Расскажите
нам о Земле.

– О! –
сказал торговец, подняв брови. – Вы хотите услышать про планету-мать? Что
ж, друзья, такого местечка во вселенной, как старая Земля, нигде нет. На Земле,
друзья, все дозволяется, ни в чем отказа нет.

– Ни
в чем? – переспросил Саймон.

– Вы
специализируетесь на сельском хозяйстве? Ну, а Земля специализируется на всяких
несообразностях… таких, как безумие, красота, война, опьянение, непорочность,
ужас и тому подобное. И люди отправляются за десятки световых лет, чтобы
попробовать эти продукты.

– И
любовь? – спросила одна из женщин.

– Конечно,
милая, – ласково сказал торговец. – Земля – единственное место в
Галактике, где до сих пор существует любовь! На Детройте-2 и Детройте-3
попробовали практиковать любовь, но нашли ее слишком дорогим удовольствием. На
Алане решили не смущать умы, а импортировать ее на Морацию и Доран-5 просто не
хватило времени. Но, как я уже говорил, Земля специализируется на
несообразностях, и они приносят доход.

– Доход? –
переспросил толстый фермер.

– Конечно!
Земля – старая планета, недра и почва ее истощены. Колонии ее ныне независимы,
на них живут трезвые люди вроде вас. Они хотят выгодно продавать свои товары.
Так чем же еще может торговать старушка Земля, как не пустяками, ради которых
стоит жить?

– А
вы любили на Земле? – спросил Саймон.

– Любил, –
с какой-то угрюмостью ответил торговец. – Любил, а теперь путешествую. Друзья,
эти книги…

За
непомерную цену Саймон приобрел сборник древней поэзии и, читая его, мечтал о
страсти под сумасшедшей луной, о телах, прильнувших друг к другу на темном
морском берегу, о первых лучах солнца, играющих на запекшихся губах любовников,
оглушенных громом прибоя.

И это
возможно было только на Земле! Потому что, как говорил торговец, детям Земли,
разбросанным по дальним краям, приходилось слишком много работать, чтобы
заставить чужую землю давать им средства к существованию. На Казанге выращивали
пшеницу и кукурузу, а на Детройте-2 и Детройте-3 выросли заводы. Добыча рыбы на
Алане славилась на весь Южный звездный пояс. На Морации водились опасные звери,
а дикие просторы Дорана-5 еще только предстояло покорить. И все было так, как
тому и следовало быть.

На новых
мирах жизнь вели суровую, тщательно распланированную, безупречную. Но что-то
было потеряно в мертвых пространствах космоса. Только Земля знала любовь.

Вот
почему Саймон работал, копил и мечтал. И на двадцать девятом году жизни он
продал ферму, уложил чистые рубашки в удобный чемоданчик, надел свой лучший
костюм и пару крепких башмаков и оказался на борту лайнера
«Казанга-Метрополия».

В конце
концов он прибыл на Землю, где мечты его должны были непременно осуществиться,
ибо это гарантировал закон.

Он
быстро прошел таможенный осмотр на нью-йоркском космодроме и пригородной подземной
доехал до Таймс-сквер. Здесь он вышел на поверхность, мигая от яркого солнца и
крепко стискивая ручку чемоданчика, так как его предупредили о карманниках и
иных обитателях города.

Затаив
дыхание, он с удивлением осматривался. Первое, что его поразило, это великое множество
заведений с аттракционами в двух, трех, четырех измерениях, на вкус любых
зрителей. И каких аттракционов!

Справа
от него надпись на огромном шатре возвещала:

«ДОКУМЕНТАЛЬНЫЕ
КАДРЫ О СЕКСУАЛЬНОЙ ПРАКТИКЕ ЖИТЕЛЕЙ ЗЕЛЕНОГО АДА! ПОТРЯСАЮЩИЕ РАЗОБЛАЧЕНИЯ!»

Ему
захотелось войти. Но на другой стороне улицы показывали военный фильм. Реклама
кричала:

«ПОПИРАТЕЛИ
СОЛНЦ! ПОСВЯЩАЕТСЯ СОРВИГОЛОВАМ ИЗ КОСМИЧЕСКОГО ФЛОТА!»

А дальше
манила картина:

«ТАРЗАН
СРАЖАЕТСЯ С ВАМПИРАМИ САТУРНА!»

Он
вспомнил, что в книгах говорилось о Тарзане как о языческом герое Земли.

Все это
было удивительно, но впереди его ожидало еще столько необыкновенного!

Саймон
не знал, с чего начать. Вдруг он услышал позади дробный грохот пулеметной очереди
и резко обернулся.

Это был
всего-навсего тир, длинное, узкое, весело раскрашенное помещение с высокой
стойкой. Управляющий тиром, смуглый толстяк с ямочкой на подбородке, сидел на
высоком табурете и улыбался Саймону:

– Попытайте
счастья?

Саймон
вошел и увидел, что в противоположном конце тира на изрешеченных пулями табуретах
сидели четыре весьма легко одетые женщины. На лбу и на груди каждой из них было
нарисовано по «яблочку».

– Разве
вы стреляете настоящими пулями? – спросил Саймон.

– Конечно, –
сказал управляющий. – На Земле существует закон, запрещающий рекламировать
товар, который фирма не может продать. Настоящие пули и настоящие девчонки!
Становитесь и хлопните одну!

– Давай,
дружище! Держу пари, что тебе в меня не попасть! – крикнула одна из
женщин.

– Ему
не попасть даже в космолет! – подзадоривала другая.

– Где
ему! Давай, дружище!

Саймон
провел рукой по лбу и попытался вести себя так, словно в том, что он увидел, не
было ничего удивительного. В конце концов это Земля, где все дозволено, когда
того требуют интересы коммерции.

– А
есть тиры, где стреляют в мужчин? – спросил он.

– Конечно, –
ответил управляющий. – Но вы не охотник до мужчин, не правда ли?

– Конечно,
нет!

– Вы
инопланетец?

– Да.
А как вы узнали?

– По
костюму. Я всегда узнаю по костюму. – Толстяк закрыл глаза и заговорил
нараспев: – Встаньте, встаньте сюда, убейте женщину! Не сдерживайте своих
импульсов! Нажмите на спусковой крючок, и вы почувствуете, как застарелый гнев
улетучивается! Это лучше массажа! Лучше, чем напиться допьяна! Становитесь,
становитесь и убейте женщину!

– А
вы так и остаетесь мертвой, когда вас убивают? – спросил Саймон одну из
девушек.

– Не
говорите глупостей, – сказала девушка.

– Но.

– Бывает
и хуже, – добавила девушка, пожав плечами.

Саймон
было спросил, что же бывает хуже, но управляющий перегнулся к нему через стойку
и сказал доверительно:

– Слушай,
парень. Погляди, что у меня есть.

Саймон
заглянул за стойку и увидел небольшой автомат.

– До
смешного дешево, – сказал управляющий. – Я тебе дам пострелять из
автомата. Стреляй, куда хочешь, разнеси вдребезги все оборудование, изрешети
стены. Сорок пятый калибр, вот такая дыра от каждой пули. Уж когда стреляешь из
автомата, то действительно чувствуешь, что стрельба идет по-настоящему.

– Неинтересно, –
твердо сказал Саймон.

– Могу
предложить гранату, даже две. Осколочные, конечно. Если ты действительно хочешь.

– Нет!

– За
хорошую цену, – сказал управляющий, – ты можешь застрелить меня, если
уж у тебя такой вкус, хотя, я думаю, тебя не это интересует.

– Нет!
Никогда! Это ужасно!

Управляющий
посмотрел ему прямо в глаза:

– Не
в настроении сейчас? Ладно. Мое заведение открыто круглые сутки. Увидимся
позже, парень.

– Никогда! –
сказал Саймон, выходя из тира.

– Мы
ждем тебя, милый! – крикнула вслед ему одна из женщин.

Саймон
подошел к стойке с напитками и заказал стаканчик кока-колы. Он увидел, что руки
его дрожат. Усилием воли заставив себя успокоиться, он стал потягивать напиток.
Саймон напомнил себе, что не следует судить о Земле по нормам поведения на
собственной планете. Если людям на Земле нравится убивать и жертвы не
возражают, то к чему протестовать? Или надо?

– Привет,
малый! – донесся сбоку голос, который вывел его из задумчивости.

Саймон
обернулся и увидел коротышку с серьезным и многозначительным выражением лица,
который стоял рядом, утопая в большом, не по росту плаще.

– Не
здешний? – спросил коротышка.

– Да, –
ответил Саймон. – А как вы узнали?

– По
ботинкам. Я всегда узнаю по ботинкам. Как тебе нравится наша планетка?

– Она…
необычна, – осторожно сказал Саймон. – Я хочу сказать, что не ожидал…
ну…

– Конечно, –
сказал коротышка. – Ты идеалист. Стоило мне бросить взгляд на твое честное
лицо, и я увидел это, дружище. Ты прибыл на Землю с определенной целью. Я прав?

Саймон
кивнул.

– Я
знаю твою цель, – продолжал коротышка. – Тебе хочется принять участие
в войне, которая для чего-то там спасет мир, и ты прибыл как раз туда, куда
надо. У нас во всякое время ведется шесть основных войн, и каждый может в любой
момент сыграть важную роль в одной из них.

– Простите,
но…

– Как
раз сейчас, – внушительно сказал коротышка, – угнетенные рабочие Перу
ведут отчаянную революционную борьбу. Достаточно одного человека, чтобы
перетянуть чашу весов! Ты, дружище, и можешь стать этим человеком! –
Увидев выражение лица Саймона, коротышка быстро поправился: Но можно привести
немало доводов и в пользу просвещенной аристократии. Мудрый старый правитель
Перу (правитель-философ в глубочайшем, платоновском смысле этого слова) очень
нуждается в твоей помощи. Его небольшое окружение – ученые, гуманисты, швейцарская
гвардия, дворянство и крестьяне – тяжко страдает от заговора, вдохновленного иностранной
державой. Один человек…

– Меня
это не интересует, – сказал Саймон.

– Может,
тебя влечет к мелким группам вроде феминистов, сторонников «сухого закона» или
обращения серебряной монеты? Мы можем устроить…

– Я
не хочу войны, – сказал Саймон.

– Мне
понятно твое отвращение, – сказал коротышка, быстро закивал головой. –
Война ужасна. В таком случае ты прибыл на Землю ради любви.

– А
как вы узнали? – спросил Саймон.

Коротышка
скромно улыбнулся.

– Любовь
и война, – сказал он, – вот основные предметы земной торговли.
Испокон веков они приносят нам отличный доход.

– А
очень трудно найти любовь? – спросил Саймон.

– Ступай
к центру, это в двух кварталах отсюда, – живо ответил коротышка. –
Мимо не пройдешь. Скажи там, что тебя прислал Джо.

– Но
это невозможно! Нельзя же так выйти и…

– Что
ты знаешь о любви? – спросил Джо.

– Ничего.

– Ну,
а мы знатоки в этом деле.

– Я
знаю то, что говорят книги, – сказал Саймон. – Страсть под сумасшедшей
луной…

– Конечно,
и тела, прильнувшие друг к другу на морском берегу.

– Вы
читали эту книгу?

– Это
обыкновенная рекламная брошюрка. Мне надо идти. В двух кварталах отсюда.

И,
вежливо поклонившись, Джо исчез в толпе.

Саймон
допил кока-колу и побрел по Бродвею. Он крепко задумался, но потом решил не делать
преждевременных выводов.

Дойдя до
44-й улицы, он увидел колоссальную, ярко сверкавшую неоновую вывеску. На ней
значилось: «ЛЮБОВЬ, ИНКОРПОРЕЙТЕД».

Более
мелкие неоновые буквы гласили: «Открыто круглосуточно!» И еще ниже: «На втором
этаже».

Саймон
нахмурился, страшное подозрение пришло ему в голову. Но все же он поднялся по
лестнице и вошел в небольшую со вкусом обставленную приемную. Оттуда его
послали в длинный коридор, сказав номер нужной комнаты.

В
комнате был красивый седовласый человек, который встал из-за внушительного
письменного стола, протянул Саймону руку и сказал:

– Здравствуйте!
Как дела на Казанге?

– А
как вы узнали, что я с Казанга?

– По
рубашке. Я всегда узнаю по рубашке. Меня зовут мистер Тейт, и я здесь, чтобы сделать
для вас все, что в моих силах. Вы…

– Саймон.
Альфред Саймон.

– Пожалуйста,
садитесь, мистер Саймон. Хотите сигарету? Выпить что нибудь? Вы не пожалеете,
что обратились к нам, сэр. Мы старейшая фирма в области любовного бизнеса, и
гораздо более крупная, чем наш ближайший конкурент «Страсть, анлимитед». Более
того, стоимость услуг у нас более умеренная, и товар вы получите
высококачественный. Позвольте спросить вас, как вы узнали о нас? Вы видели нашу
большую рекламу в «Таймсе»? Или…

– Меня
прислал Джо, – сказал Саймон.

– А,
энергичный человек! – сказал мистер Тейт, весело покрутив головой. –
Ну, сэр, нет причин откладывать дело. Вы проделали большой путь ради любви, и
вы будете иметь любовь.

Он
потянулся к кнопке, вделанной в стол, но Саймон остановил его, сказав:

– Я
не хочу быть невежливым, но…

– Я
вас слушаю, – сказал мистер Тейт с ободряющей улыбкой.

– Я
не понимаю этого, – выпалил Саймон, сильно покраснев. На лбу его выступили
капельки пота. – Кажется, я попал не туда. Я не для того проделал путь на
Землю, чтобы… Я хочу сказать, что на самом деле вы не можете продавать любовь.
Ведь не можете? Что угодно, но только не любовь! Я хочу сказать, что это не
настоящая любовь.

– Что
вы! Конечно, настоящая! – приподнявшись от удивления со стула, сказал
мистер Тейт. – В этом-то все и дело! Сексуальные удовольствия доступны
всякому. Бог мой, это же самая дешевая штука во всей вселенной после
человеческой жизни. Но любовь – редкость, любовь – особый товар, любовь можно
найти только на Земле. Вы читали нашу брошюру?

– Тела
на темном морском берегу? – спросил Саймон.

– Да,
она самая. Я написал ее. В ней говорится о чувстве, не правда ли? Это чувство
нельзя испытывать к кому угодно, мистер Саймон. Это чувство можно испытать
только по отношению к тому, кто любит вас.

– И
все же, разве вы предлагаете настоящую любовь? – задумчиво произнес
Саймон.

– Конечно,
настоящую! Если бы мы продавали поддельную любовь, мы бы так ее и называли.
Законы в отношении рекламы на Земле очень строги, уверяю вас. Можно продавать
что угодно, но не обманывать потребителей. Это вопрос этики, мистер Саймон!

Тейт
перевел дух и продолжал более спокойно:

– Нет,
сэр, здесь нет никакой ошибки. Мы не предлагаем заменителей. Это то самое чувство,
которое воспевали поэты на протяжении тысячелетий. С помощью чудес современной
науки мы можем предоставить это чувство в ваше распоряжение, когда вам будет
угодно, в приятной упаковке и за смехотворно низкую цену.

– Я
думал, что оно более… неожиданное.

– В
неожиданности есть своя прелесть, – согласился мистер Тейт. Наши
исследовательские лаборатории работают над этой проблемой. Поверьте мне, нет
ничего такого, что наука не могла бы создать, пока существует спрос.

– Мне
все это не нравится, – сказал Саймон, встав со стула. – Лучше я пойду
посмотрю кино.

– Погодите! –
закричал мистер Тейт. – Вы думаете, что мы пытаемся навязать вам что-то.
Вы думаете, что мы познакомим вас с девушкой, которая будет вести себя так,
словно любит вас, а на самом деле притворяется. Так?

– Возможно,
что и так.

– А
вот как раз и не так! Во-первых, это было бы слишком дорого. Во-вторых,
амортизация девушки была бы колоссальной. Жизнь, исполненная лжи такого
масштаба, привела бы ее к тяжелому психическому расстройству.

– Тогда
как же вы делаете это?

– Мы
используем наши научные знания законов человеческого мышления.

Для
Саймона это было китайской грамотой. Он двинулся к двери.

– Одно
слово, – сказал мистер Тейт. – На вид вы смышленый молодой человек.
Неужели вы не сможете отличить настоящую любовь от подделки?

– Конечно,
смогу.

– Вот
вам и гарантия! Если вы будете не удовлетворены, не платите нам ни цента.

– Я
подумаю.

– Зачем
откладывать? Ведущие психологи говорят, что настоящая любовь укрепляет нервную
систему и восстанавливает душевное здоровье, успокаивает ущемленное самолюбие,
упорядочивает баланс гормонов и улучшает цвет лица. В любви, которую мы продаем
вам, есть все: глубокая и постоянная привязанность, несдерживаемая страсть,
полная преданность, почти мистическое обожание как ваших недостатков, так и достоинств,
искреннее желание делать приятное. И в дополнение ко всему этому только фирма
«Любовь, инкорпорейтед» может продать вам ослепительный миг любви с первого
взгляда!

Мистер
Тейт нажал кнопку. Саймон не мог бы ничего сказать о ее лице глаза его застлали
слезы. И если б его спросили о ее фигуре, он убил бы спрашивающего.

– Мисс
Пенни Брайт, – сказал мистер Тейт, – познакомьтесь с мистером
Альфредом Саймоном.

Девушка
пыталась заговорить, но не могла произнести ни слова. И Саймон тоже лишился
дара речи. Стоило ему взглянуть на нее, и он понял все. Он сердцем чувствовал,
что любим по-настоящему, беззаветно.

Они
сразу же рука об руку вышли, сели в реактивный вертолет и приземлились у
маленького белого коттеджа, который стоял в сосновой роще на берегу моря. Они
разговаривали, смеялись и ласкали друг друга, а позже в зареве лучей заходящего
солнца Пенни показалась Саймону богиней огня. В голубоватых сумерках она
взглянула на него своими огромными темными глазами, и ее знакомое тело снова
стало загадочным. Взошла луна, яркая и сумасшедшая, превратившая плоть в тень…

И,
наконец, наступил рассвет, забрезжили слабые и тревожные лучи солнца, играя на
запекшихся губах и телах, прильнувших друг к другу, а рядом гром прибоя
оглушал, доводил до безумия.

В
полдень они вернулись в контору фирмы «Любовь, инкорпорейтед». Пенни стиснула
его руку и исчезла за дверью.

– Это
была настоящая любовь? – спросил мистер Тейт.

– Да!

– И
вы полностью удовлетворены?

– Да!
Это была любовь, самая настоящая любовь! Но почему она настаивала на том, чтобы
мы вернулись?

– Наступило
постгипнотическое состояние, – сказал мистер Тейт.

– Что?

– А
чего вы ожидали? Всякий хочет любви, но немногие могут заплатить за нее. Пожалуйста,
вот ваш счет, сэр.

Саймон
раздраженно отсчитал деньги.

– В
этом не было необходимости, – сказал он. – Я, безусловно, заплатил бы
за то, что нас познакомили. Где она теперь? Что вы с ней сделали?

– Пожалуйста,
попытайтесь успокоиться, – уговаривал мистер Тейт.

– Я
не хочу успокаиваться! – кричал Саймон. – Я хочу видеть Пенни!

– Это
невозможно, – ледяным тоном произнес мистер Тейт. – Будьте любезны,
прекратите эту сцену.

– Вы
хотите выкачать из меня побольше денег? – вопил Саймон. – Ладно, я
плачу. Сколько я должен заплатить, чтобы вырвать ее из ваших лап?

Саймон
выхватил бумажник и швырнул его на стол. Мистер Тейт ткнул в бумажник указательным
пальцем.

– Положите
это к себе в карман, – сказал он. – Мы старая и уважаемая фирма. Если
вы еще раз повысить голос, я буду вынужден удалить вас отсюда.

Саймон с
трудом подавил гнев, сунул бумажник в карман и сел. Глубоко вздохнув, он спокойно
сказал:

– Простите.

– Так-то
лучше. Я не позволю кричать на себя. Но если вы будете благоразумны, я могу выслушать
вас. Ну, в чем дело?

– Дело? –
снова повысил голос Саймон. Потом постарался взять себя в руки и сказал: – Она
любит меня.

– Конечно.

– Тогда
как же вы могли разлучить нас?

– А
какое отношение имеет одно к другому? – спросил мистер Тейт. Любовь – это
восхитительная интерлюдия, отдохновение, полезное для интеллекта, для баланса
гормонов, для кожи лица. Но вряд ли кто-нибудь пожелал бы продолжать любить, не
так ли?

– Я
пожелал бы, – сказал Саймон. – Эта любовь необыкновенная,
единственная…

– Вы,
конечно, знаете о механике производства любви?

– Нет, –
сказал Саймон. – Я думал, эта была… естественная.

Мистер
Тейт покачал головой.

– Мы
отказались от процесса естественного выбора много веков тому назад, вскоре
после Технической революции. Он слишком медленен и для коммерции непригоден. К
чему он, если мы можем производить любое чувство путем тренировки и
стимулирования определенных мозговых центров? И какой результат? Пенни
влюбляется в вас по уши! Ваша собственная склонность (как мы прикинули) именно
к ее соматическому типу сделала чувство полным. Мы всегда пускаем в ход темный
морской берег, сумасшедшую луну, бледный рассвет…

– И
ее можно заставить полюбить кого угодно? – медленно произнес Саймон.

– Можно
убедить полюбить кого угодно, – поправил мистер Тейт.

– Господи,
как же она взялась за эту ужасную работу? – спросил Саймон.

– Как
обычно. Она пришла и подписала контракт. Работа очень хорошо оплачивается. И по
истечении срока контракта мы возвращаем ей первоначальную индивидуальность.
Неизменившуюся! Но почему вы называете эту работу ужасной? В любви нет ничего
предосудительного.

– Это
была не любовь!

– Нет,
любовь! Товар без подделки! Незаинтересованные научные фирмы провели качественный
анализ, сравнив ее с естественным чувством. Все проверки показали, что наша
любовь более глубока, страстна, пылка, полна.

Саймон
зажмурился, потом открыл глаза и сказал:

– Послушайте.
Мне наплевать на ваш научный анализ. Я люблю ее, она любит меня, а все
остальное не имеет значения. Позвольте мне поговорить с ней! Я хочу жениться на
ней!

От
отвращения у мистера Тейта сморщился нос.

– Полноте,
молодой человек! Вы хотите жениться на такой девушке! Если ваша цель – брак, то
такими делами мы тоже занимаемся. Я могу устроить вам идиллическую женитьбу по
любви почти с первого взгляда на девственнице, обследованной чиновником
правительственного надзора…

– Нет!
Я люблю Пенни! Позвольте хоть поговорить с ней!

– Это
совершенно невозможно, – сказал мистер Тейт.

– Почему?

Мистер
Тейт нажал кнопку на своем столе.

– Что
вы еще выдумали? Мы уже стерли предыдущее внушение. Пенни теперь любит кого-нибудь
другого.

И тогда
Саймон понял. До него дошло, что даже в этот момент Пенни глядит на другого
мужчину с той страстью, которую познал он сам, испытывает к другому мужчине ту
полную и безбрежную любовь, которую незаинтересованные научные фирмы сочли
более сильной, нежели старомодный, коммерчески невыгодный естественный выбор, и
проводит время на том темном морском берегу, который упомянут в рекламной
брошюре…

Он
бросился вперед, чтобы задушить мистера Тейта, но два дюжих служителя ворвались
в комнату, схватили его и повели к двери.

– Помните! –
крикнул ему вслед Тейт. – Это ни в коем случае не обесценивает того, что
вы пережили!

При всей
своей озлобленности Саймон понимал, что Тейт сказал правду.

Потом он
очутился на улице.

Сначала
у него было одно желание – бежать с Земли, где коммерческих несообразностей
больше, чем может позволить себе нормальный человек. Он шел очень быстро, и ему
казалось, что Пенни шла рядом и ее лицо было удивительно красивым от любви к
нему, и к нему, к нему, и к тебе, и к тебе.

– Попытаете
счастья? – спросил управляющий.

– А
ну-ка, поставьте их! – сказал Альфред Саймон.

(перевод
Н.Евдокимова)