Роковые яйца повесть или рассказ

The Fatal Eggs (Russian: Роковые яйца, pronounced [rəkɐˈvɨjə ˈjæjtsə]) is a novella by Mikhail Bulgakov, a Soviet novelist and playwright whose most famous work is The Master and Margarita. It was written in 1924 and first published in 1925. The novel became quite popular, but was much criticised by most Soviet critics as a mockery of the Russian Revolution of 1917 and the leadership of Soviet Russia.

Background[edit]

By 1924, Bulgakov was relatively well known as a writer. He had published several short stories, including Dyavoliada, in some ways a precursor to Master and Margarita, and started publishing his first novel, The White Guard. The Fatal Eggs was finished in early October 1924^[1] and published in the Nedra journal in February 1925, then included in the short-story collection Diaboliad later that year. A shortened edition was also published in May–June 1925 in the Krasnaya Panorama journal, under the title The Ray of Life (Russian: Луч жизни).^[1] Bulgakov also read the novel on several occasions to various social gatherings, where it met with favorable reception.

Plot summary[edit]

The Fatal Eggs can be described as a satirical science fiction novel. Its main protagonist is an aging zoologist, Vladimir Ipatyevich Persikov, a specialist in amphibians. The narration begins in Moscow of 1928, which seems to have overcome the destructive effects of the Russian Civil War and is quite prosperous. After a long period of degradation, research at the Zoological Institute has revived. After leaving his microscope for several hours, Persikov suddenly noticed that the out-of-focus microscope produced a ray of red light; amoeba left under that light showed an impossibly increased rate of binary fission, reproducing at enormous speeds and demonstrating unusual aggression. Later experiments with large cameras — to produce a larger ray — confirmed that the same increased speed of reproduction applied to other organisms, such as frogs, which evolved and produced a next generation within two days. Persikov’s invention quickly becomes known to journalists, and eventually to foreign spies and to the GPU, the Soviet secret service. At the same time, the country is affected by an unknown disease in domesticated poultry, which results in a complete extinction of all chickens in the Soviet Russia, with the plague stopping at the nation’s borders. A sovkhoz manager Aleksandr Semenovich Rokk (whose name is also a pun on the novel’s title, Rok meaning fate) receives an official permission to confiscate Persikov’s equipment, and use the invention to attempt to restore the chicken populace to the pre-plague level. However, the chicken eggs which are imported from outside the country are, by a mistake, sent to Persikov’s laboratory while the reptile eggs destined for the professor end up in the hands of the farmers. As a result, Rokk breeds an enormous quantity of large and overly aggressive snakes, ostriches, and crocodiles which start attacking people. In the panic that follows, Persikov is killed by a mob — which blames him for the appearance of the snakes — and his cameras are smashed. The Red Army attempts to hold the snakes back, but only the coming of sub-zero weather in August—described as a deus ex machina—puts a stop to the snake invasion. In an earlier draft the novel ends with the scene of Moscow’s complete destruction by the snakes.^[2]

Analysis and critical reception[edit]

A number of influences on the novel can be detected. One of the sources behind The Fatal Eggs was H. G. Wells’s 1904 novel The Food of the Gods and How It Came to Earth, where two scientists discover a way to accelerate growth — which at first results in a plague of gigantic chickens, and eventually in an all-out war between people affected by growth and those who are not. The novel is in fact referenced in the text of the novel in a conversation between Persikov and his assistant.^[2] It has also been noted that the death of the snakes from cold weather though they successfully resisted the military force is reminiscent of the death of aliens from a pathogen bacteria in The War of the Worlds. Other influences may include rumours of «a giant reptile [in the Crimea], to capture which a regiment of Red Guards was deployed».^[2]

The events of The Fatal Eggs were usually seen as a critique of Soviet Russia. Indeed, there was a case to be made for Professor Persikov’s identification with Vladimir Ilyich Lenin (note the similarity in names), as both of them can be said to have unleashed destruction on Russia, and there seem to be similarities between them both in appearance and character.^[2][3] Chicken plague and the sanitary cordons that foreign countries established against it were seen as a parody of the ideas of internationalism and the policy of the Entente against it.^[2] Although Bulgakov was not repressed, from 1925 he was questioned by the GPU several times and was never allowed to leave the Soviet Union, possibly as a result of his negative image which was at least partly due to the publication of The Fatal Eggs.^[4] Although there were positive responses, upon the whole the novel was viewed as dangerous and anti-Soviet.^[4]

Bulgakov was aware that the story might be displeasing to the authorities – after presenting the story at a literary evening in late 1924, he wrote in his diary: ‘Is it a satire? Or a provocative gesture? … I’m afraid that I might be hauled off … for all these heroic feats.’ ^[5]

English translations[edit]

There are a number of English translations of The Fatal Eggs, including:

• Mirra Ginsburg, Grove Press, 1968, ISBN 978-0-8021-3015-0 ^[6]
• Carl Proffer, in Diaboliad, Indiana University Press, 1972, ISBN 978-0-25311605-5
• Hugh Aplin, Hesperus Press, 2003, ISBN 978-1-84391-063-3 ^[7]
• Michael Karpelson, Translit Publishing, 2010, ISBN 978-0-9812695-2-8 ^[8]

Film, TV or theatrical adaptations[edit]

A film adaptation directed by Sergei Lomkin was released in 1996. The cast included Oleg Yankovsky.

On April 17, 1981 the CBC Radio program Nightfall broadcast an adaptation.

A two-part Italian TV adaptation was broadcast by RAI in 1977.

Footnotes[edit]

See also[edit]

• 1925 in science fiction

References[edit]

• (in English) The Fateful Eggs, translated by Kathleen Gook-Horujy at Lib.ru.
• (in Russian) The original text at Lib.ru.
• (in Russian) The Fatal Eggs article in Bulgakov Encyclopedia at www.bulgakov.ru
• 1996 film profile at IMDb.

The Fatal Eggs (Russian: Роковые яйца, pronounced [rəkɐˈvɨjə ˈjæjtsə]) is a novella by Mikhail Bulgakov, a Soviet novelist and playwright whose most famous work is The Master and Margarita. It was written in 1924 and first published in 1925. The novel became quite popular, but was much criticised by most Soviet critics as a mockery of the Russian Revolution of 1917 and the leadership of Soviet Russia.

Background[edit]

By 1924, Bulgakov was relatively well known as a writer. He had published several short stories, including Dyavoliada, in some ways a precursor to Master and Margarita, and started publishing his first novel, The White Guard. The Fatal Eggs was finished in early October 1924^[1] and published in the Nedra journal in February 1925, then included in the short-story collection Diaboliad later that year. A shortened edition was also published in May–June 1925 in the Krasnaya Panorama journal, under the title The Ray of Life (Russian: Луч жизни).^[1] Bulgakov also read the novel on several occasions to various social gatherings, where it met with favorable reception.

Plot summary[edit]

The Fatal Eggs can be described as a satirical science fiction novel. Its main protagonist is an aging zoologist, Vladimir Ipatyevich Persikov, a specialist in amphibians. The narration begins in Moscow of 1928, which seems to have overcome the destructive effects of the Russian Civil War and is quite prosperous. After a long period of degradation, research at the Zoological Institute has revived. After leaving his microscope for several hours, Persikov suddenly noticed that the out-of-focus microscope produced a ray of red light; amoeba left under that light showed an impossibly increased rate of binary fission, reproducing at enormous speeds and demonstrating unusual aggression. Later experiments with large cameras — to produce a larger ray — confirmed that the same increased speed of reproduction applied to other organisms, such as frogs, which evolved and produced a next generation within two days. Persikov’s invention quickly becomes known to journalists, and eventually to foreign spies and to the GPU, the Soviet secret service. At the same time, the country is affected by an unknown disease in domesticated poultry, which results in a complete extinction of all chickens in the Soviet Russia, with the plague stopping at the nation’s borders. A sovkhoz manager Aleksandr Semenovich Rokk (whose name is also a pun on the novel’s title, Rok meaning fate) receives an official permission to confiscate Persikov’s equipment, and use the invention to attempt to restore the chicken populace to the pre-plague level. However, the chicken eggs which are imported from outside the country are, by a mistake, sent to Persikov’s laboratory while the reptile eggs destined for the professor end up in the hands of the farmers. As a result, Rokk breeds an enormous quantity of large and overly aggressive snakes, ostriches, and crocodiles which start attacking people. In the panic that follows, Persikov is killed by a mob — which blames him for the appearance of the snakes — and his cameras are smashed. The Red Army attempts to hold the snakes back, but only the coming of sub-zero weather in August—described as a deus ex machina—puts a stop to the snake invasion. In an earlier draft the novel ends with the scene of Moscow’s complete destruction by the snakes.^[2]

Analysis and critical reception[edit]

A number of influences on the novel can be detected. One of the sources behind The Fatal Eggs was H. G. Wells’s 1904 novel The Food of the Gods and How It Came to Earth, where two scientists discover a way to accelerate growth — which at first results in a plague of gigantic chickens, and eventually in an all-out war between people affected by growth and those who are not. The novel is in fact referenced in the text of the novel in a conversation between Persikov and his assistant.^[2] It has also been noted that the death of the snakes from cold weather though they successfully resisted the military force is reminiscent of the death of aliens from a pathogen bacteria in The War of the Worlds. Other influences may include rumours of «a giant reptile [in the Crimea], to capture which a regiment of Red Guards was deployed».^[2]

The events of The Fatal Eggs were usually seen as a critique of Soviet Russia. Indeed, there was a case to be made for Professor Persikov’s identification with Vladimir Ilyich Lenin (note the similarity in names), as both of them can be said to have unleashed destruction on Russia, and there seem to be similarities between them both in appearance and character.^[2][3] Chicken plague and the sanitary cordons that foreign countries established against it were seen as a parody of the ideas of internationalism and the policy of the Entente against it.^[2] Although Bulgakov was not repressed, from 1925 he was questioned by the GPU several times and was never allowed to leave the Soviet Union, possibly as a result of his negative image which was at least partly due to the publication of The Fatal Eggs.^[4] Although there were positive responses, upon the whole the novel was viewed as dangerous and anti-Soviet.^[4]

Bulgakov was aware that the story might be displeasing to the authorities – after presenting the story at a literary evening in late 1924, he wrote in his diary: ‘Is it a satire? Or a provocative gesture? … I’m afraid that I might be hauled off … for all these heroic feats.’ ^[5]

English translations[edit]

There are a number of English translations of The Fatal Eggs, including:

• Mirra Ginsburg, Grove Press, 1968, ISBN 978-0-8021-3015-0 ^[6]
• Carl Proffer, in Diaboliad, Indiana University Press, 1972, ISBN 978-0-25311605-5
• Hugh Aplin, Hesperus Press, 2003, ISBN 978-1-84391-063-3 ^[7]
• Michael Karpelson, Translit Publishing, 2010, ISBN 978-0-9812695-2-8 ^[8]

Film, TV or theatrical adaptations[edit]

A film adaptation directed by Sergei Lomkin was released in 1996. The cast included Oleg Yankovsky.

On April 17, 1981 the CBC Radio program Nightfall broadcast an adaptation.

A two-part Italian TV adaptation was broadcast by RAI in 1977.

Footnotes[edit]

See also[edit]

• 1925 in science fiction

References[edit]

• (in English) The Fateful Eggs, translated by Kathleen Gook-Horujy at Lib.ru.
• (in Russian) The original text at Lib.ru.
• (in Russian) The Fatal Eggs article in Bulgakov Encyclopedia at www.bulgakov.ru
• 1996 film profile at IMDb.

• Полный текст
• Глава 1. Куррикулюм витэ профессора Персикова
• Глава 2. Цветной завиток
• Глава 3. Персиков поймал
• Глава 4. Попадья Дроздова
• Глава 5. Куриная история
• Глава 6. Москва в июне 1928 года
• Глава 7. Рокк
• Глава 8. История в совхозе
• Глава 9. Живая каша
• Глава 10. Катастрофа
• Глава 11. Бой и смерть
• Глава 12. Морозный бог на машине
• Примечания

Глава 1. Куррикулюм витэ профессора Персикова

16 апреля 1928 года, вече­ром, про­фес­сор зоо­ло­гии IV госу­дар­ствен­ного уни­вер­си­тета и дирек­тор зоо­ин­сти­тута в Москве Пер­си­ков вошел в свой каби­нет, поме­ща­ю­щийся в зоо­ин­сти­туте, что на улице Гер­цена. Про­фес­сор зажег верх­ний мато­вый шар и огляделся.

Начало ужа­са­ю­щей ката­строфы нужно счи­тать зало­жен­ным именно в этот зло­счаст­ный вечер, равно как пер­во­при­чи­ною этой ката­строфы сле­дует счи­тать именно про­фес­сора Вла­ди­мира Ипа­тье­вича Персикова.

Ему было ровно 58 лет. Голова заме­ча­тель­ная, тол­ка­чом, лысая, с пуч­ками жел­то­ва­тых волос, тор­ча­щими по бокам. Лицо гладко выбри­тое, ниж­няя губа выпя­чена впе­ред. От этого пер­си­ков­ское лицо вечно носило на себе несколько каприз­ный отпе­ча­ток. На крас­ном носу ста­ро­мод­ные малень­кие очки в сереб­ря­ной оправе, глазки бле­стя­щие, неболь­шие, росту высо­кого, суту­ло­ват. Гово­рил скри­пу­чим, тон­ким, ква­ка­ю­щим голо­сом и среди дру­гих стран­но­стей имел такую: когда гово­рил что-либо веско и уве­ренно, ука­за­тель­ный палец пра­вой руки пре­вра­щал в крю­чок и щурил глазки. А так как он гово­рил все­гда уве­ренно, ибо эру­ди­ция в его обла­сти у него была совер­шенно фено­ме­наль­ная, то крю­чок очень часто появ­лялся перед гла­зами собе­сед­ни­ков про­фес­сора Пер­си­кова. А вне своей обла­сти, т.е. зоо­ло­гии, эмбрио­ло­гии, ана­то­мии, бота­ники и гео­гра­фии, про­фес­сор Пер­си­ков почти нико­гда не говорил.

Газет про­фес­сор Пер­си­ков не читал, в театр не ходил, а жена про­фес­сора сбе­жала от него с тено­ром оперы Зимина в 1913 году, оста­вив ему записку такого содержания:

Невы­но­си­мую дрожь отвра­ще­ния воз­буж­дают во мне твои лягушки. Я всю жизнь буду несчастна из-за них.

Про­фес­сор больше не женился и детей не имел. Был очень вспыль­чив, но отход­чив, любил чай с морош­кой, жил на Пре­чи­стенке, в квар­тире из 5 ком­нат, одну из кото­рых зани­мала сухонь­кая ста­рушка, эко­номка Марья Сте­па­новна, ходив­шая за про­фес­со­ром как нянька.

В 1919 году у про­фес­сора отняли из 5 ком­нат 3. Тогда он заявил Марье Степановне:

– Если они не пре­кра­тят эти без­об­ра­зия, Марья Сте­па­новна, я уеду за границу.

Нет сомне­ния, что если бы про­фес­сор осу­ще­ствил этот план, ему очень легко уда­лось бы устро­иться при кафедре зоо­ло­гии в любом уни­вер­си­тете мира, ибо уче­ный он был совер­шенно пер­во­класс­ный, а в той обла­сти, кото­рая так или иначе каса­ется зем­но­вод­ных или голых гадов, и рав­ных себе не имел за исклю­че­нием про­фес­со­ров Уильяма Веккля в Кем­бри­дже и Джи­а­комо Бар­то­ло­мео Бек­кари в Риме. Читал про­фес­сор на 4 язы­ках, кроме рус­ского, а по-фран­цуз­ски и немецки гово­рил как по-рус­ски. Наме­ре­ния сво­его отно­си­тельно загра­ницы Пер­си­ков не выпол­нил, и 20‑й год вышел еще хуже 19-го. Про­изо­шли собы­тия, и при­том одно за дру­гим. Боль­шую Никит­скую пере­име­но­вали в улицу Гер­цена. Затем часы, вре­зан­ные в стену дома на углу Гер­цена и Мохо­вой, оста­но­ви­лись на 11 с 1/4, и, нако­нец, в тер­ра­риях зоо­ло­ги­че­ского инсти­тута, не вынеся всех пер­тур­ба­ций зна­ме­ни­того года, издохли пер­во­на­чально 8 вели­ко­леп­ных экзем­пля­ров квак­шей, затем 15 обык­но­вен­ных жаб и, нако­нец, исклю­чи­тель­ней­ший экзем­пляр жабы Суринамской.

Непо­сред­ственно вслед за жабами, опу­сто­шив­шими тот пер­вый отряд голых гадов, кото­рый по спра­вед­ли­во­сти назван клас­сом гадов бес­хво­стых, пере­се­лился в луч­ший мир бес­смен­ный сто­рож инсти­тута ста­рик Влас, не вхо­дя­щий в класс голых гадов. При­чина смерти его, впро­чем, была та же, что и у бед­ных гадов, и ее Пер­си­ков опре­де­лил сразу:

– Бес­кор­мица!

Уче­ный был совер­шенно прав: Власа нужно было кор­мить мукой, а жаб муч­ными чер­вями, но поскольку про­пала пер­вая, постольку исчезли и вто­рые. Пер­си­ков остав­ши­еся 20 экзем­пля­ров квакш попро­бо­вал пере­ве­сти на пита­ние тара­ка­нами, но и тара­каны куда-то про­ва­ли­лись, пока­зав свое злост­ное отно­ше­ние к воен­ному ком­му­низму. Таким обра­зом, и послед­ние экзем­пляры при­шлось выки­нуть в выгреб­ные ямы на дворе института.

Дей­ствие смер­тей и в осо­бен­но­сти Сури­нам­ской жабы на Пер­си­кова не под­да­ется опи­са­нию. В смер­тях он цели­ком почему-то обви­нил тогдаш­него нар­кома просвещения.

Стоя в шапке и кало­шах в кори­доре высты­ва­ю­щего инсти­тута, Пер­си­ков гово­рил сво­ему асси­стенту Ива­нову, изящ­ней­шему джентль­мену с острой бело­ку­рой бородкой:

– Ведь за это же его, Петр Сте­па­но­вич, убить мало! Что же они делают? Ведь они ж погу­бят инсти­тут! А? Бес­по­доб­ный самец, исклю­чи­тель­ный экзем­пляр Пипа аме­ри­кана, дли­ной в 13 сантиметров…

Дальше пошло хуже. По смерти Власа окна в инсти­туте про­мерзли насквозь, так что цве­ти­стый лед сидел на внут­рен­ней поверх­но­сти сте­кол. Издохли кро­лики, лисицы, волки, рыбы и все до еди­ного ужи. Пер­си­ков стал мол­чать целыми днями, потом забо­лел вос­па­ле­нием лег­ких, но не умер. Когда опра­вился, при­хо­дил два раза в неделю в инсти­тут и в круг­лом зале, где было все­гда, почему-то не изме­ня­ясь, 5 гра­ду­сов мороза, неза­ви­симо от того, сколько на улице, читал в кало­шах, в шапке с науш­ни­ками и в кашне, выды­хая белый пар, 8 слу­ша­те­лям цикл лек­ций на тему «Пре­смы­ка­ю­щи­еся жар­кого пояса». Все осталь­ное время Пер­си­ков лежал у себя на Пре­чи­стенке на диване, в ком­нате, до потолка наби­той кни­гами, под пле­дом, каш­лял и смот­рел в пасть огнен­ной печурке, кото­рую золо­че­ными сту­льями топила Марья Сте­па­новна, вспо­ми­нал Сури­нам­скую жабу.

Но все на свете кон­ча­ется. Кон­чился 20‑й и 21‑й год, а в 22‑м нача­лось какое-то обрат­ное дви­же­ние. Во-пер­вых: на месте покой­ного Власа появился Пан­крат, еще моло­дой, но пода­ю­щий боль­шие надежды зоо­ло­ги­че­ский сто­рож, инсти­тут стали топить поне­многу. А летом Пер­си­ков, при помощи Пан­крата, на Клязьме пой­мал 14 штук вуль­гар­ных жаб. В тер­ра­риях вновь заки­пела жизнь… В 23‑м году Пер­си­ков уже читал 8 раз в неделю – 3 в инсти­туте и 5 в уни­вер­си­тете, в 24‑м году 13 раз в неделю и, кроме того, на раб­фа­ках, а в 25‑м, вес­ной, про­сла­вился тем, что на экза­ме­нах сре­зал 76 чело­век сту­ден­тов и всех на голых гадах:

– Как, вы не зна­ете, чем отли­ча­ются голые гады от пре­смы­ка­ю­щихся? – спра­ши­вал Пер­си­ков. – Это про­сто смешно, моло­дой чело­век. Тазо­вых почек нет у голых гадов. Они отсут­ствуют. Так-то‑с. Сты­ди­тесь. Вы, веро­ятно, марксист?

– Марк­сист, – уга­сая, отве­чал зарезанный.

– Так вот, пожа­луй­ста, осе­нью, – веж­ливо гово­рил Пер­си­ков и бодро кри­чал Пан­крату: – Давай следующего!

Подобно тому, как амфи­бии ожи­вают после дол­гой засухи при пер­вом обиль­ном дожде, ожил про­фес­сор Пер­си­ков в 1926 году, когда соеди­нен­ная аме­ри­кано-рус­ская ком­па­ния выстро­ила, начав с угла Газет­ного пере­улка и Твер­ской, в цен­тре Москвы, 15 пят­на­дца­ти­этаж­ных домов, а на окра­и­нах – 300 рабо­чих кот­те­джей, каж­дый на 8 квар­тир, раз и навсе­гда при­кон­чив тот страш­ный и смеш­ной жилищ­ный кри­зис, кото­рый так тер­зал моск­ви­чей в годы 1919–1925.

Вообще это было заме­ча­тель­ное лето в жизни Пер­си­кова, и порою он с тихим и доволь­ным хихи­ка­ньем поти­рал руки, вспо­ми­ная, как он жался с Марьей Сте­па­нов­ной в 2 ком­на­тах. Теперь про­фес­сор все 5 полу­чил обратно, рас­ши­рился, рас­по­ло­жил две с поло­ви­ной тысячи книг, чучела, диа­граммы, пре­па­раты, зажег на столе зеле­ную лампу в кабинете.

Инсти­тут тоже узнать было нельзя: его покрыли кре­мо­вою крас­кой, про­вели по спе­ци­аль­ному водо­про­воду воду в ком­нату гадов, сме­нили все стекла на зер­каль­ные, при­слали 5 новых мик­ро­ско­пов, стек­лян­ные пре­па­ра­ци­он­ные столы, шары по 2000 ламп с отра­жен­ным све­том, рефлек­торы, шкапы в музей.

Пер­си­ков ожил, и весь мир неожи­данно узнал об этом, лишь только в декабре 1926 года вышла в свет бро­шюра: «Еще к вопросу о раз­мно­же­нии бляш­ко­но­сых или хито­нов», 126 стр., «Изве­стия IV Университета».

А в 1927‑м, осе­нью, капи­таль­ный труд в 350 стра­ниц, пере­ве­ден­ный на 6 язы­ков, в том числе и япон­ский: «Эмбрио­ло­гия пип, чес­ноч­ниц и лягу­шек». Цена 3 руб. Госиздат.

А летом 1928 года про­изо­шло то неве­ро­ят­ное, ужасное…

Глава 2. Цветной завиток

Итак, про­фес­сор зажег шар и огля­делся. Зажег рефлек­тор на длин­ном экс­пе­ри­мен­таль­ном столе, надел белый халат, позве­нел какими-то инстру­мен­тами на столе…

Мно­гие из 30 тысяч меха­ни­че­ских эки­па­жей, бегав­ших в 28‑м году по Москве, про­ска­ки­вали по улице Гер­цена, шурша по глад­ким тор­цам, и через каж­дую минуту с гулом и скре­же­том ска­ты­вался с Гер­цена к Мохо­вой трам­вай 16, 22, 48 или 53-го марш­рута. Отблески раз­но­цвет­ных огней забра­сы­вал в зер­каль­ные стекла каби­нета, и далеко и высоко был виден рядом с тем­ной и груз­ной шап­кой храма Хри­ста туман­ный, блед­ный месяч­ный серп.

Но ни он, ни гул весен­ней Москвы нисколько не зани­мали про­фес­сора Пер­си­кова. Он сидел на вин­тя­щемся трех­но­гом табу­рете и побу­рев­шими от табаку паль­цами вер­тел кре­ма­льеру вели­ко­леп­ного цей­сов­ского мик­ро­скопа, в кото­рый был зало­жен обык­но­вен­ный неокра­шен­ный пре­па­рат све­жих амеб. В тот момент, когда Пер­си­ков менял уве­ли­че­ние с 5 на 10 тысяч, дверь при­от­кры­лась, пока­за­лась ост­рень­кая бородка, кожа­ный нагруд­ник, и асси­стент позвал:

– Вла­ди­мир Ипа­тье­вич, я уста­но­вил бры­жжейку, не хотите ли взглянуть?

Пер­си­ков живо сполз с табу­рета, бро­сил кре­ма­льеру на пол­до­роге и, мед­ленно вертя в руках папи­росу, про­шел в каби­нет асси­стента. Там, на стек­лян­ном столе, полу­за­ду­шен­ная и обмер­шая от страха и боли лягушка была рас­пята на проб­ко­вом шта­тиве, а ее про­зрач­ные слю­дя­ные внут­рен­но­сти вытя­нуты из окро­вав­лен­ного живота в микроскоп.

– Очень хорошо, – ска­зал Пер­си­ков и при­пал гла­зом к оку­ляру микроскопа.

Оче­видно, что-то очень инте­рес­ное можно было рас­смот­реть в бры­жжейке лягушки, где, как на ладони вид­ные, по рекам сосу­дов бойко бежали живые кро­вя­ные шарики. Пер­си­ков забыл о своих аме­бах и в тече­нии полу­тора часов по оче­реди с Ива­но­вым при­па­дал к стеклу мик­ро­скопа. При этом оба уче­ных пере­бра­сы­ва­лись ожив­лен­ными, но непо­нят­ными про­стым смерт­ным словами.

Нако­нец Пер­си­ков отва­лился от мик­ро­скопа, заявив:

– Сво­ра­чи­ва­ется кровь, ничего не поделаешь.

Лягушка тяжко шевель­нула голо­вой, и в ее поту­ха­ю­щих гла­зах были явственны слова: «сво­лочи вы, вот что…»

Раз­ми­ная затек­шие ноги, Пер­си­ков под­нялся, вер­нулся в свой каби­нет, зев­нул, потер паль­цами вечно вос­па­лен­ные веки и, при­сев на табу­рет, загля­нул в мик­ро­скоп, пальцы он нало­жил на кре­ма­льеру и уже соби­рался дви­нуть винт, но не дви­нул. Пра­вым гла­зом видел Пер­си­ков мут­но­ва­тый белый диск и в нем смут­ных белых амеб, а посре­дине диска сидел цвет­ной зави­ток, похо­жий на жен­ский локон. Этот зави­ток и сам Пер­си­ков, и сотни его уче­ни­ков видели очень много раз и никто не инте­ре­со­вался им, да и неза­чем было. Цвет­ной пучок света лишь мешал наблю­де­нию и пока­зы­вал, что пре­па­рат не в фокусе. Поэтому его без­жа­лостно сти­рали одним пово­ро­том винта, осве­щая поле ров­ным белым све­том. Длин­ные пальцы зоо­лога уже вплот­ную легли на нарезку винта и вдруг дрог­нули и слезли. При­чи­ной этого был пра­вый глаз Пер­си­кова, он вдруг насто­ро­жился, изу­мился, налился даже тре­во­гой. Не без­дар­ная посред­ствен­ность на горе рес­пуб­лике сидела у мик­ро­скопа. Нет, сидел про­фес­сор Пер­си­ков! Вся жизнь, его помыслы сосре­до­то­чи­лись в пра­вом глазу. Минут пять в камен­ном мол­ча­нии выс­шее суще­ство наблю­дало низ­шее, мучая и напря­гая глаз над сто­я­щим вне фокуса пре­па­ра­том. Кру­гом все мол­чало. Пан­крат заснул уже в своей ком­нате в вести­бюле, и один только раз в отда­ле­нии музы­кально и нежно про­зве­нели стекла в шка­пах – это Ива­нов, уходя, запер свой каби­нет. За ним про­сто­нала вход­ная дверь. Потом уже послы­шался голос про­фес­сора. У кого он спро­сил – неизвестно.

        Повесть. Опубликована: Недра, М., 1925, № 6. Вошла в сборники: Булгаков М. Дьяволиада. М.: Недра, 1925 (2-е изд. — 1926); и Булгаков М. Роковые яйца. Рига: Литература, 1928. В сокращенном виде под названием «Луч жизни» повесть Р. я. печаталась: Красная панорама, 1925, .№.№ 19-22 (в № 22 — под названием «Роковые яйца»). Одним из источников фабулы Р. я. послужил роман английского писателя Герберта Уэллса (1866-1946) «Пища богов» (1904), где речь идет о чудесной пище, ускоряющей рост живых организмов и развитие интеллектуальных способностей у людей-гигантов, причем рост духовных и физических возможностей человечества приводит в романе к более совершенному миропорядку и столкновению мира будущего и мира прошлого — мира гигантов с миром пигмеев. У Булгакова, однако, гигантами оказываются не интеллектуально продвинутые человеческие индивидуумы, а особо агрессивные пресмыкающиеся. В Р. я. отразился и другой роман Уэллса — «Борьба миров» (1898), где завоевавшие Землю марсиане внезапно гибнут от земных микробов. У Булгакова же подступившие к Москве пресмыкающиеся становятся жертвой фантастических августовских морозов.

        Среди источников Р. я. есть и более экзотические. Так, живший в Коктебеле в Крыму поэт Максимилиан Волошин (Кириенко-Волошин) (1877-1932) прислал Булгакову вырезку из одной феодосийской газеты 1921 г., где говорилось «о появлении в районе горы Кара-Даг огромного гада, на поимку которого была отправлена рота красноармейцев». Послуживший прототипом Шполянского в «Белой гвардии» писатель и литературовед Виктор Борисович Шкловский (1893-1984) в своей книге «Сентиментальное путешествие» (1923) приводит слухи, циркулировавшие в Киеве в начале 1919 г. и, возможно, питавшие булгаковскую фантазию:

        «Рассказывали, что у французов есть фиолетовый луч, которым они могут ослепить всех большевиков, и Борис Мирский написал об этом луче фельетон «Больная красавица». Красавица — старый мир, который нужно лечить фиолетовым лучом. И никогда раньше так не боялись большевиков, как в то время. Рассказывали, что англичане — рассказывали это люди не больные, — что англичане уже высадили в Баку стада обезьян, обученных всем правилам военного строя. Рассказывали, что этих обезьян нельзя распропагандировать, что идут они в атаки без страха, что они победят большевиков.

        Показывали рукой на аршин от пола рост этих обезьян. Говорили, что когда при взятии Баку одна такая обезьяна была убита, то ее хоронили с оркестром шотландской военной музыки и шотландцы плакали.

        Потому что инструкторами обезьяньих легионов были шотландцы.

        Из России дул черный ветер, черное пятно России росло, «больная красавица» бредила».

        В Р. я. страшный фиолетовый луч пародийно превращен в красный луч жизни, наделавший тоже немало бед. Вместо похода на большевиков чудесных боевых обезьян, будто бы привезенных из-за границы, у Булгакова к Москве подступают полчища гигантских свирепых гадов, вылупившихся из присланных из-за границы яиц.

        В тексте Р. я. указаны время и место написания повести: «Москва, 1924 г., октябрь». Повесть существовала в первоначальной редакции, отличной от опубликованной. 27 декабря 1924 г. Булгаков читал Р. я. на собрании литераторов при кооперативном издательстве «Никитинские субботники». 6 января 1925 г. берлинская газета «Дни» в рубрике «Российские литературные новости» откликнулась на это событие: «Молодой писатель Булгаков читал недавно авантюрную повесть «Роковые яйца». Хоть она литературно незначительна, но стоит познакомиться с ее сюжетом, чтобы составить себе представление об этой стороне российского литературного творчества.

        Действие происходит в будущем. Профессор изобретает способ необыкновенно быстрого размножения яиц при помощи красных солнечных лучей… Советский работник, Семен Борисович Рокк, крадет у профессора его секрет и выписывает из-за границы ящики куриных яиц. И вот случилось так, что на границе спутали яйца гадов и кур, и Рокк получил яйца голоногих гадов. Он развел их у себя в Смоленской губернии (там и происходит все действие), и необозримые полчища гадов двинулись на Москву, осадили ее и сожрали. Заключительная картина — мертвая Москва и огромный змей, обвившийся вокруг колокольни Ивана Великого.

        Тема веселенькая! Заметно, впрочем, влияние Уэллса («Пища богов»). Конец Булгаков решил переработать в более оптимистическом духе. Наступил мороз, и гады вымерли…».

        Сам Булгаков в дневниковой записи в ночь на 28 декабря 1924 г. охарактеризовал свои впечатления» от чтения Р. я. на «Никитинских субботниках» следующим образом: «Когда шел туда — ребяческое желание отличиться и блеснуть, а оттуда — сложное чувство. Что это? Фельетон? Или дерзость? А может быть, серьезное? Тогда не выпеченное. Во всяком случае, там сидело человек 30 и ни один из них не только не писатель, но и вообще не понимает, что такое русская литература.

        Боюсь, что как бы не саданули меня за все эти подвиги «в места не столь отдаленные»… Эти «Никитинские субботники» — затхлая, советская рабская рвань, с густой примесью евреев». Вряд ли отзывы посетителей «Никитинских субботников», которых Булгаков ставил столь низко, могли заставить писателя изменить финал Р. я. В том, что первый, «пессимистический» конец повести существовал, сомневаться не приходится. Бывший сосед Булгакова по Нехорошей квартире писатель Владимир Лёвшин (Манасевич) (1904-1984) приводит тот же вариант финала, будто бы сымпровизированный Булгаковым в телефонном разговоре с издательством «Недра», когда текст еще не был готов: «…Повесть заканчивалась грандиозной картиной эвакуации Москвы, к которой подступают полчища гигантских удавов». Отметим, что по воспоминаниям секретаря редакции альманаха «Недра» П. Н. Зайцева (1889-1970) Булгаков сразу передал сюда Р. я. в готовом виде, и скорее всего воспоминания В. Лёвшина о «телефонной импровизации» финала — ошибка памяти. О существовании Р. я. с другим финалом сообщала Булгакову анонимная корреспондентка в письме 9 марта 1936 г. в связи с неизбежным снятием с репертуара пьесы «Кабала святош», называя среди того, что «пишется Вами, а м. б. и приписывается и передается», «вариант окончания» Р. я. и повесть «Собачье сердце» (не исключено, что вариант финала Р. я. был записан кем-то из присутствовавших на чтении 27 декабря 1924 г. и позднее попал в самиздат).

        Интересно, что реально существовавший «пессимистический» финал почти буквально совпал с тем, который был предложен писателем Максимом Горьким (Алексеем Максимовичем Пешковым) (1865-1936) уже после опубликования повести, вышедшей в свет в феврале 1925 г. 8 мая того же года он писал литератору Михаилу Леонидовичу Слонимскому (1897-1972): «Булгаков очень понравился мне, очень, но он не сделал конец рассказа. Поход пресмыкающихся на Москву не использован, а подумайте, какая это чудовищно интересная картина!» Очевидно, Горькому осталась неизвестна заметка в «Днях» 6 января 1925 г. и он не знал, что предлагавшийся им конец существовал в первой редакции Р. я. Булгаков так и не узнал этого горьковского отзыва, равно как и Горький не подозревал, что в дневнике Булгакова в записи 6 ноября 1923 г. автор Р. я. отозвался о нем очень высоко как о писателе и очень низко — как о человеке: «Я читаю мастерскую книгу Горького «Мои университеты» …Несимпатичен мне Горький как человек, но какой это огромный, сильный писатель и какие страшные и важные вещи говорит он о писателе».

        Очевидно, автор «Моих университетов» (1922) из своего западноевропейского «прекрасного далека» не представлял себе абсолютную нецензурность варианта финала с оккупацией Москвы полчищами гигантских пресмыкающихся. Булгаков же, скорее всего, это осознал и, то ли под давлением цензуры, то ли заранее предвидя ее возражения, переделал окончание Р. я.

        Несомненно, что, на счастье писателя, цензура видела в походе гадов на Москву в Р. я. только пародию на интервенцию 14 государств против Советской России в годы гражданской войны (гады-то иностранные, раз вылупились из заграничных яиц). Поэтому взятие полчищами пресмыкающихся столицы мирового пролетариата воспринималось цензорами лишь как опасный намек на возможное поражение СССР в будущей войне с империалистами и разрушение Москвы в этой войне. По этой же причине не была выпущена позднее, в 1931 г., пьеса «Адам и Ева», когда один из руководителей советской авиации Я. И. Алкснис (1897-1938) заявил, что пьесу ставить нельзя, поскольку по ходу действия гибнет Ленинград. В таком же контексте в Р. я. мог восприниматься курий мор, против которого сопредельные государства устанавливают кордоны. Под ним подразумевались революционные идеи СССР, против которых Антанта провозгласила политику санитарного кордона. Однако на самом деле «дерзость» Булгакова в Р. я., за которую он опасался попасть в «места не столь отдаленные», заключалась в другом, и система образов в повести в первую очередь пародировала несколько иные факты и идеи.

        Главный герой Р. я. — профессор Владимир Ипатьевич Персиков, изобретатель красного «луча жизни». Именно с помощью этого луча выводятся на свет чудовищные пресмыкающиеся, создающие угрозу гибели страны. Красный луч — это символ социалистической революции в России, совершенной под лозунгом построения лучшего будущего, но принесшей террор и диктатуру. Гибель Персикова во время стихийного бунта толпы, возбужденной угрозой нашествия на Москву непобедимых гигантских гадов, олицетворяет ту опасность, которую таил начатый В. И. Лениным и большевиками эксперимент по распространению «красного луча» на первых порах в России, а потом и во всем мире.

        Владимир Ипатьевич Персиков родился 16 апреля 1870 г., ибо в день начала действия Р. я. в воображаемом будущем 1928 г. 16 апреля ему исполняется 58 лет. Таким образом, главный герой — ровесник Ленина. 16 апреля — тоже дата неслучайная. В этот день (по н. ст.) в 1917 г. вождь большевиков вернулся в Петроград из эмиграции. Показательно, что ровно одиннадцать лет спустя профессор Персиков открыл чудесный красный луч. Для России таким лучом стал в 1917 г. приезд Ленина, на следующий день обнародовавшего знаменитые Апрельские тезисы с призывом к перерастанию «буржуазно-демократической» революции в социалистическую. Портрет Персикова тоже весьма напоминает портрет Ленина: «Голова замечательная, толкачом, с пучками желтоватых волос, торчащими по бокам… Персиковское лицо вечно носило на себе несколько капризный отпечаток. На красном носу старомодные маленькие очки в серебряной оправе, глазки блестящие, небольшие, росту высокого, сутуловат. Говорил скрипучим, тонким, квакающим голосом и среди других странностей имел такую: когда говорил что-либо веско и уверенно, указательный палец правой руки превращал в крючок и щурил глазки. А так как он говорил всегда уверенно, ибо эрудиция в его области у него была совершенно феноменальная, то крючок очень часто появлялся перед глазами собеседников профессора Персикова». От Ленина здесь — характерная лысина с рыжеватыми волосами, ораторский жест, манера говорить, наконец, вошедший в ленинский миф знаменитый прищур глаз. Совпадает и обширная эрудиция, которая, безусловно, у Ленина была, и даже иностранными языками Ленин и Персиков владеют одними и теми же, по-французски и по-немецки изъясняясь свободно. В первом газетном сообщении об открытии красного луча фамилия профессора была переврана репортером со слуха на Певсиков, что ясно свидетельствует о картавости Владимира Ипатьевича, подобно Владимиру Ильичу. Кстати, Владимиром Ипатьевичем Персиков назван только на первой странице Р. я., а потом все окружающие именуют его Владимир Ипатьич — почти Владимир Ильич.

        Cкрытый намек на Февральскую и Октябрьскую революцию содержится и в том эпизоде Р. я., где профессор Персиков «в 25-м, весной, прославился тем, что на экзаменах срезал 76 человек студентов, и всех на голых гадах: «Как, вы не знаете, чем отличаются голые гады от пресмыкающихся? — спрашивал Персиков… Стыдитесь. Вы, вероятно, марксист?» — «Марксист, — угасая, отвечал зарезанный». — «Так вот, пожалуйста, осенью». Здесь содержится явный намек на то, что проигравшие в мартовские «дни свободы», большевики оказались у власти осенью». А сходство «голых гадов» и «пресмыкающихся» видится писателю в том, что поддержавшие Октябрьский переворот беднейшие слои крестьянства и рабочего класса, да и интеллигенции («голытьба»), в дальнейшем с легкостью стали пресмыкаться перед новой властью.

        В ленинском контексте образа Персикова находит свое объяснение заграничное, а конкретно немецкое, — судя по надписям на ящиках, происхождение яиц гадов, которые потом под действием красного луча чуть не захватили (а в первой редакции Р. я. даже захватили) Москву. Известно, что Ленин и его товарищи после Февральской революции были переправлены из Швейцарии в Россию через Германию в запломбированном вагоне (недаром подчеркивается, что прибывшие к Рокку яйца, которые он принимает за куриные, кругом оклеены ярлыками). Любопытно, что уподобление большевиков гигантским гадам, идущим походом на Москву, было сделано еще в письме безымянной проницательной булгаковской читательницы в письме 9 марта 1936 г.: «Уважаемый Булгаков! Печальный конец Вашего Мольера Вы предсказали сами: в числе прочих гадов, несомненно, из рокового яйца вылупилась и несвободная печать».

        Среди прототипов Персикова был также известный биолог и патологоанатом Алексей Иванович Абрикосов (1875-1955), чья фамилия спародирована в фамилии главного героя Р. я. И спародирована она неслучайно, ибо как раз Абрикосов анатомировал труп Ленина и извлек его мозг. В Р. я. этот мозг как бы передан извлекшему его ученому, в отличие от большевиков, человеку мягкому, а не жестокому, и увлеченному до самозабвения зоологией, а не социалистической революцией.

        Не исключено, что к идее луча жизни в Р. я. Булгакова подтолкнуло знакомство с открытием в 1921 г. биологом Александром Гавриловичем Гурвичем (1874-1954) митогенетического излучения, под влиянием которого происходит митоз (деление клетки). Фактически митогенетическое излучение — это то же самое, что теперь называют модным термином «биополе». В 1922 или 1923 гг. А. Г. Гурвич переехал из Симферополя в Москву, и Булгаков мог даже встречаться с ним.

        Изображенный в Р. я. куриный мор — это, в частности, пародия на трагический голод 1921 г. в Поволжье. Персиков — товарищ председателя Доброкура — организации, призванной помочь ликвидировать последствия гибели куриного поголовья в СССР. Своим прототипом Доброкур явно имел Комитет помощи голодающим, созданный в июле 1921 г. группой общественных деятелей и ученых, оппозиционных большевикам. Во главе Комитета стали бывшие министры Временного правительства С. Н. Прокопович (1871-1955), Н. М. Кишкин (1864-1930) и видная деятельница партии меньшевиков Е. Д. Кускова (1869-1958). Советское правительство использовало имена участников этой организации для получения иностранной помощи, которая, правда, часто употреблялась совсем не для помощи голодающим, а для нужд партийной верхушки и мировой революции. Уже в конце августа 1921 г. Комитет был упразднен, а его руководители и многие рядовые участники — арестованы. Показательно что в Р. я. Персиков гибнет тоже в августе. Его гибель символизирует, среди прочего, и крах попыток непартийной интеллигенции наладить цивилизованное сотрудничество с тоталитарной властью. Стоящий вне политики интеллигент — это одна из ипостасей Персикова, тем более оттеняющая другую — пародийность этого образа по отношению к Ленину. В качестве такого интеллигента прототипами Персикова могли послужить знакомые и родственники Булгакова. В своих воспоминаниях вторая жена писателя Л. Е. Белозерская высказала мнение, что «описывая наружность и некоторые повадки профессора Персикова, М. А. отталкивался от образа живого человека, родственника моего, Евгения Никитича Тарновского», профессора статистики, у которого им одно время пришлось жить. Не исключено, что в фигуре главного героя Р. я. отразились и какие-то черты дяди Булгакова со стороны матери врача-хирурга Николая Михайловича Покровского (1868-1941), бесспорного прототипа профессора Преображенского в «Собачьем сердце».

        Существует и третья ипостась образа Персикова — это гениальный ученый-творец, открывающий галерею таких героев, как тот же Преображенский, Мольер в «Кабале святош» и «Мольере», Ефросимов в «Адаме и Еве», Мастер в «Мастере и Маргарите». В Р. я. Булгаков впервые в своем творчестве поставил проблему ответственности ученого и государства за использование открытия, могущего нанести вред человечеству. Писатель показал опасность того, что плоды открытия присвоят люди непросвещенные и самоуверенные, да еще обладающие неограниченной властью. При таких обстоятельствах катастрофа может произойти гораздо скорее, чем всеобщее благоденствие, что и показано на примере Рокка. Сама эта фамилия, возможно, родилась от сокращения РОКК — Российское Общество Красного Креста, в госпиталях которого Булгаков работал врачом в 1916 г. на Юго-Западном фронте первой мировой войны — первой катастрофы, которую на его глазах пережило человечество в XX в. И, разумеется, фамилия незадачливого директора совхоза «Красный луч» указывала на рок, злую судьбу.

        Критика после выхода Р. я. быстро раскусила скрытые в повести политические намеки. В архиве Булгакова сохранилась машинописная копия отрывка из статьи критика М. Лирова (М. И. Литвакова) (1880-1937) о творчестве Булгакова, опубликованной в 1925 г. в №5-6 журнала «Печать и революция». В этом отрывке речь шла о Р. я. Булгаков подчеркнул здесь наиболее опасные для себя места:

        «Но настоящий рекорд побил М. Булгаков своим «рассказом» «Роковые яйца». Это уже действительно нечто замечательное для «советского» альманаха.

        Профессор Владимир Ипатьевич Персиков сделал необычайное открытие — он открыл красный солнечный луч, под действием которого икринки, скажем, лягушек моментально превращаются в головастиков, головастики быстро вырастают в огромных лягушек, которые тут же размножаются и тут же приступают к взаимоистреблению. И так же относительно всяких живых тварей. Таковы были поразительные свойства красного луча, открытого Владимиром Ипатьевичем.

        Об этом открытии быстро узнали в Москве, несмотря на конспирацию Владимира Ипатьевича. Сильно заволновалась юркая советская печать (тут дается картинка нравов советской печати, любовно списанная с натуры… худшей бульварной печати Парижа, Лондона и Нью-Йорка) (сомневаюсь, что Лиров когда-нибудь бывал в этих городах и тем более был знаком с нравами тамошней прессы. — Б. С.). Сейчас зазвонили по телефону «ласковые голоса» из Кремля, и началась советская… неразбериха.

        А тут разразилось бедствие над советской страной: по ней пронеслась истребительная эпидемия кур. Как выйти из тяжелого положения? Но кто обычно выводит СССР из всех бедствий? Конечно, агенты ГПУ. И вот нашелся один чекист Рокк (Рок), который имел в своем распоряжении совхоз, и этот Рокк решил восстановить в своем совхозе куроводство при помощи открытия Владимира Ипатьевича.

        Из Кремля получился приказ профессору Персикову, чтобы он свои сложные научные аппараты предоставил во временное пользование Рокку для надобностей восстановления куроводства. Персиков и его ассистент, конечно, возмущены, негодуют. И действительно, как можно такие сложные аппараты предоставить профанам. Ведь Рокк может натворить бедствий. Но «ласковые голоса» из Кремля неумолимы. Ничего, чекист — он делать все умеет.

        Рокк получил аппараты, действующие при помощи красного луча и стал оперировать в своем совхозе. Но вышла катастрофа — и вот почему: Владимир Ипатьевич выписал для своих опытов яйца гадов, а Рокк для своей работы — куриные.

        Советский транспорт, натурально, все перепутал, и Рокк вместо куриных яиц получил «роковые яйца» гадов. Вместо кур Рокк развел огромных гадов, которые сожрали его, его сотрудников, окружающее население и огромными массами устремились на всю страну, главным образом на Москву, истребляя все на своем пути. Страна была объявлена на военном положении, была мобилизована Красная Армия, отряды которой погибали в геройских, но бесплодных боях. Опасность уже угрожала Москве, но тут случилось чудо: в августе внезапно ударили страшные морозы, и все гады погибли. Только это чудо спасло Москву и весь СССР.

        Но зато в Москве произошел страшный бунт, во время которого погиб и сам «изобретатель» красного луча, Владимир Ипатьевич. Толпы народные ворвались в его лабораторию и с возгласами: «Бей его! Мировой злодей! Ты распустил гадов!» — растерзали его.

        Все вошло в свою колею. Ассистент покойного Владимира Ипатьевича, хотя и продолжал его опыты, но снова открыть красный луч ему не удалось».

        Критик М. Лиров упорно называл профессора Персикова Владимиром Ипатьевичем, подчеркивая также, что он — изобретатель красного луча, т.е. как бы архитектор Октябрьской социалистической революции. Властям предержащим ясно давалось понять, что за Владимиром Ипатьевичем Персиковым проглядывает фигура Владимира Ильича Ленина, а Р. я. — пасквильная сатира на покойного вождя и коммунистическую идею в целом. М. Лиров акцентировал внимание возможных пристрастных читателей повести на том, что Владимир Ипатьевич погиб во время народного бунта, что убивают его со словами «мировой злодей» и «ты распустил гадов». Здесь можно было усмотреть намек на Ленина как провозглашенного вождя мировой революции, а также ассоциацию со знаменитой «гидрой революции», как выражались противники Советской власти (большевики, в свою очередь, говорили о «гидре контрреволюции»). Интересно, что в пьесе «Бег» (1928), оконченной в год, когда происходит действие в воображаемом будущем Р. я., «красноречивый» вестовой Крапилин называет вешателя Хлудова «мировым зверем». Картина гибели главного героя Р. я., пародирующего уже мифологизированного Ленина, от возмущенных «толп народных» (это возвышенно-патетическое выражение — изобретение критика, в булгаковской повести его нет) вряд ли могла понравиться тем, кто находился у власти в Кремле. И никакой Уэллс ни Лирова, ни других бдительных читателей обмануть не мог. В другом месте своей статьи о Булгакове критик утверждал, что «от упоминания имени его прародителя Уэллса, как склонны сейчас делать многие, литературное лицо Булгакова нисколько не проясняется. И какой же это, в самом деле, Уэллс, когда здесь та же смелость вымысла сопровождается совершенно иными атрибутами? Сходство чисто внешнее…» Отметим, что на самом деле связь здесь может быть еще более прямая: Г. Уэллс побывал в нашей стране и написал книгу «Россия во мгле» (1921), где, в частности, рассказал о встречах с Лениным и назвал большевистского вождя, вдохновенно говорившего о будущих плодах плана ГОЭЛРО, «кремлевским мечтателем»- словосочетание, широко распространившееся в англоязычных странах, а позднее обыгрываемое и опровергаемое в пьесе Николая Погодина (Стукалова) (1900-1962) «Кремлевские куранты» (1942). В Р. я. подобным «кремлевским мечтателем» изображен Персиков, отрешенный от мира и погруженный в свои научные планы. Правда, в Кремле он не сидит, но с кремлевскими вождями по ходу действия постоянно общается.

        М. Лиров, поднаторевший в литературных доносах (только ли литературных?), кстати, и сам благополучно сгинувший в очередной волне репрессий в 30-е годы, стремился прочесть и показать «кому следует» даже то, чего в Р. я. не было, не останавливаясь перед прямыми подтасовками. Критик утверждал, что сыгравший главную роль в разыгравшейся трагедии Рокк — чекист, сотрудник ГПУ. Тем самым делался намек, что в Р. я. спародированы реальные эпизоды борьбы за власть, развернувшейся в последние годы жизни Ленина и в год его смерти, где чекист Рок (или его прототип Ф. Э. Дзержинский (1877-1926), глава карательных органов) оказывается заодно с некоторыми «ласковыми голосами» в Кремле и приводит страну к катастрофе своими неумелыми действиями. На самом деле в Р. я. Рокк — совсем не чекист, хотя и проводит свои опыты в «Красном Луче» под охраной агентов ГПУ. Он — участник гражданской войны и революции, в пучину которой бросается, «сменив флейту на губительный маузер», а после войны «редактирует в Туркестане «огромную газету», сумев еще как член «высшей хозяйственной комиссии» прославиться «своими изумительными работами по орошению туркестанского края». Очевидный прототип Рокка — редактор газеты «Коммунист» и поэт Г. С. Астахов, один из главных гонителей Булгакова во Владикавказе в 1920-1921 гг. и его оппонент на диспуте о Пушкине (хотя сходство с Ф. Э. Дзержинским, с 1924 г. возглавлявшего Высший Совет Народного Хозяйства страны, при желании тоже можно усмотреть). В «Записках на манжетах» дан портрет Астахова: «смелый с орлиным лицом и огромным револьвером на поясе». Рокк, подобно Астахову, имеет своим атрибутом огромный револьвер — маузер, и редактирует газету, только не на туземном окраинном Кавказе, а в туземном же окраинном Туркестане. Вместо искусства поэзии, к которому считал себя причастным Астахов, поносивший Пушкина и считавший себя явно выше «солнца русской поэзии», Рокк привержен музыкальному искусству. До революции он — профессиональный флейтист, а потом флейта остается его главным хобби. Потому-то он пытается в конце, подобно индийскому факиру, заворожить игрой на флейте гигантскую анаконду, однако без какого-либо успеха. Отметим также, что в романе приятеля Булгакова по Владикавказу Юрия Слезкина (1885-1947) «Девушка с гор» (1925) Г. С. Астахов запечатлен в облике поэта Авалова, члена ревкома и редактора основной городской газеты осетинского ревкома, — юноши с бородой, в бурке и с револьвером.

        Если же принять, что одним из прототипов Рокка мог быть Л. Д. Троцкий, действительно проигравший борьбу за власть в 1923-1924 гг. (Булгаков отметил это в своем дневнике еще 8 января 1924 г.), то нельзя не подивиться совершенно мистическим совпадениям. Троцкий, как и Рокк, играл самую активную роль в революции и гражданской войне, будучи председателем Реввоенсовета. Параллельно он занимался и хозяйственными делами, в частности, восстановлением транспорта, но целиком на хозяйственную работу переключился после ухода в январе 1925 г. из военного ведомства. В частности, Троцкий короткое время возглавлял главный комитет по концессиям. Рокк прибыл в Москву и получил вполне заслуженный отдых в 1928 г. С Троцким подобное произошло почти тогда же. Осенью 1927 г. его вывели из ЦК и исключили из партии, в начале 1928 г. — сослали в Алма-Ату, и буквально через год он вынужден был навсегда покинуть пределы СССР, исчезнуть из страны. Надо ли говорить, что все эти события произошли после создания Р. я. М. Лиров писал свою статью в середине 1925 г., в период дальнейшего обострения внутрипартийной борьбы и, похоже, в расчете, что читатели не заметят, пытался приписать Булгакову ее отражение в Р. я., написанных почти годом ранее.

        Булгаковская повесть не осталась незамеченной и осведомителями ОГПУ. Один из них 22 февраля 1928 г. доносил: «Непримиримейшим врагом Советской власти является автор «Дней Турбиных» и «Зойкиной квартиры» Мих. Афанасьевич Булгаков, бывший сменовеховец. Можно просто поражаться долготерпению и терпимости Советской власти, которая до сих пор не препятствует распространению книги Булгакова (изд. «Недра») «Роковые яйца». Эта книга представляет собой наглейший и возмутительный поклеп на Красную власть. Она ярко описывает, как под действием красного луча родились грызущие друг друга гады, которые пошли на Москву. Там есть подлое место, злобный кивок в сторону покойного т. ЛЕНИНА, что лежит мертвая жаба, у которой даже после смерти осталось злобное выражение на лице (здесь имеется в виду гигантская лягушка, выведенная Персиковым с помощью красного луча и умерщвленная цианистым калием из-за своей агрессивности, причем «на морде ее даже после смерти было злобное выражение» — намек на тело Ленина, сохраняемое в мавзолее. — Б. С.). Как эта его книга свободно гуляет — невозможно понять. Ее читают запоем. Булгаков пользуется любовью молодежи, он популярен. Заработок его доходит до 30 000 р. в год. Одного налога он заплатил 4 000 р.

        Потому заплатил, что собирается уезжать за границу.

        На этих днях его встретил Лернер (речь идет об известном пушкинисте Н. О. Лернере (1877-1934). — Б. С.). Очень обижается Булгаков на Советскую власть и очень недоволен нынешним положением. Совсем работать нельзя. Ничего нет определенного. Нужен обязательно или снова военный коммунизм или полная свобода. Переворот, говорит Булгаков, должен сделать крестьянин, который наконец-то заговорил настоящим родным языком. В конце концов коммунистов не так уже много (и среди них «таких»), а крестьян обиженных и возмущенных десятки миллионов. Естественно, что при первой же войне коммунизм будет выметен из России и т. п. Вот они, мыслишки и надежды, которые копошатся в голове автора «Роковых яиц», собирающегося сейчас прогуляться за границу. Выпустить такую «птичку» за рубеж было бы совсем неприятно… Между прочим, в разговоре с Лернером Булгаков коснулся противоречий в политике Соввласти: — С одной стороны кричат — сберегай. А с другой: начнешь сберегать — тебя станут считать за буржуя. Где же логика».

        Разумеется, нельзя ручаться за дословную точность передачи неизвестным агентом разговора Булгакова с Лернером. Однако, вполне возможно, что именно тенденциозная интерпретация доносчиком Р. я. способствовала тому, что Булгакова так никогда и не выпустили за границу. В целом же то, что говорил писатель пушкинисту, хорошо согласуется с мыслями, запечатленными в его дневнике «Под пятой». Там, в частности, есть рассуждения о вероятности новой войны и неспособности Советской власти ее выдержать. В записи от 26 октября 1923 г. Булгаков привел свой разговор на эту тему с соседом-пекарем: «Поступки власти считает жульническими (облигации еtс.). Рассказал, что двух евреев комиссаров в Краснопресненском совете избили явившиеся на мобилизацию за наглость и угрозы наганом. Не знаю, правда ли. По словам пекаря, настроение мобилизованных весьма неприятное. Он же, пекарь, жаловался, что в деревнях развивается хулиганство среди молодежи. В голове у малого то же, что и у всех, — себе на уме, прекрасно понимает, что большевики жулики, на войну идти не хочет, о международном положении никакого понятия. Дикий мы, темный, несчастный народ». Очевидно, в первой редакции Р. я. захват иноземными гадами Москвы символизировал будущее поражение СССР в войне, которое в тот момент писатель считал неизбежным. Нашествие пресмыкающихся также олицетворяло эфемерность нэповского благополучия, нарисованного в фантастическом 1928 г. достаточно пародийно. Такое же отношение к нэпу автор Р. я. выразил в беседе с Н. О. Лернером, сведения о которой дошли до ОГПУ.

        На Р. я. были любопытные отклики и за границей. Булгаков сохранил в своем архиве машинописную копию сообщения ТАСС от 24 января 1926, озаглавленного «Черчилль боится социализма». Там говорилось, что 22 января министр финансов Великобритании Уинстон Черчилль (1874-1965), выступая с речью в связи с забастовками рабочих в Шотландии, указал, что «ужасные условия, существующие в Глазго, порождают коммунизм», но «мы не желаем видеть на нашем столе московские крокодиловые яйца (подчеркнуто Булгаковым — Б. С.). Я уверен, что наступит время, когда либеральная партия окажет всемерную помощь консервативной партии для искоренения этих доктрин. Я не боюсь большевистской революции в Англии, но боюсь попытки социалистического большинства самочинно ввести социализм. Одна десятая доля социализма, который разорил Россию, окончательно погубила бы Англию…» (В справедливости этих слов сегодня, семьдесят лет спустя, трудно усомниться).

        В Р. я. Булгаков спародировал В.Э. Мейерхольда, упомянув «театр имени покойного Всеволода Мейерхольда, погибшего, как известно, в 1927 году, при постановке пушкинского «Бориса Годунова», когда обрушились трапеции с голыми боярами». Эта фраза восходит к одному шуточному разговору в редакции «Гудка», который передает заведующий «четвертой полосы» этой газеты Иван Семенович Овчинников (1880-1967): «Начало двадцатых годов… Сидит Булгаков в соседней комнате, но свой тулупчик он почему-то каждое утро приносит на нашу вешалку. Тулупчик единственный в своем роде: он без застежек и без пояса. Сунул руки в рукава – и можешь считать себя одетым. Сам Михаил Афанасьевич аттестует тулупчик так:

        — Русский охабень. Мода конца семнадцатого столетия. В летописи в первый раз упоминается под 1377 годом. Сейчас у Мейерхольда в таких охабнях думные бояре со второго этажа падают. Пострадавших актеров и зрителей рынды отвозят в институт Склифосовского. Рекомендую посмотреть…»

        Очевидно, Булгаков предположил, что к 1927 г. — ровно через 550 лет после первого упоминания охабня в летописях, творческая эволюция Мейерхольда дойдет до того, что с актеров, играющих бояр, снимут охабни и оставят в чем мать родила, чтобы одна только режиссура и техника актерской игры заменяла все исторические декорации. Ведь говорил же Всеволод Эмильевич на одной из лекций в феврале 1924 г. о постановке «Годунова»: «…Дмитрий должен был непременно лежать на лежанке, непременно полуголый… даже тело непременно показать… сняв чулки, например, у Годунова, мы заставим иначе подойти ко всей трагедии…»

        Есть в Р. я. и другие пародийные зарисовки. Например та, где бойцы Первой Конной, во главе которой «в таком же малиновом башлыке, как и все всадники, едет ставший легендарным 10 лет назад, постаревший и поседевший командир конной громады» — Семен Михайлович Буденный (1883-1973), — выступают в поход против гадов с блатной песней, исполняемой на манер «Интернационала»:

        Ни туз, ни дама, ни валет,

        Побьем мы гадов, без сомненья,

        Четыре сбоку — ваших нет…

        Здесь нашел место реальный случай (или, по крайней мере, широко распространившийся в Москве слух). 2 августа 1924 г. Булгаков занес в дневник рассказ своего знакомого писателя Ильи Кремлева (Свена) (1897-1971) о том, что «полк ГПУ шел на демонстрацию с оркестром, который играл «Это девушки все обожают»«. В Р. я. ГПУ заменено на Первую Конную, и такая предусмотрительность, в свете цитированной выше статьи М. Лирова, оказалась совсем не лишней. Писатель, несомненно, был знаком со свидетельствами и слухами о нравах буденновской вольницы, отличавшейся насилиями и грабежами. Они были запечатлены в книге рассказов «Конармия» (1923) Исаака Бабеля (1894-1940) (правда, в несколько смягченном виде против фактов его же конармейского дневника). Вложить в уста буденновцев блатную песню в ритме «Интернационала» было вполне уместно. Любопытно, что в дневнике Булгакова последняя запись, сделанная более чем через полгода после выхода Р. я., 13 декабря 1925г., посвящена именно Буденному и характеризует его вполне в духе поющих блатной «Интернационал» бойцов Конармии в Р. я.: «Мельком слышал, что умерла жена Буденного. Потом слух, что самоубийство, а потом, оказывается, он ее убил. Он влюбился, она ему мешала. Остается совершенно безнаказанным. По рассказу, она угрожала ему, что выступит с разоблачением его жестокостей с солдатами в царское время, когда он был вахмистром». Степень достоверности этих слухов трудно оценить и сегодня.

        На Р. я. были в критике и положительные отклики. Так, Ю. Соболев в «Заре Востока» 11 марта 1925 г. оценивал повесть как наиболее значительную публикацию в 6-й книге «Недр», утверждая: «Один только Булгаков со своей иронически-фантастической и сатирически-утопической повестью «Роковые яйца» неожиданно выпадает из общего, весьма благонамеренного и весьма приличного тона». «Утопичность» Р. я. критик увидел «в самом рисунке Москвы 1928 года, в которой профессор Персиков вновь получает «квартиру в шесть комнат» и ощущает весь свой быт таким, каким он был… до Октября». Однако в целом советская критика отнеслась к Р. я. отрицательно как к явлению, противодействующему официальной идеологии. Цензура стала более бдительной по отношению к начинающему автору, и уже следующая повесть Булгакова «Собачье сердце» так и не была напечатана при его жизни. Также и секретарь американского посольства в Москве Чарльз Боолен, в середине 30-х годов друживший с Булгаковым, а в 50-е годы ставший послом в СССР, со слов автора Р. я. именно появление этой повести в своих воспоминаниях называл как веху, после которой критика всерьез обрушилась на писателя: «Coup de grace» (решающий удар (франц.) — Б. С.) был направлен против Булгакова после того, как он написал рассказ «Роковые яйца» (Как мы уже видели, автор часто называл Р. я. не повестью, а рассказом. — Б. С.)… Небольшой литературный журнал «Недра» напечатал рассказ целиком, прежде чем редакторы осознали, что это — пародия на большевизм, который превращает людей в монстров, разрушающих Россию и могущих быть остановленными только вмешательством Господа. Когда настоящее значение рассказа поняли, против Булгакова была развязана обличительная кампания». Р. я. пользовались большим читательским успехом и даже в 1930 г. оставались одним из наиболее спрашиваемых произведений в библиотеках.

        30 января 1926 г. Булгаков заключил договор с московским Камерным театром на инсценировку Р. я. Однако резкая критика Р. я. в подцензурной печати сделала перспективы постановки Р. я. не слишком обнадеживающими, и вместо Р. я. был поставлен «Багровый остров». Договор на эту пьесу, заключенный 15 июля 1926 г., оставлял инсценировку Р. я. как запасной вариант: «В случае, если «Багровый остров» не сможет по каким-либо причинам быть принятым к постановке Дирекцией, то М. А. Булгаков обязуется вместо него, в счет платы, произведенной за «Багровый остров», предоставить Дирекции новую пьесу на сюжет повести «Роковые яйца»…» «Багровый остров» появился на сцене в конце 1928 г., но был запрещен уже в июне 1929 г. В тех условиях шансы на постановку Р. я. исчезли полностью, и Булгаков к замыслу инсценировки больше не возвращался.

«Роковые яйца» (1924) — повесть, написанная М. А. Булгаковым в особенный период культурной жизни страны. Тогда многие произведения создавались только для того, чтобы мотивировать широкий круг населения на выполнение задач, необходимых выживания страны в критических условиях. Поэтому появилось множество разных авторов-однодневок, творения которых не задерживались в памяти читателей. На поток было поставлено не только искусство, но и наука. Тогда все передовые изобретения шли на службу промышленности и сельскому хозяйству, повышая их эффективность. Но научная мысль со стороны советской власти подвергалась идеологическому контролю, который (в том числе) высмеивает Булгаков в «Роковых яйцах».

История создания

Повесть создана в 1924 г., а события в ней разворачиваются в 1928 году. Первая публикация состоялась в журнале «Недра» (№6, 1925 г.). Работа имела разные названия — сначала «Луч жизни», кроме того, было ещё одно — «Яйца профессора Персикова» (смысл такого названия заключался в сохранении сатирического тона повести), но из этических соображений это название пришлось изменить.

Центральная фигура повести — профессор Персиков, отдалённо содержит в себе некоторые черты реальных прототипов — братьев-врачей Покровских, родственников Булгакова, один из которых жил и работал на Пречистенке.

Кроме того, в тексте не просто так упоминается Смоленская губерния, в которой разворачиваются события «Роковых яиц»: Булгаков работал там врачом и ненадолго приехал к Покровским в московскую квартиру. Положение советской страны в период военного коммунизма тоже родом из реальной жизни: тогда бывали перебои с продовольствием из-за нестабильной социально-политической обстановки, в управленческих структурах из-за непрофессионализма случались беспорядки, а новая власть пока ещё не справлялась полностью с контролем над общественной жизнью.

Булгаков в «Роковых яйцах» высмеивает как культурное, так и социально-политическое положение страны после революционного переворота.

Жанр и направление

Жанр произведения «Роковые яйца» — повесть. Для него характерны минимальное количество сюжетных линий и, как правило, сравнительно небольшой объём повествования (относительно романа).

Направление — модернизм. Хоть события, изложенные Булгаковым, фантастичны, действие происходит в реальном месте, персонажи (не только профессор Персиков, но и все остальные) тоже вполне жизнеспособные граждане новой страны. Да и научное открытие не является сказочным, у него лишь фантастические последствия. Но в целом повесть реалистична, хотя некоторые её элементы окрашены гротескно, сатирически.

Такое сочетание фантастики, реализма и сатиры характерно для модернизма, когда автор ставит смелые эксперименты над литературным произведением, обходя устоявшиеся классические нормы и каноны.

Само по себе модернистское направление появилось в особых условиях общественно-культурной жизни, когда прежние жанры и направления начинали устаревать, а искусство требовало новых форм, новых идей и способов выражения. «Роковые яйца» — как раз такое произведение, которое отвечало модернистским требованиям.

О чём?

«Роковые яйца» — повесть о гениальном открытии учёного — профессора зоологии Персикова, которое закончилось плачевно, как для окружающих, так и для самого учёного. Герой в своей лаборатории открывает луч, который можно получить только при особой комбинации зеркальных стёкол с пучками света. Этот луч влияет на живые организмы так, что они увеличиваются и начинают размножаться со сверхъестественной скоростью. Профессор Персиков и его ассистент Иванов не торопятся выпускать своё открытие «в свет» и считают, что ещё нужно поработать над ним и провести дополнительные эксперименты, так как последствия могут быть неожиданными и даже опасными. Однако сенсационная информация о «луче жизни» быстро проникает в прессу, записанная полуграмотным, но бойким журналистом Бронским, и, наполненная ложными, непроверенными фактами, распространяется в обществе.

Открытие против воли учёного становится известным. Персикова на московских улицах донимают журналисты, требуя рассказать об изобретении. Работать в лаборатории становится невозможно из-за шквала сотрудников прессы, приходит даже шпион, который за пять тысяч рублей пытается выведать у профессора тайну луча.

После этого дом и лабораторию Персикова охраняет НКВД, не впуская журналистов и таким образом обеспечивая профессору спокойную рабочую обстановку. Но скоро в стране случается эпидемия куриной инфекции, из-за которой людям категорически воспрещено есть кур, яйца, торговать живыми курами и куриным мясом. Создана даже чрезвычайная комиссия по борьбе с куриной чумой. Но в обход закона всё равно кто-то продаёт курятину и яйца, и вскоре за покупателями этой продукции приезжает «скорая».

Страна взволнована. По случаю эпидемии создаются злободневные произведения, отвечающие сиюминутным настроениям публики. Когда она начинает спадать, к профессору Персикову с особым документом из Кремля является заведующий показательным совхозом по фамилии Рокк, который при помощи «луча жизни» намерен возобновить куроводство.

Документ из Кремля оказывается распоряжением проконсультировать Рокка в использовании «луча жизни», и тут же раздаётся звонок из Кремля. Персиков категорически против того, чтобы использовать ещё не изученный до конца луч в куроводстве, но ему приходится отдать Рокку камеры, с помощью которых можно получить желаемый эффект. Герой увозит камеры в совхоз в Смоленской губернии и заказывает куриные яйца.

Вскоре в заграничной упаковке приходит три ящика яиц, необычных на вид, пятнистых. Рокк кладёт полученные яйца под луч и велит сторожу следить за ними, чтобы вылупившихся цыплят никто не украл. На следующий день обнаруживаются скорлупки от яиц, а цыплят нет. Завхоз винит во всём сторожа, хотя тот клянётся, что внимательно наблюдал за процессом.

В последней камере яйца ещё целы, и Рокк надеется, что хотя бы из них вылупятся цыплята. Он решил сделать перерыв и идёт с женой Маней купаться на пруд. На берегу пруда он замечает странное затишье, а затем на Маню кидается огромных размеров змея и поглощает её прямо на глазах у мужа. От этого он седеет и почти впадает в безумие.

До ГПУ доходит странная весть, что в Смоленской губернии творится что-то странное. Два агента ГПУ — Щукин и Полайтис отправляются в совхоз и застают там обезумевшего Рокка, который не может ничего толком объяснить.

Агенты обследуют здание совхоза — бывшую усадьбу Шереметева, и находят в оранжерее камеры с красноватым лучом и полчища огромных змей, рептилий и страусов. Щукин и Полайтис погибают в схватке с чудищами.

В редакции газет приходят странные сообщения из Смоленской губернии о непонятных птицах размером с коня, огромных рептилиях и змеях, а профессор Персиков получает ящики с куриными яйцами. В то же время ученый и его ассистент видят лист с экстренным сообщением об анакондах в Смоленской губернии. Тут же выясняется, что заказы Рокка и Персикова перепутали: завхоз получил змеиные и страусовые, а изобретатель куриные.

Персиков к тому времени изобретает специальный яд для умерщвления жаб, который потом пригождается для борьбы с огромными змеями и страусами.

Отряды Красной Армии, вооружённые газом, борются с этим бедствием, но Москва всё равно встревожена, и многие собираются бежать из города.

Обезумевшие люди врываются в институт, где работает профессор, разрушают его лабораторию, виня его во всех бедах и думая, что это он выпустил огромных змей, убивают его сторожа Панкрата, экономку Марью Степановну и его самого. Затем они поджигают институт.

В августе 1928 года внезапно наступает мороз, который губит последних змей и крокодилов, не добитых специальными отрядами. После эпидемий, которые были вызваны гниением трупов змей и людей, пострадавших от нашествия рептилий, к 1929 году наступает обычная весна.

Луч, открытый покойным Персиковым, получить больше не удаётся никому, даже его бывшему ассистенту Иванову — ныне ординарному профессору.

Главные герои и их характеристика

1. Владимир Ипатьевич Персиков — гениальный учёный, профессор зоологии, открывший уникальный луч. Герой выступает против использования луча, потому что его открытие ещё не проверено и не исследовано. Он осторожен, не любит излишней суеты и считает, что любое изобретение требует многолетних испытаний перед тем, как наступит пора для его эксплуатации. Из-за вмешательства в его деятельность работа всей его жизни погибает вместе с ним. Образ Персикова символизирует гуманизм и этику научного мышления, которым суждено погибнуть в условиях советской диктатуры. Одинокий талант противопоставляется непросвещенной и ведомой толпе, что не имеет собственного мнения, черпая его из газет. По Булгакову, невозможно построить развитое и справедливое государство без интеллектуальной и культурной элиты, которую изгнали из СССР глупые и жестокие люди, не имеющие ни знаний, ни одаренности, чтобы построить страну самостоятельно.
2. Пётр Степанович Иванов — ассистент профессора Персикова, который помогает ему в его экспериментах и восхищается его новым открытием. Однако он не такой талантливый учёный, поэтому ему не удаётся получить «луч жизни» после гибели профессора. Это образ приспособленца, который всегда готов присвоить достижения действительно значимого человека, даже если придется перешагнуть через его труп.
3. Альфред Аркадьевич Бронский — вездесущий, быстрый, ловкий журналист, полуграмотный сотрудник многих советских журналов и газет. Первым проникает в квартиру Персикова и узнаёт о его необычном открытии, затем распространяет эту новость повсюду против воли профессора, преукрашивая и искажая факты.
4. Александр Семёнович Рокк — бывший революционер, а ныне заведующий совхозом «Красный луч». Необразованный, грубый, но хитрый человек. Он посещает доклад профессора Персикова, где тот рассказывает об открытом им «луче жизни», и ему приходит в голову идея восстановить после эпидемии популяцию кур при помощи этого изобретения. Рокк в силу неграмотности не осознаёт всей опасности такого нововведения. Это символ нового типа людей, скроенного по мерилам новой власти. Несамостоятельный, глупый, трусливый, но, что называется, «пробивной» гражданин, который играет только по правилам советского государства: бегает по инстанциям, добивается разрешений, всеми правдами и неправдами пытается подстроиться под новые требования.

Темы

• Центральная тема — неосторожность людей в обращении с новыми научными изобретениями и непонимание опасности последствий такого обращения. Люди вроде Рокка мыслят узко и хотят добиться цели любыми средствами. Им наплевать, что будет после, их интересует только сиюминутная выгода от того, что может обернуться крахом завтра же.
• Вторая тема — социальная: неразбериха в управленческих структурах, из-за которой может произойти любое бедствие. Ведь если бы необразованный Рокк не был допущен заведовать совхозом, катастрофы не произошло бы.
• Третья тема — безнаказанность и огромное влияние средств массовой информации, безответственных погоне за сенсациями.
• Четвёртая тема — невежество, которое вылилось в непонимание многими людьми причинно-следственной связи и нежелание в ней разбираться (они обвиняют в наступившем бедствии профессора Персикова, хотя на самом деле виноват Рокк и власти, которые ему содействовали).

Проблематика

• Проблема авторитарной власти и ее губительного влияния на все сферы общества. Наука должна быть отделена от государства,  но это было невозможно в условиях советской власти: искаженная и упрощенная наука, подавляемая идеологией, демонстрировалась всем людям при помощи газет, журналов и других средств массовой информации.
• Кроме того, в «Роковых яйцах» обсуждается социальная проблема, которая заключается в неудачной попытке советского строя совместить научную интеллигенцию и остальные слои населения, далёких от науки вообще. Не зря в повести показано, как сотрудник НКВД (фактически представитель власти), охраняющий Персикова от журналистов и шпионов, находит общий язык с простым и безграмотным сторожем Панкратом. Автор подразумевает то, что они с ним на одном интеллектуальном уровне: разница лишь в том, что у одного есть особый значок под воротником куртки, а у другого нет. Автор намекает на то, насколько несовершенна такая власть, где недостаточно образованные люди пытаются контролировать то, в чем сами толком не разбираются.
• Немаловажная проблема повести — безответственность тоталитарной власти перед обществом, которую символизирует неосторожное обращение Рокка с «лучом жизни», где сам Рокк — это власть, «луч жизни» — способы воздействия государства на людей (идеология, пропаганда, контроль), а рептилии, пресмыкающиеся и страусы, вылупившиеся из яиц — само общество, сознание которого исковеркано и повреждено. Совсем другой, более разумный и рациональный способ управления обществом символизирует профессор Персиков и его научные эксперименты, требующие осторожности, учёта всех тонкостей и внимательности. Однако именно этот способ искореняется и исчезает вовсе, потому что толпа ведома и не желает самостоятельно разбираться в тонкостях политики.

Смысл

«Роковые яйца» — своеобразная сатира на советскую власть, на её несовершенство в силу её новизны. СССР — это словно одно большое, не проверенное на опыте, а потому опасное для общества изобретение, обращаться с которым пока что не умеет никто, из-за чего происходят различные неполадки, сбои и катастрофы. Общество в «Роковых яйцах» — это подопытные животные в лаборатории, подвергающиеся безответственным и недобросовестным экспериментам, которые служат явно не на пользу, а во вред. Необразованные люди допускаются к управлению этой лабораторией, им доверяются серьёзные задачи, выполнять которые они не в силах из-за неумения ориентироваться в социальных, научных и других сферах жизни. Вследствие этого из подопытных граждан могут получиться моральные чудовища, что приведёт к необратимым катастрофическим последствиям для страны. В то же время непросвещенная толпа безжалостно обрушивается на тех, кто реально может помочь ей преодолеть трудности, кто умеет пользоваться изобретением национального масштаба. Интеллектуальная элита истребляется, но заменить ее некем. Весьма символично, что после смерти Персикова уже никто не может восстановить утраченное вместе с ним изобретение.

Критика

А. А. Платонов (Климентов), рассматривал это произведение как символ осуществления революционных процессов. Согласно Платонову, Персиков — это создатель революционной идеи, его ассистент Иванов — тот, кто эту идею осуществляет, а Рокк — это тот, кто решил ради собственной выгоды использовать идею революции в искажённом виде, а не так, как положено (ради общей пользы) — в результате пострадали все. Персонажи «Роковых яиц» ведут себя так, как описал однажды Отто фон Бисмарк (1871 — 1898): «Революцию подготавливают гении, осуществляют фанатики, а плодами её пользуются проходимцы». Некоторые критики считали, что «Роковые яйца» написаны Булгаковым ради забавы, но члены РАПП (Российской ассоциации пролетарских писателей) негативно отнеслись к книге, достаточно быстро рассмотрев в этом произведении политическую подоплёку.

Филолог Борис Соколов (р. 1957) пытался выяснить, какие прототипы были у профессора Персикова: это может быть советский биолог Александр Гурвич, но если исходить из политического смысла повести, то это — Владимир Ленин.

Автор: Елизавета Гришанова

Интересно? Сохрани у себя на стенке!

Действие происходит в СССР летом 1928 г. Владимир Ипатьевич Персиков, профессор зоологии IV государственного университета и директор Московского зооинститута, совершенно неожиданно для себя делает научное открытие огромной важности: в окуляре микроскопа при случайном движении зеркала и объектива он видит необыкновенный луч — «луч жизни», как называет его впоследствии ассистент профессора приват-доцент Петр Степанович Иванов. Под воздействием этого луча обычные амёбы ведут себя страннейшим образом: идёт бешеное, опрокидывающее все естественнонаучные законы размножение; вновь рождённые амёбы яростно набрасываются друг на друга, рвут в клочья и глотают; побеждают лучшие и сильнейшие, и эти лучшие ужасны: в два раза превышают размерами обычные экземпляры и, кроме того, отличаются какой-то особенной злобой и резвостью.

При помощи системы линз и зеркал приват-доцент Иванов сооружает несколько камер, в которых в увеличенном виде вне микроскопа получает такой же, но более мощный луч, и учёные ставят опыты с икрой лягушек. В течение двух суток из икринок вылупливаются тысячи головастиков, за сутки вырастающих в таких злых и прожорливых лягушек, что одна половина тут же пожирает другую, а оставшиеся в живых за два дня безо всякого луча выводят новое, совершенно бесчисленное потомство. Слухи об опытах профессора Персикова просачиваются в печать.

В это же время в стране начинается странная, не известная науке куриная болезнь: заразившись этой болезнью, курица в течение нескольких часов погибает. Профессор Персиков входит в состав чрезвычайной комиссии по борьбе с куриной чумой. Тем не менее через две недели на территории Советского Союза вымирают все куры до одной.

В кабинете профессора Персикова появляется Александр Семенович Рокк, только что назначенный заведующим показательным совхозом «Красный луч», с «бумагой из Кремля», в которой профессору предлагается предоставить сконструированные им камеры в распоряжение Рокка «для поднятия куроводства в стране». Профессор предостерегает Рокка, говоря, что свойства луча ещё недостаточно хорошо изучены, однако Рокк совершенно уверен, что все будет в порядке и он быстро выведет прекрасных цыплят. Люди Рокка увозят три большие камеры, оставив профессору его первую, маленькую камеру.

Профессор Персиков для своих опытов выписывает из-за границы яйца тропических животных — анаконд, питонов, страусов, крокодилов. В то же время Рокк для возрождения куроводства также из-за границы выписывает куриные яйца. И происходит ужасное: заказы оказываются перепутанными, и в смоленский совхоз приходит посылка со змеиными, крокодильими и страусиными яйцами. Ни о чем не подозревающий Рокк помещает необыкновенно крупные и какие-то странные на вид яйца в камеры, и тут же в окрестностях совхоза умолкают все лягушки, снимаются с места и улетают прочь все птицы, включая воробьёв, а в соседней деревне начинают тоскливо выть собаки. Через несколько дней из яиц начинают вылупливаться крокодилы и змеи. Одна из змей, выросшая к вечеру до невероятных размеров, нападает на жену Рокка Маню, которая становится первой жертвой этого чудовищного недоразумения. Мгновенно поседевший Рокк, на глазах которого произошло это несчастье, явившись в управление ГПУ, рассказывает о чудовищном происшествии в совхозе, однако сотрудники ГПУ считают его рассказ плодом галлюцинации. Однако, приехав в совхоз, они с ужасом видят огромное количество гигантских змей, а также крокодилов и страусов. Оба уполномоченных ГПУ погибают.

В стране происходят ужасные события: артиллерия обстреливает можайский лес, громя залежи крокодильих яиц, в окрестностях Можайска идут бои со страусовыми стаями, огромные полчища пресмыкающихся с запада, юго-запада и с юга приближаются к Москве. Человеческие жертвы неисчислимы. Начинается эвакуация населения из Москвы, город полон беженцев из Смоленской губернии, в столице вводится военное положение. Бедный профессор Персиков погибает от рук разъярённой толпы, считающей его виновником всех обрушившихся на страну несчастий.

В ночь с 19 на 20 августа неожиданный и неслыханный мороз, достигнув −18 градусов, держится двое суток и спасает столицу от ужасного нашествия. Леса, поля, болота завалены разноцветными яйцами, покрытыми странным рисунком, но уже совершенно безвредными: мороз убил зародышей. На необозримых пространствах земли гниют бесчисленные трупы крокодилов, змей, страусов невероятных размеров. Однако к весне 1929 г. армия приводит все в порядок, леса и поля расчищает, а трупы сжигает.

О необыкновенном луче и катастрофе долго ещё говорит и пишет весь мир, тем не менее волшебный луч получить вновь уже никому не удаётся, не исключая и приват-доцента Иванова.