Обновлено: 10.01.2023
- ЖАНРЫ 360
- АВТОРЫ 282 500
- КНИГИ 670 947
- СЕРИИ 25 838
- ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 621 611
«Прошу обратить внимание на нашего соседа Павла Егорова. Он появился месяц назад с половиной, когда вы отдыхали в Крыму в очередном отпуске. По обмену с доплатой из Москвы. Старик Степанов умер, и сын
Степанов, который был прописан в доме, но никогда в нем не жил, только летом пасся на дедовых грядках, поменял дом на Москву, хотя у него и без того есть в Москве жилплощадь, только он там не прописан, у матери. И в результате махинации вместо спокойного и вежливого
Степанова теперь у нас вышеназванный Павел Егоров с женой.
Во-первых, о жене, которой рабский труд он, Егоров, использует.
Женщина она тихая и бездетная. Ходит не подымая глаз и всегда в черном платке, как монашка. Мы думаем, они секта. Она делает и по дому, и по огороду, и мы ни разу не видели, чтобы сам Егоров поколол дрова или принес воды, все хозяйство – на жене, а сам скрывается в сарае или гуляет по окрестностям и не здоровается. Что он делает в своем сарае, мы не знаем, сарай крепкий, без окон и щелей, из трубы идет дым и, так как ветер в нашу сторону, портит нам белье. Дым идет то черный, то зеленый, и дышать на крыльце невозможно, и яблони вянут. Вчера же, в одиннадцать тридцать утра, в сарае раздался взрыв. Егоров вышел из сарая как ни в чем не бывало и закурил, а на наши крики никак не реагировал, повернулся и ушел в дом. Мы думаем, что он фальшивомонетчик или готовит оружие для преступных банд, а милиция ноль внимания, хотя мы уже говорили в устной форме.
Просим обратить внимание и на Гаврилову Степаниду Сергеевну, которая торгует в гастрономе на станции и дала нам порченой колбасы
«Докторской» за два двадцать и меньше по весу. Но Егоров Павел – в первую очередь.
Семья Лапиковых. Дом 6 по улице Ветеранов. Егоров проживает дом 7.
20 августа 1981 года».
Участковый Василий Иванович Захаров вошел в калитку дома номер семь по улице Ветеранов под вечер двадцать второго. Женщина в черном платочке вешала белье на веревке между двух яблонь, которые старик
Степанов посадил сразу после войны. Яблони до сих пор плодоносили.
Одна была антоновка, ее плоды еще не созрели, другая – китайка; ее золотые яблочки уже давно были сняты и сварены, и варенье лежало в подполе в стеклянных банках, прозрачное и тягучее, как свежий мед.
На чистом крыльце сидел молодой мужчина, сухощавый и светлоглазый.
Вечер был прохладный, почти осенний; все уже отцвело, отошло и отдыхало в ожидании короткой зимней смерти. И мужчина на крыльце отдыхал, пошевеливая пальцами босых ног. Он, как земля, отработал и устал.
Мужчина курил, горел огонек его сигареты.
– Здравствуйте, – сказал милиционер и снял фуражку. – Не холодно вам босиком?
Востроносая, бледная женщина, как будто уже покойница, под своим черным платком, оставив сырую простынь, испуганно уставилась на участкового. Платок у нее был по самые брови.
– Ноги горят, – ответил мужчина, – находился.
– Ничего я тут с вами присяду? Я участковый ваш.
Василий Иванович сел рядом на ступеньку, мужчина протянул ему пачку сигарет.
Василий Иванович заглянул в пачку. И отказался:
– Я покрепче люблю.
Посидели, подымили. Женщина забросила простыню на веревку, расправила.
Вечер был тихий, безветренный.
– В сравнении с Москвой – конечно. Где вы проживали в Москве?
– Большой район, дальний. Вы на котором этаже жили?
– Далеко из окна видно?
– Не особенно. Дома кругом.
– У нас просторнее. Воздух.
Женщина, повесив белье, взяла опустевший таз и направилась с ним к крыльцу, мужчины раздвинулись, давая ей проход. Она прошла неслышно, опустив глаза. Веревка разноцветных прищепок висела на шее.
– На работу еще не устроились?
– Пойду на днях, уж август кончается, пора. Возьмут меня в вашу школу, как думаете?
– А по какому предмету?
– У вас и диплом имеется?
– А как же без диплома?
– Да нет, это я так, к слову. Не могут не взять, у них физику химичка ведет, такая нехватка кадров, а мужчин два человека в коллективе, физрук, он же труд ведет и НВП, и завхоз. У вас, я заметил, сарайчик в саду стоит?
– От прежнего хозяина наследство.
– Вы его подновили, я смотрю, крышу толем покрыли. И печурку поставили. Это я по трубе сужу. Что у вас там, если не секрет?
Мужчины погасили сигареты.
Тропинка шла в темной, уже ночной траве.
Сарай стоял в глубине сада, за кустами смородины. На двери висел замок.
Павел отворил дверь, вошел, щелкнул выключателем, и сарай осветился.
Василий Иванович шагнул за порог, огляделся. Старик Степанов держал здесь когда-то дрова и уголь. В те времена в щели сарая задувал ветер, сквозило закатное солнце, осыпалась с потолочных балок труха, крысы шуршали и, ничего не боясь, выходили навстречу. Нынче все преобразилось. Внутреннее пространство сарая словно увеличилось. Все щели в стенах были законопачены, гнилые доски заменены новыми.
Василий Иванович заметил:
– Как прекрасно сосной пахнет.
Посреди сарая на чисто выметенном земляном полу стоял тяжелый, простой стол. К краю столешницы были привинчены блестящие тиски.
Возле них лежал маленький кассетный магнитофон.
– Магнитофон для лилипутов, – сказал Василий Иванович, недавно читавший внуку книжку про этот народец. – Импортный? Я такого не видал.
– И никто не видал. Я его сам сделал недавно. Детали есть импортные, не спорю.
С балок свисала цепь, на ней крепилась лампа, и ее можно было поднять на цепи повыше или, наоборот, опустить, что Павел Егоров и продемонстрировал, и магнитофон осветился ярче.
Стена по правую руку от входа была занята прочными полками. На них чинно стояли самые разнообразные вещи: круглый медный шар, мотоциклетный двигатель, швейная машинка «Зингер», молочные бутылки, старые подметки, гвозди в жестянках, и много было еще различного хлама, содержащегося, правда, в чистоте и порядке. У стены по левую руку стоял большой самодельный шкаф с закрытыми дверцами.
– Я могу и телевизор собрать, не то что магнитофон. Починку любую могу. Хотите утюг, хотите автомобиль «Волга».
– Много к вам народу ходит чиниться?
– Я потому что своим был занят.
– Им? – указал Василий Иванович на магнитофон.
– В общем и целом.
Участковый обошел стол, приблизился к небольшой каменной печурке.
– То-то я чувствую, жарко здесь.
– Это я чайник грел. Я чай пью, когда работаю.
У печурки стояла двуручная корзина с углем.
– А где же вы на зиму дрова с угольком храните, если не здесь?
– Навес поставил с той стороны дома.
Василий Иванович открыл печурку. Угли уже прогорели.
– Чудеса: городской обыватель, а все тонкости деревенские знаете – и как печку сложить, и как протопить, и как не угореть, и как тепло удержать.
– Я мальчиком живал в деревне, у тетушки.
Василий Иванович вновь повернулся к печурке, открыл, поглядел на остывающий уголь.
– Я что-то запах не пойму. Как будто не только углем пахнет.
– Кислотой. Я металл протравливал и капнул.
– Это вы осторожнее. Не дай бог пожар. Или взрыв.
– Пожара не было, а взрыв, честно скажу, был небольшой на прошлой неделе. Больше не повторится.
Василий Иванович подошел к столу. Магнитофончик сиял в ярком свете металлическими частями.
– И хорошо звучит?
Павел Егоров нажал на кнопку. Раздался шум голосов, ропот толпы, из которого выступили ясно голоса: «Здравствуй, Валя». – «Здравствуй,
Елена Долгопят — Рассказы краткое содержание
Рассказы — читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Она кивнула. Взгляд у нее стал прямо как у нашего мальчика, отрешенный, и она сказала с удивительно нежной улыбкой:
– Сидят голодные без меня.
Разговаривали мы самым тихим шепотом, но, конечно, слепой мальчик все слышал.
У нее был дом в Загорске, трое детей в доме, муж, собака и кошка. Замуж она вышла рано, в девятнадцать лет. И в доме без нее было как без света и без тепла. Они все, дети ее и муж, и даже звери, сидели у окошка и глядели на дорогу, когда она появится. Казалось, и цветы на подоконнике ждут. Без нее было им скучно, ничего не хотелось.
Ездила она в Пушкино на рынок. В Загорске, конечно, тоже был рынок, но она почему-то любила ездить именно в Пушкино, почему-то нравился ей этот городок, и хотелось, чтобы они всей семьей там поселились в домишке на окраине. Бывает такая тяга к определенным местам, как и к людям.
Машина наша летела, Загорск близился.
Волосы у моей спутницы высохли и завились легкими кольцами, она думала о жителях своего дома и улыбалась. С рынка она везла тугой вилок капусты, свеклу и морковку.
– Начну сейчас щи варить, а они все в кухню придут возле плиты греться.
Возле тебя греться, – подумала я.
Внезапно взгляд девушки стал испуганным. Я проследила за ним.
Глаза нашего мальчика в зеркале. Эти глаза – видели, они глядели на девушку по-звериному жадно. Машина тормозила у Загорска.
Я помогла испуганной девушке отворить тугую дверцу, и она поспешила выбраться в холодную тьму. Ее лицо было первое, что увидел в жизни наш мальчик.
От Москвы мы жили далеко, в глухом месте, в большом доме, который окружал сад, удивительно унылый поздней осенью. Мать поминутно хватала сына за руку, чтобы он не споткнулся. Он усмехался и оглядывал мир.
– Боже мой, Боже мой, – говорила мать, – как жаль, что сейчас не весна, не лето, не сентябрь, не белый январь хотя бы. Ты видишь самую нищету Земли.
Мы с матерью заглядывали в его глаза, их взгляд мы впервые видели. Это был умный взгляд, немного рассеянный.
Мы прошли холодный сад и вошли в дом, и мальчик рассмотрел в электрическом свете то, что знал на ощупь, в том числе наши лица и свое.
За ужином зажгли свечи. Мальчик щурился на пламя, следил за высокими тенями на потолке. Мать говорила, что повезет его завтра в Москву, Кремль покажет. Взгляд мальчика был быстр и вдруг остановился.
Мне показалось, он засмотрелся на что-то, но нет, взгляд – погас. Мальчик стал как слепой, как прежде. Мать смолкла на полуслове, и так мы сидели молча, а мальчик – отрешенно. Мы для него перестали вдруг существовать. Он щипал бисквит и хмурил брови.
Эта женщина из машины сидела напротив него за большим столом, они двое были во всем доме. Взгляд у женщины был совершенно растерянный.
Он щипал бисквит, чай дымился. Она его не видела, он знал.
Волосы ее завивались в легкие кольца.
Вот женщина встала, и тень за ее спиной выросла.
Он смотрел, как она идет к окну, как пальцем трогает холодное стекло…
Что это был за дом, он и сам не знал, похож на родной, но строже. Потолки выше, и сад за окнами выше. Он казался непроходимым, этот сад.
Она обернулась и посмотрела вдруг прямо ему в глаза. Он знал, что не увидела, но испугался.
Глаза его ожили. Он отпил чай и нахмурился, – холодный. Я побежала ставить чайник. Я-то всегда буду ему повиноваться.
Наутро его мать встала засветло. Я возилась на кухне, и она взялась помогать, чтобы легче было ждать, когда он проснется.
Утро было тихое, серое, вода капала с веток в саду. Бродячая собачонка появилась под окном и тявкнула. Мир ждал, чтобы наш мальчик его увидел.
Он сказал, что никуда не поедет, ни в Москву, ни в Пушкино, ни в
Загорск, ни в Париж. И в лес не пойдет, и даже в сад не выйдет.
Дом – этого ему достаточно, и даже больше, чем надо. Ему, собственно, двух комнат достаточно.
– Ну хорошо, – спросила ошеломленная мать, – а что ты делать будешь в доме весь день?
Нет, он не будет читать книжки, и что такое телевизор, ему знать не интересно, и смотреть старые фотографии не хочется.
– Каприз, – сказала мать. – Пройдет.
Он так и не пожелал выйти, ни в этот день, ни в другой. Бродил по дому тихо, без цели. Иногда я вдруг видела его в темном углу со слепым взглядом. Все реже и реже оживал взгляд. Мы с матерью не могли понять, что происходит, страшно нам было.
Он следил за женщиной, за каждым ее движением в этом большом доме. Она не могла покинуть дом, потому что он так хотел. Она не могла его увидеть, и он мог не стесняться ее разглядывать.
Без четверти час Алексей Степанович поднялся со скамейки и отправился к эскалатору. Ему казалось, что он невидим. Люди обнаруживали его только при столкновении.
Метро к Новому году не украшают, не развешивают серебряные гирлянды и стеклянные шары, не пахнет в метро снегом и мороженым, оттаявшими елками, воском, праздником. Метро – суровое место. Грохочут поезда, сквозняки раскачивают люстры на тяжелых цепях… Говорят, раньше в метро были буфеты с шампанским и черным шоколадом, но не прижились.
Эскалатор вынес Алексея Степановича из-под земли. На улице было черно от тающего снега, ветрено. Алексей Степанович поднял воротник старого драпового пальто и побежал через скользкую дорогу в подворотню. В стене была железная дверь. Он взялся за ручку.
Дрожащий Алексей Степанович очутился в теплых потемках и перевел дух. Уже не спеша он поднялся на пять ступенек, отворил вторую дверь и очутился в светлом маленьком вестибюле. Вахтер за столом читал газету и курил. Сизый дым поднимался.
– Добрый день, – сказал Алексей Степанович.
– Добрый день, – откликнулся вахтер и стряхнул пепел в жестянку из-под ко-фе. – В гости к нам?
На столе у вахтера стоял не виданный Алексеем Степановичем приемник. Большой, деревянный, со стеклянной шкалой, за которой мерцал зеленый свет. Вахтер повернул черную ручку, и приемник тихо заговорил. Алексей Степанович вызвал лифт и сказал:
– Какой у вас приемник.
Не так уж и мало, – подумал Алексей Степанович, глядя на себя в зеркальную стену лифта, – с другой стороны – все еще впереди.
Алексей Степанович вздохнул, опустил воротник и расстегнул тяжелое пальто. Снял кепку. Лифт встал.
На дерматиновых дверях была надпись: «Посторонним вход воспрещен». Алексей Степанович отворил двери и вошел в темный узкий коридор. Пахло ванильными булочками. За столом у стены несколько человек пили кофе.
Фото: Татьяна Зарипова, РГБ
Рождественский рассказ — это небольшое произведение о чуде, которое случается в рождественский сочельник с людьми, попавшими в трудную жизненную ситуацию. Сочельник — последний день рождественского поста. В этот день христиане смиренны, совершают добрые дела, раздают милостыню. В финальной части рождественского рассказа добро обязательно побеждает злое, проблемы решаются, а герои получают необычные подарки.
Рождественский вертеп. Фото: Татьяна Зарипова, РГБ
Своими корнями рождественский рассказ уходит в средневековые мистерии Западной Европы — религиозные театры XIV — XV веков.
Под влиянием культуры западных стран в XVIII — XIX веках и в российских городах организовывались костюмированные балы и маскарады. Но такие развлечения были характерны для привилегированных слоев общества. Простые люди катались на санях, зажигали фейерверки, обряжались, колядовали и, конечно же, гадали.
Рождественская песнь в прозе / Ч. Диккенс; Пер. с англ. Н. Пушешникова. — Москва : «Польза» В. Антик и К°, [1912]. Ссылка
Ночь перед Рождеством. Фото: Татьяна Зарипова, РГБ
В нашей стране с незапамятных времен празднование главных зимних праздников и святочных дней удивительным образом сочетает в себе языческие обряды и христианские обычаи.
Ночь перед рождеством : [Повесть] / Н. Гоголь. — Нар. изд. — Москва : кн. маг. В. Думнова, п/ф «Насл. бр. Салаевых», 1887. Ссылка
Популярность рождественских (святочных) рассказов в России приходится на вторую половину XIX века — начало XX века. Традиционно их печатали на страницах массовых периодических изданий и для читателей они становились долгожданным подарком к празднику. Наибольший интерес вызвали произведения, под которыми стояли имена известных писателей: Дмитрия Васильевича Григоровича, Антона Павловича Чехова, Николая Семёновича Лескова, Александра Ивановича Куприна и других.
Ночь перед рождеством : [Повесть] / Н. Гоголь. — Нар. изд. — Москва : кн. маг. В. Думнова, п/ф «Насл. бр. Салаевых», 1887. Ссылка
Святочные рассказы Н. С. Лескова. — Санкт-Петербург ; Москва : т-во М. О. Вольф, 1886. Ссылка
Чтобы получить чудесную монету, нужно продать чёрную кошку строго за серебряный рубль. Только сделать это необходимо в рождественскую ночь и на пересечении четырёх дорог. После полезной покупки рубль возвращается в карман хозяина, а после бесполезной — исчезает навсегда.
Рассказ ведётся от первого лица. Мальчику Миколаше бабушка пообещала подарить неразменный рубль на Рождество. Ночью ему приснилось, что он получил от бабушки подарок и отправился на ярмарку, покупал подарки всем нуждающимся. Рубль неизменно возвращался к нему. Вдруг толпа окружила человека в жилете с блестящими пуговицами. Про Миколашу забыли. Чтобы вновь привлечь внимание всей ярмарки к своей особе, он готов купить жилет. по рублю за каждую пуговицу. Рубль исчез. Миколаша проснулся в слезах. Бабушка объяснила внуку, что неразменный рубль — это талант, данный человеку от рождения. Если использовать талант во благо, он будет крепнуть. Но если использовать во зло, то исчезнет. Таким образом, святочный рассказ служит не только для развлечения, но и для поучения.
Рождественская тема как неиссякаемый источник фантазийных сюжетов привлекала многих писателей. Но именно в русской литературе этот жанр становится более реалистичным. Постепенно в произведениях тема волшебства исчезала, но сохранялись темы детства, любви, прощения.
Мальчик у Христа на елке : рассказ Ф. М. Достоевского. — Санкт-Петербург : тип. А. С. Суворина, 1885. Ссылка
Никому не нужный Мальчик брёл по улицам готовящегося к празднику города. Ему было страшно и одиноко. Он заглядывал в окна, видел счастливых сытых детей, которые радовались рождественским подаркам, видел взрослых, сидящих за праздничным столом. В одной из подворотен Мальчик лёг на землю и, улыбаясь, умер. Христос пригласил его на ёлку, то есть в Царство Небесное. На ёлке у Христа Мальчик встретил множество детей, которые так же, как и он, умерли от голода и холода.
Несмотря на трагический финал, понятно, что смерть стала для Мальчика избавлением, поскольку в этом беспощадном мире у него не было будущего. Вырастая среди нищих, воров и алкоголиков, бедные детишки чаще всего повторяли несчастную судьбу родителей.
Сумасшедший звонарь : Святочный рассказ / Д. Н. Мамин-Сибиряк. — 2-е изд. — Москва : ред. журн. «Юная Россия», 1915. Ссылка
Рождественские (святочные) рассказы, наполненные светом Вифлеемской Звезды, проникнутые светлой грустью и верой в счастье, всегда считались тихим семейным чтением. Обязательно читайте в эти декабрьские дни что-нибудь зимнее, новогоднее, снежное!
Сделать это можно на сайте и в читальных залах Российской государственной библиотеки. Библиотека организует и тематические экскурсии, в рамках которых можно познакомиться с автографами русских писателей.
Фото: Татьяна Зарипова, РГБ
Анализ
Второй главный герой рассказа — Иван Андреевич Еременко — бывший парикмахер. Еще совсем недавно он продолжал оказывать услуги на дому, наш криминалист после родов даже обращалась к нему за помощью. Будучи некогда мастером своего дела, сейчас Иван Андреевич посвящает большую часть времени своей коллекции часов, в которой хранятся дорогие и чрезвычайно редкие экземпляры.
Кульминация рассказа — некий грабитель, абсолютно безликий, крадет несколько часов из потайной комнаты. О приметах грабителя, которого якобы в дверях дома видел Иван Андреевич, ничего не известно даже самому старику. Уверяя всех, что он чувствовал запах преступника, пожилой коллекционер не может даже узнать или описать этот запах.
Читайте также:
- Значение слова архитектура кратко
- Череп древнейшего человека кратко
- Гунны и китай кратко
- Постановление пленума вс от 27 сентября 2012 года 19 кратко
- Велимир хлебников биография кратко текст в картинках
Без четверти час Алексей Степанович поднялся со скамейки и отправился к эскалатору. Ему казалось, что он невидим. Люди обнаруживали его только при столкновении.
— Простите.
— Ничего.
Метро к Новому году не украшают, не развешивают серебряные гирлянды и стеклянные шары, не пахнет в метро снегом и мороженым, оттаявшими елками, воском, праздником. Метро — суровое место. Грохочут поезда, сквозняки раскачивают люстры на тяжелых цепях… Говорят, раньше в метро были буфеты с шампанским и черным шоколадом, но не прижились.
Эскалатор вынес Алексея Степановича из-под земли. На улице было черно от тающего снега, ветрено. Алексей Степанович поднял воротник старого драпового пальто и побежал через скользкую дорогу в подворотню. В стене была железная дверь. Он взялся за ручку.
Дрожащий Алексей Степанович очутился в теплых потемках и перевел дух. Уже не спеша он поднялся на пять ступенек, отворил вторую дверь и очутился в светлом маленьком вестибюле. Вахтер за столом читал газету и курил. Сизый дым поднимался.
— Добрый день, — сказал Алексей Степанович.
— Добрый день, — откликнулся вахтер и стряхнул пепел в жестянку из-под ко-фе. — В гости к нам?
— Да вот.
На столе у вахтера стоял не виданный Алексеем Степановичем приемник. Большой, деревянный, со стеклянной шкалой, за которой мерцал зеленый свет. Вахтер повернул черную ручку, и приемник тихо заговорил. Алексей Степанович вызвал лифт и сказал:
— Какой у вас приемник.
— Не видал такой?
— Нет.
— Мало жил.
Не так уж и мало, — подумал Алексей Степанович, глядя на себя в зеркальную стену лифта, — с другой стороны — все еще впереди.
Алексей Степанович вздохнул, опустил воротник и расстегнул тяжелое пальто. Снял кепку. Лифт встал.
На дерматиновых дверях была надпись: «Посторонним вход воспрещен». Алексей Степанович отворил двери и вошел в темный узкий коридор. Пахло ванильными булочками. За столом у стены несколько человек пили кофе.
— Привет, — сказал Алексей Степанович.
— Привет, — ответили они.
— Лешенька! — воскликнула немолодая маленькая женщина. — У нас сливки есть сегодня. Садись.
Алексей Степанович снял пальто и перекинул через спинку свободного стула. Озябшими руками он взял горячую чашку. Он ничего не говорил, его ни о чем не спрашивали. И опять он представлял себя невидимкой, слушающим не касающиеся его разговоры.
Говорили примерно вот что: ну вот и закончился год, и завтра будем уже встречать новый, надо приготовить что-нибудь необычное, салат из курицы с грибами. На работу выходить десятого. Десять свободных дней — это прекрасно, можно поехать на дачу и жить там, топить печь, ходить на лыжах. Звонил где-то телефон. Время шло. Из-за стола вставали и уходили.
За столом остались Алексей Степанович и немолодая женщина. Алексей Степанович встретился с ней глазами.
— Как твои дела, Лешенька?
— Ничего.
— Нашел что-нибудь?
— Ничего.
— А искал?
Алексей Степанович промолчал.
— Кофе еще будешь?
— Пожалуй.
— С утра ничего не ел, я думаю.
— У вас как дела, Надежда Васильевна?
— Ничего. Петька четверть с двумя тройками кончает. Зрение у меня все хуже. Говорят, скоро еще сокращение будет. Теперь я — первый кандидат… Знаешь, Лешенька, — сказала она вдруг совсем тихо, и Алексей Степанович поднял глаза.
Они были совсем одни в темном коридоре. Из приоткрытых дверей падал свет.
—… Мы ведь с тобой последний раз видимся в этом году. И потому давай выпьем за новый, хотя бы кофе выпьем. Я тебе скажу пожелание. Чтобы ты нашел себе хорошую работу, а для этого надо ее искать, надо, Лешенька, что же делать, надо ходить, думать, действовать. Скажи по чести, ты хоть куда-нибудь обращался за этот месяц?
Дома не знали, что Алексея Степановича сократили. Он вставал, как обычно, в пять тридцать. Он любил вставать, когда все в доме еще спят, даже в выходные дни. Ополоснув ледяной водой лицо, ставил чайник. Варил геркулес в маленькой кастрюле. В шесть пятнадцать включал радио, подводил часы. Радио будило мать и сына, пятилетнего Ванюшку. Они шли сонные к нему на кухню. Он заваривал пузатый чайник, ставил каждому чашку. Кашу они не ели в такую рань, а чай свежий за компанию с ним выпивали. Ванюша с молоком, а мать так, без сахара, разлюбила к старости сладкое. Когда Алексей Степанович уходил, они глядели ему вслед в окошко. Он оборачивался и махал им рукой.
Зима была сумрачная. Алексей Степанович заходил в магазины, в большие магазины, теплые. Заглядывал в витрины. Когда уставал, спускался под землю и там сидел до без четверти час, подобрав длинные ноги. Ему бы просидеть так лет пять и выйти, когда все уже о нем позабудут. Он был никто, нигде не значился, он был свободен.
Он сидел и упорно думал о себе. Был он уже не молод, но еще не стар. Он мог еще выучиться какой-нибудь профессии, например водить машину, как мечтал когда-то школьником в Чите. Ванюшке бы это понравилось. А мог бы одолжить денег у Надежды Васильевны и выучить немецкий язык и переводить с немецкого страшные готические романы. Мать была бы первая читательница. Можно даже поступить в институт и стать студентом, а по вечерам грузить на Москве-сортировочной вагоны.
Кто я? что я могу? — Алексей Степанович кусал губы. — Я даже плавать не умею, только ходить. Я не знаю нотной грамоты, я не могу ответить сыну, как устроен мир.
Горькие были мысли, невозможно было выйти из их круга.
Сынок рисует, а мне запах краски нравится, мне бы попробовать тоже рисовать…
В обеденный перерыв он приходил на свою прежнюю работу. Пил с прежними товарищами кофе. Они расспрашивали, как дела, давали советы, телефоны знакомых, глядели сочувственно, виновато, отстраненно и — осуждающе. Он должен был уже что-нибудь предпринять.
Расходились по рабочим местам. Он сидел еще некоторое время в темном коридоре. Вставал, мыл посуду, стряхивал крошки с клеенки, одевался, уходил, мотался по Москве до шестичасовой электрички.
— Куда сейчас? — спросила Надежда Васильевна.
— Куплю чего-нибудь к празднику. Ванюшке книжек с картинками, хорошей бумаги для рисования и машину, чтобы дверцы открывались, а колеса — на резине, матери жилет посмотрю шерстяной.
— Деньги-то есть?
— Под сокращение много дали.
— Могу одолжить.
— После, Надежда Васильевна, дай вам Бог здоровья.
Он купил зачем-то апельсины. Матери — четыре мотка шерсти на жилет; гуашь и альбом для рисования Ванюшке и машину на резиновом ходу. Народ был кругом праздничный, бойкий.
Не видимый никому Алексей Степанович вышел на площадь Ярославского вокзала. Зимние дни коротки, пришла уже ночь. Топтались у табло старухи со страшными лицами, шептали в уши:
— Водочки не желаете, молодой человек?
В темноте было плохо видно, и Алексей Степанович подошел к табло вплотную. Про его электричку не было сообщения. Он протиснулся к доске объявлений. Ничего не разглядел, и тут сказали по громкоговорителю, что его электричка отменяется.
Алексей Степанович побрел с двумя сумками вдоль платформ. На последней готовился к отправлению скорый поезд. Горели в вагонах желтые огни, из печей шел дым. Падал мокрый тяжелый снег, и Алексей Степанович спрятался под навес на платформе.
Вагоны поезда были чистые, синие, окна — с белыми занавесками. Фирменный поезд. «Москва — Чита». У Алексея Степановича заныло сердце. До следующей электрички был час. Ноги дрожали от усталости, руки с сумками окоченели. Проводницы не было у открытых дверей. И Алексей Степанович, оглянувшись, вошел в вагон.
Купе проводников было заперто. От титана шел жар. В коридоре лежала чистая узкая дорожка. Алексей Степанович отряхнул ноги и пошел по ней.
Он вошел в последнее купе и сел на мягкое сиденье у окна. Сумки поставил рядышком. В вагоне было так тепло, так тихо, что самому не хотелось шевелиться. В вазочке на столе стояла хвойная ветка.
Из коридора послышались голоса, грохот поклажи — начали входить пассажиры.
Как будто Алексей Степанович сидел в потайной пещере. Время шло, а он все был один. Обогрелся. Даже снял кепку и положил на колени, то есть — пошевелился. В окно он видел темную платформу, свет фонарей, подвижные тени людей. Хорошо быть пассажиром. Стучат колеса, катит поезд, земля летит, а ты закрываешь глаза.
Чьи-то шаги приближались. Алексей Степанович замер. Полуоткрытая дверь откатилась, и в купе вошел большой, в куртке нараспашку, человек. Он был похож на летчика-героя из старого фильма.
Поздоровался, поставил сумку на сиденье у стены, скинул куртку, достал из кармана джинсов белый платок и вытер лицо. Он сел напротив Алексея Степановича, расставив ноги, и — как будто задумался. Дышал он шумно, как после бега. Одет был удобно, чисто, выбрит — гладко и еле слышно пах хорошим одеколоном.
— Далеко вы едете? — спросил он вдруг Алексея Степановича.
— Да, — сказал Алексей Степанович.
— Храпите?
— Нет.
— Шампанское любите?
— Не особенно.
— Ну вот здравствуйте! Как же Новый год без шампанского? Неужели не выпьете за встречу один бокал? Или вы водку предпочитаете?
— Лучше шампанское.
— Слава Богу. Вы не болтливы, кажется?
— Да вроде.
— Других слушать любите? Некоторые очень любят разные истории слушать в поездах.
— Не знаю.
— Ну посмотрим. А в общем, вы, по-моему, идеальный попутчик. Давайте представимся. Я — Константин Григорьевич, журналист.
— Алексей Степанович, безработный.
Они пожали друг другу руки.
— Москвич?
— Почти.
— То есть?
— Недалеко от Москвы живу.
— А в Чите у вас кто?
— Все. — Алексей Степанович опустил глаза, не желая больше говорить.
Журналист понял. Он вынул из сумки очки, пачку газет, маленький приемник, шампанское. Приемник и шампанское поместил на столе. Надел очки, развернул газету… За несколько минут он стал приятен Алексею Степановичу. Алексей Степанович мог думать в его присутствии о своем.
Когда-то, тридцать лет назад, действительно были все в Чите, и мать и отец и приятели, и сам он там был тридцать лет назад.
Журналист перевернул страницу и сказал:
— Ну вот.
Алексей Степанович поднял голову. Платформа за окном медленно и тихо уходила назад. Алексей Степанович как будто совсем потерял силы быть реальным человеком, будто все происходило не с ним, как будто не он сидел беззаконно в скором поезде.
Поезд набирал скорость. Алексей Степанович сидел неподвижно и глядел в окно. Уже Москва-третья осталась позади. Колеса загрохотали — поезд гнал. Через полчаса он проскочит полустанок, где в маленькой квартире ждут Алексея Степановича мать и сын.
В купе вошла проводница в черной форме.
— Ваши билеты, граждане.
Алексей Степанович не шевелился. Журналист достал свой билет из синего джинсового кармана.
— Возьмите, голубушка. Чаем нас будете угощать?
— Обязательно. Постель брать будете?
— Как вас зовут, милая?
— Оля.
— Постель будем брать, Оленька. Меня Константином Григорьевичем зовут.
— Очень приятно.
Проводница смотрела на Алексея Степановича.
— Я без билета, — сказал Алексей Степанович.
— Что? — не поняла проводница.
— Так получилось. Но я могу купить. Прямо сейчас.
— Я билеты не продаю, — хмуро сказала проводница, — я сейчас бригадира вызову..
— Голубушка, — вмешался вдруг журналист, сквозь очки с большим интересом наблюдавший за Алексеем Степановичем. — Вы можете связаться со следующей станцией и заказать ему билет.
— Все-то вы знаете.
— Я должен все знать. Давайте деньги, — приказал он Алексею Степановичу, и Алексей Степанович поспешно вынул из внутреннего кармана пальто кошелек.
Отсчитали на билет до Читы.
— Постель брать будете?
— Да.
— Чай?
— Да.
— Бригадиру я все равно должна доложить, — сказала она журналисту.
— Докладывайте, — улыбнулся журналист, — что ж делать.
Проводница поднялась.
— Простите, — тихо сказал Алексей Степанович, — а телеграмму можно послать? Со станции.
— Конечно, — сказал журналист.
Текст телеграммы был следующий: «НЕ ВОЛНУЙТЕСЬ ВЫНУЖДЕН ЕХАТЬ ПОЗВОНЮ АЛЕКСЕЙ».
Алексей Степанович не видел, как проскочили его полустанок. Когда проводница вышла, поезд подходил к Загорску.
До Читы ехать четверо с лишком суток. Через Оку, Волгу, Енисей, Обь. Через леса, степи, горы, мимо озера Байкал, самого глубокого в мире.
Иногда они с журналистом выходили из теплого вагона и поражались чистоте снега и воздуха. Покупали у старух на полустанках горячую картошку и соленые огурцы. Картошку старухи держали в кастрюлях, укрытых в теплые одеяла.
И вот поезд ехал среди зимы, а они сидели в купе друг против друга и ели горячую с дымом картошку. Проводница приносила чай в граненых стаканах в подстаканниках, приемник говорил по-английски, — журналист учил язык, читал английскую книжку с видами старинного Лондона, иногда вслух. Алексей Степанович понимал мало. С другими пассажирами Алексей Степанович не знакомился.
На четвертые сутки, к ночи, когда уже зажегся в купе синий сумрачный свет и они забрались под теплые одеяла, Алексей Степанович спросил:
— Вы в Чите давно были?
— В прошлом году.
Алексей Степанович молчал.
— Спите? — спросил журналист.
— Нет.
Поезд шел ровно.
— Город как город, — сказал журналист. — Сопки. Вы где там жили?
— В центре. Напротив танка.
— Танк стоит.
Алексей Степанович молчал, и журналист закрыл глаза. Алексей Степанович долго не мог уснуть.
Прибыли к вечеру.
В Москве все черно в этот час, а здесь светло от чистого снега. И прожектора на вышках горели ярко. Поезд встал у первой платформы. Алексей Степанович был уже одет и готов к выходу. Журналист искал очки. Они лежали на верхней полке под светильником.
— Ну что ж, — сказал журналист, спрятал очки и взял сумку.
Алексей Степанович посторонился.
— Не ждите меня.
— Что такое?
— Я позже.
— Ну что ж, — журналист поглядел на Алексея Степановича и вышел из купе. Обернулся:
— До свиданья.
— До свиданья.
Полная тишина воцарилась в вагоне. Тогда Алексей Степанович взял свои сумки (апельсины все были съедены).
Он прошел пустым коридором по узкой дорожке. В отворенные двери шел морозный воздух и звуки: невнятный голос диспетчера, гудок машины, дальний ход поезда, женский смех. Алексей Степанович спустился по железным ступеням, прыгнул, поскользнулся на льду, упал.
Он очнулся в воздухе. Заплакал. Его поставили на обледеневший асфальт.
Мужчина в железнодорожной форме сел перед ним на корточки, заглянул в глаза.
— Ну ничего, подумаешь, до свадьбы заживет. Покажи-ка лоб.
Его прикосновение было горячим.
— Где ты живешь? Где твои родители?
Мокрое от слез лицо жгло на морозе.
— Проводить тебя до дому?
— Нет. — Он вытер нос рукавицей.
— Ты уверен?
— Я рядом живу. Я здесь всегда гуляю.
Будто во тьме самой глубокой памяти вспыхнул свет, и разом выступил весь этот город, и каменная мрачная гостиница, и вкус сладкого печенья в ее буфете, и молочный магазин на углу, и стеклянные бутылки в проволочных ящиках, и лицо продавщицы за витриной, и этот сквер, и весь в серебряном инее танк на огромном, как скала, постаменте, и тополь у ворот, и этот дом, и этот узкий, как колодец, подъезд с жаркими чугунными батареями под замерзшими окнами.
Дверь. Звонок. «Мама!»
Уже пришли первые гости. Мать поставила на стол лимонный пирог. Отец курил на балконе с Федором Николаевичем. Их длинные шинели висели в прихожей. У окна под самый потолок стояла елка. Алеша еще не знал, что это не елка, а молодая сосна. На макушке горела звезда, горели цветные лампочки, сверкала серебряная мишура, стеклянные шары, грецкие орехи в золотой фольге…
— Утром под елкой будут подарки, Дед Мороз приходит ночью, когда дети
спят. — Мать уводила его в спальню… Он не хотел уходить ото всех, капризничал.
Постель уже была разобрана. Мать уложила его, поцеловала. От нее пахло вином. Вышла, прикрыла дверь. Стало темно и тихо.
Алексей Степанович был сам собой и этим мальчиком одновременно, но мальчик не знал о его существовании. Мальчик должен прожить тридцать лет, чтобы узнать.
Тридцать лет, — думал Алексей Степанович, — за эти годы я что-нибудь придумаю.
Здесь даны основные сведения о повести-сказке Э. Гофмана «Щелкунчик и Мышиный король», представлено её краткое содержание для читательского дневника и пересказ, который можно читать по главам. Также дана краткая характеристика главных героев и других персонажей. В конце статьи указаны тема и идея этой сказки.
Краткие сведения о произведении
Повесть-сказку «Щелкунчик и Мышиный король» немецкий писатель Эрнст Теодор Амадей Гофман написал в 1816 году, тогда же она была опубликована в сборнике «Детские сказки». Эта сказка была написана под влиянием общения Гофмана с детьми своего друга. Имена их — Фриц и Мари — писатель дал главным героям Щелкунчика. В основе сюжета лежит противостояние Кукольного царства и Мышиного королевства.
Главные герои повести-сказки
- Щелкунчик — некрасивая игрушка, предназначенная для колки орехов. В неё был превращён юный племянник Дроссельмейера.
- Мари Штальбаум — семилетняя девочка с чутким, добрым сердцем и открытой душой.
- Мышиный король — повелитель Мышиного королевства, коварный и жестокий.
Другие персонажи
- Фриц Штальбаум — брат Мари, мальчик решительный и отважный.
- Дроссельмейер — чудак и искусник, мастер на все руки, крёстный Фрица и Мари, которые его очень любят.
Очень краткое содержание для читательского дневника
В канун Рождества детям советника медицины Штальбаума, Фрицу и Мари, родители дарят книжки и другие подарки: Мари получила кукол и кукольную посуду, а Фриц — деревянного коня и эскадрон оловянных гусар. Крёстный Дроссельмейер подарил им миниатюрный замок с передвигающимися кавалерами и дамами. Мари увидела под ёлкой ещё одну игрушку — некрасивого человечка, Щелкунчика, умеющего разгрызать орешки. Фриц дал ему слишком крепкие орехи, отчего у Щелкунчика выпало несколько зубов.
Перед сном, задержавшись около шкафа с подарками, Мари увидела битву армий Мышиного короля и Щелкунчика. Девочка хотела защитить Щелкунчика, но, почувствовав острую боль в руке, потеряла сознание.
Очнувшись в постели, Мари рассказала матери и доктору о сражении, но они принимают её рассказ за отголоски горячки от болезни. Крёстный приносит девочке отремонтированного Щелкунчика и рассказывает, что тот был его племянником, но королева Мышильда превратила его в маленького уродца. Чтобы Щелкунчик снова стал человеком, он должен одержать победу над Мышиным королём. Второе условие — нужно, чтобы его полюбила Прекрасная Дама.
Ею становится Мари, которая полюбила Щелкунчика, победившего Мышиного короля и показавшего ей волшебную страну. Родители её воспоминаниям о приключениях не верят. Однажды в доме Штальбаумов появился племянник Дроссельмейера. Он признался, что «перестал быть жалким Щелкунчиком». Мари стала его невестой, и на свадьбе танцевало множество прекрасных кукол.
Краткий пересказ по главам (более подробный, чем краткое содержание)
Ёлка
Вечером перед Рождеством двое детей советника медицины Штальбаума сидели в столовой и ждали, когда их позовут в гостиную, где родители наряжали ёлку. Франц и Мари гадали, что им подарит на Рождество крёстный Дроссельмейер, который к этому празднику всегда мастерил какую-нибудь затейливую красивую механическую игрушку. Думали и о том, какие подарки приготовили для них родители. Тут зазвонил колокольчик, двери распахнулись, и дети увидели сияющую ёлку.
Подарки
Вокруг неё лежало множество подарков: нарядные куклы, игрушечная посуда, красивое платьице, стоял целый полк маленьких гусар и великолепный деревянный конь. Крёстный Дроссельмейер подарил детям музыкальный замок с множеством зеркальных окон, с позолоченными крышами башен и передвигающимися в танце фигурками дам и кавалеров. Фриц и Мари любовались на чудо-замок, но потом монотонные движения фигурок по одному маршруту стали утомлять детей и они попросили крёстного дать человечкам больше свободы. Но Дроссельмейер ответил, что «механизм сделан раз и навсегда, его не переделаешь».
Любимец
Мари видит, что под ёлкой стоит «замечательный человечек». Он был не особенно красив, но зато умел «аккуратно разгрызать твёрдые орехи». Щелкунчик очень понравился девочке. Шалун Фриц нарочно давал ему большие орехи, и у игрушки сломалось несколько зубов. Мари пожалела Щелкунчика и стала его опекать.
Чудеса
Перед сном дети кладут свои игрушки в шкаф со стеклянными дверками. Фриц ушёл спать, а Мари задержалась, чтобы получше устроить раненого Щелкунчика. Вдруг из-под пола появились «семь мышиных голов в семи ярко сверкающих коронах» — это был Мышиный король, он вёл свою армию на бой с куклами из шкафа.
Битва
Щелкунчик стал командовать армией игрушек. Битва с мышами была ожесточённой. Храбрый Щелкунчик был окружён мышами. Мари, желая его спасти, кинула свою туфельку прямо в Мышиного короля. От волнения и боли в руке, порезанной стеклянным осколком от дверцы шкафа, девочка упала в обморок.
Болезнь
Утром Мари проснулась в своей кроватке. Она с волнением начала рассказывать о ночной битве игрушек с мышами, но никто ей не поверил, посчитали, что это лихорадочный бред от раны на руке. Девочке пришлось несколько дней лежать в постели и пить лекарства.
Крёстный Дроссельмейер пришёл проведать Мари. Он рассказал ей сказку о твёрдом орехе.
Сказка о твёрдом орехе
Принцесса Пирлипат с самого рождения была очень красивая, не было ребёнка прекраснее её.
Однажды король попросил королеву приготовить различные колбасы. Королева сама поджаривала сало и угостила им Мышильду, которая была королевой мышей. Но тут выскочила вся родня Мышильды и набросилась на приготовленное сало.
Король за это изгнал из дворца королеву мышей с её подданными. Мышильда пообещала отомстить.
Продолжение сказки о твёрдом орехе
Мышильда дождалась пока все няньки принцессы Перлипат заснули и превратила её в уродину. Придворному часовщику Дроссельмейеру был дан приказ вернуть принцессе её красоту. На это дан был ему месяц. Поговорив с придворным звездочётом, часовщик узнал, что принцессу освободить от заклятия способен лишь орех Кракатук, поданный принцессе особым образом. Причём преподнести его должен обязательно человек, который никогда ещё не брился и не носил сапог.
Конец сказки о твёрдом орехе
Найти орех Кракатук король поручил Дроссельмейеру, и тот, после пятнадцати лет поисков, отыскал его случайно в своём родном городе Нюрнберге. А под описание юноши, который должен преподнести орех принцессе, очень подходил его племянник Щелкунчик. Юноше удаётся расколдовать Перлипат, но на последнем шаге он споткнулся и мгновенно стал таким же уродцем, каким только что была принцесса.
Дядя и племянник
«Мари ни минуты не сомневалась уже во время рассказа», что всё это — чистая правда. Она очень расстроилась, что Дроссельмейер не помог своему племяннику.
Победа
Мышиный король принялся шантажировать Мари. Бедная девочка не выдержала и рассказала об этом Щелкунчику. Ночью тот убивает Мышиного короля и вручает Мари семь его золотых коронок.
Кукольное царство
Щелкунчик ведёт девочку в платяной шкаф, где оказалось чудесное Кукольное царство. Мари восхищается красотой Миндально-Изюмных ворот, Рождественского леса, апельсинового ручья. Множество других чудес, как в калейдоскопе, проносятся перед её глазами.
Столица
В столицу Кукольного царства, Конфетенбург, Мари и Щелкунчик отправились на колеснице-раковине, в которую были впряжены два «золоточашуйчатых дельфина».
В Марципановом замке Мари и сёстры Щелкунчика готовят чудесное сладкое кушанье, а храбрец повествует между тем «о страшной битве с полчищами Мышиного короля».
Заключение
Мари рассказала о своём путешествии в Кукольное царство родителям, но они только засмеялись. Девочка очень обиделась.
В доме Штальбаумов появляется нюрнбергский племянник крёстного Дроссельмейера. Когда юноша остался наедине с Мари, то сразу признался, что перестал быть уродливым Щелкунчиком благодаря ей. На просьбу юноши выйти за него замуж, Мари согласилась стать невестой. Через год расколдованный Щелкунчик увёз Мари в Кукольное царство.
Заключение к краткому пересказу
В повести-сказке Гофмана «Щелкунчик и Мышиный король» раскрывается тема борьбы добра и зла. Идея произведения состоит в том, что смелые защитники добра в конечном итоге побеждают зло.
В этой сказке нет грани между фантастическим миром и реальным. Она учит детей быть справедливыми, добрыми.
После ознакомления с кратким содержанием, которое может быть полезно для читательского дневника, рекомендуем прочесть это произведение полностью, чтобы узнать подробнее о чудесных приключениях его героев.
Короткие рассказы и небольшие по объему произведения для подготовки к итоговому сочинению 2021 по направлениям: «Забвению не подлежит», «Я и другие», «Разговор с собой», «Время перемен», «Между прошлым и будущим: портрет моего поколения»
М. А. Шолохов рассказ «Судьба человека» (55 минут)
Б. Л. Васильев рассказ «Экспонат № …» (50 минут)
В. П. Астафьев рассказ «Фотография, на которой меня нет» (35 минут)
Д. С. Лихачёв «Письма о добром и прекрасном»
Ю. В. Бондарев рассказ «Частица» (1 минута)
А. И. Пантелеев рассказ «Кожаные перчатки» (3 минуты)
А. Солженицын крохоток (рассказ) «Путешествуя вдоль Оки» (2 минуты)
Н. С. Лесков сказ «Левша» (50 минут)
В. С. Гроссман рассказ «Мама» (26 минут)
Р. Брэдбери рассказ «И грянул гром» (25 минут)
И. А. Бунин рассказ «Лапти» (4 минуты)
С. Беллоу рассказ «На память обо мне» (1ч 20 минут)
Ю. Буйда рассказ «Продавец добра» (3 минуты)
В. Богомолов рассказ «Первая любовь» (8 минут)
А. И. Приставкин рассказ «Фотографии» (2 минуты)
Р. Шекли рассказ «Лавка миров» (16 минут)
Н. Тэффи рассказ «Мой первый Толстой» (8 минут)
Н. В. Гоголь повесть «Шинель» (1 час)
В. Г. Короленко рассказ «В дурном обществе» (2 часа)
А. П. Чехов рассказы «Хамелеон» (6 минут), «Толстый и тонкий» (5 минут), «Смерть чиновника» (5 минут), «Размазня» (3 минуты), «В аптеке» (8 минут), «Беззащитное существо» (9 минут), «Человек в футляре» (25 минут), «Ионыч» (35 минут), «Тоска» (9 минут), «Скрипка Ротшильда» (20 минут)
К. Г. Паустовский рассказы «Теплый хлеб» (15 минут), «Телеграмма»(20 минут), «Попрыгунья» (45 минут)
А. И. Куприн рассказ «Чудесный доктор» («Добрый доктор») (20 минут), «Куст сирени» (13 минут)
М. Горький рассказ «Старуха Изергиль» (40 минут)
А. П. Платонов рассказ «Юшка» (14 минут), «Песчаная учительница» (12 минут)
А. Грин рассказ «Зеленая лампа» (9 минут)
В. Г. Распутин рассказ «Уроки французского» (55 минут)
Ф. А. Искандер рассказы «Тринадцатый подвиг Геракла» (30 минут), «Милосердие» (3 минуты)
Д. С. Лихачев «Письма о добром и прекрасном»
В. С. Гроссман рассказы «Жилица» (4 минуты), «Из окна автобуса» (5 минут)
И. С. Тургенев «Милостыня» (2 минуты), «Эгоист» (2 минуты), «Близнецы (стихотворения в прозе) (1 минута)
В. О. Богомолов рассказ «Кругом люди» (3 минуты)
А. Моруа рассказ «Фиалки по средам» (24 минуты)
Х. К. Андерсон рассказ «Девочка со спичками» (6 минут)
О. Генри рассказ «Мишурный блеск» (12 минут), «Последний лист» (15 минут)
К. Г. Паустовский рассказ «Заячьи лапы» (9 минут)
Ю. П. Казаков рассказ «Тихое утро» (20 минут)
Ю. Я. Яковлев рассказы «Багульник» (17 минут), «Собирающий облака» (17 минут), «Рыцарь Вася» (17 минут)
А. де Сент-Экзюпери повесть-сказка «Маленький принц» (2,5 часа)
Л. Н. Толстой рассказ «После бала» (22 минуты)
И. А. Бунин рассказы «Слепой» (4 минуты), «Цифры» (18 минут), «Лапти» (4 минуты)
О. Генри рассказ «Дары волхвов» (12 минут)
Дж. Лондон рассказ «Сказание о Кише» (14 минут), «Любовь к жизни» (40 минут)
Б. П. Екимов рассказ «Говори, мама, говори» (12 минут)
Л. Улицкая рассказ «Бумажная победа» (13 минут)
Б. Васильев рассказ «Великолепная шестерка» (24 минуты)
В. Осеева рассказ «Бабка» (18 минут)
Р. Брэдбери рассказы «Все мои враги мертвы» (9 минут), «Все лето в один день» (13 минут)
В. М. Шукшин рассказ «Срезал» (18 минут)
Ф. М. Достоевский рассказ «Сон смешного человека» (1 час)
И. С. Тургенев повесть «Дневник лишнего человека» (2 часа)
А. И. Куприн повесть «Гранатовый браслет» (2 часа), повесть «Молох» (2,5 часа)
А. П. Чехов рассказ «Черный монах» (1 час) «Пари» (16 минут)
И. А. Бунин рассказ «Солнечный удар» (13 минут)
А. Н. Островский драма «Бесприданница» (2 часа)
А. Вампилов пьеса «Утиная охота» (2 часа)
Э. А. По рассказ «Человек толпы» (20 минут)
Р. Бах повесть «Чайка по имени Джонатан Ливингстон» (1 час)
А. П. Платонов рассказ «Песчаная учительница» (12 минут)
Ю. П. Казаков рассказ «Тихое утро» (20 минут)
А. де Сент-Экзюпери повесть-сказка «Маленький принц» (2 ч 30 минут)
Ю. Я. Яковлев рассказ «Багульник» (17 минут)
Ю. Я. Яковлев рассказ «Разбуженный соловьями» (19 минут)
Ю. Я. Яковлев рассказ «Собирающий облака» (17 минут)
Л. Н. Толстой рассказ «После бала» (22 минуты)
В. П. Крапивин рассказ «Мокрые цветы» (1 час)
И. А. Бунин рассказ «Слепой» (3 минуты)
Дж. Лондон рассказ «Любовь к жизни» (47 минут)
А. П. Чехов рассказ «Скрипка Ротшильда» (20 минут)
Ю. Я. Яковлев рассказ «Рыцарь Вася» (13 минут)
И. А. Бунин рассказ «Цифры» (15 минут)
К. Г. Паустовский рассказ «Теплый хлеб» (15 минут)
В. Вересаев рассказ «Легенда» (2 минуты)
В. Астафьев рассказ «Зачем я убил коростеля?» (5 минут)
Р. Шекли рассказ «Лавка миров» (16 минут)
А. С. Пушкин повесть «Станционный смотритель» (25 минут)
Н. В. Гоголь повесть «Шинель» (1 час)
А. П. Чехов рассказы «Ионыч» (35 минут), «Пари» (16 минут), «Скрипка Ротшильда» (20 минут)
А. И. Куприн рассказ «Чудесный доктор» (20 минут)
Е. И. Носов повесть «Моя Джомолунгма» (1 час 20 минут)
А. И. Солженицын (жанр: крохоток, т.е. короткий рассказ) «Молния» (1 минута)
А. П. Платонов рассказ «Песчаная учительница» (12 минут)
Л. Н. Толстой рассказ «После бала» (22 минуты)
А. де Сент-Экзюпери повесть-сказка «Маленький принц» (2 часа 30 минут)
В. П. Крапивин рассказ «Мокрые цветы» (1 час)
Дж. Лондон рассказ «Сказание о Кише» (14 минут)
К. Г. Паустовский рассказ «Акварельные краски» (13 минут)
Б. П. Екимов рассказ «Говори, мама, говори» (12 минут)
Р. Бах повесть «Чайка по имени Джонатан Ливингстон» (1 час)
Е. Гришковец статья «Антитвиттер» (12 минут)
Е. И. Носов рассказ «Кукла (10 минут)
И. Полянская рассказ «Утюжок и мороженое» (19 минут)
Р. Шекли рассказ «Лавка миров» (16 минут)
В. Шукшин рассказ «Критики» (14 минут)
Ж. Жионо рассказ «Человек, который сажал деревья» (24 минуты)
Елена Долгопят рассказ «Часы» (9 минут)
Р. Брэдбери «Улыбка» (11 минут)
О. Генри «Мишурный блеск» (12 минут)
И. Лёвшин рассказ «Полет» (20 минут)
А. Жвалевский, Е. Пастернак повесть «Время всегда хорошее»
Рождественский рассказ
Без четверти час Алексей Степанович поднялся со скамейки и отправился к эскалатору. Ему казалось, что он невидим. Люди обнаруживали его только при столкновении.
– Простите.
– Ничего.
Метро к Новому году не украшают, не развешивают серебряные гирлянды и стеклянные шары, не пахнет в метро снегом и мороженым, оттаявшими елками, воском, праздником. Метро – суровое место. Грохочут поезда, сквозняки раскачивают люстры на тяжелых цепях… Говорят, раньше в метро были буфеты с шампанским и черным шоколадом, но не прижились.
Эскалатор вынес Алексея Степановича из-под земли. На улице было черно от тающего снега, ветрено. Алексей Степанович поднял воротник старого драпового пальто и побежал через скользкую дорогу в подворотню. В стене была железная дверь. Он взялся за ручку.
Дрожащий Алексей Степанович очутился в теплых потемках и перевел дух. Уже не спеша он поднялся на пять ступенек, отворил вторую дверь и очутился в светлом маленьком вестибюле. Вахтер за столом читал газету и курил. Сизый дым поднимался.
– Добрый день, – сказал Алексей Степанович.
– Добрый день, – откликнулся вахтер и стряхнул пепел в жестянку из-под ко-фе. – В гости к нам?
– Да вот.
На столе у вахтера стоял не виданный Алексеем Степановичем приемник. Большой, деревянный, со стеклянной шкалой, за которой мерцал зеленый свет. Вахтер повернул черную ручку, и приемник тихо заговорил. Алексей Степанович вызвал лифт и сказал:
– Какой у вас приемник.
– Не видал такой?
– Нет.
– Мало жил.
Не так уж и мало, – подумал Алексей Степанович, глядя на себя в зеркальную стену лифта, – с другой стороны – все еще впереди.
Алексей Степанович вздохнул, опустил воротник и расстегнул тяжелое пальто. Снял кепку. Лифт встал.
На дерматиновых дверях была надпись: «Посторонним вход воспрещен». Алексей Степанович отворил двери и вошел в темный узкий коридор. Пахло ванильными булочками. За столом у стены несколько человек пили кофе.
– Привет, – сказал Алексей Степанович.
– Привет, – ответили они.
– Лешенька! – воскликнула немолодая маленькая женщина. – У нас сливки есть сегодня. Садись.
Алексей Степанович снял пальто и перекинул через спинку свободного стула. Озябшими руками он взял горячую чашку. Он ничего не говорил, его ни о чем не спрашивали. И опять он представлял себя невидимкой, слушающим не касающиеся его разговоры.
Говорили примерно вот что: ну вот и закончился год, и завтра будем уже встречать новый, надо приготовить что-нибудь необычное, салат из курицы с грибами. На работу выходить десятого. Десять свободных дней – это прекрасно, можно поехать на дачу и жить там, топить печь, ходить на лыжах. Звонил где-то телефон. Время шло. Из-за стола вставали и уходили.
За столом остались Алексей Степанович и немолодая женщина.
Алексей Степанович встретился с ней глазами.
– Как твои дела, Лешенька?
– Ничего.
– Нашел что-нибудь?
– Ничего.
– А искал?
Алексей Степанович промолчал.
– Кофе еще будешь?
– Пожалуй.
– С утра ничего не ел, я думаю.
– У вас как дела, Надежда Васильевна?
– Ничего. Петька четверть с двумя тройками кончает. Зрение у меня все хуже. Говорят, скоро еще сокращение будет. Теперь я – первый кандидат… Знаешь, Лешенька, – сказала она вдруг совсем тихо, и Алексей Степанович поднял глаза.
Они были совсем одни в темном коридоре. Из приоткрытых дверей падал свет.
– … Мы ведь с тобой последний раз видимся в этом году. И потому давай выпьем за новый, хотя бы кофе выпьем. Я тебе скажу пожелание. Чтобы ты нашел себе хорошую работу, а для этого надо ее искать, надо, Лешенька, что же делать, надо ходить, думать, действовать. Скажи по чести, ты хоть куда-нибудь обращался за этот месяц?
Дома не знали, что Алексея Степановича сократили. Он вставал, как обычно, в пять тридцать. Он любил вставать, когда все в доме еще спят, даже в выходные дни. Ополоснув ледяной водой лицо, ставил чайник. Варил геркулес в маленькой кастрюле. В шесть пятнадцать включал радио, подводил часы. Радио будило мать и сына, пятилетнего Ванюшку. Они шли сонные к нему на кухню. Он заваривал пузатый чайник, ставил каждому чашку. Кашу они не ели в такую рань, а чай свежий за компанию с ним выпивали. Ванюша с молоком, а мать так, без сахара, разлюбила к старости сладкое.
Когда Алексей Степанович уходил, они глядели ему вслед в окошко.
Он оборачивался и махал им рукой.
Зима была сумрачная. Алексей Степанович заходил в магазины, в большие магазины, теплые. Заглядывал в витрины. Когда уставал, спускался под землю и там сидел до без четверти час, подобрав длинные ноги. Ему бы просидеть так лет пять и выйти, когда все уже о нем позабудут. Он был никто, нигде не значился, он был свободен.
Он сидел и упорно думал о себе. Был он уже не молод, но еще не стар. Он мог еще выучиться какой-нибудь профессии, например водить машину, как мечтал когда-то школьником в Чите. Ванюшке бы это понравилось. А мог бы одолжить денег у Надежды Васильевны и выучить немецкий язык и переводить с немецкого страшные готические романы. Мать была бы первая читательница. Можно даже поступить в институт и стать студентом, а по вечерам грузить на
Москве-сортировочной вагоны.
Кто я? что я могу? – Алексей Степанович кусал губы. – Я даже плавать не умею, только ходить. Я не знаю нотной грамоты, я не могу ответить сыну, как устроен мир.
Горькие были мысли, невозможно было выйти из их круга.
Сынок рисует, а мне запах краски нравится, мне бы попробовать тоже рисовать…
В обеденный перерыв он приходил на свою прежнюю работу. Пил с прежними товарищами кофе. Они расспрашивали, как дела, давали советы, телефоны знакомых, глядели сочувственно, виновато, отстраненно и – осуждающе. Он должен был уже что-нибудь предпринять.
Расходились по рабочим местам. Он сидел еще некоторое время в темном коридоре. Вставал, мыл посуду, стряхивал крошки с клеенки, одевался, уходил, мотался по Москве до шестичасовой электрички.
– Куда сейчас? – спросила Надежда Васильевна.
– Куплю чего-нибудь к празднику. Ванюшке книжек с картинками, хорошей бумаги для рисования и машину, чтобы дверцы открывались, а колеса – на резине, матери жилет посмотрю шерстяной.
– Деньги-то есть?
– Под сокращение много дали.
– Могу одолжить.
– После, Надежда Васильевна, дай вам Бог здоровья.
Он купил зачем-то апельсины. Матери – четыре мотка шерсти на жилет; гуашь и альбом для рисования Ванюшке и машину на резиновом ходу. Народ был кругом праздничный, бойкий.
Не видимый никому Алексей Степанович вышел на площадь
Ярославского вокзала. Зимние дни коротки, пришла уже ночь.
Топтались у табло старухи со страшными лицами, шептали в уши:
– Водочки не желаете, молодой человек?
В темноте было плохо видно, и Алексей Степанович подошел к табло вплотную. Про его электричку не было сообщения. Он протиснулся к доске объявлений. Ничего не разглядел, и тут сказали по громкоговорителю, что его электричка отменяется.
Алексей Степанович побрел с двумя сумками вдоль платформ. На последней готовился к отправлению скорый поезд. Горели в вагонах желтые огни, из печей шел дым. Падал мокрый тяжелый снег, и
Алексей Степанович спрятался под навес на платформе.
Вагоны поезда были чистые, синие, окна – с белыми занавесками.
Фирменный поезд. «Москва – Чита». У Алексея Степановича заныло сердце. До следующей электрички был час. Ноги дрожали от усталости, руки с сумками окоченели. Проводницы не было у открытых дверей. И Алексей Степанович, оглянувшись, вошел в вагон.
Купе проводников было заперто. От титана шел жар. В коридоре лежала чистая узкая дорожка. Алексей Степанович отряхнул ноги и пошел по ней.
Он вошел в последнее купе и сел на мягкое сиденье у окна. Сумки поставил рядышком. В вагоне было так тепло, так тихо, что самому не хотелось шевелиться. В вазочке на столе стояла хвойная ветка.
Из коридора послышались голоса, грохот поклажи – начали входить пассажиры.
Как будто Алексей Степанович сидел в потайной пещере. Время шло, а он все был один. Обогрелся. Даже снял кепку и положил на колени, то есть – пошевелился. В окно он видел темную платформу, свет фонарей, подвижные тени людей. Хорошо быть пассажиром.
Стучат колеса, катит поезд, земля летит, а ты закрываешь глаза.
Чьи-то шаги приближались. Алексей Степанович замер. Полуоткрытая дверь откатилась, и в купе вошел большой, в куртке нараспашку, человек. Он был похож на летчика-героя из старого фильма.
Поздоровался, поставил сумку на сиденье у стены, скинул куртку, достал из кармана джинсов белый платок и вытер лицо. Он сел напротив Алексея Степановича, расставив ноги, и – как будто задумался. Дышал он шумно, как после бега. Одет был удобно, чисто, выбрит – гладко и еле слышно пах хорошим одеколоном.
– Далеко вы едете? – спросил он вдруг Алексея Степановича.
– Да, – сказал Алексей Степанович.
– Храпите?
– Нет.
– Шампанское любите?
– Не особенно.
– Ну вот здравствуйте! Как же Новый год без шампанского? Неужели не выпьете за встречу один бокал? Или вы водку предпочитаете?
– Лучше шампанское.
– Слава Богу. Вы не болтливы, кажется?
– Да вроде.
– Других слушать любите? Некоторые очень любят разные истории слушать в поездах.
– Не знаю.
– Ну посмотрим. А в общем, вы, по-моему, идеальный попутчик.
Давайте представимся. Я – Константин Григорьевич, журналист.
– Алексей Степанович, безработный.
Они пожали друг другу руки.
– Москвич?
– Почти.
– То есть?
– Недалеко от Москвы живу.
– А в Чите у вас кто?
– Все. – Алексей Степанович опустил глаза, не желая больше говорить.
Журналист понял. Он вынул из сумки очки, пачку газет, маленький приемник, шампанское. Приемник и шампанское поместил на столе.
Надел очки, развернул газету… За несколько минут он стал приятен Алексею Степановичу. Алексей Степанович мог думать в его присутствии о своем.
Когда-то, тридцать лет назад, действительно были все в Чите, и мать и отец и приятели, и сам он там был тридцать лет назад.
Журналист перевернул страницу и сказал:
– Ну вот.
Алексей Степанович поднял голову. Платформа за окном медленно и тихо уходила назад. Алексей Степанович как будто совсем потерял силы быть реальным человеком, будто все происходило не с ним, как будто не он сидел беззаконно в скором поезде.
Поезд набирал скорость. Алексей Степанович сидел неподвижно и глядел в окно. Уже Москва-третья осталась позади. Колеса загрохотали – поезд гнал. Через полчаса он проскочит полустанок, где в маленькой квартире ждут Алексея Степановича мать и сын.
В купе вошла проводница в черной форме.
– Ваши билеты, граждане.
Алексей Степанович не шевелился. Журналист достал свой билет из синего джинсового кармана.
– Возьмите, голубушка. Чаем нас будете угощать?
– Обязательно. Постель брать будете?
– Как вас зовут, милая?
– Оля.
– Постель будем брать, Оленька. Меня Константином Григорьевичем зовут.
– Очень приятно.
Проводница смотрела на Алексея Степановича.
– Я без билета, – сказал Алексей Степанович.
– Что? – не поняла проводница.
– Так получилось. Но я могу купить. Прямо сейчас.
– Я билеты не продаю, – хмуро сказала проводница, – я сейчас бригадира вызову..
– Голубушка, – вмешался вдруг журналист, сквозь очки с большим интересом наблюдавший за Алексеем Степановичем. – Вы можете связаться со следующей станцией и заказать ему билет.
– Все-то вы знаете.
– Я должен все знать. Давайте деньги, – приказал он Алексею
Степановичу, и Алексей Степанович поспешно вынул из внутреннего кармана пальто кошелек.
Отсчитали на билет до Читы.
– Постель брать будете?
– Да.
– Чай?
– Да.
– Бригадиру я все равно должна доложить, – сказала она журналисту.
– Докладывайте, – улыбнулся журналист, – что ж делать.
Проводница поднялась.
– Простите, – тихо сказал Алексей Степанович, – а телеграмму можно послать? Со станции.
– Конечно, – сказал журналист.
Текст телеграммы был следующий: «НЕ ВОЛНУЙТЕСЬ ВЫНУЖДЕН ЕХАТЬ ПОЗВОНЮ АЛЕКСЕЙ».
Алексей Степанович не видел, как проскочили его полустанок.
Когда проводница вышла, поезд подходил к Загорску.
До Читы ехать четверо с лишком суток. Через Оку, Волгу, Енисей,
Обь. Через леса, степи, горы, мимо озера Байкал, самого глубокого в мире.
Иногда они с журналистом выходили из теплого вагона и поражались чистоте снега и воздуха. Покупали у старух на полустанках горячую картошку и соленые огурцы. Картошку старухи держали в кастрюлях, укрытых в теплые одеяла.
И вот поезд ехал среди зимы, а они сидели в купе друг против друга и ели горячую с дымом картошку. Проводница приносила чай в граненых стаканах в подстаканниках, приемник говорил по-английски, – журналист учил язык, читал английскую книжку с видами старинного Лондона, иногда вслух. Алексей Степанович понимал мало. С другими пассажирами Алексей Степанович не знакомился.
На четвертые сутки, к ночи, когда уже зажегся в купе синий сумрачный свет и они забрались под теплые одеяла, Алексей
Степанович спросил:
– Вы в Чите давно были?
– В прошлом году.
Алексей Степанович молчал.
– Спите? – спросил журналист.
– Нет.
Поезд шел ровно.
– Город как город, – сказал журналист. – Сопки. Вы где там жили?
– В центре. Напротив танка.
– Танк стоит.
Алексей Степанович молчал, и журналист закрыл глаза. Алексей
Степанович долго не мог уснуть.
Прибыли к вечеру.
В Москве все черно в этот час, а здесь светло от чистого снега.
И прожектора на вышках горели ярко. Поезд встал у первой платформы. Алексей Степанович был уже одет и готов к выходу.
Журналист искал очки. Они лежали на верхней полке под светильником.
– Ну что ж, – сказал журналист, спрятал очки и взял сумку.
Алексей Степанович посторонился.
– Не ждите меня.
– Что такое?
– Я позже.
– Ну что ж, – журналист поглядел на Алексея Степановича и вышел из купе. Обернулся:
– До свиданья.
– До свиданья.
Полная тишина воцарилась в вагоне. Тогда Алексей Степанович взял свои сумки (апельсины все были съедены).
Он прошел пустым коридором по узкой дорожке. В отворенные двери шел морозный воздух и звуки: невнятный голос диспетчера, гудок машины, дальний ход поезда, женский смех. Алексей Степанович спустился по железным ступеням, прыгнул, поскользнулся на льду, упал.
Он очнулся в воздухе. Заплакал. Его поставили на обледеневший асфальт.
Мужчина в железнодорожной форме сел перед ним на корточки, заглянул в глаза.
– Ну ничего, подумаешь, до свадьбы заживет. Покажи-ка лоб.
Его прикосновение было горячим.
– Где ты живешь? Где твои родители?
Мокрое от слез лицо жгло на морозе.
– Проводить тебя до дому?
– Нет. – Он вытер нос рукавицей.
– Ты уверен?
– Я рядом живу. Я здесь всегда гуляю.
Будто во тьме самой глубокой памяти вспыхнул свет, и разом выступил весь этот город, и каменная мрачная гостиница, и вкус сладкого печенья в ее буфете, и молочный магазин на углу, и стеклянные бутылки в проволочных ящиках, и лицо продавщицы за витриной, и этот сквер, и весь в серебряном инее танк на огромном, как скала, постаменте, и тополь у ворот, и этот дом, и этот узкий, как колодец, подъезд с жаркими чугунными батареями под замерзшими окнами.
Дверь. Звонок. «Мама!»
Уже пришли первые гости. Мать поставила на стол лимонный пирог.
Отец курил на балконе с Федором Николаевичем. Их длинные шинели висели в прихожей. У окна под самый потолок стояла елка. Алеша еще не знал, что это не елка, а молодая сосна. На макушке горела звезда, горели цветные лампочки, сверкала серебряная мишура, стеклянные шары, грецкие орехи в золотой фольге…
– Утром под елкой будут подарки, Дед Мороз приходит ночью, когда дети спят. – Мать уводила его в спальню… Он не хотел уходить ото всех, капризничал.
Постель уже была разобрана. Мать уложила его, поцеловала. От нее пахло вином. Вышла, прикрыла дверь. Стало темно и тихо.
Алексей Степанович был сам собой и этим мальчиком одновременно, но мальчик не знал о его существовании. Мальчик должен прожить тридцать лет, чтобы узнать.
Тридцать лет, – думал Алексей Степанович, – за эти годы я что-нибудь придумаю.
Экскурсоводы Ленинки рассказывают
На сайте Российской государственной библиотеки продолжается цикл публикаций «Экскурсоводы Ленинки рассказывают». Сегодня главный архивист сектора комплектования, экспертизы и описания рукописей отдела рукописей РГБ Татьяна Зарипова говорит о рождественских рассказах и семейном чтении.
Фото: Татьяна Зарипова, РГБ
Декабрь — один из самых многообещающих месяцев в году. С его наступлением оживают светлые детские воспоминания, связанные с ожиданием новогодних чудес. Мы спешим закончить рабочие дела, наводим чистоту дома, наряжаем ёлку, заряжаемся праздничным настроением. Как приятно гулять по украшенным ёлочками и гирляндами улицам, искать подарки для родных и друзей! Мы с удовольствием пересматриваем добрые новогодние фильмы и конечно же, перечитываем волшебные книги про Новый год и Рождество. Ведь именно они дарят «то самое» детское настроение.
Рождественский рассказ — это небольшое произведение о чуде, которое случается в рождественский сочельник с людьми, попавшими в трудную жизненную ситуацию. Сочельник — последний день рождественского поста. В этот день христиане смиренны, совершают добрые дела, раздают милостыню. В финальной части рождественского рассказа добро обязательно побеждает злое, проблемы решаются, а герои получают необычные подарки.
Рождественский вертеп. Фото: Татьяна Зарипова, РГБ
Своими корнями рождественский рассказ уходит в средневековые мистерии Западной Европы — религиозные театры XIV — XV веков.
Под влиянием культуры западных стран в XVIII — XIX веках и в российских городах организовывались костюмированные балы и маскарады. Но такие развлечения были характерны для привилегированных слоев общества. Простые люди катались на санях, зажигали фейерверки, обряжались, колядовали и, конечно же, гадали.
Основоположником рождественского рассказа принято считать английского писателя Чарльза Диккенса, автора целого ряда произведений на тему Рождества. В их числе повесть-сказка о скряге Скрудже «Рождественская песнь в прозе». Она настолько популярна во всем мире, что в XX веке даже легла в основу знаменитых диснеевских «Утиных историй». Кроме Диккенса, читателями первой половины XIX века были знакомы произведения и других авторов, в числе которых «Щелкунчик и Мышиный король» Эрнста Теодора Амадея Гофмана, сказки Ганса Христиана Андерсена.
Рождественская песнь в прозе / Ч. Диккенс; Пер. с англ. Н. Пушешникова. — Москва : «Польза» В. Антик и К°, [1912]. Ссылка
Рождественский рассказ в русской литературе называют также «святочным». Этот термин появился после публикации в 1826 году в журнале «Русский телеграф» «Святочных рассказов» писателя и издателя Николая Алексеевича Полевого. Герои произведения — пожилые москвичи, старые друзья. Однажды в сочельник они собрались все вместе и вспоминали про то, как в старину широко и весело праздновались святки.
Самым ранним святочным произведением литературоведы называют плутовскую новеллу петровского времени «Повесть о Флоре Скобееве». Это комический рассказ о новгородском бедном дворянине, нарядившемся в женское платье. Он проник на святочную девичью вечеринку и соблазнил дочку стольника Нардина-Нащокина Аннушку, на которой впоследствии женился.
Ночь перед Рождеством. Фото: Татьяна Зарипова, РГБ
В нашей стране с незапамятных времен празднование главных зимних праздников и святочных дней удивительным образом сочетает в себе языческие обряды и христианские обычаи.
Время святок — время разгула «нечистой силы». Большинство рождественских рассказов насыщено сюжетами, связанными с народными обрядами, забавами и «бесовщиной». Классическим «святочным рассказом» является повесть Николая Васильевича Гоголя «Ночь перед Рождеством». Написанная в первой половине XIX века, она и сегодня не потеряла своей прелести.
Ночь перед рождеством : [Повесть] / Н. Гоголь. — Нар. изд. — Москва : кн. маг. В. Думнова, п/ф «Насл. бр. Салаевых», 1887. Ссылка
Повесть рассказывает о жизни жителей села Диканька в предпраздничный вечер. С первой страницы появляется «чёрт» и становится виновником многих фантастических событий. Он крадёт месяц на небе, чтобы насолить своему злейшему врагу — кузнецу Вакуле. Вакула влюблён в красавицу Оксану, готов исполнить любое её желание. Оседлав чёрта, кузнец летит в Петербург к царице, чтобы раздобыть черевички для любимой… Впервые в литературе «нечистая сила» побеждена простым человеком. Правда, благородным, смелым и твёрдо верившим в силу крестного знамени.
Популярность рождественских (святочных) рассказов в России приходится на вторую половину XIX века — начало XX века. Традиционно их печатали на страницах массовых периодических изданий и для читателей они становились долгожданным подарком к празднику. Наибольший интерес вызвали произведения, под которыми стояли имена известных писателей: Дмитрия Васильевича Григоровича, Антона Павловича Чехова, Николая Семёновича Лескова, Александра Ивановича Куприна и других.
Ночь перед рождеством : [Повесть] / Н. Гоголь. — Нар. изд. — Москва : кн. маг. В. Думнова, п/ф «Насл. бр. Салаевых», 1887. Ссылка
Рождественские рассказы могут быть весёлыми и грустными, страшными и смешными, иметь трагический и счастливый конец. «От святочного рассказа непременно требуется, чтобы он был приурочен к событиям святочного вечера — от Рождества до Крещенья, чтобы он был сколько-нибудь фантастичен, имел какую-нибудь мораль… и, наконец — чтобы он оканчивался непременно весело», — так считал писатель Лесков. В творчестве этого писателя рождественские (святочные) истории занимают особое место. Его произведения проникнуты общими идеями милосердия и манят нас увлекательным сюжетом, сверхъестественными событиями.
Одним из самых любимых многими поколениями читателей рассказов можно назвать «Неразменный рубль» писателя Николая Семеновича Лескова.
Святочные рассказы Н. С. Лескова. — Санкт-Петербург ; Москва : т-во М. О. Вольф, 1886. Ссылка
Чтобы получить чудесную монету, нужно продать чёрную кошку строго за серебряный рубль. Только сделать это необходимо в рождественскую ночь и на пересечении четырёх дорог. После полезной покупки рубль возвращается в карман хозяина, а после бесполезной — исчезает навсегда.
Рассказ ведётся от первого лица. Мальчику Миколаше бабушка пообещала подарить неразменный рубль на Рождество. Ночью ему приснилось, что он получил от бабушки подарок и отправился на ярмарку, покупал подарки всем нуждающимся. Рубль неизменно возвращался к нему. Вдруг толпа окружила человека в жилете с блестящими пуговицами. Про Миколашу забыли. Чтобы вновь привлечь внимание всей ярмарки к своей особе, он готов купить жилет… по рублю за каждую пуговицу. Рубль исчез. Миколаша проснулся в слезах. Бабушка объяснила внуку, что неразменный рубль — это талант, данный человеку от рождения. Если использовать талант во благо, он будет крепнуть. Но если использовать во зло, то исчезнет. Таким образом, святочный рассказ служит не только для развлечения, но и для поучения.
«Святочная ночь» Л. Н. Толстого в фондах отдела рукописей Российской государственной библиотеки. Фото: Татьяна Зарипова, РГБ
Рождественская тема как неиссякаемый источник фантазийных сюжетов привлекала многих писателей. Но именно в русской литературе этот жанр становится более реалистичным. Постепенно в произведениях тема волшебства исчезала, но сохранялись темы детства, любви, прощения.
В рассказе Фёдора Михайловича Достоевского «Мальчик у Христа на ёлке» поднимается вопрос о милосердии и сострадании к бедным детям. В канун Рождества, маленький «Мальчик с ручкой» (просящий милостыню) проснулся в холодном сыром подвале возле матери. Он попытался её разбудить, но не смог. Мама была мертва.
Мальчик у Христа на елке : рассказ Ф. М. Достоевского. — Санкт-Петербург : тип. А. С. Суворина, 1885. Ссылка
Никому не нужный Мальчик брёл по улицам готовящегося к празднику города. Ему было страшно и одиноко. Он заглядывал в окна, видел счастливых сытых детей, которые радовались рождественским подаркам, видел взрослых, сидящих за праздничным столом. В одной из подворотен Мальчик лёг на землю и, улыбаясь, умер. Христос пригласил его на ёлку, то есть в Царство Небесное. На ёлке у Христа Мальчик встретил множество детей, которые так же, как и он, умерли от голода и холода.
Несмотря на трагический финал, понятно, что смерть стала для Мальчика избавлением, поскольку в этом беспощадном мире у него не было будущего. Вырастая среди нищих, воров и алкоголиков, бедные детишки чаще всего повторяли несчастную судьбу родителей.
Сумасшедший звонарь : Святочный рассказ / Д. Н. Мамин-Сибиряк. — 2-е изд. — Москва : ред. журн. «Юная Россия», 1915. Ссылка
Огромное количество святочных рассказов для детей и взрослых написано писателем Дмитрием Наркисовичем Маминым-Сибиряком. В разные годы они печатались в различных изданиях и в большинстве своём не имели жанровой принадлежности «святочный» или «рождественский». В 1898 году Мамин-Сибиряк собрал их в единый цикл и издал отдельным сборником «Святочные рассказы».
Действие рассказа «Сумасшедший звонарь», написанного в 1912 году, происходит в канун Рождества в сибирской деревушке Мурзинки. Ещё нестарый человек по имени Ипат, здоровый и крепкий, но ленивый от природы, служил церковным сторожем-истопником. Он имел благообразную внешность старца-монаха, но был абсолютно равнодушен к богослужениям. Как же не хотелось ему выходить из жарко натопленной сторожки и подниматься на холодную колокольню! Ипату противопоставлен столетний старик Спиря, которого все в округе называли «звонарь» и считали сумасшедшим. Несколько лет назад Спиря вернулся в родную Мурзинку. Его сверстники давно умерли, он не помнил вчерашний день, но помнил военные баталии, в которых когда-то участвовал, будучи молодым и полным сил. Очень любил Спиря колокольный звон, колокола казались ему живыми существами, он беседовал с ними… Прочтите непременно!
Рукопись рассказа Ф. М. Достоевского «Мальчик у Христа на ёлке». Фото: Татьяна Зарипова, РГБ
Рождественские (святочные) рассказы, наполненные светом Вифлеемской Звезды, проникнутые светлой грустью и верой в счастье, всегда считались тихим семейным чтением. Обязательно читайте в эти декабрьские дни что-нибудь зимнее, новогоднее, снежное!
Сделать это можно на сайте и в читальных залах Российской государственной библиотеки. Библиотека организует и тематические экскурсии, в рамках которых можно познакомиться с автографами русских писателей.
Фото: Татьяна Зарипова, РГБ
Совсем скоро наступят зимние праздники – время, когда каждому из нас хочется немного волшебства, поэтому мы подобрали для вас несколько современных текстов, которые можно отнести к так называемым святочным рассказам.
Разберёмся для начала, что же такое традиционный рождественский, или святочный – в русскоязычной традиции – рассказ.
Жанр рождественского рассказа восходит к средневековым мистериям. Мистерии – это театральные представления, в основе которых лежат сюжеты из Библии. Рождественские рассказы были особенно популярны в середине XIX столетия и в каноническом виде представляли собой историю о чуде, которое преображает главного героя. Родоначальником жанра считается Чарльз Диккенс, который в 1843 году написал «Рождественскую песнь в прозе» – вдохновляющую и поучительную историю о старике Скрудже.
Знакомые с детства истории, которые считаются традиционными рождественскими рассказами:
— «Девочка со спичками» Г.Х.Андерсен;
— «Дары волхвов» О. Генри;
— «Щелкунчик и мышиный король» Э. Т. А. Гофман;
— «Дитя Марии» Я. и В. Гримм;
— «Ночь под Рождество» Г. Мопассан.
Традиция Диккенса была воспринята не только европейцами, но и русскоязычными писателями. Однако, учитывая особенность христианского мировоззрения, которое наложилось на языческие представления наших предков, стоит отметить важную составляющую жанра святочного рассказа.
Прежде всего речь идёт о самом названии. Святки – это период от Рождества Христова до Крещения Господня (с 7 по 17 января), время, когда особенно тонка была грань между прошлым и будущим, поэтому в это время было принято гадать, проводить обряды, устраивать ритуальные празднества, игры. В это же время было много запретов, которые нельзя было нарушать, чтобы не «спугнуть счастье». Отсюда и подчёркнутая карнавальность этого жанра, связанная с не только с христианством, но и с языческой составляющей.
Каноническим примером святочного рассказа в классической отечественной литературе является «Ночь перед рождеством» Николая Гоголя. Взаимодействие двух миров, возможное только в особенное календарное время, не просто ярко выражено, а подчёркнуто автором: кузнец Вакула не только не боится чёрта, но и знает, как заставить его себе служить. Нравственного перерождения не происходит, потому что Вакула и так «идеальный» герой, к тому же художник.
Традиционными святочными текстами сегодня считаются:
— «Мальчик у Христа на ёлке» Ф. М. Достоевского;
— «Детвора» А. П. Чехова;
— «Запечатлённый ангел» Н. С. Лескова;
— «Тапер» А. И. Куприна;
— «Ангелочек» Л. Андреева.
В отечественной традиции явно выделяются святочные рассказы, в которых отсутствует «сверхъестественный» элемент, поэтому, для того, чтобы сегодня обозначить рассказ как святочный, вероятно, достаточно только его календарной принадлежности.
Итак, подборка современных рассказов, которые мы рекомендуем к ознакомлению:
— Наталья Ключарева «Юркино Рождество».
Жизнеутверждающая история о том, что чудеса можно творить своими руками.
Текст Натальи Ключаревой не может считаться святочным рассказом, как кажется на первый взгляд, поскольку фокус автора находится на социальном аспекте: главный герой – мальчик Юра, растущий в маргинальной семье. Однако именно эта особенность текста и встраивает «Юркино рождество» в традицию, которую укрепил ещё А.И. Куприн, написав «Чудесного доктора».
— Сергей Лукьяненко «Девочка с китайскими зажигалками»
Фантастическая история одного преображения.
Только прочитав название, можно понять, что Сергей Лукьяненко переосмысливает трагичную историю героини Андерсена. Хотя тематически два текста достаточно близки, текст отечественного автора более оптимистичен, но от этого не менее интересен. Если вам по душе сказки для взрослых и машины времени, ни в коем случае не упускайте шанс ознакомиться с этим текстом.
— Евгения Некрасова «Ель»
Новогодний семейный хорор.
Текст Евгении Некрасовой попал в подборку не только из-за своей очевидной художественной ценности, но и потому что фольклорная подоплёка святочного рассказа здесь выведена на первый план. Сюжет рассказа, с одной стороны, удивительно согласуется с всем известной детской песенкой о маленькой ёлочке, которой холодно зимой, а с другой – является её переосмыслением. Казалось бы, что плохого может случиться в самую волшебную ночь в году?
— Елена Долгопят «Рождественский рассказ»
История о маленьком человеке, который решился на большой поступок.
Рассказ Елены Долгопят отличается особенной атмосферой, которая заставляет читателя испытать светлое чувство ностальгии по своему детству. Главный герой – им мог бы быть каждый из нас – совершает по-настоящему дерзкий поступок, который делает его счастливым. Это история о свободе, о счастье, о том, чего всем нам иногда хочется.
— Линор Горалик «Пять история про ёлочку»
Да, это пять историй.
Да простит нас читатель за эту уловку, но мы не могли отказать себе в удовольствии рассказать о цикле рассказов Линор Горалик. В центре этих ультракоротких текстов – дети и взрослые, или даже так – дети-взрослые. В современном мире всё перевёрнуто: дети ведут себя по-взрослому цинично, а взрослые по-детски наивно. Пять непростых историй о нас и наших детях, о том, что мы воспитываем в себе и в них.
Автор: Олеся Карабасова, стажер-исследователь кафедры теории и истории мировой литературы Института филологии, журналистики и межкультурной коммуникации.
Магнитофон
«Прошу обратить внимание на нашего соседа Павла Егорова. Он появился месяц назад с половиной, когда вы отдыхали в Крыму в очередном отпуске. По обмену с доплатой из Москвы. Старик Степанов умер, и сын
Степанов, который был прописан в доме, но никогда в нем не жил, только летом пасся на дедовых грядках, поменял дом на Москву, хотя у него и без того есть в Москве жилплощадь, только он там не прописан, у матери. И в результате махинации вместо спокойного и вежливого
Степанова теперь у нас вышеназванный Павел Егоров с женой.
Во-первых, о жене, которой рабский труд он, Егоров, использует.
Женщина она тихая и бездетная. Ходит не подымая глаз и всегда в черном платке, как монашка. Мы думаем, они секта. Она делает и по дому, и по огороду, и мы ни разу не видели, чтобы сам Егоров поколол дрова или принес воды, все хозяйство – на жене, а сам скрывается в сарае или гуляет по окрестностям и не здоровается. Что он делает в своем сарае, мы не знаем, сарай крепкий, без окон и щелей, из трубы идет дым и, так как ветер в нашу сторону, портит нам белье. Дым идет то черный, то зеленый, и дышать на крыльце невозможно, и яблони вянут. Вчера же, в одиннадцать тридцать утра, в сарае раздался взрыв. Егоров вышел из сарая как ни в чем не бывало и закурил, а на наши крики никак не реагировал, повернулся и ушел в дом. Мы думаем, что он фальшивомонетчик или готовит оружие для преступных банд, а милиция ноль внимания, хотя мы уже говорили в устной форме.
Просим обратить внимание и на Гаврилову Степаниду Сергеевну, которая торгует в гастрономе на станции и дала нам порченой колбасы
«Докторской» за два двадцать и меньше по весу. Но Егоров Павел – в первую очередь.
Семья Лапиковых. Дом 6 по улице Ветеранов. Егоров проживает дом 7.
20 августа 1981 года».
Участковый Василий Иванович Захаров вошел в калитку дома номер семь по улице Ветеранов под вечер двадцать второго. Женщина в черном платочке вешала белье на веревке между двух яблонь, которые старик
Степанов посадил сразу после войны. Яблони до сих пор плодоносили.
Одна была антоновка, ее плоды еще не созрели, другая – китайка; ее золотые яблочки уже давно были сняты и сварены, и варенье лежало в подполе в стеклянных банках, прозрачное и тягучее, как свежий мед.
На чистом крыльце сидел молодой мужчина, сухощавый и светлоглазый.
Вечер был прохладный, почти осенний; все уже отцвело, отошло и отдыхало в ожидании короткой зимней смерти. И мужчина на крыльце отдыхал, пошевеливая пальцами босых ног. Он, как земля, отработал и устал.
Мужчина курил, горел огонек его сигареты.
– Здравствуйте, – сказал милиционер и снял фуражку. – Не холодно вам босиком?
Востроносая, бледная женщина, как будто уже покойница, под своим черным платком, оставив сырую простынь, испуганно уставилась на участкового. Платок у нее был по самые брови.
– Ноги горят, – ответил мужчина, – находился.
– Ничего я тут с вами присяду? Я участковый ваш.
– Я понял.
Василий Иванович сел рядом на ступеньку, мужчина протянул ему пачку сигарет.
Василий Иванович заглянул в пачку. И отказался:
– Я покрепче люблю.
Достал свои.
Посидели, подымили. Женщина забросила простыню на веревку, расправила.
Вечер был тихий, безветренный.
– Как вам у нас?
– Тихо.
– В сравнении с Москвой – конечно. Где вы проживали в Москве?
– В Бибиреве.
– Большой район, дальний. Вы на котором этаже жили?
– На девятом.
– Далеко из окна видно?
– Не особенно. Дома кругом.
– У нас просторнее. Воздух.
Женщина, повесив белье, взяла опустевший таз и направилась с ним к крыльцу, мужчины раздвинулись, давая ей проход. Она прошла неслышно, опустив глаза. Веревка разноцветных прищепок висела на шее.
– На работу еще не устроились?
– Пойду на днях, уж август кончается, пора. Возьмут меня в вашу школу, как думаете?
– А по какому предмету?
– Физика.
– У вас и диплом имеется?
– А как же без диплома?
– Да нет, это я так, к слову. Не могут не взять, у них физику химичка ведет, такая нехватка кадров, а мужчин два человека в коллективе, физрук, он же труд ведет и НВП, и завхоз. У вас, я заметил, сарайчик в саду стоит?
– От прежнего хозяина наследство.
– Вы его подновили, я смотрю, крышу толем покрыли. И печурку поставили. Это я по трубе сужу. Что у вас там, если не секрет?
– Хотите посмотреть?
Мужчины погасили сигареты.
Тропинка шла в темной, уже ночной траве.
Сарай стоял в глубине сада, за кустами смородины. На двери висел замок.
Павел отворил дверь, вошел, щелкнул выключателем, и сарай осветился.
Василий Иванович шагнул за порог, огляделся. Старик Степанов держал здесь когда-то дрова и уголь. В те времена в щели сарая задувал ветер, сквозило закатное солнце, осыпалась с потолочных балок труха, крысы шуршали и, ничего не боясь, выходили навстречу. Нынче все преобразилось. Внутреннее пространство сарая словно увеличилось. Все щели в стенах были законопачены, гнилые доски заменены новыми.
Василий Иванович заметил:
– Как прекрасно сосной пахнет.
Посреди сарая на чисто выметенном земляном полу стоял тяжелый, простой стол. К краю столешницы были привинчены блестящие тиски.
Возле них лежал маленький кассетный магнитофон.
– Магнитофон для лилипутов, – сказал Василий Иванович, недавно читавший внуку книжку про этот народец. – Импортный? Я такого не видал.
– И никто не видал. Я его сам сделал недавно. Детали есть импортные, не спорю.
С балок свисала цепь, на ней крепилась лампа, и ее можно было поднять на цепи повыше или, наоборот, опустить, что Павел Егоров и продемонстрировал, и магнитофон осветился ярче.
Стена по правую руку от входа была занята прочными полками. На них чинно стояли самые разнообразные вещи: круглый медный шар, мотоциклетный двигатель, швейная машинка «Зингер», молочные бутылки, старые подметки, гвозди в жестянках, и много было еще различного хлама, содержащегося, правда, в чистоте и порядке. У стены по левую руку стоял большой самодельный шкаф с закрытыми дверцами.
– Я могу и телевизор собрать, не то что магнитофон. Починку любую могу. Хотите утюг, хотите автомобиль «Волга».
– Много к вам народу ходит чиниться?
– Никто пока.
– Это удивительно.
– Я потому что своим был занят.
– Им? – указал Василий Иванович на магнитофон.
– В общем и целом.
Участковый обошел стол, приблизился к небольшой каменной печурке.
Потрогал.
– То-то я чувствую, жарко здесь.
– Это я чайник грел. Я чай пью, когда работаю.
У печурки стояла двуручная корзина с углем.
Читать дальше
- Главная
- Библиотека
- ⭐️Елена Долгопят
- Отзывы на книги автора
Сборник рассказов «Чужая жизнь» Елены Долгопят, — это сборник с «двойным дном». Лично мне так показалось. Не в каждом рассказе смысл на поверхности. Где-то нужно немного анализировать, думать.
Я скажу честно! Слог очень красивый, утонченный, не каждый наш автор так может писать. Ноо.. мне понравились не все рассказы. Опять же, возможно такой эффект после Лисы. Там я просто утонула и видимо выплыву нескоро
Не буду писать длинный отзыв. Выделю те рассказы, которые откликнулись во мне так сильно, что через некоторое время я возьму книгу с полки и перечитаю их!
1. Иллюзион
2. Вторая половина
3. День рождения
Вот эти три просто космос
4. Объект
5. Лёша
Тоже хороши, но не так как первые три
Если вы любите рассказы и наших авторов, конечно стоит обратить внимание на творчество Елены Долгопят!
Сначала восторги и впечатления, потом несколько слов о содержании.
Эта книга — одно из главных событий, которые произошли в моей читательской биографии в текущем году. (Был еще сборник Леонида Юзефовича, но Юзефовича я читал и раньше, а тут открыл для себя вместе с книгой нового писателя).
Прозу Елены Долгопят я бы рекомендовал тем, кому надоел ширпотреб, сшитый по одним и тем же лекалам. То есть те хорошо продающиеся истории, которые высасывают из пальца надутые маркетологами до размеров настоящих писателей выпускники школ литературного мастерства (уф, дотянул таки все эти родительные падежи с причастными оборотами до конца). Смотришь на такую как бы реалистичную историю, и видишь, что там есть что угодно — правильная структура, хорошо просчитанная фабула, продуманные «арки героев», тщательно спланированные «неожиданные» сюжетные повороты и ложные финалы. И единственное, чего в таком ширпотребе нет, так это того, что лично я ценю в книгах больше всего — дыхания жизни там нет.
А вот с рассказами и повестями Елены Долгопят всё в точности наоборот. Их едва ли можно пересказать. Событий, которые составляют фабулу, в прозе Долгопят кот наплакал. Изложение фабулы будет похоже на «Москва — Петушки» в пересказе литературного агента Довлатова, американца, читавшего Ерофеева в переводе: «Человек вышел из дома, ему хочется выпить, у него вроде бы есть деньги, так в чём же дело?»
В общем, тексты Долгопят нельзя пересказать, зато в них можно провалиться и надолго там пропасть. Похоже на какой-то волшебный портал — тебя перебросило в чужой мир, и ты натурально в этом мире живешь.
Это очень похоже вот на что. Мне иногда снятся те события или обстоятельства из моей прошлой жизни, которых на самом деле не было. Причем, это не какая-то беллетристика или фантастика. Это такие события/обстоятельства, которые могли случиться, но в реальности вместо них случились другие. Ну, например, я знаю, что в 1989 году я снимал комнату, общался с определенными людьми, имел романы с конкретными девушками. А в этом странном сне в том же 1989 году я снимаю не комнату, а квартиру, расположенную в районе, где я никогда не жил. И я почему-то не учусь, а работаю, хотя мне во сне те же 17 лет. И друзья у меня другие, и девушки. Причем, все они — настоящие люди из того самого времени. Просто в реальности я с ними не общался, хотя и знал, что они существуют.
Но самое интересное в таких снах другое. Какое-то время после пробуждения я допускаю, что все это было на самом деле. И я не вполне уверен в том, правильно ли я запомнил, что действительно происходило со мной в 1989 году — то, что я знаю про свою жизнь, когда нахожусь, что называется, в здравом уме и твердой памяти, или то, что мне только что приснилось.
Чёрт, рассказал про сны и удивился, насколько хорошо описанный эффект рифмуется с названием «Чужая жизнь». «Шизофрения, как и было сказано». Шучу (ну, или хочу надеяться, что шучу).
Да, еще из важного. В большинстве рассказов и повестей действие происходит в СССР, в 70-е и 80-е годы прошлого века. Место действия — Москва и окрестности. Среда — студенты, вузы, общежития (еще есть секретное предприятие и забайкальская деревня). Я описанных реалий почти не застал, но точность их такова, что контакт с текстом мгновенный. И предметы осязаешь, и запахи чувствуешь.
Второй сборник рассказов прочитал Елены Долгопят. Причём, стараюсь благожелательно относиться к её творчеству, но… Не складывается у меня положительное отношение к этим рассказам. Никак не мог понять, в чём причина? Чего не хватает? Почему меня оставляют равнодушным, казалось бы, вполне реалистичные, наполненные жизненными ситуациями истории. Может быть, слишком не обязательные, проходные, необременительные для моего внимания? Прочитал и забыл, не зацепило. Хотя, возможно, это особенности моего восприятия. Наверняка, у этого автора есть свои поклонники.
Читая рассказ «Потерпевший» о мужчине, ретушере, с которого грабитель снял пальто, очень удивился попытке автора из реалистического мира уйти в мир привидений. Но мне показалось, это абсолютно немотивированная попытка уйти из реальности в странный мир потустороннего, где можно придумывать любые самые абсурдные ситуации. Автор так видит. Но слишком странные поступки людей, которые для меня не понятны. А главное, смысл теряется за абсурдностью происходящего.
Про «Смерть президента» даже писать не хочу. Настолько глупая ситуация. Бред на чепухе сидит и чушью помыкает. «Президент заболел и умер. Врачи отключили его от аппарата искусственного дыхания и накрыли белой простыней. Но министры решили, что президенту умирать рано – положение в стране шаткое, перспективы смутные, и только президент на нынешнем этапе способен удержать равновесие и внушить народу веру в будущее». Министры смогли уговорить учёных создать голографическую копию президента. Эта копия и стала в телевизоре появляться и править страной. «Копия могла существовать не только на экране, но и в живой реальности, так что, находясь с ней рядом в одной комнате, вы бы ни за что не заподозрили, что это всего лишь призрак, цветная тень и вы способны пройти сквозь нее». Интрига, конечно, заявлена интересная, фантастическая, но… Автор оживляет умершего президента, который, увидев, что прекрасно справляются и без него, решает удалиться от дел. Серьёзно?! Вот так человек, достигший высшей власти, легко от неё отказывается?! Дальше нет смысла рассказывать, интерес убит полностью…
Нет, писать обо всех рассказах смысла не вижу. Может быть, меня раздражает авторская позиция, непонятная для меня?… Но, думаю, больше всё-таки необязательность описанного, не самые интересные из возможного развития событий автор выбирает ходы. Скорее, даже какие-то тупиковые, бесперспективные. Не хочется, совсем уж обижать, но скучные, бессмысленные. Не трогают, не открывают новые шансы, не удивляют.
— Вот, — сказал Саша, — вся жизнь человеческая.
— Это не жизнь, это ее тень.
Книга Елены Долгопят как черно-белое кино или сновидение — сумеречный оттиск, тень жизни. Это не плохо и не хорошо, гравюры Дюрера не менее ценны, чем цветовые пятна на полотнах импрессионистов, а монохромная графика Гойи — чем его Махи. Вы не встретите здесь буйства красок, ярких героев, эта проза не поразит воображения авантюрными сюжетами — все сепия, полутона и оттенки серого.
Структурно сборник «Хроники забытых сновидений» поделен на две неравные части. Первая, меньшая «Хроники музея кино» — киноведческие впечатления разных лет в формате дневниковых записей, объемом не превышающие сетевого поста. В каждом из них фильм, обозначенный в заглавии служит скорее отправной точкой для коротенького эссе с тонкими, порой довольно глубокими наблюдениями.
Вторая часть «Хроники сновидений» включает рассказы и повести разных лет. Реализм с элементами фантастического. Его не настолько много, чтобы можно было отнести по части магического реализма. скорее слепок, оттиск умонастроений творческой интеллигенции девяностых-начала нулевых, подкрашенный эзотерикой, мистикой, магией визуализации и запроса Вселенной. Расскажу о тех, которые мне понравились.
«Если вы еще живы» ироничная повесть в русле этих идей, история маленького несуразного человека, не нашедшего в новой реальности применения своим талантам — математик, работает бухгалтером на крошечной зарплате. Чувствует, что надо что-то менять, находит по объявлению шарлатана, который обещает научить сбыче мечт, тот очень скоро исчезает с горизонта, а героя и вовсе увольняют с работы. Но механизм вхождения в резонанс с миром уже запустился — кто ищет. находит. И, благодаря открывшемуся дару предчувствия-предвидения, жизнь его налаживается. Только вот случаются ситуации, над которыми мы не властны.
«Открытка». Молодая успешная женщина получает открытку о тяжелой болезни бабушки. К ней, в деревню, мама в свое время привезла девочку и оставила на год. Потом. когда жизнь наладилась, забрала и с тех пор Нина бабушку не навещала пятнадцать лет. И еще бы столько не была — нехорошо, она понимает, но как-то все недосуг. Душа болит и вместо заграничного отпуска с любимым, Нина едет в деревню. А бабушка и не думала помирать, крепкая старушка. хотя памяти совсем нет, и Нину принимает за Валентину, ее мать. А кто же открытку посылал? О там отдельная история. Чудесная повесть, конгениальная дару полутонов Долгопят.
«Колесо», а вот с этим рассказом в письмах у меня слезы навернулись. Выпускница факультета журналистики приезжает в провинцию, очевидно по распределению, и описывает свою жизнь в письмах к бабушке (да, снова, это сквозной мотив сборника). Время — лето девяностого, на центральном телевидении программа «Взгляд», здесь, на региональном они налаживают что-то подобное. И такие яростные надежды на то, что теперь все будет иначе. Лучше, чище, ярче. И вот тут у меня слеза выступила. Уже не будет.
Строгость линий и точность оттиска хроники.
Книга рассказов, как обратная сторона Луны, показывающая то, что скрыто, но реально существует. Читая рассказы Елены Долгопаят, я невольно сравнивала ее тексты с прозой Ланы Барсуковой. Одна страна, одни и те-же ситуации и события, города и дороги, кинотеатры и новостные ленты, но рассказы полярны, как день ночь, свет и тень, как жесткая депрессивная реальность и правда в сентиментальном наряде.
Рассказы Елены Долгопят бьют под дых, а рефреном к ним гремит в ушах «Еду я на Родину», ДДТ.
Хороший язык, несколько жанров. Не жалею, что прочитала, однако книга не для всех: читатель в извечных розовых очках не оценит.
Роман – жизнь, повесть – любовь, рассказ – сон.
Д. Быков (из лекции студентам CWS)
Ей оставалось только чувствовать их жизнь, издали,
всегда как чужую, всегда как из другого времени,
всегда как прошедшую.
Елена Долгопят «Дом» (из сб. «Родина»)
Иногда думают, что рассказ только черновик для прозаика, эскиз романа или мини-повесть. Но романист зачастую совершенно не способен написать рассказ, потому что его интересует история, а талант рассказчика в другом. Если музыка и стихотворение освобождают человека от самого себя, то рассказ – полупроза-полупоэзия, пограничное творение – словно открывает таинственное окно для исповеди: рассказ может быть беспощаден, как стихотворение, и – как повесть – милосерден. Как сон – тронул и отлетел, оставив смутное беспокойное ощущение недосказанности. На половине пути – между бездной отчаяния и небом свободы – оставлен читатель Чехова и Сэлинджера, из новелл Бунина или Акутагавы выход проложен через себя. В наше прозаическое время, когда поэзия стала скорее интеллектуальным удовольствием, именно жанр рассказа, на мой взгляд, еще смеет так просто и незатейливо коснуться души читателя, вступить с ним в личную беседу. А для автора, в совершенстве познавшего тайны и возможности короткой прозы, рассказ уже становится не просто формой выражения смысла (тем более – истории), а редким инструментом пробуждения в читателе сокровенных переживаний. Елена Долгопят – именно такой рассказчик: все ее творчество, начиная с «Тонких стекол» (2001) до «Чужой жизни» (2019), — о том, как сквозь странные или обыденные сюжеты просвечивает нежная и ранимая душа человека. И каждый, кто читал ее рассказы, не может не почувствовать через них и собственного тревожно-слабого, печального звучания.
В новой книге «Чужая жизнь» рассказы, как сны, естественны, неповторимы и фантасмагоричны. Так было и раньше, в «Родине» (2017), в «Русском» (2018). Но новый сборник радует тем, что после «Тонких стекол» название впервые удачно отразило не только тему книги, но и двойственность мировоззрения автора, особенности ее стиля, в котором гармонично совмещаются приемы жанровой литературы – фантастики, детектива, отчасти хоррора – с тонким психологизмом. Сквозь странные, иногда жуткие события (так, в «Объекте» девушка оказывается запертой на секретном предприятии, в «Терапии» ставится своеобразный психологический опыт) автор высвечивает прежде всего душевное состояние героев, которые волей случая или по своему характеру чувствуют отстраненность от жизни, одиночество и потерянность. Михаил, герой «Чужой жизни», мучится своей похожестью на знаменитого артиста и тоскует по иному «правильному варианту жизни»:
«Он и днем, с открытыми глазами грезил о той несбывшейся жизни, в которой мог быть счастлив, которая ему была предназначена».
Артист погибает из-за Михаила, а тоска в герое остается. В рассказах «Вторая половина» и «Джон» внутренняя изолированность персонажей помогает им после внезапно потерянной прежней жизни начать новую, впрочем, такую же иллюзорную, как прежде.
В мире Елены Долгопят не за что зацепиться – все призрачно: здесь нет крепких связей, социального контекста, острых переживаний. Любовь мимолетна, а смерть – «то, что бывает с другими». Здесь нет и прочного, постоянного пространства: герои все время перемещаются. В «Поездке» мужчина внезапно решает подвезти женщину сначала в Подмосковье, а потом и в Белоруссию, при этом ни он, ни мы так и не узнаем, кто была эта женщина, зачем и к кому она ехала; в импрессионистическом рассказе «Степь» молодая учительница приезжает в забайкальский поселок: девушка полна смутного волнения, тревоги, одиночества и ожиданий. В ее мимолетных встречах, действиях, воспоминаниях, чувствах автор подмечает те душевные оттенки, которые необыкновенно свежо и сильно отзываются в читателе.
«Степь» связана, конечно, с Чеховым, но косвенно. Скорее, это Чехов, отраженный на лицах зрителей из «Долгой счастливой жизни» Геннадия Шпаликова. В творчестве Елены Долгопят, особенно в реалистических рассказах, вообще очень чувствуется влияние кинематографа 60-х годов с его попыткой запечатлеть в кадре «все оттенки искренности» — смутное самоощущение человека, его ранимость, тревожность, неприкаянность. Герои Г. Шпаликова тоже постоянно движутся, сюжеты сотканы из мимолетных встреч, разговоров. Отчего-то именно эти мгновения и случайности, замеченные в жизни обыкновенных людей и Г. Шпаликовым, и Е. Долгопят, проникают в сокровенные душевные уголки зрителя и читателя, ранят своей подлинностью. Самое глубокое мировоззренческое совпадение с Г. Шпаликовым мы находим в рассказе «Иллюзион». Сюжет безыскусен: женщина вспоминает свою молодость, как она ждала любви, знакомилась с молодыми людьми, когда же встретилась с родным человеком – отношения между ними не складываются. В рассказе есть ключ-символ – рука психически нездорового человека, которая непроизвольно гладит спящего рядом пассажира электрички. Пассажир брезгливо убирает руку, но рука снова и снова тянется к нему. Это метафора не только любви, но вообще человека, бессознательно ищущего другого, тоскующего по душевной близости. В мире, где каждый заключен в своей-чужой жизни, все отношения мгновенны и иллюзорны.
Сдержанным, почти прозрачным синтаксисом звучат хрупкие сны Елены Долгопят – в рассказах от первого лица интонация теплее, эмоциональнее («Объект», «Katerinaa»). Простые предложения тихо следуют друг за другом. Падают неспешными каплями дождя, снега. Действия повторяются: люди встают утром, чистят зубы, идут на работу. Герои живут по инерции, уставшие, привыкшие и безвольно принимающие внешние условия. Каждый знает, что он не на своем месте (или узнает об этом вскоре), но понимает и то, что нет этого своего места нигде и – куда его прибило – там он и остался, пока не понесло дальше. Если понесло… Иногда среди неторопливого движения предикатов неожиданно – как травинка, пробившаяся сквозь асфальт – безыскусный и повседневный эпитет, поражающий своим цветом, запахом, жизнью: белая фарфоровая чашка, васильковое платье, обугленный кофе. Иногда это эпитет-образ, развернутый в маленькое пейзажное представление:
«Этот дом еще спал. Синица клевала сало и качалась вместе с ним, и ветка яблони, к которой оно было привязано, качалась. Осыпался снег. За окнами белели занавески. Крыльцо запорошило, шли по нему кошачьи следы» («Поездка»)
Или эпитет-образ, ставший сокровенным переживанием:
«Из дома на взгорке вышли две девочки и стали выбивать в снегу половик. И Николай Алексеевич представил свежий запах этого половика, когда он ляжет в протопленной комнате на чисто вымытый пол» («Поездка»)
Такие эпитеты-образы не призваны расцвечивать сюжет, движущийся часто своим путем и в другую сторону, эти долгие или короткие ремарки – как будто неожиданно схваченное отражение героев, случайно мелькнувших в зеркале мира. Серое московское небо 2017 года отражается в глазах героини «Квартиры», попавшей неожиданно в 70-е, но и она сама уже в этом сером небе запечатлена – и потому ей нельзя остаться в прошлом. Так каждый из нас врос в свое время и пейзаж за окном.
Некоторые эпитеты повторяются из рассказа в рассказ, из книги в книгу, обнаруживая удивительную цельность мира Елены Долгопят. Обычно это идеальные для героев образы уюта какой-то нездешней придуманной или вспоминаемой из детства жизни: деревянный дом под железной крышей, запах яблок (антоновки), окна с занавесками (белыми или синими), белая скатерть на столе, стук швейной машинки. Эпитеты просты, знакомы. Герои Елены Долгопят, неинтересные люди с обыкновенной жизнью, мечтают только о том, чтобы в этом бедном мире их кто-то обогрел, поделился душевной теплотой. Так тонко и пронзительно автор бередит то потаенное, что каждый скрывает даже от самого себя – свое неизбывное одиночество.
Рассказы Елены Долгопят очень личные, их трудно обсуждать с другими, они либо трогают, либо остаются незамеченными. Как мелькнувшее на остановке лицо – автобус увозит тебя, и ты рассеянным взглядом пропускаешь сквозь мысли убегающий пейзаж и чьи-то драгоценные жизни. Как забытый сразу же после пробуждения сон, от которого остается на весь день щемящее послевкусие несбывшегося и непонятого события.
Я, видимо ,напрасно редко читаю рассказы. Мне нравятся объемные книги с героями, которым я сопереживаю и жалко , что книга заканчивается и даже стараюсь читать понемногу, чтобы продлить удовольствие. С рассказами так не получается…
Поэтому за книгу » Чужая жизнь» я бралась с опаской.
И совсем совсем не пожалела!
Практически каждый рассказ с самого начала погружал меня в атмосферу происходящего, и да, совсем совсем не хотелось, чтобы рассказ заканчивался. Каждый раз я надеялась, что вот именно этот рассказ будет продолжаться и продолжаться. После прочтения не хочется сразу переходить к следующему рассказу, хочется поразмыслить, подумать над ситуацией… У автора остаётся какая-то недосказанность, а у читателя приятное послевкусие.
Трудно определить жанр произведениям автора. Стык реальности, нереальности или альтернативной реальности.
И это хорошим языком и с интересной историей.
Очень советую автора.
Тот неловкий момент, когда я не поняла, что это я такое прочитала и зачем.
Все, что я знала до того, как открыла книгу — это сборник произведений абсолютно незнакомого мне автора. Все, что я знаю после прочтения — это сборник произведений автора, с которым лично мне можно было и не знакомиться, ничего бы не потеряла, ибо в результате ничего не приобрела.
Есть тут такое, что вообще непонятно, что к чему, что-то типа зарисовок на страницу или две, похожее на идеи, из которых позже может вырасти что-то более объёмное. Некоторые рассказы почти понравились, оригинальные весьма задумки есть, и читались с некоторым интересом. Почти — потому что мне в них чего-то не хватило. Самое первое сравнение, которое по этому поводу пришло в голову — пресный суп на воде, который забыли посолить и добавить в него перца. Ты его ешь, а ни вкуса насыщенного, ни послевкусия. Почти после каждого в голове было — ну и? И ощущение, будто чего-то недопоняла (а может и действительно), не очень комфортное ощущение. А если отставить в сторону сравнение с супом, то мне в этих историях не хватило и глубины. И еще. В малой прозе также важно ощущение завершенности, даже если концовка открытая. Ну вот когда понимаешь, что это все и больше ничего не надо. А здесь у меня такого понимания, к сожалению, не было почти всегда.
Несколько слов скажу о сюжетах, которые увлекли больше прочих. Рассказ «Свойство времени» оригинальностью сюжета не отличается, вариаций на эту тему написано-переписано уйма, но больно уж люблю такое. Но тут концовка все испортила — тем, что наступила так рано и оборвала историю, предложив додумывать самой. Хотя и додумывать вроде особо нечего. Понравилась задумка рассказа «Русское», вынесенное в название сборника, но опять же, лишь задумка, да и только. Еще — некоторые из частей произведения «Дети» — та, что про космонавта и про город, где исчезают дети, хотелось бы пообъемнее истории с такими сюжетами прочитать. И пожалуй, всё, боюсь, что уже через несколько дней всего остального, что было в книге, уже и не вспомню.
А вот слог хорош. Читается легко, попадалось кое-где обилие коротких предложений, из-за чего текст казался рваным, но там, наверное, так и было задумано.
В общем, что читала, что не читала бы — все одно. Все, что из книги для себя вынесла — это то, что творчество автора нужно оставить его поклонникам (уверена, что таковых имеется немало), а мне лично оно не по вкусу. Ну что ж, это нормально. На вкус и цвет и так далее, как говорится.
Прочитал несколько рассказов из сборника… Собственно, прочитал по инерции, файл я открыл ради только одного: «Открытка» . Он мне понравился очень.
Что сказать об остальных? Они все одинаковые.
Вот приблизительный сюжет одного из рассказов.
1990-какой-то год. Жила-поживала учительница. Одинокая. Пила кофе. Испытывала разнообразные чувства — от любви до ненависти — к разным людям. Жизнь её описана в миллионе мелочей. Пошла в торговый центр. Купила свитер. Пообщалась с парнем в кафе, но того скоро забрала жена, он её просто ждал, пока она что-то покупала. В метро встретила отличного парня. Не познакомилась с ним. Поезд ушёл вдаль. Анна Каренина на платформе не появилась.
И что?
И ничего. Похоже на бесконечный мультфильм «Шинель», который Юрий Норштейн рисует последние 35, кажется, лет и никогда не нарисует.
Тот мультик нарисован прекрасно. И рассказы Елены Долгопят прекрасно написаны. Кто-то наверняка найдёт в них глубокую философию. Не я, к сожалению.
Прочитал не все рассказы, может быть, там есть ещё жемчужины вроде «Открытки». Однако хорошего понемножку. Нырять за жемчугом надоело.