В детстве слышал сказку я о дремучих кленах и с тех пор по свету я

Михаил Юрьевич Лермонтов

Мцыри — на грузинском языке значит «неслужащий монах», нечто вроде «послушника». (Прим. Лермонтова)

Слово от настоящего русского Пророка. Бог глаголет устами и делами своих гениев и героев. Так выглядит Священное Писание. Дочитайте до конца!

1

Немного лет тому назад,
Там, где, сливаяся, шумят,
Обнявшись, будто две сестры,
Струи Арагвы и Куры,
Был монастырь. Из-за горы
И нынче видит пешеход
Столбы обрушенных ворот,
И башни, и церковный свод;
Но не курится уж под ним
Кадильниц благовонный дым,
Не слышно пенье в поздний час
Молящих иноков за нас.
Теперь один старик седой,
Развалин страж полуживой,
Людьми и смертию забыт,
Сметает пыль с могильных плит,
Которых надпись говорит
О славе прошлой — и о том,
Как, удручен своим венцом,
Такой-то царь, в такой-то год,
Вручал России свой народ.

И божья благодать сошла
На Грузию! Она цвела
С тех пор в тени своих садов,
Не опасаяся врагов,
3а гранью дружеских штыков.

2

Однажды русский генерал
Из гор к Тифлису проезжал;
Ребенка пленного он вез.
Тот занемог, не перенес
Трудов далекого пути;
Он был, казалось, лет шести,
Как серна гор, пуглив и дик
И слаб и гибок, как тростник.
Но в нем мучительный недуг
Развил тогда могучий дух
Его отцов. Без жалоб он
Томился, даже слабый стон
Из детских губ не вылетал,
Он знаком пищу отвергал
И тихо, гордо умирал.
Из жалости один монах
Больного призрел, и в стенах
Хранительных остался он,
Искусством дружеским спасен.
Но, чужд ребяческих утех,
Сначала бегал он от всех,
Бродил безмолвен, одинок,
Смотрел, вздыхая, на восток,
Гоним неясною тоской
По стороне своей родной.
Но после к плену он привык,
Стал понимать чужой язык,
Был окрещен святым отцом
И, с шумным светом незнаком,
Уже хотел во цвете лет
Изречь монашеский обет,
Как вдруг однажды он исчез
Осенней ночью. Темный лес
Тянулся по горам кругом.
Три дня все поиски по нем
Напрасны были, но потом
Его в степи без чувств нашли
И вновь в обитель принесли.
Он страшно бледен был и худ
И слаб, как будто долгий труд,
Болезнь иль голод испытал.
Он на допрос не отвечал
И с каждым днем приметно вял.
И близок стал его конец;
Тогда пришел к нему чернец
С увещеваньем и мольбой;
И, гордо выслушав, больной
Привстал, собрав остаток сил,
И долго так он говорил:

3

«Ты слушать исповедь мою
Сюда пришел, благодарю.
Все лучше перед кем-нибудь
Словами облегчить мне грудь;
Но людям я не делал зла,
И потому мои дела
Немного пользы вам узнать,
А душу можно ль рассказать?
Я мало жил, и жил в плену.
Таких две жизни за одну,
Но только полную тревог,
Я променял бы, если б мог.
Я знал одной лишь думы власть,
Одну — но пламенную страсть:
Она, как червь, во мне жила,
Изгрызла душу и сожгла.
Она мечты мои звала
От келий душных и молитв
В тот чудный мир тревог и битв,
Где в тучах прячутся скалы,
Где люди вольны, как орлы.
Я эту страсть во тьме ночной
Вскормил слезами и тоской;
Ее пред небом и землей
Я ныне громко признаю
И о прощенье не молю.

4

Старик! я слышал много раз,
Что ты меня от смерти спас —
Зачем? .. Угрюм и одинок,
Грозой оторванный листок,
Я вырос в сумрачных стенах
Душой дитя, судьбой монах.
Я никому не мог сказать
Священных слов «отец» и «мать».
Конечно, ты хотел, старик,
Чтоб я в обители отвык
От этих сладостных имен, —
Напрасно: звук их был рожден
Со мной. И видел у других
Отчизну, дом, друзей, родных,
А у себя не находил
Не только милых душ — могил!
Тогда, пустых не тратя слез,
В душе я клятву произнес:
Хотя на миг когда-нибудь
Мою пылающую грудь
Прижать с тоской к груди другой,
Хоть незнакомой, но родной.
Увы! теперь мечтанья те
Погибли в полной красоте,
И я как жил, в земле чужой
Умру рабом и сиротой.

5

Меня могила не страшит:
Там, говорят, страданье спит
В холодной вечной тишине;
Но с жизнью жаль расстаться мне.
Я молод, молод… Знал ли ты
Разгульной юности мечты?
Или не знал, или забыл,
Как ненавидел и любил;
Как сердце билося живей
При виде солнца и полей
С высокой башни угловой,
Где воздух свеж и где порой
В глубокой скважине стены,
Дитя неведомой страны,
Прижавшись, голубь молодой
Сидит, испуганный грозой?
Пускай теперь прекрасный свет
Тебе постыл; ты слаб, ты сед,
И от желаний ты отвык.
Что за нужда? Ты жил, старик!
Тебе есть в мире что забыть,
Ты жил, — я также мог бы жить!

6

Ты хочешь знать, что видел я
На воле? — Пышные поля,
Холмы, покрытые венцом
Дерев, разросшихся кругом,
Шумящих свежею толпой,
Как братья в пляске круговой.
Я видел груды темных скал,
Когда поток их разделял.
И думы их я угадал:
Мне было свыше то дано!
Простерты в воздухе давно
Объятья каменные их,
И жаждут встречи каждый миг;
Но дни бегут, бегут года —
Им не сойтиться никогда!
Я видел горные хребты,
Причудливые, как мечты,
Когда в час утренней зари
Курилися, как алтари,
Их выси в небе голубом,
И облачко за облачком,
Покинув тайный свой ночлег,
К востоку направляло бег —
Как будто белый караван
Залетных птиц из дальних стран!
Вдали я видел сквозь туман,
В снегах, горящих, как алмаз,
Седой незыблемый Кавказ;
И было сердцу моему
Легко, не знаю почему.
Мне тайный голос говорил,
Что некогда и я там жил,
И стало в памяти моей
Прошедшее ясней, ясней…

7

И вспомнил я отцовский дом,
Ущелье наше и кругом
В тени рассыпанный аул;
Мне слышался вечерний гул
Домой бегущих табунов
И дальний лай знакомых псов.
Я помнил смуглых стариков,
При свете лунных вечеров
Против отцовского крыльца
Сидевших с важностью лица;
И блеск оправленных ножон
Кинжалов длинных… и как сон
Все это смутной чередой
Вдруг пробегало предо мной.
А мой отец? он как живой
В своей одежде боевой
Являлся мне, и помнил я
Кольчуги звон, и блеск ружья,
И гордый непреклонный взор,
И молодых моих сестер…
Лучи их сладостных очей
И звук их песен и речей
Над колыбелию моей…
В ущелье там бежал поток.
Он шумен был, но неглубок;
К нему, на золотой песок,
Играть я в полдень уходил
И взором ласточек следил,
Когда они перед дождем
Волны касалися крылом.
И вспомнил я наш мирный дом
И пред вечерним очагом
Рассказы долгие о том,
Как жили люди прежних дней,
Когда был мир еще пышней.

8

Ты хочешь знать, что делал я
На воле? Жил — и жизнь моя
Без этих трех блаженных дней
Была б печальней и мрачней
Бессильной старости твоей.
Давным-давно задумал я
Взглянуть на дальние поля,
Узнать, прекрасна ли земля,
Узнать, для воли иль тюрьмы
На этот свет родимся мы.
И в час ночной, ужасный час,
Когда гроза пугала вас,
Когда, столпясь при алтаре,
Вы ниц лежали на земле,
Я убежал. О, я как брат
Обняться с бурей был бы рад!
Глазами тучи я следил,
Рукою молнию ловил…
Скажи мне, что средь этих стен
Могли бы дать вы мне взамен
Той дружбы краткой, но живой,
Меж бурным сердцем и грозой?..

9

Бежал я долго — где, куда?
Не знаю! ни одна звезда
Не озаряла трудный путь.
Мне было весело вдохнуть
В мою измученную грудь
Ночную свежесть тех лесов,
И только! Много я часов
Бежал, и наконец, устав,
Прилег между высоких трав;
Прислушался: погони нет.
Гроза утихла. Бледный свет
Тянулся длинной полосой
Меж темным небом и землей,
И различал я, как узор,
На ней зубцы далеких гор;
Недвижим, молча я лежал,
Порой в ущелии шакал
Кричал и плакал, как дитя,
И, гладкой чешуей блестя,
Змея скользила меж камней;
Но страх не сжал души моей:
Я сам, как зверь, был чужд людей
И полз и прятался, как змей.

10

Внизу глубоко подо мной
Поток усиленный грозой
Шумел, и шум его глухой
Сердитых сотне голосов
Подобился. Хотя без слов
Мне внятен был тот разговор,
Немолчный ропот, вечный спор
С упрямой грудою камней.
То вдруг стихал он, то сильней
Он раздавался в тишине;
И вот, в туманной вышине
Запели птички, и восток
Озолотился; ветерок
Сырые шевельнул листы;
Дохнули сонные цветы,
И, как они, навстречу дню
Я поднял голову мою…
Я осмотрелся; не таю:
Мне стало страшно; на краю
Грозящей бездны я лежал,
Где выл, крутясь, сердитый вал;
Туда вели ступени скал;
Но лишь злой дух по ним шагал,
Когда, низверженный с небес,
В подземной пропасти исчез.

11

Кругом меня цвел божий сад;
Растений радужный наряд
Хранил следы небесных слез,
И кудри виноградных лоз
Вились, красуясь меж дерев
Прозрачной зеленью листов;
И грозды полные на них,
Серег подобье дорогих,
Висели пышно, и порой
К ним птиц летал пугливый рой
И снова я к земле припал
И снова вслушиваться стал
К волшебным, странным голосам;
Они шептались по кустам,
Как будто речь свою вели
О тайнах неба и земли;
И все природы голоса
Сливались тут; не раздался
В торжественный хваленья час
Лишь человека гордый глас.
Всуе, что я чувствовал тогда,
Те думы — им уж нет следа;
Но я б желал их рассказать,
Чтоб жить, хоть мысленно, опять.
В то утро был небесный свод
Так чист, что ангела полет
Прилежный взор следить бы мог;
Он так прозрачно был глубок,
Так полон ровной синевой!
Я в нем глазами и душой
Тонул, пока полдневный зной
Мои мечты не разогнал.
И жаждой я томиться стал.

12

Тогда к потоку с высоты,
Держась за гибкие кусты,
С плиты на плиту я, как мог,
Спускаться начал. Из-под ног
Сорвавшись, камень иногда
Катился вниз — за ним бразда
Дымилась, прах вился столбом;
Гудя и прыгая, потом
Он поглощаем был волной;
И я висел над глубиной,
Но юность вольная сильна,
И смерть казалась не страшна!
Лишь только я с крутых высот
Спустился, свежесть горных вод
Повеяла навстречу мне,
И жадно я припал к волне.
Вдруг — голос — легкий шум шагов…
Мгновенно скрывшись меж кустов,
Невольным трепетом объят,
Я поднял боязливый взгляд
И жадно вслушиваться стал:
И ближе, ближе все звучал
Грузинки голос молодой,
Так безыскусственно живой,
Так сладко вольный, будто он
Лишь звуки дружеских имен
Произносить был приучен.
Простая песня то была,
Но в мысль она мне залегла,
И мне, лишь сумрак настает,
Незримый дух ее поет.

13

Держа кувшин над головой,
Грузинка узкою тропой
Сходила к берегу. Порой
Она скользила меж камней,
Смеясь неловкости своей.
И беден был ее наряд;
И шла она легко, назад
Изгибы длинные чадры
Откинув. Летние жары
Покрыли тенью золотой
Лицо и грудь ее; и зной
Дышал от уст ее и щек.
И мрак очей был так глубок,
Так полон тайнами любви,
Что думы пылкие мои
Смутились. Помню только я
Кувшина звон, — когда струя
Вливалась медленно в него,
И шорох… больше ничего.
Когда же я очнулся вновь
И отлила от сердца кровь,
Она была уж далеко;
И шла, хоть тише, — но легко,
Стройна под ношею своей,
Как тополь, царь ее полей!
Недалеко, в прохладной мгле,
Казалось, приросли к скале
Две сакли дружною четой;
Над плоской кровлею одной
Дымок струился голубой.
Я вижу будто бы теперь,
Как отперлась тихонько дверь…
И затворилася опять! ..
Тебе, я знаю, не понять
Мою тоску, мою печаль;
И если б мог, — мне было б жаль:
Воспоминанья тех минут
Во мне, со мной пускай умрут.

14

Трудами ночи изнурен,
Я лег в тени. Отрадный сон
Сомкнул глаза невольно мне…
И снова видел я во сне
Грузинки образ молодой.
И странной сладкою тоской
Опять моя заныла грудь.
Я долго силился вздохнуть —
И пробудился. Уж луна
Вверху сияла, и одна
Лишь тучка кралася за ней,
Как за добычею своей,
Объятья жадные раскрыв.
Мир темен был и молчалив;
Лишь серебристой бахромой
Вершины цепи снеговой
Вдали сверкали предо мной
Да в берега плескал поток.
В знакомой сакле огонек
То трепетал, то снова гас:
На небесах в полночный час
Так гаснет яркая звезда!
Хотелось мне… но я туда
Взойти не смел. Я цель одну —
Пройти в родимую страну —
Имел в душе и превозмог
Страданье голода, как мог.
И вот дорогою прямой
Пустился, робкий и немой.
Но скоро в глубине лесной
Из виду горы потерял
И тут с пути сбиваться стал.

15

Напрасно в бешенстве порой
Я рвал отчаянной рукой
Терновник, спутанный плющом:
Все лес был, вечный лес кругом,
Страшней и гуще каждый час;
И миллионом черных глаз
Смотрела ночи темнота
Сквозь ветви каждого куста.
Моя кружилась голова;
Я стал влезать на дерева;
Но даже на краю небес
Все тот же был зубчатый лес.
Тогда на землю я упал;
И в исступлении рыдал,
И грыз сырую грудь земли,
И слезы, слезы потекли
В нее горючею росой…
Но, верь мне, помощи людской
Я не желал… Я был чужой
Для них навек, как зверь степной;
И если б хоть минутный крик
Мне изменил — клянусь, старик,
Я б вырвал слабый мой язык.

16

Ты помнишь детские года:
Слезы не знал я никогда;
Но тут я плакал без стыда.
Кто видеть мог? Лишь темный лес
Да месяц, плывший средь небес!
Озарена его лучом,
Покрыта мохом и песком,
Непроницаемой стеной
Окружена, передо мной
Была поляна. Вдруг во ней
Мелькнула тень, и двух огней
Промчались искры… и потом
Какой-то зверь одним прыжком
Из чащи выскочил и лег,
Играя, навзничь на песок.
То был пустыни вечный гость —
Могучий барс. Сырую кость
Он грыз и весело визжал;
То взор кровавый устремлял,
Мотая ласково хвостом,
На полный месяц, — и на нем
Шерсть отливалась серебром.
Я ждал, схватив рогатый сук,
Минуту битвы; сердце вдруг
Зажглося жаждою борьбы
И крови… да, рука судьбы
Меня вела иным путем…
Но нынче я уверен в том,
Что быть бы мог в краю отцов
Не из последних удальцов.

17

Я ждал. И вот в тени ночной
Врага почуял он, и вой
Протяжный, жалобный как стон
Раздался вдруг… и начал он
Сердито лапой рыть песок,
Встал на дыбы, потом прилег,
И первый бешеный скачок
Мне страшной смертью грозил…
Но я его предупредил.
Удар мой верен был и скор.
Надежный сук мой, как топор,
Широкий лоб его рассек…
Он застонал, как человек,
И опрокинулся. Но вновь,
Хотя лила из раны кровь
Густой, широкою волной,
Бой закипел, смертельный бой!

18

Ко мне он кинулся на грудь:
Но в горло я успел воткнуть
И там два раза повернуть
Мое оружье… Он завыл,
Рванулся из последних сил,
И мы, сплетясь, как пара змей,
Обнявшись крепче двух друзей,
Упали разом, и во мгле
Бой продолжался на земле.
И я был страшен в этот миг;
Как барс пустынный, зол и дик,
Я пламенел, визжал, как он;
Как будто сам я был рожден
В семействе барсов и волков
Под свежим пологом лесов.
Казалось, что слова людей
Забыл я — и в груди моей
Родился тот ужасный крик,
Как будто с детства мой язык
К иному звуку не привык…
Но враг мой стал изнемогать,
Метаться, медленней дышать,
Сдавил меня в последний раз…
Зрачки его недвижных глаз
Блеснули грозно — и потом
Закрылись тихо вечным сном;
Но с торжествующим врагом
Он встретил смерть лицом к лицу,
Как в битве следует бойцу!..

19

Ты видишь на груди моей
Следы глубокие когтей;
Еще они не заросли
И не закрылись; но земли
Сырой покров их освежит
И смерть навеки заживит.
О них тогда я позабыл,
И, вновь собрав остаток сил,
Побрел я в глубине лесной…
Но тщетно спорил я с судьбой:
Она смеялась надо мной!

20

Я вышел из лесу. И вот
Проснулся день, и хоровод
Светил напутственных исчез
В его лучах. Туманный лес
Заговорил. Вдали аул
Куриться начал. Смутный гул
В долине с ветром пробежал…
Я сел и вслушиваться стал;
Но смолк он вместе с ветерком.
И кинул взоры я кругом:
Тот край, казалось, мне знаком.
И страшно было мне, понять
Не мог я долго, что опять
Вернулся я к тюрьме моей;
Что бесполезно столько дней
Я тайный замысел ласкал,
Терпел, томился и страдал,
И все зачем?.. Чтоб в цвете лет,
Едва взглянув на божий свет,
При звучном ропоте дубрав
Блаженство вольности познав,
Унесть в могилу за собой
Тоску по родине святой,
Надежд обманутых укор
И вашей жалости позор!..
Еще в сомненье погружен,
Я думал — это страшный сон…
Вдруг дальний колокола звон
Раздался снова в тишине —
И тут все ясно стало мне…
О, я узнал его тотчас!
Он с детских глаз уже не раз
Сгонял виденья снов живых
Про милых ближних и родных,
Про волю дикую степей,
Про легких, бешеных коней,
Про битвы чудные меж скал,
Где всех один я побеждал!..
И слушал я без слез, без сил.
Казалось, звон тот выходил
Из сердца — будто кто-нибудь
Железом ударял мне в грудь.
И смутно понял я тогда,
Что мне на родину следа
Не проложить уж никогда.

21

Да, заслужил я жребий мой!
Могучий конь, в степи чужой,
Плохого сбросив седока,
На родину издалека
Найдет прямой и краткий путь…
Что я пред ним? Напрасно грудь
Полна желаньем и тоской:
То жар бессильный и пустой,
Игра мечты, болезнь ума.
На мне печать свою тюрьма
Оставила… Таков цветок
Темничный: вырос одинок
И бледен он меж плит сырых,
И долго листьев молодых
Не распускал, все ждал лучей
Живительных. И много дней
Прошло, и добрая рука
Печально тронулась цветка,
И был он в сад перенесен,
В соседство роз. Со всех сторон
Дышала сладость бытия…
Но что ж? Едва взошла заря,
Палящий луч ее обжег
В тюрьме воспитанный цветок…

22

И как его, палил меня
Огонь безжалостного дня.
Напрасно прятал я в траву
Мою усталую главу:
Иссохший лист ее венцом
Терновым над моим челом
Свивался, и в лицо огнем
Сама земля дышала мне.
Сверкая быстро в вышине,
Кружились искры, с белых скал
Струился пар. Мир божий спал
В оцепенении глухом
Отчаянья тяжелым сном.
Хотя бы крикнул коростель,
Иль стрекозы живая трель
Послышалась, или ручья
Ребячий лепет… Лишь змея,
Сухим бурьяном шелестя,
Сверкая желтою спиной,
Как будто надписью златой
Покрытый донизу клинок,
Браздя рассыпчатый песок.
Скользила бережно, потом,
Играя, нежася на нем,
Тройным свивалася кольцом;
То, будто вдруг обожжена,
Металась, прыгала она
И в дальних пряталась кустах…

23

И было все на небесах
Светло и тихо. Сквозь пары
Вдали чернели две горы.
Наш монастырь из-за одной
Сверкал зубчатою стеной.
Внизу Арагва и Кура,
Обвив каймой из серебра
Подошвы свежих островов,
По корням шепчущих кустов
Бежали дружно и легко…
До них мне было далеко!
Хотел я встать — передо мной
Все закружилось с быстротой;
Хотел кричать — язык сухой
Беззвучен и недвижим был…
Я умирал. Меня томил
Предсмертный бред. Казалось мне,
Что я лежу на влажном дне
Глубокой речки — и была
Кругом таинственная мгла.
И, жажду вечную поя,
Как лед холодная струя,
Журча, вливалася мне в грудь…
И я боялся лишь заснуть, —
Так было сладко, любо мне…
А надо мною в вышине
Волна теснилася к волне.
И солнце сквозь хрусталь волны
Сияло сладостней луны…
И рыбок пестрые стада
В лучах играли иногда.
И помню я одну из них:
Она приветливей других
Ко мне ласкалась. Чешуей
Была покрыта золотой
Ее спина. Она вилась
Над головой моей не раз,
И взор ее зеленых глаз
Был грустно нежен и глубок…
И надивиться я не мог:
Ее сребристый голосок
Мне речи странные шептал,
И пел, и снова замолкал.
Он говорил: «Дитя мое,
Останься здесь со мной:
В воде привольное житье
И холод и покой.

*

Я созову моих сестер:
Мы пляской круговой
Развеселим туманный взор
И дух усталый твой.

*

Усни, постель твоя мягка,
Прозрачен твой покров.
Пройдут года, пройдут века
Под говор чудных снов.

*

О милый мой! не утаю,
Что я тебя люблю,
Люблю как вольную струю,
Люблю как жизнь мою…»
И долго, долго слушал я;
И мнилось, звучная струя
Сливала тихий ропот свой
С словами рыбки золотой.
Тут я забылся. Божий свет
В глазах угас. Безумный бред
Бессилью тела уступил…

24

Так я найден и поднят был…
Ты остальное знаешь сам.
Я кончил. Верь моим словам
Или не верь, мне все равно.
Меня печалит лишь одно:
Мой труп холодный и немой
Не будет тлеть в земле родной,
И повесть горьких мук моих
Не призовет меж стен глухих
Вниманье скорбное ничье
На имя темное мое.

25

Прощай, отец… дай руку мне:
Ты чувствуешь, моя в огне…
Знай, этот пламень с юных дней,
Таяся, жил в груди моей;
Но ныне пищи нет ему,
И он прожег свою тюрьму
И возвратится вновь к тому,
Кто всем законной чередой
Дает страданье и покой…
Но что мне в том? — пускай в раю,
В святом, заоблачном краю
Мой дух найдет себе приют…
Увы! — за несколько минут
Между крутых и темных скал,
Где я в ребячестве играл,
Я б рай и вечность променял…

26

Ослышка (мондегрин, англ. mondegreen) — переосмысление неверно услышанных слов. Чаще всего ослышки встречаются в восприятии людей, у которых жизненный опыт и словарный запас невелики, а некоторые грамматические конструкции не усвоены.
И, конечно, у детей. Все мы, наверное, может вспомнить такое из своего детства.

Самое простое объяснение — сложно правильно услышать слова из-за шума и отсутствия визуального контакта с источником звука, например, слушая радио или разговаривая по телефону. Слова песни расслышать в принципе тяжелее, чем обычную речь, потому что нам приходится отделять текст от музыки, и чаще всего в это время мы не видим лицо певца, которое может служить подсказкой. Трудности в восприятии также вызывают непривычные акценты или структура речи: например, в стихотворениях, где построение фразы отличается от разговора, а логические ударения оказываются смещены. Возникает неопределённость, которую наш мозг пытается разрешить, и получается это не всегда удачно.

КРОМЕ НЕДОСТАТОЧНОГО СЛОВАРНОГО ЗАПАСА И НЕЗНАНИЯ ГРАММАТИЧЕСКИХ КОНСТРУКЦИЙ, распространённой причиной для появления мондегринов при восприятии иностранной речи являются сложносоставные слова. Услышав в потоке речи длинный набор звуков, мозг пытается их логически сгруппировать и разбить на несколько слов поменьше, в итоге коверкая смысл всей фразы.

Мондегрины могут быть очень забавными, но они являются важным источником информации для изучения восприятия речи — одного из множества удивительных процессов, происходящих в мозге человека. Они могут быть ещё и полезными для языка: например, благодаря ослышкам во французский язык просочилось слово «bistrot», мондегрин русского «быстро», а из «an ekename» (дополнительное имя) появился никнейм.

В песне Игоря Саруханова очень многим, не вникающим в текст, слышалось совершенно нелогичное упоминание гибрида «скрипка-лиса». Хотя по смыслу всё однозначно: «Скрип колеса, лужи и грязь дорог…»
В одном из интервью певец рассказал, что назвал песню «Скрипка-лиса», потому что, когда она была новой и он спел её для друзей, всем так слышалось. Поэтому решил, что такое название будет даже интересным. Изначально песня называлась «Скрип колеса». Пришлось зарегистрировать авторское право на оба названия, оформлять пластинки в двух версиях и придумать вариации-обоснования для дотошных интервью, чтобы не расстраивать ошибающихся слушателей.

В Интернете много воспоминаний людей о том, что им слышалось в детстве и не только.

* «Домик окнами в сад» братья Радченко. Слышала: «В доме кокнули пса». Пса очень жалела.
* «Арлекино, Арлекино, есть одна нога на всех!»
* А меня Боярский с Бурклатой вообще добил.
* А моя знакомая в песне из «Трёх мушкетеров» вместо «pourqua ра» (пуркуа па) слышала «кукла Па».

* Таки да, на волне мейнстрима я тоже постоянно слышал «КРАСАВИЦЕ ИКУКУ, счастливому клинку … Судьбе не РАСШЕПНЕМ МЕРСИБАКУ» — и долго ворочался ночами в раздумьях, кто же такая мерсибака и как ее можно расшепнуть.

* Татьяна Овсиенко: «Одевайся потеплей. И потише! Не алей!…» (вместо «по тишине аллей»).
* » ЛУчи ченчерА, лУчи ченчерА, завтра будет лУчи ченчерА!» («Лучше, чем вчера, лучше, чем вчера…» — из песни «Птица счастья»).
* Из детства. Страшная непонятка и страшные существа Кустракиты!!! «То березка, то рябина, куст ракиты над рекой». Я слышал и пел отчетливо, и видел, как над рекой летают страшные Кустракиты!!! Жуть!
* В детстве мне казалось, что в песенке «Чунга-Чанга» поётся не «чудо-остров», а какая-то «чинга-постра». Так и пел, пока не разъяснили, что к чему. А ещё в песенке про розового слона пел вместо «Где баобабы вышли на склон» — «Деды и бабы вышли на склон».
* «И упирается прямо в небо слон».
* Я всегда пел: «Пусть бегут Неуклюжи, пешеходы по лужам…», и недоумевал, кто такие Неуклюжи? Казалось, огромные и неповоротливые дяди и тети, ухая, прыгают по лужам!
* А Любовь Каксон стороной прошла (вместо «А любовь, как сон, стороной прошла»). Потом мы с подругой называли эту песню «про Любочку Каксон».
* «В трусишках зайка серенький под ёлочкой скакал…» И там же: «Матрос мешком запутывал: «Смотри, не вылезай…»».
* В песне Юрия Антонова вместо «…и скрылась из глаз в пелене января» мне слышалось: «…и скрылась из глаз, пелемени варя». И я даже представляла себе эту убегающую в закат женщину с кастрюлей.

* Незабвенные «Белые розы» умирали «…на белом, холодном оКне…», спорили до хрипоты, на чём же они там умирают, на оКне или на оГне.
* DJ Smash «Моя любовь». Вот четко слышу «А моя любовь ИМАМОМ не станет» (ИПАПОМ тоже не станет), в действительности «туманом не станет».
* «Как пойдешь за порог — всюду иней, а из окон ПОРОГ — синий-синий». В смысле, если за порог пойдешь — не заметишь даже, что синий, а вот из окна посмотришь — сразу ясно. Синий. На самом деле — «из окон ПАРОК синий-синий». Т.е. пар.

* А еще все детство я пела «Расцветала яблоня игрушек». Не могла понять никак, почему поют серьезно про Катюшу, если ей с игрушками так повезло.
* А я в детстве слышала: «Расцветали яблони-игруши». Ну, сорт такой у яблок, «игруши» называется.
* Перл моей подруги. В ее песеннике в песне «Старинные часы» была такая строчка: «А муры на часах сломали лук и стрелы…»
* «Закрой за мной дверь, я — мухожук».
* А моя соседка в детстве с уверенностью пела: «Мы — дети в халатиках» (имеется ввиду «Мы — дети Галактики» Лещенко).

* В детстве постоянно слышал в припеве песни: «Мы поедем, мы помчимся на оленях yтpом pанним И ОТ ЧАЯ НАВОРВЁМСЯ пpямо в снежнyю заpю…», думал: «Сколько же надо чаю выпить…»
* «И от чая навернёмся (И отчаянно ворвёмся) прямо в снежную зарю!»
* Еще вспомнила: «Миллион, миллион, миллион Алыхрос». Для меня Алыхрос — это было имя бедного художника из песни.

* Я в детстве пела:» Смело мы в бой пойдём за власть Советов и крокодилу врём в борьбе за это!» В оригинале «И, как один, умрём…». До сих пор валяюсь, когда вспомню.
* А мой папа в детстве (да и в институте ещё) был уверен в существовании такой национальности «перессы». Это он строчки «Но и Молдаванка, и Пересыпь обожают Костю-моряка» так воспринимал — молдаванки, перессы. Пока мама, прожившая в Одессе девять лет, не просветила его, что это районы города.
* А я в детстве думала, что «перессы» — это жены персов.
* В детстве вполне логично получалось. Молдаванка кто такая — представляла неплохо: жительница Молдавской ССР. Значит и перессы — тоже женщины какие-то. И вместе они обожают Костю-моряка.

Касаемо зарубежной музыки, этому явлению есть и второе название «мисхерд» (misheard lyrics — «неправильно услышанный текст песни») — стремление подпевать иностранным песням при полном незнании языка.

* А вы заменяли строчку из песни группы «Boney M» «What about it Daddy Cool» на «Варвара жарит кур»?
* Шизгара вместо She’s got it («Venus», «Shocking Blue»).
* Вот у меня ослышка в песне Криса Нормана и Сюзи Кварто «Stumblin’ in» — слышится про 100 балерин. Даже гугл понимает, если в поисковике набрать: «Песня Сто балерин» — выведет на «Stumblin’ in». Видимо, не только мне слышится про балерин.

* «Косил Яська нюшину».
* Iggy Pop пел «In the death car», а мне слышалось с восточным акцентом «дэфка».
* Песня «Рамштайн»: «Духаст мышь…»

* «Ламбада»: «Шо-о-ру мусифой, эюнжди я шору дешура-а-а-а-а!» В оригинале первая строчка выглядит так: «Chorando se foi quem un dia so me fez chorar» (перевод: «Плакать будет тот, по кому я плакала тогда».
* «Ю ма хо, ю ма со, апрыщврыатляяенгом вагоо».
* «Фристайла, рака-мака фо».
* «Мачу хочу тамбо» — Мурат Насыров «Мальчик хочет в Тамбов» (в оригинале «Bate forte o tambor» — «сильно бей в барабан»).
* «Тамара кукарелла».

* Я часто смотрела передачу «КЛУБКИНО ПУТЕШЕСТВИЕ» и искренне считала, что есть такой Клубкин, который путешествует и рассказывает.
* Я до сих пор не могу по-другому слышать про пароход «Шотарус Тавелли». Так он как-то… мощней, что ли.
* Моя знакомая учительница ведет урок английского языка. Минут через семь с начала урока открывается дверь и входит опоздавший ученик, бормоча себе под нос что-то типа «May I come in?»(можно войти?). Учительница: «Yes, close the door»(да, дверь закрой.) Полное непонимание в глазах ученика. Пауза. Учительница: «Close the door please. Do it! Do it!» («дверь закрой, сделай это» — по англ. звучит как «ду ит».). Затянувшаяся пауза. И вдруг ученик с первой парты шепчет: «Да дверь закрой, ей дует!».

***

Нынешние школьники, не расслышав название, просят в библиотеках дивные книги:

А. Куприн «Гранатовый браслет»

Джованни Бокаччо «Декамерон»

А. Волков «Семь подземных королей»

Данте Алигьери «Божественная комедия»

Н. Некрасов «Рассуждения у парадного подъезда»

А. Грибоедов «Горе от ума»

«Сказки Ганса Христиана Андерсена»

Лаймен Фрэнк Баум «Волшебник страны Оз»

А. Барто «Вовка добрая душа»

Э. Хемингуэй «По ком звонит колокол»

Мигель де Сервантес «Дон Кихот»

Рабиндранат Тагор «Избранное»

Источники: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9,

Почему с возрастом у мудрого человека не должно остаться друзей: 3 мудрые цитаты Юрия Левитанского

Молодость дружбе располагает, а старость избегает ✔️

Дети заводят друзей по щелчку пальца, им достаточно узнать имя своего «‎нового лучшего друга» и принять его в объятья без задней мысли. Со временем человек лишается части друзей, а к пожилому возрасту и вовсе не должен их иметь. Почему? Юрий Левитанский считал, что дружба таит большую опасность, чем явный враг: «‎От явного врага мы ждем самого худшего, а от друга лишь прекрасного, лучшего» но каждый наш друг — простой человек, у которого есть свои интересы, свои слабости и желания, мы не хотим думать, что друг может предать или пожелать плохого, но человеческая природа всегда берет верх: «‎Больше всего нас ранят самые близкие, потому что наши души открыты для них».
[Spoiler (click to open)] [more]

С возрастом список тех людей, которых мы считали друзьями, сокращается до единиц: «‎Где понимание было, там оно уйдет, где было доверие, не останется и следа, кто был назван другом, придя однажды, уйдет навсегда». Таков закон жизни: чем дольше мы дружим с кем-то, тем больше встречаем непонимания, зависти, подлости и лицемерия, нужно лишь время, чтобы это проявилось: «‎Не давай свою руку своему лучшему другу, сегодня она спас тебя, потому что не сложно, но завтра подойдешь ты к колодцу и он скажет: прыгай, так нужно». Это не значит, что люди вокруг плохие, виноваты мы сами в том, что назвали их такими: «‎Разве можно назвать волка теленком и ждать, что он будет есть одну травку, а потом считать его предателем, если он съест стадо? Лишь потому, что мы назвали его теленком?». Волк остается волком, как его не называй: «‎Назови человека другом и не будь разочарован, помни: «Человек — это человек, как его ни называй» ».

Как относиться к людям вокруг, чтобы избежать разочарований в жизни? ✔️

Юрий Левитанский считал, что называя человека «другом», мы пытаемся приручить его, как бы это странно не звучало, сделать безопасным и дружественным, хотя до конца сделать это невозможно, человека невозможно приручить, как верного пса. Проблема заключается не в плохих друзьях, а в наших ожиданиях: люди не плохие и не хорошие, но назвав кого-то другом, мы ждем, что он пройдет с нами огонь и воду. Нам так хочется. Мы рады обманываться, но однажды придет час расплаты за нашу иллюзию: человек остался человеком, ни плохим ни хорошим, но мы то ждали лучшего. Именно поэтому взрослый, мудрый человек, не заводит друзей: «‎Мудрый человек делает добро и не ждет того же в ответ, а значит не будет разочарован».

Суть человеческих отношений всегда остается в том, что в них участвует два человека. Как не называй отношения: дружеские, супружеские, родственные, рано или поздно дадут о себе знать именно человеческие отношения, со своими интересами и целями, корыстью и мотивами. Обезопасить себя можно лишь одним: делать добро, если хочется, общаться, если интересно, помогать, если есть возможность и желание, но никогда не ждать, что тот, с кем вы хорошо общались и дружили, будет к вам благосклонен всегда: «‎Каждый может посочувствовать вашей неудаче, но мало кто может порадоваться вашему успеху». Люди меняются — это в человеческой природе, не нужно держать у себя «‎друзей» которые стали неприятны, как и воротить нос от тех, на кого раньше внимание не обращали: «‎Друзья становятся другими, тебя избавив от всего, а ты запомнил их лик такими, который был… До этого всего».

https://zen.yandex.ru/media/id/5aa6ba0857906a16ad6dfaba/pochemu-s-vozrastom-u-mudrogo-cheloveka-ne-doljno-ostatsia-druzei-3-mudrye-citaty-iuriia-levitanskogo-60b62d223efca05eed75c103

• 7 ноября 2013

Конкурс «Волшебное перышко – 2013»

Номинация «Проза» – 6-11 лет

Об авторе

Александре 10 лет, она ученица 4 «В» класса МАОУ Гимназия №2 г. Екатеринбурга.

Любит рисовать, посещает художественную школу, любит делать разные поделки, играет с пятилетней сестрой.

Читать любит историческую и приключенческую литературу и рассказы о животных. Переживает за героев читаемых произведений. Хочет стать архитектором и ждет, когда ей подарят щенка.

На конкурс направляются две сказки – школьные сочинения Александры, немного отредактированные.

Сказка про Петю, который не любил математику

Жил-был мальчик Петя, который не любил делать домашние задания по математике, ленился и получал из-за этого низкие отметки.

Вот однажды, когда Петя пришел из школы и сел делать уроки, в дверь позвонили. Пришла его мама, она принесла ему новую книгу «В Стране невыученных уроков».

На следующий день Пете очень хотелось, чтобы уроки в школе поскорей закончились и можно было бы начать читать книгу.

Дома Петя сначала сделал все уроки, кроме математики, прочитал несколько страниц книги и пошел выполнять домашнее задание по математике. Но ему так не хотелось этого делать, что он даже бросил учебник на пол.

И вдруг он увидел, что все его учебники ожили. Брошенный учебник был хромой и весь в вопросах, а тетрадка по математике была в лохмотьях из двоек и троек. Посоветовавшись, учебники решили отправить Петю на воспитание в Страну невыученных уроков.

В тот же миг Петя очутился на полянке, на которой лежали его учебник с тетрадью, а вокруг поляны росли деревья — цифры. Петя осмотрелся, и крикнул: «Ау!!!». Никто не отозвался. Он понял, что попал в джунгли цифр Королевства Математики и очень испугался.

От своих одноклассников он слышал, что в этих джунглях живут дикие племена двоечников, считающих, что дважды два равно пяти. Всех, кто попадал к ним в плен, двоечники не отпускали, пока пленники не соглашались с ними. А попасть домой из королевства можно было, только решив все задачи из учебника математики. После этого на последней странице учебника появлялась карта джунглей, на которой нарисованный гномик показывал дорогу к дворцу Королевы Математики, где находились Волшебные ворота.

Вдруг он увидел, что на полянку приземляется вертолет и из него выходит Формула Периметра – главная придворная дама. Петя узнал ее по описанию в подаренной мамой книжке и испугался еще больше. А Формула Периметра, наоборот, очень обрадовалась встрече.

Оказалось, что у вертолета испортился компас, она заблудилась и знала только, что надо лететь на север. Но, где север, главная придворная дама не знала и определить без компаса не могла. Петя помог ей, ведь по «окружающему миру» у него были одни пятерки. Дальше к дворцу Королевы Математики они летели уже вдвоем.

Вот они прилетели и приземлились недалеко от дворца. Формула Периметра хотела представить Петю королеве, но не решилась этого сделать после того, как узнала про Петины оценки по математике. Правда, пообещала сделать это позднее, после исправления оценок. Она также рассказала Пете, как можно будет вернуться домой. Для этого надо было решить написанное на Волшебных воротах дворца уравнение (Х+2):3= 1 и громко произнести ответ, проходя через ворота.

Они попрощались. Петя начал судорожно вспоминать математические правила, весь вспотел и, в конце концов, ответ был готов. Проходя через ворота, Петя громко крикнул «Один!», и в тот же миг оказался дома.

С тех пор Петя всегда выполнял все домашние задания, получал по математике только пятерки и четверки и очень стал уважать этот предмет.

Сказка про Машу, Дашу и их братца Иванушку

Жили были две сестренки Маша и Даша и был у них братец Иванушка. Вот однажды, когда родители ушли на работу, Даша и Маша оставили Иванушку домовничать, а сами пошли в лес, а лес дремучий в тех краях был. Вот и заблудились.

И вдруг навстречу им Баба Яга да с котом Матвеем в корзине. На рыбалку пошла! Маша и Даша поздоровались и спрашивают:

– Куда ты, Бабуся-Ягуся, направляешься?

А та им отвечает:

– На рыбалку, деточки, рыбу ловить. Вот наловлю, сварю уху и вас угощу.

Даша и Маша ее спрашивают:

– А не знаешь ли ты, в какую сторону нам идти?

– Не знаю, деточки, не знаю! А пойдемте ко мне домой, у меня там много чего есть: и карта – раскладушка, и стена – видимка, и другие интересные вещи, найдем дорогу к вашему дому. Вот сейчас только наловлю рыбки и к водяному в гости загляну.

Вдруг из дупла дуба выглянул леший – Лешун Лешунович Лешунов и говорит:

– Приветствую всех. Госпожа Яга Яговна, заходите ко мне в гости.

А Яга ему отвечает:

– Не могу, видишь, у меня у самой гости.

За рыбалкой час прошел, у водяного Водяна Водяновича три часа проговорили, темнеть стало да и проголодались все. Пошли есть уху к Яге Яговне. Дорогу им летающие светляки освещали. Поели и стали искать на карте – раскладушке дорогу домой, а как глянули на стену – видимку, так и ахнули. Увидели они, что их братец Иванушка сидит на пенечке в темном лесочке и плачет. Видать, не дождался сестренок и пошел выручать их да и сам заблудился. Испугались девочки, стали Бабу Ягу просить проводить их к братцу.

– Сама не пойду, устала я, а провожатого пошлю.

И дала им светлячка, за которым и велела идти, да еще дала угощений для Ванечки.

Полетел светлячок, а сестры за ним бегут, еле поспевают. Добежали до Ванечки, обрадовались и дальше вместе за светлячком побежали

Вот и дом родной показался, свет в окошках виден. Родители давно с работы пришли и волноваться стали. Рассказали девочки о своих приключениях, а Иванушка о своих, которых много с ним в лесу приключилось.

Вовремя они домой вернулись, гроза началась. Хотели их родители наказать, да решили отложить до утра. Утро вечера мудренее.

Автор: Александра Козловских, 10 лет, она ученица 4 «В» класса МАОУ Гимназия №2 г.Екатеринбурга. Руководитель: Голенцева Ольга Витальевна, учитель начальных классов высшей категории, МАОУ Гимназия №2, г. Екатеринбург. Стаж работы 20 лет.

• Полный текст
• Аленький цветочек
• Сказка ключницы Пелагеи
• Примечания

Сказку “Алень­кий цве­то­чек” запи­сал извест­ный рус­ский писа­тель Сер­гей Тимо­фе­е­вич Акса­ков (1791–1859). Он услы­шал ее в дет­стве во время своей болезни. Писа­тель так рас­ска­зы­вает об этом в пове­сти “Дет­ские годы Багрова-внука”:
“Ско­рому выздо­ров­ле­нию моему мешала бес­сон­ница… По совету тетушки, позвали один раз ключ­ницу Пела­гею, кото­рая была вели­кая масте­рица ска­зы­вать сказки и кото­рую даже покой­ный дедушка любил слу­шать… При­шла Пела­гея, немо­ло­дая, но еще белая, румя­ная… села у печки и начала гово­рить, немного нарас­пев: “В некиим цар­стве, в некиим государстве…”
Нужно ли гово­рить, что я не заснул до окон­ча­ния сказки, что, напро­тив, я не спал долее обыкновенного?
На дру­гой же день выслу­шал я в дру­гой раз повесть об “Алень­ком цве­точке”. С этих пор, до самого моего выздо­ров­ле­ния, Пела­гея еже­дневно рас­ска­зы­вала мне какую-нибудь из своих мно­го­чис­лен­ных ска­зок. Более дру­гих помню я “Царь-девицу”, “Ива­нушку-дурачка”, “Жар-птицу” и “Змея Горыныча”.
В послед­ние годы жизни, рабо­тая над кни­гой “Дет­ские годы Баг­рова-внука”, Сер­гей Тимо­фе­е­вич вспом­нил ключ­ницу Пела­гею, ее заме­ча­тель­ную сказку “Алень­кий цве­то­чек” и запи­сал ее по памяти. Впер­вые она была напе­ча­тана в 1858 году и с тех пор стала у нас люби­мой сказкой.

Аленький цветочек

Сказка ключницы Пелагеи

В некиим[1] цар­стве, в некиим госу­дар­стве жил-был бога­тый купец, име­ни­тый человек.

Много у него было вся­кого богат­ства, доро­гих това­ров замор­ских, жем­чугу, дра­го­цен­ных каме­ниев, золо­той и сереб­ря­ной казны[2] и было у того купца три дочери, все три кра­са­вицы писа­ные, а мень­шая лучше всех; и любил он доче­рей своих больше всего сво­его богат­ства, жем­чу­гов, дра­го­цен­ных каме­ниев, золо­той и сереб­ря­ной казны – по той при­чине, что он был вдо­вец и любить ему было некого; любил он стар­ших доче­рей, а мень­шую дочь любил больше, потому что она была собой лучше всех и к нему ласковее.

Вот и соби­ра­ется тот купец по своим тор­го­вым делам за море, за три­де­вять земель, в три­де­вя­тое цар­ство, в три­де­ся­тое госу­дар­ство, и гово­рит он своим любез­ным дочерям:

“Дочери мои милые, дочери мои хоро­шие, дочери мои при­го­жие, еду я по своим купец­ким делам за три­де­вять земель, в три­де­вя­тое цар­ство, три­де­ся­тое госу­дар­ство, и мало ли, много ли вре­мени про­езжу – не ведаю, и нака­зы­ваю я вам жить без меня честно и смирно, и коли вы будете жить без меня честно и смирно, то при­везу вам такие гостинцы, каких вы сами захо­тите, и даю я вам сроку думать на три дня, и тогда вы мне ска­жете, каких гостин­цев вам хочется”.

Думали они три дня и три ночи и при­шли к сво­ему роди­телю, и стал он их спра­ши­вать, каких гостин­цев желают. Стар­шая дочь покло­ни­лась отцу в ноги да и гово­рит ему первая:

“Госу­дарь ты мой батюшка роди­мый! Не вози ты мне золо­той и сереб­ря­ной парчи[3], ни мехов чер­ного соболя, ни жем­чуга бур­миц­кого[4], а при­вези ты мне золо­той венец из каме­ниев само­цвет­ных, и чтоб был от них такой свет, как от месяца пол­ного, как от солнца крас­ного, и чтоб было от него светло в тем­ную ночь, как среди дня белого”.

Чест­ной купец при­за­ду­мался и ска­зал потом:

“Хорошо, дочь моя милая, хоро­шая и при­го­жая, при­везу я тебе тако­вой венец; знаю я за морем такого чело­века, кото­рый доста­нет мне тако­вой венец; а и есть он у одной коро­ле­вишны замор­ской, а и спря­тан он в кла­до­вой камен­ной, а и стоит та кла­до­вая в камен­ной горе, глу­би­ной на три сажени, за тремя дверьми желез­ными, за тремя зам­ками немец­кими. Работа будет нема­лая: да для моей казны супро­тив­ного нет”.

Покло­ни­лась ему в ноги дочь серед­няя и говорит:

“Госу­дарь ты мой батюшка роди­мый! Не вози ты мне золо­той и сереб­ря­ной парчи, ни чер­ных мехов соболя сибир­ского, ни оже­ре­лья жем­чуга бур­миц­кого, ни золота венца само­цвет­ного, а при­вези ты мне тува­лет[5] из хру­сталю восточ­ного, цель­ного, бес­по­роч­ного, чтобы, глядя в него, видела я всю кра­соту под­не­бес­ную и чтоб, смот­рясь в него, я не ста­ри­лась и кра­сота б моя деви­чья прибавлялася”.

При­за­ду­мался чест­ной купец и, поду­мав мало ли, много ли вре­мени, гово­рит ей тако­вые слова:

“Хорошо, дочь моя милая, хоро­шая и при­го­жая, достану я тебе тако­вой хру­сталь­ный тува­лет; а и есть он у дочери короля пер­сид­ского, моло­дой коро­ле­вишны, кра­соты неска­зан­ной, неопи­сан­ной и нега­дан­ной; и схо­ро­нен тот тува­лет в терему камен­ном, высо­ком, и стоит он на горе камен­ной, вышина той горы в три­ста сажень, за семью дверьми желез­ными, за семью зам­ками немец­кими, и ведут к тому терему сту­пе­ней три тысячи, и на каж­дой сту­пени стоит по воину пер­сид­скому и день и ночь с саб­лею наголо булат­ною, и ключи от тех две­рей желез­ных носит коро­ле­вишна на поясе. Знаю я за морем такого чело­века, и доста­нет он мне тако­вой тува­лет. Потя­желе твоя работа сест­ри­ной, да для моей казны супро­тив­ного нет”.

Покло­ни­лась в ноги отцу мень­шая дочь и гово­рит таково слово:

“Госу­дарь ты мой батюшка роди­мый! Не вози ты мне золо­той и сереб­ря­ной парчи, ни чер­ных собо­лей сибир­ских, ни оже­ре­лья бур­миц­кого, ни венца само­цвет­ного, ни тува­лета хру­сталь­ного, а при­вези ты мне алень­кий цве­то­чек, кото­рого бы не было краше на белом свете”.

При­за­ду­мался чест­ной купец крепче преж­него. Мало ли, много ли вре­мени он думал, допод­линно ска­зать не могу; наду­мав­шись, он целует, лас­кает, при­го­луб­ли­вает свою мень­шую дочь, люби­мую, и гово­рит тако­вые слова:

“Ну, задала ты мне работу потя­желе сест­ри­ных: коли зна­ешь, что искать, то как не сыс­кать, а как найти то, чего сам не зна­ешь? Алень­кий цве­то­чек не хитро найти, да как же узнать мне, что краше его нет на белом свете? Буду ста­раться, а на гостинце не взыщи”.

И отпу­стил он доче­рей своих, хоро­ших, при­го­жих, в ихние терема деви­чьи. Стал он соби­раться в путь, во доро­женьку, в даль­ние края замор­ские. Долго ли, много ли он соби­рался, я не знаю и не ведаю: скоро сказка ска­зы­ва­ется, не скоро дело дела­ется. Поехал он в путь, во дороженьку.

Вот ездит чест­ной купец по чужим сто­ро­нам замор­ским, по коро­лев­ствам неви­дан­ным; про­дает он свои товары втри­до­рога, поку­пает чужие втри­де­шева, он меняет товар на товар и того сход­ней, со при­да­чею серебра да золота; золо­той каз­ной корабли нагру­жает да домой посы­лает. Отыс­кал он завет­ный гости­нец для своей стар­шей дочери: венец с кам­нями само­цвет­ными, а от них светло в тем­ную ночь, как бы в белый день. Отыс­кал завет­ный гости­нец и для своей сред­ней дочери: тува­лет хру­сталь­ный, а в нем видна вся кра­сота под­не­бес­ная, и, смот­рясь в него, деви­чья кра­сота не ста­ре­ется, а при­бав­ля­ется. Не может он только найти завет­ного гостинца для мень­шой, люби­мой дочери – алень­кого цве­точка, краше кото­рого не было бы на белом свете.

Нахо­дил он во садах цар­ских, коро­лев­ских и сул­та­но­вых много алень­ких цве­точ­ков такой кра­соты, что ни в сказке ска­зать, ни пером напи­сать; да никто ему поруки не дает, что краше того цветка нет на белом свете; да и сам он того не думает. Вот едет он путем- доро­гою со сво­ими слу­гами вер­ными по пес­кам сыпу­чим, по лесам дре­му­чим, и, откуда ни возь­мись, нале­тели на него раз­бой­ники, бусур­ман­ские, турец­кие да индей­ские, и, увидя беду неми­ну­чую, бро­сает чест­ной купец свои кара­ваны бога­тые со при­слу­гою своей вер­ною и бежит в тем­ные леса. “Пусть-де меня рас­тер­зают звери лютые, чем попасться мне в руки раз­бой­ни­чьи, пога­ные и дожи­вать свой век в плену во неволе”.

Бро­дит он по тому лесу дре­му­чему, непро­езд­ному, непро­ход­ному, и что дальше идет, то дорога лучше ста­но­вится, словно дере­вья перед ним рас­сту­па­ются, а часты кусты раз­дви­га­ются. Смот­рит назад. – руки не про­су­нуть, смот­рит направо – пни да колоды, зайцу косому не про­ско­чить, смот­рит налево – а и хуже того. Диву­ется чест­ной купец, думает не при­ду­мает, что с ним за чудо совер­ша­ется, а сам все идет да идет: у него под ногами дорога тор­ная. Идет он день от утра до вечера, не слы­шит он реву зве­ри­ного, ни шипе­ния зме­и­ного, ни крику сови­ного, ни голоса пти­чьего: ровно около него все повы­мерло. Вот при­шла и тем­ная ночь; кру­гом его хоть глаз выколи, а у него под ногами свет­ле­хонько. Вот идет он, почи­тай, до полу­ночи, и стал видеть впе­реди будто зарево, и поду­мал он:

“Видно, лес горит, так зачем же мне туда идти на вер­ную смерть, неминучую?”

Пово­ро­тил он назад – нельзя идти, направо, налево – нельзя идти; сунулся впе­ред – дорога тор­ная. “Дай постою на одном месте, – может, зарево пой­дет в дру­гую сто­рону, аль прочь от меня, аль потух­нет совсем”.

Вот и стал он, дожи­да­ется; да не тут-то было: зарево точно к нему навстречу идет, и как будто около него свет­лее ста­но­вится; думал он, думал и поре­шил идти впе­ред. Двух смер­тей не бывать, а одной не мино­вать. Пере­кре­стился купец и пошел впе­ред. Чем дальше идет, тем свет­лее ста­но­вится, и стало, почи­тай, как белый день, а не слышно шуму и треску пожарного.

Выхо­дит он под конец на поляну широ­кую и посе­редь той поляны широ­кой стоит дом не дом чер­тог не чер­тог, а дво­рец коро­лев­ский или цар­ский весь в огне, в серебре и золоте и в каме­ньях само­цвет­ных, весь горит и све­тит, а огня не видать; ровно сол­нышко крас­ное, инда[6] тяжело на него гла­зам смот­реть. Все окошки во дворце рас­тво­рены, и играет в нем музыка соглас­ная, какой нико­гда он не слыхивал.

Вхо­дит он на широ­кий двор, в ворота широ­кие рас­тво­рен­ные; дорога пошла из белого мра­мора, а по сто­ро­нам бьют фон­таны воды, высо­кие, боль­шие и малые. Вхо­дит он во дво­рец по лест­нице, устлан­ной кар­ма­зин­ным[7] сук­ном, со пери­лами позо­ло­чен­ными; вошел в гор­ницу – нет никого; в дру­гую, в тре­тью – нет никого; в пятую, деся­тую – нет никого; а убран­ство везде цар­ское, неслы­хан­ное и неви­дан­ное: золото, серебро, хру­стали восточ­ные, кость сло­но­вая и мамонтовая.

Дивится чест­ной купец такому богат­ству неска­зан­ному, а вдвое того, что хозя­ина нет; не только хозя­ина, и при­слуги нет; а музыка играет не смол­ка­ючи; и поду­мал он в те поры про себя:

“Все хорошо, да есть нечего” – и вырос перед ним стол, убран­ный-раз­уб­ран­ный: в посуде золо­той да сереб­ря­ной яства[8] стоят сахар­ные, и вина замор­ские, и питья мед­вя­ные. Сел он за стол без сум­ле­ния[9], напился, наелся досыта, потому что не ел сутки целые; куша­нье такое, что и ска­зать нельзя, – того и гляди, что язык про­гло­тишь, а он, по лесам и пес­кам ходючи, крепко про­го­ло­дался; встал он из-за стола, а покло­ниться некому и ска­зать спа­сибо за хлеб за соль некому. Не успел он встать да огля­нуться, а стола с куша­ньем как не бывало, а музыка играет не умолкаючи.