В душе с дочкой рассказ

Карина давно хотела свозить детей на море, а потому с каждой зарплаты хоть по копеечки, но откладывала. Жили они небогато, поэтому накопить на поездку ей удалось только через 2 года. Но тот блеск и счастье, что видела Карина в глазах своих детей, она никогда не забудет. Да что там говорить, она и сама с удовольствием поплескалась в бушующих волнах и позагорала на теплом песке.

Домой им пришлось вернуться раньше на 2 дня, Карина поняла, что с накоплениями немного просчиталась и больше на море они оставаться не могут. Когда Карина зашла в дом, она сразу же обнаружила на пороге женские туфли. Таких туфлей у неё точно не было. Стало понятно — у них гости. Сердце девушки тревожно заколотилось, ноги как будто стали ватными. Она едва дыша повернула ручку их спальни и не ошиблась… В кровати спали её муж и незнакомая женщина. Она тут же захлопнула дверь обратно, а подбежавшим к ней детям, которые хотели пошутить над все ещё спящим отцом, она предложила сходить в магазин и купить что-нибудь вкусненько. А те и рады, побежали на улицу. Карина спускалась по лестнице и чувствовала, как ей не хватает воздуха, такого предательства она никак не ожидала от мужа. А чтобы хоть как-то отпустить эту боль она разревелась, вот только сделала вид, что подвернула ногу, чтобы на детей не взваливать взрослые проблемы.

Когда спустя 2 часа Карина с детьми вернулись обратно, дамы в доме уже не было, а муж как ни в чем не бывало готовил обед. Карина сидела и смотрела на него, казалось, что с её лица сошли все краски и теперь она белая как полотно. Ей действительно было очень обидно, и она не знала, как к этой ситуации подступиться.

В голове крутились разные мысли и «рецепты», всё, что когда-то она слышала от мамы, подруг или просто по телевизору.

— Какой никакой плохонький, зато свой. — всегда говорила её бабушка.

— Все мужики гуляют, а ты терпи, если случится. — говорила мать.

— От мужчин хорошего не жди, лучше жить одной. — говорили подруги.

Карина сидела молчала и никак не могла услышать свое сердце, какой же из этих рецептов подойдёт именно для неё. Ничего из этого ей не отзывалось.

Впрочем, муж решил жену «пощадить» и сам предложил решение.

— Мы, Карин, взрослые люди. Так бывает. Я очень надеюсь, что ты не будешь запрещать мне видеться с детьми.

Карина по-прежнему молчала, только теперь по её лицу текли слезы. Как же так — ты строишь свою жизнь, заботливо собирая её по камушку, а потом кто-то своими грязными сапожищами проходится по ней и все рушится? Она никак не могла поверить, что это произошло именно с ней. Только это так. Уже этим вечером она осталась одна, муж уехал. Карина до сих пор не знает, как жила те 2 года, как выкарабкивалась день за днём. И вот, кажется, жизнь снова заиграла красками. В её жизни появился новый мужчина, как вдруг раздался звонок…

— Карина Игоревна? Соболезнуем, но вашего мужа спасти не удалось…

Карина больше ничего не слышала, она стояла как вкопанная посреди кухни, вновь прошлое ворвалось в её жизнь, только теперь ей не было больно, а было жаль… Очень жаль мужа. Да, они так и не успели развестись, вернее, самой Карине было совсем не до этого, но…она никогда не делала мужу плохого. Нет, не простила, но и ненависти больше не было.

— А с девочкой что нам делать? Знаете кого из родственников — вдруг из общего контекста монолога звонившего услышала Карина.

— Какой девочкой?

— В свидетельстве написано, что Даша — дочь вашего мужа. Дело в том, что и мать девочки тоже была в машине, её больше нет… — голос на той стороне трубки надломился.

— Я вам перезвоню. — Карина будто испугавшись чего-то резко бросила трубку.

Гудки…

У этой истории есть продолжение.

Поставьте ЛАЙК ? это всегда приятно ? И читайте продолжение ❤️

https://www.chitalnya.ru/users/Margosha/
Miliza
[Margosha]

Стихи проза, стихи о любви и многое другое на литпортале Изба-Читальня
www.chitalnya.ru/edit.php

Miliza — рассказ — Мать и дочь

С тяжёлым чувством горечи и опустошения Инесса Яновна медленно поднималась по лестнице.
Ей не хотелось идти домой. Не хотелось видеть неубранную комнату, не вымытую посуду и ощущать холод и отчуждение, которые уже давно витали в воздухе, в душе и мыслях. Она открыла дверь, механически сняла сапоги, надела стоптанные тапки, пошла на кухню. Конечно, всё то же…
— Чёртова паршивка! — в сердцах сказала она и поймала себя на мысли, что она это произнесла вслух.
Когда же это кончится?! Эта дикая вражда с дочерью, длящаяся около года. Умом она понимала, что она тоже виновата в этих недобрых отношениях, но ей не хотелось самой признать лишь свою вину, и потому она невольно искала оправдание себе, виня во всех грехах лишь свою дочь. Когда началась эта размолвка, это непонимание друг друга? Когда недоверие, а подчас и злоба заползли в этот дом?
Инесса Яновна открыла холодильник. Как всегда, пуст! Интересно, что бы она делала без меня, что бы ела?.. Быстро вынув из сумки кефир, яйца, масло, положила всё в холодильник и, не закрыв дверцу, присела на стул. Нет, так больше не может продолжаться! Это не жизнь, а какая-то пытка! Надо размениваться! Но легко сказать!.. Однокомнатную квартиру, давно без ремонта… Да и легко ли ей снова очутиться в коммуналке, где и так было прожито четверть века…
О, Uосподи, холодильник не закрыла. Совсем рассеянная стала! Вот и на работе сделала ошибки.
Хорошо, что начальник её, Степан Егорович, чудный старик, деликатно делает ей замечание.
Чувствует, что-то с ней не так, и не пристаёт с вопросами. Инесса Яновна налила холодный чай, отрезала булку и села на стул. От нервного напряжения дрожали руки. Она посмотрела на свои пальцы. Только бы они не подвели, иначе прощай работа. Сейчас везде сокращения. А легко ли устроиться на новое место… Вон молодые машинистки без работы ходят, а ведь ей до пенсии далеко. Выручает пока лишь то, что она действительно была первоклассным секретарём и, кроме машинописи, знала стенографию и немного английский. И когда требовалось перевести небольшую статью, она справлялась легко и быстро. Инесса Яновна работала в небольшом патентном бюро при Машиностроительном институте, где работы было не очень много, так же, как и сотрудников отдела. Ей вспомнилось, как она пришла первый раз на работу в это бюро смешливой девчонкой, после окончания училища, которое закончила с красным дипломом…
Инесса Яновна машинально отщипывала хлеб, отпивая маленькими глоточками холодный чай.
Нахлынувшие воспоминания о прошедших годах отодвинули боль и тоску настоящего. Господи, как быстро пролетело время. Уже двадцать пять лет, как она работает на одном месте! Она провела по волосам, невольно взглянув на себя в зеркальце, висевшее над столом. Из зеркала на неё смотрела рыжеволосая женщина с тонкими чертами поблекшей красоты. Синие глаза смотрели грустно и обидчиво. Концы губ, некогда страстных и полных, а теперь поблекших и сухих, были печально опущены, и, казалось, улыбка навсегда покинула их. Что и осталось от былой красоты, так это белые крепкие зубы и прекрасные рыжие волосы, до сих пор сохранившие густоту и цвет, и лишь кое-где пробивались серебряные нити, нисколько не старящие её. Нина Григорьевна , ее сослуживица, только сегодня ей сделала комплимент:
— Ах, милая Инесса, какая же вы у нас красавица! Одни волосы чего стоят. А зубки! Ну-ка, моя прелесть, улыбнитесь. Да не печальтесь, милая моя! Вот увидите, всё будет хорошо! И ваша Инночка скоро поумнеет и повзрослеет. Стоит ли убиваться так из-за наших деток. Я ведь знаю, что говорю! Твоей Инне сколько? — Только восемнадцать, как моему внуку. И нагрубит бабке, бывает, а бывает, и приласкается. Мне, думаешь, легко с ним в моём возрасте? Его родители на заработках в Индии, а мне с ним возись в шестьдесят лет. Но ничего, я не жалуюсь. Жалко, что Игорька скоро в армию заберут, а то точно сосватала бы я его твоей Инне. Да шучу я, шучу!
А только скажу я тебе, Инесса, зря ты себя запускаешь. Вот приедет твой Иван Дмитриевич и огорчится, что жена стала некрасивая. Ну, всё, молчу, не реви…
— Ах, Инка, Инка, что же ты со мной делаешь? Что же ты с собой делаешь? Куда катишься?
И снова мысленно зазвучали недавно брошенные зло слова её гневной дочери. А ведь казалось, тот вечер не предвещал ссоры. В тот день она раньше пришла с работы, быстро закупив по дороге всё необходимое для ужина. Весеннее солнце ласково грело, и на душе было спокойно…
Но поднимаясь по лестнице, она поняла, что покоя не будет. Из квартиры неслась громкая музыка, крики, шум и запах табачного дыма едко струился из дверей. Быстро открыв дверь, не раздеваясь, она стремительно ворвалась в комнату. Так и есть! На столе бутылки, полное блюдце окурков. На подоконнике сидела раскрашенная Инка, а у её ног примостился высокий парень и, не вынимая сигарету, цедил сквозь зубы:
— Иннуся, кисонька, не упрямься. Ну, давай дерябнем ещё по одной…
— Да отстань ты, Божок, — вяло отнекивалась Инка. А на диване полулежала какая-то
взъерошенная девица рядом с парнем в расстегнутой рубашке и набок съехавшим галстуком. Не обращая внимания на вошедшую, он водил здоровенной ладонью по груди девицы и жадно глюкал от удовольствия.
— Когда кончится этот вертеп?- закричала Инесса Яновна и с силой выдернула из розетки шнур магнитофона.
Затуманенным взором Инка посмотрела на мать:
— Ну чего ты разоралась? Всё нормалёк, мамуся. Мы сессию сдали. Отмечаем. Ну чего ты нахохлилась. Присоединяйся…
Задыхаясь от негодования, Инесса Яновна потребовала, чтобы вся компания вместе с дочерью убиралась вон! Она ещё многое хотела сказать, но дочь не дала ей договорить. Нехотя поднявшись с подоконника, с перекошенным пьяным лицом, Инка медленно подошла к матери и зло сказала:
— Ты мне вечер испортила, и потому я останусь здесь! А ты можешь убираться отсюда и не мешать нам!
— Ты что говоришь?! Ты хоть понимаешь, как ты со мной разговариваешь?! Ты…
— Надоела! Ты отгуляла своё время, теперь мой черёд настал! Поздно учить. Не нравится,
сиди на кухне, или совсем уйди! Вон крёстная звонила. Поезжай к ней. Дай отдохнуть от тебя! Надоела!
И Инка врубила магнитофон, сделав звук ещё громче. Инесса Яновна бросилась в кухню и в изнеможении опустилась на стул… И это её Инночка?! Что стало с её доброй дочкой? И доброй ли?
Конечно, Инночка и в детстве была не подарок. Но во всём, как думала мать, были виноваты другие, которые не в меру восхищались красотой её дочери, её развитостью и очарованием шаловливой непосредственности.
— Ах, какие пухлые щёчки! А что за глазки! Прямо вишенки! А улыбка, просто солнышко! И ножки какие стройные. Её обязательно надо учить танцевать! Ах, рисует хорошо и поёт? Да, сразу видно способный и развитой ребёнок!
Это были очень приятные слова для Инессы Яновны, ласкающие её материнское сердце. И поневоле она закрывала глаза на негативные черты характера, всё более закрепляющиеся по мере подрастания ее красивой доченьки. Мать баловала её, потакала прихотям и причудам, лишь бы та не чувствовала тоску по отцу, рано умершему от внезапного инфаркта. И Инесса Яновна, растерянная и убитая свалившимся горем, осталась молодой вдовой с четырёхлетней дочкой. Но беда не приходит одна! И не успели высохнуть слёзы, как умерла и мать во время диабетического криза. От свалившихся бед Инесса Яновна окаменела, улыбка погасла на её красивом лице, и она с трудом справлялась с навалившимися бытовыми и моральными сложностями. Она разрывалась между работой, детсадом, магазинами и воспитанием. И всё меньше оставалось у неё времени на общение с Инночкой, чтобы выслушать свою куколку, поиграть с ней и приласкать её тёплыми словами. А дочка, привыкшая до этих печальных событий к своему безмятежному детству, когда была всеобщая забота и обожествление папой,
мамой и бабушкой, не могла смириться, что всё меньше ласки и внимания стали ей уделять. Она капризничала, разбрасывала игрушки, кричала и топала ножками. И однажды Инесса Яновна не выдержала и отшлёпала её. Это было так неожиданно и непривычно для Инночки, что она сперва горько заплакала, потом вдруг как-то затихла и села на пол. Мать, расстроенная своей несдержанностью, попыталась приголубить дочку, но та прищурилась, отстранилась и как-то по-взрослому, как будто ей было не пять, а десять лет, сквозь слёзы сказала:
— Ты плохая! Папочка не позволил бы меня шлёпать по попке, и бабушка Катя тоже бы не
разрешила! Я тебя больше не люблю!
И маленькая дочка холодно посмотрела на мать и отвернулась. Всю ночь Инночка всхлипывала во сне, и Инесса Яновна не могла уснуть, прислушиваясь к вздохам заплаканной дочери. И она поклялась себе, что никогда не допустит, чтобы её дочка почувствовала сиротство и обездоленность. Она заменит ей и отца и бабушку. И побежали дни, полные тревоги, забот и труда. Инесса Яновна брала на дом работу, и её машинка допоздна стучала на кухне. Но каждое воскресенье она отправлялась с дочкой или в кино, или в зоопарк, или куда-нибудь за город.
Казалось, что жизнь налаживается. Дочка подрастала, перешла уже в шестой класс, училась легко, имела много подруг и росла спокойной и весёлой… И, казалось, налаженная жизнь вдвоём так и будет течь по накатанной колее…

Но, видимо, жизнь невозможно рассчитать, и в ней всегда происходят неожиданные коррективы.
На работе ей предложили путёвку в дом отдыха на две недели. Сначала она стала отказываться, мол, как же дочка, не с кем оставить, ведь в пионерлагере путёвка лишь со второй смены… Но Егор Степанович быстро как-то всё устроил: достал для её дочери путёвку в первую смену.
Проводив дочку на вокзал, сунув ей пакет с кексом и апельсинами, поцеловав её в дорогие
коричневые глазки и помахав ей в окошко вагона, Инесса Яновна, приехав домой, стала
собирать чемодан, чтобы утром выехать в дом отдыха на Карельском перешейке. Она почему-то волновалась перед отъездом и щёки у неё горели. Не сознаваясь себе, она почему-то нервничала, будто ожидая что-то неожиданное и необъяснимое.
Ехать было недалеко, около двух часов. Когда она сошла на перрон и огляделась, то место ей сразу понравилось. Лес, чистый воздух, недалеко поблёскивал залив. Найдя главный корпус и отдав направление, Инесса Яновна направилась к домику № 7, который стоял в самом конце территории. Дом отдыха был старый, военного ведомства, и потому, кроме одного главного девятиэтажного корпуса, сохранил крепкие двухэтажные деревянные корпуса, похожие на небольшие дачки, чем-то напоминающие чеховские времена. В них был какой-то уют и очарование старины, хотя и имелся недостаток в «сантехнических прелестях». Её комната под № 4 была на втором этаже, и нужно было спускаться по скрипучей лестнице вниз, что явно раздражало некоторых обитателей этого корпуса. Но Инесса Яновна находила в этом преимущество, т. к. на втором этаже было всего три комнаты, и никто не шаркал над головой, да к тому же и вид сверху был чудесный. Весь залив, как на ладони, звёздное небо с полной луной, освещающей верхушки деревьев и отражающейся жёлтой дорожкой на тихой воде. Слабо шелестела листва… И покой,
и благодать на время поселились в душе и мыслях. Соседка, молодая девушка, вечно пропадала то на танцах, то на прогулках, с такими же неугомонными и весёлыми. И поэтому Инесса Яновна часто бывала одна, наслаждаясь спокойствием, бездельем и беззаботностью. Фактически впервые за последние восемь лет она отдыхала одна, вдали от дочери. Все годы ранее она даже отпуск проводила рядом с Инночкой в пионерлагере, ведя кружок мягкой игрушки. А тут одна, без дочери, без забот и волнений. Так прошло три дня. В обед Галина Павловна, соседка по столу, полненькая, маленькая женщина, жизнерадостная и открытая, предложила ей вечером пойти на танцы.
— Инесса Яновна, что это вас не видать в клубе? Вы зачем сюда приехали? Отдыхать, так ведь? Так и берите от жизни всё! Вы же молодая, красивая! Вам и пофлиртовать не грех, и потанцевать на пользу. Или муж ревнивый? Ну, раз Вы одинокая, так вам и карты в руки. Это же какой дом отдыха, знаете? Военного ведомства! Значит, для военных! Ну, конечно, женатые не очень сюда едут, а вот холостые и разведённые, эти часто не упускают случай приехать сюда, да хвост свой павлиний распушить. А что, правильно я говорю, девчонки? — обратилась за поддержкой Галина Павловна к двум молодым девушкам, сидевшим рядом за столиком. Те утвердительно кивнули.
— Я ведь, Инесса Яновна, сюда уже четвертый год приезжаю и, знаете, лет на десять молодею. Да вы не смотрите на кольцо. Мой Николай Иванович в курсе. Я как зазверею малость, так он мне сразу и путёвочку: — На, Галина, поезжай, развейся, — А что, правильно поступает! Я ведь не изменять еду, а обстановку сменить, лица новые посмотреть, себя встряхнуть, да и мужу дать соскучиться, а то без разлуки и надоесть можно, если всё время вместе. Дети выросли, у них своя жизнь, а мне стариться неохота. А уж вам и сам бог велел. Мы вот вам капитана какого-нибудь сосватаем, или полковника отставного, овдовевшего. Да не краснейте вы так, а принимайтесь лучше красоту наводить, да себя в порядок приводить, и оденьтесь понаряднее… Увидите тогда, какой переполох поднимется среди мужичков отдыхающих!..
Смущённая этим разговором, Инесса Яновна поднялась в свою комнату и, пока не было соседки, стала перебирать свой небогатый гардероб. Она надела тонкое велюровое платье салатного цвета, подарок покойного мужа, чешские бусы из мелкого, тёмно-зелёного и золотистого бисера, пояс под тон платья, туфли-босоножки на высоком каблуке. Наложила лёгкий макияж, немного блеска на губы, зеленоватые тени на веки, подрисовала чуть-чуть уголки глаз и, распушив свои прекрасные рыжие волосы, обхваченные тонким обручем, взглянула на себя в зеркало: «Ну, Инесса, а ты ещё ничего!»
За восемь лет, прошедшие после смерти мужа, она впервые обратила на себя внимание и
впервые поняла, что годы пробежавшие никогда ей не принадлежали! И что может быть, этот миг, подаренный ей судьбой, и есть награда за долгие годы одиночества. И, может, рано она себя похоронила, и стоит пожить для себя хоть немного, хоть один вечер… А там, пусть будет, что будет! И она, обрадовавшись чему-то необъяснимому, медленно и гордо стала спускаться по лестнице.
Как только она зашла в клубный зал, её сразу приметила Галина Павловна и, быстро окинув её оценивающим взглядом, одобрительно сказала:
— Ну, красавица, ничего не скажешь! Нет, Инесса Яновна, как хотите, но без жениха вы сегодня не уйдёте!
Инесса Яновна смутилась, покраснела и от этого ещё больше похорошела.
— Всё, всё, больше не буду вас смущать. Пойдёмте, сядем вон на ту скамеечку, и я вас введу — кто здесь кто, а уж вы сами выберете по вкусу.
Не давая опомниться, Галина Павловна потащила её через весь зал, на ходу с кем-то здороваясь, перебрасываясь словами и явно гордясь, что она рядом с такой красивой молодой подругой.
Она нисколько не стеснялась своей тучности и шумного голоса, зная, что к ней относятся
доброжелательно и приветливо. Инесса Яновна чувствовала на себе любопытные взгляды и оттого старалась побыстрее пройти к скамейке и немного придти в себя от столь пристального внимания.
— Уф, жарко немного! — сказала Галина Павловна. — Ну, чувствуете к себе интерес? То-то! Да и действительно, сравнить вас не с кем! Здесь же эти старые грымзы каждый сезон приезжают. Уже всем их лица поднадоели. А здесь вы, свеженькая, новенькая, загадочная. Обратите внимание, вон наискосок, в тенниске, загорелый Иван Дмитриевич, врач из Военно-Медицинской академии. Между прочим, разведённый. Сын взрослый. А вот жена, стерва, бросила его, спуталась на старости лет с приезжим хирургом из Риги и укатила к нему на взморье. А ведь двадцать четыре года прожили! И что ей, дуре, не хватало? А, впрочем, кто нас, баб, разберёт? Он, правда, замкнутый, женщин не очень жалует, но мне кажется, что вы его сердце заденете.
— Галина Павловна, ну что вы такое говорите! У меня и в мыслях такого нет! Да и честно
признаться, отвыкла я от мужского внимания. Мне бы дочку вырастить! Я на себя давно махнула рукой.
— Ну, это вы, голубушка, зря! Если не в ваши годы любить, так потом поздно будет. А что он старше, так это и хорошо. Заботы больше почувствуете.
— Ну, Галина Павловна, вы что же, обо мне ему уже говорили, а он только и ждёт сигнала к
атаке?
— Да нет, успокойтесь. Он, бедный, сидит и не подозревает, что его ждёт знакомство с вами. Просто я уверена, что он обязательно вас заметит… Иван Дмитриевич! — протяжно проворковала Галина Павловна, — Подойдите сюда, пожалуйста! Присядьте к нам на минуточку, спросить я вас хочу…
Иван Дмитриевич поднялся и неторопливо пошёл к ним. Инесса Яновна невольно залюбовалась его крепко скроенной, подтянутой фигурой.
— Я вас слушаю, Галина Павловна.
— Скажите, голубчик, вы по приезду не сможете принять моего Николая Ивановича? Посмотрите его, пожалуйста, а то что-то он последнее время жалуется на боли в правом боку. Но вы же знаете, его к врачам и на аркане не затащишь. А к вам он благоволит и позволит, чтобы вы его посмотрели. Договорились? Вот и хорошо, а в награду я вас таким вареньем попотчую, пальчики оближете. Вот и музыка! А что, не потанцевать ли вам, Иван Дмитриевич, с моей знакомой, а то что-то она притихла в новой обстановке.
Всего три дня, ещё не привыкла. А вы как-никак старожил, десятый день здесь отдыхаете, а только всё одиночкой. Нехорошо от коллектива отбиваться. Ну ладно, шучу я, но уж больно вы неулыбчивый сегодня, вот и стараюсь вас взбодрить.
Иван Дмитриевич, поняв, что от Галины Павловны можно отвязаться лишь одним способом, пойти танцевать, решительно поднялся и сухо сказал, обращаясь к Инессе Яновне:
— Прошу оказать любезность. Впрочем, я давно не танцевал, боюсь, что танцор я неважный.
— Я тоже давно не танцевала, — смущенно сказала она.
И оттого, что она произнесла это тихо, покраснев и потупив глаза, и оттого, что рядом с ним она казалась хрупкой и какой-то незащищенной… Он скорее увидел её сердцем, нежели глазами.
И ведя её, лёгкую и послушную в танце, он ощутил в себе давно забытое и глубоко спрятанное нежное и благодарное чувство. Он и сам не ожидал, что его закостенелое сердце дрогнет и ледяная оболочка растает, обнажив горячую, истосковавшуюся по женской ласке душу. И он кожей почувствовал, что и она одинокая, не истраченная в чувствах, ждёт мужской опоры, заботы и внимания.
Они танцевали весь вечер, почти не говорили, только какие-то реплики, незначительные фразы, ничего не значащие слова… Но в зале женщины, много видевшие здесь скороспелых пар на один день, поняли, что здесь случай особый. Что встреча этих двоих не случайна, богом благословенна. Что мешать им нельзя, а уж острить или смеяться грешно. И танцующие близко пары освободили рядом пространство, стараясь не мешать им почувствовать себя единственными в зале. А Иван Дмитриевич и Инесса Яновна действительно никого не замечали, ни людей, ни разговоров, ни
времени, ни своего возраста. Им обоим было впервые хорошо за много лет.
Когда кончился вечер, Иван Дмитриевич проводил Инессу Яновну до её домика, молча поцеловал её руку и быстро пошёл к главному корпусу. Он ничего ей не сказал, но она поняла, что завтра они снова встретятся. Она не спала всю ночь, и смутные мысли не давали ей уснуть… Ну что она радуется, на что надеется, ведь он не сказал ей ничего, но сердце подсказывало, что с этого дня её жизнь изменится. С того вечера их видели всегда вдвоём. И никто не осуждал их, не было никаких пересудов, сплетен, зависти. Окружающие как-то по-доброму восприняли их неожиданный роман, желали им мысленно обоюдного согласия и продолжения встреч в городе. Все понимали,
что это не интрижка, что это серьёзно и надолго. Инесса Яновна ещё больше похорошела,
расцвела от внимания и ухаживания Ивана Дмитриевича и почувствовала уверенность и радость жизни.
Время путёвки кончилось, и завтра она должна была уехать. Ей стало тоскливо и жутко от
мысли, что отпуск кончился, мечты остались позади, а всё, что с ней было в последние дни, было лишь прекрасным сном. Тем более ничего и не было: ни жарких поцелуев, ни клятв в любви, ни постели… Но остались в памяти длинные прогулки по заливу, молчаливые пожатия рук и биение сердца на одной ноте. Была гармония, нежность и недолгое успокоение от горьких лет одиночества и завтрашних хлопот… Ну что ж, спасибо судьбе и за это!
Утром она сдала книги в библиотеку и, попрощавшись с Галиной Павловной, поспешила на автобус к вокзалу. Она не захотела увидеть перед отъездом Ивана Дмитриевича, боясь разрушить хрупкое чувство неловким расставанием или разочарованием. Сидя в автобусе, она последний раз окинула взором залив, главный корпус и сосновую аллею, по которой, не далее как вчера, прогуливались они, держась за руки, как дети… И вдруг поймала себя на мысли, что за последние дни ни разу не вспомнила о своей Инночке. Нет, конечно, она тревожилась о ней, но как-то по-другому, не как раньше, когда любое расставание было катастрофой. Впервые она думала не только о ней, но и о себе, о своей судьбе, о дальнейшей жизни. Она вдруг ясно поняла, что теперь не сможет жить, как раньше, отрешённой и забыв про себя: только Инночка, её интересы, только забота о ней. Автобус остановился у вокзала, и Инесса Яновна с другими пассажирами пошла к кассе, чтобы взять билет до Ленинграда. И вдруг боковым зрением она увидела его! Иван
Дмитриевич явно нервничал и всё кого-то высматривал… Но вот его взгляд выхватил из толпы её тоненькую фигурку, глаза их встретились и осветились радостью и нежностью друг к другу.
Он кинулся к ней:
— Милая вы моя! Как боялся, что вы уедете без меня! Что же вы не предупредили меня, что уезжаете! Хорошо, что Галина Павловна меня встретила и сообщила о вашем отъезде. Нет, нет, не спорьте, я вас теперь не отпущу. Мы поедем вместе.
— Но мне надо съездить в лагерь к дочери, — робко возразила она.
— Мы поедем с тобой вместе! Успокойся, моя милая! Всё будет хорошо!
И, не стесняясь посторонних, он крепко прижал её к себе. По приезде в город он довёз её на такси до дому, нежно поцеловал и взял с неё слово, что она завтра же позвонит ему на работу и они встретятся, когда ей будет удобно.
В квартире было пыльно и неуютно. Инесса Яновна стала наводить чистоту и порядок, и вечером, уставшая от уборки и душевных переживаний последних дней, она села в кресло с ногами, размышляя о реакции дочери на её знакомство с Иваном Дмитриевичем. На другой день она позвонила ему, сказав, что собирается в лагерь навестить дочь и подготовить её к встрече с ним.
— Хорошо, я буду ждать вас обеих.
Инесса Яновна приехала в лагерь не в родительский день, и потому дочь её не встречала.
Начальника лагеря, строгую женщину с тонкими поджатыми губами, она застала в пионерской комнате. Та не любила незапланированных приездов родителей и была явно недовольна. Но Инесса Яновна кротко сказала, что только что приехала из командировки, и попросила, как об исключении, разрешить ей повидаться с дочерью во время тихого часа.
— Хорошо, — сурово сказала начальница. — Но только как исключение. Позови Инну Вессер из третьего отряда, — строго обратилась она к дежурившему пионеру. — Чтобы к ужину ваша дочь была в отряде.
Через пятнадцать минут дочь висела у неё на шее.
— Ой, здорово! Как ты вырвалась, мамуль? А что ты мне привезла? Ой, как вкусно! Нет, просто здорово, что ты приехала! Я так соскучилась!
Инночка щебетала, жуя и смеясь, рассказывала ребячьи новости. А Инесса Яновна смотрела на свою загорелую и, как ей показалось, подросшую дочку и любовалась её грациозными движениями и радостно щебетавшим голосом.
Только теперь она поняла, как соскучилась она по своей роднульке! Она не знала, как ей
подступиться к важному разговору и как сообщить дочери, что в их жизнь вдвоём может войти третий. Ведь дочь плохо помнила отца, и было трудно объяснить, что в их доме может появиться незнакомый мужчина. Но дочь вдруг сама почувствовала какую-то перемену в матери и разом замолчала.
— Мам, давай сядем на пенёк. Что-то случилось?
— Да нет, доченька, всё в порядке.
— Да нет, мамуля, ты какая-то не такая, как раньше.
Дочь посмотрела внимательно на мать и поняла, что та изменилась. Что-то новое и нежное появилось во всём облике матери.
— Мама, ты очень красивая сегодня!
— Правда, Инночка? — зардевшись, спросила она.
— Ага, ты как будто вся светишься!
— Доченька, давай поговорим.
Дочь притихла. И Инесса Яновна, торопясь, боясь, чтобы дочь её не перебила, стала рассказывать ей о встрече с Иваном Дмитриевичем, о том, какой он прекрасный человек, что он её полюбит и что он ей, Инночке, обязательно понравится…
— Ты что ж, мамуль, влюбилась? — удивлённо и как-то по-взрослому спросила Инна. И от этого прямого вопроса Инесса Яновна смутилась и не знала, что ответить. — Ну, мать, ты даёшь!
— Инночка, как ты со мной разговариваешь… Это же грубо!
— Да ладно, я уже взрослая. Через полгода тринадцать будет! Не тушуйся! Вернусь из лагеря, разберёмся! Я побежала, а то Людмила ругаться будет и утром пошлёт картошку чистить, а я это ужас, как не люблю!
Инна чмокнула мать в щёку и побежала, подпрыгивая, как длинноногая козочка. До приезда дочери оставалась неделя. Инесса Яновна каждый день встречалась с Иваном Дмитриевичем и каждый раз думала, что это сон. А он всё больше влюблялся и очаровывался ею, задавая часто себе вопрос — за что она его полюбила, разведённого, немолодого, на тринадцать лет старше её.
Она договорилась, что если Иван Дмитриевич найдёт общий язык с Инночкой, то он переедет жить к ним, а позднее они поменяют её однокомнатную и его девятиметровую комнату, доставшуюся ему после развода с женой, на двухкомнатную…
Инночка приехала загорелая и весёлая. Вечером Иван Дмитриевич пришёл к ним в гости.
Оба чувствовали себя неловко, ведь она не видела в их доме мужчин и не имела опыта
общения. Он тоже растерялся, т. к. привык общаться с сыном, теперь уже взрослым, и не знал, как разговаривать с девочкой-подростком, о чём и каким тоном. И он решился:
— Ну, давай знакомиться, Инна. Меня зовут Иван Дмитриевич. Ты, я надеюсь, девица умная и понимающая, потому я буду с тобой откровенен и прям. Я твою маму увидел, полюбил и хочу жениться на ней… Как видишь, намерения у меня самые серьёзные… Я прошу руки твоей мамы! Ты согласна?
Инесса Яновна с бьющимся сердцем слушала их откровенный разговор и напряжённо ждала, что ответит ему её дочь. Инночка оказалась на высоте:
— Да что я, маленькая, не понимаю разве? Раз у вас любовь, вот мой ответ… Я — согласна! —
торжественно произнесла Инночка. — А вы меня рыбу научите ловить?
Это было сказано так неожиданно, что все дружно рассмеялись. Свадьба была скромной,
с близкими друзьями, и так же тихо и спокойно потекла их жизнь втроём, только мебель
переставили, отделив шкафом и сервантом угол для Инночки. Инесса Яновна расцвела, с улыбкой ходила на работу, хлопотала на кухне, и казалось, жизнь наладилась…

Но однажды Иван Дмитриевич попросил её и Инночку сесть с ним рядом для серьёзного
разговора:
— Мои дорогие , милые женщины, меня отправляют в длительную командировку. И, как
мне ни жаль, я должен вас покинуть…
Он говорил высокопарно, пряча боль скорой разлуки за бравадой слов. Но они поняли, что за командировка предстояла ему, ведь он был военным хирургом, и его местом назначения был Афганистан. Но они уважали его и без слов понимали его долг и чувства. Тягостным и грустным было их прощание.
— Инна, ты уже почти взрослая, заканчиваешь восьмой. Я очень надеюсь на тебя. Береги маму. Я её очень люблю. Я не представлю жизни без неё. И тебя, Инночка, я тоже полюбил, как дочку. Ждите меня, я обязательно вернусь!
Инночке было приятно сознавать, что он доверяет ей заботу о матери, так как чувствует, что она сильнее и чем-то взрослее матери. Потом Иван Дмитриевич повернулся к Инессе Яновне, молча обнял её и быстро вышел из комнаты, чтобы дорогие ему женщины не увидели его мужских слёз и не почувствовали его минутную слабость. Он уехал, и словно солнце закатилось в их доме.
Мать и дочь старались не говорить о нём, ибо слишком больно было думать о том, как
там страшно, опасно и всякое может случиться. Письма были редкие, короткие, но бодрые: «Мои любимые! У нас всё в порядке! Много зелени, фруктов и солнца. Ничего страшного! Рядовые операции. Работа, как и дома, так что не переживайте. Скучаю, люблю — ваш Иван Дмитриевич».
Но до них доходили другие вести — страшные, подчас невообразимые, тревожные и
непредсказуемые… Но мать и дочь очень надеялись и верили, что страшная весть обойдёт их дом стороной. Однажды, когда Инночка готовилась к экзаменам и засиделась за книжками до часу ночи, а мать так и уснула в кресле… раздался звонок в дверь!
— Что случилось? — тревожно встрепенулась Инесса Яновна и вдруг, побледнев, воскликнула: — Это Ванечка! Инночка открой, у меня дрожат ноги!
Да, это был он, Иван Дмитриевич! Загорелый, уставший, с седой прядью. Он крепко обнял их.
Потом Инночка пошла спать, а Инесса Яновна с Иваном Дмитриевичем сидели всю ночь на кухне, тесно прижавшись друг к другу, и не могли наговориться.
— Ну что ты, милая, всё ведь в порядке! Я дома. Мне дали отпуск на две недели. И это будут наши дни, понимаешь, моя милая. Если б ты знала, что ты значишь для меня! Да, я не скрываю, там трудно, но не спрашивай меня больше ни о чём, договорились, родная…
Две недели пролетели так быстро, что показались одним днём. Инесса Яновна взяла на эти дни отгулы и всё это время проводила около своего ненаглядного Ивана Дмитриевича, стараясь повкуснее его накормить. Она пекла, делала разные салаты… И всё время говорила, говорила, говорила…
— Ванечка, ты не обращай внимания, это нервы!
— Да, да, милая, я понимаю! Успокойся, вот увидишь, всё будет хорошо!..
Но он чувствовал, что она была на грани срыва. Но что он мог сделать?! Он мог только
возмущаться про себя и проклинать, что мирная жизнь не везде, И что он обязан строго
подчиниться приказу и быть снова в пекле, спасая, латая и «собирая по косточкам» дорогих сынков, которые из-за гнусного решения кого-то равнодушного и холодного калечили свою жизнь, погибали в муках, пропадали безвестно, растлевались нравственно, делаясь душевными калеками, умеющими только убивать. Эти мальчики разучились радоваться и любить в чужой, далёкой стране, вдалеке от своих близких, тоскующих и плачущих.
И снова было прощание. И снова Иван Дмитриевич обнимал своих дорогих, и снова глотал, невидимые ими слёзы. У него останавливалось сердце от боли и новой разлуки. Кто знает, что ждёт его впереди?.. Врачи тоже погибали. И что тогда с ними будет? Нет, лучше не думать. Надо очень верить, что снова будет счастливая встреча и он снова вернётся к ним! И он — уехал…
Прошло полгода. Инна поступила в полиграфический техникум. Инесса Яновна ходила на работу, занималась домашними делами, но жизнь для неё как бы остановилась. Она оживала только тогда, когда получала редкую почту. Но письма приходили всё реже и реже… И постепенно её охватило безразличие ко всему, и она перестала обращать внимание и на себя, и на дочь. О, как она будет потом об этом жалеть!
А у дочери жизнь текла по иному руслу. Из-за своих душевных переживаний Инесса Яновна не заметила, как выросла дочь, превратившись в красивое, длинноногое, длинношеее чудо, вызывая к себе восхищённые взгляды мужчин, зависть однокурсниц и тайные желания юношей. Всю жизнь Инесса Яновна оберегала её, контролировала её, тревожилась, а тут вдруг Инночка почувствовала, что стала свободна от опеки, что матери не до неё и что этим можно воспользоваться. Она же уже взрослая, и надо попробовать жизнь на вкус — мы же новое поколение, к чему нам мораль, нравственность, самокопание! Вот выйдем замуж, тогда и станем монахинями! И понеслось — вечеринки, выпивки, курение, пропуски лекций… И в один из дней встал вопрос об исключении Инны из техникума. Как-то телефонный звонок разбудил задремавшую в
кресле Инессу Яновну:
— Я хотел бы поговорить с матерью Инны Вессер.
— Я вас слушаю. С кем я разговариваю?
— Извините, но вас беспокоят из техникума. Вы могли бы зайти в понедельник к десяти часам утра?
— Хорошо, я обязательно приду.
Инесса Яновна в изнеможении опустилась на стул… Господи, что ещё её дочь натворила?!
Она замечала, что с Инночкой не всё в порядке, что она стала покуривать, иногда от неё пахло спиртным… Но дочь на всё находила ответ:
— Да не беспокойся, мамуль, за меня! Ну был день рождения, ну отметили… А сигареты не мои, это Светка оставила. Да сдала я зачёт! Чего ты волнуешься? Зря я, что ли, была почти отличница в школе! Да я чуть-чуть подучу и сразу наверстаю! Не беспокойся, мамуль! Будь спок!
Инка чмокала мать и снова убегала. И мать понимала, что дочь её взрослая, повлиять на неё теперь трудно и не просто и, может быть, всё обойдётся. Да, честно говоря, и сил у Инессы Яновны не было: все мысли были о нём, дорогом Иване Дмитриевиче. Как он там? Жив ли? Почему так долго нет писем? Она ходила в Медицинскую Академию, но там ей говорили, что повода для беспокойства нет, просто очень далеко и почта опаздывает:
— Не волнуйтесь, товарищ Вессер. Если что, мы вам обязательно сообщим.
В понедельник, с тяжёлым чувством, она зашла в кабинет директора техникума.
— Юрий Алексеевич Воронов — директор, — представился он. Прошу вас, садитесь, т. к. разговор у нас будет трудным.
И вот тут — открылись глаза у Инессы Яновны. Пока она жила своими переживаниями, её дочь уходила от неё, живя своей непонятной жизнью, не задумываясь о печальных последствиях.
— Инна запустила занятия, — продолжал директор, — не сдала зачёт, ведёт себя вызывающе,
общается с подозрительными парнями. У одного нашего бывшего студента, которого выгнали за неуспеваемость и плохое поведение, нашли наркотики. Некто Виктор, по кличке «Божок». Вы случайно о нём не слышали от вашей дочери? Я спросил о нём у вас, потому что вашу дочь видели в его компании. Я должен вас предупредить, проследите за ней. Это может для неё плохо кончиться. Не обижайтесь, но это в её и ваших интересах…
Инесса Яновна после этого разговора шла разбитая и опустошённая. Как она могла проглядеть дочь?! Как она могла забыть про неё! Последние месяцы она жила в каком-то оцепенении, и ей было не до дочери. Занятая своими мыслями, она не замечала, что её дочь отходит от неё, что нет уже былой близости, что всегда была между ними. Что делать?! Как оторвать дочь от этой компании? Как сделать, чтобы она не встречалась с этим «Божком»? Господи, спаси и помоги!
— Милый Иван Дмитриевич, если бы ты был рядом, ты знал бы, как мне поступить, как спасти Инночку!
Инесса Яновна шла по улице и думала, как начать разговор с дочерью, какими словами
достучаться до её остывшего сердца… Но разговор не состоялся, так как Инна пришла поздно, и затевать выяснения в час ночи было бесполезно. Но все-таки она не удержалась и бросила мимоходом:
— Может, ты вообще не будешь здесь ночевать и останешься у «Божка»?
— Когда захочу, тогда и останусь! Тебя не спрошу! Это не квартира, а тоска зелёная, и ты вечно с кислой физиономией! — парировала дочь.
Инесса Яновна пожалела, что не удержалась, только больше расстроилась, а Инке хоть бы что…
Даже не удивилась, откуда мать узнала про того парня.
— Ну ничего, завтра я с ней на трезвую голову поговорю, она тогда все свои выходки расскажет! — подумала она, успокаивая себя, но мало веря в свою решимость.
Инесса Яновна долго не могла заснуть и всё прокручивала злые слова дочери…
…И вот, пожалуйста, поговорила! Мало того, что дочь не в техникуме, так она ещё и этого парня привела. Инесса Яновна быстро встала:
— Нет, чего бы мне это не стоило, я выгоню эту компанию!
Она решительно вошла в комнату:
— Ну вот что, дорогие мои, или вы расходитесь по-хорошему, или я сейчас же вызываю милицию!
— Слушай, Инка, чего твоя мать бренчит! Ты приутихни её, а то ведь сама знаешь, я шума не люблю, — лениво сказал Божок, злобно прищурясь и грозно сжимая кулаки.
На мгновенье Инесса Яновна поймала взгляд дочери, затравленный и растерянный. И боль за дочь заставила её забыть про страх, в мозгу было лишь одно: «Спокойно, его угрозами не испугать». Собрав все силы, сказала медленно, чуть с придыханием:
— Я вас прошу, молодые люди, покиньте квартиру. Я думаю, что здесь милиция не нужна.
Просто я жду сослуживцев, и мне хотелось бы успеть убраться до их прихода. Ты мне поможешь, Инночка?

И, видимо, в мозгу у дочери что-то просветлело, и она поддержала мать:
— Да, честно, Божок, я ведь совсем забыла, мать ещё утром мне говорила, что сегодня юбилей их отдела и что гости к пяти вечера придут… Завтра встретимся, хорошо?
Парень не совсем ей поверил, но решил не связываться.
— Никуда мамаша её не денется, а Инке я нос прижму, — подумал про себя Божок и, сплёвывая на пол, сказал, кривя рот: — Ладно, мамаша, затихни. Сейчас слиняем. Эй, Шнырь, сползай с девки! Люську возьми, раз она тебе приглянулась. А ты, губошлёп, не забудь бутылку. Сваливаем.
Когда Инесса Яновна закрыла за ними дверь, она без сил опустилась на стул и забылась в
глубоком обмороке. Слишком велико было напряжение от всего увиденного и услышанного!
Очнулась она оттого, что солёные капли падали ей на лицо со склонённого над ней, мокрого от слёз, лица дочери.
Наверное, если бы мать после ухода этой страшной компании стала на неё кричать,
обзывать, взывать к её совести, эффект мог бы быть обратным. Но обморок матери сыграл роль разорвавшейся бомбы в сердце и душе дочери. Только теперь Инна поняла, на краю какой бездны она стояла! И не приди вовремя мать, ещё не известно, чем бы кончилась эта вечеринка… Как лапал бы и нахальничал над ней Божок, царапая её своим большим, железным крестом, с которым никогда не расставался, отчего и получил такое прозвище. И, глядя на обессиленную мать, на её родное лицо, Инка, уже окончательно протрезвевшая, прильнула к ней и смиренно затихла, мысленно дав себе слово вырваться из этого порочного круга, куда по легкомысленности и глупости втянулась в последние месяцы.
Долго, не зажигая света, сидели обнявшись мать и дочь.
И долго плакали они, очищаясь от лжи и недоверия, возникших между ними в последнее время, пока не заснули в изнеможении, не раздеваясь. Инка первая проснулась от солнечного луча и, взглянув на мать, не смогла сдержать подступившие к горлу слёзы, от которых и проснулась Инесса Яновна.
— Что такое, Инночка?
— Мамочка, прости меня, прости!
— Ну, что ты, милая, всё позади, успокойся. Больше ничего не бойся!
Но дочь продолжала плакать всё горше и громче. Инесса Яновна ничего не понимала и лишь в растерянности проводила рукой по своим волосам.
— Мамуль, — назвала Инна, как в детстве, мать, — посмотри, что я наделала!
Дочь протянула матери зеркало, и, взглянув в него, Инесса Яновна поняла плач дочери… Из зеркала глядела немолодая женщина с распухшими от слёз глазами и большой седой прядью, ярко белевшей в её рыжих волосах! Казалось, за одну ночь мать постарела на несколько лет!
Она слабо улыбнулась, и сказала утешительно дочери:
— Не плачь, Иннушка! Это даже красиво и модно! Это всё не беда! Главное, что мы снова любим друг друга, правда, детка?
Мать нежно прижала плачущую навзрыд дочь. И они ещё долго сидели, ласково прижавшись друг к другу. И мать гладила её, пока дочь не забылась облегчённым сном…
— Ах ты, моё заблудившееся солнышко! Всё у нас с тобой будет теперь хорошо! Всё будет…
Но видно судьбе было угодно в тот день холить их и баловать, чтобы запомнили они его надолго.
Чтобы эти, горькие прежде, а потом и прекрасные минуты никогда не изгладились из их памяти.
— Всё будет хорошо, — нежно ворковала мать. Потом положила под голову дочери подушку, накрыла пледом.
И в эту минуту сердце Инессы Яновны сильно забилось, и ещё не слыша, она скорее
почувствовала приближение к дверям того, кто был нужен ей сейчас больше всех! И как бы в подтверждение её счастливой догадки она услышала долгожданный звонок в дверь и до боли знакомый голос: — Родная, открой, это я!
Она кинулась опрометью к двери, запутываясь в повороте ключа, ибо от волнения дрожали руки. А он стоял за дверью и успокаивал её: — Не волнуйся, любимая…
И когда открылась дверь, она, на давая ему войти, бросилась к нему на шею! Бессвязно что-то говоря, она боялась оторваться от него, не веря своим глазам… И, прикасаясь мокрыми от слёз губами к его щеке, она медленно сознавала, что это не сон, что перед ней действительно её Иван Дмитриевич! А его глаза, видевшие столько боли, крови, смертей, окинули всю её разом, до боли дорогое, усталое лицо… И сразу расширились при виде её яркой, седой пряди на огненных волосах! Он всем сердцем понял, как вовремя он вернулся! Он крепко обнял Инессу Яновну и бережно повёл в комнату. Мрак кончился![

10 декабря 1993 года.
Санкт-Петербург.

За сутки посетители оставили 281 запись в блогах и 3374 комментария.
Зарегистрировался 11 новых макспаркеров. Теперь нас 5034329.

Анжела Старр

Община

Служба закончилась и мы с папой были готовы идти домой. Мы с папой — любовники. Мне — шесть лет, и, когда я лежу в постели, папа любит везде меня гладить и целовать мою письку, а я тогда целую эту его штуку. Я люблю, когда она становится твердой и заполняет собой весь мой рот, а потом? а потом раз? и папин сок растекается у меня во рту!

Сегодня с нами будут играть еще несколько папиных друзей. Я никогда не задумывалась, почему пастор всегда, провожая меня, как бы невзначай, гладил меня по попе. Наверное, ему это действительно нравится, в особенности, когда я одеваю его любимые трусики. Он их гладит и везде меня щекочет. Сегодня я их специально одела для него. Еще к нам собираются присоединиться мистер Джонсон и мистер Кей. На мне легкое милое желтое платьице, желтые же трусики, которые так любит наш пастор и гольфы как у Мэри Джейн. Я убрала свои волосы в два маленьких хвостика, как у поросенка. Папе нравится держать меня за эти хвостики, когда он помещает свою штуку мне в попу. Мне это тоже нравится. Эта штука очень большая и, когда папа спускает, у меня все внутри наполняется папиным соком, ооо, это так приятно!

«Это — моя дочка Анжела» — сказал папа, и я улыбнулась дядям. Пастор нагнулся ко мне, погладил меня по голове и сказал — «Привет, Анжела. Ты готова позабавиться ?» — Я ответила — «Да!» — И увидела как эта штука у пастора увеличивается под одеянием и становится такой же большой как и у других мужчин.

Мы зашли в игральную комнату, где по полу было разбросано большое количество подушек там и тут. Сразу же все стали трогать меня, целовать меня и гладить внутри моих трусиков. Папа встал позади меня, спустил штаны и стал играть сам с собой. «О, я люблю смотреть, как мой маленький ангел играет с другими людьми. Поиграй же с ними в эту сладкую игру!» Я улыбнулась папе и полезла в штаны к пастору. Его пенис был очень большой и уже был готов выпустить семя, но пастор отстранился, и тут же мистер Джонсон уткнул меня лицом прямо себе в штаны !

«Анжела, опустите зиппер вашими зубками!» — Прошипел он и подтолкнул мое лицо себе в промежность. Я немного испугалась, раньше я так никогда не делала, но папа мне кивнул, разрешая, и я начала. Я взяла зиппер в зубы и потянула его вниз. Мне понравился этот звук — зиииип!

«Ооо, девочка, сейчас ты получишь большой груз!» — сказал мистер Джонсон и тут его член выскочил из штанов. Я взяла его в руки и поцеловала. Я почувствовала, как он напрягается и стала гладить его своими пальчиками по всей его длине. Тогда, без предупреждения, мистер Джонсон втолкнул свой пенис прямо мне в рот! И я начала его ласкать.

«Ооо, соси его, маленькая шалунья. Да, так. Твой папа нам много рассказывал про твой ротик, маленькая сладенькая девочка.» — Мистер Джонсон стал глубоко дышать, но член изо рта не вынимал. Я стала двигать своими губками назад, а потом вперед, так как это у меня лучше всего получалось, я чувствовала, что уже скоро, скроро? раз ! я почувствовала раз, раз, раз ! — все внутрь, все у меня во рту ! Эти чудесные сливки переполнили мой рот! Они такие замечательные на вкус ! «Ооо, Боже, какая ты замечательная маленькая сосалка!» Он еще раз глубоко вздохнул и в последний раз глубоко засунул свой член мне в рот.

Пока все это происходило, я видела пастора, говорящего с папой. Мне показалось, что я слышала слова «fuck» и киска, так что я поняла, что он хочет меня. После того, как я проглотила последние капли семени мистера Джонсона, пастор взял меня на руки и положил на несколько подушек. «Бог мой, ваша дочь изумительна» сказал мистер Джонсон папе, в то время, когда пастор собирался войти в меня.

Раньше мне папа туда засовывал пальцы и иногда мамины пластмассовые игрушечные штуки, но никогда еще не было такого симпатичного большого живого петуха. Я посмотрела на папу, но он усмехнулся и успокоил меня. — «Ты сможешь сделать это».

«Я буду облизывать тебя, маленький влажный ангел! Я буду облизывать тебя через твои маленькие миленькие трусики» — сказал пастор. Вскоре я забыла все свои опасения — я чувствовала его язык на своих трусиках и вокруг тоже. Я дернулась и стала подталкивать свои бедра ближе к лицу пастора. Я все еще ощущала сок мистера Джонсона у себя на губах, и это меня еще больше возбуждало. Тут я заметила мистера Кея, который становился на колени передо мной. Его член был как скала, и мой ротик ожидал его.

«Вот он, красавица. Соси его, соси, соси» — Все засмеялись, поскольку он стал играть со мной: то тыкал членом мне в губы, а то глубоко погружал в рот. Вскоре я привыкла к этому и стала облизывать член, когда он был снаружи и подглатывать его, кода он был далеко в горле. Я люблю сосать мужские члены и ощущать во рту вкус их семени. Я чувствовала себя особенно от того что пастор нашей церкви так сладко сосал мою маленькую письку. Да и от того что тут были другие мужчины тоже. Ммм, но сперма — это самое прекрасное!

В то время, когда я сосала у мистера Кейна, я почувствовала, что пастор стал стягивать с меня мои трусики. Он все еще облизывал мою киску, и я была уже действительно влажной. «О, маленький ангел, мне кажется, ты готова меня принять.» — Он глубоко выдохнул и достал свое орудие. Он аккуратно приставил его к моей мокрой письке и удостоверился, что попка у меня поднята достаточно для того, что бы он мог в меня войти. «Теперь ты можешь наслаждаться той щедростью, которой я тебя сейчас одарю» — сказал он и вонзил его. Я не закричала, но почувствовала, как будто у меня там все разрезали. Я приподняла бедра и стала ими двигать так быстро, как только смогла. Мистер Кей так увлекся этим зрелищем, что стал быстрее и быстрее двигать членом у меня во рту.

«Иди ко мне, получи это все, маленький ангел!» — стонал пастор. И он это получил! Его член почти полностью поместился во мне, но я чувствовала, что его там становилось все больше и больше. Все глубже и глубже он погружался в меня и вот я уже двигалась вместе с ним. В тот момент, когда я спустила, оба мужчины начали истекать. Пастор хотел видеть свою сперму и поэтому достал свой член и спускал мне на письку и попку. Мистер Кей стал кончать на мое «ангельское» лицо.

Я взяла его член в руку и размазала его сперму себе по лицу.

К отцу поеду, в бане попарюсь…

— Приедешь?.. Когда?.. Завтра уже?.. – кричит в трубку мобильного телефона очень немолодой уже, но всё ещё крепкий человек. – Хорошо-то как! А завтра как раз суббота, я баню истоплю к твоему приезду! Давай, обнимаю, до завтра! Пойду, матери скажу, чтобы начинала готовиться…
Нажал отбой и несколько мгновений похлопывал себя по ладони телефоном, о чём-то размышляя. А потом крикнул жене в соседнюю комнату:
— Лёль! Витька звонил. Завтра, говорит, приезжает…
На пороге, словно по мановению фокусника, возникла полная, но румяная и пригожая супруга в платке, завязанном кончиками на лбу, и с руками, перепачканными мукой.
— Один? Или с Леночкой? Как сказал? – спросила, точно спела по нотам какую-то сложнейшую оперную арию.
— Да я не спросил чё-то… Но кажется, — один… — ответил муж всё так же в раздумье.
Радость на Лёлином лице чуть помутнела, смешалась с каплей грусти и недоумения. И всё читалось в её глазах: почему сын один приезжает? А Лена там как же одна в городе останется? Уж не случилось у них там чего-то? Вслух же сказала:
— Ладно, гадать-предугадывать не будем. Приедет – всё и узнаем. А я, Лёш, как знала, как чуяла: пироги вот насторожила. Ты, вот чего, полезай-ка в погреб, достань банки. Огурцы там, помидоры и капусты в ведёрко набери. Только гляди, банки бери лишь те, у которых крестик на крышке!..
— Я пойду лучше к завтрашней бане дров наколю. А банки? Чё их сёдня тягать? В избе согреются, да ещё стрельнут, не дай бог, ночью. Ты ж тогда неделю спать не будешь и мне не дашь.
— Это почему же не дам? Да когда я тебя среди ночи-то тревожила?
— Когда? Забыла? А когда Ероха помер, и ты свою солонину на поминки давала? А? Не вспомнила? Как они ночью-то накануне все четыре и стрельнули в сенях. А ты потом всё среди ночи в бок меня пихала и причитала всё: «Это я, Лёшенька, хрену в них мало положила…»
— От какой же, Алексей, вы недобрый мужчина,- чуть улыбаясь, ответствовала супруга.- Я бы даже сказала, что – злой! Больше тебе скажу: злющий!! И – злопамятный!!! Это когда было-то? В позапрошлом годе ещё. А ты всё помнишь этот факт моей страшной бесхозяйственности и, можно сказать, мотовства семейного имущества. Я ж после того у бабы Шуры новый рецепт взяла. С тех пор банки у меня не взрываются. Да и сапёр ты, что ли, чтобы взрывов бояться?..
Теперь Лёля улыбается во весь рот, открывая на обозрение мужу свои крепкие, как миндальные орехи, зубы. И он самой лучшей в мире «стряпухе и консервистке» тоже улыбается в ответ, идёт к дверям и, словно стараясь отодвинуть её со своего пути, крепко сжимает в объятиях и неожиданно, целует, в губы целует. Как в кино, прям!..
Она сопротивляется, но так, чтобы подольше не выпускал, ещё чуть постоял, её к груди прижавши. Потом притворно ворчит на него:
— Иди уж, пили свои дрова, Ромео плешивый! Только берёзовые поленья выбирай, чтобы жар давали.
— Ещё ты меня не учила, какие дрова для бани больше сгодятся! От порода!! И мать у тебя такая же досужая была!!!
— Чё это мать-то мою вспомнил?..
— Так я и не забуду никогда, как она отца твоего, Иван Алексеича, покойника, царство ему небесное, учила стенку из кирпича класть. И как он за это материл её на всю деревню. В другом конце люди слышали, как они ругаются. Только и говорили: «Ну, Потаповы опять чего-нибудь мастерить взялись!..»
И чтобы не услышать, что ответит жена, тут же выскочил в сенцы. Она, конечно, в долгу не осталась. Что-то там про его родню говорила. И про дядю, кажется, Михаила, который пьяным замёрз в лесу зимой, когда пошёл детишкам ёлку к новому году выбирать.
Но этого Алексей Иванович уже не слышал, потому что топор его, раскалывая сухие поленья, звенел громко и часто.

Витька, сын, приехал, как и обещал, на трёхчасовой электричке. Просил, чтобы отец его не встречал, но тот не утерпел и выехал на своём «Урале» с люлькой, чтобы хоть с полдороги от станции перехватить сына. Он его издалека ещё заметил, а потому свернул в сторону и заглушил мотор. Когда сын с ним поровнялся и окликнул, Алексей Иванович почти натурально удивился и, прежде чем поздороваться, сказал:
— О! А я тут кроликам хотел травы нарвать. Вот и ты кстати подвернулся.
— Травы? Кроликам? А не далековато, пап, от деревни ты за травой поехал? – улыбается Витька. Улыбается, потому что всё понимает.
Отец как будто бы недовольно бурчит:
— Ещё ты меня не учил, какая трава для кроликов слаще! Весь в мать – такой же досужий…
Но видит сын, что хочет обнять его отец, хотя сам ни в жись в этом не признается. Поэтому к нему первым подходит и обнимает старика. По тому, как спина у отца обмякла, понимает, что рад он такой скупой ласке со стороны сына.
— Здравствуй, папа,- Виктор ему шепчет в заросшее волосами ухо. Хочет разжать объятия, а старик не пускает, продолжает прижимать к себе дитятко свое родное и в ухо же ему шепчет так, чтобы никто, даже трава для кроликов, не услышал:
— Здравствуй, сынушка, родной ты мой… Потом поговорим, в бане… Матери сразу всего не говори, не пугай ты её. Она же у нас, сам знаешь, какая… впечатлительная.
Только потом отпускает сына. Сажает его в люльку, кидает в ноги нарванную траву, и мотоцикл, круто развернувшись, пылит всеми тремя своими древними колёсами к селу.

Мать, Елена Ивановна, ждёт мужчин своих на пороге в новом крепдешиновом платье. И брошку из красных камней, которую сын привёз ей ещё в прошлом году, нацепила. С крыльца не спускается, дожидается, пока мужики распахнут ворота и загонят мотоцикл во двор. Идёт теперь к ним и на ходу распахивает руки, чтобы прижать к груди сына. Муж распоряжается:
— Так, быстро, давай, целуй Витьку, и к столу. Я сегодня и позавтракать забыл…
И сам мимо жены, ставшей с сыном вдруг единым целым, идёт в дом. Понимает старик, что и им есть о чём пошептаться наедине. А в том, что Витька сделает так, как он ему ещё в поле приказал, и не сомневается.
Дальше как всё было – сами, небось знаете. Не раз сиживали, думаю, в русском застолье. Начали по-семейному, втроём. Ближе к вечеру уже был полон дом соседей, ближних и дальних. Витькины одноклассники тоже пришли. Ещё кто-то…

Одним словом, в баню Виктор с отцом пошли уже ближе к полуночи, когда последние из гостей, горланя песни на всю улицу, решили, что пора бы и честь знать…
Говорить сразу не стали. Парились долго, по несколько раз. Выходили на воздух и обливались ледяной водой из кадки. Потом снова шли в баню. И снова выходили. Когда отец сказал «хорош», Виктор встал с полкА и направился следом за ним к выходу.
На высоком пороге бани сели рядом двое мужчин, старый и молодой, отец и сын. И оба стали курить и на луну, круглую да белую, смотреть.
— Ну, что же случилось, сынок? – начал отец.
Виктор ответил не сразу, но как-то неожиданно зло:
— Выгнал я, пап, Ленку! Знаешь, она такая!..
Отец приобнял его за плечи, словно бы придавил чуть к земле. И сын понял, что замолчать нужно. А старик сам продолжил, но удивительно мирно и ласково:
— Знаю, что дальше скажешь… Плохая, да? Так ведь, когда брал ты её, Витя, в жёны, она же хорошая была… В нашем роду, сынок, всем мужикам с жёнами везёт: только хорошие и достаются.

Как-то раз, морозным и солнечным зимним днём, моя старшая дочь приехала ко мне в гости. Ей тогда было двадцать лет, и она была ещё студенткой. У неё был довольно плотный учебный график, а у меня – напряжённый рабочий, поэтому встречались мы нечасто. Заботливый родитель тщательно подготовился к приезду ребёнка. С самого утра он тщательно выбрил свою изрядно подзаросшую физиономию и навёл относительный порядок в квартире. После этого был добросовестно приготовлен хороший домашний обед, состоящий из нескольких полноценных блюд. Ну и на десерт – столь любимые ей пирожные, производства одной из известнейших кондитерских фабрик города.
 

Доча, естественно, опоздала. Да оно и немудрено, ведь она, как и я, большая любительница подрыхнуть до обеда в выходной день. Я накормил ребёнка обедом, и мы беседовали. Она – отвалившись на спинку стула после плотной трапезы, я – потягивая коньячок и покуривая.
 

– Кстати, папа! Я тут прочитала твои рассказы. Ты знаешь, прикольненько. Только вот у меня к тебе есть один вопрос.
 

– Какой вопрос? – насторожился я, судорожно вспоминая, что именно из своего «творчества» я ей высылал и не отправил ли чего лишнего…
 

– Скажи, а почему почти все герои твоих рассказов постоянно что-то едят и что-то пьют?
 

Признаться, я несколько смутился и далеко не сразу нашёлся, что ответить…
 

– Ну… Понимаешь, доча…, – начал я и отхлебнул для храбрости ещё коньячку. – Такие вот они люди…
 

– Ага… Кажется, я понимаю, – отвечал мой ребёнок, кивая головой. – Такие же, как ты!!!
 

От такой наглости любимой доченьки я едва не поперхнулся коньяком…
 

Мы продолжили общаться, и в определённый момент она попросила меня налить ей очередную чашечку чая (естественно, я в очередной раз предложил плеснуть в чаёк коньячка, но она в очередной раз отказалась).
 

Я налил чай и, пока нёс чашку до стола, немножечко капнул на пол. В принципе, не велика беда, ведь капля была совсем не большая. Поэтому я, совершенно не раздумывая, хорошо отработанным за многие годы подобной практики движением, быстренько скинул с ноги тапок, молниеносно вытер носком каплю с ламината, одел тапок обратно, поставил перед ней чашку и вернулся на своё место. Я был абсолютно уверен, что моё дитя, столь увлечённое в этот момент ковырянием в своём смартфоне, совершенно ничего не заметило. Когда я снова присел за стол, доча оторвалась от телефона и посмотрела на меня с лукавой улыбочкой. В её глазах блеснули искорки.
 

– Пап, скажи, а разве можно вот так делать?! – наигранно серьёзно спросил ребёнок.
 

– Конечно же нет, доченька, – с очень умным видом отвечал я, качая головой. – Так делать ни в коем случае нельзя. Ведь, во-первых, это очень некрасиво и некультурно, а во-вторых, это крайне негигиенично. Вот, например, твоя мама в этом случае пошла бы ванну, взяла там тряпку для пола, намочила её водой, аккуратно вытерла каплю, затем тщательно выполоскала тряпку в проточной воде, выжала бы её и повесила сушиться на батарею.
 

– Да! Именно так бы она и поступила, – согласилась доча. – Только, пожалуй, она бы ещё кое-что бы добавила.
 

– Что добавила?
 

– Ну… Что у кого-то руки из задницы выросли…
 

Я смеялся и смотрел на свою дочь. Я понимал, что уже совсем скоро она станет взрослой тётенькой, выйдет замуж и потом, когда-нибудь, скажет кому-то (а может быть, и мне…): «Старый ты мудак!!! »