«Наказ» Уложенной комиссии – документ разрабатывался Екатериной II на протяжении 1765-1767 годов, и представляет собой собрание идей таких западных просветителей, как Д’ Аламбер, Дидро, Монтескье и Беккариа, чего сама императрица и не скрывала. Являясь концепцией просвещённого абсолютизма в понимании Екатерины II, «Наказ» состоял из 506 статей и должен был служить в качестве направления деятельности депутатов Уложенной комиссии.
Уложенная комиссия
читать подробнее
Заседания Уложенной комиссии, объявленные манифестом от 14 декабря 1766 года, были призваны выработать новый свод законов, взамен устаревшему Соборному Уложению 1649 года.
Значение
Деятельность Уложенной комиссии не увенчалась успехом — дворяне не желали уступать собственных прав, купечество пыталось расширить свои привилегии, а просьбы крестьянских депутатов никто не воспринимал всерьёз. Однако, авторство такого значимого документа и его громкие заявления о необходимости справедливого правления, выгодно подчёркивали Екатерину II, как сторонника просвещения и заботливую правительницу.
Противоречия между депутатами, являлись красноречивым доказательством того, что общество Российской Империи не было готово к мирному изменению своего внутреннего строя. Последовавший бунт Емельяна Пугачёва 1773-1775 годов показал, насколько накалены отношения между сословиями.
Именно на основе «Наказа», были разработаны и выпущены такие документы как Устав благочиния 1782 года, Жалованная грамота дворянству и Жалованная грамота городам 1785 года. Последние два документа сама Екатерина II называла вершиной своего законотворчества.
Основные положения:
- Самодержавие – наилучшая и единственная форма правления для Российской Империи
- Общество разделено «естественным образом» на тех, кто правит (император + дворяне) и тех, кем правят (все остальные).
- Закон должен главенствовать в государстве и одинаково применяться ко всем его гражданам. Законов не должно быть много, они должны быть неизменны и просты в понимании.
- Свобода – это право делать все, что не запрещено законом. Абсолютная власть монарха не отнимает у людей свободу, а лишь направляет их для достижения общего блага.
- Государь обязан заботиться о своих подданных – повышать их образованность, способствовать развитию медицины, искусств и науки.
Несмотря на кажущуюся возвышенность описанных предложений, по факту большая часть будущих реформ не только не коснулась крестьянства (составляющего около 90% населения Российской Империи), а даже усложнила его положение. Часть преобразований носили популистский характер, служили с целью представления императрицы в максимально благожелательном виде для иностранных монархов и деятелей.
Законы же, действовали исключительно в пользу дворян, а большая часть выборных и административных должностей была занята именно благородным сословием.
Основные идеи «Наказа» были не сложившимися в результате исторических событий общественными нормами, а их чрезмерно идеализированной формой.
Именно поэтому «Наказ» оказался достаточно противоречивым документом.
Loading…
«Наказ» Екатерины II
Взойдя на русский трон, Екатерина задалась целью выработать основные направления деятельности всей государственной машины. Причем выработать самостоятельно, не оглядываясь на прошлое, не слушая советчиков, опираясь на те знания, которые она почерпнула за 18 лет, проведенные в России до своего воцарения.
ПОЛИТИЧЕСКИЕ ИДЕИ ЕКАТЕРИНЫ. Она хотела вести чисто личную политику, не прикрываемую никаким рядом стоящим, хотя бы только совещательным, но законно оформленным и ответственным учреждением. В ближайшей к себе сфере управления она не допускала и тени права, могущей омрачить блеск ее попечительного самовластия. По ее мысли, задача права — руководить подчиненными органами управления; оно должно действовать, подобно солнечной теплоте в земной атмосфере: чем выше, тем слабее.
Власть, не только неограниченная, но и неопределенная, лишенная всякого юридического облика, — это основной факт нашей государственной истории, сложившейся ко времени Екатерины. Она оберегала этот факт места от всяких попыток дать закономерный строй верховному управлению. Но она хотела прикрыть этот туземный факт идеями века. Обработка, какую эти идеи получили в ее уме, давала возможность столь трудного логически применения их.
Еще до воцарения… она сосредоточила свое прилежное чтение на историко-политической литературе и особенно на литературе просветительного направления. Экзотические поклонники и поклонницы этой литературы воспринимали ее неодинаково. Одни черпали из нее запас отвлеченных начал и радикальных приемов и, трактуя о строении человеческого общества, любили строить его на основаниях, выведенных из чистого разума и не испробованных в исторической действительности, а когда обращались к существующему, действительному обществу, находили его заслуживающим только полной ломки. Другие делали из этой литературы не питательное, а, так сказать, вкусовое употребление, увлекались ее отвлеченными идеями и смелыми планами не как желательным житейским порядком, а просто как занимательными и пикантными изворотами отважной и досужей мысли.
Екатерина отнеслась к этой литературе осторожнее политических радикалов и серьезнее либеральных вертопрахов. Из этого обильного источника новых идей она старалась извлечь лишь то, что, говоря ее словами, питало великие душевные качества человека честного, человека великого и героя и что мешает пошлости помрачать «античный вкус к чести и доблести». Следы такого изучения и размышлений, им навеянных, сохранились в оставшихся после нее записках, выписках и мимолетных заметках на французском или русском языке. «Я желаю, я хочу лишь добра стране, куда бог меня привел, — пишет она еще до воцарения, — слава страны — моя собственная слава; вот мой принцип; была бы очень счастлива, если бы мои идеи могли этому способствовать. Я хочу, чтобы страна и подданные были богаты — вот принцип, от которого я отправляюсь. Власть без народного доверия ничего не значит для того, кто хочет быть любимым и славным; этого легко достигнуть: примите за правило ваших действий, ваших уставов государственной и общественной жизни, уяснять себе основные понятия права и общежития; только по складу ли своего ума или по духу читаемой благо народа и справедливость, неразлучные друг с другом, — свобода, душа всех вещей. Без тебя все мертво. Я хочу, чтоб повиновались законам, а не рабов; хочу общей цели сделать людей счастливыми, а не каприза, ни странностей, ни жестокости. Как напоминают эти заметки заветные институтские тетрадки дедовских времен, куда вписывались любимые стихотворения и первые девические мечты.
Но «принципы» Екатерины при всем своем благодушном свободомыслии имели для нее более деловое, образовательное значение: они приучали ее размышлять о вопросах литературы, она придавала своим принципам не совсем обычный смысл. Для нее разум и его спутники — истина, правда, равенство, свобода — не были боевые начала, непримиримо борющиеся за господство над человечеством с преданием и его спутниками — ложью, неправдой, привилегией, рабством — это такие же элементы общежития, как и их противники, только поопрятнее и поблагороднее их.
От создания мира эти благородные начала были в унижении; теперь пришло их господство. Они могут уживаться с началами другого порядка; всякое дело, какова бы ни была его цель, должно для своего успеха усвоить себе эти начала.
«Самая грубая ошибка, — писала Екатерина Даламберу, — какую сделал иезуитский орден и какую только может сделать какое бы то ни было учреждение, — это не основаться на принципах, которых бы не мог опровергнуть никакой разум, ибо истина несокрушима». Эти принципы — хорошее агитационное средство. «Когда правда и разум на нашей стороне, — читаем в одной ее записке, — должно выставлять их на глаза народу, сказать: такая-то причина привела меня к тому-то; разум должен говорить за необходимость, и будьте уверены, что он возьмет верх в глазах толпы».
Уменье соглашать в управлении начала разных порядков и есть политическая мудрость. Она внушала Екатерине замысловатые соображения. «Противно христианской религии и справедливости, — пишет она, — обращать в рабство людей, которые все родятся свободными. В некоторых странах Европы церковный собор освободил всех крестьян; такой переворот теперь в России не был бы средством приобрести любовь землевладельцев, исполненных упрямства и предрассудков. Но вот легкий способ — постановить освобождать крестьян при продаже имений; в 100 лет все или почти все земли меняют владельцев — и вот народ свободный».
Или: наша империя нуждается в населении, потому едва ли полезно обращать в христианство инородцев, у которых господствует многоженство. «Хочу установить, чтобы мне из лести говорили правду: даже царедворец пойдет на это, увидев в этом путь к милости». При утилитарном взгляде на принципы с ними возможны сделки. «Я нашла, что в человеческой жизни честность выручала в затруднениях». Несправедливость допустима, если доставляет выгоду; непростительна только бесполезная несправедливость.
Видим, что чтение и размышление сообщили мысли Екатерины диалектическую гибкость, поворотливость в любую сторону, дало обильный запас сентенций, общих мест, примеров, но не дало никаких убеждений; у нее были стремления, мечты, даже идеалы, не убеждения, потому что признание истины не проникалось решимостью на ней строить нравственный порядок в себе и вокруг себя, без чего признание истины становится простым шаблоном мышления. Екатерина принадлежала к тем духовным конструкциям, которые не понимают, что такое убеждение и зачем оно нужно, когда есть соображение. Подобным недостатком страдал и ее слух: она терпеть не могла музыки, но от души смеялась, слушая в своем Эрмитаже комическую оперетку, в которой был положен на музыку кашель. Отсюда пестрота и совместная уживчивость ее политических взглядов и сочувствий.
Под влиянием Монтескье она писала, что законы — самое большое добро, какое люди могут дать и получить; а следуя свободному непленному движению своей мысли, она думала, что «снисхождение, примирительный дух государя сделают более, чем миллионы законов, а политическая свобода даст душу всему». Но, признавая в себе «отменно республиканскую душу», она считала наиболее пригодным для России образом правления самодержавие или деспотию, которых основательно не различала; разграничить эти виды одного и того же образа правления затрудняются и ученые публицисты.
Она сама заботливо практиковала этот образ правления, хотя соглашалась, что может показаться чудным сочетание республиканского «закала души» с деспотической практикой. Но одинаково с деспотией у нее шла к России и аристократия. «Хотя я и свободна от предрассудков и от природы ума философского, я чувствую большую склонность чтить древние роды, страдаю, видя здесь некоторые из них в нищете; мне хочется их поднять». И она считала возможным поднять их, восстановив майорат, украшая старших в роде орденами, должностями, пенсиями, землями.
Это не мешало ей признавать аристократический замысел верховников безрассудным делом. В ее емком уме укладывались предания немецкого феодализма рядом с привычками русского правления и политическими идеями просветительного века, и она пользовалась всеми этими средствами по своим наклонностям и соображениям. Она хвалилась, что, подобно Алкивиаду, уживется и в Спарте, и в Афинах. Она писала Вольтеру в 1765 г., что ее девиз — пчела, которая, летая с растения на растение, собирает мед для своего улья, но склад ее политических понятий скорее напоминает муравейник, чем улей. В. К-ский
«НАКАЗ» ЕКАТЕРИНЫ II — документ, составленный императрицей Екатериной II для Уложенной комиссии 1767 г.
В «Наказе» излагались основные принципы, которые, по мнению Екатерины II, должны были лечь в основу нового Уложения (Свода законов) Российской империи. Основные идеи документа были навеяны сочинениями французских просветителей — Руссо, Вольтера, Дидро. Особенное влияние на составление положений «Наказа» оказали труды французского просветителя Ш.Л. Монтескье «О духе законов». Он писал о необходимости разделения власти на исполнительную, законодательную и судебную.
Текст «Наказа» состоял из 22 глав, каждая из которых была посвящена той или иной проблеме общественного устройства. В них Екатерина излагала свои взгляды на такие важные вопросы, как монархическая власть, законы, преступления и наказания, народное хозяйство, воспитание, наследственное право, суд.
Вельможи, с которыми императрица советовалась относительно содержания «Наказа», уговорили ее снять наиболее либеральные статьи. Окончательный текст документа был сильно изменен по сравнению с первоначальным вариантом.
Самой подходящей формой правления для России Екатерина II считала абсолютную монархию. Вместе с тем, по ее мнению, надо было ввести законы, которые защищали бы основные права подданных. Императрица настаивала на необходимости равенства всех перед законом. Суд должен был стать гласным, и без его решения никто не мог быть признан виновным. В «Наказе» Екатерина выступала противницей пыток и смертной казни. Она отстаивала Необходимость развития торговой и промышленной деятельности, строительства новых городов, внесения порядка в вопросы земледелия. Вместе с тем в угоду дворянству позиция Екатерины II по вопросу о существовании в России крепостного права свелась к общим рассуждениям о необходимости гуманного обращения помещиков с крестьянами.
«Наказ» обсуждала Уложенная комиссия, которая состояла из 500 человек. Она заседала в Грановитой палате Кремля. Ее члены оказались не готовы воспринять принципы, изложенные в «Наказе». Да и сам «Наказ» был крайне противоречивым и утопическим документом. Екатерина не смогла провести реформу российского законодательства. «Наказ» так и не стал основой для создания нового Уложения. Сама Уложенная комиссия официально была распущена в декабре 1774 г., хотя прекратила свою деятельность в кон. 1768 г. И. В.
ПРОИСХОЖДЕНИЕ И ИСТОЧНИКИ «НАКАЗА». Скоро Екатерина нашла для своих идей широкое применение. По ее словам, в одной поздней записке в первые годы царствования из подаваемых ей прошений, сенатских и коллежских дел, из сенаторских рассуждений и толков многих других людей она усмотрела, что ни о чем не установлено однообразных правил, а законы, изданные в разное время при различном расположении умов, многим казались противоречивыми, а потому все требовали и желали, чтобы законодательство было приведено в лучший порядок. Из этого она вывела заключение, что «образ мыслей вообще и самый гражданский закон» не могут быть исправлены иначе, как установлением ею писанных и утвержденных правил для всего населения империи и по всем предметам законодательств.
Для того она начала читать и потом писать «Наказ» Комиссии уложения. Два года она читала и писала. В письме (28 марта 1765 г.) к своей парижской приятельнице m-me Жоффрен, очень известной в то время своим литературным салоном, Екатерина писала, что уже два месяца она каждое утро часа по три занимается обработкой законов своей империи: это намек на составление «Наказа». Значит, работа начата была в январе 1765 г., а к началу 1767 г. «Наказ» был уже готов.
В критическом издании текста «Наказа», исполненном нашей Академией наук (1907 г.), тщательно разобран обильный материал, из которого вырабатывался этот памятник, и указаны его источники. «Наказ» — компиляция, составленная по нескольким произведениям тогдашней литературы просветительного направления. Главные из них — знаменитая книга Монтескье «Дух законов» и вышедшее в 1764 г. сочинение итальянского криминалиста Беккариа «О преступлениях и наказаниях», быстро приобретшее громкую известность в Европе. Книгу Монтескье Екатерина называла молитвенником государей, имеющих здравый смысл.
«Наказ» составился из 20 глав, к которым потом прибавлены были еще две; главы разделены на статьи, краткие положения, какими пишутся уставы. Всех статей в печатном «Наказе» 655; из них 294 заимствованы у Монтескье. Широко воспользовалась Екатерина и трактатом Беккариа, направленным против остатков средневекового уголовного процесса с его пытками и подобными судебными доказательствами, проводившим новый взгляд на вменяемость преступлений и целесообразность наказаний. Самая обширная X глава «Наказа» о обряде криминального суда почти вся взята из этой книги (104 статьи из 108). Критическое изучение текста «Наказа» нашло в нем еще следы заимствований из французской «Энциклопедии» и из сочинений немецких публицистов того времени Бильфельда и Юсти.
Во всем «Наказе» исследователи находят только около четверти незаимствованных статей, да и те большею частью — заголовки, вопросы или пояснительные вставки, навеянные теми же источниками, хотя и встречаются оригинальные статьи очень важного содержания.
Екатерина сама не преувеличивала, даже умаляла участие своего авторства в «Наказе». Посылая Фридриху II немецкий перевод своего труда, она писала: «Вы увидите, что я, как ворона в басне, нарядилась в павлиньи перья; в этом сочинении мне принадлежит лишь расположение материала, да кое-где одна строчка, одно слово».
Работа шла в таком порядке: Екатерина выписывала из своих источников подходящие к ее программе места дословно или в своем пересказе, иногда искажая мысль источника; выписки зачеркивались или пополнялись, распределялись на главы с подразделением на статьи, переводились секретарем Козицким и вновь исправлялись императрицей.
При таком порядке работы в труде неизбежны были недостатки: фраза, вырванная из контекста источника, становилась неясной. В русском переводе сложных рассуждений при неустановившейся терминологии иногда трудно доискаться смысла; в таких местах французский перевод «Наказа», тогда же сделанный, вразумительнее русского подлинника, хотя и заимствованного из французского же источника. На невразумительность многих мест «Наказа» указывали лица, которых Екатерина знакомила с частями своего труда до его окончания. По местам проскальзывали и противоречия: в одной статье, взятой у Монтескье, смертная казнь допускается; в других статьях, составленных по Беккариа, — отвергается. В. К-ский
МОНТЕСКЬЕ Шарль Луи, барон де Секонда, граф (франц. Charles Louis Montesquieu) (18.01.1689–10.02.1755 гг.) — один из выдающихся французских мыслителей эпохи Просвещения, правовед, философ. Происходил из аристократического рода, жившего в Бордо с нач. 15 в. Первоначальное образование он получил в ораторианском коллеже в Жюйи, вернувшись в Бордо, изучал право. В 1708 г. стал адвокатом, в 1714 г. — советником парламента (судебная инстанция) Бордо. В 1716 г. унаследовал от своего дяди, барона де Монтескье, титул, имя и должность президента парламента Бордо. После смерти отца он стал хозяином замка Ла Бреда. Службу в парламенте Монтескье сочетал с занятиями наукой. В 1716 г. он был избран членом Академии Бордо и написал огромное число докладов и речей по самым разным областям наук («О причинах эха», «О назначении почечных желез», «О морских приливах и отливах» и т. д.).
В 1721 г. Монтескье анонимно опубликовал свое первое произведение — «Персидские письма» (русский перевод в 1789 г.), в уста героев которого вложил критику политической жизни Франции эпохи Людовика XIV и откровенные насмешки над королем. Книга имела сенсационный успех, подогретый запретом, наложенным на нее цензурой. В 1726 г., сложив с себя судейские обязанности и полномочия президента Академии Бордо, Монтескье перебрался в Париж; в 1728 г. он стал членом Французской академии, а позднее был избран в Лондонскую и Берлинскую академии. В 1728–1731 гг. предпринял длительное путешествие по странам Европы, изучая законы и обычаи каждой страны. Результатом путешествия стала анонимно небольшим тиражом изданная в кон. 1748 г. в Женеве книга «О духе законов». Сочинение, написанное живым и увлекательным языком, с экскурсами по странам и эпохам, снискало автору европейскую известность и, несмотря на внесение в «Индекс запрещенных книг», переиздавалось 22 раза. Считая, что общественной жизнью управляют естественные закономерности, Монтескье доказывал, что нравственный облик народа, характер его законов обусловлены географическими условиями, экономикой, религиозными верованиями и политическими учреждениями. Монтескье считал, что содержание законов определяется главным образом различиями в формах правления, которые, в свою очередь, зависят от географических условий, а также от величины его территории. Демократия, по его убеждению, возможна только в малых государствах, в больших же оправдана деспотия. Монтескье различал три власти в государстве: законодательную, исполнительную и судебную, указывая, что эти власти должны находиться в руках различных государственных органов. Выступая против сосредоточения всей власти в руках монарха и опасаясь полновластия представительных органов, Монтескье выдвигал идею равновесия властей, при котором один орган государства умеряет другой.
Последние годы Монтескье провел, совершенствуя тексты «Духа законов» и «Персидских писем». В 1753 г. он написал свое последнее произведение «Опыт о вкусе» в 7-м томе «Энциклопедии». Умер от воспаления легких и погребен в церкви Сен-Сюльпис (могила не сохранилась). Гроб Монтескье сопровождал лишь Д. Дидро.
Учение Монтескье о разделении властей было воспринято во время Французской революции 1789 г., нашло отражение в конституционных актах Франции (Декларация прав человека и гражданина 1789 г., Конституция 1791 г.). Принцип разделения властей в 1787 г. был принят в конституции США и послужил идейным обоснованием независимости президента и правительства от представительных органов. В.С.
ЦЕНЗУРА И КРИТИКА «НАКАЗА». «Наказ» много пострадал от цензуры, или критики, какой он подвергся до выхода в свет. По рассказу Екатерины, когда труд ее достаточно подвинулся, она стала показывать его по частям разным лицам, по вкусу каждого. Н. Панин отозвался о «Наказе», что это аксиомы, способные опрокинуть стены.
Под влиянием ли выслушанных замечаний, или по собственному раздумью она зачеркнула, разорвала и сожгла добрую половину написанного — так извещала она Даламбера в начале 1767 г., прибавив: «И бог знает, что станется с остальным». А с остальным сталось вот что. Когда съехались в Москву депутаты Комиссии, Екатерина призвала «несколько персон, вельми разномыслящих», для предварительного обсуждения «Наказа». «Тут при каждой статье родились прения; я дала им волю чернить и вымарать все, что они хотели; они более половины того, что написано было мною, помарали, и остался «Наказ уложения», яко напечатан».
Если это был, как можно думать, вторичный приступ сокращения, то в печатном «Наказе» мы читаем не более четверти первоначально написанного. Это, разумеется, должно было много повредить стройности произведения. Бессвязностью особенно страдает XI глава — о крепостном состоянии; причина в том, что из первоначальной редакции главы выпущено в печатном издании до 20 статей о видах крепостной неволи, о мерах против злоупотреблений господской властью, о способах освобождения крепостных людей. Вот чего как нельзя больше пугались цензоры-депутаты из дворян.
Несмотря на возражения и сокращения, Екатерина осталась очень довольна своим произведением как своей политической исповедью. [Она] писала еще до появления его в печати, что сказала в нем все, опорожнила весь свой мешок и во всю жизнь не скажет более ни слова, что все видевшие ее работу единодушно говорят, что это верх совершенства, но ей кажется, что еще надобно почистить. В. К-ский
СОДЕРЖАНИЕ «НАКАЗА». В 20 главах «Наказ» говорит о самодержавной власти в России, о подчиненных органах управления, о хранилище законов (Сенате), о состоянии всех в государстве живущих (о равенстве и свободе граждан), о законах вообще, о законах подробно, именно о согласовании наказаний с преступлениями, о наказаниях, особенно об их умеренности, о производстве суда вообще, об обряде криминального суда (уголовное право и судопроизводство), о крепостном состоянии, о размножении народа в государстве, о рукоделии (ремеслах) и торговле, о воспитании, о дворянстве, о среднем роде людей (третьем сословии), о городах, о наследствах, о составлении (кодификации) и слоге законов; последняя, XX глава излагает разные статьи, требующие изъяснения, именно говорит о суде за оскорбление величества, о чрезвычайных судах, о веротерпимости, о признаках падения и разрушения государства.
В двух дополнительных главах идет речь о благочинии, или полиции, и о государственной экономии, т. е. о доходах и расходах. Видим, что, несмотря на урезки, «Наказ» довольно широко захватывал область законодательства, касался всех основных частей государственного устройства, верховной власти и ее отношения к подданным, управления, прав и обязанностей граждан, сословий, более всего законодательства и суда. При этом он давал русским людям ряд разносторонних откровений.
Он возвещал, что равенство граждан состоит в том, чтобы все подчинены были одинаковым законам, что есть государственная вольность, т. е. политическая свобода, и состоит она не только в праве делать все, что законы дозволяют, но и в том, чтобы не быть принуждену делать, чего не должно хотеть, а также в спокойствии духа, происходящем от уверенности в своей безопасности; для такой свободы нужно такое правительство, при котором один гражданин не боялся бы другого, а все боялись бы одних законов. Ничего подобного русский гражданин у себя не видел.
«Наказ» учил, что удерживать от преступления должен природный стыд, а не бич власти и что если не стыдятся наказаний и только жестокими карами удерживаются от пороков, то виновато в этом жестокое управление, ожесточившее людей, приучившее их к насилию. Частое употребление казней никогда не исправляло людей. Несчастно то правление, в котором принуждены установлять жестокие законы. Пытку, к которой так охотно прибегал русский суд, «Наказ» резко осуждает, как установление, противное здравому рассудку и чувству человечества; он же признает требованием благоразумия ограничение конфискации имущества преступника как меры, несправедливой, но обычной в русской судебной практике.
Известно, с какой бессмысленной жестокостью и произволом велись дела об оскорблении величества: неосторожное, двусмысленное или глупое слово о власти вызывало донос, страшное «слово и дело» и вело к пытке и казни. Слова, гласит «Наказ», никогда не вменяются в преступление, если не соединены с действиями: «все извращает и ниспровергает, кто из слов делает преступление, смертной казни достойно».
Для русской судебно-политической практики особенно поучителен отзыв «Наказ» о чрезвычайных судах. «В самодержавных правлениях, — гласит он, — самая бесполезная вещь есть наряжать иногда особливых судей судить кого-нибудь из подданных своих».
Веротерпимость допускалась в России. «Наказ» признает весьма вредным для спокойствия и безопасности граждан пороком недозволение различных вер в столь разнородном государстве, как Россия, и считает, напротив, веротерпимость единственным средством «всех заблудших овец паки привести к истинному верных стаду». «Гонение, — продолжает «Наказ», — человеческие умы раздражает, а дозволение верить по своему закону умягчает и самые жестоковыйные сердца». Наконец, в «Наказе» не раз затрагивается вопрос, исполняет ли государство, т. е. правительство, свои обязанности перед гражданами. Он указывает на ужасающую смертность детей у русских крестьян, уносящую до трех четвертей «сей надежды государства». «Какое цветущее состояние было бы сея державы, — горько восклицает «Наказ», — если бы могли благоразумными учреждениями отвратить или предупредить сию пагубу!». Рядом со смертностью детей и заносной заразительной болезнью в числе язв, опустошающих Россию, «Наказ» ставит и бестолковые поборы, какими помещики обременяют своих крепостных, вынуждая их на долгие годы бросать для заработков свои дома и семьи и «бродить по всему почти государству». Не то с иронией, не то с жалобой на беспечность власти» более обдуманный способ обложения крепостных.
Трудно объяснить, как эти статьи ускользнули от цензуры дворянских депутатов и пробрались в печатный «Наказ». Глава о размножении народа в государстве рисует по Монтескье страшную картину запустения страны от хронической болезни и худого правления, где люди, рождаясь в унынии и бедности, среди насилия, под гнетом ошибочных соображений правительства, видят свое истребление, не замечая сами его причин, теряют бодрость, энергию труда, так что поля, могущие пропитать целый народ, едва дают прокормление одному семейству. Эта картина живо напоминает массовые побеги народа за границу, ставшие в 18 в. настоящей бедой государства. В перечне средств для предупреждения преступлений «Наказ» как бы перечисляет словами Беккариа недоимки русского правительства. «Хотите ли предупредить преступления? Сделайте, чтоб законы меньше благоприятствовали разным между гражданами чинам, нежели всякому особо гражданину; сделайте, чтоб люди боялись законов и никого бы, кроме них, не боялись. Хотите ли предупредить преступления? Сделайте, чтоб просвещение распространилось между людьми. Наконец, самое надежное, но и самое трудное средство сделать людей лучшими есть усовершенствование воспитания».
Всякий знал, что русское правительство не заботилось об этих средствах. «Книга добрых законно» также сдерживала бы наклонность причинять зло ближним. Эта книга должна быть так распространена, чтобы ее можно было купить за малую цену, как букварь, и надлежит предписать учить грамоте в школах по такой книге вперемежку с церковными. Но такой книги в России еще не было; для ее составления писан и самый «Наказ». Таким образом, акт, высочайше подписанный, извещал русских граждан, что они лишены основных благ гражданского общежития, что законы, ими управляющие, не согласны с разумом и правдой, что господствующий класс вреден государству и что правительство не исполняло своих существенных обязанностей перед народом. В. К-ский
Выдержки из «Наказа» Екатерины II
Наказ Екатерины II Комиссии о составлении проекта нового Уложения. 1767.
1. Закон Христианский научает нас взаимно делать друг другу добро, сколько возможно.
3. А всякого согражданина особо видеть охраняемого законами, которые не утесняли бы его благосостояния, но защищали его ото всех сему правилу противных предприятий.
4. Но дабы ныне приступите ко скорейшему исполнению такого, как надеемся, всеобщего желания, то, основываясь на выше писанном первом правиле, надлежит войти в естественное положение сего государства.
5. Ибо законы, весьма сходственные с естеством, суть те, которых особенное расположение соответствует лучше расположению народа, ради которого они учреждены. В первых трех следующих главах описано сие естественное положение.
Глава I
6. Россия есть Европейская держава.
7. Доказательство сему следующее. Перемены, которые в России предпринял ПЕТР Великий, тем удобнее успех получили, что нравы, бывшие в то время, совсем не сходствовали со климатом и принесены были к нам смешением разных народов и завоеваниями чуждых областей. ПЕТР Первый, вводя нравы и обычаи европейские в европейском народе, нашел тогда такие удобности, каких он и сам не ожидал.
Глава II
9. Государь есть самодержавный; ибо никакая другая, как только соединенная в его особе власть, не может действовать сходно со пространством столь великого государства.
10. Пространное государство предполагает самодержавную власть в той особе, которая оным правит. Надлежит, чтобы скорость в решении дел, из дальних стран присылаемых, награждала медление, отдаленностию мест причиняемое.
11. Всякое другое правление не только было бы России вредно, но и вконец разорительно.
13- Какой предлог самодержавного правления? Не тот, чтоб у людей отнять естественную их вольность, но чтобы действия их направить к получению самого большого ото всех добра.
Глава V
31. О состоянии всех в государстве живущих.
33. Надлежит, чтоб законы, поелику возможно, предохраняли безопасность каждого особо гражданина.
34. Равенство всех граждан состоит в том, чтобы все подвержены были тем же законам.
39. Государственная вольность во гражданине есть спокоиство духа, происходящее от мнения, что всяк из них собственною наслаждается безопасностию; и, чтобы люди имели сию вольность, надлежит быть закону такову, чтоб один гражданин не мог бояться другого, а боялись бы все одних законов.
40. О законах вообще.
41. Ничего не должно запрещать законами, кроме того, что может быть вредно или каждому особенно, или всему обществу.
45. Многие вещи господствуют над человеком: вера, климат, законы, правила, принятые в основание от правительства, примеры дел прешедших, нравы, обычаи.
52. Разные характеры народов составлены из добродетелей и пороков, из хороших и худых качеств.
56. Предложенное МНОЮ здесь не для того сказано, чтобы хотя на малую черту сократить бесконечное расстояние, находящееся между пороками и добродетелями. Боже сохрани! Мое намерение было только показать, что не все политические пороки суть пороки моральные и что не все пороки моральные суть политические пороки. Сие непременно должно знать, дабы воздержаться от узаконений, с общим народа умствованием не уместных.
57. Законоположение должно применять к народному умствованию. Мы ничего лучше не делаем, как то, что делаем вольно, непринужденно, и следуя природной нашей склонности.
58. Для введения лучших законов необходимо потребно умы людские к тому приуготовить. Но чтоб сие не служило отговоркою, что нельзя становить и самого полезнейшего дела; ибо если умы к тому еще не приуготовлены, так примите на себя труд приуготовить оные, и тем самым вы уже много сделаете.
59- Законы суть особенные и точные установления законоположника, а нравы и обычаи суть установления всего вообще народа.
60. Итак, когда надобно сделать перемену в народе великую к великому оного добру, надлежит законами то исправлять, что учреждено законами, и то переменять обычаями, что обычаями введено. Весьма худая та политика, которая переделывает то законами, что надлежит переменять обычаями.
63. Словом сказать: всякое наказание, которое не по необходимости налагается, есть тиранское. Закон не происходит единственно от власти; вещи между добрыми и злыми средние, по своему естеству, не подлежат законам.
МЫСЛЬ «НАКАЗА». В таком виде являлась русская действительность пред идеями, возвещенными «Наказом». Как они могли быть проведены в среду, столь мало им сродную? «Наказ» находит некоторое средство и намечает проводника. Во вступлении он ставит общее положение, что законы должны соответствовать естественному положению народа, для которого они составлены.
Из этого тезиса в дальнейших статьях он делает два вывода. Во-первых, Россия по положению своему есть европейская держава. Доказательство этого — реформа Петра I, введя европейские нравы и обычаи в европейском народе, имела тем более успеха, что прежние нравы в России совсем не сходствовали с ее климатом и занесены были к нам от чуждых народов. Положим, все это так, вопреки всякому вероятию. Само собою следует невысказанное заключение, что русские законы должны иметь европейские основы. Эти основы и даны «Наказом» в собранных им выводах европейской политической мысли. Получается нечто похожее на силлогизм с подразумеваемым заключением, которое Екатерина нашла неудобным договаривать.
«Наказ» не вскрывает своих источников. Монтескье, Беккариа и другие западные публицисты, которыми он пользовался, в глазах русских депутатов Комиссии нового Уложения не имели никакого законодательного авторитета: они принимали правила «Наказа» только как выражение мысли и воли русской верховной власти. С таким силлогизмом скорее следовало бы обратиться к западноевропейской образованной публике, которая могла усомниться, достигла ли Россия такой политической зрелости, чтобы столь возвышенные идеи могли быть положены в основу ее кодекса законов.
Другой вывод, извлеченный из естественного положения России, — тот, что она по своему обширному протяжению должна быть управляема самодержавным государем: «Надлежит, чтобы скорость в решении дел, из дальних стран присылаемых, возмещала медленность, отдаленностью мест причиняемую». Если, говоря языком того времени, весь «разум» самодержавия в расстоянии Читы от Петербурга, то на втором выводе также можно построить силлогизм, гораздо более неожиданный.
Книга Монтескье — главный источник «Наказа» — есть идеальное изображение конституционной монархии. Первая посылка силлогизма та же: законы государства должны соответствовать его естественному положению. Вторая посылка: Россия по своему естественному, т. е. географическому, протяжению должна иметь самодержавный образ правления. Заключение: в основу ее законодательства должны лечь принципы конституционной монархии. Силлогизм имеет вид паралогизма, между тем это действительная мысль Екатерины.
Свободная от политических убеждений, она заменяла их тактическими приемами политики. Не выпуская из рук ни одной нити самодержавия, она допускала косвенное и даже прямое участие общества в управлении и теперь призвала к сотрудничеству в составлении нового уложения народное представительство. Самодержавная власть, по ее мысли, получала новый облик, становилась чем-то вроде лично-конституционного абсолютизма. В обществе, утратившем чувство права, и такая случайность, как удачная личность монарха, могла сойти за правовую гарантию. В. К-ский
СУДЬБА «НАКАЗА». Про свой «Наказ» Екатерина после писала, что он ввел единство в правила и в рассуждения не в пример более прежнего и «стали многие о цветах судить по цветам, а не яко слепые о цветах; по крайней мере стали знать волю законодавца и по оной поступать». «Наказ» роздали депутатам, читали в полном собрании и в частных комиссиях в начале каждого месяца; на него ссылались в прениях; генерал-прокурор вместе с маршалом должен был не допускать в постановлениях Комиссии ничего противного разуму «Наказа». Екатерина думала даже установить чтение его в годовщину его обнародования по всем судебным местам империи. Но Сенат, конечно, с ведома императрицы дал ему специальное назначение, разослал его только по высшим центральным учреждениям, отказав в том областным присутственным местам. Да и в центральных учреждениях он был доступен только властным членам; ни рядовым канцеляристам, ни посторонним его не дозволено было не только списывать, но и читать.
«Наказ» всегда покоился на судейском столе, и только по субботам, когда не докладывались текущие дела, эти члены в тесном кругу читали его, как читают в кабинете, запершись, запретную книжку избранным гостям. «Наказ» не предназначался для публики, служил руководством для одних правящих сфер, и только по их манерам и действиям подчиненным и управляемым предоставлялось чувствовать на себе свойство тех аксиом, какие верховная власть нашла нужным преподать для блага своих подданных. «Наказ» должен был озарять сцену и зрительную залу, оставаясь сам незримым светочем.
Сенат придумал такой театральный фокус для предупреждения превратных толков в народе, но самая таинственность «Наказа» могла только содействовать распространению слухов о каких-то новых законах. Депутаты и правители, читавшие или слушавшие «Наказ», выносили из него несколько новых идей, цветы мысли, но их действие на управление и образ мыслей общества уловить трудно. Только сама Екатерина в последующих указах, особенно по делам о пытке, напоминала подлежащим властям о статьях «Наказа», как обязательные постановления, и, к чести ее надобно прибавить, строго настаивала, «чтоб ни под каким видом при допросах никаких телесных истязаний никому делано не было».
Несмотря на слабое практическое действие, «Наказ» остается характерным явлением царствования в духе всей внутренней политики Екатерины. Она писала Фридриху II в объяснение своего творения, что должна была приспособляться к настоящему, не закрывая, однако ж, пути к более благоприятному будущему. Своим «Наказом» Екатерина бросила в русский оборот, хотя и очень стесненный, много идей, не только новых для России, но не вполне усвоенных политической жизнью и на Западе, и не спешила воплотить их в факты, перестроить по ним русский государственный порядок, рассуждая: были бы идеи, а они рано или поздно приведут свои факты, как причины приводят свои следствия. В. К-ский
НЕУДАЧНЫЕ КОДИФИКАЦИОННЫЕ ПОПЫТКИ. Еще в 1700 г. была составлена из высших чинов с несколькими дьяками комиссия, которой поручено было пополнить Уложение 1649 г. узаконениями, состоявшимися после его издания. С тех пор над этим делом безуспешно работал ряд комиссий.
Перепробовали разные способы работы, то клали в основу ее свое старое Уложение, пополняя его новыми указами, то сводили его со шведским кодексом, заменяя неподходящие пункты последнего статьями первого или новыми постановлениями: к импровизированным кодификаторам из военных и статских чинов присоединяли назначенных или выборных экспертов, «добрых и знающих людей», иногда только из офицеров и дворян, чаще и из других сословий, духовенства и купечества.
В таком составе кодификационных комиссий сказалось смутное воспоминание об участии земских соборов в составлении важнейших законодательных сводов Древней Руси, Судебника 1550 г. и Уложения 1649 г. Комиссия 1754 г., составленная также из должностных лиц центрального управления с участием «Десьянс-академии профессора» Штрубе де Пирмонта, изготовила две части нового уложения, и в 1761 г. по предложению Комиссии для совместного с ней вторичного рассмотрения ее труда Сенат указал вызвать из каждой провинции по два выборных от дворянства и по одному из купечества, и Синоду — предложить выбрать депутатов от духовенства.
Дело и на этот раз не было закончено; выборных в 1763 г. распустили, но Комиссия просуществовала вплоть до созыва новых депутатов в 1767 г. В. К-ский
УЛОЖЕННЫЕ КОМИССИИ — название семи временных коллегиальных органов в России 18 в., созывавшихся для составления нового Уложения (свода законов), вместо устаревшего Соборного Уложения 1649 г.
Первая комиссия такого рода — Палата из 70 служилых людей — была созвана Петром I в 1700 г. Она проработала три года и составила новоуложенную книгу, в которой царь нашел множество пропусков, и из-за этого распустил комиссию. В 1714–1718 гг. работала вторая комиссия, которая смогла предложить только 10 глав нового Уложения, также не утвержденных. В 1718 г. Петр повелел создать Уложение на основании русских, шведских и датских законов. Для этого в 1720 г. была образована третья, смешанная комиссия с участием иностранцев, работа которой также ни к чему не привела.
Безуспешные попытки составить новое Уложение предпринимались и в царствование Петра II. Четвертая комиссия (1728–1730 гг.) занималась в основном систематизацией законов, изданных после 1649 г. Анна Ивановна распустила Комиссию из-за ее полной беспомощности и создала новую, пятую Уложенную комиссию. Она обсуждала проекты законов о суде и вотчинах. В царствование Елизаветы Петровны И.И. Шувалов предложил создать шестую Уложенную комиссию. Она работала с 1754 по 1766 гг. Комиссия подготовила две части из предполагавшихся четырех: о суде и розыскных делах и проект «О состоянии подданных вообще», посвященный отношениям между сословиями. Но эта комиссия закрылась из-за борьбы придворных группировок.
Россия. Екатерина
II.
Наказ
«Наказ» — сочинение
Екатерины, в котором она изложила свои
политические и социально-экономические
идеи. Первая часть этого сочинения была
опубликована 30 июля 1767 г., в день открытия
Уложенной комиссии.
«Наказ» состоял
из 526
статей, разбитых на 20
глав. Еще 2
главы, посвященные полиции и экономике,
были изданы отдельно в 1768 году. Почти
сразу же в Петербурге появились переводы
«Наказы» на
французский и немецкий
языки, а позднее на латинский и другие
языки. В 1768 г. в Лондоне вышел полуофициальный
английский перевод. Между 1767 и 1797 гг.
вышло в свет не менее
25 изданий
«Наказа» на 9
языках. Во
Франции «Наказ» был запрещен. Екатерина
писала наказ 2 года, с 1765 по 1767 гг. Екатерина
решила объединить издание Наказа и
созыв Уложенной комиссии. «Наказ» не
является сводом законов, а Уложенная
комиссия – не парламент.
«Наказ» — свод
идей, отобранных из трудов лучших авторов
18 столетия.
Историки упрекают
Екатерину в том, что она извратила идеи
Монтескье с целью «спрятать абсолютизм
в бархатную перчатку просвещенной
монархии». Екатерина сознавала
несоответствие российского государства
идеальному государству. Екатерина
знакомила элиту русского общества с
образом идеальной России, созданным ею
в
Екатерина
заимствовала много идей у других авторов.
Из 526 статей первой части «Наказа» 294
взяты из труда Монтескье «О духе законов»
(1748 год), а 108 – из трактата «О преступлениях
и наказаниях» (1765 г.) Чезаре Беккариа
(итальянский юрист). Кроме того, она
обращалась к работам Бильфельда
(«Политические институты» 1762 г., на его
идеях основана глава о полиции), к трудам
И.Х. Готтлоба фон Юсти (в главе о городах,
горожанах и торговле) и Ф.Кене («Естественное
право») в экономическом разделе. Она
воспользовалась идеями Адама Смита.
Русский ученик Адама Смита С.Е. Десницкий
подал императрице в 1768 г. записку об
организации государственных финансов.
Екатерина включила в «Наказ» некоторые
идеи Десницкого.
Екатерина отвергала
теорию общественного договора.
В 1 главе (статья
6) Екатерина провозгласила: «Россия
есть европейская держава».
Она считала, что Россия представляет
собой монархию в том смысле, какой
вкладывал в это слово Монтескье.
В следующих главах
Екатерина попыталась дать определение
существующей системы правления в России,
как она ее себе представляла и обрисовать,
какой она должна быть, если бы стала
легитимной монархией, т.е. монархией,
управляемой согласно фундаментальным
законам.
Отсюда многочисленные противоречия.
Монтескье
считал, что большая империя должна быть
деспотией.
Чтобы избежать такого определения,
Екатерина изменила формулировку
Монтескье и в статье 10 записала, что
«пространное
государство предполагает самодержавную
власть в той особе, которая оным правит».
Во всем тексте Наказа Екатерина прилагала
к империи те определения, которые
Монтескье применял к монархии.
Екатерина была
согласна с идеей Монтескье о необходимости
фундаментальных
законов.
Фундаментальные
законы –
это установления, существующие постоянно,
независимо от воли правящего монарха.
Они образуют систему координат, в которой
действуют текущие законы. Фундаментальные
законы ограничивают власть монарха
своим существованием. Монарх признает
для обязательным их соблюдение.
К фундаментальным
законам относится в том числе закон
о престолонаследии,
но Екатерина не решалась издать закон
о престолонаследии. Она написала проект
закона о престолонаследии, который
предусматривал передачу престола
преимущественно по мужской линии от
отца к сыну. Но если старшему сыну нет
21 года, то на престол вступает его мать
и правит до своей смерти. Если не было
наследником по мужской линии, то престол
отходил к старшей дочери. Мысль, что
мать несовершеннолетнего наследника
должна править до конца своих дней, явно
относилась к собственной ситуации
Екатерины.
По Монтескье,
средством ограничения верховной власти
является дворянство,
обладающее привилегиями. Екатерина
отошла от учения Монтескье, так как не
считала, что дворянство имеет право
контролировать ее власть. Фактом
российской действительности было
отсутствие каких-то институтов –
политических и социальных, которые
могли бы оказывать на монарха согласованной
воздействие.
Монтескье полагал,
что власть монарха должна контролироваться
законодательным органом. Екатерина
утверждала, что в России не
нужно создавать особого з/д органа,
контролирующего деятельность монарха,
т.к. в России есть Сенат. Однако при
Екатерине Сенат был лишен з/д функций.
В Наказе Екатерина
выступила сторонницей теории
о том, что абсолютная
власть
должна осуществляться в
определенных жестко установленных
рамках.
Идея разделения
властей,
развиваемая просветителями, Екатериной
отвергалась, хотя она и отдавала дань
этому принципу тем, что оставила за
самодержцем лишь право издавать законы
о наказаниях (статья 148).
В главах
о преступлениях
и наказаниях
Екатерина высказала мысль, которая
никогда не провозглашалась ни с
российского, ни с какого другого престола.
Опираясь на идеи Монтескье и Беккариа,
она заявила, что ни
один гражданин не должен быть наказан
раньше, чес суд докажет его вину.
Она признавала идею презумпции
невиновности.
Из гуманных
соображений она осудила
наказания, увечащие тело человека,
пытки во время дознания недопустимы
еще и потому, что вина человека не
доказана.
Она высказалась
за отмену смертной казни в мирное время.
Екатерина писала,
что судьи должны следовать
букве закона,
им надо
запретить произвольно толковать законы.
Екатерина стремилась
пресечь произвол и взяточничество
судей. Эти
заявления были значимы для русского
общества, привыкшего жить в атмосфере
неуважения к закону.
Социальные идеи
Екатерины.
Екатерина признавала
справедливым разделение общества на
сословия. Дворянство должно быть
привилегированным сословием, но не
природным состоянием, чтобы сохранить
приток в дворянство трудолюбивых людей.
В главе 11 «Наказа»
Екатерина коснулась проблемы
крепостного права и неволи.
Эту главу она сильно урезала после того,
как дала ее прочитать своим доверенным
лицам. Изначально Екатерина вслед за
Монтескье осуждала крепостное право.
Как и Монтескье, она проводила
различие между прикреплением к земле
и личной зависимостью.
Гражданские законы должны предотвращать
позор рабство. Она слово в слово списала
у Монтескье раздел о сокращении числа
крепостных: крепостные должны накопить
денежные средства и купить себе свободу.
Размер выкупа должен быть оговорен в
законах, добавила от себя Екатерина.
Екатерина одобряла ограничение размеров
денежных и трудовых повинностей и
ограничение права помещиков наказывать
крестьян. Эти предложения отражали
собственные взгляды Екатерины на
крепостное право.
Она признавала
естественным разделения людей на тех,
кто правят и повелевают», и тех, которые
повинуются. «Откуда вытекает, что сие
есть начало всякого рода покорности».
Покорность Екатерина рассматривала
как одну из добродетелей человека.
Однако власти должны «избегать случаев,
чтоб не приводить людей в неволю» (статьи
250 – 255). Еще две статьи упоминают о
рабстве: «Не должно вдруг и через
узаконение общее делать всякого числа
освобожденных»; «Законы могут учредить
полезное для собственного рабов
имущества» (статьи 260-261).
Почти ничего не
известно о том давлении, которое
оказывалось на Екатерину, чтобы смягчить
тон ее заметок по крепостному праву.
Возможно, императрица встретила
сопротивление уже в ближайшем своем
кругу или ее предупредили, что есть
опасность озлобить дворян.
Идея равенства
граждан перед законом:
«Равенство всех граждан состоит в том,
чтобы все подвержены были тем же законам».
Екатерина не разделяла идею социального
равенства. «Вольность есть право все
то делать, что законы дозволяют». Эту
идею она прямо взяла у Монтескье. Свобода
есть не естественное состояние, а ряд
прав, дарованных обществу посредством
законов.
В главе, посвященной
финансам, Екатерина писала, что главным
источником богатства является население,
а затем сельское хозяйство, которое
служит основой торговли.
Екатерина сама
отобрала все материалы для Наказа. Ее
секретарь Козицкий перевел Наказ на
русский и другие языки. Часть Наказа
Екатерина написала на французском, а
часть на русском.
Начиная с 1765 г.
Екатерина показывала фрагменты Наказа
избранным доверенным лицам. Позднее
она писала, что Никита Панин воскликнул,
что «это все аксиомы. Способные разрушить
стены».
Итоги правления
Екатерины II
Екатерина была
прагматиком, реалистичной правительницей.
Она учитывали мнение дворянства. Она
не дарила сановникам, вельможам, дворянам
государственные деревни, она дарила
вновь приобретенные земли или выморочные
имения, когда не было наследников после
смерти последнего владельца. За свое
царствование она раздала 400 тыс. д.м.п.
преимущественно в районах, которые
отошли к России после 3 разделов Польши.
По мнению Мадариаги,
34-х-летнее правление Екатерины по своему
значению в русской истории не уступает
царствовании. Петра Великого.
Заявления Екатерины
далеко не соответствовали достижениям,
реальной политике.
|
В |
Положительные
— Попытка ввести
— Появление слоя
— Просвещенная
— введено удачное
-повысилась
— новый — |
Отрицательные
— Самодержавие
— Просвещенный
— По
— Не изменилось
Екатерина укрепила |
|
В |
— Дворяне перестали
— завершение
— создана система Екатерина |
Не дала волю
Отказалась от
Расширила
— в Европе шло не
Монарх оставлял Сословная |
|
В |
Екатерина |
Распущенность |
4
Соседние файлы в предмете [НЕСОРТИРОВАННОЕ]
- #
- #
- #
- #
- #
- #
- #
- #
- #
- #
- #
Наказ Екатерины II Комиссии о составлении проекта нового Уложения. 1767-1768 гг.
Предлагаемый документ содержит руководящие указания императрицы Екатерины II последнему сословному представительству России – Уложенной комиссии, которая должна была составить новый Свод законов взамен устаревшего Соборного уложения 1649 г. Главы I-XX были написаны в 1767, главы XXI-XXII – в 1768 г. В основе Наказа лежит философия Просвещения. Около 350 (из 655) статей заимствованы из работ «О духе законов» Ш. де Монтескьё и «О преступлениях и наказаниях» Ч. Беккариа. Большинство остальных также не являются оригинальными и основываются на статьях Д. Дидро и Ж. д’Аламбера из французской «Энциклопедии» XVIII в.
Наказ объявляет Россию «европейской страной» и доказывает возможность и необходимость политико-правовых заимствований из западноевропейских стран. Обосновывается абсолютная монархия, служащая интересам народа, а также сословный строй. Основным инструментом управления обществом признавался закон. Екатерина выступила сторонницей частной собственности. В Наказе впервые в российской правовой мысли проводится идея об исправлении преступника как цели наказания. Наказания должны быть одинаковы для всех, неизбежными и соразмерными преступлению. Осуждались пытки и смертная казнь, едва ли не впервые в России провозглашалась презумпция невиновности.
Новое Уложение на основе Наказа составлено не было. Однако изложенные в нём идеи явились одним из источников последующего законодательства Екатерины. При этом императрица должна была учитывать особенности страны в целом и своего положения в частности, прежде всего традицию дворцовых переворотов и отсутствие у себя прав на престол. Из-за этого выполнение идей Наказа оказалось очень односторонним: основанные на них законы касались только дворянства и отчасти верхушки горожан, но фактически не распространялись на основную часть населения, прежде всего крестьян.
1. Закон Христианский научает нас взаимно делать друг другу добро, сколько возможно.
2. Полагая сие законом веры предписанное правило за вкоренившееся или за долженствующее вкорениться в сердцах целого народа, не можем иного кроме сего сделать положения, что всякого честного человека в обществе желание есть или будет, видеть все отечество свое на самой вышней степени благополучия, славы, блаженства и спокойствия.
3. А всякого согражданина особо видеть охраняемого законами, которые не утесняли бы его благосостояния, но защищали его ото всех сему правилу противных предприятий.
4. Но дабы ныне приступите ко скорейшему исполнению такого, как надеемся, всеобщего желания, то, основываясь на выше писанном первом правиле, надлежит войти в естественное положение сего государства.
5. Ибо законы, весьма сходственные с естеством, суть те, которых особенное расположение соответствует лучше расположению народа, ради которого они учреждены. В первых трех следующих главах описано сие естественное положение.
Глава I
6. Россия есть Европейская держава.
7. Доказательство сему следующее. Перемены, которые в России предпринял ПЕТР Великий, тем удобнее успех получили, что нравы, бывшие в то время, совсем не сходствовали со климатом и принесены были к нам смешением разных народов и завоеваниями чуждых областей. ПЕТР Первый, вводя нравы и обычаи европейские в европейском народе, нашел тогда такие удобности, каких он и сам не ожидал.
Глава II
8. Российского государства владения простираются на 32 степени широты и на 165 степеней долготы по земному шару.
9. Государь есть самодержавный; ибо никакая другая, как только соединенная в его особе власть, не может действовать сходно со пространством столь великого государства.
10. Пространное государство предполагает самодержавную власть в той особе, которая оным правит. Надлежит, чтобы скорость в решении дел, из дальних стран присылаемых, награждала медление, отдаленностию мест причиняемое.
11. Всякое другое правление не только было бы России вредно, но и вконец разорительно.
12. Другая причина та, что лучше повиноваться законам под одним господином, нежели угождать многим.
13. Какой предлог самодержавного правления? Не тот, чтоб у людей отнять естественную их вольность, но чтобы действия их направить к получению самого большого ото всех добра.
14. И так правление, к сему концу достигающее лучше прочих и при том естественную вольность меньше других ограничивающее, есть то, которое наилучше сходствует с намерениями, в разумных тварях предполагаемыми, и соответствует концу, на который в учреждении гражданских обществ взирают неотступно.
15. Самодержавных правлений намерение и конец есть слава граждан, государства и Государя.
16. Но от сея славы происходит в народе, единоначалием управляемом, разум вольности, который в державах сих может произвести столько же великих дел и столько споспешествовать благополучию подданных, как и самая вольность.
Глава III
17. О безопасности постановлений государственных.
18. Власти средние, подчиненные, и зависящие от верховной, составляют существо правления.
19. Сказано МНОЮ: власти средние, подчиненные, и зависящие от верховной: в самой вещи Государь есть источник всякие государственные и гражданские власти.
20. Законы, основание державы составляющие, предполагают малые протоки, сиречь правительства, чрез которые изливается власть Государева.
21. Законы, сим правительствам дозволяющие представлять, что такой-то указ противен Уложению, что он вреден, темен, что нельзя по оному исполнить; и определяющие наперед, каким указам должно повиноваться, и как по оным надлежит чинить исполнение; сии законы — несомненно суть делающие твердым и неподвижным установление всякого государства.
Глава IV
22. Надобно иметь хранилище законов.
23. Сие хранилище инде не может быть нигде, как в государственных правительствах[1], которые народу извещают вновь сделанные и возобновляют забвению преданные законы.
24. Сии правительства, принимая законы от Государя, рассматривают оные прилежно и имеют право представлять, когда в них сыщут, что они противны Уложению и прочая, как выше сего в главе III в 21 статье сказано.
25. А если в них ничего такого не найдут, вносят оные в число прочих, уже в государстве утвержденных, и всему народу объявляют во известие.
26. В России Сенат[2] есть хранилище законов.
27. Другие правительства долженствуют и могут представлять с тою же силою Сенату и самому Государю, как выше упомянуто.
28. Однако ежели кто спросит, что есть хранилище законов? На сие ответствую: законов хранилище есть особливое наставление, которому последуя вышеозначенные места, учрежденные для того, чтобы попечением их наблюдаема была воля Государева сходственно с законами, во основание положенными и с государственным установлением, обязаны поступать в отправлении своего звания по предписанному там порядка образу.
29. Сии наставления возбранют народу презирать указы Государевы, не опасаяся за то никакого наказания, но купно и охранять его от желания самопроизвольных и от непреклонных прихотей.
30. Ибо, с одной стороны, сими наставлениями оправдаются осуждения, на преступающих законы уготованные, а с другой стороны, ими же утверждается быть правильным отрицание то, чтобы вместить противные государственному благочинию законы в числе прочих, уже принятых, или чтоб поступать по оным в отправлении правосудия и общих всего народа дел.
35. Сие равенство требует хорошего установления, которое воспрещало бы богатым удручать меньшее их стяжание имеющих и обращать себе в собственную пользу чины и звания, порученные им только как правительствующим особам государства.
36. Общественная или государственная вольность не в том состоит, чтоб делать все, что кому угодно.
37. В государстве, то есть в собрании людей, обществом живущих, где есть законы, вольность не может состоять ни в чем ином, как в возможности делать то, что каждому надлежит хотеть, и чтоб не быть принуждену делать то, чего хотеть не должно.
38. Надобно в уме себе точно и ясно представить, что есть вольность? Вольность есть право все то делать, что законы дозволяют; и, если бы где какой гражданин мог делать законами запрещаемое, там бы уже больше вольности не было; ибо и другие имели бы равным образом сию власть.
39. Государственная вольность во гражданине есть спокойство духа происходящее от мнения, что всяк из них собственною наслаждается безопасностию; и, чтобы люди имели сию вольность, надлежит быть закону такову, чтоб один гражданин не мог бояться другого, а боялись бы все одних законов.
Глава VI
40. О законах вообще.
41. Ничего не должно запрещать законами, кроме того, что может быть вредно или каждому особенно, или всему обществу.
42. Все действия, ничего такого в себе не заключающие, нимало не подлежат законам, которые не с иным намерением установлены, как только чтобы сделать самое большее спокойствие и пользу людям, под сими законами живущим.
43. Для нерушимого сохранения законов надлежало бы, чтоб они были так хороши и так наполнены всеми способами к достижению самого большого для людей блага ведущими, чтобы всяк несомненно был уверен, что он ради собственной своей пользы должен сохранить нерушимыми сии законы.
44. И сие то есть самый высочайший степень совершенства, которого достигнуть стараться должно.
45. Многие вещи господствуют над человеком: вера, климат, законы, правила, принятые в основание от правительства, примеры дел прешедших, нравы, обычаи.
46. От сих вещей рождается общее в народе умствование, с оными сообразуемое, например:
47. Природа и климат царствуют почти одни во всех диких народах.
48. Обычаи управляют китайцами.
49. Законы владычествуют мучительски над Япониею.
50. Нравы некогда устраивали жизнь лакедемонян[3].
51. Правила, принятые в основание от властей, и древние нравы обладали Римом.
52. Разные характеры народов составлены из добродетелей и пороков, из хороших и худых качеств.
53. То составление благополучным назвать можно, от которого проистекает много великих благ, о коих часто и догадаться нельзя, чтоб они от той происходили причины.
54. Я здесь привожу во свидетельство сего разные примеры действия различного. Во все времена прославляемо было доброе сердце ишпанцев. История описывает нам их верность во хранении вверенного им залога. Они часто претерпевали смерть для соблюдения оного в тайне. Сия верность, которую они прежде имели, есть у них и теперь. Все народы, торгующие в Кадиксе, поверяют стяжания свои ишпанцам и никогда еще в том не раскаивались. Но сие удивительное качество, совокупленное с их леностью, делает такую смесь или состав, от которого происходят действия, для них вредные. Европейские народы отправляют пред глазами их всю торговлю, принадлежащую собственно их Монархии.
55. Характер китайцев другого состава, который совсем противен ишпанскому характеру. Жизнь их ненадежная причиною [по свойству климата и земли], что они имеют проворство, почти непонятное, и желание прибытка столь безмерное, что ни один торгующий народ себя им не может вверить. Сия изведанная неверность сохранила им торг японский. Ни один европейский купец не осмелился в сей торг вступить под их именем, хотя бы и очень легко можно сие сделать чрез приморские их области.
56. Предложенное МНОЮ здесь не для того сказано, чтобы хотя на малую черту сократить бесконечное расстояние, находящееся между пороками и добродетелями. Боже сохрани! Мое намерение было только показать, что не все политические пороки суть пороки моральные и что не все пороки моральные суть политические пороки. Сие непременно должно знать, дабы воздержаться от узаконений, с общим народа умствованием не уместных.
57. Законоположение должно применять к народному умствованию. Мы ничего лучше не делаем, как то, что делаем вольно, непринужденно, и следуя природной нашей склонности.
58. Для введения лучших законов необходимо потребно умы людские к тому приуготовить. Но чтоб сие не служило отговоркою, что нельзя становить и самого полезнейшего дела; ибо если умы к тому еще не приуготовлены, так примите на себя труд приуготовить оные, и тем самым вы уже много сделаете.
59. Законы суть особенные и точные установления законоположника, а нравы и обычаи суть установления всего вообще народа.
60. Итак, когда надобно сделать перемену в народе великую к великому оного добру, надлежит законами то исправлять, что учреждено законами, и то переменять обычаями, что обычаями введено. Весьма худая та политика, которая переделывает то законами, что надлежит переменять обычаями.
61. Есть способы, препятствующие вогнездиться преступлениям, на то положены в законах наказания: также есть способы, перемену обычаев вводящие; к сему служат примеры.
62. Сверх того, чем большее сообщение имеют между собою народы, тем удобнее переменяют свои обычаи.
63. Словом сказать: всякое наказание, которое не по необходимости налагается, есть тиранское. Закон не происходит единственно от власти; вещи между добрыми и злыми средние, по своему естеству, не подлежат законам.
Глава VII
64. О законах подробно.
65. Законы, преходящие меру во благом, бывают причиною, что рождается оттуда зло безмерное.
66. В которых законах законоположение доходит до крайности, от тех всех избыть находятся способы. Умеренность управляет людьми, а не выступление из меры.
67. Гражданская вольность тогда торжествует, когда законы на преступников выводят всякое наказание из особливого каждому преступлению свойства. Все, что ни есть произвольное в наложении наказания, не должно происходить от прихоти законоположника, но от самой вещи; и не человек должен делать насилие человеку, но собственное человека действие.
68. Преступления разделяются на четыре рода.
69. Первого рода — преступления против закона или веры.
70. Второго — против нравов.
71. Третьего — против тишины и спокойствия.
12. Четвертого — против безопасности граждан устремляются.
73. Наказания, чинимые за оные, должны быть производимы из особливого каждому преступлений роду свойства.
74. (1.) Между преступлениями, касающимися до закона или веры, Я не полагаю никаких других, кроме стремящихся прямо против закона, каковы суть прямые и явные святотатства. Ибо преступления, которые смущают упражнение в законе, носят на себе свойство преступлений, нарушающих спокойствие или безопасность граждан, в число которых оные и относить должно. Чтобы наказание за вышеописанные святотатства производимо было из свойства самой вещи, то должно оное состоять в лишении всех выгод, законом нам даруемых, как-то: изгнание из храмов, исключение из собрания верных на время или навсегда, удаление от их присутствия.
75. В обыкновении же есть употребление и гражданских наказаний.
76. (2.) Во втором роде преступлений заключаются те, которые развращают нравы.
77. Такие суть нарушение чистоты нравов — или общей всем, или особенной каждому; то есть всякие поступки против учреждений показующих, каким образом должно всякому пользоваться внешними выгодами, естеством человеку данными для нужды, пользы и удовольствия его. Наказания сих преступлений должно также производить из свойства вещи. Лишение выгод, от всего общества присоединенных к чистоте нравов, денежное наказание, стыд или бесславие, принуждение скрываться от людей, бесчестие всенародное, изгнание из города и из общества,— словом, все наказания, зависящие от судопроизводства исправительного, довольны укротить дерзость обоего пола. И воистину сии вещи не столько основаны на злом сердце, как на забвении и презрении самого себя. Сюда принадлежат преступления, касающиеся только до повреждения нравов; а не и те, которые вместе нарушают безопасность народную, каково есть похищение и насилование; ибо сии уже вмещаются между преступлениями четвертого рода.
78. (3.) Преступления третьего рода суть нарушающие спокойство и тишину граждан. Наказания за оные должны производимы быть из свойства вещи и относимы к сему спокойству, как-то лишение оного, ссылка, исправления и другие наказания, которые беспокойных людей возвращают на путь правый и приводят паки в порядок установленный. Преступления против спокойства полагаю Я в тех только вещах, которые простое нарушение гражданских учреждений в себе содержат.
79. Ибо нарушающие спокойство и устремляющиеся вместе против безопасности граждан относятся к четвертому роду преступлений.
(4.) Наказания сих последних преступлений называются особливым именем казни. Казнь не что иное есть, как некоторый род обратного воздаяния: посредством коего общество лишает безопасности того гражданина, который оную отнял или хочет отнять у другого. Сие наказание произведено из свойства вещи, основано на разуме и почерпнуто из источников блага и зла. Гражданин бывает достоин смерти, когда он нарушил безопасность даже до того, что отнял у кого жизнь или предпринял отнять. Смертная казнь есть некоторое лекарство больного общества. Если нарушается безопасность в рассуждении имения, то можно сыскать доказательства, что в сем случае не надлежит казнить смертию; а кажется лучше и с самим естеством сходственнее, чтобы преступления, против безопасности во владении имением устремляющиеся, наказываемы были потерянием имения: и сему бы надлежало непременно так быть, если бы имение было общее или у всех равное. Но как неимущие никакого стяжания стремятся охотнее отнимать оное у других, то надлежало, конечно, вместо денежного, в пополнение употребить телесное наказание. Все МНОЮ здесь сказанное основано на естестве вещей и служит к защищению вольности гражданской.
Глава VIII
80. О наказаниях.
81. Любовь к отечеству, стыд и страх поношения суть средства укротительные и могущие воздержать множество преступлений.
82. Самое большое наказание за злое какое-нибудь дело в правлении умеренном будет то, когда кто в том изобличится. Гражданские законы там гораздо легче исправлять будут пороки, и не будут принуждены употреблять столько усилия.
83. В сих областях не столько потщатся наказывать преступления, как предупреждать оные, приложить должно более старания к тому, чтобы вселить узаконениями добрые нравы в граждан, нежели привести дух их в уныние казнями.
84. Словом сказать: все, что в законе называется наказание, действительно, не что иное есть, как труд и болезнь.
85. Искусство научает нас, что в тех странах, где кроткие наказания, сердце граждан оными столько же поражается, как в других местах — жестокими.
86. Сделался вред в государстве чувствительный от какого непорядка? Насильное правление хочет внезапно оный исправить и, вместо того чтобы думать и стараться о исполнении древних законов, установляет жестокое наказание, которым зло вдруг прекращается. Воображение в людях действует при сем великом наказании так же, как бы оно действовало и при малом; и как уменьшится в народе страх сего наказания, то нужно уже будет установить во всех случаях другое.
87. Не надобно вести людей путями самыми крайними; надлежит с бережливостью употреблять средства, естеством нам подаваемые для препровождения оных к намереваемому концу.
88. Испытайте со вниманием вину всех послаблений, увидите, что она происходит от ненаказания преступлений, а не от умеренности наказаний. Последуем природе, давшей человеку стыд вместо бича, и пускай самая большая часть наказания будет бесчестие, в претерпении наказания заключающееся.
89. И если где сыщется такая область, в которой бы стыд не был следствием казни, то сему причиною мучительское владение, которое налагало те же наказания на людей беззаконных и добродетельных.
90. А ежели другая найдется страна, где люди инако не воздерживаются от пороков, как только суровыми казнями, опять ведайте, что сие проистекает от насильства правления, которое установило сии казни за малые погрешности.
91. Часто законодавец, хотящий уврачевати зло, не мыслит более ни о чем, как о сем уврачевании; очи его взирают на сей только предлог и не смотрят на худые оттуда следствия. Когда зло единожды уврачевано, тогда мы не видим более ничего, кроме суровости законодавца; но порок в общенародии остается, от жестокости сея произрастший; умы народа испортились, они приобыкли к насильству.
92. В повестях пишут о воспитании детском у японцев, что с детьми надлежит поступать со кротостию для того, что от наказания в сердце их вселяется ожесточение: так же, что и с рабами не должно обходиться весьма сурово, ибо они тотчас к обороне приступают. Примечая душу, долженствующую обитать и царствовать в домашнем правлении, не могли ли они рассуждениями дойти и до той, которую надлежало влить также и в правление государственное и гражданское?
93. Можно и тут сыскать способы возвратить заблудшие умы на путь правый: правилами закона Божия, любомудрия и нравоучения, выбранными и соображенными с сими умоначертаниями; уравненным смешением наказаний и награждений; беспогрешным употреблением пристойных правил честности, наказанием, состоящим в стыде, непрерывным продолжением благополучия и сладкого спокойствия. А если бы была опасность, что умы, приобыкшие ничем не укрощаться иным, кроме свирепого наказания, не могут быть усмирены наказанием кротким; тут бы надлежало поступать (внимайте прилежно сие, как правило, опытами засвидетельствованное в тех случаях, где умы испорчены употреблением весьма жестоких наказаний) образом скрытным и нечувствительным; и в случаях особливых излияния милости неотчужденных налагать за преступления казнь умеренную до тех пор, покамест бы можно достигнуть того, чтоб и во всех случаях оную умерить.
94. Весьма худо наказывать разбойника, который грабит на больших дорогах, равным образом как и того, который не только грабит, но и до смерти убивает. Всяк явно видит, что для безопасности общенародной надлежало бы положить какое различие в их наказании.
95. Есть государства, где разбойники смертного убийства не делают для того, что воры, грабительствующие только, могут надеяться, что их пошлют в дальние поселения; а смертноубийцы сего ожидать не могут ни под каким видом.
96. Хорошие законы самой точной средины держатся: они не всегда денежное налагают наказание и не всегда также подвергают и наказанию телесному законопреступников.
Все наказания, которыми тело человеческое изуродовать можно, должно отменить.
Глава IX
97. О производстве суда вообще.
98. Власть судейская состоит в одном исполнении законов, и то для того, чтобы сомнения не было о свободе и безопасности граждан.
99. Для сего ПЕТР Великий премудро учредил Сенат, коллегии[4] и нижние правительства, которые должны давать суд именем Государя и по законам: для сего и перенос дел к самому Государю учинен столь трудным — закон, который не должен быть никогда нарушен.
100. И так надлежит быть правительствами.
101. Сии правительства чинят решения или приговоры: оные должно хранить и знать должно оные для того, чтобы в правительствах так судили сего дни, как и вчера судили, и чтобы собственное имение и жизнь каждого гражданина были чрез оные надежно утверждены и укреплены так, как и самое установление государства.
102. В самодержавном государстве отправление правосудия, от приговоров которого не только жизнь и имение, но и честь зависит, многотрудных требует испытаний.
103. Судия должен входить в тонкости и в подробности тем больше, чем больший у него хранится залог и чем важнее вещь, о которой он чинит решение. И так не должно удивляться, что в законах сих держав находится столько правил, ограничений, распространений, от которых умножаются особливые случаи, и кажется, что оное все составляет науку самого разума.
104. Различие чинов, поколения, состояния людей, установленное в единоначальном правлении, влечет за собою часто многие разделения в существе имения; а законы, относимые к установлению сея державы, могут умножить еще число сих разделений.
105. Посему имение есть собственное, приобретенное, приданое, отцовское, материнское, домашний скарб и проч., и проч.
106. Всякий род имения подвержен особливым правилам; оным надобно последовать, чтоб учинить в том распоряжение: чрез сие раздробляется еще больше на части единство вещи.
107. Чем больше суды в правительствах умножаются в правлении единоначальном, тем больше обременяется законоучение приговорами, которые иногда друг другу противоречат, или для того, что судьи одни, попеременно следующие за другими, разно думают; или что те же дела иногда хорошо, иногда худо бывают защищаемы; или, наконец, по причине бесчисленного множества злоупотреблений, вкрадывающихся помалу во все то, что идет чрез руки человеческие.
108. Сие зло неминуемо, которое законодавец исправляет от времени до времени, как противное естеству и самого умеренного правления.
109. Ибо когда кто принужден прибегнуть ко правительствам, надлежит, чтобы то происходило от естества государственного установления, а не от противоречия и неизвестности законов.
110. В правлении, где есть разделение между особами, там есть также и преимущества особам, законами утвержденные. Преимущество особенное, законами утверждаемое, которое меньше всех прочих отягощает общество, есть сие: судиться пред одним правительством предпочтительнее, нежели пред другим. Вот новые затруднения. То есть: чтоб узнать, пред которым правительством судиться должно.
111. Слышно часто, что в Европе говорят: надлежало бы, чтобы правосудие было отправляемо так, как в Турецкой земле. Посему нет никакого во всей Подсолнечной[5] народа, кроме в глубочайшем невежестве погруженного, который бы столь ясное понятие имел о вещи такой, которую знать людям нужнее всего на свете.
112. Испытывая прилежно судебные обряды, без сомнения, вы сыщете в них много трудностей, представив себе те, какие имеет гражданин, когда ищет судом, чтоб отдали ему имение его или чтобы сделали ему удовольствие во причиненной обиде; но, сообразив оные с вольностию и безопасностию граждан, часто приметите, что их очень мало; и увидите, что труды, проести[6] и волокиты, также и самые в судах опасности,— не что иное суть, как дань, которую каждый гражданин платит за свою вольность.
113. В Турецких странах, где очень мало смотрят на стяжания, на жизнь и на честь подданных, оканчивают скоро все распри таким или иным образом. Способов, как оные кончить, у них не разбирают, лишь бы только распри были кончены. Паша, внезапно ставши просвещенным, велит по своему мечтанию палками по пятам бить имеющих тяжбу и отпускает их домой.
114. А в государствах, умеренность наблюдающих, где и самого меньшего гражданина жизнь, имение и честь во уважение принимается, не отъемлют ни у кого чести, ниже имения прежде, нежели учинено будет долгое и строгое изыскание истины; не лишают никого жизни, разве когда само отечество против оные восстанет; но и отечество ни на чью жизнь не восстает инако, как дозволив ему прежде все возможные способы защищать оную.
115. Судебные обряды умножаются по тому, в каком где уважении честь, имение, жизнь и вольность граждан содержится.
116. Ответчика должно слушать не только для узнания дела, в котором его обвиняют, но и для того еще, чтоб он себя защищал. Он должен или сам себя защищать, или выбрать кого для своего защищения.
117. Есть люди, которые думают, что молодший член во всяком месте по должности своей мог бы защищать ответчика: как, например, прапорщик в роте. Из сего последовала бы еще другая польза, в том состоящая, что судии чрез то во своем звании сделалися бы гораздо искуснее.
118. Защищати — значит здесь не что иное, как представлять суду в пользу ответчика все то, чем его оправдать можно.
119. Законы, осуждающие человека по выслушании одного свидетеля, суть пагубны вольности. Есть закон, во время наследников Константина I[7] изданный, по которому свидетельство человека, в знатном каком чине находящегося, приемлется за достаточное вины доказательство, и других по тому делу свидетелей больше уже слушать не повелевается оным законом. Волею сего законодавца расправу чинили очень скоро и очень странно: о делах судили по лицам, а о лицах — по чинам.
120. По здравому рассуждению, требуются два свидетеля; ибо свидетель один, утверждающий дело, и ответчик, отрицающийся от того, составляют две равные части; ради того должно быть еще третьей — для опровержения ответчика, если не будет кроме того других неоспоримых доказательств, или общая ссылка на одного.
121. Послушествование[8] двух свидетелей почитается довольным к наказанию всех преступлений. Закон им верит так, будто бы они говорили устами самые истины. Следующая глава о сем яснее покажет.
122. Таким же образом судят почти во всех государствах, что всякий младенец, зачавшийся во время супружества, есть законнорожденный: закон в сем имеет доверенность к матери. О сем здесь упоминается по причине неясности законов на сей случай.
123. Употребление пытки противно здравому естественному рассуждению: само человечество вопиет против оной и требует, чтоб она была вовсе уничтожена. Мы видим теперь народ, гражданскими учреждениями весьма прославившийся, который оную отметает, не чувствуя оттуда никакого худого следствия: чего ради она не нужна по своему естеству. МЫ ниже сего пространнее о сем изъяснимся.
124. Есть законы, кои не дозволяют пытати, кроме только в тех случаях, когда ответчик не хочет признать себя ни виноватым, ниже невинным.
125. Делать присягу чрез частое употребление весьма общею — не что иное есть, как разрушать силу ее. Крестного целования не можно ни в каких других случаях употреблять, как только в тех, в которых клянущийся никакой собственной пользы не имеет, как-то судия и свидетели.
126. Надлежит, чтоб судимые в великих чинах с согласия законов избирали себе судей или по крайней мере могли бы отрешить из них толикое число, чтоб оставшиеся казались быть в суде по выбору судимых преступников.
127. Также бы надлежало нескольким из судей быть чина по гражданству такого же, какого и ответчик, то есть: ему равным, чтоб он не мог подумать, будто бы он попался в руки таких людей, которые в его деле насильство во вред ему употребить могут. Сему уже примеры есть в законах военных.
128. Когда ответчик осуждается, то не судии налагают на него наказание, но закон.
129. Приговоры должны быть, сколь возможно, ясны и тверды, даже до того, чтоб они самые точные слова закона в себе содержали. Если ж они будут заключать в себе особенное мнение судии, то люди будут жить в обществе, не зная точно взаимных в той державе друг ко другу обязательств.
130. Следуют разные образы, коими делаются приговоры. В некоторых землях запирают судей и не дают им ни пить, ни есть до тех пор, покамест единогласно не будет окончен приговор.
131. Есть царства единоначальные, где судьи поступают наподобие производящих суд третейский. Они рассуждают вместе; сообщают друг другу свои мысли; соглашаются между собою; умеряют мнение свое, чтобы сделать оное, сходственным со мнением другого, и ищут соглашать голоса.
132. Римляне не приговаривали по иску, кроме означенного точно — без прибавки и убавки и без всякого умерения оного.
133. Однако преторы[9] или градоначальники выдумали другие образцы истцева права, которое называлось право доброй совести. В оном чинимы были определения или приговоры по рассмотрению судейскому и по совестному их разбору.
134. За приклепный иск[10] истец лишается иска. Надлежит и на ответчика налагать пеню, если не признал точно, чем он должен, дабы сим сохранить с обеих сторон добрую совесть.
135. Если властям, долженствующим исполнять по законам, дозволить право задержать гражданина, могущего дать по себе поруки, то там уже нет никакой вольности; разве когда его отдадут под стражу для того, чтоб немедленно отвечал в доносе на него такой вины, которая по законам смертной подлежит казни. В сем случае он действительно волен; ибо ничему иному не подвергается, как власти закона.
136. Но ежели законодательная власть мнит себя быти в опасности по некоему тайному заговору противу государства или Государя, или по какому сношению с зарубежными недругами, то она может на уреченное[11] время дозволить власти, по законам исполняющей, под стражу брать подозрительных граждан, которые не для иного чего теряют свою свободу на время, как только чтоб сохранить оную невредиму навсегда.
137. Но всего лучше означить точно в законах важные случаи, в которых по гражданине порук принять нельзя; ибо людей, кои порук по себе сыскать не могут, законы во всех землях лишают свободы, покамест общая или частная безопасность того требует. В главе X о сем подробнее написано.
138. Хотя все преступления суть народные, однако, касающиеся больше до граждан, между собою должно различать от принадлежащих более к государству в рассуждении союза, между гражданином и государством хранимого. Первые называются особенными или частными, вторые суть преступления народные или общественные.
139. В некоторых государствах король, будучи возведен на престол для того, чтобы законы во всех державы его странах были исполняемы, по установлению закона государственного во всяком правительстве, сажает чиновного человека ради гонения преступлений именем самого короля[12]: отчего звание доносителей в тех землях неизвестно; а ежели когда на сего народного мстителя подозревают, что он употребляет во зло должность, ему порученную, тогда принудят его объявить имя своего доносчика. Сей чин, в обществе установленный, бдит о благосостоянии граждан; тот производит дело, а они спокойны. У нас ПЕТР Великий предписал прокурорам изыскивать и производить все безгласные дела: если бы к сему прибавить еще чин или особу, вышеописанною должностью обязанную, то б и у нас менее известны были доносчики.
140. Достойный хулы сей закон Римский, который дозволял судьям брать малые подарки, лишь бы они во весь год не больше как до ста ефимков[13] простиралися. Те, которым ничего не дают, не желают ничего; а которым дают мало, те желают тотчас немного поболее, и потом много. Сверх сего гораздо легче доказать тому, который, будучи должен не брать ничего, возьмет нечто, нежели тому, который возьмет больше, когда ему меньше взять надлежало, и который всегда сыщет на сие виды, извинения, причины и представления, удобно защитить его могущие.
141. Между римскими законами есть, который запрещает описывать имение на Государя, кроме в случае оскорбления Величества, и то в самом высшем степени сего преступления. Нередко сходствовало бы со благоразумием следовать силе сего Закона и определить, чтобы в некоторых только преступлениях описывано было имение на Государя, также не надлежало бы описывать на Государя других, кроме приобретенных, имений.
Глава X
142. Об обряде криминального суда.
143. МЫ здесь не намерены вступать в пространное исследование преступлений и в подробное разделение каждого из них на разные роды, и какое наказание со всяким из сих сопряжено; МЫ их выше сего разделили на четыре рода: в противном случае множество и различие сих предметов, также разные обстоятельства времени и места, ввели бы НАС в подробности бесконечные. Довольно будет здесь показать: 1) начальные правила самые общие и 2) погрешности самые вреднейшие.
144. Вопрос I. Откуда имеют начало свое наказания и на каком основании утверждается право наказывать людей?
145. Законы можно назвать способами, коими люди соединяются и сохраняются в обществе и без которых бы общество разрушилось.
146. Но не довольно было установить сии способы, кои сделались залогом, надлежало и предохранить оный; наказания установлены на нарушителей.
147. Всякое наказание несправедливо, как скоро оно ненадобное для сохранения в целости сего залога.
148. Первое следствие из сих начальных правил есть сие, что не принадлежит никому, кроме одних законов, определять наказание преступлениям; и что право давать законы о наказаниях имеет только один законодатель, как представляющий в своей особе все общество соединенное и содержащий всю власть в своих руках. Отсюда еще следует, что судьи и правительства, будучи сами частию только общества, не могут по справедливости, ниже под видом общего блага на другого какого-нибудь члена общества, наложить наказания, законами точно не определенного.
149. Другое следствие есть, что Самодержец, представляющий и имеющий в своих руках всю власть, обороняющую все общество, может один издать общий о наказании закон, которому все члены общества подвержены; однако он должен воздержаться, как выше сего в 99 отделении сказано, чтоб самому не судить. Почему и надлежит ему иметь других особ, которые бы судили по законам.
150. Третье следствие: когда бы жестокость наказания не была уже опровергнута добродетелями, человечество милующими; то бы к отриновению оные довольно было и сего, что она бесполезна; и сие служит к показанию, что она несправедлива.
151. Четвертое следствие: судьи, судящие о преступлениях потому только, что они не законодавцы, не могут иметь права толковать законы о наказаниях. Так кто же будет законный оных толкователь?
Ответствую на сие: Самодержец, а не судья; ибо должность судии в том едином состоит, чтоб исследовать, такой-то человек сделал ли или не сделал действия противного закону?
152. Судья, судящий о каком бы то ни было преступлении, должен один только силлогизм или сорассуждение сделать, в котором первое предложение, или посылка первая, есть общий закон; второе предложение, или посылка вторая, изъявляет действие, о котором дело идет, сходно ли оное с законами или противное им; заключение содержит оправдание или наказание обвиняемого. Ежели судья сам собою или убежденный темностию законов делает больше одного силлогизма в деле криминальном, тогда уже все будет неизвестно и темно.
153. Нет ничего опаснее, как общее сие изречение: надлежит в рассуждение брать смысл или разум закона, а не слова. Сие не что иное значит, как сломить преграду, противящуюся стремительному людских мнений течению. Сие есть самая непреоборимая истина, хотя оно и кажется странно уму людей, сильно поражаемых малым каким настоящим непорядком, нежели следствиями, далече еще отстоящими, но чрезмерно больше пагубными, которые влечет за собою одно ложное правило, каким народом принятое. Всякий человек имеет свой собственный, ото всех отличный способ смотреть на вещи, его мыслям представляющиеся. Мы бы увидели судьбу гражданина, пременяемую переносом дела его из одного правительства во другое, и жизнь его и вольность, наудачу зависящую от ложного какого рассуждения или от дурного расположения его судии. Мы бы увидели те же преступления, наказуемые различно в разные времена тем же правительством, если захотят слушаться не гласа непременяемого законов неподвижных; но обманчивого непостоянства самопроизвольных толкований.
154. Не можно сравнить с сими непорядками тех погрешностей, которые могут произойти от строгого и точных слов придержащегося изъяснения законов о наказаниях. Сии скоро преходящие погрешности обязуют законодавца сделать иногда во словах закона, двоякому смыслу подверженных, легкие и нужные поправки; но, по крайней мере, тогда еще есть узда, воспрящающая своевольство толковать и мудрствовать, могущее учиниться пагубным всякому гражданину.
155. Если законы не точно и твердо определены, и не от слова в слово разумеются; если не та единственная должность судии, чтоб разобрать и положить, которое действие противно предписанным законам или сходно с оными; если правило справедливости.и несправедливости, долженствующее управлять равно действия невежи, как и учением просвещенного человека, не будет для судий простой вопрос о учиненном поступке, то состояние гражданина странным приключениям будет подвержено.
156. Иные законы о наказаниях, всегда от слова в слово разумеемые, всяк может верно выложить и знать точно непристойности худого действия, что весьма полезно для отвращения людей от оного; и люди наслаждаются безопасностию как до их особы, так и до имения, им принадлежащего, чему так и быть надобно для того, что сие есть намерение и предмет, без которого общество рушилося бы.
157. Ежели право толковать законы есть зло, то также есть зло и неясность оных, налагающая нужду толкования. Сие неустройство тем больше еще, когда они написаны языком, народу неизвестным, или выражениями незнаемыми.
158. Законы должны быть писаны простым языком; и уложение, все законы в себе содержащее, должно быть книгою весьма употребительною и которую бы за малую цену достать можно было наподобие букваря; в противном случае, когда гражданин не может сам собою узнать следствие сопряженных с собственными своими делами и касающихся до его особы и вольности, то будет он зависеть от некоторого числа людей, взявших к себе в хранение законы и толкующих оные. Преступления не столь часты будут, чем большее число людей уложение читать и разуметь станут. И для того предписать надлежит, чтобы во всех школах учили детей грамоте попеременно из церковных книг и из тех книг, кои законодательство содержат.
159. Вопрос II. Какие лучшие средства употреблять, когда должно взять под стражу гражданина, также открыть и изобличить преступление?
160. Тот погрешит против безопасности личной каждого гражданина, кто правительству, долженствующему исполнять по законам и имеющему власть сажать в тюрьму гражданина, дозволит отымать у одного свободу под видом каким маловажным, а другого оставлять свободным, несмотря на знаки преступления самые ясные.
161. Брать под стражу есть наказание, которое ото всех других наказаний тем разнится, что оно по необходимости предшествует судебному объявлению преступления.
162. Однако ж наказание сие не может быть наложено, кроме в таком случае, когда вероятно, что гражданин в преступление впал.
163. Сего ради закон должен точно определить те знаки преступления, по которым можно взять под стражу обвиняемого и которые подвергали бы его сему наказанию и словесным допросам, кои также суть некоторый род наказания. Например:
164. Глас народа, который его винит, побег его, признание, учиненное им вне суда; свидетельство сообщника, бывшего с ним в том преступлении, угрозы и известная вражда между обвиняемым и обиженным, самое действие преступления и другие подобные знаки довольную могут подать причину, чтобы взять гражданина под стражу.
165. Но сии доказательства должны быть определены законом, а не судьями, которых приговоры всегда противоборствуют гражданской вольности, если они не выведены, на какой бы то ни было случай, из общего правила, в уложении находящегося.
166. Когда тюрьма не столько будет страшна, сиречь, когда жалость и человеколюбие войдут и в самые темницы и проникнут с сердца судебных служителей; тогда законы могут довольствоваться знаками, чтоб определить взять кого под стражу.
167. Есть различие между содержанием под стражею и заключением в тюрьму.
168. Взять человека под стражу — не что иное есть, как хранить опасно особу гражданина обвиняемого, доколе учинится известно, виноват ли он или невиновен. И так содержание под стражею должно длиться сколь возможно меньше, и быть столь снисходительно, сколь можно. Время оному надлежит определить по времени, которое требуется к приготовлению дела к слушанию судьями. Строгость содержания под стражею не может быть иная никакая, как та, которая нужна для пресечения обвиняемому побега или для открытия доказательств во преступлении. Решить дело надлежит так скоро, как возможно.
169. Человек, бывший под стражею и потом оправдавшийся, не должен чрез то подлежать никакому бесчестию. У римлян сколько видим мы граждан, на которых доносили пред судом преступления самые тяжкие, после признания их невинности почтенных по том и возведенных на чиноначальства[14] очень важные.
170. Тюремное заключение есть следствием решительного судей определения и служит вместо наказания.
171. Не должно сажать в одно место: 1) вероятно обвиняемого в преступлении; 2) обвиненного во оном и 3) осужденного. Обвиняемый держится только под стражею, а другие два — в тюрьме; но тюрьма сия одному из них будет только часть наказания, а другому самое наказание.
172. Быть под стражею не должно признавать за наказание, но за средство хранить опасно особу обвиняемого, которое хранение обнадеживает его вместе и о свободе, когда он невиновен.
173. Быть под стражею военною никому из военных не причиняет бесчестия; таким же образом и между гражданами почитаться должно быть под стражею гражданскою.
174. Хранение под стражею переменяется в тюремное заключение, когда обвиняемый сыщется виноватым, и так надлежит быть разным местам для всех трех.
175. Вот предложение общее для выкладки, по которой об истине содеянного беззакония увериться можно примерно. Когда доказательства о каком действии зависят одни от других, то есть, когда знаков преступления ни доказать, ни утвердить истины их инако не можно, как одних чрез другие; когда истина многих доказательств зависит от истины одного только доказательства, в то время число доказательств ни умножает, ни умаляет вероятности действия, потому что тогда сила всех доказательств заключается в силе того только доказательства, от которого другие все зависят; и если сие одно доказательство будет опровержено, то и все прочие вдруг с оным опровергаются. А ежели доказательства не зависят одно от другого и всякого доказательства истина особенно утверждается, то вероятность действия умножается по числу знаков для того, что несправедливость одного доказательства не влечет за собою несправедливости и другого. Может быть, кому слыша сие покажется странно, что Я слово «вероятность» употребляю, говоря о преступлениях, которые должны быть несомненно известны, чтоб за оные кого наказать можно было. Однако ж при сем надлежит примечать, что моральная известность есть вероятность, которая называется известностию для того, что всякий благоразумный человек принужден оную за таковую признать.
176. Можно доказательства преступлений разделить на два рода: совершенные и несовершенные. Я называю совершенными те, которые исключают уже все возможности к показанию невинности обвиняемого; а несовершенными — те, которые сей возможности не исключают. Одно совершенное доказательство довольно утвердить, что осуждение, чинимое преступнику, есть правильное.
177. Что ж касается до несовершенных доказательств, то надлежит быть их числу весьма великому для составления совершенного доказательства: сиречь надобно, чтоб соединение всех таких доказательств исключало возможность к показанию невинности обвиняемого, хотя каждое порознь доказательство оные и не исключает. Прибавим к сему и то, что несовершенные доказательства, на которые обвиняемый не ответствует ничего, что бы довольно было к его оправданно, хотя невинность его и должна бы ему подать средства к ответу, становятся в таком случае уже совершенными.
178. Где законы ясны и точны, там долг судьи не состоит ни в чем ином, как вывесть наружу действие.
179. В изыскании доказательств преступления надлежит иметь проворство и способность; чтоб вывесть из сих изысканий окончательное положение, надобно иметь точность и ясность мыслей; но, чтобы судить по окончательному сему положению, не требуется больше ничего, как простое здравое рассуждение, которое вернейшим будет предводителем, нежели все знание судьи, приобыкшего находить везде виноватых.
180. Ради того сей закон весьма полезен для общества, где он установлен, который предписывает всякого человека судить чрез равных ему, ибо когда дело идет о жребии гражданина, то должно наложить молчание всем умствованиям, вперяемым в нас от различия чинов и богатства или счастия; им не надобно иметь места между судьями и обвиняемым.
181. Но когда преступление касается до оскорбления третьего, тогда половину судей должно взять из равных обвиняемому, а другую половину — из равных обиженному.
182. Тако ж и то еще справедливо, чтобы обвиняемый мог отрешить некоторое число из своих судей, на которых он имеет подозрение. Где обвиняемый пользуется сим правом, там виноватый казаться будет, что он сам себя осуждает.
183. Приговоры судей должны быть народу ведомы, так как и доказательства преступлений, чтобы всяк из граждан мог сказать, что он живет под защитою законов; мысль, которая подает гражданам ободрение и которая больше всех угодна и выгодна Самодержавному правителю, на истинную свою пользу прямо взирающему.
184. Вещь очень важная во всех законах есть: точно определить начальные правила, от которых зависит имоверность[15] свидетелей и сила доказательств всякого преступления.
185. Всякий здравого рассудка человек, то есть которого мысли имеют некоторую связь одни с другими и которого чувствования сходствуют с чувствованиями ему подобных, может быть свидетелем. Но вере, которую к нему иметь должно, мерою будет причина, для коей он захочет правду сказать или не сказать. Во всяком случае свидетелям верить должно, когда они причины не имеют лжесвидетельствовать.
186. Есть люди, которые почитают между злоупотреблениями слов вкравшимися и сильно уже вкоренившимися в житейских делах, достойным примечания то мнение, которое привело законодавцев уничтожить свидетельство человека виноватого приговором уже осужденного.
Такой человек почитается граждански мертвым, говорят законоучители; а мертвый никакого уже действия произвести не может. Если только свидетельство виноватого осужденного не препятствует судебному течению дела, то для чего не дозволить и после осуждения, в пользу истины и ужасной судьбины несчастного, еще мало времени, чтоб он мог или сам себя оправдать, или и других обвиненных, ежели только может представить новые доказательства, могущие переменить существо действия.
187. Обряды нужны в отправлении правосудия, но они не должны быть никогда так законами определены, чтоб когда-нибудь могли служить к пагубе невинности; в противном случае они принесут с собою великие бесполезности.
188. Чего для можно принять во свидетели всякую особу, никакой причины не имеющую к ложному послушествованию. По сему вера, которую к свидетелю иметь должно, будет больше или меньше во сравнении ненависти или дружбы свидетелевой к обвиняемому, так же и других союзов или разрывов, находящихся между ними.
189. Одного свидетеля не довольно для того, что когда обвиняемый отрицается от того, что утверждает один свидетель, то нет тут ничего известного, и право, всякому принадлежащее, верить ему, что он прав, в таком случае перевешивает на сторону обвиняемого.
190. Имоверность свидетеля тем меньшей есть силы, чем преступление тяжчее и обстоятельства менее вероятны. Правило сие также употребить можно при обвинениях в волшебстве или в действиях безо всякой причины суровых.
191. Кто упрямится и не хочет ответствовать на вопросы ему от суда предложенные, заслуживает наказание, которое законом определить должно и которому надлежит быть из тяжких между установляемыми, чтоб виноватые не могли тем избежать, дабы их народу не представили в пример, который они собою дать должны. Сие особенное наказание не надобно, когда нет в том сомнения, что обвиняемый учинил точно преступление, которое ему в вину ставят; ибо тогда уже признание не нужно, когда другие неоспоримые доказательства показывают, что он виноват. Сей последний случай есть больше обыкновенный; понеже опыты свидетельствуют, что по большой части в делах криминальных виноватые не признаются в винах своих.
192. Вопрос III. Пытка, не нарушает ли справедливости, и приводит ли она к концу, намереваемому законами?
193. Суровость, утвержденная употреблением весьма многих народов, есть пытка, производимая над обвиняемым во время устроивания судебным порядком дела его, или чтоб вымучить у него собственное его в преступлении признание, или для объяснения противоречий, которыми он в допросе спутался, или для принуждения его объявить своих сообщников, или ради открытия других преступлений, в которых его не обвиняют, в которых, однако ж, он может быть виновен.
194. 1) Человека не можно почитать виноватым прежде приговора судейского, и законы не могут его лишить защиты своей прежде, нежели доказано будет, что он нарушил оные. Чего ради какое право может кому дать власть налагати наказание на гражданина в то время, когда еще сомнительно, прав ли он или виноват? Не очень трудно заключениями дойти к сему сорассуждению. Преступление или есть известное, или нет. Ежели оно известно, то не должно преступника наказывать инако, как положенным в законе наказанием; итак, пытка не нужна. Если преступление неизвестно, так не должно мучить обвиняемого по той причине, что не надлежит невинного мучить и что по законам тот не винен, чье преступление не доказано[16]. Весьма нужно, без сомнения, чтоб никакое преступление, ставши известным, не осталось без наказания. Обвиняемый, терпящий пытку, не властен над собою в том, чтоб он мог говорить правду. Можно ли больше верить человеку, когда он бредит в горячке, нежели когда он при здравом рассудке и в добром здоровье? Чувствование боли может возрасти до такой степени, что совсем овладев всею душою, не оставить ей больше никакой свободы производить какое-либо ей приличное действие, кроме как в то же самое мгновение ока предпринять самый кратчайший путь, коим бы от той боли избавиться. Тогда и невинный закричит, что он виноват, лишь бы только мучить его перестали. И то же средство, употребленное для различения невинных от виноватых, истребит всю между ними разность, и судьи будут также неизвестны, виноватого ли они имеют пред собою или невинного, как и были прежде начатия сего пристрастного расспроса. Посему пытка есть надежное средство осудить невинного, имеющего слабое сложение, и оправдать беззаконного, на силы и крепость свою уповающего.
195. 2) Пытку еще употребляют над обвиняемым для объяснения, как говорят, противоречий, которыми он спутался в допросе, ему учиненном: будто бы страх казни, неизвестность и забота в рассуждении, так же и самое невежество, невинным и виноватым общее, не могли привести ко противоречиям и боязливого невинного и преступника, ищущего скрыть свое беззаконие; будто бы противоречия, столь обыкновенные человеку, во спокойном духе пребывающему, не должны умножаться при востревожении души, всей в тех мыслях погруженной, как бы себя спасти от наступающей беды.
196. 3) Производить пытку для открытия, не учинил ли виноватый других преступлений, кроме того, которое ему не доказали, есть надежное средство к тому, чтобы все преступления остались без должного им наказания; ибо судья всегда новые захочет открыть; впрочем, сей поступок будет основан на следующем рассуждении: ты виноват в одном преступлении; так, может быть, ты еще сто других беззаконий сделал. Следуя законам, станут тебя пытать и мучить не только за то, что ты виноват, но и за то, что ты, может быть, еще гораздо больше виновен.
197. 4) Кроме сего пытают обвиняемого, чтоб объявил своих сообщников. Но когда мы уже доказали, что пытка не может быть средством к познанию истины, то как она может способствовать к тому, чтоб узнать сообщников злодеяния; без сомнения показующему на самого себя весьма легко показывать на других. Впрочем, справедливо ли мучить человека за преступление других? Как будто не можно открыть сообщников испытанием свидетелей, на преступника сысканных, исследованием приведенных против него доказательств, и самого действия, случившегося в исполнении преступления, и, наконец, всеми способами, послужившими ко изобличению преступления, обвиняемым содеянного?
198. Вопрос IV. Наказания должно ли уравнять со преступлениями, и как бы можно твердое сделать положение о сем уравнении?
199. Надлежит законом определить время к собранию доказательств и всего нужного к делу в великих преступлениях, чтоб виноватые умышленными во своем деле переменами не отводили вдаль должного им наказания или бы не запутывали своего дела. Когда доказательства все будут собраны и о подлинности преступления станет известно;, надобно виноватому дать время и способы оправдать себя, если он может. Но времени сему надлежит быть весьма короткому, чтоб не сделать предосуждения потребной для наказания скорости, которая почитается между весьма сильными средствами к удержанию людей от преступлений.
200. Чтобы наказание не казалось насильством одного или многих против гражданина восставших, надлежит, чтоб оно было народное, по-надлежащему скорое, потребное для общества, умеренное сколь можно при данных обстоятельствах, уравненное со преступлением и точно показанное в законах.
201. Хотя законы и не могут наказывать намерения, однако ж нельзя сказать, чтоб действие, которым начинается преступление и которое изъявляет волю, стремящуюся произвести самим делом то преступление, не заслуживало наказания, хотя меньшего, нежели какое установлено на преступление, самою вещию исполненное. Наказание потребно для того, что весьма нужно предупреждать и самые первые покушения ко преступлению; но как между сими покушениями и исполнением беззакония может быть промежутка времени, то не худо оставить большее наказание для исполненного уже преступления, чтоб тем начавшему злодеяние дать некоторое побуждение, могущее его отвратить от исполнения начатого злодеяния.
202. Также надобно положить наказания не столь великие сообщникам в беззаконии, которые не суть беспосредственными оного исполнителями, как самим настоящим исполнителям. Когда многие люди согласятся подвергнуть себя опасности, всем им общей, то чем более опасность, тем больше они стараются сделать оную равною для всех. Законы, наказующие с большею жестокостию исполнителей преступления, нежели простых только сообщников, воспрепятствуют, чтоб опасность могла быть равно на всех разделена, и причинять, что будет труднее сыскать человека, который бы захотел взять на себя совершить умышленное злодеяние, понеже опасность, которой он себя подвергнет, будет больше в рассуждении наказания, за то ему положенного неравного с прочими сообщниками. Один только есть случай, в котором можно сделать изъятие из общего сего правила, то есть, когда исполнитель беззакония получает от сообщников особенное награждение. Тогда для того, что разнота опасности награждается разностию выгод, надлежит быть наказанию всем им равному. Сии рассуждения покажутся очень тонки; но надлежит думать, что весьма нужно, дабы законы сколь возможно меньше оставляли средств сообщникам злодеяния согласиться между собою.
203. Некоторые правительства освобождают от наказания сообщника великого преступления, донесшего на своих товарищей. Такой способ имеет свои выгоды, также и свои неудобства, когда оный употребляется в случаях особенных. Общий всегдашний закон, обещающий прощение всякому сообщнику, открывающему преступление, должно предпочесть временному особому объявлению в случае каком особенном; ибо такой закон может предупредить соединение злодеев, вперяя в каждого из них страх, чтоб не подвергнуть себя одного опасности; но должно по том и наблюдать свято сие обещание и дать, так говоря, защитительную стражу всякому, кто на сей закон ссылаться станет.
204. Вопрос V. Какая мера великости преступлений?
205. Намерение установленных наказаний не то, чтоб мучити тварь[17], чувствами одаренную; они на тот конец предписаны, чтоб воспрепятствовать виноватому, дабы он вперед не мог вредить обществу, и чтоб отвратить сограждан от соделания подобных преступлений. Для сего между наказаниями надлежит употреблять такие, которые, будучи уравнены со преступлениями, впечатлили бы в сердцах людских начертание самое живое и долго пребывающее, и в то же самое время были бы меньше люты над преступниковым телом.
206. Кто не объемлется ужасом, видя в истории столько варварских и бесполезных мучений, выисканных и в действо произведенных без малейшего совести зазора людьми, давшими себе имя премудрых? Кто не чувствует внутри содрогания чувствительного сердца, при зрелище тех тысяч бессчастных людей, которые оные претерпели и претерпевают, многажды обвиненные во преступлениях, сбыться трудных или немогущих, часто соплетенных от незнания, а иногда от суеверия? Кто может, говорю Я, смотреть на растерзание сих людей, с великими приготовлениями отправляемое людьми же, их собратиею? Страны и времена, в которых казни были самые лютейшие в употреблении, суть те, в которых содевалися беззакония самые бесчеловечные.
207. Чтоб наказание произвело желаемое действие, довольно будет и того, когда зло, оным причиняемое, превосходит добро, ожиданное от преступления, прилагая, в выкладке, показывающей превосходство зла над добром, также и известность наказания несомненную и потеряние выгод, преступлением приобретаемых. Всякая строгость, преходящая сии пределы, бесполезна и, следовательно, мучительская.
208. Если где законы были суровы, то они или переменены, или ненаказание злодейств родилось от самой суровости законов. Великость наказаний должна относима быть к настоящему состоянию и к обстоятельствам, в которых какой народ находится. По мере как умы живущих в обществе просвещаются, так умножается и чувствительность каждого особо гражданина; а когда во гражданах возрастает чувствительность, то надобно, чтобы строгость наказаний умалялася.
209. Вопрос VI. Смертная казнь, полезна ль и нужна ли в обществе для сохранения безопасности и доброго порядка?
210. Опыты свидетельствуют, что частое употребление казней никогда людей не сделало лучшими. Чего для если я докажу, что в обыкновенном состоянии общества смерть гражданина ни полезна, ни нужна, то я преодолею восстающих против человечества. Я здесь говорю: в обыкновенном общества состоянии; ибо смерть гражданина может в одном только случае быть потребна, сиречь, когда он, лишен будучи вольности, имеет еще способ и силу, могущую возмутить народное спокойство. Случай сей не может нигде иметь места, кроме когда народ теряет или возвращает свою вольность, или во время безначалия, когда самые беспорядки заступают место законов. А при спокойном царствовании законов и под образом правления, соединенными всего народа желаниями утвержденными, в государстве, противу внешних неприятелей защищенном, и внутри поддерживаемом крепкими подпорами, то есть силою своею и вкоренившимся мнением во гражданах, где вся власть в руках Самодержца,— в таком государстве не может в том быть никакой нужды, чтоб отнимать жизнь у гражданина. Двадцать лет государствования Императрицы ЕЛИСАВЕТЫ ПЕТРОВНЫ[18] подают отцам народов пример к подражанию изящнейший, нежели самые блистательные завоевания.
211. Не чрезмерная жестокость и разрушение бытия человеческого производят великое действие в сердцах граждан; но непрерывное продолжение наказания.
212. Смерть злодея слабее может воздержать беззакония, нежели долговременный и непрерывно пребывающий пример человека, лишенного своей свободы для того, чтобы наградить работою своею, чрез всю его жизнь продолжающеюся, вред, им сделанный обществу. Ужас, причиняемый воображением смерти, может быть гораздо силен, но забвению в человеке природному оный противостоять не может. Правило общее: впечатления во человеческой душе, стремительные и насильственные, тревожат сердце и поражают, но действия их долго в памяти не остаются. Чтобы наказание было сходно со правосудием, то не должно оному иметь большого степени напряжения, как только, чтоб оно было довольно к отвращению людей от преступления. И так Я смело утверждаю, что нет человека, который бы, хотя мало подумавши, мог положить в равновесии, с одной стороны, преступление, какие бы оно выгоды ни обещало, а с другой — всецелое и со жизнию кончащееся лишение вольности.
213. Вопрос VII. Какие наказания должно налагать за различные преступления?
214. Кто мутит народное спокойство, кто не повинуется законам, кто нарушает сии способы, которыми люди соединены в общества и взаимно друг друга защищают; тот должен из общества быть исключен, то есть: стать извергом.
215. Надлежит важнейшие иметь причины к изгнанию гражданина, нежели чужестранца.
216. Наказание, объявляющее человека бесчестным, есть знак всенародного о нем худого мнения, которое лишает гражданина почтения и доверенности, обществом ему прежде оказанной, и которое его извергает из братства, хранимого между членами того же государства. Бесчестие, законами налагаемое, должно быть то же самое, которое происходит из всесветного нравоучения; ибо когда действия, называемые нравоучителями средние, объявятся в законах бесчестными, то воспоследует сие неустройство, что действия, долженствующие для пользы общества почитаться бесчестными, перестанут вскоре признаваемы быть за такие.
217. Надлежит весьма беречься, чтоб не наказывать телесными и боль причиняющими наказаниями зараженных пороком притворного некоего вдохновения и ложной святости. Сие преступление, основанное на гордости и кичении, из самой боли получить себе славу и пищу. Чему примеры были в бывшей Тайной канцелярии, что таковые по особливым дням прихаживали единственно для того, чтобы претерпеть наказания.
218. Бесчестие и посмеяние суть одни наказания, кои употреблять должно противу притворно вдохновенных и лжесвятош; ибо сии гордость их притупить могут. Таким образом, противуположив силы силам того же рода, просвещенными законами рассыплют аки прах удивление, могущее вогнездиться во слабых умах о ложном учении.
219. Бесчестия на многих вдруг[19] налагать не должно.
220. Наказанию надлежит быть готовому, сходственному со преступлением и народу известному.
221. Чем ближе будет отстоять наказание от преступления и в надлежащей учинится скорости, тем оно будет полезнее и справедливее. Справедливее потому, что оно преступника избавит от жестокого и излишнего мучения сердечного о неизвестности своего жребия. Производство дела в суде должно быть окончено в самое меньшее сколь можно время. Сказано Мною, что в надлежащей скорости чинимое наказание полезно; для того, что чем меньше времени пройдет между наказанием и преступлением, тем больше будут почитать преступление причиною наказания, а наказание — действом преступления. Наказание должно быть непреложно и неизбежно.
222. Самое надежнейшее обуздание от преступлений есть не строгость наказания, но когда люди подлинно знают, что преступающий законы непременно будет наказан.
223. Известность и о малом, но неизбежном наказании сильнее впечатляется в сердце, нежели страх жестокой казни, совокупленный с надеждою избыть от оные. Поелику наказания станут кротче и умереннее, милосердие и прощение тем меньше будет нужно; ибо сами законы тогда духом милосердия наполнены.
224. Во всем, сколь ни пространно, государстве не надлежит быть никакому месту, которое бы от законов не зависело.
225. Вообще стараться должно о истреблении преступлений, а наипаче тех, кои более людям вреда наносят. Итак, средства, законами употребляемые для отвращения от того людей, должны быть самые сильнейшие в рассуждении всякого рода преступлений, по мере чем больше они противны народному благу и по мере сил, могущих злые или слабые души привлечь к исполнению оных. Ради чего надлежит быть уравнению между преступлением и наказаниями.
226. Если два преступления, вредящие не равно обществу, получают равное наказание, то неравное распределение наказаний произведет сие странное противоречие, мало кем примеченное, хотя очень часто случающееся, что законы будут наказывать преступления, ими ж самими произращенные.
227. Когда положится то же наказание тому, кто убьет животину, и тому, кто человека убьет, или кто важное какое письмо подделает, то вскоре люди не станут делать никакого различия между сими преступлениями.
228. Предполагая нужду и выгоды соединения людей в общества, можно преступления, начав от великого до малого, поставить рядом, в котором самое тяжкое преступление то будет, которое клонится к конечной расстройке и к непосредственному потом разрушению общества, а самое легкое — малейшее раздражение, которое может учиниться какому человеку частному. Между сими двумя краями содержаться будут все действия, противные общему благу и называемые беззаконными, поступая нечувствительным почти образом от первого в сем ряду места до самого последнего. Довольно будет, когда в сих рядах означатся постепенно и порядочно в каждом из четырех родов, о коих МЫ в седьмой главе говорили, действия, достойные хулы ко всякому из них принадлежащие.
229. МЫ особое сделали отделение о преступлениях, касающихся прямо и непосредственно до разрушения общества, и клонящихся ко вреду того, кто во оном главою, и которые суть самые важнейшие потому, что они больше всех прочих суть пагубны обществу: они названы преступлениями в оскорблении Величества.
230. По сем первом роде преступлений следуют те, кои стремятся против безопасности людей частных.
231. Не можно без того никак обойтись, чтоб нарушающего сие право не наказать каким важным наказанием. Беззаконные предприятия против жизни и вольности гражданина суть из числа самых великих преступлений; и под сим именем заключаются не только смертоубийства, учиненные людьми из народа, но и того же рода насилия, содеянные особами, какого бы происшествия[20] и достоинства они ни были.
232. Воровства, совокупленные с насильством и без насильства.
233. Обиды личные, противные чести, то есть клонящиеся отнять у гражданина ту справедливую часть почтения, которую он имеет право требовать от других.
234. О поединках небесполезно здесь повторить то, что утверждают многие и что другие написали: что самое лучшее средство предупредить сии преступления есть наказывать наступателя, сиречь того, кто подает случай к поединку, а невиноватым объявить принужденного защищать честь свою, не давши к тому никакой причины.
235. Тайный провоз товаров есть сущее воровство у государства.
Сие преступление начало свое взяло из самого закона: ибо чем больше пошлины и чем больше получается прибытка от тайно провозимых товаров, следовательно, тем сильнее бывает искушение, которое еще вяще умножается удобностию оное исполнить, когда окружность заставами стрегомая[21] есть великого пространства и когда товар, запрещенный или обложенный пошлинами, есть мал количеством. Утрата запрещенных товаров и тех, которые с ними вместе везут, есть весьма правосудна. Такое представление заслуживает важные наказания, как то суть тюрьма и лицеимство[22] сходственное с естеством преступления. Тюрьма для тайно провозящего товары не должна быть та же, которая и для смертноубийцы или разбойника, по большим дорогам промышляющего; и самое приличное наказание кажется быть работа виноватого, выложенная и постановленная в ту цену, которою он таможню обмануть хотел.
236. О проторговавшихся или выступающих с долгами из торгов[23], должно упомянуть. Надобность доброй совести в договорах и безопасность торговли обязует законоположника подать заимодавцам способы ко взысканию уплаты с должников их.
Но должно различить выступающего с долгами из торгов хитреца от честного человека, без умыслов проторговавшегося. С проторговавшимся же без умысла, который может ясно доказать, что неустойка в слове[24] собственных его должников, или приключившаяся им трата, или неизбежное разумом человеческим неблагополучие лишили его стяжаний, ему принадлежащих, с таким не должно по той же строгости поступать. Для каких бы причин вкинуть его в тюрьму? Ради чего лишить его вольности, одного лишь оставшегося ему имущества? Ради чего подвергнуть его наказаниям, преступнику только приличным, и убедить его, чтоб он о своей честности раскаивался? Пускай почтут, если хотят, долг его за неоплатный даже до совершенного удовлетворения заимодавцев; пускай не дадут ему воли удалиться куда-нибудь без согласия на то соучастников; пускай принудят его употребить труды свои и дарования к тому, чтобы прийти в состояние удовлетворить тем, кому он должен: однако ж никогда никаким твердым доводом не можно оправдать того закона, который бы лишил его своей вольности безо всякой пользы для заимодавцев его.
237. Можно, кажется, во всех случаях отличить обман с ненавистными обстоятельствами от тяжкой погрешности и тяжкую погрешность от легкой, и сию от беспримесной невинности; и учредить по сему законом и наказания.
238. Осторожный и благоразумный закон может воспрепятствовать большой части хитрых отступов от торговли и приуготовить способы для избежания случаев, могущих сделаться с человеком честной совести и радетельным. Роспись публичная, сделанная порядочно всем купеческим договорам, и беспрепятственное дозволение всякому гражданину смотреть и справляться с оною, банк, учрежденный складкою, разумно на торгующих распределенною, из которого бы можно было брать приличные суммы для вспомоществования несчастных, хотя и рачительных торговцев, были бы установления, приносящие с собою многие выгоды и никаких в самой вещи неудобств не причиняющие.
239. Вопрос VIII. Какие средства самые действительные ко предупреждению преступлений?
240. Гораздо лучше предупреждать преступления, нежели наказывать.
241. Предупреждать преступления есть намерение и конец хорошего законоположничества, которое не что иное есть, как искусство приводить людей к самому совершенному благу или оставлять между ними, если всего искоренить нельзя, самое малейшее зло.
242. Когда запретим многие действия, слывущие у нравоучителей средними, то тем не удержим преступлений, могущих от того воспоследовать, но произведем чрез то еще новые.
243. Хотите ли предупредить преступления? Сделайте, чтоб законы меньше благодетельствовали разным между гражданами чинам, нежели всякому особо гражданину.
244. Сделайте, чтоб люди боялися законов, и никого бы кроме их не боялися.
245. Хотите ли предупредить преступления? Сделайте, чтобы просвещение распространилось между людьми.
246. Книга добрых законов не что иное есть, как недопущение до вредного своевольства причинять зло себе подобным.
247. Еще можно предупредить преступление награждением добродетели.
248. Наконец, самое надежное, но и самое труднейшее средство сделать людей лучшими есть приведение в совершенство воспитания.
249. В сей главе найдутся повторения о том, что уже выше сказано; но рассматривающий, хотя с малым прилежанием, увидит, что вещь сама того требовала; и, кроме того, очень можно повторять то, что долженствует быть полезным человеческому роду.
Глава XIII
293. О рукоделии и торговле.
294. Не может быть там ни искусное рукоделие, ни твердо основанная торговля, где земледелие в уничтожении или нерачительно производится.
295. Не может земледельство процветать тут, где никто не имеет ничего собственного.
296. Сие основано на правиле весьма простом: «Всякий человек имеет более попечения о своем собственном, нежели о том, что другому принадлежит; и никакого не прилагает старания о том, в чем опасаться может, что другой у него отымет» [31].
297. Земледелие есть самый большой труд для человека. Чем больше климат приводит человека к избежанию сего труда, тем больше законы к оному возбуждать должны.
298. В Китае Богдыхан ежегодно уведомляется о хлебопашце, превосшедшем всех прочих во своем искусстве, и делает его членом осьмого чина в государстве. Сей Государь всякий год с великолепными обрядами начинает сам пахать землю сохой своими руками.
299. Не худо бы было давать награждение земледельцам, поля свои в лучшее пред прочими приведшим состояние.
300. И рукоделам, употребившим в трудах своих рачение превосходнейшее.
301. Сие установление во всех земли странах произведет успехи. Оно послужило и в наши времена к заведению весьма важных рукоделий.
302. Есть страны, где во всяком погосте есть книги, правительством изданные о земледелии, из которых каждый крестьянин может в своих недоумениях пользоваться наставлениями.
303. Есть народы ленивые. Чтоб истребить леность, в жителях от климата рождающуюся, надлежит там сделать такие законы, которые отнимали бы все способы к пропитанию у тех, кои не будут трудиться.
304. Всякий народ ленивый надмен во своем поведении; ибо не трудящиеся почитают себя некоторым образом властелинами над трудящимися.
305. Народы, в лености утопающие, обыкновенно бывают горды. Можно бы действие обратить против причины, производящей оное, и истребить леность гордостью.
306. Но славолюбие есть столь твердая подпора правлению, сколь опасна гордость. Во уверение сего должно только представить себе, с одной стороны, бесчисленное множество благ, от славолюбия происходящих: отсюда рачение, науки и художества, учтивость, вкус, а с другой стороны — бесконечное число зол, рождающихся от гордости некоторых народов: леность, убожество, отвращение ото всего, истребление народов, случайно им во власть пришедших, а потом и их самих погибель.
307. Гордость приводит человека устраняться от трудов, а славолюбие побуждает уметь трудиться лучше пред другим.
308. Посмотрите прилежно на все народы, вы увидите, что по большой части надменность, гордость и леность в них идут рядом.
309. Народы Ахимские и спесивы, и ленивы: у кого из них нет раба, тот нанимает, хотя бы то было только для того, чтобы перейти сто шагов и перенести два четверика[32] сарацынского пшена[33]; он почел бы себе за бесчестие, если бы сам оные нес.
310. Жены в Индии за стыд себе вменяют учиться читать. Сие дело, говорят они, принадлежит рабам; которые поют у них духовные песни во храмах.
311. Человек не для того убог, что он ничего не имеет, но для того, что он не трудится. Тот, который не имеет никакого поместья, да трудится, столь же выгодно живет, сколько имеющий доходу сто рублев, да не трудящийся.
312. Ремесленник, который обучил детей своих своему искусству и то дал им в наследие, оставил им такое поместье, которое размножается по количеству числа их.
313. Земледелие есть первый и главный труд, к которому поощрять людей должно; второй есть рукоделие из собственного произращения.
314. Махины[34], которые служат к сокращению рукоделия, не всегда полезны. Если что сделанное руками стоит посредственной цены, которая равным образом сходна и купцу, и тому, кто ее сделал, то махины, сокращающие рукоделие, то есть уменьшающие число работающих, во многонародном государстве будут вредны.
315. Однако надлежит различать то, что делается для своего государства, от того, что для вывоза в чужие края делается.
316. Не можно довольно споспешествовать махинами рукоделию в вещах, отсылаемых к другим народам, которые получают или могут получать такие же вещи у наших соседов или у других народов; а наипаче в нашем положении.
317. Торговля оттуда удаляется, где ей делают притеснение, и водворяется там, где ее спокойствия не нарушают.
318. Афины не отправляли той великой торговли, которую им обещали труды их рабов, великое число своих мореходцев, власть, которую они имели над Греческими городами, и, что больше всего, преизрядные установления Солоновы[35].
319. Во многих землях, где все на откупу[36], правление государственных сборов разоряет торговлю своим неправосудием, притеснениями и чрезмерными налогами; однако оно ее разоряет еще не приступая к сему затруднениями, оным причиняемыми, и обрядами, от оного требуемыми.
320. В других местах, где таможни на вере, весьма отличная удобность торговать; одно слово письменное оканчивает превеликие дела. Ненадобно купцу терять напрасно времени и иметь на то особливых приставников, чтобы прекратить все затруднения, затеянные откупщиками, или чтоб покориться оным.
321. Вольность торговли — не то, когда торгующим дозволяется делать, что они захотят; сие было бы больше рабство оной. Что стесняет торгующего, то не стесняет торговли. В вольных областях купец находит бесчисленные противоречия, а там, где рабство заведено, он никогда столько законами не связан. Англия запрещает вывозить свою пряжу и шерсть; она узаконила возить уголье в столичный город морем; она запретила вывозить к заводам способных лошадей; корабли, из ее американских селений торгующие в Европу, должны на якорях становиться в Англии. Она сим и сему подобным стесняет купца, но все в пользу торговли.
322. Где есть торги, тут есть и таможни.
323. Предлог торговли есть вывоз и привоз товаров в пользу государства; предлог таможен есть известный сбор с сего ж самого вывоза и привоза товаров в пользу также государству. Для того должно государство держать точную средину между таможнею и торговлею, и делать такие распоряжения, чтоб сии две вещи одна другой не запутывали: тогда наслаждаются люди там вольностию торговли.
324. Англия не имеет положенного торгового пошлинного устава с другими народами: торговый пошлинный ее устав переменяется, так сказать, при всяком заседании парламента чрез особые пошлины, которые она налагает и снимает. Чрезмерное имея всегда подозрение на торговлю, в ее земли производимую, мало когда с другими державами обязуется договорами и ни от чьих, кроме своих, законов не зависит.
325. В некоторых государствах изданы законы, весьма способные ко унижению держав, домостроительные торги ведущих. Им запрещено туда привозить другие товары, кроме простых невыделанных, и то из собственной их земли; и не дозволено приезжать им торговать туда инако, как на кораблях, состроенных в той земле, откуда они приезжают.
326. Державе, налагающей сии законы, надлежит быть в таком состоянии, чтоб легко сама могла торги отправлять, а без того она себе по крайней мере равный причинит вред. Лучше дело иметь с таким народом, который взыскивает немного и который по нуждам торговли неким образом сам привязан к нам; с таким народом, который по пространству своих намерений или дел знает, куда девать излишние товары; который богат и может для себя взять много вещей; который за оные готовыми деньгами заплатит; который, так сказать, принужден быть верным; который миролюбив по вкорененным в нем правилам; который ищет прибыли, а не завоеваний; гораздо лучше, говорю Я, иметь дело с таким народом, нежели с другими всегдашними совместниками, и которые всех сих выгод не дадут.
327. Еще меньше должна держава подвергать себя тому, чтобы все свои товары продавать одному только народу под тем видом, что оный возьмет все товары по известной цене.
328. Истинное правило есть не исключать никакого народа из своей торговли без весьма важных причин.
329. Во многих государствах учреждены с хорошим успехом банки, которые доброю своею славою изобретши новые знаки[37] ценам, сих обращение умножили. Но чтоб в единоначальном правлении таковым учреждениям безопасно верили, должно сии банки присовокупить к установлениям, святости причастным, не зависящим от правительств и жал овальными грамотами снабденным, к которым никому не можно и не должно иметь дела, как-то больницы, сиротские дома и прочее: чтобы все люди были уверены и надежны, что Государь денег их не тронет никогда и кредита сих мест не повредит.
330. Некоторый, лучший о законах писатель[38] говорит следующее: «Люди, побужденные действиями, в некоторых державах употребляемыми, думают, что надлежит установить законы, поощряющие дворянство к отправлению торговли. Сие было бы способом к разорению дворянства безо всякой пользы для торговли. Благоразумно в сем деле поступают в тех местах, где купцы не дворяне: но они могут сделаться дворянами; они имеют надежду получить дворянство, не имея в том действительного препятствия; нет у них другого надежнейшего способа выйти из своего звания мещанского, как отправлять оное с крайним рачением или иметь в нем счастливые успехи; вещь, которая обыкновенно присовокуплена к довольству и изобилию. Противно существу торговли, чтобы дворянство оную в самодержавном правлении делало. Погибельно было бы сие для городов, так утверждают Императоры Онорий[39] и Феодосий[40], и отняло бы между купцами и чернью удобность покупать и продавать товары свои. Противно и существу самодержавного правления, чтобы в оном дворянство торговлю производило. Обыкновение, дозволившее в некоторой державе торги вести дворянству, принадлежит к тем вещам, кои весьма много способствовали ко приведению там в бессилие прежнего учрежденного правления».
331. Есть люди сему противного мнения, рассуждающие, что дворянам, не служащим, дозволить можно торговать с тем предписанием, чтоб они во всем подвергали себя законам купеческим.
332. Феофил[41], увидя корабль, нагруженный товарами для своей супруги Феодоры[42], сжег оный. Я Император, сказал он ей, а ты меня делаешь господином над стругом. Чем же могут бедные люди пропитать жизнь свою, если мы вступим еще в их звание и промыслы? Он мог к сему прибавить: Кто может нас воздержать, если мы станем входить в откупы? Кто нас заставит исполнять наши обязательства? Торги, нами производимые, видя, захотят производить и придворные знатные люди: они будут корыстолюбивее и несправедливее нас. Народ имеет доверенность к нам в рассуждении нашего правосудия, а не богатства нашего. Столько податей, которые их приводят в бедность, явно свидетельствуют о наших нуждах.
333. Когда португальцы и кастилианцы начали владычествовать над восточными Индиями, торговля там имела столь богатые ветви, что Государи их рассудили за благо и сами за оные ухватиться. Сие разорило заведенные ими селения в тамошних частях света. Королевский наместник в Гое[43] дал разным людям грамоты исключительные. Никто к таким особам не имеет доверенности; торговля рушилась беспрестанною переменою тех людей, коим оную поручали; никто сей торговли не щадит и не заботится о том ни мало, когда оставит ее своему преемнику вконец разоренную; прибыль остается в руках немногих людей и далеко не распространяется.
334. Солон узаконил в Афинах, чтоб не делали больше лицеимства за гражданские долги. Сей закон весьма хорош для обыкновенных дел гражданских, но мы имеем причину не наблюдать оного в делах, до торговли касающихся. Ибо купцы принуждены бывают вверять великие суммы часто на очень короткое время, давать оные и принимать обратно; так надлежит должнику исполнять всегда в уреченное время по своим обязательствам; что предполагает уже лицеимство. В делах, происходящих по уговорным записям гражданским обыкновенным, закон не должен чинить лицеимства ради того, что оное повреждает больше вольность гражданина, нежели способствует выгоде другого; но в уговорах, бывающих по торговле, закон долженствует больше взирать на выгоду всего общества, нежели на вольность гражданина. Однако сие не воспрящает употребления оговорок и ограничений, которых может требовать человечество и хорошее гражданское учреждение.
335. Женевский закон весьма похвален, который исключает от правления и ото входа в великий совет детей тех людей, которые жили или которые умерли не уплата долгов, если они не удовольствуют заимодавцев за долги отцов своих. Действие сего закона производит доверенность для купцов, для правительства и для самого города. Собственная каждого в том городе человека верность имеет еще там силу общей всего народа верности.
336. Родияне[44] еще далее в сем поступили. У них сын не мог избыть от уплаты долгов за своего отца и отказавшися от наследства по нем. Родийский закон дан обществу, основанному на торговле; ради чего мнится, что самое естество торговли требовало придать к сему закону следующее ограничение: чтоб долги, нажитые отцом после того, как сын начал сам торговать, не касалися до имения, сим последним приобретенного, и не пожирали бы оного. Купец всегда должен знать свои обязательства и вести себя в каждое время по состоянию своего стяжания.
337. Ксенофонт[45] определяет давать награждение тем над торговлею начальникам, которые суд, по оной случившийся, скорее вершат. Он предвидел надобность словесного судопроизводства.
338. Дела, по торговле бывающие, весьма мало судебных обрядов сносить могут. Они суть ежедневные, вещей торговлю составляющих произвождения, за которыми другие того ж рода неотменно следовать должны всякий день: для сего и надлежит оным решенным быть ежедневно. Совсем другое с делами житейскими, которые с будущим впредь человеческим состоянием великое имеют спряжение, однако очень редко случаются. Женятся и посягают больше как один раз редко; не всякий день делают завещания или дарения; в совершенный возраст прийти никому больше одного раза не удается.
339. Платон[46] говорит, что в городе, где нет морских торгов, надлежит быть гражданских законов половиною меньше. И сие весьма справедливо. Торговля приводит в одно место различные племена народов, великое число договоров, разные виды имения и способы ко приобретению оного. Итак, в торговом городе меньше судей и больше законов.
340. Право, присвояющее Государю наследство над имением чужестранца, в областях его умершего, когда у сего наследник есть; так же право, присвояющее Государю или подданным весь груз корабля, у берегов сокрушившегося; весьма неблагоразумны и бесчеловечны.
341. Великая хартия в Англии[47] запрещает брать земли или доходы должника, когда движимое или личное его имение довольно на уплату долгов и когда он хочет сам то имение отдать: тогда всякое имение англичанина почиталося за наличные деньги. Сия хартия не воспрящает, чтоб земли и доходы англичанина не представляли таким же образом наличных денег, как и другое его имение: оное намерение клонится к отвращению обид, могущих приключиться от суровых заимодавцев. Правость удручается, когда взятие имения за долги нарушает превосходством своим ту безопасность, которой может всяк требовать, и, если одного имения довольно на уплату долгов, нет никакой причины, побуждающей брать в уплату оных другое. А как земли и доходы берутся на уплату долгов уже тогда, когда другого имения не достает на удовольствование заимодавцев, то кажется не можно и их исключать из числа знаков, наличные представляющих деньги.
342. Проба золота, серебра и меди в монете, также выпечатание и внутренняя цена монеты, должны остаться всегда в установленном однажды положении, и не надобно от того отступать ни для какой причины; ибо всякая перемена в монете повреждает государственный кредит. Ничто так должно быть не подвержено перемене, как та вещь, которая есть общею мерою всего. Купечество само собою весьма неизвестно; и так увеличилося бы еще зло присовокуплением новой неизвестности к той, которая на естестве вещи основана.
343. В некоторых областях есть законы, запрещающие подданным продавать свои земли, чтоб не переносили они таким образом своих денег в чужие государства. Законы сии могли быть в то время хороши, когда богатства каждой державы принадлежали ей так, что великая была трудность переносить оные в иностранную область. Но после того, как посредством векселей богатства уже больше не принадлежат никакому особливо государству, и когда столь легко можно переносить оные из одной области в другую, то худым надобно назвать закон, недозволяющий располагать о своих землях по собственному всякого желанию для учреждения дел своих, когда можно располагать о своих деньгах каждому по своей воле. Сей закон еще худ потому, что он дает преимущество имению движимому над недвижимым, потому что чужестранным делает отвращение приходить селиться в тех областях; и потому наконец, что от исполнения оного можно вывернуться.
344. Всегда, когда кто запрещает то, что естественно дозволено или необходимо нужно, ничего другого тем не сделает, как только бесчестными людьми учинить совершающих оное.
345. В областях, торговле преданных, где многие люди ничего, кроме своего искусства, не имеют, правительство часто обязано прилагать старание о вспомоществовании старым, больным и сиротам в их нуждах. Благоучрежденное государство содержание таковых основывает на самых искусствах: в оном налагают на одних работу, с силами их сходственную, других обучают работать, что уже также есть работа.
346. Подаяние милостыни нищему на улице не может почесться исполнением обязательств правления, долженствующего дать всем гражданам надежное содержание, пищу, приличную одежду и род жизни, здравию человеческому не вредящий.
Глава XIV
347. О воспитании.
348. Правила воспитания суть первые основания, приуготовляющие нас быть гражданами.
349. Каждая семья должна быть управляема по примеру большой семьи, включающей в себе все частные.
350. Невозможно дать общего воспитания многочисленному народу и вскормить всех детей в нарочно для того учрежденных домах. И для того полезно будет установить несколько общих правил, могущих служить вместо совета всем родителям.
Первое.
351. Всякий обязан учить детей своих страха Божия как начала всякого целомудрия и вселять в них все те должности, которых Бог от нас требует в Десятословии Своем и православная наша восточная греческая вера во правилах и прочих своих преданиях.
352. Также вперяти в них любовь к отечеству и повадить их иметь почтение к установленным гражданским законам, и почитать правительства своего отечества, как пекущиеся по воле Божией о благе их на земли.
Второе.
353. Всякий родитель должен воздерживаться при детях своих не только от дел, но и от слов, клонящихся к неправосудию и насильству, как-то: брани, клятвы, драк, всякой жестокости и тому подобных поступоков; и не дозволять и тем, которые окружают детей его, давать им такие дурные примеры.
Третье.
354. Он запретить должен детям и тем, кои около них ходят, чтоб не лгали, ниже в шутку; ибо ложь изо всех вреднейший есть порок.
355. МЫ присовокупим здесь для наставления всякому особо человеку то, что уже напечатано, как служащее общим правилом, от НАС уже установленным и еще установляемым для воспитания училищам и всему обществу.
356. Должно вселять в юношество страх Божий, утверждать сердце их в похвальных склонностях и приучать их к основательным и приличествующим состоянию их правилам; возбуждать в них охоту ко трудолюбию, и чтоб они страшилися праздности, как источника всякого зла и заблуждения; научать пристойному в делах их и разговорах поведению, учтивости, благопристойности, соболезнованию о бедных, несчастливых, и отвращению ото всяких предерзостей; обучать их домостроительству во всех оного подробностях, и сколько в оном есть полезного; отвращать их от мотовства; особливо же вкоренять в них собственную склонность к опрятности и чистоте, как на самих себе, так и на принадлежащих к ним; одним словом, всем тем добродетелям и качествам, кои принадлежат к доброму воспитанию, которыми во свое время могут они быть прямыми гражданами, полезными общества членами, и служить оному украшением.
Глава XVIII
404. О наследствах.
405. Порядок в наследии выводится от оснований права государственного, а не от оснований права естественного.
406. Раздел имения, законы о сем разделе, наследие по смерти того, кто имел сей раздел, все сие не могло быть инако учреждено, как обществом, и, следовательно, законами государственными или гражданскими.
407. Естественный закон повелевает отцам кормить и воспитывать детей своих, а не обязывает их делать оных своими наследниками.
408. Отец, например, обучивши сына своего какому-нибудь искусству или рукомеслу, могущему его пропитать, делает его чрез то гораздо богатее, нежели когда бы он оставил ему малое свое имение, учиня его ленивцем или праздным.
409. Правда, порядок государственный и гражданский требует часто, чтоб дети наследниками были после отцов, но оный не взыскивает быть сему так всегда.
410. Правило сие общее: воспитывать детей своих есть обязательство права естественного, а давать им свое наследие есть учреждение права гражданского или государственного.
411. Всякое государство имеет законы о владении имениями, соответствующие государственному установлению; следовательно, отцовским имением должно владеть по образу, законами предписанному.
412. И надлежит установить порядок, неподвижный для наследия, чтоб можно было удобно знать, кто наследник, и чтоб о сем не могло произойти никаких жалоб и споров.
413. Всякое узаконение должно быть всеми и каждым исполнено, и не надобно дозволять нарушать оного собственными кого-либо из граждан распоряжениями.
414. Порядок наследия понеже был установлен вследствие государственного закона у римлян, то никакой гражданин не должен был оного развращать собенною своею волею, сиречъ, с первых времен в Риме не дозволено было никому делать завещания; однако ж сие было ожесточительно, что человек в последние жизни своей часы лишен был власти делать благодеяния.
415. И так сыскано было средство в рассуждении сего согласить законы с волею частных особ. Дозволили располагать о своем имении в собрании народа, и всякое завещание было некоторым образом дело власти законодательной той республики.
416. В последующие времена дали неопределенное дозволение римлянам делать завещания, что немало способствовало к нечувствительному разрушению государственного установления о разделе земель; а сие больше всего ввело весьма великую и погибельную им разность между богатыми и убогими гражданами; многие поместья удельные собраны были сим образом во владение одного барина; граждане римские имели очень много, а бесчисленное множество других ничего не имели, и чрез то сделались несносным бременем той державе.
417. Древние афинские законы не дозволяли гражданину делать завещания. Солон дозволил, выключая тех, у которых были дети.
418. А римские законодавцы, воображением отеческой власти будучи убеждены, дозволили отцам делать завещания во вред и самих своих детей.
419. Надобно признаться, что древние афинские законы гораздо сходнее были с заключениями здравого разума, нежели законы римские.
420. Есть государства, где держатся средины во всем сем, то есть где дозволено завещания делать о приобретенном имении, а не дозволено, чтоб деревня одна была разделена на разные части, и ежели отцовское наследство, или, лучше сказать, отчина продана или расточена, то узаконено, чтоб равная оному наследству часть из купленного или приобретенного имения отдана была природному наследнику; ежели доказательства, утвержденные на законах, не учинили его недостойным наследия: в сем последнем случае следующие по нем заступают его место.
421. Как природному наследнику, так и наследнику, избранному по завещанию, можно дозволить отказаться от наследства.
422. Дочери у римлян были исключены из завещания; для сего утверждали за ними[49] под обманом и подлогом. Сии законы принуждали или сделаться бесчестными людьми, или презирать законы естественные, вперяющие в нас любовь к детям нашим. Сии суть случаи, которых, дая законы, убегать должно.
423. Понеже ничто так не наносит ослабления законам, как возможность коварством избегнуть от оных. Так же и ненужные законы умаляют почтение к нужным.
424. У римлян жены были наследницами, если сие согласовано с законом о разделе земель; а ежели сие могло тот закон нарушить, то не были они наследницами.
425. Мое намерение в сем деле склоняется больше к разделению имения, понеже Я почитаю Себе за долг желать, чтобы каждый довольную часть на свое пропитание имел; сверх сего, земледелие таким образом может прийти в лучшее состояние; и государство чрез то большую получит пользу, имея несколько тысячей подданных, наслаждающихся умеренным достатком, нежели имея несколько сот великих богачей.
426. Но разделение имения не должно, вреда наносить другим общим при установлении законов правилам, столь же или и более нужным для сохранения в целости государства, которых без примечания оставлять не должно.
427. Раздел по душам, как доныне делывалось, вреден земледелию, тягость причиняет в сборах и приводит последних раздельщиков в нищету; а разделение наследия до некоторой части сходственнее с сохранением всех сих главных правил и с прибылью общественною и собственною каждого.
428. Недоросль до указных возраста лет есть член семьи домашней, а не член общества. Итак, полезно сделать учреждение об опекунстве, как например
429. 1) Для детей, оставшихся после смерти отцовской в летах возраста несовершенного, когда им имения их в полную власть поручить еще не можно ради той опасности, чтоб они по незрелому своему рассудку не разорилися;
430. Так 2) и для безумных или лишившихся ума;
431. Не меньше же 3) и тому подобных.
432. В некоторых вольных державах ближним родственникам человека, расточившего половину своего имения, или пришедшего в долги, той половине равные, дозволено запретить ему владеть другою оного имения половиною. Доходы с сей оставшейся половины разделяются на несколько частей, и одну часть дают впадшему в сей случай на содержание его, а другие употребляют на уплату долгов; причем запрещается ему уже больше продавать и закладывать; после уплаты долгов отдают ему, если поправится, опять его имение, для его ж собственной пользы родственниками сбереженное, а если не поправится, то одни доходы ему отдают ежегодно.
433. Надлежит положить правила, приличные каждому из сих случаев, чтоб закон предохранял всякого гражданина от насилия и крайности, могущих быть при сем.
434. Законы, поручающие опеку матери, больше смотрят на сохранение оставшегося сироты; а вверяющие оную ближнему наследнику — уважают больше сохранение имения.
435. У народов, испорченные имеющих нравы, законодавцы опеку над сиротою вручили матери; а у тех, где законы должны иметь упование на нравы граждан, дают опеку наследнику имения, а иногда и обоим.
436. Жены у германцев не могли быть без опекуна никогда. Август узаконил: женам, имевшим троих детей, быть свободным от опеки.
437. У римлян законы дозволяли жениху дарить невесте, и невесте — жениху, прежде брака; а после брачного сочетания делать то запрещали.
438. Закон западных готов повелевал, чтобы жених будущей своей супруге не дарил больше десятой части своего имения; и в первый год после бракосочетания не дарил бы ей ничего.
Глава XIX
439. О составлении и слоге законов.
440. Все права должно разделить на три части.
441. Первой части будет заглавие: законы.
442. Вторая примет название: учреждения временные.
443. Третьей части дается имя: указы.
444. Под словом законы разумеются все те установления, которые ни в какое время не могут перемениться, и таковых числу быть не можно великому.
445. Под названием временные учреждения разумеется тот порядок, которым все дела должны отправляемы быть, и разные о том наказы и уставы.
446. Имя указы заключает в себе все то, что для каких-нибудь делается приключений, и что только есть случайное, или на чью особу относящееся, и может со временем перемениться.]
447. Надобно включить во книге прав всякую порознь материю по порядку в том месте, которое ей принадлежит: например, судные, воинские, торговые, гражданские или полицейские, городские, земские и проч., и проч.
448. Всякий закон должен написан быть словами, вразумительными для всех, и при том очень коротко; чего ради без сомнения надлежит, где нужда потребует, прибавить изъяснения или толкования для судящих, чтоб могли легко видеть и понимать как силу, так и употребление закона. Воинский устав наполнен подобными примерами, которым удобно можно последовать.
449. Но, однако ж, должно поступать весьма осторожно в сих изъяснениях и толкованиях: понеже оные легко могут иногда более затмить, нежели объяснить случай; чему бывали многие примеры.
450. Когда в каком законе исключения, ограничения и умерения не надобны, то гораздо лучше их и не полагать; ибо такие подробности приводят ко другим еще подробностям.
451. Если пишущий законы хочет в них изобразить причину побудившую к изданию некоторых между оными, то должно, чтобы причина та была сего достойна. Между Римскими зак;онами есть определяющий: слепому в суде не производить никакого дела, для того что он не видит знаков и украшений судейских. Сия причина весьма плоха, когда можно было привесть довольно других хороших.
452. Законы не должны быть тонкостями, от остроумия происходящими, наполнены: они сделаны для людей посредственного разума, равномерным образом как и для остроумных; в них содержится не наука, предписывающая правила человеческому уму, но простое и правое рассуждение отца, о чадах и домашних своих пекущегося.
453. Надлежит, чтобы в законах видно было везде чистосердечие: они даются для наказания пороков и злоухищрений; и так надобно им самим заключать в себе великую добродетель и незлобие.
454. Слог законов должен быть краток, прост; выражение прямое всегда лучше можно разуметь, нежели околичное выражение.
455. Когда слог законов надут и высокопарен, то они инако не почитаются, как только сочинением, изъявляющим высокомерие и гордость.
456. Неопределенными речами законов писать не должно. Чему здесь прописывается пример. Закон одного Императора Греческого наказывать велит смертию того, кто купит освобожденного как будто раба или кто такого человека станет тревожить и беспокоить. Не должно было употреблять выражения так неопределенного и неизвестного: беспокойство и тревоженье, причиняемое человеку, зависит вовсе не от того, какую кто степень чувствительности имеет.
457. Слог Уложения блаженной памяти Царя Алексея Михайловича[50] по большей части ясен, прост и краток; с удовольствием слушаешь, где бывают из оного выписи; никто не ошибется в разумении того, что слышит; слова в нем внятны и самому посредственному уму.
458. Законы делаются для всех людей, все люди должны по оным поступать,— следовательно, надобно, чтобы все люди оные и разуметь могли.
459. Надлежит убегать выражений витиеватых, гордых или пышных и не прибавлять в составлении закона ни одного слова лишнего, чтоб легко можно было понять вещь, законом установляемую.
460. Также надобно беречься, чтобы между законами не были такие, которые не достигают до намеренного конца; которые изобильны словами, а недостаточны смыслом; которые по внутреннему своему содержанию маловажны, а по наружному слогу надменны.
461. Законы, признавающие необходимо нужными действия, непричастные ни добродетели, ни пороку, подвержены той непристойности, что они заставляют почитать напротив того действия необходимо нужные за ненужные.
462. Законы при денежном наказании или пени, означивающие точно число денег за какую-либо вину платимых, надлежит, по крайней мере всякие пятьдесят лет, вновь пересматривать для того, что плата деньгами, признаваемая в одно время достаточною, в другое почитается за ничто, ибо цена денег переменяется по мере имущества. Был некогда в Риме такой сумасбродный человек, который всем попадающимся ему навстречу раздавал пощечины, платя при том тотчас всякому из них по двадцати пяти копеек, то есть по скольку законом было предписано.
Глава XX
463. Разные статьи, требующие изъяснения.
464. 1) Преступление в оскорблении Величества.
465. Под сим именованием разумеются все преступления, противные безопасности Государя и Государства.
466. Все законы должны составлены быть из слов ясных и кратких, однако нет между ними никаких, которых бы сочинение касалося больше до безопасности граждан, как законы, принадлежащие ко преступлению в оскорблении Величества.
467. Вольность гражданина ни от чего не претерпевает большего нападения, как от обвинений судебных и сторонних вообще; сколь же бы ей великая настояла опасность, если бы сия столь важная статья осталась темною: ибо вольность гражданина зависит, во-первых, от изящества законов криминальных.
468. Не должно же криминальных законов смешивать с законами, учреждающими судебный порядок.
469. Если преступление в оскорблении Величества описано в законах словами неопределенными, то уже довольно из сего может произойти различных злоупотреблений.
470. Китайские законы, например, присуждают, что, если кто почтения Государю не окажет, должен казнен быть смертию. Но как они не определяют, что есть неоказание почтения, то все может там дать повод к отнятию жизни, у кого захотят, и к истреблению поколения[51], чье погубить пожелают. Два человека, определенные сочинять придворные ведомости, при описании некоторого совсем неважного случая, поставили обстоятельства, с истиною несходственные; сказано на них, что лгать в придворных ведомостях не что иное есть, как должного почтения двору не оказывать; и казнены они оба были смертию.
Некто из князей на представлении, подписанном Императором, из неосторожности поставил какой-то знак: заключили из сего, что он должного почтения не оказал Богдыхану. И сие причинило всему сего князя поколению ужасное гонение.
471. Называть преступлением, до оскорбления Величества касающимся, такое действие, которое в самой вещи оного в себе не заключает, есть самое насильственное злоупотребление. Закон Римских Кесарей как со святотатцами поступал с теми, кои сомневалися о достоинствах и заслугах людей, избранных ими к какому ни есть званию, следовательно, и осуждал их на смерть.
472. Другой закон тех, которые делают воровские деньги[52], объявлял виновными в преступлении оскорбления Величества. Но они не что иное суть как воры государственные. Таким образом смешиваются вместе разные о вещах понятия.
473. Давать имя преступления в оскорблении Величества другому какому преступлению не что иное есть, как уменьшать ужас, сопряженный с преступлением оскорбления Величества.
474. Градоначальник писал к Римскому Императору, что делают приготовление судить, как виновного в преступлении оскорбления Величества судью, учинившего приговор, противный сего Кесаря узаконениям. Кесарь ответствовал, что в его владение преступления в оскорблении Величества непрямые, но окольные в суде не приемлются.
475. Еще между римскими законами находился такой, который повелевал наказывать как преступников в оскорблении Величества тех, кои, хотя из неосторожности, бросали что-нибудь пред изображениями Императоров.
476. В Англии закон один почитал виновными в самой высочайшей измене всех тех, которые предвещают королевскую смерть. В болезни королей врачи не смели сказать, что есть опасность: думать можно, что они поступали по сему и в лечении.
477. Человеку снилось, что он умертвил Царя. Сей Царь приказал казнить его смертию, говоря, что не приснилось бы ему сие ночью, если бы он о том днем наяву не думал. Сей поступок был великое тиранство; ибо если бы он то и думал, однако ж на исполнение мысли своей еще не поступил. Законы не обязаны наказывать никаких других кроме внешних или наружных действий.
478. Когда введено было много преступлений в оскорблении Величества, то и надлежало непременно различить и умерить сии преступления. Так, наконец, дошли до того, чтоб не почитать за такие преступления, кроме тех только, кои заключают умысел в себе противу жизни и безопасности Государя и измену против государства и тому подобные; каковым преступлениям и казни предписаны самые жесточайшие.
479. Действия суть не ежедневные многие люди могут оные приметить: ложное обвинение в делах может легко быть объяснено.
480. Слова, совокупленные с действием, принимают на себя естество того действия. Таким образом, человек, пришедший, например, на место народного собрания увещевать подданных к возмущению, будет виновен в оскорблении Величества потому, что слова совокуплены с действием и заимствуют нечто от оного. В сем случае не за слова наказуют, но за произведенное действие, при котором слова были употреблены. Слова не вменяются никогда во преступление, разве оные приуготовляют, или соединяются, или последуют действию беззаконному. Все превращает и опровергает, кто делает из слов преступление, смертной казни достойное: слова должно почитать за знак только преступления, смертной достойного казни.
481. Ничто не делает преступления в оскорблении Величества больше зависящим от толка и воли другого, как когда нескромные слова бывают оного содержанием. Разговоры столько подвержены истолкованиям, столь великое различие между нескромностию и злобою, и столь малая разнота между выражениями, от нескромности и злобы употребляемыми, что закон никоим образом не может слов подвергнуть смертной казни, по крайней мере, не означивши точно тех слов, которые он сей казни подвергает.
482. Итак, слова не составляют вещи, подлежащей преступлению. Часто они не значат ничего сами по себе, но по голосу, каким оные выговаривают. Часто пересказывая те же самые слова, не дают им того же смысла: сей смысл зависит от связи, соединяющей оные с другими вещами.
Иногда молчание выражает больше, нежели все разговоры. Нет ничего, что бы в себе столько двойного смысла замыкало, как все сие. Так как же из сего делать преступление столь великое, каково оскорбление Величества, и наказывать за слова так, как за самое действие? Я чрез сие не хочу уменьшить негодования, которое должно иметь на желающих опорочить славу своего Государя, но могу сказать, что простое исправительное наказание приличествует лучше в сих случаях, нежели обвинение в оскорблении Величества, всегда страшнее и самой невинности.
483. Письма суть вещь не так скоро преходящая, как слова; но когда они не приуготовляют ко преступлению Величества, то и они не могут быть вещию, содержащею в себе преступление Величества.
484. Запрещают в самодержавных государствах сочинения очень язвительные, но оные делаются предлогом, подлежащим градскому чиноправлению, а не преступлением; а весьма беречься надобно изыскания о сем далече распространять, представляя себе ту опасность, что умы почувствуют притеснение и угнетение; а сие ничего иного не произведет, как невежество, опровергнет дарования разума человеческого и охоту писать отнимет.
485. Надлежит наказывать клеветников.
486. Во многих державах закон повелевает под смертною казнию открывать и те заговоры, о которых кто не по сообщению с умышленниками, но по слуху[53] знает. Весьма прилично сей закон употребить во всей оного строгости в преступлении самого высочайшего степени касающемся до оскорбления Величества.
487. И весьма великая в том состоит важность: не смешивать различных сего преступления степеней.
488. 2) О судах по особливым нарядам.
489. Самая бесполезная вещь государям в самодержавных правлениях есть наряжать иногда особливых судей судить кого-нибудь из подданных своих. Надлежит быть весьма добродетельным и справедливым таковым судьям, чтоб они не думали, что они всегда оправдаться могут их повелениями, скрытною какою-то государственною пользою, выбором, в их особе учиненным, и собственным их страхом. Столь мало от таковых судов происходит пользы, что не стоит сие того труда, чтобы для того превращать порядок суда обыкновенный.
490. Еще же может сие произвести злоупотребления, весьма вредные для спокойства граждан. Пример сему здесь предлагается. В Англии при многих королях судили членов верхней камеры чрез наряженных из той же камеры судей; сим способом предавали смерти всех, кого хотели, из оного вельмож собрания.
491. У нас часто смешивали исследование такого-то дела чрез каких-то наряженных судей и их о том деле мнение с судным по оному делу приговором.
492. Однако ж великая разница: собрать все известия и обстоятельства какого дела и дать о том свое мнение, или судить то дело.
493. 3) Правила весьма важные и нужные.
494. В столь великом Государстве, распространяющем свое владение над столь многими разными народами, весьма бы вредный для спокойства и безопасности своих граждан был порок — запрещение или недозволение их различных вер.
495. И нет подлинно иного средства, кроме разумного иных законов дозволения, православною нашею верою и политикою неотвергаемого, которым бы можно всех сих заблудших овец паки привести к истинному верных стаду.
496. Гонение человеческие умы раздражает, а дозволение верить по своему закону умягчает и самые жестоковыйные сердца, и отводит их от заматерелого упорства, утушая споры их, противные тишине Государства и соединению граждан.
497. Надлежит быть очень осторожным в исследовании дел о волшебстве и еретичестве. Обвинение в сих двух преступлениях может чрезмерно нарушить тишину, вольность и благосостояние граждан, и быть еще источником бесчисленных мучительств, если в законах пределов оному не положено. Ибо как сие обвинение не ведет прямо к действиям гражданина, но больше к понятию, воображенному людьми о его характере, то и бывает оно очень опасно по мере простонародного невежества. И тогда уже гражданин всегда будет в опасности для того, что ни поведение, в жизни самое лучшее, ни нравы, самые непорочные, ниже исполнение всех должностей не могут быть защитниками его противу подозрений в сих преступлениях.
498. Царствующему Греческому Императору Мануилу Комнину[54] доносили на протестатора[55], что он имел умысел против царя и употреблял к тому тайные некоторые волшебства, делающие людей невидимыми.
499. В цареградской истории пишут, что как по откровению учинилось известно, коим образом чудодействие престало по причине волшебства некоего человека, то и он и сын его осуждены были на смерть. Сколько тут разных вещей, от которых сие преступление зависело и которые судии разбирать надлежало? 1) Что чудодействие престало; 2) что при сем пресечении чудодействия было волшебство; 3) что волшебство могло уничтожить чудодеяние; 4) что тот человек был волшебник; 5) наконец, что он сие действие волшебства учинил.
500. Император Феодор Ласкар[56] приписывал болезнь свою чародейству. Обвиняемые в том не имели другого средства ко спасению, как осязать руками раскаленное железо и не ожечься. Со преступлением в свете самым неизвестным совокупляли опыты для изведания самые неизвестные.
501. 4) Как можно узнать, что государство приближается к падению и конечному разрушению?
502. Повреждение всякого правления начинается почти всегда с повреждения начальных своих оснований.
503. Начальное основание правления не только тогда повреждается, когда погасает то умоначертание государственное, законом во всяком из них впечатленное, которое можно назвать равенством, предписанным законами, но и тогда еще, когда вкоренится умствование равенства, до самой крайности дошедшего, и когда всяк хочет быть равным тому, который законом учрежден быть над ним начальником.
504. Ежели не оказуют почтения Государю, правительствам, начальствующим; если не почитают старых, не станут почитать ни отцов, ни матерей, ни господ; и Государство нечувствительно низриновенно падет.
505. Когда начальное основание правления повреждается, то принятые в оном положения называются жестокостию или строгостию; установленные правила именуются принуждением; бывшее прежде сего радение нарицается страхом. Имение людей частных составляло прежде народные сокровища; но в то время сокровище народное бывает наследием людей частных, и любовь к Отечеству исчезает.
506. Чтоб сохранить начальные основания учрежденного правления невредимыми в настоящем его величии; и сие Государство разрушится, если начальные в нем переменятся основания.
507. Два суть рода повреждения: первый — когда не наблюдают законов; второй — когда законы так худы, что они сами портят; и тогда зло есть неизлечимо потому, что оно в самом лекарстве зла находится.
508. Государство может также перемениться двумя способами: или для того, что установление оного исправляется, или что оное ж установление портится. Если в Государстве соблюдены начальные основания и переменяется оного установление, то оно исправляется; если же начальные основания потеряны, когда установление переменяется, то оно портится.
509. Чем больше умножаются казни, тем больше опасности предстоит Государству; ибо казни умножаются по мере повреждения нравов, что также производит разрушение государств.
510. Что истребило владения поколений Цина и Сунги[57]? Говорит некоторый китайский писатель: то, что сии владетели, не довольствуясь главным надзиранием, одним только приличным Государю, восхотели всем беспосредственно управлять и привлекли к себе все дела, долженствующие управляться установлением разных правительств.
511. Самодержавство разрушается еще тогда, когда Государь думает, что он больше свою власть покажет, ежели он переменит порядок вещей, а не оному будет следовать, и когда он бо;льше при;лепится к мечтаниям своим, нежели к своим благоизволениям, от коих проистекают и проистекли законы.
512. Правда, есть случаи, где власть должна и может действовать безо всякой опасности для Государства в полном своем течении. Но есть случаи и такие, где она должна действовать пределами, себе ею же самою положенными.
513. Самое высшее искусство государственного управления состоит в том, чтобы точно знать, какую часть власти, малую ли или великую, употребить должно в разных обстоятельствах; ибо в самодержавии благополучие правления состоит отчасти в кротком и снисходительном правлении.
514. В изящных махинах искусство употребляет столь мало движения, сил и колес, сколько возможно. Сие правило также хорошо и в правлении; средства самые простые суть часто самые лучшие, а многосплетенные суть самые худшие.
515. Есть некоторая удобность в правлении: лучше, чтоб Государь ободрял, а законы бы угрожали.
516. Министр тот очень искусен во звании своем, который вам всегда станет сказывать, что Государь досадует, что он нечаянно упрежден, что он в том поступит по своей власти.
517. Еще бы сие великое было несчастие в Государстве, если бы не смел никто представлять своего опасения о будущем каком приключении, ни извинять своих худых успехов, от упорства счастия происшедших, ниже свободно говорить своего мнения.
518. Но скажет кто, когда же должно наказывать и когда прощать должно? Сие есть такая вещь, которую лучше можно чувствовать, нежели предписать. Когда милосердие подвержено некоторым опасностям, то опасности сии очень видны. Легко различить можно милосердие от той слабости, которая Государя приводит ко презрению наказания, и в такое состояние, что он сам не может разобрать, кого наказать должно.
519. Правда, что хорошее мнение о славе и власти Царя могло бы умножить силы державы его; но хорошее мнение о его правосудии равным образом умножит оные.
520. Все сие не может понравиться ласкателям, которые по вся дни всем земным обладателям говорят, что народы их для них сотворены. Однако же МЫ думаем и за славу Себе вменяем сказать, что МЫ сотворены для НАШЕГО народа, и по сей причине МЫ обязаны говорить о вещах так, как они быть должны. Ибо, Боже сохрани, чтобы после окончания сего законодательства был какой народ больше справедлив и, следовательно, больше процветающ на земле: намерение законов НАШИХ было бы не исполнено — несчастие, до которого Я дожить не желаю.
521. Все приведенные в сем сочинении примеры и разных народов обычаи не должны иного производить действия, как только споспешествовать выбору способов, коими бы народ Российский, сколько возможно по человечеству, учинился во свете благополучнейшим.
522. Остается ныне Комиссии подробности каждые части законов сравнять с правилами сего наказа.
ОКОНЧАНИЕ
523. Может случиться, что некоторые, прочитав сей наказ, скажут: не всяк его поймет. На сие не трудно ответствовать: подлинно не всяк его поймет, прочитав одиножды слегка; но всякий поймет сей наказ, если со прилежанием и при встречающихся случаях выберет из оного то, что ему в рассуждениях его правилом служить может. Должно сей наказ почаще твердить, дабы он знакомее сделался, и тогда всякий твердо надеяться может, что его поймет, понеже
524. Прилежание и радение все преодолевают, так как лень и нерадение ото всякого добра отводят.
525. Но дабы сделать облегчение в сем трудном деле, то должно сей наказ читать в Комиссии о сочинении проекта нового Уложения и во всех частных от нее зависящих Комиссиях, а особливо главы и статьи, им порученные, одиножды в начале каждого месяца до окончания Комиссии.
526. Но как нет ничего совершенного, что человеком сочинено, то, если откроется в производстве, что на какие ни есть учреждения в сем наказе правила еще не положено, дозволяется комиссии о том НАМ докладывать и просить дополнения.
Екатерина[58]
Дополнительные главы к Большому наказу (XXI—XXII) и «Памятная заметка»
ДОПОЛНЕНИЕ К БОЛЬШОМУ НАКАЗУ
Глава XXI
527. О благочинии, называемом инако Полициею.
528. Часто разумеется под названием Полиции порядок вообще в Государстве.
529. МЫ изъяснимся в сей главе, что МЫ здесь под именем Полиции разумеем,
530. К попечению которой все тo принадлежит, что служит к сохранению благочиния в обществе.
531. Уставы сея части суть совсем другого рода от прочих гражданских законов.
532. Есть преступники такие, которых наказывают.
533. Есть иные, которых только исправляют.
534. Первые подлежат силе закона, другие — власти оного; те извергаются из общества, сии, напротив того, приводятся жить по учрежденным в обществе правилам.
535. Вещи, ко благочинию принадлежащие суть такие, кои всякий час случиться могут и в коих обыкновенно дело идет о малом чем: итак, не надлежит тут быть пространным судебным обрядам.
536. Полиция беспрестанно занята подробностями или мелочами: посему дела, которых исследование требует очень долгого времени, не свойственны рассматриванию и разбору сего правления. Во многих местах дела по прошествии известного означенного числа дней отсылаются в те судебные правительства, к которым оные принадлежат.
537. Действия полиции должны быть нимало не медлительны; и оные чинятся над вещьми, всякий день сызнова случающимися. И так великие наказания тут не властны; и великие примеры не для сего правления сделаны.
538. Более нужны оному уставы, нежели законы.
539. Люди, от оного зависящие, всегда находятся в глазах градского начальства; и мудрые установления о благочинии препятствуют им впадать в большие преступления.
540. Чего для не надобно смешивать великого нарушения законов с простым нарушением установленного благочиния: сих вещей в одном ряду ставить не должно.
541. Отсюда следует, например, что поступок некоего султана, указавшего посадить на кол хлебника, пойманного в обмане, есть поступок тирана, не знающего быть инако правосудными, как переходя меру самого правосудия.
542. Весьма потребно те случаи, в которых надлежит наказывать, от тех отделять, в коих только исправлять надобно.
543. Не довольно того, чтоб узнать непорядки и выдумать способы для отвращения их; надлежит еще сверх того не дремлющим оком смотреть, чтобы способы сии были при встречающихся случаях самым делом исполняемы.
544. И сия то часть задачи, к решению здесь предлагаемой, во многих землях совсем пренебрежена; однако ж без нее и другие части цели, если так сказать можно, составляющей правление всего Государства, придут в беспорядок.
545. С уставами сея части точно то же случилося, что со множеством домов, город составляющих, которым земельного чертежа прежде начатия их строения не сделано. В таком городе, когда он начинает строиться, всяк занимает место, которое ему лучше понравилося, несмотря нимало ни на правильность, ни на пространство занимаемого им места; а оттуда выходит куча зданий, которую в правильный порядок привести едва могут целых веков старания и рачительное смотрение. Тому же неустройству подвержены и законы о сохранении благочиния.
546. По мере нужд число оных учреждений возрастает; но привести их в порядок таким образом, чтобы безо всяких затруднений они могли быть всегда по-надлежащему исполняемы, будет самое искусство в рассуждении сея отрасли законов.
547. Сии учреждения разделить надлежит на два рода.
548. Первый содержит в себе полицию градскую;
549. Вторый — полицию земскую.
550. Сие последнее не имеет ни предлога, ни пространства, равного первому.
551. В сих частях должно прилагать тщание о нижеследующем.
552. 1) Чтобы ничего не дозволять, что может смутить отправление службы Божией, творимой в местах, к тому определенных, и чтоб порядок и приличное благолепие были гражданами наблюдаемы при крестных ходах и тому подобных обрядах.
553. 2) Целомудрие нравов есть вторым предлогом сохранения благочиния и заключает в себе все нужное ко стеснению роскоши, к отвращению пьянства, ко пресечению запрещенных игр, пристойное учреждение об общих банях или мыльнях и о позорищах[59], чтоб воздержать своевольство людей, худую жизнь ведущих, и чтоб изгнать из общества обольщающих народ под именем волшебников, прорицателей, предзнаменователей и других подобных обманщиков.
554. 3) Здоровье — третий предмет Полиции, и обязует распространить свое тщание на безвредность воздуха, на чистоту улиц, рек, колодезей и других водных источников, на качество съестных и питейных припасов, наконец, на болезни, как в народе размножающиеся, так и на прилипчивые.
555. 4) Бдение о сохранении всякого рода жит и тогда, когда они еще не сняты с кореня, соблюдение скота, лугов для их паствы, рыбных ловель и проч. Предписывать должно общие правила о сих вещах по приличию обстоятельств, и какие в том иметь надобно для предосторожности.
556. 5) Безопасность и твердость зданий, и правила к наблюдению в сем случае, потребные для разных художников и мастеровых, от которых твердость здания зависит; содержание мостовой; благолепие и украшение городов; свободный проход и проезд по улицам; общий извоз; постоялые дворы и проч.
557. 6) Спокойство народное требует, чтобы предупреждены были внезапные случаи и другие приключения, как-то: пожары, воровство и проч. И так предписываются для сохранения сего спокойства известные правила, например, гасить огонь в положенные часы; запирать ворота в домах; бродяг и людей, никакого вида о себе не имеющих, заставляют работать или высылают из города. Запрещают носить оружие людям, к тому не имеющим права, и проч. Запрещают недозволенные сходбища или собрания, разноску и раздачу писем возмутительных или поносительных.
По окончании дня стараются соблюсти спокойство и безопасность в городе и в ночное время, освещают улицы и проч.
558. 7) Установляют верный и одинаковый вес и меру, и препятствуют, чтоб никакого обмана не было чинено.
559. 
Наемные слуги и поденные работники составляют также предлог сего правления, как для содержания их в своей должности, так и для того, чтоб они должную себе плату верно получали от тех, кои их нанимают.
560. 9) Наконец, нищие, а наипаче нищие-больные привлекают попечение сего правления к себе, во-первых, в том, чтоб заставить работать просящих милостыни, которые руками и ногами своими владеют, а при том, чтобы дать надежное пропитание и лечение нищим немощным.
561. Как установление сего правления: намерение и конец есть хороший порядок и благочиние вообще в гражданском сожитии, то отсюда явствует, что каждый член общества, какого бы чина и состояния он ни был, зависит от сего правления.
562. Где пределы власти полицейской кончатся, тут начинается власть правосудия гражданского.
563. Например. Полиция берет под стражу вора или преступника; она делает ему допрос; однако произведение дела его препоручает тому судебному месту, к которому его дело принадлежит.
564. Изо всего выше писанного явствует, что сему правлению не надлежит налагать на людей тяжких наказаний; довольно для обуздания особ и содержания в порядке дел, оному порученных, чтоб оного наказания состояли в исправлениях, пенях денежных и других наказаниях, наносящих стыд и поношение на поступающих худо и бесчинно, и удерживающих в почтении сию часть правительства, и в повиновении оному всех прочих сограждан.
565. В судебных местах есть правило, чтоб не судить ни о каких других вещах, кроме представленных в оные надлежащим порядком к суду.
566. Напротив того, Полиция открывает преступления, оставляя в прочем судить дела другим правительствам, и отсылает им оные.
Екатерина
ДОПОЛНЕНИЕ К БОЛЬШОМУ НАКАЗУ
Глава XXII
567. О расходах, доходах и о государственном оных управлении, сиречь о государственном строительстве, инако камерным[60] правлением нарицаемом.
568. Всяк должен здесь самому себе сказать: я человек; ничего, чему подвержено человечество, я чуждым себе не почитаю.
569. Итак: 1) Человека не должно и не можно никогда позабывать.
570. 2) Мало в свете человеком делается, что бы не для человека же было, и большею частию все вещи чрез него же делаются.
571. Первое из сих двух последних изречение по достоинству требует всякого возможного примечания и внимания.
572. Второе — много благодарности и искреннего к трудящимся благоволения.
573. Человек, кто бы он ни был: владелец или земледелатель; рукодельник или торговец; праздный хлебоядец или прилежанием и рачением своим подающий к тому способы; управляющий или управляемый,— все есть человек: сие одно слово подает уже совершенное изображение всех нужд и всех средств к удовольствованию оных.
574. Сколь больше нужд есть еще великому множеству людей, общежитием в государстве соединенных.
575. Вот что называется государственные надобности, из коих истекают государственные издержки и кои состоят в следующем.
576. Сохранение целости государства: 1) Содержанием обороны, сиречь войск сухопутных и морских, крепостей, артиллерии или огнестрелия, и всего, что к тому принадлежит.
577. 3) Соблюдением внутреннего порядка, спокойства и безопасности всякого особенно и всех вообще; содержанием людей для отправления правосудия, благочиния и надзирания над разными установлениями, служащими к общей пользе.
578. 4) Предприятиями, касающимися до пользы общей. К сему относится строение городов, дорог, делание каналов, то есть прокопов, чищение рек, учреждение училищ, больниц и прочие бесчисленные предлоги, коих в подробности здесь описывать краткость сего сочинения не дозволяет.
579. 5) Благопристойность требует, чтоб довольство и великолепие окружали престол, аки источник благоденствия обществу, от которого истекают награждения, ободрения и милости. На все сие расходы нужны и полезны.
580. Сделав краткое описание государственным издержкам, надлежит говорить о доходах государственных и о тех средствах, которыми те сборы сделать можно сносными.
581. Подати суть, как выше показано, дань, которую каждый гражданин платит для сохранения своего собственного благосостояния, спокойствия, жизни и имения.
582. Но — 1) На какие предлоги налагать подати?
583. 2) Как их учинить легчайшими для народа?
584. 3) Как уменьшить издержки при сборах?
585. 4) Как сделать доходы верными?
586. 5) Как оными управлять?
587. Сии вопросы суть те, которые решить весьма нужно, хотя весьма трудно.
588. На 1) Считают пять предлогов, на которые обыкновенно делается накладка: а) лица; б) имения; в) произрастения домашние, употребляемые людьми; г) товары отвозные и привозные; д) действия.
589. На 2) Легчайшими подати почитают те, кои суть добровольны и от принуждений отделяемы, которые более касаются до всех вообще государственных жителей, и умножаются по мере роскоши всякого.
590. Но дабы елико возможно сделать накладки подданным не столь чувствительными, надлежит при том хранить всегдашним правилом, чтоб во всех случаях избегать монополии, то есть не давать, исключая всех прочих, одному промышлять тем или другим.
591. На 3). Уменьшение издержек при сборах требует подробного рассуждения о мелочах и о выключении из числа оных всего того, что иногда причиняет издержки ненужные.
592. На 4). Чем народ будет достаточнее[61], тем будет в состоянии платить вернее.
593. Можно здесь упомянуть, что вообще есть подати, кои по естеству своему подвержены многим трудностям и некоторым неудобствам, для отвращения коих способы найти должно; другие, кои, за исключением издержек, при оных употребляемых, суть весьма маловажны.
594. Также подлежит и то испытанию, отчего в иных местах бывают недоимки?
595. Оттого ли, что там меньше обращается денег, нежели в других местах?
596. Или оттого, что тягостен делается отвоз избытков;
597. Что искусств и рукоделий там еще довольно не находится;
598. Или что народу там мало средств к обогащению себя;
599. Или то от лени, либо от излишнего, противу других, удручения происходит?
600. Следует на 5) говорить о государственном сборов управлении, или экономии, что инако камерным называется правлением. Но МЫ все сие разумеем под именем государственного строительства.
601. Показано выше, что считают пять предлогов доходам: но налоги в государстве суть, как парусы на корабле — для безопасного оному надежным путем течения и приведения к намереваемому пристанищу, а не для обременения беспрестанного по морю плавания, и, наконец, для гибельного в пучине погружения.
602. Кто о строительстве по деньгам рассуждает, тот видит только окончательный оного исход, а начальных оснований не понимает. Но рассматривающий прилежно все дела сего околичности и вникающий в самый нутр оного сыщет и начальное основание, и предмет, и средства действий, самонужнейших для государства.
603. Какие ж начальные основания, крепостию своею содержащие сие строительство? Не иные подлинно, как люди.
604. Отсюда следует, что настоит нужда 1) ободрить размножение народа, чтоб великое число людей было в государстве.
605. 2) Употребить оных в пользу, сколько к чему довольно по количеству людей и пространству земель; способствовать и вспомоществовать разным искусствам и званиям по мере различных степеней надобности их и пользы.
606. Здесь земледелие, само собою, занимает первое место. Ибо оно одно, питая людей, может их привести в такое состояние, чтоб у них и все прочее было. Без земледелия не будет первых веществ на потребу рукоделиям и ремеслам.
607. Должность строительства есть найти средства ободрить владетелей: 1) чтоб они пользовались добротою земель всякого рода, какое бы их употребление ни было и какие бы произведения оные ни приносили; 2) чтоб старались о растении и размножении плодов, лесов, дерев и всех прочих растений, поверехность земли покрывающих; 3) чтоб распложали животных всякого рода и всякого вида ползущих по земле и парящих по воздуху, которые служат к удобрению земли, и которым она взаимно дает пищу; 4) чтоб в пользу свою употребляли металлы или крушцы, соли, камни и прочие минералы внутрь земли крыющиеся, и трудами нашими из недр ее извлекаемые; 5) также и рыбы и вообще все, что ни находится в водах.
608. Вот основание и корень торговли. Чрез торговлю все сии вещи приходят в обращение внутри государства или отвозятся в чужие страны.
609. Внутренняя торговля собственно не может торговлею назваться; она не что иное есть, как простое круговое обращение.
610. Прямая торговля есть та, посредством которой Государство достает себе из чужих земель нужные вещи, коих у себя не имеет, а лишние свои вне пределов отсылает.
611. Но вывоз и привоз товаров подлежат различным законам по различию их предлога.
612. Внешняя торговля не всегда бывает одинаковая.
613. Торговля, хорошо учрежденная и рачительно отправляемая, все животворит, все поддерживает: если она внешняя, и баланс, то есть перевес оной для нас выгоден; если же внутренняя, и круговое обращение никаких препятствий и уз, ее утесняющих, не находит, то в обоих случаях необходимо должна принести всеобщее и постоянное изобилие народу.
614. От чего родятся богатства; которые суть 1) естественные или приобретенные;
615. 2) Существенные или мысленные.
616. В числе естественных богатств можно класть природный ум жителей, который, получив просвещение и будучи ревностию поощрен и возвышен, может простертися далече и великими своими успехами принесть пользу Государству и частным людям немалую.
617. Земли, прилежно испытанные и рачительно обработанные, подают богатую жатву и обильный достаток всяких вещей нужных, полезных и приятных.
618. Богатства приобретенные суть те, которые происходят от рачения и прилежности, господствующей в ремеслах, рукоделиях, художествах и науках.
619. Ободрение много вспомоществует дальнейшему и совершеннейшему знанию и произвождению оных.
620. За приобретенное богатство еще надлежит почитать внутриудобность водяного хода по прокопанным нарочно для того рвам в местах, к судовому ходу без того не способных; извне распространение морской торговли, приращение сухопутной, облегчение и безопасность оные построением, восстановлением, содержанием в хорошем состоянии, и прочности больших дорог, мостов, и плотин.
621. Число вещей, сюда принадлежащих, столь велико, что здесь главнейшие только из них означаются; да и те еще всегда по нуждам и разным видам подвергаются перемене. Однако ж довольно сего, чтоб дать понятие о том, что МЫ под именем государственного строительства разумеем. Прочее оставляется рассуждению тех, кои к исполнению сей важной части приступят, чтобы во глубину оные вникнули.
622. Богатства в государстве суть еще иные существенные, иные мысленные.
623. Существенные суть или недвижимые, или движимые.
624. Оные принадлежат либо Государю, либо частному человеку.
625. Богатства Государевы суть или просто владельческие, поелику некоторые известные земли или вещи ему как частному некоему помещику и господину принадлежат; или как богатства Самодержца, владычествующего по сему Богом данному званию над всем тем, что общенародную казну составляет.
626. Частных людей богатства суть те, коими они владеют как граждане, которых имения суть основанием существенных государства богатств двумя способами: 1) произведениями всякого рода, вступающими от них в торговлю и в круговое обращение; 2) налогами, которые частный человек уплатить инако не может, как посредством сих же самих произведений.
627. Богатства существенные, состоящие в доходах, суть или непременные ,или случайные; и оные принадлежат так, как и земли, либо Государю, либо и человеку частному.
628. Доходы, принадлежащие Государю, суть также двоякого рода: или как частного некоего владельца, или как державы правителя.
629. Государь первыми владеет сам собою.
630. Но поелику Самодержец, счисляет он: 1) все доходы имений государственных во всецелом их объятии; 2) налоги на то, чем другие владеют.
631. Сего последнего дохода благоразумный Самодержец никогда без крайнего соболезнования не умножает и, делая то, прилежно смотрит, чтоб учреждение налогов чинимо было по мере имущества подданных, чтоб не превосходило меры их возможности в рассуждении их имения и чтобы не обременяло граждан больше, нежели естественно им поднять и по справедливости от них требовать можно.
632. Надлежит, чтобы при сборах столько же точность, сколько умеренность и человеколюбие были наблюдаемы.
633. Приметим здесь, что золото и серебро, которые суть попеременно товары и знаки, представляющие все то, что в мену употребить можно, достаются или из рудокопных ям, или чрез торговлю.
634. Золото и серебро приемлется в рассуждение либо как первое простое вещество, либо как вещь, искусством выработанная.
635. Товары и всякое движимое имение суть часто предлогом внутреннего кругового обращения и торговли, с иностранными государствами производимой.
636. И в сем случае, а особливо в последнем, весьма нужно испытать, первое ли простое вещество и совершенная отделка вместе, или одно что-нибудь из них производится нашим народом.
637. Мысленными богатствами могут чрезвычайно умножиться богатства существенные.
638. Оные основаны на кредите или доверенности, то есть на впечатленном и принятом мнении, что платят верно и что в состоянии уплатить.
639. Кредит или доверенность может быть или целого народа, которая видна в банках и в обращении некоторых вещей, от правительства хорошими распоряжениями силу в доверенности получивших, или доверенность людей частных, и то либо раздельно, либо совокупно.
640. Раздельно могут они добросовестием своим, честным поведением и дальновидными намерениями сделаться банкирами не только одного государства, но и всего света.
641. Совокупно могут они сойтись в большие и малые собрания, в купеческие общества; и тогда личная доверенность умножает доверенность общенародную.
642. Но выгоды от богатств естественных и приобретенных, существенных и мысленных не вмещаются в пределах времени настоящего; они распростираются и на будущее, приуготовляя в нужде надежные способы ко умножению дохода, сии составляют также отрасль государственную строительства.
643. С сими способами то же бывает, что и с доверенностию: разумное употребление размножает оные, а злоупотребление истребляет.
644. Не хорошо ни то, когда их вовсе не ведают, ни другое, когда к ним прибегают беспрестанно. Надобно их искать так, будто бы без них обойтися нельзя было; не должно, напротив того, ими пользоваться, как только в существенной нужде; и с такою же осторожностию щадить их надлежит, будто бы впредь невозможно было сыскать других новых.
645. И к сей-то разумной бережливости ведут нас истинные начальные основания государственного строительства.
646. Общее государственное строительство разделяется на политическое и хозяйское.
647. Политическое объемлет всецелость народа и вещей, рассуждение о состоянии всех людей, о звании и упражнениях их.
648. Всецелость вещей требует хорошо знать каждую из них в подробности и вообще, чтоб можно было судить о взаимном их между собою отношении, и сделать их всех вместе полезными обществу.
649. Хозяйское строительство имеет следующие предлоги. В рассуждении начальных оснований строительства надлежит хранить безвредными источники оного, сделать их, если можно, обильнейшими и почерпать из них, не приводя в скудость и не иссушая их.
650. В рассуждении богатств, надобно в добром состоянии содержать земли и стараться приводить в лучшее.
651. Защищать права, собирать доходы так, чтоб при сборах ничего не пропадало, что в государственную казну войти должно.
652. А при расходах, чтобы каждая часть сборов употреблялась на определенные ей издержки.
653. Чтобы все расходы, если можно, не превышали доходов.
654. И чтобы счеты всегда были в порядке и ясными утверждены доказательствами.
655. Изо всего МНОЮ здесь сказанного о государственном строительстве видно, что разделение самое простое и самое естественное, что собрание и связь понятий, всякому ясных и всем общих, ведут ко прямому определению слова, столь для всего общества важного; что в сей главе все части входят одна в другую по приличному их между собою отношению; что нет из них ни одной, которая бы от прочих не зависела; и что только одно всех сих частей сопряжение может составить, укрепить и в веки продлить безопасность Государства, благосостояние народа и славу Самодержца.
Екатерина
ПАМЯТНАЯ ЗАМЕТКА О «НАКАЗЕ»
В первые три года царствования моего, усматривая из прошений, мне подаваемых, из сенатских и разных коллегий дел, из сенаторских рассуждений и прочих многих людей разговоров неединообразные, ни об единой вещи, установленные правила, законы же, по временам сделанные, соответствующие сему умов расположению, многим казались законами противоречащими; и требовали, и желали, дабы законодательство было приведено в лучший порядок. Из сего, у себя на уме я вывела заключение, что образ мыслей вообще, да и самый гражданский закон не может получить поправления инако, как установлением полезных для всех в империи живущих и для всех вещей вообще правил, мною писанных и утвержденных. И для того я начала читать [разные сочинения] и потом писать Наказ Комиссии Уложения, и читала я и писала два года, не говоря ни слова полтора года, следуя единственно уму и сердцу своему, с ревностнейшим желанием пользы, чести и счастия, и с желанием довести империю до высшей степени благополучия всякого рода, людей и вещей, вообще всех и каждого особенно. Преуспев по мнению в сей работе довольно, я начала казать по частям, всякому по его вкусу, статьи, мною заготовленные, людям разным, и между прочим князю Орлову[62] и графу Никите Панину[63]. Сей последний мне сказал:
«Се sont des axiomes à renverser des murailles»[64]. Князь Орлов цены не ставил моей работе и требовал часто тому или другому показать, но я более листа одного или другого не показывала вдруг. Наконец, подготовив манифест о созыве депутатов со всей империи, дабы лучше опознать каждой округи состояние, съехались оные к Москве в 1767 году, где, быв в Коломенском дворце, назначила я разных персон, вельми разномыслящих, дабы выслушать заготовленный Наказ Комиссии Уложения. Тут при каждой статье родились прения. Я дала им волю чернить и вымарать все, что хотели. Они более половины того, что написано мною было, помарали, и остался Наказ Уложения, яко напечатан, и я запретила на оного инако взирать, как единственно он есть: то есть правила, на которых основать можно мнение, но не яко закон, и для того по делам не выписывать яко закон, но мнение основать на оном дозволено.
Комиссия Уложения, быв в собрании, подала мне свет и сведения о всей империи, с кем дело имеем и о ком пещися должно. Она все части закона собрала и по материям разобрала, и более того бы сделала, ежели бы Турецкая война не началась[65]. Тогда распущены были депутаты, и военные поехали в армию.
Наказ Комиссии Уложения ввел единство в правила и в рассуждения не в пример более прежнего, и стали многие о цветах судить по цветам, а не яко слепые о цветах. По крайней мере, стали знать волю законодателя и по оной поступать.
Екатерина II. О величии России. М., 2003. С. 72—156
[1] Государственные правительства (здесь) – государственные учреждения.[2] Правительствующий сенат – высшее государственное учреждение в России в 1711-1917 гг. В XVIII в. являлся высшим (одним из высших) учреждений управления и суда, в XIX – начале ХХ вв. был высшим органом суда контроля над законностью в государственном управлении.[3] Лакедемоняне – древние спартанцы.[4] Коллегии – центральные государственные учреждения, существовавшие с 1718-1719 гг. до 1780-х гг. (большинство) или 1-й трети XIX в. Должны были принимать решения коллегиально.[5] Подсолнечная – Земля.[6] Проести – вероятно, расходы.[7] Константин I Великий (около 272-337) – римский государственный деятель, старший сын императора Запада Констанция Хлора. В 306-308 гг. младший император (цезарь), с 308 г. старший император (август), первоначально управлял Галлией, Британией и Германией, в результате побед в междоусобных войнах с 324 был единоличным правителем империи. Объявил христианство её государственной религией, перенёс столицу в Константинополь.[8] Послушествование – свидетельство.[9] Преторы – должностные лица Римской республики. Занимались главным образом отправлением суда по гражданским делам, а также при необходимости замещали консулов, за которыми непосредственно следовали по старшинству.[10] Приклепный иск – иск, основанный на клевете.[11] Уреченное – определённое.[12] Вероятно, имеется в виду уголовный розыск.[13] ефимок (от «иоахимсталер») – русское название западноевропейских серебряных монет высокой пробы весом 28-32 г, которые в XVI-XVII вв. использовались как платёжное средство и сырьё для чеканки российских монет и изготовления ювелирных изделий из-за отсутствия добычи серебра в Московской Руси.[14] Чиноначальства –должности.[15] Т.е. надёжность, доверие к ним.[16] Екатерина II едва ли не впервые в России провозгласила принцип презумпции невиновности.[17] Тварь (здесь) – творение (бога).[18] Елизавета Петровна (1709-1761) – дочь Петра I и Екатерины I (родилась до брака родителей), всероссийская императрица (правящая) с 1741 г. Путём дворцового переворота свергла внука двоюродной сестры Ивана VI . Отменила смертную казнь за общие преступления. В его царствование имело место дальнейшее усиление крепостного права, создание Московского университета, участие России в австрийских интересах в Семилетней войне.[19] Вдруг (здесь) – одновременно.[20] Происшествие (здесь) – происхождение.[21] Стрегомая – охраняемая.[22] Лицеимство – лишение свободы.[23] Т.е. обанкротившихся торговцев.[24] Неустойка в слове – невыполнение обязательств.[25] Подданные (здесь) – крепостные.[26] Т.е. в России присутствуют все возможные причины желательности роста населения.[27] Оранных – обработанных (от орать – пахать).[28] Гай Юлий Цезарь (100 или 102 – 44 до н.э.), римский военачальник, политик и писатель, великий понтифик с 63 до н.э., претор 62 г., наместник Дальней Испании (61-60), консул 59 г., наместник Галлии (58-49, завоевал Трансальпийскую Галлию), диктатор с 49 г., один из основателей Римской империи. Ввёл юлианский календарь.[29] Октавиан Август (63 до н.э. – 14 н.э.) – римский государственный деятель, консул 43, 33, 30, 27, 5, 2 гг. до н.э., триумвир (43-33 (фактически 31) до н.э., управлял западной частью государства), император с 31 г. до н.э., цензор 29 г. до н.э. Прекратил гражданские войны. Основатель Римской империи.[30] Канадских индейцев.[31] Цитата принадлежит барону Шарлю де Монтескьё (1689-1755) – французскому юристу и философу, президенту Бордосского парламента (1716-1726). Он развивал идеи Просвещения, был сторонником частной собственности, свободы, конституционной монархии, обосновал теорию разделения властей в её современном виде.[32] Четверик – русская мера объёма сыпучих тел, использовавшаяся в XV-XX вв. и равная (в XIX-XX вв.) примерно 26 л. Существовал также малый четверик, равнявшийся трети от обыкновенного.[33] Сарацинское пшено – рис.[34] Махины – машины.[35] Солон (между 640 и 635 – ок. 559 до н.э.) – афинский государственный деятель. Он отменил долговое рабство, уменьшил влияние аристократии, ввёл участие всех граждан в политических делах, установив при этом различные права в зависимости от состоятельности, значительно улучшил правосудие, ввёл передачу имущества по завещанию и др. В результате его реформ сложился полис классического типа, т.е. свободная община-государство частных собственников.[36] Откуп – система сбора налогов и других обязательных платежей, при которой государство за определённую плату передаёт право их сбора частным лицам (откупщикам). Особенно часто использовался в случаях государственной монополии на продажу некоторых товаров, а также для взимания таможенных пошлин.[37] Речь идёт о бумажных деньгах.[38] Монтескьё (см. прим. 31).[39] Гонорий (384-423) – западно-римский император с 395. В его царствование варвары захватили Британию, Испанию, часть Галлии, готы разграбили Рим (410). Запретил гладиаторские бои.[40] Феодосий I Великий (346-395) – римский военачальник, император с 379 (до 394 правил на Востоке, затем во всей империи), отец Гонория. Объявил основанное на «никейском» символе веры христианство государственной религией империи, запретил языческие культы, в т.ч. Олимпийские игры, одержал ряд побед над сарматами, готами и в междоусобных войнах. [41] Феофил (813-842) – византийский император с 829. Придерживался «иконоборчества», потерпел ряд поражений от арабов.[42] Феодора (ок. 815-867) – византийская императрица, жена Феофила (с 831), правительница при малолетнем сыне Михаиле III (842-856). Восстановила иконопочитание, начала преследование иконоборцев, усилила борьбу с еретиками. В её правление был одержан ряд побед над арабами и болгарами. Вскоре после отстранения от правления насильно пострижена в монахини. [43] Гой – Гоа.[44] Родияне – родоссцы.[45] Ксенофонт (V-IV вв. до н.э.) – греческий историк, военачальник, и писатель. Родился в Афинах, но эмигрировал из-за несогласия с их демократическим строем. В составе спартанских войн воевал с персами (руководил отступлением греческого корпуса от Евфрата до Эгейского моря) и с др. греческими полисами. Автор дошедших до нас (что свидетельствует об их необычайной популярности)исторических и художественно-философских произведений.[46] Платон (428 или 427 – 348 или 347 до н.э.) – греческий философ и политический мыслитель, сторонник аристократического государственного строя.[47] Великая хартия (грамота) вольностей – закон, изданный в 1215 королём Англии Иоанном Безземельным по требованию восставших баронов. Закрепила переход дворянских земель по наследству, запретила взимание налогов без согласия парламента (кроме некоторых исключительных случаев), подтверждала привилегии городов, запрещала уголовные наказания, не основанные на законе и судебном приговоре, требовала соразмерности деяния и наказания, устанавливала подчинение закону королевских чиновников, устанавливала свободу выезда за границу и др. Некоторые её статьи считаются частью конституции Соединённого королевства.[48] Крепость (здесь) – свидетельство о праве собственности на недвижимость.[49] Утверждали за ними (здесь) – передавали им родительское имущество.[50] Имеется в виду Соборное уложение 1649.[51] Поколение (здесь) – семья.[52] Воровские деньги – фальшивые деньги.[53] По слуху – на основании слухов.[54] Мануил Комнин (1118-1180) – византийский император с 1143. Завовевал Боснию и Далмацию, установил византийский протекторат над Венгрией и Иерусалимским королевством, с переменным успехом действовал против сельджуков, безуспешно пытался завоевать Южную Италию и Египет. Укреплял служилое землевладение, развивал откупную систему.[55] Протестатор – очевидно, искажённое название одной из высших должностей Византии.[56] Фёдор II Ласкарь (1221-1258) – никейский император с 1254. Страдал от неизвестной тяжёлой болезни, якобы вызванной колдовством.[57] 1-я Цинь (221 до н.э. – 206 н.э) и Сунь (960-1269) – периоды в истории Китая Цинь – название династии, Сунь – страны).[58] Екатерина II Алексеевна (1729-1796) – по происхождению принцесса Анхальт-Цербстская, в 1745-1762 жена всероссийского императора (с 1761) Петра III. Свергла его путём дворцового переворота, с 1762 правящая всероссийская императрица. Проводила политику «просвещённого абсолютизма», стремилась по возможности учитывать интересы и желания подданных. В её царствование дворяне и верхушка горожан окончательно получили гражданскую свободу, дворянские земли стали неприкосновенной частной собственностью, крепостное право крестьян достигло пика. Возникший в начале XVIII в. культурный раскол русского народа приобрёл ещё и правовую основу: верхи и низы стали жить по совершенно разным законам. Были выиграны 2 войны с Турцией, по итогам которых Россия присоединила Северное Причерноморье, включая последний осколок Золотой орды – Крымское ханство. В ходе разделов Польши в состав России вошли Курляндия, Литва, Белоруссия, большая часть Правобережной Украины. Началось освоение Аляски. Экономика и культура также развивались успешно. Было разрешено создавать мануфактуры, не испрашивая санкции властей, недворянам было запрещено покупать к мануфактурам крестьян.[59] Позорище – зрелище.[60] Камерное (здесь) – финансовое.[61] Достаточнее (здесь) – состоятельнее.[62] Орлов Григорий Григорьевич (1734-1783) – гр. (с 1762), кн. (с 1772), сын новгородского губернатора, гвардейский офицер, любовник Екатерины II, активный участник государственного переворота 1762, генерал-аншеф (1764), генерал-фельдцейхмейстер (с 1765), президент Вольного экономического общества. В 1772 успешно боролся с эпидемией чумы в Москве.[63] Панин Никита Иванович, гр. (1718-1783) – государственный деятель, посланник в Дании (1747-1748) и Швеции (1748-1760), воспитатель великого князя Павла Петровича (будущего императора, 1760-1773), участник государственного переворота 1762, стремился возвести на престол Павла при регентстве Екатерины, старший член коллегии иностранных дел (с 1763). В 1762 г. предложил создать на основе Сената министерства и ввести обязательную скрепу министрами императорских указов, что оценивается некоторыми исследователями как конституционный проект. В качестве главы дипломатии добивался союза с Пруссией (успешно) и Великобританией (безуспешно).[64] Это аксиомы, способные разрушать стены (фр.).[65] Имеется в виду русско-турецкая война 1768-1774 гг.
30 июля (10 августа) 1767 г. в Москве начала работу Уложенная комиссия, которой Екатерина II представила «Наказ» — трактат философско-юридического характера, излагавший взгляды императрицы на будущее законодательство и устройство России. В этот же день «Наказ» был издан в качестве руководства для депутатов Комиссии по разработке нового Уложения взамен «Соборного уложения» 1649 г. В «Наказе» впервые в истории России были сформулированы принципы правовой политики и правовой системы.
В 1764-1765 гг. императрица, используя идеи и советы мыслителей европейского Просвещения, работала над составлением «Наказа». В его основу были положены знаменитый трактат французского мыслителя Шарля Луи де Монтескьё «О духе законов» и популярное в то время сочинение итальянского криминалиста Чезаре Беккариа «О преступлениях и наказаниях». «Наказ» Екатерины II состоял из 22 глав и 655 статей, вступления, заключения и двух дополнений, и был посвящён государственному, гражданскому и уголовному праву и суду.
«Наказ» отмечал необходимость крепкой самодержавной власти, «…так как никакая другая власть на таком пространстве не может действовать и была бы не только вредна, но прямо разорительна для граждан», и предполагал равенство граждан перед законом и «вольность» их в пределах законности. Гарантией от превращения неограниченной монархии в тиранию могли бы служить органы управления, стоящие между народом и верховной властью, которые также должны были действовать на основе законности. «Наказ» отвергал пытки, ограничивал применение смертной казни и предлагал отделить судебную власть от исполнительной.
«Наказ» неоднократно исправлялся самой императрицей, особенно в той части, где говорилось о крестьянах, и откуда были изъяты упоминания об ограничении крепостного права. Однако на заседании Комиссии об уложении при обсуждении крестьянского вопроса некоторые депутаты критиковали крепостные порядки и выдвигали предложения об ограничении крепостного права, о передаче части земли в собственность крестьянам, об ограничении повинностей и даже об изъятии крестьян из-под власти помещиков. Всё это вызвало резкий отпор со стороны помещиков.
В итоге члены Комиссии оказались не готовы воспринять принципы, изложенные в «Наказе». Под предлогом начала войны с Турцией общее собрание Комиссии было закрыто в январе 1769 г. Сама Уложенная комиссия была официально распущена императрицей в декабре 1774 г.
Спустя столетие известный русский историк В. О. Ключевский писал по поводу сочинения российской императрицы: «Несмотря на возражения и сокращения, Екатерина осталась очень довольна своим произведением как своей политической исповедью. Она писала ещё до появления его в печати, что сказала в нём всё, опорожнила весь свой мешок и во всю жизнь не скажет более ни слова, что все видевшие её работу единодушно говорят, что это верх совершенства…».
Лит.: Иванов П. В. К вопросу о социально-политической направленности «Наказа» Екатерины II // Учёные записки Курского педагогического института. 1954. № 3; Дитятин И. И. Екатерининская комиссия 1767 г. «О сочинении проекта нового уложения». Ростов-на-Дону, 1905; Зотов В. Д. Императрица Екатерина и её «Наказ» // Вестник Российского университета дружбы народов. Сер.: Политология. 2000. № 2. С. 21-32; Ключевский В. О. Происхождение, составление и источники Наказа. Цензура и критика Наказа. Содержание Наказа. Мысль Наказа // Курс русской истории. Лекция 77. М., 1990; Тарановский Ф. В. Политическая доктрина в Наказе императрицы Екатерины II // Сб. статей по истории права, посвящённый М. Ф. Владимирскому-Буданову. Киев, 1904.
См. также в Президентской библиотеке:
Екатерина II. Наказ Комиссии о составлении проекта нового уложения, данный комиссии о сочинении проекта нового уложения, с принадлежащими к тому приложениями. М., 1767;
Поленов Д. В. Исторические сведения о Екатерининской комиссии для сочинения проекта нового Уложения. СПб., 1869. Ч. 1;
Поленов Д. В. Исторические сведения о Екатерининской комиссии для сочинения проекта нового Уложения. СПб., 1871. Ч. 2;
Поленов Д. В. Исторические сведения о Екатерининской комиссии для сочинения проекта нового Уложения. СПб., 1875. Ч. 3.
Екатерина Великая с текстом «Наказа» в руках
У этого термина существуют и другие значения, см. Наказ (значения).
«Наказ» Екатерины II — концепция просвещённого абсолютизма, изложенная Екатериной II в качестве наставления для кодификационной (Уложенной) комиссии. В «Наказе», первоначально состоящем из 506 статей, были сформулированы основные принципы политики и правовой системы.
«Наказ» является не только важным правовым документом XVIII столетия, но и типичным философским трудом эпохи «просвещённой монархии».
Содержание
- 1 Причины создания «Наказа»
- 2 Источники «Наказа»
- 3 Содержание
- 3.1 Монархия — идеальная форма правления
- 3.2 Понятие свободы
- 3.3 Сословная структура общества
- 3.4 Закон — главный инструмент управления
- 3.5 Финансы и бюджет
- 3.6 Уголовное право
- 3.7 Юридическая техника
- 4 Значение «Наказа»
- 5 Ссылки
- 6 Литература
- 7 См. также
Причины создания «Наказа»
Письмо и автограф Екатерины Великой
Манифестом от 14 декабря 1766 года Екатерина II объявила созыв депутатов для работы в Уложенной комиссии. Цель состояла в разработке нового свода законов, который был призван заменить Соборное Уложение 1649 года.
Несмотря на громадное количество нормативно-правовых актов, созданных за предшествующие годы, ситуация в правовой сфере была сложной. На территории Российской империи действовали противоречащие друг другу указы, уставы и манифесты. Более того — кроме Соборного Уложения, в России не было единого свода законов.
Ещё в эпоху правления Елизаветы Петровны была сделана попытка наладить работу комиссии по составлению нового Уложения. Однако этим начинаниям помешала Семилетняя война.
Екатерина II, осознавая необходимость в законотворческой деятельности, не только объявила о созыве комиссии, но и написала для этой Комиссии свой «Наказ». В нём были изложены современные, прогрессивные принципы политики и правовой системы. Этим «Наказом» императрица направляла деятельность депутатов в нужное русло и, кроме того, декларативно подчёркивала свою приверженность идеям Дидро, Монтескье, Д`Аламбера и других просветителей.
- Фотография титульного листа «Наказа».
Источники «Наказа»
Титульный лист «Энциклопедии»
- Значительная часть текста (ок. 350 статей) заимствована из трактатов Шарля Монтескьё «О духе законов» и Чезаре Беккариа «О преступлениях и наказаниях».
- Остальные статьи являются компиляцией публикаций Дени Дидро и Жана Д`Аламбера из знаменитой «Энциклопедии».
Таким образом, Екатерина Великая всего лишь воспользовалась уже имеющимся материалом, что, однако, не умаляет значимости её произведения.
Содержание
Текст «Наказа» состоял из 22 глав и 655 статей.
- Гл. I—V (ст. 1-38) — Общие принципы устройства государства.
- Гл. VI—VII (ст. 39-79) — «О законах вообще» и «О законах подробно»: основы законодательной политики государства.
- Гл. VIII—IX (ст. 80-141) — Уголовное право и судопроизводство.
- Гл. X (ст.142-250) — Концепция уголовного права с точки зрения Чезаре Беккариа.
- Гл. XI—XVIII (ст. 251—438) — Сословная организация общества.
- Гл. XIX—XX (ст. 439—521) — Вопросы юридической техники.
В 1768 году текст «Наказа» был дополнен Гл. XXI, содержавшей основы административно-полицейского управления, и Гл. XXII — о регулировании финансовых вопросов.
Монархия — идеальная форма правления
«Наказ» обосновывал политические принципы абсолютистского государства: власть монарха, сословное деление общества. Эти признаки выводились из «естественного» права одних повелевать, а других — подчиняться. Екатерина, обосновывая эти постулаты, делала ссылки на русскую историю.
Монархия признавалась идеальной формой правления. Монарх объявлялся источником неограниченной власти: он консолидирует общество, создаёт и толкует законы.
Подразумевалось наличие и так называемой «власти средней», подчинённой монарху и помогающей ему управлять обществом. Это было некое подобие исполнительной власти, «правительства», которое исполняет свои функции «именем монарха». Роль монарха во взаимоотношении с «властями средними» — надзирать за их деятельностью.
Монарх обязан обладать не только управленческими талантами, но и проявлять «кроткость и снисходительность», стремиться обеспечить в обществе «блаженство каждого и всех». Никаких ограничений, кроме этических, для верховной монаршей власти «Наказ» не предусматривал.
По мнению императрицы, абсолютная власть существует не для того, чтобы отнять у людей свободу, а для того, чтобы направлять их действия на достижение благой цели.
Понятие свободы
Под свободой «Наказ» понимал «спокойствие духа», проистекающее от сознания собственной безопасности. Свобода — право делать то, что разрешено законом.
Общее понятие свободы ассоциировалось с политической, но не личной свободой.
Сословная структура общества
Сословная структура соотносилась с «естественным» делением общества на тех, кто по праву рождения может (и должен) повелевать и тех, кто призван с благодарностью принимать заботу правящего слоя. Помимо дворянства и «нижнего рода людей», то есть крестьян, существовал ещё и «средний род», то есть мещане. Отмена сословного неравенства в обществе, по мнению Екатерины, губительно и совершенно не подходит для русского народа.
Закон — главный инструмент управления
По примеру Фридриха Великого, Екатерина II желала видеть в подвластном ей государстве торжество Закона. Закон рассматривался ею, как главный инструмент государственного управления, который необходимо сообразовывать с «духом народа», иначе говоря, с менталитетом. Закон должен обеспечивать полное и сознательное выполнение.
Екатерина отмечала, что все сословия обязаны одинаково отвечать по уголовным преступлениям.
Финансы и бюджет
В Дополнении к «Наказу» 1768 года была проанализирована система финансового управления, перечислялись основные цели государства в этой сфере. Финансы должны были обеспечить «общую пользу» и «великолепие престола». Для решения этих задач требовалась правильная организация государственного бюджета.
Уголовное право
Касаясь уголовного права, Екатерина отмечала, что гораздо лучше предупредить преступление, нежели наказывать преступника.
В Наказе отмечалось, что нет необходимости наказывать голый умысел, не причинивший реального вреда обществу. Впервые в российском законодательстве была озвучена мысль о гуманистических целях наказания: об исправлении личности преступника. И только потом — о воспрепятствовании ему в дальнейшем причинять вред. Наказание, согласно «Наказу», должно быть неизбежным и соразмерным преступлению.
Юридическая техника
В Наказе была разработана юридическая техника, ранее не известная российскому праву, выработаны новые представления о системе законодательства:
- Законов нужно совсем немного, и они должны оставаться неизменными. Это в значительной степени делает жизнь общества более стабильной.
- Законы должны быть просты и чётки в своих формулировках. Все подданные должны понимать язык законодателей для успешного исполнения предписаний.
- Существует иерархия нормативных актов. Указы являются подзаконными актами, поэтому могут иметь ограниченный срок действия и быть отменёнными в зависимости от изменившейся обстановки.
Значение «Наказа»
«Наказ» Екатерины II стал основой для таких нормативных актов, как Жалованная грамота дворянству 1785 года, Жалованная грамота городам 1785 года, Устав благочиния 1782 года.
Нового Уложения Комиссия так и не создала: сказались и войны, которые вела Россия в 1770-е годы, и Пугачёвский бунт. Сыграла свою негативную роль и несогласованность действий представителей разных сословий: проявление корпоративных, сословных интересов затрудняло совместную кодификационную работу.
Однако «Наказ» был не только наставлением для депутатов. Это был тщательно разработанный философский труд человека, досконально знающего историю и все достижения современной правовой мысли.
Цитаты:
- Закон Христианский научает нас взаимно делать друг другу добро, сколько возможно.
- Россия есть Европейская держава.
- Пространное государство предполагает самодержавную власть в той особе, которая оным правит. Надлежит, чтобы скорость в решении дел, из дальних стран присылаемых, награждала медление, отдаленностию мест причиняемое. Всякое другое правление не только было бы России вредно, но и вконец разорительно.
- Равенство всех граждан состоит в том, чтобы все подвержены были тем же законам.
- Любовь к отечеству, стыд и страх поношения суть средства укротительные и могущие воздержать множество преступлений.
- Человека не должно и не можно никогда позабывать.
- Всякий человек имеет более попечения о своем собственном, нежели о том, что другому принадлежит; и никакого не прилагает старания о том, в чём опасаться может, что другой у него отымет.
Ссылки
- Текст «Наказа»
Литература
- Наказ Екатерины II // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона: В 86 томах (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- Исаев И.А. История государства и права России. — М., 2006.
- Под ред. Титова Ю. П. История государства и права России. — М., 2006.
- Томсинов В.А. Императрица Екатерина II (1729-1796) // Российские правоведы XVIII-XX веков: Очерки жизни и творчества. В 2-х томах. — Зерцало. — М., 2007. — Т. 1. — С. 63-89. — 672 с. — («Русское юридическое наследие»). — 1000 экз. — ISBN 978-5-8078-0144-9
См. также
- Грамота на права, вольности и преимущества благородного российского дворянства
Наказ Екатерины II для Уложенной комиссии – особый документ, составленный для работы Уложенной комиссии, которая в свою очередь должна была заниматься кодификацией законов империи. Императрица хорошо представляла, какую именно правовую систему она хочет «получить на выходе» и именно поэтому составила документ-подсказку для депутатов.
Екатерина Алексеевна II Великая (1762 -1796)
Гуманизм и просвещение в начале царствования Екатерины II
Екатерина II увлеклась идеями гуманизма и просвещения, которые были популярны в этот период времени в странах Европы и имели прямое отношение к Реформации.
Она, как и ее современники-монархи, желала править именно в духе Просвещенного абсолютизма, когда государь понимает всю меру собственной ответственности перед подданными без деления их на классы и сословия, то есть благоденствие этих самых подданных была главной задачей государя. В данной концепции также указывалось, что подданные должны были оценить такое поведение монарха и всячески поддерживать его реформы и начинания, а также активно участвовать в их проведении.
Естественно, императрица понимала, что в основе масштабных реформ должно лежать современное законодательство, а законы Российской империи, созданные еще в XVII веке, морально устарели. Количество законов в государстве было огромным, но единая система, как и правовая база для издания новых нормативно-правовых актов, отсутствовала. Единственным же «глобальным» правовым актом, действовавшим в России XVIII века, было Соборное Уложение за 1649 год (при Елизавете Петровне также созывались Уложенные комиссии для кодификации законов, но результаты работы были нулевыми).
Интересно. Абсолютизм как форма правления не соответствовала духу эпохи Просвещения. Уложенные комиссии играли определенную роль: они создавали иллюзию существования сословно-представительной монархии, что было выгодно Екатерине Алексеевне, так как она хотела славы «просвещенного государя».
«Наказ» Екатерины Второй
То, как Екатерина Великая понимала идеи Просвещенного абсолютизма отражено в «Наказе», изданном перед началом работы Уложенной комиссии 1767 года.
Источники «Наказа»
Этот документ, составленный Екатериной II, был компиляцией трудов и идей таких философов как Д’ Аламбер, Дидро, Монтескье и Беккариа, но при этом она учла реалии жизни в России XVIII века.
В конечном итоге основными источниками «Наказа» стали:
- «О духе законов» Ш. Л. Монтескье;
- «О преступлениях и наказаниях» Ч. Беккария;
- «Энциклопедия» Д’ Аламбер;
Структура документа
Документ был достаточно объемным. Он состоял из 22 глав и 655 статей. Основное содержание глав, их суть была следующей:
- общие принципы государственного устройства (с 1-ой по 5 главу);
- об определении термина «закон» и о принципах государственного законотворчества (с 6-ой по 7 главу);
- о системе судопроизводства, применении на практике уголовного права и о концепции уголовного права по Ч. Беккарию (с 8-й по 10-ю главу);
- о сословной организации общества и сословной политике (с 11-ой по 18 главу);
- о составлении законов, то есть о юридической технике (с 19-ой по 20 главу).
В 1768 году Екатерина Алексеевна дополнила «Наказ» еще двумя главами, в которых речь шла о:
- формировании административно-полицейской системы управления государством;
- финансовой системе в правовом контексте (государственный бюджет должен был формироваться таким образом, чтобы обеспечивать и «общую пользу», и «великолепие престола»).
Содержание документа (основные тезисы)
В конечном итоге получился документ, содержащий следующие тезисы (основные черты российского Просвещенного абсолютизма):
- самодержавие, монархия – идеальная форма правления для Российской империи, ограничение власти монарха может привести к полному развалу государственной системы;
- абсолютная монархия – не есть ограничение свободы, а есть стимул и вектор, который направляет общество на достижение благой цели;
- монарх – консолидирует общество, создает и толкует законы, а также является источником неограниченной власти в государстве;
- ограничивать власть монарха могут только этические соображения;
- возможно наличие «власти средней», некого органа, который будет исполнять распоряжения монарха, то есть фактического правительства;
- деление общества на сословия и группы – естественно (кто-то умеет править, а кем-то нужно управлять);
- существование привилегированных классов – оправдано;
- равенство всех перед законом – важная составляющая жизни империи;
- законов не должно быть много и они должны быть просты для понимания и легки для запоминания;
- закон должен полностью соотноситься с ментальностью и «духом» народа;
- уголовное право – одинаково для всех, без учета сословной принадлежности;
- монарх не имеет право посягать на свободу подданных, но свобода – это лишь право делать то, что не запрещено законом;
- понятие свободы – политическое понятие, личной свободы как таковой в государстве существовать не может;
- преступление легче предупредить, то есть просветительская работа чиновников – обязательное условие качественной работы всей правовой системы;
- правовая система государства должна быть хорошо структурированной (законы и подзаконные акты);
- обязанность монарха заботиться о благе всех подданных, но действовать строго в установленном законом порядке.
Несмотря на то, что содержание «Наказа» императрицы получилось несколько пространным, именно им должны были руководствоваться депутаты Уложенной комиссии, составляя новый свод законов. Все положения «Наказа» должны были быть изучены депутатами Уложенной комиссии в обязательном порядке. В целом, многие статьи «Наказа» были объяснены исторической практикой.
Итоги издания и практического применения «Наказа»
Наказы Уложенной комиссии и императрицы стали основой для проведения большей части реформ в Империи. Екатерина Великая полностью легализовалась, «перевела» законодательную власть под свой личный контроль и начала проводить в жизнь те реформы, которые планировала еще в то время, когда была великой княгиней.
В итоге положение «Наказа» декларировались, но исполнены так и не были, хотя их и взяли за основу для составления таких важных документов данного царствования, как:
- «Жалованная грамота дворянству»
- «Жалованная грамота городам» 1785 года.
Также данный документ лег в основу для составления так называемого «Устава благочиния» 1782 года, который структурировал полицейскую систему Империи.
Екатерина Вторая стремилась популяризировать себя, укрепить собственную власть и часто прибегала к репрессивным мерам. Положение же большей части подданных империи за годы ее правления не улучшилось, а ухудшилось.
РЕФЕРАТ
по дисциплине «История»
по теме: «Наказ Екатерины II»
Оглавление
Введение
1.Политическая и правовая деятельность Екатерины II. Источники ее «Наказа»
2.«Наказ» императрицы Екатерины II
Заключение
Список использованной литературы
Введение
Екатерина II — неординарная фигура в истории России, и, прежде всего, в истории политико-правовой мысли и государственного управления. Тридцать четыре года (1762 – 1796) она находилась на вершине российской государственной власти – больше, чем все царствовавшие особы как до (за исключением Ивана Грозного), так и после нее, включая генеральных секретарей ЦК КПСС. Ей принадлежит важная роль в появлении в нашей стране идеологии «просвещенного абсолютизма». Екатерина II выступила продолжательницей дела Петра I в реформировании российского общества и государства, их возвеличивании.
Заслуживает ли она титула “великая” — вопрос скорее личных пристрастий, личного восприятия этой фигуры, чем возможной объективной оценки. Скорее нет, чем да, хотя в целом ее деятельность можно оценить положительно. То, что она сделала, чему была инициатором, чему дала толчок, даже то, что пыталась сделать, но не смогла, позволяет называть годы ее правления «Эпохой Екатерины II» в истории России. Множество литературных источников, посвященных деятельности Екатерины II, делают акцент на ее светской деятельности, и может возникнуть впечатление, что занималась она только дворцовыми интригами, пустопорожними беседами, организацией балов и разного рода празднеств, а также тем, что часто меняла своих фаворитов.
Главное, что упускают популяризаторы этого исторического периода, в том, что в годы правления Екатерины II произошло заметное преображение российской государственной власти, распространились новые идеи и представления. По инициативе императрицы фактически началась дискуссия на тему “власть – общество – закон”. Эта дискуссия актуальна и сейчас. Обращение к прошлому важно для современного человека не только с точки зрения исторического и политологического знания, но и правильного понимания сегодняшних насущных проблем.
1. Политическая и правовая деятельность Екатерины II. Источники ее «Наказа»
Будущая императрица, Екатерина II родилась в 1729 г. в Германии в одном из мелких княжеских семейств. Девочку назвали Софьей-Августой. В 1744 г. ее привезли в Москву, а затем в Петербург, обратили в православную веру. В следующем году она стала женой наследника русского престола Петра – сына императрицы Елизаветы. Единственной целью организаторов этого брака было рождение «запасного наследника», ибо Петр по своим физическим и умственным способностям был весьма неблагонадежен.
Свою супругу Петр демонстративно третировал, унижал, намеревался отправить в пожизненную ссылку в монастырь. В результате переворота, совершенного дворянской гвардией в 1762 г., Екатерина стала самодержавной императрицей России. На медалях в память коронации Екатерины II была сделана надпись: «За спасение веры и отечества».
Говоря о человеческих качествах Екатерины, ее поведении и образе жизни, можно сказать, что она личностью она была незаурядной. Основным качеством ее характера было трудолюбие. Она всегда придерживалась строгого распорядка дня. Вставала в 6 часов утра, два часа читала и писала. Затем начинались занятия государственными делами, слушания докладов, совещания с сановниками. После обеда опять рассматривались текущие государственные дела, продолжалась работа с книгами. И только ближе к вечеру она расслаблялась: осматривала предметы искусства, сама занималась живописью, гравировала. И уже собственно вечером были карты, бильярд, театральные представления. Ложилась спать в 11 часов. И так из года в год. Постоянная работа была нормой ее жизни.
Екатерина II была упряма, своенравна, могла выглядеть высокомерной. Тем не менее, по свидетельству многих окружавших ее лиц, она была способна выслушивать иное мнение, иную оценку, умела сдерживать свой гнев, признавать свои ошибки. У нее хватало ума не превозносить собственную мудрость. Она говорила, что знает много людей несравненно умнее ее. Как выразился В. О. Ключевский, она «умела быть умна кстати и в меру». Екатерина обладала качествами, необходимыми для человека, стоящего у власти: сообразительностью, чутьем положения, умением быстро схватывать и обобщать все наличные данные, чтобы вовремя принять решение, а приняв его, постараться провести в жизнь.
Еще одно ценное качество заключалось в том, что она умела располагать к себе самых разных людей – от прислуги до королей. Причем, наперекор общему правилу замечать чужие слабости, чтобы пользоваться ими, Екатерина предпочитала находить в людях сильные стороны, чтобы опереться на них. Как и любая коронованная особа, тем более женщина, Екатерина II не лишена была тщеславия и себялюбия. Она охотно выслушивала лестные слова в свой адрес. Как-то ей сообщили, что итальянские художники делают ее профиль по бюстам или медалям Александра Македонского и вполне довольны получаемым сходством. Императрица шутила над этим с явным самодовольством.
Но когда Екатерине II предложили от имени депутатов Комиссии по составлению проекта нового законодательного Уложения принять титул Великой премудрой матери отечества, она ответила следующее: «О званиях же, кои вы желаете, чтоб я от вас приняла, — на сие ответствую: 1) на великая – о моих делах оставляю времени и потомкам беспристрастно судить; 2) премудрая – никак себя таковою назвать не могу, ибо Един Бог премудр, и 3) матери отечества – любить Богом врученных мне подданных я за долг звания моего почитаю, быть любимою от них есть мое желание».
Немка по крови, француженка по любимому языку и воспитанию, Екатерина, как признавалась сама, очень хотела быть русской. Быстро овладев русским языком, она с большой энергией и охотой принялась изучать русско-российскую историю: много читала, а позже и писала, о Рюрике и первых русских князьях, о Дмитрии Донском и Петре I. В ответ на предложение Д. Дидро, основателя и редактора знаменитой французской “Энциклопедии”, написала ряд статей о населении, взаимоотношениях различных сословий, о хлебопашестве в России.
Обращает на себя внимание тот факт, что Екатерина II сразу же обозначила свою принципиальную теоретико-политическую позицию в подходе к особенностям культуры и жизненного уклада россиян. Когда в 1769 г. некий аббат Шапп опубликовал в Париже “дурную”, по оценке Екатерины, книгу о России и русских, она приняла активное участие (как главный организатор и автор) в появлении в Амстердаме на французском языке книги – опровержения. В последней подчеркивалось, что русские стоят ничуть не ниже других европейцев.
Изучение русской истории не было преходящим увлечением императрицы. Напротив, с течением времени, оно возрастало и углублялось. Для нее в разных монастырях искали и находили древние рукописи. Около сотни летописей составляли ее подручную библиотеку. В 1783 – 84 гг. Екатерина II опубликовала «Записки по русской истории», специально предназначенные для юношества. В них проводилась мысль, что человечество всюду руководствуется одинаковыми идеями и страстями, которые только видоизменяются под влиянием местных особенностей. В «Записках» была предложена периодизация русско-российской истории, которой позже следовала отечественная историография. Императрица распорядилась открыть для ученых архивы, помогала в издании «Древней российской библиотеки». В словах Екатерины II: “Я люблю эту историю (России) до безумия” нет ни большого преувеличения, ни неискренности. За несколько дней до своей смерти в письме барону Ф. М. Гримму она сообщала, что занята составлением огромного исторического труда.
Политическое сознание формировалось у Екатерины как путем чтения, изучения передовой и модной тогда литературы европейского, прежде всего французского, Просвещения, так и под влиянием повседневной дворцовой жизни, бесед с окружавшими ее людьми, переписки с друзьями. Ее склад ума был скорее практически – политическим, чем абстрактно – философским. Из изучения политической философии она извлекла больше политики, чем философии. Но и в политике она умела выбирать самое главное и существенное.
Еще когда Екатерина не была самодержавной императрицей, в ее сознании четко и определенно обозначилась установка на власть. «Или умру, или буду царствовать», – писала она. Став императрицей, Екатерина так определила, для чего ей нужна власть: «Я желаю, я хочу лишь добра стране, куда Бог меня привел; слава страны – моя собственная слава, вот мой принцип; была бы очень счастлива, если бы мои идеи могли этому способствовать».
Изучение Екатериной II произведений Монтескьё, Вольтера и других европейских просветителей, приучило ее, по словам Ключевского, «…размышлять о таких трудных предметах, как государственное устройство, происхождение и состав общества, отношение лица к обществу, дало направление и освещение ее случайным политическим наблюдениям, уяснило ей основные понятия права и общежития, те политические аксиомы, без которых нельзя понимать общественной жизни и еще менее можно руководить ею».
Будучи в центре, а то и просто центром столкновений различных, нередко противоположных интересов и течений, она предпочитала руководствоваться общими государственными интересами, а не частными или групповыми. «Боже сохрани играть печальную роль вождя партии, – говорила она, — напротив, следует постоянно стараться приобрести расположение всех подданных». Екатерина II много лет находилась в дружеской переписке с главным вольнодумцем Европы XVIII века Вольтером. В «обществе Вольтера», а это было общество европейских знаменитостей, русскую императрицу весьма чтили и называли самой дивной женщиной всех времен или просто Като. Хотя она не стала, да и не могла стать, “вольтерьянкой”, идейное влияние Вольтера на Екатерину II не подлежит сомнению.
Екатерина II не только переписывалась с французскими энциклопедистами, но и помогала им материально. Узнав, что французские власти лишили Даламбера академической пенсии за книгу против иезуитов, она за большую сумму купила у него личную библиотеку, оставив ее в пожизненном пользовании философа («Было бы жестоко разлучить ученого с его книгами», – объясняла российская императрица). И как хранителю ее книг, назначила Даламберу жалование в тысячу франков. Восхищенный этим поступком Вольтер писал: «Кто бы мог вообразить 50 лет тому назад, что придет время, когда скифы будут так благородно вознаграждать в Париже добродетель, знание, философию, с которыми так недостойно поступают у нас?».
Ни тогда, ни позже, став императрицей, Екатерина не скрывала источника своих идей. Произведения Монтескьё, Вольтера, Дидро, Юма, итальянского просветителя и юриста Беккариа, многих других мыслителей XVIII в. и прошлых эпох были ее настольными книгами. О книге Ш.-Л. Монтескьё «О духе законов» Екатерина II отозвалась так: «Дух законов» должен быть молитвенником монархов со здравым смыслом», а о самом Монтескьё еще более определенно: «Будь я папой, я признала бы его святым, даже не выслушав речей адвоката сатаны».
Если XVIII век российской истории начинался царем-плотником, Петром I, то заканчивался он императрицей-писательницей. Литературное наследие Екатерины II более чем впечатляюще, хотя бы по объему — в конце XIX века Академия наук издала ее сочинения в 12 объемистых томах. Но и содержание ее трудов заслуживает внимания, и главным ее трудом в области политико-правовой мысли является «Наказ императрицы Екатерины II, данный Комиссии о сочинении проекта нового Уложения 1767 г.», или просто «Наказ».
Екатерина II основательно готовила разработку «Наказа». Она писала: «Два года я читала и писала, не говоря о том полтора года ни слова, последуя единственному уму и сердцу своему с ревностным желанием пользы, чести и счастия империи, и чтоб довесть до высшей степени багополучия всякого». Необходимо сразу оговорить, что русская императрица, формулируя основы своей политико-правовой доктрины, использовала сочинения западноевропейских авторов, и исследованию источников «Наказа» Екатерины II посвящено немало работ. Екатерина и сама никогда не скрывала идейной и литературной производности своего детища. Пересылая Даламберу то, что она в 1765 г. называла «некоей тетрадкой», она признавалась, в частности, что для пользы своей империи «обобрала президента Монтескье». Впрочем, из множества источников это был единственный, названный ею.
Среди рукописных материалов «Кабинета Екатерины II» хранятся два черновика, два ранних варианта XXI-ой главы, написанные рукой императрицы по-французски. Изучение этих автографов позволяет увидеть, как протекала работа Екатерины над этой частью «Наказа», какие именно заимствования легли в ее основу. Самая ранняя редакция главы состоит из двух конспектов. Первая ее часть — выписки императрицы из седьмой главы «Политических наставлений» барона Бильфельда с очень незначительными собственными вставками. Вслед за конспектом «Политических наставлений» в ранней редакции главы идут выписки Екатерины II из статьи «Полиция», составленной Антуаном-Гаспаром Буше д’Аржи для XII тома знаменитой «Энциклопедии», напечатанного в 1765 г. Обширные цитаты из этого источника императрица положила в основу тринадцати статей XXI-ой главы «Наказа», а именно, ст. 543 – 546 и 552 – 560.
Но и статья Буше сама по себе содержала определенные заимствования. При ее написании автор «Энциклопедии» пользовался, в частности, опубликованной в 1705 г. книгой французского юриста конца XVII – начала XVIII в. Никола де Ламара «Трактат о Полиции, в котором изложена история ее учреждений, функции и прерогативы ее магистратов и все касающиеся ее законы и полиции». Делая выписки из «Энциклопедии», Екатерина II неизбежно захватывала и этот косвенный для нее источник. Сравнение редакций XXI главы показывает, что работа над нею начиналась с выписок из Бильфельда и Буше д’Аржи (Ламара), и лишь на более позднем этапе своей работы Екатерина II включила в нее заимствования из 24-ой главы двадцать шестой книги «Духа законов» Монтескье.
2. «Наказ» императрицы Екатерины II
В двухтомном сборнике памятников русского законодательства начала XX века отмечалось: «Наказ» императрицы Екатерины II никогда не имел силы действующего закона, но тем не менее он является памятником исключительного значения. Он важен как первая попытка положить в основу законодательства выводы и идеи просветительной философии, он важен по тем источникам, непосредственно из которых исходила императрица; он замечателен и своим положительным содержанием; он интересен, наконец, по особым обстоятельствам, сопровождавшим его написание.
Основное содержание «Наказа», который Екатерина II намеревалась сделать “фундаментом законодательного здания империи”, состоит из 20 глав (522 статьи) и окончания (статьи 523-526). Кроме того, несколько позже, Екатерина внесла два дополнения к основному тексту – специальные главы о полиции (статьи 527-566) и о доходах, расходах, государственном управлении (статьи 567-655).
Представленный Екатериной II текст (проект) «Наказа» обсуждался весьма представительной Комиссией из более чем 550 депутатов, избранных от разных социально-политических слоев тогдашнего российского общества – правительственных чиновников, дворянства, горожан, служивых людей, свободного (некрепостного) сельского населения. Депутатский корпус состоял из людей самых разнообразных вер, культур и языков – от высокообразованного представителя Святейшего Синода митрополита Новгородского Димитрия до депутата служилых мещеряков Исетской провинции муллы Абдуллы мурзы Тавышева и до самоедов-язычников.
Официальная процедура обсуждения «Наказа» была весьма свободной. Вот как описывает ее С. М. Соловьев: «Когда депутаты съехались в Москву, императрица, находясь в Коломенском дворце, назначила разных персон вельми разномыслящих, дабы выслушать заготовленный «Наказ». Тут при каждой статье родились прения. Императрица дала им чернить и вымарать все, что хотели. Они более половины из того, что написано было ею, помарали, и остался «Наказ», яко оный напечатан».
Следует иметь в виду то немаловажное обстоятельство, что депутатам было предписано изучить нужды населения своего региона, обобщить их и представить в Комиссию в качестве депутатских «наказов» для чтения и обсуждения. Многие депутаты представили несколько наказов соответственно нуждам разных групп населения. Особенно отличился депутат от “однодворцев” Архангельской губернии, который привез с собой 195 наказов. Всего же было представлено полторы тысячи депутатских наказов, из которых около двух третей были составлены представителями крестьян. Первое время работа Комиссии заключалась главным образом в чтении и обсуждении депутатских наказов, которые представляли интерес и для правительства, ибо позволяли судить о состоянии страны.
«Наказ» Екатерины II получил громкий резонанс в Европе. Любопытно, что озвученные российской императрицей многие идеи французского Просвещения, вернувшись к себе на родину, вызвали у королевской власти явное замешательство. Опубликованный в России в 1767 г. текст “Наказа”, лишенный наиболее либеральных статей и формулировок, был запрещен к переводу во Франции.
Перечислим вкратце основные идеи “Наказа” Екатерины II, чтобы подчеркнуть смелость и дальновидность ее политически-правовых взглядов.
Исходя из того, что законы должны соответствовать “общему умствованию” народа, т.е. его менталитету, Екатерина II в самом начале ставит принципиальный вопрос: насколько полезными могут быть выводы, сделанные европейской общественной мыслью, для русского народа? Ее ответ однозначен: «Россия есть держава европейская, русский народ есть народ европейский; то, что придало ему черты неевропейского народа, было временно и случайно». После реформ, проведенных Петром I, состояние русского народа вполне отвечает требованиям введения нового Уложения.
Императрица Екатерина II считала самодержавную монархию наилучшей формой правления в огромном российском государстве. «Государь есть самодержавный, — говорится в «Наказе», — ибо никакая другая, как только соединенная в его особе, власть не может действовать, сходно с пространством столь великого государства. Всякое другое правление не только было бы России вредно, но и вконец разорительно». «Государь есть источник всякой государственной и гражданской власти».
Но самодержавный государь, в понимании Екатерины II, не диктатор, не самодур. Он мудрый руководитель и наставник, строгий, но справедливый отец своих подданных (саму Екатерину II часто величали «матушка государыня – императрица»). Своими наставлениями и указами государь охраняет народ «от желаний самопроизвольных и от непреклонных прихотей». Во второй дополнительной главе (XXII) российская императрица важнейшими государственными «надобностями» называет: «сохранение целости государства», для чего необходимо поддержание на должном уровне обороны, войск сухопутных и морских, крепостей и т. п.; «соблюдение внутреннего порядка, спокойствия и безопасности всех и каждого»; «отправление правосудия, благочиния и надзирания над разными установлениями, служащими к общей пользе».
Всех подданных Российского государства Екатерина II называет «гражданами» и вполне определенно выступает за их равенство перед законам, независимо от чинов, званий и богатства. Вместе с тем в «разъясняющей» XX главе она предупреждает против такого понимания равенства, когда «каждый хочет быть равным тому, который законом учрежден быть над ним начальником». Понимая, что «европейские государства отличаются от азиатских свободою в отношениях подданных к правительствам», Екатерина II стремится определить меру этой свободы, или «вольности», в государстве самодержавном. Она соглашается с тем, что «вольность есть право все то делать, что законы дозволяют и, ежели бы какой гражданин мог делать законами запрещаемое, там бы уже больше вольности не было; ибо и другие имели бы равным образом сию власть».
Далее конкретизируется, что «государственная вольность в гражданине есть спокойствие духа, происходящее от мнения, что всяк из них собственною наслаждается безопасностью; и чтобы люди имели сию вольность, надлежит быть закону таким, чтоб один гражданин не мог бояться другого, а боялись бы все одних законов».
Обратим внимание на формулировку идеи возможности самоограничения власти. В статье 512 говорится, что есть случаи, когда «власть должна действовать с учетом пределов, ею же самой себе положенными». Конечно же, здесь имеется в виду не верховная власть, которая должна быть абсолютной, а подчиненные ей «средние власти», разграничение компетенций между ними. «Где пределы власти полицейские кончаются, — гласит статья 562, — там начинается власть правосудия гражданского».
В статьях «Наказа», рассматривающих проблему преступлений и наказаний можно усмотреть приближение к чертам правового государства. Преступление есть нарушения закона, и преступник не должен уйти от ответственности; он должен быть наказан, но в строгом соответствии с законом — таков лейтмотив статей о преступлениях и наказаниях. В статье 200 говорится: чтобы наказание не воспринималось как насилие одного или многих людей над человечком, совершившим преступление, надлежит, чтобы оно точно соответствовало законам. В этой связи подчеркивается следующие обстоятельства:
а) Преступление должно быть доказано и приговоры судей известны народу, чтобы каждый гражданин мог сказать, что он живет под защитой законов (ст. 49).
б) Пока преступление не доказано, действует презумпция невиновности человека, обвиняемого в совершении преступления. Статья 194 говорит следующее: «Человека нельзя считать виноватым до судейского приговора, и законы не могут лишить его защиты прежде, нежели будет доказано, что он их нарушил».
в) Наказание должно соответствовать преступлению: «Если подвергаются равному наказанию тот, кто убивает животное; тот, кто убивает человека, и тот, кто подделывает важный документ, то очень скоро люди перестанут различать преступления» (ст. 227).
Представляют интерес формулировки “Наказа” относительно особо тяжких преступлений. К ним относятся преступления против государя, государства и общества в целом и называются они преступлениями “в оскорблении Величества” (ст. 229, 465).Причем состав преступления определяется только действием, но не мыслью и не словом. “Слова не вменяются никогда в преступление” (ст. 480), за мысль не наказывают. Статья 477 повествует о том, как одному человеку приснилось, что он умертвил царя. Сей царь приказал казнить этого человека, говоря, что не приснилось бы ему это ночью, если бы он не думал об этом днем, наяву. Екатерина II расценивает такую казнь как «великое тиранство».
К числу самых тяжких преступлений «Наказ» относит также посягательства “на жизнь и вольности гражданина” (ст. 231). При этом следует разъяснение, что имеются в виду «не только смертоубийства, учиненные людьми из народа, но и того же рода насилия, содеянные особами любого привилегированного сословия».
В «Наказе» осуждается также смертная казнь. «Опыты свидетельствуют, — говорится там, — что частое употребление казней никогда людей не сделало лучшими; в обыкновенном состоянии общества смерть гражданина не полезна и не нужна» (ст. 210). И лишь в одном случае Екатерина допускает смертную казнь — когда человек, даже осужденный и находящийся в заключении, «имеет еще способ и силу, могущую возмутить народное спокойствие». Явно предвидя появление таких «возмутителей спокойствия», императрица гасит в себе присущее ей чувства человеколюбия и снисхождения: «Кто мутит народное спокойствие, кто не повинуется законам, кто нарушает сии способы, которыми люди соединены в общества и взаимно друг друга защищают, тот должен из общества быть исключен, т.е.: стать извергом» (ст. 214).
В полном соответствии с этой частью «Наказа» в 1775 г. на Болотной площади в Москве будет казнен предводитель казацко-крестьянского восстания Емельян Пугачев, к которому Екатерина II не могла и не хотела допускать никакого снисхождения и по той причине, что он осмелился назваться именем Петра III, ее убитого в 1762 г. супруга. В связи с этим восстанием, представляют особый интерес те статьи «Наказа», в которых говорилось о тяжелом положении крестьян в России и которые были «вымараны» депутатами Комиссии и не вошли в его печатный текст.
Депутаты отвергли прежде всего те статьи, которые касались крепостных крестьян. Олицетворяемые широко известной Салтычихой принципы крепостничества поддерживались депутатами, только от дворянства, но и других сословий — все хотели иметь своих крепостных. Оказались ненужными и статьи, в которых было сказано: «Всякий человек должен иметь пищу и одежду по своему состоянию, и сие надлежит определить законом. Законы должны и о том иметь попечение, чтоб рабы и в старости и в болезнях не были оставлены».
Такой же участи постигла ссылка Екатерины на более свободное положение крестьян в «российской Финляндии» и ее вывод: «С пользою подобный способ можно бы употребить для уменьшения домашней суровости помещиков или слуг, ими посылаемых на управление деревень их беспредельное, что часто разорительно деревням и народу и вредно государству, когда удрученные от них крестьяне принуждены бывают неволею бежать из своего отечества». Императрица предлагает принять закон, который «может воспрепятствовать всякому мучительству господ, дворян, хозяев и прочее».
Заключение
В желании «видеть все отечество свое на самой высшей ступени благополучия, славы и спокойствия» Екатерина II серьезно заблуждалась, посчитав свою страну стоящей на одной ступени гражданского развития с западными странами. Россия только начала формироваться как “общество”. Даже в Европе передовые идеи законодательства во многом были только идеями, не претворенными в законы.
Екатерина II опередила свой век, это очевидно – ведь она, самодержица, была настроена более либерально в предполагаемом законодательном реформаторстве, чем депутаты Комиссии по составлению нового Уложения. Но она без особого сопротивления приняла их усечения и поправки, а потом смирилась с тем, что «Наказ» так и не стал действующим законом. В декабре 1768 г. императрица повелела распустить Большую Комиссию, которая за полтора года своего существования провела 203 заседания (несколько специальных комиссий продолжали работать до 1774 г.).
Разные толки вокруг «Наказа» заставили Сенат запретить распространение этого документа в обществе — документа, который Екатерина II в момент его написания хотела видеть дешевым по цене, изданным массовым тиражом и таким же распространенным как букварь. Тем не менее “Наказ” за последующие 30 лет переиздавался восемь раз — так сказать, для внутреннего пользования. Заложенными в нем идеями руководствовались в некоторых случаях законодательной и административной практики. А материалы Комиссии послужили пособием для ряда важных реформ административного и судебного устройства в России в последующие годы.
К их числу принадлежит прежде всего “Учреждение для управления губерний Российской империи” 1775 г. В соответствии с ним вместо 20 прежних было создано 50 губерний, которые делились на уезды и волости. Установленная тогда организация местного управления просуществовала почти сто лет, а административное деление на губернии и уезды дожило до 1917 г., а в несколько измененном виде на систему “область — район” и до настоящего времени.
В 1785 г. Екатерина II издала “Грамоту на права и выгоды городам Российской империи”, которой утверждались как личные правда “мещан”, т. е. горожан, — право на охрану чести, достоинства и жизни личности, а также право на выезд за границу, так и их имущественные права — право собственности на принадлежащее горожанину имущество, право владения торговыми и промышленными предприятиями, промыслами и право на ведение торговли. Все городское население было разделено на шесть разрядов в зависимости от имущественного и социального положения, определены права каждого из них. Среди политических новаций, содержавшихся в этой грамоте, следует отметить «дозволение» создавать городские Думы, призванные решать самые насущные проблемы города.
Не забыла Екатерина II отблагодарить и то сословие, которому она была обязана своим восхождением к власти и всем своим царствованием, — дворянство. Не ограничилась двумя указами, принятыми в 1782 г., она в 1885 г. издала специальную «Грамоту на права, вольности и преимущества благородного российского дворянства». В соответствии с ней дворяне освобождались от податей, обязательной службы и телесных наказаний; им разрешалось приобретать фабрики и заводы, а также торговать производимой на этих предприятиях продукцией. За дворянами закреплялась не только земля, но и ее недра. Они получили широкое сословное самоуправление.
Существовала и “Жалованная грамота крестьянству”. В 30-е годы XIX века из архивных глубин стали всплывать обрывки этого документа, согласно которому Екатерина II намеревалась родившихся после 1785 года детей крепостных крестьян объявить свободными. Если бы этот документ был принят и опубликован, то крепостное право довольно быстро вымерло. Но этому помешали дворяне, “высшее общество” вообще. Позже, в 90-е годы, когда Екатерина II, надо полагать, понимала, что жизнь подходит к концу, она с горечью вспоминала: «Едва посмеешь сказать, что они (крепостные) такие же люди, как и мы, и даже когда я сама это говорю, я рискую тем, что в меня станут бросать каменьями… Я думаю, не было и двадцати человек, которые по этому вопросу мыслили бы гуманно и как люди».
Исследование екатерининского «Наказа» представляет большой исторический интерес, хотя бы для раскрытия всей полноты образа Екатерины II, которая в этом монументальном труде предстает не только как умная женщина и дальновидный политик, но и как горячая патриотка, не чуждая идей гуманизма. Но история «Наказа» интересна еще и тем, что живо иллюстрирует реальные возможности человека, облеченного, казалось бы, неограниченной властью, проводить реформы, продвигать свои идеи. Объективные условия деятельности Екатерины II не позволили ее патриотизму и гуманности раскрыться во всей их полноте, но ее попытки их проявить не пропали бесследно для истории России.
Список использованной литературы
1. Зотов В.Д. Императрица Екатерина и ее «Наказ». // Вестник Российского университета дружбы народов. — Сер. Политология. — 2000. — № 2 — С. 21-32.
2. История Отечества: люди, идеи, решения. Очерки истории России IX — начала XX в. – М., 1991.
3. Ключевский В.О. Сочинения: Т.5 – М., 1989.
4. Наказ императрицы Екатерины II, данный Комиссии о сочинении проекта нового Уложения. / Под ред. Н.Д.Чечулина // Памятники русского законодательства 1649-1832 гг., издаваемые императорской Академией Наук. – СПб, 1907.
5. Омельченко О. А. Наказ Комиссии о составлении проекта нового уложения Екатерины II. Официальная политическая теория русского абсолютизма второй половины XVIII века. Автореферат дис. … к. и. н. М., МГУ, 1977
6. Политическая история: Россия — СССР — Российская Федерация. В 2 т. Т. 1. – М., 1996.
7. Соловьев С.М. Об истории новой России. – М., 1993.
Теги:
Наказ Екатерины II
Реферат
История