В пионерлагере в первый раз рассказы

Гуляя по интернету, я частенько наталкиваюсь на форумы, где
весьма фривольно люди делятся своими интимными секретами и рассказывают о своем
сексуальном опыте. При этом самая обсуждаемая тема о том, как ЭТО было в первый
раз. И, видимо, неспроста. Я тоже на одном из таких сайтов оставила свой пост.
Если вам интересно —читайте, вот он.
Это мои воспоминания о событиях сорокалетней давности, когда я была еще совсем
юной девой.

Я сдала весеннюю сессию и перешла на второй курс
пединститута. Весь июль я проболталась в городе, а в августе папа предложил мне
поработать вожатой в их ведомственном пионерлагере. Вожатых постоянно не
хватало, а мне, как будущей учительнице, не помешал бы педагогический опыт.

Лагерь находился на море, в Крыму. Туда надо было ехать
поездом день, ночь и еще день. К составу подцепили четыре дополнительных вагона,
в каждом разместилось по два отряда. Старшими в каждом отряде были двое
взрослых — вожатый и воспитатель. Мне достался отряд старшеклассников —
подростков, перешедших в десятый класс. Воспитательницей в нашем отряде была
Роза Леонидовна, пожилая строгая дама. Она тут же взяла шефство надо мной,
поскольку внешне я почти не отличалась от девчонок отряда, а один пацан даже
успел дернуть меня за косу.

— Ты как со старшими обращаешься! — тут же одернула его Роза
Леонидовна.

Узнав, что я вожатая, паренек стушевался
и пробормотал извинения.

Вагон был плацкартный. Роза Леонидовна распорядилась, что
она займет место в середине, где наш первый отряд граничил со вторым, а мне
надо расположиться в конце вагона, чтоб наблюдать за порядком и докладывать,
если вдруг замечу, что в тамбуре курят. Но я по натуре не стукач и делала вид,
что ничего не замечаю, даже если из тамбура тянуло дымком. А еще, тоже по
указанию Розы Леонидовны, мне надо было следить за порядком в туалете, чтоб
дети подолгу не засиживались, особенно мальчики.

— А то, — шепнула она мне на ухо, — некоторые там не только
курят, но и безобразиями занимаются.

Какими безобразиями, я уточнять не стала.

Я заняла нижнюю боковую полку, а надо мной сверху поселился
мальчик Вова — щупленький очкарик, которому, видимо, суждено стать в отряде
«мальчиком для битья» и козлом отпущения. Из-за этого мне стало заранее его жалко,
и я решила опекать его и не давать в обиду. А Вова с первых же минут
заглядывался на меня, и его взгляд казался мне не только пристальным, но я бы
даже сказала — вожделенным.

Ночью мне не спалось. Мешал стук колес, встречные поезда,
мелькающие огни полустанков. Уже задремывая, я услышала, что сверху к стуку
колес примешиваютсяеще какие-то звуки —
ритмичные чавкающие звуки. Что это? Вова проголодался и среди ночи сосет палец?

Я поднялась. В вагоне стоял полумрак: немного света
пробивалось сквозь застекленную дверь из закутка перед туалетом. Вова лежал на
боку, спиной к проходу, накрывшись с головой одеялом. А чавкающие звуки
доносились не от лица его, а совсем наоборот, и в том же месте шевелилось
одеяло. Меня осенила догадка: Вова занимался «безобразиями» не в туалете, а
тут, под одеялом. Это открытие поразило и возбудило меня. Я знала из
специальной литературы, что мальчики занимаются онанизмом, и, сама не знаю
почему, испытывала к таким мальчикам некий волнительный и притягательный
интерес. Я не считала онанистов извращенцами, они мне просто казались людьми застенчивыми,
утонченными и ранимыми.

С этого момента я прониклась к Вове еще большей теплотой, душевной
нежностью и взаимопониманием. Дело в том, что я сама грешила мастурбацией,
занималась ею давно и регулярно и, естественно, страшно стыдилась этого — не
приведи господь, кто-нибудь узнает. Чтобы не помешать Вове, я тихонько легла на
свое место, да еще и огляделась вокруг — нет ли поблизости других бодрствующих,
кто бы мог запалить Вову. Но всё было спокойно, народ спал, а от возбуждения моя
рука сама потянулась к клитору. Я старалась делать это тихо-тихо, почти не
дыша…

В отряде было семнадцать человек
— восемь девочек и девять мальчиков.

— Если тебя считать за пионерку, то, как раз, поровну, —
пошутила Роза Леонидовна.

Мальчишки проявляли ко мне весьма недвусмысленный интерес,
особенно Валера, тот самый, что дернул меня в поезде за косу. Он даже попытался
зажать меня в углу и облапать, но получил по мордасам и больше попыток не
повторял. Однако продолжал плотоядно зыркать на меня. С одной стороны мне
льстило внимание, с другой — напрягало и даже будировало проявление такого
нескрываемого животного влечения самца к самке. Особенно это было заметно на пляже
во время купания — в плавках Валеры твердым валиком выделялся возбужденный
член, прижатый к животу эластичной тканью. Этот валик не оставался незамеченным
и девочками. Они шушукались между собой и хихикали, видимо, обсуждали, на кого
у Валеры стояк.

Вова тоже постоянно на меня поглядывал, но делал это робко и
все время краснел. Особенно он краснел, если я поправляла ему галстук или
воротник рубашки, или прицыкивала на девчонок, которые вечно пытались его
дразнить, а Вова не знал как им ответить.

Однажды Валера что-то не поделил с Вовой, и они подрались.
Возможно, драка вышла из-за меня, ведь Вове я старалась уделять больше
внимания, а Валеру отшивала. Короче, они подрались. Точнее, Валера поколотил
Вову и разбил ему очки. У Вовы сильная близорукость, без очков он, по выражению
Розы Леонидовны, и ложку ко рту не поднесет.

— А запасных нет? — участливо спросила я, обнимая мальчика и
протирая ему ссадину на скуле наслюнявленным носовым платком.
— Не-а. Их вообще только на заказ можно сделать…

Я отвела его в изолятор, и врач выписала нам направление к
окулисту в городскую поликлинику. На следующий день после завтрака мы на рейсовом
автобусе отправились в город. В поликлинике окулист выписал нам рецепт, мы сделали
заказ в оптике, там велели зайти часа через два.

Мы отправились гулять по городу. Вова шел очень осторожно,
боясь оступиться или на что-нибудь наткнуться. Меня это раздражало. А когда он
споткнулся о бордюр и чуть не упал, я рассердилась и взяла его под руку. Теперь
мы шли как влюбленная парочка. Я девушка невысокая, Вова был выше меня. Его
рука была холодная и липкая — от робости или от страха. Скорее всего, мальчик
первый раз шел под руку с девушкой.

Мы вышли к морю и брели вдоль пустынного берега. Я сняла
босоножки и шла босиком.

— Уф! — я стерла со лба пот. — Жара!
— Ага, — согласился мой кавалер. — Искупаться бы…
— За чем же дело стало? Море рядом.
— У меня плавок нет.
— И что такого? Я тоже без купальника. Никогда голым не
купался?

Вова покраснел как пионерский галстук. Я рассмеялась.

— Вон за тем валуном у самого берега разденемся и в воду
голышом! Согласен?

Мы разделись по разные стороны валуна. Я вошла в море
первой. У берега было мелко, волны небольшие. Я побежала, взметая брызги, с
разбегу плюхнулась в воду. Обернувшись, увидела Вову. Он брел по колено,
заслоняя причинное место руками, и деликатно не смотрел на меня. Чтобы не
смущать мальчика, я отвернулась и поплыла.

Вовка плавал поодаль, стараясь не приближаться ко мне. Очень
стеснительный мальчик. Накупавшись, мы вышли из воды в обратном порядке. Я еще
плескалась на мелководье, а к берегу брела Вовина астеничная фигура — узкие
плечи, тонкие длинные ноги, тощая белая попка. «Он как девочка», — подумала я.
Вова дошел до берега и обернулся. Ишь, осмелел! Я прикрыла грудь скрещенными
руками, а то, что у меня ниже пояса, еще находилось под водой.

— Эй! Не подглядывать!

Любопытная голова отвернулась, Вовка скрылся за валуном.
Впрочем, что он может разглядеть, без очков-то! Я вышла из воды.

— Я немного обсохну. Не хочу сразу платье надевать на мокрое
тело. Только ты не подглядывай!
— Да, хорошо, — согласился Вова.

Я разлеглась на гладкой, отполированной прибоем гальке и
прикрыла лицо от солнца панамкой. Меня охватила истома, я даже, кажется,
задремала. Но шестое чувство сработало, я открыла глаза. Вовка выглядывал из-за
камня. Я моментально приняла сидячую позу, рукой загородила грудь, а остальной
срам — панамкой. Вовка отпрянул на свою диспозицию.

— Ай, как нехорошо! — устыдила я его.

А у меня у самой запылали щеки. Мальчишка меня разглядывал!
Фу, срамота! Но вдруг мне стало жаль Вовку. Мальчика распирает любопытство. Он
и так обижен судьбой — щуплый очкарик, девочки таких не любят. Кто знает, будет
ли у него вообще подружка? И внезапно во мне проснулся бесёнок — возникло
желание озорства. Даже не просто озорства, а чего-то такого скверного,
распутного, недозволенного. В конце концов, мое тело, кому хочу — тому и
покажу.

— Вов, ты что, никогда не видел голой женщины?

Молчание за камнем как утвердительный ответ.

— И что, очень хочется?

Сопение в знак согласия.

— Иди сюда.

На Вовке были семейные трусы в цветочек, как у волка из «Ну,
погоди!» Он подошел согнувшись, полуприседя, видимо, стеснялся показать свой
стояк.

— Ну вот, смотри. Что тебе интересно? — я убрала с груди
руку. — Тут? Или там?

Я отбросила панамку и чуть раздвинуля колени. Шеки мои всё
еще горели, а коленки задрожали. Вовка щурил близорукие глаза и буквально
пожирал меня ими, но делал это робко и старался скрыть любопытство. Но
любопытство брало верх над робостью. Вовка приблизил лицо к моим гениталиям
настолько, что я даже ощущала на лобке его горячее дыхание. От этого мне
сделалось совсем стыдно, я стиснула бедра, хотелось прикрыться совсем, но
оживший бесёнок кричал во мне: «Не робей!»

— А попка у меня красивая? — я вышла из неловкости,
поворачиваясь на живот. — Если хочешь, можешь потрогать.

Я вела себя как развязная шлюшка, хотя на самом деле была
еще девственницей.
Вова положил ладонь мне на ягодицу, смахнул прилипшие мелкие
камушки. Потом наклонился и поцеловал мой «пирожок».

— Смешной ты, — я повернулась к нему. — А целоваться умеешь?

Я сама целовалась всего один раз, на студенческой вечеринке
с таким же инфантильным очкариком. Я приподнялась, обняла Вову за шею и
притянула к себе. Наши губы соединились. Легкий пушок на его верхней губе
слегка щекотал, а мой язык улавливал соленый привкус морской воды. Вова вдруг
осмелел, уложил меня на спину и начал устраиваться сверху.

— Эй, эй! Ты чего? Так мы не договаривались!

Я отпихнула его, Вова откатился в сторону. Он был уже без
трусов, я и не заметила, когда он успел их снять. Член его торчал кверху. Он
был тонкий и длинный как карандаш и слегка искривлен влево. «Наверно от
онанизма», — промелькнула мысль. Маленькие яички были прилеплены к нему как два
грецких орешка. И лобок едва покрыт редкими волосами. Совсем сопляк, мальчишка,
а туда же… Вон, сопит и хочет меня. И писька торчком торчит, аж подрагивает.
Заметив мой взгляд, Вовка сел, подтянул колени и зажал между ног свое
хозяйство. Вид у него был растерянный и слегка обиженный. А я, наверное, совсем
потеряла рассудок. Да, я девушка, но ведь когда-то надо. Почему не сейчас?

— Что, правда, очень хочешь?

Мальчик сидел залитый краской и смущенно сопел. Мне
показалось, он едва заметно кивнул.

— Ну, ладно, давай.

Я легла на спину, раскинув колени, и поманила его.

— Можно? — Вовка не поверил своему счастью.

— Давай, пока я не раздумала!

Вова навис надо мной и стал тыкать членом в промежность.

— Подожди, не торопись — остановила я, мне хотелось
растянуть удовольствие. — Поцелуй сначала мне грудь …

Я закрыла глаза и чувствовала, как Вовкины губы мусолят мои
соски. Мне было приятно, я потекла и даже задвигала попкой.

— Теперь давай… — я притянула его за плечи.

Вовка навалился на меня горячим телом. Он никак не попадал,
а я уже сморщила носик, ожидая боль (все предупреждают, что первый раз должно
быть больно). Я истекала соками, а Вова все тыкался и никак не мог попасть. Я
решила ему помочь, просунула руку меж нашими телами, нащупала член, сжала его и
направила головку в самую дырочку. Да еще подпихнула. Но, видимо,
переусердствовала — его член вдруг начал извергать. Вошел совсем чуточку, на
полголовки и стал изливать. Прямо туда. Я все еще держала Вовкину письку в
кулаке и чувствовала, как она пульсирует, выталкивая семя.

Вовка испугался, вскочил на колени и отвернулся,
окончательно смутившись.

— Вов, ты чего? — успокаивала я его. — Ну не расстраивайся.
Первый раз, да? Я тоже, между прочим… У меня у самой никогда этого не было.
Говорят же, первый блин комом.
— Вы, правда, не сердитесь?
— Смешной ты. После интимной близости к женщине на вы
обращаешься. Да нет, конечно, на что мне сердиться-то?

Хотя, из-за отсутствия оргазма было некомфортно, тело
требовало удовлетворения. В лагере мы почти две недели, а последний раз я
кончала там, в поезде. Здесь мы спали в одной комнате с Розой Леонидовной, а
сон у нее чуткий, поэтому я не решалась заниматься мастурбацией.

Я посмотрела на часы. Всё, ноги в руки и пора отправляться
за очками. Я надела только платье, без трусиков. Теплый ветерок задувал под
подол, щекотно шевелил волосы на лобке, холодил половые губки, на которых вновь
проступила влага, потому что приятно было идти под руку с мальчиком, чуть было
не ставшим моим первым мужчиной. С молодым человеком. Ведь разница-то у нас
всего года два. Но я взрослая, я вожатая, а он — пионер…

С этого дня Вовка стал смелее, и даже давал отпор Валерке.
Но больше интимной близости у нас с ним не было. Тут, в лагере.

Смена подошла к концу, мы вернулись домой. Начались занятия
в институте. Но меня беспокоил один вопрос — почему-то не наступают «трудные
дни». К середине сентября я окончательно поняла, что залетела. Вовка, хоть и не
проковырял мне дырку, но спустил прямо туда, а сроки были самые залетные. Итак,
появилась дилемма — рожать или чиститься. Рожать, прямо скажем, рановато.
Второй курс института, да и как дальше жить? Матерью-одиночкой? Или найти Вовку
и обо всем рассказать? Но Вовка-то вообще десятиклассник, какой из него
муж-отец? Нет, только аборт. Но каким посмешищем я буду выглядеть в женской
консультации? Непорочное зачатие! Ха-ха!

Слышала, что некоторые девушки сами себя дефлорируют, но мне
не хотелось совать туда огурцы-морковки, лучше пусть это сделает естественный
мужской инструмент. Вот только чей? Я стала подбирать кандидатов в институте,
но никак не могла сделать окончательный выбор. И вдруг, шла я как-то с лекций
через парк и повстречала Валеру. Он первый узнал меня, заулыбался. Мы решили
немного прогуляться, шли с ним под ручку по аллеям, болтали, вспоминали нашу
смену. И тут меня словно бес кольнул: я увлекла его в дальний глухой уголок
парка. Когда я убедилась, что кругом ни души, задала вопрос в лоб:

— Валера, я тебе нравлюсь?
— Ну, да, — промямлил он, не ожидая такой прямоты.
— Это хорошо, ты мне должен помочь.

Я запустила руки под юбку и принялась стаскивать колготки.
Колготки тогда представляли большую ценность, снять их должна я сама, ибо не
дай бог порвать. Валера смутился и отвернулся. Видимо, он решил, что я
собралась пописать. Я убрала в сумку колготки.

— Давай, Валера, смелее. Ведь ты хотел этого.

Я взяла его за руки и прислонила его ладони к своим бедрам.

— Ты… хочешь, чтоб я… чтоб мы…
— Да, да, Валера. И давай поскорей, пока я не раздумала.

Ложиться в траву в цивильной одежде мне не хотелось. Надо
это сделать стоя. Я повернулась к нему задом, задрала (простите за грубое
слово) юбку и положила его руки на резинку трусов. Он начал их потихоньку
стягивать, а я потекла. Заводила пикантность ситуации. Тут, в парке, где нас
могут увидеть, в одежде, раком, с пареньком, почти мальчиком… Я — шлюха!

Он спустил с меня трусики до колен, погладил бедра и
ягодицы. А он может быть ласковым. А сначала казался грубым. Убрал с меня руки,
видимо, расстегивает штаны. И вот моих бедер коснулся член…

— В попку? — шепотом,
часто дыша, спросил Валера.
— Не, не! Туда! — я нагнулась сильнее.

Похоже, Валера уже имел дело с женщинами. Уж не знаю, где
научился — с уличной потаскухой ли или с шалавой из воровского притона. Он
уверенно нашел куда вставить, но головка его уперлась в мое девственное
отверстие. Хоть я обильно текла, но поднатужиться ему пришлось, чтоб
пропихнуть. Я зажмурилась и закусила губу. Боль была резкая, но недолгая. Потом
просто ощущение инородного тела внутри. Сначала было неприятно, я даже хотела
вырваться, но понимала, что Валеру уже не остановить. Он крепко удерживал меня
за бедра и совершал толчки, которые становились всё приятнее.

Я помогала себе пальчиком и кончила первой. Валера все еще
трудился. Во влагалище делалось суше, двигаться там становилось труднее. Мне
опять стало неприятно и больно. Я выпрямилась и сказала:

— Всё, хватит!

Валера вытащил член, не стесняясь, дрочил его, пока семя не
брызнуло на пожухлую сентябрьскую траву.

Я первым делом осмотрела свои ноги. Сняла трусики, вытерла
ими потеки крови вперемешку с влагалищным соком, и убрала их в сумочку.

— Ты целка? — удивился Валера, застегивая штаны.
— Да. Была.
— Тебе понравилось?
— Валер! Значит, так. Забудь то, что здесь сейчас было,
ясно? Меня не провожай и встреч со мной не ищи.

Его глаза округлились от удивления, и даже задергались губы.

— И мы что, никогда больше…
— Нет, Валер. Всё.
Пока.

Я быстрым шагом, почти бегом, направилась к выходу из парка.
Второй раз в жизни я шла без трусиков. Во взрослом возрасте, конечно.
Сентябрьский ветерок не сравнить с тем, южным, теплым. Под юбкой начинало
мерзнуть. Не застудить бы.

Ну, вот и все, теперь не стыдно гинекологу показаться.
Непорочное зачатие… Х-хе!

Около подъезда я встретила Вовку. Он держал в руке букет
белых хризантем. Эх, Вовка, ну где же ты был полчаса назад? Дома у меня никого,
пригласила бы тебя на рюмку чая, легли бы мы в кроватку, глядишь — и доделал бы
то, что тогда не сумел. Теперь уж поздно. На чай не приглашаю, мне просто
стыдно осчастливить тебя только что проковырянной дырой. А просто так сидеть…
Мне б сейчас подмыться тепленькой водичкой и побыть одной, погрустить об
утерянной девственности.

Я приняла букет, чмокнула Вовку в щеку. Перебросились
несколькими словами. Как адрес узнал? Так наши папаши, оказывается, в одном
отделе работают. Долго болтать не стала, очень уж снизу под юбку поддувает.
Сказала, что дела, тороплюсь, погулять не могу, нет времени. Пока-пока, я
побежала.

Дома влезла под душ. Побаловала себя еще одним оргазмом,
вспоминая, почему-то не Валерку, а Вовку. Припомнила и строки Есенина:

А потом не девушкой ты пойдёшь домой,
Превратишься в женщину с грустью и тоской,
И опять свидания не найдёшь со мной…

Через три дня я избавилась от беременности. А потом Вовка
опять приходил с букетом. И я пригласила-таки его на кофеек. Про Валерку, конечно,
ничего не рассказывала, а про беременность рассказала. И свалила все на врачей,
что это они мне там расковыряли, пока чистили…

Мне — 10 и еду в пионерский лагерь на самую длинную смену. В лагерь я попадаю не в первый раз, в первый — в этот. У нового места стандартное название «Чайка», он принадлежит большому предприятию, поэтому детей очень много, нет, слишком много. Расселяют нас по большим палатам на 15 человек. Старожилы занимают самые «престижные» места, мне достается кровать около стены в углу. В нашей палате новеньких человек 6, остальные девочки здесь отдыхали, и, встретив старых знакомых, о чем-то весело щебечут в углу. Через 15 минут подходят знакомиться. Заводила в отряде Катя. Она тоже живет в нашей палате. Ей 12.

— Так, значит ты новенькая?
— Да, — тяну я невнятно.
— Ну, а лет тебе сколько?
— 10…
— Так, а учишься в какой школе?

— В школе… Я немецкий со второго класса учу

— Да, а ну, скажи чего-нибудь!
— А чего?

— О, скажи: «Я приехала в пионерский лагерь».

Я, сосредоточившись, перевожу фразу на немецкий. В глазах остальных девчонок проскальзывает уважение, — судя по всему, коллектив меня принял…

Досуг

Лето плохое. Целыми днями идут дожди, и заняться совершенно нечем. Мы слоняемся из корпуса в корпус, нам скучно… Кружки не работают, на улицу из-за плохой погоды не выйти, книги в библиотеке прочитаны, вожатые вяло пытаются организовать наш досуг, предлагая то знакомые еще по школе смотры отрядов, то прослушивание строевых песен и рисование отрядной газеты… скучно… На веранде под аккомпанемент баяна хор нестройных девичьих голосов выводит песню про «веселое пионерское детство». Баянист явно уведен с чьей-то свадьбы, он лихо пристукивает в такт ногой, вскакивает со стула в кульминационные моменты песни, громко подпевает и яростно растягивает меха, демонстрируя свое умение обращаться с музыкальным инструментом. Петь про пионерское детство быстро надоедает, кто-то приносит заветную тетрадь — песенник, где аккуратным девичьим почерком в обрамлении цветочков-василечков хранятся слова взрослых песен про любовь. Дядя хмурится, вертит тетрадь, и по его взгляду видно, что современную эстраду он не уважает, но заказ есть заказ… И вот над лагерем несется что-то про «вечные муки убитого сердца». Девчонки оживляются, подпевают, но идиллию нарушает неизвестно откуда взявшийся вожатый, который пресекает попытки выразить рвущуюся из души романтику: такое в лагере петь нельзя… После коротких препирательств над лагерем снова разносится мелодия про пионерское детство…

Папа

Через неделю почти над каждой девичьей кроватью появился составленный календарь «отдыха в лагере», где мы красным карандашом вычеркиваем дни до отъезда домой. На улице опять дождь, мы сидим в палате и пугаем друг дружку рассказами про «синие ноги и черные гробы». Разговор постепенно перетекает в «семейное русло»:
— А у меня папа рукой платки носовые гладит, — заявляет Маша, моя соседка.

— Это как?

— А так: он такой сильный, что кладет платок, проводит по нему рукой и он уже глаженый.

— А мой папа военный и у него есть погоны с тремя, нет, четырьмя звездочками…
— А мой берет меня в походы…
— А мой самый красивый…
— А мой… а мой…

— А мой фигурист! — ляпаю я и замолкаю, потому что 15 девичьих голов резко поворачиваются в мою сторону. На самом деле я не знаю, стоял ли мой папа когда-нибудь на коньках, и вообще, они с мамой уже два года в разводе, папу я вижу редко: но в детстве во время показов фигурного катания я буквально «прилипала» к телевизору, а потом мы с папой изображали на паркете некое подобие катания на льду — с поддержками и «тодесами». Вдохновенно вру дальше: «У него есть блестящий костюм и коньки…»

— Ладно, а как его фамилия, — раздается голос Кати. Катька старше, и, возможно, знает всех фигуристов. Предчувствуя, что мой авторитет сейчас рухнет, придумываю сходу про то, что на самом деле папа не настоящий фигурист, а детей учит, но мое положение неожиданно спасает новенькая, ее приводит в палату вожатая.

— Это, Наташа, девочки. А это, девочки, Наташа.

Наташа маленькая, худенькая, с двумя жидкими косичками. Она робко улыбается и тихонько садится на свою кровать. Мы знакомимся, задаем ей стандартные вопросы о школе, возрасте, а потом кто-то в рамках рассказов «про папу» наконец спрашивает: «Ну, а папа у тебя кто?». Она смотрит удивленно, морщит лоб.
— У меня нет папы.
— Как это, нет?
— У меня есть только мама.
— Нет, у тебя должен быть папа.
— Нет, папы у меня нет.
Мы удрученно молчим.

— Нет, ты врешь, так не бывает, — авторитетно заявляет Катька. Она старшая, она знает.
— У каждого ребенка есть папа: без папы не бывает детей!
— Но у меня нет папы.
Новенькая начинает хлюпать носом.

— Тогда бы тебя не было, значит, папа у тебя все-таки есть, а ты — врушка, а мы с врушками не водимся!!

Новенькая падает на кровать, зарывается лицом в подушку и рыдает. Нам ее жалко, может, и получаются дети без пап, но пожалеть в открытую нельзя, а то сочтут предательницей. Ей объявлен бойкот на три дня, а на четвертый за ней приезжает мама, собирает сумку и под наше завистливое молчание уводит. Когда закрывается дверь, мы начинаем реветь… все, даже Катька. Пусть у нее нет папы, зато она едет домой… мы тоже хотим домой, нам надоел лагерь…

Еда

Кормили в лагере плохо. Еда, конечно, была. Но детям, избалованным домашними бабушкиными пирожками, жилось тяжело. Каша комками, суп с пленкой жира на поверхности, серые макароны и типичные столовские котлеты были основным меню лагеря. После каждого обеда и ужина было принято скандировать: «Спасибо нашим поварам, за то, что вкусно было нам». Мы скандировали, размазывая по тарелке кашу. Полные тетеньки в поварских колпаках выходили из кухни, улыбались и ласково махали нам руками. Положение спасали гостинцы, которые сердобольные родители сумками возили своим чадам. В лагере был пищевой карантин. Все, что было вкусно, передавать детям не разрешалось! Поэтому на родительских встречах родители тайком поили детей запрещенной Пепси-колой, кормили бутербродами с колбасой. Некоторые, презрев запреты, передавали свои детям что-нибудь вкусненькое. Самой большим дефицитом считалась… вобла. Кто из родителей первым «догадался» привезти такой «сувенир» своему отпрыску, история умалчивает, но слово «вобла» произносилось с придыханием. Во всех письмах в конце шла приписка: «мама, привези мне печенья-конфет, пепси-колы и воблы«. Подчеркнуто двумя жирными линиями. Перед приездом родителей мы мечтали. «А мне в этот раз точно должны воблы привезти, я написала», — заявляла какая-нибудь девчонка, после чего все с нетерпением ждали приезда ее родителя. Если такое случалось, то самому виновнику мало чего доставалось. Правила коллектива требовали разделить ее на всех. Несчастная рыбешка делилась на 15 мелких кусочков и жевалась с упоением… Еще сушили сухари. После обеда собирались куски хлеба, щедро посыпались солью, заворачивались в носовой платок и клались на батарею. Через пару дней получались замечательные сухарики.

Любовь

Демографическая проблема ощущалась остро. Мальчиков было гораздо меньше девочек, и даже самые «провальные» в обычной жизни экземпляры пользовались бешеной популярностью. В лагере царил матриархат. За мальчиков шли нешуточные войны, им писали записки, их угощали дефицитной едой, приглашали на дискотеку, делали за них всю работу, в общем, за ними всячески ухаживали. Я не обладала ни привлекательной внешностью, ни бойцовскими качествами, поэтому на личном фронте у меня наблюдалось затишье. Честно говоря, не особо и хотелось, но не быть «как все» еще хуже. Требовалось срочно найти объект любви, и я решила влюбиться в вожатого. Его звали Дима, и было ему лет 20. Как это мало, кажется сейчас, но тогда он казался «седовласым старцем», несмотря на жгучую черную шевелюру. Я абсолютно не представляла, чем может завлечь 20-летнего студента 10-летняя школьница. Для прощупывания почвы решено было начать ухаживания. Несколько дней я бросала на него нежные взгляды, записалась в «творческую группу» подготовки стенгазеты, которую он вел, и ходила за ним хвостиком, выполняя по первому требованию его поручения. Решение переходить к активным действиям было принято после родительского дня, когда мама передала мне коробку дефицитнейшего зефира в шоколаде. Я спрятала его под кроватью и всю ночь не могла заснуть от собственной смелости и решительности, раз за разом прокручивая в голове как я зайду в «вожатскую», посмотрю Диме в глаза, выну из-за спины коробку зефира… дальше моя фантазия не распространялась. Я решительно не знала, что я буду делать дальше и не представляла, что может сделать он. Сказать ему: «Дима, я тебя люблю, давай дружить, вот тебе зефир!»? или не говорить, подождать, пока он первый мне в чувствах признается? Утром я подошла к «вожатской», дверь в его комнату была чуть приоткрыта.

— Входи быстрее! — услышала я. «О, он меня уже ждет», — заликовало мое сердце. Я вошла. Поперек кровати лежал полуголый Дима в одном носке и семейных трусах в мелкий цветочек. Я ойкнула, он вскочил, одновременно пытаясь натянуть на себя одеяло, на котором лежал. Наконец он его победил, завернулся и начал горой надвигаться на меня.

— Что ты тут делаешь, зачем пришла, здесь вожатская, а ну, брысь отсюда! Я с ужасом взирала на голого размахивающего руками Диму, его грудь, покрытую черными волосами, носок с дыркой, из которого выглядывал палец. Я попятилась к двери:

— Не смей заходить без стука сюда, — неслось из-за двери… Зефир мы съели с девчонками…

Санитарка

По правилам пионерлагерной жизни необходимо было иметь какое-либо общественное поручение. Рисовать стенгазету, быть знаменосцем, барабанщиком, председателем отряда или его замом. Это было очень почетно, особое положение, которое позволяло иногда не спать во время «тихого часа» и получать в столовке неограниченное число хлеба «на сухарики». Но получить названные должности могли только «старожилы». Новичкам доставались поручения попроще. Детей в отряде было много, обязанностей на всех не хватало, поэтому любой общественный пост ценился. На руководящие места назначали большинством голосов, на менее значимые — кто громче крикнет. Поэтому когда до конца заветного списка оставалось совсем немного, я набралась смелости и на вопрос: «Кто хочет быть…» громко закричала: — «Я!» — не дослушав, что, собственно, предлагали. «…Санитаркой», — закончил вожатый, — «Ты? Так и запишем: такая-то — санитарка». Я задумалась над тем, что же, собственно, должна делать санитарка в пионерском лагере. Мои представления ограничивались книгами военной тематики, поэтому дальше разгуливания по лагерю в белой косынке с красным крестом и сумкой через плечо с бинтами и йодом, а также ношения на себе раненых пионеров фантазия не распространялась. Ну, раненых пионеров у нас не было, косынку и сумку не дали, а в обязанности санитарки вменялось перед сном делать обход палат и проверять руки и ноги на предмет чистоты.

Вечером в сопровождении вожатого совершаю обход на манер санэпидемстанции. Теперь со мной хотят дружить даже те, кто до этого момента совершенно игнорировал. Никому не охота выбираться из-под теплого одеяла и курсировать между палатой и умывальником.

Побег

Иногда из лагеря убегали. Бежали домой, к родителям, телевизору, плюшкам, прозревая необходимость по горну вставать, есть и засыпать. Убежавших всегда находили и возвращали родителям (неблагонадежный). Кто-то молча увозил чадо домой, кто-то устраивал показательную «порку»: «Я тебе покажу, как из лагеря убегать, все дети как дети, а ты, что-же ты мать позоришь?» (приезжали почему-то всегда мамы). Кто-то авторитетно заявлял: «Это ВЫ во всем виноваты, для Вас это даром не пройдет», но концовка была предсказуема — счастливчик едет домой. Поэтому одним дождливым днем созрел план побега. Для этого было создано некое «Тайное общество». Вход в «Общество» был строго засекречен, явки проводились в темных углах корпуса или на скрытых от посторонних глаз участках территории. У членов организации был пароль и даже свой «язык». Самые продвинутые предположили, что без карты местности нам не убежать. В течение следующих двух дней старательно рисовалась карта пионерского лагеря с обозначением корпусов, столовых, беседок и стратегических объектов типа «М» и «Ж», на этом, правда, план местности заканчивался, так как никто не знал, что находится за пределами пионерского лагеря.

Вторым этапом побега значилась заготовка продуктов. Для этого на батареях пионеров в носовых платках сушились щедро пересыпанные солью куски черного и белого хлеба, «уведенные» из столовой. Отдельные нерадивые личности, правда, умудрялись ополовинивать запас стратегической еды, но ко дню «Ч» сухарей было заготовлено достаточно. Бежать обязательно надо было ночью (так романтичнее!), сразу после отбоя, поэтому к отбою вещи должны быть собраны. Собирались днем. В наволочку мной были положены: плюшевый мишка, платье, заколки, сухари, письма от мамы: после некоторых раздумий туда отправились еще расческа и резиновые (импортные!) сапоги. Я вспомнила, как мама, упаковывая мой багаж в лагерь, всячески подчеркивала их материальную ценность. Вечером тайное общество собралось на свой последний совет. Чтобы усыпить бдительность вожатых, решено было лечь в кровать в одежде, а ровно в 12 часов ночи кто-нибудь должен подать звуковой сигнал, который будет знаком к побегу. Тогда мы тихо встаем, берем свои котомки и убегаем из лагеря. В 10 вечера, в кедах и спортивном костюме, под одеялом я старательно изображала крепко спящего пионера. До побега оставалось меньше 2 часов. Разбудил меня звук горна, возвещающий о начале нового дня. Все участники мероприятия мирно сопели в своих кроватях. Из-под некоторых одеял виднелись ноги, обутые в туфли, кеды, кроссовки. Побег не получился. Утром вожатая обнаружила резиновые сапоги, завернутые в наволочку вперемежку с рассыпавшимися сухарями. На все вопросы я по-партизански молчала. Думаю, они обо всем догадались. За наволочку влетело, на воротах была усилена «бдительность», а вечером после отбоя каждые полчаса стали пересчитывать пионеров. Бежать в такой ситуации не представлялось возможным. На следующий день общество самораспустилось, сухари выкинули, а по лагерю поползли слухи о готовившемся побеге. Вожатые посматривали в нашу сторону с опаской, дети — с уважением. Тайная слава разоблаченных беглецов почти до самого отъезда окутывала нас ореолом таинственности. Родителям так нико ничего не рассказал.

Отъезд

Такая долгая смена пролетела неожиданно быстро. Для последней, «королевской», ночи были заготовлены тюбики с зубной пастой, а бдительные вожатые на полчаса раньше объявили отбой и каждый 15 минут заходили в спальню с проверками. Ночь прошла в томительном ожидании «диверсантов» из соседних палат, и историями о том, как это мероприятие, к которому готовится каждый сознательный пионер, проходило в прошлые годы. Выходило, что каждый сознательный пионер за одну ночь умудрялся намазать как минимум пол-лагеря с вожатым в придачу и все это пастой, оставшейся в тюбике в конце смены. Но никому и в голову не приходило усомниться в правдивости этих геройств. Мы крепче сжимали в руках тюбики и ждали малейшей возможности улизнуть в коридор, пробраться к соседям и извести на них остатки пасты. Попытки закончились полным провалом, так как взрослые, похоже, не собирались ложиться этой ночью и дежурили около каждой двери. Утомленные ожиданиями, крепко сжимая в руке тюбики, мы, наконец, уснули. А утром была прощальная каша и скандирования поварам о «вкусной и здоровой пище», недолгие сборы и долгие прощания. Последнее представлялось особенно грустным и, что самое удивительное, совсем нежеланным, несмотря на то, что всю смену мы мечтали как можно скорее вернуться домой. А теперь совсем не хотелось расставаться. Мы обменялись номерами телефонов, подарками и уверениями, в том, что обязательно встретимся в следующем году «на том же самом месте». На память о лагере мне достался подаренный Катькой круглый камень-голыш в виде кулона, на котором было написано: «Ты не забудешь никогда, как в Чайке отдыхал тогда». Долгое время он занимал почетное место над моим письменным столом, напоминая о том, что все мы — родом из Детства.

Лето — мое самое любимое время года со времен школьной скамьи. «Школьные каникулы» — сочетание давно забытое, но приятное до сих пор. Лето, а значит тысячи мальчишек и девчонок, навьюченные чемоданами и сумками с гостинцами, отправятся в лагеря отдыха. При виде колонны автобусов с надписью «дети» мне всегда немножко грустно от мыслей о том, что все дальше и дальше уходит мое пионерлагерное детство…

Все знают, что в Советском Союзе секса не было. Особенно его не было, конечно же, в пионерлагерях. Только лучезарный коммунистический Ильич и мороженое-льдинка. Но загадочный человек под никнеймом Старикан, в детстве бывавший в лагерях, рассказал нам свою историю, полную пионерского эротизма. Однако и здесь не обошлось без мистики и войны: так получилось, что ваш любимый самиздат «Батенька, да вы трансформер» вообще ничего не знает об авторе этого текста. Доподлинно известно лишь одно: он был опубликован на одном неизвестном литературном сайте пользователем под псевдонимом Снежок. Мы провели расследование и выяснили, что автор, вероятно, живёт в Донецке или Донецкой области, попытались связаться с ним, но последние полгода он молчит. Надеемся, он ещё жив и что-нибудь нам напишет, а пока — вот вам история о том, как гордые советские пионеры фотографировали свои гениталии под руководством заботливого советского пионервожатого.

Он был похож на длинное, ветвистое дерево. Или на эластичного человечка-бегуна из коллекции настольных игрушек Икеа. Почти два метра ростом, очень худые ноги с острыми коленями и длинными пальцами. Руками он двигал медленно и плавно, будто совершая магические пассы. Когда он начинал говорить тягучим карамельным голосом, дети замирали и внимательно слушали, ловя каждое его слово. В лагере он работал уже шесть или семь лет. Дмитрий Васильевич, вожатый.

В тот июль мне исполнилось четырнадцать, и я наконец-то попал в первый отряд. Самый старший, самый привилегированный, самый желанный. Каждое лето родители отправляли меня и брата в детский оздоровительный лагерь имени Карбышева. Минимум на два сезона по восемнадцать дней. Оздоравливаться. Свежий воздух, волшебный хвойный лес, ежедневная зарядка, приседания, кружок авиамоделирования, чемпионат по футболу, первое, второе и компот. Мы с братом росли как на дрожжах.

— Здравствуйте, дети! Меня зовут Дмитрий Васильевич. Я — вожатый первого отряда, — он внимательно смотрел на нас, покачивая головой, как неваляшка. Вверх-вниз, вверх-вниз… — Я надеюсь… Вернее, я уверен, вас ждут незабываемые восемнадцать дней. Очень скоро вы все познакомитесь, подружитесь, поругаетесь и снова подружитесь. Многие из вас приезжают сюда не первый раз…

Я приезжал сюда уже где-то восьмой раз и знал все закоулки лагеря вдоль и поперёк. В прошлом году мы с пацанами закопали пачку сигарет «Пётр Первый» у корней какой-то сосны, и буквально через день эту часть леса вырубили. В результате многочасовой розыскной работы я выучил наизусть все пеньки, тропки и муравьиные гнёзда. Мог ориентироваться по скорости роста мха. Виртуозно разбивал фонари тяжёлыми шишками. Знал, где отходит кусок забора и как зовут деревенских кошек. Лагерь стал моим вторым домом. Здесь разворачивалось большинство счастливых и не очень любовей, сбивались костяшки кулаков и приобретались верные друзья. Лето и лагерь стали синонимами.

Пока Дмитрий Васильевич толкал приветственную речь для новичков, я разглядывал девчонок. Взрослые, глазастые, фигуристые, в обтягивающей одежде, некоторым уже по пятнадцать. Это были уже не девчонки, а женщины. А я по-прежнему оставался худощавым белобрысым мальцом. В то лето я всё время старался тянуться вверх, к небу. В трамвае или автобусе я выпрямлял спину, поднимал подбородок вверх, незаметно оглядывался вокруг и считал, сколько людей выше меня. Если число превышало пятнадцать, я расстраивался и шёл висеть на турнике. Вверх, вверх и только вверх. Я буду умнее, выше и сильнее, как олимпийцы. На физкультуре я ещё недавно был крайним слева, но постепенно перемещался в середину.

— Первый отррряя-яд! На построение! — командным голосом сказал Дмитрий Васильевич. — Все на улицу!

Сорок молодых тел сорвались с места. Кеды, ботинки, босоножки затопали вниз по бетонным ступеням. Я старался бежать быстрее всех. Я всегда стараюсь бежать быстрее всех, такой уж характер. На улице разлилось жаркое, знойное лето. Сухой и горячий ветер залезал под футболку, от зелёной листвы рябило в глазах, редкие островки асфальта пахли городом. Первый отряд с грехом пополам построился в четыре ряда по десять, настороженно поглядывая друг на друга, как домашние животные, выпущенные на волю. Сезон начался.

Как любая человечья стая, отряд вскоре расслоился на множество групп, кружков по интересам, отличников и отморозков, спортсменов и театралов, красавиц и не очень. Я крутил мячи с правого фланга против слабой, но упёртой команды второго отряда, проваливался в сон под фантастическую мешанину из «Пикника на обочине», подкатывал по очереди к миниатюрной легкоатлетке Анечке и роковой пятнадцатилетней женщине Александре. Несколько раз приезжали родители с полным пакетом фруктов и свежим номером «Спорт-Экспресса», после чего я подолгу валялся в кровати, разглядывая турнирные таблицы европейских чемпионатов и перечитывая интервью какого-нибудь усатого Газаева. Сезон катился весело и ровно, я не успевал считать, как проходят дни.

Дмитрий Васильевич оказался на редкость отличным вожатым. Строгим и серьёзным при высшем начальстве и по-детски весёлым в узкой компании. Наша комната постепенно вошла в число его любимчиков, что гарантировало индульгенцию против большинства невинных лагерных грехов, типа курения в туалете или невыхода на зарядку.

Тем вечером Андрею, соседу по комнате, родители привезли арбуз. Громадный спелый шар с желтыми прожилками в светло-зелёной полосатой шкуре, такой, что глухо отдаёт каким-то невероятно летним звуком, если постучать по нему согнутым указательным пальцем. Король арбузов. Было решено сточить его под покровом ночи в обществе желанных девушек и Дмитрия Васильевича. Устроить праздник живота.

После двенадцати, когда менее инициативная половина отряда мирно сопела в две дырочки, к нам в дверь тихонько постучались и промелькнули три худощавые фигурки в трусиках и футболках. Лена, Аня, Таня. Все три с одного двора, школьные подруги. Смазливые и смешливые самки человека.

Мы поставили в центр комнаты тумбочку, зажгли несколько крохотных восковых свечек и расселись вокруг арбуза, как туземцы вокруг костра. Андрей достал нож и начал ритуальное действо.

— Может, Васильича подождём? — прошептала Таня, — он же потом обидится, если мы без него арбуз съедим.
— Обещал прийти после отбоя, — ответил Андрей. — Наверное, с Тамарой Ивановной чаи гоняет, ждёт, пока она отрубится.

Тамара Ивановна была старшей вожатой. Вредной советской тёткой лет шестидесяти, требовавшей соблюдать устав лагеря так же строго, как христианские каноны. В паре вожатых с Дмитрием Васильевичем она была плохим полицейским. Классическим воспитателем с многолетним стажем, бессонницей и армейской выдержкой.

Арбуз лоснился и пах свежестью. Андрей сделал первый хрустящий надрез, показалась бледно-розовая мякоть.

— Ммм… — тихо причмокнула Лена. Я сидел рядом и неотрывно смотрел на её загорелую шею и круглые блестящие коленки. У Лены были золотые кудрявые волосы и кукольно красивое лицо. Пухлые алые губы и по-лисьи прищуренные хитрые глаза. Томный голос с хрипотцой и матово-белая, прозрачная кожа с россыпью крошечных, почти незаметных родинок.

Лет через десять я случайно наткнулся на её профиль в одной из социальных сетей и долго рассматривал фотографии, пытаясь что-то вспомнить, почувствовать. Похоже, с течением времени от человека остаются одни лишь глаза.

Я придвинулся ближе к Лене, незаметно прижался правым бедром к её горячей ноге. Она быстро повернула голову, несколько секунд посмотрела на меня и потянулась за арбузом. Я тоже прихватил сочный кусок и начал вгрызаться в него, капая себе на ноги сладкой жижей. В комнате стало тихо, слышно было только мелодичное чавканье и довольное похлюпывание.

— А давайте рассказывать страшные истории, — тихонько сказала Таня, — не про пиковую даму и гномика-матершинника, а настоящие страшные истории…
— Давайте, — все закивали.
— Я тогда начну, — сказала Таня. — У нас во дворе вот такой случай недавно был: одна девочка, Маша её зовут, сидела на лавочке вечером. Даже не ночью, а просто вечером, часов в семь, ждала маму после работы. Ключей от дома у неё не было, а мама поздно возвращалась. И к ней подошёл какой-то человек, что-то сказал, буквально несколько слов, она встала с лавочки, взяла его за руку и ушла вместе с ним…

Дружное чавканье стихло на несколько секунд.

— И что? — спросил Андрей. — Ушла и не вернулась?
— Вернулась, — сказала Таня, — через неделю вернулась домой и больше не разговаривает. Вообще не разговаривает, её из школы забрали на домашнее обучение.
— Ммдааа, неприятная история… — в комнате повисла тишина.
— Её мама к нам приходила, плакалась, — продолжила Таня. — Оказалось, что этот человек, который Машу забрал, — гипнотизёр. Он уже несколько лет ходил по району, забирал детей. Если с ним встретиться глазами и заговорить, он сразу же тебя гипнотизирует, и ты делаешь всё, что он прикажет. Он как бы у тебя забирает волю.
— Бррр… — поёжилась Лена. — Это не страшная история, это какая-то гнусная правда. Давайте лучше сменим тему… А то теперь даже арбуз не хочется есть…

Вдруг заскрипела дверь, все резко бросились врассыпную по кроватям, пытаясь притвориться спящими. В комнату зашёл Дмитрий Васильевич.

— Спокойно, пионеры, — приглушенным голосом сказал он, — Тревога отменяется. Тамара Ивановна уже седьмой сон видит. Надеюсь, у вас хватило совести оставить мне хотя бы кусочек арбуза?

Все подскочили с кроватей, радостно окружили Васильича. Андрей торжественно отрезал сочный полумесяц.

— Ладно, не толпитесь, рассаживайтесь вокруг, — сказал Дмитрий Васильевич, — будем байки травить. Или погадаем.

Мы снова дислоцировались вокруг заляпанной сладкими пятнами тумбочки. Я все настойчивее прижимался к Лене, она как будто не замечала, но в то же время не отстранялась. Маленькие подарочные свечи начали истлевать одна за другой, приятно запахло палёным воском. Дмитрий Васильевич рассказывал какие-то забавные случаи из своей вожатской практики, но меня так разморило, что жёлто-серое пространство комнаты начало как будто сжиматься. Я автоматически гладил Лену по руке, полузасыпая, почти растворившись под небольшим закутком нагретого одеяла.

Неожиданно Дмитрий Васильевич встрепенулся, как борзая гончая, шикнул и приложил указательный палец к губам. Все замолкли, прислушиваясь к звукам в коридоре.

Я придвинулся ближе к Лене, незаметно прижался правым бедром к её горячей ноге

— Так, девочки, — быстро и тихо сказал Дмитрий Васильевич, — бегом в свою комнату, только на цыпочках, через холл. Тамаре Ивановне не спится.

Лена, Аня, Таня вскочили с постелей, бесшумно скользнули в дверной проём, мелькнула жёлтая полоска света. Дмитрий Васильевич поднялся во весь двухметровый рост, прошагал к открытой двери, развернулся спиной в коридор и громко сказал: «И чтобы я больше звука вашего не слышал!».

— Представляете, Тамара Ивановна, полвторого ночи, а они ещё спа… — эхом удалялся его как бы возмущённый голос.

Мы рассеялись по кроватям и притихли. Живот превратился в тугой барабан, арбуз планомерно давил на мочевой пузырь. У меня начали слипаться глаза. В коридоре кто-то бесшумно ходил, изредка стучали двери. Я лежал и вспоминал Ленину щёку, болезненно-белую, и полуоткрытые мятные губы. Удивительно, но я никогда не присматривался к ней так близко. Вернее, я всегда знал, что она красивая, симпатичная, наша комната неизменно котировала её в топ-пять девушек отряда, но непосредственная физическая близость оказалась какой-то необъяснимо другой. Словно побывал в необычном, совершенно невообразимом месте, в Аргентине, например, и потом вернулся обратно к продавленному дивану на кухне, бутербродам с докторской колбасой и газете «Спорт-Экспресс».

— Ты спишшшь?… — прошипел Андрей. — Вы что, заснули? У нас же ещё арбуз остался…
— Нет, нет… — забормотали с разных сторон. — Ещё к бабам ночью пойдём, какой спать-то? Сейчас, Ивановна успокоится, и пойдём…

Я закутался почти с головой в одеяло, за окном шумели ветки деревьев, их раскачивал лёгкий ночной ветер. Батарея нагревала левый бок и затягивала в сон.

Какое-то время ничего не происходило, я задремал. Вдруг скрипнула дверь, в комнату, чуть пригнувшись, зашёл Дмитрий Васильевич.

— Пионеры, — торжественным шёпотом сказал он, — Тамара Ивановна наконец-то заснула и у меня для вас подарок. От девочек.

Сон мгновенно испарился, все повскакивали с кроватей. Дмитрий Васильевич с лукавой улыбкой что-то прятал за спиной.

— Они легли спать. А я здесь в роли дипломатического посла. Передаю конфиденциальное послание. Из рук в руки, — торжественно усмехнулся он и протянул нам стопку твердых квадратиков. Мгновенных фотографий плохого качества фирмы Polaroid. Андрей включил ночник, все сгрудились под лампой и начали рассматривать.

Девочки постарались на славу. На фоне бледно-синего туалетного кафеля на нас смотрели молодые нимфы и мегеры. Преданные фанатки журнала Cool! и молодёжного телеканала MTV. Практически в неглиже. Девочки призывно извивались, похотливо выпячивали губы, показывая всё, что можно показать в неполные пятнадцать лет. Я вырвал фотографию с Леной и отбежал в сторону. Она была в красной юбке и красном лифчике. Лена распушила золотые волосы и давала классику — Мэрилин Монро над люком метрополитена. Чуть ниже пупка у нее была коричневая родинка.

Качество фотографий было ужасным. Цвета расплывались, горизонт поехал, черты лиц неразличимы. Но главной творческой находкой там были отнюдь не черты лиц. Пацаны давились от смеха, передавая друг другу этот самодельный эротический коллаж. Дмитрий Васильевич тоже хихикал, зажимая рот большой ладошкой.

— Это вызов! — сказал Андрей. — Надо что-то придумать в ответ. А откуда у них фотоаппарат?
— Отсюда, — сказал Дмитрий Васильевич и достал коробочку Polaroid из массивных шорт. — Ему уже лет десять, поверьте, он видел и не такое.
— Парни, ну мы же не будем стриптизом страдать? — сказал Андрей. — Надо что-то ржачное и суровое.

Все на мгновение задумались. Что можно придумать ржачное и суровое с эротическим оттенком? Мне в голову полезли какие-то огромные арийцы, обтянутые кожей, с хлыстами и в сапогах. У нас во дворе был пустующий подвал с подведённым электричеством, где мы часто собирались после школы, выпивали несколько бутылок пива Bag Beer местного розлива, курили сигареты и смотрели классическое немецкое порно. Со всеми шайзе и швайнами. На этом мои познания в сексе начинались и заканчивались.

— Мы в прошлом году с первым отрядом устраивали конкурс, — задумчиво сказал Дмитрий Васильевич, — на «самый длинный» отряда.
— Что, прямо там, в холле устраивали? — тупо спросил Андрей. — И сколько человек участвовало?
— Андрей, извини, ты в своём уме? — слегка обиженным голосом сказал Дмитрий Васильевич. — Это было ночью и только для своих. В четвёртой палате, самые дерзкие пионеры тогда жили там.
— Не… — сказал Андрей. — «Самый длинный» отряда — это не то. Я не хочу, чтобы девки мою шляпу под микроскопом изучали. Как они потом в лицо мне смотреть будут? А если им не понравится? Или у меня окажется недостаточно длинным?
— Пацаны… — подал тихий голос с дальней кровати маленький Стас, ему было еще тринадцать. — А если лица закрыть, ну, чтобы они не поняли, где чей?

Все на секунду замолчали. Это было близко, горячо.

— А чем закрывать? Руками? — спросил Андрей
— Зачем руками? — сдавливая смех, сказал Дмитрий Васильевич. — Можно тазиками, у нас в туалете несколько разноцветных тазов стоят, они не слишком грязные, почти новые…

— Нет, — снова сказал Андрей. — Вы что, думаете, если лица не будет видно, то они не поймут, кто где? Да я почти на голову выше Стаса и плечи у меня в два раза шире.

Андрей действительно был здоровый не по годам. Все приуныли. И тут мне в голову пришло оптимальное решение. Озарение. Эврика. Яблоко на голову Ньютона.

— Парни, я всё придумал, — зашипел я, — я такое в фильме видел, нужно просто на стоячий хуй полотенце накинуть, тогда и ржачно будет, и шляпу не видно!
— В яблочко! — сказал Дмитрий Васильевич.
— Полотенце и тазы. Добавить шпаги и получатся настоящие мушкетёры! У вас с фантазией определенно лучше, чем у девочек.
— А где будем фотаться? — спросил Стас
— В туалете, конечно, — сказал Андрей, — только там освещение нормальное.
— А, ну да, да… — закивал Стас.
— Наши цели ясны, наши задачи определены, вперёд товагищи! — продекламировал Дмитрий Васильевич, мы захватили небольшие, лёгкие хлопчатобумажные полотенца для лица и тайком, по одному, начали выходить в туалет. Остальные комнаты давно спали. В ночном коридоре было темно и пустынно, остывшая за полночи плитка холодила босые ступни.

Я выбрал умывальник, включил теплую воду, представил Лену в красной юбке и взялся за дело

Через пятнадцать минут наша палата в полном составе — я, Андрей, Стас и Вадик — собралась в мужском туалете. Дмитрий Васильевич сходил в вожатскую, проверил крепкий сон Тамары Ивановны и вернулся с полароидом наготове. В углу стояли разноцветные тазы, вложенные друг в друга. Мы их тихонько вымыли и распределили вдоль умывальников. Как раз четыре таза на четыре умывальника.

— Пацаны, тут же всего две кабинки, — вдруг сказал Стас, — Мы как, по очереди будем?
— А ты чё, в раковину обломаешься? — спросил Андрей. — Не знаю, как вы, а я не обломаюсь
— А я обломаюсь, — сказал Вадик. — Не могу при всех…
— Ладно, — спокойно сказал Андрей. — Не можешь, так не можешь. Вы со Стасом идите по кабинкам, а мы с Жекой здесь будем, раз вы такие стеснительные. Да же? — обернулся он ко мне.

Я кивнул. Как-то не хотелось давать заднюю. Вроде я всё это и придумал, значит, надо идти до конца. С другой стороны, сейчас на холодном кафеле, при бледном свете ночной лампы в туалете, эта затея уже не казалась такой весёлой.

— Я буду стоять на стреме у входа, — сказал Дмитрий Васильевич. — Если что, вы услышите мой голос. Свистните, когда все будут готовы.

Андрей деловито накинул полотенце на плечо, отошел к дальней раковине, достал свой шланг и начал наяривать. Вадик со Стасом скрылись в кабинках. Я несколько секунд стоял и смотрел на Андрея, он включил воду, закрыл глаза, прикусил нижнюю губу и методично разгонял свой поршень. Я выбрал умывальник с другого края, тоже включил теплую воду, представил Лену в красной юбке и взялся за дело.

Секунд тридцать было тихо, только равномерно журчала вода. Затем Андрей повернулся ко мне, слегка побалтывая разбухшим хуем и торжественным голосом прошептал: «К полёту готов!».

У меня тоже что-то стало налаживаться, воспоминания из дворового подвала и сегодняшние фотографии способствовали процессу. Андрей начал примерять полотенце, сначала оно спадало, но он как-то наловчился и, в конце концов, нашёл баланс.

Из кабинки медленно вышел Вадик, слегка придерживая трусы руками, подошел к желтому тазику, осторожно наклонился, поднял его и закрыл лицо. Полотенце он пока держал на плече. Вроде выглядело неплохо.

— Стас, ты там скоро? — зашипел Андрей. — Давай резче!
— Я не могу, что-то не получается, — донёсся из кабинки слабый всхлип. — Давайте лучше без меня сегодня.
— Так и знал, — сказал Андрей, — что этот сопляк в последний момент сольётся. Он точно так же в замесе со вторым отрядом съехал с темы. Ладно, все готовы?

Я пытался удержать равновесие. Откровенно говоря, получалось так себе, полотенце постоянно перевешивало на одну сторону и норовило упасть на пол. Наконец, одной рукой я взял таз, а второй научился контролировать ситуацию снизу.

— Все готовы, — тихо сказал Вадик, и Андрей легонько присвистнул.

Дмитрий Васильевич шагнул в туалет, оценивающе посмотрел на нас и поднял большой палец правой руки вверх.

— Отлично, пионеры, — сдавливая смех сказал он, — а теперь выстроились вдоль стенки и на счёт «три» улыбочку!

Балансируя, как канатоходцы, мы разместились недалеко друг от друга, приготовились.

Раз. Два. Три.

Чик. Чик. Чик.

Левая рука придерживает таз, правая сжимается в козу, зигу или фак. Еле слышно щёлкает полароид. Буквально несколько секунд — и мы начали гоготать как сумасшедшие.

— Тц-тц, тихо, тихо, — пытался что-то сказать Васильич, но мы уже взорвались и бежали со всех ног по коридору, как стадо слонов, будя на ходу пол-отряда. Несколько секунд — и мы уже пытаемся не дышать под одеялами. Бинго. Диверсия удалась. Из коридора доносилась брань Тамары Ивановны и мягкий, успокаивающий голос Дмитрия Васильевича.

Фотографии мы увидели только в конце сезона. Тёмная стена и какие-то невнятные белые пятна раскоряченных рук и ног. Никто даже не засветил шляпу.

— Забирайте, пионеры, и никому не показывайте, — с грустной улыбкой сказал Дмитрий Васильевич. Я спрятал свой экземпляр где-то в недрах книжного шкафа и скоро забыл про него.

Лет через шесть я приехал домой получать права, буквально на пару дней. Забежал в «Сбербанк» за какой-то квитанцией, встал в очередь. Поднял голову. По ту сторону стекла сидел Дмитрий Васильевич. Он усердно стучал по клавиатуре, параллельно перешучиваясь с коллегами-операционистками. Я замер на мгновение, опустил голову и сделал вид, что его не заметил. В конце концов, сколько у него было таких пионеров.

История первая.
В пионерский лагерь в последний раз в жизни я ездила в возрасте 14 лет. Были у нас такие сезоны в конце каждого лета – специально для старших.
Тут придется сделать две коротенькие ремарки: я жила тогда в городе Павлодаре, городок это не очень большой, все, буквально, всех знают и полгорода работает на одном заводе. Так что на тот сезон мне ссыпались в кучу больше десятка одноклассников, дети из соседних классов и из дружественной школы №22, короче, пол-лагеря старых знакомых, одноклассников, друзей детства…
Корпуса у нас были… нормальные такие, там и зимой можно жить – двухэтажные панельные дома с водой и отоплением. На каждом этаже по четыре большие спальни. В них помещалось по 10-12 человек. А всего в лагерь приезжало от 200 до 300 человек. Не слишком много, но и не мало. Старшие отряды, ясное дело, дежурили сами. У нас это было поставлено на поток – всё прибирали с вечера, утром заправляли кровати в диком темпе, так что дежурным оставалось только вымыть пол. Воду мы набирали тоже с вечера. Не знаю, как так вышло, что на наш этаж пришлось только три ведра, но мы, долго не мудрствуя, притащили ёмкость вполне заменяющую ведро – банный тазик, или шайку. Воду – не важно, в ведре или в тазике — мы оставляли за дверью. Чтоб никто не запнулся в темноте.
Итак, два отряда 14-летних оболтусов, которые знают, что это их последнее лето в лагере. Хулиганили мы по-страшному. Устроить ночь мазания пастой наши мальчики решили накануне похода. Мы, понятно, об этих планах знали и решили быть начеку. Но все-таки, они нас пересидели. Меня не намазали, но и тревогу первая подняла не я. А вот что дальше было… Двух девочек наши доблестные рыцари успели привязать. В итоге Оксанка, когда ринулась было спросонья в погоню – упала головой на пол (ноги остались на кровати), а вот проснувшаяся на шум Валерка рванула наказывать обидчиков с такой силой, что вся койка грохнулась на бок. … Мы на втором этаже. Дом панельный. Представляете, звук? Наверное, даже рыбы в озере подпрыгнули. В общем, примчался вожатый первого отряда, загнал пацанов назад, и мы было успокоились – ну, хоть немного поспать… не тут-то было. Через полчаса они снова нарисовались. На наше сдержанное негодование мой друг детства Аскар заявил: «Все, девчонки, мир. Мы пришли анекдоты рассказывать!» Не знаю, как бы закончилась эта ночь, но мы стали смеяться слишком уж громко и второй раз пробудили вожатых. Заслышав грозные шаги

надзирателя

педагога, наши мальчишки кинулись врассыпную – кто в шкаф, кто под кровать. И еще был в первом отряде мальчик такой, по имени Коля… из тех, кто ростом не вышел, и ловко умеет делать жалостливую рожицу. Так вот именно его угораздило встать за дверь. Вожатый был не лыком шит, всех повыуживал, и они совсем было ушли, как вдруг он вспомнил про дверь… и потянул ее на себя. Коля, видимо в надежде, что его не заметят взял и сел… Люди, я стонала от хохота. Я понимала, что всю эту воду придется мне же собирать, но оно того стоило. Просто кино, вожатый спрашивает: «Ты что тут делаешь?» Коля (горестно): «Сижу…»

История вторая.
В девятом классе (я была последний год, кто учился в советской десятилетке – и учебники у нас были совковые, и все как при Леониде Ильиче), мы ездили в традиционную турпоездку по городам России. На зимних каникулах, на поезде. Новый год встречали в поезде, а потом, как щас помню, в городе Ярославле, мне стукнуло 16 лет. Не помню, кто первый придумал устроить «ночь длинных ножей», но я помню, что мне эта идея не понравилась – в поезде не так-то легко от пасты отмыться, вода холодная… В общем, лежу на своей верхней полке, почти сплю и тут чувствую – паста на щеке… Только не спрашивайте, как я в кромешной темноте опознала своего друга детства Юрку – это было наитие. Я цапнула его за волосы, подняла на уровень своего лица и сообщила, что ему будет, если он сейчас же не сгинет навсегда. Юрка не сгинул, а снова возник через пару минут и неожиданно спросил: «Ирка, я что-то забыл: ты старший ребенок в семье?» — «Да, а что?» — «Вот поэтому ты и не спишь как все нормальные люди, когда тебя мажут!» — это сообщение было настолько же неожиданным, насколько серьезную давало пищу для размышлений, так что я окончательно проснулась и сползла вниз.
Опять-таки не помню, почему все перетекло в игру «в бутылочку» (на поцелуи) – видимо, просто потому, что все проснулись, и мазать стало некого. А наша классная руководительница (уверенная, что мы спим) была в другом вагоне. Закончилось это развлечение печально. Один из наших мальчиков выиграл поцелуй с одной из наших красавиц. Причем, именно с той, с которой страстно хотел дружить. Он свесился с верхней полки и требовал: «Наташка, вставай, будем целоваться!» — на что Наташка, стиснутая на нижней полке множеством народа, невозмутимо отвечала: «Сам слазь». Макс свешивался ниже и ниже и в какой-то момент меня будто что-то толкнуло под локоть – я взяла и тихооонечко потянула его за рукав. В общем, все уже поняли, что наша классная руководительница примчалась со скоростью пожарника, да? – А зрелище было незабываемое – Макс каким-то образом перевернулся в воздухе и упал головой на наши ноги, а ногами – на стол. И как раз, когда взрослые примчались нас отчитывать, он сидел по-турецки на наших ногах, держась за голову, и громко причитал. Кстати, до сих пор не знаю, поцеловала его все-таки Наташка или нет.

История третья.
Все знают, что на выпускной вечер угощением занимаются сами родители. У нас в Павлодаре в июне с фруктами еще не густо, поэтому привезли нам все из Алма-Аты – мамин брат купил и передал с самолетом (то есть, с бортпроводницей). В общем, так вышло, что я точно была в курсе, где что припасено на праздничный банкет. И когда мы с подружкой получили свои аттестаты, я решила, что сидеть в зале дальше скучно. «Пошли, говорю, черешню есть!» — ну, мы и пошли. Продукты хранились на первом этаже, в кухне школьной столовой, в большом таком холодильнике вроде шкафа. В общем, зашли мы со Светкой в один из этих холодильников, я мигом раскопала черешню, и только мы принялись за еду – шаги. По глупости мы не притворили дверцу холодильника, а сильно ее дернули, и она полностью закрылась. И вот тут выяснилась страшная вещь – эти холодильники не предусмотрено открывать изнутри! А мы в вечерних, так сказать, платьях… после того, как все заценили ужас нашего положения, скажу, что ничего страшного не было – мы просто покричали и постучали, и нас оттуда извлекли, мы даже замерзать не начали. Дверь холодильника открывается… а там моя мать и… опять же наша классная, которая держась за сердце с чувством сказала: «Ирина, какое счастье, что я тебя уже выпускаю!» — думаю, она не преувеличивала.

P.S.
Дневник за 10-й класс я храню до сих пор. Как он исписан кранными чернилами! Редкая неделя без этого, а обычно – по два и больше обращений к родителям. Короче, пестня, а не дневник.

Для большинства современных детей, окруженных гаджетами, игрушками на любой вкус, избытком сладостей и всяческими развлечениями, одна мысль о том, что когда-то в магазинах не было даже сахара, кажется нереальной. Тем не менее советским пионерам, растущим в суровых условиях дефицита всего вышеперечисленного, скучать не приходилось. Они сами выдумывали для себя игры, проводили весь день с друзьями во дворе и познавали жизнь без интернета. А самым ожидаемым событием для каждого школьника была поездка в пионерлагерь, где его ждала встреча со старыми друзьями, дискотеки с медляками, вечера с гитарой у костра и ночные прогулки под звездами тайком от вожатых. Чем советские лагеря так завлекали детей и почему многие взрослые по-прежнему испытывают тоску по тем временам, «Ленте.ру» рассказали сами бывшие орлята, артековцы и другие пионеры.

После долгих разлук

«Самое теплое воспоминание — это встреча после зимы, когда все знакомые съезжаются, обсуждают, у кого что произошло за этот год, кто приехал, кто не приехал и почему. Ждали второй смены и надеялись, что кто-то из ребят приедет.

Я ездила в пионерский лагерь от Торгово-промышленной палаты (ТПП) несколько лет подряд, у нас там был свой любимый вожатый — Володя Ковбасюк. И, конечно, все расстраивались, если он попадал не в наш отряд. Мы бегали к нему все время на встречи. А если к нам — ну, естественно, все были счастливы.

Конечно, расставаться потом не хотелось, потому что за прошедший месяц все сдружились, и впереди-то ясно маячило расставание на целый год. Хотя те, кто были в ТПП, и потом тоже встречались — на елках в Министерстве внешней торговли. Но это, конечно, уже все не то, потому что когда проводишь время вместе долго, складываются совсем другие взаимоотношения».

«Вставай, вставай, дружок!»

«Начинался день с горна «вставай, вставай, дружок, с постели на горшок» — так звучало все это дело. Все вскакивали, на зарядку, после зарядки умывались, потом завтрак. После завтрака — кружки по интересам. Ну, кто-то там какое-то авиамоделирование, кто-то еще что-нибудь… Я очень любила кружок мягкой игрушки. Раньше игрушек же особо не было, поэтому привезти из лагеря мягкую игрушку, какого-нибудь зайца или медведя, тем более которого сама шила — это лучший подарок. К тому же заготовки там были очень хорошие, и если, например, сделать все так, как тебе говорят, то игрушки получались очень достойные.

Либо, если хорошая погода, купаться ходили. Потом сон, полдник и спортивные развлечения. Всякие там пионерболы, волейболы — активные игры. Потом ужин. После ужина либо кино, либо дискотеки, либо КВН, а потом отбой. Ну, а после отбоя тоже начиналось: иногда вылезали в окно — мы ходили к мальчикам, мальчики ходили к нам. Не скажу, что это связано с чем-нибудь романтическим, ну, просто так…»

«Мы с девчонками очень смеялись»

«Однажды нам забили окна, чтоб гулять ночью не ходили. Вожатый Витя сказал: «Девочки, мне это надоело!» Взял и забил окна. А я как член совета дружины должна была идти на вечерний обход с главным вожатым Толей и ставить всем оценки в тетрадь. Мы вышли из корпуса, и я ему говорю: «Толик, что-то странное у нас, наверное, после пересменки забили окна, а нам дышать нечем, открыть не можем, чтобы проветрить». Он, недолго думая, взял лом с пожарного щита и окна наши открыл.

Потом, когда я вернулась в свой корпус, Витька спросил, все ли на месте, а потом еще и огромными шкафами дверь нам задвинул, чтобы через нее не вышли. Про окна-то он не знал! Мы с девочками очень смеялись. И снова убежали ночью гулять. А днем во время тихого часа отсыпались».

Море эмоций

«»Орленок» был круче «Артека» — это все говорят. Он интереснее, там не было малышовых отрядов, только пионеры и комсомольцы — дети постарше. От поездки в «Орленок» у меня всегда было море эмоций. В этом лагере самое классное — повседневная работа. Например, все отряды были какие-то тематические. Когда мы приезжали, нас распределяли в разные группы, и мы заранее не знали, куда попадем.

Перед сменой опрашивали: «Что тебе интересно делать? Какое хобби?» А поскольку мне нравилось рисовать, то меня направили в отряд, где занимались газетами. Были ребята, которые писали, были фотографы, а у нас создавалось что-то вроде пресс-центра. И потом мы участвовали на мероприятиях в организациях жюри. Потрясающие газеты выпускали наши вожатые, и нас научили делать очень красивые штуки, объемные и разные шрифты. Учили детей журналистскому делу и даже брать интервью.

Над нашими газетами зависала вся дружина. Вешали газету перед столовой, и каждый номер ждал весь лагерь! Все любовались, читали статьи, смотрели наши рисунки».

«Котлеты без хлеба, конечно, не шли»

«Еда была самая обычная. Та же, как дома давали. Каша, например, или запеканка со сгущенкой. Первое, второе, третье и компот. Котлеты, гречки, супы всякие разнообразные, фруктов много было. Даже мороженое нам давали иногда! Конфеты, печенье. В общем, нормально кормили, мы не жаловались. Но самое вкусное — это был черный хлебушек с собой в корпус. Вот это да! Сухарик потом засушишь и грызешь его полночи.

Мы были те еще хулиганы. Гуляли как-то ночью после очередного побега по лагерю и захотели есть! Смотрим — в столовой окно открыто, взяли и залезли. А там противень с котлетами стоит, и жир на них уже такой застывший… Котлеты без хлеба, конечно, ночью не шли, так что мы еще и в хлеборезку за хлебом полезли. Все эти шалости проворачивать всегда страшно было, так что мы прятались, на корточках сидели под плитой. Но в тот раз наелись котлет и ушли незамеченными!»

Орлята все помнят

«Лагерь кардинально изменил мою жизнь. Вожатые там сумели сделать из нас людей, а дети блистали своими талантами, и за ними действительно хотелось тянуться. После одной смены я даже приехала и сказала: «Я, пожалуй, не брошу музыкальную школу, а еще доучусь». Мама была счастлива, что ребенок доведет дело до финала! Конкурсы-то в лагере были не только со стенгазетой связаны, мы там еще и пели, и танцевали — делали все, что могли.

Вожатский состав у нас был потрясающий. Там работали такие люди, в которых мы просто сразу влюблялись. Помню, у нас было две девушки — обе Татьяны. Одна была Татьяна Ларина, как по Пушкину, очень женственная. А вторая Татьяна Голтвина — такой вожак с гитарой наперевес. Она не молоденькая была, но очень-очень душевная. Этот человек обворожил всех детей! Она была такой внимательной, веселой и очень многому нас научила. Хочется, чтобы мир знал о таких людях и чтобы ее орлята помнили ее!»

Там нечем было выпендриться

«В лагере кипели страсти всегда, мальчики девушек делили, историй романтических было полно! В зрелом возрасте свою любовь я тоже встретила там, в лагере от МГТУ имени Баумана. А в 14 лет в другом лагере у меня случился первый кавалер! Он не то чтобы мне нравился, но мне нравилось, что ему нравлюсь я. А в 14 лет, еще и для такого очкарика, как я, это было вообще! Мы бродили с ним по ночам после отбоя. Камер-то не было, и можно было делать все, что угодно. Тогда же произошел и мой первый поцелуй.

Еще, помню, что однажды у нас проводили конкурс красоты, и я победила! У меня было шоковое состояние. В той смене я впервые почувствовала себя девушкой. Дети же в отрядах ходят в форме, личных вещей практически нет, кроме нательного белья, даже пижамы нам выдавали. Поэтому мы все были одинаковые — брюки, рубашка и пиджачок. Собственно говоря, там нечем было выпендриться, кроме как обаянием, интеллектом, ну, и красотой. Красотой-то я не блистала, видимо, за обаяние мальчишки меня и выбрали».

«Дети пищали от восторга»

«Вожатые два раза в день проверяли чистоту наших палат. А в дождливые дни второго обхода не было, нам разрешали остаться в корпусе, и чем мы только ни занимались — рисовали и даже устраивали показы мод. Девчонки вываливали на кровать в кучу шмотки, и мы переодевались, менялись одеждой, на дискотеки наряжали друг друга. На дискотеках самый главный танец был, конечно, медляк. Младшие наблюдали, кто кого приглашает, а те, кто постарше, — уже все в любви. Дискотеку ждали всегда!

И вечерние фильмы тоже! Я помню, что показывали одинаковые киноленты постоянно, но там были хиты: «Неуловимые мстители», «Всадник без головы» и «Призрак замка Моррисвилль». При просмотре последнего дети просто пищали все от восторга. Главное, что этот фильм и в прошлом, и в позапрошлом году уже показывали, но нет — нам все равно всегда было интересно его пересмотреть».

«С этими уже не расставались»

«Было очень весело, мы вообще вели крайне социальную жизнь, и все были такими общительными! Что в школах, что после школы на всяких кружках. Конечно, жалко, что нынешние дети лишены многого в этом плане, потому что сейчас они даже гулять не ходят во двор. Мы-то без конца пропадали во дворе.

Поэтому пионерский лагерь был для нас только продолжением нашей общественной жизни. Там складывались, конечно, немного другие взаимоотношения. Потому что если в школе, когда учишься, расстаешься на ночь, то в лагере мы уже не расставались! И все продолжалось — со страшилками перед сном, со всякими побегами, гулянками и прочими делами».