В путешествии при остановках в разных городах меня не влекут к себе сочинение

Обновлено: 10.01.2023

(1)Николай Евграфович Алмазов едва дождался, пока жена отворила ему двери, и, не снимая пальто, в фуражке прошёл в свой кабинет. (2)Жена молча пошла следом за мужем. (3)В кабинете Алмазов простоял с минуту на одном месте, глядя куда-то в угол. (4)Потом он выпустил из рук портфель, а сам бросился в кресло, злобно хрустнув сложенными вместе пальцами.

(5)Алмазов, молодой небогатый офицер, слушал лекции в Академии генерального штаба. (6)Он сегодня представлял профессору практическую работу — инструментальную съёмку местности.

(7)До сих пор все экзамены шли благополучно, и только одному Богу да жене Алмазова было известно, каких страшных трудов они стоили. (8)Само поступление в Академию казалось сначала невозможным. (9)Два года подряд Алмазов проваливался и только на третий упорным трудом одолел все препятствия. (10)Не будь жены, он, возможно, махнул бы на всё рукой. (11)Но Верочка не давала ему падать духом и постоянно поддерживала в нём бодрость. (12)Она приучилась встречать каждую неудачу с ясным, почти весёлым лицом. (13)Она отказывала себе во всём необходимом, чтобы создать для мужа хотя и дешёвый, но всё-таки необходимый для занятого человека комфорт. (14)Она бывала его переписчицей, чертёжницей, чтицей, репетиторшей и памятной книжкой.

(15)Прошло минут пять тяжёлого молчания. (16)Наконец заговорила Вера:

— Коля, ну как же твоя работа? (17)Плохо?

(18)Он передёрнул плечами и не отвечал.

— (19)Забраковали твой план? (20)Скажи, всё равно ведь вместе обсудим.

(21)Алмазов быстро повернулся к жене и заговорил горячо и раздражённо:

— Да, забраковали! (22)И это из-за какого-то поганого пятна.

— (23)Какое пятно, Коля? (24)Я ничего не понимаю.

— (41)Но почему же он так уверенно говорит, что там нет кустов?

— (42)Какие ты детские вопросы задаёшь, Вера! (43)Да потому, что он вот уже двадцать лет местность эту знает лучше, чем свою спальню. (44)Педант, какие только есть на свете, да еще немец вдобавок.

(45) Видно было, что этому сильному человеку хочется заплакать.

(46) Муж и жена долго сидели в тяжёлом раздумье, не произнося ни слова. (47)Вдруг Верочка энергичным движением вскочила с кресла.

— (48)Слушай, Коля, нам надо сию минуту ехать! (49)Одевайся скорей.

(50)Николай Евграфович весь сморщился, точно от невыносимой физической боли.

— (51)Ах, не говори, Вера, глупостей. (52)Неужели ты думаешь, я поеду оправдываться и извиняться?

— (53)Никто тебя не заставляет ехать с извинением. (54)А просто, если там нет таких дурацких кустов, то их надо посадить сейчас же.

(55)Когда Алмазовы приехали к садовнику, белая петербургская ночь уже разлилась по небу и в воздухе синим молоком. (56)Садовник был недоволен поздним появлением заказчиков и их необычной просьбой, и тогда Верочка рассказала ему подробно всю историю с злополучным пятном. (57)Садовник слушал сначала недоверчиво, но, когда Вера дошла до того, как у неё возникла мысль посадить куст, он сделался внимательнее.

— (58)Какие изволите посадить кусты? — только спросил он.

(59) Остановились на кустах сирени.

(60) На другой день Вера никак не могла усидеть дома и вышла встретить мужа на улицу. (61)Она ещё издали, по одной походке узнала, что история с кустами закончилась благополучно. (62)Алмазов был весь в пыли и едва держался на ногах от усталости и голода, но лицо его сияло торжеством.

(72)Но Вере было мало того, что он рассказал. (73)Она интересовалась самыми мельчайшими деталями: какое было выражение лица у профессора, каким тоном он говорил про свою старость, что чувствовал при этом сам Коля…

(74)И они шли домой так, как будто бы, кроме них, никого на улице не было: держась за руки и беспрестанно смеясь. (75)Прохожие с недоумением останавливались, чтобы ещё раз взглянуть на эту странную парочку.

(76)Николай Евграфович никогда с таким аппетитом не обедал, как в этот день. (77)После обеда, когда Вера принесла Алмазову в кабинет стакан чаю, — муж и жена вдруг одновременно засмеялись и поглядели друг на друга.

— (78)Ты — чему? — спросила Вера.

— (79)Да так, глупости. (80)Вспомнилась вся эта история с сиренью. (81)А ты?

— (82)Я тоже про сирень. (83)Она теперь будет навсегда моим любимым цветком…

*Александр Иванович Куприн (1870-1938) — русский писатель, переводчик.

Примерный круг проблем	Авторская позиция
1. Проблема понимания сущности любви. (Какой должна быть настоящая любовь?)	1. Настоящая любовь жертвенна, но это должна быть добровольная жертва. Любящий человек старается сделать жизнь своего избранника счастливой, даже ценой отказа в удовлетворении собственных потребностей. Любовь требует постоянной самоотдачи.
2. Проблема ценности поддержки друг друга в браке. (Почему в браке важно поддерживать друг друга?)	2. Супружеская поддержка придает человеку сил справляться с трудностями.
3. Проблема достижения счастья в браке. (Когда люди могут быть счастливы в браке?)	3. Достижение счастья в браке возможно при стремлении сделать жизнь любимого супруга лучше.
4. Проблема формирования отношения к другому человеку. (На основании чего формируется наше отношение к другому человеку?)	4. Часто на формирование нашего отношения к другому человеку оказывает влияние наше настроение. В дурном расположении духа люди кажутся нам недостаточно добрыми и славными. Отношение к человеку может измениться при перемене настроения в лучшую сторону.
5. Проблема понимания женской мудрости. (В чем заключается женская мудрость?)	5. Женская мудрость заключается в умении стать для избранника настоящим помощником и другом, который поддержит в любой ситуации и словом и делом, проявит изобретательность в решении сложной жизненной проблемы.
6. Проблема определения причин, заставляющих человека совершить обман. (Что заставляет человека пойти на обман?)	6. Совершить обман героиню заставляет желание помочь супругу, поддержать его в трудную минуту, а героя – желание достичь поставленной цели и отплатить профессору за его педантизм.

Пример сочинения ЕГЭ по проблеме №2: Проблема ценности поддержки друг друга в браке

Каков секрет счастливой семейной жизни? Этот вопрос волнует многих, ведь ежегодно в мире заключается огромное количество браков, но по-настоящему счастливы в них далеко не все. Александр Иванович Куприн в своем тексте поднимает проблему ценности поддержки друг друга в браке.

Вера Алмазова проявила изобретательность в очередной непростой жизненной ситуации Николая: она предложила посадить кусты на том месте, где они располагались в работе мужа. И это сработало. У Николая Евграфовича поднялось настроение, он был поистине счастлив, что его проблема решилась. И все это благодаря жене, которая подсказала, как поступить в данной ситуации.

Оба примера, дополняя друг друга, помогают читателю понять, насколько важна поддержка в брачной жизни.

Нельзя не согласиться с автором. В браке людям необходимо делиться со своими неудачами, проблемами, а не пытаться решить их в одиночку. Нужно доверять друг другу, совместно находить выход из сложившихся сложных ситуаций, не бояться просить помощи и поддержки. Тогда супружество будет гармоничным, а люди в нем – счастливыми.

Таким образом, одной из составляющих успешного брака является поддержка друг друга в трудные жизненные моменты, умение приободрить, подсказать, подобрать нужные слова, когда это необходимо.

И буйные матросы так и остановились среди перебранки, забыв даже закрыть рты.

Об этих двух людях я нарочно упоминаю с такими подробностями, что впоследствии, через несколько дней, мне пришлось воспользоваться их услугой при таких обстоятельствах, когда с необыкновенной прелестью проявились их простые, милые души.

В путешествии, при остановках в разных городах, меня не влекут к себе ни музеи, ни картинные галереи, ни выставки, ни общественные праздники, ни театры, но три места всегда неотразимо притягивают меня: кабачок среднего разбора, большой порт и — грешный человек — среди жаркого дня — полутемная, прохладная старинная церковь, когда там нет ни одного человека, кроме древнего, заплесневелого сторожа, и когда там можно спокойно посидеть и погрезить в глубокой тишине, среди установившихся запахов свечей, ладана, чуть-чуть мертвечины и каменной сырости.

От нас до порта было рукой подать, и неизменно каждый день мы бродили по его гаваням, эллингам, пристаням и молам. И все-таки мы не успели обойти даже половины этого гигантского сооружения. Самый главный мол, непосредственно ограждающий порт от моря, тянется на пространстве более трех с половиной верст, а высотою он около пяти сажен. Он так широк, что на нем совершенно свободно могут разъехаться две тройки, и снаружи, для большей устойчивости против волн, завален массивными камнями и саженными цементными кубами, внутри же, между берегом и молом, бесчисленное множество других молов, больших, маленьких и средних раздвижных мостов, всевозможных зданий, пакгаузов, таможен и маленьких кабачков. Тысячи судов, паровых и парусных, одновременно разгружаются и нагружаются. Как густой лес, торчат кверху трубы, мачты и мощные, подобные исполинским железным удочкам, паровые краны; по железным эстакадам и по рельсовым путям на молах то бегут, то медленно тянутся пустые и нагруженные поезда, свистят паровозы, гремят цепи лебедок, звенят сигнальные колокола, шипит выпускаемый пар, дробным звенящим стуком звенят молотки клепальщиков. Идешь, точно в каком-то сумбурном сне, через сотни самых разнообразных запахов. Пахнет смолой, дегтем, сандальным деревом, масляной краской, какими-то диковинными восточными пряностями, гнилью застоявшейся воды, кухней, перегорелым смазочным маслом, керосином, вином, мокрым деревом, розовым маслом, тухлой и свежей рыбой, чесноком, человеческим потом и многим другим. Эта быстрая смена обонятельных ощущений совсем не противна, но как-то ослабляет, кружит голову и точно пьянит. Сотни судов грузятся углем, перед тем как пуститься в далекое плавание — куда-нибудь в Нью-Йорк, в Мельбурн или Владивосток. Часами я наблюдал за этой ловкой работой. На вертикальном высоком стержне вращается горизонтальное коромысло, к концам которого прикреплены железные бадьи, каждая около тонны вместимостью. Все сооружение похоже на весы исполинских размеров. В то время когда одна чаша этих весов высыпает свое содержимое в трюм парохода, другая уже черпает уголь из высокого, в два этажа вышиною, штабеля. Все это занимает не более пяти-шести секунд. Звонок — и коромысло весов начинает вращаться. Наполненная бадья останавливается над трюмом, где ее быстро переворачивают, а пустая дожидается своего наполнения около штабеля, — и так беспрерывно работает этот угольный кран с утра до вечера.

Вдоль берега тянутся непрерывно, в несколько рядов, пакгаузы и таможни, а между ними движутся поезда. Огромный амбар, в котором свободно уместилась бы пара аэропланов, весь почти доверху набит земляными орехами (такие орехи-двойняшки, с желтой чешуйчатой хрупкой скорлупой), другой наполнен драгоценной, терпкой на запах кошенилью, третий — винными бочками, четвертый — тюками тканей и так далее. На мостовой, под открытым небом, громоздятся целые горы серы, привезенной из Сицилии, дубовых клепок, доставляемых сюда с юга России; под толстым грубым брезентом сложены миллионы мешков пшеницы, овса, ячменя и кукурузы; правильные красные валы — целый городок, сложенный из марсельской черепицы. Беспрерывно везут на телегах живность, предназначенную для пароходов: свиней, быков, телят и солонину.

Подолгу также простаивали мы у наружных ворот таможни. В этих темных, больших, мрачных зданиях, где всегда разгуливает жестокий сквозной ветер, задерживают совсем ненадолго измученных пассажиров. Быстро, в несколько секунд, оглядели ручной багаж, поставили на нем крестик, и путник, изморенный несколькими неделями плавания, измученный морской болезнью, стосковавшийся по суше, с чувством живой радости выходит на улицу навстречу зною, шуму и толпе.

Долорес, в противоположность своему флегматичному мужу, была живая, подвижная испанка, сильно располневшая, но еще не утратившая тяжелой, горячей южной красоты. Она всегда была в движении, появлялась как-то одновременно и в комнатах, и на кухне, и на веранде, приветливо-задорно улыбаясь посетителям, подходила к столикам, на минуту присаживалась и сейчас же неслась дальше.

Я был однажды свидетелем такой сцены. Какие-то цветные люди, не то шоколадного, не то бронзового цвета, все как на подбор маленькие, худые, но точно сделанные из стали, выпили лишнее, начали шуметь, перессорились и уже готовились пустить в дело ножи. Все они орали одновременно на каком-то диком гортанном языке, похожем на клекот птиц, страшно выкатывали желтые белки и скалили друг на друга белые сверкающие зубы. И вот Долорес быстро накидывает на себя черную мантилью, вытаскивает из волос розу и берет ее в зубы, подбоченивается и вызывающей походкой, раскачивая толстыми бедрами, с головой, гордо поднятой вверх, подходит к столу скандалистов. Интересно было глядеть на нее в эту минуту. Вся она точно преобразилась, помолодела и внезапно похорошела, стала почти красавицей: гневные черные глаза, ноздри, раздутые, как у арабской лошади, и эта пунцовая роза в красных чувственных губах, – прямо загляденье! Коротким повелительным движением, картинно вытянутой рукой она указала на дверь и с непередаваемым выражением презрения, сквозь стиснутые зубы произнесла:

И буйные матросы так и остановились среди перебранки, забыв даже закрыть рты.

Об этих двух людях я нарочно упоминаю с такими подробностями, что впоследствии, через несколько дней, мне пришлось воспользоваться их услугой при таких обстоятельствах, когда с необыкновенной прелестью проявились их простые, милые души.

В путешествии, при остановках в разных городах, меня не влекут к себе ни музеи, ни картинные галереи, ни выставки, ни общественные праздники, ни театры, но три места всегда неотразимо притягивают меня: кабачок среднего разбора, большой порт и – грешный человек – среди жаркого дня – полутемная, прохладная старинная церковь, когда там нет ни одного человека, кроме древнего, заплесневелого сторожа, и когда там можно спокойно посидеть и погрезить в глубокой тишине, среди установившихся запахов свечей, ладана, чуть-чуть мертвечины и каменной сырости.

(1)Глубокая зимняя ночь. (2)Метель. (3)В доме — ни огня. (4)Ветер воет в трубах, сотрясает крышу, ломится в окна; ближний лес гудит, шатаясь под вьюгой.

(5)Никто не спит. (6)Дети проснулись, но лежат молча, широко раскрывши глаза в темноту. (7)Прислушиваются, вздыхают…

(8)Откуда-то издалека, из тьмы и бури, доносится длинный жалобный крик. (9)Прозвучал и замолк… (10)И еще раз… (11)И ещё…

— (12)Точно зовет кто-то, – тревожно шепчет мужчина. (13)Никто ему не отвечает.

— (14)Вот опять… (15)Слышишь. (16)Как будто человек…

— (17)Спи, — сурово говорит женщина. – (18)Никого там нет.

— (19)Страшно ночью в лесу…

— (20)Это только ветер. (21)Ты разбудишь ребенка…

(22)Но дитя вдруг подымает голову.

— (23)Я слышу, я слышу. (24)Он кричит: «Спасите!»

(25)И правда: яростный ураган стихает на одно мгновенье, и тогда совсем ясно, близко, точно под окном, раздается протяжный, отчаянный вопль:

— (27)Мама! (28)Может быть, на него напали разбойники. (29)Может быть…

— (30)Не болтай глупостей, – сердито прерывает мать. – (31)Это голодный волк воет в лесу. (32)Вот он тебя съест, если не будешь спать.

— (34)Жалко живую душу,– говорит муж. – (35)Если бы не испортилось моё ружьё, я пошел бы…

— (36)Лежи, дурак… (37)Не наше дело…

(38)В темноте шлепают туфли… (39)Старческий кашель… (40)Пришел из соседней комнаты дедушка. (41)Он брюзжит злобно:

— (42)Что вы тут бормочете? (43)Спать не даете никому. (44)Какой такой человек в лесу? (45)Кто в эту погоду по лесам ходит? (46)Все дома сидят. (47)И вы сидите тихо и благодарите Бога, что заборы у нас высокие, запоры на воротах крепкие и во дворе злые собаки… (48)А ты взяла бы лучше к себе дитя да сказкой бы его заняла.

(49)Это голос черствого благоразумия.

(50)Мать переносит в свою постель ребенка, и в тишине звучат слова монотонной, старой успокоительной сказки:

— (51)Много лет тому назад стоял среди моря остров, и на этом острове жили большие, сильные и гордые люди. (52)Всё у них было самое дорогое и лучшее, и жизнь их была разумна и спокойна. (53)Соседи их боялись, уважали и ненавидели, потому что они сами никого не боялись, всех презирали, а уважали только самих себя. (54)В жилах их текла не простая кровь, а голубая-голубая…

*Александр Иванович Куприн (1870 – 1938) – русский писатель.

Сочинение по тексту А.И.Куприна.

Безнравственные принципы воспитания писатель также подчёркивает, включая в повествование сказку. Известно, что сказки формируют личностные качества ребёнка. Чему же учит своё дитя мать? Равнодушию, гордыне, презрению к людям. Такое отношение вызывает вполне ожидаемую ответную реакцию окружающих: страх и ненависть.

Текст А.И.Куприна заставил задуматься о том, как важно правильно воспитывать детей, чтобы они росли отзывчивыми, неравнодушными к чужой беде. (249 слов).

Читайте также:

  

• Сочинение проблема детей на войне егэ

  

• Сила русского народа сочинение

  

• Сочинение образ катерины в пьесе гроза план

  

• Восьмиклассница катя соколова отправляет по электронной почте своему учителю сочинение по литературе

  

• Сочинение педагогика как искусство воспитания

Долорес, в противоположность своему флегматичному мужу, была живая, подвижная испанка, сильно располневшая, но еще не утратившая тяжелой, горячей южной красоты. Она всегда была в движении, появлялась как-то одновременно и в комнатах, и на кухне, и на веранде, приветливо-задорно улыбаясь посетителям, подходила к столикам, на минуту присаживалась и сейчас же неслась дальше.

Я был однажды свидетелем такой сцены. Какие-то цветные люди, не то шоколадного, не то бронзового цвета, все как на подбор маленькие, худые, но точно сделанные из стали, выпили лишнее, начали шуметь, перессорились и уже готовились пустить в дело ножи. Все они орали одновременно на каком-то диком гортанном языке, похожем на клекот птиц, страшно выкатывали желтые белки и скалили друг на друга белые сверкающие зубы. И вот Долорес быстро накидывает на себя черную мантилью, вытаскивает из волос розу и берет ее в зубы, подбоченивается и вызывающей походкой, раскачивая толстыми бедрами, с головой, гордо поднятой вверх, подходит к столу скандалистов. Интересно было глядеть на нее в эту минуту. Вся она точно преобразилась, помолодела и внезапно похорошела, стала почти красавицей: гневные черные глаза, ноздри, раздутые, как у арабской лошади, и эта пунцовая роза в красных чувственных губах, – прямо загляденье! Коротким повелительным движением, картинно вытянутой рукой она указала на дверь и с непередаваемым выражением презрения, сквозь стиснутые зубы произнесла:

– Sortez!^[2]

И буйные матросы так и остановились среди перебранки, забыв даже закрыть рты.

Об этих двух людях я нарочно упоминаю с такими подробностями, что впоследствии, через несколько дней, мне пришлось воспользоваться их услугой при таких обстоятельствах, когда с необыкновенной прелестью проявились их простые, милые души.

В путешествии, при остановках в разных городах, меня не влекут к себе ни музеи, ни картинные галереи, ни выставки, ни общественные праздники, ни театры, но три места всегда неотразимо притягивают меня: кабачок среднего разбора, большой порт и – грешный человек – среди жаркого дня – полутемная, прохладная старинная церковь, когда там нет ни одного человека, кроме древнего, заплесневелого сторожа, и когда там можно спокойно посидеть и погрезить в глубокой тишине, среди установившихся запахов свечей, ладана, чуть-чуть мертвечины и каменной сырости.

— Sortez![57]

И буйные матросы так и остановились среди перебранки, забыв даже закрыть рты.

Об этих двух людях я нарочно упоминаю с такими подробностями, что впоследствии, через несколько дней, мне пришлось воспользоваться их услугой при таких обстоятельствах, когда с необыкновенной прелестью проявились их простые, милые души.

В путешествии, при остановках в разных городах, меня не влекут к себе ни музеи, ни картинные галереи, ни выставки, ни общественные праздники, ни театры, но три места всегда неотразимо притягивают меня: кабачок среднего разбора, большой порт и — грешный человек — среди жаркого дня — полутемная, прохладная старинная церковь, когда там нет ни одного человека, кроме древнего, заплесневелого сторожа, и когда там можно спокойно посидеть и погрезить в глубокой тишине, среди установившихся запахов свечей, ладана, чуть-чуть мертвечины и каменной сырости.

От нас до порта было рукой подать, и неизменно каждый день мы бродили по его гаваням, эллингам, пристаням и молам. И все-таки мы не успели обойти даже половины этого гигантского сооружения. Самый главный мол, непосредственно ограждающий порт от моря, тянется на пространстве более трех с половиной верст, а высотою он около пяти сажен. Он так широк, что на нем совершенно свободно могут разъехаться две тройки, и снаружи, для большей устойчивости против волн, завален массивными камнями и саженными цементными кубами, внутри же, между берегом и молом, бесчисленное множество других молов, больших, маленьких и средних раздвижных мостов, всевозможных зданий, пакгаузов, таможен и маленьких кабачков. Тысячи судов, паровых и парусных, одновременно разгружаются и нагружаются. Как густой лес, торчат кверху трубы, мачты и мощные, подобные исполинским железным удочкам, паровые краны; по железным эстакадам и по рельсовым путям на молах то бегут, то медленно тянутся пустые и нагруженные поезда, свистят паровозы, гремят цепи лебедок, звенят сигнальные колокола, шипит выпускаемый пар, дробным звенящим стуком звенят молотки клепальщиков. Идешь, точно в каком-то сумбурном сне, через сотни самых разнообразных запахов. Пахнет смолой, дегтем, сандальным деревом, масляной краской, какими-то диковинными восточными пряностями, гнилью застоявшейся воды, кухней, перегорелым смазочным маслом, керосином, вином, мокрым деревом, розовым маслом, тухлой и свежей рыбой, чесноком, человеческим потом и многим другим. Эта быстрая смена обонятельных ощущений совсем не противна, но как-то ослабляет, кружит голову и точно пьянит. Сотни судов грузятся углем, перед тем как пуститься в далекое плавание — куда-нибудь в Нью-Йорк, в Мельбурн или Владивосток. Часами я наблюдал за этой ловкой работой. На вертикальном высоком стержне вращается горизонтальное коромысло, к концам которого прикреплены железные бадьи, каждая около тонны вместимостью. Все сооружение похоже на весы исполинских размеров. В то время когда одна чаша этих весов высыпает свое содержимое в трюм парохода, другая уже черпает уголь из высокого, в два этажа вышиною, штабеля. Все это занимает не более пяти-шести секунд. Звонок — и коромысло весов начинает вращаться. Наполненная бадья останавливается над трюмом, где ее быстро переворачивают, а пустая дожидается своего наполнения около штабеля, — и так беспрерывно работает этот угольный кран с утра до вечера.

Вдоль берега тянутся непрерывно, в несколько рядов, пакгаузы и таможни, а между ними движутся поезда. Огромный амбар, в котором свободно уместилась бы пара аэропланов, весь почти доверху набит земляными орехами (такие орехи-двойняшки, с желтой чешуйчатой хрупкой скорлупой), другой наполнен драгоценной, терпкой на запах кошенилью, третий — винными бочками, четвертый — тюками тканей и так далее. На мостовой, под открытым небом, громоздятся целые горы серы, привезенной из Сицилии, дубовых клепок, доставляемых сюда с юга России; под толстым грубым брезентом сложены миллионы мешков пшеницы, овса, ячменя и кукурузы; правильные красные валы — целый городок, сложенный из марсельской черепицы. Беспрерывно везут на телегах живность, предназначенную для пароходов: свиней, быков, телят и солонину.

Подолгу также простаивали мы у наружных ворот таможни. В этих темных, больших, мрачных зданиях, где всегда разгуливает жестокий сквозной ветер, задерживают совсем ненадолго измученных пассажиров. Быстро, в несколько секунд, оглядели ручной багаж, поставили на нем крестик, и путник, изморенный несколькими неделями плавания, измученный морской болезнью, стосковавшийся по суше, с чувством живой радости выходит на улицу навстречу зною, шуму и толпе.