В то время когда происходило действие которое я описал в рассказе крепостные валы парижа

Диагностический тест по русскому языку в 9 классе подготовка к ОГЭ.

Выполните задания 1-31. Сверьте свой вариант с ответами, данными в конце теста.

1. Укажите ряд, во всех словах которого пропущена безударная гласная в корне

1. пол..вчее, б..ярин, г..рдился, вп..следствии

2. к..залось, пос..дить, согл..сился, д..вать

3. ол..денелый, отв..чал, т..пло, хоч..шь

4. присоед..нились, пр..ехал, об..жаю, выдв..нуть

2. Укажите ряд, во всех словах которого пропущена чередующаяся гласная в корне

1. выб..рает, раст..рать, ум..рать, сн..мать

2. предл..жение, пром..кательная (бумага), покл..ниться, л..хматый

3. р..стительный, прил..гательное, з..ря, ..ккуратный

4. отр..зает, выд..ру, отб..рёшь, отр..сль

3. Укажите ряд, во всех словах которого пропущена безударная гласная в приставке

1. пр..хорошенький, пр..градить, пр..следовать, пр..мировать

2. пр..своить, пр..школьный, пр..глушить, пр..оритет

3. пр..славиться, ..тбежать, в..зглавить, с..стариться

4. р..ссыпать, н..дрезать, пр..матерь, р..згильдяй

4. Укажите ряд, во всех словах которого пропущена безударная гласная в суффиксе

1. замш..вый, душ..нька, им..чко, товарищ..м

2. влюбч..вый, податл..вый, садовн..к, одуванч..к

3. руч..нка, сач..к, ключ..м, налев..

4. американ..ц, учит..ль, человеч..ство, зайц..м

5. Укажите ряд, в котором пропущена безударная гласная в окончании

1. в алле.., в зимн..м (пальто), стел..т, на синеющ..м (небе)

2. смотр..т, на знамен.., хорош..м (поступком), ключ..ка

3. котишк.., книжищ.., ручищ.., слев..

4. домишк.., светл..й (улыбкой), борщ..м, засветл..

6. В каком ряду во всех словах следует писать а?

1. издавн.., досух.., снов.., занов..

2. бабищ.., заводил.., книжищ.., солнышк..

3. плутишк.., сынишк.., зайчишк.., горюшк..

4. искос.., сызнов.., изредк.., досыт..

7. В каком ряду во всех словах следует писать о?

1. плющ..м, лиц..м, больш..го, пятниц..й

2. зажив.., занов.., наглух.., справ..

3. в..рота, мудр..сть, горд..сть, зверушк..

4. проповед..вать, проб..вать, завид..вать, рис..вать

8. В каком ряду во всех словах следует писать е?

1. бре..тся, мож..т, хоч..тся, тороп..тся

2. ноч..вать, бич..вать, посп..вать, откруч..вать

3. вид..ть, обид..ть, завис..ть, настро..ть

4. замш..вый, щавел..вый, плеч..вой, фасол..вый

9. В каком ряду во всех словах следует писать и?

1. мол..тся, стар..тся, верт..тся, знач..тся

2. юрод..вый, дяд..н, талантл..вый, перь..вой

3. кресл..це, солдат..к, красав..ца, сит..чко

4. брат..к, гостин..ца, упрям..ца, им..чко

10. В каком ряду во всех словах нужно писать ь?

1. реч.., печ.., смотриш.., плащ..

2. ноч.., (девочка) смеет..ся, знаеш.., хорош..

3. доч.., (можете) смеят..ся, намаж.., вскач..

4. брош.., береч.., отреж.., замуж..

11. В каком ряду во всех словах нужно писать ъ?

1. об..явление, под..ячий, раз..езд, под..ём

2. раз..яснить, от..явленный, раз..едать, л..ётся

3. с..ёмка, об..ём, под..езд, разоб..ётся

4. об..ять, раз..ярённый, ад..ютант, двух..ярусный

12. В каком ряду во всех словах нужно писать нн?

1. бесприда..ица, гости..ица, подли..ик, воспита..ик

2. да..ый, решё..ый, броше..ый, ветре..ый

3. со..ый, нагруже..ый, свяще..ый, нечая..ый

4. ограниче..ый, ране..ый (в бою), замуче..ый, кожа..ый

13. В каком ряду все слова пишутся слитно?

1. кино?фильм, электро?провод, стерео?система, за?полночь

2. в?близи, с?начала, сорви?голова, в?заперти

3. древне?русский, дально?бойный, машино?строительный, в?глубь (океана)

4. вагоно?ремонтный, железно?дорожный, велико?державный, ангельски?кроткий

14. В каком ряду все слова пишутся раздельно?

1. на?миг, на?цыпочках, с?глазу?на?глаз, в?открытую

2. по?двое, на?радостях, в?насмешку, с?права

3. верить в?правду, под?мышку, (отложить) на?утро, в?перемежку

4. в?течение (дня), в?продолжение (вечера), в?заключение (концерта), в?последствии

15. В каком ряду все слова пишутся через дефис?

1. по?дружески, кто?то, едва?едва, в?виду (случившегося),

2. кое?где, по?новому, мало?помалу, вице?адмирал

3. пол?апельсина, пол?лимона, русско?немецкий, дально?зоркий

4. премьер?министр, горе?руководитель, историко?филологический, по?средине

16. В каком ряду все слова с не пишутся слитно?

1. Не?смотря на сильную грозу, самолёт прилетел по расписанию. Этот человек мой не?друг. Не?нужно никого не?навидеть. Я ни разу не?был в Англии.

2. Не?взирая на обещание, он не?приехал. Не?зачем было обещать. Я получил не?большое письмо. Пришли не?сколько человек.

3. Нам не?о?чем разговаривать. Не?знакомец остановился в общежитии. Твоё поведение не?допустимо. В гостиную вошёл не?кто в белом.

4. Мне не?кому писать письма. Приходи не?медленно. Письмо написано на не?существующий адрес. Он был не?сгибаемый боец.

17. В каком предложении есть ошибка в расстановке знаков препинания?

1. Многое в этой работе выражено отрывисто и, быть может, недостаточно ясно.

2. Конечно, можно было бы обстоятельно описать эту окраину и тем самым увести читателя в сторону от основной нити рассказа.

3. Но, пожалуй, стоит только упомянуть, что до сих пор в предместьях Парижа сохранились старые крепостные валы.

4. В то время, когда происходило действие этого рассказа, валы были ещё покрыты зарослями жимолости и боярышника, и в них гнездились птицы.

18. В каком предложении нужно поставить одну запятую?

1. Командир остался вдовцом и потому вынужден был всюду возить девочку с собой.

2. Но на этот раз он решил расстаться с дочерью и отправить её к сестре в Руан.

3. Ярче влажных лепестков были её губы и от ночных слёз блестели ресницы. (К. Паустовский.)

4. Шамет привык к ночной работе и даже полюбил эти часы суток.

19. В каком предложении не нужно ставить тире?

1. Необыкновенно увлекательное занятие – составлять географические карты.

2. Твои слова – как глоток чистого воздуха.

3. Слово короля – закон.

4. Греция – гористая страна с очень изрезанным берегом и массой бухт и островков.

20. В каком предложении знаки препинания расставлены неправильно?

1. Писатель уехал из Голландии, надеясь заработать на кусок хлеба на стороне.

2. Художник подарил человеку способность жить на земле, сияющей всеми возможными цветами и всеми их тончайшими переливами.

3. Я согрелся в шинели и задремал, прислонившись, к стене.

4. Поэтическое восприятие жизни, всего окружающего нас – величайший дар, доставшийся нам от детства. (К. Паустовский.)

21. В каком предложении знаки препинания расставлены неправильно?

1. Я с облегчением оторвался от телескопа, и киевские улицы с их неяркими огнями, грохотом извозчичьих пролёток и пыльным запахом отцветающих каштанов показались мне уютными и надежными.

2. Прошло много времени, и пустыня опять напомнила о себе.

3. Я открыл дверь и при воровском блеске молнии увидел Полину.

4. Гром расколол небо, и, казалось, одним ударом вогнал домишко в землю по самую крышу. (К. Паустовский.)

22. В каком слове букв больше, чем звуков?

1) восхищение 2) чувство 3) платье 4) юный

23. В каком слове букв меньше, чем звуков?

1) армия 2) честный 3) тень 4) семья

24. В каком предложении есть фразеологический оборот?

1. Я случайно попал на этот концерт.

2. Мама погрозила мне пальцем.

3. Ты попал пальцем в небо.

4. Небо потемнело.

25. В каком слове есть приставка, корень, суффикс, окончание?

1) предусмотрительный 2) поддержка

3) пересматривая 4) ненавидящий

26. Укажите, каким способом образовано слово разряд.

1. приставочным

2. приставочно-суффиксальным

3. суффиксальным

4. бессуффиксным

27. Укажите, какой частью речи является выделенное слово в предложении Я знаю, что означает твой приход.

1) местоимение 2) союз 3) частица 4) предлог

28. Укажите, какая характеристика соответствует данному предложению. Замысел, как молния, возникает в сознании человека, насыщенном мыслями, чувствами и заметками памяти. (К. Паустовский.)

1) простое 2) сложносочинённое

3) сложноподчинённое 4) сложное бессоюзное

29. Укажите, какая характеристика соответствует данному предложению. Чтобы дать созреть замыслу, писатель никогда не должен отрываться от жизни и целиком уходить «в себя». (К. Паустовский.)

1) простое 2) сложносочинённое

3) сложноподчинённое 4) сложное бессоюзное

30. Укажите, какая характеристика соответствует данному предложению

В кинокартине «Поэт и царь» Пушкин сидит, мечтательно подняв глаза к небу, потом судорожно хватается за перо, начинает писать, останавливается, вновь возводит глаза, грызёт гусиное перо и опять торопливо пишет. (По К. Паустовскому.)

1) простое 2) сложносочинённое

3) сложноподчинённое 4) сложное бессоюзное

31. Укажите, какая характеристика соответствует данному предложению. Вскоре снег превращается в широкую снежную реку, несущуюся вниз, и через несколько минут в долину срывается лавина, сотрясая грохотом ущелье и наполняя воздух искристой пылью. (По К. Паустовскому.)

1) простое 2) сложносочинённое

3) сложноподчинённое 4) сложное бессоюзное

Таблица ответов

Моему преданному другу Татьяне Алексеевне Паустовской

Литература изъята из законов тления. Она одна не признает смерти.

Салтыков-Щедрин

Всегда следует стремиться к прекрасному.

Оноре Бальзак

Многое в этой работе выражено отрывочно и, быть может, недостаточно ясно.

Многое будет признано спорным.

Книга эта не является ни теоретическим исследованием, ни тем более руководством. Это просто заметки о моем понимании писательства и моем опыте.

Важные вопросы идейного обоснования нашей писательской работы не затронуты в книге, так как в этой области у нас нет сколько-нибудь значительных разногласий. Героическое и воспитательное значение литературы ясно для всех.

В этой книге я рассказал пока лишь то немногое, что успел рассказать.

Но если мне хотя бы в малой доле удалось передать читателю представление о прекрасной сущности писательского труда, то я буду считать, что выполнил свой долг перед литературой.

Драгоценная пыль

Не могу припомнить, как я узнал эту историю о парижском мусорщике Жанне Шамете. Шамет зарабатывал на существование тем, что прибирал мастерские ремесленников в своем квартале.

Жил Шамет в лачуге на окраине города. Конечно, можно было бы обстоятельно описать эту окраину и тем самым увести читателя в сторону от основной нити рассказа. Но, пожалуй, стоит только упомянуть, что до сих пор в предместьях Парижа сохранились старые крепостные валы. В то время, когда происходило действие этого рассказа, валы были еще покрыты зарослями жимолости и боярышника и в них гнездились птицы.

Лачуга мусорщика приткнулась к подножию северного крепостного вала, рядом с домишками жестянщиков, сапожников, собирателей окурков и нищих.

Если бы Мопассан заинтересовался жизнью обитателей этих лачуг, то, пожалуй, написал бы еще несколько превосходных рассказов. Может быть, они прибавили бы новые лавры к его устоявшейся славе.

К сожалению, никто из посторонних не заглядывал в эти места, кроме сыщиков. Да и те появлялись только в тех случаях, когда разыскивали краденые вещи.

Судя по тому, что соседи прозвали Шамета «Дятлом», надо думать, что он был худ, остронос и из-под шляпы у него всегда торчал клок волос, похожий на хохол птицы.

Когда-то Жан Шамет знал лучшие дни. Он служил солдатом в армии «Маленького Наполеона» во время мексиканской войны.

Шамету повезло. В Вера-Крус он заболел тяжелой лихорадкой. Больного солдата, не побывавшего еще ни в одной настоящей перестрелке, отправили обратно на родину. Полковой командир воспользовался этим и поручил Шамету отвезти во Францию свою дочь Сюзанну – девочку восьми лет.

Командир был вдовцом и потому вынужден был всюду возить девочку с собой. Но на этот раз он решил расстаться с дочерью и отправить ее к сестре в Руан. Климат Мексики был убийственным для европейских детей. К тому же беспорядочная партизанская война создавала много внезапных опасностей.

Во время возвращения Шамета во Францию над Атлантическим океаном дымилась жара. Девочка все время молчала. Даже на рыб, вылетавших из маслянистой воды, она смотрела не улыбаясь.

Шамет, как мог, заботился о Сюзанне. Он понимал, конечно, что она ждет от него не только заботы, но и ласки. А что он мог придумать ласкового, солдат колониального полка? Чем он мог занять ее? Игрой в кости? Или грубыми казарменными песенками?

Но все же долго отмалчиваться было нельзя. Шамет все чаще ловил на себе недоумевающий взгляд девочки. Тогда он наконец решился и начал нескладно рассказывать ей свою жизнь, вспоминая до мельчайших подробностей рыбачий поселок на берегу Ла-Манша, сыпучие пески, лужи после отлива, сельскую часовню с треснувшим колоколом, свою мать, лечившую соседей от изжоги.

В этих воспоминаниях Шамет не мог найти ничего такого, чтобы развеселить Сюзанну. Но девочка, к его удивлению, слушала эти рассказы с жадностью и даже заставляла повторять их, требуя все новых подробностей.

Шамет напрягал память и выуживал из нее эти подробности, пока в конце концов не потерял уверенность в том, что они действительно существовали. Это были уже не воспоминания, а слабые их тени. Они таяли, как клочья тумана. Шамет, правда, никогда не предполагал, что ему понадобится возобновлять в памяти это давно ушедшее время своей жизни.

Однажды возникло смутное воспоминание о золотой розе. Не то Шамет видел эту выкованную из почернелого золота грубую розу, подвешенную к распятью в доме старой рыбачки, не то он слышал рассказы об этой розе от окружающих.

Нет, пожалуй, он однажды даже видел эту розу и запомнил, как она поблескивала, хотя за окнами не было солнца и мрачный шторм шумел над проливом. Чем дальше, тем яснее Шамет вспоминал этот блеск – несколько ярких огоньков под низким потолком.

Все в поселке удивлялись, что старуха не продает свою драгоценность. Она могла бы выручить за нее большие деньги. Одна только мать Шамета уверяла, что продавать золотую розу – грех, потому что ее подарил старухе «на счастье» возлюбленный, когда старуха, тогда еще смешливая девушка, работала на сардинной фабрике в Одьерне.

– Таких золотых роз мало на свете, – говорила мать Шамета. – Но все, у кого они завелись в доме, обязательно будут счастливыми. И не только они, но и каждый, кто притронется к этой розе.

Мальчик с нетерпением ждал, когда же старуха сделается счастливой. Но никаких признаков счастья не было и в помине. Дом старухи трясся от ветра, а по вечерам в нем не зажигали огня.

Так Шамет и уехал из поселка, не дождавшись перемены в старухиной судьбе. Только год спустя знакомый кочегар с почтового парохода в Гавре рассказал ему, что к старухе неожиданно приехал из Парижа сын-художник – бородатый, веселый и чудной. Лачугу с тех пор было уже не узнать. Она наполнилась шумом и достатком. Художники, говорят, получают большие деньги за свою мазню.

Однажды, когда Шамет, сидя на палубе, расчесывал Сюзанне своим железным гребнем перепутанные ветром волосы, она спросила:

– Жан, а мне кто-нибудь подарит золотую розу?

– Все может быть, – ответил Шамет. – Найдется и для тебя, Сузи, какой-нибудь чудак. У нас в роте был один тощий солдат. Ему чертовски везло. Он нашел на поле сражения сломанную золотую челюсть. Мы пропили ее всей ротой. Это во время аннамитской войны. Пьяные артиллеристы выстрелили для забавы из мортиры, снаряд попал в жерло потухшего вулкана, там взорвался, и от неожиданности вулкан начал пыхтеть и извергаться. Черт его знает, как его звали, этот вулкан! Кажется, Крака-Така. Извержение было что надо! Погибло сорок мирных туземцев. Подумать только, что из-за какой-то челюсти пропало столько людей! Потом оказалось, что челюсть эту потерял наш полковник. Дело, конечно, замяли, – престиж армии выше всего. Но мы здорово нализались тогда.

– Где же это случилось? – спросила с сомнением Сузи.

– Я же тебе сказал – в Аннаме. В Индокитае. Там океан горит огнем, как ад, а медузы похожи на кружевные юбочки балерины. И там такая сырость, что за одну ночь в наших сапогах вырастали шампиньоны! Пусть меня повесят, если я вру!

До этого случая Шамет слышал много солдатского вранья, но сам никогда не врал. Не потому, что он этого не умел, а просто не было надобности. Сейчас же он считал святой обязанностью развлекать Сюзанну.

Шамет привез девочку в Руан и сдал с рук на руки высокой женщине с поджатыми желтыми губами – тетке Сюзанны. Старуха была вся в черном стеклярусе и сверкала, как цирковая змея.

Девочка, увидев ее, крепко прижалась к Шамету, к его выгоревшей шинели.

– Ничего! – шепотом сказал Шамет и подтолкнул Сюзанну в плечо. – Мы, рядовые, тоже не выбираем себе ротных начальников. Терпи, Сузи, солдатка!

Шамет ушел. Несколько раз он оглядывался на окна скучного дома, где ветер даже не шевелил занавески. На тесных улицах был слышен из лавчонок суетливый стук часов. В солдатском ранце Шамета лежала память о Сузи – синяя измятая лента из ее косы. И черт ее знает почему, но эта лента пахла так нежно, как будто она долго пробыла в корзине с фиалками.

Мексиканская лихорадка подорвала здоровье Шамета. Его уволили из армии без сержантского чина. Он ушел в гражданскую жизнь простым рядовым.

Годы проходили в однообразной нужде. Шамет перепробовал множество скудных занятий и в конце концов стал парижским мусорщиком. С тех пор его преследовал запах пыли и помоек. Он чувствовал этот запах даже в легком ветре, проникавшем в улицы со стороны Сены, и в охапках мокрых цветов – их продавали чистенькие старушки на бульварах.

Дни сливались в желтую муть. Но иногда в ней возникало перед внутренним взором Шамета легкое розовое облачко – старенькое платье Сюзанны. От этого платья пахло весенней свежестью, как будто его тоже долго держали в корзине с фиалками.

Где она, Сюзанна? Что с ней? Он знал, что сейчас она уже взрослая девушка, а отец ее умер от ран.

Шамет все собирался съездить в Руан навестить Сюзанну. Но каждый раз он откладывал эту поездку, пока наконец не понял, что время упущено и Сюзанна наверняка о нем позабыла.

Он ругал себя свиньей, когда вспоминал прощание с ней. Вместо того чтобы поцеловать девочку, он толкнул ее в спину навстречу старой карге и сказал: «Терпи, Сузи, солдатка!»

Известно, что мусорщики работают по ночам. К этому их понуждают две причины: больше всего мусора от кипучей и не всегда полезной человеческой деятельности накапливается к концу дня, и, кроме того, нельзя оскорблять зрение и обоняние парижан. Ночью же почти никто, кроме крыс, не замечает работу мусорщиков.

Шамет привык к ночной работе и даже полюбил эти часы суток. Особенно то время, когда над Парижем вяло пробивался рассвет. Над Сеной курился туман, но он не подымался выше парапета мостов.

Однажды на таком туманном рассвете Шамет проходил по мосту Инвалидов и увидел молодую женщину в бледно-сиреневом платье с черными кружевами. Она стояла у парапета и смотрела на Сену.

Шамет остановился, снял пыльную шляпу и сказал:

– Сударыня, вода в Сене в эту пору очень холодная. Давайте-ка я лучше провожу вас домой.

– У меня нет теперь дома, – быстро ответила женщина и повернулась к Шамету.

Шамет уронил свою шляпу.

– Сузи! – сказал он с отчаянием и восторгом. – Сузи, солдатка! Моя девочка! Наконец-то я увидел тебя. Ты забыла меня, должно быть. Я – Жан-Эрнест Шамет, тот рядовой двадцать седьмого колониального полка, что привез тебя к этой поганой тетке в Руан. Какой ты стала красавицей! И как хорошо расчесаны твои волосы! А я-то, солдатская затычка, совсем не умел их прибирать!

– Жан! – вскрикнула женщина, бросилась к Шамету, обняла его за шею и заплакала. – Жан, вы такой же добрый, каким были тогда. Я все помню!

– Э-э, глупости! – пробормотал Шамет. – Какая кому выгода от моей доброты. Что с тобой стряслось, моя маленькая?

Шамет притянул Сюзанну к себе и сделал то, на что не решился в Руане, – погладил и поцеловал ее блестящие волосы. Тут же он отстранился, боясь, что Сюзанна услышит мышиную вонь от его куртки. Но Сюзанна прижалась к его плечу еще крепче.

– Что с тобой, девочка? – растерянно повторил Шамет.

Сюзанна не ответила. Она была не в силах сдержать рыдания. Шамет понял: пока что не надо ее ни о чем расспрашивать.

– У меня, – торопливо сказал он, – есть логово у крестного вала. Далековато отсюда. В доме, конечно, пусто – хоть шаром покати. Но зато можно согреть воду и уснуть в постели. Там же сможешь умыться и отдохнуть. И вообще жить сколько хочешь.

Сюзанна прожила у Шамета пять дней. Пять дней над Парижем подымалось необыкновенное солнце. Все здания, даже самые старые, покрытые копотью, все сады и даже логово Шамета сверкали в лучах этого солнца, как драгоценности.

Кто не испытывал волнения от едва слышного дыхания молодой женщины, тот не поймет, что такое нежность. Ярче влажных лепестков были ее губы, и от ночных слез блестели ресницы.

Да, с Сюзанной все случилось именно так, как предполагал Шамет. Ей изменил возлюбленный, молодой актер. Но тех пяти дней, какие Сюзанна прожила у Шамета, вполне хватило на их примирение.

Шамет участвовал в нем. Ему пришлось отнести письмо Сюзанны к актеру и научить этого томного красавчика вежливости, когда тот хотел сунуть Шамету несколько су на чай.

Вскоре актер приехал в фиакре за Сюзанной. И все было как надо: букет, поцелуи, смех сквозь слезы, раскаяние и чуть надтреснутая беззаботность.

Когда молодые уезжали, Сюзанна так заторопилась, что вскочила в фиакр, забыв попрощаться с Шаметом. Тут же спохватилась, покраснела и виновато протянула ему руку.

– Раз уж ты выбрала себе жизнь по вкусу, – проворчал ей напоследок Шамет, – то будь счастлива.

– Я ничего еще не знаю, – ответила Сюзанна, и слезы заблестели у нее на глазах.

– Ты напрасно волнуешься, моя крошка, – недовольно протянул молодой актер и повторил: – Моя прелестная крошка.

– Вот если бы кто-нибудь подарил мне золотую розу! – вздохнула Сюзанна. – Это было бы наверняка к счастью. Я помню твой рассказ на пароходе, Жан.

– Кто знает! – ответил Шамет. – Во всяком случае, не этот господинчик поднесет тебе золотую розу. Извини, я солдат. Я не люблю шаркунов.

Молодые люди переглянулись. Актер пожал плечами. Фиакр тронулся.

Обыкновенно Шамет выбрасывал весь мусор, выметенный за день из ремесленных заведений. Но после этого случая с Сюзанной он перестал выбрасывать пыль из ювелирных мастерских. Он начал собирать ее тайком в мешок и уносил к себе в лачугу. Соседи решили, что мусорщик «тронулся». Мало кому было известно, что в этой пыли есть некоторое количество золотого порошка, так как ювелиры, работая, всегда стачивают немного золота.

Шамет решил отсеять из ювелирной пыли золото, сделать из него небольшой слиток и выковать из этого слитка маленькую золотую розу для счастья Сюзанны. А может быть, как говорила ему когда-то мать, она послужит и для счастья многих простых людей. Кто знает! Он решил не встречаться с Сюзанной, пока не будет готова эта роза.

Шамет никому не рассказывал о своей затее. Он боялся властей и полиции. Мало ли что придет в голову судебным крючкотворам. Они могут объявить его вором, посадить в тюрьму и отобрать у него золото. Ведь оно было все-таки чужое.

До поступления в армию Шамет батрачил на ферме у сельского кюре и потому знал, как обращаться с зерном. Эти познания пригодились ему теперь. Он вспомнил, как веяли хлеб и тяжелые зерна падали на землю, а легкая пыль уносилась ветром.

Шамет построил небольшую веялку и по ночам перевеивал во дворе ювелирную пыль. Он волновался до тех пор, пока не увидел на лотке едва заметный золотящийся порошок.

Прошло много времени, пока золотого порошка накопилось столько, что можно было сделать из него слиток. Но Шамет медлил отдавать его ювелиру, чтобы выковать из него золотую розу.

Его не останавливало отсутствие денег – любой ювелир согласился бы взять за работу треть слитка и был бы этим доволен.

Дело заключалось не в этом. С каждым днем приближался час встречи с Сюзанной. Но с некоторых пор Шамет начал бояться этого часа.

Всю нежность, давно уже загнанную в глубину сердца, он хотел отдать только ей, только Сузи. Но кому нужна нежность старого урода! Шамет давно заметил, что единственным желанием людей, встречавшихся с ним, было поскорее уйти и забыть его тощее, серое лицо с обвисшей кожей и пронзительными глазами.

У него в лачуге был осколок зеркала. Изредка Шамет смотрелся в него, но тотчас же с тяжелым ругательством отшвыривал прочь. Лучше было не видеть себя – эту неуклюжую образину, ковылявшую на ревматических ногах.

Когда роза была наконец готова, Шамет узнал, что Сюзанна год назад уехала из Парижа в Америку – и, как говорили, навсегда. Никто не мог сообщить Шамету ее адрес.

В первую минуту Шамет даже испытал облегчение. Но потом все его ожидание ласковой и легкой встречи с Сюзанной превратилось непонятным образом в железный заржавленный осколок. Этот колючий осколок застрял у Шамета в груди, около сердца, и Шамет молил бога, чтобы он скорее вонзился в это старое сердце и остановил его навсегда.

Шамет бросил прибирать мастерские. Несколько дней он пролежал у себя в лачуге, повернувшись лицом к стене. Он молчал и только один раз улыбнулся, прижав к глазам рукав старой куртки. Но никто этого не видел. Соседи даже не приходили к Шамету – у каждого хватало своих забот.

Следил за Шаметом только один человек – тот пожилой ювелир, что выковал из слитка тончайшую розу и рядом с ней, на юной ветке, маленький острый бутон.

Ювелир навещал Шамета, но не приносил ему лекарств. Он считал, что это бесполезно.

И действительно, Шамет незаметно умер во время одного из посещений ювелира. Ювелир поднял голову мусорщика, достал из-под серой подушки золотую розу, завернутую в синюю помятую ленту, и не спеша ушел, прикрыв скрипучую дверь. От ленты пахло мышами.

Была поздняя осень. Вечерняя темнота шевелилась от ветра и мигающих огней. Ювелир вспомнил, как преобразилось после смерти лицо Шамета. Оно стало суровым и спокойным. Горечь этого лица показалась ювелиру даже прекрасной.

«Чего не дает жизнь, то приносит смерть», – подумал ювелир, склонный к шаблонным мыслям, и шумно вздохнул.

Вскоре ювелир продал золотую розу пожилому литератору, неряшливо одетому и, по мнению ювелира, недостаточно богатому, чтобы иметь право на покупку такой драгоценной вещи.

Очевидно, решающую роль при этой покупке сыграла история золотой розы, рассказанная ювелиром литератору.

Запискам старого литератора мы обязаны тем, что кое-кому стал известен этот горестный случай из жизни бывшего солдата 27-го колониального полка – Жана-Эрнеста Шамета.

В своих записках литератор, между прочим, писал:

«Каждая минута, каждое брошенное невзначай слово и взгляд, каждая глубокая или шутливая мысль, каждое незаметное движение человеческого сердца, так же как и летучий пух тополя или огонь звезды в ночной луже, – все это крупинки золотой пыли.

Мы, литераторы, извлекаем их десятилетиями, эти миллионы песчинок, собираем незаметно для самих себя, превращаем в сплав и потом выковываем из этого сплава свою «золотую розу» – повесть, роман или поэму.

Золотая роза Шамета! Она отчасти представляется мне прообразом нашей творческой деятельности. Удивительно, что никто не дал себе труда проследить, как из этих драгоценных пылинок рождается живой поток литературы.

Но, подобно тому, как золотая роза старого мусорщика предназначалась для счастья Сюзанны, так и наше творчество предназначается для того, чтобы красота земли, призыв к борьбе за счастье, радость и свободу, широта человеческого сердца и сила разума преобладали над тьмой и сверкали, как незаходящее солнце».

Надпись на валуне

Для писателя полная радость наступает только тогда, когда он убеждается, что совесть его находится в соответствии с совестью ближних.

Салтыков-Щедрин

Я живу в маленьком доме на дюнах. Все Рижское взморье в снегу. Он все время слетает с высоких сосен длинными прядями и рассыпается в пыль.

Слетает он от ветра и оттого, что по соснам прыгают белки. Когда очень тихо, то слышно, как они шелушат сосновые шишки.

Дом стоит у самого моря. Чтобы увидеть море, нужно выйти за калитку и немного пройти по протоптанной в снегу тропинке мимо заколоченной дачи.

На окнах этой дачи еще с лета остались занавески. Они шевелятся от слабого ветра. Должно быть, ветер проникает сквозь незаметные щели в пустую дачу, но издали кажется, что кто-то подымает занавеску и осторожно следит за тобой.

Море не замерзло. Снег лежит до самой кромки воды. На нем видны следы зайцев.

Когда на море подымается волна, то слышен не шум прибоя, а хрустенье льда и шорох оседающего снега.

Балтика зимой пустынна и угрюма.

Латыши называют ее «Янтарным морем» («Дзинтара юра»). Может быть, не только потому, что Балтика выбрасывает много янтаря, но еще и потому, что ее вода чуть заметно отливает янтарной желтизной.

По горизонту весь день лежит слоями тяжелая мгла. В ней пропадают очертания низких берегов. Только кое-где в этой мгле опускаются над морем белые косматые полосы – там идет снег.

Иногда дикие гуси, прилетевшие в этом году слишком рано, садятся на воду и кричат. Тревожный их крик далеко разносится по берегу, но не вызывает отклика – в прибрежных лесах зимой почти нет птиц.

Днем в доме, где я живу, идет привычная жизнь. Трещат дрова в разноцветных кафельных печах, приглушенно стучит пишущая машинка, молчаливая уборщица Лиля сидит в уютном холле и вяжет кружево. Все обыкновенно и очень просто.

Но вечером кромешная темнота окружает дом, сосны придвигаются к нему вплотную, и когда выходишь из ярко освещенного холла наружу, тебя охватывает ощущение полного одиночества, с глазу на глаз, с зимой, морем и ночью.

Море уходит на сотни миль в черно-свинцовые дали. На нем не видно ни одного огонька. И не слышно ни одного всплеска.

Маленький дом стоит, как последний маяк, на краю туманной бездны. Здесь обрывается земля. И поэтому кажется удивительным, что в доме спокойно горит свет, поет радио, мягкие ковры заглушают шаги, а на столах лежат раскрытые книги и рукописи.

Там, к западу, в сторону Вентспилса, за слоем мглы лежит маленький рыбачий поселок. Обыкновенный рыбачий поселок с сетями, сохнущими на ветру, с низкими домами и низким дымом из труб, с черными моторками, вытащенными на песок, и доверчивыми собаками с косматой шерстью.

В поселке этом сотни лет живут латышские рыбаки. Поколения сменяют друг друга. Светловолосые девушки с застенчивыми глазами и певучим говором становятся обветренными, кряжистыми старухами, закутанными в тяжелые платки. Румяные юноши в щегольских кепках превращаются в щетинистых стариков с невозмутимыми глазами.

Но так же, как и сотни лет назад, рыбаки уходят в море за салакой. И так же, как и сотни лет назад, не все возвращаются обратно. Особенно осенью, когда Балтика свирепеет от штормов и кипит холодной пеной, как чертов котел.

Но что бы ни случилось, сколько бы раз ни пришлось стаскивать шапки, когда люди узнают о гибели своих товарищей, все равно надо и дальше делать свое дело – опасное и тяжелое, завещанное дедами и отцами. Уступать морю нельзя.

В море около поселка лежит большой гранитный валун. На нем еще давно рыбаки высекли надпись: «В память всех, кто погиб и погибнет в море». Эту надпись видно издалека.

Когда я узнал об этой надписи, она мне показалась печальной, как все эпитафии. Но латышский писатель, рассказавший мне о ней, не согласился с этим и сказал:

– Наоборот. Это очень мужественная надпись. Она говорит, что люди никогда не сдадутся и, несмотря ни на что, будут делать свое дело. Я бы поставил эту надпись эпиграфом к любой книге о человеческом труде и упорстве. Для меня эта надпись звучит примерно так: «В память тех, кто одолевал и будет одолевать это море».

Я согласился с ним и подумал, что этот эпиграф подходил бы и для книги о писательском труде.

Писатели не могут ни на минуту сдаться перед невзгодами и отступить перед преградами. Что бы ни случилось, они должны непрерывно делать свое дело, завещанное им предшественниками и доверенное современниками. Недаром Салтыков-Щедрин говорил, что если хоть на минуту замолкнет литература, то это будет равносильно смерти народа.

Писательство – не ремесло и не занятие. Писательство – призвание. Вникая в некоторые слова, в самое их звучание, мы находим их первоначальный смысл. Слово «призвание» родилось от слова «зов».

Человека никогда не призывают к ремесленничеству. Призывают его только к выполнению долга и трудной задачи.

Что же понуждает писателя к его подчас мучительному, но прекрасному труду?

Прежде всего – зов собственного сердца. Голос совести и вера в будущее не позволяют подлинному писателю прожить на земле, как пустоцвет, и не передать людям с полной щедростью всего огромного разнообразия мыслей и чувств, наполняющих его самого.

Тот не писатель, кто не прибавил к зрению человека хотя бы немного зоркости.

Писателем человек становится не только по зову сердца. Голос сердца чаще всего мы слышим в юности, когда ничто еще не приглушило и не растрепало по клочкам свежий мир наших чувств.

Но приходят годы возмужалости – мы явственно слышим, кроме призывного голоса собственного сердца, новый мощный зов – зов своего времени и своего народа, зов человечности.

По велению призвания, во имя своего внутреннего побуждения человек может совершать чудеса и выносить тягчайшие испытания.

Одним из примеров, подтверждающих это, была судьба голландского писателя Эдуарда Деккера. Он печатался под псевдонимом Мультатули. По латыни это означает «Многострадальный».

Возможно, что я вспомнил о Деккере именно здесь, на берегу сумрачной Балтики, потому, что такое же бледное северное море расстилается у берегов его родины – Нидерландов. О ней он сказал с горечью и стыдом: «Я – сын Нидерландов, сын страны разбойников, лежащей между Фрисландией и Шельдой».

Но Голландия, конечно, не страна цивилизованных разбойников. Их меньшинство, и не они выражают лицо народа. Это страна трудолюбивых людей, потомков мятежных «гезов» и Тиля Уленшпигеля. До сих пор «пепел Клааса стучит» в сердца многих голландцев. Стучал он и в сердце Мультатули.

Выходец из семьи потомственных моряков, Мультатули был назначен правительственным чиновником на остров Яву, а недолгое время спустя – даже резидентом одного из округов этого острова. Его ждали почести, награды, богатство, возможный пост вице-короля, но… «пепел Клааса стучал в его сердце». И Мультатули пренебрег этими благами.

С редким мужеством и упорством он пытался взорвать изнутри вековую практику порабощения яванцев голландскими властями и негоциантами.

Он всегда выступал в защиту яванцев и не давал их в обиду. Он жестоко карал взяточников. Он насмехался над вице-королем и его приближенными, – конечно, добрыми христианами, – ссылаясь в объяснение своих поступков на учение Христа о любви к ближнему. Ему ничего нельзя было возразить. Но его можно было уничтожить.

Когда вспыхнуло восстание яванцев, Мультатули принял сторону восставших, потому что «пепел Класса продолжал стучать в его сердце». Он с трогательной любовью писал о яванцах, об этих доверчивых детях, и с гневом – о своих соотечественниках.

Он разоблачил военную гнусность, придуманную голландскими генералами.

Яванцы очень чистоплотны и не выносят грязи. На этом их свойстве и был построен расчет голландцев.

Солдатам приказали забрасывать яванцев во время атак человеческим калом. И яванцы, встречавшие, не дрогнув, ожесточенный ружейный огонь, не выдерживали этого вида войны и отступали.

Мультатули был смещен и отправлен в Европу.

Несколько лет он добивался от голландского парламента справедливости для яванцев. Он всюду говорил об этом. Он писал петиции министрам и королю.

Но тщетно. Его выслушивали неохотно и торопливо. Вскоре его объявили опасным чудаком, даже сумасшедшим. Он нигде не мог найти работы. Семья его голодала.

Тогда, повинуясь голосу сердца, иными словами, повинуясь жившему в нем, но до тех пор еще неясному призванию, Мультатули начал писать. Он написал разоблачительный роман о голландцах на Яве: «Макс Хавелаар, или Торговцы кофе». Но это была только первая проба. В этой книге он как бы нащупывал еще зыбкую для него почву литературного мастерства.

Но зато следующая его книга – «Письма любви» – была написана с потрясающей силой. Эту силу давала Мультатули исступленная вера в свою правоту.

Отдельные главы книги напоминают то горький крик человека, схватившегося за голову при виде чудовищной несправедливости, то едкие и остроумные притчи-памфлеты, то нежные утешения любимым людям, окрашенные печальным юмором, то последние попытки воскресить наивную веру своего детства.

«Бога нет, или он должен быть добр, – писал Мультатули. – Когда же наконец перестанут обкрадывать нищих!»

Он уехал из Голландии, надеясь заработать на кусок хлеба на стороне. Жена осталась с детьми в Амстердаме – у него не было лишней копейки, чтобы взять их с собой.

Он нищенствовал по городам Европы и писал, писал непрерывно, этот неудобный для благоприличного общества, насмешливый и замученный человек. Он почти не получал писем от жены, потому что у нее не хватало денег даже на марки.

Он думал о ней и о детях, особенно о маленьком мальчике с синими глазами. Он боялся, что этот маленький мальчик разучится доверчиво улыбаться людям, и умолял взрослых не вызывать у него преждевременных слез.

Книги Мультатули никто не хотел издавать.

Но вот наконец свершилось! Крупное издательство согласилось купить его рукописи, но с условием, что он нигде больше не будет их издавать.

Измученный Мультатули согласился. Он вернулся на родину. Ему даже дали немного денег. Но рукописи купили просто для того, чтобы обезоружить этого человека. Рукописи были изданы в таком количестве экземпляров и по такой недоступной цене, что это было равносильно их уничтожению. Голландские купцы и власти не могли чувствовать себя спокойно, пока эта пороховая бочка была не у них в руках.

Мультатули умер, так и не дождавшись справедливости. А он мог бы написать еще много превосходных книг, – тех, о каких принято говорить, что они написаны не чернилами, а кровью сердца.

Он боролся, как мог, и погиб. Но он «одолел море». И может быть, вскоре на независимой Яве, в Джакарте, будет поставлен памятник этому бескорыстному страдальцу.

Такова была жизнь человека, слившего воедино два великих призвания.

По неистовой преданности своему делу у Мультатули был собрат, тоже голландец и его современник, – художник Винсент Ван-Гог.

Трудно найти пример большего отречения от себя во имя искусства, чем жизнь Ван-Гога. Он мечтал создать во Франции «братство художников» – своего рода коммуну, где ничто не отрывало бы их от служения живописи.

Ван-Гог много перестрадал. Он опустился на самое дно человеческого отчаяния в своих «Едоках картофеля» и «Прогулке заключенных». Он считал, что дело художника – противостоять страданию всеми силами, всем своим талантом.

Дело художника – рождать радость. И он создавал ее теми средствами, какими владел лучше всего, – красками.

На своих холстах он преобразил землю. Он как бы промыл ее чудотворной водой, и она осветилась красками такой яркости и густоты, что каждое старое дерево превратилось в произведение скульптуры, а каждое клеверное поле – в солнечный свет, воплощенный во множестве скромных цветочных венчиков.

Он остановил своей волей непрерывную смену красок, чтобы мы могли проникнуться их красотой.

Разве можно утверждать после этого, что Ван-Гог был равнодушен к человеку? Он подарил ему лучшее, чем обладал, – свою способность жить на земле, сияющей всеми возможными цветами и всеми их тончайшими переливами.

Он был нищ, горд и непрактичен. Он делился последним куском с бездомными и хорошо узнал на собственной шкуре, что значит социальная несправедливость. Он пренебрегал дешевым успехом.

• Полный текст
• Драгоценная пыль
• Надпись на валуне
• Цветы из стружек
• Первый рассказ
• Молния
• Бунт героев
• История одной повести.
• «Планета Марц»
• Девонский известняк
• Изучение географических карт
• Зарубки на сердце
• Алмазный язык
• Родник в мелколесье
• Язык и природа
• Груды цветов и трав
• Словари
• Случай в магазине Альшванга
• Как будто пустяки
• Старик в станционном буфете
• Белая ночь
• Животворящее начало
• Ночной дилижанс
• Давно задуманная книга
• Чехов
• Александр Блок
• Ги де Мопассан
• Максим Горький
• Виктор Гюго
• Михаил Пришвин
• Александр Грин
• Эдуард Багрицкий
• Искусство видеть мир
• В кузове грузовой машины
• Напутствие самому себе

Лите­ра­тура изъ­ята из зако­нов тле­ния. Она одна не при­знает смерти.

Сал­ты­ков-Щед­рин

Все­гда сле­дует стре­миться к прекрасному.

Оноре Баль­зак

Мно­гое в этой работе выра­жено отры­ви­сто и, быть может, недо­ста­точно ясно.

Мно­гое будет при­знано спорным.

Книга эта не явля­ется ни тео­ре­ти­че­ским иссле­до­ва­нием, ни тем более руко­вод­ством. Это про­сто заметки о моем пони­ма­нии писа­тель­ства и моем опыте.

Огром­ные пла­сты идей­ных обос­но­ва­ний нашей писа­тель­ской работы не затро­нуты в книге, так как в этой обла­сти у нас нет боль­ших раз­но­гла­сий. Геро­и­че­ское и вос­пи­та­тель­ное зна­че­ние лите­ра­туры ясно для всех.

В этой книге я рас­ска­зал пока лишь то немно­гое, что успел рассказать.

Но если мне хотя бы в малой доле уда­лось пере­дать чита­телю пред­став­ле­ние о пре­крас­ной сущ­но­сти писа­тель­ского труда, то я буду счи­тать, что выпол­нил свой долг перед литературой.

Драгоценная пыль

Не могу при­пом­нить, как я узнал эту исто­рию о париж­ском мусор­щике Жане Шамете. Шамет зара­ба­ты­вал на суще­ство­ва­ние тем, что при­би­рал ремес­лен­ные мастер­ские в своем квартале.

Жил Шамет в лачуге на окра­ине города Конечно, можно было бы обсто­я­тельно опи­сать эту окра­ину и тем самым уве­сти чита­теля в сто­рону от основ­ной нити рас­сказа Но, пожа­луй, стоит только упо­мя­нуть, что до сих пор в пред­ме­стьях Парижа сохра­ни­лись ста­рые кре­пост­ные валы В то время, когда про­ис­хо­дило дей­ствие этого рас­сказа, валы были еще покрыты зарос­лями жимо­ло­сти и боярыш­ника и в них гнез­ди­лись птицы.

Лачуга мусор­щика при­ткну­лась к под­но­жию север­ного кре­пост­ного вала, рядом с домиш­ками жестян­щи­ков, сапож­ни­ков, соби­ра­те­лей окур­ков и нищих.

Если бы Мопас­сан заин­те­ре­со­вался жиз­нью оби­та­те­лей этих лачуг, то, пожа­луй, напи­сал бы еще несколько пре­вос­ход­ных рас­ска­зов. Может быть, они при­ба­вили бы новые лавры к его усто­яв­шейся славе.

К сожа­ле­нию, никто из посто­рон­них не загля­ды­вал в эти места, кроме сыщи­ков. Да и те появ­ля­лись только в тех слу­чаях, когда разыс­ки­вали кра­де­ные вещи.

Судя по тому, что соседи про­звали Шамета «дят­лом», надо думать, что он был худ, ост­ро­нос и из-под шляпы у него все­гда тор­чал клок волос, похо­жий на хохол птицы.

Когда-то Жан Шамет знал луч­шие дни. Он слу­жил сол­да­том в армии «Малень­кого Напо­леона» во время мек­си­кан­ской войны.

Шамету повезло. В Вера-Крус он забо­лел тяже­лой лихо­рад­кой. Боль­ного сол­дата, не побы­вав­шего еще ни в одной насто­я­щей пере­стрелке, отпра­вили обратно на родину. Пол­ко­вой коман­дир вос­поль­зо­вался этим и пору­чил Шамету отвезти во Фран­цию свою дочь Сюзанну – девочку восьми лет.

Коман­дир был вдов­цом и потому вынуж­ден был всюду возить девочку с собой. Но на этот раз он решил рас­статься с доче­рью и отпра­вить ее к сестре в Руан. Кли­мат Мек­сики был убий­ствен­ным для евро­пей­ских детей. К тому же бес­по­ря­доч­ная пар­ти­зан­ская война созда­вала много вне­зап­ных опасностей.

Во время воз­вра­ще­ния Шамета во Фран­цию над Атлан­ти­че­ским оке­а­ном дыми­лась жара. Девочка все время мол­чала. Даже на рыб, выле­тав­ших из мас­ля­ни­стой воды, она смот­рела не улыбаясь.

Шамет как мог забо­тился о Сюзанне. Он пони­мал, конечно, что она ждет от него не только заботы, но и ласки. А что он мог при­ду­мать лас­ко­вого, сол­дат коло­ни­аль­ного полка? Чем он мог занять ее? Игрой в кости? Или гру­быми казар­мен­ными песенками?

Но все же долго отмал­чи­ваться было нельзя. Шамет все чаще ловил на себе недо­уме­ва­ю­щий взгляд девочки. Тогда он нако­нец решился и начал нескладно рас­ска­зы­вать ей свою жизнь, вспо­ми­ная до мель­чай­ших подроб­но­стей рыба­чий посе­лок на берегу Ламанша, сыпу­чие пески, лужи после отлива, сель­скую часовню с трес­нув­шим коло­ко­лом, свою мать, лечив­шую сосе­дей от изжоги.

В этих вос­по­ми­на­ниях Шамет не мог найти ничего смеш­ного, чтобы раз­ве­се­лить Сюзанну. Но девочка, к его удив­ле­нию, слу­шала эти рас­сказы с жад­но­стью и даже застав­ляла повто­рять их, тре­буя новых подробностей.

Шамет напря­гал память и выужи­вал из нее эти подроб­но­сти, пока в конце кон­цов не поте­рял уве­рен­ность в том, что они дей­стви­тельно суще­ство­вали. Это были уже не вос­по­ми­на­ния, а сла­бые их тени. Они таяли, как кло­чья тумана. Шамет, правда, нико­гда и не пред­по­ла­гал, что ему пона­до­бится воз­об­нов­лять в памяти это ненуж­ное время своей жизни.

Одна­жды воз­никло смут­ное вос­по­ми­на­ние о золо­той розе. Не то Шамет видел эту выко­ван­ную из почер­не­лого золота гру­бую розу, под­ве­шен­ную к рас­пя­тью в доме ста­рой рыбачки, не то он слы­шал рас­сказы об этой розе от окружающих.

Нет, пожа­луй, он одна­жды даже видел эту розу и запом­нил, как она поблес­ки­вала, хотя за окнами не было солнца и мрач­ный шторм шумел над про­ли­вом. Чем дальше, тем яснее Шамет вспо­ми­нал этот блеск – несколько ярких огонь­ков под низ­ким потолком.

Все в поселке удив­ля­лись, что ста­руха не про­дает свою дра­го­цен­ность. Она могла бы выру­чить за нее боль­шие деньги. Одна только мать Шамета уве­ряла, что про­да­вать золо­тую розу – грех, потому что ее пода­рил ста­рухе «на сча­стье» воз­люб­лен­ный, когда ста­руха, тогда еще смеш­ли­вая девушка, рабо­тала на сар­дин­ной фаб­рике в Одьерне.

– Таких золо­тых роз мало на свете, – гово­рила мать Шамета. – Но все, у кого они заве­лись в доме, обя­за­тельно будут счаст­ли­выми. И не только они, но и каж­дый, кто при­тро­нется к этой розе.

Маль­чик Шамет с нетер­пе­нием ждал, когда же ста­руха сде­ла­ется счаст­ли­вой. Но ника­ких при­зна­ков сча­стья не было и в помине. Дом ста­рухи трясся от ветра, а по вече­рам в нем не зажи­гали огня.

Так Шамет и уехал из поселка, не дождав­шись пере­мены в ста­ру­хи­ной судьбе. Только год спу­стя зна­ко­мый коче­гар с поч­то­вого паро­хода в Гавре рас­ска­зал ему, что к ста­рухе неожи­данно при­е­хал из Парижа сын-худож­ник, боро­да­тый, весе­лый и чуд­ной. Лачугу с тех пор было уже не узнать. Она напол­ни­лась шумом и достат­ком. Худож­ники, гово­рят, полу­чают боль­шие деньги за свою мазню.

Одна­жды, когда Шамет, сидя на палубе, рас­че­сы­вал Сюзанне своим желез­ным греб­нем пере­пу­тан­ные вет­ром волосы, она спросила:

– Жан, а мне кто-нибудь пода­рит золо­тую розу?

– Все может быть, – отве­тил Шамет. – Най­дется и для тебя, Сузи, какой-нибудь чудак. У нас в роте был один тощий сол­дат. Ему чер­тов­ски везло. Он нашел на поле сра­же­ния сло­ман­ную золо­тую челюсть. Мы про­пили ее всей ротой. Это было во время анна­мит­ской войны. Пья­ные артил­ле­ри­сты выстре­лили для забавы из мор­тиры, сна­ряд попал в жерло потух­шего вул­кана, там взо­рвался, и от неожи­дан­но­сти вул­кан начал пых­теть и извер­гаться. Черт его знает, как его звали, этот вул­кан! Кажется, Крака-Така. Извер­же­ние было что надо! Погибло сорок мир­ных тузем­цев. Поду­мать только, что из-за поно­шен­ной челю­сти про­пало столько людей! Потом ока­за­лось, что челюсть эту поте­рял наш пол­ков­ник. Дело, конечно, замяли, – пре­стиж армии выше всего. Но мы здо­рово нали­за­лись тогда.

– Где же это слу­чи­лось? – спро­сила с сомне­нием Сузи.

– Я же тебе ска­зал – в Аннаме. В Индо-Китае. Там океан горит огнем, как ад, а медузы похожи на кру­жев­ные юбочки бале­рины. И там такая сырость, что за одну ночь в наших сапо­гах вырас­тали шам­пи­ньоны! Пусть меня пове­сят, если я вру!

До этого слу­чая Шамет слы­шал много сол­дат­ского вра­нья, но сам нико­гда не врал. Не потому, что он этого не умел, а про­сто не было надоб­но­сти. Сей­час же он счи­тал свя­той обя­зан­но­стью раз­вле­кать Сюзанну.

Шамет при­вез девочку в Руан и сдал с рук на руки высо­кой жен­щине с под­жа­тым жел­тым ртом – тетке Сюзанны. Ста­руха была вся в чер­ном стек­ля­русе, как цир­ко­вая змея.

Девочка, уви­дев ее, крепко при­жа­лась к Шамету, к его выго­рев­шей шинели.

– Ничего! – шепо­том ска­зал Шамет и под­толк­нул Сюзанну в плечо. – Мы, рядо­вые, тоже не выби­раем себе рот­ных началь­ни­ков. Терпи, Сузи, солдатка!

Шамет ушел. Несколько раз он огля­ды­вался на окна скуч­ного дома, где ветер даже не шеве­лил зана­вески. На тес­ных ули­цах был слы­шен из лав­чо­нок сует­ли­вый стук часов. В сол­дат­ском ранце Шамета лежала память о Сузи – синяя измя­тая лента из ее косы. И черт ее знает почему, но эта лента пахла так нежно, как будто она долго про­была в кор­зине с фиалками.

Мек­си­кан­ская лихо­радка подо­рвала здо­ро­вье Шамета. Его уво­лили из армии без сер­жант­ского чина. Он ушел в граж­дан­скую жизнь про­стым рядовым.

Годы про­хо­дили в одно­об­раз­ной нужде. Шамет пере­про­бо­вал мно­же­ство скуд­ных заня­тий и в конце кон­цов стал париж­ским мусор­щи­ком. С тех пор его пре­сле­до­вал запах пыли и помоек. Он чув­ство­вал этот запах даже в лег­ком ветре, про­ни­кав­шем в улицы со сто­роны Сены, и в охап­ках мок­рых цве­тов – их про­да­вали чистень­кие ста­рушки на бульварах.

Дни сли­ва­лись в жел­тую муть. Но ино­гда в ней воз­ни­кало перед внут­рен­ним взо­ром Шамета лег­кое розо­вое облачко – ста­рень­кое пла­тье Сюзанны. От этого пла­тья пахло весен­ней све­же­стью, как будто его тоже долго дер­жали в кор­зине с фиалками.

Где она, Сюзанна? Что с ней? Он знал, что сей­час она уже взрос­лая девушка, а отец ее умер от ран.

Шамет все соби­рался съез­дить в Руан наве­стить Сюзанну. Но каж­дый раз он откла­ды­вал эту поездку, пока нако­нец не понял, что время упу­щено и Сюзанна навер­няка о нем позабыла.

Он ругал себя сви­ньей, когда вспо­ми­нал про­ща­ние с ней. Вме­сто того чтобы поце­ло­вать девочку, он толк­нул ее в спину навстречу ста­рой карге и ска­зал: «Терпи, Сузи, солдатка!»

Известно, что мусор­щики рабо­тают по ночам. К этому их понуж­дают две при­чины: больше всего мусора от кипу­чей и не все­гда полез­ной чело­ве­че­ской дея­тель­но­сти накап­ли­ва­ется к концу дня, и, кроме того, нельзя оскорб­лять зре­ние и обо­ня­ние пари­жан. Ночью же почти никто, кроме крыс, не заме­чает работу мусорщиков.

Шамет при­вык к ноч­ной работе и даже полю­бил эти часы суток. Осо­бенно то время, когда над Пари­жем вяло про­би­вался рас­свет. Над Сеной курился туман, но он не поды­мался выше пара­пета мостов.

Одна­жды на таком туман­ном рас­свете Шамет про­хо­дил по мосту Инва­ли­дов и уви­дел моло­дую жен­щину в блед­ном сире­не­вом пла­тье с чер­ными кру­же­вами. Она сто­яла у пара­пета и смот­рела на Сену.

Шамет оста­но­вился, снял пыль­ную шляпу и сказал:

– Суда­рыня, вода в эту пору в Сене очень холод­ная. Давайте-ка я лучше про­вожу вас домой.

– У меня нет теперь дома, – быстро отве­тила жен­щина и повер­ну­лась к Шамету. Шамет уро­нил свою шляпу.

– Сузи! – ска­зал он с отча­я­нием и вос­тор­гом. – Сузи, сол­датка! Моя девочка! Нако­нец-то я уви­дел тебя. Ты забыла меня, должно быть Я – Жан Эрнест Шамет, тот рядо­вой Два­дцать седь­мого коло­ни­аль­ного полка, что при­вез тебя к этой пога­ной тетке в Руан. Какой ты стала кра­са­ви­цей! И как хорошо рас­че­саны твои волосы! А я‑то, сол­дат­ская затычка, совсем не умел их прибирать!

Судя по тому, что в романе «Дубровский» еще не встречается имя Наполеона Бонапарта (да и как оно могло проникнуть в такую глушь, где все живут по законам старины?), то действие его происходит в 10-х годах XIX века. Хотя само произведение было написано почти на двадцать лет позже. В основу его легла реальная история о небогатом дворянине, которого лишили земли, и он, чтобы жить, был вынужден заниматься грабежом.

Мечты и деяния молодого императора Александра I

Император Пётр Алексеевич сделал из 90% крестьян не просто крепостных, а полноценных рабов, которые даже не могли жениться по собственному желанию. Историческая эпоха, описанная в романе «Дубровский», это полностью подтверждает. Помещик при Петре Алексеевиче тоже нес кабальную службу – или в армии, или на государственной должности. Пока он служил, его помещали на землю с крепостными крестьянами. Отсюда и название – «помещик». Если служить он не мог, то землю и крестьян отбирали. Царь Петр III дал вольности дворянству. Теперь знатный господин мог служить или не служить по собственному усмотрению, но земля и крестьяне были в его полном владении.

Такова историческая эпоха в романе «Дубровский». Цари жаловали (то есть дарили) крепостных крестьян и земли помещикам. Так некоторые из них богатели. Другие же оставались бедными, с малым количеством земли и крепостных. Чтобы сохранить их в рабстве, надо было держать людей в полном невежестве. Именно поэтому обучение детей грамоте не практиковалось. Крестьяне называли своих хозяев «барином», «барыней», а ребенка их – «барчуком». Такой была историческая эпоха, описанная в романе «Дубровский».

Дворянки выходили замуж только за людей своего сословия. Если знатного происхождения человек нарушал это правило, то он становился изгоем. Большинство бар считало такое положение нормальным. Некоторые получали домашнее образование, другие уезжали, как молодой Дубровский, учиться в большие города. Кто-то говорил по-французски, другие же знали только обиходные отдельные слова, которые при случае могли вставить в свою речь. Они не хотели знать тех людей, которые не относились к дворянскому сословию и не уважали их. Такие отношения характеризует историческая эпоха, описанная в романе «Дубровский».

Как изменить страну?

Конечно, молодой император мечтал о конституции, так как был убежденным республиканцем. Но кому ее надо было давать? Не обученным читать, диким людям? Или, может быть, только грамотным? Дворянству? Духовенству? Мучительно император искал правильный путь. А пока шли эти поиски, настала новая историческая эпоха, описанная в романе «Дубровский». В ней время как бы застыло на рубеже Екатерины и Павла. Император прекрасно осознавал дикость и тупость даже лучших представителей дворянского сословия. Что же можно было сказать об образовании представителей других сословий – чиновников, крестьян, крепостных и вольных людей? Учившиеся в лучшем случае при семинариях, они ничего не знали, и их патриархальный быт и нравы просто ужасали.

Деревенский быт

Богатый барин Кирила Петрович Троекуров в своей губернии находился на особом положении. Он любил подобострастных людей, которые во всем были рады ему угодить. Чтобы барину не было скучно, он принимал множество гостей и неуважительно и с издевкой к ним относился. Это его развлекало. Каждый день он объезжал свои земли, потом устраивал длительные пиры, развлекаясь «проказами» над новыми знакомыми. Тех, кто не хотел терпеть его самодурства, он умел напугать так, что с ним больше и не спорили.

Его сосед и единственный, кого он считал другом, – Андрей Гаврилович Дубровский. Троекуров часто мечтал о том, чтобы обвенчать их детей. Бедный, но гордый Дубровский не считал это правильным.

Оба помещика до безумия любили псовую охоту и частенько охотились вместе.

Язык романа «Дубровский»

Русский язык – очень тонкая структура, которая может передать множество оттенков мыслей любого человека. В романе он показывает, как изменилась наша речь за последние двести лет. Языковая историческая эпоха, описанная в романе «Дубровский», – ответы на культурные запросы того времени.

Исчезли, теперь считаются устаревшими слова романа: губерния, дворовый, поручик, генерал-аншеф, подьячий, холоп, стряпчий, пономарь, гувернер, купчая, вестимо, исправник, стремянной, псари, кучер, заседатель, отъезжее поле.

Что легло в основу романа «Дубровский»?

Эти вопросы волнуют читателя, переживающего за судьбу Владимира Гавриловича и Марии Кирилловны. Дает ли историческая эпоха, описанная в романе «Дубровский», ответы на вопросы?

Кто был прототипом романа? Ответ – реальный человек, дворянин Павел Островский.

Закончен ли роман? Нет. Он начал раскрывать со всей полнотой картины русской жизни того времени и не смог поместить «живых» героев в среду авантюрного европейского романа, далекого от действительности. Историческая эпоха в романе «Дубровский» вставала в противоречие с реальной жизнью.

Почему Маше и Владимиру нельзя было соединить свои жизни? По меркам нашего времени, все очень просто: они могли это сделать. Но в те годы существовало понятие «таинство брака», которое верующие люди нарушить не могли: это было против всех существующих правил. С грузом такого прегрешения человек жить просто не смог бы.

При жизни Пушкина этот роман, который он считал незаконченным, но, возможно, предполагал к нему вернуться, опубликован не был. Быть может, автор сумел бы впоследствии найти ответы на те вопросы, которые его волновали.