Вьетнамские легенды и сказки

Барабан, черепаха, волшебный бамбук

Мотивы и сюжеты вьетнамских сказок

В Издательском доме НИУ ВШЭ готовится к публикации книга «Сказки и предания Вьетнама». В неё вошли вошли 25 народных сказок и преданий вьетнамцев (народа кинь) в переводах российских востоковедов, а также статьи, посвящённые жанрам вьетнамского фольклора, его классификации и сюжетам. IQ.HSE публикует фрагмент статьи составительницы книги Юлии Мининой, посвящённый наиболее часто встречающимся мотивам и персонажам вьетнамских сказок, а также культуре народов Вьетнама, в контексте которой они появились.

Вьетнам нередко — и совершенно справедливо — называют перекрестком культур и народов. На территории этой тропической страны помимо этнических вьетнамцев (самоназвания кинь, вьеты), представляющих собой титульную нацию, проживает множество миноритарных народов, говорящих более чем на сотне языков. Вьетнамская словесность испытала мощное влияние Китая, но в то же время важную роль в ее развитии сыграли глубинные связи с народами Юго-Восточной Азии — например, бахнарами, седангами и особенно тямами, через контакты с которыми вьетнамская культура обогатилась элементами индийской традиции.

На протяжении всей своей истории вьетнамская литература была тесно связана с мифом и фольклорной культурой. На начальном этапе становления письменности народная традиция и книжная словесность сосуществовали почти наравне — даже в элитарной среде. Много позднее, примерно в XVII–XVIII столетиях, пережив тысячелетнее господство Китая, главенство буддийской, а затем и конфуцианской доктрины в рамках высокой письменной культуры, народные сюжеты и герои вновь вернулись в пространство вьетнамской поэзии и прозы. Фольклорная традиция вьетов не погибла, не растворилась в многообразии иноземных заимствований, сохранив свою собственную специфику. 

Самые ранние из дошедших до нас записей вьетнамского повествовательного фольклора были сделаны в первые века нашей эры, в начале периода так называемой Северной зависимости Древнего Вьетнама от китайских династий (II в. до н.э. — X в.). Некоторые мифологические сюжеты, легенды и предания вошли в основные средневековые вьетнамские хроники — «Краткую историю Вьета» и «Полное собрание исторических записок Дайвьета», созданное по подобию труда сунского историка Сыма Гуана «Всеобщее зерцало, управлению помогающее». В XIV–XV столетиях появились два сборника вьетнамских повествований, в основе которых лежали древние мифы, легенды и сказки вьетов, — «Собрание чудес и таинств земли Вьет» XIV в. и «Дивные повествования земли Линьнам» XV в., интерес к которым у вьетнамских исследователей и рядовых читателей не ослабевает до сих пор, о чем свидетельствуют комментированные переиздания.

В XVI столетии, которое вошло в историю Вьетнама как один из самых тяжелых периодов для страны и ее народа, уставшего от кровопролитных междоусобиц и вражеских вторжений, талантливый писатель Нгуен Зы сочинил свои знаменитые «Пространные записи рассказов об удивительном» — сборник рассказов о необычайном, наполненный неподдельным интересом отнюдь не к описанию доблестных битв, а к простым человеческим чаяниям и надеждам, пусть и в обрамлении фантастических событий. Наряду с авторскими новеллами сборник включал обработанные Нгуен Зы сказочные сюжеты.

В конце XVII — XVIII вв. неизвестный поэт создал масштабную историко-эпическую поэму «Книга Небесного Юга» — национальную эпопею о подвигах исторических и легендарных героев, в которой переплелось множество фольклорных мотивов. Примерно в это время сказочные сюжеты начинают активно использоваться поэтами, пишущими на тьы-номе (национальная вьетнамская письменность, сформировавшаяся на основе китайской иероглифики).

Во второй половине XIX — начале XX в. вьетнамские исследователи предпринимают первые попытки сбора и последовательного, методологически обоснованного изучения фольклора. Известный ученый Чыонг Винь Ки, получивший европейское образование, опубликовал в 1866 г. сборник сказок «Повествования давних времен». Обширный сказочный материал представил в своей книге «Сказки страны Юга» фольклорист Нгуен Ван Нгок. Наиболее полным и широкомасштабным исследованием народных повествований XX в. стал многотомный труд выдающегося ученого-фольклориста Нгуен Донг Ти «Сокровищница вьетнамских сказок».

Очертания Вьетнама на карте часто сравнивают с коромыслом, на котором подвешены две тяжелые корзины с рисом.

«Корзины» — это две главные житницы страны, обширные дельты Красной реки и Меконга. Но какой родная земля представлялась предкам современных вьетнамцев — лаквьетам, чей ареал расселения был намного меньше и чьё самостоятельное вúдение мира заложило основы одной из самых мощных и богатых фольклорных традиций региона? 

Дела земные и дела загробные, праздники, военные походы и повседневный труд, людей и животных лаквьеты с большой искусностью изображали на бронзовых барабанах (археологическая культура Донгшон, VI в. до н.э. — II/I в. до н.э.). В древности эти барабаны обслуживали культовую жизнь народа. С особым вниманием лаквьеты относились к детальной передаче подробностей похоронного обряда — этого требовала специфика духовной культуры донгшонцев, в основе которой лежал культ предков, а почитание духов усопших родичей, как известно, всегда предполагает внимательное и бережное обращение с останками покойного. Изображения на барабанах, таким образом, несли функцию текста. Этиологические вьетнамские повествования донесли до нас отголоски этих древних верований. Одно из них вошло в классический корпус фольклорных текстов под названием «Волшебный барабан».

Сказка повествует о том, как трое братьев нашли в лесу барабан, одна сторона которого была синяя, а другая — красная. Барабан этот принадлежал духу баньянового дерева и обладал волшебной силой: если ударить по синей стороне, то умирал человек, а от удара по красной к жизни возвращался покойник. Старшие братья испугались духа и его диковинного барабана, но младший не устрашился и попросил у божества чудесный инструмент, чтобы добыть себе жену. Той же ночью братья набрели на пещеру, где тигр держал в плену трех девиц. И тут не струсил младший юноша — трижды перехитрил хозяина леса, а затем и вовсе убил его, ударив по волшебному инструменту. Братья вернулись в родную деревню и привели с собой девушек-красавиц. Вскоре каждый женился на одной из них, и зажили они в мире и согласии. А когда случалась в деревне смерть, они приносили в дом покойника красно-синий барабан и возвращали мертвеца к жизни на радость его родным. Однажды дух узнал, что младший брат женился, и потребовал барабан назад. С тех пор юноши уже не могли оживлять людей, однако в память об этой истории каждый раз, когда вьетнамцы устраивают похороны или совершают подношения, они бьют в гонги и барабаны.

По мнению современных исследователей, древние бронзовые барабаны Донгшона использовались как музыкальные инструменты во время празднеств и церемоний, а также молений о ниспослании дождя и урожая. Искусство обращения с ними в пространстве ритуала давно утеряно, однако барабаны и гонги продолжают оставаться одним из важнейших элементов вьетнамских обрядов и праздников. Во время религиозных фестивалей, а также выступлений ансамблей национальной музыки и танца используют двухмембранные барабаны в форме бочонка, которые подвешивают на шею с помощью лент. Такие инструменты называют рисовыми барабанами — чонг ком (вьетн. trống cơm). Они по своей конструкции идентичны китайским барабанам яогу (кит. 腰鼓). Наряду с чонг ком широко распространены двухмембранные барабаны с коротким корпусом, сработанные из древесины хлебного дерева и шкуры буйвола, — чонг бан (вьетн. trống bản). Согласно современным представлениям вьетнамцев, в упомянутой сказке речь идет как раз о таком (или сходном по конструкции) барабане.

Игра на гонгах и барабанах по сей день остается важнейшим элементом похоронных обрядов вьетнамцев. В барабан бьют всякий раз, когда в дом покойного входит новый человек, чтобы все члены общины знали, как много людей скорбит по умершему. Барабанный бой сопровождает и саму похоронную процессию. У вьетского народа тхо существует обычай приглашать в дом, где случилась смерть, шамана с барабаном и флейтой. Шаман подает сигнал усопшему, что он мертв, после чего тело кладут в гроб и начинают бить в барабан и играть на флейте, созывая других членов общины — точно так же, как это заведено у вьетнамцев.

Примечательна цветовая символика барабана, упоминаемого в приведенной сказке, а именно оппозиция красного и синего цвета. Подобно ханьцам, красный цвет вьетнамцы трактуют как цвет радости, лета, торжества жизни, женского начала, свадебных обрядов. Собственно синий цвет, напротив, мало репрезентативен и напрямую не связывается со смертью. Насыщенный синий цвет воспринимается вьетнамцами как неотъемлемая часть сине-зеленой цветовой гаммы, в рамках которой о конкретном оттенке можно судить лишь при наличии контекста и соответствующих уточнений. По-видимому, такой необычный для вьетнамской культуры цветовой дуализм отражает аспект древних шаманских верований, касающийся представлений о мире живых и загробном мире, что свойственно некоторым народам Сибири. Так, лишь один из множества элементов сказки перекидывает мост из одной точки зафиксированного исследователями фольклорного повествования не только в глубь веков, но и к далеким культурам и народам.

Вьетнамские народные повествования обнаруживают сходство с фольклором соседних народов — ханьцев, кхмеров, седангов, тямов, и далеко не всегда общность сказочных мотивов и сюжетов можно объяснить заимствованиями. Нередко очевидное сходство мифологии и фольклора говорит о более древних связях народов Юго-Восточной Азии.

Примером тому может послужить сюжет о сыне бездетных родителей, который появляется на свет в теле низкого, презираемого существа — почти всегда водной рептилии или земноводного. Чудесный ребенок умеет говорить человеческим языком и выполнять тяжелую работу. Он выдерживает ряд испытаний и женится на дочери государя, местного помещика или богача. По ночам или при особых обстоятельствах звериный персонаж сбрасывает шкуру (панцирь, кожу) и предстает перед женой в облике прекрасного юноши. Затем жена или другая женщина портит его звериную «одежду», после чего он либо остается человеком, либо исчезает. Данный сюжет представлен повествованием под названием «Маленький Черепашка»; известна также и другая вьетнамская сказка, где волшебное дитя рождается в облике черепахи, — «Волшебная черепаха».

Черепаха во Вьетнаме наряду с драконом, единорогом (цилинем) и фениксом входит в четверку священных животных (вьетн. tứ linh). Золотая черепаха (вьетн. Kim Quy) связана с идеей государственности и независимости вьетнамцев, борьбой против северных захватчиков — ханьцев. В известнейших вьетнамских легендах она выступает в роли волшебного помощника полулегендарного вождя аувьетов Ан Зыонг-выонга, который вступил в борьбу с китайским полководцем Чьеу Да (кит. 赵佗, Чжао То). Вначале черепаха помогает правителю Аулака построить крепость Колоа, которую каждую ночь разрушают демоны, а затем дает ему свой коготь, чтобы из него изготовили спусковой крючок для чудесного арбалета, одной стрелой разящего множество врагов.

В средневековой легенде об императоре Дайвьета Ле Лое (1384(?)–1433) Золотая черепаха из озера Хоанкьем вручает молодому предводителю вьетов волшебный меч, с помощью которого ему удается победить китайских захватчиков и освободить страну. Представители единственного в Азии вида гигантских пресноводных черепах Rafetus swinhoei действительно обитали в ханойском озере до недавних пор. Последняя из них погибла в 2016 г. от старости и из-за неблагополучной экологической обстановки. По наблюдениям автора, некоторые жители столицы связывали эту черепаху с хранительницей волшебного меча и предрекали стране всевозможные бедствия в связи с ее смертью. 

Черепаха во Вьетнаме считается символом долголетия и мудрости. На спинах каменных черепах установлены стелы с именами лауреатов государственных экзаменов в Храме литературы (вьетн. Văn Miếu) в Ханое. Черепаха изображалась на вьетнамских императорских халатах. Однако в сказке «Маленький Черепашка», как и в других подобных повествованиях, образ священного животного уступает совершенно иному, гораздо более приземленному восприятию вьетнамского крестьянина, который привык видеть этих медлительных, неповоротливых существ в изобилии у каждого деревенского водоема.

Важно то, что вначале герой повествования почти ни у кого не вызывает симпатии и сочувствия, поскольку появляется в крайне неприглядном облике. Этот мотив незавидного жениха сближает сказки данного типа с широко распространенным в Юго-Восточной Азии циклом сюжетов о ребенке-колобке без рук и ног, который впоследствии успешно выдерживает трудные испытания, превращается в красавца и женится на дочери местного правителя. 

Странного вида существо, похожее на кокосовый орех, камень, череп, тыкву, мешок и т.п., упоминается в сказках и преданиях тямов («Царский зять Кокосовый орех»), вьетов («Человек, круглый, как кокосовый орех»), стиенгов («Юноша Котелок»), седангов («Юноша Тыква»), тхаев («Парень-мешок») и многих других народов Индокитая. Что особенно любопытно, почти всегда эти герои оказываются тесно связаны со стихией воды и идеей плодородия. Так, например, во вьетнамской сказке «Человек, круглый, как кокосовый орех» реализуется мотив чудесного зачатия от воды, выпитой из черепа, найденного в лесу, что явно указывает на происхождение этого повествования от мифа о тотемном предке. В тямском повествовании мать Кокоса зачинает свое дитя, искупавшись в волшебном озере. Примечательно и то, что круглый предмет в сказках данного цикла варьируется с пресмыкающимися (змеем, вараном и т.п.). Есть основания полагать, что оба упомянутых нами сказочных цикла восходят к общей идее о душе умершего предка или первопредка, который перерождается в виде низкого существа, ассоциируемого с водой.

Благоговение перед водной стихией и ее покровителем водным драконом — ключевой мотив множества вьетнамских сказок, что легко объяснимо, ведь от цикла разлива рек зависят все жизненные процессы рисоводческой цивилизации вьетнамцев.

Известно, что культ дракона-крокодила существовал уже у самой ранней из известных групп населения прото-Юго-Восточной Азии, занимавшейся поливным рисоводством и включавшей, по-видимому, северные прототайские народы, австроазиатов и, скорее всего, часть австронезийцев. Без обильных дождей в сезон муссонов невозможно вырастить урожай, однако наводнения приносят смерть и разрушения; море дает пищу жителям побережья, но жестокие шторма губят рыбаков и уничтожают целые деревни. Об этой «борьбе противоположностей» и необходимом для жизни людей балансе повествуется во вьетнамском мифе о состязании божества гор Шон Тиня с покровителем водной стихии Тхюи Тинем. С драконом — царем подводного мира связаны сказки «Дева-Кузнечик » и «Талантливый младший брат».

Особое место во вьетнамском фольклоре занимает образ жабы (лягушки) — вызывательницы дождя, культ которой известен на юге Китая и в северных регионах Вьетнама со времен Донгшонской культуры. Миниатюрные фигурки лягушек помещались в центре дисков бронзовых барабанов, использовавшихся в аграрно-магических обрядах. Вьеты и чжуаны, населявшие юг Китая, верили, что лягушка — это дочь Лэй-шэня, духа грома, существа с человечьей головой и телом дракона. Лягушка осуществляет связь между земным миром и небесными богами, своевременно сообщая им о нуждах животных и людей. Данные мотивы прослеживаются в сказке «Как дядюшка Жаб с Небом судился». 

Это повествование, одно из самых старинных и популярных во Вьетнаме, рассказывает о том, как жаба дошла с просьбой о ниспослании дождя до самого Неба и спасла все живое от засухи. Кроме того, Небесный Владыка наделяет жабу особой привилегией — способностью своим кваканьем напоминать ему о том, что земле необходима влага. Российский этнограф Я.В. Чеснов приводит сведения о том, что представления о жабе (лягушке) как о животном, своим криком вызывающем дождь, существуют также у ва — группы народов, которые считаются одними из древнейших обитателей Индокитая, — и бахнаров. Схожие верования есть и у кхмеров: жрецы Камбоджи, изображая лягушек, просили таким образом о дожде. Ареал распространения культа жабы/лягушки, связанного с идеей плодородия и водной стихией, очерчивает на карте Дальнего Востока границы, едва ли совпадающие с теми, о которых условились современные государства региона. Цивилизация поливного рисоводства, созданная народами — преемниками донгшонцев, противопоставляется просоводческой культуре Северного и Центрального Китая.

Необходимо подчеркнуть, что в пространстве традиционных вьетнамских представлений образ жабы почти всегда трактуется как положительный. Жаба наделяется множеством добродетелей — мудростью, смелостью, рассудительностью. По этой причине изображения такого неказистого на вид животного можно встретить на вьетнамских лубочных картинках из деревни Донгхо (вьетн. Đồng Hồ), которыми украшают дома в преддверии Нового года по лунно-солнечному календарю. Например, очень популярен сюжет под названием «Учитель-жаба», который, как считается, приносит удачу в деле постижения наук. Вьетнамскому фольклору чужда китайская концепция жабы-ядоноса, опасного животного, которое может принести смерть. В Китае это представление связано с тем, что во время брачного периода некоторые виды обитающих на его территории жаб становятся ядовитыми.

Сказки, главными героями которых являются животные и птицы, как видится, во Вьетнаме распространены больше, нежели в Китае. Выдающийся отечественный синолог-фольклорист Б.Л. Рифтин связывал малочисленность ханьских сказок о животных с чрезвычайно ранним переходом китайцев к земледелию, забвением охотничьего промысла и скудностью фауны Китая. У киней, а также малых народов Вьетнама — в особенности это касается горных этносов, по сей день проживающих в отдаленных районах в окружении неосвоенных лесов, — такие повествования, напротив, очень популярны. 

Один из излюбленных персонажей сказок о животных Вьетнама — хитроумный заяц. Сказки о проделках этого ловкого, никогда не унывающего героя распространены у вьетов, кхмеров Южного Вьетнама и Камбоджи, малайцев, бирманцев. Нередко в повествованиях о животных народов Юго-Восточной Азии прослеживаются древние этиологические мотивы («Заяц, курица и тигр»), однако вместе с тем в ряде случаев заметна тенденция к сближению таких сказок с бытовыми; некоторые из них скорее напоминают притчи («Самая умная птица»).

Зачастую отдельные элементы и целые сюжетные схемы китайских, лаосских, кхмерских, индийских сказок попадали во вьетнамский фольклор через посредников, роль которых выполняли малые народы Вьетнама, расселенные на окраинах вьетского государства. Многие сказки, обнаруживающие сильное сходство с китайскими, стали известны вьетнамцам благодаря фольклору народов хмонг-мьен, проживающих на территории Южного Китая и Северного Вьетнама, а также в Лаосе, Таиланде и Мьянме. Такова, например, сказка «Умная жена», которую включают в сборники народных вьетнамских повествований. 

В китайском фольклоре распространен сходный сюжет под названием «Длинный нос», рассказывающий о том, как крестьянин отправляется вслед за птицей, чтобы вернуть украденный урожай. Ночью он подсматривает за волком, тигром, медведем, обезьяной и птицей, которые достали волшебную яшмовую шкатулку из-под корней сосны. Когда животные уходят, крестьянин забирает шкатулку, выплачивает долг помещику и обретает счастье. Помещик, выпытав у крестьянина подробности этой истории, тоже отправляется за шкатулкой, однако звери обнаруживают его и калечат. Примечательно, что в сказке, известной вьетнамцам, содержится множество явных отсылок именно к культуре горных народов, а не ханьцев, что безусловно говорит о путях заимствования этого повествования.

Ряд сюжетов и мотивов вьетнамских сказок вплоть до деталей, напротив, практически полностью повторяет ханьские, что легко объяснимо широкомасштабными культурными заимствованиями в период Северной зависимости. Так, например, в сказке «Как дракон воду пил» разрабатывается сюжет о проглоченной волшебной жемчужине, распространенный у китайцев. Один из его популярных вариантов, известный в Китае под названием «О том, как Ча превратился в дракона», повествует о пастухе, который разбогател благодаря чудесной драгоценности. Позабыв о том, как сам жил в нужде, юноша отказывает в помощи односельчанам. По случайности или поддавшись скаредности, он проглатывает жемчужину и превращается в дракона.

Как и в китайской повествовательной традиции, во вьетнамском фольклоре распространены сказки о тиграх — похитителях девушек. Согласно архаическим воззрениям ханьцев, тигр как тотемное животное имел право вступать в брачные отношения с человеком. Мотив свадьбы тигра и женщины был популярен и в китайской средневековой сказочной новелле. В уже упоминавшейся нами сказке «Волшебный барабан» тигр держит в плену трех девушек-красавиц, которые выполняют функции его жен: ждут его возвращения с охоты, поддерживают огонь, стряпают еду. В сказке «Злая мачеха» тигр выступает в качестве тотемного предка, который подвергает мальчиков на пороге совершеннолетия испытанию-инициации.

Функции хранителя леса как пространства, не подвластного человеку, средоточия природной мощи также выполняет большой старый змей (царь-змей, питон и т.п.). В китайской сказке-легенде «Царь-удав», сохранившей ряд архаичных мотивов, образ юноши-змееборца сближается с образом мифического стрелка И, который избавил людей от страшных чудовищ. Другое китайское повествование — «Жених-змей» — во многом сходно с представленной в данной книге сказкой «Как девица питона в мужья взяла». Здесь хранитель леса функционально близок тотемному животному (требует себе в жены девушку) и одновременно приобретает характерные функции чудесного супруга (сбрасывает кожу и превращается в красавца).

Особого упоминания заслуживает дальневосточный сказочный цикл типа «Золушка». Варианты этого повествования, распространенные у народов Китая и Вьетнама, исследованы китайским ученым Тин Найтуном. По его мнению, в азиатском регионе бытуют два основных типа сюжета внутри одной традиции. Первый, более древний, скорее всего, возник в сельских районах средневекового Вьетнама, расположенных между современными Ханоем и Хайфоном, а затем распространился на юге Китая (современные провинции Гуандун и Гуанси). Второй же возник сравнительно поздно — примерно 500–600 лет назад — в провинции Гуандун.

Самый ранний из известных сюжетов данного типа записан в своего рода краткой энциклопедии литератора Дуань Чэнши (IX в.). Эту легенду пересказал Дуань Чэнши слуга его семьи, который был выходцем с юга, что также подкрепляет предположение о вьетском (или южнокитайском?) происхождении повествования. Этот древнекитайский вариант «Золушки» чрезвычайно близок вьетнамской сказке «Там и Кам», представленной в данной книге. Сказка повествует о доброй и кроткой девушке по имени Там и ее ленивой и завистливой сводной сестре — Кам. Как и в западных версиях сказки, трудолюбивая сирота терпит издевательства мачехи, а затем получает в дар богатые наряды и удивительной красоты туфельки, чтобы отправиться на празднество.

И в юго-восточных, и в китайских вариантах повествования данного типа мать «Золушки» перерождается в теле животного, связанного с водой, однако в сказках вьетов, тямов, тайцев это почти всегда рыба (креветка), в то время как у ханьцев — корова или буйволица (ср. со сказкой «Жена-птица»). В представленном варианте связь волшебного помощника (в Европе эту функцию обычно выполняет фея) и матери Там неочевидна, но порой об этом говорится напрямую, например, в сказках народа хмонг. Ключевую роль играет мотив бережного собирания и захоронения костей родителя, от которых героиня впоследствии получает щедрые подарки.

Согласно древнейшим представлениям китайцев и вьетнамцев, почтительное отношение к останкам предков и своевременное отправление соответствующих поминальных ритуалов обязательно принесет живым потомкам благополучие и удачу, в то время как пренебрежение этими обязанностями или неправильное их исполнение ведет к бедам и даже прерыванию рода. Заслуживает внимания обязательное упоминание кормления животного, в теле которого воплотилась душа матери, что также связано с подношениями предкам в виде пищи (рис, куриное мясо, фрукты и т.п.) и алкоголя. Что особенно важно, кости и другие останки тел родителей и героев (перья, пепел, щепки, угольки и т.п.), причем обязательно собранные целиком, нужны для последующих перерождений. Этот мотив сохранения целостности останков, необходимого для воскрешения, также реализован в легенде о Куое и баньяновом дереве.

Вьетнамские сказки необычайно поэтичны. Даже короткие и незамысловатые на первый взгляд повествования не обходят стороной описания зеленых рисовых полей, персиковых и сливовых деревьев, покрывающих невысокие вьетнамские горы подобно вышивке, что украшает девичьи платья.

Упоминания тех или иных деревьев и трав отнюдь не случайны. Бетелевая лоза и семена арековой пальмы, из которых приготовляют бетелевую жвачку, в сказке «Там и Кам» символизируют ритуалы поминовения в честь отца девушек-героинь, исполнение дочернего долга и в то же время неразрывно связаны со свадебной обрядностью. 

В паре «арека — бетель» семя («орех») пальмы ассоциируется с мужским началом, а листья бетеля — с женским. Символизм этих растений, отождествляемых с плотью и кровью супругов, страстью, любовью, преданностью и семейными узами, в полной мере отражен в классическом сюжете о происхождении бетелевой жвачки, вошедшем в уже упомянутый сборник старинной вьетнамской прозы XV в. «Дивные повествования земли Линьнам». Как повествует легенда, вьетнамский обычай жевать бетель и ареку вместе с известью появился во времена полулегендарной династии Хунгвыонгов (III тыс. до н.э. — 258 г. до н.э.), причем составляющие, необходимые для изготовления жвачки, появились из человеческой плоти, а именно из тел братьев Тана и Ланга, а также жены Тана — Льен.

Рано осиротевшие Тан и Ланг любили и поддерживали друг друга во всем. Когда братья выросли, они познакомились с прекрасной девушкой, которая попросила у родителей дозволения выйти замуж за старшего — Тана. Ланг остался жить вместе с братом и его молодой женой, страдая от того, что Тан, охваченный любовью к супруге, совсем позабыл о нем. Однажды Тан по ошибке обвинил Ланга в том, что тот домогается любви его жены. Не умея оправдать себя, младший брат бежал из дому, долго скитался и в конце концов умер на берегу далекой реки. Его тело превратилось в камень-известняк. Тан, тоскуя по изгнанному брату, пришел на место его гибели, где уснул вечным сном. Из его плоти выросла арековая пальма. Льен, не в силах вынести разлуку с мужем, отправилась на его поиски, нашла то место, где умерли братья, и там сделалась лозой бетеля, обвившей ареку.

Как известно, семена ареки при жевании стимулируют слюноотделение и окрашивают слюну в красный цвет, что вызывает ассоциации с кровью и всякий раз напоминает о нерушимости семейных уз — родственных и брачных. Этот мотив бетелевой жвачки как символа супружеской любви, возрождающейся в каждом последующем перерождении, прослеживается и в повествовании о «вьетнамской Золушке». Претерпевшая множество страданий Там наконец воплощается в теле девушки-феи, которая появляется по ночам из плода хурмы. Благодаря доброте хозяйки чайной, приютившей девушку, героиня вновь встречается с супругом. Государь узнаёт свою погибшую некогда жену по тому, как искусно она приготовила для него бетель в виде крыла феникса — особый вид бетелевой жвачки, украшенной съедобными лепестками цветов красного цвета. Эти декоративные элементы и дали название угощению, напоминающему алое крыло почитаемого во Вьетнаме мифологического животного. Феникс символизирует женское начало, императрицу, т.е. саму Там, в то время как дракон — императора, ее супруга.

Нередко во вьетнамском фольклоре в качестве растения, обладающего большой сверхъестественной силой, выступает бамбук. С его помощью герои успешно проходят испытания-инициации и наказывают своих обидчиков («Бамбук о ста коленцах», «Сказка о дровосеке»).

Бамбук почитается народами Дальнего Востока как символ долголетия, стойкости, жизненной силы, а также рассматривается в качестве связующего звена между Небом и Землей. Например, в японских сказках путь на Небо нередко связан с выращиванием бамбука. Из длинной бамбуковой жерди вьетнамцы изготавливают новогодний шест кэй нэу (вьетн. cây nêu). Бамбук, украшенный листьями баньяна, колокольчиками, медными пластинками, фигурками рыбок и фонариками, — своего рода сигнал для духов предков семьи, чтобы они пришли в мир живых и отметили главный праздник годового цикла с семьей. По-видимому, кэй нэу, как и праздничные шесты других народов (например, майское дерево в Европе), имеет глубокие культурно-мифологические корни и отсылает к древнейшим представлениям о космическом древе, мировом столпе.

Во вьетнамском фольклоре бамбук связан с именем народного героя Тхань Зонга, духа — покровителя растительности и родоначальника кузнецов. Великан Тхань Зонг, подобно русскому Илье Муромцу, прежде немощный и ни на что не годный, перед лицом опасности, грозящей родине, обретает невиданную силу и отправляется сражаться с иноземными захватчиками — ханьцами. Как гласит предание, во время боя с неприятелем у Тхань Зонга сломалась железная палица — тогда он вырвал несколько стеблей бамбука и стал разить ими врагов. На помощь герою подоспели два земледельца с колотушками, одна из которых была сделана из дерева, а другая — из бамбука. После победы оба они исчезли, оставив свои колотушки. Из одной появилась роща деревьев, а из другой — заросли бамбука. Считается, что эта роща сохранилась до сих пор.

Бамбук, будучи символом вьетнамской общины и «низкой» деревенской культуры, в сказочных повествованиях выступает как атрибут народного героя, противопоставляемого богачам, феодалам и несправедливым правителям. От рождения обездоленные, находчивые и смелые герои народных сказок, как правило, зарабатывают себе на пропитание тем, что рубят бамбук. Старец — часто упоминаемый во вьетнамском фольклоре волшебный помощник — помогает доброму юноше добыть невесту с помощью чудесного бамбука, который имеет свойство соединяться в одну длинную жердь, в известнейшей сказке «Бамбук о ста коленцах». Благодаря удивительному растению герой из простонародья обретает счастье, а богач наказан.

Среди волшебных сказок Вьетнама выделяются повествования о представителях образованного сословия — ученых-конфуцианцах и студентах (школярах), которые только готовятся сдать конкурсные экзамены на ученую степень («Три лисы-оборотня», «Ту Уйен»). Во Вьетнаме, как и в других странах дальневосточного культурного ареала, где господствовала конфуцианская идеология, основная цель системы образования состояла в подготовке квалифицированного административного аппарата в ходе трех-четырехлетнего цикла экзаменационных испытаний. 

Такая система существовала во Вьетнаме примерно с XIII–XIV вв. до начала XX столетия. С 1177 г. действовала система экзаменов, программа которых предполагала изучение конфуцианства, даосизма и буддизма. В 1304 г. окончательно установилась программа экзаменов на чин. В неё вошли четыре обязательных испытания: запись текста, выученного наизусть; объяснение классического текста и написание стихотворения; сочинение указа, императорского манифеста и всеподданнейшего доклада; сочинение на вольную тему. 

Претендовать на ту или иную чиновничью должность было возможно лишь по завершении многолетнего обучения, которое включало освоение огромного количества древних текстов. По мере приобретения необходимых знаний и навыков обучающиеся могли участвовать в конкурсных экзаменах. В случае успеха экзаменуемые удостаивались одного из званий лауреата конкурсных экзаменов (в разные эпохи титулы, их градация и смысловое наполнение менялись). Процесс обучения был необычайно труден и требовал больших материальных затрат, так что нередко «пора студенчества» затягивалась на десятилетия. Истории известны случаи, когда сын и его убеленный сединами отец участвовали в одних и тех же экзаменационных испытаниях.

Сказки об ученых и школярах появились не ранее XV в., когда конкурсные экзамены во Вьетнаме стали проводиться на регулярной основе. Некоторые из этих повествований несут в себе явные черты позднесредневековых новелл о сверхъестественном, ставших популярными в период китайской династии Цин (1644–1912). Как и истории, вошедшие в сборник знаменитого китайского писателя Пу Сунлина «Рассказы Ляо Чжая о необычайном», элементы фантастики в этих вьетнамских историях органично переплетаются с описаниями социальных реалий прежней жизни (подготовка и сдача конкурсных экзаменов, вступление в должность). Действие легенды о Ту Уйене происходит в столице вьетнамского государства, Тханглонге (совр. Ханой), и изобилует деталями местной топонимики и китаизмами, что также следует отнести к поздним явлениям во вьетнамском фольклоре. Как отмечает Н.И. Никулин, по-видимому, некоторые из подобных историй созданы в среде образованного сословия и не являются народными сказками.
IQ

Если не работает, попробуйте выключить AdBlock

Перейти к закладкам

Ожидание ответа от сервера

Если не работает, попробуйте выключить AdBlock

Перейти к закладкам

Ожидание ответа от сервера

Если не работает, попробуйте выключить AdBlock

Перейти к закладкам

Ожидание ответа от сервера

Если не работает, попробуйте выключить AdBlock

Перейти к закладкам

Ожидание ответа от сервера

Если не работает, попробуйте выключить AdBlock

Перейти к закладкам

Ожидание ответа от сервера

Если не работает, попробуйте выключить AdBlock

Перейти к закладкам

Ожидание ответа от сервера

Если не работает, попробуйте выключить AdBlock

Перейти к закладкам

Ожидание ответа от сервера

Если не работает, попробуйте выключить AdBlock

Перейти к закладкам

Ожидание ответа от сервера

Если не работает, попробуйте выключить AdBlock

Перейти к закладкам

Ожидание ответа от сервера

Если не работает, попробуйте выключить AdBlock

Перейти к закладкам

Ожидание ответа от сервера

Если не работает, попробуйте выключить AdBlock

Перейти к закладкам

Ожидание ответа от сервера

Если не работает, попробуйте выключить AdBlock

Перейти к закладкам

Ожидание ответа от сервера

Если не работает, попробуйте выключить AdBlock

Перейти к закладкам

Ожидание ответа от сервера

Если не работает, попробуйте выключить AdBlock

Перейти к закладкам

Ожидание ответа от сервера

Если не работает, попробуйте выключить AdBlock

Перейти к закладкам

Ожидание ответа от сервера