Виктор драгунский денискины рассказы двадцать лет под кроватью

Никогда я не забуду этот зимний вечер. На дворе было холодно, ветер тянул сильный, прямо резал щеки, как кинжалом, снег вертелся со страшной быстротой. Тоскливо было и скучно, просто выть хотелось, а тут еще папа и мама ушли в кино. И когда Мишка позвонил по телефону и позвал меня к себе, я тотчас же оделся и помчался к нему. Там было светло и тепло и собралось много народу, пришла Аленка, за нею Костик и Андрюшка. Мы играли во все игры, и было весело и шумно. И под конец Аленка вдруг сказала:

– А теперь в прятки! Давайте в прятки!

И мы стали играть в прятки. Это было прекрасно, потому что мы с Мишкой все время подстраивали так, чтобы водить выпадало маленьким: Костику или Аленке, – а сами все время прятались и вообще водили малышей за нос. Но все наши игры проходили только в Мишкиной комнате, и это довольно скоро нам стало надоедать, потому что комната была маленькая, тесная и мы все время прятались за портьеру, или за шкаф, или за сундук, и в конце концов мы стали потихоньку выплескиваться из Мишкиной комнаты и заполнили своей игрой большущий длинный коридор квартиры.

В коридоре было интереснее играть, потому что возле каждой двери стояли вешалки, а на них висели пальто и шубы. Это было гораздо лучше для нас, потому что, например, кто водит и ищет нас, тот, уж конечно, не сразу догадается, что я притаился за Марьсемениной шубой и сам влез в валенки как раз под шубой.

И вот, когда водить выпало Костику, он отвернулся к стене и стал громко выкрикивать:

– Раз! Два! Три! Четыре! Пять! Я иду искать!

Тут все брызнули в разные стороны, кто куда, чтобы прятаться. А Костик немножко подождал и крикнул снова:

– Раз! Два! Три! Четыре! Пять! Я иду искать! Опять!

Это считалось как бы вторым звонком. Мишка сейчас же залез на подоконник, Аленка – за шкаф, а мы с Андрюшкой выскользнули в коридор. Тут Андрюшка, не долго думая, полез под шубу Марьи Семеновны, где я все время прятался, и оказалось, что я остался без места! И я хотел дать Андрюшке подзатыльник, чтобы он освободил мое место, но тут Костик крикнул третье предупреждение:

– Пора не пора, я иду со двора!

И я испугался, что он меня сейчас увидит, потому что я совершенно не спрятался, и я заметался по коридору туда-сюда, как подстреленный заяц И тут в самое нужное время я увидел раскрытую дверь и вскочил в нее.

Это была какая-то комната, и в ней на самом видном месте, у стены, стояла кровать, высокая и широкая, так что я моментально нырнул под эту кровать. Там был приятный полумрак и лежало довольно много вещей, и я стал сейчас же их рассматривать. Во-первых, под этой кроватью было очень много туфель разных фасонов, но все довольно старые, а еще стоял плоский деревянный чемодан, а на чемодане стояло алюминиевое корыто вверх тормашками, и я устроился очень удобно: голову на корыто, чемодан под поясницей – очень ловко и уютно. Я рассматривал разные тапочки и шлепанцы и все время думал, как это здорово я спрятался и сколько смеху будет, когда Костик меня тут найдет.

Я отогнул немножко кончик одеяла, которое свешивалось со всех сторон до пола и закрывало от меня всю комнату: я хотел глядеть на дверь, чтобы видеть, как Костик войдет и будет меня искать. Но в это время в комнату вошел никакой не Костик, а вошла Ефросинья Петровна, симпатичная старушка, но немножко похожая на бабу-ягу.

Она вошла, вытирая руки о полотенце.

Я все время потихоньку наблюдал за нею, думал, что она обрадуется, когда увидит, как Костик вытащит меня из-под кровати. А я еще для смеху возьму какую-нибудь ее туфлю в зубы, она тогда наверняка упадет от смеха. Я был уверен, что вот еще секунда или две промелькнут, и Костик обязательно меня обнаружит. Поэтому я сам все время смеялся про себя, без звука.

У меня было чудесное настроение. И я все время поглядывал на Ефросинью Петровну. А она тем временем очень спокойно подошла к двери и ни с того ни с сего плотно захлопнула ее. А потом, гляжу, повернула ключик – и готово! Заперлась. Ото всех заперлась! Вместе со мной и корытом. Заперлась на два оборота.

В комнате сразу стало как-то тихо и зловеще. Но тут я подумал, что это она заперлась не надолго, а на минутку, и сейчас отопрет дверь, и все пойдет как по маслу, и опять будет смех и радость, и Костик будет просто счастлив, что вот он в таком трудном месте меня отыскал! Поэтому я хотя и оробел, но не до конца, и все продолжал посматривать на Ефросинью Петровну, что же она будет делать дальше.

А она села на кровать, и надо мной запели и заскрежетали пружины, и я увидел ее ноги. Она одну за другой скинула с себя туфли и прямо в одних чулках подошла к двери, и у меня от радости заколотилось сердце.

Я был уверен, что она сейчас отопрет замок, но не тут-то было. Можете себе представить, она – чик! – и погасила свет. И я услышал, как опять завыли пружины над моей головой, а кругом кромешная тьма, и Ефросинья Петровна лежит в своей постели и не знает, что я тоже здесь, под кроватью. Я понял, что попал в скверную историю, что теперь я в заточении, в ловушке.

Сколько я буду тут лежать? Счастье, если час или два! А если до утра? А как утром вылезать? А если я не приду домой, папа и мама обязательно сообщат в милицию. А милиция придет с собакой-ищейкой. По кличке Мухтар. А если в нашей милиции никаких собак нету? И если милиция меня не найдет? А если Ефросинья Петровна проспит до самого утра, а утром пойдет в свой любимый сквер сидеть целый день и снова запрет меня, уходя? Тогда как? Я, конечно, поем немножко из ее буфета, и, когда она придет, придется мне лезть под кровать, потому что я съел ее продукты и она отдаст меня под суд! И чтобы избежать позора, я буду жить под кроватью целую вечность? Ведь это самый настоящий кошмар! Конечно, тут есть тот плюс, что я всю школу просижу под кроватью, но как быть с аттестатом, вот в чем вопрос. С аттестатом зрелости! Я под кроватью за двадцать лет не то что созрею, я там вполне перезрею.

Тут я не выдержал и со злости как трахнул кулаком по корыту, на котором лежала моя голова! Раздался ужасный грохот! И в этой страшной тишине при погашенном свете и в таком моем жутком положении мне этот стук показался раз в двадцать сильнее. Он просто оглушил меня.

И у меня сердце замерло от испуга. А Ефросинья Петровна надо мной, видно, проснулась от этого грохота. Она, наверное, давно спала мирным сном, а тут пожалуйте – тах-тах из-под кровати! Она полежала маленько, отдышалась и вдруг спросила темноту слабым и испуганным голосом:

– Ка-ра-ул?!

Я хотел ей ответить: «Что вы, Ефросинья Петровна, какое там „караул“? Спите дальше, это я, Дениска!» Я все это хотел ей ответить, но вдруг вместо ответа как чихну во всю ивановскую, да еще с хвостиком:

– Апчхи! Чхи! Чхи! Чхи!..

Там, наверное, пыль поднялась под кроватью ото всей этой возни, но Ефросинья Петровна после моего чиханья убедилась, что под кроватью происходит что-то неладное, здорово перепугалась и закричала уже не с вопросом, а совершенно утвердительно:

– Караул!

И я, непонятно почему, вдруг опять чихнул изо всех сил, с каким-то даже подвыванием чихнул, вот так:

– Апчхи-уу!

Ефросинья Петровна как услышала этот вой, так закричала еще тише и слабей:

– Грабят!..

И видно, сама подумала, что если грабят, так это ерунда, не страшно. А вот если… И тут она довольно громко завопила:

– Режут!

Вот какое вранье! Кто ее режет? И за что? И чем? Разве можно по ночам кричать неправду? Поэтому я решил, что пора кончать это дело, и раз она все равно не спит, мне надо вылезать.

И все подо мной загремело, особенно корыто, ведь я в темноте не вижу. Грохот стоит дьявольский, а Ефросинья Петровна уже слегка помешалась и кричит какие-то странные слова:

– Грабаул! Караулят!

А я выскочил, и по стене шарю, где тут выключатель, и нашел вместо выключателя ключ, и обрадовался, что это дверь. Я повернул ключ, но оказалось, что я открыл дверь от шкафа, и я тут же перевалился через порог этой двери, и стою, и тычусь в разные стороны, и только слышу, мне на голову разное барахло падает.

Ефросинья Петровна пищит, а я совсем онемел от страха, а тут кто-то забарабанил в настоящую дверь!

– Эй, Дениска! Выходи сейчас же! Ефросинья Петровна! Отдайте Дениску, за ним его папа пришел!

И папин голос:

– Скажите, пожалуйста, у вас нет моего сына?

Тут вспыхнул свет. Открылась дверь. И вся наша компания ввалилась в комнату. Они стали бегать по комнате, меня искать, а когда я вышел из шкафа, на мне было две шляпки и три платья.

Папа сказал:

– Что с тобой было? Где ты пропадал?

Костик и Мишка сказали тоже:

– Где ты был, что с тобой приключилось? Рассказывай!

Но я молчал. У меня было такое чувство, что я и в самом деле просидел под кроватью ровно двадцать лет.

Двадцать лет под кроватью

---

икогда я не забуду этот зимний вечер. На дворе было холодно, снег вертелся со страшной быстротой. Тоскливо

было и скучно, а тут ещё папа и мама ушли в кино. И когда Мишка позвонил по телефону и позвал меня к себе, я тотчас же оделся и помчался к нему. Там было светло и тепло и много народу: пришла Алёнка, за нею Костик с Андрюшкой — и очень скоро нас собралась целая компания. Мы играли во все игры, и было весело и шумно. И под конец Алёнка вдруг сказала:

— А теперь в прятки! Давайте в прятки!

И мы стали играть в прятки. Это было прекрасно, потому что мы с Мишкой всё время подстраивали так, чтобы водить выпадало маленьким: Костику или Алёнке, а сами всё время прятались. Но все наши игры проходили только в Мишкиной комнате, и это довольно скоро нам стало надоедать, потому что комната была маленькая, тесная. В конце концов, мы стали потихоньку выплёскиваться из Мишкиной комнаты и заполнили своей игрой большущий, длинный коридор квартиры.

В коридоре было лучше играть в прятки, потому что возле каждой двери стояли вешалки, а на них висели пальто и шубы. Это было гораздо лучше для нас, потому что, например, кто водит и ищет нас, тот, уж конечно, не сразу догадается, что я притаился за Марьсемёниной шубой и встал на валенки как раз под шубой.

И вот, когда водить выпало Костику, он отвернулся к стене и стал громко выкрикивать:

— Раз! Два! Три! Четыре! Пять! Я иду искать!

Тут все метнулись в разные стороны. А Костик немножко подождал и крикнул снова:

—  Раз! Два! Три! Четыре! Пять! Я иду искать! Опять!

Это считается как второй звонок. Мы с Андрюшкой выскользнули в коридор. Тут Андрюшка недолго думая полез под шубу Марьи Семёновны. Я хотел дать Андрюшке подзатыльник, чтобы он освободил моё место, но тут Костик крикнул третье предупреждение:

— Пора не пора, я иду со двора!

И я испугался, что он меня сейчас засалит, потому что я совершенно не спрятался.

Я заметался по коридору туда-сюда, как подстреленный заяц. И вдруг я увидел раскрытую дверь, и я в неё вскочил. Это была какая-то комната, и в ней на самом видном месте, у стены, стояла кровать, высокая и широкая, так что я моментально нырнул под эту кровать.

Там был приятный полумрак и довольно много вещей, и я стал сейчас же их рассматривать. Во-первых, под этой кроватью было очень много туфель разных фасонов, но все довольно старые, а ещё стоял плоский деревянный чемодан, а на чемодане стояло алюминиевое корыто кверху тормашками, и я устроился очень удобно: голову — на корыто, чемодан — под поясницу, очень ловко и уютно.

Я рассматривал разные тапочки и шлёпанцы и всё время думал, как это здорово я спрятался и сколько смеху будет, когда Костик меня тут найдёт. И я отогнул немножко кончик одеяла, которое свешивалось со всех сторон до земли и закрывало от меня всю комнату: я хотел глядеть на дверь, чтобы видеть, как Костик войдёт.

Но в это время в комнату вошёл никакой не Костик, а вошла Ефросинья Петровна, симпатичная старушка, но немножко похожая на бабу-ягу. Она вошла, вытирая руки о полотенце; волосы у неё были зачёсаны наверх, сверху был такой волосяной рог или шиш — не знаю, как называется такая причёска. В общем, очень некрасиво.

Вот она вошла в комнату и повесила полотенце на крючок. Я всё время потихоньку наблюдал за нею из-под кровати, потому что я думал, как она обрадуется, когда увидит, что Костик тащит меня из-под кровати. А я ещё для смеху возьму какую-нибудь её туфлю в зубы — она тогда наверняка скиснет со

смеху. И так мне было тепло и уютно лежать под кроватью и слушать, как ребята топают в коридоре. У меня было чудесное настроение! И я всё время поглядывал на Ефросинью Петровну.

А она тем временем очень спокойно подошла к двери и ни с того ни с сего плотно захлопнула дверь. А потом — глянц-глянц! — повернула ключик, и готово! Заперлась. Ото всех заперлась! Вместе со мной и корытом. Заперлась на два оборота. В комнате сразу стало как-то тихо и зловеще! Но тут я подумал, что это она заперлась ненадолго, а на минутку и сейчас отопрёт дверь, и всё пойдёт как по маслу. Поэтому я хотя и оробел, но не до конца и всё продолжал посматривать на Ефросинью Петровну; что же она будет делать дальше?

А она села на кровать, и надо мной запели и заскрежетали пружины, и я увидел её ноги, как она одну за другой скинула с себя туфли и осталась босиком и прямо в одних чулках подошла к двери, и у меня от радости заколотилось сердце. Я был уверен, что она сейчас отопрёт замок, а она — чик! — и погасила свет. Я услышал, как опять завыли пружины над моей головой, и кромешная тьма, и Ефросинья Петровна лежит в своей постели и не знает, что я тоже здесь, под кроватью, и я понял, что попал в скверную историю, что теперь я в заточении, в ловушке — хуже, чем в тюрьме! Дверь заперта, свет погашен, а я под кроватью!

Под кроватью надолго! Навеки! Навсегда! Сколько я буду так лежать? Счастье, если час или два! А если до утра? А как утром вылезать? А если я не приду домой целую ночь, папа и мама обязательно сообщат в милицию. А милиция придёт с собакой-ищейкой. По имени Мухтар. А если в нашей милиции никаких собак нету? И если милиция меня не найдёт? А если Ефросинья Петровна проспит до самого утра, а утром пойдёт в свой любимый сквер сидеть целый день и снова запрёт меня, уходя? Тогда как? Я, конечно, поем немножко из её буфета, и когда она придёт, придётся мне лезть под кровать, потому что я съел её продукты и она отдаст меня под суд! И чтобы избежать позора, я буду жить под кроватью целую вечность? Ведь эта Ефросинья Петровна свободно может ещё двадцать лет прожить на этом свете! А я? Двадцать лет под кроватью? Ведь это самый настоящий кошмар!

Тут я не выдержал и со злости как трахнул кулаком по корыту, на котором лежала моя голова. Раздался ужасный грохот. И в этой страшенной тишине, при погашенном свете и в таком моём жутком положении мне этот стук показался раз в двадцать сильнее: он просто оглушил меня, как взрыв или как обвал в горах — трах-барабах! И у меня сердце замерло от испуга.

А Ефросинья Петровна надо мной, видно, проснулась от этого грохота. Она, наверное, давно спала мирным сном, а тут пожалуйте — тах-тах из-под кровати. Вот она когда проснулась, испугалась, полежала маленько, отдышалась и вдруг спросила темноту слабым и испуганным голосом:

— Ка-ра-ул?!

Я хотел ей ответить: «Что вы, Ефросинья Петровна, какое там караул? Спите дальше, это я, Дениска!» Я всё это хотел ей ответить, но вдруг вместо ответа как чихну во всю ивановскую, да ещё с хвостиком: «Апчх! Чхи! Чхи! Чхи!..»

Там, наверное, пыль поднялась, под кроватью-то, ото всей этой возни, но Ефросинья Петровна после моего чихания убедилась, что под кроватью происходит что-то неладное, здорово перепугалась и закричала уже не с вопросом, а совершенно утвердительно:

— Караул!

И я, совершенно непонятно почему, вдруг опять чихнул изо всех сил, с каким-то даже подвыванием чихнул, вот так: «Апчхи-уу!»

Ефросинья Петровна как услышала этот вой, так закричала ещё тише и слабей:

— Грабят!..

И, видно, сама подумала, что если грабят, так это ничего. Подумаешь, отнимут шлёпанцы или жакетку — это ерунда, не страшно. А вот если с ножом!.. И тут она довольно громко завопила дребезжащим голосом:

— Режут!

Вот какое враньё! Кто её режет? И за что? И чем? Разве можно по ночам кричать неправду? Поэтому я решил, что пора кончать это дело, и раз она всё равно не спит, мне надо вылезать! Больше, чем сейчас, она не испугается. И всё подо мной загремело, особенно корыто, — ведь я же в темноте не вижу; грохот стоит дьявольский, а Ефросинья Петровна уже слегка помешалась и кричит какие-то странные слова:

— Грабаул! Караулят!

А я выскочил и по стене шарю, где тут выключатель, и нашёл вместо выключателя ключ и обрадовался, что это дверь, и отпер этим ключом, но это оказалась дверь от шкафа, а я этого не знал и перевалился через порог этой двери и стою и тычусь в разные стороны и только слышу, как мне на голову разное барахлишко падает. И Ефросинья Петровна пищит, и я совсем онемел от страха, а тут кто-то забарабанил в настоящую дверь:

— Эй, Дениска! Выходи! Сейчас же! Ефросинья Петровна! Отдайте Дениску, за ним его папа пришёл!

И папин голос:

— Скажите, пожалуйста, у вас нет моего сына?

Тут вспыхнул свет. Открылась дверь. И вся наша компания ввалилась в комнату. Они стали бегать по комнате — меня искать, а когда я вышел из шкафа, на мне было две шляпки и три платья.

Папа сказал:

— Что с тобой было? Где ты пропадал?

И Костик и Мишка сказали тоже:

— Где ты был, что с тобой приключилось?

— Рассказывай!

Но я молчал. У меня было такое чувство, будто я и в самом деле просидел под кроватью ровно двадцать лет.

---

Однажды Деника отправился в гости к Мишке. В коммунальной квартире, где жил Мишка с родителями, собралась детвора, всем было очень весело. Ребятишки затеяли игру в прятки, но прятаться в единственной комнате неинтересно. Тогда ребята переместились в длинный коридор. Дениска придумал хитрость: забежал в комнату соседей и заполз под большую кровать. Неожиданно вернулась хозяйка и улеглась на кровать. Денис перепугался: неужели ему придется просидеть в своем убежище долго, может, даже лет двадцать? В страхе мальчик стукнул кулаком по железному корыту, а потом громко чихнул. Тетенька от неожиданности громко заверещала, и Дениска рванул к двери. Но оказалось, что он по ошибке заскочил в шкаф. Денис решился выйти, лишь когда его нашел папа. Забавные приключения детства люди с удовольствием вспоминают всю жизнь.

Никогда я не забуду этот зимний вечер. На дворе было холодно, ветер тянул сильный, прямо резал щеки, как кинжалом, снег вертелся со страшной быстротой. Тоскливо было и скучно, просто выть хотелось, а тут еще папа и мама ушли в кино. И когда Мишка позвонил по телефону и позвал меня к себе, я тотчас же оделся и помчался к нему. Там было светло и тепло и собралось много народу, пришла Аленка, за нею Костик и Андрюшка. Мы играли во все игры, и было весело и шумно. И под конец Аленка вдруг сказала:

– А теперь в прятки! Давайте в прятки!

И мы стали играть в прятки. Это было прекрасно, потому что мы с Мишкой все время подстраивали так, чтобы водить выпадало маленьким: Костику или Аленке, – а сами все время прятались и вообще водили малышей за нос. Но все наши игры проходили только в Мишкиной комнате, и это довольно скоро нам стало надоедать, потому что комната была маленькая, тесная и мы все время прятались за портьеру, или за шкаф, или за сундук, и в конце концов мы стали потихоньку выплескиваться из Мишкиной комнаты и заполнили своей игрой большущий длинный коридор квартиры.

В коридоре было интереснее играть, потому что возле каждой двери стояли вешалки, а на них висели пальто и шубы. Это было гораздо лучше для нас, потому что, например, кто водит и ищет нас, тот, уж конечно, не сразу догадается, что я притаился за Марьсемениной шубой и сам влез в валенки как раз под шубой.

И вот, когда водить выпало Костику, он отвернулся к стене и стал громко выкрикивать:

– Раз! Два! Три! Четыре! Пять! Я иду искать!

Тут все брызнули в разные стороны, кто куда, чтобы прятаться. А Костик немножко подождал и крикнул снова:

– Раз! Два! Три! Четыре! Пять! Я иду искать! Опять!

Это считалось как бы вторым звонком. Мишка сейчас же залез на подоконник, Аленка – за шкаф, а мы с Андрюшкой выскользнули в коридор. Тут Андрюшка, не долго думая, полез под шубу Марьи Семеновны, где я все время прятался, и оказалось, что я остался без места! И я хотел дать Андрюшке подзатыльник, чтобы он освободил мое место, но тут Костик крикнул третье предупреждение:

– Пора не пора, я иду со двора!

И я испугался, что он меня сейчас увидит, потому что я совершенно не спрятался, и я заметался по коридору туда-сюда, как подстреленный заяц И тут в самое нужное время я увидел раскрытую дверь и вскочил в нее.

Это была какая-то комната, и в ней на самом видном месте, у стены, стояла кровать, высокая и широкая, так что я моментально нырнул под эту кровать. Там был приятный полумрак и лежало довольно много вещей, и я стал сейчас же их рассматривать. Во-первых, под этой кроватью было очень много туфель разных фасонов, но все довольно старые, а еще стоял плоский деревянный чемодан, а на чемодане стояло алюминиевое корыто вверх тормашками, и я устроился очень удобно: голову на корыто, чемодан под поясницей – очень ловко и уютно. Я рассматривал разные тапочки и шлепанцы и все время думал, как это здорово я спрятался и сколько смеху будет, когда Костик меня тут найдет.

Я отогнул немножко кончик одеяла, которое свешивалось со всех сторон до пола и закрывало от меня всю комнату: я хотел глядеть на дверь, чтобы видеть, как Костик войдет и будет меня искать. Но в это время в комнату вошел никакой не Костик, а вошла Ефросинья Петровна, симпатичная старушка, но немножко похожая на бабу-ягу.

Она вошла, вытирая руки о полотенце.

Я все время потихоньку наблюдал за нею, думал, что она обрадуется, когда увидит, как Костик вытащит меня из-под кровати. А я еще для смеху возьму какую-нибудь ее туфлю в зубы, она тогда наверняка упадет от смеха. Я был уверен, что вот еще секунда или две промелькнут, и Костик обязательно меня обнаружит. Поэтому я сам все время смеялся про себя, без звука.

У меня было чудесное настроение. И я все время поглядывал на Ефросинью Петровну. А она тем временем очень спокойно подошла к двери и ни с того ни с сего плотно захлопнула ее. А потом, гляжу, повернула ключик – и готово! Заперлась. Ото всех заперлась! Вместе со мной и корытом. Заперлась на два оборота.

В комнате сразу стало как-то тихо и зловеще. Но тут я подумал, что это она заперлась не надолго, а на минутку, и сейчас отопрет дверь, и все пойдет как по маслу, и опять будет смех и радость, и Костик будет просто счастлив, что вот он в таком трудном месте меня отыскал! Поэтому я хотя и оробел, но не до конца, и все продолжал посматривать на Ефросинью Петровну, что же она будет делать дальше.

А она села на кровать, и надо мной запели и заскрежетали пружины, и я увидел ее ноги. Она одну за другой скинула с себя туфли и прямо в одних чулках подошла к двери, и у меня от радости заколотилось сердце.

Я был уверен, что она сейчас отопрет замок, но не тут-то было. Можете себе представить, она – чик! – и погасила свет. И я услышал, как опять завыли пружины над моей головой, а кругом кромешная тьма, и Ефросинья Петровна лежит в своей постели и не знает, что я тоже здесь, под кроватью. Я понял, что попал в скверную историю, что теперь я в заточении, в ловушке.

Сколько я буду тут лежать? Счастье, если час или два! А если до утра? А как утром вылезать? А если я не приду домой, папа и мама обязательно сообщат в милицию. А милиция придет с собакой-ищейкой. По кличке Мухтар. А если в нашей милиции никаких собак нету? И если милиция меня не найдет? А если Ефросинья Петровна проспит до самого утра, а утром пойдет в свой любимый сквер сидеть целый день и снова запрет меня, уходя? Тогда как? Я, конечно, поем немножко из ее буфета, и, когда она придет, придется мне лезть под кровать, потому что я съел ее продукты и она отдаст меня под суд! И чтобы избежать позора, я буду жить под кроватью целую вечность? Ведь это самый настоящий кошмар! Конечно, тут есть тот плюс, что я всю школу просижу под кроватью, но как быть с аттестатом, вот в чем вопрос. С аттестатом зрелости! Я под кроватью за двадцать лет не то что созрею, я там вполне перезрею.

Тут я не выдержал и со злости как трахнул кулаком по корыту, на котором лежала моя голова! Раздался ужасный грохот! И в этой страшной тишине при погашенном свете и в таком моем жутком положении мне этот стук показался раз в двадцать сильнее. Он просто оглушил меня.

И у меня сердце замерло от испуга. А Ефросинья Петровна надо мной, видно, проснулась от этого грохота. Она, наверное, давно спала мирным сном, а тут пожалуйте – тах-тах из-под кровати! Она полежала маленько, отдышалась и вдруг спросила темноту слабым и испуганным голосом:

– Ка-ра-ул?!

Я хотел ей ответить: «Что вы, Ефросинья Петровна, какое там „караул“? Спите дальше, это я, Дениска!» Я все это хотел ей ответить, но вдруг вместо ответа как чихну во всю ивановскую, да еще с хвостиком:

– Апчхи! Чхи! Чхи! Чхи!..

Там, наверное, пыль поднялась под кроватью ото всей этой возни, но Ефросинья Петровна после моего чиханья убедилась, что под кроватью происходит что-то неладное, здорово перепугалась и закричала уже не с вопросом, а совершенно утвердительно:

– Караул!

И я, непонятно почему, вдруг опять чихнул изо всех сил, с каким-то даже подвыванием чихнул, вот так:

– Апчхи-уу!

Ефросинья Петровна как услышала этот вой, так закричала еще тише и слабей:

– Грабят!..

И видно, сама подумала, что если грабят, так это ерунда, не страшно. А вот если… И тут она довольно громко завопила:

– Режут!

Вот какое вранье! Кто ее режет? И за что? И чем? Разве можно по ночам кричать неправду? Поэтому я решил, что пора кончать это дело, и раз она все равно не спит, мне надо вылезать.

И все подо мной загремело, особенно корыто, ведь я в темноте не вижу. Грохот стоит дьявольский, а Ефросинья Петровна уже слегка помешалась и кричит какие-то странные слова:

– Грабаул! Караулят!

А я выскочил, и по стене шарю, где тут выключатель, и нашел вместо выключателя ключ, и обрадовался, что это дверь. Я повернул ключ, но оказалось, что я открыл дверь от шкафа, и я тут же перевалился через порог этой двери, и стою, и тычусь в разные стороны, и только слышу, мне на голову разное барахло падает.

Ефросинья Петровна пищит, а я совсем онемел от страха, а тут кто-то забарабанил в настоящую дверь!

– Эй, Дениска! Выходи сейчас же! Ефросинья Петровна! Отдайте Дениску, за ним его папа пришел!

И папин голос:

– Скажите, пожалуйста, у вас нет моего сына?

Тут вспыхнул свет. Открылась дверь. И вся наша компания ввалилась в комнату. Они стали бегать по комнате, меня искать, а когда я вышел из шкафа, на мне было две шляпки и три платья.

Папа сказал:

– Что с тобой было? Где ты пропадал?

Костик и Мишка сказали тоже:

– Где ты был, что с тобой приключилось? Рассказывай!

Но я молчал. У меня было такое чувство, что я и в самом деле просидел под кроватью ровно двадцать лет.

Двадцать лет под кроватью. Денискины рассказы. Виктор Драгунский

Порекомендовать к прочтению:

Поставить книжку к себе на полку

Страницы: 1 2

Никогда я не забуду этот зимний вечер. На дворе было холодно, ветер тянул сильный, прямо резал щеки, как кинжалом, снег вертелся со страшной быстротой.

Тоскливо было и скучно, просто выть хотелось, а тут еще папа и мама ушли в кино.

И когда Мишка позвонил по телефону и позвал меня к себе, я тотчас же оделся и помчался к нему.

Там было светло и тепло и собралось много народу, пришла Аленка, за нею Ковесело и шумно. И под конец Аленка вдруг сказала:

– А теперь в прятки! Давайте в прятки!

И мы стали играть в прятки. Это было прекрасно, потому что мы с Мишкой все время подстраивали так, чтобы водить выпадало маленьким: Костику или Аленке, – а сами все время прятались и вообще водили малышей за нос. Но все наши игры проходили только в Мишкиной комнате, и это довольно скоро нам стало надоедать, потому что комната была маленькая, тесная и мы все время прятались за портьеру, или за шкаф, или за сундук, и в конце концов мы стали потихоньку выплескиваться из Мишкиной комнаты и заполнили своей игрой большущий длинный коридор квартиры.

В коридоре было интереснее играть, потому что возле каждой двери стояли вешалки, а на них висели пальто и шубы. Это было гораздо лучше для нас, потому что, например, кто водит и ищет нас, тот, уж конечно, не сразу догадается, что я притаился за Марьсемениной шубой и сам влез в валенки как раз под шубой.

И вот, когда водить выпало Костику, он отвернулся к стене и стал громко выкрикивать:

– Раз! Два! Три! Четыре! Пять! Я иду искать!

Тут все брызнули в разные стороны, кто куда, чтобы прятаться. А Костик немножко подождал и крикнул снова:

– Раз! Два! Три! Четыре! Пять! Я иду искать! Опять!

Это считалось как бы вторым звонком. Мишка сейчас же залез на подоконник, Аленка – за шкаф, а мы с Андрюшкой выскользнули в коридор. Тут Андрюшка, не долго думая, полез под шубу Марьи Семеновны, где я все время прятался, и оказалось, что я остался без места! И я хотел дать Андрюшке подзатыльник, чтобы он освободил мое место, но тут Костик крикнул третье предупреждение:

– Пора не пора, я иду со двора!

И я испугался, что он меня сейчас увидит, потому что я совершенно не спрятался, и я заметался по коридору туда-сюда как подстреленный заяц. И тут в самое нужное время я увидел раскрытую дверь и вскочил в неё.

Это была какая-то комната, и в ней на самом видном месте, у стены, стояла кровать, высокая и широкая, так что я моментально нырнул под эту кровать. Там был приятный полумрак и лежало довольно много вещей, и я стал сейчас же их рассматривать. Во-первых, под этой кроватью было очень много туфель разных фасонов, но все довольно старые, а еще стоял плоский деревянный чемодан, а на чемодане стояло алюминиевое корыто вверх тормашками, и я устроился очень удобно: голову на корыто, чемодан под поясницей – очень ловко и уютно. Я рассматривал разные тапочки и шлепанцы и все время думал, как это здорово я спрятался и сколько смеху будет, когда Костик меня тут найдет.

Я отогнул немножко кончик одеяла, которое свешивалось со всех сторон до пола и закрывало от меня всю комнату: я хотел глядеть на дверь, чтобы видеть, как Костик войдет и будет меня искать. Но в это время в комнату вошел никакой не Костик, а вошла Ефросинья Петровна, симпатичная старушка, но немножко похожая на бабу-ягу.

Она вошла, вытирая руки о полотенце.

Я все время потихоньку наблюдал за нею, думал, что она обрадуется, когда увидит, как Костик вытащит меня из-под кровати. А я еще для смеху возьму какую-нибудь ее туфлю в зубы, она тогда наверняка упадет от смеха. Я был уверен, что вот еще секунда или две промелькнут, и Костик обязательно меня обнаружит. Поэтому я сам все время смеялся про себя, без звука.

У меня было чудесное настроение. И я все время поглядывал на Ефросинью Петровну. А она тем временем очень спокойно подошла к двери и ни с того ни с сего плотно захлопнула ее. А потом, гляжу, повернула ключик – и готово! Заперлась. Ото всех заперлась! Вместе со мной и корытом. Заперлась на два оборота.

В комнате сразу стало как-то тихо и зловеще. Но тут я подумал, что это она заперлась не надолго, а на минутку, и сейчас отопрет дверь, и все пойдет как по маслу, и опять будет смех и радость, и Костик будет просто счастлив, что вот он в таком трудном месте меня отыскал! Поэтому я хотя и оробел, но не до конца, и все продолжал посматривать на Ефросинью Петровну, что же она будет делать дальше.

А она села на кровать, и надо мной запели и заскрежетали пружины, и я увидел ее ноги. Она одну за другой скинула с себя туфли и прямо в одних чулках подошла к двери, и у меня от радости заколотилось сердце.

Я был уверен, что она сейчас отопрет замок, но не тут-то было. Можете себе представить, она – чик! – и погасила свет. И я услышал, как опять завыли пружины над моей головой, а кругом кромешная тьма, и Ефросинья Петровна лежит в своей постели и не знает, что я тоже здесь, под кроватью. Я понял, что попал в скверную историю, что теперь я в заточении, в ловушке.

Страницы: 1 2

Поставить книжку к себе на полку
 Распечатать сказку

Читайте также сказки:

Моя страница
-в Избушке — http://www.chitalnya.ru/users/Margosha/
Miliza
[Margosha]
——————————————————————————————————

Виктор Юзефович Драгунский — годы жизни —

Дата
рождения: — 1 декабря
1913
Место рождения — Нью-Йорк, США
Дата смерти: — 6 мая 1972 (58 лет)
Место
смерти: — Москва,
РСФСР, СССР

Виктор Юзефович Драгунский —  Двадцать лет под кроватью

— читает — Miliza

Дорогие
ребятишки, я специально не вставляла рисунки, чтобы Вы сами изобразили
так, как Вы представили во время слушания этого рассказа. И если Вам
понравится, то напишите мне пожалуйста, какие бы Вы ещё хотели услышать
другие
произведения этого Автора в моём исполнении. Заранее благодарю — Ваша БАРИ — (бабушка Рита….)

————————————————————————————————————————————————————————

Двадцать
лет под кроватью

Никогда
я не забуду этот зимний вечер. На дворе было холодно, ветер тянул сильный,
прямо резал щеки, как кинжалом, снег вертелся со страшной быстротой. Тоскливо
было и
скучно,
просто выть хотелось, а тут еще папа и мама ушли в кино.
И
когда Мишка позвонил по телефону и позвал меня к себе, я тотчас же оделся и
помчался к нему.
Там
было светло и тепло и собралось много народу, пришла Аленка, за нею Костик и
Андрюшка. Мы играли во все игры, и было весело и шумно. И под конец Аленка
вдруг сказала:
– А
теперь в прятки! Давайте в прятки!
И мы
стали играть в прятки. Это было прекрасно, потому что мы с Мишкой все время
подстраивали так, чтобы водить выпадало маленьким: Костику или Аленке, – а сами
все время прятались и вообще водили малышей за нос.
Но
все наши игры проходили только в Мишкиной комнате, и это довольно скоро нам
стало надоедать, потому что комната была маленькая, тесная и мы все время
прятались за портьеру, или за шкаф, или за сундук, и в конце концов мы стали
потихоньку выплескиваться из Мишкиной комнаты и заполнили своей игрой большущий
длинный коридор квартиры.
В
коридоре было интереснее играть, потому что возле каждой двери стояли вешалки,
а на них висели пальто и шубы. Это было гораздо лучше для нас, потому что,
например, кто водит и ищет нас, тот, уж конечно, не сразу догадается, что я
притаился за Марьсемениной шубой и сам влез в валенки как раз под шубой.
И
вот, когда водить выпало Костику, он отвернулся к стене и стал громко
выкрикивать:
–
Раз! Два! Три! Четыре! Пять! Я иду искать!
Тут
все брызнули в разные стороны, кто куда, чтобы прятаться. А Костик немножко
подождал и крикнул снова:
–
Раз! Два! Три! Четыре! Пять! Я иду искать! Опять!
Это
считалось как бы вторым звонком. Мишка сейчас же залез на подоконник, Аленка –
за шкаф, а мы с Андрюшкой выскользнули в коридор. Тут Андрюшка, не долго думая,
полез под шубу Марьи Семеновны, где я все время прятался, и оказалось, что я
остался без места! И я хотел дать Андрюшке подзатыльник, чтобы он освободил мое
место, но тут Костик крикнул третье предупреждение:
–
Пора не пора, я иду со двора!
И я
испугался, что он меня сейчас увидит, потому что я совершенно не спрятался, и я
заметался по коридору туда-сюда, как подстреленный заяц. И тут в самое нужное
время я увидел раскрытую дверь и вскочил в нее.
Это
была какая-то комната, и в ней на самом видном месте, у стены, стояла кровать,
высокая и широкая, так что я моментально нырнул под эту кровать. Там был
приятный полумрак и лежало довольно много вещей, и я стал сейчас же их
рассматривать. Во-первых, под этой кроватью было очень много туфель разных
фасонов, но все довольно старые, а еще стоял плоский деревянный чемодан, а на
чемодане стояло алюминиевое корыто вверх тормашками, и я устроился очень
удобно: голову на корыто, чемодан под поясницей – очень ловко и уютно. Я
рассматривал разные тапочки и шлепанцы и все время думал, как это здорово я
спрятался и сколько смеху будет, когда Костик меня тут найдет.
Я
отогнул немножко кончик одеяла, которое свешивалось со всех сторон до пола и
закрывало от меня всю комнату: я хотел глядеть на дверь, чтобы видеть, как
Костик войдет и будет меня искать. Но в это время в комнату вошел никакой не
Костик, а вошла Ефросинья Петровна, симпатичная старушка, но немножко похожая
на бабу-ягу.
Она
вошла, вытирая руки о полотенце.
Я
все время потихоньку наблюдал за нею, думал, что она обрадуется, когда увидит,
как Костик вытащит меня из-под кровати. А я еще для смеху возьму какую-нибудь
ее туфлю в зубы, она тогда наверняка упадет от смеха. Я был уверен, что вот еще
секунда или две промелькнут, и Костик обязательно меня обнаружит. Поэтому я сам
все время смеялся про себя, без звука.
У
меня было чудесное настроение. И я все время поглядывал на Ефросинью Петровну.
А она тем временем очень спокойно подошла к двери и ни с того ни с сего плотно
захлопнула ее. А потом, гляжу, повернула ключик – и готово! Заперлась. Ото всех
заперлась! Вместе со мной и корытом. Заперлась на два оборота.
В
комнате сразу стало как-то тихо и зловеще. Но тут я подумал, что это она
заперлась не надолго, а на минутку, и сейчас отопрет дверь, и все пойдет как по
маслу, и опять будет смех и радость, и Костик будет просто счастлив, что вот он
в таком трудном месте меня отыскал! Поэтому я хотя и оробел, но не до конца, и
все продолжал посматривать на Ефросинью Петровну, что же она будет делать
дальше.
А
она села на кровать, и надо мной запели и заскрежетали пружины, и я увидел ее
ноги. Она одну за другой скинула с себя туфли и прямо в одних чулках подошла к
двери, и у меня от радости заколотилось сердце.
Я
был уверен, что она сейчас отопрет замок, но не тут-то было. Можете себе
представить, она – чик! – и погасила свет. И я услышал, как опять завыли
пружины над моей головой, а кругом кромешная тьма, и Ефросинья Петровна лежит в
своей постели и не знает, что я тоже здесь, под кроватью. Я понял, что попал в
скверную историю, что теперь я в заточении, в ловушке.
Сколько
я буду тут лежать? Счастье, если час или два! А если до утра? А как утром
вылезать? А если я не приду домой, папа и мама обязательно сообщат в милицию. А
милиция придет с собакой-ищейкой. По кличке Мухтар. А если в нашей милиции
никаких собак нету? И если милиция меня не найдет?
А
если Ефросинья Петровна проспит до самого утра, а утром пойдет в свой любимый
сквер сидеть целый день и снова запрет меня, уходя? Тогда как? Я, конечно, поем
немножко из ее буфета, и, когда она придет, придется мне лезть под кровать,
потому что я съел ее продукты и она отдаст меня под суд! И чтобы избежать
позора, я буду жить под кроватью целую вечность? Ведь это самый настоящий
кошмар! Конечно, тут есть тот плюс, что я всю школу просижу под кроватью, но
как быть с аттестатом, вот в чем вопрос. С аттестатом зрелости! Я под кроватью
за двадцать лет не то что созрею, я там вполне перезрею.
Тут
я не выдержал и со злости как трахнул кулаком по корыту, на котором лежала моя
голова! Раздался ужасный грохот! И в этой страшной тишине при погашенном свете
и в таком моем жутком положении мне этот стук показался раз в двадцать сильнее.
Он просто оглушил меня.
И у
меня сердце замерло от испуга. А Ефросинья Петровна надо мной, видно,
проснулась от этого грохота. Она, наверное, давно спала мирным сном, а тут
пожалуйте – тах-тах из-под кровати! Она полежала маленько, отдышалась и вдруг
спросила темноту слабым и испуганным голосом:
–
Ка-ра-ул?!
Я
хотел ей ответить: «Что вы, Ефросинья Петровна, какое там “караул”? Спите дальше,
это я, Дениска!» Я все это хотел ей ответить, но вдруг вместо ответа как чихну
во всю ивановскую, да еще с хвостиком:
–
Апчхи! Чхи! Чхи! Чхи!..
Там,
наверное, пыль поднялась под кроватью ото всей этой возни, но Ефросинья
Петровна после моего чиханья убедилась, что под кроватью происходит что-то
неладное, здорово перепугалась и закричала уже не с вопросом, а совершенно
утвердительно:
–
Караул!
И я,
непонятно почему, вдруг опять чихнул изо всех сил, с каким-то даже подвыванием
чихнул, вот так:
– Апчхи-уу!
Ефросинья
Петровна как услышала этот вой, так закричала еще тише и слабей:
–
Грабят!
И
видно, сама подумала, что если грабят, так это ерунда, не страшно. А вот если…
И тут она довольно громко завопила:
–
Режут!
Вот
какое вранье! Кто ее режет? И за что? И чем? Разве можно по ночам кричать
неправду? Поэтому я решил, что пора кончать это дело, и раз она все равно не
спит, мне надо вылезать.
И
все подо мной загремело, особенно корыто, ведь я в темноте не вижу. Грохот
стоит дьявольский, а Ефросинья Петровна уже слегка помешалась и кричит какие-то
странные слова:
–
Грабаул! Караулят!
А я
выскочил, и по стене шарю, где тут выключатель, и нашел вместо выключателя
ключ, и обрадовался, что это дверь. Я повернул ключ, но оказалось, что я открыл
дверь от шкафа, и я тут же перевалился через порог этой двери, и стою, и тычусь
в разные стороны, и только слышу, мне на голову разное барахло падает.
Ефросинья
Петровна пищит, а я совсем онемел от страха, а тут кто-то забарабанил в
настоящую дверь!
–
Эй, Дениска! Выходи сейчас же! Ефросинья Петровна! Отдайте Дениску, за ним его
папа пришел!
И
папин голос:
–
Скажите, пожалуйста, у вас нет моего сына?
Тут
вспыхнул свет. Открылась дверь. И вся наша компания ввалилась в комнату. Они
стали бегать по комнате, меня искать, а когда я вышел из шкафа, на мне было две
шляпки и три платья.
Папа
сказал:
–
Что с тобой было? Где ты пропадал?
Костик
и Мишка сказали тоже:
–
Где ты был, что с тобой приключилось? Рассказывай!
Но я
молчал. У меня было такое чувство, что я и в самом деле просидел под кроватью
ровно двадцать лет.