— Не хочу купаться! — заявляет мой маленький внук, и добавляет для полной ясности:
— И вообще не люблю мыться!
Ну, это, положим, неправда. Через несколько минут он будет весело бултыхаться в ванне вместе с маленьким братишкой, делать бороду и рожки из пены и гонять туда-сюда резиновых уточек и кораблики. Просто в данный момент он очень занят. У человека в три года бывает куча дел.
— Очень тебе сочувствую, — говорю я ему, помогая собрать игрушки, — когда я была маленькой девочкой, я тоже не любила мыться.
Внук мне не верит. Во-первых, все мамы и бабушки почему-то любят мыться. А во-вторых, бабушки не бывают маленькими девочками. Они прямо так и появляются на свет — сразу бабушками.
Что? Сколько мне лет? Ну… я ещё помню приглашение «приходите к нам смотреть телевизор». Вот и считайте.
………………………………………………………………………..
Жили мы тогда в коммуналке. Горячей воды там не было. Ничего особенного — многие так тогда жили. Ванной не было тоже. Но кран с холодной водой на кухне был. И это было большое благо. По утрам соседи выстраивались в очередь к этому крану — у каждого на плече полотенце, а в руках — мыло, зубная щётка и коробка с зубным порошком. (Куда, кстати, делся зубной порошок? Взял, да и исчез — в какой-то момент все перешли на зубную пасту.)
Воду в дом провели незадолго до моего рождения — до этого надо было ходить с ведром к колонке на соседней улице.
Эти уличные колонки я тоже ещё помню. Жители маленьких деревянных частных домиков в округе ещё вовсю ими пользовались. Зимой колонка покрывалась льдом, лёд этот выглядел очень сооблазнительно, и иногда очень глупые дети пытались его лизнуть. Ну, или подначить кого-то лизнуть. Язык немедленно примерзал, и друзья пострадавшего неслись в ближайший домик с криком: «Тётя Стефа! А у Петьки язык примёрз!» Тётя Стефа с ворчанием выносила чайник с тёплой водой, нагретый на примусе, и освобождала несчастного. Одного раза обычно бывало достаточно. Повторить этот номер, как правило, никто не пытался.
Пока я была совсем маленькой, купание происходило так. Возле печки (ах да, я забыла, ведь была ещё печка, её топили углём и дровами) на два стула ставили ванночку. (Помните эти оцинкованные ванночки? Я такую недавно в Икее видела. Никакой ностальгии почему-то не ощутила.) Воду грели в большой кастрюле на плите, а потом несли в комнату, стараясь не расплескать. Вода была очень горячая — её наливали в ванночку и разбавляли холодной. Тогда она становилась чуть тёплой, и взрослые начинали ссориться:»Простудите ребёнка!» — «Ничего, пусть закаляется!»
Потом мылили (мыло обязательно попадало в глаза), потом смывали из кувшина (вода была или слишком горячая или слишком холодная). Если повернуться к печке спиной — мёрз живот, а если животом — мёрзла спина.
Короче говоря, удовольствие это было слабое. Понятно, что детям эта процедура не нравилась. Маленькие орали и сопротивлялись, а те, кто был чуть постарше, ныли и отлынивали, как могли.
«Ну что это за купание?» — огорчённо говорила мама, — «только размазывание грязи, и всё…» Да и ванночка постепенно мала становилась…
А значит, пришло время мыться по настоящему. То есть, ходить в баню.
…………………………………………………………………………
В баню мы ходим с бабушкой. Я эти походы не люблю. Что-нибудь обязательно идёт не так. В раздевалке нам выдают жестяной номерочек с дыркой, на котором выдавлены цифры. У дырки острые края с заусеницами — как бы не порезаться! (Обязательно порежусь.) Бабушка отдаёт номерок мне со строжайшим наказом не потерять. (А я, как назло, всегда всё теряю.) Я зажимаю его в кулаке и думаю, что вот если бы я была кенгуру… было бы намного удобнее. Ну вот правда — куда его девать?
…Пол в бане мыльный и скользкий. Взрослые всё время покрикивают на детей: «тут не стой — толкнут!», «туда не ходи — поскользнёшься!», «не отходи, будь рядом!» — «не путайся под ногами!» (совершенно непонятно, как это всё совместить), «гляди под ноги!» — «смотри вокруг, не зевай!» (опять-таки…), «не смей садиться на скамейку! мало ли кто там сидел! можно чем-нибудь заразиться!» (зачем тут воообще поставили эту скамейку, если на неё нельзя садиться?) Ой, а где номерок? Я его уронила, кажется… А, вот он. И правда — упал. Это я засмотрелась на скандал.
Какой скандал? А всегда одно и то же. Какая-то мама привела маленького сына. Что тут такого, спрашивается? Маленькие мальчики всегда ходят в баню с мамами. (А летом на пляже маленькие дети и вовсе голенькие бегают — и никого это не смущает.) Но женщины считают, что этот маленький мальчик уже слишком большой. Интересно, как они знают?
«Безобразие!»- возмущается одна, — «такого большого парня привести в женскую баню!» «Правильно!» — поддерживает другая. — «Пусть с отцом ходит!» — «Ничего ему не сделается!» — то ло отшучивается, то ли отругивается мама мальчика. — «Он от вас не осквернится!» За этим конечно же следует всеобщее возмущение — то ли настоящее, то ли притворное, просто для порядка.
Я от души сочувствую «большому парню», а он, бедняга, пытается оправдываться:»Я же ничего не вижу, мне мама глаза намылила!»
За всем этим я даже не замечаю, когда бабушка ухитряется меня помыть. Мы выходим в раздевалку, и я с облегчением отдаю бабушке мокрый номерок — не порезалась и не потеряла, молодец! Ф-фух! Одеваемся — всё как обычно: платье, кофточка, пальто, платочек, на него шапочка («чтобы уши не простудить») — ну, наконец-то! идём домой.
Впереди нас мама ведёт за руку «большого мальчика» который бубнит:»Больше никогда… только с папой… все ругаются… не хочу…»
А вот дальше… Я, честное-пречестное слово, не виновата, что после бани обязательно что-нибудь случается. Ну, не везёт! Например, вот так:
Мы с бабушкой идём мимо дома, где на крышу как раз взбираются какие-то дяди — то ли чинить эту самую крышу, то ли подметать. С крыши внезапно взлетает огромная стая голубей — видимо, рабочие их спугнули. Шум крыльев, ветер, пыль, на нас что-то капает… Бабушка смешно машет руками и кричит «кыш!», но голуби её, конечно, не слушают.
Я смотрю на бабушку. На её светлом плаще потёки почему-то чёрно-белые, а на моём чёрном пальтишке — бело-серые… Как это получилось?
Наконец мы приходим домой, бабушка кое-как отчищает моё несчастное пальтишко, и я с облегчением бегу играть во двор, выслушав перед этим обязательные наставления «не пачкаться». Хотя бы пока мама не придёт с работы. «Пусть она хоть один раз увидит чистого ребёнка!» (Правда, мы обе понимаем, что вряд ли это получится, но ритуал есть ритуал.)
Игра у нас очень интересная — во дворе стоят низенькие дровяные сараи, и кому-то приходит в голову гениальная идея пробежаться по крышам. Взобраться туда легко — возле сарая стоит колода, на которой колют дрова, и перевёрнутая бочка.
Раз-два — и мы уже на крыше! Вид оттуда действительно открывается какой-то совсем другой — и наш двор, и соседние, и улица — но… увы — сарайчики ветхие. Разумеется, я, как самая везучая, проваливаюсь внутрь. Падать не очень высоко — сарай полон угля, привезённого на зиму, и уголь навален почти до самого верху…
Я почти не ушиблась и даже не успеваю испугаться. Но когда я вылезаю наружу сквозь дырку в крыше, все дети начинают громко смеяться. Интересно, почему?… Ну, пальтишко ладно — оно чёрное, на нём ничего не видно. Вот руки… да, руки грязные… И что-то мне подсказывает, что бабушке мой вид не понравится. Даже после того, как все мои приятели, кончив смеяться, дружно пытаются меня отряхнуть и почистить.
Опять мама не увидит чистого ребёнка…
…………………………………………………………………………
К моей большой радости, походы эти продолжались недолго — всего пару лет. Через какое-то время мамины друзья переселились в новую кооперативную квартиру, где — чудо из чудес! — была ванная, и горячая вода текла прямо из крана.
И началась новая эпопея, которая называлась «приходите к нам купаться».
Но это совсем другая история. Для другого раза.
Потому что внуки уже искупались. И им пора спать.
Утром бабушка сказала дедушке: «ты бы, Егорыч, баньку затопил».
Но Алёнка и тётя Катя ушли в Саранск, а когда вернулись, бабушка, сидящая на скамейке возле дома сообщила им: «Мужики уже попарились, идите в баню и возьмите с собой девочек. Когда вошли в дом, Алёнка увидела, что дедушка, папа, дядя Лёша, сидели за столом раскрасневшиеся и играли в карты. Папа обернулся и сказал ей. – где ты гуляешь, дочь, иди скорее в баню, там уже женщины моются. Алёнка, тётя Катя и тётя Лариса собирали чистое бельё себе и малышам, и большеньким уже девочкам, Катюхе и Наташке,
— А где Светка, спросила папу Алёнка.
— Она уже там, — не отрываясь от игры сказал папа.
— Тётя Люба ещё с Максимом не мылись, — сказал им дядя Лёша, — крикните их.
Они открыли соседнюю дверь и крикнули: «Люба, пойдём!» «Сейчас, — ответила та, — Максима уговариваю, он не хочет «с бабами» идти, говорит: «большой уже!»
— Я те дам «большой», — крикнул с другой комнаты, где «мужики» играли в карты, крикнул дядя Лёша, — ну-ка собирайся скорей!
Максим слушался отца и пошёл бормоча, что он уже большой и с «бабами» не будет ходить, это в последний раз…
В бане Нина мыла свою Катюшу, а тётя Надя своего Вовку, она со смехом сказала на то, когда только что вошедшая, Люба со своим Максимом рассказала о том, что Максим не хотел идти «с бабами»,
— моему Вовику ещё и двух нет, но он туда же, и говорит «Витюха с «мужиками» пошёл и я тоже буду с ними ходить».
Тётя Надя осполоснула чистый водой Вовку, и вышла в предбанник его одевать. Алёнка услышала, как она спросила его,
— Один дойдёшь? Тут она сказала Алёнке и тёте Кате
— Заходите быстрее, а то баня остынет!
В бане стало тесно, но веселее. Смех, шутки, прибаутки. Светка парила веником Катюху и приговаривала: «баня парит, баня правит, баня всё исправит!»
Катюха визжала: «ой, мамочка, жарко!».
-Я здесь, терпи! — смеялась тётя Лариса.
Алёнка тёрла спину тёте Кате. Тётя Лариса мыла голову Наташке, та тоже завизжала «мама, мыло в глаза попало!»
— И ты терпи! — смеясь, приказала и ей тётя Лариса.
Наконец всех детей помыли одели и проводили. Слышно было, как Светка кричит «я разные тапочки одела!» «а я – кричала Катюха,- наверно в Наташкиных носках!»
Дети ушли и в бане сразу стало тише. Женщины домывались, Надя уже одевалась в предбаннике, как услышали голос бабушки: — — Я вам не помешаю?
— Нет, — сказала тётя Надя,- и добавила, — мы почти уже вымылись и сейчас пойдём, тебя Катя помыет.
Алёнка тоже вышла в предбанник и вытираясь полотенцем, она спросила бабушку.
— Малыши все дошли?
— Все! – ответила бабушка.
— Чем там мужики занимаются, всё в карты играют? — спросила Алёнка бабушку.
-Нет, там кино по телевизору идёт, они все смотрят.
Тётя Люба, тётя Лариса, тётя Надя и тётя Нина были раскрасневшиеся, и Алёнке показалось, что она не встречала таких красивых женщин…
Мужчины смотрели кино. Витюха, Вовка, Светка, Катюха и Наташка пили на кухне чай. Максим сразу кинулся к Катюшке и стал отнимать жвачку, которую она нашла на краю печки. Он с криком «Это моя жвачка! Отдай!» — полез драться. Вовка с платком на голове и красный после бани кричал: «Я тоже хочу жвачку!»
— Сейчас всем раздам по жвачке, — сказала пришедшая из бани, вся красная тётя Надя.
Витя, Светка, Катюха и Наташка сразу бросили пить чай и тоже пришли в этот кружок. Тётя Надя раздавала «жвачки», в это время зашли тётя Катя и бабушка. Алёнке было хорошо со всеми, она ещё не взрослая и уже не маленькая. Ей скоро будет пятнадцать.
1994….2009г.г…Любовь Аверьянова
В моей жизни был такой «банный» период. Между работой на кондитерской фабрике и хладокомбинатом бабушка моя несколько месяцев нигде не работала. Было ей на тот момент лет 50. Я как раз перестала ходить в детский сад, и за мной надо было присматривать. Тогда бабушка устроилась банщицей в баню. А на самом деле — уборщицей.
Баня была государственная. Тогда такие были в каждом районе. На работу надо было выходить рано утром, до открытия. Но бабушкина напарница посоветовала ей ходить туда поздно вечером, после закрытия. А поскольку бабушка брала меня с собой, то это было лучше, чем поднимать меня в 6 утра.
В бане был огромный холл, разделённый стойкой билетёрши на мужской зал и женский. Половины были зеркально-одинаковыми: отсек с душевыми кабинками, комнатка парикмахера и, собственно, банный зал (или мойка) и парилка.
Бабушка работала в женской половине. В мужской работала Нинка, бабушкина напарница.
Мы обычно приходили ещё до закрытия, чтоб уйти пораньше. Ещё куча народу мылась. И бабушка, надев форменный синий халат, шла сперва мыть пустые душевые кабинки. А Нинка, взяв швабру, направлялась в мужскую парилку.
Нинке было чуть за сорок. Она была низкорослая, коренастая, с широкими бёдрами. На голове носила неизменную «газовую» косынку и разговаривала почти исключительно матом.
Нинка заходила в банный зал и, перемежая речь крепкими словечками (которые я не буду тут цитировать), спрашивала:
– Шо, заскорузлые? Коросту-то поотмывали? А ну, быстро шевелим задами и заканчиваем тут!
Мужики смеялись, кто-то отшучивался, кто-то прикрывал тазиками и вениками причинные места. Но Нинка была при обязанностях и внимания ни на кого не обращала.
– Боже ж мой! – говорила она бабушке. – Мужик, если в одежде, то он орёл и смельчак! А голый мужик – он хуже ребёнка. И ходят бочком, и краснеют, как невесты… хоть и стараются животы втягивать и плечи расправлять.
Бабушка посмеивалась, а Нинка добавляла:
– Потом подкатывает к тебе какой мужичонка на улице, а ты глядишь, и прямо видишь его под одеждой, голенького, смешного, со сморщенной гордостью промеж волосатых ног. Тьфу!..
Нинка была незамужней, хотя прижила двух детей от разных отцов. Старший сын на тот момент учился в ПТУ, а дочку Анжелку она часто брала с собой в баню.
Я хорошо помню «банный дух», влажный, тёплый, с запахом берёзовых веников, распаренных лежанок и хлорки. Помню раскрасневшиеся благостные лица выходящих из бани.
В мои обязанности входил полив цветов на подоконнике в холле и проверка шкафчиков после того, как баня закрывалась. В шкафчиках довольно часто обнаруживались забытые расчёски, заколки, мочалки, предметы одежды, часы или серьги. Бабушка всё аккуратно складывала в коробку и запирала её у себя в каптёрке. Почти всегда кто-то приходил за часами, серьгами или одеждой. А расчёсок и мочалок накопилось большое количество.
Часто в душевых оставляли маленькие обмылки и бутылки от шампуней. В бутылках на дне оставалось немного цветной жидкости. Нинка обычно сливала их по сортам. Сортов-то было не так много: «Яичный», «Крапивный», «Роза», «Яблоко» и детский «Кря-кря», который пах так сладко, что его хотелось выпить. Были ещё какие-то, но я уже не помню. Каждый месяц у Нинки набиралось по две-три полных бутылки шампуня.
Но самое яркое воспоминание о бане никак с самой баней не связано. Оно связано с Анжелкой, Нинкиной дочкой. Та была старше меня на два года и ходила в первый класс. И, наверное, Анжелка ни за что в жизни не стала бы со мной дружить. Но какой-то период мы почти каждый вечер по два часа проводили вместе, и надо было как-то общаться.
Однажды Анжелка принесла большой пакет, села за стойку билетёрши и достала из пакета альбом для рисования и набор из 36-ти фломастеров! Их было ровно тридцать шесть! Я самолично считала и пересчитывала их, аккуратно касаясь пальчиком каждого, хотя Анжелка шикала на меня:
– Не трогай! Потеряются! Не мешай!
Фломастеры были чешские, тоненькие, невероятных расцветок, с мягким нажимом и плавной густой линией. Они были аккуратно сложены по тонам в прозрачный чехол с кнопкой-застёжкой. Я о таком и мечтать не могла! В семидесятые годы такое сокровище – это только из-за границы или по большому блату.
– Анжел, ну можно я попробую, ну пожалуйста? – заискивала я.
Но Анжелка надувала губки и говорила:
– Я ещё сама не нарисовалась. Я ещё не все цвета пробовала.
В тот вечер мне было позволено подавать ей фломастеры и открывать колпачки.
– Розовый! – говорила Анжелка. И я с восторгом выдёргивала фломастер из пачки, открывала колпачок и говорила:
– Есть розовый! – и чувствовала себя почти счастливой.
Через несколько встреч Анжелка подобрела и мне было позволено рисовать вместе с ней. Но фломастеры были поделены Анжелкой на две половины. Себе она отобрала саамы красивые, яркие и нежные тона, а мне достались все тёмные и скучные. Но я даже не обижалась, мне и так было хорошо! Хотя и завидно немножко.
В тот вечер случилось страшное. Мы засобирались домой, и вдруг Анжелка как заорёт:
– Мама! Ленка украла у меня фломастер!
– Я не брала, — залепетала я. – Тётя Нина, я честно не брала.
– Брала! Больше некому! – кричала Анжелка. – Мой любимый как раз! Сиреневый!
Бабушка строго на меня посмотрела и спросила:
– Лена, ты взяла?
– Нет! – сказала я и заплакала.
Нинка ругалась с бабушкой, Анжелка орала, что я дура малолетняя, что она больше со мной не дружит, фломастеры сто раз пересчитывали. Меня даже обыскали.
Я рыдала до самого дома. До сих пор не знаю, куда делся тот фломастер. Его не нашли ни тогда, ни потом. Я проплакала ещё пару часов в постели, пока не уснула от усталости.
А через несколько дней бабушка принесла с «барахолки» новенький наборчик из 36-ти фломастеров, купленный у фарцовщиков (даже не представляю, за какие деньги).
И мы вынули из него сиреневый фломастер и отнесли Анжелке. И Анжелкина мама сказала:
– Ааа! Принесли ворованное! А ведь как божились, что не брали! Ничего-ничего, бог всё видит!
Но бабушка ничего не стала объяснять, просто взяла меня за руку и увела.
А потом бабушка перестала быть банщицей, а у меня остался чудесный набор из тридцати пяти фломастеров. И ими рисовала вся наша маленькая улица, пока фломастеры совсем не исписались и не растерялись со временем.
_________________________
(иллюстрация Вики 
kirdiy)
Произошло событие это в 1992 году. С тех пор верю в существование и Господа Бога, и Сатаны.
Исполнилось мне 17 лет. На улице веял месяц август, городская суета и обыденность надоели настолько, что решил я съездить к деду с бабкой в село. Как-никак и родных повидать, да и воздухом свежим подышать.
Сельский воздух был и вправду великолепен. Когда я подошел к родному дому, бабуля бегала по огороду, а дед сидел во дворе и мастерил какие-то ящики. Увидела меня бабка, на радостях так бежала, что споткнулась о колышки, вбитые дедом для каких-то огородных дел, и доковыляла до меня с матом и словами: «Понабивал чёрт старый ловушек, сарай бы до ума довёл, вредитель», следом подошел и дед. Крепко обнявшись, пошли в дом. Бабулин борщ и пироги отлично поместились в моём желудке после поездки, которая немного утомила. Я только прилёг отдохнуть на кровать, как сразу же и уснул.
Встал бодренько, в окне было уже темно, на часах около девяти вечера. Вышел в гостиную, дед слушал радио и возился с починкой стула.
— Ну как, выспался? Уснул моментом, бабка хотела тебе молока дать, а ты уже сопел на кровати, — сказал дед, увидев меня полусонного. — А ты, сынок, вовремя встал, я баньку топлю, сейчас табурет доделаю да пойду париться, ты как? — сказал дед.
— Да вообще отлично, я только «за».
Я вышел из дома и сел во дворе на лавку, вечером было прохладно, не так, как в городе, в селе свежее. Достал сигарету и закурил. Тут дед вышел, подошел ко мне, присел:
— Давно куришь? — с немного удивленным лицом сказал дед.
— Да около года. Батя знает с мамой, но в их присутствии не курю, — ответил я.
— А алкоголь?
— Нууу… Пиво могу выпить немного с друзьями.
— Та, — махнул рукой, — пиво не то. Вот сейчас докурим, по пятьдесят моей перцовочки и в баньку. Только никому ни слова, а особенно бабке! — улыбнулся дед.
Через десять минут мы уже направлялись к бане.
Дед, закинув пару поленьев в топку, присел на лавку. Освещения в парной не было, только тусклый свет от печи и свечки, «интимная обстановка», скажем так, ну, впрочем, в темноте не сидели, а вот в предбаннике дед свет провел, кинул провод от дома. Хотя света и там особо не было, лампочка была слабенькая.
Сидели, общались да парились, дед про родителей спрашивал, что в городе нового поинтересовался, короче говоря, беседовали. Тут в наш разговор влез стук во входные двери. Удары были такими сильными, что я вздрогнул. Мы вышли в предбанник, дед подошел к тумбе, вытер лицо полотенцем и взглянул на свои наручные часы, которые лежали на ней. Повернулся ко мне с чуть испуганным лицом, перекрестился, а потом перекрестил меня и дверь. Подошел к входу, не успел взяться за ручку, как опять раздался стук с той же силой, дед отпрянул от двери с тихим матом.
— Толя, вы тут? — знакомый голос раздался из-за двери, после чего последовал очередной стук.
Дед снова подошел к двери и открыл её. На пороге стояла бабка с перепуганными глазами и смотрела на нас.
— Ты чего молчишь как партизан? Стою, в дверь стучу, тишина, да и только, думала, случилось чего. От Машки шла, вижу, баня топится, не стала в дом идти, сразу сюда, — выпалила бабуля.
— Не кричи, Валя, заболтались с внуком, не виделись долго, — ответил дед (деда Толей звали, а бабку Валей, а меня зовут Тимофей).
— С чего вдруг решил баню растопить?
— Ну что ты голосишь? Внук приехал, дорога утомила. А банька вот расслабит, и с утра как новенький будет, сил прибавит! — ответил дед с еле заметной улыбкой на лице.
— Так обмывайтесь давайте и в дом бегом, поздно уже, перекусите и спать, — дала указание бабка, удаляясь в сторону дома.
Мы вышли из бани, облились заготовленными заранее ведрами с холодной водой, после чего дед пошел тушить печь, а я переодеваться. Взглянул на часы, время 00:26. Быстро пролетело три часа, подумал я про себя, натягивая майку на тело. Пока дед одевался, я стоял у бани и курил, думая, к чему дед крестился, когда двери бабке открывал. Пока он вышел, я уж и забыл у него об этом спросить. Закрыв баню, мы двинулись в сторону дома. Выпив пару стаканов молока с пирожками, я пошел отдыхать.
Проснулся от толчка в плечо. Надо мной склонился дед, одетый в свитер и легкую куртку.
— На рыбалку хочешь сходить? — глядя на меня полусонного, шепотом произнес дед.
— Сколько времени? — спросил я, зевая и глядя в окно. — На улице темно ещё, не спится, что ли?
— Половина шестого. С утра клев хороший, если пойдешь, надень что-нибудь тёплое, на улице прохладно.
Первым делом, после того, как закинули удочки, пошла перцовочка со свежим зелёным луком и салом, копченым мясом и нарезанными овощами. Больше трёх стопочек мне не досталось:
— Так, ну для согрева тебе хватит, да и Валька если учует, то мне беда, гонять по огородам будет, — широко улыбаясь сквозь усы, сказал дед, прибирая пузырек с алкоголем в сумку, лежавшую у его ног.