Война в афганистане рассказы участников читать

Рассказы

Сорок лет назад, 25 декабря 1979 года, СССР начал вводить войска в Афганистан. Предполагалось, что это будет молниеносная операция помощи дружественному режиму, однако война растянулась на десять лет. Ее называют одной из причин развала Советского Союза; через Кабул, Кандагар, Пули-Хумри, Панджшерское ущелье прошли около ста тысяч советских солдат, от 15 до 26 тысяч погибли. К годовщине начала ввода войск «Лента.ру» публикует монологи солдат и офицеров, воевавших в Афгане.

«Мы честно выполняли свой долг»

Алексей, Новосибирск:

Ни в Афгане, ни после я не встречал воинской части, находившейся в таких боевых условиях и при этом чуть ли не еженедельно подвергающейся обстрелам, и при всем при этом готовой выполнить любую поставленную перед ней задачу. Во время встреч на различных мероприятиях с ребятами, прошедшими дорогами Афгана, услышав в ответ на вопрос «Где служил?» — «Руха, Панджшер», они, как правило, выдавали такие тирады: «Нас Рухой пугали, мол, любой „залет“ — и поедете в Панджшер на воспитание». Вот такое мнение бытовало в ограниченном контингенте о нашем «бессмертном» рухинском гарнизоне!

Полк вошел в историю афганской войны как часть, понесшая самые большие потери в Панджшерской операции весной 1984 года. Наша часть (несмотря на то что находилась вдалеке от взора командования 108 МСД, и награды зачастую просто по какой-то нелепой сложившейся традиции с трудом доставались личному составу полка) тем не менее дала стране реальных героев Советского Союза В. Гринчака и А. Шахворостова. Невзирая на условия, в которых жил полк, мы честно выполняли свой долг. Пусть это звучит немного пафосно, но это так.

Да простят меня ребята-саперы, если я поведаю о минной войне в Афганистане без свойственного им профессионализма. Попытаюсь доступным языком объяснить, что за устройства использовали моджахеды в этой необъявленной десятилетней войне.

Как мне рассказывали наши полковые саперы, многие мины итальянского производства были пневматического действия — то есть проезжала одна машина по мине, мина, соответственно, получала один уровень подкачки, затем вторая — еще один уровень, а вот третья или, скажем, шестая машина в колонне попадала под срабатывание взрывного механизма мины. Иначе говоря, механизм приводился в действие вот этим так называемым «подкачиванием», происходившим за счет нажатия колеса гусеницы нашей техники, и когда уровень доходил до критической точки — происходил взрыв.

Соответственно, когда в колонне, где до начала движения щупом был проверен каждый метр маршрута, происходил подрыв, это вызывало удивление и множество вопросов к саперам. Повторюсь, что, как мне объяснили саперы, по такой мине можно было проехать, если колесо машины не покрывало 3/4 площади мины, то есть проехал по ней, по 2/4 ее площади, — все равно, а вот следующая единица техники может запросто подорваться. Именно минная война принесла нам в Афганистане большое количество изувеченных ребят, особенно в Панджшерском ущелье.

«Там очень много грязи было»

Алексей Поспелов, 58 лет, служил в рембате с 1984-го по 1985 год, дважды ранен:

Честно говоря, все это уже стирается из памяти, только снится сейчас. Жара, пыль, болезни. У меня было осколочное ранение в голову и в ногу. Плюс к этому был тиф, паратиф, малярия и какая-то лихорадка. И гепатит. Болели гепатитом многие, процентов 90, если не больше.

Меня после распределения в 1982 году направили в Германию. Там я прослужил год и восемь месяцев, еще не женился к тому времени. Пришла разнарядка в Афганистан, меня вызвал командир и говорит: «Ты у нас единственный в батальоне холостой, неженатый. Как смотришь на это?»

Я говорю: «Командир, куда родина прикажет — туда и поеду». Он отвечает: «Тогда пиши рапорт». Я написал рапорт и поехал.

Сразу с пересылки мне дали направление в 58-ю бригаду матобеспечения, в населенный пункт Пули-Хумри, в 280 километрах от Кабула на север через перевал Саланг. Там я попал в рембат командиром ремонтно-восстановительного взвода. Скажешь, непыльная работа? Ну, а кто же технику с поля боя эвакуировал? И отстреливаться приходилось, конечно, не раз.

Я вспоминаю это время очень тепло, несмотря на все неприятности и трудности. У нас там люди разделились на тварей и нормальных — но это, наверное, всегда так бывает.

Вот, например, в 1986 году я получил направление в Забайкалье. Должен был в Венгрию ехать, но ротный мне всю жизнь испортил, перечеркнул, перековеркал.

К нам должен был начальник тыла приехать с инспекцией, и у нас решили в бане закопать треть от большой железнодорожной цистерны под нефть. А я в этот день как раз сменился с наряда, где-то часов в шесть. Вечернее построение, и ротный говорит Мироненко и еще одному парню: «Давайте быстро в баню».

Баня — это большая вырытая в земле яма, обложенная снарядными ящиками, заштукатуренная, приведенная в порядок. Там стояла здоровая чугунная труба — «поларис», как мы ее называли, в которую капала солярка, и она разогревалась добела. Она была обложена галькой. И там все парились. До того момента, как привезли эту цистерну, в холодную воду ныряли в резервный резиновый резервуар, двадцатипятикубовый.

И тут комбату приспичило закопать цистерну, чтобы прямо не выходя из бани можно было купаться в холодненькой. Все сделали, но у ротного появилась идея скрутить по ее краю трубу, наделать в ней дырок, чтобы фонтанчики были, и обеспечить таким образом подачу воды. Чтобы идиллия была — показать начальству: глядите, у нас все хорошо!

Но по времени это сделать не успевали. Ребята неделю этим занимались, практически не спали. А Мироненко, сварщик, был в моем взводе. На построении он из строя выходит ко мне и говорит: «Товарищ лейтенант, дайте мне хоть поспать, меня клинит!» Но ротный кричит Мироненко: «А ты что тут делаешь? А ну в баню, заканчивай все давай!»

Как потом оказалось, Мироненко спустился на дно этой емкости, заснул и случайно затушил газовую горелку, которая продолжала работать. В этот момент его напарник, почувствовавший запах ацетилена от автогена, кричит ему туда: «Мирон, ты чего там делаешь, уснул? Ты не спи, я пойду баллон кислородный поменяю». И не перекрыл ацетилен. А Мироненко спросонья нашаривает в кармане коробок и чиркает спичкой. Понимаешь, какой объем взрывчатого вещества к тому времени там скопился? Разворотило все к чертовой матери.

Бахнуло, наверное, часов в 12. На следующий день начали разбор: чей подчиненный, кто дал команду… И ротный тут же все спихнул на меня — мол, это его подчиненный. И началось. Меня сразу же на гауптвахту засадили. Я на ней суток десять просидел, похудел на 18 килограммов. Камера была метр на метр, а в высоту — метр шестьдесят. Вот так я все это время сидел и почти не спал. А в углу камеры стоял такой же «поларис» и разогревался. Фактически я был вдавлен в стенку. Это ужасно — по-моему, даже фашисты такого не придумывали.

Когда было партсобрание, меня исключили из партии за ненадлежащий контроль над личным составом. Прокуратура на меня уголовное дело завела. Но всех опросили и выяснили, что я, наоборот, пытался не дать этому парню пойти работать, и, пополоскав меня, дело закрыли. Хрен бы с этим начальником тыла, купался бы в этой резиновой емкости, ничего страшного. Но ротному приспичило рвануть задницу, чтобы капитана получить…

А так — не только негатив был. Хорошие нормальные люди там как братья были. Некоторые афганцы, пуштуны, лучше к нам относились, чем многие наши командиры. Люди другие были. Там, в экстремальной обстановке, совершенно по-другому все воспринимается. Тот, с кем ты сейчас чай пьешь, возможно, через день-два тебе жизнь спасет. Или ты ему.

Но сейчас туда, конечно, ни за что бы не поехал. Бешеные деньги, которые там крутились, никому добра не принесли. Со мной несколько человек были, которые, я знаю, наркотой торговали. Бывает, попадут в БМП из гранатомета, от бойца фарш остается — ничего практически. Цинковый гроб отправлять вроде надо. И в этих гробах везли героин в Союз. Я не могу этого утверждать точно, но знакомые офицеры об этом много раз рассказывали, и в том, что это было, уверен на 99,9 (в периоде) процентов.

Там очень много грязи было. А я был идеалистом. Когда меня выгнали из партии, я стреляться собирался, не поверишь. Это я сейчас понимаю, какой был дурак, я воспитан так был. Мой отец всю жизнь был коммунистом, оба деда в Великую Отечественную были… Я сейчас понимаю, что это шоры были идеологические, нельзя было так думать.

В 90-е, когда Ельцин встал у власти, я написал заявление и сам вышел из партии. Ее разогнали через год или около того. Сказал в парткоме: я с вами ничего общего не хочу иметь. Почему? Да просто разложилось все, поменялось. Самым главным для людей стали деньги. У народной собственности появились хозяева. Нас просто очень долго обманывали. А может, и сейчас обманывают.

«Пить — пили, и пили много»

Юрий Жданов, майор мотострелковых войск, служил в Афганистане в 1988 году:

Я в 1980 году служил в Забайкалье лейтенантом, и там всеобщий порыв был: давай, мол, ребята, туда, в Афган! И все написали рапорты. Все мы — господа офицеры (которые тогда еще господами не назывались), так и так, изъявляем желание. Но тогда все эти рапорты положили под сукно.

Потом я поехал служить в Таманскую дивизию командиром батальона. Служил, служил, вроде хороший батальон, а потом, во второй половине 80-х, не пойми что твориться стало. Написал рапорт по новой — мол, хочу в Афган. Ну и поехал.

В наш полк специально прилетали вертушки из штаба армии за хлебом и за самогончиком. Гнали прекрасно — на чистейшей горной воде. Бывало, водку привозили из Союза, но это редкость была. Но не только из Союза водкой торговали, в дуканах можно было паленую купить, да и какую угодно. Я имел доступ к лучшему техническому спирту, который по службе ГСМ шел. Пили все — не так, конечно, чтобы все в перепитом состоянии были. Но пить — пили, и пили много.

Я в режимной зоне Баграма, будучи замкомандира полка, курировал вопросы тех подразделений, которые от полка там стояли: третий батальон, зенитно-ракетная батарея, третья артиллерийская батарея и батальон на трассе. Поскольку я находился близко от штаба дивизии, комдив Барынкин привлек меня к работе с местными, поставил мне задачу: мол, посмотри-послушай, чем они там дышат. И я на его совещаниях по этому вопросу присутствовал. Получить информацию о них иначе как вращаясь в их среде было никак невозможно. Вот этим я и занимался.

С «зелеными» — солдатами Наджибуллы, которые за нас воевали, — тоже приходилось работать. Ездили, с местными общались — есть фотографии, когда мы приезжаем, вокруг бородатые стоят, а мы броней идем — колонной. А они там со всякими «хренями и менями» в боевые действия не вступили, склонили на переговоры — тоже показывали свою силу.

Я таджиков-солдатиков из третьего батальона взял и туда, в совмещенный командный пункт, который в Баграме был, где их штаб находился, чтобы они с местными поговорили. На первый день послал одного, на второй — другого. Я специально с собой таджиков взял, причем не простых, а которые на фарси говорили, — большинство афганцев общается на этом наречии.

Один из этих моих солдатиков рассказывал, что они попытались его «заблатовать»: «Давай, мол, беги по-быстрому к нам в банду, мы тебя в Пакистан переправим, скоро шурави (русские) уходят. Тебя там в Пакистане поучат, а Союз-то скоро развалится. Ты придешь к себе в Таджикистан и будешь там большим человеком». Это 1988 год! Для меня, партийного и офицера, это звучало как бред сивой кобылы. Мысль о том, что Союз развалится, — вообще была из области фантастики.

Когда я приехал в Афган, дальние гарнизоны уже начали выходить. И я смысла не понимал: на хрена мне, ребята, туда ехать? На хрена вы меня туда послали? Война чем хороша? Когда идет движение, когда ты воюешь. А когда войска стоят на месте, они сами себя обсирают и портят все, что находится вокруг них. Но раз выходили — значит, была такая политическая необходимость, это тоже все понимали.

Афган на меня сильно повлиял тем не менее. Меняются отношения — на политическом уровне и на личном. И еще я помню, как офицеры клали на стол рапорты еще до расформирования подразделений. Там сидели кадры «оттуда» и просили их: да у тебя два ордена, ты что, куда? — Нет, я увольняюсь… Судьба и война приводят каждого к законному знаменателю.

А потом, уже после всего этого, я узнал, что Саша Лебедь, который был у нас в академии секретарем партийной организации курса, который разглагольствовал с партийной трибуны о социалистической Родине, вместе с Пашей Грачевым поддержал Борю Ельцина, когда развал СССР пошел. И я понял, что ловить здесь нечего. У нас тут предатели везде.

Пашу потом министром обороны сделали, Саша Лебедь вылез в политические деятели. Наш начальник разведки дивизии поначалу к нему прильнул и, так сказать, вскоре улетел в мир иной. А потом и Саша Лебедь вслед за ним отправился. Политика — дело сложное, интересное…

«У тех, кто войну прошел, правильное понимание вещей возникает»

Отец Валерий Ершов, служил в Афганистане заместителем командира роты в бригаде обеспечения в городе Пули-Хумри, отслужил 10 месяцев вплоть до вывода войск из Афганистана:

Шла уже вторая половина 80-х, и все мы знали, что это за место — Афганистан, общались с ребятами, которые там воевали. Я решил, что надо себя испытать. Человек ведь всегда проверяется в деле, хотя был и страх смерти, и страх попасть в плен, конечно. Потому я добровольцем отправился в Афганистан и о своем решении не жалею.

Рота у нас была большая и нестандартная — 150 человек. Называлась местной стрелковой. Я такого больше нигде не встречал. Подчинялась рота непосредственно начальнику штаба бригады, которого мы все звали «мама». Люди туда отбирались и хорошо оснащались.

Мы охраняли огромные склады 58-й армии. Оттуда уходили колонны в боевые подразделения Афганистана, порой приходилось участвовать в сопровождении этих колонн, поэтому мне довелось побывать и в Кабуле, и в Кундузе, и некоторых других местах.

Когда командир роты заболел, я три месяца исполнял его обязанности. Именно тогда, в августе 88-го, у нас произошло вошедшее в историю афганской войны ЧП — взрывы на артиллерийских складах.

Несколько часов мы провели под этой бомбежкой. Создалась мощная кумулятивная струя. Ветер, гарь от взрывов. Часть казарм сгорела подчистую. Запах был чудовищный. Ко мне в комнату влетела мина и не разорвалась. Упала рядом с койкой. Саперы потом ее вынесли.
Осколков было в воздухе столько, будто дождь шел. Я действовал на автомате, как на тренировках.

Помню, на командном пункте подошел прапорщик и попросил отпустить его, чтобы забрать бойца с поста. Я разрешил. Он надел бронежилет, каску, взял автомат и вышел. Смотрю, вокруг него все рвется, а он идет как заговоренный. Нужно было далеко идти. Два километра.

Часть дороги была видна. Обратно так же шел: не сгибаясь, спокойно. Я про себя думал: «Неужели так можно идти?» Но солдата прапорщик не нашел. Мы отправились с ним во второй раз уже на БРДМ. Машина почти сразу просела. Колеса нашпиговало осколками, включилась самоподкачка шин, так и доехали до места. Там пришлось выходить. Солдат нашелся, живой, прятался за камнем.

Ни один человек у меня из подразделения в этом пекле не погиб. Как тут не поверить в то, что не все в жизни подчиняется законам физики и математики?

У меня у самого после прогулок под огнем — ни одного осколка на бронежилете, на каске, ни одной зацепки даже на форме не осталось. Тот день стал для меня в каком-то смысле поворотным.

В Бога я в ту пору еще не верил. Был таким человеком, который ищет справедливости во всем. С одной стороны, в этом есть своя чистота, а с другой — наивность. Среди подчиненных принципиально неверующих людей не было. По крайней мере у всех, когда выходили на утренний осмотр, были либо вырезанные крестики, либо пояски с 90-м псалмом. Такова военная традиция.

Я порой подтрунивал над солдатами: «Что это такое? Ведь вы же коммунисты, комсомольцы, а верите какой-то ерунде»… Но снимать кресты не просил.

На границе между жизнью и смертью, да еще и в чужой стране, отношения между солдатами были пропитаны абсолютным доверием. В Афгане я мог подойти к любому водителю и попросить, чтобы меня подбросили куда-то. Без вопросов. То же самое — на вертолете. Ни о каких деньгах, как вы понимаете, речи быть не могло.

При этом никакого панибратства, понимаете? Вот в чем штука. Я подчиненных называл по имени-отчеству, но это не отменяло постоянных тренировок и других методов поддержания подразделения в форме, чтобы люди были готовы ко всему. Приказы не надо было повторять дважды, не надо было даже проверять их исполнение. Единственное, насколько было можно, мы делали бойцам щадящие условия: три часа на сон вместо двух, потом — час бодрствования и еще два — в наряде.

Одна из главных проблем афганцев — это обида, что здесь, в Союзе, все не так, как было в Афгане. В первую очередь не хватало таких же теплых отношений между людьми.

Порой нас встречали даже с некоторой враждебностью. Так, по возвращении из Афгана мы с другим офицером хотели новые фуражки получить. Объяснили, что в командировке вся форма поистерлась и так далее, а нам ответили: «Мы вас туда не посылали». Я понимаю, что это расхожая фраза, но так действительно говорили и, разумеется, не все ветераны, а особенно те, что сражались на передовой, могли молча такое проглотить.

Сперва афганцы держались вместе. Помню, в первые годы ветераны создавали много патриотических обществ, а потом эти общества стали лопаться как мыльные пузыри.

Не стало той страны, за которую мы воевали. У людей, да и у нас тоже, уже были другие цели, задачи. Многим хотелось стать богаче. Льготы появились. С одной стороны, это хорошо, но с другой — начались какие-то трения: кто кому чего дал или не дал. Я встречал таких афганцев, которые озлоблялись на весь мир и друг на друга. Взрывы на Котляковском кладбище — это же были разборки между ними.

Мне повезло, вернее, Господь меня увел от таких проблем. Я нашел отношения, схожие с теми, какие были в Афгане, в среде верующих людей. У тех, кто войну прошел, правильное понимание вещей возникает. Часто ветераны к своим наградам относятся так: «Разве это мои ордена и медали? Это все товарищи мои боевые, а я тут ни при чем». Или даже так говорят: «Это Господь мне помог, это его заслуга».

Чтобы попасть в Афганистан, я трижды писал рапорт

Когда-то я понятия не имел, что это за страна такая — Афганистан, да и выговаривал название с трудом. А оказавшись там, был покорен величием гор с заснеженными вершинами. Афган – страна контрастов. Дневной палящий зной сменяется зимней стужей ночью. Нищета соседствует с роскошью.

Словно в средневековье молодой афганец пашет землю волом, запряженным в соху. Современные ритмы сотрясают округу: на упряжке вола пристроена японская магнитола «Шарп», которую в СССР запросто можно обменять на автомобиль. А вот караван верблюдов: корабли песчаных пустынь величественно следуют по асфальтированной трассе Кандагар – Кушка.

Для того чтобы попасть в Афганистан, я трижды писал рапорт. Хотелось быть полезным стране: наше поколение воспитывалось на рассказах о Великой Отечественной войне, на подвигах дедов. Вот и мой дед, фронтовик Михаил Карпович Киршин, кавалер ордена Славы, много рассказывал военных историй, и я, конечно, с детства мечтал о воинской службе. В СССР это была почетная обязанность каждого гражданина!

Мальчишки против армии моджахедов

В ноябре 1981 году в составе батальона я был направлен в Узбекистан, в приграничный город Термез. Здесь нас полностью перевооружили и объяснили, что война – это не игра, а противник хорошо вооружен и далеко не дилетант.

На этом фото командир нашей роты Кукушкин Николай Игоревич, командир 1-го взвода Сашка Перевозчиков, 2-го – Лёха Малахов, 3-го – я. Совсем мальчишки. А вот эти бородатые  дядьки – моджахеды. Чувствуете разницу? После двух недель тактических занятий, по понтонному мосту через пограничную реку Амударья, мы зашли в Афганистан. В приграничный город Хайратон. Наш маршрут проходил через Поли-Хумри, перевал Саланг, Чирикар, Кабул, перевал Терра в город Гардез (Пактия), где дислоцировалась 56 гвардейская краснознаменная орденов Кутузова Отечественной войны отдельная десантно-штурмовая бригада. В провинции Пактия стояли 4,5 тысячи моджахедов, во главе организованных банд Гульбеддин Хекматияр по прозвищу «Кровавый мясник».

Первая встреча с «духом»

А вскоре произошла и моя первая личная встреча с настоящим моджахедом. Наша колонна следовала в Кабул, пройдя через перевал Саланг мы вышли в Черикарскую долину. Я – лихой 24-летний советский воин – расположился на броне БРДМ. По рации передают: «…Увеличить скорость, слева по фронту идёт обстрел колонны, в бой не ввязываться!»  Вдруг вижу: из «зеленки» выходит «дух» с гранатометом, и направляет его прямо на мою машину, даже вижу, как из ствола сходит граната. Рыбкой ныряю в люк, задраиваю и ору водителю: «Юра, «духи»! Гони!» Он – по газам, мотор взревел, и наша «рябуха» понеслась, петляя.

Очнулся в Кабуле. Странно: казалось, прошли секунды, на самом деле – 25 минут. В тот день при обстреле 8 человек были убиты, а так же были и  раненые. Увидеть трупы товарищей, погибших от разрывных пуль – страшно. 3 дня ни есть, ни пить не мог. Так для меня началась война. Вот на этом фото я стою, насмерть перепуганный. Самое страшное на войне, что к смерти привыкаешь. А с чем никогда невозможно смириться – так это с детской смертью.

Федя

Это Федя. Местный восьмилетний мальчишка-сирота, его родителей повесили моджахеды. Жил на КПП в Кабуле: попрошайничал, бродяжничал, по-русски трехэтажным матом ругался без акцента. Настоящий прохиндей, мог запросто любую технику угнать и что-нибудь стащить. Но мы любили пацана.

Однажды возвращаемся с задания, а мальчишки нет. Яркая коробочка «монпансье» стала причиной смерти рано повзрослевшего, но всё-таки ребенка. Итальянскими взрывчатками начиняли душманы «игрушки-сюрпризы» и упаковки со сладостями. Федя погиб, осталась фотография на память.

Цыган и Люстра

Кстати о минах. Пластиковые итальянские мины миноискатель не брал, их могли обнаружить только собаки. Служили с нами у саперов две восточно-европейские  овчарки – Люстра и Цыган, обнаружение взрывчатых веществ было их основной задачей. Собака, обнаружив мину, должна была на нее сесть и ждать сапера. Но наш Цыган отличался нетерпеливостью, все норовил зубами выхватить чеку. Однажды сапер не успел, рвануло….  Когда Цыган не вернулся с задания, Люстра неделю ничего не ела, так от тоски и издохла. Привезли другую пару. Служба продолжалась.

Фауна: варан Степан, мартышка Зинка и другие

Надо отдельно рассказать о наших отношениях с представителями местной фауны. Старшина как то изловил в степях варана, назвали мы его Степаном. Оказывается, эта ящерица отлично поддается дрессировке. Представления с его участием пользовались особым успехом у солдат. Старшина командует: «Стёпа! Штурм Измаила!» Варан самоотверженно бросается на глиняную стену постройки и ползет вверх, подбадриваемый зрителями. Скатывается и снова штурмует импровизированную крепость, пока от усталости язык не вывалится. Судьба черепах и змей менее завидна, бывало и суп из них приходилось варить, а из панциря делали декоративные пепельницы.

Мартышка Зинка еще жила с нами. Ох, и проныра: курила, выпить была не дура, но как истинная дама косметикой пользовалась вдохновенно. Объектом ее «тайной» любви стал наш ротный Кукушкин, ревновала к нему всех ужасно. А тут госпиталь к нам переехал, и ротный неосторожно за медсестрой приударил. Так наша ревнивица настоящей стервой оказалась: при всей роте во время построения с нее юбку стащила, девица – визжать, солдаты – гоготать.  Разгневался наш командир и продал проказницу Зинку в Кабуле.

«Ноу-хау»

Обратите внимание вот на фото видно: у автомата связаны между собой два рожка – это можно назвать «ноу-хау». С одного рожка патроны заканчивались молниеносно, пока лезешь за вторым… В общем, солдатская смекалка не одну жизнь спасла не только в Афгане, но и потом в Чечне.

Некоторое время я служил в роте специальных средств в Кабуле. Нас пятерками или тройками забрасывали в районы предполагаемого прохода банд, нашей задачей была скрытно расставить «тепловизоры»  (такие датчики, реагирующие на человеческое тепло), они учитывали сколько прошло душманов, а в Кабуле оператор видел, какое направление и их количество. В это место направлялась группа захвата. А нас после операции забирали вертолеты, главное – все датчики успеть собрать.

Дорогами Афгана

Потом меня направили в Кандагар, командиром комендантского взвода. Основная задача была охрана и обеспечение безопасной работы штаба бригады на месте постоянной дислокации и в полевых условиях при выполнении войсковых операций. Моя должность помогла мне также побывать почти во всех городах страны, по многим дорогам пройти. Афганские дороги – это отдельная тема.

Дорога на въезде в Кандагар. Вдоль нее стеной стоят эвкалипты, на моих глазах эти заросли проредили капитально. От постоянных обстрелов деревья гибнут, а они там – на вес золота.

Пандшерский лев

Все дороги в Афганистане душманами постоянно минировались. Заходит колонна в ущелье, а моджахеды уже заняли господствующие высоты, и сверху поливают крупнокалиберным перекрестным огнем. И не лишь бы куда попасть, а подрывают сначала первую машину, потом последнюю, обязательно по топливозаправщикам прицельно. Всё, колонна обречена.

Один из  предводителей банды — полевой командир Ахмад Шах Масуд “Пандшерский лев”. Говорили, он закончил военную академию в СССР и защитил диплом по теме “Ведение партизанской войны в годы ВОВ 1941-45 гг.”, Пандшер — это его вотчина.

Ты – мне, я – тебе

Со временем научились мы с бандитами договариваться. Бакшиш (подарок). В этой стране все построено на бакшише: ты – мне, я – тебе. Вот шли наши командиры на переговоры и торговались: мы вам машину муки, а вы нас пропускаете через ущелье. Никогда не забуду проход за такой бакшиш через ущелье.

Заходим, поднимаю глаза вверх: духи цепью распределены по всей высоте, стоят в полный рост, оружие на нас направлено. Идем медленно, мысль в голове одна: обманут и хана. На протяжении всего пути по рации слышим: «Только без провокации! Ни в коем случае не стрелять!» Холодок внутри, нет уверенности, что выйдем живыми. Одно подозрительное движение – и такое бы началось. Прошли…

Но на транспортной мине все же подорвался. Шли в колонне из Кабула я на БТРе в замыкании, прошли Бараки-Барак, взрыв.. Хорошо на броне был, вынесло волной, о камушки ободрался и живым остался. А вот Андрей, мой заменщик, по дороге в Кабул под прицел снайпера попал, и было-то всего три выстрела, но одна пуля оказалась смертельной.

«Пьяная смерть»

Надо признаться, что много на этой войне было «пьяных» смертей. Затянется жадно сигаретой молодой солдатик ночью, а огонек становится отличной мишенью для опытного снайпера. Поэтому у меня во взводе с этим строго: курить, пить своим не позволял. Случилась со мной там одна поучительная история, которая навсегда определила моё негативное отношение к алкоголю.

Отмечали «День танкиста» с размахом, один из местных офицеров пригласил нашу компанию в свой кишлак, а изрядно выпив, стал хвастаться своими тремя женами. Даже вытащил их к гостям с женской половины, и давай паранджу с одной сдирать.

Нас предупреждали, что женская половина для посторонних – «харам» (с арабского — «запретные действия»). Говорю ребятам: «Дело пахнет керосином». В общем, мы, не прощаясь, прыгнули в БТР и по газам. И очень своевременно, потому что местные жители уже начали собираться с намерением забить дерзких русских батогами.

По прейскуранту

Кстати, паранджу активно использовали душманы для маскировки. Вот фотография: переодетый душман попал в оцепление, и ему пришлось сдаться. Ребята собрались посмотреть на красавчика-вояку. К таким операциям привлекали местных женщин из церондоя (милиции).

Вообще, без регулярной армии Афганистана мы не могли приступать ни к каким военным действиям. Но обычно получалось так: мы воюем, а афганские вояки (сарбозы) сзади лежат. После боя увозят уже связанных бандитов в участок, подержат и отпустят в соответствии с гуманным законом молодой демократической страны, а они снова за БУРы. Для них война — доходное дело, все по прейскуранту за каждую голову неверного.

“Петь не буду!”

Любая война – это всегда пот, кровь и слёзы. Каждый день война – такое может любого свести с ума, сделать циничным. Может поэтому, а может вопреки, на войне было место и празднику: в каждом подразделении своя баня, а после бани чай и песни под гитару до утра, и театрализованные представления. А самыми радостными событиями были шефские концерты звезд советской эстрады. В то время многие из знаменитостей приезжали поддержать боевой дух воинов-интернационалистов. Некоторые встречи оказались незабываемыми.

С концертом прилетела в часть Роза Рымбаева (в те годы ее называли поющим соловьем Азии), я должен был ее на своей «рябухе» встретить в Кандагаре. Ей показалось романтичным прокатиться на открытой броне, я отказать не смог. В итоге по прибытии командир бригады при всех объявил мне 7 суток ареста, но моя именитая пассажирка, спрыгивая с БТР, решительно объявила: «Если вы его накажете, петь не буду!» Вздохнул командир: «Благодари, Мурин, свою заступницу».

Приезжала со своим ансамблем и Людмила Георгиевна Зыкина.

«Ты тоже родился в России – краю полевом и лесном, у нас в каждой песне – берёза, берёза – под каждым окном»… Эту песню в ее исполнении солдаты слушали стоя.

Спустя 20 лет мы встретились после концерта на Родине. Подарив букет, спросил: «Может, вспомните меня: Афганистан, 1983 год?» Она внимательно посмотрела на меня: «Тебя Коля зовут? А я назвала тебя тогда Колокольчиком». Вспомнили, как Людмила Георгиевна пыталась выбить песок из концертных платьев, а я отправил ей на помощь солдата. Тогда, подозвав меня, она сказала: «Запомни, Колокольчик, я простая русская баба и всё привыкла делать сама».

За каждого из нас Бог горой стоял

С теплотой вспоминаю наше боевое братство. А библейская фраза: «Нет больше той любви, чем положить жизнь за други своя», – для нас была не пустым набором слов. Умирать никому не хотелось, но установка у всех была одна: сам погибай, но товарища выручай. На войне атеистов я не встречал, за каждого из нас Бог горой стоял, а иначе невозможно понять и объяснить многие передряги, из которых мы выходили живыми.

Что еще хорошего можно вспомнить из пережитого… Наверное, доброжелательное отношение местного населения. Шурави рафик – так обращались они к нам, что значит: русский друг. При встрече старались угостить домашними лепешками. Люди понимали: мы воюем не против них, а за них, за мир, за справедливость.

Как бы потом ни искажали информацию в России в угоду западу — не было у нас цели захватить государственную власть и поработить народ. Цель была другая: оказать поддержку установившемуся демократическому строю в стране.

Парашютная секция

Война для меня закончилась, и надо было втягиваться в обычную жизнь. Переход к мирной жизни для меня прошел практически безболезненно благодаря детям. Мы оказались друг другу нужны: им было интересно общаться с участником боевых действий, а мне было чем с ними поделиться. В общении со школьниками я нашел свою отдушину.

В 1987 году в старом здании школы №6 мы с афганцами  организовали парашютную секцию, на базе которой впоследствии был создан авиаклуб «Можга». Весь город и вся советская власть тогда помогала нам в этом, зная, что город Можга – Родина Владислава Крестьянникова, трехкратного Абсолютного чемпиона мира по парашютному спорту!

Танки в городе

А эта история могла произойти только в нашей стране и только в смутное время. В 1989 году по улицам провинциального городка в Удмуртии прошли два танка. Что случилось? Путч? Переворот? Смена власти? Нет! Это афганец Мурин две списанных БМП пригнал из Чебаркульского военного гарнизона для патриотического клуба «Служу Советскому Союзу» и прокатил на них школьников. Восторгу мальчишек не было предела. Позже, конечно, пришлось расстаться с техникой, не нашла идея поддержки у городских властей, но история эта у многих осталась в памяти.

Кому нужна была эта ваша война?

Спрашивают меня.

Я отвечаю.

Ребята с честью выполнили свой интернациональный долг. По сути, советские войска на протяжении десяти лет не противостояли оппозиционным партизанским отрядам, а сражались с хорошо обученными и до зубов вооружёнными боевиками. При этом советские солдаты и офицеры не только защищали объекты, но и способствовали строительству мирной жизни, обеспечивали развитие инфраструктуры. Не случайно в Афганистане их даже сейчас, тридцать лет спустя, вспоминают с благодарностью.

Другое дело, что пересмотр внешней политики и переход к «новому мышлению» полностью разрушили уважение к советской армии. Если у страны нет интересов, то и оберегать их незачем. Об афганской войне постарались забыть, а вместе с ней — и о тех, кто на протяжении десяти лет блестяще исполнял свой долг, проявляя мужество и воинскую доблесть. Хорошо, что сейчас отношение хоть и постепенно, но меняется. Люди не случайно называют нас «афганцами», за верность и дружбу с афганским народом!

Из удмуртского городка Можги, численностью менее 50 тысяч, в Афганистан ушло 153 парня, из них семеро погибло на войне. Будем помнить:

1. майор Балобанов Виталий Николаевич (1948-1983)
2. рядовой Головизнин Сергей Васильевич (1963-1983)
3. капитан Горынцев Валерий Алексеевич (1956-1986)
4. рядовой Сергеев Сергей Иванович (1964-1983)
5. ефрейтор Смышляев Сергей Геннадьевич (1964-1983)
6. лейтенант Тихонов Михаил Николаевич (1960-1983)
7. рядовой Федулов Валерий Владимирович (1964-1984)

Они остались верными присяге! Вечная слава героям!

Ветераны

Началось все с трагедии

Вскоре наш батальон определили, как десантируемый парашютным способом, пришлось делать переукладку парашютов: ночью, при минус 10, при свете фар «Уралов» и ураганном ветре. Меня, как хорошо знавшего технику, определили старшим группы в Ан-22 «Антей». Любопытно, что у меня, лейтенанта, целый подполковник был в подчинении! Согласно уставу, все войска обеспечения подчиняются десанту. И командир корабля, подполковник, тоже. Вот он мне и докладывал: «Товарищ лейтенант, самолет к вылету готов». Борт был загружен сверх всяких нормативов: семь боевых машин десанта разных модификаций. Между ними зашвартованы ящики с боеприпасами, сухими пайками…

Афганистан / Война СССР в Афганистане (1979-1989)

Возврат к списку

---