Вся сказка снежная королева

История первая,
в которой рассказывается о зеркале и его осколках.

Ну, начнем! Дойдя до конца нашей истории, мы будем знать больше, чем сейчас. Так вот, жил-был тролль, злой-презлой, сущий дьявол. Раз был он в особенно хорошем расположении духа: смастерил такое зеркало, в котором все доброе и прекрасное уменьшалось дальше некуда, а все дурное и безобразное так и выпирало, делалось еще гаже. Прекраснейшие ландшафты выглядели в нем вареным шпинатом, а лучшие из людей — уродами, или казалось, будто стоят они кверху ногами, а животов у них вовсе нет! Лица искажались так, что и не узнать, а если у кого была веснушка, то уж будьте покойны — она расползалась и на нос и на губы. А если у человека являлась добрая мысль, она отражалась в зеркале такой ужимкой, что тролль так и покатывался со смеху, радуясь своей хитрой выдумке.

Ученики тролля — а у него была своя школа — рассказывали всем, что сотворилось чудо: теперь только, говорили они, можно увидеть весь мир и людей в их истинном свете. Они бегали повсюду с зеркалом, и скоро не осталось ни одной страны, ни одного человека, которые не отразились бы в нем в искаженном виде.

Напоследок захотелось им добраться и до неба. Чем выше они поднимались, тем сильнее кривлялось зеркало, так что они еле удерживали его в руках. Но вот они взлетели совсем высоко, как вдруг зеркало до того перекорежило от гримас, что оно вырвалось у них из рук, полетело на землю и разбилось на миллионы, биллионы осколков, и оттого произошло еще больше бед. Некоторые осколки, с песчинку величиной, разлетаясь по белу свету, попадали людям в глаза, да так там и оставались. А человек с таким осколком в глазу начинал видеть все навыворот или замечать в каждой вещи только дурное — ведь каждый осколок сохранял свойство всего зеркала. Некоторым людям осколки попадали прямо в сердце, и это было страшнее всего: сердце делалось как кусок льда. Были среди Осколков и большие — их вставили в оконные рамы, и уж в эти-то окна не стоило смотреть на своих добрых друзей. Наконец, были и такие осколки, которые пошли на очки, и худо было, если такие очки надевали для того, чтобы лучше видеть и правильно судить о вещах.

Злой тролль надрывался от смеха — так веселила его эта затея. А по свету летало еще много осколков. Послушаем же про них!

История вторая.

Мальчик и девочка.

В большом городе, где столько домов и людей, что не всем хватает места хотя бы на маленький садик, а потому большинству жителей приходится довольствоваться комнатными цветами в горшках, жили двое бедных детей, и садик у них был чуть побольше цветочного горшка. Они не были братом и сестрой, но любили друг друга, как брат и сестра.

Родители их жили в каморках под крышей в двух соседних домах. Кровли домов сходились, и между ними тянулся водосточный желоб. Здесь-то и смотрели друг на друга чердачные окошки от каждого дома. Стоило лишь перешагнуть через желоб, и можно было попасть из одного окошка в другое.

У родителей было по большому деревянному ящику, в них росла зелень для приправ и небольшие розовые кусты — по одному в каждом ящике, пышно разросшиеся. Родителям пришло в голову поставить эти ящики поперек желоба, так что от одного окна к другому тянулись словно две цветочные грядки.

Зелеными гирляндами спускался из ящиков горох, розовые кусты заглядывали в окна и сплетались ветвями. Родители позволяли мальчику и девочке ходить друг к другу в гости по крыше и сидеть на скамеечке под розами. Как чудесно им тут игралось!

Зима клала конец этой радости. Окна зачастую совсем замерзали, но дети нагревали на печи медные монеты, прикладывали их к замерзшим стеклам, и сейчас же оттаивало чудесное круглое отверстие, а в него выглядывал веселый ласковый глазок — это смотрели, каждый из своего окна, мальчик и девочка, Кай и Герда. Летом они одним прыжком могли очутиться в гостях друг у друга, а зимою надо было сначала спуститься на много-много ступеней вниз, а потом подняться на столько же вверх. На дворе перепархивал снежок.

— Это роятся белые пчелки! — говорила старая бабушка.

— А у них тоже есть королева? — спрашивал мальчик. Он знал, что у настоящих пчел есть такая.

— Есть! — отвечала бабушка. — Снежинки окружают ее густым роем, но она больше их всех и никогда не присаживается на землю, вечно носится в черном облаке.

Часто по ночам пролетает она по городским улицам и заглядывает в окошки, вот оттого-то и покрываются они морозными узорами, словно цветами.

— Видели, видели! — говорили дети и верили, что все это сущая правда.

— А сюда Снежная королева не может войти? — спрашивала девочка.

— Пусть только попробует! — отвечал мальчик. — Я посажу ее на теплую печку, вот она и растает.

Но бабушка погладила его по голове и завела разговор о другом. Вечером, когда Кай был дома и почти совсем разделся, собираясь лечь спать, он вскарабкался на стул у окна и поглядел в оттаявший на оконном стекле кружочек. За окном порхали Снежинки. Одна из них, побольше, упала на край цветочного ящика и начала расти, расти, пока наконец не превратилась в женщину, закутанную в тончайший белый тюль, сотканный, казалось, из миллионов снежных звездочек. Она была так прелестна и нежна, но изо льда, из ослепительно сверкающего льда, и все же живая! Глаза ее сияли, как две ясных звезды, но не было в них ни теплоты, ни покоя. Она кивнула мальчику и поманила его рукой. Кай испугался и спрыгнул со стула. А мимо окна промелькнуло что-то похожее на большую птицу.
На другой день было ясно и морозно, но потом настала оттепель, а там и весна пришла. Заблистало солнце, проглянула зелень, строили гнезда ласточки. Окна растворили, и дети опять могли сидеть в своем садике в водосточном желобе над всеми этажами.

Розы в то лето цвели пышно, как никогда. Дети пели, взявшись за руки, целовали розы и радовались солнцу. Ах, какое чудесное стояло лето, как хорошо было под розовыми кустами, которым, казалось, цвести и цвести вечно!

Как-то раз Кай и Горда сидели и рассматривали книжку с картинками — зверями и птицами. На больших башенных часах пробило пять.

— Ай! — вскрикнул вдруг Кай. — Меня кольнуло прямо в сердце, и что-то попало в глаз!

Девочка обвила ручонкой его шею, он часто-часто моргал, но в глазу как будто ничего не было.

— Должно быть, выскочило, — сказал он.

Но это было не так. Это были как раз осколки того дьявольского зеркала, о котором мы говорили вначале.

Бедняжка Кай! Теперь его сердце должно было стать как кусок льда. Боль прошла, но осколки остались.

— О чем ты плачешь? — спросил он Герду. — Мне совсем не больно! Фу, какая ты некрасивая! — вдруг крикнул он. — Вон ту розу точит червь. А та совсем кривая.

Какие гадкие розы! Не лучше ящиков, в которых торчат.

И он пнул ящик ногою и сорвал обе розы.

— Кай, что ты делаешь! — закричала Герда, а он, видя ее испуг, сорвал еще одну розу и убежал от милой маленькой Герды в свое окно.

Принесет ли теперь ему Герда книжку с картинками, он скажет, что эти картинки хороши только для грудных ребят; расскажет ли что-нибудь старая бабушка — придерется к ее словам. А то дойдет даже до того, что начнет передразнивать ее походку, надевать ее очки, говорить ее голосом. Выходило очень похоже, и люди смеялись. Скоро Кай научился передразнивать и всех соседей. Он отлично умел выставлять напоказ все их странности и недостатки, и люди говорили:

— Удивительно способный мальчуган!

А причиной всему были осколки, что попали ему в глаз и в сердце. Потому-то он и передразнивал даже милую маленькую Герду, а ведь она любила его всем сердцем.
И забавы его стали теперь совсем иными, такими мудреными. Раз зимою, когда шел снег, он явился с большим увеличительным стеклом и подставил под снег полу своей синей куртки.

— Погляди в стекло, Герда, — сказал он.

Каждая снежинка казалась под стеклом куда больше, чем была на самом деле, и походила на роскошный цветок или десятиугольную звезду. Это было так красиво!

— Видишь, как хитро сделано! — сказал Кай. — Гораздо интереснее настоящих цветов! И какая точность! Ни единой неправильной линии! Ах, если б только они не таяли!

Немного спустя Кай явился в больших рукавицах, с санками за спиною, крикнул Герде в самое ухо: «Мне позволили покататься на большой площади с другими мальчиками!» — и убежал.

На площади каталось множество детей. Кто посмелее, привязывал свои санки к крестьянским саням и катился далекодалеко. Это было куда как занятно. В самый разгар веселья на площади появились большие сани, выкрашенные в белый цвет. В них сидел кто-то укутанный в белую меховую шубу и в такой же шапке. Сани объехали вокруг площади два раза. Кай живо привязал к ним свои санки и покатил. Большие сани понеслись быстрее, затем свернули с площади в переулок. Сидевший в них человек обернулся и приветливо кивнул Каю, точно знакомому. Кай несколько раз порывался отвязать свои санки, но человек в шубе все кивал ему, и он продолжал ехать за ним.

Вот они выбрались за городские ворота. Снег повалил вдруг хлопьями, и стало темно, хоть глаз выколи. Мальчик поспешно отпустил веревку, которою зацепился за большие сани, но санки его точно приросли к ним и продолжали нестись вихрем. Кай громко закричал — никто не услышал его. Снег валил, санки мчались, ныряя в сугробы, перескакивая через изгороди и канавы. Кай весь дрожал.
Снежные хлопья все росли и обратились под конец в больших белых кур. Вдруг они разлетелись в стороны, большие сани остановились, и сидевший в них человек встал. Это была высокая, стройная, ослепительно белая женщина — Снежная королева; и шуба и шапка на ней были из снега.

— Славно проехались! — сказала она. — Но ты совсем замерз — полезай ко мне в шубу!

Посадила она мальчика в сани, завернула в свою медвежью шубу. Кай словно в снежный сугроб опустился.

— Все еще мерзнешь? — спросила она и поцеловала его в лоб.

У! Поцелуй ее был холоднее льда, он пронизал его насквозь и дошел до самого сердца, а оно и без того уже было наполовину ледяным. Каю показалось, что еще немного — и он умрет… Но только на минуту, а потом, напротив, ему стало так хорошо, что он даже совсем перестал зябнуть.

— Мои санки! Не забудь мои санки! — спохватился он.

Санки привязали на спину одной из белых кур, и она полетела с ними за большими санями. Снежная королева поцеловала Кая еще раз, и он позабыл и Герду, и бабушку, и всех домашних.

— Больше не буду целовать тебя, — сказала она. — Не то зацелую до смерти.
Кай взглянул на нее. Как она была хороша! Лица умней а прелестней он не мог себе и представить. Теперь она не казалась ему ледяною, как в тот раз, когда сидела за окном и кивала ему.

Он совсем не боялся ее и рассказал ей, что знает все четыре действия арифметики, да еще с дробями, знает, сколько в каждой стране квадратных миль и жителей, а она только улыбалась в ответ. И тогда ему показалось, что на самом-то деле он знает совсем мало.

В тот же миг Снежная королева взвилась с ним на черное облако. Буря выла и стонала, словно распевала старинные песни; они летели над лесами и озерами, над морями и сушей; студеные ветры дули под ними, выли волки, искрился снег, летали с криком черные вороны, а над ними сиял большой ясный месяц. На него смотрел Кай всю долгую-долгую зимнюю ночь, а днем заснул у ног Снежной королевы.

История третья.

Цветник женщины, которая умела колдовать.

А что же было с Гердой, когда Кай не вернулся? Куда он девался? Никто этого не знал, никто не мог дать ответ.

Мальчики рассказали только, что видели, как он привязал свои санки к большим великолепным саням, которые потом свернули в переулок и выехали за городские ворота.

Много было пролито по нему слез, горько и долго плакала Герда. Наконец решили, что Кай умер, утонул в реке, протекавшей за городом. Долго тянулись мрачные зимние дни.

Но вот настала весна, выглянуло солнце.

— Кай умер и больше не вернется! — сказала Герда.

— Не верю! — отвечал солнечный свет.

— Он умер и больше не вернется! — повторила она ласточкам.

— Не верим! — отвечали они.

Под конец и сама Герда перестала этому верить.

— Надену-ка я свои новые красные башмачки (Кай ни разу еще не видел их), — сказала она как-то утром, — да пойду спрошу про него у реки.

Было еще очень рано. Она поцеловала спящую бабушку, надела красные башмачки и побежала одна-одинешенька за город, прямо к реке.

— Правда, что ты взяла моего названого братца? — спросила Герда. — Я подарю тебе свои красные башмачки, если ты вернешь мне его!

И девочке почудилось, что волны как-то странно кивают ей. Тогда она сняла свои красные башмачки — самое драгоценное, что у нее было, — и бросила в реку. Но они упали у самого берега, и волны сейчас же вынесли их обратно — река словно бы не хотела брать у девочки ее драгоценность, так как не могла вернуть ей Кая. Девочка же подумала, что бросила башмачки недостаточно далеко, влезла в лодку, качавшуюся в тростнике, стала на самый краешек кормы и опять бросила башмачки в воду. Лодка не была привязана и от ее толчка отошла от берега. Девочка хотела поскорее выпрыгнуть на берег, но, пока пробиралась с кормы на нос, лодка уже совсем отплыла и быстро неслась по течению.

Герда ужасно испугалась и принялась плакать и кричать, но никто, кроме воробьев, не слышал ее. Воробьи же не могли перенести ее на сушу и только летели за ней вдоль берега и щебетали, словно желая ее утешить:

— Мы здесь! Мы здесь!

Лодку уносило все дальше. Герда сидела смирно, в одних чулках: красные башмачки ее плыли за лодкой, но не могли догнать ее.

«Может быть, река несет меня к Каю?» — подумала Герда, повеселела, встала на ноги и долго-долго любовалась красивыми зелеными берегами.

Но вот она приплыла к большому вишневому саду, в котором ютился домик под соломенной крышей, с красными и синими стеклами в окошках. У дверей стояли два деревянных солдата и отдавали честь всем, кто проплывал мимо. Герда закричала им — она приняла их за живых, но они, понятно, не ответили ей. Вот она подплыла к ним еще ближе, лодка подошла чуть не к самому берегу, и девочка закричала еще громче. Из домика вышла старая-престарая старушка с клюкой, в большой соломенной шляпе, расписанной чудесными цветами.

— Ах ты бедное дитятко! — сказала старушка. — И как это ты попала на такую большую быструю реку да забралась так далеко?

С этими словами старушка вошла в воду, зацепила лодку клюкой, притянула к берегу и высадила Герду.

Герда была рада-радешенька, что очутилась наконец на суше, хоть и побаивалась незнакомой старухи.

— Ну, пойдем, да расскажи мне, кто ты и как сюда попала, — сказала старушка.
Герда стала рассказывать ей обо всем, а старушка покачивала головой и повторяла: «Гм! Гм!» Когда девочка кончила, она спросила старушку, не видала ли она Кая. Та ответила, что он еще не проходил тут, но, верно, пройдет, так что горевать пока не о чем, пусть Герда лучше отведает вишен да полюбуется цветами, что растут в саду: они красивее, чем в любой книжке с картинками, и все умеют рассказывать сказки. Тут старушка взяла Герду за руку, увела к себе в домик и заперла дверь на ключ.

Окна были высоко от пола и все из разноцветных — красных, синих и желтых — стеклышек; от этого и сама комната была освещена каким-то удивительным радужным светом. На столе стояла корзинка с чудесными вишнями, и Герда могла есть их сколько угодно. А пока она ела, старушка расчесывала ей волосы золотым гребешком. Волосы вились кудрями и золотым сиянием окружали милое, приветливое, круглое, словно роза, личико девочки.

— Давно мне хотелось иметь такую миленькую девочку! — сказала старушка. — Вот увидишь, как ладно мы с тобой заживем!

И она продолжала расчесывать кудри девочки и чем дольше чесала, тем больше забывала Герда своего названого братца Кая — старушка умела колдовать. Только она была не злою колдуньей и колдовала лишь изредка, для своего удовольствия; теперь же ей очень захотелось оставить у себя Герду. И вот она пошла в сад, дотронулась клюкой до всех розовых кустов, и те как стояли в полном цвету, так все и ушли глубоко-глубоко в землю, и следа от них не осталось. Старушка боялась, что Герда при виде этих роз вспомнит о своих, а там и о Кае да и убежит от нее.

Потом старушка повела Герду в цветник. Ах, какой аромат тут был, какая красота: самые разные цветы, и на каждое время года! Во всем свете не нашлось бы книжки с картинками пестрее, красивее этого цветника. Герда прыгала от радости и играла среди цветов, пока солнце не село за высокими вишневыми деревьями. Тогда ее уложили в чудесную постель с красными шелковыми перинками, набитыми голубыми фиалками. Девочка заснула, и ей снились сны, какие видит разве королева в день своей свадьбы.

На другой день Герде опять позволили играть в чудесном цветнике на солнце. Так прошло много дней. Герда знала теперь каждый цветок в саду, но как ни много их было, ей все же казалось, что какого-то недостает, только какого? И вот раз она сидела и рассматривала соломенную шляпу старушки, расписанную цветами, и самым красивым из них была роза — старушка забыла ее стереть, когда спровадила живые розы под землю. Вот что значит рассеянность!

— Как! Тут нет роз? — сказала Герда и сейчас же побежала в сад, искала их, искала, да так и не нашла.

Тогда девочка опустилась на землю и заплакала. Теплые слезы падали как раз на то место, где стоял прежде один из розовых кустов, и как только они увлажнили землю, куст мгновенно вырос из нее, такой же цветущий, как прежде.
Обвила его ручонками Герда, принялась целовать розы и вспомнила о тех чудных розах, что цвели у нее дома, а вместе с тем и о Кае.

— Как же я замешкалась! — сказала девочка. — Мне ведь надо искать Кая!.. Вы не знаете, где он? — спросила она у роз. — Правда ли, что он умер и не вернется больше?

— Он не умер! — отвечали розы. — Мы ведь были под землей, где лежат все умершие, но Кая меж ними не было.

— Спасибо вам! — сказала Герда и пошла к другим цветам, заглядывала в их чашечки и спрашивала: — Вы не знаете, где Кай?

Но каждый цветок грелся на солнышке и думал только о своей собственной сказке или истории. Много их наслушалась Герда, но ни один не сказал ни слова о Кае.

Тогда Герда пошла к одуванчику, сиявшему в блестящей зеленой траве.

— Ты, маленькое ясное солнышко! — сказала ему Герда. — Скажи, не знаешь ли ты, где мне искать моего названого братца?

Одуванчик засиял еще ярче и взглянул на девочку. Какую же песенку спел он ей? Увы! И в этой песенке ни слова не говорилось о Кае!

— Был первый весенний день, солнце грело и так приветливо светило на маленький дворик. Лучи его скользили по белой стене соседнего дома, и возле самой стены проглянул первый желтенький цветок, он сверкал на солнце, словно золотой. Во двор вышла посидеть старая бабушка. Вот пришла из гостей ее внучка, бедная служанка, и поцеловала старушку. Поцелуй девушки дороже золота — он идет прямо от сердца. Золото на ее губах, золото в сердце, золото и на небе в утренний час! Вот и все! — сказал одуванчик.

— Бедная моя бабушка! — вздохнула Герда. — Верно, она скучает обо мне и горюет, как горевала о Кае. Но я скоро вернусь и его приведу с собой. Нечего больше и расспрашивать цветы — толку от них не добьешься, они знай твердят свое! — И она побежала в конец сада.

Дверь была заперта, но Герда так долго шатала ржавый засов, что он поддался, дверь отворилась, и девочка так, босоножкой, и пустилась бежать по дороге. Раза три оглядывалась она назад, но никто не гнался за нею.

Наконец она устала, присела на камень и осмотрелась: лето уже прошло, на дворе стояла поздняя осень. Только в чудесном саду старушки, где вечно сияло солнышко и цвели цветы всех времен года, этого не было заметно.

— Господи! Как же я замешкалась! Ведь уж осень на дворе! Тут не до отдыха! — сказала Герда и опять пустилась в путь.

Ах, как ныли ее бедные усталые ножки! Как холодно, сыро было вокруг! Длинные листья на ивах совсем пожелтели, туман оседал на них крупными каплями и стекал на землю; листья так и сыпались. Один только терновник стоял весь покрытый вяжущими, терпкими ягодами. Каким серым, унылым казался весь мир!

История четвертая.

Принц и принцесса.

Пришлось Герде опять присесть отдохнуть. На снегу прямо перед ней прыгал большой ворон. Долго смотрел он на девочку, кивая ей головою, и наконец молвил:

— Кар-кар! Здррравствуй!
Выговаривать по-человечески чище он не мог, но он желал девочке добра и спросил ее, куда это она бредет по белу свету одна-одинешенька. Что такое «одна-одинешенька», Герда знала очень хорошо, сама на себе испытала. Рассказав ворону всю свою жизнь, девочка спросила, не видал ли он Кая.

Ворон задумчиво покачал головой и сказал:

— Может быть! Может быть!

— Как! Правда? — воскликнула девочка и чуть не задушила ворона — так крепко она его расцеловала.

— Потише, потише! — сказал ворон. — Думаю, это был твой Кай. Но теперь он, верно, забыл тебя со своею принцессой!

— Разве он живет у принцессы? — спросила Герда.

— А вот послушай, — сказал ворон. — Только мне ужасно трудно говорить по-вашему. Вот если бы ты понимала по-вороньи, я рассказал бы тебе обо всем куда лучше.

— Нет, этому меня не учили, — сказала Герда. — Как жалко!

— Ну ничего, — сказал ворон. — Расскажу как сумею, хоть и плохо.

И он рассказал все, что знал.

— В королевстве, где мы с тобой находимся, есть принцесса, такая умница, что и сказать нельзя! Прочла все газеты на свете и позабыла все, что в них прочла, — вот какая умница! Раз как-то сидит она на троне — а веселья-то в этом не так уж много, как люди говорят, — и напевает песенку: «Отчего бы мне не выйти замуж?» «А ведь и в самом деле!» — подумала она, и ей захотелось замуж. Но в мужья она хотела выбрать такого человека, который бы умел отвечать, когда с ним говорят, а не такого, что умел бы только важничать, — это ведь так скучно! И вот барабанным боем созывают всех придворных дам, объявляют им волю принцессы. Уж так они все обрадовались! «Вот это нам нравится! — говорят. — Мы и сами недавно об этом думали!» Все это истинная правда! — прибавил ворон. — У меня при дворе есть невеста — ручная ворона, от нее-то я и знаю все это.

На другой день все газеты вышли с каймой из сердец и с вензелями принцессы. А в газетах объявлено, что каждый молодой человек приятной наружности может явиться во дворец и побеседовать с принцессой; того же, кто будет держать себя непринужденно, как дома, и окажется всех красноречивее, принцесса изберет в мужья. Да, да! — повторил ворон. — Все это так же верно, как то, что я сижу здесь перед тобою. Народ валом повалил во дворец, пошла давка и толкотня, да все без проку ни в первый, ни во второй день. На улице все женихи говорят отлично, а стоит им перешагнуть дворцовый порог, увидеть гвардию в серебре да лакеев в золоте и войти в огромные, залитые светом залы — и их оторопь берет. Подступят к трону, где сидит принцесса, да и повторяют за ней ее же слова, а ей вовсе не это было нужно. Ну, точно на них порчу напускали, опаивали дурманом! А выйдут за ворота — опять обретут дар слова. От самых ворот до дверей тянулся длинный-длинный хвост женихов. Я сам там был и видел.

— Ну, а Кай-то, Кай? — спросила Герда. — Когда же он явился? И он пришел свататься?

— Постой! Постой! Вот мы дошли и до него! На третий день явился небольшой человечек, не в карете, не верхом, а просто пешком, и прямо во дворец. Глаза блестят, как твои, волосы длинные, вот только одет бедно.

— Это Кай! — обрадовалась Герда. — Я нашла его! — И она захлопала в ладоши.

— За спиной у него была котомка, — продолжал ворон.

— Нет, это, верно, были его санки! — сказала Герда. — Он ушел из дому с санками.

— Очень может быть! — сказал ворон. — Я не особенно вглядывался. Так вот, моя невеста рассказывала, как вошел он в дворцовые ворота и увидел гвардию в серебре, а по всей лестнице лакеев в золоте, ни капельки не смутился, только головой кивнул и сказал: «Скучненько, должно быть, стоять тут на лестнице, войду-ка я лучше в комнаты!» А все залы залиты светом. Тайные советники и их превосходительства расхаживают без сапог, золотые блюда разносят, — торжественнее некуда! Сапоги его страшно скрипят, а ему все нипочем.

— Это наверное Кай! — воскликнула Герда. — Я знаю, он был в новых сапогах. Я сама слышала, как они скрипели, когда он приходил к бабушке.

— Да, они таки скрипели порядком, — продолжал ворон. — Но он смело подошел к принцессе. Она сидела на жемчужине величиною с колесо прялки, а кругом стояли придворные дамы со своими служанками и служанками служанок и кавалеры со слугами и слугами слуг, а у тех опять прислужники. Чем ближе кто-нибудь стоял к дверям, тем выше задирал нос. На прислужника слуги слуги, стоявшего в самых дверях, нельзя было и взглянуть без дрожи — такой он был важный!

— Вот страх-то! — сказала Герда. — А Кай все-таки женился на принцессе?

— Не будь я вороном, я бы сам женился на ней, хоть я и помолвлен. Он завел с принцессой беседу и говорил не хуже, чем я по-вороньи, — так, по крайней мере, сказала мне моя ручная невеста. Держался он очень свободно и мило и заявил, что пришел не свататься, а только, послушать умные речи принцессы. Ну и вот, она ему понравилась, он ей тоже.

— Да-да, это Кай! — сказала Герда. — Он ведь такой умный! Он знал все четыре действия арифметики, да еще с дробями! Ах, проводи же меня во дворец!

— Легко сказать, — отвечал ворон, — трудно сделать. Постой, я поговорю с моей невестой, она что-нибудь придумает и посоветует нам. Ты думаешь, что тебя вот так прямо и впустят во дворец? Как же, не очень-то впускают таких девочек!

— Меня впустят! — сказала Герда. — Когда Кай услышит, что я тут, он сейчас же прибежит за мною.

— Подожди меня тут у решетки, — сказал ворон, тряхнул головой и улетел.
Вернулся он уже совсем под вечер и закаркал:

— Кар, кар! Моя невеста шлет тебе тысячу поклонов и вот этот хлебец. Она стащила его на кухне — там их много, а ты, верно, голодна!.. Ну, во дворец тебе не попасть: ты ведь босая — гвардия в серебре и лакеи в золоте ни за что не пропустят тебя. Но не плачь, ты все-таки попадешь туда. Невеста моя знает, как пройти в спальню принцессы с черного хода и где достать ключ.

И вот они вошли в сад, пошли по длинным аллеям, где один за другим падали осенние листья, и когда огни во дворце погасли, ворон провел девочку в полуотворенную дверь.

О, как билось сердечко Герды от страха и нетерпения! Точно она собиралась сделать что-то дурное, а ведь она только хотела узнать, не здесь ли ее Кай! Да, да, он, верно, здесь! Герда так живо представляла себе его умные глаза, длинные волосы, и как он улыбался ей, когда они, бывало, сидели рядышком под кустами роз. А как обрадуется он теперь, когда увидит ее, услышит, на какой длинный путь решилась она ради него, узнает, как горевали о нем все домашние! Ах, она была просто вне себя от страха и радости!

Но вот они на площадке лестницы. На шкафу горела лампа, а на полу сидела ручная ворона и осматривалась по сторонам. Герда присела и поклонилась, как учила ее бабушка.

— Мой жених рассказывал мне о вас столько хорошего, барышня! — сказала ручная ворона. — И ваша жизнь также очень трогательна! Не угодно ли вам взять лампу, а я пойду вперед. Мы пойдем прямою дорогой, тут мы никого не встретим.

— А мне кажется, за нами кто-то идет, — сказала Герда, и в ту же минуту мимо нее с легким шумом промчались какие-то тени: лошади с развевающимися гривами и тонкими ногами, охотники, дамы и кавалеры верхами.

— Это сны! — сказала ручная ворона. — Они являются сюда, чтобы мысли высоких особ унеслись на охоту. Тем лучше для нас, удобнее будет рассмотреть спящих.
Тут они вошли в первую залу, где стены были обиты розовым атласом, затканным цветами. Мимо девочки опять пронеслись сны, но так быстро, что она не успела рассмотреть всадников. Одна зала была великолепнее другой, так что было от чего прийти в замешательство. Наконец они дошли до спальни. Потолок напоминал верхушку огромной пальмы с драгоценными хрустальными листьями; с середины его спускался толстый золотой стебель, на котором висели две кровати в виде лилий. Одна была белая, в ней спала принцесса, другая — красная, и в ней Герда надеялась найти Кая. Девочка слегка отогнула один из красных лепестков и увидала темно-русый затылок. Это Кай! Она громко назвала его по имени и поднесла лампу к самому его лицу. Сны с шумом умчались прочь; принц проснулся и повернул голову… Ах, это был не Кай!

Принц походил на него только с затылка, но был так же молод и красив. Из белой лилии выглянула принцесса и спросила, что случилось. Герда заплакала и рассказала всю свою историю, упомянув и о том, что сделали для нее вороны.
— Ах ты бедняжка! — сказали принц и принцесса, похвалили ворон, объявили, что ничуть не гневаются на них — только пусть они не делают этого впредь, — и захотели даже наградить их.

— Хотите быть вольными птицами? — спросила принцесса. — Или желаете занять должность придворных ворон, на полном содержании из кухонных остатков?
Ворон с вороной поклонились и попросили должности при дворе. Они подумали о старости и сказали:

— Хорошо ведь иметь верный кусок хлеба на старости лет!
Принц встал и уступил свою постель Герде — больше он пока ничего не мог для нее сделать. А она сложила ручки и подумала: «Как добры все люди и животные!» — закрыла глаза и сладко заснула. Сны опять прилетели в спальню, но теперь они везли на маленьких саночках Кая, который кивал Герде головою. Увы, все это было лишь во сне и исчезло, как только девочка проснулась.

На другой день ее одели с ног до головы в шелк и бархат и позволили ей оставаться во дворце сколько она пожелает.

Девочка могла жить да поживать тут припеваючи, но прогостила всего несколько дней и стала просить, чтобы ей дали повозку с лошадью и пару башмаков — она опять хотела пуститься разыскивать по белу свету своего названого братца.
Ей дали и башмаки, и муфту, и чудесное платье, а когда она простилась со всеми, к воротам подъехала карета из чистого золота, с сияющими, как звезды, гербами принца и принцессы: у кучера, лакеев, форейторов — дали ей и форейторов — красовались на головах маленькие золотые короны.

Принц и принцесса сами усадили Герду в карету и пожелали ей счастливого пути.
Лесной ворон, который уже успел жениться, провожал девочку первые три мили и сидел в карете рядом с нею — он не мог ехать, сидя спиною к лошадям. Ручная ворона сидела на воротах и хлопала крыльями. Она не поехала провожать Герду, потому что страдала головными болями, с тех пор как получила должность при дворе и слишком много ела. Карета была битком набита сахарными крендельками, а ящик под сиденьем — фруктами и пряниками.

— Прощай! Прощай! — закричали принц и принцесса.

Герда заплакала, ворона — тоже. Через три мили простился с девочкой и ворон. Тяжелое было расставанье! Ворон взлетел на дерево и махал черными крыльями до тех пор, пока карета, сиявшая, как солнце, не скрылась из виду.

История пятая.

Маленькая разбойница.

Вот Герда въехала в темный лес, в котором жили разбойники; карета горела как жар, она резала разбойникам глаза, и они просто не могли этого вынести.

— Золото! Золото! — закричали они, схватив лошадей под уздцы, убили маленьких форейторов, кучера и слуг и вытащили из кареты Герду.

— Ишь какая славненькая, жирненькая! Орешками откормлена! — сказала старуха разбойница с длинной жесткой бородой и мохнатыми, нависшими бровями. — Жирненькая, что твой барашек! Ну-ка, какова на вкус будет?

И она вытащила острый сверкающий нож. Какой ужас!

— Ли! — вскрикнула она вдруг: ее укусила за ухо ее собственная дочка, которая сидела у нее за спиной и была такая необузданная и своевольная, что просто любо.

— Ах ты дрянная девчонка! — закричала мать, но убит». Герду не успела.

— Она будет играть со мной, — сказала маленькая разбойница. — Она отдаст мне свою муфту, свое хорошенькое платьице и будет спать со мной в моей постели.

И девочка опять так укусила мать, что та подпрыгнула и завертелась на месте. Разбойники захохотали.

— Ишь как пляшет со своей девчонкой!

— Хочу в карету! — закричала маленькая разбойница и настояла на своем — она была ужасно избалована и упряма.

Они уселись с Гердой в карету и помчались по пням и кочкам в чащу леса.

Маленькая разбойница была ростом с Герду, но сильнее, шире в плечах и гораздо смуглее. Глаза у нее были совсем черные, но какие-то печальные. Она обняла Герду и сказала:

— Они тебя не убьют, пока я не рассержусь на тебя. Ты, верно, принцесса?

— Нет, — отвечала девочка и рассказала, что пришлось ей испытать и как она любит Кая.

Маленькая разбойница серьезно поглядела па нее, слегка кивнула и сказала:

— Они тебя не убьют, даже если я и рассержусь на тебя, — я лучше сама убью тебя!

И она отерла слезы Герде, а потом спрятала обе руки в ее хорошенькую мягкую теплую муфточку.

Вот карета остановилась: они въехал и во двор разбойничьего замка.

Он был весь в огромных трещинах; из них вылетали вороны и вороны. Откуда-то выскочили огромные бульдоги, казалось, каждому из них нипочем проглотить человека, но они только высоко подпрыгивали и даже не лаяли — это было запрещено. Посреди огромной залы с полуразвалившимися, покрытыми копотью стенами и каменным полом пылал огонь. Дым подымался к потолку и сам должен был искать себе выход. Над огнем кипел в огромном котле суп, а на вертелах жарились зайцы и кролики.

— Ты будешь спать вместе со мной вот тут, возле моего маленького зверинца, — сказала Герде маленькая разбойница.

Девочек накормили, напоили, и они ушли в свой угол, где была постлана солома, накрытая коврами. Повыше сидело на жердях больше сотни голубей. Все они, казалось, спали, но, когда девочки подошли, слегка зашевелились.

— Веемой! — сказала маленькая разбойница, схватила одного голубя за ноги и так тряхнула его, что тот забил крыльями. — На, поцелуй его! — крикнула она и ткнула голубя Герде прямо в лицо. — А вот тут сидят лесные плутишки, — продолжала она, указывая на двух голубей, сидевших в небольшом углублении в стене, за деревянною решеткой. — Эти двое — лесные плутишки. Их надо держать взаперти, не то живо улетят! А вот и мой милый старичина бяшка! — И девочка потянула за рога привязанного к стене северного оленя в блестящем медном ошейнике. — Его тоже нужно держать на привязи, иначе удерет! Каждый вечер я щекочу его под шеей своим острым ножом — он до смерти этого боится.

— Неужели ты и спишь с ножом? — спросила ее Герда.

— Всегда! — отвечала маленькая разбойница. — Мало ли что может статься! Ну, расскажи мне еще раз о Кае и о том, как ты пустилась странствовать по белу свету.
Герда рассказала. Лесные голуби в клетке тихо ворковали; другие голуби уже спали. Маленькая разбойница обвила одною рукой шею Герды — в другой у нее был нож — и захрапела, но Герда не могла сомкнуть глаз, не зная, убьют ее или оставят в живых.

Вдруг лесные голуби проворковали:

— Курр! Курр! Мы видели Кая! Белая курица несла на спине его санки, а он сидел в санях Снежной королевы. Они летели над лесом, когда мы, птенцы, еще лежали в гнезде. Она дохнула на нас, и все умерли, кроме нас двоих. Курр! Курр!

— Что вы говорите! — воскликнула Герда. — Куда же полетела Снежная королева? Знаете?

— Наверно, в Лапландию — ведь там вечный снег и лед. Спроси у северного оленя, что стоит тут на привязи.

— Да, там вечный снег и лед. Чудо как хорошо! — сказал северный олень. — Там прыгаешь себе на воле по огромным сверкающим равнинам. Там раскинут летний шатер Снежной королевы, а постоянные ее чертоги — у Северного полюса, на острове Шпицберген.

— О Кай, мой милый Кай! — вздохнула Герда.

— Лежи смирно, — сказала маленькая разбойница. — Не то пырну тебя ножом!

Утром Герда рассказала ей, что слышала от лесных голубей. Маленькая разбойница серьезно посмотрела на Герду, кивнула головой и сказала:

— Ну, так и быть!.. А ты знаешь, где Лапландия? — спросила она затем у северного оленя.

— Кому же и знать, как не мне! — отвечал олень, и глаза его заблестели. — Там я родился и вырос, там прыгал по снежным равнинам.

— Так слушай, — сказала Герде маленькая разбойница. — Видишь, все наши ушли, дома одна мать; немного погодя она хлебнет из большой бутылки и вздремнет, тогда я кое-что сделаю для тебя.

И вот старуха хлебнула из своей бутылки и захрапела, а маленькая разбойница подошла к северному оленю и сказала:

— Еще долго можно было бы потешаться над тобой! Уж больно ты уморительный, когда тебя щекочут острым ножом. Ну, да так и быть! Я отвяжу тебя и выпущу на волю. Можешь бежать в свою Лапландию, но за это ты должен отвезти к дворцу Снежной королевы эту девочку — там ее названый брат. Ты ведь, конечно, слышал, что она рассказывала? Она говорила громко, а у тебя вечно ушки на макушке.
Северный олень так и подпрыгнул от радости. А маленькая разбойница посадила на него Герду, крепко привязала ее для верности и даже подсунула под нее мягкую подушку, чтобы ей удобнее было сидеть.

— Так и быть, — сказала она затем, — возьми назад свои меховые сапожки — ведь холодно будет! А муфту уж я оставлю себе, больно она хороша. Но мерзнуть я тебе не дам: вот огромные рукавицы моей матери, они дойдут тебе до самых локтей. Сунь в них руки! Ну вот, теперь руки у тебя, как у моей уродины матери.
Герда плакала от радости.

— Терпеть не могу, когда хнычут! — сказала маленькая разбойница. — Теперь ты должна радоваться. Вот тебе еще два хлеба и окорок, чтобы не пришлось голодать.
И то и другое было привязано к оленю.

Затем маленькая разбойница отворила дверь, заманила собак в дом, перерезала своим острым ножом веревку, которою был привязан олень, и сказала ему:

— Ну, живо! Да береги смотри девочку.

Герда протянула маленькой разбойнице обе руки в огромных рукавицах и попрощалась с нею. Северный олень пустился во всю прыть через пни и кочки по лесу, по болотам и степям. Выли волки, каркали вороны.
Уф! Уф! — послышалось вдруг с неба, и оно словно зачихало огнем.

— Вот мое родное северное сияние! — сказал олень. — Гляди, как горит. И он побежал дальше, не останавливаясь ни днем, ни ночью. Хлебы были съедены, ветчина тоже, и вот они очутились в Лапландии.

История шестая.

Лапландка и финка.

Олень остановился у жалкой лачуги. Крыша спускалась до самой земли, а дверь была такая низенькая, что людям приходилось проползать в нее на четвереньках.
Дома была одна старуха лапландка, жарившая при свете жировой лампы рыбу. Северный олень рассказал лапландке всю историю Герды, но сначала рассказал свою собственную — она казалась ему гораздо важнее.

Герда же так окоченела от холода, что и говорить не могла.

— Ах вы бедняги! — сказала лапландка. — Долгий же вам еще предстоит путь! Придется сделать сто с лишним миль, пока доберетесь до Финляндии, где Снежная королева живет на даче и каждый вечер зажигает голубые бенгальские огни. Я напишу несколько слов на сушеной треске — бумаги у меня нет, — и вы снесете послание финке, которая живет в тех местах и лучше моего сумеет научить вас, что надо делать.

Когда Герда согрелась, поела и попила, лапландка написала несколько слов на сушеной треске, велела Герде хорошенько беречь ее, потом привязала девочку к спине оленя, и тот снова помчался.

Уф! Уф! — послышалось опять с неба, и оно стало выбрасывать столбы чудесного голубого пламени. Так добежал олень с Гердой и до Финляндии и постучался в дымовую трубу финки — у нее и дверей-то не было.

Ну и жара стояла в ее жилье! Сама финка, низенькая толстая женщина, ходила полуголая. Живо стащила она с Герды платье, рукавицы и сапоги, иначе девочке было бы жарко, положила оленю на голову кусок льда и затем принялась читать то, что было написано на сушеной треске.

Она прочла все от слова до слова три раза, пока не заучила наизусть, а потом сунула треску в котел — рыба ведь годилась в пищу, а у финки ничего даром не пропадало.

Тут олень рассказал сначала свою историю, а потом историю Герды. Финка мигала своими умными глазами, но не говорила ни слова.

— Ты такая мудрая женщина… — сказал олень. — Не изготовишь ли ты для девочки такое питье, которое бы дало ей силу двенадцати богатырей? Тогда бы она одолела

Снежную королеву!

— Силу двенадцати богатырей! — сказала финка. — Да много ли в том проку!

С этими словами она взяла с полки большой кожаный свиток и развернула его: он был весь исписан какими-то удивительными письменами.

Финка принялась читать их и читала до того, что пот градом покатился с ее лба.
Олень опять принялся просить за Герду, а сама Герда смотрела на финку такими умоляющими, полными слез глазами, что та опять заморгала, отвела оленя в сторону и, меняя ему на голове лед, шепнула:

— Кай в самом деле у Снежной королевы, но он вполне доволен и думает, что лучше ему нигде и быть не может. Причиной же всему осколки зеркала, что сидят у него в сердце и в глазу. Их надо удалить, иначе Снежная королева сохранит над ним свою власть.

— А не можешь ли ты дать Герде что-нибудь такое, что сделает ее сильнее всех?

— Сильнее, чем она есть, я не могу ее сделать. Не видишь разве, как велика ее сила? Не видишь, что ей служат и люди и звери? Ведь она босая обошла полсвета! Не у нас занимать ей силу, ее сила в ее сердце, в том, что она невинный милый ребенок. Если она сама не сможет проникнуть в чертоги Снежной королевы и извлечь из сердца Кая осколок, то мы и подавно ей не поможем! В двух милях отсюда начинается сад Снежной королевы. Отнеси туда девочку, спусти у большого куста, обсыпанного красными ягодами, и, не мешкая, возвращайся обратно.
С этими словами финка посадила Герду на спину оленя, и тот бросился бежать со всех ног.

— Ай, я без теплых сапог! Ай, я без рукавиц! — закричала Герда, очутившись на морозе.

Но олень не смел остановиться, пока не добежал до куста с красными ягодами. Тут он спустил девочку, поцеловал ее в губы, и по щекам его покатились, крупные блестящие слезы. Затем он стрелой пустился назад.

Бедная девочка осталась одна на трескучем морозе, без башмаков, без рукавиц.
Она побежала вперед что было мочи. Навстречу ей несся целый полк снежных хлопьев, но они не падали с неба — небо было совсем ясное, и в нем полыхало северное сияние, — нет, они бежали по земле прямо на Герду и становились все крупнее и крупнее.

Герда вспомнила большие красивые хлопья под увеличительным стеклом, но эти были куда больше, страшнее и все живые.

Это были передовые дозорные войска Снежной королевы.

Одни напоминали собой больших безобразных ежей, другие — стоглавых змей, третьи — толстых медвежат с взъерошенной шерстью. Но все они одинаково сверкали белизной, все были живыми снежными хлопьями.

Однако Герда смело шла все вперед и вперед и наконец добралась до чертогов Снежной королевы.

Посмотрим же, что было в это время с Каем. Он и не думал о Герде, а уж меньше всего о том, что она так близко от него.

История седьмая.

Что случилось в чертогах Снежной королевы
и что случилось потом.

Стенами чертогам были вьюги, окнами и дверями буйные ветры. Сто с лишним зал тянулись здесь одна за другой так, как наметала их вьюга. Все они освещались северным сиянием, и самая большая простиралась на много-много миль. Как холодно, как пустынно было в этих белых, ярко сверкающих чертогах! Веселье никогда и не заглядывало сюда. Никогда не устраивались здесь медвежьи балы с танцами под музыку бури, на которых могли бы отличиться грацией и умением ходить на задних лапах белые медведи; никогда не составлялись партии в карты с ссорами и дракою, не сходились на беседу за чашкой кофе беленькие кумушкилисички.

Холодно, пустынно, грандиозно! Северное сияние вспыхивало и горело так правильно, что можно было точно рассчитать, в какую минуту свет усилится, в какую померкнет. Посреди самой большой пустынной снежной залы находилось замерзшее озеро. Лед треснул на нем на тысячи кусков, таких одинаковых и правильных, что это казалось каким-то фокусом. Посреди озера сидела Снежная королева, когда бывала дома, говоря, что сидит на зеркале разума; по ее мнению, это было единственное и лучшее зеркало на свете.

Кай совсем посинел, почти почернел от холода, но не замечал этого — поцелуи Снежной королевы сделали его нечувствительным к холоду, да и самое сердце его было все равно что кусок льда. Кай возился с плоскими остроконечными льдинами, укладывая их на всевозможные лады. Есть ведь такая игра-складывание фигур из деревянных дощечек, — которая называется китайской головоломкой. Вот и Кай тоже складывал разные затейливые фигуры, только из льдин, и это называлось ледяной игрой разума. В его глазах эти фигуры были чудом искусства, а складывание их — занятием первостепенной важности. Это происходило оттого, что в глазу у него сидел осколок волшебного зеркала. Складывал он и такие фигуры, из которых получались целые слова, но никак не мог сложить того, что ему особенно хотелось, — слово «вечность». Снежная королева сказала ему: «Если ты сложишь это слово, ты будешь сам себе господин, и я подарю тебе весь свет и пару новых коньков». Но он никак не мог его сложить.

— Теперь я полечу в теплые края, — сказала Снежная королева. — Загляну в черные котлы.

Так она называла кратеры огнедышащих гор — Этны и Везувия.

— Побелю их немножко. Это хорошо для лимонов и винограда.

Она улетела, а Кай остался один в необозримой пустынной зале, смотрел на льдины и все думал, думал, так что в голове у него трещало. Он сидел на месте, такой бледный, неподвижный, словно нежилой. Можно было подумать, что он совсем замерз.

В это-то время в огромные ворота, которыми были буйные ветры, входила Герда. И перед нею ветры улеглись, точно заснули. Она вошла в огромную пустынную ледяную залу и увидела Кая. Она тотчас узнала его, бросилась ему на шею, крепко обняла его и воскликнула:

— Кай, милый мой Кай! Наконец-то я нашла тебя!

Но он сидел все такой же неподвижный и холодный. И тогда Герда заплакала; горячие слезы ее упали ему на грудь, проникли в сердце, растопили ледяную кору, растопили осколок. Кай взглянул на Герду и вдруг залился слезами и плакал так сильно, что осколок вытек из глаза вместе со слезами. Тогда он узнал Герду и обрадовался:

— Герда! Милая Герда!.. Где же это ты была так долго? Где был я сам?

— И он оглянулся вокруг. — Как здесь холодно, пустынно!

И он крепко прижался к Герде. А она смеялась и плакала от радости. И это было так чудесно, что даже льдины пустились в пляс, а когда устали, улеглись и составили то самое слово, которое задала сложить Каю Снежная королева. Сложив его, он мог сделаться сам себе господином да еще получить от нее в дар весь свет и пару новых коньков.

Герда поцеловала Кая в обе щеки, и они опять зарделись, как розы; поцеловала его в глаза, и они заблестели; поцеловала его руки и ноги, и он опять стал бодрым и здоровым.

Снежная королева могла вернуться когда угодно — его отпускная лежала тут, написанная блестящими ледяными буквами.

Кай с Гердой рука об руку вышли из ледяных чертогов. Они шли и говорили о бабушке, о розах, что цвели в их садике, и перед ними стихали буйные ветры, проглядывало солнце. А когда дошли до куста с красными ягодами, там уже ждал их северный олень.

Кай и Герда отправились сначала к финке, отогрелись у нее и узнали дорогу домой, а потом — к лапландке. Та сшила им новое платье, починила свои сани и поехала их провожать.

Олень тоже провожал юных путников вплоть до самой границы Лапландии, где уже пробивалась первая зелень. Тут Кай и Герда простились с ним и с лапландкой.
Вот перед ними и лес. Запели первые птицы, деревья покрылись зелеными почками. Из леса навстречу путникам выехала верхом на великолепной лошади молодая девушка в ярко-красной шапочке с пистолетами за поясом.

Герда сразу узнала и лошадь — она была когда-то впряжена в золотую карету — и девушку. Это была маленькая разбойница.

Она тоже узнала Герду. Вот была радость!

— Ишь ты, бродяга! — сказала она Каю. — Хотелось бы мне знать, стоишь ли ты того, чтобы за тобой бегали на край света?

Но Герда потрепала ее по щеке и спросила о принце и принцессе.

— Они уехали в чужие края, — отвечала молодая разбойница.

— А ворон? — спросила Герда.

— Лесной ворон умер; ручная ворона осталась вдовой, ходит с черной шерстинкой на ножке и сетует на судьбу. Но все это пустяки, а ты вот расскажи-ка лучше, что с тобой было и как ты нашла его.

Герда и Кай рассказали ей обо всем.

— Ну, вот и сказке конец! — сказала молодая разбойница, пожала им руки и обещала навестить их, если когда-нибудь заедет к ним в город.

Затем она отправилась своей дорогой, а Кай и Герда — своей.

Они шли, и на их пути расцветали весенние цветы, зеленела трава. Вот раздался колокольный звон, и они узнали колокольни своего родного города. Они поднялись по знакомой лестнице и вошли в комнату, где все было по-старому: часы говорили «тик-так», стрелки двигались по циферблату. Но, проходя в низенькую дверь, они заметили, что стали совсем взрослыми.

Цветущие розовые кусты заглядывали с крыши в открытое окошко; тут же стояли их детские стульчики. Кай с Гердой сели каждый на свой, взяли друг друга за руки, и холодное, пустынное великолепие чертогов Снежной королевы забылось, как тяжелый сон.

Так сидели они рядышком, оба уже взрослые, но дети сердцем и душою, а на дворе стояло лето, теплое благодатное лето.

• Полный текст
• Дорожный товарищ
• Снежная королева
• Побратимы
• Бронзовый кабан (быль)
• Аисты
• Лён
• С крепостного вала
• Девочка со спичками
• Сон
• Ветер рассказывает о Вальдемаре До и его дочерях
• Истинная правда
• Колокол
• Примечания

Снежная королева

Исто­рия пер­вая, в кото­рой гово­рится о зер­кале и его осколках

Ну, нач­нем! Когда мы добе­ремся до конца нашей исто­рии, будем знать больше, чем теперь.

Так вот, жил-был тролль, злой-пре­злой — это был сам дья­вол. Как-то раз у него было пре­крас­ное настро­е­ние: он сма­сте­рил зер­кало, обла­дав­шее уди­ви­тель­ным свой­ством. Все доб­рое и пре­крас­ное, отра­жа­ясь в нем, почти исче­зало, но все ничтож­ное и отвра­ти­тель­ное осо­бенно бро­са­лось в глаза и ста­но­ви­лось еще без­об­раз­нее. Чудес­ные пей­зажи каза­лись в этом зер­кале варе­ным шпи­на­том, а луч­шие из людей — уро­дами; чуди­лось, будто они стоят вверх ногами, без живо­тов, а лица их так иска­жа­лись, что их нельзя было узнать.

Если у кого-нибудь на лице была одна-един­ствен­ная вес­нушка, этот чело­век мог быть уве­рен, что в зер­кале она рас­плы­вется во весь нос или рот. Дья­вола все это ужасно забав­ляло. Когда чело­веку в голову при­хо­дила доб­рая бла­го­че­сти­вая мысль, зер­кало тот­час стро­ило рожу, а тролль хохо­тал, раду­ясь своей забав­ной выдумке. Все уче­ники тролля — а у него была своя школа — рас­ска­зы­вали, что свер­ши­лось чудо.

— Только теперь, — гово­рили они, — можно видеть мир и людей такими, какие они на самом деле.

Они повсюду носи­лись с зер­ка­лом, и в конце кон­цов не оста­лось ни одной страны и ни одного чело­века, кото­рые бы не отра­зи­лись в нем в иска­жен­ном виде. И вот они захо­тели добраться до неба, чтобы посме­яться над анге­лами и над Гос­по­дом Богом. Чем выше под­ни­ма­лись они, тем больше гри­мас­ни­чало и крив­ля­лось зер­кало; им трудно было удер­жать его: они летели все выше и выше, все ближе к Богу и анге­лам; но вдруг зер­кало так пере­ко­си­лось и задро­жало, что вырва­лось у них из рук и поле­тело на землю, там оно раз­би­лось вдре­безги. Мил­ли­оны, бил­ли­оны, несмет­ное мно­же­ство оскол­ков наде­лали гораздо больше вреда, чем само зер­кало. Неко­то­рые из них, вели­чи­ной с пес­чинку, раз­ле­те­лись по белу свету и, слу­ча­лось, попа­дали людям в глаза; они оста­ва­лись там, а люди с той поры видели все шиво­рот-навы­во­рот или заме­чали во всем только дур­ные сто­роны: дело в том, что каж­дый кро­шеч­ный оско­лок обла­дал той же силой, что и зер­кало. Неко­то­рым людям осколки попали прямо в сердце, — это было ужас­нее всего — сердце пре­вра­ща­лось в кусок льда. Попа­да­лись и такие боль­шие осколки, что их можно было вста­вить в окон­ную раму, но сквозь эти окна не сто­ило смот­реть на своих дру­зей. Иные осколки были встав­лены в очки, но сто­ило людям надеть их, чтобы хоро­шенько все рас­смот­реть и выне­сти спра­вед­ли­вое суж­де­ние, как при­клю­ча­лась беда. А злой тролль хохо­тал до колик в животе, словно его щеко­тали. И много оскол­ков зер­кала все еще летало по свету. Послу­шаем же, что было дальше!

Исто­рия вто­рая. Маль­чик и девочка

В боль­шом городе, где столько людей и домов, что не всем уда­ется раз­бить малень­кий садик и где поэтому очень мно­гим при­хо­дится доволь­ство­ваться ком­нат­ными цве­тами, жили двое бед­ных детей, у кото­рых садик был чуть побольше цве­точ­ного горшка. Они не были бра­том и сест­рой, но любили друг друга, словно род­ные. Роди­тели их жили по сосед­ству, под самой кры­шей — в ман­сар­дах двух смеж­ных домов. Кровли домов почти сопри­ка­са­лись, а под высту­пами про­хо­дил водо­сточ­ный желоб, — вот как раз туда и выхо­дили окошки обеих ком­на­ту­шек. Сто­ило только пере­шаг­нуть жело­бок, и можно было сразу попасть через окошко к соседям.

У роди­те­лей под окнами было по боль­шому дере­вян­ному ящику; в них они раз­во­дили зелень и коре­нья, а еще в каж­дом ящике росло по неболь­шому кусту роз, кусты эти чудесно раз­рас­та­лись. Вот и доду­ма­лись роди­тели поста­вить ящики попе­рек желобка; они тяну­лись от одного окна к дру­гому, словно две цве­точ­ные грядки. Усики гороха сви­сали с ящи­ков зеле­ными гир­лян­дами; на розо­вых кустах появ­ля­лись все новые побеги: они обрам­ляли окна и пере­пле­та­лись — все это было похоже на три­ум­фаль­ную арку из листьев и цветов.

Ящики были очень высоки, и дети хорошо знали, что зале­зать на них нельзя, поэтому роди­тели часто поз­во­ляли им ходить друг к другу в гости по желобу и сидеть на ска­ме­ечке под розами. Как весело они там играли!

Но зимой дети были лишены этого удо­воль­ствия. Окна часто совсем замер­зали, но малыши нагре­вали на печке мед­ные монетки и при­кла­ды­вали их к замерз­шим стек­лам, — лед быстро отта­и­вал, и полу­ча­лось чудес­ное окошко, такое круг­лое, круг­лое — в нем пока­зы­вался весе­лый, лас­ко­вый гла­зок, это маль­чик и девочка смот­рели из своих окон. Его звали Кай, а ее — Герда. Летом они могли одним прыж­ком очу­титься друг у друга, а зимой при­хо­ди­лось сна­чала спу­ститься на много сту­пе­нек вниз, а потом под­няться на столько же сту­пе­нек вверх! А на дворе буше­вала метель.

— Это роятся белые пчелки, — ска­зала ста­рая бабушка.

— А у них есть коро­лева? — спро­сил маль­чик, потому что он знал, что у насто­я­щих пчел она есть.

— Есть, — отве­тила бабушка. — Коро­лева летает там, где снеж­ный рой всего гуще; она больше всех сне­жи­нок и нико­гда не лежит подолгу на земле, а снова уле­тает с чер­ной тучей. Ино­гда в пол­ночь она летает по ули­цам города и загля­ды­вает в окна, — тогда они покры­ва­ются чудес­ными ледя­ными узо­рами, словно цветами.

— Мы видели, видели, — ска­зали дети и пове­рили, что все это сущая правда.

— А может Снеж­ная коро­лева придти к нам? — спро­сила девочка.

— Пусть только попро­бует! — ска­зал маль­чик. — Я посажу ее на рас­ка­лен­ную печку, и она растает.

Но бабушка погла­дила его по голове и завела раз­го­вор о другом.

Вече­ром, когда Кай вер­нулся домой и уже почти раз­делся, соби­ра­ясь лечь в постель, он забрался на ска­ме­ечку у окна и загля­нул в круг­лое отвер­стие в том месте, где оттаял лед. За окном пор­хали сне­жинки; одна из них, самая боль­шая, опу­сти­лась на край цве­точ­ного ящика. Сне­жинка росла, росла, пока, нако­нец, не пре­вра­ти­лась в высо­кую жен­щину, заку­тан­ную в тон­чай­шее белое покры­вало; каза­лось, оно было соткано из мил­ли­о­нов снеж­ных звез­до­чек. Жен­щина эта, такая пре­крас­ная и вели­че­ствен­ная, была вся изо льда, из осле­пи­тель­ного, свер­ка­ю­щего льда, — и все же живая; глаза ее сияли, как две ясные звезды, но в них не было ни тепла, ни покоя. Она скло­ни­лась к окну, кив­нула маль­чику и пома­нила его рукой. Маль­чик испу­гался и спрыг­нул со ска­ме­ечки, а мимо окна про­мельк­нуло что-то, похо­жее на огром­ную птицу.

На дру­гой день был слав­ный мороз, но потом нача­лась отте­пель, а там при­шла весна. Све­тило солнце, про­гля­ды­вала пер­вая зелень, ласточки вили гнезда под кры­шей, окна были рас­пах­нуты настежь, и дети снова сидели в своем кро­шеч­ном садике у водо­сточ­ного желоба высоко над землей.

Розы в то лето цвели осо­бенно пышно; девочка выучила пса­лом, в кото­ром гово­ри­лось о розах, и, напе­вая его, она думала о своих розах. Этот пса­лом она спела маль­чику, и он стал ей подпевать:

Розы в доли­нах цве­тут… Красота!
Скоро узрим мы мла­денца Христа.

Взяв­шись за руки, дети пели, цело­вали розы, смот­рели на ясные сол­неч­ные блики и раз­го­ва­ри­вали с ними, — в этом сия­нии им чудился сам мла­де­нец Хри­стос. Как пре­красны были эти лет­ние дни, как хорошо было сидеть рядом под кустами бла­го­уха­ю­щих роз, — каза­лось, они нико­гда не пере­ста­нут цвести.

Кай и Герда сидели и рас­смат­ри­вали книжку с кар­тин­ками, — раз­ных зве­рей и птиц. И вдруг— как раз на башен­ных часах про­било пять — Кай вскрикнул:

— Меня коль­нуло прямо в сердце! А теперь что-то попало в глаз! Девочка обвила ручон­ками его шею. Кай мигал гла­зами; нет, ничего не было видно.

— Навер­ное, выско­чило, — ска­зал он; но в том-то и дело, что не выско­чило. Это был как раз кро­шеч­ный оско­лок дья­воль­ского зер­кала; ведь мы, конечно, пом­ним об этом ужас­ном стекле, отра­жа­ясь в кото­ром все вели­кое и доб­рое каза­лось ничтож­ным и гад­ким, а злое и дур­ное высту­пало еще резче, и каж­дый недо­ста­ток сразу бро­сался в глаза. Кро­шеч­ный оско­лок попал Каю прямо в сердце. Теперь оно должно было’ пре­вра­титься в кусок льда. Боль про­шла, но оско­лок остался.

— Что ты хны­чешь? — спро­сил Кай. — Какая ты сей­час некра­си­вая! Ведь мне совсем не больно!… Фу! — закри­чал он вдруг. — Эту розу точит червь! Посмотри, а та совсем кри­вая! Какие гад­кие розы! Ничуть не лучше ящи­ков, в кото­рых они торчат!

И вдруг он толк­нул ногой ящик и сорвал обе розы.

— Кай! Что ты дела­ешь? — закри­чала девочка.

Уви­дев, как она испу­га­лась, Кай сло­мал еще одну ветку и убе­жал от милой малень­кой Герды в свое окно.

При­но­сила ли ему после того девочка книжку с кар­тин­ками, он гово­рил, что эти кар­тинки хороши только для мла­ден­цев; вся­кий раз, когда бабушка что-нибудь рас­ска­зы­вала, он пере­би­вал ее и при­ди­рался к сло­вам; а ино­гда на него такое нахо­дило, что он пере­драз­ни­вал ее походку, наде­вал очки и под­ра­жал ее голосу. Полу­ча­лось очень похоже, и люди пока­ты­ва­лись со смеху. Вскоре маль­чик научился пере­драз­ни­вать всех сосе­дей. Он так ловко выстав­лял на показ все их стран­но­сти и недо­статки, что люди только диву давались:

— Что за голова у этого мальчугана!

А при­чи­ной всему был оско­лок зер­кала, что попал ему в глаз, а потом и в сердце. Потому-то он пере­драз­ни­вал даже малень­кую Герду, кото­рая любила его всей душой.

И играл теперь Кай совсем по-дру­гому — черес­чур замыс­ло­вато. Как-то раз зимой, когда шел снег, он при­шел с боль­шим уве­ли­чи­тель­ным стек­лом и под­ста­вил под пада­ю­щий снег полу сво­его синего пальто.

— Посмотри в стекло, Герда! — ска­зал он. Каж­дая сне­жинка уве­ли­чи­лась под стек­лом во много раз и похо­дила на рос­кош­ный цве­ток или на деся­ти­ко­неч­ную звезду. Это было очень красиво.

— Посмотри, как искусно сде­лано! — ска­зал Кай. — Это куда инте­рес­нее, чем насто­я­щие цветы. И какая точ­ность! Ни одной кри­вой линии. Ах, если бы только они не таяли!

Немного погодя Кай при­шел в боль­ших рука­ви­цах, с сан­ками за спи­ной и крик­нул Герде в самое ухо:

— Мне поз­во­лили пока­таться на боль­шой пло­щади с дру­гими маль­чи­ками! — и убежал.

На пло­щади ката­лось много детей. Самые храб­рые маль­чишки при­вя­зы­вали свои салазки к кре­стьян­ским саням и отъ­ез­жали довольно далеко. Весе­лье так и кипело. В самый его раз­гар на пло­щади появи­лись боль­шие белые сани; в них сидел’ чело­век, уку­тан­ный в пуши­стую, белую мехо­вую шубу, на голове у него была такая же шапка. Сани два раза объ­е­хали пло­щадь, Кай живо при­вя­зал к ним свои малень­кие салазки и пока­тил. Боль­шие сани понес­лись быст­рее и вскоре свер­нули с пло­щади в пере­улок. Тот, кто сидел в них, обер­нулся и при­вет­ливо кив­нул Каю, словно они были давно зна­комы. Каж­дый раз, когда Кай хотел отвя­зать санки, седок в белой шубе кивал ему, и маль­чик ехал дальше. Вот они выехали за город­ские ворота. Снег вдруг пова­лил густыми хло­пьями, так что маль­чик ничего не видел на шаг впе­реди себя, а сани все мча­лись и мчались.

Маль­чик попы­тался ски­нуть веревку, кото­рую он заце­пил за боль­шие сани. Это не помогло: салазки его словно при­росли к саням и все так же нес­лись вих­рем. Кай громко закри­чал, но никто его не услы­шал. Метель буше­вала, а сани все мча­лись, ныряя в сугро­бах; каза­лось, что они пере­ска­ки­вают через изго­роди и канавы. Кай дро­жал от страха, он хотел про­честь “Отче наш”, но в уме у него вер­те­лась только таб­лица умножения.

Снеж­ные хло­пья все росли и росли, нако­нец, они пре­вра­ти­лись в боль­ших белых кур. Вдруг куры раз­ле­те­лись во все сто­роны, боль­шие сани оста­но­ви­лись, и чело­век, сидев­ший в них, встал. Это была высо­кая, строй­ная, осле­пи­тельно белая жен­щина — Снеж­ная коро­лева; и шуба, и шапка на ней были из снега.

— Славно про­еха­лись! — ска­зала она. — Ух, какой мороз! Ну-ка, зале­зай ко мне под мед­ве­жью шубу!

Она поса­дила маль­чика рядом с собой на боль­шие сани и заку­тала его в свою шубу; Кай словно про­ва­лился в снеж­ный сугроб.

— Тебе все еще холодно? — спро­сила она и поце­ло­вала его в лоб. У! Поце­луй ее был холод­нее льда, он про­ни­зал его насквозь и дошел до самого сердца, а оно и так уже было напо­ло­вину ледя­ным. На мгно­ве­ние Каю пока­за­лось, что он вот-вот умрет, а потом ему стало хорошо, и он уже не чув­ство­вал холода.

— Мои санки! Не забудь про мои санки! — спо­хва­тился маль­чик. Салазки при­вя­зали на спину одной из белых куриц, и она поле­тела с ними вслед за боль­шими санями. Снеж­ная коро­лева поце­ло­вала Кая еще раз, и он забыл и малень­кую Герду, и бабушку, всех-всех, кто остался дома.

— Больше я не буду цело­вать тебя, — ска­зала она. — А не то заце­лую до смерти!

Кай взгля­нул на нее, она была так хороша! Он и пред­ста­вить себе не мог более умного, более пре­лест­ного лица. Теперь она не каза­лась ему ледя­ной, как в тот раз, когда сидела за окном и кивала ему. В его гла­зах она была совер­шен­ством. Кай уже не чув­ство­вал страха и рас­ска­зал ей, что умеет счи­тать в уме и даже знает дроби, а еще знает, сколько в каж­дой стране квад­рат­ных миль и жите­лей… А Снеж­ная коро­лева только улы­ба­лась. И Каю пока­за­лось, что он, и в самом деле, знает так мало, и он устре­мил взор в бес­ко­неч­ное воз­душ­ное про­стран­ство. Снеж­ная коро­лева под­хва­тила маль­чика и взви­лась с ним на чер­ную тучу.

Буря пла­кала и сто­нала, словно рас­пе­вала ста­рин­ные песни. Кай и Снеж­ная коро­лева летели над лесами и озе­рами, над морями и сушей. Под ними про­но­си­лись со сви­стом холод­ные ветры, выли волки, свер­кал снег, а над голо­вами с кри­ком кру­жили чер­ные вороны; но высоко вверху све­тил боль­шой ясный месяц. Кай смот­рел на него всю дол­гую-дол­гую зим­нюю ночь, — днем он спал у ног Снеж­ной королевы.

Исто­рия тре­тья. Цвет­ник жен­щины, умев­шей колдовать

А что же было с малень­кой Гер­дой после того, как Кай не вер­нулся? Куда он исчез? Никто этого не знал, никто не мог ничего рас­ска­зать о нем. Маль­чики гово­рили только, что видели, как он при­вя­зал свои салазки к боль­шим вели­ко­леп­ным саням, кото­рые потом свер­нули на дру­гую улицу и умча­лись за город­ские ворота. Никто не знал, куда он девался. Много слез было про­лито: горько и долго пла­кала малень­кая Герда. Нако­нец, все решили, что Кая больше нет в живых: может быть, он уто­нул в реке, кото­рая про­те­кала непо­да­леку от города. Ох, как тяну­лись эти мрач­ные зим­ние дни! Но вот при­шла весна, заси­яло солнце.

— Кай умер, он больше не вер­нется, — ска­зала малень­кая Герда.

— Я этому не верю! — воз­ра­зил сол­неч­ный свет.

— Он умер, и больше не вер­нется! — ска­зала она ласточкам.

— Не верим! — отве­тили они, и, нако­нец, сама Герда пере­стала этому верить.

— Надену-ка я свои новые крас­ные баш­мачки, — ска­зала она как-то утром. — Кай еще ни разу не видел их. А потом спу­щусь к реке и спрошу о нем.

Было еще очень рано. Девочка поце­ло­вала спя­щую бабушку, надела крас­ные баш­мачки, одна-оди­не­шенька вышла за ворота и спу­сти­лась к реке:

— Правда, что ты взяла моего малень­кого дружка? Я подарю тебе свои крас­ные баш­мачки, если ты мне его вернешь.

И девочке почу­ди­лось, будто волны как-то странно кивают ей; тогда она сняла свои крас­ные баш­мачки — самое доро­гое, что у нее было — бро­сила их в реку; но она не могла забро­сить их далеко, и волны тут же вынесли баш­мачки обратно на берег — видно, река не захо­тела взять ее сокро­вище, раз у нее не было малень­кого Кая. Но Герда поду­мала, что слиш­ком близко бро­сила баш­мачки, вот она и вско­чила в лодку, лежав­шую на пес­ча­ной отмели, подо­шла к самому краю кормы и бро­сила баш­мачки в воду. Лодка не была при­вя­зана и от рез­кого толчка соскольз­нула в воду. Герда заме­тила это и решила поско­рее выбраться на берег, но пока она про­би­ра­лась обратно на нос, лодка отплыла на сажень от берега и понес­лась по тече­нию. Герда очень испу­га­лась и запла­кала, но никто, кроме воро­бьев, не слы­шал ее; а воро­бьи не могли пере­не­сти ее на сушу, но они летели вдоль берега и щебе­тали, словно хотели уте­шить ее:

— Мы тут! Мы тут!

Поток уно­сил лодку все дальше, Герда сидела совсем тихо в одних чул­ках — крас­ные баш­мачки плыли за лод­кой, но они не могли ее догнать: лодка плыла гораздо быстрее.

Берега реки были очень кра­сивы: повсюду росли веко­вые дере­вья, пест­рели чудес­ные цветы, на скло­нах пас­лись овцы и коровы, но нигде не было видно людей.

“Может быть, река несет меня прямо к Каю?” — поду­мала Герда. Она пове­се­лела, встала на ноги и долго-долго любо­ва­лась живо­пис­ными зеле­ными бере­гами; лодка под­плыла к боль­шому виш­не­вому саду, в кото­ром при­ютился малень­кий домик с чудес­ными крас­ными и синими окнами и с соло­мен­ной кры­шей. Перед доми­ком сто­яли два дере­вян­ных сол­дата и отда­вали ружьями честь всем, кто про­плы­вал мимо. Герда поду­мала, что они живые, и оклик­нула их, но сол­даты, конечно, не отве­тили ей; лодка под­плыла еще ближе, — она почти вплот­ную подо­шла к берегу.

Девочка закри­чала еще громче, и тогда из домика, опи­ра­ясь на клюку, вышла дрях­лая-предрях­лая ста­рушка в широ­ко­по­лой соло­мен­ной шляпе, рас­пи­сан­ной чудес­ными цветами.

— Ах ты, бед­няжка! — ска­зала, ста­рушка. — Как это ты попала на такую боль­шую, быст­рую реку, да еще заплыла так далеко?

Тут ста­рушка вошла в воду, под­це­пила своей клю­кой лодку, под­тя­нула ее к берегу и выса­дила Герду.

Девочка была рада-раде­шенька, что нако­нец выбра­лась на берег, хоть и немного поба­и­ва­лась незна­ко­мой старухи.

— Ну, пой­дем; рас­скажи мне, кто ты и как сюда попала, — ска­зала старушка.

Герда стала рас­ска­зы­вать обо всем, что с ней при­клю­чи­лось, а ста­рушка качала голо­вой и гово­рила: “Гм! Гм!” Но вот Герда кон­чила и спро­сила ее, не видела ли она малень­кого Кая. Ста­рушка отве­тила, что здесь он еще не про­хо­дил, но, навер­ное, скоро при­дет сюда, так что девочке нечего горе­вать — пусть отве­дает ее вишен да посмот­рит на цветы, что рас­тут в саду; цветы эти кра­си­вее любых кни­жек с кар­тин­ками, и каж­дый цве­ток рас­ска­зы­вает свою сказку. Тут ста­рушка взяла Герду за руку, увела ее к себе в домик и заперла дверь на ключ.

Окна в домике были высоко от полу и все из раз­ных сте­кол: крас­ных, синих и жел­тых, — поэтому и вся ком­ната была осве­щена каким-то уди­ви­тель­ным радуж­ным све­том. На столе сто­яли чудес­ные вишни, и ста­рушка поз­во­лила Герде есть, сколько душе угодно. А пока девочка ела, ста­рушка рас­че­сы­вала ей волосы золо­тым гре­беш­ком, они бле­стели, словно золо­тые, и так чудесно вились вокруг ее неж­ного личика, круг­лень­кого и румя­ного, словно роза.

— Давно мне хоте­лось иметь такую милень­кую девочку! — ска­зала ста­рушка. — Вот уви­дишь, как славно мы с тобой заживем!

И чем дольше рас­че­сы­вала она Герде волосы, тем быст­рее Герда забы­вала сво­его назван­ного братца Кая: ведь эта ста­рушка умела кол­до­вать Но она не была злой вол­шеб­ни­цей и кол­до­вала только изредка, для сво­его удо­воль­ствия; а сей­час ей очень хоте­лось, чтобы малень­кая Герда оста­лась у нее. И вот она пошла в сад, пома­хала своей клю­кой над каж­дым розо­вым кустом, и те, как сто­яли в цвету, так все и ушли глу­боко в землю — и следа от них не оста­лось. Ста­рушка боя­лась, что Герда, уви­дев розы, вспом­нит свои соб­ствен­ные, а там и Кая, и убежит.

Сде­лав свое дело, ста­рушка повела Герду в цвет­ник. Ах, как там было кра­сиво, как бла­го­ухали цветы! Все цветы, какие только есть на свете, всех вре­мен года пышно цвели в этом саду; ника­кая книжка с кар­тин­ками не могла быть пест­рей и пре­крас­нее этого цвет­ника. Герда пры­гала от радо­сти и играла среди цве­тов, пока солнце не скры­лось за высо­кими виш­не­выми дере­вьями. Потом ее уло­жили в чудес­ную постельку с крас­ными шел­ко­выми перин­ками, а перинки те были набиты голу­быми фиал­ками; девочка уснула, и ей сни­лись такие чудес­ные сны, какие видит разве только коро­лева в день своей свадьбы.

На дру­гой день Герде опять поз­во­лили играть на сол­нышке в чудес­ном цвет­нике. Так про­шло много дней. Герда знала теперь каж­дый цве­ток, но хоть их и было так много, ей все же каза­лось, что какого-то цветка недо­стает; только вот какого? Как-то раз она сидела и рас­смат­ри­вала соло­мен­ную шляпу ста­рушки, рас­пи­сан­ную цве­тами, и среди них пре­крас­нее всех была роза. Ста­рушка забыла сте­реть ее со шляпы, когда закол­до­вала живые розы и спря­тала их под землю. Вот до чего дово­дит рассеянность!

— Как! Тут нет роз? — вос­клик­нула Герда и побе­жала искать их на клум­бах. Искала, искала, да так и не нашла.

Тогда девочка опу­сти­лась на землю и запла­кала. Но ее горя­чие слезы упали как раз на то место, где был спря­тан розо­вый куст, и как только они смо­чили землю, он мгно­венно появился на клумбе такой же цве­ту­щий, как прежде. Герда обвила его ручон­ками и стала цело­вать розы; тут она вспом­нила о тех чуд­ных розах, что цвели дома, а потом и о Кае.

— Как же я замеш­ка­лась! — ска­зала девочка. — Ведь мне нужно искать Кая! Вы не зна­ете, где он? — спро­сила она у роз. — Вы верите, что его нет в живых?

— Нет, он не умер! — отве­тили розы. — Мы же побы­вали под зем­лей, где лежат все умер­шие, но Кая меж ними нет.

— Спа­сибо вам! — ска­зала Герда и пошла к дру­гим цве­там. Она загля­ды­вала в их чашечки и спрашивала:

— Не зна­ете ли вы, где Кай?

Но каж­дый цве­ток грелся на сол­нышке и гре­зил только своей соб­ствен­ной сказ­кой или исто­рией; много их выслу­шала Герда, но никто из цве­тов ни слова не ска­зал о Кае.

Что же рас­ска­зала ей огнен­ная лилия?

— Слы­шишь, как бьет бара­бан? “Бум!”, “Бум!”. Звуки очень одно­об­раз­ные, всего лишь два тона: “Бум!”, “Бум!”. Слу­шай зауныв­ное пение жен­щин! Слу­шай крики жре­цов… В длин­ном алом оде­я­нии стоит на костре вдова индийца. Языки пла­мени охва­ты­вают ее и тело умер­шего мужа, но жен­щина думает о живом чело­веке, что стоит тут же, — о том, чьи глаза горят ярче пла­мени, чьи взоры обжи­гают сердце горя­чее огня, кото­рый вот-вот испе­пе­лит ее тело. Может ли пламя сердца погас­нуть в пла­мени костра!

— Ничего не пони­маю! — ска­зала Герда.

— Это моя сказка, — объ­яс­нила огнен­ная лилия. Что рас­ска­зал вьюнок?

— Ста­рин­ный рыцар­ский замок воз­вы­ша­ется над ска­лами. К нему ведет узкая гор­ная тро­пинка. Ста­рые крас­ные стены увиты густым плю­щом, листья его цеп­ля­ются друг за друга, плющ обви­вает бал­кон; на бал­коне стоит пре­лест­ная девушка. Она пере­гну­лась через перила и смот­рит вниз на тро­пинку: ни одна роза не может срав­ниться с ней в све­же­сти; и цве­ток яблони, сорван­ный поры­вом ветра, не тре­пе­щет так, как она. Как шеле­стит ее див­ное шел­ко­вое пла­тье! “Неужели он не придет?”

— Ты гово­ришь про Кая? — спро­сила Герда.

— Я рас­ска­зы­ваю о своих гре­зах! Это моя сказка, — отве­тил вью­нок. Что рас­ска­зал крошка-подснежник?

— Между дере­вьями на тол­стых верев­ках висит длин­ная доска — это качели. На них стоят две малень­кие девочки; пла­тьица на них белые, как снег, а на шля­пах длин­ные зеле­ные шел­ко­вые ленты, они раз­ве­ва­ются по ветру. Бра­тишка, постарше их, стоит на каче­лях, обвив веревку рукой, чтобы не упасть; в одной руке у него чашечка с водой, а в дру­гой тру­бочка, — он пус­кает мыль­ные пузыри; качели кача­ются, пузыри летают по воз­духу и пере­ли­ва­ются всеми цве­тами радуги. Послед­ний пузырь еще висит на конце тру­бочки и рас­ка­чи­ва­ется на ветру. Чер­ная собачка, лег­кая, как мыль­ный пузырь, встает на зад­ние лапы и хочет вспрыг­нуть на качели: но качели взле­тают вверх, соба­чонка падает, сер­дится и тяв­кает: дети драз­нят ее, пузыри лопа­ются… Кача­ю­ща­яся доска, раз­ле­та­ю­ща­яся по воз­духу мыль­ная пена — вот моя песенка!

— Что ж, она очень мила, но ты рас­ска­зы­ва­ешь все это таким печаль­ным голо­сом! И опять ни слова о Кае! Что рас­ска­зали гиацинты?

— Жили на свете три сестры, строй­ные, воз­душ­ные кра­са­вицы. На одной пла­тье было крас­ное, на дру­гой голу­бое, на тре­тьей — совсем белое. Взяв­шись за руки, тан­це­вали они у тихого озера при ясном лун­ном свете. То были не эльфы, а насто­я­щие живые девушки. В воз­духе раз­лился слад­кий аро­мат, а девушки исчезли в лесу. Но вот запахло еще силь­ней, еще слаще — три гроба выплыли из лес­ной чащи на озеро. В них лежали девушки; свет­лячки кру­жили в воз­духе, словно кро­шеч­ные тре­пе­щу­щие огоньки. Спят юные пля­су­ньи или умерли? Аро­мат цве­тов гово­рит, что умерли. Вечер­ний коло­кол зво­нит по усопшим!

— Вы совсем меня рас­стро­или, — ска­зала Герда. — Вы тоже так сильно пах­нете. Теперь у меня из головы не идут умер­шие девушки! Неужели Кай тоже умер! Но розы побы­вали под зем­лей, и они гово­рят, что его там нет.

— Динь-дон! — зазве­нели коло­коль­чики гиа­цин­тов. — Мы зво­нили не над Каем. Мы и не знаем его. Мы поем свою соб­ствен­ную песенку.

Герда подо­шла к лютику, сидев­шему среди бле­стя­щих зеле­ных листьев.

— Малень­кое ясное сол­нышко! — ска­зала Герда. — Скажи, не зна­ешь ли ты, где мне искать моего малень­кого дружка?

Лютик засиял еще ярче и взгля­нул на Герду. Какую же песенку спел лютик? Но и в этой песенке ни слова не было о Кае!

— Был пер­вый весен­ний день, сол­нышко при­вет­ливо све­тило на малень­кий дво­рик и при­гре­вало землю. Лучи его сколь­зили по белой стене сосед­него дома. Возле самой стены рас­пу­сти­лись пер­вые жел­тые цве­точки, словно золо­тые свер­кали они на солнце; ста­рая бабушка сидела во дворе на своем стуле;

вот вер­ну­лась из гостей домой ее внучка, бед­ная пре­лест­ная слу­жанка. Она поце­ло­вала бабушку; поце­луй ее — чистое золото, он идет прямо от сердца. Золото на устах, золото в сердце, золото на небе в утрен­ний час. Вот она, моя малень­кая исто­рия! — ска­зал лютик.

— Бед­ная моя бабушка! — вздох­нула Герда. — Она, конечно, тос­кует и стра­дает из-за меня; как она горе­вала о Кае! Но я скоро вер­нусь домой вме­сте с Каем. Неза­чем больше рас­спра­ши­вать цветы, они ничего не знают, кроме своих соб­ствен­ных песен, — все равно они мне ничего не посоветуют.

И она под­вя­зала свое пла­тьице повыше, чтобы удоб­нее было бежать. Но когда Герда хотела пере­прыг­нуть через нар­цисс, он хлест­нул ее по ноге. Девочка оста­но­ви­лась, посмот­рела на длин­ный жел­тый цве­ток и спросила:

— Может, ты что-нибудь знаешь?

И она скло­ни­лась над нар­цис­сом, ожи­дая ответа.

Что же ска­зал нарцисс?

— Я вижу себя! Я вижу себя! О, как я бла­го­ухаю! Высоко под самой кры­шей в малень­кой каморке стоит полу­оде­тая тан­цов­щица. Она то стоит на одной ножке, то на обеих, она попи­рает весь свет, — ведь она лишь обман зре­ния. Вот она льет воду из чай­ника на кусок мате­рии, кото­рый дер­жит в руках. Это ее кор­саж. Чистота — луч­шая кра­сота! Белое пла­тье висит на гвозде, вби­том в стену; оно тоже высти­рано водою из чай­ника и высу­шено на крыше. Вот девушка оде­ва­ется и повя­зы­вает на шею ярко-жел­тый пла­то­чек, а он еще резче отте­няет белизну пла­тья. Опять одна ножка в воз­духе! Смотри, как прямо она дер­жится на дру­гой, точно цве­ток на своем сте­бельке! Я вижу в ней себя! Я вижу в ней себя!

— Какое мне до всего этого дело! — ска­зала Герда. — Нечего мне об этом рассказывать!

И она побе­жала в конец сада. Калитка была заперта, но Герда так долго рас­ша­ты­вала заржа­вев­ший засов, что он под­дался, калитка рас­пах­ну­лась, и вот девочка боси­ком побе­жала по дороге. Раза три она огля­ды­ва­лась, но никто не гнался за ней. Нако­нец, она устала, при­села на боль­шой камень и огля­де­лась по сто­ро­нам: лето уже про­шло, насту­пила позд­няя осень. У ста­рушки в вол­шеб­ном саду этого не было заметно, — ведь там все время сияло солнце и цвели цветы всех вре­мен года.

— Гос­поди! Как я замеш­ка­лась!,— ска­зала Герда. — Ведь уже осень! Нет, мне нельзя отдыхать!

Она встала и пошла дальше.

Ах, как ныли ее уста­лые ножки! Как непри­вет­ливо и холодно было вокруг! Длин­ные листья на ивах совсем пожел­тели, роса сте­кала с них круп­ными кап­лями. Листья падали на землю один за дру­гим. Только на тер­нов­нике еще оста­лись ягоды, но они были такие вяжу­щие, терпкие.

Ах, до чего серым и уны­лым казался весь мир!

Чет­вер­тая исто­рия. Принц и Принцесса

Герде при­шлось опять при­сесть и отдох­нуть. На снегу прямо перед ней пры­гал боль­шой ворон; долго-долго смот­рел он на девочку, кивая голо­вой, и, нако­нец, сказал:

— Карр-карр! Добр­рый день!

Лучше ворон не умел гово­рить, но от всей души желал девочке добра и спро­сил ее, куда это она бре­дет по белу свету одна-оди­не­шенька. Слово “одна” Герда хорошо поняла, она почув­ство­вала, что это зна­чит. Вот она и рас­ска­зала ворону о своей жизни и спро­сила, не видел ли он Кая.

Ворон в раз­ду­мье пока­чал голо­вой и прокаркал:

— Очень вер­ро­ятно! Очень верроятно!

— Как? Правда? — вос­клик­нула девочка; она осы­пала ворона поце­лу­ями и так крепко обняла его, что чуть не задушила.

— Будь бла­гор­ра­зумна, будь бла­гор­ра­зумна! — ска­зал ворон. — Я думаю, что это был Кай! Но он, верно, совсем забыл тебя из-за своей принцессы!

— Разве он живет у прин­цессы? — спро­сила Герда.

— Да вот, послу­шай! — ска­зал ворон. — Только мне ужасно трудно гово­рить на чело­ве­чьем языке. Вот если бы ты пони­мала по-воро­ньи, я бы тебе куда лучше все рассказал!

— Нет, этому я не научи­лась, — вздох­нула Герда. — Но бабушка, та пони­мала, она даже знала “тай­ный” язык[1]. Вот и мне бы научиться!

— Ну, ничего, — ска­зал ворон. — Рас­скажу, как сумею, пусть хоть плохо. И он рас­ска­зал обо всем, что знал.

— В коро­лев­стве, где мы с тобой нахо­димся, живет прин­цесса — такая умница, что и ска­зать нельзя! Она про­чла все газеты, какие только есть на свете, и тут же поза­была, что в них напи­сано, — вот какая умница! Как-то недавно сидела она на троне — а люди гово­рят, что это скука смерт­ная! — и вдруг начала напе­вать вот эту песенку: “Что бы мне бы не выйти замуж! Что бы мне бы не выйти замуж!”. “А почему бы и нет!” — поду­мала она, и ей захо­те­лось выйти замуж. Но в мужья она хотела взять такого чело­века, кото­рый сумел бы отве­тить, если с ним заго­во­рят, а не такого, кото­рый только и знает, что важ­ни­чать, — ведь это так скучно. Она при­ка­зала бара­бан­щи­кам уда­рить в бара­баны и созвать всех при­двор­ных дам; а когда при­двор­ные дамы собра­лись и узнали о наме­ре­ниях прин­цессы, они очень обрадовались.

— Вот и хорошо! — гово­рили они. — Мы сами совсем недавно об этом думали…

— Верь, все, что я тебе говорю, истин­ная правда! — ска­зал ворон. У меня при дворе есть неве­ста, она руч­ная, и ей можно раз­гу­ли­вать по замку. Вот она-то мне обо всем и рассказала.

Неве­ста его была тоже ворона: ведь каж­дый ищет себе жену под стать.

— На дру­гой день все газеты вышли с кай­мой из сер­де­чек и с вен­зе­лями прин­цессы. В них было объ­яв­лено, что каж­дый моло­дой чело­век при­ят­ной наруж­но­сти может бес­пре­пят­ственно явиться во дво­рец и побе­се­до­вать с прин­цес­сой; того, кто будет гово­рить непри­нуж­денно, словно дома, и ока­жется всех крас­но­ре­чи­вей, прин­цесса возь­мет себе в мужья.

— Да, да! — повто­рил ворон. — Все это так же верно, как то, что здесь сижу. Народ пова­лил во дво­рец тол­пами — какая там была тол­котня, давка! Но ни в пер­вый, ни во вто­рой день никому не улыб­ну­лось сча­стье. Все женихи бойко раз­го­ва­ри­вали, пока были на улице, но сто­ило им пере­шаг­нуть двор­цо­вый порог, уви­деть гвар­дию в рас­ши­тых сереб­ром мун­ди­рах, а на лест­нице лакеев в золо­тых ливреях, зали­тые све­том залы, как их брала ото­ропь. А как вста­нут они перед тро­ном, на кото­ром сидит прин­цесса, так ни звука из себя выда­вить не могут, только повто­ряют послед­ние прин­цес­сины слова. А ей вовсе неин­те­ресно было слу­шать все это снова. Можно было поду­мать, что всех их дур­ма­ном опо­или! Но сто­ило им снова очу­титься на улице, как языки у них раз­вя­зы­ва­лись. Длин­ный-пре­длин­ный хвост жени­хов тянулся от город­ских ворот до самого дворца. Я сам там был и все видел. Женихи хотели пить и едва дер­жа­лись на ногах от голода, а во дворце им даже ста­кана теп­лой воды не под­несли. Правда, те, что поум­нее, захва­тили с собой хлеба с мас­лом, но, конечно, никто и не поду­мал поде­литься со сво­ими сосе­дями. “Нет, уж пусть лучше у него будет голод­ный вид, тогда прин­цесса его не выбе­рет”, — рас­суж­дали они.

— Ну, а Кай-то, Кай? — спро­сила Герда. — Когда же он появился? И он при­хо­дил свататься?

— Постой, постой! Теперь мы как раз и до него добра­лись! На тре­тий день при­шел малень­кий чело­век — ни в карете, ни вер­хом, а про­сто пеш­ком и храбро заша­гал прямо во дво­рец; глаза его сияли, как твои, у него были кра­си­вые длин­ные волосы, но одет был совсем бедно.

— Это Кай! — обра­до­ва­лась Герда. — Нако­нец-то я нашла его! От радо­сти она захло­пала в ладоши.

— За спи­ной у него была котомка, — ска­зал ворон.

— Нет, это были салазки! — воз­ра­зила Герда. — Он ушел из дома с санками.

— А может, и санки, — согла­сился ворон. Я не раз­гля­дел хоро­шенько. Но моя неве­ста, руч­ная ворона, рас­ска­зала мне, что когда он вошел во дво­рец и уви­дел гвар­дию в рас­ши­тых сереб­ром мун­ди­рах, а на лест­нице лакеев в золо­тых ливреях, он ни капельки не сму­тился, а только при­вет­ливо кив­нул им и ска­зал: “Должно быть, скучно сто­ять на лест­нице! Пойду-ка я лучше в ком­наты!” Залы были залиты све­том; тай­ные совет­ники и их пре­вос­хо­ди­тель­ства ходили без сапог и раз­но­сили золо­тые блюда, — ведь надо же дер­жаться с достоинством!

А сапоги маль­чика ужасно скри­пели, но это его ничуть не смущало.

— Это, навер­ное, был Кай! — ска­зал Герда.— Я помню, у него были новые сапоги, я слы­шала, как они скри­пели у бабушки в комнате!

— Да, скри­пели они поряд­ком, — про­дол­жал ворон. — Но маль­чик смело подо­шел к прин­цессе, кото­рая сидела на жем­чу­жине вели­чи­ной с колесо прялки. Вокруг сто­яли все при­двор­ные дамы со сво­ими слу­жан­ками и со слу­жан­ками своих слу­жа­нок и все кава­леры со сво­ими камер­ди­не­рами, слу­гами своих камер­ди­не­ров и при­служ­ни­ками камер­ди­нер­ских слуг; и чем ближе к двери сто­яли они, тем над­мен­нее дер­жа­лись. На при­служ­ника камер­ди­нер­ских слуг, кото­рый все­гда носит туфли, нельзя было взгля­нуть без тре­пета, до того важно стоял он у порога!

— Ах, навер­ное, было очень страшно! — ска­зала Герда. — Ну, так что же, женился Кай на принцессе?

— Не будь я воро­ном, я бы сам на ней женился, хоть я и помолв­лен! Он стал бесе­до­вать с прин­цес­сой и гово­рил так же хорошо, как я, когда говорю по-воро­ньи. Так ска­зала моя милая неве­ста, руч­ная ворона. Маль­чик был очень храб­рый и в то же время милый; он заявил, что при­шел во дво­рец не сва­таться, — про­сто ему захо­те­лось побе­се­до­вать с умной прин­цес­сой; ну, так вот, она понра­ви­лась ему, а он ей.

— Да, конечно, это Кай! — ска­зала Герда. — Он ведь ужасно умный! Он умел счи­тать в уме, да еще знал дроби! Ах, пожа­луй­ста, про­води меня во дворец!

— Легко ска­зать! — отве­тил ворон, — Да как это сде­лать? Я пого­ворю об этом с моей милой неве­стой, руч­ной воро­ной; может, она что-нибудь посо­ве­тует; дол­жен тебе ска­зать, что такую малень­кую девочку, как ты, ни за что не пустят во дворец!

— Меня пустят! — ска­зала Герда. — Как только Кай услы­шит, что я здесь, он сей­час же при­дет за мной.

— Подо­жди меня у решетки! — карк­нул ворон, пока­чал голо­вой и уле­тел. Он вер­нулся только поздно вечером.

— Карр! Карр! — закри­чал он. — Моя неве­ста шлет тебе наи­луч­шие поже­ла­ния и кусо­чек хлеба. Она ста­щила его в кухне — там хлеба много, а ты, навер­ное, про­го­ло­да­лась. Тебе не попасть во дво­рец, — ведь ты босая. Гвар­дия в сереб­ря­ных мун­ди­рах и лакеи в золо­тых ливреях ни за что не про­пу­стят тебя. Но не плачь, ты все-таки туда попа­дешь! Моя неве­ста знает малень­кую зад­нюю лест­ницу, кото­рая ведет прямо в спальню, и она сумеет раз­до­быть ключ.

Они вошли в сад, пошли по длин­ной аллее, где с дере­вьев один за дру­гим падали осен­ние листья. А когда в окнах погасли огни, ворон под­вел Герду к зад­ней дверце, кото­рая была чуть приоткрыта.

О, как билось сердце девочки от страха и нетер­пе­ния! Точно она соби­ра­лась сде­лать что-то дур­ное, — а ведь ей только хоте­лось убе­диться, Кай ли это! Да, да, конечно он здесь! Она так живо пред­став­ляла себе его умные глаза и длин­ные волосы. Девочка ясно видела, как он улы­ба­ется ей, словно в те дни, когда они сидели рядом под розами. Он, конечно, обра­ду­ется, как только уви­дит ее и узнает, в какой длин­ный путь отпра­ви­лась она из-за него и как горе­вали о нем все род­ные и близ­кие. Она была сама не своя от страха и радости!

Но вот они и на пло­щадке лест­ницы. На шкафу горела малень­кая лампа. На полу посреди лест­нич­ной пло­щадки сто­яла руч­ная ворона, она вер­тела голо­вой во все сто­роны и раз­гля­ды­вала Герду. Девочка при­села и покло­ни­лась вороне, как ее учила бабушка.

— Мой жених рас­ска­зы­вал мне о вас столько хоро­шего, милая барышня, — ска­зала руч­ная ворона. — Ваша “vita”[2], как при­нято гово­рить, тоже очень тро­га­тельна. Не угодно ли Вам взять лампу, а я пойду впе­реди. Мы пой­дем напря­мик, тут мы не встре­тим ни души.

— Мне кажется, что кто-то идет за нами, — ска­зала Герда, и в это мгно­ве­ние какие-то тени с лег­ким шумом про­мча­лись мимо нее: кони на строй­ных ногах, с раз­ве­ва­ю­щи­мися гри­вами, охот­ники, дамы и кава­леры вер­хом на лошадях.

— Это сны! — ска­зала ворона. — Они при­шли, чтобы уне­сти мысли высо­ких особ на охоту. Тем лучше для нас, по край­ней мере никто не поме­шает вам повни­ма­тель­нее рас­смот­реть спя­щих. Но я наде­юсь, что вы, заняв высо­кое поло­же­ние при дворе, пока­жете себя с самой луч­шей сто­роны и не забу­дете нас!

— Есть о чем гово­рить! Это сам собой разу­ме­ется, — ска­зал лес­ной ворон. Тут они вошли в пер­вый зал. Стены его были обиты атла­сом, а на том атласе были вытканы див­ные цветы; и тут мимо девочки опять про­нес­лись сны, но они летели так быстро, что Герда не смогла рас­смот­реть бла­го­род­ных всад­ни­ков. Один зал был вели­ко­леп­нее дру­гого; Герду эта рос­кошь совсем осле­пила. Нако­нец, они вошли в спальню; пото­лок ее напо­ми­нал огром­ную пальму с листьями из дра­го­цен­ного хру­сталя; со сре­дины пола к потолку под­ни­мался тол­стый золо­той ствол, а на нем висели две кро­вати в виде лилий; одна была белая — в ней лежала прин­цесса, а дру­гая крас­ная — в ней Герда наде­я­лась найти Кая. Она отвела в сто­рону один из крас­ных лепест­ков и уви­дела русый заты­лок. О, это Кай! Она громко его оклик­нула и под­несла лампу к самому его лицу, — сны с шумом умча­лись прочь; принц проснулся и повер­нул голову… Ах, это был не Кай!

Принц похо­дил на Кая только с затылка, но он тоже был моло­дой и кра­си­вый. Из белой лилии выгля­нула прин­цесса и спро­сила, что слу­чи­лось. Герда рас­пла­ка­лась и рас­ска­зала обо всем, что с ней при­клю­чи­лось, упо­мя­нула она и о том, что сде­лали для нее ворон и его невеста.

— Ах ты, бед­няжка! — пожа­лели девочку принц и прин­цесса; они похва­лили ворон и ска­зали, что вовсе не сер­дятся на них, — но только впредь пусть этого не делают! А за этот посту­пок они даже решили их наградить.

— Хотите быть воль­ными пти­цами? — спро­сила прин­цесса. — Или жела­ете занять долж­ность при­двор­ных ворон на пол­ном содер­жа­нии из кухон­ных остатков?

Ворон с воро­ной покло­ни­лись и попро­сили поз­во­ле­ния остаться при дворе. Они поду­мали о ста­ро­сти и сказали:

— Хорошо иметь вер­ный кусок хлеба на ста­ро­сти лет!

Принц встал и усту­пил свою постель Герде, пока он больше ничего не мог для нее сде­лать. А девочка сло­жила ручки и поду­мала: “До чего же добры люди и живот­ные!” Потом она закрыла глаза и сладко заснула. Сны опять при­ле­тели, но теперь они были похожи на Божьих анге­лов и везли малень­кие санки, на кото­рых сидел Кай и кивал. Увы, это был только сон, и сто­ило девочке проснуться, как все исчезло.

На дру­гой день Герду с ног до головы наря­дили в шелк и бар­хат; ей пред­ло­жили остаться во дворце и пожить в свое удо­воль­ствие; но Герда попро­сила только лошадь с повоз­кой и сапожки, — она хотела тут же отпра­виться на поиски Кая.

Ей дали и сапожки, и муфту, и наряд­ное пла­тье, а когда она про­сти­лась со всеми, к двор­цо­вым воро­там подъ­е­хала новая карета из чистого золота: герб принца и прин­цессы сиял на ней, словно звезда. Кучер, слуги и форей­торы — да, там были даже форей­торы — сидели на своих местах, а на голо­вах у них кра­со­ва­лись малень­кие золо­тые короны. Принц и прин­цесса сами уса­дили Герду в карету и поже­лали ей сча­стья. Лес­ной ворон — теперь он уже был женат — про­во­жал девочку пер­вые три мили; он сидел рядом с ней, потому что не пере­но­сил езды “задом-напе­ред”. Руч­ная ворона сидела на воро­тах и хло­пала кры­льями; она не поехала вме­сте с ними: с тех пор, как ей пожа­ло­вали долж­ность при дворе, она стра­дала голов­ными болями от обжор­ства. Карета была набита сахар­ными крен­дель­ками, а ящик под сиде­ньем — фрук­тами и пряниками.

— Про­щай, про­щай! — закри­чали принц и прин­цесса. Герда запла­кала, и ворона тоже. Так они про­ехали три мили, потом ворон тоже про­стился с ней. Тяжело им было рас­ста­ваться. Ворон взле­тел на дерево и махал чер­ными кры­льями, пока карета, свер­кав­шая, как солнце, не скры­лась из виду.

Исто­рия пятая. Малень­кая разбойница

Они ехали по тем­ному лесу, карета горела, словно пламя, свет резал раз­бой­ни­кам глаза: этого они не потерпели.

— Золото! Золото! — закри­чали они, выско­чили на дорогу, схва­тили лоша­дей под уздцы, убили малень­ких форей­то­ров, кучера и слуг и выта­щили из кареты Герду.

— Ишь, какая тол­стень­кая! Ореш­ками откорм­лена! — ска­зала ста­рая раз­бой­ница с длин­ной жест­кой боро­дой и мох­на­тыми навис­шими бровями.

— Словно откорм­лен­ный бара­шек! Посмот­рим, какова она на вкус? И она выта­щила свой ост­рый нож; он так свер­кал, что на него было страшно взглянуть.

— Ай! — закри­чала вдруг раз­бой­ница: это ее уку­сила за ухо соб­ствен­ная дочка, сидев­шая у нее за спи­ной. Она была такая свое­нрав­ная и озор­ная, что любо посмотреть.

— Ах ты, дрян­ная дев­чонка! — закри­чала мать, но убить Герду она не успела.

— Пусть она со мной играет! — ска­зала малень­кая раз­бой­ница. — Пусть отдаст мне свою муфту и свое хоро­шень­кое пла­тьице, а спать она будет со мной в моей постельке!

Тут она снова уку­сила раз­бой­ницу, да так, что та под­прыг­нула от боли и завер­те­лась на одном месте.

Раз­бой­ники хохо­тали и говорили:

— Ишь, как она пля­шет со своей девчонкой!

— Я хочу в карету! — ска­зала малень­кая раз­бой­ница и насто­яла на своем, — такая уж она была изба­ло­ван­ная и упрямая.

Малень­кая раз­бой­ница и Герда сели в карету и понес­лись по коря­гам и кам­ням, прямо в чащу леса. Малень­кая раз­бой­ница была ростом с Герду, но силь­нее, шире ее в пле­чах и гораздо смуг­лее; волосы у нее были тем­ные, а глаза совсем чер­ные и груст­ные. Она обняла Герду и сказала:

— Они не посмеют тебя убить, пока я сама не рас­сер­жусь на тебя. Ты, навер­ное, принцесса?

— Нет, — отве­тила Герда и рас­ска­зала ей обо всем, что ей при­шлось пере­жить, и о том, как она любит Кая.

Малень­кая раз­бой­ница серьезно погля­дела на нее и сказала:

— Они не посмеют тебя убить, даже если я на тебя рас­сер­жусь, — ско­рей уж я сама тебя убью!

Она вытерла Герде слезы и засу­нула руки в ее кра­си­вую, мяг­кую и теп­лую муфточку.

Вот карета оста­но­ви­лась; они въе­хали во двор раз­бой­ни­чьего замка. Замок потрес­кался сверху донизу; из тре­щин выле­тали вороны и вороны. Огром­ные буль­доги, такие сви­ре­пые, точно им не тер­пе­лось про­гло­тить чело­века, пры­гали по двору; но лаять они не лаяли — это было запрещено.

Посреди огром­ного, ста­рого, почер­нев­шего от дыма зала прямо на камен­ном полу пылал огонь. Дым под­ни­мался к потолку и сам дол­жен был искать себе выход; в боль­шом котле вари­лась похлебка, а на вер­те­лах жари­лись зайцы и кролики.

— Эту ночь ты будешь спать со мной, рядом с моими зве­рюш­ками, — ска­зала малень­кая разбойница.

Дево­чек накор­мили и напо­или, и они ушли в свой угол, где лежала солома, покры­тая ков­рами. Над этим ложем на жер­доч­ках и шестах сидело около сотни голу­бей: каза­лось, что все они спали, но когда девочки подо­шли, голуби слегка зашевелились.

— Это все мои! — ска­зала малень­кая раз­бой­ница. Она схва­тила того, что сидел поближе, взяла его за лапку и так трях­нула, что он забил крыльями.

— На, поце­луй его! — крик­нула она, ткнув голубя прямо в лицо Герде. — А там сидят лес­ные прой­дохи! — про­дол­жала она,— Это дикие голуби, витютни, вон те два! — и пока­зала на дере­вян­ную решетку, закры­вав­шую углуб­ле­ние в стене. — Их нужно дер­жать вза­перти, не то уле­тят. А вот и мой люби­мец, ста­рина-олень! — И девочка потя­нула за рога север­ного оленя в бле­стя­щем мед­ном ошей­нике; он был при­вя­зан к стене. — Его тоже нужно дер­жать на при­вязи, не то мигом уде­рет. Каж­дый вечер я щекочу его шею своим ост­рым ножом. Ух, как он его боится!

И малень­кая раз­бой­ница выта­щила из рас­ще­лины в стене длин­ный нож и про­вела им по шее оленя; бед­ное живот­ное стало бры­каться, а малень­кая раз­бой­ница захо­хо­тала и пота­щила Герду к постели.

— А ты что, спишь с ножом? — спро­сила Герда и испу­ганно поко­си­лась на ост­рый нож.

— Я все­гда сплю с ножом! — отве­тила малень­кая раз­бой­ница. — Мало ли что может слу­читься? А теперь рас­скажи еще раз о Кае и о том, как ты стран­ство­вала по белу свету.

Герда рас­ска­зала все с самого начала. Лес­ные голуби тихо вор­ко­вали за решет­кой, а осталь­ные уже спали. Малень­кая раз­бой­ница обняла одной рукой Герду за шею, — в дру­гой у нее был нож — и захра­пела; но Герда не могла сомкнуть глаз: девочка не знала, убьют ее или оста­вят в живых. Раз­бой­ники сидели вокруг огня, пили вино и рас­пе­вали песни, а ста­руха-раз­бой­ница кувыр­ка­лась. Девочка с ужа­сом смот­рела на них.

Вдруг завор­ко­вали дикие голуби:

— Курр! Курр! Мы видели Кая! Белая курица несла на спине его салазки, а сам он сидел рядом со Снеж­ной коро­ле­вой в ее санях; они мча­лись над лесом, когда мы еще лежали в гнезде; она дох­нула на нас, и все птенцы, кроме меня и брата, умерли. Курр! Курр!

— Что вы гово­рите? — вос­клик­нула Герда. — Куда умча­лась Снеж­ная коро­лева? Зна­ете вы еще что-нибудь?

— Видно, она уле­тела в Лаплан­дию, — ведь там веч­ный снег и лед. Спроси у север­ного оленя, что стоит тут на привязи.

— Да, там лед и снег! Да, там чудесно! — ска­зал олень.— Там хорошо! Скачи себе на воле по необъ­ят­ным свер­ка­ю­щим снеж­ным рав­ни­нам! Там Снеж­ная коро­лева рас­ки­нула свой лет­ний шатер, а посто­ян­ные ее чер­тоги у Север­ного полюса на ост­рове Шпицберген!

— О Кай, мой милый Кай! — вздох­нула Герда

— Лежи смирно! — про­вор­чала малень­кая раз­бой­ница. — Не то пырну тебя ножом!

Утром Герда пере­ска­зала ей все, что гово­рили лес­ные голуби. Малень­кая раз­бой­ница серьезно посмот­рела на нее и сказала:

— Ладно, ладно… А ты зна­ешь, где Лаплан­дия? — спро­сила она у север­ного оленя.

— Кому же это знать, как не мне! — отве­тил олень, и глаза у него забле­стели. — Там я родился и вырос, там я ска­кал по снеж­ным равнинам!

— Слу­шай! — ска­зала Герде малень­кая раз­бой­ница. — Видишь, все наши ушли, только мать оста­лась дома; но она немного погодя хлеб­нет из боль­шой бутыли и вздрем­нет, — тогда я кое-что сде­лаю для тебя.

Тут она спрыг­нула с постели, обняла мать, дер­нула ее за бороду и сказала:

— Здрав­ствуй, мой милый козлик!

А мать ущип­нула ее за нос, так что он покрас­нел и поси­нел, — это они, любя, лас­кали друг друга.

Потом, когда мать хлеб­нула из своей бутыли и задре­мала, малень­кая раз­бой­ница подо­шла к оленю и сказала:

— Я бы еще не раз поще­ко­тала тебя этим ост­рым ножом! Ты ведь так смешно дро­жишь. Ну, да ладно! Я отвяжу тебя и выпущу на волю! Можешь уби­раться в свою Лаплан­дию. Только беги, что есть силы, и отнеси эту девочку во дво­рец Снеж­ной коро­левы к ее милому дружку. Ты ведь слы­шал, что она рас­ска­зы­вала? Гово­рила она довольно громко, а ты вечно подслушиваешь!

Север­ный олень под­прыг­нул от радо­сти. Малень­кая раз­бой­ница поса­дила на него Герду, крепко при­вя­зала ее на вся­кий слу­чай и даже под­су­нула под нее мяг­кую поду­шечку, чтобы ей удобно было сидеть.

— Так и быть, — ска­зала она, — бери свои мехо­вые сапожки, ведь тебе будет холодно, а муфту я не отдам, уж очень она мне нра­вится! Но я не хочу, чтобы ты зябла. Вот тебе рука­вицы моей матери. Они огром­ные, как раз до самых лок­тей. Сунь в них руки! Ну вот, теперь руки у тебя, как у моей уродины-мамаши!

Герда пла­кала от радости.

— Тер­петь не могу, когда ревут, — ска­зала малень­кая раз­бой­ница. — Ты теперь радо­ваться должна! Вот тебе две буханки хлеба и око­рок; чтобы ты не голодала.

Малень­кая раз­бой­ница при­вя­зала все это оленю на спину, открыла ворота, зама­нила собак в дом, пере­ре­зала веревку своим ост­рым ножом и ска­зала оленю:

— Ну, беги! Да смотри, береги девочку!

Герда про­тя­нула малень­кой раз­бой­нице обе руки в огром­ных рука­ви­цах и попро­ща­лась с нею. Олень пустился во всю прыть через пни и кусты, по лесам, по боло­там, по сте­пям. Выли волки, кар­кали вороны. “Трах! Трах!” — послы­ша­лось вдруг сверху. Каза­лось, что весь небо­свод охва­тило алое зарево.

— Вот оно, мое род­ное север­ное сия­ние! — ска­зал олень. — Посмотри, как горит!

И он побе­жал еще быст­рее, не оста­нав­ли­ва­ясь ни днем, ни ночью. Про­шло много вре­мени. Хлеб был съе­ден, вет­чина тоже. И вот они в Лапландии.

Исто­рия шестая. Лапландка и финка

Они оста­но­ви­лись у жал­кой лачужки; крыша почти каса­лась земли, а дверь была ужасно низень­кая: чтобы войти в избушку или выйти из нее, людям при­хо­ди­лось про­пол­зать на чет­ве­рень­ках. Дома была только ста­рая лапландка, жарив­шая рыбу при свете коп­тилки, в кото­рой горела ворвань. Север­ный олень рас­ска­зал лапландке исто­рию Герды, но сна­чала он пове­дал свою соб­ствен­ную, — она каза­лась ему гораздо важ­нее. А Герда так про­дрогла, что и гово­рить не могла.

— Ах вы, бед­няжки! — ска­зала лапландка. — Вам еще пред­стоит дол­гий путь; нужно про­бе­жать сто с лиш­ним миль, тогда вы добе­ре­тесь до Фин­марка; там дача Снеж­ной коро­левы, каж­дый вечер она зажи­гает голу­бые бен­галь­ские огни. Я напишу несколько слов на суше­ной треске — бумаги у меня нет — а вы сне­сите ее одной финке, что живет в тех местах. Она лучше меня научит вас, что надо делать.

Когда Герда согре­лась, наелась и напи­лась, лапландка напи­сала несколько слов на суше­ной треске, нака­зала Герде хоро­шенько ее беречь, при­вя­зала девочку к спине оленя, и тот снова помчался во весь дух. “Трах! Трах!” — потрес­ки­вало что-то вверху, а небо всю ночь оза­ряло чудес­ное голу­бое пламя север­ного сияния.

Так добра­лись они до Фин­марка и посту­чали в дымо­вую трубу лачуги финки — у нее и две­рей-то не было.

В лачуге было так жарко, что финка ходила полу­на­гая; это была малень­кая, угрю­мая жен­щина. Она живо раз­дела Герду, ста­щила с нее мехо­вые сапожки и рука­вицы, чтобы девочке не было слиш­ком жарко, а оленю поло­жила на голову кусок льда и только потом при­ня­лась читать то, что было напи­сано на суше­ной треске. Три раза она про­чла письмо и запом­нила его наизусть, а треску бро­сила в котел с супом: ведь треску можно было съесть, — у финки ничего даром не пропадало.

Тут олень рас­ска­зал сна­чала свою исто­рию, а потом исто­рию Герды. Финка молча слу­шала его и только мигала сво­ими умными глазами.

— Ты муд­рая жен­щина, — ска­зал север­ный олень. — Я знаю, ты можешь свя­зать одной нит­кой все ветры на свете; раз­вя­жет моряк один узел — подует попут­ный ветер; раз­вя­жет дру­гой — ветер ста­нет крепче; раз­вя­жет тре­тий и чет­вер­тый — разыг­ра­ется такая буря, что дере­вья пова­лятся. Не могла бы ты дать девочке такого питья, чтобы она полу­чила силу дюжины бога­ты­рей и одо­лела Снеж­ную королеву?

— Силу дюжины бога­ты­рей? — повто­рила финка. — Да, это бы ей помогло! Финка подо­шла к какому-то ящичку, вынула из него боль­шой кожа­ный сви­ток и раз­вер­нула его; на нем были начер­таны какие-то стран­ные пись­мена. Финка при­ня­лась раз­би­рать их и раз­би­рала так усердно, что у нее на лбу высту­пил пот.

Олень снова при­нялся про­сить за малень­кую Герду, а девочка гля­дела на финку такими умо­ля­ю­щими, пол­ными слез гла­зами, что та опять зами­гала и отвела оленя в угол. Поло­жив ему на голову новый кусо­чек льда, она прошептала:

— Кай в самом деле у Снеж­ной коро­левы. Он всем дово­лен и уве­рен, что это самое луч­шее место на земле. А при­чи­ной всему осколки вол­шеб­ного зер­кала, что сидят у него в глазу и в сердце. Нужно их вынуть, иначе Кай нико­гда не будет насто­я­щим чело­ве­ком, и Снеж­ная коро­лева сохра­нит над ним свою власть!

— А не можешь ли дать что-нибудь Герде, чтобы она спра­ви­лась с этой злой силой?

— Силь­нее, чем она есть, я не могу ее сде­лать. Разве ты не видишь, как велика ее сила? Разве ты не видишь, как ей слу­жат люди и живот­ные? Ведь она босая обо­шла пол­света! Она не должна думать, что силу ей дали мы: сила эта в ее сердце, сила ее в том, что она милое, невин­ное дитя. Если она сама не смо­жет про­ник­нуть в чер­тоги Снеж­ной коро­левы и вынуть осколки из сердца и из глаза Кая, мы ей ничем не смо­жем помочь. В двух милях отсюда начи­на­ется сад Снеж­ной коро­левы; ту да ты можешь отне­сти девочку. Сса­дишь ее около куста с крас­ными яго­дами, что стоит в снегу. Не трать вре­мени на раз­го­воры, а мигом воз­вра­щайся обратно.

С этими сло­вами финка поса­дила Герду на оленя и тот побе­жал со всех ног.

— Ах, я забыла мои сапожки и рука­вицы! — закри­чала Герда: ее обо­жгло холо­дом. Но олень не посмел оста­но­виться, пока не добе­жал до куста с крас­ными яго­дами. Там он спу­стил девочку, поце­ло­вал ее в губы, по его щекам пока­ти­лись круп­ные бле­стя­щие слезы. Затем он стре­лой помчался назад. Бед­ная Герда сто­яла без сапо­жек, без рука­виц посреди ужас­ной ледя­ной пустыни.

Она побе­жала впе­ред, что было силы; навстречу ей несся целый полк снеж­ных хло­пьев, но они не падали с неба — небо было совсем ясное, осве­щен­ное север­ным сия­нием. Нет, снеж­ные хло­пья нес­лись по земле, и чем ближе они под­ле­тали, тем круп­нее ста­но­ви­лись. Вспом­нила тут Герда боль­шие кра­си­вые сне­жинки, кото­рые она видела под уве­ли­чи­тель­ным стек­лом, но эти были куда больше, страш­нее, и все живые. Это были пере­до­вые отряды вой­ска Снеж­ной коро­левы. Вид у них был дико­вин­ный: одни напо­ми­нали боль­ших без­об­раз­ных ежей, дру­гие — клубки змей, тре­тьи — тол­стых мед­ве­жат со взъеро­шен­ной шер­стью; но все они свер­кали белиз­ной, все были живыми снеж­ными хлопьями.

Герда при­ня­лась читать “Отче наш”, а холод был такой, что ее дыха­ние тот­час пре­вра­ща­лось в густой туман. Туман этот все сгу­щался и сгу­щался, и вдруг из него начали выде­ляться малень­кие свет­лые анге­лочки, кото­рые, кос­нув­шись земли, вырас­тали в боль­ших гроз­ных анге­лов со шле­мами на голо­вах; все они были воору­жены щитами и копьями. Анге­лов ста­но­ви­лось все больше и больше, а когда Герда дочи­тала молитву, ее окру­жал целый легион. Ангелы прон­зали копьями снеж­ных чудо­вищ, и они рас­сы­па­лись на сотни кус­ков. Герда смело пошла впе­ред, теперь у нее была надеж­ная защита; ангелы гла­дили ей руки и ноги, и девочка почти не ощу­щала холода.

Она быстро при­бли­жа­лась к чер­то­гам Снеж­ной королевы.

Ну, а что же в это время делал Кай? Конечно, он не думал о Герде; где уж ему было дога­даться, что она стоит перед самым дворцом.

Исто­рия седь­мая. Что про­изо­шло в чер­то­гах снеж­ной коро­левы и что слу­чи­лось потом

Стены дворца намели снеж­ные метели, а окна и двери про­де­лали буй­ные ветры. Во дворце было больше ста залов; они

были раз­бро­саны как попало, по при­хоти вьюг; самый боль­шой зал про­сти­рался на много-много миль. Весь дво­рец осве­щался ярким север­ным сия­нием. Как холодно, как пустынно было в этих осле­пи­тельно белых залах!

Весе­лье нико­гда не загля­ды­вало сюда! Ни разу не устра­и­ва­лись здесь мед­ве­жьи балы под музыку бури, балы, на кото­рых белые мед­веди рас­ха­жи­вали бы на зад­них лапах, пока­зы­вая свою гра­цию и изящ­ные манеры; ни разу не собра­лось здесь обще­ство, чтобы поиг­рать в жмурки или фанты; даже белень­кие кумушки-лисички, и те нико­гда не забе­гали сюда побол­тать за чаш­кой кофе. Холодно и пустынно было в огром­ных чер­то­гах Снеж­ной коро­левы. Север­ное сия­ние сияло так пра­вильно, что можно было рас­счи­тать, когда оно раз­го­рится ярким пла­ме­нем и когда совсем ослабнет.

Посреди самого боль­шого пустын­ного зала лежало замерз­шее озеро. Лед на нем трес­нул и раз­бился на тысячи кус­ков; все куски были совер­шенно оди­на­ко­вые и пра­виль­ные, — насто­я­щее про­из­ве­де­ние искус­ства! Когда Снеж­ная коро­лева бывала дома, она вос­се­дала посреди этого озера и гово­рила потом, что она сидит на зер­кале разума: по ее мне­нию, это было един­ствен­ное и непо­вто­ри­мое зер­кало, самое луч­шее на свете.

Кай поси­нел и почти почер­нел от холода, но не заме­чал этого, — ведь поце­луй Снеж­ной коро­левы сде­лали его нечув­стви­тель­ным к стуже, а сердце его давно пре­вра­ти­лось в кусок льда. Он возился с ост­ро­ко­неч­ными плос­кими льдин­ками, укла­ды­вая их на все лады, — Кай хотел что-то сло­жить из них. Это напо­ми­нало игру, кото­рая назы­ва­ется “китай­ской голо­во­лом­кой”; состоит она в том, что из дере­вян­ных доще­чек скла­ды­ва­ются раз­лич­ные фигуры. И Кай тоже скла­ды­вал фигуры, одну затей­ли­вее дру­гой. Эта игра назы­ва­лась “ледя­ной голо­во­лом­кой”. В его гла­зах эти фигуры были чудом искус­ства, а скла­ды­ва­ние их — заня­тием пер­во­сте­пен­ной важ­но­сти. И все потому, что в глазу у него сидел оско­лок вол­шеб­ного зер­кала. Он скла­ды­вал целые слова из льдин, но никак не мог соста­вить того, что ему так хоте­лось, — слова “веч­ность”. А Снеж­ная коро­лева ска­зала ему: “Сложи это слово, — и ты будешь сам себе гос­по­дин, а я подарю тебе весь мир и новые коньки”. Но он никак не мог его сложить.

— Теперь я полечу в теп­лые края! — ска­зала Снеж­ная коро­лева. — Загляну в чер­ные котлы!

Кот­лами она назы­вала кра­теры огне­ды­ша­щих гор, Везу­вия и Этны.

— Побелю их немного. Так надо. Это полезно для лимо­нов и вино­града! Снеж­ная коро­лева уле­тела, а Кай остался один в пустом ледя­ном зале, тянув­шемся на несколько миль. Он смот­рел на льдины и все думал, думал, так что голова у него тре­щала. Око­че­нев­ший маль­чик сидел непо­движно. Можно было поду­мать, что он замерз.

А тем вре­ме­нем Герда вхо­дила в огром­ные ворота, где раз­гу­ли­вали сви­ре­пые ветры. Но она про­чла вечер­нюю молитву, и ветры утихли, словно заснули. Герда вошла в необо­зри­мый пустын­ный ледя­ной зал, уви­дела Кая и тот­час узнала его. Девочка бро­си­лась ему на шею, крепко обняла его и воскликнула:

— Кай, мой милый Кай! Нако­нец-то я тебя нашла!

Но Кай даже не поше­вель­нулся: он сидел все такой же невоз­му­ти­мый и холод­ный. И тут Герда рас­пла­ка­лась: горя­чие слезы упали Каю на грудь и про­никли в самое сердце; они рас­то­пили лед и рас­пла­вили оско­лок зер­кала. Кай взгля­нул на Герду, а она запела:

— Розы в доли­нах цве­тут… Красота!
Скоро мы узрим мла­денца Христа.

Кай вдруг залился сле­зами и пла­кал так сильно, что вто­рой оско­лок выка­тился из глаза. Он узнал Герду и радостно воскликнул:

— Герда! Милая Герда! Где ты про­па­дала? И где я сам был? — И он посмот­рел по сто­ро­нам. — Как здесь холодно! Как пустынно в этих огром­ных залах!

Он крепко при­жался к Герде, а она сме­я­лась и пла­кала от радо­сти. Да, радость ее была так велика, что даже льдины пусти­лись в пляс, а когда устали, улег­лись так, что из них соста­ви­лось то самое слово, кото­рое велела сло­жить Каю Снеж­ная коро­лева. За это слово она пообе­щала пода­рить ему сво­боду, весь свет и новые коньки.

Герда поце­ло­вала Кая в обе щеки, и они опять поро­зо­вели; поце­ло­вала в глаза — и они заси­яли, как у нее; поце­ло­вала его руки и ноги — и он снова стал бод­рым и здо­ро­вым. Пусть Снеж­ная коро­лева воз­вра­ща­ется, когда ей взду­ма­ется, — ведь его отпуск­ная, напи­сан­ная бле­стя­щими ледя­ными бук­вами, лежала здесь.

Кай и Герда взя­лись за руки и вышли из дворца. Они гово­рили о бабушке и розах, что росли дома под самой кры­шей. И повсюду, где они шли, сти­хали буй­ные ветры, а сол­нышко выгля­ды­вало из-за туч. У куста с крас­ными яго­дами их под­жи­дал север­ный олень, он при­вел с собой и моло­дую оле­ниху, вымя ее было полно молока. Она напо­ила детей теп­лым моло­ком и поце­ло­вала их в губы. Потом она с оле­нем отвезла Кая и Герду сна­чала к Финке. У нее они ото­гре­лись и узнали дорогу домой, а потом отпра­ви­лись к лапландке; та сшила им новую одежду и почи­нила салазки Кая.

Олень с оле­ни­хой бежали рядом и про­во­жали их до самой гра­ницы Лаплан­дии, где уже про­би­ва­лась пер­вая зелень. Тут Кай и Герда рас­ста­лись с оле­нями и с лапландкой.

— Про­щайте! Про­щайте! — гово­рили они друг другу.

Щебе­тали пер­вые птички, дере­вья покры­лись зеле­ными поч­ками. Из лесу вер­хом на вели­ко­леп­ном коне выехала моло­дая девушка в ярко-крас­ной шапочке и с писто­ле­том в руках. Герда сразу узнала коня, когда-то он был впря­жен в золо­тую карету. Это была малень­кая раз­бой­ница; ей надо­ело сидеть дома и она захо­тела побы­вать на севере, а если там не понра­вится, — то и в дру­гих частях света.

Они с Гер­дои сразу узнали друг друга. Вот была радость!

— Ну и бро­дяга же ты! — ска­зала она Каю. — Хотела бы я знать, сто­ишь ли ты того, чтобы за тобой бегали на край света!

Но Герда погла­дила ее по щеке и спро­сила про принца и принцессу.

— Они уехали в чужие края, — отве­тила девушка-разбойница.

— А ворон? — спро­сила Герда.

— Ворон умер; руч­ная ворона овдо­вела, теперь она носит на ножке в знак тра­ура чер­ную шер­стинку и жалу­ется на свою судьбу. Но все это пустяки! Рас­скажи лучше, что было с тобой, и как ты его нашла?

Кай и Герда рас­ска­зали ей обо всем.

— Вот и сказке конец! — ска­зала раз­бой­ница, пожала им руки, пообе­щала наве­стить их, если ей когда-нибудь дове­дется побы­вать в их городе. Затем она отпра­ви­лась стран­ство­вать по свету. Кай и Герда, взяв­шись за руки, пошли своей доро­гой. Повсюду их встре­чала весна: цвели цветы, зеле­нела трава.

Послы­шался коло­коль­ный звон, и они узнали высо­кие башни сво­его род­ного города. Кай и Герда вошли в город, в кото­ром жила бабушка; потом они под­ня­лись по лест­нице и вошли в ком­нату, где все было по-ста­рому: часы тикали: “тик-так”, а стрелки все так же дви­га­лись. Но про­ходя в дверь, они заме­тили, что выросли и стали взрос­лыми. Розы цвели на желобке и загля­ды­вали в откры­тые окна.

Тут же сто­яли их дет­ские ска­ме­ечки. Кай с Гер­дой усе­лись на них и взя­лись за руки. Холод­ное, пустын­ное вели­ко­ле­пие чер­то­гов Снеж­ной коро­левы они забыли, как тяже­лый сон. Бабушка сидела на сол­нышке и вслух читала еван­ге­лие: “Если не будете, как дети, не вой­дете в Цар­ствие Небесное!”

Кай и Герда взгля­нули друг на друга и тут только поняли смысл ста­рого псалма:

Розы в доли­нах цве­тут… Красота!
Скоро узрим мы мла­денца Христа!

Так сидели они, оба уже взрос­лые, но дети серд­цем и душою, а на дворе сто­яло теп­лое, бла­го­дат­ное лето.

---

• История первая, в которой рассказывается о зеркале и его осколках
• История вторая — Мальчик и девочка
• История третья — Цветник женщины, которая умела колдовать
• История четвертая — Принц и принцесса
• История пятая — Маленькая разбойница
• История шестая — Лапландка и финка
• История седьмая — Что случилось в чертогах Снежной королевы и что случилось потом

История первая, в которой рассказывается о зеркале и его осколках

Ну, начнем! Дойдя до конца нашей истории, мы будем знать больше, чем сейчас. Так вот, жил-был тролль, злой-презлой, сущий дьявол. Раз был он в особенно хорошем расположении духа: смастерил такое зеркало, в котором все доброе и прекрасное уменьшалось дальше некуда, а все дурное и безобразное так и выпирало, делалось еще гаже. Прекраснейшие ландшафты выглядели в нем вареным шпинатом, а лучшие из людей — уродами, или казалось, будто стоят они кверху ногами, а животов у них вовсе нет! Лица искажались так, что и не узнать, а если у кого была веснушка, то уж будьте покойны — она расползалась и на нос и на губы. А если у человека являлась добрая мысль, она отражалась в зеркале такой ужимкой, что тролль так и покатывался со смеху, радуясь своей хитрой выдумке.

Ученики тролля — а у него была своя школа — рассказывали всем, что сотворилось чудо: теперь только, говорили они, можно увидеть весь мир и людей в их истинном свете. Они бегали повсюду с зеркалом, и скоро не осталось ни одной страны, ни одного человека. которые не отразились бы в нем в искаженном виде.

Напоследок захотелось им добраться и до неба. Чем выше они поднимались, тем сильнее кривлялось зеркало, так что они еле удерживали его в руках. Но вот они взлетели совсем высоко, как вдруг зеркало до того перекорежило от гримас, что оно вырвалось у них из рук, полетело на землю и разбилось на миллионы, биллионы осколков, и оттого произошло еще больше бед.

Некоторые осколки, с песчинку величиной, разлетаясь по белу свету, попадали людям в глаза, да так там и оставались. А человек с таким осколком в глазу начинал видеть все навыворот или замечать в каждой вещи только дурное — ведь каждый осколок сохранял свойство всего зеркала. Некоторым людям осколки попадали прямо в сердце, и это было страшнее всего: сердце делалось как кусок льда. Были среди осколков и большие — их вставили в оконные рамы, и уж в эти-то окна не стоило смотреть на своих добрых друзей. Наконец, были и такие осколки, которые пошли на очки, и худо было, если такие очки надевали для того, чтобы лучше видеть и правильно судить о вещах.
Злой тролль надрывался от смеха — так веселила его эта затея. А по свету летало еще много осколков. Послушаем же про них!

к содержанию ↑

История вторая — Мальчик и девочка

В большом городе, где столько домов и людей, что не всем хватает места хотя бы на маленький садик, а потому большинству жителей приходится довольствоваться комнатными цветами в горшках, жили двое бедных детей, и садик у них был чуть побольше цветочного горшка. Они не были братом и сестрой, но любили друг друга, как брат и сестра.

Родители их жили в каморках под крышей в двух соседних домах. Кровли домов сходились, и между ними тянулся водосточный желоб. Здесь-то и смотрели друг на друга чердачные окошки от каждого дома. Стоило лишь перешагнуть через желоб, и можно было попасть из одного окошка в другое.

У родителей было по большому деревянному ящику. в них росла зелень для приправ и небольшие розовые кусты — по одному в каждом ящике, пышно разросшиеся. Родителям пришло в голову поставить эти ящики поперек желоба, так что от одного окна к другому тянулись словно две цветочные грядки. Зелеными гирляндами спускался из ящиков горох, розовые кусты заглядывали в окна и сплетались ветвями. Родители позволяли мальчику и девочке ходить друг к другу в гости по крыше и сидеть на скамеечке под розами. Как чудесно им тут игралось!

А зимой эти радости кончались. Окна зачастую совсем замерзали, но дети нагревали на печи медные монеты, прикладывали их к замерзшим стеклам, и сейчас же оттаивало чудесное круглое отверстие, а в него выглядывал веселый, ласковый глазок — это смотрели, каждый из своего окна, мальчик и девочка, Кай и Герда. Летом они одним прыжком могли очутиться в гостях друг у друга, а зимою надо было сначала спуститься на много-много ступеней вниз, а потом подняться на столько же вверх. На дворе перепархивал снежок.

— Это роятся белые пчелки! — говорила старая бабушка.

— А у них тоже есть королева? — спрашивал мальчик. Он знал, что у настоящих пчел есть такая.

— Есть! — отвечала бабушка. — Снежинки окружают ее густым роем, но она больше их всех и никогда не присаживается на землю, вечно носится в черном облаке. Часто по ночам пролетает она по городским улицам и заглядывает в окошки, вот оттого-то и покрываются они морозными узорами, словно цветами.

— Видели, видели! — говорили дети и верили, что все это сущая правда.

— А сюда Снежная королева не может войти? — спрашивала девочка.

— Пусть только попробует! — отвечал мальчик. — Я посажу ее на теплую печку, вот она и растает.

Но бабушка погладила его по голове и завела разговор о другом.

Вечером, когда Кай был дома и почти совсем разделся, собираясь лечь спать, он вскарабкался на стул у окна и поглядел в оттаявший на оконном стекле кружочек. За окном порхали снежинки. Одна из них, побольше, упала на край цветочного ящика и начала расти, расти, пока наконец не превратилась в женщину, закутанную в тончайший белый тюль, сотканный, казалось. из миллионов снежных звездочек. Она была так прелестна и нежна, но изо льда, из ослепительно сверкающего льда, и все же живая! Глаза ее сияли, как две ясных звезды, но не было в них ни теплоты, ни покоя. Она кивнула мальчику и поманила его рукой. Кай испугался и спрыгнул со стула. А мимо окна промелькнуло что-то похожее на большую птицу.

На другой день было ясно к морозно, но потом настала оттепель, а там и весна пришла. Заблистало солнце, проглянула зелень, строили гнезда ласточки. Окна растворили, и дети опять могли сидеть в своем садике в водосточном желобе над всеми этажами.

Розы в то лето цвели пышно, как никогда. Дети пели, взявшись за руки, целовали розы и радовались солнцу. Ах, какое чудесное стояло лето, как хорошо было под розовыми кустами, которым, казалось, цвести и цвести вечно!

Как-то раз Кай и Герда сидели и рассматривали книжку с картинками — зверями и птицами. На больших башенных часах пробило пять.

— Ай! — вскрикнул вдруг Кай. — Меня кольнуло прямо в сердце, и что-то попало в глаз!

Девочка обвила ручонкой его шею, он часто-часто моргал, но в глазу как будто ничего не было.

— Должно быть, выскочило, — сказал он. Но это было не так. Это были как раз осколки того дьявольского зеркала, о котором мы говорили вначале.

Бедняжка Кай! Теперь его сердце должно было стать как кусок льда. Боль прошла, но осколки остались.

— О чем ты плачешь? — спросил он Герду. — Мне совсем не больно! Фу, какая ты некрасивая! — вдруг крикнул он. — Вон ту розу точит червь. А та совсем кривая. Какие гадкие розы! Не лучше ящиков, в которых торчат.

И он пнул ящик ногою и сорвал обе розы.

— Кай, что ты делаешь! — закричала Герда, а он, видя ее испуг, сорвал еще одну розу и убежал от милой маленькой Герды в свое окно.

Принесет ли теперь ему Герда книжку с картинками, он скажет, что эти картинки хороши только для грудных ребят: расскажет ли что-нибудь старая бабушка — придерется к ее словам. А то дойдет даже до того, что начнет передразнивать ее походку, надевать ее очки, говорить ее голосом. Выходило очень похоже, и люди смеялись. Скоро Кай научился передразнивать и всех соседей. Он отлично умел выставлять напоказ все их странности и недостатки, и люди говорили:

— Удивительно способный мальчуган! А причиной всему были осколки, что попали ему в глаз и в сердце. Потому-то он и передразнивал даже милую маленькую Герду, а ведь она любила его всем сердцем.

И забавы его стали теперь совсем иными, такими мудреными. Раз зимою, когда шел снег, он явился с большим увеличительным стеклом и подставил под снег полу своей синей куртки.

— Погляди в стекло, Герда, — сказал он. Каждая снежинка казалась под стеклом куда больше, чем была на самом деле, и походила на роскошный цветок или десятиугольную звезду. Это было так красиво!

— Видишь, как хитро сделано! — сказал Кай. — Гораздо интереснее настоящих цветов! И какая точность! Ни единой неправильной линии! Ах, если б только они не таяли!

Немного спустя Кай явился в больших рукавицах, с санками за спиною, крикнул Герде в самое ухо: “Мне позволили покататься на большой площади с другими мальчиками!” — и убежал.

На площади каталось множество детей. Кто посмелее, привязывал свои санки к крестьянским саням и катился далеко-далеко. Это было куда как занятно. В самый разгар веселья на площади появились большие сани, выкрашенные в белый цвет. В них сидел кто-то укутанный в белую меховую шубу и в такой же шапке. Сани объехали вокруг площади два раза. Кай живо привязал к ним свои санки и покатил. Большие сани понеслись быстрее, затем свернули с площади в переулок. Сидевший в них человек обернулся и приветливо кивнул Каю, точно знакомому. Кай несколько раз порывался отвязать свои санки, но человек в шубе все кивал ему, и он продолжал ехать за ним.

Вот они выбрались за городские ворота. Снег повалил вдруг хлопьями, и стало темно, хоть глаз выколи. Мальчик поспешно отпустил веревку, которою зацепился за большие сани, но санки его точно приросли к ним и продолжали нестись вихрем. Кай громко закричал — никто не услышал его. Снег валил, санки мчались, ныряя в сугробы, перескакивая через изгороди и канавы. Кай весь дрожал.

Снежные хлопья все росли и обратились под конец в больших белых кур. Вдруг они разлетелись в стороны, большие сани остановились, и сидевший в них человек встал. Это была высокая, стройная, ослепительно белая женщина — Снежная королева; и шуба и шапка на ней были из снега.

— Славно проехались! — сказала она. — Но ты совсем замерз — полезай ко мне в шубу!

Посадила она мальчика в сани, завернула в свою медвежью шубу. Кай словно в снежный сугроб опустился.

— Все еще мерзнешь? — спросила она и поцеловала его в лоб.

У! Поцелуй ее был холоднее льда, он пронизал его насквозь и дошел до самого сердца, а оно и без того уже было наполовину ледяным. Каю показалось, что еще немного — и он умрет… Но только на минуту, а потом, напротив, ему стало так хорошо, что он даже совсем перестал зябнуть.

— Мои санки! Не забудь мои санки! — спохватился он.

Санки привязали на спину одной из белых кур, и она полетела с ними за большими санями. Снежная королева поцеловала Кая еще раз, и он позабыл и Герду, и бабушку, и всех домашних.

— Больше не буду целовать тебя, — сказала она. — Не то зацелую до смерти.

Кай взглянул на нее. Как она была хороша! Лица умней и прелестней он не мог себе и представить. Теперь она не. казалась ему ледяною, как в тот раз, когда сидела за окном и кивала ему.

Он совсем не боялся ее и рассказал ей, что знает все четыре действия арифметики, да еще с дробями, знает, сколько в каждой стране квадратных миль и жителей, а она только улыбалась в ответ. И тогда ему показалось, что на самом-то деле он знает совсем мало.

В тот же миг Снежная королева взвилась с ним на черное облако. Буря выла и стонала, словно распевала старинные песни; они летели над лесами и озерами, над морями и сушей; студеные ветры дули под ними, выли волки, искрился снег, летали с криком черные вороны, а над ними сиял большой ясный месяц. На него смотрел Кай всю долгую-долгую зимнюю ночь, а днем заснул у ног Снежной королевы.

к содержанию ↑

История третья — Цветник женщины, которая умела колдовать

А что же было с Гердой, когда Кай не вернулся? Куда он девался? Никто этого не знал, никто не мог дать ответ.

Мальчики рассказали только, что видели, как он привязал свои санки к большим великолепным саням, которые потом свернули в переулок и выехали за городские ворота.

Много было пролито по нему слез, горько и долго плакала Герда. Наконец решили, что Кай умер, утонул в реке, протекавшей за городом. Долго тянулись мрачные зимние дни.

Но вот настала весна, выглянуло солнце.

— Кай умер и больше не вернется! — сказала Герда.

— Не верю! — отвечал солнечный свет.

— Он умер и больше не вернется! — повторила она ласточкам.

— Не верим! — отвечали они.

Под конец и сама Герда перестала этому верить.

— Надену-ка я свои новые красные башмачки (Кай ни разу еще не видел их), — сказала она как-то утром, — да пойду спрошу про него у реки.

Было еще очень рано. Она поцеловала спящую бабушку, надела красные башмачки и побежала одна-одинешенька за город, прямо к реке.

— Правда, что ты взяла моего названого братца? — спросила Герда. — Я подарю тебе свои красные башмачки, если ты вернешь мне его!

И девочке почудилось, что волны как-то странно кивают ей. Тогда она сняла свои красные башмачки — самое драгоценное, что у нее было, — и бросила в реку. Но они упали у самого берега, и волны сейчас же вынесли их обратно — река словно бы не хотела брать у девочки ее драгоценность, так как не могла вернуть ей Кая. Девочка же подумала, что бросила башмачки недостаточно далеко, влезла в лодку, качавшуюся в тростнике, стала на самый краешек кормы и опять бросила башмачки в воду. Лодка не была привязана и от ее толчка отошла от берега. Девочка хотела поскорее выпрыгнуть на берег, но пока пробиралась с кормы на нос, лодка уже совсем отплыла и быстро неслась по течению.

Герда ужасно испугалась и принялась плакать и кричать, но никто, кроме воробьев, не слышал ее. Воробьи же не могли перенести ее на сушу и только летели за ней вдоль берега и щебетали, словно желая ее утешить:

— Мы здесь! Мы здесь!

Лодку уносило все дальше. Герда сидела смирно, в одних чулках: красные башмачки ее плыли за лодкой, но не могли догнать ее.

“Может быть, река несет меня к Каю?” — подумала Герда, повеселела, встала на ноги и долго-долго любовалась красивыми зелеными берегами.

Но вот она приплыла к большому вишневому саду, в котором ютился домик под соломенной крышей, с красными и синими стеклами в окошках. У дверей стояли два деревянных солдата и отдавали честь всем, кто проплывал мимо. Герда закричала им — она приняла их за живых, — но они, понятно, не ответили ей. Вот она подплыла к ним еще ближе, лодка подошла чуть не к самому берегу, и девочка закричала еще громче. Из домика вышла старая-престарая старушка с клюкой, в большой соломенной шляпе, расписанной чудесными цветами.

— Ах ты бедное дитятко! — сказала старушка. — И как это ты попала на такую большую быструю реку да забралась так далеко?

С этими словами старушка вошла в воду, зацепила лодку клюкой, притянула к берегу и высадила Герду.

Герда была рада-радешенька, что очутилась наконец на суше, хоть и побаивалась незнакомой старухи.

— Ну, пойдем, да расскажи мне, кто ты и как сюда попала, — сказала старушка.

Герда стала рассказывать ей обо всем, а старушка покачивала головой и повторяла: “Гм! Гм!” Когда девочка кончила, она спросила старушку, не видала ли она Кая. Та ответила, что он еще не проходил тут, но, верно, пройдет, так что горевать пока не о чем, пусть Герда лучше отведает вишен да полюбуется цветами, что растут в саду: они красивее, чем в любой книжке с картинками, и все умеют рассказывать сказки. Тут старушка взяла Герду за руку, увела к себе в домик и заперла дверь на ключ.

Окна были высоко от пола и все из разноцветных — красных, синих и желтых — стеклышек; от этого и сама комната была освещена каким-то удивительным радужным светом. На столе стояла корзинка с чудесными вишнями, и Герда могла есть их сколько угодно. А пока она ела, старушка расчесывала ей волосы золотым гребешком. Волосы вились кудрями и золотым сиянием окружали милое, приветливое, круглое, словно роза, личико девочки.

— Давно мне хотелось иметь такую миленькую девочку! — сказала старушка. — Вот увидишь, как ладно мы с тобой заживем!

И она продолжала расчесывать кудри девочки, и чем дольше чесала, тем больше забывала Герда своего названого братца Кая — старушка умела колдовать. Только она была не злою колдуньей и колдовала лишь изредка, для своего удовольствия; теперь же ей очень захотелось оставить у себя Герду. И вот она пошла в сад, дотронулась клюкой до всех розовых кустов, и те как стояли в полном цвету, так все и ушли глубокоглубоко в землю, и следа от них не осталось. Старушка боялась, что Герда при виде этих роз вспомнит о своих, а там и о Кае да и убежит от нее.

Потом старушка повела Герду в цветник. Ах, какой аромат тут был, какая красота: самые разные цветы, и на каждое время года! Во всем свете не нашлось бы книжки с картинками пестрее, красивее этого цветника. Герда прыгала от радости и играла среди цветов, пока солнце не село за высокими вишневыми деревьями. Тогда ее уложили в чудесную постель с красными шелковыми перинками, набитыми голубыми фиалками. Девочка заснула, и ей снились сны, какие видит разве королева в день своей свадьбы.

На другой день Герде опять позволили играть в чудесном цветнике на солнце. Так прошло много дней. Герда знала теперь каждый цветок в саду, но как ни много их было, ей все же казалось, что какого-то недостает, только какого? И вот раз она сидела и рассматривала соломенную шляпу старушки, расписанную цветами, и самым красивым из них была роза — старушка забыла ее стереть, когда спровадила живые розы под землю. Вот что значит рассеянность!

— Как! Тут нет роз? — сказала Герда и сейчас же побежала в сад, искала их, искала, да так и не нашла.

Тогда девочка опустилась на землю и заплакала. Теплые слезы падали как раз на то место, где стоял прежде один из розовых кустов, и как только они увлажнили землю, куст мгновенно вырос из нее, такой же цветущий, как прежде.

Обвила его ручонками Герда, принялась целовать розы и вспомнила о тех чудных розах, что цвели у нее дома, а вместе с тем и о Кае.

— Как же я замешкалась! — сказала девочка. — Мне ведь надо искать Кая!.. Вы не знаете, где он? — спросила она у роз. — Правда ли, что он умер и не вернется больше?

— Он не умер! — отвечали розы. — Мы ведь были под землей, где лежат все умершие, но Кая меж ними не было.

— Спасибо вам! — сказала Герда и пошла к другим цветам, заглядывала в их чашечки и спрашивала: — Вы не знаете, где Кай?

Но каждый цветок грелся на солнышке и думал только о своей собственной сказке или истории. Много их наслушалась Герда, но ни один не сказал ни слова о Кае.

Тогда Герда пошла к одуванчику, сиявшему в блестящей зеленой траве.

— Ты, маленькое ясное солнышко! — сказала ему Герда. — Скажи, не знаешь ли ты, где мне искать моего названого братца?

Одуванчик засиял еще ярче и взглянул на девочку. Какую же песенку спел он ей? Увы! И в этой песенке ни слова не говорилось о Кае!

— Был первый весенний день, солнце грело и так приветливо светило на маленький дворик. Лучи его скользили по белой стене соседнего дома, и возле самой стены проглянул первый желтенький цветок, он сверкал на солнце, словно золотой. Во двор вышла посидеть старая бабушка. Вот пришла из гостей ее внучка, бедная служанка, и поцеловала старушку. Поцелуй девушки дороже золота — он идет прямо от сердца. Золото на ее губах, золото в сердце, золото и на небе в утренний час! Вот и все! — сказал одуванчик.

— Бедная моя бабушка! — вздохнула Герда. — Верно, она скучает обо мне и горюет, как горевала о Кае. Но я скоро вернусь и его приведу с собой. Нечего больше и расспрашивать цветы — толку от них не добьешься, они знай твердят свое! — И она побежала в конец сада.

Дверь была заперта, но Герда так долго шатала ржавый засов, что он поддался, дверь отворилась, и девочка так, босоножкой, и пустилась бежать по дороге. Раза три оглядывалась она назад, но никто не гнался за нею.

Наконец она устала, присела на камень и осмотрелась: лето уже прошло, на дворе стояла поздняя осень. Только в чудесном саду старушки, где вечно сияло солнышко и цвели цветы всех времен года, этого не было заметно.

— Господи! Как же я замешкалась! Ведь уж осень на дворе! Тут не до отдыха! — сказала Герда и опять пустилась в путь.

Ах, как ныли ее бедные усталые ножки! Как холодно, сыро было вокруг! Длинные листья на ивах совсем пожелтели, туман оседал на них крупными каплями и стекал на землю; листья так и сыпались. Один только терновник стоял весь покрытый вяжущими, терпкими ягодами. Каким серым, унылым казался весь мир!

к содержанию ↑

История четвертая — Принц и принцесса

Пришлось Герде опять присесть отдохнуть. На снегу прямо перед ней прыгал большой ворон. Долго смотрел он на девочку, кивая ей головою, и наконец молвил:

— Кар-кар! Здррравствуй!

Выговаривать по-человечески чище он не мог, но он желал девочке добра и спросил ее, куда это она бредет по белу свету одна-одинешенька. Что такое “одна-одинешенька”, Герда знала очень хорошо, сама на себе испытала. Рассказав ворону всю свою жизнь, девочка спросила, не видал ли он Кая.

Ворон задумчиво покачал головой и сказал:

— Может быть! Может быть!

— Как? Правда? — воскликнула девочка и чуть не задушила ворона — так крепко она его расцеловала.

— Потише, потише! — сказал ворон. — Думаю, это был твой Кай. Но теперь он, верно, забыл тебя со своею принцессой!

— Разве он живет у принцессы? — спросила Герда.

— А вот послушай, — сказал ворон. — Только мне ужасно трудно говорить по-вашему. Вот если бы ты понимала по-вороньи, я рассказал бы тебе обо всем куда лучше.

— Нет, этому меня не учили, — сказала Герда. — Как жалко!

— Ну ничего, — сказал ворон. — Расскажу, как сумею, хоть и плохо. И он рассказал все, что знал.

— В королевстве, где мы с тобой находимся, есть принцесса, такая умница, что и сказать нельзя! Прочла все газеты на свете и позабыла все, что в них прочла, — вот какая умница! Раз как-то сидит она на троне — а веселья-то в этом не так уж много, как люди говорят, — и напевает песенку: “Отчего бы мне не выйти замуж?” “А ведь и в самом деле!” — подумала она, и ей захотелось замуж. Но в мужья она хотела выбрать такого человека, который бы умел отвечать, когда с ним говорят, а не такого, что умел бы только важничать, — это ведь так скучно! И вот барабанным боем созывают всех придворных дам, объявляют им волю принцессы. Уж так они все обрадовались! “Вот это нам нравится! — говорят. — Мы и сами недавно об этом думали!” Все это истинная правда! — прибавил ворон. — У меня при дворе есть невеста — ручная ворона, от нее-то я и знаю все это.

На другой день все газеты вышли с каймой из сердец и с вензелями принцессы. В газетах было объявлено, что каждый молодой человек приятной наружности может явиться во дворец и побеседовать с принцессой; того же, кто будет держать себя непринужденно, как дома, и окажется всех красноречивее, принцесса изберет в мужья. Да, да! — повторил ворон. — Все это так же верно, как то, что я сижу здесь перед тобою. Народ валом повалил во дворец, пошла давка и толкотня, да все без проку ни в первый, ни во второй день. На улице все женихи говорят отлично, а стоит им перешагнуть дворцовый порог, увидеть гвардию в серебре да лакеев в золоте и войти в огромные, залитые светом залы — и их оторопь берет. Подступят к трону, где сидит принцесса, да и повторяют за ней ее же слова, а ей вовсе не это было нужно. Ну, точно на них порчу напускали, опаивали дурманом! А выйдут за ворота — опять обретут дар слова. От самых ворот до дверей тянулся длинный-длинный хвост женихов. Я сам там был и видел.

— Ну, а Кай-то, Кай? — спросила Герда. — Когда же он явился? И он пришел свататься?

— Постой! Постой! Вот мы дошли и до него! На третий день явился небольшой человечек, не в карете, не верхом, а просто пешком, и прямо во дворец. Глаза блестят, как твои, волосы длинные, вот только одет бедно.

— ‘Это Кай! — обрадовалась Герда. — Я нашла его! — И она захлопала в ладоши.

— За спиной у него была котомка, — продолжал ворон.

— Нет, это, верно, были его санки! — сказала Герда. — Он ушел из дому с санками.

— Очень может быть! — сказал ворон. — Я не особенно вглядывался. Так вот, моя невеста рассказывала, как вошел он в дворцовые ворота и увидел гвардию в серебре, а по всей лестнице лакеев в золоте, ни капельки не смутился, только головой кивнул и сказал: “Скучненько, должно быть, стоять тут на лестнице, войду-ка я лучше в комнаты!” А все залы залиты светом. Тайные советники и их превосходительства расхаживают без сапог, золотые блюда разносят, — торжественнее некуда! Сапоги его страшно скрипят, а ему все нипочем.

— Это, наверное, Кай! — воскликнула Герда. — Я знаю, он был в новых сапогах. Я сама слышала, как они скрипели, когда он приходил к бабушке.

— Да, они таки скрипели порядком, — продолжал ворон. — Но он смело подошел к принцессе. Она сидела на жемчужине величиною с колесо прялки, а кругом стояли придворные дамы со своими служанками и служанками служанок и кавалеры со слугами и слугами слуг, а у тех опять прислужники. Чем ближе кто-нибудь стоял к дверям, тем выше задирал нос. На прислужника слуги, прислуживающего слуге и стоявшего в самых дверях, нельзя было и взглянуть без дрожи — такой он был важный!

— Вот страх-то! — сказала Герда. — А Кай все-таки женился на принцессе?

— Не будь я вороном, я бы сам женился на ней, хоть я и помолвлен. Он завел с принцессой беседу и говорил не хуже, чем я по-вороньи, — так по крайней мере сказала мне моя ручная невеста. Держался он очень свободно и мило и заявил, что пришел не свататься, а только послушать умные речи принцессы. Ну и вот, она ему понравилась, он ей тоже.

— Да-да, это Кай! — сказала Герда. — Он ведь такой умный! Он знал все четыре действия арифметики, да еще с дробями! Ах, проводи же меня во дворец!

— Легко сказать, — отвечал ворон, — трудно сделать. Постой, я поговорю с моей невестой, она что-нибудь придумает и посоветует нам. Ты думаешь, что тебя вот так прямо и впустят во дворец? Как же, не очень-то впускают таких девочек!

— Меня впустят! — сказала Герда. — Когда Кай услышит, что я тут, он сейчас же прибежит за мною.

— Подожди меня тут у решетки, — сказал ворон, тряхнул головой и улетел.

Вернулся он уже совсем под вечер и закаркал:

— Кар, кар! Моя невеста шлет тебе тысячу поклонов и вот этот хлебец. Она стащила его на кухне — там их много, а ты, верно, голодна!.. Ну, во дворец тебе не попасть: ты ведь босая — гвардия в серебре и лакеи в золоте ни за что не пропустят тебя. Но не плачь, ты все-таки попадешь туда. Невеста моя знает, как пройти в спальню принцессы с черного хода и где достать ключ.

И вот они вошли в сад, пошли по длинным аллеям, где один за другим падали осенние листья, и когда огни во дворце погасли, ворон провел девочку в полуотворенную дверь.

О, как билось сердечко Герды от страха и нетерпения! Точно она собиралась сделать что-то дурное, а ведь она только хотела узнать, не здесь ли ее Кай! Да, да, он, верно, здесь! Герда так живо представляла себе его умные глаза, длинные волосы, и как он улыбался ей, когда они, бывало, сидели рядышком под кустами роз. А как обрадуется он теперь, когда увидит ее, услышит, на какой длинный путь решилась она ради него, узнает, как горевали о нем все домашние! Ах, она была просто вне себя от страха и радости!

Но вот они на площадке лестницы. На шкафу горела лампа, а на полу сидела ручная ворона и осматривалась по сторонам. Герда присела и поклонилась, как учила ее бабушка.

— Мой жених рассказывал мне о вас столько хорошего, барышня! — сказала ручная ворона. — И ваша жизнь также очень трогательна! Не угодно ли вам взять лампу, а я пойду вперед. Мы пойдем прямою дорогой, тут мы никого не встретим.

— А мне кажется, за нами кто-то идет, — сказала Герда, и в ту же минуту мимо нее с легким шумом промчались какие-то тени: лошади с развевающимися гривами и тонкими ногами, охотники, дамы и кавалеры верхами.

— Это сны! — сказала ручная ворона. — Они являются сюда, чтобы мысли высоких особ унеслись на охоту. Тем лучше для нас, удобнее будет рассмотреть спящих.

Тут они вошли в первую залу, где стены были обиты розовым атласом, затканным цветами. Мимо девочки опять пронеслись сны, но так быстро, что она не успела рассмотреть всадников. Одна зала была великолепнее другой, так что было от чего прийти в замешательство. Наконец они дошли до спальни. Потолок напоминал верхушку огромной пальмы с драгоценными хрустальными листьями; с середины его спускался толстый золотой стебель, на котором висели две кровати в виде лилий. Одна была белая, в ней спала принцесса, другая — красная, и в ней Герда надеялась найти Кая. Девочка слегка отогнула один из красных лепестков и увидала темно-русый затылок. Это Кай! Она громко назвала его по имени и поднесла лампу к самому его лицу. Сны с шумом умчались прочь; принц проснулся и повернул голову… Ах, это был не Кай!

Принц походил на него только с затылка, но был так же молод и красив. Из белой лилии выглянула принцесса и спросила, что случилось. Герда заплакала и рассказала всю свою историю, упомянув и о том, что сделали для нее вороны.

— Ах ты бедняжка! — сказали принц и принцесса, похвалили ворон, объявили, что ничуть не гневаются на них — только пусть они не делают этого впредь, — и захотели даже наградить их.

— Хотите быть вольными птицами? — спросила принцесса. — Или желаете занять должность придворных ворон, на полном содержании из кухонных остатков?

Ворон с вороной поклонились и попросили должности при дворе. Они подумали о старости и сказали:

— Хорошо ведь иметь верный кусок хлеба на старости лет!

Принц встал и уступил свою постель Герде — больше он пока ничего не мог для нее сделать. А она сложила ручки и подумала: “Как добры все люди и животные!” — закрыла глаза и сладко заснула. Сны опять прилетели в спальню, но теперь они везли на маленьких саночках Кая, который кивал Герде головою. Увы, все это было лишь во сне и исчезло, как только девочка проснулась.

На другой день ее одели с ног до головы в шелк и бархат и позволили ей оставаться во дворце сколько она пожелает.

Девочка могла жить да поживать тут припеваючи, но прогостила всего несколько дней и стала просить, чтобы ей дали повозку с лошадью и пару башмаков — она опять хотела пуститься разыскивать по белу свету своего названого братца.

Ей дали и башмаки, и муфту, и чудесное платье, а когда она простилась со всеми, к воротам подъехала карета из чистого золота, с сияющими, как звезды, гербами принца и принцессы: у кучера, лакеев, форейторов — дали ей и форейторов — красовались на головах маленькие золотые короны.

Принц и принцесса сами усадили Герду в карету и пожелали ей счастливого пути.

Лесной ворон, который уже успел жениться, провожал девочку первые три мили и сидел в карете рядом с нею — он не мог ехать, сидя спиною к лошадям. Ручная ворона сидела на воротах и хлопала крыльями. Она не поехала провожать Герду, потому что страдала головными болями, с тех пор как получила должность при дворе и слишком много ела. Карета была битком набита сахарными крендельками, а ящик под сиденьем — фруктами и пряниками.

— Прощай! Прощай! — закричали принц и принцесса.

Герда заплакала, ворона — тоже. Через три мили простился с девочкой и ворон. Тяжелое было расставание! Ворон взлетел на дерево и махал черными крыльями до тех пор, пока карета, сиявшая, как солнце, не скрылась из виду.

к содержанию ↑

История пятая — Маленькая разбойница

Вот Герда въехала в темный лес, в котором жили разбойники; карета горела как жар, она резала разбойникам глаза, и они просто не могли этого вынести.

— Золото! Золото! — закричали они, схватив лошадей под уздцы, убили маленьких форейторов, кучера и слуг и вытащили из кареты Герду.

— Ишь какая славненькая, жирненькая! Орешками откормлена! — сказала старуха разбойница с длинной жесткой бородой и мохнатыми, нависшими бровями. — Жирненькая, что твой барашек! Ну-ка, какова на вкус будет?

И она вытащила острый сверкающий нож. Какой ужас!

— Ай! — вскрикнула она вдруг: ее укусила за ухо ее собственная дочка, которая сидела у нее за спиной и была такая необузданная и своевольная, что просто любо. — Ах ты дрянная девчонка! — закричала мать, но убить Герду не успела.

— Она будет играть со мной, — сказала маленькая разбойница. — Она отдаст мне свою муфту, свое хорошенькое платьице и будет спать со мной в моей постели.

И девочка опять так укусила мать, что та подпрыгнула и завертелась на месте. Разбойники захохотали.

— Ишь как пляшет со своей девчонкой!

— Хочу в карету! — закричала маленькая разбойница и настояла на своем — она была ужасно избалована и упряма.

Они уселись с Гердой в карету и помчались по пням и кочкам в чащу леса.

Маленькая разбойница была ростом с Герду, но сильнее, шире в плечах и гораздо смуглее. Глаза у нее были совсем черные, но какие-то печальные. Она обняла Герду и сказала:

— Они тебя не убьют, пока я не рассержусь на тебя. Ты, верно, принцесса?

— Нет, — отвечала девочка и рассказала, что пришлось ей испытать и как она любит Кая.

Маленькая разбойница серьезно поглядела на нее, слегка кивнула и сказала:

— Они тебя не убьют, даже если я и рассержусь на тебя, — я лучше сама убью тебя!

И она отерла слезы Герде, а потом спрятала обе руки в ее хорошенькую мягкую теплую муфточку.

Вот карета остановилась: они въехали во двор разбойничьего замка.

Он был весь в огромных трещинах; из них вылетали вороны и вороны. Откуда-то выскочили огромные бульдоги, казалось, каждому из них нипочем проглотить человека, но они только высоко подпрыгивали и даже не лаяли — это было запрещено. Посреди огромной залы с полуразвалившимися, покрытыми копотью стенами и каменным полом пылал огонь. Дым подымался к потолку и сам должен был искать себе выход. Над огнем кипел в огромном котле суп, а на вертелах жарились зайцы и кролики.

— Ты будешь спать вместе со мной вот тут, возле моего маленького зверинца, — с.казала Герде маленькая разбойница.

Девочек накормили, напоили, и они ушли в свой угол, где была постлана солома, накрытая коврами. Повыше сидело на жердях больше сотни голубей. Все они, казалось, спали, но когда девочки подошли, слегка зашевелились.

— Все мои! — сказала маленькая разбойница, схватила одного голубя за ноги и так тряхнула его, что тот забил крыльями. — На, поцелуй его! — крикнула она и ткнула голубя Герде прямо в лицо. — А вот тут сидят лесные плутишки, — продолжала она, указывая на двух голубей, сидевших в небольшом углублении в стене, за деревянною решеткой. — Эти двое — лесные плутишки. Их надо держать взаперти, не то живо улетят! А вот и мой милый старичина бяшка! — И девочка потянула за рога привязанного к стене северного оленя в блестящем медном ошейнике. — Его тоже нужно держать на привязи, иначе удерет! Каждый вечер я щекочу его под шеей своим острым ножом — он до смерти этого боится.

С этими словами маленькая разбойница вытащила из расщелины в стене длинный нож и провела им по шее оленя. Бедное животное забрыкалось, а девочка захохотала и потащила Герду к постели.

— Неужели ты и спишь с ножом? — спросила ее Герда.

— Всегда! — отвечала маленькая разбойница. — Мало ли что может статься! Ну, расскажи мне .еще раз о Кае и о том, как ты пустилась странствовать по белу свету.

Герда рассказала. Лесные голуби в клетке тихо ворковали; другие голуби уже спали. Маленькая разбойница обвила одною рукой шею Герды — в другой у нее был нож — и захрапела, но Герда не могла сомкнуть глаз, не зная, убьют ее или оставят в живых. Вдруг лесные голуби проворковали:

— Курр! Курр! Мы видели Кая! Белая курица несла на спине его санки, а он сидел в санях Снежной королевы. Они летели над лесом, когда мы, птенцы, еще лежали в гнезде. Она дохнула на нас, и все умерли, кроме нас двоих. Курр! Курр!

— Что. вы говорите! — воскликнула Герда. — Куда же полетела Снежная королева? Знаете?

— Наверно, в Лапландию — ведь там вечный снег и лед. Спроси у северного оленя, что стоит тут на привязи.

— Да, там вечный снег и лед. Чудо как хорошо! — сказал северный олень. — Там прыгаешь себе на воле по огромным сверкающим равнинам. Там раскинут летний шатер Снежной королевы, а постоянные ее чертоги — у Северного полюса, на острове Шпицберген.

— О Кай, мой милый Кай! — вздохнула Герда.

— Лежи смирно, — сказала маленькая разбойница. — Не то пырну тебя ножом!

Утром Герда рассказала ей, что слышала от лесных голубей. Маленькая разбойница серьезно посмотрела на Герду, кивнула головой и сказала:

— Ну, так и быть!.. А ты знаешь, где Лапландия? — спросила она затем у северного оленя.

— Кому же и знать, как не мне! — отвечал олень, и глаза его заблестели. — Там я родился и вырос, там прыгал по снежным равнинам.

— Так слушай, — сказала Герде маленькая разбойница. — Видишь, все наши ушли, дома одна мать;

немного погодя она хлебнет из большой бутылки и вздремнет, тогда я кое-что сделаю для тебя.

И вот старуха хлебнула из своей бутылки и захрапела, а маленькая разбойница подошла к северному оленю и сказала:

— Еще долго можно было бы потешаться над тобой! Уж больно ты уморительный, когда тебя щекочут острым ножом. Ну, да так и быть! Я отвяжу тебя и выпущу на волю. Можешь бежать в свою Лапландию, но за это ты должен отвезти к дворцу Снежной королевы эту девочку — там ее названый брат. Ты ведь, конечно, слышал, что она рассказывала? Она говорила громко, а у тебя вечно ушки на макушке.

Северный олень так и подпрыгнул от радости. А маленькая разбойница посадила на него Герду, крепко привязала ее для верности и даже подсунула под нее мягкую подушку, чтобы ей удобнее было сидеть.

— Так и быть, — сказала она затем, — возьми назад свои меховые сапожки — ведь холодно будет! А муфту уж я оставлю себе, больно она хороша. Но мерзнуть я тебе не дам: вот огромные рукавицы моей матери, они дойдут тебе до самых локтей. Сунь в них руки! Ну вот, теперь руки у тебя, как у моей уродины матери.

Герда плакала от радости.

— Терпеть не могу, когда хнычут! — сказала маленькая разбойница. — Теперь ты должна радоваться. Вот тебе еще два хлеба и окорок, чтобы не пришлось голодать.

И то и другое было привязано к оленю. Затем маленькая разбойница отворила дверь, заманила собак в дом, перерезала своим острым ножом веревку, которою был привязан олень, и сказала ему:

— Ну, живо! Да береги смотри девочку. Герда протянула маленькой разбойнице обе руки в огромных рукавицах и попрощалась с нею. Северный олень пустился во всю прыть через пни и кочки по лесу, по болотам и степям. Выли волки, каркали вороны.

Уф! Уф! — послышалось вдруг с неба, и оно словно зачихало огнем.

— Вот мое родное северное сияние! — сказал олень. — Гляди, как горит.
И он побежал дальше, не останавливаясь ни днем, ни ночью. Хлебы были съедены, ветчина тоже, и вот они очутились в Лапландии.

к содержанию ↑

История шестая — Лапландка и финка

Олень остановился у жалкой лачуги. Крыша спускалась до самой земли, а дверь была такая низенькая, что людям приходилось проползать в нее на четвереньках.

Дома была одна старуха лапландка, жарившая при свете жировой лампы рыбу. Северный олень рассказал лапландке всю историю Герды, но сначала рассказал свою собственную — она казалась ему гораздо важнее.

Герда же так окоченела от холода, что и говорить не могла.

— Ах вы бедняги! — сказала лапландка. — Долгий же вам еще предстоит путь! Придется сделать сто с лишним миль, пока доберетесь до Финляндии, где Снежная королева живет на даче и каждый вечер зажигает голубые бенгальские огни. Я напишу несколько слов на сушеной треске — бумаги у меня нет, — и вы снесете послание финке, которая живет в тех местах и лучше моего сумеет научить вас, что надо делать.

Когда Герда согрелась, поела и попила, лапландка написала несколько слов на сушеной треске, велела Герде хорошенько беречь ее, потом привязала девочку к спине оленя, и тот снова помчался.

Уф! Уф! — послышалось опять с неба, и оно стало выбрасывать столбы чудесного голубого пламени. Так добежал олень с Гердой и до Финляндии и постучался в дымовую трубу финки — у нее и дверей-то не было.

Ну и жара стояла в ее жилье! Сама финка, низенькая толстая женщина, ходила полуголая. Живо стащила она с Герды платье, рукавицы и сапоги, иначе девочке было бы жарко, положила оленю на голову кусок льда и затем принялась читать то, что было написано на сушеной треске.

Она прочла все от слова до слова три раза, пока не заучила наизусть, а потом сунула треску в котел — рыба ведь годилась в пищу, а у финки ничего даром не пропадало.

Тут олень рассказал сначала свою историю, а потом историю Герды. Финка мигала своими умными глазами, но не говорила ни слова.

— Ты такая мудрая женщина… — сказал олень. — Не изготовишь ли ты для девочки такое питье, которое бы дало ей силу двенадцати богатырей? Тогда бы она, одолела Снежную королеву!

— Силу двенадцати богатырей! — сказала финка. — Да много ли в том проку!

С этими словами она взяла с полки большой кожаный свиток и развернула его: он был весь исписан какими-то удивительными письменами.

Финка принялась читать их и читала до того, что пот градом покатился с ее лба.

Олень опять принялся просить за Герду, а сама Герда смотрела на финку такими умоляющими, полными слез глазами, что та опять заморгала, отвела оленя в сторону и, меняя ему на голове лед, шепнула:

— Кай в самом деле у Снежной королевы, но он вполне доволен и думает, что лучше ему нигде и быть не может. Причиной же всему осколки зеркала, что сидят у него в сердце и в глазу. Их надо удалить, иначе Снежная королева, сохранит над ним свою власть.

— А не можешь ли ты дать Герде что-нибудь такое, что сделает ее сильнее всех?

— Сильнее, чем она есть, я не могу ее сделать. Не видишь разве, как велика ее сила? Не видишь, что ей служат и люди и звери? Ведь она босая обошла полсвета! Не у нас занимать ей силу, ее сила в ее сердце, в том, что она невинный милый ребенок. Если она сама не сможет проникнуть в чертоги Снежной королевы и извлечь из сердца Кая осколок, то мы и подавно ей не поможем! В двух милях отсюда начинается сад Снежной королевы. Отнеси туда девочку, спусти у большого куста, обсыпанного красными ягодами, и, не мешкая, возвращайся обратно.

С этими словами финка посадила Герду на спину оленя, и тот бросился бежать со всех ног.

— Ай, я без теплых сапог! Ай, я без рукавиц! — закричала Герда, очутившись на морозе.

Но олень не смел остановиться, пока не добежал до куста с красными ягодами. Тут он спустил девочку, поцеловал ее в губы, и по щекам его покатились крупные блестящие слезы. Затем он стрелой пустился назад.

Бедная девочка осталась одна на трескучем морозе, без башмаков, без рукавиц.

Она побежала вперед что было мочи. Навстречу ей несся целый полк снежных хлопьев, но они не падали с неба — небо было совсем ясное, и в нем полыхало северное сияние, — нет, они бежали по земле прямо на Герду и становились все крупнее и крупнее.

Герда вспомнила большие красивые хлопья под увеличительным стеклом, но эти были куда больше, страшнее и все живые.

Это были передовые дозорные войска Снежной королевы.

Одни напоминали собой больших безобразных ежей, другие — стоглавых змей, третьи — толстых медвежат с взъерошенной шерстью. Но все они одинаково сверкали белизной, все были живыми снежными хлопьями.

Однако Герда смело шла все вперед и вперед и наконец добралась до чертогов Снежной королевы.
Посмотрим же, что было в это время с Каем. Он и не думал о Герде, а уж меньше всего о том, что она так близко от него.

к содержанию ↑

История седьмая — Что случилось в чертогах Снежной королевы и что случилось потом

Стенами чертогов были вьюги, окнами и дверями буйные ветры. Сто с лишним зал тянулись здесь одна за другой так, как наметала их вьюга. Все они освещались северным сиянием, и самая большая простиралась на много-много миль. Как холодно, как пустынно было в этих белых, ярко сверкающих чертогах! Веселье никогда и не заглядывало сюда. Никогда не устраивались здесь медвежьи балы с танцами под музыку бури, на которых могли бы отличиться грацией и умением ходить на задних лапах белые медведи; никогда не составлялись партии в карты с ссорами и дракою, не сходились на беседу за чашкой кофе беленькие кумушки-лисички.

Холодно, пустынно, грандиозно! Северное сияние вспыхивало и горело так правильно, что можно было точно рассчитать, в какую минуту свет усилится, в какую померкнет. Посреди самой большой пустынной снежной залы находилось замерзшее озеро. Лед треснул на нем на тысячи кусков, таких одинаковых и правильных, что это казалось каким-то фокусом. Посреди озера сидела Снежная королева, когда бывала дома, говоря, что сидит на зеркале разума; по ее мнению, это было единственное и лучшее зеркало на свете.

Кай совсем посинел, почти почернел от холода, но не замечал этого — поцелуи Снежной королевы сделали его нечувствительным к холоду, да и самое сердце его было все равно что кусок льда. Кай возился с плоскими остроконечными льдинами, укладывая их на всевозможные лады. Есть ведь такая игра — складывание фигур из деревянных дощечек, — которая называется китайской головоломкой. Вот и Кай тоже складывал разные затейливые фигуры, только из льдин, и это называлось ледяной игрой разума. В его глазах эти фигуры были чудом искусства, а складывание их — занятием первостепенной важности. Это происходило оттого, что в глазу у него сидел осколок волшебного зеркала.

Складывал он и такие фигуры, из которых получались целые слова, но никак не мог сложить того, что ему особенно хотелось, — слово “вечность”. Снежная королева сказала ему: “Если ты сложишь это слово, ты будешь сам себе господин, и я подарю тебе весь свет и пару новых коньков”. Но он никак не мог его сложить.

— Теперь я полечу в теплые края, — сказала Снежная королева. — Загляну в черные котлы.

Так она называла кратеры огнедышащих гор — Этны и Везувия.

— Побелю их немножко. Это хорошо для лимонов и винограда.

Она улетела, а Кай остался один в необозримой пустынной зале, смотрел на льдины и все думал, думал, так что в голове у него трещало. Он сидел на месте, такой бледный, неподвижный, словно неживой. Можно было подумать, что он совсем замерз.

В это-то время в огромные ворота, которыми были буйные ветры, входила Герда. И перед нею ветры улеглись, точно заснули. Она вошла в огромную пустынную ледяную залу и увидела Кая. Она тотчас узнала его, бросилась ему на шею, крепко обняла его и воскликнула:

— Кай, милый мой Кай! Наконец-то я нашла тебя!

Но он сидел все такой же неподвижный и холодный. И тогда Герда заплакала; горячие слезы ее упали ему на грудь, проникли в сердце, растопили ледяную кору, растопили осколок. Кай взглянул на Герду и вдруг залился слезами и плакал так сильно, что осколок вытек из глаза вместе со слезами. Тогда он узнал Герду и обрадовался:

— Герда! Милая Герда!.. Где же это ты была так долго? Где был я сам? — И он оглянулся вокруг. — Как здесь холодно, пустынно!

И он крепко прижался к Герде. А она смеялась и плакала от радости. И это было так чудесно, что даже льдины пустились в пляс, а когда устали, улеглись и составили то самое слово, которое задала сложить Каю Снежная королева. Сложив его, он мог сделаться сам себе господином да еще получить от нее в дар весь свет и пару новых коньков.

Герда поцеловала Кая в обе щеки, и они опять зарделись, как розы; поцеловала его в глаза, и они заблестели; поцеловала его руки и ноги, и он опять стал бодрым и здоровым.

Снежная королева могла вернуться когда угодно — его отпускная лежала тут, написанная блестящими ледяными буквами.

Кай с Гердой рука об руку вышли из ледяных чертогов. Они шли и говорили о бабушке, о розах, что цвели в их садике, и перед ними стихали буйные ветры, проглядывало солнце. А когда дошли до куста с красными ягодами, там уже ждал их северный олень.

Кай и Герда отправились сначала к финке, отогрелись у нее и узнали дорогу домой, а потом — к лапландке. Та сшила им новое платье, починила свои сани и поехала их провожать.

Олень тоже провожал юных путников вплоть до самой границы Лапландии, где уже пробивалась первая зелень. Тут Кай и Герда простились с ним и с лапландкой.

Вот перед ними и лес. Запели первые птицы, деревья покрылись зелеными почками. Из леса навстречу путникам выехала верхом на великолепной лошади молодая девушка в ярко-красной шапочке с пистолетами за поясом.

Герда сразу узнала и лошадь — она была когда-то впряжена в золотую карету — и девушку. Это была маленькая разбойница.

Она тоже узнала Герду. Вот была радость!

— Ишь ты, бродяга! — сказала она Каю. — Хотелось бы мне знать, стоишь ли ты того, чтобы за тобой бегали на край света?

Но Герда потрепала ее по щеке и спросила о принце и принцессе.

— Они уехали в чужие края, — отвечала молодая разбойница.

— А ворон? — спросила Герда.

— Лесной ворон умер; ручная ворона осталась вдовой, ходит с черной шерстинкой на ножке и сетует на судьбу. Но все это пустяки, а ты вот расскажи-ка лучше, что с тобой было и как ты нашла его.

Герда и Кай рассказали ей обо всем.

— Ну, вот и сказке конец! — сказала молодая разбойница, пожала им руки и обещала навестить их, если когда-нибудь заедет к ним в город.

Затем она отправилась своей дорогой, а Кай и Герда — своей.

Они шли, и на их пути расцветали весенние цветы, зеленела трава. Вот раздался колокольный звон, и они узнали колокольни своего родного города. Они поднялись по знакомой лестнице и вошли в комнату, где все было по-старому: часы говорили “тик-так”, стрелки двигались по циферблату. Но, проходя в низенькую дверь, они заметили, что стали совсем взрослыми. Цветущие розовые кусты заглядывали с крыши в открытое окошко; тут же стояли их детские стульчики. Кай с Гердой сели каждый на свой, взяли друг друга за руки, и холодное пустынное великолепие чертогов Снежной королевы забылось, как тяжелый сон.

Так сидели они рядышком, оба уже взрослые, но дети сердцем и душою, а на дворе стояло лето, теплое благодатное лето.