© Jacob Fraden, 2019
Несколько напутственных слов читателю
Спешу предостеречь: открыв любой рассказ Якова Фрейдина, не надейтесь, что сможете, взглянув на начало, отложить чтение на потом. Не получится. Не оторветесь, пока не дочитаете до конца. Эта проза не отпускает, не дает соскучиться, отвлечься, она завлекает читателя занятными поворотами сюжета, подбрасывает новые, нередко парадоксальные, мысли и краски. Однако умение выстраивать повествование так, чтобы оно с ходу и безраздельно завладело нашим вниманием – лишь одно из достоинств этого автора. Пожалуй, самое ценное в нем – это его многогранность. Яков Фрейдин – редкий в наше время образец гармонической личности, современный «человек Ренессанса». Он физик и лирик в одном флаконе. Природа одарила его по меньшей мере тремя талантами: инженера-изобретателя (чья фамилия красуется в списке ста лучших изобретателей США), прозаика и живописца.
И вот что существенно: в том, что и как пишет наш автор, в ткани его рассказов, так или иначе проявляются все грани его натуры. Вот несколько примеров.
Когда после выступления я вернулся на своё место в зале, на свободное рядом кресло сразу же подсел лысый человечек лет шестидесяти, чем-то похожий на доброго гнома.
Герой мемуарного рассказа «Грустный гений», выдающийся дирижер Натан Рахлин, увиден глазами художника и описан пером прозаика. Скупым штрихом очерчен незабываемый облик великого музыканта. Подробнее изображен невероятный по своей парадоксальности персонаж другого рассказа, «Ген негодяя» – «коротенького толстого человечка лет пятидесяти с округлой, как пицца, физиономией, проницательными серыми глазками и тёмной кучерявой шевелюрой. В руках он держал видавший виды рыжий портфель, толщина которого была сравнима лишь с животом посетителя».
Или вот почти карикатурное изображение телевизионного цензора: «…под его строгим взглядом она, мне почудилось, стала распухать ещё больше, а огромные глаза её, казалось, вот-вот выдавят стёкла очков и покатятся на пол…».
Талант живописца проступает и в описании интерьеров.
«Сравнительно небольшой кабинет, как и дверь, был отделан тёмным красным деревом, в левом углу стоял застеклённый книжный шкаф, на стенах в массивных рамах висело несколько картин старых фламандских мастеров… В центре был письменный стол, а за ним комод с множеством фотографий в рамках. Среди них мне сразу бросились в глаза портреты Ленина и Брежнева, стоявшие там на самом видном месте. Оба снимка были с дарственными надписями…»
Этот мастерски изображенный кабинет принадлежал знаменитому промышленнику и дельцу Арманду Хаммеру – одному из тех заметных деятелей XX века с громкими именами, с которыми, по прихоти судьбы, довелось встретиться автору этой книги…
Парадокс: Фрейдин-изобретатель, садясь за сочинение прозы, не изобретает ни своих героев, ни сюжетов. Он, как правило, черпает их из реальной жизни, пишет о том, в чем участвовал сам, что видел собственными глазами или слышал от других. Исключение делается лишь для рассказов-мистификаций, которые он пишет в честь «праздника дураков» – к Первому Апреля. Его принадлежность к миру точных наук, инженерии и бизнеса сказывается в другом – в пронизывающем его прозу чувстве здравого смысла, в неприятии наивных и примитивных социальных утопий. Всегда ли умны те, кто называют себя «интеллектуалами»? – спрашивает он в рассказе «О дураках, либералах и консерваторах». И произносит в ответ решительное: «Нет!» Ибо «…на самом деле их интеллект зажат в прокрустово ложе узкой специальности. Всё что за её рамками – лежит для них в сфере умозрительных теорий и мечтаний, к реальной жизни мало относящихся. Ты что думаешь, если некто, скажем, профессор математики, врач или там компьютерный кудесник, он что, по определению умный? …Да, да, не удивляйся, среди нобелевских лауреатов тоже полно дураков. То, что человек может быть болваном при каком-то большом таланте, особенно видно в Голливуде…»
Позволю себе ещё одну пространную цитату из этого рассказа: уж очень она актуально звучит в сегодняшней Америке, где все больше наших сограждан очаровываются идеями социализма:
Академический сноб уверен, что ежели у него докторская степень, то он по определению любую вещь понимает лучше тех, у кого степени нет. Эти люди смотрят на всё через розовые очки своего воображения. Так, к примеру, видел мир Маркс, когда писал свой «Капитал», хотя ни разу в жизни не посетил ни одной фабрики, а из рабочего класса был знаком лишь со своей кухаркой, с которой произвёл на свет незаконнорождённого сына. Мало того, либерал Маркс этого сына позволял впускать в дом только через чёрный ход. Недаром его дядюшка Леон Филипс, тот самый, сын которого основал голландскую фирму Philips, на просьбу Маркса подкинуть деньжат ответил: «Лучше бы ты, Карл, зарабатывал капитал, а не писал про него…» Умники, вроде Маркса, могут лишь придумывать умозрительные теории о том, как перераспределить то, что зарабатывают другие, да и себя при этом не забыть. То есть «весь мир насилья мы разрушим» – это они умеют, а вот «мы наш, мы новый мир построим» у них никогда не получалось. Ломать они могут, а строить – нет».
Яков Фрейдин умеет и любит строить. В его объемистом творческом портфеле – десятки изобретенных им приборов, смелых и ярких, поражающих воображение картин и отлично выстроенных рассказов о пережитом и увиденном.
Искренне завидую тем, кто не был знаком с ними раньше и, раскрыв эту книгу, впервые испытает радость общения с наблюдательным, умным и талантливым рассказчиком.
Поттер был точен, как часы Альбуса и сиял, как его чайник.
— Здравствуйте, сэр! Вот это ливень! Классная куртка, кстати!
«И вам доброго дня, мистер Поттер. Могу дать адрес магазина. Кстати, зонты там тоже продают».
После того, как принесли заказ, я установил стандартные отвлекающие чары. Поттер в это время пытался незаметно просушить свою одежду. Бытовая магия у парня явно хромала. Ничего, его жёнушка прекрасно справится с легкой простудой бравого аврора.
— Гермиона сегодня прислала мне письмо. Хорошее такое, подробное, забавное… Она пишет, что работает на вас, сэр!
«Есть возражения?»
— Э-э… Нет. Просто я удивился. Она написала, что вы помогаете ей. Признала, что у неё проблемы с магией. А ведь до этого никому ничего не рассказывала…
«Счастлив, что сумел вас поразить. Не переживайте за мисс Грейнджер. Она неплохо справляется… Но обсуждать её состояние мы не будем. Я не обещал на вас шпионить, мистер Поттер».
— Простите, профессор Снейп. Едва не забыл, с кем имею дело, — глаза мальчишки сердито сузились, а голос вернулся к знакомым школьным интонациям.
Вот так-то, мистер Поттер. И не забывайте. По-другому не будет. Не надо.
«Если вы не против, давайте сразу перейдём к делу. Мне нужна полная информация о том, когда и каким образом мисс Грейнджер получила палочку Беллатрисы Блэк. Желательно подробно, чётко и связно».
Забавно было наблюдать новоприобретённое умение Поттера быстро успокаиваться. Три вдоха — и лицо мальчишки стало нейтрально-вежливым.
— Это случилось в поместье Малфоев. Мы попались егерям…
Поттер рассказывал сбивчиво и непоследовательно. И очень долго. Как я и думал, палочку Лестрейнж отвоевал вовсе не он. Скорее, Уизли. Во всяком случае, обезоружил Беллатрису именно рыжеволосый герой. А своих прав на палочку никто из них не заявил. Вырисовывалась интересная картина… В принципе, на этом рассказ Поттера можно было оборвать. Но я продолжал слушать о том, что произошло в Малфой-мэноре. Нарцисса старательно обходила эту тему, с Драко мы за год так и не поговорили, а воспоминания мисс Грейнджер сводились к пытке Круциатусом, что и понятно. Мальчишка, сидевший передо мною, хотел рассказать как можно больше. Смерть Петтигрю, реакция Драко, наивный героизм домовика… Удерживать бесстрастное выражение лица было трудно.
— Сэр?! Вам плохо?
«Нет. Я в порядке. Знаете, что Волдеморт устроил после вашего отбытия?»
— Я это видел, сэр. Его глазами.
«В тот день вы были на волосок от поражения».
— Это точно. Я тогда совершенно некстати размечтался о Дарах Смерти и…
В глазах мальчишки вспыхнул ужас. Паника — плохой помощник в окклюменции. На меня выплеснулись образы его сознания: старшая палочка, треснувший камень в перстне, мантия-невидимка… Дары Смерти. Вот зачем в завещании Альбуса нужна была книжка сказок…
«Можете попробовать Обливиэйт, — любезно подсказал я, — только вряд ли я позволю ему подействовать. Значит, в снитче Дамблдор спрятал Воскрешающий камень?»
Мальчик-Который-Так-Глупо-Проболтался, не ответил. Впрочем, это было необязательно. А я понимал, что не смогу удержаться от следующего вопроса, и ненавидел себя за это.
«Вы использовали камень?»
Поттер кивнул.
— Я видел… их. Я видел маму. В день битвы за Хогвартс. После… Омута памяти. Когда шёл к Волдеморту. Они меня провожали. Или встречали… Но камня у меня больше нет, сэр.
«Понимаю ваше волнение, мистер Поттер. Боитесь, что я брошусь на поиски?»
Мерлин! Неужели это происходит на самом деле? Я разговариваю с сыном Джеймса Поттера о… ней? Мальчишка смотрел на меня так, как смотрят на тяжелобольного родственника.
«Поттер. Я. Не. Собираюсь. Тревожить. Её. Покой. Я виновен в её смерти. Этого не изменить. За это нельзя просить прощения. Это нельзя искупить. Моя смерть могла стать смягчающим вину обстоятельством. Но ваше милосердие лишило меня и этой возможности».
Надо было уходить. А я продолжал сидеть. Разговор обещал стать неприятным и унизительным. Но я чувствовал горькое облегчение.
«Раз уж мы так мило беседуем… Скажите, Поттер, зачем нужно было сообщать о мотивах моих поступков всему Хогвартсу? Я мог бы это понять, если бы вы считали меня мёртвым. Но вы же самолично отправили меня в Мунго!»
— Может, сначала вы выясните то, что планировали во время этой встречи, а потом я отвечу на этот вопрос, сэр?
«Уже выяснил: ни вы, ни Грейнджер не являетесь хозяином палочки Лестрейндж. Мне понадобится встреча с мистером Уизли».
— Вряд ли это будет возможно в ближайшее время, — Поттер пожал плечами. — Он уехал к Чарли в Румынию. На пару месяцев. Это плохо для Гермионы?
«Без комментариев. Вернёмся к моему вопросу?»
Поттер вздохнул и сунул руку в карман пиджака. Я рефлекторно потянулся к своей палочке. Но он достал пузырек с серебристо-белым содержимым, кружащимся в бесконечном танце.
— Когда я вышел к Волдеморту в Большом зале, то не знал наверняка, признает ли меня Старшая палочка. Если бы я проиграл, вас могли убить как Пожирателя. Даже в Мунго. Но я надеялся победить, и мне хотелось, чтобы Риддл знал, как вы отомстили за смерть той, которую любили. Ваши воспоминания я никому не показывал. Говорил всем, что они разбились.
«Это они?»
— Да, сэр.
«И вы ждали полтора года, чтобы сказать мне, что они уцелели?»
— Я ждал последнего судебного процесса. Окончательный приговор Мальсиберу был оглашен только позавчера. И он до последнего надеялся утащить вас за собой в Азкабан. Обычно суду хватало моего устного свидетельства о вашей роли в Сопротивлении. Но я боялся, что когда-нибудь этого будет недостаточно. А вы отказались давать показания в свою защиту… сэр.
«Планировали использовать мои воспоминания против моей воли?»
— Да, сэр. В крайнем случае.
«Весьма откровенно. А теперь вы, наконец, решили вернуть их мне? Или я должен сделать что-нибудь ещё, чтобы заслужить это право?»
— Они ваши.
«Как часто вы их… пересматривали?»
— Один раз. Перед первым судебным процессом.
Поттер посмотрел на меня самым отчаянным гриффиндорским взглядом. Я испытал почти невыносимое желание немедленно аппарировать отсюда. Назревал очередной душещипательный момент.
— Раньше я думал, что должен попросить прощения за отца и Сириуса. Но потом понял, что в этом нет никакого смысла. Я — не Джеймс и не Сириус. Я готов сказать, что не идеализирую их. Если бы я мог исправить вред, который они нанесли, то обязательно попытался это сделать. Мне жаль, что для вас я всегда буду только сыном одного и крестником другого… Вот. Мне пора. До свидания, сэр…
Поттер встал, слишком резко отодвинув стул. Тот эффектно упал. На грохот даже обернулся человек от барной стойки.
Я вздохнул. Мелодрама. Опять. Что мне делать с мальчишкой? Предложить усыновить его? Разрыдаться в голос? Перекрасить одежды в белый цвет?
— Гарри…
Парень замер со стулом в руках.
«До конца вашего перерыва осталось ещё больше часа. А на улице — дождь. Если мы перестанем ворошить прошлое, это пойдёт на пользу нам обоим. Расскажите лучше, как живётся стажёрам в аврорате…»
— Э-э-э… — Мальчик-Который-Никак-Не-Успокоится, поставил стул на место, уселся и взъерошил волосы. — Самое смешное я вам уже рассказывал. Но вот был ещё случай на той неделе…
Слушая счастливую болтовню Гарри Поттера, я с трудом удерживался от улыбки. Поттер и Грейнджер. Эти невозможные дети никак не оставят меня в покое. Но, может быть, именно они дают мне возможность жить?
* * *
Ровно в девять вечера, я шагнул в камин, приказав: «Хогвартс, кабинет директора».
Минерва сидела за столом и что-то писала. Коротко кивнув мне, она резко встала и собрала листы пергамента в стопку.
— Не больше часа, Северус, — сообщила она, выходя из кабинета.
Моих постоянных опытов с Омутом памяти Минерва не одобряла. Но отказать напрямую так и не смогла.
Впрочем, сегодня я не собирался заливать чужие мысли экспериментальными зельями. Гарри Поттер, как обычно, проявил и гриффиндорское благородство, и чудовищное невежество. Воспоминания, отданные другому человеку, нельзя просто вернуть на место. Теперь мне оставался лишь взгляд со стороны. Взгляд на то, что я собрал для Поттера, готовясь к концу.
Серебристая взвесь закружилась внутри чаши. Я взмахнул палочкой — и вихрь поменял направление. Мне хотелось в конце воспоминаний увидеть Лили. Живую. Не раздумывая больше, я погрузился в светящийся омут…
Кабинет не изменился. Но передо мной стоял Северус Снейп — директор Хогвартса. Он разговаривал с портретом Финеаса Найджелуса:
— Директор! Они разбили палатку в лесу Дин!
Это было важным только для Поттера. Сцена переменилась, повинуясь моему желанию…
Одно за другим, воспоминания проходили передо мной, возвращая забытые чувства.
— …Значит, мальчик должен умереть?..
— …После того, как вы убьёте меня, Северус…
— …А моя душа, Дамблдор? Моя?..
— …Вы знаете, иногда я думаю, что мы проводим распределение слишком рано…
— …Бездарный, самовлюблённый, как и его отец…
— …У него её глаза, такие же точно. Вы ведь помните глаза Лили Эванс?..
— …Умерла… Навсегда…
— …Какая просьба ко мне может быть у Пожирателя смерти?..
Голос Лили донёсся до меня раньше, чем пелена красок нарисовала вход в башню Гриффиндора:
— Я больше не могу закрывать глаза. Ты выбрал свою дорогу, я — свою…
— Нет… Послушай, я не хотел… — Снейп-пятикурсник был жалок и вызывал у меня желание хорошенько его встряхнуть.
— Обзывать меня грязнокровкой? Но ведь всех, кто родом из таких семей, ты именно так и зовёшь, Северус. Почему же я должна быть исключением?
Она скрылась в проёме за портретом, а молодой идиот остался стоять как приклеенный.
Когда, наконец, он собрался уходить, из-за портрета выскользнула фигура другой девушки. Я не помнил, как её звали. Она тихо позвала: «Северус», но тот отчаянно помотал головой и побежал прочь…
Изображение поблёкло.
— Мне не нужна помощь грязнокровки!..
— Прекрасно, — сказала Лили, прищурившись. — В следующий раз я не стану вмешиваться…
Я заставил себя приблизиться. Вопреки ожиданию, мне удалось смотреть на разыгравшуюся драму у озера почти спокойно.
Накричав на меня и Джеймса Поттера, она развернулась и побежала к замку. Солнце освещало её фигуру, волосы сияли… Я просто смотрел, как она уходит. Остальное сейчас не имело значения.
— Лили, подожди!
Одна из девушек с берега подошла к ней и горячо о чём-то заговорила.
Надеясь, что мои воспоминания позволят подойти ближе, я шагнул к ним и услышал:
— Да, Мэри, я знаю всё, что ты скажешь. Он хороший, просто связался с плохой компанией. Ты всегда его защищаешь. Но он изменился. Я больше не желаю мириться с тем, что он делает.
— Но он любит тебя, — девушка прошептала это почти беззвучно. — Помоги ему стать лучше.
— Может мне ещё замуж выйти за Пожирателя смерти? Да я скорее свяжусь с Поттером! — Лили почти кричала. — Знаешь, Мэри, раз Снейп тебе так нравится, бери и занимайся его перевоспитанием сама.
— Я бы так и сделала, если бы он замечал кого-нибудь, кроме тебя…
Лили пошла дальше. Нюниус за моей спиной извивался в жалких попытках причинить вред Джеймсу Поттеру. А я удивленно разглядывал девушку, которую Лили называла Мэри. В её взгляде на молодого Снейпа читалась боль, будто она понимала, что сегодня его мир рухнул…
Сцена переменилась.
— Я-то думал, что мы друзья. Лучшие друзья.
— Мы и есть друзья, Сев, но мне не нравятся люди, с которыми ты связался. Прости, но я не выношу Эйвери и Мальсибера. Мальсибер! Ну что ты в нем нашёл, Сев? Он же подонок! Ты знаешь, что он на днях пытался сделать с Мэри Макдональд?
Ну, конечно! Мэри Макдональд. Девчонка из Гриффиндора, которая почему-то вечно оказывалась около слизеринских подземелий. Там она однажды и попалась в лапы к Мальсиберу. Сердце пропустило удар, когда я понял, почему она так часто там появлялась…
Дальше я смотрел и пересматривал, вспоминая улыбку, взгляд, прикосновение Лили Эванс, которая всегда была для меня Светом…
— Гриффиндор!.. Слизерин!..
— Но мы ведь едем! Мы едем в Хогвартс!..
— И письмо правда принесёт сова?..
— Ты правда колдунья… Я давно за тобой наблюдаю…
Я покинул Омут памяти со смешанными чувствами. Но посыпать раны солью, а голову — пеплом, было некогда. В дверь постучали. Я вернул воспоминания во флакон и обернулся:
— Всё никак не привыкнешь, что кабинет директора теперь твой, Минерва? — шокированное выражение её лица подсказало мне, что я произнёс фразу вслух. — Видишь, я послушался Поппи и регулярно тренируюсь в искусстве беседы.
— А может мне стоит проверить твою личность, Северус?
На втором курсе ты сняла со Слизерина тридцать баллов за… одно интересное зелье, которое я дал Эйвери. И на неделю запретила мне посещать библиотеку.
— Лучше скажи, когда ты впервые назвал меня Минервой.
В восемьдесят четвертом. Когда Слизерин взял кубок Школы. И, если уж мы решили устроить вечер воспоминаний… Ты действительно помнишь всех своих учеников?
— Да, — она сухо кивнула. — Всех с кем училась и всех, кого учила.
Мэри Макдональд. Примерно моего возраста.
— На одном курсе с тобой. Гриффиндор. Добрая девушка. Она ещё дружила… У неё было мало друзей, но это не мешало ей видеть в каждом что-то хорошее. Часто проводила время с разными питомцами Хагрида. Помню, как однажды она заявила профессору Бинсу, что волшебники угнетают гоблинов. Это был единственный раз, когда я видела его рассерженным. Не люблю сравнивать студентов, но… как бы странно это ни прозвучало, я вспоминала о Мэри, глядя на мисс Лавгуд, а иногда — на мисс Грейнджер…
А потом? Что с ней стало после школы? — задавая вопрос, я уже догадывался, каким будет ответ.
— Она была маглорождённой. Её убили в восьмидесятом. Вместе со всей семьёй.
Жил да был человек, который на всё смотрел со стороны. Вот так взглянешь на него и даже не подумаешь, что он на всё со стороны смотрит. Сидит себе человек, пьет чай, печеньем закусывает, газетку читает, приглядишься, а он, хитрец эдакий, нет-нет да и зыркнет на что-нибудь со стороны. У него даже фамилия была какая-то сторонняя — то ли Сторонов, то ли Стороненко. Но это и не особо важно. История ведь не о фамилии, а о том, как люди его не любили. Ну, те, другие, которые не со стороны на всё смотрят, а в упор.
Чувствую, запутал я вас окончательно. Ладно, давайте я пару примеров из его жизни приведу, чтобы вы поняли, как ему жилось нелегко.
Шел как-то этот человек по улице. За угол завернул, а там… Люди с флагами, с транспарантами, стоят, кричат друг на друга, бутылки кидают. Одни борются за что-то, другие противятся чему-то. Ну, как обычно. Увидели они человека и так у него и спрашивают, без обиняков:
— Мил человек, а ты вот нам скажи как на духу — ты борешься за что-то, али противишься чему-то?
Почесал человек затылок, исподлобья посмотрел со стороны сначала на одних, потом на других, да и говорит:
— А я, люди добрые, не борюсь, но и не противлюсь. У меня другая есть точка зрения. Третья.
Как разбушевался тут народ, что с одной стороны, что с другой, да как начал в него бутылками кидать, да оскорблять всячески. Говорят ему, мол, ты еще хуже, чем наши противники — от тех хоть какая-то польза есть, с ними подраться можно толпой на толпу, поспорить с ними еще можно, да словами матерными с ног до головы обмазать, а от тебя толку никакого. И давай его дубасить всем, что под руку попалось. Еле ноги он тогда унес, но со стороны смотреть все равно не перестал.
В другой день вздумалось человеку с другом встретиться. Встретился, а тот ему и говорит:
— А вот скажи-ка мне, друг ты мой ситцевый, как ты смотришь на то, чтобы пообсуждать кого-нибудь за спиной? Очень уж я это дело люблю.
Человек, конечно же, по своей привычке со стороны на это глянул, но синяки с прошлого раза еще не сошли, поэтому виду он не подал.
— А кого? — спрашивает он.
— А хоть бы и жену твою бывшую.
— Да как-то неудобно что ли… — засомневался человек, — жена все-таки…
— Так бывшая же, — не унимался друг, — ты вот расскажи мне…
И давай у него выспрашивать всякое, да посмеиваться. Сначала только над женой, а потом и над человеком тоже.
— Знаешь что? — не выдержал наконец человек, — не хочу я с тобой больше никого за спиной обсуждать. Неправильно это, не по-людски. Давай лучше твою жену пообсуждаем?
— Так она ж у меня не бывшая, а очень даже настоящая, — отвечает друг, — нет, мою жену нельзя обсуждать.
— А я вот думаю, что ни на никого нельзя со спины грязь лить. Будь то хоть жена, хоть теща, да хоть черт лысый.
И выгнал друга своего из дома. А тот обиделся и на дверь ему плюнул.
Или вот еще случай. Пошел этот бедолага как-то в картинную галерею. А чем еще заняться, когда ты не женат, друзей у тебя нет, а еще и все тело ломит от прошлой драки? Походил, посмотрел, а там какая-то мазня на холстах. Он и с одной стороны посмотрит, и с другой, а все не поймет — чем все восхищаются-то? Вот он и говорит людям:
— Простите, а что это за деградация такая занятная? Чего вы все там видите-то?
Бить его не стали — тут же люди все, вроде как, культурные. Только языками зацокали, да взглядами осуждающими на улицу его выдавили. А там его другие люди под руки подхватили, да в другую галерею по соседству потащили. Тащат, а сами приговаривают:
— Молодец, что сказал им правду! Они там все дураки, а вот наш художник в сто раз лучше рисует! Сам сейчас увидишь!
Притащили горемыку в свою галерею, а там, прости Господи, та же ботва, только в полосочку. Человек вздохнул и говорит:
— Люди добрые, вы конечно молодцы, что не в подъездах пиво глушите с горла, а вместо этого по картинным галереям шастаете, но здесь же такая же дичь нарисована!
В общем, выперли его и оттуда.
В конце концов так этого человека довели, что стал он и к себе приглядываться. Нет-нет, да и бросит на себя взгляд со стороны. И до того досмотрелся, что обидно ему стало от того, что вот эта его привычка дурная вечно его под монастырь подводит. Друзья от него все отвернулись, по улице спокойно не пройдешь — того и гляди, тумаков надают почем зря, а с культурных мероприятий вообще выгоняют…
И решил человек, что больше не будет он ни на что со стороны смотреть, а только прямо.
В любом споре каком чью-то сторону занять? Так он первый. Только желательно, чтоб на его стороне людей было побольше.
Обсудить какого-нибудь человека, да грязи на него вылить позабористее? И здесь он не отстает. Только безопаснее будет, если человек этот, которого обсуждают, ничего не услышит.
Чушь какую-нибудь посмотреть или почитать, а потом вместе с друзьями повосхищаться? И здесь за ним не успеешь. Только лучше заранее спросить у друзей — понравилось им или нет.
И снова зажил человек счастливой жизнью. И друзья у него появились, и на всякие сборища культурные приглашать стали, и даже бить его перестали. В общем, стал человек опять человеком.
Хотя, если посмотреть со стороны…
©ЧеширКо