За кем гнались птицы в рассказе погоня

Рассказы о всякой живности — Белов В. — Погоня

Подробности

Категория: Отечественные писатели

Страница 6 из 8

Рассказы о всякой живности

---

Погоня

Было рано, солнечное спокойное утро вдруг огласилось шумом и свистом птичьей стаи. Я выскочил на крыльцо — никого. Вдруг свист и шум снова приблизились. И тут я увидел большого ястреба, который стремглав, низко над землей, метнулся между домами. Ласточки, стрижи и синицы дружной стаей преследовали серого хищника. В чем дело? Что он натворил? Видать, не зря всполошились птицы. Особенно неистовствовали стрижи и касатки, они носились вокруг ястреба, готовые растерзать его. Он, не зная куда деваться, вильнул в другой проулок, они все за ним. Даже несколько галок затесалось в стаю, они кричали и преследовали обидчика. Два воробья тоже хорохорились сзади. Они, летая за стаей, отчаянно чирикали и пушили хвосты. «А вы-то чего? — подумалось мне. — Вишь, тоже туда — же, в драку».
Мне даже стало жаль ястреба, так много на одного… Он, бедняга, метнулся под навес, птицы — за ним. Он в поле — погоня так и наседает. И все это со свистом, криком и шумом. Ястреб взмыл наконец высоко в небо, но погоня не отставала, тогда он стремительно полетел в поле, к лесу. Все исчезло вдали. Стало тихо. Вдруг Федин петух выбежал на середину улицы и с угрожающим кокотом вытянул шею. Осмелел задним числом, ему явно не терпелось что-то предпринять, чем-то проявить себя в этой птичьей заварухе. Так и стоял посреди улицы, кокотал, стараясь быть как можно грознее. Валдай глядел на него с таким видом, как будто хотел спросить: где раньше-то был? Нет, брат, куда уж тебе на ястреба!

Петух

Частенько я наблюдал за этим воинственным петухом, потому что он настоящий красавец. Красная борода его то и дело тряслась около моего жилья. Он будил меня глубокой ночью. Я улыбался ему во сне, а утром он поднимал меня уже взаправду.
Замешкается где-нибудь на задворках, очнется — глядь, а кур-то и нет. Остался один. Оглянется по всем сторонам— никого. Встрепенется, раздвинет крылья и что есть духу пустится в конец улицы. Там тоже ни одной. Обратно прибежит — пусто. Остановится, споет и долго прислушивается. Никаких результатов. До того допоется, что даже осипнет.
А куры спокойно возятся в пыли за углом, в двух петушиных шагах…
Либо поведет кур в чей-нибудь картофель и долго кокочет, если выгонят. Мол, что это за безобразие? Почему такая несправедливость? И столько в его кокоте искреннего возмущения, что даже смешно. Впрочем, петушиное возмущение очень недолговечно. Тут же забывает обиду, гордо вскидывает голову, выгибает роскошную шею и самозабвенно поет на весь белый свет.

Куры бегут домой

Поскольку речь зашла о петухе, то надо поговорить и о курах. Впрочем, рассказывать о них совсем нечего. Может быть, я и ошибаюсь, но во всей домашней живности глупее курицы никого нет. Я уже говорил, что в глупости не уступают им только бараны и овцы. Остальная живность не в счет.
Итак, с курами, не считая наседок, почти не бывает интересных событий. Поэтому я расскажу давнишний случай. Дело было чуть ли не в первый мой приезд сюда. Тогда в деревне еще имелась колхозная птицеферма.
Самым занятным было то, что куриное поголовье на ферме никак не поддавалось учету. Попробуйте-ка сосчитать кур, когда они всей кучей клюют что-нибудь! Задача эта непосильна даже современной счетной машине. А что говорить о какой-нибудь старенькой неграмотной птичнице?
Помню, что продуктивность на ферме была низкая. Учету поддавались одни петухи, которые, кстати, примечательны еще тем, что никогда не позволяют скандалить курам между собой. Сами дерутся почем зря, но стоит каким-нибудь двум несушкам повздорить, петух тут как тут. Встанет промеж дерущихся кур, и баста. Иную, самую неуемную, и тюкнет. Я всегда поражался подобному домострою. Еще удивляет в иных петухах излишняя заботливость о своих подопечных. Найдет петух какого-нибудь жалкого червячишку и давай бормотать, давай крутиться вокруг него. Сам хоть какой голодный, а ни за что не съест. Всех созовет. Куры сбегутся, а и клевать-то, собственно, нечего.
Но вернемся к птицеферме. Она была огорожена частоколом. Днем куры ходили в этой загородке. На ночь птичница загоняла их в горницы колхозного дома, запирала на висячий замок. Дом был большой, остался от раскулаченных. Сначала в нем размещался детсад, после контора колхоза. Когда колхоз укрупнили, дом долгое время пустовал. Наконец, сделали птицеферму.
Кто только не перебывал на должности птичницы! Почти все женщины деревни, которые теперь уже умерли. Последними птичницами были знакомая нам Лидия и бабушка Марья — одна за другой. Марья уже и тогда была старушкой. Лидия же считалась в то время еще молодой. Однажды Лидию поставили птичницей. Как выяснилось позже, она вздумала обменять трех своих старых кур на колхозных молодок. Что и сделала. Тайком отнесла своих зажиревших старуток на птицеферму, а взамен принесла домой молодок. Вскоре ее поставили бригадиршей, а птичницей стала бабушка Марья. У бабушки тоже имелись свои личные куры, которые почти ослепли. Она тоже решила заменить их на ферме. Бабушка выбрала себе взамен тоже трех, но самых матерых и жирных. Она наивно предполагала, что чем больше курица, тем она лучше. Она тайком притащила птиц домой. Надо же было тому случиться: новые куры бабушки Марьи без колебаний направились к дому Лидии. Ни та, ни другая не ожидали такого конфуза. Три злополучных старутки, не подозревая, в какой стыд ввергли нового бригадира, благополучно вернулись домой. Лидия сделала вид, что куры ей не принадлежат. Но они ни за что не хотели ночевать у бабушки Марьи! Бабушка искренне недоумевала.
Не знаю, чем кончилось это событие, но о нем до сих пор вспоминают в деревне.
Птицеферму вскоре после этого случая колхоз ликвидировал.

Свое берем

Дедко Остахов совсем расстроился. Такой опытный пчеловод, а тут оплошал! Ему даже стыдно было мне рассказывать про этот случай.
Однажды к ним приехали из города гости — дочка и двое внучат. Дедку захотелось угостить ребятишек свежим медом. Он решил покачать немного, хотя срок для этого еще не пришел. К полудню он развел дымарь, вымыл чистой водой медогонку. Надел сетку и вынул из каждого улья по рамке.
Меду, как и следовало ожидать, оказалось мало. Но дедко Остахов — упрямый старик. Что задумает, обязательно сделает. Он занес рамки в сарайчик, срезал специальным ножом воск, покрывающий соты, и приготовился качать. Только хотел вставить рамку в медогонку, вдруг как громыхнет за деревней! Дедко Остахов аж присел от неожиданности. У него было сено в валках, а тут загремело. Пойдет дождь — пропадут все труды.
И дедко Остахов схватил грабли, кинулся в поле загребать сено. Однако гром только попугал сенокосников. Дождя в тот день не было. Дедко благополучно сметал стог, а под вечер вернулся домой, намереваясь выкачать мед.
Он зашел в сарайчик, потрогал одну рамку и всплеснул руками. Соты были легкими, как пух. Меду не было ни в одной ячее. В чем дело? Рамки, что ли, подменили? В соседней деревне один пенсионер, старый учитель, тоже держал пчел. Дедко уже хотел было бежать к учителю, да подумал: нет, не тот это человек, чтобы чужой мед воровать. И правильно подумал.
Я возвращался домой с купания. У дедкова дома меня больно ужалила остаховская пчела. Дедко Остахов посоветовал мне потереть больное место сырой землей и сказал:
— А гляди-ко я-то как опростоволосился! Так и надо старому дураку. Вздумал качать не вовремя.
— А что? — спросил я.
— Всё украли. До капельки!
— Кто?
— Да мои же пчелы! Свое, сказали, берем. На-ко вот, облизнись.
И дедко Остахов пнул сапогом в пустую медогонку.
Пока он метал стог, видимо, одна какая-то пчелка — разведчица залетела в открытый сарайчик. Соты распечатаны, чего лететь далеко? Тем более взяток в это лето был не ахти какой. И вот одна за другой пчелы начали воровать у дедка свой же мед. Они украли все, дочиста, и оставили старика с носом.
— С ними не шути! — рассказывал мне дедко. — Вот август придет, они трутней начнут выселять. Всех бездельников из дому вон. Трутни-то обратно лезут, а пчелки их не пускают. Шабаш! Хватит, говорят, этих тунеядцев кормить. Вот бы и у людей так!
Мы долго еще говорили с дедком о пчелах.

Хорь

В бытность свою Федя имел дело с хорем. Впрочем, с чем он не имел дела? Разве что с домовым, да и то потому, что не верил ни в какие тайные силы. Хоря, как и галку, трудно отнести к домашней живности. Но сам-то хорь думал, видать, иначе. Он жил в Федином доме как полноправный член хозяйства, ничуть не считаясь с установленными порядками. За год он придушил трех Фединых кур… А позже и совсем обнаглел.
Федя рассказывал мне, как он воевал с этим хорем.
В клетушке для гусей из-под стены неожиданно появилась нора. Среди ночи гуси подняли, как говорится, ужасный хай, но на первый раз все обошлось. Федя вылил в нору ведро воды, намереваясь утопить нахального кровопийцу. Не тут-то было! Хорь и не собирался сдаваться. Тогда Федя расставил под стеной, с улицы, капканчики. Из этого ничего не вышло, в капкан угодил сначала петух, а потом и «Заплаткин-покойничек», как выражался Федя. Хорошо, что капканы были кротовые, не очень сильные. Пришлось их убрать. У Феди был кое-какой опыт борьбы с крысами, он решил применить его в поединке с хорем. Набил бутылочного стекла, вместе с постным маслом намял осколки в хлебные шарики. Шарики подкинул в хорьковые норы. Ничего путного из этого тоже не получилось. Вероятно, хорь не родился вегетарианцем. Что было делать? Зверек оказался хитрее Феди. Это-то больше всего и злило хозяина. Погибших кур Федя ничуть не жалел. Но вот когда хорь сделал покушение на гусыню, Федя рассердился всерьез.
Хорь ночью напал на гусыню. По-видимому, он поволок ее в нору. Но поскольку всю гусыню тащить было не под силу, то он отгрыз у нее левую лапу. И уволок. Искалеченную гусыню пришлось скоропостижно «леквидировать».
Федя был вне себя. Он взял выходной. (В серьезных случаях жизни он всегда брал выходные.) Первым делом он хорошо изучил все фортификационные сооружения хоря. Несколько нор из-под стены вели далеко в огород. Не жалея зацветающих огурцов, Федя начал копать. Копал, копал и докопался-таки до хорькова гнезда!
Хоря в гнезде, разумеется, не было. Но после того как Федя разгреб и уничтожил хорьково жилье, зверек больше не появлялся. Видимо, он покинул пределы Фединой «оседлости», как называют здесь дом и приусадебный участок.

Выручил

Всю жизнь бабушка Марья держала корову. Но оттого что косить разрешалось только за проценты, ей, как и многим другим старухам, пришлось сдать животину в колхоз. Кто от этого выиграл — неизвестно. Скорее всего, никто. Ведь все равно бабушка Марья сдавала молоко государству и теленок тоже шел государству, а трава, особенно в лесу, пропадает зря.
Так ли иначе частный сектор бабушки Марьи был полностью ликвидирован. Но человеку, всю свою жизнь связавшему со скотиной, очень трудно привыкать жить одному. И поэтому бабушка завела овцу и козу. На другое лето бабушка выпускала в поле уже целую ораву, в числе которой был не только баран, но и козел.
Сена на эту ораву потребовалось не меньше, чем на корову. Поэтому бабушка овец оставила, а коз продала. Вот только на козла никак не находилось покупателя. Резать было жалко. Так и шло дело, как в песенке: «Жил-был у бабушки серенький козлик». Какой, к черту, козлик! Это был уже настоящий козел, вонючий и такой приставала, что один ужас. Оттянет губу и лезет ко всем по очереди. Его лупили за нехорошее поведение проезжие трактористы. (Хотя, если разобраться по совести, от них-то пахло не лучше. Горючим и всякой гарью.) И вот нынче, жалея козла, бабушка Марья перестала выпускать его на свежий воздух. Она запирала его в старой зимней избе и кормила пыльным прошлогодним сеном. Козел чихал и не ел. Тогда бабушка наводила ему в ведре вкусного пойла. Вот это другое дело, как бы говорил козел и, причмокивая, махал хвостом. Бабушка разговаривала с ним, как с человеком: «Экой ты плут, откуда навязался на мою голову?»
В сенокос она бродила понемногу косить. Козел, оставаясь один, блеял взаперти на разные голоса. Федя, встретив однажды старуху, спросил:
— Ты чего, телевизор, что ли, купила?
— Полно, — замахалась бабка. — Какой от меня телевизор.
— А я думал, купила. Весь день поет. Ведь никому и на трубе так не выиграть, как он, бедняга, выводит.
— Да чего делать-то? Исколотили всего.
— Выпускай! — коротко посоветовал Федя. — Я выручу. Бабушка Марья недоверчиво покачала головой:
— Да как выручишь-то?
— А это уж мое дело как.
И бабка выпустила козла. Говорят, что все гениальные мысли очень просты. Не зря говорят. Федя поступил просто. Он начал учить козла бодаться. Надел мотоциклетную каску, встал на четвереньки и под смех ребятишек боднул козла. По вечерам они с козлом устраивали на лужке тренировки. Козел оказался способным учеником. На третий день он понял, что от него требуется.
Федя решил больше не рисковать своей головой и начал ставить на торец широкую доску, прикрываясь ею, как щитом, дразнил:
— Ну, душной, давай!..
Козел несильно стучал в доску рогами. Вскоре он научился бить с разбегу, и Федя едва удерживал доску. Однажды козел вышиб защиту и разбежался еще, чтобы ударить прямо по Феде. Феде пришлось бежать, он еле успел захлопнуть ворота.
С этого дня ни один тракторист даже пальцем не смел тронуть козла. Но бабушка Марья попала в другую беду. Козел начал бодать всех подряд. Ей пришлось снова заточить козла в старую избу.

1. Василий Иванович Белов

Биография
Творчество
Библиотека МБОУ «Средняя школа № 2 г. Грязовца»
1

2. Вологодская область

2

3. Белов В.И. родился 23. 10. 1932, д. Тимониха Харовского района Вологодской области

3

4. Прозаик, драматург, поэт, публицист. Лауреат Государственных премий СССР (1981) и России (2004), Литературных премий им. Л. Н.

Белов
Василий Иванович
Прозаик, драматург, поэт, публицист.
Лауреат Государственных премий СССР (1981) и России (2004),
Литературных премий им. Л. Н. Толстого (1992) и С. Т. Аксакова (1996).
Награжден орденами Ленина (1984), Трудового Красного Знамени (1982).
Также ему присуждена литературная премия «Ясная Поляна» имени Л. Н.
Толстого в 2006 году.
За большие заслуги в развитии отечественной литературы в марте 2003 г.
награжден орденом «За заслуги перед Отечеством» IV степени.
В том же (2003) году епископ Вологодский и Великоустюжский
Максимилиан вручил В.И. Белову церковную награду – орден Русской
Православной Церкви
Преподобного Сергия Радонежского III степени.
В 2008 г. награждён орденом Почета.
В 2012 г. вновь награжден Русской Православной Церковью орденом
святителя Макария, митрополита Московского.
См. «Награды, премии» на сайте КУЛЬТУРА В ВОЛОГОДСКОЙ ОБЛАСТИ
http://www.cultinfo.ru/belov/
http://cultinfo.ru/belov/orden.htm
4

5. Однажды В.И. Белова спросили: «В чем исток Вашего пути в литературу?»

На что он ответил:
«… Он — в стихии народной жизни, деревенском детстве, в
неброской, но милой северной природе. Я благодарен матери — Анфисе
Ивановне, круглой сироте, она знала столько поговорок, частушек, песен,
стихов, присказок.
Иван Федорович, мой отец, крестьянин и плотник погиб в 1943
году, защищая Смоленск. Мама поднимала пятерых детей
одна. Мы рано узнали труд, хлебнули нужды, голода.
В 1947 году я закончил Азлецкую
семилетнюю школу, потом в г. Сокол – школу ФЗО
(фабрично-заводского
обучения),
где
получил
аттестат плотника и столяра пятого разряда».
5

6. Он немало странствовал. Работал столяром, мотористом-дизелистом леспромхоза в Грязовецком районе Вологодской области (1949 —

1951),
электромонтером ремонтно-механического завода в Ярославле (1951 — 1952).
После службы в армии (1952—1955) работал
на заводе им. Ф.Э. Дзержинского в Перми.
И везде тосковал по отчим местам, по родной деревне Тимонихе.
6

7. Начало литературной деятельности

Увлечение литературой В.И. Белов начал со стихов. Первые стихи
напечатал в газете Ленинградского военного округа «На страже Родины» и в
журнале «Звезда», когда служил в армии.
Позже в Вологде рукопись его стихов прочитал Александр Яшин,
земляк, уроженец села Блудново под Никольском. Яшин уже тогда был
известным поэтом и прозаиком, имел вес в столичных литературных кругах.
Александр Яковлевич похвалил, одобрил.
Яшин А.Я.
7

8. «Привычное дело»

Публикация повести В. Белова «Привычное дело» буквально
взорвала общественное мнение в Советском Союзе, ее передавали из рук в
руки, зачитывали до дыр. С нее начался триумф писателя как истинного
художника слова.
Тема крестьянства стала для него определяющей. «Я не выбирал,
как полагают некоторые, тему деревни, крестьянства — это естественное
состояние моей души, как дыхание, как сердцебиение. И дело, разумеется,
не в описании зипуна или физиономии из народа».
ЗИПУН, старинная верхняя крестьянская одежда в виде кафтана без
воротника из грубого самодельного сукна, обычно яркого цвета,
отделанная контрастными шнурами по швам.
8

9.

Центральная авторская идея — сохранение традиционной
деревенской культуры как духовной основы и необходимого условия
развития современного российского общества.
9

10.

В первой половине 1960-х гг. печатаются рассказы
«На Росстанном холме»,
«Весна» (1964),
повесть «За тремя волоками» (1965) и др.
В 1964 г. в издательстве «Молодая гвардия» выходит книга
«Речные излуки». Широкое признание и известность автору принесла
повесть «Привычное дело» (1966). Его новые произведения — повесть
«Плотницкие рассказы» (1968), «Бухтины вологодские» (1969)
10

11. Тимониха

Хоть Тимониха и далеко от Вологды, 250 верст, но в разные годы у
В.Белова там бывали Федор Абрамов, Александр Яшин, Валентин
Распутин, Василий Шукшин, Евгений Носов…
11

12.

Взаимоотношения писателя с собственной
малой родиной нашли отражение и в его творческой
биографии.
Наделенный автобиографическими
чертами герой «Плотницких рассказов»
Костя Зорин о расставании со своей
деревней говорит: «…я всей душой
возненавидел все это. Поклялся не
возвращаться сюда». Но уже в первом
поэтическом сборнике Белова звучит и тема
возврата:
«Слишком много дедовским местам
Мы с тобою, сердце, задолжали».
12

13.

Оказавшись у себя на родине, в старой деревенской баньке,
отремонтировать которую бывший сельский житель приехал в отпуск,
Константин Зорин начинает понимать, что «нет ничего лучше в мире
прохладного предбанника, где пахнет каленой сосной и горьковатым
застенным зноем… таящим запахи июня березовым веником… родимой
древностью».
13

14. ЛАД

Писателю свойственны настойчивые поиски «лада», любовное,
бережное отношение к источникам, его рождающим, и страстное
неприятие всего, что его разрушает.
14

15.

Иван Африканович Дрынов — герой повести «Привычное дело».
Он колхозный возчик, землепашец, плотник, человек работящий,
незлобивый, хранитель традиционного крестьянского уклада и
нравственных устоев. Решив уйти из деревни, Иван Африканович сначала
теряет, но после произошедших с ним трагических событий вновь обретает
свой «лад» в исконной вере в справедливость и в бесконечность
природного круговорота жизни: «Жись, она и есть жись, надо, видно, жить,
деваться некуда».
15

16.

В общественной деятельности Белова нашли свое яркое выражение
глубоко волнующие писателя проблемы нравственного становления человека,
сохранения природы и национальной культуры.
Они же и стали центральными в его творчестве.
16

17. «Час шестый» роман-трилогия о жизни русского крестьянства в начале 20 века

17

18.

Книги В.И. Белова переиздаются и переводятся на многие языки
мира (в странах Европы и Азии выпущено 48 произведений писателя).
По пьесам Белова поставлены спектакли в крупнейших театрах
страны: в Москве – в Малом театре, театре Сатиры и МХАТе, в Петербурге –
в театре драмы им. Пушкина и театре комедии, во многих других городах
России.
Часть его произведений экранизирована, это фильмы и телефильмы
«Африканыч», «Плотницкие рассказы», «По 206-ой», «Целуются зори», «Все
впереди».
18

19.

«Я легко и просто подчиняюсь правде беловских героев, — писал
В.М. Шукшин. – Когда они разговаривают, слышу их интонации, знаю,
почему молчат, если замолчали…».
19

20. В защиту русского языка

В.И. Белов не раз вставал на защиту русского языка. Что, на его
взгляд, угрожает языку сегодня?
«На мой взгляд, прежде всего, нужно спасать кириллицу. Наш
разгром начинается с того, что кириллицу вытесняет латинский шрифт.
Можно бесконечно говорить о планомерном уничтожении языка.
Достаточно посмотреть на наши словари. Словарей должно быть столько,
сколько нужно — сотни, самых различных».
КИРИЛЛИЦА, одна из двух (вместе с
глаголицей) первых славянских азбук.
Названа
по
имени
славянского
просветителя Кирилла. Создана на основе
греческого уставного письма в кон. 9 —
нач. 10 вв. с добавлением нескольких букв.
Была распространена у южных, восточных
и, вероятно, западных славян. В 1708 в
России реформирована. Легла в основу
русского алфавита.
20

21.

Порабощение народа начинается с отвержения родного языка, с
раздвоенности культуры. В существующем языке за последние годы
произошли огромные изменения.
Идет явное обеднение языка по количеству слов, замена их на
чужие, в том числе и по интонации. Русский язык в значительной мере
утратил ритмичность и тональность.
В наш быт проник так называемый сленг, людей приучают думать и
чувствовать по-новому, то есть не по-христиански и не по-русски, а подемократически… Это скрытый цинизм, тайная похабщина. Я убежден:
сохраним родной язык — сохраним все!
В.И. Белов
21

22. Книги школьной библиотеки

22

23.

По горизонтали
По вертикали
1
2
3
4
5
7
8
6
9
10
11
12
13
14
15
17
19
16
18
20
21
22
23
24
25
26
27
Далее
23

24.

4. Хозяин Валдая.
5. Какого цвета животное, которого Лидия принесла взамен на щенка?
7. «… случай» — рассказ, в котором Валдай удирал от кошки.
10. Кого Федя научил бодаться в рассказе «Выручил»?
12. Сколько кроликов принёс Федя?
14. Как автор мысленно назвал животное Лидии?
16. Кто такой Верный?
18. Какую программу Федя с кошкой смотрел «от корки до корки»?
20. Кто на самом деле таскал цыплят у Феди в рассказе «Стрельба»?
21. Два стесанных бревна, перекинутые с одного берега на другой.
23. Кто такая Малька?
24. Они вылавливали в овечьей шерсти личинок.
25. Сколько щенят принесла Малька?
26. За кем гнались птицы в рассказе «Погоня»?
27. Как зовут корову Феди?
К кроссворду
Далее
24

25.

1. Что синичка ловила ртом, вытягивая голову то влево, то вправо?
2. Кому петухи не позволяли скандалить между собой?
3. В этом рассказе зверёк придушил трёх кур и отгрыз лапу одной из гусынь.
6. «Сельская …» — газета, которую выписывал дедко Остахов.
7. Они украли у деда Остахова мёд.
8. Кличка быка.
9. Как звали пёсика, который был на содержании деда Остахова?
11. Как зовут кошку Феди и его жены?
13. Кличка кота Лидии.
15. Как Федя звал свою жену?
16. Как Федя с женой всегда называют поросёнка?
17. Какая, по мнению автора, самая хитрая и умная птица в деревне?
19. Кто такой Валдай?
23. Кого Лидия принесла взамен на щенка?
25. Кем работает жена Феди?
К кроссворду
Далее
25

26.

26

27. Рассказы о всякой живности

СОДЕРЖАНИЕ
Рассказы
о всякой живности
Рассказы о всякой живности
Однажды весной
Курьер
Верный и Малька
Малька провинилась
Еще про Мальку
Тунеядец
Валдай
Валдай и Валетко
Валдай и Кузя
Валдай в клубе и дома
Позорный случай
Кот Рыжко
Про наседку
Стрельба
Про ворон
Зайцы
Счастливого плавания
Заплаткин
Конфликт
Погоня
Петух
Куры бегут домой
Свое берем
Хорь
Выручил
Душной
Шеф-повар
Глупый тетерев
Галки и овцы
Про баранов
Времена меняются
Рома
Последняя синичка
3
5
7
9
11
13
15
17
19
21
24
26
28
30
32
34
36
38
40
42
44
46
47
49
51
53
55
58
60
61
62
64
66
68
27

28.

Источники:
Выдающиеся вологжане / гл. ред. Г.В. Судаков ; худож. В.Г. Малиновский. – изд. 2-е, испр. и доп. – Вологда :
ВГПУ, 2010. – 655, [1] с. – ил. – ISBN 978-5-87822-377-5;
Белов, В.И. Лад : Очерки о народной эстетике / В.И. Белов ; фотосъёмка А. Заболоцкого ; худож. А. Зубченко,
Н. Крылов. – 2-е изд. – М. : Молодая гвардия, 1989 – 420, [4] c. – ISBN 5-235-00349-7;
Материалы вологодской областной газеты «Красный Север» .
28

­­СТАНИСЛАВ МАЛОЗЁМОВ

ПОГОНЯ

Рассказ

— Деньги давай. Или прямо тут кончу тебя, сволочь! Ты,
падла, мне все нервы сгубил за последние годы. И совесть свою закопал глубоко с
краю кладбища. Гони три тысячи, тварь! — Жора Лихолет прижал к забору перед
колхозной больницей Сергея Егоркина и с левой врезал ему по печени. В сентябре
шестьдесят третьего на десятой минуте восьмого часа вечера было уже смурно,
конечно, но свет дневной полностью не загас ещё. И то, что Серёга скрючился и застонал от удара слышали
и видели человек пять минимально. Жители
Владимировки после уборки обычно
расслаблялись и мотались по деревне то в гости к кому, то в кино или по трём
сельповским магазинам.
— Георгий, я участковому скажу! — крикнула медсестра
больничная Наталья. — Чего ж ты так лупцуешь его? Свой же человек. Только что
зуб мы ему запломбировали. Теперь нам что — назад Серёгу забирать? Печень
лечить?
— Охолони, Жора! — посоветовал, не приближаясь, моторист МТС
Шутов. — Пришибёшь ведь напрочь. Кулаки, мать твою, как арбузы! Башкой шурупь,
чего творишь!
Только скотница Блохина прошла мимо, криво улыбаясь. Одно всего слово тихо
сказала сама себе.
— Заработал.
Тут жена Егоркина принеслась, Надежда. Кто-то доложил ей про
избиение.
— Ну, Жоржик, ты своей заднице уже, считай, подарил три года
на нарах ёрзать. Это минимально. Пусти Серёгу. Чего надо тебе?
— Ещё вмазать? — прошипел Лихолет, не реагируя на жену Надю,
и придавил Егоркина к забору плотнее.
— Ладно, — Серёга с натугой заглотил маленькую порцию
воздуха. — Дома деньги.
И вереница односельчан из девяти человек медленно двинулась
к избе Егоркиных. Впереди Жорик тащил за шиворот Серёгу, за ними семенила жена
Надежда, а дальше гуськом плелись свидетели. Передние шли молча, а наблюдатели
перебрасывались разными словами. Смысл был в них один.
— Жорка просто так драться не будет.
Зашли в хату.
— Под кроватью чемоданчик маленький, — показал пальцем
Егоркин.
— Большой только не лапай, — прошипела Надежда, жена
Серёгина. — Там Веркино приданное. У неё свадьба третьего октября. Маленький
слева лежит, разбойник ты гадский. Сядешь всё равно.
И она ушла на улицу с
тетрадкой в одной руке и чернильницей, из которой торчала ручка, в другой. За
воротами она собрала в кучу пятерых баб и мужиков, наблюдавших драку, на
лавочке написала заявление в милицию и все они снизу расписались под словами
«Свидетели преступления».
Жора открыл чемоданчик. В нём лежали отдельно трояки, пятёрки,
десятки и четвертаки.
— Накопил, мля! — вздохнул Георгий Лихолет. — Сколько тут,
чтобы мне зря время не тратить?
— Двенадцать тыщ, — отозвался Егоркин.
Жора отсчитал три тысячи, сунул их под майку, закрыл,
толкнул чемоданчик обратно и пошел к двери.
— Рокфеллер, мля! — обозвал он на ходу Серёгу и хлопнул
дверью. Домой не пошел. Зарулил к старшему брату Ивану. Выпили они по паре
стаканов самогона и Жора всё брательнику
рассказал. Иван подошел к окну, задёрнул занавеску и сел на подоконник.
— Во как, — сказал он себе. — Так, значит. Хреново, братуха.
Надька-то его, Серёгина, дура отпетая. У
неё пара извилин, мля, и то не в голове. Она тебя на зону сплавит и не охнет.
Ты ж не мужика, ты её оскорбил. Деньги забрал. А у них она этим барахлом
заведует и управляет.
— И что мне теперь, застрелиться из твоей «белки»? Сяду,
значит сяду. Я же его натурально побил. И деньги — вот они. Отсижу. Мне сорок
лет только. Двадцать пять отсидки не дадут. А годика три перекантуюсь и на
зоне. Не сахарный.
— Не пойдёт, — строго сказал старший брат.- Ты ещё в СИЗО
«тубик» подхватишь или ещё какую дрянь. И подохнешь из-за этого козла. Вот что
я думаю. Тебе надо из деревни смыться однозначно. Не в Зарайск, а на Урал, в
горы за Каменск-Уральским совхозом. Найдёшь в горах деревеньку глухую и торчи
там пару лет. За это время мы с батяней нашим тут всё утрясём. Замнём, короче.
Иди домой, бери минимум на прожитьё. Одёжки маленько тёплой прихвати да жратвы
на неделю. Всё. Да! Сала килограмма два возьми. На нём одном можно месяц
прожить.
И ночью Жора
поцеловал жену Валентину, отдал ей деньги, но себе десять рублей оставил, дочку
Свету тоже поцеловал, обнял их, подержал возле тела пять минут и, не прощаясь,
резко выскочил на улицу. Добрался за час до трассы, поймал попутку и
переночевал в каком-то стогу на окраине посёлка. Ночью в горы лезть — глупость
несуразная.
Утром жена Егоркина поехала в Зарайск и сдала заявление в
канцелярию областного управления милиции.
— Смотрите мне! — сказала она дежурному ласково. — Чтобы
быстро отловили разбойника. Не поймаете через неделю — в прокуратуру на вас
накатаю письмишко. Она же вас, мусоров, не любит.
— За «мусоров» я тебя
саму закрою на пятнадцать суток. Это оскорбление законной власти, — ухмыльнулся
дежурный майор. — Катись лучше, тётя. Я позавтракал сегодня отменно, потому
добрый. Но, всё равно, хамство слушать — противится моя честь офицера. Иди
домой. А мы своё дело знаем. Не убежит далеко.
На следующий лень заявление переправили в отдел уголовного
розыска. Подполковник Баранов минут пять чесал затылок. Думал, кого подключить.
Дело, простое с одной стороны, усложнялось тем, что подозреваемого сразу, по
горячему, не взял участковый, и разбойник Лихолет наверняка успел «сделать
ноги». А вот куда его унесло, не каждый оперативник вычислит. Нужен очень
хитроумный, да чтобы интуиция у него как часы работала. А это или старлей
Малович, или старлей Тихонов. Оба, блин загружены. По три дела тащит каждый.
Потом он позвонил дежурному и приказал.
— Маловича ко мне через шесть секунд!
Александр Павлович влетел в кабинет как пуля в десятку
мишени. Начальник даже причёску не успел поправить.
— Старший лейтенант Малович прибыл по вашему приказанию!
— Садись, Саша, — подполковник посмотрел на часы. — Придётся
тебе заморозить на время кражу с мельничного завода, ранение замдиректора
треста строительного. Ну, ограбление мясного павильона на рынке тоже. Подождут.
А у меня есть новое дело, которое кроме тебя вряд ли кто поднимет.
И он дал Маловичу заявление, а на словах объяснил, что
преступника придётся в прямом смысле слова
искать и отлавливать вдали от колхоза Владимировский.
— Ни фига! Во даёт моя малая родина! — прочёл Александр
заявление и усмехнулся. — А я ведь обоих знаю хорошо. Оба — передовики.
Комбайнеры. Репутация отличная. А разбойник — мужик с мозгами. Правильный
мужик. Как это его скрутило на преступление? Ладно, разберёмся.
На следующий день в десять утра он уже сидел в кабинете
председателя колхоза Зацепина. А перед конторой гуляли вокруг милицейского
мотоцикла «Урал М-62», мощной машины с тяжелой коляской, два молодых сержанта,
приданные Маловичу в помощь, хотя она
ему никогда не была нужна. Александр Павлович был мастером спорта по лёгкой
атлетике, но силы у него было столько, будто её в него заливали как бензин в бак «ЗиЛа». До верху. До упора.
Больше уже просто некуда было. Он вместе с колёсами на спор отрывал за бампер передок «ГаЗ-51»
сантиметров на пятнадцать от земли. Мужики под колесо ребром ладонь
подставляли. То есть офицер Малович вполне мог обойтись без силовой помощи
сержантов. Поэтому он вышел от председателя, имея в голове всю информацию, плюс готовый план поиска подозреваемого, и крикнул издали.
— Парни, домой езжайте. Дальше я сам.
Мотоцикл закрылся как дымовой завесой пылью с добротной
грейдерной дороги и тарахтение его голосистого двигателя тоже спряталось за ней
да стихло скоро. Постоял Александр Павлович перед конторой ещё немного и пошел
к брату Жорика Ивану. Сам он из Владимировки уехал три года назад всего.
Поэтому помнил всех, а они не забыли его. Тем более, что к отцу с матерью он
чуть ли не каждую неделю приезжал.
— Ну, Вань, давай! Ври, что братан твой уехал на автобусе в
Зарайск и снял квартиру возле нашей милиции, чтобы мы сроду не подумали, что он
под носом у нас осмелится проживать.
— Чего мне с органами шутить? — грустно сказал Иван. — Жорка ушел в леса за
Каменск-Уральский. В горы. Не найдёшь ты его, Саша. Знаешь же те леса. Там если
зарубки не ставить на деревьях, то и обратно дорогу хрен найдёшь. Дался он
тебе, Малович… Не убил же никого. Подумаешь, печень помял этому жлобу Егоркину.
Он того стоит.
— А три тысячи отобрал — это как? Не убил ведь. Какой
молодец! Просто ограбил. Может Жорику медаль дать «За отвагу»? — Александр
Павлович нацепил фуражку, поднялся. —
Точно в горы через Каменский полез?
— А смысл мне сочинять есть? — Иван проводил его до двери. —
Если бы шанс у тебя был найти его, я бы
не сказал, как ты сам понимаешь. А нет ведь шанса. Там глухомань. Лешие,
вурдалаки… Пробуй, лови.
Александр Павлович зашел по пути к околице в дом сестры
Вали. Поговорил с ней минут пять. Всё в семье у неё было хорошо.
— А Василий где? Подбросил бы меня до Каменск-Уральского. А то я не подумал и
мотоцикл с сержантами в отдел отправил обратно.
— Хе… — улыбнулась хитро сестра. — Васька мне приволок
рацию. Выпросил у председателя. И я могу с ним болтать, сколько влезет. Если он
не сильно занят.
Она дала рацию Маловичу, он связался с мужем сестры и всего
через час вышел из кабины бензовоза на центральную площадь посёлка. От неё
дорога шла в горы, а перед самыми прилавками делилась на пять разных тропинок,
по которым ходили грибники, лесорубы и местные влюблённые. Малович зашел в
магазин, купил три банки тушенки, хлеб и пару бутылок «катыка» который
поядрёнее кефира будет и не испортится даже за неделю на улице.
Он растолкал всё это в авоську, которую специально прихватил
из города и подошел к главной дороге.
— Ну! — сказал он далёкому пока дремучему лесу. — Ждёшь?
Жди. Иду уже.
И, чуть пригнувшись
для облегчения движения вверх, засвистел Александр Павлович мелодию «Амурских
волн», да и тронулся неспешно к развилке из пяти натоптанных тропинок. Погоня
началась.
Через пару километров дорогу как пилой отпилили. Вот шла она
ровно и прямо, поздние цветы по обочинам, засыхающий шалфей и лопух, который до
зимы не вянет. Обычная картинка. Такая же и во Владимировке на лужайке перед
маленьким берёзовым колком за околицей. Уперлась дорога в подъём. А там уже и
травы другие, осины редкие с красно-фиолетовыми отмирающими листьями торчат над
низким густым вишарником. Без вишни, ясное дело. Сентябрь. Тринадцатое число.
Всё плодово-ягодное уже отжило своё. Был в этом месте Малович раньше не раз.
Ничего не изменилось тут. Метров через пятьсот вверху уже темнели иглами сосны
и низкие ели. Было их, чем выше, тем больше. И далее пятисот метров уже чёрный
провал пугал неизвестностью. В каждом лесу хорошем такой перепуг возникает.
Потому не очень-то много любителей шарахаться по непролазной чащобе даже среди
деревенских. Стал Александр Павлович искать те пять тропинок, уводящих вглубь
леса и к верху горы. Её и горой-то назвать было большим преувеличением.
Пригорье это было. Семьсот метров высотой, не больше. А горы уральские
подальше стоят. После пригорка – ложбина-долина, а там и крутой подъём.
— Вряд ли
Георгий на гору полезет. Там и
скалы, и подъёмы чуть ли не
вертикальные. Без оборудования не вползёшь на такие. Нет. Жорик прятаться будет
ближе к селу небольшому. Чтобы можно было еду достать, воду, а, может, даже и самогон. Чтобы не шибко
скучно сиделось в кустах. — Так рассуждал Малович, стараясь поскорее
догадаться: по какой двинуться тропинке. Выбрал вторую с правого края. Она была
пошире других. Значит могла вести к жилью. Деревеньки здесь маленькие, но
стоят, как ему рассказывали, чуть ли не больше века. Через тропу перепрыгнули
два почти рыжих толстых зайца и затерялись в шевелящейся от движения жухлой
высокой траве. Поднимался Малович не спеша и не уставая. Метров триста прошел и
тропинка повернула вправо. Туда, где росли уже совсем близкие сосны вперемежку
с осинами и елями. К прогулкам по непролазному лесу он с детства привык и знал,
как в нём себя вести и ориентироваться. Километрах в двадцати от Владимировки
был «черный лес-колдун» Каракадук. Никто не измерял его вглубь. Вроде бы конца
ему не было. На другую сторону Каракадука никто
не добирался. Возвращались. В нём человек с любым запасом храбрости
терялся, почему-то переставал верить в себя, в наличие севера, юга, запада и
востока, видел миражи и неясные силуэты прозрачных людей да лошадей или слонов.
Грибы там не росли, ягод почти не было, и пела только одна птица, имевшая
низкий вибрирующий голос, похожий на начало воя сирены. Александр с дружками
ходил туда много раз. И каждый поход в Каракадук был жутковатым, что добавляло
пацанам веры в то, что они сильные и
смелые.
— Так, где-то через километр должна быть деревня.- прикинул
Малович, принюхиваясь. Пахло дымком. Кто-то или баню топил, или на открытом
огне в казане варил суп. Но километр при ходьбе растянулся примерно раза в три.
И вышел Александр Павлович из чащи на поляну, занятую десятком добротных
деревянных домов. Залаяли собаки, закашляли мужики. Показали этим, что
почувствовали вместе с собаками появление чужого. Он свернул с тропинки и по
траве добрался до крайнего забора частокола. Ворота во двор хозяин сделал из
толстых жердей, уложенных крест-накрест на частокол верхними краями.
— Есть кто?! — Александр Павлович сложил ладони рупором и
вопрос получился очень громким. — Выйди на пару слов!
Из-за сарая с соломенной крышей вразвалку выплыл плотный мужичок в тонкой
фуфайке, кирзовых сапогах и с ворсистой фуражкой на седой голове.
— Милиция? — поразился он и убрал за спину вилы с длинным
отшкуренным черенком. — Так у нас порядок повсеместный. Тишь, гладь да божья
благодать. Правда, самогон гоним все. Каждые по своему разумению и рецепту.
Можете арестовать всю деревню скопом. Боле грехов не имеем мы тут. Но не выпить
после баньки — стыд с позором. А водку-то внизу токмо продають. В совхозе. Не
набегаешься, язви её в душу. А молодых нет у нас. Старики одни. Вниз не ходим.
Тяжко подыматься обратно. Помирать, конечно, нам положено. Но не раньше, чем
Господь призовёт. А так — сбегай в совхоз да обратно раза три, тут и каюк тебе.
Арестуешь, али пожалеешь? А, милиционер?
— Да хоть купайтесь вы в своём самогоне! — разрешил Малович.
— Я по другому вопросу вообще. Товарища потерял. Он раньше пошел. А куда делся
— не могу сообразить. Мы вон в ту деревню идём. Как её? Забыл, — Малович ткнул пальцем вверх и влево. — Он
тоже милиционер, только переодетый в гражданское. Идём проверять огнестрельное
оружие. Не видали ты его, отец?
— А у нас проверишь?
— мужик почему-то обрадовался.
— На обратном пути обязательно. Сейчас сигнал поступил, что
в той деревне автомат есть. А не положено. Не даём мы разрешение на автоматы.
— Товарищ твой был у нас. К Федьке Мохову заглянул на
минуту. Взял воды баклагу. И пошел туда, куда ты палец направил. Туда и ходи, —
седой мужичок достал из-за спины вилы и ещё раз показал ими направление.
— А давно ушел? — как бы без интереса спросил Александр
Павлович.
— Да нет. Солнце вон там уже было.
— Значит час назад примерно, — Малович махнул хозяину дома
рукой и двинулся влево вверх.
— Ты аккуратнее тут, милиционер! — крикнул ему в спину
мужик.- Ливень скоро вдарит. Вон тучи
ужо ёлки скребут. А сами аж чёрные. У нас тут ливни за час из земли манную кашу
делают. Так ведь польёт ужо скоро. Ещё до темна.
— Понял, — крикнул Александр Павлович и ускорился. Через час
снова пробился из глубины леса запах дыма, который полз почти по земле. Придавливали
его сверху тучи. Но дымок жидковат был. Не от бани, не от костра большого.
Похоже, жгли сухую траву и листья. Но не в деревне. Она за перевалом. Оттуда
дым по ложбине бы пошел в другую сторону.
Стало темнеть. Медленно отчетливые контуры деревьев расплывались,
размазывались по душному воздуху, а тучи стали ещё чернее и спустились почти до
верхушек высоких сосен.
— Это Жорик, — догадался Малович. — Греется. Наверху-то прохладненько, блин.
Через километр
тропинка распалась на узкие прогалины меж упавших листьев и а потом и вовсе
исчезла. Малович пошел точно на источник дымка, продираясь через колючки
облепихи и уже облысевшего боярышника. Жора Лихолет расстелил рядом с собой
газету и ел с неё резанное ломтями сало, хлеб и лук, запивая это всё водой из трёхлитровой
баклаги. Ноги он протянул к костерку. Грел их и отдыхал. Жевал он медленно,
задумчиво. Разглядывая мелкие тусклые искры от плохо горящей травы. Лицо его не
имело вообще никакого выражения. Просто — было лицо и всё. О чём он думал, и
сам, похоже, не понимал.
— Эй, Лихолет! — сказал Малович на подходе к беглому Жорику.
— Привет тебе от советской милиции. От которой никуда не денешься, если
замарался.
Георгий, может, и
удивился, но лицо всё равно этого не отразило.
— Садись, Саша, сала
поешь, — сказал он без эмоций. — Хорошее сало. Меня ловишь по заявлению
Егоркиной? Ну, считай, поймал. Я ждал. Не тебя конкретно. Но ждал, что найдёте.
Да и не надо было бежать. Дурак я.
Малович сел рядом, съел кусок сала с хлебом. Помолчал.
Подбросил травы в костерок.
— Я сейчас вниз побегу и хрен ты меня догонишь, — сказал
вдруг Жора.
— Проверить хочешь? — Малович улыбнулся.- Беги. А куда?
Через Уральские хребты в РСФСР или в Европу сразу? В Париж, в Лондон? Или в
нашу с тобой Владимировку, домой?
— Да арестовывай, ладно, — Лихолет протянул руки. — Цепляй
свои железяки.
— Обойдёмся без наручников. Не взял я, — Малович потянулся,
хотел что-то добавить, но не успел. Туча лопнула и вылила за минуту на всё, что
росло, сидело, стояло или ползало, тонны воды, состоящей из длинных толстых,
тонко гудящих струй.
Верхушки леса отражали броски воды из тучи, но частично. Всё
равно много попадало её на землю. Листья желтые, синие, оранжевые и багровые
подпрыгивали от ударов огромных капель, переворачивались над землёй и влипали в
неё хоть и с небольшой высоты, но грузно и уже намертво смыкались с размокшей
почвой. Деревья под ветром и ливнем скрипели, ныли как больной зуб, ветки
сбрасывали на землю, на головы да плечи Жорика и Александра Маловича не
успевшие самостоятельно свалиться листья. Трава, и почва между стволами уже
через десять минут стали той самой «манной кашей», о которой говорил
милиционеру мужик из деревни. То есть, это уже и не земля была, а скользкое как
зимний лёд месиво из травы, хвои, листьев и черной вязкой земли. Укрыться было
нечем, спрятаться негде. Кругом только вода сверху, вода и грязь снизу, да
стволы, с которых стекали к ногам ручьи, сотворённые ливневой тучей.
— Оставаться здесь нельзя, — перекрикивая свистящий шорох
воды, напролом пробивающейся через хвою на верхушках сосен и ветки, определил
старлей Малович. — Скоро отсюда только на санках можно будет скатиться. А
санок, бляха, я с собой не захватил. И лыж две пары забыл взять. Давай
спускаться тихо-тихо.
— А как ты нашел-то меня, Саша? — уже с выраженным
удивлением крикнул Лихолет. — Тут сто лет никто не ходил. Следов не видел я
даже днём. Думал — всё. Сбежал. Хотел год отсидеться в селе за этой горкой. Там
долина длинная и село Варваровка. Это мне Фёдор сказал, у которого я воду брал
в Змееголовке. Деревня такая. Да ты там был. Мимо неё не пройдёшь.
— Я тебя, Жорик, по запаху выловил. Сало твоё такой дух
выдавало по ходу движения, что мне только нос надо было соответственно
направлять.- Пошутил Александр Павлович. — А если серьёзно, то чутьё у меня, как у собаки охотничьей. От
природы. Не зря же нас, милиционеров, легавыми зовут. Не зря. Ты-то посчитал,
что место здесь глухое, непроходимое и никому в голову не придёт, что беглец
пойдет вверх по самой широкой тропинке. Ты ведь должен был, наоборот, рвануть
по самой незаметной.
— Вот я так же
подумал, — засмеялся Георгий. — Пойду, думаю, по чуть заметной тропке, так у
милиции скорее мысль появится, что я по ней двинул. И нашли бы быстро. Любой,
даже начинающий нашел бы. А не то, чтоб такой монстр как ты. Ну а тебе
подумалось, что я по большой тропе пойду. Потому, что это с точки зрения
беглеца — глупость тупая. А я, ты ж меня давно знаешь, не дурак конченый. Тоже
сообразил, что милиция подумает будто я поползу по самой незаметной дорожке. Я
же не знал, что тебя пошлют за мной. Другие бы хрена с два меня поймали тут.
— Ну, что теперь уже… — Малович пошел вперёд. — Нам надо к
совхозу выйти. А по большой тропе не пройдём. Там травы нет почти. Вообще,
видать, каток как зимой. Прямо вниз
сползём, а потом влево к большой дороге. Она
уже конкретно в Каменск-Уральский идёт. Оттуда на трассу выскочим,
попутку поймаем до Владимировки. За ночь успеть надо. А утром председатель
машину даст и рванём в нашу контору.
— Надолго меня посадят-то? — кисло спросил Жора, цепляясь на
ходу за стволы и ветки. Падал, поднимался и снова скользил таким же образом.
— Не знаю, — Малович сказал и врезался грудью в толстый
ствол сосны. — Побил ты его не шибко. Можно списать на эксцесс при
неприязненных отношениях. Поссорились просто. Не любите друг друга. Но ты ж ещё
три тысячи украл у него. В заявлении написано так. Жена писала.
— Я. Александр Павлович, не воровал деньги. При нём и при
жене взял из чемоданчика три тысячи. А там их двенадцать было. Они мне сами и
сказали, где чемоданчик. А деньги я свои забрал. Остальные так и лежат. Можешь
проверить.
— Какие такие свои? Чего твои деньги в чемодане
Егоркина отдыхали? — Малович хотел спросить что-то ещё, но с него слетела
мокрая и тяжелая форменная фуражка, он стал шарить рукой вокруг себя, нашел,
поднялся, но слишком, видно, быстро. Левая нога его поднялась для восстановления равновесия, но не получилось.
— Да что ж ты, мать твою так! — успел крикнуть Александр
Павлович и улетел вниз. В темноту мокрую, дрожащую от тонких струй стихающего
постепенно ливня. Потом Лихолет услышал
глухой удар тела о дерево и услышал стон, смешанный с длинным
замысловатым матюгом.
— Саша, ты живой? Ты где? Что там? — Жора поехал по слизи
вниз, цепляясь за скользкие сосны и осины.
— Я вроде бы ногу сломал. В дерево коленом вписался,
развернуло меня сразу, так я ещё носком
сапога его же задел. Встать попробую. — невидимый Малович рыча цеплялся за ствол, пытаясь встать. В
этот момент Георгий шлёпнулся о соседнее дерево и удержался, не упал.
— Всё. Трындец ноге, — сказал старлей с сожалением. —
Ночевать тут придется.
— Не, здесь нельзя. Сыро. Ночью замёрзнем и воспаление
лёгких словим. Сырой воздух. Отдохнём,
да я тебя потащу вниз, — Лихолет мокрым рукавом вытер мокрое лицо. — Тут
идти осталось пару километров. Давай сядем, передохнем минут десять. А там
начнём движение с нагрузкой. Я-то не хилый, ты знаешь. Дойдём!
Они сели, прижавшись
спинами к стволам. Ногу Малович руками отложил в сторонку. Ни согнуться, ни
выпрямиться сама нога не могла.
— Ты мне расскажи, с чего весь этот компот между вами
заварился. С чего баба Егоркина заяву на тебя нам притащила? — Александр
Павлович громко выдохнул и поглядел вверх. От ливня остались одни воспоминания.
Между верхушками деревьев в черном небе, как в озере, плескались золотые
рыбки-звёзды.
Было темно и Малович лица Георгия не видел. Но слышал, как
он откашливается, что-то бормочет под нос и глубоко вздыхает. Решает, наверное,
рассказать или не стоит. И подумал всё же, что можно сейчас поделиться давней
своей тайной.
— Такое дело, Александр Павлович, не очень, правда,
значительное. И началось оно четыре года назад. Можно бы и забыть уже, — Жора
Лихолет попытался прикурить папиросу, чтобы сбить волнение и гладко изложить
мысль. Но папиросы вымокли. Спички тоже. Поэтому он начал сбивчиво, заикаясь и
путаясь в словах. — Мы это… Ну, передовики же. Он, я, Володя Ступин и Миха
Лысенко. Убираем и намолачиваем больше всех. Последние четыре года побеждать в
соревновании стал Егоркин. Ну, ладно. Только, бляха, не один — сам Егоркин да я
знаем, что он вырабатывает меньше меня. Все знают. И наши механизаторы в курсе, агроном,
председатель. Агроном каждый день сверку делает, экономист тоже. А уж весовщики на току — в первую очередь.
Бумажки же есть реальные на весовой. Вот столько зерна из бункера Егоркина
привезли шофера, столько от Лихолета. Понимаешь? Получается по накладным, что я
и скосил больше и намолотил. По текущим, повторяю, бумагам. А в конце
уборки про текущие накладные в конторе
забывают, а составляется общий отчёт. Ничего в нем по полочкам не
раскладывается, а пишут экономист, агроном и председатель, что в
социалистическом соревновании, начиная от весенних работ и до уборочной с
такими-то результатами победили такие-то комбайнеры, водители, трактористы,
сеяльщики, снегозадержатели, протравщики и ещё разная публика. Потом называют
призёров. Тех. кто на втором месте да на третьем. Четыре года последних в этой
бумаге я — на втором всегда. После Егоркина. А раньше он пристраивался то
третьим, иногда вторым после меня.
— Лучше работать научился? — спросил Малович.
— Хрена там! — Жора помолчал. — Пять лет назад дядя его
родной, главный агроном Семиозерного, сел в кресло заместителя начальника
областного управления сельского хозяйства. Ну, наши тузики покумекали у
себя там совместно и допёрли, что если
Серёга Егоркин станет вечно первым, то колхозу от этого будет много лучше. Дядя
и соляры будет отписывать колхозу побольше, с запчастями проблем не станет и
так далее. Но ведь как чётко угадали, мля! Так оно и вышло всё.
— А сам Егоркин что? Он же знал, что натурально-то тебе
проигрывает. — хмыкнул Александр Павлович. — Не извинился даже?
— Не, — засмеялся Георгий. — На фига ему высовываться и
каяться? Зерно-то от всего колхоза в зачёт идёт. Обкому без разницы кто больше
скосил, намолотил и перевёз. Ему главное — общее количество сданных государству
центнеров. Колхоз наш передовой на самом деле. Вторые по области мы. А кто в
колхозе первый или второй — мелочь. Наше внутреннее дело. Никого больше не
интересует.
— А зачем ты его бить стал? — Малович случайно дёрнул ногой и, сжав губы,
коротко простонал. — Из-за денег, которые потерял? За первое место три тысячи
дают, а за второе уже полторы почему-то. За третье — семьсот пятьдесят. Это я
знаю.
— Нет, не в трёхе дело. Это ж премия. Годовая. А помесячно я
нормально зарабатываю. Не в этом дело, — Жора встал и, скользя, подошел к
Александру Павловичу. Присел на корточки. — Просто через четыре года закусило
что-то мне нервы. Ну, думал я, чего ж ты, падла, не придешь ко мне с бутылкой,
да не скажешь, что ты в этом обмане сам не при чем. Чего ж не извинишься за
наших начальничков, которые знали заранее, что дядя Серёгин к колхозу
подобреет, если племяш станет гордостью местной. Мне не премия главное, не
грамоты почётные. Не могу, когда меня дурят. Ходил к председателю. Всё сказал,
что думаю про этот подлог. Он меня послал. Работай, говорит, а то комбайн тебе
дам списанный. Ремонтируй и накоси хоть малость малую. Да намолоти чуток. С
гулькин хрен. На двадцать пятое место переползёшь. Вот через неделю после этого
разговора я стакан выпил, поймал Егоркина и сказал: «Ты-то, чего, сука, стыд
потерял? Они — начальники. Им давно уж не привыкать дурить всех. Но ты ж,
говорю, работяга. А совесть в задницу засунул. Совсем, что ли стыда нет? Все же
знают, что тебе приписывают центнеры. И ты знаешь. Почему не отказываешься
от этой нечестной игры?»
— Ну? — заинтересовался Малович.
— Гну, — присвистнул Георгий. — Он мне сказал, что всё
по-честному. Что он меня «делает» во все дырки сам лично. Что начальники да
дядя его вообще ради него и пальцем не шевельнули. Что не при делах они. Ну,
тогда я ему и врезал. И свои три тысячи за последний сезон забрал. Из принципа!
Повторяю, Саша, из принципа! Да и ему, Егоркину, в науку. Чтобы сам не врал,
сучок, и экономисту с председателем не позволял. Брехня и наглое мошенничество,
это что теперь — самое достойное увлечение для настоящего мужика? Вот такое
дело всего-навсего, товарищ милиционер. Деньги я через председателя ему отдам.
У меня денег хватает на нормальную жизнь. Но когда меня дурят как тупыря
безмозглого — извините! Вы не правы. Плакать в подушку не буду. Председатель
тоже дождется. Отсижу сейчас — апосля и ему по башке настучу. Снова сяду.
Да…- протянул Александр Павлович. — Лихо тут у вас труд
организован. Жаль, ОБХСС к вам не заглядывает. Я им посоветую. Слушай, как-то
нам двигаться бы начать. Долго сидим. Попробую сам спускаться. Он поднялся на
одной ноге, держась за дерево, сделал шаг вниз и сразу же упал, сильно ударившись боком о
нижний ствол.
— Не получится, — сел рядом Лихолет. — Ногу ты, Саша, или
сломал, или вывихнул. Её сейчас напрягать не надо. На лошади поедешь. Сойду я
за лошадь?
Он взял Маловича за обе руки, повернулся спиной к нему,
присел и потянул тело себе на спину. Поднялся. Получилось.
— Но двигаться вниз в таком виде — дохлое дело, — выдохнул
Александр Павлович. — Упираться в деревья тяжело будет. Скорость спуска
увеличится. Ты уже в два раза тяжелее будешь.
— За шею меня обними, — Лихолет приготовился, нагнулся
немного.- Руки свободные, зацеплюсь, не переживай.
До последнего ствола лесного добрались они тяжело, но без
приключений. А вот по пологому травяному спуску Георгий пойти не смог. Упали оба на бок на первом же
шаге.
— Тут вообще кроме грязи и ливнем придавленной травы нет
даже кочки, чтобы упереться, — Жора долго стирал мутные брызги с лица рукавом.
— Но можно спуститься на четырёх точках.
Стоя на коленях он снова затянул Маловича на спину.
Александр его обнял и Лихолет, выбрасывая по одной руке вперед, пополз на карачках к дороге.
— Ну, ты мощный парень, — тихо удивился милиционер. — Во мне
девяносто шесть килограммов. Плюс мундир с сапогами мокрыми. Все сто и
набегает. Терпишь пока?
Ладони и колени Жорины продавливали грязь сантиметров на
десять. Он выдергивал их поочерёдно из липкой ямки. Жижа при этом чавкала как
корова, жующая большой пучок сена. Но движение было. Раза три они заваливались
на бок, набирая на мокрую одежду комки слизистой почвы, потом Георгий снова
затаскивал Маловича на горб и через полтора часа оба вывалились наконец со
склона на ровную, твердую, хоть и побитую
очень большими каплями дорогу-грейдер. Лежали молча с полчаса. Лихолет
дышал как ныряльщик, который под водой выпустил весь кислород из легких,
вынырнул и хватал ртом воздух литрами
судорожно, громко и беспорядочно.
Александр Павлович тихо стонал. Ушиб, наверное, ногу об твердую укатанную
дорогу. Он перевернулся на спину, поглядел в небо и понял, что рассветать
начнет уже скоро.
— Здесь останемся, — сказал он Георгию и на локтях поднялся
над грязью. — Ты посади меня. Ногу перенеси вправо и посади.
-Это объездная
верхняя дорога из санатория «Сосновый», — прерывисто прошептал Жора. — Надо
ждать. Скоро оттуда машина пойдёт в город за хлебом и сахаром. Ему до асфальта
отсюда километров десять. Не разгонишься. Поэтому поедет раньше, чем всегда.
— Ты же тут пацаном постоянно ошивался с Генкой и Колькой
Липатовыми, -вспомнил Малович. — Мы-то в другом месте играли со своей
компашкой. А ты, значит, всё тут знаешь и всё помнишь. Это хорошо.
— Да. Здесь мы и зимой с этой горки на лыжах летали, —
вздохнул Георгий и улыбнулся.
Еще через час, когда солнце успело выбросить над горизонтом
первые короткие и негреющие лучи, они услышали
звук двигателя.
— Во! — обрадовался Лихолет. Малович промолчал. Потом из
ложбины на пригорок вывалилась машина с будкой. Хлебовозка. Её колыхало на
невидимых ухабах так, будто ураган бешеный хочет снести её с дороги, но
оторвать от земли не получается у него. «ГаЗон» дополз до мужиков и
остановился. Лихолет побежал на другую сторону. К окну шофера. Через пару минут
они вдвоём вытащили из-за сиденья здоровенный тулуп, постелили его в будку
между деревянными поддонами для хлеба и аккуратно затащили на мягкую овечью
шерсть Александра Павловича.
— Давай! — крикнул Георгий.- Прямо к зарайской центральной
больнице. Я с ним в кузове поеду, придерживать буду, чтоб его не кидало на
поддоны. И ногу прижму. Зафиксирую.
Ехали по грейдеру осторожно, а потому долго. Зато на трассе
хлебовоз разогнался и к восьми утра санитары на носилках уже несли Маловича в
отделение травматологии. Жора шел за ними и уже после того, как Александра
Павловича начали «ремонтировать» слегка задремал на стуле в коридоре. И
неизвестно сколько прошло времени, но вдруг дверь операционной громко
раскрылась и из неё с одним костылём под мышкой вышел старший лейтенант. Нога в
гипсе. Форма — серая от грязи, причём левая штанина была скручена и заткнута за
пояс брюк. Сапоги как-то удалось нацепить.
— Перелома нет, — улыбнулся Александр Павлович.- Растяжение
трёх связок. Сказали, через пару недель нога восстановится. Я позвонил из
операционной к нам в отдел. Сейчас за нами приедут. Тебе, Жора, спасибо за всё.
— Да ладно, — смутился Лихолет. — Ерунда. Маленькое
приключение. Бывает.
В милиции Малович оформил на
Георгия все нужные бумаги и сержант отвел его в «отстойник». В милицейскую
камеру для подследственных. В ней «парились» ещё четверо молодых парней. Они,
как потом сами рассказали, ждут отправки в суд. Открутили ночью у запасного
паровоза в депо шатуны и шесть колес. На грузовик это всё и в металлолом сдали. Деньги пропили за пару
дней. Обходчик их видел, запомнил двоих, но подойти не отважился. Мало ли.
Сначала нашли одного. Он в депо и работал слесарем. Потом, естественно,
остальных.
— Года по два дадут, не больше, —
обрадовал ребят Жора. К вечеру их увезли на суд и обратно они не вернулись. А
время шло. Лихолету сержанты носили еду,
а больше никто не приходил. Когда Жора потерялся во времени, он осторожно
спросил сержанта, который ужин принёс.
— Я уже сколько тут кукую?
— Завтра неделя будет.- Ответил
милиционер, собирая пустые миски и кружку на поднос.
— А меня почему не допрашивают, в
суд не везут? — озаботился Георгий.
— Мне почём знать? — откликнулся
сержант. — У вас с начальниками свои дела, у меня свои. Я посыльный. Да баланду
вот в КПЗ ношу. Не знаю, короче.
С этого момента прошло еще пять дней. Жора оброс и
стал похож на вокзального «бича». Шмотки в задубевшей грязи, правый ботинок расклеился
на носке и из него выглядывал большой
палец в сером шерстяном носке. Лицо спряталось за плотной чёрной щетиной, а
сверху волос закрыл лоб почти до глаз. Тело чесалось под твёрдым как брезент
костюмом, глаза слезились от едкого воздуха, загустевшего в камере от запахов
человеческого пота, вони из параши и перегара, занесённого сюда урками и
прочими нарушителями закона.
— Бляха, а ведь в тюрьме всё это
похлеще будет, — сказал Жора вслух, потому как никого пока к нему не подселили.
Видно, не одна камера была в подвале.
Наконец восемнадцатым по счету
утром в двери с маленьким оконцем провернулся большой ключ и в камеру зашел
незнакомый лейтенант.
— Лихолет, с вещами на выход, —
скомандовал он и поправил китель. — Иди за мной.
Вещей у Георгия не было и он поплёлся за лейтенантом в кабинет на
втором этаже с табличкой «Начальник
отдела УГРО подполковник Баранов А.Г.»
В кабинете сидели сам
подполковник, Малович и ещё один старший лейтенант с красивым тонким лицом. На
ноге Александра Павловича гипса не имелось уже. Костыля Жорик тоже не приметил,
а брюки у Александра Павловича были новые, отглаженные. Он встал и поднял вверх
указательный палец.
— Глянь, Жора!
И прошелся по кабинету почти
строевым шагом. Слегка на левую, правда, прихрамывая.
— Товарищ Лихолет Георгий Иванович. Управление
внутренних дел Зарайской области награждает вас почётной грамотой «За
добровольное содействие органам советской милиции». Поздравляю! — и
подполковник передал Жоре через стол красивый твердый лист красно-синего цвета
с гербом Казахской ССР вверху.
— Благодарю, — зарделся Георгий. —
Да ничего особенного я и не сделал. Но вам, конечно, виднее.
— Всё. Езжай домой, — похлопал его
по плечу Малович.
— А суд? А в тюрьму? — тихо
спросил Жора.
— Ну, если сильно хочешь — сам
езжай. Дай взятку дежурному рублей пятьдесят. Может, он найдет тебе пустую
камеру. Так-то в тюряге переполнено всё. Преступников расплодилось — хоть ещё
одну тюрьму строй.
— Ты пока сидел в КПЗ, — объяснил
ему красивый старлей, не вставая со стула. —
я с бригадой ОБХСС смотался в ваш колхоз. Пять дней там не без пользы
просидели.
— Езжай домой, — повторил
Александр Павлович. — Деньги эти, три тысячи возвращать не надо. Разобрались со
всем этим. Давай!
— Заявление Егоркина забрала, но
ты с ними больше не ссорься. Не надо.- Подполковник Баранов пожал Георгию руку
и тоже по плечу похлопал.
— Да ни в жисть! — ударил себя в
грудь Лихолет. — Разрешите идти?!
— Да двигай уже, — засмеялся
старлей Малович. — А то засажу опять в КПЗ на недельку.
— Не, с меня хватит, — тоже
засмеялся Жора.
И ушел.

Старик эвенк Чапогир проснулся из-за рычания собак. «Наверное, олень к ним близко подошел», — подумал он. Прислушался. Со стороны собак в палатке послышались пощелкивания оленьих копыт. Он успокоился. Жена спала. «Вставать рано. Она знает, когда надо кончать ночевать», — мысленно рассуждал старый охотник.
В пологе под меховым одеялом ему было уютно. Сырые дрова из круглых чурбаков лиственницы, положенные в печку с вечера, еще не успели прогореть: со стороны печки шло слабое тепло. Он попытался заснуть, но сон не шел. «Днем уже весной пахнет. Снег уплотняется, ночью возникают насты, но днем они не то что оленя, крупную собаку не выдержат. Вчера в затишье курил, так слышно было, как солнце греет, на южной стороне лиственницы Смола пробует выступать. Птицам в снег уже не зарыться. Вчера из ельника слышал мелодичный посвист самца рябчика: себе территорию метит. Весна не за горами», — философствовал про себя старый таежник.
Его мысли прервала жена. Она проснулась. Оделась и занялась своими делами: растопила печку, поставила на нее котел, в котором была тушеная сохатина, пристроила чайник. Когда все было готово, сказала: «Дяна илми». Это была команда старику, что пора вставать.
Он ждал этих слов. Встал. Сходил на улицу. Умылся. Сели завтракать. Жена молча подавала ему еду и наливала чай. Он молча ел, пил чай и думал: что попусту молоть языком, лучше помолчать. После завтрака стал собираться на охоту. Вышел из палатки. Солнце еще не встало. Решил взять с собой запасного учуга. Поэтому поймал двух оленей, причем выбрал самых легких, чтобы меньше днем проваливались в снег. Закрепил на учуге седло. Привязал к седлу поводок с собакой по кличке Гирки, что означает друг. Взял с собой топор, тозовку, патроны. Подпоясался ремнем, на котором висел в ножнах охотничий нож. Сегодня он решил осмотреть распадки по левому берегу реки. Не прощаясь с женой, поехал.
Проехав почти пять километров, лишь у третьего распадка встретил свежий след чипкана — соболя. Он освободил собаку от поводка, и она побежала по следу. На его счастье зверек был недалеко. Вспугнутый собакой, юркнул в большую колодину, которую, видимо, для себя ранее облюбовал. Подъехав к давно упавшему дереву, старик попытался выгнать из него соболя, постукивая обухом топора, но безрезультатно. «Придется выкуривать», — принял он решение. Гирки, чуя близко находящегося зверька, метался около лежавшей колодины, скреб лапами снег у комля, глубоко вдыхал воздух из пустотелой сердцевины дерева.
Охотник обошел колодину и внимательно осмотрел ее с боков и сверху. Обнаружил лишь одну дырку, сделанную дятлом. «Гнездо здесь раньше было», — подумал старик. Он забил дыру уже трухлявого по краям дерева пробкой из лиственницы. Убедившись, что в колодине больше нет выходных отверстий, разжег в комле костерок и бросил сверху мох, чтобы больше было дыма. Соболь заурчал. Гирки продолжал кружиться рядом и на звуки, издаваемые зверьком, отвечал лаем. Старик вырубил небольшое отверстие, чтобы через него мог выскочить соболь. Охотник слышал, как зверек урча начал перебираться вдоль ствола в направлении сделанного им отверстия. Старик стоял с тозовкой напротив дырки. Вскоре из нее пошел дымок, а за ним показался кончик мордочки соболюшки. Охотник выстрелил. Немного подождал. В стволе никто не урчал и не скребся. Тогда он поставил винтовку к дереву. Вырубив около отверстия часть боковины ствола, увидел в дыре кончик хвоста зверюшки и за него вытянул соболя. Он был крупным, черным. «Хорош самец», — обрадовался старик. Гирки тоже был рад, что соболь оказался в руках хозяина. Чапогир приторочил добычу к седлу. Пока работал, да и от радости слегка вспотел. Решил здесь же на колодине покурить. После перекура направился вдоль склона, по которому росли кедры, надеялся в этом районе встретить соболя. Однако он проехал километра четыре, а свежего следа не обнаружил. Тогда решил ехать вдоль ельника, который был от него километрах в трех. Здесь он увидел свежий след соболя, освободил Гирки от поводка, и тот побежал по следу. Охотник поехал за ним и стал вслушиваться в звуки тайги. Вдалеке послышался настойчивый лай собаки. «Нашел, молодец Гирки, — подумал Чапогир. — Далеко ушел, не меньше, наверное, двух километров». И направил учуга в сторону собаки.
По голосу Гирки он понял, что соболь сделал очередную перебежку. Опять где-то спрятался. Пытается запутать собаку. Он пересел на свежего учуга и погнал его в направлении друга. Вскоре увидел Гирки около ели. Долго старик всматривался в крону дерева. Наконец, увидел соболя, прижавшегося к большому сучку. Руки слегка дрожали. Охотник продолжал целиться и, только поймав на мушку в прорези голову соболя, — выстрелил. Он услышал, как пуля попала в зверька и увидел как тот, задевая за ветки, стал падать. Не долетев до земли, соболь зацепился за сучок на высоте около пяти метров «Не повезло, — огорчился старик, — надо жердь рубить и сталкивать зверя. Если не получится, придется рубить ель». Посмотрев на толстый ствол, он подумал: «Хынгды асикта — большая ель, трудно будет рубить» Пошел к тонкомерному лиственнику. Выбрал дерево нужной длины. Срубил двумя точными ударами — справа и слева, а затем сильно нажал рукой на ствол — и дерево рухнуло. Отрубив ветки, отнес жердь к ели, С третьей попытки столкнул соболя. Этот зверек был меньше первого и светлее. «Все равно хорош», — подумал старый охотник, поглаживая мягкую, шелковистую шкурку соболя. Зверька приторочил к седлу. Он удивился, как быстро закончился день. Закурил. Почувствовал в теле тяжесть. Пора было поворачивать домой. Без утренней легкости сел на учуга и направил его к дому
Старик приехал, когда небо уже вызвездило. Жена выглянула из палатки и тут же скрылась, Он слез с учуга, снял С него седло. Оленей пустил пастись. Гирки привязал на свое место и подумал: «Я устал, олени устали. Гирки устал — все устали». И побрел к палатке, прихватив с собой соболей. Жена уже приготовила ужин: испекла свежий хлеб — колобо, сделала чукин — слегка обжаренную в собственном соку оленину, заварила душистый чай. После ужина он ободрал соболей и натянул шкурки на правилки для сушки. Жена отнесла корм собакам. Вымыла посуду и поставила ее на место. Положила в печку три толстых не колотых сырых лиственничных чурбака, чтобы медленно горели. Ночью легли спать. «Вот и закончился еще один день», — вздохнул старик.
Утром он проснулся вновь раньше жены и подумал: «Ночью морозец был слабый, наст становился с каждым днем слабее. На охоту на учуге не имеет смысла ехать. Можно будет на лыжах сходить до обеда и взять с собой Суги (по-русски Бурана). Белку посмотрю, может, глухаря возьму».
Жена встала и занялась утренними хлопотами по хозяйству. Она знала, что он проснулся и поэтому скоро спокойно произнесла: «Дяна илми». Позавтракали не спеша, без лишних разговоров. Когда за плечами больше сорока лет совместной жизни, то понимаешь друг друга не с полуслова, а с полувзгляда.
Чапогир стал собираться на охоту. К поняге прикрепил топор. Надел старую парку. Подпоясался. Закрепил на ногах лыжи-голяки. Надел понягу, накинул на плечо ремень, на котором была укреплена тозовка, положил пачку патронов, накинул на шею ремень с биноклем. В левую руку взял поводок с Суги, в правую лыжную палку-тыевкэн и направился к ельнику, где по склону хребта часто попадаются кедры, правда, небольшие, но уже лет десять плодоносят. Там Чапогир рассчитывал добыть белок. Он этот район оставлял неопромышленным на окончание охотничьего сезона. Подойдя к ельнику, спустил Суги с поводка. А сам направился вслед за ним. Минут через двадцать послышался призывный лай собаки. Охотник поспешил туда. Белка, с поднятым вверх хвостом, сидела на сучке ели и вышелушивала шишку, спокойно посматривая на собаку. Подойдя ближе к дереву, Чапогир снял тозовку, оттянул затвор, прицелившись в голову белки, — выстрелил. По тайге прокатился хлопок выстрела, а белка свалилась к ногам старика. Он поднял мягкий комочек с ушами-кисточками. Подбежала собака. Охотник дал ей лизнуть окровавленную головку зверька. Закрепил белку на поняге и пошел вперед. Собаке он рукой показал направление, она весело побежала вдоль елей и растущего на бугре сосняка.
Лай собаки раздался вдалеке. «Километра полтора будет, — подумал охотник. — Надо идти, друг ждет». Когда старик подъехал к дереву, у которого лаяла собака, сразу заметил белку, хотя она прижалась к стволу и не шевелилась. Он её хорошенько выцелил и выстрелил в голову. Падая, зверек одной лапкой зацепил за сук и завис. Благо завис не высоко: в трех — четырех метрах. Шатать дерево было бессмысленно, оно было слишком толстым. «Придется рубить шест», — решил старик. Снял понягу, отвязал топор. Выбрал нужной высоты молодую лиственницу. Срубил ее двумя ударами, очистил от веток, отделил в месте сруба. Отнес к дереву. Со второй попытки столкнул белку вниз. Белку и топор закрепил на поняге, надел ее, взял винтовку, лыжную палку и отправился дальше. До обеда добыл еще четырех белок. Повезло ему сразу после обеда: в сосняке Суги поднял глухаря, и тот уселся на крупном сучке старой с обломленной вершиной сосне. После добытых белок глухарь показался Чапогиру особенно крупным и красивым. Старик любил этих птиц. Их величина и клюв, словно выточенный из мамонтового бивня, всегда напоминали ему орла. И про себя он их называл не иначе, как орел- птица, царь-птица.
Суги спокойно, ненастойчиво лаял. «Знает свое дело», — подумал охотник. Глухарь с любопытством рассматривал зверюгу, которая, как он понимал, ничем ему не угрожает. В это время охотник незаметно скрадывал птицу. Когда расстояние между «царь-птицей» и стрелком составило около пятидесяти метров, остановился. «Ближе подходить нельзя. Улетит. Надо стрелять отсюда из укрытия». Он переставил метраж на планке ствола: поставил напротив цифры 50 и прицелился в центр широкого поля груди — нажал на спусковой крючок. Хлопок выстрела еще не успел раскатиться по тайге, а старик уже по звуку удара пули мог сказать, что он попал в цель. Красавец-глухарь ударился о снег. Старый охотник был доволен. Он подобрал птицу и прикрепил её к поняге. Надел понягу, закинул на плечо тозовку и, опираясь на тыевкэн, пошел краем ельника. Он решил еще часа полтора — два поохотиться. Сходить в ближайший распадок. Собаку взял на поводок. Он надеялся встретить свежий след соболька. В том районе у него был амбарчик для прикорма соболей. Туда он и направился. Километра через два увидел свежий след соболя. Пустил по нему Суги. Шестилетний пес, временами проваливаясь сквозь наст, медленно продвигался по следу. Прошло минут пятнадцать, как старик услышал яростный призывный лай. Охотник обрадовался — соболь! Действительно, это был соболь. По позе собаки он понял, что соболь сидит на дереве. «Повезло, — подумал старик, — а то ведь мог забраться в камни или в колодину. Вот тогда было бы его сложно добыть». Он заметил соболя на густой елке. Теперь надо было выбрать правильную позицию и не спугнуть зверя. Посмотрев на него в бинокль, старик определил, что соболь впервые видит собаку и человека, поэтому ведет себя довольно спокойно. У Чэпогира слегка задрожали руки. Добыча была рядом, но он для твердости духа говорил про себя: «Лишь бы не упустить, лишь бы не упустить». Он приготовил винтовку к выстрелу и начал целиться. Наконец выбрал благоприятный момент и нажал на курок. Последовал хлопок — и зверек, ударяясь о сучки, упал в снег. Старик поднял его, погладил нежный шелковистый мех и приторочил к поняге. Надо было возвращаться к палатке. «Удачный день оказался», — подумал охотник и ощутил тяжесть поняги.
К палатке он с Суги подошел, когда уже в небе загорались звезды и плыла торжественно-большая луна над горизонтом. Жена вышла из палатки. Забрала у мужа собаку и привязала её на место. Чапогир снял понягу, поставил к лиственнице лыжи и палку. Отвязал от поняги добычу и передал жене. Она положила глухаря на лабаз, а белок и соболя занесла в палатку.
За ужином жена сказала, что, пока его не было, заезжал Оёгир. Рассказал о новостях в оленеводческой бригаде сына Михаила; в стадо приходили волки, зарезали четыре головы, стадо разогнали, пришлось пастухам целый день собирать разбежавшихся оленей. Сообщение о волках Чапогир встретил спокойно: волки один-два раза за зиму каждый год нападают на оленьи совхозные стада.
После ужина Чапогир снял шкурки с соболя и белок, а жена повесила их для просушки. После обильной еды, ароматного чая и тепла от печки охотника совсем разморило. Жена отнесла корм собакам, вымыла посуду, постелила постель. Муж с удовольствием заполз под меховое одеяло. Он вспомнил разговор про волков и подумал: «Оленей у меня немного — двенадцать голов. Запах от них небольшой, не то что от большого стада, вряд ли волки смогут учуять моих оленей. Хотя эти живодеры рыщут повсюду. Охотовед рассказывал, что они могут за сутки пробежать несколько десятков километров, так что от них можно ожидать всякое». С этой мыслью он и заснул.
Спал Чапогир беспокойно. Ему снились страшные сны. То он встречается с шатуном и начинается смертельная схватка с опасным хищником, то как будто зимой спит около нодьи, а вокруг сидят волки, поглядывают злыми глазами и облизываются. Приснилось ему, будто он с Макаром Оёгиром пошли брать медведя на берлоге, а тот оказался таким огромным, что разбросал их, как пушинок. Когда Чапогир проснулся, он четко вспомнил в деталях свои видения во сне. Раньше сны часто снились, но, проснувшись, он не мог порой вспомнить ни одной картины из своего сна, А сегодняшней ночью все видения остались в памяти. «Странно, — подумал старик, — раньше ничего подобного за собой не замечал».
По шипению чайника он догадался, что жена уже встала давно, а он и этого не заметил. Хозяйка произнесла традиционную фразу: «Дяна илми».
Он выбрался из полога, оделся и вышел на улицу Прошел метров двадцать. К нему сразу подбежали олени, которые находились недалеко от палатки. Они стали отталкивать друг друга, стараясь побыстрее дотянуться до мочи. «Соль лежит рядом, а моча им милее». Он посмотрел вокруг и увидел, что снег на всем обозримом пространстве перепахан — взрыхлен. «Олени хорошо здесь покопались. Свежего ягеля мало. Завтра надо будет маленько аргишить, чтобы у оленей был свежий корм, да чтобы далеко от палатки не уходили». Он посмотрел сколько оленей крутилось около него — девять. Остальные три были где-то в стороне. «После завтрака надо будет оленей соединить в одном месте, так будет спокойнее». Старик прислушался и вдалеке услышал звон ботала. По звуку он определил, что это олень по кличке Тэгэр — корень. Далековато ушел. Рядом с ним всегда держится самый крупный олень старика по кличке Моты — лось. Он долго вслушивался в звуки тайги, но малинового звука колокольчика Моты не услышал. «Может, отдыхает». Не было слышно и звука ботала Тэга. «Тоже, однако, отдыхает», — подумал старый охотник.
На завтрак жена подала отварной язык сохатого и мягкий колобо, а также ароматный чай. Трапеза проходила молча. Лишь когда жена убрала все со стола и поставила столик на место, он сказал: «Завтра будем аргишить. Груз с лабаза сейчас на нарту положим».
Солнце начало всходить. Чапогир вышел из палатки. Собаки, увидев его, приподняли головы, встали, потянулись и отряхнулись. И пытались угадать, что задумал хозяин, а он подтащил к лабазу две пустых нарты. Взял лестницу, приставил её к лабазу. Поднялся наверх. Развязал веревку, удерживающую брезент. Сбросил его вниз. Позвал жену. Когда она подошла, стал подавать ей большие куски мяса сохатого, которые она начала укладывать на нарты. Затем подал три сумки из оленьего и сохачьего камуса, в которых была мука, макароны, чай и другие продукты. Потом трех глухарей. После этого передал вещи.
Груз поместили на две нарты. Одну нарту укрыли брезентом, вторую оленьими шкурами. Покрышки надежно укрепили веревками. Сумки накрыли кумаланами — специальными ковриками, сшитыми из оленьих лбов.
Старик, свернув вдвое оленью шкуру, положил ее на пустую нарту и присел. Сидеть было удобно. «Маленько поработал, маленько можно покурить», — подумал он и закурил трубку. Жена ушла в палатку. После перекура старик решил посмотреть оленей. Он накинул на себя парку, взял тозовку, маут-аркан, бинокль. Надел лыжи, прихватил тыевкэн и направился к тому месту, откуда ранее доносились звуки ботала.
Пройдя с километр, он услышал перезвон ботала. Пошел в направлении звуков и скоро увидел Тэгэра. Тот лежал и изредка мотал головой. Он подошел к оленю почти вплотную, лишь после этого тот поднялся и, прихрамывая, медленно направился в сторону палатки. Чапогир сразу обратил внимание на его правую заднюю ногу. На ней виднелась рана: кожа была разорвана, словно разрезана ножом. Разрыв был около десяти сантиметров. Правое ухо было разорвано и голова справа была в засохшей крови. Эти две раны многое рассказали опытному охотнику. Четко представил себе: «На оленя напал волк, он прыгнул, чтобы разорвать оленю горло. Это его излюбленный прием, но немного не рассчитал и резанул своими клыками по уху животного. Вдогонку он успел лязгнуть по задней ноге оленя». Почему волк не стал дальше преследовать оленя? Старик решил, что его подельники к тому времени уже разделались с другими оленями и, не видя рядом бегущих животных, приступили к пиршеству, к ним и присоединился этот волк. «Видно, сильно голодная была семейка серых разбойников», — заключил старик. Он внимательно осмотрел все вокруг. Потом обозрел окрестности в бинокль. Послушал: Моты нигде не было. Сердце у него екнуло, застучало в висках. Он подумал: «Видимо, Моты пострадал. Нет, не может быть». Он пытался гнать эту мысль.
Чапогир поймал маутом Тэгэра и повел его к месту, где вечером выпасались олени. Придя туда, старик увидел гнетущую картину: недалеко от копаницы лежали останки молодого пегого оленя, которому было четыре года. Метрах в тридцати лежал труп второго оленя Еще не подойдя к нему, он сразу догадался, что это Моты — его самый лучший, самый сильный, самый крупный учуг, который всегда выручал его в дальней или трудной дороге. Это был любимый авка. Он давно решил, что никогда не убьет этого оленя и ни на что его не променяет Этому оленю он давно предрек долгую жизнь и естественную смерть и никогда не думал, что жизнь этого оленя может так оборваться. Комок обиды подкатил к горлу. Охотник беспомощно огляделся вокруг. Во многих местах виднелись на снегу кровь и клочья шерсти. Он еще раз внимательно осмотрел останки оленей. Колокольчик продолжал болтаться на шее Моты, хотя горло было разорвано, словно полосонули большим ножом. Мясо с груди, крупа и бедер было съедено. Более тщательно был обглодан молодой олень. Чапогир мысленно представил произошедшее: «Нападала не пара матерых, а целая стая — вон сколько мяса сожрали. Ясно, что они были очень голодны и пробежали по тайге немало километров, прежде чем наткнулись на его оленей. И на радостях нажрались до отвала, после чего наверняка недалеко отсюда расположились на «дневку».
Он быстро установил, куда направились звери: прямая бороздка их следа тянулась на северо-восток. «Очевидно, направились к ельнику или рядом расположенному сосняку», — подумал охотник.
Он не стал трогать останки оленей, решив вернуться к ним позже. С оленем направился к палатке. Рассказал жене о случившемся. Вдвоем они обработали рану Тэгэра, зашили её шелковой ниткой и смазали медвежьим жиром.
Чапогир оценил сложившуюся обстановку: до полудня остается не более часа, наст уже ослаб, волчья стая отдыхает рядом, самое время устроить погоню. Это единственная возможность рассчитаться с хищниками. Этот способ борьбы с волками самый трудный, но у него хоть небольшой, но опыт есть.
Он стал собираться в дорогу. Жена помогала без лишних слов и вопросов. К поняге охотник прикрепил топор, кусок тонкого брезента с веревочками, мешочек, в котором лежала кружка, сахар с чаем, сушеная оленина, запасной коробок спичек, завернутый в бересту, запас патронов.
Старик надел лыжи, понягу, повесил за спину бинокль и карабин, достал из- за пояса рукавицы и уверенно взял в правую руку тыевкэн. Собаки жалобно заскулили, но он не собирался их брать с собой. Не их время сейчас. Скоро он вышел на волчий след-тропу и пошел более размашистым уверенным шагом. И подумал: «Теперь главное — направлять хищников в сторону глубокого снега. Наст не будет их держать, а как пойдут махом, так быстро выдохнутся. Главное — самому раньше их не свалиться».
Как и предполагал охотник, цепочка волчьих следов потянулась к ельнику. Скоро он дошел до него. Ельник был редким, прозрачным. Идти по нему было легко. И так как волчий след тянулся заметной лентой, то это позволяло в нужном месте срезать, укорачивать путь.
Ельник кончился. След потянулся к более возвышенному склону, поросшему молодым сосняком. Старик старался идти широким с накатом шагом. Он прошел около двух километров по волчьему следу и только тогда увидел лежки в сосняке волков Подойдя ближе, обратил внимание на то, что звери лежали недалеко друг от друга. Он сосчитал количество лежек. Их оказалось шесть. Услышали ли волки старика или учуяли его, ему было безразлично. Для него было важно, что они недалеко, они рядом. По следам было видно, что волки пошли друг за другом. Он представил, как выглядит цепочка из волков. Впереди идет матерый зверь, за ним молодняк и замыкает шествие второй матерый зверь.
Время приближалось к полудню. «Если при ходьбе в отдельных местах волки начали проваливаться, — подумал старик, — то при прыжках обязательно будут “пахать»». И он ускорил шаг, скользя на лыжах вдоль волчьей цепочки следов. «Теперь важно сократить расстояние до волков, заставить их идти махами, тогда они быстро выдохнутся. Сейчас самое время догонять их», — решил охотник.
Погоня началась. Он видел, как пролетела пара воронов. Слышал, как работает дятел. Обратил внимание, как белка юркнула вдоль ствола сосны с цоканьем и присвистом. Метрах в ста взлетел глухарь и уселся на сосну. Но его лыжи скользили и скользили вдоль волчьих следов. Он догадался, что звери идут в сторону озера. На озере, хотя снега тоже полно, но он там мельче, чем в лесу, и ото льда легче будет зверям отталкиваться, прыжок будет длиннее. Старик с еще большим старанием стал накатывать лыжи, делать сильные толчки лыжной палкой. Когда он подъехал к краю озера, то увидел: волчья стая, вытянувшись цепочкой, тяжело продвигается в противоположную заводь озера. Звери шли, опустив головы. Хвосты их беспомощно висели. Охотник не стал брать карабин в руки, посчитав, что еще далековато. Он обратил внимание на то, что на волчьих следах стал часто попадаться кал: «Дерьмо бросают, чуют опасность рядом». А лыжи его скользили и скользили в направлении хода волков. Подойдя к противоположному берегу озера, волки немного потоптались, как бы совещались, что делать дальше: оставаться на озере нельзя — опасность надвигается, войти в тайгу — снег глубокий. Пошли в тайгу. Их временное колебание позволило старику сократить сотню, а может, больше метров. «Ничего, глухарь по ягодке клюет и наедается, так и я буду у зверюг отыгрывать метр за метром. Все равно посмотрим друг другу в глаза».
Старик вслед за хищниками пересек озеро и вошел в тайгу Он пытался прибавить скорость, но чувствовал, что это уже невозможно, и так шел на пределе своих возможностей. Пот, заливавший лицо, стал проступать на лопатках и между ними. Время давно перевалило за полдень. Надо было спешить. И он продолжал, лавируя между деревьями, погоню за хищниками. «Быстрее, быстрее», — подогнал он себя. Но эти слова, казалось, уже не прибавили скорости все имеет предел. Однако старик продолжал требовать от своего организма невозможного: «Еще быстрее, еще поднажми». Пот застилал глаза, он еле успевал его смахивать рукавицей. И вдруг неожиданно его нос уловил волчий запах. Сердце забилось сильнее. Вначале он даже не поверил и стал глубже втягивать в себя воздух: нет никакой ошибки — он чует волчий запах. Ему даже послышалось, что волки где-то рядом, проваливаясь сквозь наст тоже из последних сил, стараются уйти от него. «Не уйдете, я сильнее», — твердил он про себя. Охотничий азарт придал ему силы, которые, казалось, на глазах покидали его.
И вот он увидел своих врагов. Он увидел тех, которые беспощадно уничтожили дорогих ему оленей. И волки увидели его. Они впервые за все время погони посмотрели друг на друга с близкого расстояния. Волки барахтались в глубоком снегу. Старик сдернул с плеча карабин. Мушка ходила, как мог он удерживал свое прерывистое дыхание. и вот раздался выстрел, за ним следом другой. Спустя несколько секунд грянул третий и вскоре четвертый. Выстрелы вызвали у животных страх, ими овладела паника. Они нарушили свой стройный ряд и бросились врассыпную.
Три зверя остались лежать на снегу.
«Надо крайнего не упустить», — подумал старик. Не надевая карабин на плечо, он пробежал метров сто, тем самым сократив расстояние до пытавшегося уйти в сторону волка. Чтобы надежнее выделить хищника, охотник руку с карабином прижал к лиственнице, поймав на мушку лопатку зверя, выстрелил. Волк лязгнул зубами по лопатке, дернулся и ткнулся мордой в снег. Отбросил в сторону хвост. «Готов, дыги иргичи (четвертый волк)», — подвел итог охотник. Чапогир собрался было расслабиться и покурить. Но решил воздержаться. Надо было продолжать погоню. «Осталось дюри иргичи (два волка)», — подумал старик.
Теперь вместо одной вспаханной полосы потянулось два отдельных следа. Наст животных не держал. Охотник понимал, что надо спешить. И он заскользил рядом со следом, который шел к склону, поросшему соснами. Примерно через триста метров он догнал волка. После выстрела зверь пытался ползти. Тогда старик выстрелил вторично. Он подошел к хищнику. Это был самый крупный матерый самец. «Как годовалый теленок. Килограммов семьдесят будет. Сразу видно — отец семейства», — прикинул в уме охотник.

Солнце уже склонилось к горизонту. Он понял, что следует скорее возвращаться назад — к следу последнего ушедшего зверя. Теперь охотнику стало ясно, что этот последний волк — молодая волчица. Старик забросил карабин на спину и двинулся в направлении следа самки. На плечи, на спину навалилась тяжесть. Карабин представлялся ему двухпудовой гирей. Даже понята и та казалась непосильной ношей. Ноги словно свинцом налились. Но он их переставлял и что было сил отталкивался палкой. Он старался накатывать лыжи, чтобы дальше скользить. Старик пытался делать более широкие шаги. Вот и одинокий след. Теперь только вперед и вперед. И он шел и шел. Во рту все пересохло. Он понимал, что все может кончиться скоро. А если остановиться, за ночь волчица исчезнет, и жди новой беды: она обязательно будет мстить за свое семейство.
Теперь он уже автоматически переставлял ноги и отталкивался палкой. Перед глазами видел только след одинокой волчицы. Голова кружилась, сердце колотилось, стучало в висках. Он почувствовал, что может упасть. Этого он допустить не мог, так как понимал, что это будет конец: он не сможет подняться, не сможет продолжить погоню. И он продолжал тащиться по следу волчицы. Но надо было передохнуть, чтобы продолжить преследование зверя, и он решил на несколько секунд прислониться к дереву. Он так и сделал. Впервые оторвав глаза от следа, посмотрел перед собой. И обомлел… Пред ним сидела волчица, с широко разинутой пастью, из которой торчал длинный язык, с которого капала слюна. Расстояние между ними было не более пятнадцати метров. Волчица, сознавая свое безвыходное положение, решила наброситься на преследователя. Старик по изменившейся позе волчицы понял, что она готова к прыжку. Он сорвал с плеча карабин и, когда зверь сделал очередной прыжок, — выстрелил между передними лапами в грудь. Волчица поползла в сторону. Тогда он выстрелил второй раз.
Охотник обратил внимание на то, что волчица была очень крупной, раньше такой величины самок он не видел. Шерсть у нее была не светло-серой с темным ремнем на спине, как у остальных, а темно-песочной.
Старик устал, он страшно устал. Силы окончательно покинули его. Солнце скрылось за горизонтом. Он прислонил к дереву карабин, скинул понягу. Снял лыжи, сел на них и закурил трубку. Курил и думал: «Погоня окончена. Однако далеко от палатки ушел. Километров двадцать пять будет. Вон уже и берег Таймуры просматривается». Его клонило в сон. Но он почувствовал, что холод подбирается к его сырой от пота одежде, и решил еще раз себя пересилить. Отвязал топор и на лыжах пошел за дровами. Срубил и принес две сухих лесины. Нарубил кедрового лапника. Ободрал волчицу. Вывернул шкуру волосом наружу и положил ее на лапник. Разжег костер. Закрепил кусок брезента так, чтобы тот как экран отражал тепло на него. Пока сушил одежду, успел погрызть сушеного мяса и выпить две кружки чая.
Охотник поправил костер. Лег на волчью шкуру, затем свернулся, как ежик, и с мыслью, что завтра будет дома, где его ждут жена, друзья-собаки, родные олени, — мгновенно уснул.

А. Мухачев.
“Охота и охотничье хозяйство” №4 – 2015

Назад к содержанию.