Задорнов про веники для бани рассказ

Глава 2
Мы у них

Наши бизнесмены, отправляя своих детей учиться за границу, например в Англию, обязательно пишут в сопроводительной записке: «Просим не селить нашего ребёнка в одной комнате с русским ребёнком». Объясняется просто. Если двое наших детей окажутся в одной комнате, то через неделю не они на английском начнут говорить, а вся школа на русском…

Сошлось!

За два дня до моего отлёта в Америку мне позвонил из Нью-Йорка друг юности, о котором я писал в своих очерках и не раз рассказывал со сцены, – Юрий Радзиевский. В отличие от многих наших эмигрантов за долгие годы эмиграции Юра заамериканился настолько, что даже опытные западные бизнесмены уже не угадывали в нём бывшего русского.

Юра живёт не просто западной – я бы сказал: утончённо-западной жизнью. Поэтому ему порой не хватает простейших земных удовольствий и чувств, которыми он был ранен в нашем общем детстве.

– Привези пару веничков для бани, – попросил он.

– Что-что?

– Два-три веничка, свежих. Для русской бани.

– Ты шутишь? Пойди и нарви берёзовых веток в Центральном парке рядом с твоим домом.

– Нет. Хочется настоящих. С родины. К тому же здесь нарвёшь – в тюрьму попадёшь.

Юра построил в загородном доме именно русскую баню. Потому что после финской бани, к коей привыкли все западники, лучше чувствовало себя тело, а после русской – душа. Как будто попарили и её.

Американцам-аборигенам очень понравилась Юрина баня. Несмотря на разный уровень получаемой в месяц прибыли, под веником они становились равны.

Проблема же оставалась в вениках. Вообще, патриоты американского образа жизни уверяют, что в Америке можно купить всё. Неправда. Я спрашивал в супермаркетах гранёный стакан. Не было. Даже не слышали.

Я по-дружески проникся просьбой, положил в дипломат два веника, купленные у Сандунов, и, не предполагая ещё, что ждёт меня впереди, поехал в Шереметьево.

Таможенник не узнал меня. Такое, кстати, бывает довольно часто. Начал пытать заученными вопросами:

– Наркотики есть? Драгоценности? Антиквариат? Что везёте запрещённого?

От последнего вопроса я даже улыбнулся. Я имел право себе это позволить, потому что, во-первых, не вёз ничего запретного. Во-вторых, даже если бы вёз, неужели я ему в этом признался бы добровольно?

– А кто-нибудь вам отвечает, что он везёт что-то запретное? – спросил я у таможенника не без лукавства.

Такой вопрос показался ему большой дерзостью. Он внимательно посмотрел на меня глазами-рентгенами. Похоже, моё лицо показалось ему подозрительно знакомым. Прищурился.

– Вы не шутите на границе, а лучше откройте дипломат.

Я открыл. Такого поворота событий он явно не ожидал. Правда, и я до этого момента не подумал о том, какой эффект могут произвести два веника в дипломате. Судя по всему, таможенник много повидал на своей службе. Но чтобы человек летел в Америку с вениками для бани?!

Он долго смотрел на них, словно прокручивая в голове варианты: что бы это могло означать, что кроется в самих вениках? Потом задал самый глупый вопрос, какой я слышал в своей жизни:

– Что это такое?

На что получил не менее глупый ответ:

– Это веники.

Таможенник не поверил, позвал старшего офицера, чтобы тот ему посоветовал: отрывать листочки или нет? А вдруг в них наркотики? Офицер тут же признал меня, очень обрадовался:

– Я всё понял. Это вы везёте для юмора, да? Проходите, проходите. – И на прощание с нехорошей, как мне показалось, улыбкой добавил: – Желаю счастья на американской границе.

Его насмешку я вспомнил, только прилетев в Америку. Это было как раз то время, когда любовь к русским за победу над коммунизмом и за разрешение снести Берлинскую стену сменилась в мире настороженностью. В каждом прилетевшем мужчине теперь виделся мафиози, а в женщине от 12 до 70 – проститутка, посягающая на хлеб местных профессионалок, защищённых государственным профсоюзом.

Когда я увидел, как трясут всех русских, заставляют открывать портфели, чемоданы, я понял, что сейчас у меня возникнут серьёзные проблемы. Тем более что на этой границе меня уж точно никто не узнает.

Подходя к контролю, попытался придать своему лицу как можно более честное выражение. Но западные офицеры не реагируют ни на что, кроме спущенных по чиновничьей лестнице инструкций.

– Это ваш дипломат?

– Да.

– А что в нём?

– Ничего.

– Как – ничего?

– Так, ерунда всякая.

– Откройте.

Я открыл. Он смотрел на мою «ерунду» ещё дольше, чем наш таможенник. Мне даже стало его жалко, так он напрягся, глядя на мои веники.

– Что это такое? – спросил он с паузой после каждого слова, как робот, пытающийся найти общий язык с пришельцем.

После этого вопроса напрягся я. Но ему не стало жалко меня. А я действительно растерялся. Как ему объяснить? С чего начать? С истории строительства бань на Руси? Американцы не знают и не хотят признавать ничего из жизни других народов. Они уверены, что живут в единственно правильной стране на планете. Ответить: «Два веника»? Мой английский не настолько хорош, чтобы я мог найти в моём словаре слово «веник» по-английски. Да и потом, наверняка на английском «веники» означают предмет, которым подметают. Что я – такой чистюля, что прилетел со своими вениками? Вспомнил, как тот же Радзиевский учил меня. Во-первых, американцам не надо никогда говорить лишнего. Все детали, которыми грешит русская эмоциональная речь, вызывают у них головную боль и подозрение. Раз болтает – значит, запутывает. Во-вторых, ответы должны в точности совпадать с тем, что американец видит. Слова с картинкой обязаны сходиться. Это для них главное – чтобы сошлось. Иначе программы, вставленные в их мозг, дают сбой. А всем, что даёт сбой, занимается полиция.

Вспомнив всё это и указывая на веники, я ответил:

– Это два куста.

– Два куста? – недоверчиво переспросил таможенник.

– Да, два высушенных куста, – подтвердил я с максимально честным выражением лица.

Правда, тут же почувствовал, что мои слова всё-таки не сошлись с его картинкой и ещё с чем-то.

– Для чего же вы везёте их с собой?

Я решил оставаться честным до конца:

– Для бани.

– Два куста для бани?!

Что-то в его программе разошлось окончательно. Он обратился к стоящим за мной людям:

– Очередь ко мне больше не занимайте.

Я понял, что попал надолго.

– Итак, два куста для бани? – переспросил он, напряжённо пытаясь представить, как я буду в бане высаживать два куста.

– Да, для бани! – Все ещё следуя советам друга, я старался не ляпнуть ни одного лишнего слова.

– А зачем вам два куста в бане? Объясните, пожалуйста!

Этим вопросом офицер был явно доволен. Словно поймал арабского террориста.

– Бить себя, – ответил я со всей честностью, на которую был способен.

– Бить себя? В бане?!

По его глазам я понял, что он стал с этого момента подозревать меня уже не в терроризме.

– Да, бить себя в бане. По спине. Вот так, – показал я жестом.

Наступила пауза. Таможенник нарушил её первым:

– А вы в бане голый находитесь?

– Да.

– Вы что, мазохист?

– Нет. У нас в России все так делают.

– И все голые? И бьют себя?

– Именно так.

– У вас что, все мазохисты?

Я был в отчаянии. Чем точнее я пытался ему объяснить, тем больше у него «не сходилось». И я предпринял последнюю попытку на своём немощном английском, состоящем из главных слов и интернациональных жестов:

– Эти веники я привёз для своего друга в Нью-Йорке. Он из русских. Построил здесь баню. Русскую баню… У нас такие бани уже тысячу лет, с вениками. – Я объяснял медленно, по слогам, как для робота. – Я его буду вот так хлестать, чтобы потом было легко и хорошо. Холестерин понижает.

Очевидно, на этот раз я наговорил много лишнего. Зато он понял из моей тирады слово «холестерин».

– Так, значит, это ваш друг – мазохист, а вы – садист, – сделал вывод таможенник и затряс головой, как бы желая стряхнуть с неё полученную от меня ненужную ему информацию. Так собака стряхивает капли, выходя из воды. – Фу, – выдохнул он, – сейчас проверим вашего друга. Телефон есть?

Меня отвели в офицерскую. Позвонили Радзиевскому:

– Вы знаете, что вам привёз ваш друг из России?

Радзиевский помолчал. Видимо, как компьютер, пролистал мои возможные ответы, после чего сказал:

– Два куста из веток для моей бани.

Американцы так ничего и не поняли. Но меня отпустили. Потому что, слава богу, на этот раз у них сошлось!

Выпить охота

©

На улице ко мне часто подходят с вопросом: «Вы обычно рассказываете то, что на самом деле было, или сочиняете?» Чаще всего в последнее время спрашивают, пожалуй, про историю с дринками. Её мне рассказал в Харькове, в бане, один из руководителей харьковского ГАИ. К сожалению, его фамилии я не записал и не смог потом отблагодарить за такой подарок. Он сам был участником этой истории.

Из Харькова в своё время многие уехали в Америку, в том числе один из его лучших друзей. Прошло лет пятнадцать. Из Советского Союза стало легче выезжать по приглашению. Друзья встретились в Хьюстоне и решили эту встречу отметить прямо по дороге из аэропорта.

Эмигрировавший друг был за рулём. Проезжали мимо мексиканского ресторана на трассе. Зашли, сели, позвали официантку-мексиканку. Задача перед ними стояла непростая. В большинстве американских ресторанов водку в бутылках на стол не подают. Только рюмками. Называется одна порция-рюмка «one drink». Две порции – «two drinks»… То есть дринкнул, недостаточно захорошело, попросил второй дринк. Двух-трёх дринков американцам обычно на вечер предостаточно. Но наши ребята не виделись пятнадцать лет.

Друг моего рассказчика хоть и знал здешние порядки, но они ему претили, так как душа его навсегда осталась нашей. Поэтому официантке он сразу сказал:

– Значит, так. Слушай меня внимательно. Принеси нам десять дринков. Только сразу, вместе! Поняла? Ну и на закусочку какой-нибудь салатик.

Официантка переспросила:

– Сколько-сколько дринков?

– Десять. Давай быстрее, мы пятнадцать лет не виделись. Выпить охота, понимаешь?

Официантка пошла сначала на кухню, но какая-то мысль её всё-таки остановила по дороге, и она вернулась.

– Вы извините, я недавно из Мексики, не всё ещё понимаю по-английски. Вы не могли бы повторить ваш заказ?

Наш слово в слово повторил настойчивее:

– Десять дринков и один салат. Давай быстрее.

«Догадавшись», о чём идёт речь, официантка очень учтиво спросила:

– Вам, наверно, ещё стулья поставить, да? Ещё люди придут?

Наши уже стали раздражаться.

– Не волнуйся, милая, стулья ставить не надо. Вдвоём справимся. Давай, и побыстрее. Говорят тебе, выпить охота.

Официантка принесла на блюде десять рюмок водки, отошла в сторону и стала наблюдать, что будет дальше. Наши быстро ими прожонглировали за встречу, за друзей, за первую родину, за вторую родину, за удачу, за счастье и за будь-будь. И снова позвали потрясённую увиденным официантку.

– Ещё десять дринков принеси, да?

Та опять учтиво спрашивает:

– И салат?

– Нет, салат оставь этот. Не трогай.

Официантка принесла новые десять дринков. Наши их продринкали ещё быстрее. За школьных учителей, врачей, за тех, кто уехал и кто остался (поимённо), и за будь-будь. И в третий раз повелительным жестом потребовали официантку.

– Очень маленькие у вас всё-таки дринки. Чтобы мы тебя больше не гоняли (решили заботу об официантке проявить!), принеси сразу двадцать. А салат не трогай, тебе сказали.

Все работники ресторана вышли смотреть, как наши опрокидывают дринки за тех, кто в море, за тех, кто с нами, и за хрен с теми, кто не с нами… Подошёл к столику хозяин ресторана. Пожилой заботливый мексиканец пожал нашим руки, представился и говорит:

– Вы замечательные клиенты. Мы даём вам максимальные скидки. Приезжайте к нам почаще. И имейте в виду, что каждый четвёртый дринк у нас бесплатный.

Зря он это сказал! Наши тут же позвали официантку.

– Повтори всё, что мы взяли, а то, что бесплатно положено, отдельно поставь на поднос – пусть рядышком стоит, так, для удовольствия, глаз радует. Да, и принеси, наконец, какой-нибудь закуски. Мы ж не алкоголики – всё это под один салат пить.

Когда в каждом сидело по пол-литра, ребята встали и под аплодисменты обслуживающего персонала начали прощаться:

– Спасибо, было очень вкусно, нам пора, мы поехали.

Хозяин подошёл во второй раз. Снова пожал им руки и, загадочно улыбаясь, сообщил, что их ждёт у выхода сюрприз. Он вызвал за свой счёт лимузин! Чтобы тот в целости и сохранности доставил дорогих клиентов домой.

– Таких клиентов беречь надо, – пояснил хозяин.

– Зачем нам лимузин?! – возмутились друзья детства. – Мы сами за рулём.

И официанты, и повара вышли на крыльцо проводить «жонглёров дринками» в последний путь. Те же как ни в чём не бывало сели в машину и поехали.

Ехали, ехали, вроде не качаясь, не нарушая правил. И вдруг – надо же такому случиться! – их остановил на трассе дорожный патруль.

– У вас фара одна не работает.

Полицейский отошёл метра на три, показал жезлом на негорящую фару. За рулём из наших был тот, который уже в Америке пообтёрся. Понимал – главное сейчас, чтобы полицейский не почувствовал запаха. Однако отвечать надо. Приоткрыл окошко чуть-чуть и, высунувшись лишь одним ухом, попытался внятно пробормотать:

– Конечно-конечно, мы всё знаем, как раз ехали в автосервис.

Но даже из уха на три метра так потянуло спиртным, что полицейский пошёл на это ухо, как кот на валерьянку.

– По-моему, вы выпили.

Наш попытался его успокоить, продолжая разговаривать так же, ухом:

– Да нет, в пределах нормы.

И вроде не соврал. Просто не уточнил, что в пределах своей нормы.

– А по-моему, не в пределах, – не поверил полицейский. – Придётся пройти тест.

Достал, извините за выражение, «тестилку» – последнее достижение американской науки и техники.

– Дыхните вот сюда!

Водитель побледнел. Отказаться от тестилки нереально. Сразу заберут. Дать взятку – ещё хуже: посадят. Они же, американцы, как недоросли, даже не догадываются, что можно деньги собирать на дороге. Оставалось одно – надеяться на технику выдоха. Этому у нас многие научились ещё в юношестве. И никто кроме наших в мире такой техникой не владеет. Выдыхать носом. Шумно, но с меньшим процентом перегара. Когда-то я тоже знал этот способ. Мальчишки во дворе научили. Я тогда был в восьмом классе. И успешно пользовался этим выдохом, когда на школьных вечерах нас проверяли учителя.

Вспомнив, чему учили комсомол и школа, наш водитель послушно и шумно пустил струю через нос и стал обречённо ждать результата. Полицейский посмотрел на дисплей тестилки и не поверил своим глазам. Там ясно и отчетливо выскочило слово «Труп». Бедный американец так удивился! До сего момента он даже не знал, что там такое есть, внутри дисплея. Потряс тестилкой – может, что-то в ней заклинило? Ведь не может такого быть: водитель живой, а на дисплее написано «Труп». Явное расхождение – несвязуха! Потряс и попросил ещё раз: «Не могли бы вы снова пройти тест?»

Наш понял: что-то у американца не получается. Дыхнул уже увереннее. Американец посмотрел на дисплей: опять «Труп». У американца, как рассказывал мне свидетель-харьковчанин, даже волосы в подмышках зашевелились от ужаса. Водитель же, увидев полицейского растерянным, приободрился и спросил: «Что там у вас?»

– Да вот тут, посмотрите, – не зная, как подобрать слова, начал объяснять американец. И показал водителю на дисплей.

– Да у вас же прибор испорчен! – мгновенно осмелел наш «заяц во хмелю». – Да я на вас жаловаться буду. Вы меня оскорбляете. Я что, труп, по-вашему?

Американец окончательно растерялся и, не зная, что дальше делать, отпустил наших. Как утверждал мой рассказчик, он долго ещё, стоя на том же месте, тряс своей тестилкой, с которой никак, судя по всему, не мог скинуть слово «Труп».

Наши обрадовались, поехали. По дороге уже хотели в честь такого события ещё в какой-нибудь ресторанчик заскочить. Но судьба-режиссёр распорядилась по-своему. Или они и впрямь ехали качаясь. Их остановила вторая полицейская машина. Впрочем, наш уже опытный водитель ничего не боялся. Уверенно подозвал полицейского и сразу ему предложил: «Давай сюда, без лишних предисловий, свою тестилку». На этот раз он выдохнул что есть мочи. Раза в три больше, чем вдохнул. Полицейский посмотрел на дисплей – глаза у него округлились, как и у первого. Поэтому наш уверенно сам спросил: «Ну что там, труп, да?» Ещё больше полицейский удивился такой проницательности.

– Откуда вы знаете?!

– Да у вас же у всех на дороге приборы испорчены, – разошёлся наш «заяц». – Да я на вас в муниципалитет жаловаться буду! Уже один нас останавливал. Я у него тоже трупом был. Вы мне за это ответите.

Полицейский не поверил такому бреду, связался со своим коллегой:

– Ты труп останавливал?

– Да, было, – как-то с неохотой ответил тот, видимо, всё ещё продолжая трясти тестилкой. – Вот до сих пор с дисплея не исчезает.

За нанесённый моральный ущерб наших проводили под конвоем до дома.

А на следующий день они поехали в мексиканский ресторан завтракать с максимальной скидкой. И дринкнуть не только за свою историческую родину, но и за американцев. Всё-таки они хорошие – как дети! И с ними можно иметь дело!

Версаче, который остался должен

В наше время мало кто не знает о дизайнере Версаче. А в закрытом от западной моды Советском Союзе о нём знали только спекулянты-фарцовщики да артисты, которые у них одевались.

Мне стиль Версаче в моде всегда не очень нравился. Особенно в мужской. С тем же успехом можно у нас расписать рубашки хохломской росписью, а пуговицы на пиджаках и пряжки на туфлях сделать из каслинского литья. Недаром на эту петушиную моду у нас первыми откликнулись, извините за банальное словосочетание, лица кавказской национальности. В Америке её всегда предпочитали богатые техасцы, пуэрториканцы и наши эмигранты, среди которых носить Версаче считалось престижным.

Я гулял по Пятой авеню. Разглядывая витрины, думал о том, что русская речь всё чаще слышится на главной торговой улице Нью-Йорка и всё чаще вдогонку летят слова:

– Смотрите, как этот придурок похож на Задорнова!

Остановился как раз около витрины магазина «Версаче», чтобы ещё раз убедиться в правоте своих взглядов. Как вдруг меня сзади кто-то окликнул:

– Товарищ Задорнов, это вы?

Бизнесмен. Нефтяник. Он приходил пару раз в офис нашего фонда «Содружество». Мы с ним даже пытались выстроить кое-какие обоюдно прибыльные финансовые комбинации. Он тогда возглавлял в Ханты-Мансийске нефтяную фирму. А у нас были экспортные льготы.

– Товарищ Задорнов, извините, что беспокою. Вы меня помните? Вы же тут всё знаете. Я завтра улетаю в Ханты-Мансийск. Мне надо корешам в подарок галстуки выбрать. Не могли бы помочь?

Судя по его растерянному, недовольному взгляду, а также по одежде, за границей он до этого был только в Польше или в Болгарии.

– Вам галстуки корешам помоднее нужны? – спросил я.

– Помоднее, помоднее, – уверенно ответил он.

– Тогда вам как раз сюда. – Я показал на яркую вывеску над золочёным, как корпус дешёвых гонконгских часов, входом в «Версаче». – Уверяю вас, кореша будут довольны. Пойдёмте. Если надо, я вам даже помогу кое-что перевести.

Мы зашли. Я был уверен, что этот наш заход в «Версаче» окажется просто шуткой. Мой спутник увидит на галстуках сочетание узоров с ценой, представит в них своих корешей на берегу Иртыша, в галошах и с удочками, рассмеётся, и мы уйдем. Но я ошибся.

– Ух, какие галстуки! – восхитился он. – Почём? По сто пятьдесят? Корешам будет в самый раз.

– Вы что, серьёзно? – Я подумал, что он меня хочет разыграть. – За углом я вам покажу точно такие же галстуки, но раз в сто дешевле.

– Не, нельзя, я корешам покупаю. Только, товарищ Задорнов, помогите мне с ней разобраться. – Он показал на продавщицу.

Должен теперь сделать своё обычное отступление: то было время, когда не только наши кореша не знали о Версаче, но и Версаче не знал о наших корешах. Пройдёт всего пара лет. Я расскажу об этой истории по телевизору. Лёгкое для слуха слово «Версаче» полетит горьковским буревестником над российскими просторами, и редкий россиянин не запомнит его. Знатоки моды рассказывали мне, что Версаче одно время не мог понять, почему вдруг именно русские набросились на его галстуки. Кстати, именно он первым начал принимать на работу в свои магазины русских продавщиц. Не столько ради языка, сколько для понимания психологии российского покупателя. Сейчас во всех главных городах мира в магазинах ведущих дизайнеров непременно есть русские симпатичные продавщицы, которые обязаны привлекать не только клиентов, но и их деньги. К сожалению, сам Версаче умер, так и не узнав, что именно мне он обязан резким нашествием русских на его магазины. Многие советовали потребовать с него процент за скрытую рекламу, сработавшую на подсознание в лучших традициях Запада.

Однако возвращаемся к моему спутнику из Ханты-Мансийска. Подошла продавщица:

– Чем могу помочь?

Я объяснил, что мой друг хочет выбрать галстуки в подарок своим коллегам. Его вид вызвал у неё сомнение в серьёзности этого намерения, но всё-таки она подвела нас к самому большому стенду галстуков. Галстуки висели на этом стенде в два ряда. Как на брусьях. Каждый ряд – метров на пятнадцать. Мой спутник шёл, разглядывая их, как некие диковинки. За ним я. За нами продавщица. Наконец он остановился и уверенно сказал:

– Я возьму вот эти три галстука, эти пять, эти семь и последние три метра верхнего ряда.

Я перевёл. Продавщица спокойно, совершенно не реагируя на масштабность покупки, повесила себе на руку сорок восемь галстуков. Я же про себя быстренько посчитал: 48 по 150, некоторые по 200 долларов за каждый. Удивился, почему не удивилась продавщица. Обычный американский, даже богатый, покупатель в таких магазинах больше двух-трёх галстуков не берёт. При этом требует за третий максимальной скидки, расплачивается кредитной карточкой и, довольный, если была скидка, уходит.

– Это всё? – спросила меня продавщица.

– Это всё? – спросил я своего спутника.

– Всё, – ответил довольный спутник.

– Всё, – перевёл я продавщице. – Ему достаточно.

Втроём подошли к кассе. Продавщица, у которой ещё никогда не было покупателей из Ханты-Мансийска, разложила галстуки на прилавке и, показав на них рукой, спросила опять-таки у меня:

– Что из этого всего джентльмен будет покупать?

Только в этот момент я понял, почему она прежде не удивилась. Ей и в голову не могло прийти, что джентльмен хочет купить всё. Однако моё дело – правильно переводить.

– Она спрашивает: что из этого вы будете покупать?

– Она чё, дура, что ли? – удивился мой спутник. – Я всё буду брать.

Перевёл обратно:

– Он сказал, что будет покупать всё.

– Как всё?!

Выражение её лица сможет представить себе лишь тот, кто когда-нибудь видел глаза глубоководного дальневосточного краба. Так называемые фасеточные. Как телескопчики, вернее, перископчики.

– Откуда этот господин? – поинтересовался краб.

Какое я испытал наслаждение за наших корешей, с гордостью отвечая:

– Он из Ханты-Мансийск-Сити.

– Это что, такая богатая страна?

Очевидно, «Ханты-Мансийск» звучало для неё как нечто такое, что рядом с Монте-Карло.

Перископчики уже начали убираться на место, поджиматься. Она подошла к компьютеру и задала опять-таки обычный для неё вопрос:

– Как ваш друг будет расплачиваться?

То есть какой кредитной карточкой, так как далеко не каждая кредитка имеет дневной лимит на такую сумму. Перевёл:

– Она интересуется, как вы будете расплачиваться?

– Чего?! – Теперь на того же краба стал похож мой спутник. До сих пор он знал только два способа расплатиться: деньгами и натурой. – Чего она от меня хочет?

Я, как мог, пояснил:

– Не волнуйтесь, она о другом. У вас карточка есть?

– Нет у меня никакой фотокарточки.

Я понял, что наш с ним разговор ни к чему толковому не приведёт. Поэтому ответил за него сам:

– Он будет платить наличными.

Перископы выдвинулись из своих ячеек на максимальную амплитуду. Американцы вообще боятся носить в карманах наличными больше пятидесяти долларов. А тех, кто носит подобные суммы, компьютер ставит на учёт в ФБР. Я хотел об этом предупредить моего спутника, но не успел, потому что в это время её перископчики сфокусировались на чём-то справа от меня и застыли в неподвижности. Наш кореш вынул из своих габаритных штанин пачку-кирпичик стодолларовых купюр, перетянутых резиночкой от бигуди. Послюнив палец, со скоростью счётной машинки отсчитал ей несколько положенных тысяч. По проворным движениям пальцев нетрудно было догадаться, что они на это дело тренированы, как будто это действие для них ежедневное.

Я почувствовал, что в этот момент продавщице захотелось навсегда уехать в Ханты-Мансийск. Именно этот Сити стал городом её мечты. Она была так заворожена тем, как иностранец отсчитывает новенькие стодолларовые купюры, что успела за это время упаковать в фирменный кишкообразный пакет только один галстук.

– Она что, каждый галстук будет так упаковывать? У меня нет времени! – возмутился мой кореш. – Мы ещё должны купить подарки жёнам моих корешей. Пусть сложит всё вместе в пакет.

Каким унижением для продавщицы было увидеть её гордость – галстуки Версаче – без упаковки, в полиэтиленовом пакете, сваленными лапшой! Ещё она хотела дать сдачу. Но гость из города её мечты сдачу не взял. Сказал: некуда мелочь класть, и так все карманы раздуты.

Не зная, чем быть полезным такому клиенту, негр-секьюрити подхватил мешок с лапшой и услужливо понёс подарок корешам Ханты-Мансийска за нами до дверей.

Земля в Кёльне

Начало 90-х. Точнее, чем цифрами, эти годы определить невозможно. Поскольку перестройка закончилась, Советский Союз распался, а что началось, никто не понимал. И названия этому не было.

Роксана Бабаян, Александр Ширвиндт, Михаил Державин, Михаил Жванецкий и я летели к нашим общим друзьям, бывшим москвичам, в Кёльн на свадьбу их сына. Каждая поездка, да ещё в капиталистическую страну, в то время была даже для нас, известных артистов, как глоток воздуха для рабочего цементного завода. Тем более не за свои деньги. Друг наш не был бедным человеком и, понимая, что мы, известнейшие артисты Советского Союза, по западным меркам нечто среднее между бомжами и разнорабочими, оплатил нам и дорогу, и гостиницу. Первые обменные пункты в России уже появились, но после всяких девальваций, дефолтов, финансовых встрясок валюты у каждого из нас было слишком мало, чтобы летать за границу не на халяву. Достаточно привести для убедительности такой пример: в 91-м году в Берлине я положил на счёт в банке триста марок на проценты! На два года! И всерьёз расстроился, когда через год узнал, что марка по отношению к доллару подешевела, и я, несмотря на набежавшие проценты, потерял десять марок. Я думаю, что у всех, кто был в той поездке, валютное состояние было ненамного лучше моего. А если у кого-то и был некий валютный минимум, тому уже в самолёте начинали сниться «вещие» сны. «Вещими» мы тогда называли сны, в которых снились купленные за границей вещи.

После трёх дней, проведённых на свежем кёльнском воздухе свободы, мы возвращались все вместе одним самолётом в Москву. Экономклассом. Тогда никто из нас и мечтать не мог о бизнес-классе. Каждый раз, проходя мимо отсеков для избранных, очень противных зажиточных капиталистов, с завистью смотрели на тех, кому было, куда свободно вытянуть ноги, и кого в течение полёта должны были поить бесплатно и… безлимитно! Слово не русское, но очень точно отражающее процесс. От таких мыслей зажиточные капиталисты казались нам ещё противнее, нежели их описывали в советских учебниках для средней школы. И даже противнее, чем рисовали в журнале «Крокодил».

В экономклассе сидели все рядом, кучкой. Для начала выпили за удачную поездку. Стали хвастаться, кто что купил: магнитофон, костюм, галстук, туфли, машинку для выбривания волос из ноздрей, косточку для любимой собаки… Выпили по второй! Угощали друг друга по очереди. У каждого оказалось в сумке по бутылке водки, заначенной ещё с позавчерашней свадьбы. И вдруг Ширвиндт, который всё это время больше молчал, вернее, умалчивал о том, что они с женой купили в Кёльне, не выдержал и сказал:

– Должен сознаться, господа, что мы с Наташей купили в Кёльне землю!

Все разговоры о купленных галстуках, костюмах, собачьих косточках и волосовыдералках тут же поблёкли.

– Как землю?

– Где?

– В каком районе?

– В самом центре Кёльна! – не без гордости признался Ширвиндт.

В голове у каждого пронеслись различные мысли. Неужели Ширвиндт ещё занимается бизнесом? Торгует нефтью, бензином, сжиженным газом? А может, получил наследство? Первым решился на уточняющий вопрос Жванецкий:

– И сколько же соток?

Мы все замерли в ожидании смертельного приговора нашим «блошиным» покупкам.

– Да немного… – довольно равнодушно, этак по-ширвиндтовски, ответил Ширвиндт. – Наташа, покажи!

Его супруга вытащила из шуршащего пластикового пакета глиняный горшок с удивительно красивым и необычным домашним цветком.

– Вот, видите! – показал Ширвиндт на горшок с цветком, в котором, естественно, была земля – земля, купленная в Кёльне!

***

©

В Мюнхене один наш турист долго искал магазин, где бы товары были подешевле. Наконец, нашёл на окраине города лавку: на витрине и пиджаки, и пальто, и костюмы… Обрадованный своим открытием, заскочил в эту лавку и давай всё подряд примерять. Продавцы собрались вокруг, ничего не понимают, с удивлением на него смотрят. Оказалось, это была химчистка!

***

©

Из письма бывшего военнослужащего.

«Во второй половине 80-х в чине капитана служил в Германии. Нам поручили оборудовать место для вождения БТР на плаву. Не вопрос… Расставим на воде пенопластовые буйки. А как же ночью?.. Правильно – на буйки поставим лампочки. А чтобы не замкнуло? Ерунда вопрос – изолируем их, поместив в презервативы.

Сказано – сделано. Я поехал с лампочкой в кармане в немецкую аптеку.

– Фройлен, нужен презерватив!

– Ya, gut.

– Но побольше размером!

Далее с уважением:

– Gut, – и даёт.

– А побольше нет?

Ещё больше уважения:

– Nein.

– Хорошо, только я сейчас померяю… – С этими словами распахиваю полу шинели…

Аптекарша орёт: «Nein… Nein…» Я достаю из кармана галифе лампочку…

В общем, вождение БТР на плаву состоялось».

To look!

В 90-м году с народным артистом СССР Василием Лановым летели после гастролей по Израилю в Москву через Кипр. Кипр тогда был белым пятном в сознании советского человека. Никто и подозревать не мог о таком бурном его развитии после развала Советского Союза.

Наш рейс на Кипре задержали. Мы поехали с Василием на берег моря позавтракать в каком-нибудь прибрежном кафе, а заодно и полюбоваться той античной природной красотой, где когда-то из волн вышла Афродита. Кафе выбрали с самообслуживанием, чтобы не объяснять официантам жестами, как выглядит блюдо, которое мы хотим заказать. Взяли подносы, пошли вдоль стендов с выставленными блюдами… От изобилия глаза разбегались. Нам, советским людям, привыкшим к макаронам по-флотски, жареной колбасе с пюре и как к самому изысканному блюду – котлете по-киевски, большинство этих блюд казались заброшенными из другой цивилизации неопознанными объектами. Названия тоже не проясняли их внутреннего содержания. Ценники были на английском языке. Но я тогда по-английски мог свободно сказать только фразу типа: «Мне вот это, это и это!» И добавить: «Пожалуйста!» А потом, когда мне «это, это и это» дадут, ответить «спасибо». То есть я был как раз из тех забавных русских, над которыми столько раз впоследствии сам же смеялся, когда, к примеру, желая в рыбном ресторане заказать сома, один из наших туристов пытался объяснить официанту, что это такая fish с big face.

Я открыл. Такого поворота событий он явно не ожидал. Правда, и я до этого момента не подумал о том, какой эффект могут произвести два веника в «дипломате». Судя по всему, таможенник много повидал на своей службе. Но чтобы человек летел в Америку с вениками для бани?!.

Он долго смотрел на них, словно прокручивал в голове варианты: что бы это могло означать? Что кроется в самих вениках? Потом задал самый глупый вопрос, какой я слышал в своей жизни:

– Что это такое?

На что получил от меня не менее глупый ответ:

– Это веники.

Таможенник не поверил, позвал старшего офицера, чтобы тот ему посоветовал: отрывать листочки или нет? А вдруг в них наркотики? Офицер тут же признал меня, очень обрадовался. Сказал:

– Я все понял. Это вы везете для юмора, да? Проходите, проходите. – И на прощание с нехорошей, как мне показалось, улыбкой добавил: – Желаю счастья на американской границе!

Его насмешку я вспомнил, только прилетев в Америку. Это было как раз то время, когда любовь к русским за победу над коммунизмом и за разрешение снести Берлинскую стену сменилась в мире настороженностью. В каждом прилетевшем мужчине теперь виделся мафиози, а в женщине от 12 до 70 – проститутка, посягающая на хлеб местных профессионалок, защищенных государственным профсоюзом.

Когда я увидел, как трясут всех русских, заставляют открывать портфели, чемоданы, я понял, что сейчас у меня возникнут серьезные проблемы. Тем более что на американской границе меня уж точно никто не узнает.

Подходя к контролю, попытался придать своему лицу как можно более честное выражение. Но западные офицеры не реагируют ни на что, кроме спущенных по чиновничьей лестнице инструкций.

– Это ваш «дипломат»?

– Да.

– А что в нем?

– Ничего.

– Как ничего?

– Так, ерунда всякая.

– Откройте.

Я открыл. Он смотрел на мою «ерунду» еще дольше, чем наш таможенник. Мне даже стало его жалко, так он напрягся, глядя на мои веники.

– Что это такое? – спросил он с паузой после каждого слова, как робот, пытающийся найти общий язык с пришельцем.

После этого вопроса напрягся я. Но ему не стало жалко меня. А я действительно растерялся. Как ему объяснить? С чего начать? С истории строительства бань на Руси? Американцы не знают и не хотят признавать ничего из жизни других народов. Они уверены, что живут в единственно правильной стране на планете. Ответить: «Два веника»? Мой английский не настолько хорош, чтобы я мог найти в моем словаре слово «веник» по-английски. Да и потом, наверняка на английском «веники» означают предмет, которым подметают. Что я – такой чистюля, что прилетел со своими вениками? Вспомнил, как тот же мой друг учил меня: американцам не надо никогда говорить лишнего. Все детали, которыми грешит русская эмоциональная речь, вызывают у них головную боль и подозрение. Раз болтает – значит, запутывает. Во-вторых, ответы должны в точности совпадать с тем, что американец видит. Слова с картинкой обязаны сходиться. Это для них главное – чтобы сошлось! Иначе программы, вставленные в их мозг, дают сбой. А всем, что дает сбой, занимается полиция.

Вспомнив все это и указывая на веники, я ответил:

– Это два куста.

– Два куста? – недоверчиво переспросил таможенник.

– Да, два высушенных куста, – подтвердил я с максимально честным выражением лица.

Правда, тут же почувствовал, что мои слова все-таки не сошлись с его картинкой и еще с чем-то.

– Для чего же вы везете их с собой?

Я решил оставаться честным до конца:

– Для бани.

– Два куста для бани?!

Что-то в его программе разошлось окончательно.