Зайцев борис константинович мгла смысл названия рассказа

Борис Зайцев — один из последних представителей Серебряного века. В нашей стране он прославился как переводчик, и писатель. Принято разделять его творчество на два этапа — до эмиграции и после. Особенно ценным с точки зрения мастерства считаются второй тип произведений. Именно тогда Зайцев затронул такие темы как человек и природа, потерянность русских деятелей искусства и науки во время революции, начал писать о различных исторических личностях. Его рассказ «Мгла», о котором пойдет сейчас речь, как раз относится ко второму типу.

Смысл произведения

«Мгла» вышла в 1904 году в преддверии революции 1905 года. Рассказ начинается с того, что герой-рассказчик описывает свой дом — горит свеча, пахнет табаком, на столе стоит недопитая чашка сливок, складывается чувство одиночества из-за отсутствия хозяина.

Герой не один, он направляется на охоту и очень подробно и красочно описывает дорогу на место. За санями бегут собаки, которые тоже примут участие. Все кажется темным из-за мрачности зимнего утра. Кажется, что в такое время и сам недавно выпавший снег имеет запах. Когда все вместе они подъезжают к месту охоты, то день становится более ясным, но при этом сырым и туманным. Собаки уже готовы начать охоту, но их что-то беспокоит.

Вчера на охоте наш герой смог подстрелить волка, но добыча смогла уйти в чащу. Теперь главная цель на сегодняшний день — постараться отыскать его. Вот собаки, и герой нашли того, кого искали. Удается подстрелить волка еще раз, но зверь просто так не сдается. Герой бросился за ним бежать и догнал его почти без сил. Далее идет очень детальная сцена охоты.

Погоня заканчивается победой нашего героя. Он радуется своей победе, ведь последние несколько часов этот волк стал для него мечтой всей жизни. Но за короткий промежуток времени он понимает, что это того не стоило. Эйфория быстро проходит, герой задумывается над тем, что погубил чью-то жизнь. Да и единственная его цель, которой он так добивался, уже выполнена. Теперь охотнику приходится ехать домой рядом с волком. Автор рассуждает о том, как выглядит это создание, которое еще недавно боролось за жизнь: жесткая шерсть, взгляд, направленный прямиком на вечернее звездное небо. Да и герой чувствует себя некомфортно рядом с ним, понимая, что ради достижения собственной прихоти ему пришлось убить невинное существо.

Рассказ полностью посвящен поведению человека в адрес природы. Мы слишком привыкли к ее благам и не задумываемся, что слишком многое делаем ей в убыток. Это касается не только охоты, но и других видов неразумного расходования ее ресурсов. Сегодня, когда технологии вошли в жизнь человека, нам кажется, что все, что дает нам природа, легко поддается восстановлению. Но это далеко не так. Отсюда берутся животные, занесенные в Красную книгу, леса в плачевном состоянии и исчезающие растения.

Автор хотел обратить наше внимание и на проблему достижения мечты. У каждого читателя она своя. Но у любого из нас после эйфории от ее достижения обязательно наступает момент грусти. Ведь стремиться больше не к чему, да и сам процесс достижения цели кажется нам более интересным, чем время после получения желаемого. Вот и наш герой быстро остыл от охоты, которой отдавался полностью, и переключился на грусть от загубленной просто так жизни. Это же чувство с ним разделила и кухарка, которая в конце рассказа, в отличии от других слуг, не радовалась. Она понимала, что охотнику теперь не хочется заниматься любимым делом, ведь цель достигнута. Он понял ее и негласно согласился.

Да и сама атмосфера рассказа мрачная и гнетущая. На улице зима, героя постоянно преследует чувство одиночества, которое он делит разве что с собаками. Вот так из двух тем получился достаточно мрачный и грустный рассказ.

Цель:

• проанализировать рассказ “Мгла;
• понять, в чем трагизм восприятия Б.Зайцева на рубеже двух веков.

Задачи:

• формировать умение анализировать художественный текст;
• видеть главное и детальное, проследить, как меняются отношения между
  действующими лицами;
• развивать логическую и монологическую речь учащихся.

I. Приветствие (по одному вопросу к каждому ряду).

доска:

Все, что в мире ни делается,
все имеет смысл в страдании и счастье, смерти,
но это только кажется.
День и ночь, радость и горе,
достижения и падения – всегда научают.
Бессмысленного нет.
Б.Зайцев

с другой стороны доски:

И отвращение от жизни, и бурная любовь,
И страсть, и ненависть к Отчизне, и черная земная кровь,
Сулит нам, разрывая вены, все разрушая рубежи,
Неслыханные перемены, невидимые в тиши.
А.Блок

II. Вступительное слово учителя.

Сегодня мы с вами займемся изучением, постижением рассказа Б.К.Зайцева,
рассказ называется “Мгла”. Тексты у вас есть, есть определенное настроение в
классе. И поэтому мы с вами начинаем.

III. Анализ текста.

Учитель:

Мы выезжаем: восьмой час зимнего утра. (I абзац читает ученица).
Именно так начинается рассказ Б.Зайцева “Мгла”. Именно с этого начинается его
литературный путь, он приходит в литературу таким, каким вспоминают его
современники: “Однажды Андреев привез к нам новичка, как его самого привез к
нам в свое время Горький, так сам он теперь привез в среду молоденького студента
в синей форменной тужурке с золочеными пуговицами, и он же талантливый, хотя
напечатал в “Курьере” всего два рассказа “Волки” и “Мгла”, но ясно, что из него
выйдет толк. Юноша всем понравился, и рассказ его тоже всем понравился, и с
этого вечера он стал членом “Среды” и ее посетителем. Вскоре из него вылепился
писатель – Борис Зайцев.

Итак, откройте свои тексты, вы прочли рассказ, вам есть что сказать, вам есть
чем поделиться.

• Что показалось вам новым, незнакомым?
• Какие вопросы у вас возникли при прочтении?

на доске составляем перечень вопросов:

• Что переживал человек этого времени?
• Местоимение “он” в кавычках?
• Почему в начале и в конце произведения “Вечная Ночь”?
• Почему люди чудаки?
• Почему преобладает в рассказе какая-то мистика?

Перед вами вопросы, которые каждый себе задал, нашел в тексте. В итоге мы
попытаемся ответить на все эти вопросы.

• Каков сюжет этого произведения? (Охота, конфликт между
  человеком и волком, то есть между двумя мирами: человека и природы.)
• Сюжет реализуется во времени и пространстве. Что вы можете сказать о
  времени? (Один день, утро, 8 часов утра, ночь – сутки.)
• Пространство.

МИР ЧЕЛОВЕКА		МИР  ВОЛКА
	мельница деревня

дом дорога	<—————————– лес
Охотник добыча 2 рудокопа Грмина Аграфена люди (ахали, трогали, шумели)	( лаз)  Волк сороки вороны

• Слово “лаз”, какие ассоциации вызывает? Овраг?
  Существует какой-то лаз, через который эти миры могут сообщаться. Волк
  движется к человеку?
• По дороге бежит волк.
  Итак, перед вами два мира: мир человека и мир волка. Скажите, пожалуйста,
  эти два мира противопоставлены друг другу? Или они части целого в этом
  рассказе?
• Давайте посмотрим, кто относится к миру волка и человека.
  Людей много, а волк один ли?

Мир людей – это цивилизация, мир обжитый, противопоставлен миру дикому. Между
ними идет борьба. Между кем?

• Почему литература именно начала XX века обращается к конфликту между
  человеком и природой? Как вы думаете?

20 веков живет человеческая цивилизация, должен быть какой-то итог. Значит,
люди цивилизованного мира должны к чему-то прийти. А есть к этому дорога?
Этой дороги к началу XX века нет. Очень много идей, много концепций, планов,
а дороги нет. И каждый представитель с ужасом осознает, что вот настал
критический момент, когда он не знает куда идти и что делать. К кому он
обратится? А туда, откуда он родом, где его корни! Получается, что человек XX
века обращается к природе, и оказывается, что эти 20 веков природа человека не
ждала, она его тихо ненавидела, за то, что он возомнил себя царем над всем
миром. И получается, что конфликт между человеком и зверем обострился в
литературе XX века, особенно обострился, потому что человек обратился к природе,
а она его отторгла.

• Посмотрите, как в этом рассказе природа относится к человеку?
  (Заполняется темнотой все пространство. Ночь – это мифологическое восприятие
  мира).

– Волк – это кто такой? Что за зверь?

Волк одинокий голодный борец за выживание

Человек человек безличен – кричали, ехали, – 3-е лицо, множественное число. А где я? – единственное число что обо мне сказано? игра

Мир человека безлик, а мир волка очень даже личностный. Волк – это личность,
которая будет бороться за свою жизнь.

• Кто затеял игру? (Человек.)
• С чего началась охота? Конфликт? (С Затейки.)
• От какого слова произошло имя Затейка? (Затеяла игру).
• – Мир природы, кто ему противостоит, кто стоит и иронично смотрит на
  возню? (Вечная Ночь.)
• Только ли я и волк конфликтуют?
  Природа и Вечная ночь – Небесный мир. Конфликт стал философичнее,
  гораздо глубже.
• Конфликт начинается с Затейки, и обычный конфликт разрешен – волк
  убит. Что же дальше? Зачитайте!
  Их язык темен, сумеречные отзвуки белых ночей.

Мы одни: я и он… Пустынно и дико.

• На этих двух сил какая-то явно сильнее, какая?
• Докажите. Для доказательства нужно рассмотреть запахи, цвета и звуки
  на уровне деталей.
• Какие детали?
• Звуки?
• А как чувствует себя человек? (Спокойное величавое отчаяние.)
• А как можно быть спокойным в отчаянии?
• Мы с вами говорим о трагическом конце?
• А каков финал? Зачитайте конец каждой части. (Ученик
  зачитывает текст.)
• Посмотрите внимательно. Это ли ни путь человека? Жизнь в вечности,
  боль, борьба, смерть, мгла и небытие вокруг – динал Вечная Ночь…

Учитель: В этой пьесе действуют не конкретные персонажи, а глупые
соседи, друзья, враги и один человек. И показана его жизнь. И вот начало этой
жизни представлено чем-то серым. На сцену выходит некто в сером и держит свечу.
(Зажигаю свечу). На начало спектакля она горит ярко, ровно, потому
что человеческая жизнь началась: есть надежда, вера. А в середине спектакля,
когда на пути человека встречаются друзья, враги, пламя свечи колеблется. К
концу спектакля Некто в сером (дую на свечу) задувает свечу.
Человеческую жизнь Некто в сером задувает.

Так вот, вполне очевидно, что Борис Зайцев видел весь ужас того, как легко
можно задуть человеческую свечу.

• Что есть человек на рубеже веков? (Переломный момент не только
  в жизни человека, но и общества в целом.)

Это балкон, помните, наш герой выходит на балкон? Это то единственное
пространство, которое отделяет его от пустующего дома и от Вечной Ночи.

Зачитываю слова А.Блока:

“Мировой водоворот засасывает человека в свою воронку всего человека, от
личности почти не остается следа, сама она, если остается еще существовать,
становится неузнаваемой, обезображенной и искалеченной. Был человек и не стало
человека, осталась лишь тлеющая душонка.

• Прочитайте слова Блока, написанные на доске (читаем вслух).

Вот оно – предзнаменование нашего века. Вглядитесь внимательно в эпиграф
нашего урока (читаю вслух). И я думаю, что наш урок был тоже
наполнен смыслом!!!

IV. Итоги урока

V. Выставление оценок

VI. Домашнее задание: прочитать рассказ Б.Зайцева “Волки”.

          ИЗУЧЕНИЕ РАССКАЗОВ БОРИСА ЗАЙЦЕВА В СТАРШИХ КЛАССАХ

      В программу по литературе 11 класса  имя Бориса Зайцева было включено сравнительно недавно, да и отведен ему всего 1 час. И здесь задача учителя, на мой взгляд, состоит в том, чтобы заинтересовать учащихся, показать особый стиль Зайцева. Наверное, лучше обратиться к рассказам, небольшим по объему, которые в случае необходимости могут быть прочитаны непосредственно на уроке. Учащиеся уже знакомы с понятием импрессионизма в литературе (Фет), философской новеллой (Чехов), уже прочитаны рассказы Ивана Бунина, т.е. есть литературный опыт, на который можно опереться, поэтому возможно проведение урока-семинара. Выбор рассказов может и должен зависеть от желания учителя и учащихся. К уроку по теме « Человек и мир в ранних рассказах  Бориса Зайцева» были выбраны следующие произведения: (1) «Волки», «Мгла», (2) «Сон», «Тихие зори»;

         Предваряя анализ рассказов первой группы, вспомним слова самого писателя: «Мир, где ты? Я всегда с тобой. Ты меня несешь. Дни бегут за годами, годы за днями, от одной туманной бездны к другой. В этих днях мы живем».

       Рассказ «Волки» 1902 г принес Зайцеву известность. Что же в нем особенного? О чем этот рассказ? О противостоянии добра и зла, о месте человека в мире, о выборе пути, о «потерявшихся» людях? В первой части рассказа волки устало и болезненно заводят мистическую песнь злобы и голода ,дикую жалобу тоски и боли, и тогда на полустанке у угольных копей слышит ее молодая барыня-инженерша, и кажется молодой барыне, что это ей поют отходную. Кто поет? Мир? Из ее уст вырываются слова: «Проклятые». К кому они относятся:  к волкам, а может, к человеку? Ведь уже в конце 2 главы это слово прорычат волки!

        Как ведут себя проклятые волки и люди? Людей мы не видим на страницах рассказа, мы только слышим и чувствуем их присутствие. ( «пятном виднелась деревня», «вдыхали запахи лошадей, свиней, коров») С кем же борются волки? « Я не пойду дальше, — заикаясь, говорил он, щелкая зубами. – Я не пойду, белое кругом…белое все кругом…снег. Это смерть. Смерть это». Снег наделен бледными глазами, он заговорил, поземка ядовито зашипела, белая пустыня ненавидит. « Все это имело такой вид, будто тут, в полях, наверное знают, что никому нельзя добежать, что нельзя бежать, а нужно стоять смирно, мертво и слушать».  Путь волков бессмыслен и одинок. Нарастает напряжение, злоба, отчаяние. Волки ищут виноватого в своей участи и находят. «Куда ты нас ведешь? Знаешь ли путь? Выведешь ли куда-нибудь?»  Первое столкновение волчишки и вожака, несколько жестоких и ненужных драк, желание смириться с судьбой двух отставших волков – все это предвещает надвигающуюся трагедию. «Товарищи были зубастые, голодные и раздраженные». А вожак — старый, мудрый, испытавший победы и поражения — честно ведет свою стаю, честен он и в последнюю минуту своей жизни. Но «над ним повисло что-то мрачное, давящее, и если чуть шелохнуться, оно обсыплется и задавит». Расправа над вожаком – кульминация рассказа. Это последний эпизод, где стая едина – «все сбились в один катающийся по земле комок». Совершенное преступление ее разъединило. Почему, ведь «общего врага» больше нет? Раньше их объединял вожак, а теперь они сломлены, теперь каждый напоминает каждому о его слабости и подлости, поэтому теперь каждый сам за себя. Но что можно сделать в одиночку? Только умереть.

«А заметюшка насмешливо посвистывала». «Ветер злобно и насмешливо кромсал ее (песню),рвал и швырял в разные стороны».

     3 и 4 главы удивительным образом перекликаются с сюжетом «Легенды о Данко» Максима Горького. Конечно, мы должны помнить, что Данко – романтический герой, что у Горького была совершенно другая задача, но тем интереснее сравнить разрешение конфликта. Невидимый враг преследует героев обоих произведений. Люди у Горького уподобляются животным, а волкам Зайцева присущи человеческие черты, в частности — чувство стыда.

Зайцев	Горький
Они чувствовали, что белая пустыня погубит их, что она разлеглась повсюду и зажмет, похоронит их в себе. Их брало отчаяние. Везде видел острые морды, круглые, блестящие глаза. …Он почувствовал что-то жгучее и острое пониже горла, мелькнули на вершок от лица чьи-то желтые, невидящие от ярости глаза, и сейчас же он понял, что погиб. Непомнящий голос, провоцирующий расправу	И ослабли люди от дум…Страх родился среди них…И уже хотели идти к врагу и принести в дар волю Ты умрешь! -ревели они…Много людей стояло вокруг него, и нельзя было ждать от них пощады. они насторожились, как волки, стали плотнее окружать его, чтобы легче им было схватить и убить Данко Осторожный человек, наступивший на сердце Данко

    Если романтический герой вывел людей к свету, то Зайцев – реалист не может позволить себе такой финал. Человек блуждает в потемках. В жестоком, ощетинившемся мире он оказался неприкаянным, не нашедшим своего пути. Знает ли сам автор ответ на вопрос: куда идти?  Мы тонем в мире, но мир слушает нас. Что же он сам?

     Обратимся к рассказу «Мгла». Именно на охоте возникает это чувство связанности с миром, так как никто больше охотника не сливается в одно с природой. Мы помним «Записки охотника» И.С.Тургенева, описание охоты в «Антоновских яблоках» И.Бунина. А что отличает рассказ Зайцева? Так же, как и у Бунина, повествование ведется от первого лица, автор вовлекает читателя в действие, постоянно употребляя местоимение «мы». И мы, действительно, вместе с автором внимательно, детально следим за каждым этапом охоты. Но если у Бунина охота – праздник, шумный, веселый, многолюдный, то у Зайцева – это поединок человека и зверя. Все остальное неважно. Волк борется за жизнь. А человек? Человек и зверь повторяют не только действия, движения, но и чувства.

волк	человек
—  Он присел на мгновение… —  волк…круто поворачивает в снег и,      увязая по уши, из последних сил  лезет куда-то   —   видимо, он изнемог     —  он лежит все там же, где его застала смерть — ужасно это предсмертное сверканье,                              эта непримиримая ненависть	—  я тоже пригнулся  —  я грудью пробиваю себе дорогу в снегу  — я тоже измучен —  я повыше, на снежном гребне — я корчился от желания схватить его, в слепой ярости бросался

Но это не охотничий азарт, это нечто другое. «…что-то безумное владеет мною».  И победитель «не испытывал ни радости, ни жалости, ни страсти». Может быть поэтому «все кругом молчало, но имело ироничный вид». И нет ничего удивительного, что мир «как неподвижное лицо Вечной Ночи, с грубо вырубленными, сделанными как из камня огромными глазами», выражающими  «равнодушное отчаяние». И здесь все так странно, так страшно.  Действительно ли Зайцев воспринимает мир как враждебное существо?   Обратимся к эпиграфу рассказа «Волки». Именно в эпиграфе реализуется идея человека о счастливом месте, которое защитит от роковых сил, откроет душе человека нечто, что позволит ему ощутить себя частью природы.

   2 группа.   Обратимся к рассказу «Сон». В ранних рассказах Зайцева своеобразное отношение к природе. Мир полон  событий не тех ярких и громких, которые только и выводят нас из сонного равнодушия. Нет, важно все, что происходит в природе, в жизни мира полно смысла каждое движение, и человек, постигший это, приобщается к высшей тайне, которую трудно выразить словами.  Каким приезжает главный герой в это новое неустроенное место? Уставшим, разочарованным. «Песковскому казалось, что он утратил человеческие свойства». И вдруг открывает для себя новый мир, просто растворив окно! Что же происходит? Казалось бы, ничего: один день сменяет другой. И мы вместе с героем и автором наслаждаемся пейзажем, подмечаем малейшие изменения, происходящие в природе. И она оживает, превращаясь в сказочных героев. «Волны тумана в нежном месячном свете бродили, как безгрешные, лучезарные царевны, переплетались и расходились, пока стоял на небе их властелин – жених…» У Зайцева  человек и мир природа слиты в единую жизнь, при этом показано, как мир входит в человека. «Мир истончался для него, …все больше любил и сживался с тем, что вокруг….чувствовал таинственные тихокрылые дуновения,…будто Бог стоял везде, куда ни глянь…сердце трепетно заглядывало куда – то, насыщаемое тысячью тонких, полувнятных  звуков, сияний, веяний» . Описания природы чередуются с описанием душевного состояния человека. Начавшиеся на торфяных болотах пожары не пугают героя, напротив, «Песковский сразу почувствовал что-то, чего раньше еще не знал…непобедимое влечение толкало его туда, и он торопясь, будто было какое дело, зашагал по…болоту». Болото умирало, и герой знает: все, что он полюбил здесь, превратиться в дымящуюся корку. Но «что-то подслушанное и подсмотренное здесь, впитавшееся и ставшее частью его    существа…оцепляло его с головы до пят. Как будто сердце его навсегда оделось в волшебные, светло-золотые,  легкотканые одежды и стало неуязвимым».

     Не только общение с природой дает силы героям Зайцева. Пожалуй, не менее значимо и общение с человеком, которому в силу разных обстоятельств уже открылась некая тайна бытия. Обратимся к рассказу «Тихие зори». Два старых друга встречаются случайно в не — простое для обоих время: один потерял год назад жену и живет теперь воспоминаниями о прошлом, другой смертельно болен. Зайцев верен себе: нет точной обрисовки образов, развития действия, но мы понимаем, что, существуя вместе, разговаривая вечерами (правда, читатель не всегда знает содержание этих бесед), наслаждаясь окружающей природой, герои открывают в себе и для себя нечто новое, невыразимое словами, но очень важное. Алексей знает о приближающейся смерти, но не боится (и это удивляет его друга), потому что мир посылает ему свои целительные волны, дает великое спокойствие. «Алексей смотрел вдаль, на город….- Хорош рассвет. Как бледно, чисто, славно там. … Что-то сияло на лице моего друга; слабо золотел крест на церкви; сумрак утра был зеленоват и тонок». Обратите внимание на последнее предложение цитаты. В восприятии друга Алексей становится гармоничной  частью этого мира. (человек-вера-природа).

 Умирая, он не испытывает ужаса, он славословит жизнь. А действительно, почему Алексей не боится смерти? Как автор отвечает на этот вопрос? «..все в тебе самом. Ты везде и всегда будешь таким». Смерть друга не приводит героя к отчаянию. Наверное, его состояние можно назвать светлой грустью. « Его образ, омытый светлыми слезами, прояснел – стоял предо мной нетленный, недосягаемый». Облик друга «растаял» в водах озера, шуме берез… В органическом единении природы и человека кроется причина неистребимости жизни, ее вечного круговорота. Человек – необходимое звено в цепи поколений. Смысл его жизни в том, чтобы выполнить свое природное предназначение и уйти  из мира. И вот уже маленький Гаврик с нянькой сидят там, где когда-то бегал и герой, и Алексей. Жизнь продолжает свой круговорот. И пусть неведом и невидим для нас таинственный смысл нашей призрачной жизни, сердце все-таки верит в него и верит в значительность и реальность каждой человеческой тени.

Зайцев переживает проникновение человека единой жизнью, великим Всем. И оттого, возможно, его рассказы покажутся трудными. Но останутся они в душе, как неизгладимое настроение, от которого усиливается наше сопричастие к миру. Если творчество Зайцева заинтересует учащихся, можно предложить исследование, проекты «Любовь в рассказах Зайцева и Бунина», «Тема пути в рассказах Горького и Зайцева».

Список литературы

1.Зайцев Б.К. Дальний край. Повести. Рассказы. – М.: Дрофа: Вече, 2002

2.Зайцев Б.К. Голубая звезда. Повести и рассказы; из воспоминаний. – М., 1989

3.Черников А.П. Проза и поэзия серебряного века. – Калуга: Институт усовершенствования учителей, 1993

4.Айхенвальд Ю.И. Наброски.-М.,1990

Ранним зимним утром помещик покинул свой дом, который уже начинал остывать, и отправился на охоту.

👨🏻Помещик — рассказчик, азартный охотник, в обыденной жизни безраз­личный и инертный.

Сани ехали мимо деревни, а за ними бежали собаки. Рассказчик представил первого пса, который был самым мудрым и как будто всегда размышлял. От зимних холодных потёмок пробирала дрожь. Казалось, что всё таяло в серо-синеватых тонах, а сани плыли по бесконечному морю.

Когда они приехали на место, уже почти рассвело. Собаки были беспокойны. Помещик увидел серую морду волка.

Лошадь привязали в кустах, кучер вёл собак в обход, а помещик шёл за волком по снегу. Он вспоминал, как иногда охотится мудрый пёс. Волк вчера напал на другую его собаку и залёг в чаще. На неясном горизонте вокруг летали сороки.

Раздался выстрел, волк ненадолго присел и побежал дальше. Рассказчик понял, что он бежит к лощине, и пошёл наперерез. Продолжали гнать волка, а под серым небом в снегах пропадали все звуки.

Выходит так, будто навалили в гордом, пустынном месте пухлый слой белой ваты, чтобы разные чудаки не мешали звуками этому небу и этой земле, которая туда глядит.

Волка догнали в овраге, он был очень уставшим. Раздался выстрел, волк перевернулся, но вскочил и побежал. Помещик в безумии бросился за ним в овраг. Выбрались из оврага и продолжили гонку. Волк бежал трусцой, оставляя за собой кровавые следы, за ним бежали собаки. Рассказчик прыгнул в сани и погнался за ним.

На дороге появились два человека, волк не хотел сворачивать с протоптанной дороги, но его сильно ударили, и он прыгнул в снег. Волк направился в спасительный для него бор, но помещик оттеснял его к склону, на который трудно забраться. Волк попытался прыгнуть, но у него не осталось сил, и он соскользнул. Охотник убил его с нескольких выстрелов.

Волк лежал на снегу, чуть выше него — охотник. Спускались сумерки, кругом было пустынно и дико. Волка погрузили в сани, охотник лежал рядом с ним и придерживал, чтобы тот не свалился. Рассказчик лежал, смотрел в небо и размышлял. От тряски тело волка вздрагивало, периодически толкало помещика.

Когда приехали домой, все осматривали и трогали волка, кроме старой кухарки, смотревшей на него молчаливо и угрюмо. Ночью мужчина вышел на балкон, вспоминал дневную охоту и думал.

Мне не было жаль ни себя, ни волка, ни старую кухарку… но не было бы странно и то, если бы… я увидел неподвижное лицо Вечной Ночи с… глазами, в которых я прочёл бы спокойное, величавое и равнодушное отчаяние.

УДК 008.009:39 ББК: 71.05:83.3(2)

Марианна Андреевна Дударева

Российский университет дружбы народов, кандидат филологических наук, старший преподаватель кафедры русского языка № 2, Россия, Москва; журнал «Невечерний свет/Ытйе», заведующая отделом литературоведения и межкультурной коммуникации, Россия, Санкт-Петербург, е-шаД: marianna.galieva@yandex.ru

Апофатика цвета в рассказах Б. Зайцева «Мгла» и «Белый свет»: онтологический и культурологический аспекты

Аннотация. Статья приурочена к 140-летию со дня рождения русского писателя Б. Зайцева и посвящена апофатике русской художественной культуры, а именно феномену цвета в рассказах «Мгла» и «Белый свет», которые входят в сборник «Белый свет» (1922 г.). Произведения анализируются с культурфилософских позиций. Объектом исследования в самом широком смысле слова является апофатика словесной культуры, которая проявляется через танатологический дискурс, лиминальные состояния героев, что выражено автором через особую цветопись. Смерть априори апофатична, нот это не значит, что мы не можем приблизиться к ее пониманию. В центре внимания оказываются колоративы «белый» и «черный», которые употребляются Зайцевым в доминантном и символическом значении: белый соотносится со Светом, а черный — с Тьмой. Оба цвета рассматриваются с культурфилософских позиций не только ахроматичными, но и апофатичными: черный цвет вступает в парадигматические отношения с белым, одухотворяя его, выражаясь языком антропософского учения, с которым писатель был знаком. Онтогерменевти-ческая реконструкция по выявлению этосов жизни и смерти в указанных рассказах позволяет приблизиться к апофатическому горизонту русской словесной культуры. Результаты исследования заключаются в целостном культурфилософском осмыслении феномена цвета в рассказах Б. Зайцева. Ведется дискуссия с мнением исследователей относительно главных образов, их природы и функций в произведении. Полученные результаты могут быть интересны как культурологам для последующего социального-философского анализа феномена цвета, так и филологам, изучающим поэтику Б. Зайцева.

Ключевые слова: апофатика культуры, поэтика Б. Зайцева, антропософия, этос, феномен цвета, онтология, герменевтика, колоратив «белый», колоратив «черный»

© Дударева М.А., 2021

Соловьёвские исследования, 2021, вып. 2, с. 160-170.

Marianna Andreevna Dudareva

Peoples’ Friendship University of Russia, PhD (Philology), Senior teacher of the department of Russian language №2 , Russia, Moscow, the journal «Невечерний свет/Infinite», Head of the department of Literature studies and intercultural communication, Russia, St. Petersburg, e-mail: marianna.galieva@yandex.ru

The apophatic dimension of color in B. Zaitsev’s stories «Mist» and «White Light»: its ontological and cultural aspects

Annotation. This article is timed to coincide with the 140th anniversary of the birth of the Russian writer B. Zaitsev and it is devoted to the apophatic dimension of Russian artistic culture, namely, the phenomenon of color in the stories «Mist» and «White Light», which are included in the collection «White Light» (1922). The works are analyzed from a cultural-philosophical point of view. The research object in its widest sense is the apophatic dimension of verbal culture, manifested through a thanatological discourse and liminal states of the heroes, expressed by the author through a special color. Death is a priori apophatic, but this does not mean that its meaning cannot be approached. The focus is on the colors «white» and «black», which are used by Zaitsev in a dominant and symbolic sense: white correlates with Light, and black — with Darkness. Both colors are considered from cultural-philosophical positions not only as achromatic, but also as apophatic: black enters into a paradigmatic relationship with white, spiritualizing it — to use the terms of the anthroposophical teaching, known to the writer. The ontoger-meneutical reconstruction of the ethos of life and death in these stories allows us to approach the apophatic horizon of Russian verbal culture. This study gives the reader a holistic cultural and philosophical understanding of the phenomenon of color in the stories of B. Zaitsev. The main images, their nature and functions in the work are discussed. The results obtained may be of interest both to cultural scientists for the subsequent social and philosophical analysis of the phenomenon of color, and to philologists studying the poetics of B. Zaitsev.

Key words: apophatic dimension of culture, B. Zaitsev’s works, anthroposophy, ethos, the phenomenon of color, ontology, hermeneutics, «white» colorization, «black» colorization

DOI: 10.17588/2076-9210.2021.2.160-170

Цвет играет важную роль какв жизни отдельного человека, так и в культуре целого народа. В современной мировой гуманитаристике накопилось достаточно работ, в которых осмысляется ведущая роль цвета в культуре, и цвет в них рассматривается с учетом разных подходов: механистического, феноменологического и эстетико-феноменологического2. Последний подход, берущий свое начало в трудах Гете, особенно актуален сегодня, поскольку цвет при этом наделяется онтологическим смыслом. С таких позиций к нему подходят в психолингвистике, литературоведческих3 и искусствоведческих исследованиях4. Теоретик искусства швейцарский художник И. Иттен, выдвинувший свою теорию цвета, рассматривает цвет с метафизических позиций; у него цвет связан со светом и

2 См.: Мишенькина Е.В. Концепт «свет — цвет» в этнопсихолингвистике // Ярославский педагогический вестник. 2010. № 1. С. 218 [1].

3 См.: Ермаковская Т.А. Специфика функционирования лексем микрополя «свет» в художественном пространстве Б.К. Зайцева // Инновации в науке. 2017. № 3(64). С. 52-55 [2].

4 См.: Иттен И. Искусство цвета. М.: Д. Аронов, 2008. 96 с. [3].

даже с бесцветностью: «Цвета являются изначальными понятиями, детьми первородного бесцветного света и его противоположности — бесцветной тьмы»5. Такая амбивалентность заставляет задуматься об апофатической традиции в культуре. Вспомним, вслед за Н.В. Брагинской и А.И. Шмаиной-Великановой, о явлении света вечернего и невечернего, рождении света во тьме6, а также парадигматических отношениях Света и Тьмы. Здесь пишем слова «Свет» и «Тьма» с заглавной буквы, поскольку они предстают в доминантном (цветовом) и в переносном символическом значении, что в целом характерно для эстетики и поэтики модернизма7, а также для антропософской концепции цвета Рудольфа Штайне-ра8, философские идеи которого повлияли на представителей Серебряного века А. Белого и М. Волошина. В начале некалендарного XX века в психологии и психиатрии стала широко применяться цветотерапия, и цвет уже тогда воспринимался как особый феномен культуры9.

С этой точки зрения рассмотрим светопись в рассказах известного писателя начала XX в. Б. Зайцева «Мгла» (1904 г.) и «Белый свет» (1921 г.). Целью исследования является культурфилософское осмысление апофатической стороны белого и черного цветов, связанных в русской культуре с образами-кодами Света и Тьмы. Эти рассказы, несмотря на то что принадлежат к разным периодам творчества писателя, составляют два цветовых и световых центра одного сборника «Белый свет» (1922 г.). Исследователи в последнее время все чаще обращаются к особенностям семантики колоративов «синий», «желтый», «белый» и «черный» в поэтике произведений Б. Зайцева10, указывая нередко на неожиданную противоположность значений ахроматических цветов (черное мыслится положительно, а белое приобретает негативное значение). Например, в русской словесной культуре со-противопоставление жизни и смерти воплотилось в образе черного солнца11. Именно в таком световом образе, полуденной тьме, выражается, по мысли М. Хайдеггера, потаенное бытие: «Обывательское

5 См.: Иттен И. Искусство цвета. С. 10.

6 См.: Брагинская Н.В., Шмаина-Великанова А.И. Свет вечерний и свет невечерний // Два венка: Посвящение Ольге Седаковой. М.: Русский фонд содействия образованию и науке, 2013. С. 73-92 [4].

7 См. об этом подробнее: Захарова В.Т., Оляндэр Л.К. Цвет, свет и тьма в нарративной системе горьковского цикла «По Руси» [Электронный ресурс] // Вестник Минского университета. 2015. № 4(12). URL: https://vestnik.mininuniver.ru/jour/article/view/97/98# (дата обращения: 17.03.2021) [5].

8 См.: Штайнер, Р. Сущность цветов: Три лекции, прочитанные в Дорнахе 6, 7 и 8 мая 1921 года, а также девять лекций в качестве дополнения из лекционного наследия 1914-1924 гг. СПб.: Ключи, 2017. 304 с. [6].

9См.: Серов Н.В. Светоцветовая терапия (Терапевтическое значение цвета: информация — цвет -интеллект). СПб.: Речь, 2001. С. 7 [7].

10 См.: Ермаковская Т.А. Семантическая репрезентация лексем микрополя синего цвета в прозе Б.К. Зайцева // Мир науки, культуры, образования. 2011. № 1(26). С. 45-48 [8]; Ермаковская Т.А. Семантические особенности лексем микрополя желтого цвета в прозе Б.К. Зайцева // Вестник Сургутского государственного педагогического университета. 2011. Вып. 2 (13). С. 66-71 [9].

11 См.: Федотов О.И. Черное солнце Ивана Шмелева // Вестник Московского университета. Сер. 9. Филология. 2013. № 4. С. 93-109 [10].

мнение видит в тени только нехватку света… тень есть явное, хотя и непроницаемое свидетельство потаенного свечения» [11, с. 62]. Интересно проследить, какими коннотациями наполняются черный и белый цвета в указанных рассказах. Онтогерменевтическая реконструкция, нацеленная на высвечивание этосов смерти и жизни, может в данном случае оказаться продуктивной и помочь приблизиться к апофатическому горизонту произведений классика. Этос, вслед за В.П. Океанским, будем понимать по-хайдеггеровски, т.е. как место пребывания, на-селенную вселенную, культурно освоенный топос12. Апофатику — как феномен русской культуры, поскольку русский духовный опыт, по мысли М.Н. Эпштейна, автора статьи «Апофатизм (апофатика)» из Проективного философского словаря, носит апофатический характер, но при этом может быть понят и разъяснен, предполагает инициацию и контроль перехода в бессознательное13. Апофатика — древнее понятие, восходящее к античному философскому наследию, — сегодня иррадиировала во все гуманитарные парадигмы: философские14, культурологические15, филологические16. Богатым источником апофатических воззрений в русском космо-психо-логосе является фольклор, который нередко инспирирует художественное авторское слово. Апофатика всегда входила в сферу культуры, проявляя себя через конкретные поэтические размышления, художественное мышление, выступая своего рода априорным условием для них, но не логическим, а культурологическим. Апофатика — условие погружения в инобытие в художественном космосе. К апофатическому горизонту нашей логоцентричной культуры можно приблизиться именно через литературу, которая одной из первых транслируют, по мысли ведущих культурологов современности И.В. Кондакова, А.Я. Флиера, культурные смыслы17.

В диссертациях последних лет, посвященных поэтике Б. Зайцева, находим последовательный анализ рассказов «Мгла» и «Белый свет»18. Однако ли-

12 См.: Океанский В.П. Этосы жизни и смерти у Хомякова и Шопенгауэра (культурологические размышления к обоснованию сопоставления) // Соловьевские исследования. 2011. Вып. 3(31). С. 127 [12].

13 См.: Проективный философский словарь. СПб.: Международная кафедра (ЮНЕСКО) по философии и этике Санкт-Петерб. Научного центра РАН, 2002. С. 32 [13].

14 См.: Варава В.В. Философская танатология или апофатическая философия? // Научные ведомости Белгородского государственного университета. Сер.: Философия. Социология. Право. 2013. № 2 (145). Вып. 23. С. 112-117 [14]; Гуревич П. Спирова Э. Наука в горизонте апофатики // Философская антропология. 2019. Т. 5, № 1. С. 6-25 [15].

15 См.: Грачев В.И. Культурфеномен апофатики «Диалектики мифа» А.Ф. Лосева в контексте топохронно-аксиогенной парадигмы культуры [Электронный ресурс] // Культура культуры. 2019. № 3. URL: http://cult-cult.ru/cultures-the-phenomenon-of-apophatic-the-dialectics-of-myth-by-a-f-losev (дата обращения: 22.03.2021) [16].

16 См.: Елепова М.Ю. Эстетика В.А. Жуковского в апофатическом контексте // Дискуссия. 2012. № 4(22). С. 176-178 [17].

17 См.: Культурология. XX век: словарь / сост. и ред. А. Я. Левит. СПб.: Университетская книга, 1997. С. 251 [18].

18 См.: Полтавская Е.А. Эволюция художественного сознания в творчестве Б.К. Зайцева: дис. … канд. филол. наук. М., 2018. 153 с. [19].

тературоведы обычно большое внимание уделяют творческому методу, выявляя экспрессионистические элементы в рассказах писателя: анализу подвергается поведение персонажей, их внутренний мир19. В этой связи стоит вспомнить и о доминантной черте зайцевского творчества — безличности, «отстраненности» взгляда самого писателя от того, что он описывает. Именно в такой манере созданы рассказы с неоконтуренной композицией «Мгла» и «Белый свет». Такая композиция, например, характерна, по тонкому наблюдению Д.Н. Медриша, для чеховской «Степи»20. Мы знаем, куда и зачем едет мальчик Егорушка в бричке по раскаленной летней бескрайней степи, но мы не знаем, как и чем разрешится это путешествие, которое носит, по замечанию М.Ч. Ларионовой, инициационный характер, а пространство степи выполняет функции пространства перехода, иначе говоря, смерти21. Не стоит говорить, как относился Зайцев к классику, достаточно прочесть его отрывок «Памяти Чехова». Зайцев органично связан с чеховской традицией на каком-то глубинном, а не внешнем уровне, и это отразилось в бессюжетности рассказа «Мгла».

Фабула рассказа довольно проста: люди едут рано утром, в полутьмах, на охоту на волка и возвращаются с добычей к вечеру. Однако для героев Зайцева важен не столько результат — загнать волка, сколько состояние, которое можно определить как лиминальное, то есть пограничное, в котором пребывают охотники. Во-первых, стоит обратить внимание на подробные цветовые описания времени суток, природы, снега: «День теплый, сыровато-туманный. В далеком свинцовистом воздухе, над вылезшими из мутно-белого снега пятнами лесочков перетягиваются и лениво ворочаются хмурые небеса, и на всем лежит этот таинственный, мглисто-сизоватый налет уходящей ночи» (курсив наш. — Д.М.). [22, с. 22]. В полутьмах начинается охота, еще не видно волка, но уже что-то клокочет в сердце героя: «Что-то темное, мрачно-сладострастное подкатывает к сердцу» [22, с. 22]. Состояние героя созвучно состоянию природы, автором точно выбран час, когда должно свершиться главное, — переходное время, вхождение в новый день в предрассветный час: «Дрожь пробирает; не холодно, в сущности, но как-то суровы и угрюмо пронизывающи всегда эти утренние, зимние полупотемки» [22, с. 21]. Такое время, по наблюдению Л.С. Выготского, самое пугающее и одновременно значимое в мистическом отношении: «Перед самым рассветом есть час, когда пришло уже утро, но еще ночь. Нет ничего таинственнее и непонятнее, загадочнее и темнее этого странного перехода ночи в день» [23, с. 96]. Этот переход в рассказе «Мгла» носит апофатический характер, что проявляется на цветовом уровне, но цвета здесь даны в полутонах и

19 См.: Полтавская Е.А. Эволюция художественного сознания в творчестве Б.К. Зайцева: дис. … канд. филол. наук. С. 20.

20 См.: Медриш Д.Н. Сюжетная ситуация в русской народной лирике и в произведениях А.П. Чехова // Славянские литературы и фольклор. Русский фольклор. Л.: Наука, 1978. Т. XVIII. С. 73-95 [20].

21 См.: Ларионова М.Ч. Повесть А.П. Чехова «Степь» в аспекте традиционной культуры // Десять шагов по «Степи». Idyllwild: Charles Schlacks, Jr. Publisher, 2017. С. 74-91 [21].

наполнены символическим значением, или, выражаясь антропософским языком, одухотворены.

Р. Штайнер (с идеями философа Б. Зайцев был знаком, писатель не раз пишет о влиянии антропософского учения на творчество А. Белого в своих воспоминаниях о современниках22) разработал теорию о сущности цвета, цвета-переживания, связывая черное с образом (имагинацией) смерти, белое — с жизнью и светом: «Нельзя говорить о цветовых переживаниях как филистер, ибо тогда вообще не прийти к переживанию цвета. <…> Что черное есть тьма, — в этом мы не сомневаемся; поэтому нам весьма легко идентифицировать белое со светлым, со светом как таковым. Короче говоря, когда мы поднимаем всё наше рассмотрение в область ощущений, мы уже находим там глубокую связь белого со светом» [6, с. 39]. Однако далее философ указывает на одухотворенный характер черного цвета, который вступает в парадигматические отношения с белым: «Именно черным штрихом, черной поверхностью вы одухотворяете белое» [6, с. 42]. Интересно в этой связи то, что в рассказе Б. Зайцева с характерным названием «Мгла» частотен именно белый цвет: «Гоню Серенького. Целиком, без дороги, захлебываясь от волнения, мы скачем по белому снегу, под загадочно серым небом, где совсем ничто не звучит: жалкий мой выстрел был похож на щелк пастушьего кнута. Выходит так, будто навалили в гордом, пустынном месте пухлый слой белой ваты, чтобы разные чудаки не мешали звуками этому небу и этой земле, которая туда глядит» [22, с. 23]. С колоративом «белый» связан и мотив одиночества и бесполезности людских деяний: «Что-то ночное, жуткое, похожее на те таинственные утренние полупотемки, в которых мы ехали сюда, наполняет мою душу и толкает вперед по белому полю за ненужным волком» [22, с. 24]. Здесь важна кольцевая композиция, которая выразилась латентно: утром, в полутьмах, охотники отправляются на волка, ввечеру, в таких же полутьмах, герой наконец ловит своего ненужного волка. В этом и выражается апофатика поведения героя, который и сам чувствует всю ненужность охоты и никчемность добычи. Но прозревает он это только в момент мировой полночи, когда Тьма заглядывает в его глаза: «Много позже, когда все в доме спали, я отправился через целую вереницу пустых, гулких комнат в залу посмотреть, заперта ли балконная дверь. Толкнув ее, я вышел на балкон. Снег слабо белел на нем, а дальше чернела, как непереходимая бездна, бесконечная бушующая мгла, то свивавшаяся вихрями, то удушающе налетавшая спереди, с воем охватывая всего, с головы до пят. Мне не было жаль ни себя, ни волка, ни старую кухарку Аграфену, но не было бы странно и то, если бы в этой безлюдной тьме я увидел неподвижное лицо Вечной Ночи с грубо вырубленными, сделанными как из камня огромными глазами, в которых я прочел бы спокойное, величавое и равнодушное отчаяние» [22, с. 26]. Эта Тьма носит амбивалентный

22 См.: Зайцев Б. Мои современники. Лондон: OPI, 1988. С. 41-43 [24].

характер, она апофатична, поскольку связана со Светом, до которого герою нужно дорасти.

Из тени и в тени возникает свет, о чем подробно писал в порубежный период и русский философ Н.А. Бердяев, повлиявший на творческую мысль Б. Зайцева: «Из и^гиМ’а, из Бездны рождается свет, Бог, совершается теого-нический процесс и истекает тьма, зло как тень божественного света. Зло имеет источник не в рожденном Боге, а в основе Бога, в Бездне, из которой течет и свет, и тьма» [25, с. 155]. Рассказ «Мгла» в этом отношении представляет «темный» световой центр сборника, но эту Тьму должен преодолеть зай-цевский герой, поскольку она является лишь необходимостью на инициаци-онном пути к Свету.

Противоположный световой центр представлен еще в более бессюжетном рассказе «Белый свет», посвященном, на первый взгляд, жизни разоренной революцией Москвы (по крайней мере, обычно на этом делают акцент исследователи). Рассказ «Белый свет», так же как и «Мгла», передает внутренние переживания героя, который как бы бесцельно осматривает улицы, площади новой Москвы: «Бедная жизнь, малая жизнь, что о тебе сказать, чем порадовать? Не сердись и не обижайся. Будем скромней. Ведь в тебе несусь, ты принимаешь, и снежок зимний на Арбате зимнем посыпает и меня, да и тебя, ветер завивает и уносит, все уносит, рады мы, или не рады» [22, с. 169]. Однако это повествование уже не о чем-то конкретном (в рассказе вовсе отсутствует событие (в «Мгле» хотя бы представлена картина охоты)), а о все-принятии жизни, в потоке которой «несется» герой. Колоратив «белый» имеет здесь и доминантное значение (белый снег, белая улица, белая жидкость), и символическое, наполняется онтологическим смыслом, соотносясь со всем белым светом, этим светом и тем светом, доступным и не доступным одновременно для понимания героя: «Ну что же, где же драмы, и томления, и страсти сердца, и любви мечтанья? Как пустынно! Как легко идти. Белое небо, белый снег порхающий, белая жизнь, белая душа» [22, с. 173]. Кроме того, стоит обратить внимание, что с белым связан феномен смерти, которая здесь же просто и тихо в зайцевской манере «отторгается» смехом: «И средь трагедии и фарса, цены на молоко, возни с обедом, очереди в булочной, средь смеха, смерти, сладких пирожков и рева голода подъемлет свой бокал, с вином, крови подобным. Белый же свет смутно, бережно нас осыпает крылом хладным» [22, с. 174]. И в этом глаголе «осыпает» прослеживается связь реального и ноуменального, этого и того света — белым может быть и снег, и свет, и смерть. В белом герой растворяется, по крайней мере, по замыслу художника слова, должен раствориться и быть довольным жизнью: «Судьба? Так что ж. Терпи, трудись спокойно, в области высокой. И надейся. Мечтай: об океанах, о далеком, о неведомом. Не всегда же Арбат» [22, с. 174]. Конкретный топос «Арбат» с его повседневностью противопоставляется неведомому, лежащему за пределами данного, относящемуся к сакральной геогра-

фии (духа). Но прозреть эти истины человек сможет лишь в борьбе с волком, который олицетворяет его alter ego.

По мысли немецкого философа Х. Фрайера, «человеческий дух реализовал себя в известных образах и порядках чувственного мира»23. Так, через цвет, связанный со светом (любой цвет связан со светом, особенно ахроматичные цвета), мы постигаем апофатику как феномен русской логоцентрич-ной культуры. Цвет — это проявление апофатического во внешнем мире, как и сон, болезнь, смерть, многие феномены культуры, имеющие трансцендентную природу. Апофатичность ахроматичных цветов, представленная в поэтике рассказов Б. Зайцева разного периода, позволяет приблизиться и к апофа-тическому горизонту художественного слова.

Представленные рассказы, «Мгла» и «Белый свет», отличаются друг от друга цветовой гаммой. Однако их имманентное прочтение позволяет выявить концепцию Света и Тьмы, соотносящуюся с колоративами «белый» и «черный» и, шире, этосами жизни и смерти. Тьма (черный цвет) носит амбивалентный характер у Зайцева, она апофатична, необходима для познания самого себя и окружающего (внешнего) мира, поскольку только в пограничный час, оказавшись на пороге бытия, герой может преодолеть свои низменные инстинкты. Только в этом случае белый цвет, выражаясь антропософским языком, одухотворяется и обретает подлинное значение. Черной и белой нитью «прошит» сборник «Белый свет», что создает ощущение апофатичности, явления иерофа-нии, выражаясь языком М. Элиаде24, в художественном космосе Зайцева, у которого во многих рассказах книги появляется остро пахнущий белый снег -предвестник Другого (в хайдеггеровском понимании). Представляется, что дальнейшее исследование избранной темы лежит в плоскости расширения объема литературного материала, что позволит с большей основательностью апробировать разработанную методологическую схему.

Список литературы

1. Мишенькина Е.В. Концепт «свет — цвет» в этнопсихолингвистике // Ярославский педагогический вестник. 2010. № 1. С. 218-221.

2. Ермаковская Т.А. Специфика функционирования лексем микрополя «свет» в художественном пространстве Б.К. Зайцева // Инновации в науке. 2017. № 3(64). С. 52-55.

3. Иттен И. Искусство цвета. М.: Д. Аронов, 2008. 96 с.

4. Брагинская Н.В., Шмаина-Великанова А.И. Свет вечерний и свет невечерний // Два венка: Посвящение Ольге Седаковой. М.: Русский фонд содействия образованию и науке, 2013. С. 73-92.

5. Захарова В.Т., Оляндэр Л.К. Цвет, свет и тьма в нарративной системе горьковского цикла «По Руси» [Электронный ресурс] // Вестник Минского университета. 2015. № 4(12). URL: https://vestaik.mminuniver.ru/jour/article/view/97/98# (дата обращения: 17.03.2021).

23 См.: Фрайер Х. Теория объективного духа. Введение в культурфилософию. СПб.: Владимир Даль, 2013. С. 39 [26].

24 См.: Элиаде М. Священное и мирское. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1994. С. 17 [27].

6. Штайнер Р. Сущность цветов: Три лекции, прочитанные в Дорнахе 6, 7 и 8 мая 1921 года, а также девять лекций в качестве дополнения из лекционного наследия 1914-1924 гг. СПб.: Ключи, 2017. 304 с.

7. Серов Н.В. Светоцветовая терапия (Терапевтическое значение цвета: информация -цвет — интеллект). СПб.: Речь, 2001. 256 с.

8. Ермаковская Т.А. Семантическая репрезентация лексем микрополя синего цвета в прозе Б.К. Зайцева // Мир науки, культуры, образования. 2011. № 1(26). С. 45-48.

9. Ермаковская Т.А. Семантические особенности лексем микрополя желтого цвета в прозе Б.К. Зайцева // Вестник Сургутского государственного педагогического университета.

2011. Вып. 2(13). С. 66-71.

10. Федотов О.И. Черное солнце Ивана Шмелева // Вестник Московского университета. Сер. 9. Филология. 2013. № 4. С. 93-109.

11. Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступления. М. : Республика, 1993. 447 с.

12. Океанский В.П. Этосы жизни и смерти у Хомякова и Шопенгауэра (культурологические размышления к обоснованию сопоставления) // Соловьевские исследования. 2011. Вып. 3(31). С. 125-136.

13. Проективный философский словарь. СПб.: Международная кафедра (ЮНЕСКО) по философии и этике Санкт-Петерб. Научного центра РАН, 2002. 512 с.

14. Варава В.В. Философская танатология или апофатическая философия? // Научные ведомости Белгородского государственного университета. Сер.: Философия. Социология. Право. 2013. № 2(145), вып. 23. С. 112-117.

15. Гуревич П., Спирова Э. Наука в горизонте апофатики // Философская антропология. 2019. Т. 5, № 1. С. 6-25.

16. Грачев В.И. Культурфеномен апофатики «Диалектики мифа» А.Ф. Лосева в контексте топохронно-аксиогенной парадигмы культуры [Электронный ресурс] // Культура культуры. 2019. № 3. URL: http://cult-cult.ru/cultures-the-phenomenon-of-apophatic-the-dialectics-of-myth-by-a-f-losev (дата обращения: 22.03.2021).

17. Елепова М.Ю. Эстетика В.А. Жуковского в апофатическом контексте // Дискуссия.

2012. № 4(22). С. 176-178.

18. Культурология. XX век: словарь / сост. и ред. А.Я. Левит. СПб.: Университетская книга, 1997. 640 с.

19. Полтавская Е.А. Эволюция художественного сознания в творчестве Б.К. Зайцева: дис. … канд. филол. наук. М., 2018. 153 с.

20. Медриш Д.Н. Сюжетная ситуация в русской народной лирике и в произведениях А.П. Чехова // Славянские литературы и фольклор. Русский фольклор. Л.: Наука, 1978. Т. XVIII. С. 73-95.

21. Ларионова М.Ч. Повесть А.П. Чехова «Степь» в аспекте традиционной культуры // Десять шагов по «Степи». Idyllwild: Charles Schlacks, Jr. Publisher, 2017. С. 74-91.

22. Зайцев Б. Белый свет. М.: Худож. лит., 1990. 239 с.

23. Выготский Л. Трагедия о Гамлете, принце датском, В. Шекспира // Выготский Л. Полн. собр. соч.: в 16 т. Т. 1. Драматургия и театр. М.: Левъ, 2015. С. 77-304.

24. Зайцев Б. Мои современники. Лондон: OPI, 1988. 168 с.

25. Бердяев Н.А. Философия творчества, культуры и искусства. М.: Искусство, 1994. 544 с.

26. Фрайер Х. Теория объективного духа. Введение в культурфилософию. СПб.: Владимир Даль, 2013. 359 с.

27. Элиаде М. Священное и мирское. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1994. 144 с.

References

(Sources)

Collected Works

1. Vygotskiy, L. Tragediya o Gamlete, printse datskom, V. Shekspira [The Tragedy of Hamlet, Prince of Denmark, W. Shakespeare], in Vygotskiy, L. Polnoe sobranie sochineniy v 161., t. 1. Drama-turgiya i teatr [Complete collection of works: in 16 vols., vol. 1. Dramaturgy and theater]. Moscow: Lev», 2015, pp. 77-304.

Individual Works

2. Berdyaev, N.A. Filosofiya tvorchestva, kul’tury i iskusstva [Philosophy of creativity, culture and art]. Moscow: Iskusstvo, 1994. 544 p.

3. Zaytsev, B. Moi sovremenniki [My contemporaries]. London: OPI, 1988. 168 p.

4. Zaytsev, B. Belyy svet [White light]. Moscow: Khudozhestvennaya literatura, 1990. 239 p.

(Articles from Scientific Journals)

5. Ermakovskaya, T.A. Spetsifika funktsionirovaniya leksem mikropolya «svet» v khudozhestvennom prostranstve B.K. Zaytseva [The specificity of the functioning of lexemes of the microfield «ligh» in the artistic space of B.K. Zaitseva], in Innovatsii v nauke, 2017, no. 3(64), pp. 52-55.

6. Ermakovskaya, T.A. Semanticheskaya reprezentatsiya leksem mikropolya sinego tsveta v proze B.K. Zaytseva [Semantic representation of blue microfield lexemes in the prose of B.K. Zaitsev], in Mir nauki, kul’tury, obrazovaniya, 2011, no. 1(26), pp. 45-48.

7. Ermakovskaya, T.A. Semanticheskie osobennosti leksem mikropolya zheltogo tsveta v proze B.K. Zaytseva [Semantic features of yellow microfield lexemes in B.K. Zaitseva], in Vestnik Sur-gutskogo gosudarstvennogopedagogicheskogo universiteta, 2011, issue 2(13), pp. 66-71.

8. Elepova, M.Yu. Estetika V.A. Zhukovskogo v apofaticheskom kontekste [Aesthetics by V.A. Zhukovsky in an apophatic context], in Diskussiya, 2012, no. 4(22), pp. 176-178.

9. Fedotov, O.I. Chernoe solntse Ivana Shmeleva [Black sun of Ivan Shmelev], in Vestnik Moskovskogo universiteta. Ser. 9, Filologiya, 2013, no. 4, pp. 93-109.

10. Gurevich, P. Spirova, E. Nauka v gorizonte apofatiki [Science in the horizon of apophatic], in Filosofskaya antropologiya, 2019, vol. 5, no. 1, pp. 6-25.

11. Grachev, V.I. Kul’turfenomen apofatiki «Dialektiki mifa» A.F. Loseva v kontekste to-pokhronno-aksiogennoy paradigmy kul’tury [Culturphenomenon of apophaticism «Dialectics of myth» by A.F. Losev in the context of the topochronous-axiogenic paradigm of culture], in Kul’tura kul’tury, 2019, no. 3. Available at: http://cult-cult.ru/cultures-the-phenomenon-of-apophatic-the-dialectics-of-myth-by-a-f-losev (data obrashhenija: 22.03.2021).

12. Mishen’kina, E.V. Kontsept «svet — tsvet» v etnopsikholingvistike [The concept «light -color» in ethnopsycholinguistics], in Yaroslavskiy pedagogicheskiy vestnik, 2010, no. 1, pp. 218-221.

13. Okeanskiy, V.P. Etosy zhizni i smerti u Khomyakova i Shopengauera (kul’turologicheskie razmyshleniya k obosnovaniyu sopostavleniya) [Ethos of life and death in Khomyakov and Schopenhauer (cultural reflections to justify the comparison)], in Solov’evskie issledovaniya, 2011, issue 3(31), pp. 125-136.

14. Varava, V.V. Filosofskaya tanatologiya ili apofaticheskaya filosofiya? [Philosophical thana-tology or apophatic philosophy?], in Nauchnye vedomosti Belgorodskogo gosudarstvennogo universi-teta. Ser.: Filosofiya. Sotsiologiya. Pravo, 2013, no. 2(145), issue 23, pp. 112-117.

iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.

15. Zakharova, V.T., Olyander, L.K. Tsvet, svet i t’ma v narrativnoy sisteme gor’kovskogo tsikla «Po Rusi» [Color, light and darkness in the narrative system of the Gorky cycle «In Russia»], in Vestnik Minskogo universiteta, 2015, no. 4(12). Available at: https://vestnik.mininuniver.ru/jour/article/view/97/98# (data obrashhenija: 17.03.2021).

(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)

16. Braginskaya, N.V., Shmaina-Velikanova, A.I. Svet vecherniy i svet nevecherniy [Evening light and non-evening light], in Dva venka: Posvyashchenie Ol’ge Sedakovoy [Two wreaths: Dedicated to Olga Sedakova.]. Moscow: Russkiy fond sodeystviya obrazovaniyu i nauke, 2013, pp. 73-92.

17. Shtayner, R. Sushchnost’ tsvetov: Tri lektsii, prochitannye v Dornakhe 6, 7 i 8 maya 1921 goda, a takzhe devyat’ lektsiy v kachestve dopolneniya iz lektsionnogo naslediya 1914-1924 gg. [The essence of flowers: Three lectures given at Dornach on May 6, 7 and 8, 1921, and nine additional lectures from the 1914-1924 lecture legacy]. Saint-Petersburg: Klyuchi, 2017. 304 p.

18. Khaydegger, M. Vremya i bytie: Stat’i i vystupleniya [Time and Being: Articles and Speeches]. Moscow: Respublika, 1993. 447 p.

19. Proektivnyy filosofskiy slovar’ [Projective Philosophical Dictionary]. Saint-Petersburg: Mezhdunarodnaya kafedra (YuNESKO) po filosofii i etike Sankt-Peterb. nauchnogo tsentra RAN, 2002. 512 p.

20. Levit, A.Ya. Kul’turologiya. XX vek: slovar’ [Culturology. XX century: dictionary]. Saint-Petersburg: Universitetskaya kniga, 1997. 640 p.

21. Medrish, D.N. Syuzhetnaya situatsiya v russkoy narodnoy lirike i v proizvedeniyakh A.P. Chekhova [The plot situation in Russian folk poetry and in the works of A.P. Chekhov], in Slavyanskie literatury ifol’klor. Russkiy fol’klor [Slavic literature and folklore. Russian folklore]. Leningrad: Nauka, 1978, vol. XVIII, pp. 73-95.

(Monographs)

22. Itten, I. Iskusstvo tsveta [The Art of Color]. Moscow: D. Aronov, 2008. 96 p.

23. Serov, N.V. Svetotsvetovaya terapiya (Terapevticheskoe znachenie tsveta: informatsiya -tsvet — intellekt) [Light-color therapy (Therapeutic value of color: information — color — intelligence)]. Saint-Petersburg: Rech’, 2001. 256 p.

24. Larionova, M.Ch. Povest’ A.P. Chekhova «Step’» v aspekte traditsionnoy kul’tury [The story of A.P. Chekhov’s «Steppe» in the aspect of traditional culture], in Desyat’shagovpo «Stepi» [Ten steps on the «Steppe»]. Idyllwild: Charles Schlacks, Jr. Publisher, 2017, pp. 74-91.

25. Frayer, Kh. Teoriya ob»ektivnogo dukha. Vvedenie v kul’turfilosofiyu [Theory of the objective spirit. Introduction to cultural philosophy]. Saint-Petersburg: Vladimir Dal’, 2013. 359 p.

26. Eliade, M. Svyashchennoe i mirskoe [Sacred and secular]. Moscow: Izdatel’stvo Mos-kovskogo universiteta, 1994. 144 p.

(Thesis and Thesis Abstracts)

27. Poltavskaya, E.A. Evolyutsiya khudozhestvennogo soznaniya v tvorchestve B.K. Zaytseva: dis. … kand. filol. nauk [The evolution of artistic consciousness in the work of B.K. Zaitsev. Cand. philol. sci. diss.]. Moscow, 2018. 153 p.

Борис Константинович Зайцев, талантливый русский писатель, был возвращен из небытия благодаря демократическим преобразованиям в моей стране. Прочитав его книгу “Улица святого Николая”, я понял, что Родина по справедливости воздала этому замечательному творцу и гражданину, напечатав его книги и утвердив его имя в России. В книгу вошли произведения, написанные автором в разные годы. Уже с первого рассказа – “Волки”, открывающего книгу, я понял, что передо мной оригинальная, самобытная проза.

Язык сочен, метафоричен. Оригинальность рассказа “Волки” – в метафоре: стая волков, попав в тяжелую ситуацию, ведет себя так, как вели бы себя, да и часто ведут, люди, для которых момент выживания преобладает над всеми иными чувствами. Стая не могла выбраться из бесконечной снежной пустыни и во всем обвинила своего старого вожака, который был растерзан и съеден.

Этот жестокий акт не проходит просто так для оставшихся в живых молодых волков.

Автор ставит их как бы в ситуацию нравственного мучения за содеянное: “А потом они опять принялись выть, но теперь каждый выл в одиночку, и если кто, бродя, натыкался на товарища, то оба поворачивали в разные стороны”.

В следующем рассказе – “Мгла” автор мастерски обыгрывает все ту же “волчью” тему, но здесь главное действующее лицо – охотник. Человек в погоне за волком испытывает самые низменные чувства. Когда охотник достигает цели, убив волка, он не испытывает никакого удовлетворения: “Вспоминая нашу пустынную борьбу там, в безлюдном поле, я не испытывал ни радости, ни жалости, ни страсти. Мне не было жаль ни себя, ни волка…”; “… я увидел лицо Вечной Ночи с грубо вырубленными, сделанными как из камня огромными глазами, в которых я прочел бы спокойное и равнодушное отчаяние”.

Легко догадаться, что автора волнует проблема устройства мира и самого существования в нем всего сущего. Его герой как бы вынужден совершать бессмысленные поступки. Но если для героя эти поступки являются плодом размышлений над жизнью и смертью, то для волка это кончается трагедией. Автор мастерски делает так, что сам герой не жалеет волка, а читатель невольно ежится от описания погони и смерти вольного зверя, ежится, как от смертельного холодка.

Автор умело использует метафоры и в других произведениях, вошедших в книгу (“Аграфена” и большинство других рассказов из цикла “Голубая звезда”).

Однако повесть “Преподобный Сергий Радонежский” написана совершенно иначе: читатель улавливает пристрастия автора, знакомится с его личными оценками того или иного момента исторического бытия святого Сергия. Читая повесть или, скорее, жизнеописание знаменитого русского святого четырнадцатого века, отмечаешь одну особенность в его облике, видимо, очень близкую Б. Зайцеву. Это – скромность подвижничества.

Черта очень русская, недаром в жизнеописании автор противопоставляет Сергия католическому святому – Франциску Ассизскому. Противопоставляет именно чисто русскими человеческими качествами натуры. Интересен момент, когда будущий русский святой воздерживается от ухода из родного дома для служения Богу лишь потому, что родители попросили его не бросать их в старости одних.

Католический святой так бы не поступил, ослепленный горним светом высшего бытия.
Линию корневой связи с простым русским народом святого Сергия автор проводит через все повествование. Он отмечает, что святой Сергий в отрочестве не блещет никакими талантами и даром красноречия. Более того, он явно беднее способностями, чем брат его Стефан. Но зато святой Сергий излучает тихий свет, незаметно и постоянно.

Автор этим создает образ постепенного, естественного движения русского отрока к вершинам духа.

Само качество подвига, совершаемого святым Сергием на благо отечества, позволяет размышлять о понимании русским человеком своего физического и духовного долга перед родиной: “В тяжелые времена крови, насилия, свирепости, предательств, подлости неземной облик Сергия утоляет и поддерживает”; “Сергий учит самому простому: правде, прямоте, мужественности, труду, благоговению и вере”.

Преподобный Сергий Радонежский для Б. Зайцева – неотъемлемая часть России, как, например, Москва, Пушкин, красота русской природы. В рассказах, завершающих книгу, автор увлеченно описывает жизнь и подвиги молодых офицеров царской армии, совершающих рыцарские поступки ради самодержавия. В повести “Мы военные…” Б. Зайцев так же четко расставляет акценты, и читатель без труда догадывается о его политической позиции и оценке событий: “Юра пал, как рыцарь, как военный. Самодержавный строй, его жизнью расплачивавшийся, сам валился стремительно – никто его не защищал”.

Из повести мне стало ясно, что сам автор был против самодержавия и большевизма, но за временное правительство. Демократические взгляды были ему ближе всех остальных.
Размышляя о книге в целом, я хочу отметить, что автор подводит своего героя к мысли о целесообразности всего происходящего в этом мире: “Все имеет смысл. Страдания, несчастия, смерти только кажутся необъяснимыми. Прихотливы узоры и зигзаги жизни при ближайшем созерцании могут открыться как небесполезные.

День и ночь, радость и горе, достижения и падения – всегда научают. Бессмысленного нет”.

Книга, на мой взгляд, позволяет судить и об одной особенности самого Зайцева-художника. Он отличается от многих других эмигрантов-литераторов, отдавших свой темперамент проклятиям в адрес новой России. События, послужившие причиной изгнания писателя из России большевистской, не озлобили его. Напротив, они усилили в нем чувство греха, ответственности за все происходящее с родиной.

Отсюда и темы, привлекающие его внимание.

Среди них – религиозные, политические, философские. В данной книге составители, я считаю, отразили все эти направления, чем книга “Улица Святого Николая” весьма полезна и интересна современному читателю, живущему в не менее сложное и судьбоносное время, чем герои Б. Зайцева.

Трезво и спокойно подытоживал писатель закономерность свершившегося: “Тучи мы не заметили, хоть бессознательно и ощущали тяжесть. Барометр стоял низко. Утомление, распущенность и маловерие как на верхах, так и в средней интеллигенции – народ же “безмолвствовал”, а разрушительное в нем копилось…

Тяжело вспоминать. Дорого мы заплатили, но уж значит, достаточно набралось грехов. Революция – всегда расплата.

Прежнюю Россию упрекать нечего: лучше на себя оборотиться. Какие мы были граждане, какие сыны России, Родины?” Вот она, святая святых Бориса Константиновича Зайцева, внутренний источник его тихого негасимого света.

Взять на себя ответственность, бороться за “душу живу” в русском человеке, утверждать ценности духовные, без которых люди теряют смысл бытия. Многим из нас предстоит открыть для себя этого русского писателя, книги которого несут уроки добра и свет милосердия. Сам писатель не дождался того часа, когда его книги и его высокое поэтическое слово придут к читателям России.

Но мы дождались этого, и сейчас в русскую культуру возвращается все то, что он вдохновенно создавал для нее и во славу ее. Имя Бориса Зайцева будет украшать страницы истории русской литературы XX века наряду с теми, кто, как и он, в изгнании творил во имя России.

Линию корневой связи с простым русским народом святого Сергия автор проводит через все повествование. Он отмечает, что святой Сергий в отрочестве не блещет никакими талантами и даром красноречия. Более того, он явно беднее способностями, чем брат его Стефан. Но зато святой Сергий излучает тихий свет, незаметно и постоянно. Автор этим создает образ постепенного, естественного движения русского отрока к вершинам духа.

Книга, на мой взгляд, позволяет судить и об одной особенности самого Зайцева-художника. Он отличается от многих других эмигрантов-литераторов, отдавших свой темперамент проклятиям в адрес новой России. События, послужившие причиной изгнания писателя из России большевистской, не озлобили его. Напротив, они усилили в нем чувство греха, ответственности за все происходящее с родиной. Отсюда и темы, привлекающие его внимание.

Трезво и спокойно подытоживал писатель закономерность свершившегося: «Тучи мы не заметили, хоть бессознательно и ощущали тяжесть. Барометр стоял низко. Утомление, распущенность и маловерие как на верхах, так и в средней интеллигенции — народ же «безмолвствовал», а разрушительное в нем копилось… Тяжело вспоминать. Дорого мы заплатили, но уж значит, достаточно набралось грехов. Революция — всегда расплата. Прежнюю Россию упрекать нечего: лучше на себя оборотиться. Какие мы были граждане, какие сыны России, Родины?» Вот она, святая святых Бориса Константиновича Зайцева, внутренний источник его тихого негасимого света.

В следующем рассказе — «Мгла» автор мастерски обыгрывает все ту же «волчью» тему, но здесь главное действующее лицо — охотник. Человек в погоне за волком испытывает самые низменные чувства. Когда охотник достигает цели, убив волка, он не испытывает никакого удовлетворения: «Вспоминая нашу пустынную борьбу там, в безлюдном поле, я не испытывал ни радости, ни жалости, ни страсти. Мне не было жаль ни себя, ни волка…»; «… я увидел лицо Вечной Ночи с грубо вырубленными, сделанными как из камня огромными глазами, в которых я прочел бы спокойное и равнодушное отчаяние». Легко догадаться, что автора волнует проблема устройства мира и самого существования в нем всего сущего. Его герой как бы вынужден совершать бессмысленные поступки. Но если для героя эти поступки являются плодом размышлений над жизнью и смертью, то для волка это кончается трагедией. Автор мастерски делает так, что сам герой не жалеет волка, а читатель невольно ежится от описания погони и смерти вольного зверя, ежится, как от смертельного холодка. Автор умело использует метафоры и в других произведениях, вошедших в книгу («Аграфена» и большинство других рассказов из цикла «Голубая звезда»).

Преподобный Сергий Радонежский для Б. Зайцева — неотъемлемая часть России, как, например, Москва, Пушкин, красота русской природы. В рассказах, завершающих книгу, автор увлеченно описывает жизнь и подвиги молодых офицеров царской армии, совершающих рыцарские поступки ради самодержавия. В повести «Мы военные…» Б. Зайцев так же четко расставляет акценты, и читатель без труда догадывается о его политической позиции и оценке событий: «Юра пал, как рыцарь, как военный. Самодержавный строй, его жизнью расплачивавшийся, сам валился стремительно — никто его не защищал». Из повести мне стало ясно, что сам автор был против самодержавия и большевизма, но за временное правительство. Демократические взгляды были ему ближе всех остальных.

Взять на себя ответственность, бороться за «душу живу» в русском человеке, утверждать ценности духовные, без которых люди теряют смысл бытия. Многим из нас предстоит открыть для себя этого русского писателя, книги которого несут уроки добра и свет милосердия. Сам писатель не дождался того часа, когда его книги и его высокое поэтическое слово придут к читателям России. Но мы дождались этого, и сейчас в русскую культуру возвращается все то, что он вдохновенно создавал для нее и во славу ее. Имя Бориса Зайцева будет украшать страницы истории русской литературы XX века наряду с теми, кто, как и он, в изгнании творил во имя России.

Размышляя о книге в целом, я хочу отметить, что автор подводит своего героя к мысли о целесообразности всего происходящего в этом мире: «Все имеет смысл. Страдания, несчастия, смерти только кажутся необъяснимыми. Прихотливы узоры и зигзаги жизни при ближайшем созерцании могут открыться как небесполезные. День и ночь, радость и горе, достижения и падения — всегда научают. Бессмысленного нет».

Однако повесть «Преподобный Сергий Радонежский» написана совершенно иначе: читатель улавливает пристрастия автора, знакомится с его личными оценками того или иного момента исторического бытия святого Сергия. Читая повесть или, скорее, жизнеописание знаменитого русского святого четырнадцатого века, отмечаешь одну особенность в его облике, видимо, очень близкую Б. Зайцеву. Это — скромность подвижничества. Черта очень русская, недаром в жизнеописании автор противопоставляет Сергия католическому святому — Франциску Ассизскому. Противопоставляет именно чисто русскими человеческими качествами натуры. Интересен момент, когда будущий русский святой воздерживается от ухода из родного дома для служения Богу лишь потому, что родители попросили его не бросать их в старости одних. Католический святой так бы не поступил, ослепленный горним светом высшего бытия.

Автор ставит их как бы в ситуацию нравственного мучения за содеянное: «А потом они опять принялись выть, но теперь каждый выл в одиночку, и если кто, бродя, натыкался на товарища, то оба поворачивали в разные стороны».

Среди них — религиозные, политические, философские. В данной книге составители, я считаю, отразили все эти направления, чем книга «Улица Святого Николая» весьма полезна и интересна современному читателю, живущему в не менее сложное и судьбоносное время, чем герои Б. Зайцева.

Само качество подвига, совершаемого святым Сергием на благо отечества, позволяет размышлять о понимании русским человеком своего физического и духовного долга перед родиной: «В тяжелые времена крови, насилия, свирепости, предательств, подлости неземной облик Сергия утоляет и поддерживает»; «Сергий учит самому простому: правде, прямоте, мужественности, труду, благоговению и вере».

Борис Константинович Зайцев, талантливый русский писатель, был возвращен из небытия благодаря демократическим преобразованиям в моей стране. Прочитав его книгу «Улица святого Николая», я понял, что Родина по справедливости воздала этому замечательному творцу и гражданину, напечатав его книги и утвердив его имя в России. В книгу вошли произведения, написанные автором в разные годы. Уже с первого рассказа — «Волки», открывающего книгу, я понял, что передо мной оригинальная, самобытная проза. Язык сочен, метафоричен. Оригинальность рассказа «Волки» — в метафоре: стая волков, попав в тяжелую ситуацию, ведет себя так, как вели бы себя, да и часто ведут, люди, для которых момент выживания преобладает над всеми иными чувствами. Стая не могла выбраться из бесконечной снежной пустыни и во всем обвинила своего старого вожака, который был растерзан и съеден. Этот жестокий акт не проходит просто так для оставшихся в живых молодых волков.