Записки юного врача это рассказ или повесть

У этого термина существуют и другие значения, см. Записки врача.

«Записки юного врача» — цикл рассказов М. А. Булгакова, опубликованных в 1925—1926 годах в журналах «Медицинский работник» и «Красная панорама» В цикл входят рассказы «Полотенце с петухом», «Крещение поворотом», «Стальное горло», «Вьюга», «Тьма египетская», «Пропавший глаз» и «Звёздная сыпь».

Состав цикла

Всего в цикл входит семь рассказов.

Четыре из них имели подзаголовок, либо подстрочное примечание «Записки юного врача». В сноске к «Тьме египетской» написано: «Из готовящейся к изданию книги „Записки юного врача“». В «Стальном горле» подзаголовок другой: «Рассказ юного врача». «Звездная сыпь» не содержит никаких указаний на принадлежность рассказа к какому-либо циклу или книге.

В виде цикла все рассказы впервые были опубликованы в 1963 году (Библиотека «Огонька», № 23). «Звездная сыпь» в издание не вошла. Заглавие «Стальное горло» было заменено на «Серебряное горло». Датировка событий также была изменена: вместо булгаковского 1917 года везде стоял 1916. Сделано это было, может быть, отчасти из-за цензуры. Основной причиной таких искажений явилось желание издателей сблизить время действия рассказов со временем работы самого Булгакова в селе Никольском (Сычёвский уезд Смоленской губернии), где он занимал должность земского врача.

В 1927 году Булгаков опубликовал рассказ «Морфий». По тематике он отчасти примыкает к «Запискам юного врача», но большинство исследователей отрицает его принадлежность к циклу из-за множества отличий (как в содержании, так и просто в форме) и отсутствия каких-либо указаний на принадлежность его к «Запискам».

Источники повествования

В цикле в несколько изменённом виде изображены реальные случаи, происходившие с Булгаковым во время его работы в Никольском (29 сентября 1916 — 18 сентября 1917). Он был направлен туда по мобилизации ввиду негодности к военной службе. Свою работу он продолжил в земской городской больнице Вязьмы (18 сентября 1917 — февраль 1918). Последний период отражён лишь в рассказе доктора Бомгарда в «Морфии». В «Записках» главный герой моложе Булгакова: в «Стальном горле» упоминается, что ему 24 года, а Булгакову к моменту приезда в Никольское было уже 25. Действие сдвинуто на год позже: герой приезжает в село осенью 1917, а не 1916.

«Записки» были ориентированы на «Записки врача» (1901) В. В. Вересаева. Позднее Булгаков был дружен с ним, и Вересаев был соавтором «Александра Пушкина». Герои книг Булгакова и Вересаева очень различны. В момент создания своей книги Вересаев был близок к марксистам. Он писал: «пришли новые люди, бодрые, верящие, находившие счастье не в жертве, а в борьбе». Герой Вересаева видел успех лишь в том, чтобы быть частью целого и помогать этому целому. Герой Булгакова, напротив, борется за человеческую жизнь не совместно с каким-то целым, но совместно с конкретными коллегами-врачами.

История создания

Первая редакция «Записок» была создана почти сразу после реальных событий. По свидетельству А. П. Гдешинского^[1], в 1918 году в Киеве Булгаков уже зачитывал «Звёздную сыпь». Возможно, что первый вариант цикла — «Записки земского врача» — был написан ещё в Смоленской губернии.

В письме К. П. Булгакову из Владикавказа в Москву 16 февраля 1921 года в числе оставленных в Киеве рукописей Булгаков называет «Наброски Земского врача» и «Недуг» (очевидно, первая версия «Морфия»). В письме В. М. Булгаковой от 17 ноября 1921 года (уже из Москвы) Булгаков признаётся: «По ночам пишу „Записки земского врача“. Может выйти солидная вещь. Обрабатываю „Недуг“». Известно, что после публикации произведений ранние редакции были уничтожены самим писателем.

Сюжет

«Полотенце с петухом». Молодой неопытный врач приезжает на свой участок в деревню. После знакомства с персоналом больницы ему предстоит первое серьёзное испытание — ампутация ноги у деревенской девушки. Несмотря на неуверенность и отсутствие опыта у молодого доктора, ампутация удается блестяще, девушка остается жива и впоследствии дарит врачу полотенце с вышитым на нём петухом (отсюда и название рассказа).

«Крещение поворотом». Герою предстоит сделать операцию поворота на ножку плода при трудных родах у деревенской женщины. Благодаря советам опытной акушерки и эта операция отлично удаётся врачу.

«Стальное горло». Врач делает трахеотомию маленькой девочке, больной дифтерией. В рассказе отражены малограмотность и суеверность деревенских людей того времени, долго не разрешавших делать операцию девочке. После успешной операции и выздоровления девочки Лиды по деревням пошли слухи о том, что молодой доктор вместо настоящего горла вставил ей стальное.

«Вьюга». Описывается поездка врача ночью в метель в другую деревню на помощь такому же молодому доктору, не знающему что делать с женщиной, разбившей себе голову при падении с лошади. Из-за позднего приезда спасти женщину не удаётся — это первый пациент, умерший у главного героя.

«Тьма египетская». Описываются быт и нравы деревенских жителей того времени — их малограмотность, суеверность, склонность доверять больше местным бабкам-знахаркам, нежели докторам. Главная сюжетная линия — рассказ про мельника Худова, больного малярией и решившего принять сразу все лекарства, прописанные врачом, дабы «не валандаться по одному порошочку в день. Сразу принял — и делу конец».

«Пропавший глаз». Доктор подводит итог своего годичного пребывания в деревне. Название рассказа происходит от истории с ребенком с огромной опухолью, закрывшей глаз. Как выясняется, неизвестная опухоль — всего лишь огромный гнойник, развившийся из нижнего века и лопнувший сам по себе.

«Звёздная сыпь». Герой начинает борьбу с сифилисом, повсеместно распространившимся среди населения. Рассказ заканчивается обращением к тому врачу, который, наверное, сейчас сидит на месте главного героя на деревенском участке: «Привет, мой товарищ!».

Экранизация

В декабре 2012 г. на британском телевидении прошла премьера телесериала «Записки юного врача» c Дэниэлом Рэдклиффом в главной роли^[2].

Примечания

Ссылки

• «Записки юного врача» в Булгаковской энциклопедии

Произведения Михаила Афанасьевича Булгакова
Романы	Белая гвардия · Жизнь господина де Мольера · Мастер и Маргарита · Театральный роман
Повести	Дьяволиада · Роковые яйца · Собачье сердце · Тайному другу · Записки на манжетах
Пьесы, киносценарии, либретто	Адам и Ева · Александр Пушкин · Багровый остров · Батум · Бег · Блаженство · Война и мир · Дни Турбиных · Дон Кихот · Зойкина квартира · Иван Васильевич · Кабала святош · Мёртвые души (пьеса · киносценарий) · Минин и Пожарский · Необычайное происшествие, или Ревизор · Пётр Великий · Полоумный Журден · Последние дни · Рашель · Сыновья муллы · Чёрное море
Рассказы	Записки юного врача: Полотенце с петухом · Крещение поворотом · Стальное горло · Вьюга · Тьма египетская · Пропавший глаз · Звёздная сыпь Богема · Был май… · В кафе · Воспоминание… · No 13. — Дом Эльпит-Рабкоммуна · Киев-Город · Красная корона · Морфий · Необыкновенные приключения доктора · Похождения Чичикова · Праздник с сифилисом · Псалом · Ревизор с вышибанием · Ханский огонь · Я убил · Самогонное озеро
Прочее	Очерки и фельетоны · Грядущие перспективы  · Письмо правительству СССР

Всегда приятно открывать в любимом писателе новые чёрточки, до которых ты раньше всё никак не удосуживался дочитаться. В прошлом году я порадовала себя чудесным циклом рассказов Булгакова (а пишу об этом только сейчас, да). Итак, «Записки юного врача» — это цикл рассказов, хотя если вам так больше нравится, можно воспринимать его и как одно произведение, поскольку персонажи и место событий из рассказа в рассказ не меняются. Всего в цикле семь рассказов, иногда к этому же циклу относят повесть «Морфий» и рассказ «Я убил», но я не буду приплетать их к своему повествованию «Записки» во многом автобиографичны, их главный герой — молодой врач, который из московского университета попадает прямиком в глубинку, где он единственный врач на весь округ, где по разбитым дорогам к нему везут больных со всех окрестных деревень, ещё больше травмируя их по пути. Когда читаешь эти рассказы, так сопереживаешь главному герою, что вместе с ним начинаешь надеяться — только бы в этом рассказе…на этой странице…не доставили тяжёлого больного! а если уж доставили — только бы он выжил! И разделяешь с молодым врачом груз страшной ответственности за доверенные ему жизни, и так же, как он, с ужасом понимаешь, что тебе просто не по силам спасти девушку, раздавленную мялкой для льна, или несчастную роженицу — только в отличие от читателя, герой книги всё-таки собирается с силами, и наощупь, практически наобум отгоняет смерть от своих пациентов. Когда я начала читать эту книгу, после каждого рассказа у меня выражение лица становилось под стать популярному смайлику — о_О. А то и О_О. В зависимости от того, как подробно описывалась в этом рассказе ампутация ноги, или поворот плода в материнской утробе, или сифилитические язвы… Если вы не очень любите в литературе подобные подробности, лучше не читайте «Записки». Тут с Булгаковым никакой Чак Паланик не сравнится Ну а если нервы у вас покрепче — читайте, поскольку Булгаков во всех своих ипостасях прекрасен, и удовольствие от мастерски написанных рассказов вам обеспечено. Я, например, вообще влюблена в малые формы, в них талант писателя виден гораздо отчётливее, чем в романах-эпопеях, и ощущение совершенной законченности мысли в сочетании с отточенностью формы — м-м-м-м…Это стоит потраченного на чтение времени. P.S. Двойственные чувства вызывает, когда Булгаков пишет о методах лечения, которые сейчас уже не используются. Ртутная мазь, щипцы для родов…бррр. Спасибо медицине за то, что она ушла вперёд!

Другие версии

• Полный текст
• Полотенце с петухом
• Крещение поворотом
• Стальное горло
• Вьюга
• Тьма египетская
• Пропавший глаз
• Звездная сыпь

Полотенце с петухом

Если чело­век не ездил на лоша­дях по глу­хим про­се­лоч­ным доро­гам, то рас­ска­зы­вать мне ему об этом нечего: все равно он не пой­мет. А тому, кто ездил, и напо­ми­нать не хочу.

Скажу коротко: сорок верст, отде­ля­ю­щих уезд­ный город Гра­чевку от Мурьев­ской боль­ницы, ехали мы с воз­ни­цей моим ровно сутки. И даже до курьез­ного ровно: в два часа дня 16 сен­тября 1917 года мы были у послед­него лабаза, поме­ща­ю­ще­гося на гра­нице этого заме­ча­тель­ного города Гра­чевки, а в два часа пять минут 17 сен­тября того же 17 го неза­бы­ва­е­мого года я стоял на битой, уми­ра­ю­щей и смяк­шей от сен­тябрь­ского дож­дика траве во дворе Мурьев­ской боль­ницы. Стоял я в таком виде: ноги око­сте­нели, и настолько, что я смутно тут же, во дворе, мыс­ленно пере­ли­сты­вал стра­ницы учеб­ни­ков, тупо ста­ра­ясь при­пом­нить, суще­ствует ли дей­стви­тельно, или мне это поме­ре­щи­лось во вче­раш­нем сне в деревне Гра­би­ловке, болезнь, при кото­рой у чело­века око­сте­не­вают мышцы? Как ее, про­кля­тую, зовут по-латыни? Каж­дая из мышц этих болела нестер­пи­мой болью, напо­ми­на­ю­щей зуб­ную боль. О паль­цах на ногах гово­рить не при­хо­дится — они уже не шеве­ли­лись в сапо­гах, лежали смирно, были похожи на дере­вян­ные куль­тяпки. Созна­юсь, что в порыве мало­ду­шия я про­кли­нал шепо­том меди­цину и свое заяв­ле­ние, подан­ное пять лет назад рек­тору уни­вер­си­тета. Сверху в это время сеяло, как сквозь сито. Пальто мое набухло, как губка. Паль­цами пра­вой руки я тщетно пытался ухва­титься за ручку чемо­дана и нако­нец плю­нул на мок­рую траву. Пальцы мои ничего не могли хва­тать, и опять мне, начи­нен­ному вся­кими зна­ни­ями из инте­рес­ных меди­цин­ских кни­жек, вспом­ни­лась болезнь — паралич.

«Пара­ли­зис», — отча­янно мыс­ленно и черт знает зачем ска­зал я себе.

— П…по вашим доро­гам, — заго­во­рил я дере­вян­ными, синень­кими губами, — нужно п…привыкнуть ездить…

И при этом злобно почему-то уста­вился на воз­ницу, хотя он, соб­ственно, и не был вино­ват в такой дороге.

— Эх… това­рищ док­тор, — ото­звался воз­ница, тоже еле шевеля губами под свет­лыми усиш­ками, — пят­на­дцать годов езжу, а все при­вык­нуть не могу.

Я содрог­нулся, огля­нулся тоск­ливо на белый облуп­лен­ный двух­этаж­ный кор­пус, на небе­ле­ные бре­вен­ча­тые стены фельд­шер­ского домика, на свою буду­щую рези­ден­цию — двух­этаж­ный, очень чистень­кий дом с гро­бо­выми зага­доч­ными окнами, про­тяжно вздох­нул. И тут же мутно мельк­нула в голове вме­сто латин­ских слов слад­кая фраза, кото­рую спел в оша­лев­ших от качки и холода моз­гах пол­ный тенор с голу­быми ляж­ками: «…При­вет тебе… приют священный…»

Про­щай, про­щай надолго, золото крас­ный Боль­шой театр, Москва, вит­рины… ах, прощай…

«Я тулуп буду в сле­ду­ю­щий раз наде­вать… — в злоб­ном отча­я­нии думал я и рвал чемо­дан за ремни негну­щи­мися руками, — я… хотя в сле­ду­ю­щий раз будет уже октябрь… хоть два тулупа наде­вай. А раньше чем через месяц я не поеду, не поеду в Гра­чевку… Поду­майте сами… ведь ноче­вать при­шлось! Два­дцать верст сде­лали и ока­за­лись в могиль­ной тьме… ночь… в Гра­би­ловке при­шлось ноче­вать… учи­тель пустил… А сего­дня утром выехали в семь утра… и вот едешь… батюшки светы… мед­лен­нее пеше­хода. Одно колесо ухает в яму, дру­гое на воз­дух поды­ма­ется, чемо­дан на ноги — бух… потом на бок, потом на дру­гой, потом носом впе­ред, потом затыл­ком. А сверху сеет и сеет, и сты­нут кости. Да разве я мог бы пове­рить, что в сере­дине серень­кого, кис­лого сен­тября чело­век может мерз­нуть в поле, как в лютую зиму?! Ан, ока­зы­ва­ется, может. И пока уми­ра­ешь мед­лен­ною смер­тью, видишь одно и то же, одно. Справа гор­ба­тое обгло­дан­ное поле, слева чах­лый пере­ле­сок, а возле него серые, дра­ные избы, штук пять или шесть. И кажется, что в них нет ни одной живой души. Мол­ча­ние, мол­ча­ние кругом…»

Чемо­дан нако­нец под­дался. Воз­ница налег на него живо­том и выпих­нул его прямо на меня. Я хотел удер­жать его за ремень, но рука отка­за­лась рабо­тать, и рас­пух­ший, осто­чер­тев­ший мой спут­ник с книж­ками и вся­ким барах­лом плюх­нулся прямо на траву, шарах­нув меня по ногам.

— Эх ты, госпо… — начал воз­ница испу­ганно, но я ника­ких пре­тен­зий не предъ­яв­лял: ноги у меня были все равно хоть выбрось их.

— Эй, кто тут? Эй! — закри­чал воз­ница и захло­пал руками, как петух кры­льями. — Эй, док­тора привез!

Тут в тем­ных стек­лах фельд­шер­ского домика пока­за­лись лица, при­липли к ним, хлоп­нула дверь, и вот я уви­дел, как зако­вы­лял по траве ко мне чело­век в рва­нень­ком паль­тишке и сапо­жиш­ках. Он почти­тельно и тороп­ливо снял кар­туз, под­бе­жав на два шага ко мне, почему то улыб­нулся стыд­ливо и хрип­лым голос­ком при­вет­ство­вал меня:

— Здрав­ствуйте, това­рищ доктор.

— Кто вы такой? — спро­сил я.

— Его­рыч я, — отре­ко­мен­до­вался чело­век, — сто­рож здеш­ний. Уж мы вас ждем, ждем…

И тут же он ухва­тился за чемо­дан, вски­нул его на плечо и понес. Я захро­мал за ним, без­успешно пыта­ясь всу­нуть руку в кар­ман брюк, чтобы вынуть портмоне.

Чело­веку, в сущ­но­сти, очень немного нужно. И прежде всего ему нужен огонь. Направ­ля­ясь в мурьев­скую глушь, я, пом­нится, еще в Москве давал себе слово — дер­жать себя солидно. Мой юный вид отрав­лял мне суще­ство­ва­ние на пер­вых шагах. Каж­дому при­хо­ди­лось представляться:

— Док­тор такой то.

И каж­дый обя­за­тельно под­ни­мал брови и спрашивал:

— Неужели? А я то думал, что вы еще студент.

— Нет, я закон­чил, — хмуро отве­чал я и думал: «Очки мне нужно заве­сти, вот что». Но очки было заво­дить не к чему, глаза у меня были здо­ро­вые, и ясность их еще не была омра­чена житей­ским опы­том. Не имея воз­мож­но­сти защи­щаться от все­гдаш­них снис­хо­ди­тель­ных и лас­ко­вых улы­бок при помощи очков, я ста­рался выра­бо­тать осо­бую, вну­ша­ю­щую ува­же­ние повадку. Гово­рить пытался раз­ме­ренно и веско, поры­ви­стые дви­же­ния по воз­мож­но­сти сдер­жи­вать, не бегать, как бегают люди в два­дцать три года, окон­чив­шие уни­вер­си­тет, а ходить. Выхо­дило все это, как теперь, по про­ше­ствии мно­гих лет, пони­маю, очень плохо.

В дан­ный момент я этот свой непи­са­ный кодекс пове­де­ния нару­шил. Сидел скор­чив­шись, сидел в одних нос­ках, и не где-нибудь в каби­нете, а сидел в кухне и, как огне­по­клон­ник, вдох­но­венно и страстно тянулся к пыла­ю­щим в плите бере­зо­вым поле­ньям. На левой руке у меня сто­яла пере­вер­ну­тая дном кверху кадушка, и на ней лежали мои ботинки, рядом с ними обо­дран­ный, голо­ко­жий петух с окро­вав­лен­ной шеей, рядом с пету­хом его раз­но­цвет­ные перья гру­дой. Дело в том, что еще в состо­я­нии око­че­не­ния я успел про­из­ве­сти целый ряд дей­ствий, кото­рых потре­бо­вала сама жизнь. Вост­ро­но­сая Акси­нья, жена Его­рыча, была утвер­ждена мною в долж­но­сти моей кухарки. Вслед­ствие этого и погиб под ее руками петух. Его я дол­жен был съесть. Я со всеми пере­зна­ко­мился. Фельд­шера звали Демьян Лукич, аку­ше­рок — Пела­гея Ива­новна и Анна Нико­ла­евна. Я успел обойти боль­ницу и с совер­шен­ней­шей ясно­стью убе­дился в том, что инстру­мен­та­рий в ней бога­тей­ший. При этом с тою же ясно­стью я вынуж­ден был при­знать (про себя, конечно), что очень мно­гих бле­стя­щих дев­ственно инстру­мен­тов назна­че­ние мне вовсе не известно. Я их не только не дер­жал в руках, но даже, откро­венно при­зна­юсь, и не видал.

— Гм, — очень мно­го­зна­чи­тельно про­мы­чал я, — однако у вас инстру­мен­та­рий пре­лест­ный. Гм…

— Как же с, — сладко заме­тил Демьян Лукич, — это все ста­ра­ни­ями вашего пред­ше­ствен­ника Лео­польда Лео­поль­до­вича. Он ведь с утра до вечера оперировал.

Тут я облился про­хлад­ным потом и тоск­ливо погля­дел на зер­каль­ные сия­ю­щие шкафики.

Засим мы обо­шли пустые палаты, и я убе­дился, что в них сво­бодно можно раз­ме­стить сорок человек.

— У Лео­польда Лео­поль­до­вича ино­гда и пять­де­сят лежало, — уте­шил меня Демьян Лукич, а Анна Нико­ла­евна, жен­щина в короне посе­дев­ших волос, к чему то сказала:

— Вы, док­тор, так моло­жавы, так моло­жавы… Прямо уди­ви­тельно. Вы на сту­дента похожи.

«Фу ты, черт, — поду­мал я, — как сго­во­ри­лись, чест­ное слово!»

И про­вор­чал сквозь зубы, сухо:

— Гм… нет, я… то есть я… да, моложав…

Затем мы спу­сти­лись в аптеку, и сразу я уви­дел, что в ней не было только пти­чьего молока. В тем­но­ва­тых двух ком­на­тах крепко пахло тра­вами, и на пол­ках сто­яло все, что угодно. Были даже патен­то­ван­ные загра­нич­ные сред­ства, и нужно ли добав­лять, что я нико­гда не слы­хал о них ничего.

— Лео­польд Лео­поль­до­вич выпи­сал, — с гор­до­стью доло­жила Пела­гея Ивановна.

«Прямо гени­аль­ный чело­век был этот Лео­польд», — поду­мал я и про­никся ува­же­нием к таин­ствен­ному, поки­нув­шему тихое Мурьево Леопольду.

Чело­веку, кроме огня, нужно еще осво­иться. Петух был давно мною съе­ден, сен­ник для меня набит Его­ры­чем, покрыт про­сты­ней, горела лампа в каби­нете в моей рези­ден­ции. Я сидел и, как зача­ро­ван­ный, гля­дел на тре­тье дости­же­ние леген­дар­ного Лео­польда: шкаф был бит­ком набит кни­гами. Одних руко­водств по хирур­гии на рус­ском и немец­ком язы­ках я насчи­тал бегло около трид­цати томов. А тера­пия! Накож­ные чуд­ные атласы!

Надви­гался вечер, и я осваивался.

«Я ни в чем не вино­ват, — думал я упорно и мучи­тельно, — у меня есть диплом, я имею пят­на­дцать пяте­рок. Я же пре­ду­пре­ждал еще в том боль­шом городе, что хочу идти вто­рым вра­чом. Нет. Они улы­ба­лись и гово­рили: «Осво­и­тесь». Вот тебе и осво­и­тесь. А если грыжу при­ве­зут? Объ­яс­ните, как я с нею осво­юсь? И в осо­бен­но­сти каково будет себя чув­ство­вать боль­ной с гры­жей у меня под руками? Осво­ится он на том свете (тут у меня холод по позвоночнику…).

А гной­ный аппен­ди­цит? Га! А диф­те­рий­ный круп у дере­вен­ских ребят? Когда тра­хео­то­мия пока­зана? Да и без тра­хео­то­мии будет мне не очень хорошо… А… а… роды! Роды-то забыл! Непра­виль­ные поло­же­ния. Что ж я буду делать? А? Какой я лег­ко­мыс­лен­ный чело­век! Нужно было отка­заться от этого участка. Нужно было. Достали бы себе какого-нибудь Леопольда».

В тоске и сумер­ках я про­шелся по каби­нету. Когда порав­нялся с лам­пой, уви­дал, как в без­гра­нич­ной тьме полей мельк­нул мой блед­ный лик рядом с огонь­ками лампы в окне.

«Я похож на Лже­д­мит­рия», — вдруг глупо поду­мал я и опять уселся за стол.

Часа два в оди­но­че­стве я мучил себя и дому­чил до тех пор, что уж больше мои нервы не выдер­жи­вали создан­ных мною стра­хов. Тут я начал успо­ка­и­ваться и даже созда­вать неко­то­рые планы.

Так с… Прием, они гово­рят, сей­час ничтож­ный. В дерев­нях мнут лен, без­до­ро­жье… «Тут то тебе грыжу и при­ве­зут, — бух­нул суро­вый голос в мозгу, — потому что по без­до­ро­жью чело­век с насмор­ком (нетруд­ная болезнь) не поедет, а грыжу при­та­щат, будь покоен, доро­гой кол­лега доктор».

Голос был неглуп, не правда ли? Я вздрогнул.