УДК 1 (091) (470 + 571) «18»
В. П. Думцев
О «русской идее» Вл. Соловьева
В статье раскрывается основное содержание «русской идеи» в понимании Владимира Соловьева (и Достоевского). Она выражается в гуманистическом общественном идеале, основанном на принципе любви. Дается сжатое культурно-историческое обоснование «русской идеи» и проводится её сравнение с соответствующими идеями западноевропейских культур (либеральной и социальной).
The article reveals the basic content of the «Russian idea» from the point of view of Vladimir Soloviev (and Dostoevsky). It is expressed in the humanistic social ideal based on principle of love. The article compares it with the relevant ideas of Western European cultures (the liberal and social), as well as provides a succinct cultural-historical substitution.
Ключевые слова: Владимир Соловьев, русская идея, принцип любви, гуманистический общественный идеал, идеи западноевропейских культур.
Key words: Vladimir Soloviev, Russian idea, principle of love, humanistic social ideal, ideas of the West-European cultures.
Касаясь проблемы русского самосознания, Вл. Соловьев в статье «Русская идея» говорит, что «самым важным из всех для русского» является «вопрос о смысле существования России во всемирной истории» [1, с. 219]. И далее, указывая на Россию как на «великий исторический факт», спрашивает:
«Какова же та мысль, которую он скрывает за собою или открывает нам;
каков идеальный принцип, одушевляющий это огромное тело, каково новое слово этот новый народ скажет человечеству; что желает он сделать в
истории мира?» [1, с. 220].
Ответы на эти вопросы русский философ предлагает искать в «вечных истинах религии», поскольку «идея нации есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности» [1, с. 220]. Конечно, многие могут не согласиться с таким решением проблемы или, точнее, указанием на источник, где его следует искать. Но прежде чем соглашаться или нет, следовало бы выяснить, о чем, собственно, идет речь.
Когда национальную идею ставят в один ряд с мыслью, идеальным принципом, словом, исторической практикой и отсылают, как к своему источнику, к «вечным истинам», то это значит, что ее связывают с понятием культуры, а не с национальными инстинктами и не с националь-
ными интересами: экономическими, политическими, соображениями престижа и т. д. Национальная идея оказывается здесь средоточием культуры, и следовательно, вопрос о русской идее — это преимущественно вопрос о русской культуре: ее смысле, особенностях, исторической миссии. Если это так, тогда любой, даже самый убежденный атеист, должен будет признать, что культура в начальные моменты своего явного проявления и в последующих ставших формах необходимо имеет религиозный характер в силу бессознательности источника и механизма самого этого процесса. Должна ли она оставаться таковой всегда? — этот вопрос требует специального рассмотрения. Здесь же, отметив тот факт, что ни одна из культур не миновала религиозной стадии, легко понять теперь обращение Вл. Соловьева к «вечным истинам религии» в вопросе о русской идее как апелляцию к культуре в противовес попыткам решить его «эмпирически» — в опоре на преходящие «общественное мнение» и «национальные интересы».
Национальная идея, имеющая своим источником культуру, есть общественный идеал, или то совершенное состояние, к которому данное общество стремится, пытаясь достичь его различными способами. Идеал как относящийся к категории бесконечных целей принципиально недостижим, но в отличие от утопии, т. е. псевдоидеала, предполагает реальную осуществимость своего содержания, хотя всегда только частичную — в том или ином приближении к состоянию полной осуще-ствленности.
Об идеале, и прежде всего общественном, в работах Вл. Соловьева говорится достаточно часто. Например, в статье «Идолы и идеалы» ему дано следующее определение:
«Мы называем идеалом то, что само по себе хорошо, что обладает внутренним безусловным достоинством и одинаково нужно для всех. Так… человечество, устроенное по началам справедливости и всеобщей солидарности. есть идеал, ибо справедливость и нравственная солидарность сами по себе хороши, представляют нечто безусловно достойное и желанное для всех. В этом качестве такой идеал и должен утверждаться как цель исторического процесса и как руководящий принцип нашей деятельности, как норма, по которой нам следует исправлять действительные общественные неправды» [2, с. 626-627; курсив мой. — В. Д.].
Итак, русская идея в своем подлинном смысле — это русский национальный идеал. Необходимо теперь выяснить: каков он, этот идеал?
В статье «Русский национальный идеал» Вл. Соловьев, ссылаясь на Достоевского, так характеризует его:
«.мы признаем русский народ вместе с Достоевским способным и призванным осуществить в братском союзе с прочими народами идеал всече-ловечества.» [3, с. 290].
И в других местах говорится о «провидении» Достоевским «всечеловеческого идеала нашего народа», о «провозглашенной» им «формуле всеобъемлющего, всеединящего и всепримиряющего русского и христианского идеала» [3, с. 288, 289]. Все эти характеристики можно свести к одному принципу — принципу любви, имеющему в виду такое общество, которое, допуская свободное многообразие лиц и состояний (групп), исключает при этом крайнее неравенство, антагонистические противоречия, трагические конфликты, объединяя всех и вся внутренней солидарной связью1.
Естественно, возникает вопрос: а в чем заключается «русскость» данной идеи? В статье «Русская идея» Вл. Соловьев пишет:
«Русский народ — народ христианский», а значит, «русская идея. не может быть ничем иным, как. определенным аспектом идеи христианской, и миссия нашего народа может стать для нас ясна, лишь когда мы проникнем в истинный смысл христианства» [1, с. 229, 239].
Раскрывая «истинный смысл христианства», Вл. Соловьев прибегает к понятиям и схемам, которые в совокупности составляют то, что в литературе о нем принято называть «теократической утопией Вл. Соловьева». Он рассуждает о Богочеловеке (Иисусе Христе) и Богочеловечестве,
о Вселенской Церкви, совпадающей с объединенным человечеством, подробно разбирает идеальную схему социальной организации, составленную из общественных сфер: Церковь — Государство — Общество и властей: Первосвященник — Царь — Пророк. В осуществлении этой «социальной троицы» Вл. Соловьев видит главный смысл русской идеи, исторический долг России и т. д. и т. п.2
Нет ни желания, ни возможности следовать за Соловьевым в такие дали, да и сложно не увидеть в его теократических построениях затерявшиеся следы «средневекового миросозерцания». С другой стороны, устраниться от этого тоже нельзя, поскольку с его утопическими проектами тесно переплетается определенность русской идеи. Поэтому в данной ситуации единственным выходом представляется феноменологическая редукция, «вынесение за скобки» проблематичного содержания, прежде всего религиозного характера, с удержанием и сохранением философского ядра. Иными словами, можно попытаться выявить культурную проек-
1 Можно сослаться на хорошо известные лозунги Французской революции: «свобода, равенство, братство», — и если с принципом свободы, как правило, связывают либеральный (буржуазный) проект общественных преобразований, с принципом равенства (справедливости) — социальный (социал-демократический или социалистический, различающиеся путями достижения общей для них целей), то на идее братства (любви) основан гуманистический проект, где гуманизм понимается в узком смысле — в смысле человеколюбия, так как в широком — он включает в себя и свободу, и равенство, и, разумеется, братство.
2 См. 1, с. 239-246.
цию христианского идеала в понимании Вл. Соловьева, или, пользуясь его же выражением, заключенную в нем гуманистическую идею.
В «Русской идее» об этом идеале говорится как об «идеальном царстве братства и любви» [1, с. 239]. Похожие определения можно встретить во многих работах Вл. Соловьева, что не удивительно, учитывая их евангельский первоисточник. Но помимо братства, любви и милосердия (в данном случае они рассматриваются как эквивалентные понятия), в содержание абсолютного идеала включаются и другие нравственные элементы (аспекты). В статье «Личная нравственность и общее дело» основными требованиями нравственности названы справедливость и человеколюбие, «предполагаемые высшим идеалом, хотя и не исчерпывающие его» [4, с. 465]. А в работе «Отрицательный идеал нравственности» можно встретить такого рода высказывания: «душевная чистота есть необходимое условие святости»; «нравственное совершенство, без сомнения, требует свободы от низменных страстей и своекорыстных желаний» [5, с. 422, 423; курсив мой. — В. Д.]. С учетом сказанного абстрактная формула христианского идеала выглядит так: свобода, справедливость и любовь.
Не секрет, что христианский идеал, сначала в своей религиозной форме, а затем в гуманистической — нерелигиозной и атеистической (этика гуманизма) — определил существо новоевропейской жизни. Он вошел в нее со всеми своими аспектами (требованиями): нравственной свободой, принципом справедливости и заповедью любви (милосердия). Его следы можно обнаружить во многих фактах и событиях, даже самых незначительных, европейской истории, в разнообразных проявлениях европейской культуры, например, в «ясном и твердом понятии» русского народа о святости: «чрезвычайное милосердие» [5, с. 427]. Всматриваясь же в ход европейской истории в новое и новейшее время, можно сделать общий вывод, что та часть европейского Запада, которая своим происхождением обязана Реформации (протестантизму), сосредоточена преимущественно на принципе свободы, — первом элементе общеевропейского идеала, — стремясь выразить и воплотить его в максимально возможной степени; другая часть — католическая — связывает свой особый вид, характер и судьбу с принципом справедливости; и, наконец, Россия (или европейский Восток) весь смысл своей культуры и истории определяет принципом любви (милосердия^, что согласуется с выражением «русского народного идеала» у Достоевского и Вл. Соловьева — гениальных представителей национального самосознания.
Ясно, что это нельзя понимать в том смысле, что культуры Запада лишены проявлений любви, а вся русская культура основана на несвободе и несправедливости. Лишь полное признание европейского идеала, его главных принципов дает право той или иной культуре считать себя в полной мере «европейской». Но тогда что вообще означает это культурное и историческое разделение единого европейского идеала на отдель-
ные аспекты и так, что гуманистическая любовь оказывается чуть ли не исключительно русской темой?
В статьях Вл. Соловьева, посвященных «спору о справедливости» [6; 7], можно найти если не ответ, то, во всяком случае, направление мысли, в котором его следует искать. Приведу самые значимые места:
«… общеобязательный принцип справедливости» есть христианский и притом минимальный»;
«… от него не могут отказаться ни православные, ни католики, ни протестанты, ни мусульмане, ни евреи, чтобы не идти дальше. И чем выше какая-нибудь религия, тем необходимее присущ ей этот принцип. Для какой-нибудь низшей языческой религии требование справедливости есть максимальное, и потому обязательность его может казаться сомнительной; но для христианства. это есть требование минимальное, т. е. … безусловно обязательное» [6, с. 521, 526, 527].
Признавая принцип справедливости минимальным нравственным требованием, а любовь — максимальным («любовь полнее справедливости» [6, с. 529]), Соловьев, опираясь на евангельские тексты, выстраивает определенную шкалу нравственного совершенства, где основанием выступает полнота нравственного состояния. Развивая мысль Соловьева, можно сказать следующее: с точки зрения европейского идеала требование свободы есть абсолютно минимальное и потому безусловнообязательное; требование справедливости есть относительно минимальное, обязательное (оно допускает отступления в известных пределах, но обязывает к исправлению), требование любви как максимальное уже в силу этого перестает быть требованием, обозначая сферу желательного.
Сказанное позволяет продвинуться дальше в понимании русской идеи и рефлексивно с нею связанных западноевропейских идей. Что касается последних, то, естественно, и в западных культурах заповедь любви полагают в качестве максимального для себя нравственного принципа. Но на практике (имея в виду основные тенденции) в противоречии со своими теоретическими установками признаются высшими иные принципы. В либеральной культуре, генетически связанной с радикальным протестантизмом (кальвинизмом), обязательным минимумом нравственности выступает «моя» личная свобода, а максимумом — свобода «других», в пределе — свобода «всех». Этот принцип всеобщей свободы совпадает с отрицательной формой принципа справедливости: «не обижай», который и означает признание права на свободу всех и каждого. Как таковой он становится обязательным минимумом для социальных культур, возникших в католических, смешанных или умеренно-протестанских (лютеранских и англиканских) странах, где наблюдается стремление примирить между собой начала свободы и социальной справедливости. А желаемым максимумом является положительная форма
справедливости: «всем обиженным помогай», которая имеет в виду не полную и всестороннюю помощь всем нуждающимся, а главное — не жертвенность, иначе она совпала бы с заповедью милосердия, но тот необходимый минимум, который требуется для достойного существования каждого. Минимальная помощь как максимум справедливости есть не что иное, как отрицательная форма принципа любви, что и выражается в совпадении формулировок («всем помогай»). И она же становится исходной точкой, обязательным минимумом для русской культуры, по жизни устремленной к максимуму любви, и в этом смысле приводящей жизненную практику в соответствие с идеалом, декларативно признаваемым всеми европейскими народами.
С точки зрения западного человека все это представляется «русским максимализмом», который оценивается по-разному: как русское тщеславие, возведенное в форму мессианства, или как утопизм, во многом обусловленный убогостью и нищетой русской жизни, или как дестабилизирующий фактор, действующий в Европе и мире, вносящий в них дух революции и смуты. По поводу миссии и мессианства было бы смешно говорить, если бы эта миссия так или иначе уже не осуществилась, хотя и не получила еще своего полного завершения. Если же русская идея — это «утопия», то в таком случае и европейский идеал, определенным аспектом которого она является, есть чистая утопия, и все, что мы находим замечательного в европейской культуре и жизни, и что так или иначе связанно с этим идеалом, все это — иллюзии и коллективный миф. Наконец, что касается «революционности» русской культуры, то здесь уместно напомнить рассуждение Канта, который, не являясь сторонником революций, как-то заметил, что в определенных ситуациях, когда правящая элита не желает мирным путем осуществлять необходимые преобразования с тем, чтобы внести свободу и справедливость в общественную жизнь, без чего общество недостойно существования, революция (правда, в других странах) оказывается едва ли не единственным средством заставить элиту пойти на коренные реформы, а не на поверхностные, для отвлекающего маневра. Итак, по мысли Канта, революция в отдельной стране может послужить причиной, или пусковым механизмом, того, что консервативная и эгоистичная элита из страха перед революцией выберет мирный путь развития.
С либеральной идеей в европейскую жизнь вносится элемент свободы. Через ряд европейских революций и вынужденных, по Канту, либеральных реформ как упреждающей реакции на них она становится неотъемлемой, получая общее распространение. В этом заключалась миссия народов и культур, имевших протестантское происхождение, и эта миссия останется при них, поскольку свобода не может быть замещена ничем, но только дополнена другими элементами европейского идеала. Это есть первый фазис осуществления европейского идеала, в его первом моменте преодолевающем «храмовую», по выражению Вл. Со-
ловьева, культуру Средневековья с характерной для нее «двойной жизнью»: «обновленной» — внутри храма, такой как исповедание, и «ветхой», «языческой» — вне храма, в повседневной общественной практике. Такая двойственность была характерна и для западноевропейской культуры, и для восточноевропейской, символизируемых средневековыми католической и православной церквами.
С социальной западной культурой в европейскую жизнь входит принцип социальной справедливости, требующий равного права всех членов общества на достойную жизнь: право на относительное благополучие (отсутствие нищеты и бесполезной роскоши), право на труд, образование и т. д. Удерживая основное завоевание либеральной культуры -свободу, — она вместе с тем стремится преодолеть негативные последствия неограниченного роста свободы — крайнее неравенство населения и новые формы эксплуатации. Французская революция, внесшая идею социальной справедливости в европейский порядок, английские социалисты и рабочее движение, немецкая социал-демократия — вот те силы, если ограничиться только основными, которые обеспечили формирование демократичного и социально ориентированного общества в современной Европе. Это второй фазис осуществления европейского идеала. Но свободное и справедливое общество так и осталось бы мечтой отдельных утопистов или предметом продолжительной классовой борьбы с постепенной утратой ее исходных целей и подлинного смысла, если бы не «откровение» русской идеи.
Русская коммунистическая революция со своими максимальными гуманистическими требованиями превращает вопросы всеобщей свободы и справедливости в минимальные, исполняемые «здесь и сейчас», или в свой исходный пункт и переходный период, а не в далекую, хотя и желанную, цель, тогда как идеал — это бесклассовое общество, в котором изобилие делает бессмысленным частную собственность, люди сознательно выбирают труд не по принуждению, а потому, что это стало для них нормой жизни и призванием; все имеют возможность пользоваться полноценной медицинской помощью, образованны, глубоко и искренне интересуются культурой; отсутствуют унижение, ненависть, вражда, но царят братские, дружелюбные отношения между людьми и народами. Следовательно, русская революция восстанавливает европейский гуманистический идеал во всей его практической силе и этим существенно ускоряет преобразование либеральной западной культуры в социальную мирным путем. Это значит, что европейский идеал и культура в целом вступили в завершающую — третью — фазу своего осуществления, уже не имеющую каких-либо внутренних пределов и границ.
Конечно, крайне важно отметить, что ни одна из перечисленных культур: ни западная, — либеральная и социальная, ни русская, — гуманистическая, — не избежали крайностей, ошибок, заблуждений. Мы с избытком можем обнаружить в них многочисленные и шокирующие
проявления несвободы, несправедливости и антигуманности, в особенности в первые революционные годы и переходный период. У каждой из этих культур существовали свои опасности и риски, избежать которых не удалось никому — с необходимостью, подобной року, несовершенный человек и несовершенное общество, желая лучшего, могли вызывать и вызывали худшие состояния в сравнении с тем, что было раньше. Для либеральной культуры — это свобода «избранных» за счет несвободы других — «неуспешных», и новые, более скрытые и изощренные, формы эксплуатации; для социальной культуры — это авторитарные бюрократические режимы, формирующие в конечном итоге несправедливый порядок. Существовала опасность и для становящейся гуманистической русской культуры. На нее, в частности, указывает Вл. Соловьев в упоминавшихся статьях о «справедливости».
Русский философ настаивает, что высший принцип предполагает низший как уже исполненный, и высшее нравственное состояние не исключает, а включает в себя низшее, ибо «без него ничто высшее недостижимо и неисполнимо». Собственно, весь «спор о справедливости» и разгорелся вокруг вопроса, должна ли высшая ступень нравственного совершенства считаться с низшей, не избавляет ли нас заповедь любви от необходимости соблюдать требование справедливости, позволяя нарушать или хотя бы только пренебрегать им 1.
В статье «Русский национальный идеал» на эту же тему говорится так:
необходимо «строго различать и в личном, и в национальном идеале нравственно-желательное от нравственно-обязательного. Весьма желательно, чтобы мы все были ангелами, но если бы это желание возвышало нас (как думают некоторые) над обязательной честностью, то в результате получалось бы сплошная безнравственность; ибо ангелами мы все равно не сделались бы, а от честности считали бы себя уволенными».
И еще:
«Всякий вправе желать, чтобы Россия была солью земли и царством святых. Лишь бы только наша нравственная косность не ставила этой патриотической мечты на место патриотической обязанности: трудиться над освобождением России от явных общественных неправд, от прямых противоречий христианскому началу» [3, с. 294-295].
Удовлетворительное разрешение этих противоречий — вот к чему обязывает Россию ее истинный национальный идеал; в этом его оправдание, без этого он только пустая и лживая претензия, одни амбиции. «Русский народ не пойдет за теми людьми, которые называют его святым только для того, чтобы помешать ему быть справедливым» [3, с. 295], — заключает свою статью Вл. Соловьев.
1 См.: 6, с. 527-528.
Список литературы
1. Соловьев В.С. Русская идея // Соловьев В. С. Соч.: в 2 т. Т. 2. — М.: Правда, 1989.
2. Соловьев В.С. Идолы и идеалы // Соловьев В. С. Соч.: в 2 т. Т. 1. — М.: Правда, 1989.
3. Соловьев В.С. Русский национальный идеал // Соловьев В. С. Соч.: в 2 т. Т. 2. — М.: Правда, 1989.
4. Соловьев В.С. Личная нравственность и общее дело // Соловьев В. С. Соч.: в 2 т. Т. 2. — М.: Правда, 1989.
5. Соловьев В.С. Отрицательный идеал нравственности // Соловьев В. С. Соч.: в 2 т. Т. 2. — М.: Правда, 1989.
6. Соловьев В.С. Спор о справедливости // Соловьев В. С. Соч.: в 2 т. Т. 2. — М.: Правда, 1989.
7. Соловьев В.С. Конец спора // Соловьев В. С. Соч.: в 2 т. Т. 2. — М.: Правда, 1989.
Русская идея — это философия особого призвания и особенностей русского народа.Что же скрывается за этим широким понятием? Как правильно понимать русскую идею?
История русской идеи
Понятие «русская идея» сформировалась в XVI веке и получила свое воплощение в форме государственного устройства. Православная монархия стала воплощением того, что понималось под «русской идеей» в те времена. Христианский философ Петр Чаадаев впервые задался вопросом о предназначении русского народа, его особом смысле и призвании. Чаадаев не был убежден в исключительности России, но именно «Философическое письмо» Чаадаева, которое было опубликовано в журнале «Телескоп» в 1836 году положило начало разговору о предназначении народа.
«Мы не принадлежим ни к Западу, ни к Востоку, — пишет Чаадаев в «Философском письме», — мы — народ исключительный»
Обособленность русского народа от исторических процессов в мире изначально оценивалась философом в негативном ключе, но со временем сменилась убежденностью в исключительному пути для России. Источником счастья и благополучия для русских Чаадаев считал религию.
«…Меня повергает в изумление не то, что умы Европы под давлением неисчислимых потребностей и необузданных инстинктов не постигают этой столь простой вещи, а то, что вот мы, уверенные обладатели святой идеи, нам врученной, не можем в ней разобраться. А, между тем, ведь мы уже порядочно времени этой идеей владеем. Так почему же мы до сих пор не осознали нашего назначения в мире? Уж не заключается ли причина этого в том самом духе самоотречения, который вы справедливо отмечаете, как отличительную черту нашего национального характера? Я склоняюсь именно к этому мнению, и это и есть то, что, на мой взгляд, особенно важно по-настоящему осмыслить. … По милости небес мы принесли с собой лишь кое-какую внешность этой негодной цивилизации, одни только ничтожные произведения этой пагубной науки, самая цивилизация, наука в целом, остались нам чужды. Но все же мы достаточно познакомились со странами Европы, чтобы иметь возможность судить о глубоком различии между природой их общества и природой того, в котором мы живем. Размышляя об этом различии, мы должны были естественно возыметь высокое представление о наших собственных учреждениях, ещё глубже к ним привязаться, убедиться в их превосходстве…».
Термин «русская идея»
Русская идея — это философия или совокупность понятий? Сам термин впервые употребил Ф.М. Достоевский в 1860 году. Мир узнал о нем после доклада В.С. Соловьева «Русская идея», который был прочитан в Париже в 1888 году. Философ А.В. Гулыга давал ему вполне четкое определение:
«Русская идея Достоевского — это воплощенная в патриотическую форму концепция всеобщей нравственности».
Русские философы Трубецкой, Франк, Карсавин и Федотов употребляли этот термин именно в таком значении. Они считали русскую идею связующим и объединяющим нацию звеном. Объединение достигалось в основном по следам Чаадаева — на основе религиозной мысли. Святая Русь — это Русь, объединенная почитанием святых Русской Православной Церкви.
В.С. Соловьев в статье «Русская идея» писал, что идея — «есть не то, что нация сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности».
И. Ильин отмечал значение патриотизма в философии русской идеи:
«Эта идея формулирует то, что русскому народу уже присуще, что составляет его благую силу, в чем он прав перед лицом Божиим и самобытен среди всех других народов. И в то же время эта идея указывает нам нашу историческую задачу и наш духовный путь; это то, что мы должны беречь и растить в себе, воспитывать в наших детях и в грядущих поколениях и довести до настоящей чистоты и полноты бытия—во всем, в нашей культуре и в нашем быту, в наших душах и в нашей вере, в наших учреждениях и законах. Русская идея есть нечто живое, простое и творческое. Россия жила ею во все свои вдохновенные часы, во все свои благие дни, во всех своих великих людях». Иными словами, под русской идеей И. Ильин понимает лишь все великое, благое и только позитивное, что есть в истории, судьбе, культуре и духе российского народа. Н. Бердяев, напротив, включает в совокупность проблем и линий исследования русской идеи не только благое, лучшее, «правое» — он считает, что подойти к разгадке тайны «русской души», самобытности пути России, можно лишь в случае, если сразу признать «антиномичность России, жуткую ее противоречивость. Тогда русское самосознание избавляется от лживых и фальшивых идеализации, от отталкивающего бахвальства, равно как и от бесхарактерного космополитического отрицания и иноземного рабства».
Русская идея — это геополитический вопрос?
Ряд исследователей считал, что русская идея стала рассматриваться в геополитическом смысле и рассмотрение русского народа как народа-богоносца — это шовинизм. Подобных взглядов придерживался исследователь А. Л. Янов. Философ Гулыга видел в этом стремление «скомпрометировать духовную историю России».
Кроме того, термин «русская идея» он считал более широким, чем определение отношений общества и государства. Русская идея не заключалась, по его мнению, только в идее православной монархии.
Русская идея и современность
После распада СССР и духовного кризиса, который последовал за распадом, русская идея стала особенно актуальной.
«Сегодня русская идея прежде всего звучит как призыв к национальному возрождению и сохранению материального и духовного возрождения России. Русская идея актуальна сегодня как никогда, ведь человечество (а не только Россия) подошло к краю бездны…
…Русская идея — это составная общечеловеческой христианской идеи, изложенная в терминах современной диалектики», — писал Гулыга.
Русская идея играла и продолжает играть ведущую роль в возрождении Русской Православной Церкви.
Поскольку вы здесь…
У нас есть небольшая просьба. Эту историю удалось рассказать благодаря поддержке читателей. Даже самое небольшое ежемесячное пожертвование помогает работать редакции и создавать важные материалы для людей.
Сейчас ваша помощь нужна как никогда.
Скачать материал
Скачать материал
- Сейчас обучается 239 человек из 59 регионов
- Сейчас обучается 74 человека из 31 региона
Краткое описание документа:
Философия Владимира Соловьева
Введение
Владимир Сергеевич Соловьев родился 16 января 1853 года в семье известного русского историка, профессора Московского университета Сергея Михайловича Соловьева. Его отец принадлежал по линии предков к крестьянскому сословию, мать была родом из старинной малороссийской семьи, где сплелись украинские и польские корни, интересно, что из этой же семьи вышел видный украинский философ Григорий Сковорода. Образование Соловьев получил в Первой Московской гимназии, затем учился на физико-математическом факультете Московского университета, в 1872 году, по его собственным словам, он «вышел” из этого факультета и стал вольнослушателем историко-филологического факультета, экстерном сдал все экзамены, в том числе и кандидатские по курсу историко-филологического факультета уже через год и поступил вольнослушателем в Московскую духовную академию. В 1874 году он защитил магистерскую диссертацию в Санкт-Петербургском университете по теме “Кризис западной философии (против позитивистов)”. Этой защитой Владимир Соловьев заявил о себе как о зрелом самостоятельном ученом (хотя ему был всего 21 год). По возвращении в Москву он был избран доцентом Московского университета по кафедре философии, но через полгода после этого отправился в путешествие по святым местам в надежде обрести собственный мистический опыт озарения. В дороге его ограбили и он вынужден был вернуться и возобновить чтение лекций. В 1877 году Владимир Сергеевич оставил службу в университете. В 1880 году защитил в Санкт-Петербурге в качестве докторской диссертации свой труд “Критика отвлеченных начал” и начал чтение лекций в Санкт-Петербургском университете. Уже в первых философских работах Владимира Соловьева в центре стоял вопрос об отношении Запада и Востока — противопоставление западной и восточной традиций философствования, религиозного мировоззрения, поиск внутреннего основания для всеобщего единства. Его богословские сочинения были в штыки приняты официальной православной церковью, ему было запрещено после опубликования “Религиозных основ жизни” печатать религиозно-богословские произведения. В. Соловьев в 80-е годы активно занимается публицистической деятельностью, принимая участие в полемике “западников” и “славянофилов”. В 1891 году он становится редактором философского отдела в большом энциклопедическом словаре Брокгауза и Эфрона, помимо редакторской работы он был автором ряда крупных статей, трудился над переводом Платона, начал работу над циклом философских трактатов, излагающих его систему философии, открывающихся работой “Оправдание добра”. К сожалению, кроме этой работы ни одна больше не вышла, т.к. неожиданно в расцвете творческих сил Владимир Соловьев умер 30 июля 1900 года в возрасте 47 лет. Он похоронен рядом с отцом в Новодевичьем монастыре в Москве.
После него осталось собрание сочинений в 10 томах, не считая религиозно-философских работ, вышедших во Франции на французском языке, три тома переписки и один том стихов.
Владимиру Соловьеву принадлежит особое место в истории русской философии. Он стал родоначальником целого направления, школы русской идеалистической философии, вслед за которым шли Н. Бердяев, П. Флоренский и другие. Его роль в развитии отечественной философской мысли сравнима с ролью Гегеля в немецкой философии или с ролью Аристотеля в античной, поэтому трудно переоценить значение его творчества для национальной и мировой культуры.
Идея всеединства – центральная идея философии В. Соловьева
В философии термином “онтология” обозначается учение о бытии, а “гносеология” – учение о познании. В философии Соловьева, как и в учении Гегеля, онтология и гносеология, бытие и познание неразделимы и опираются на единую основу.
Идея всеединства является центральной в философии В. Соловьева, поэтому всю его систему часто называют философией всеединства. Она оказалась для него столь значительной по многим причинам, одна из них – обостренно бережное отношение философа к культуре, стремление сохранить в ней все лучшее, добытое, не потерять, не утратить приобретенное. По словам Н. Бердяева, было даже совсем непонятно, “почему такой воздушный, напочвенный, не земляной человек оправдывает все историческое, из почвы выросшее с землей связанное”. В философии всеединства речь шла о единении Бога и человека; идеальных и материальных начал; единого и множественного; рационального, эмпирического и религиозно-мистического знания; нравственности, науки, религии, эстетики.
Создавая новую синтетическую философию, Соловьев обратился к анализу предшествующей философской. Он не отказывает ни одной теории в праве на существование, по словам Н. Бердяева он “все оправдывает и все обосновывает, всему находит место”.
Философия, по мнению Соловьева, возникает в период напряженного кризиса, когда религиозная социальная роль не разрывает человеческое общество, сознание. Родиной ее он считал Древнюю Индию, где появление ее было ознаменовано тезисом: “Все едино”. Идея всеединства есть та цементирующая основа, которая предает целостность всей философии, несмотря на ее бесконечную вариативность и разнообразие. Рационализм европейской философии, хоть и односторонне, служил именно этой идее, способствуя становления свободной личности, стремящейся к познанию. С панлогизмом Гегеля, считает В. Соловьев, закончилась история философского рационализма, который в сочетании с философским натурализмом, материализмом и эмпиризмом приблизил человека к пониманию органического, всеобщего единства природы, материи, духа и разума с высшим божественным началом. Человечество достигло такого состояния, когда разорванность, частичность в его собственном бытии достигла предела, опасного для будущего существования. Одновременно односторонни философские учения, берущие начало то от духа, то от материи, то от умозрения или эмпирии пришли, по мнению Соловьева, к бесславному завершению, потеряв связь с жизнью и уткнувшись в “абсолютное ничто”.
Очевидно настало время новой философии, когда опираясь на достижения односторонних, частичных учений, можно создать философию, охватывающую все жизненно важные сферы бытия и способную постичь их в органическом единстве. Именно такую философию создавал Владимир Соловьев, опираясь на традиции христианства, хотя его трактовка христианского вероучения, как уже говорилось, весьма отличалась от официальной.
Его философия начинается с понятия не бытия, а сущего. Позиция Соловьева явно противостоит Гегелю. Понятие бытия — пустое для Соловьева, т.к. включает в себя лишь противопоставление небытию, поэтому строить философскую конструкция можно только на содержательно богатом фундаменте, а именно, на понятии сущего, абсолютного первоначала, которое “имеет в себе положительную силу бытия”. Абсолютное начало Соловьев называет абсолютно-сущим, свободно-сущим Богом. “… божественное начало является здесь (в мировом процессе) как действующая сила абсолютной идеи, стремящейся реализоваться или воплотиться в хаосе разрозненных элементов… мировая душа, как сила пассивная, как чистое стремление, первоначально не знает, к чему стремиться, т.е. не обладает идеей всеединства, божественный же Логос, как начало положительное, как сила действующая и образующая, в самом себе имеет и дает мировой душе идею всеединства как определяющую форму”. Фактически речь идет о новом способе обоснования идеи креационизма (творения Богом мира), которая всегда лежала в основе онтологических взглядов религиозных мыслителей. Абсолютное начало мира есть Бог, он же источник его единства, так можно пояснить это положение Соловьева. Природа истинно-сущего, которое будучи началом бытия, заключает в себе все бытие, поэтому единичное удерживает множественное, цельное — частное. В Абсолютном сущем, по мысли Соловьева, содержаться два центра – абсолютное начало, как таковое, и первоматерия. Эта идея сравнима с идеей Аристотеля о форме и материи, как двух первоосновах бытия. Однако Соловьев иначе понимает соотношение этих двух начал, а точнее двух сторон всеобщего первоначального единства. Для первоматерии, выражающей начало многообразия, вводится понятие София (мудрость). Первоматерия, разумеется, не имеет ничего общего с тем, что современные ученые называют материей. Включенная в абсолют, она не может быть ничем иным, как мировой душой. София, отождествленная с мировой душой, способна не только на должное развертывание заложенных в ней потенций, но и на искажения, если мировая душа вдруг увлечется излишней самостоятельностью и уклониться от объединяющего воздействия Логоса. Эти собственно и объясняется несовершенство мира. София — это преимущественно материя абсолютно-сущего, прошедшая путь, на котором она максимально реализовала свойственное ей многообразие и вместе с тем одухотворялась, прониклась началом единства, обожествилась. София в таком значении является одним из центральных понятий онтологической концепции Соловьева. “ София есть тело Божие, материя божества, проникнутое началом божественного единства. Осуществляющий в себе или носящий это единство Христос, как цельный божественный организм – универсальный и индивидуальный вместе, – есть Логос и София”. У Софии, являющейся как бы представительницей материального мира, но мира устремленного к духовному единству и совершенству, особое место принадлежит идее человека. “София есть идеальное совершенно человечества”, — пишет Соловьев. Но София — неразрывная часть Абсолюта и Бога, ибо без нее нет деятельности Бога. В Философии Соловьева человек “совечен” Богу, он отрицает утверждение, что Бог может существовать и без человека. Здесь речь идет не о человеке, как биологическом виде, он появился в процессе эволюции, а о человеке как идее бытия, которая заложена в самой основе мира в целом. Софийный идеальный человек принадлежит вечности, а она ему, поэтому он едино с Богом.
Разорванное эмпирическое существование человека противопоставляет человека человеку, человека природе, скрывая от нас подлинную сущность человеческого бытия, а именно, бытия в Боге, в Абсолюте, в единстве. Для достижения всеединства разобщенность абсолютно необязательно рассматривать как непреодолимое препятствие. В определенном смысле она даже необходима для истинного плодотворного всеединства, которое предполагает синтез многогранных, многокачественных индивидуальностей. Поэтому процесс дифференциации, отделения элементов от единосущего очень нужен для плодотворного синтеза, и полезен до тех пор, пока он не угрожает хаосом и полным небытием.
Принципы онтологии, которые лежат в основе философской концепции Владимира Соловьева неразрывно вязаны с его гносеологическим учением. В своей основе единство онтологии и гносеологии у Соловьева базируется на платоновской идее единства истины, добра и красоты. “… благо истина и красота суть различные образы или виды единства, под которыми для абсолютного является его содержание, или все, – или три различные стороны, с которых абсолютно-сущее сводит все к единству… всякое внутреннее единство… есть любовь”.
На основе этой идеи Соловье разрабатывает концепцию целостного знания, которое предполагает постепенный синтез религии, философии, науки. Процесс объединения происходит сначала в рамках философии, где достигается единство между ее тремя направлениями: мистицизмом, рационализмом и эмпиризмом. Каждое из них представляет участников будущего универсального синтеза. Главный смысл новой теории познания – достичь понимания универсального во всем объеме его с сохранением индивидуального во все его своеобразии.
Органическая логика Соловьева предлагает обратить внимание на те формы познания, которые оставались на периферии рационалистических систем, а именно, на роль интуиции, непосредственного умственного созерцания. Эти формы знания близки мистическому и в то же время художественному видению мира, которое успешнее, чем понятийное мышление справляется с задачей охватить все в единстве. Интуиция и непосредственное умосозерцание должны стать связующими звеньями между научным, художественным и религиозным видением мира. В концепции цельного знания подробно прорабатывается мысль о единстве познавательной и этической деятельности (истина и добро). Соловьев считает, что невозможно без опоры на нравственность получит критерий истины. В нравственном сознании познающего заключено единственно стоящее свидетельство истинности полученных им результатов. Убедиться в их истинности со стороны, как правило, невозможно: безнравственное сознание легко находит убедительно звучащие аргументы в пользу своей мнимой истинности. Только высоконравственная личность познающего субъекта является гарантом истинности добытых им знаний. Органическая логика предусматривала, что для познания человеку необходим не только логический инструментарий, но и угол зрения, жизненная позиция.
Человек в современном его состоянии далеко отстоит от центра всеединства, находясь в периферийных его областях, где силы обособления, разъединения преобладают над силами объединениями. Периферийное сознание не в состоянии охватить единый идеальный, сущностной космос, возвысится до его понимания. Редкую возможность для этого предоставляют редкие вспышки вдохновения, озарения близки к тем, которые испытывают истинные художники, поэты, пророки. В такие моменты открывается подлинность мира, его единство. Среди вдохновенных чувств помогающих периферийному сознанию преодолеть его слепоту, первое место принадлежит любви. В ней запечатлен отблеск могущественных, всеохватывающих сил единения. В теории познания Соловьева, как и у Платона, в качестве одного из существенных элементов выступает Эрос. Благотворны даже низшие стадии любви, соединяющие разнополые существа и подтверждающие существование часто неосознаваемого единения. Но эта любовь является слабым и искаженным намеком на те возвышенные и всемогущие силы любви, которые господствуют в идеальном сущностном бытии, создавая его единство. Познание невозможно без любви, ощущаемой как стремление к достижению всеединства. Эгоистическая замкнутость противопоказана познающему субъекту, лишь его любовь и открытость другим людям, ко всему миру дают необходимый угол зрения для истинного понимания, формируют ту нравственную основу, без которой познание рано или поздно окажется бессильным, а то и опасным.
Познание у Соловьева связано с этикой, с эстетическими чувствами, но, главным образом, с реальным “собирательным творчеством”. Подобно искусству, идеал которого не в “предварении”, а в “осуществлении” – в подвиге Пигмалиона, оживившего камень, Орфея, потрясшего своды Аида – познание становится истинным и плодотворным, включаясь в реальное творчество — свободную “теургию”, как его называет Соловьев. В реальном творчестве преобразуются общество, земная природа, универсум. Средством для решения этих колоссальных проблем Соловьев предлагает единение свободно-нравственного человечества, развивающегося благодаря нравственному совершенствованию каждой личности и всего общества.
Русская идея в философии Владимира Соловьева
Владимиру Соловьеву принадлежит заслуга теоретического обоснования “русской идеи”, которая кратко может быть охарактеризована как идея богоизбранности русского народа. Что есть русская идея? Об этом он говорит в большой работе Национальный вопрос в России и ряде других работ, первая часть которой вышла в 1888 году, а в 1989 появилась вторая часть этого сочинения. Находясь во Франции, Соловьев прочитал лекцию на тему “Русская идея”. “Идея нации, -сказал он в этой лекции, – есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности”. Соловьев уверен, что у
каждой нации есть в мире свое предназначение, возложенное на нее Богом, или, как он его называет, ее “вселенская функция”, ибо человечество представляет собой некий большой организм ,где все части связаны воедино и только на первый взгляд может показаться, что одна из них может быть вполне самостоятельной и независимой. В чем же предназначение русского народа? Именно России отведена роль “строителя” Вселенской церкви, а русскому народу, в силу его промежуточного положения между Западом и Востоком, – роль основного, базисного народа для последующего всеобщего объединения народов. Истинная русская идея, считает Соловьев, – это идея, “засвидетельствованная религиозным характером народа, преобразованная и указанная важнейшими событиями и величайшими личностями нашей истории”.
Идеи, высказанные Соловьевым в его сочинениях и устных выступлениях, были ответом на оживившиеся в конце века дискуссии, которые оказались как бы продолжением старого спора западников и славянофилов. Еще в магистерской диссертации Соловьев отрицает крайности обоих этих направлений. С годами его стремление отмежеваться от традиционного славянофильства, сохранив дух патриотизма и любви к своему народу становится все сильнее. Соловьев понимал патриотизм не как национальное бахвальство, а как долг нации и ее интеллигенции осуществлять самокритику. “ Истинная любовь к народу желает ему действительного блага, которое достигается только исполнением нравственного закона, путем самоотречения. Такая истинная любовь к народу, такой настоящий патриотизм тем более, для нас, русских, обязателен, что высший идеал самого русского народа (идеал “святой Руси”) вполне согласен с нравственными требованиям и исключает всякое национальное самолюбие и самомнение”. Например, подлинная любовь к русскому народу абсолютно несовместима, по его мнению, с антисемитизмом. Усиленное возбуждение племенной религиозной вражды, как указывал Соловьев, “ в корне развращает общество и может привести к нравственному одичанию, особенно при ныне уже заметном упадке гуманных идей и при слабости юридического начала в нашей жизни. А вот почему из одного чувства национального самосохранения следовало бы решительно осудить антисемитское движение не только как безнравственное, но и как крайне опасное для будущности России”. Антисемитизм был, в глазах Соловьева, одним из тягчайших грехов русского национализма, но далеко не главнейшим. Не менее отрицательным было его отношение к национальной “китайщине”, национальному самодовольству и самопревознесению, к самодовольному третированию культурных достижений других народов Недостатком этим в полной мере впавшие в национализм “младшие” славянофилы. Соловьев отмечал, что в их теориях мы имеем дела не с национальностью, а с национализмом. Если национальность “есть факт, который никем не игнорируется”, то национализм — “ то же факт – на манер чумы или сифилиса. Смертность сего факта особенно стала чувствительна в настоящее время, в противодействие ему вполне своевременно и уместно”. Национализм славянофильства таил в себе противоречие между восхвалением народности и подспудным барством, высокомерием по отношению к теоретически превозносимому народу. Одним из самых явных его обнаружений Соловьев считал мысль, что русский народ не способен к государственно-политической деятельности и потому предоставляет эту деятельность правительству, не нуждаясь ни в каких политических правах, не требуя их для себя. Приведя с негодованием ряд цитат из славянофильской “Руси”, утверждавшей, будто русский народ есть народ негосударственный, не стремящийся к государственной власти, не желающий для себя политических прав, не имеющий в себе даже зародыша народного властолюбия, а посему он предоставляет правительству неограниченную власть государственную. Соловьев в разрез подобным рассуждениям доказывал, ссылаясь на опыт русской истории, что русский народ с самого начала русского государства “нисколько не отказывался от деятельного участия в политической жизни”. Проповедь аполитизма для русского народа Соловьев отвергал как реакционную утопию, неверную по существу и не соответствующую ни характеру, ни достоинству русского народа.
Безоговорочно отрицая Запад, но в то же время, страдая от общественно-политических зол русской жизни, славянофилы, по его мнению, не замечали, что их борьба против этих зол могла приобрести положительное значение, только если бы она велась средствами, выработанными историческим развитием европейского сообщества, развитием политических форм его жизни, его культуры. “ Сами славянофилы… могли бороться против нашей общественной неправды единственно только в качестве европейцев, ибо только в общей сокровищнице европейских идей могли они найти мотивы и оправдание этой борьбы”.
Небезынтересно, что правящие круги России отреагировали на выступления Соловьева во Франции подобно славянофилам: они увидели в критическом подходе философа ущемление интересов России, о чем Победоносцев доложил Александру III. Может быть в связи с этим, опасаясь политических преследований, а может по другим причинам, но по возвращении в Россию Соловьев отошел от активной общественно-политической деятельности, полностью посвятив себя исследовательской работе.
В спорах о национальном вопросе и русской идее Соловьев отчасти продолжает ту линию, которая идет от Достоевского, а именно – развивает сущностный, глобально-исторический подход к самому содержанию и прояснению понятия “русская идея”, которое было весьма противоречивым в российских дискуссиях того времени. Достоевский различал три мировые идее – “идею католицизма”, “старого протестантизма” и “идею славянскую”, или русскую идею.
Соловьев отличал истинную русскую идею от тех многообразных конкретных рассуждений о ней, которые уже имели место или еще возникнут в соответствующих дискуссиях. Среди отвергаемых Соловьевым суждений – идея “официальной, официозной России”, мнения тех, для кого идеалом стала старая допетровская Россия. Критической оценке подвергаются слепой “национализм”, панславизм, обскурантизм, “национальный партикуляризм”, видящий благо России в ее изоляции от других стран и народов, в частности и в особенности от Запада. Соловьев показывает, что идеи изоляционизма далеки от реальной истории России. По мнению Соловьева, Россия, к счастью, никогда не шла по этому пути. Давайте представим себе на минуту, предлагает он, что было бы, если бы народ России на деле воплощал антизападнические или любые другие изоляционистские идеи. Если бы их придерживались новгородцы в IX веке, то не было бы Российского государства. Если бы их разделял Владимир Киевский, то Русь не стала бы христианской. Если бы боярам удалось уговорить Петра не проводить западнически ориентированных преобразований, то не было бы современной ему России и ее богатой культуры. Соловьев обращал внимание славянофилов на то, что их собственные рассуждения неотделимы от судеб мировой, в частности западной, культуры и религиозности. Национализм, изоляционизм, мессианизм Соловьев не принимал не только из философских, историко-культурных, но, прежде всего, из морально-религиозных соображений. Ибо эти идейные уклоны противоречили соловьевской идее Богочеловечества.
В судьбе русского народа, согласно Соловьеву, главное состоит в том, что он христианский народ, и поэтому он должен “вступить в совместную жизнь христианского мира” и в согласии с другими народами реализовать совершенное и универсальное единство. Русская идея — не что иное, как определенный аспект христианской идеи. Однако идея эта далека от воплощения. Сказанное относится к идеям других народов. Их воплощению в действительность России мешают национализм, ложные монополистические претензии на полное и единственное воплощение православием “истинной веры”, нетерпимость к другим христианским (и нехристианским) конфессиям, нежелание искать путь к “мировой церкви”. России еще предстоит, рассуждает Соловьев, продолжить движение к “социальному освобождению”, который начался 19 февраля 1861 года отменой крепостного права. “Тело” России свободно, но национальный дух ее еще ждет своего 19 февраля, считает философ. Все его идеи актуальны и сегодня. Например, описывая препятствия, стоящие на пути духовного освобождения России, Соловьев отмечает: “Государственная идея, высокая сама по себе и крепкая в державном источнике ее, в практике жизни приняла исключительно форму “начальства”. Начальство сделалось все в стране”. Разве не тоже самое мы видим в сегодняшней уже ”демократической” России?
Общие черты социально-исторических изысканий
Что можно сказать о Соловьеве как о философе в целом?
Во-первых необходимо отметить его необычайную склонность к понятийной философии как в ее истории, так и в ее систематическом построении. Его дарования в этой области не только равнялись многим выдающимся европейским философам, но по силе эти дарований и по убедительности логики он превзошел многих из них.
Во-вторых, понятийная философия у В. Соловьева всегда отличалась весьма острым историзмом, при котором ни одна теория не отбрасывалась без разбору, а, наоборот, всякое философское направление получало у него законное место, органически вход в общечеловеческий прогресс мысли и жизни.
В-третьих понятийная философия имела для В. Соловьева настолько самостоятельное значение, что, в сущности говоря, не нуждалась даже в авторитете веры, что отнюдь не означало для В. Соловьева, что разум исключал веру и откровение. Это значило лишь освобождение его от всяких авторитетов и предоставление его полной свободе, что приводило его (разум) в конечном итоге к тому же самому мировоззрению, которого требовал авторитет веры. В идеале В. Соловьев мыслил себе такую понятийную систему разума, которая вполне параллельна вере и откровению, но создается собственными усилиями самого разума.
В-четвертых, вся теоретическая философия В. Соловьева обладает удивительной особенностью. Она во многом совпадает со различными философскими учениями, которыми изобилует человечество. Но при этом философское рассуждение в теоретических вопросах мысли развивается у В. Соловьева слишком искренне и убедительно, а также самостоятельно и тончайшим образом критически, так что нет никакой возможности говорить о каких-нибудь прямых заимствованиях у других мыслителей. Получается даже исторический парадокс: В. Соловьев весьма близок ко многим философам, но он мыслит настолько самостоятельно, что как будто бы этих философов не существовало или как будто бы он с ними не был знаком. Но острая критика В. Соловьевым многих зарубежных философов свидетельствует о том, что он не только не был с ними знаком, но и умел находить у них такие особенности, которые были для них уничтожающими. Но критика всегда подается у него в тонах вполне спокойного и даже созерцательного раздумья.
В-пятых, при большой любви к абстрактно-категориальным операциям, при такой, можно сказать влюбленности в чистую мысль В. Соловьев вовсе не превратился в абстрактного систематика на всю жизнь, а, наоборот, оставался им лишь в ранней молодости. Конечно, эти понятийные конструкции никогда не отбрасывались В. Соловьевым целиком и полностью. Но уже с самого начала 80-х годов его начинают волновать совсем другие вопросы, зачастую отнюдь не философские. Для самого В. Соловьева, даже еще не достигшего тридцатилетнего возраста, возникали совсем другие проблемы, которые в общем виде мы можем назвать социально-историческими.
Вообще говоря, соловьевские социально-исторические убеждения настолько оригинальны, что их нельзя подвести ни под какую, известную нам, социально-историческую систему. Некоторые исследователи утверждают, что В. Соловьев сначала был славянофилом, а потом стал западником. Однако схема эта никуда не годится. Уже в магистерской диссертации В. Соловьев считает нелепостью славянофильское призвание базироваться только на наивной вере и отрицать всякий разум. Но эта же диссертация подвергла уничтожающей критике все системы разума, бывшие на Западе, так что В. Соловьев считает и западных философов выразителями не подлинной и истинной философии, а только отвлеченных односторонностей, противоречащих истине в целом. Но опять-таки в работе «Три силы» он представляет Россию как страну, в которой доподлинно осуществляется истина, в противоположность бесчеловечному Востоку и безбожному Западу.
Для общей характеристики социально-исторических исканий В. Соловьева важно еще и то что он говорит о прогрессе. Учение об историческом прогрессе у В. Соловьева имеет двойной смысл. С одной стороны, это — необходимость перехода от одних исторических форм к другим, то есть необходимость конца решительно всех отдельно взятых исторических эпох.
Думается, не лишним было бы сделать следующее замечание относительно социально-исторических исканий В. Соловьева, которое сводится к тому, что у нигде и ни в чем нельзя найти никакой одной логически неподвижной понятийной системы или какой-нибудь схематической завершенности. Он не был ни славянофилом, ни западником, а только постоянным искателем истины, нисколько не стеснявшем себя логическими противоречиями. Он не был ни консерватором, ни либералом, ни реакционером, ни революционером. Да, в конце концов, можно сказать, что он не был ни идеалистом, ни материалистом. В нем не было никаких ограничений, все рассматривалось непредвзято. Везде это был соловьевец, в котором уживались самые разнообразные антиномии, которые с обывательской точки зрения звучат как элементарные логические противоречия. Это же касается, в частности, и его религиозных взглядов, как теоретических, так и чисто личных.
Заключение
Таким образом, в философии Владимира Соловьева соединились, казалось бы, несоединимые тенденции. Философия исходила из признания единосущного начала, имеющего два полюса, каждый из которых равно значим и велик. Его идеи поражают безоглядной верой в прогресс, в науку, в богоизбранность русского народа наряду с глубоким ощущением нарастающей опасности гибели и уничтожения. Соловьев призывает человечество опомниться и остановиться, протянуть друг другу руки в понимании своего глубокого бытийного единства. Может быть другими словами, можно сказать, что Соловьев философским языком, объясняет и обосновывает традиционные христианские ценности и призывы. Такие как “Все люди – братья”, “Бог есть любовь”, “Возлюби ближнего своего” и т.д.
Идея всеединства — органического соединения максимально развитого личностного начала с всеобщим, одухотворения материального, грубого мира по-новому прочитывается в настоящее время, когда перед человечеством стоит угроза самоуничтожения, когда разворачивается и углубляется экологический кризис, не прекращаются политические баталии. Русская же идея чрезвычайно важна сегодня, когда ведется поиск основ для духовного возрождения нации, для отыскания ею нового мира в столь сильно изменившемся, но все-таки цельном мире. Может быть есть смыл поискать ответы на самые злободневные вопросы, стоящие пред сегодняшней Россией в работах великих соотечественников непростительно надолго забытых? Если бы русские чувствовали ту моральную ответственность перед Богом и историей, о которой говорит Владимир Соловьев, то не было бы Чечни и много другого. Великие идеи потому и велики,
что они вечные. Идея национального возрождения на основе глубоко воспринятой идеи ценности других культур и народов, поиск таких способов объединения, которые не предполагали унижения, подавления, порабощения одного народа другим, постепенное, медленное, естественное движение к всеобщему единству — такой путь обозначил Владимир Соловьев для России.
Найдите материал к любому уроку, указав свой предмет (категорию), класс, учебник и тему:
6 062 054 материала в базе
- Выберите категорию:
- Выберите учебник и тему
-
Выберите класс:
-
Тип материала:
-
Все материалы
-
Статьи
-
Научные работы
-
Видеоуроки
-
Презентации
-
Конспекты
-
Тесты
-
Рабочие программы
-
Другие методич. материалы
-
Найти материалы
Другие материалы
- 01.10.2020
- 643
- 2
- 01.10.2020
- 8083
- 197
- 01.10.2020
- 1731
- 87
Звук и буква А,а
- Учебник: «Азбука (в 2 частях)», Горецкий В.Г., Кирюшкин В.А., Виноградская Л.А. и др.
- Тема: Азбука – к мудрости ступенька
Рейтинг:
5 из 5
- 01.10.2020
- 525
- 10
Звук и буква О,о
- Учебник: «Азбука (в 2 частях)», Горецкий В.Г., Кирюшкин В.А., Виноградская Л.А. и др.
- Тема: Звук [о]. Буква О о
Рейтинг:
5 из 5
- 01.10.2020
- 608
- 7
Вам будут интересны эти курсы:
-
Курс повышения квалификации «Правовое обеспечение деятельности коммерческой организации и индивидуальных предпринимателей»
-
Курс повышения квалификации «Основы туризма и гостеприимства»
-
Курс повышения квалификации «Введение в сетевые технологии»
-
Курс повышения квалификации «Деловой русский язык»
-
Курс профессиональной переподготовки «Русский язык как иностранный: теория и методика преподавания в образовательной организации»
-
Курс повышения квалификации «Использование активных методов обучения в ВУЗе в условиях реализации ФГОС»
-
Курс повышения квалификации «Специфика преподавания русского языка как иностранного»
-
Курс профессиональной переподготовки «Разработка эффективной стратегии развития современного вуза»
-
Курс профессиональной переподготовки «Корпоративная культура как фактор эффективности современной организации»
-
Курс повышения квалификации «Финансовые инструменты»
-
Курс профессиональной переподготовки «Методика организации, руководства и координации музейной деятельности»
-
Курс профессиональной переподготовки «Технический контроль и техническая подготовка сварочного процесса»
-
Курс профессиональной переподготовки «Стратегическое управление деятельностью по дистанционному информационно-справочному обслуживанию»